На осколках мира

Глава первая «Лилит и Марти»

Господь и этим утром не забыл разбудить Марти Уоррена. Проснись он два месяца назад, поблагодарил бы Бога за еще один день жизни, но открыв глаза сегодня, он лишь прошептал: «За что?». Полумрак помещения был неуютным, холодным и сырым. Деревянные доски громким и протяжным скрипом сводили с ума. Одеяло и теплая одежда, с которыми он редко расставался, могли защитить от холода, но были бессильны перед проникающей всюду сыростью. Эти неудобства помощник капитана кое-как терпел, а вот бесконечная болтанка, вызывающая жуткие симптомы морской болезни, оказалась для Марти невыносимой. Заключенный в шхуну, ворчавшую без умолку рассохшейся древесиной и напоминавшую ему выжившую из ума старуху, старался засыпать с наступлением темноты. Уснуть кое-как у него получалось. Проснувшись с первыми лучами солнца или намного раньше от боли, холода, голода или мерзкого прикосновения сырости, первое, что навещало помощника капитана после уныния, была тошнота и слабость. Недавно к симптомам добавилась еще и одышка, что было нехарактерным симптомом морской болезни.

Через грязные разводы на иллюминаторе можно было лицезреть живописные виды, но пейзажи не интересовали мужчину. По крайней мере, чашке горячего кофе он обрадовался бы куда больше, чем виду умопомрачительных величественных скал северного берега Норвегии, о которых при первом удобном случае вспоминал капитан Том.

Проявления морской болезни – крайне тяжелое состояние. Этим недомоганием в начале пути страдали все члены экипажа «Лилит», кроме Тома. Марти же, как он сам считал, имел необычный организм, и недуг, вызванный качкой, засыпал только вместе с ним. Его отличительная особенность не просто мешала жить, но и распаляла негодование остальных, ведь часто из-за симптомов Марти мог отлынивать от работы и пропускать вахты. Из-за нехватки людей на учебной шхуне приходилось дежурить каждому.

В начале вынужденного путешествия было три вахты. Когда продукты, требующие суеты на камбузе, подошли к концу, и в трюме осталась та еда, которую можно съесть, просто залив кипятком, вахт стало две, а камбуз превратился в дополнительный склад. Независимо от характера работы, будь то уборка или ремонт в каютах, вахта на палубе или работа на мачте, Марти не мог выполнять ничего, что было нужно капитану, команде и самой шхуне. Два месяца он находится на борту «Лилит» благодаря только лишь тому, что капитан Том Брэдли был его шурином. Их родственная связь не лучшим образом сказывалась на отношениях Марти и экипажа. В первый же день Уоррен стал помощником капитана, не имея ни малейших знаний и навыков в морском деле. Марти прекрасно понимал, что каждый на борту был бы только рад, если бы он покинул корабль как можно быстрее. Причин так полагать было много, но первым поводом стало распределение продуктов. Каждому члену команды приходилось отдавать часть своего пайка человеку, не приносившему пользы. Еще помощник капитана считал, что его недолюбливают из-за выделенного ему места в капитанской каюте. Живущие в кубрике на баке и засыпающие в гамаках, растянутых в три яруса, многое бы отдали за койку на корме. За два месяца каждый заточенный в прогнившую утробу парусника понял, где на «Лилит» находиться легче, а где – совершенно невыносимо.

Экипаж бредил сушей. Порой, собравшись в кают-компании, выжившие только и говорили о том, как они проводили время, когда еще вода не сожрала континенты, похоронив их судьбы и надежду на будущее. Привычный человечеству мир канул в небытие одиннадцатого октября две тысячи двадцать пятого года. Хотя еще зимой Марти и многие считали этот год переломным. Весной на геополитической арене планеты многое изменилось к лучшему. Мировые лидеры приняли решение прекратить бессмысленные войны и объединиться. Была разработана вакцина, способная остановить эпидемию амебиаза, забравшую сотни тысяч детских жизней. Никто не знал истинный характер происхождения эпидемии. Была ли она искусственной или же одноклеточные самостоятельно мутировали до суперубийц. Весь прошлый год ученые безрезультатно бились над вакциной, пока будущее поколение – дети – вымирали на всей Земле. В двадцать пятом году люди во всем мире объединились. Человечество стало крепнуть. В августе казалось, что людской род не остановить. Так это и было. Вражда закончилась. Болезни истреблены, лекарство от рака найдено. Воцарился тотальный мир. Но проснулась природа.

Некоторые ученые выдвигали гипотезы о том, что некие инопланетные силы – сверхразум, наблюдающий за людьми, словно за колонией бактерий в монокуляр микроскопа, – решил, что глобальное изменение в развитии человека как вида неприемлемо и разбудил стихию. Сначала растаял весь лед, словно планету поместили в гигантскую микроволновую печь, с неба хлынули нестихающие ливни. Уровень воды возрос стремительно. Она мощным сокрушающим все и вся потоком истребляла берега, прибрежные города, а потом и страны. Континенты один за другим исчезали в океанской толще. За считанные дни потопа ушла на дно Великобритания. Ни правительство, ни военные не смогли ничего сделать, даже спастись. Одиннадцатое октября было выжжено клеймом в памяти каждого уцелевшего на борту старой шхуны, сравниваемой экипажем с ковчегом Ноя.

В первые недели счастливчики, которым была удостоена честь оказаться на борту «Лилит», наблюдали тысячи тел, дрейфующих между торчащими как рифы верхушками небоскребов. Агата Эванс, внучка Эдварда Лэйна, увидев скопление тел, сопоставила страшное зрелище с такой простой и обыденной тарелкой кукурузных хлопьев в молоке, подаваемых ее мамой перед школой; так много мертвецов плавало на поверхности в начале апокалипсиса. В начале пути выжившие наблюдали тысячи птиц. Они кружили над шхуной, закрывая небо. Тем людям, кому удалось выжить при штурме воды, ничего не оставалось кроме как подняться на верхние этажи высотных домов, а когда и они погрузились в пучину, горожане перебрались на верхние этажи «Осколка стекла», «22 Бишопгейт» и «Первой Канадской Площади» – самых высоких небоскребов в Лондоне, но и там вода настигла их и не пощадила никого.

Марти многое слышал о жестокой борьбе за жизнь на рукотворных скалах из стекла и стали. Каждый раз проклиная свою жизнь, проснувшись в постели, пропитанной морской водой, капающей из прохудившейся палубы корабля, считал, что участь людей, погибших на небоскребах была куда лучше, чем его. Когда капитан Брэдли умер, и его тело предали воде, многое изменилось. Отношение команды к Марти резко поменялось. Теперь экипаж уже не скрывал своей злобы. «Черт возьми, кэп! Всего два дня тебя нет, а они уже строят планы – как бы избавиться от меня», – подумал он, перед тем как выйти из каюты и присоединиться к завтраку. «Это будет прием пищи в компании своры голодных обезумевших псов», – Марти поднялся с кровати и направился к иллюминатору, ступая по скрипучим доскам, стараясь не шуметь. Больше всего на свете он не хотел покидать каюту. С того дня, как ушел Том, ее дверь была закрыта на ключ изнутри. Когда до встречи с экипажем учебного судна оставались минуты, мир переворачивался с ног на голову. За два месяца наводнения Марти будто бы стал подопытным смерти, испытывающей на нем изощрённые способы завладения душой. И если все это время помощнику капитана удавалось выйти сухим из воды, на этот раз ни сил, ни желания противостоять озверевшим и обезумевшим созданиям, называющим себя англичанами, не было. Был ли смысл противостоять им? Драться? Возможно, пырнуть кого-нибудь ножом, чтобы дать понять оголтелой толпе, что с ним шутки плохи и он способен идти до конца? Эти насущные вопросы последние несколько дней одолевали изгоя, но правильного ответа он пока найти не мог.

Марти осмотрел горизонт и небо. Погода была хорошей. Суши по-прежнему не было видно. Увидеть землю мечтал каждый, но ее встречали лишь во снах. «Вчера «Лилит» находилась у нулевого меридиана, где-то посередине между сороковой и пятидесятой параллелью. Сегодня она уже должна скрести килем по вершине Монблан. Возможно, ближе к обеду на горизонте покажутся горные кряжи», – Марти присел от недомогания и головокружения. Вид океана, поглотившего мир, и отсутствие долгожданных гор нагоняли уныние. Но он не терял надежды на то, что горные вершины предстанут перед бушпритом. К тому же иллюминаторы капитанской каюты выходили на корму, и он не мог видеть ничего, кроме горизонта и воды на севере, откуда шла «Лилит». Надежда заметить сушу с палубы снова вспыхнула и мысли о нерадушных членах экипажа отошли на задний план. «Даже если они потребуют покинуть шхуну под угрозой смерти, шанс выжить и обрести дом на земле сегодня велик». Марти обратил внимание на карту мира с пометками Тома. Его взгляд скользнул по кривой с обозначениями движения шхуны. Ныне покойный капитан проложил генеральный курс, линия которого проходила от Лондона до Парижа и вертикально разрезала Францию, останавливаясь у значения «Монблан – 4807 метров». «Что же получается? Вокруг вода, хотя мы должны были видеть горы! Если, конечно, не сбились с курса. Но смогли ли мы пройти за несколько дней настолько далеко, чтобы проскочить Альпы? Разумеется, нет», – Марти еще раз глянул на размытую полоску горизонта. «Тогда где же горы»? Шурин капитана имел посредственные штурманские навыки и знания. Но и среди команды не было ни одного моряка, яхтсмена или хотя бы человека, способного построить маршрут на карте и, имея компас, пройти по нему. Теперь, когда капитан погиб, Марти обладал бо́льшими знаниями благодаря времени, проведенному с Томом, который старался обучить его морскому делу. Он много раз видел, как капитан прокладывает курс, делает счисления, учитывает магнитное склонение, девиацию, ветер и дрейф. По мнению Марти, за два дня они не смогли бы отклониться от составленного морским волком курса настолько, чтобы пропустить Монблан, если, конечно, вахтенный рулевой не проспал всю ночь под нактоузом. «Кто должен был нести вахту в ночь? На руле стоял Хансен, а на баке находились Джессика и Нона, кажется. Эти две подруги, вечно околачивающиеся вместе и обсуждающие всех, даже Стенли – мужа Джессики, – могли проспать, а скорее, проболтать всю вахту, но за штурвалом находился Ноа Хансен. Вряд ли он плюнул на общее дело, когда до цели оставалось каких-то два дня. Нет, это исключено». Высокий длинноволосый блондин атлетического сложения, над которым тату-мастера поработали так, что не осталось и чистого клочка кожи, – серфер родом из Дании, – уничтожил стереотипы Мартина о том, что парни, покоряющие волны до самой гибели, поджидающей их в пучине, все как один – легкомысленные и безответственные. Ноа казался англичанину совершенно другим. Уоррен считал его человеком, на которого можно положиться.

«Но что если горы погрузились под воду? Почти пять тысяч километров. Возможно ли это? Откуда взяться такому количеству воды?». Какое-то время он думал о природе невиданного ранее потопа, а еще о его морской болезни, которая может быть так называемой горной болезнью, проявляющейся у людей по-разному. Он слышал, что живущие ближе к нулевому значению высоты от уровня мирового океана ощущают нехватку кислорода гораздо острее. Марти знал, англичане, поляки и прибалтийцы могут почувствовать симптомы высотной болезни уже на двух тысячах метрах. «Интересная теория» – думал Уоррен, ощущая головокружение и сонливость. Он был разбит и не выспался, хотя уже двенадцать часов не покидал постели. «Допустим, «Лилит» поднялась на уровень вершины Монблан, а это значит…» – помощник капитана полез в ящик стола и стал доставать листы с записями, вырезки из книг и многочисленные журналы, составленные Томом. После долгих поисков ему удалось найти информацию об атмосферном давлении и шкалу с нанесенными значениями. Его палец скользнул по таблице до отметки пять тысяч метров.

– Четыреста пять миллиметров ртутного столба, – задумчиво произнес он, постукивая пальцем по столу.

Так он сидел какое-то время, размышляя над тем, возможно ли такое и как проверить его догадку и узнать давление, но потом вдруг вспомнил, что на стене за его спиной есть судовые часы, термометр и барометр. Когда Марти перевел взгляд на прибор, то ужаснулся. Его шкала заканчивалась на значении семьсот двадцать, а под этой цифрой указывалась расшифровка значения – «буря», но стрелка барометра лежала еще ниже.

«Этого просто не может быть», – не поверив своим глазам, он снова выглянул в иллюминатор, где увидел уже привычную картину – умеренные волны, крепкий ветер, гнавший шхуну без устали, и ясное небо. Все указывало на то, что его теория верна или барометр вышел из строя. Марти все больше убеждался, что его недомогание – это недуг альпинистов. Горная болезнь в отличие от морской могла убить. Размышления прервал стук в дверь. Стучали нарочито и Марти показалось, что в удары вложили немало злобы.

– Выходи! – прорычал Итан.

Наконец-то настал долгожданный для Марти момент, который он называл расставанием, когда ему предложат покинуть шхуну по-доброму. Воображение Уоррена рисовало мрачные и безжалостные сюжеты, в которых он обязательно погибал в одиночестве, но всегда умирал по-разному. Возможно, Итан позвал Марти для чего-нибудь другого, но на фоне истязаний его разума уничижительными мыслями, в голову пришло лишь это предположение.

«Если моя теория верна и вода поднимается до небывалых высот – не важно, где я умру. Возможно, сдохнуть в одиночестве куда лучше, чем сгинуть в компании мерзких, эгоистичных, прогнивших насквозь дрянных людей. Умереть быстро, наслаждаясь живописным видом…». Он тряхнул головой, словно избавляясь от глупых мыслей: «Каким видом? Везде вода» – изгой накинул куртку, обулся и вышел из каюты. На самом деле не всех на борту «Лилит» Марти считал потерянными и никчемными. Даже Итан по мнению помощника капитана при других обстоятельствах мог бы быть совершенно другим. «Человека меняет жизнь, его окружение, а еще страхи. В сложившейся ситуации каждый из нас подвержен смертельному риску. Каждый день… каждый час… каждое мгновение… но самое тяжелое – это гнетущая перспектива. Безмятежно дрейфуя в мире волн, где еще недавно была земля, создается ощущение подобное тому, какое возникает у могилы, куда только что опустили гроб – осознание неминуемого приближения своей очереди».

На борту «Лилит» всю навигацию ощущалось напряжение, а пугающая неизвестность лишь усиливала накал.

Пока Марти не вышел из каюты, он представлял команду, выстроившуюся в узком проходе кают-компании. Люди недружелюбно, а Итан враждебно, посматривали на него, но в действительности все оказалось иначе. В кают-компании – небольшом тесном помещении с крохотными иллюминаторами – собрались все. Члены экипажа, бросив вахту, развалились на диване, огибавшем широкий стол. Только Итан, склонившись над столешницей, подпирая голову руками, уставился на Марти. Сначала Уоррену показалось, что команда подверглась морской болезни, хотя этот факт насторожил его. Из всех двенадцати человек симптомы морской болезни проявлялись у троих – Джессики, Кары и Агаты, не считая Марти, но в данный момент все до единого были обессилены, бледны и тяжело дышали.

– А я думал вы уже и забыли про меня? – Марти заговорил первым.

– Что-то происходит. Ты не замечаешь? – произнес Итан, говорить ему было тяжело. – Мы стали такими же доходягами как ты. Может, это проклятие?

– Проклятие?

– Ага. Похоже на то. Не ты ли нас проклял?

– Если это повод избавиться от меня, то он откровенно идиотский, – Марти все пытался соединить пазлы – происходящее и свои домыслы о намерениях команды.

– А может быть, это ты пытаешься избавиться от нас? – продолжил давить Итан.

– Что же я буду делать на шхуне в одиночку? Без вас мне не удастся управлять парусами, а как мы все знаем, топлива осталось на пару часов ходу, так что и это суждение – бред.

– Бред говоришь? А мне кажется, что ты нас чем-то траванул! Как крыс, – эти слова Итан произнес протяжно. Его глаза смотрели сквозь Марти, будто он был невидим. – А что? Убив нас, у тебя появится шанс продержаться еще два-три месяца на оставшихся продуктах и воде.

– Заманчиво. Но есть ли в этом смысл? Что мне дадут эти тридцать, шестьдесят или даже девяносто дней одиночества? Время на самопознание? Может быть на написание книги? Что еще? – саркастично продолжил он. На самом деле слова Итана навели изгоя на мысль о реальной возможности прожить подольше.

– Да все это полная чушь! – в разговор вклинилась Нона Уилкинс. – Скажи лучше, как долго нам еще болтаться и когда покажется Монблан?

– Мы уже должны видеть вершину… – Марти подсел к остальным. Сейчас весь экипаж выглядел одинаково болезненно. Обессиленные с мертвецки бледными лицами они тщетно хватали ртом воздух.

– Так чего же не видим? – прорычала Нона, то ли от злости, то ли от удушья.

– Потому что мы – идиоты – сделали ставку на Марти Уоррена! – немного отдышавшись, вклинился Итан.

– Заткнись, Олдридж! Грубо ответила Нона Итану, которого все на борту побаивались. Он не выглядел крупным или спортивным. Скорее этот мужчина источал злость и решительность. Симбиоз этих качеств напрочь отбивал охоту связываться с ним. Во всяком случае, так Итана видел Марти и избегал перепалок с ним, чего нельзя было сказать о Ноне. У помощника капитана сложилось впечатление, что эта женщина не видит угрозы ни в одном мужчине, даже в этом. Напротив, ее ненависть к сильному полу была настолько крепка, что мужчины на шхуне пытались обходить ее стороной. Эти двое – Итан и Нона – были даже похожи. Иногда Уоррену приходила мысль, что ее поведение – всего-навсего типичная женская дурость, которая проявляется в излишней смелости – глупом фарсе, не подкрепленном реальной силой. «В наши дьявольские времена подобное беспечное поведение может стоить этой дуре жизни» – думал Марти Уоррен.

– Ты можешь объяснить нам, где горы? – спросила женщина.

– Я всего лишь предполагаю… В общем… Я думаю, что вода поднимается.

– Как так, поднимается? Как в ванне при открытом кране что ли? – в беседу вклинился Стенли Харрис. Он сидел, облокотившись на диван, запрокинув голову. Казалось, что он периодически проваливался в сон. Рядом расположилась его жена Джессика, а сбоку от нее – Ноа Хансен.

– Если хочешь, то да. Кто-то открыл чертов кран и видимо забыл его закрыть. Я обратил внимание, что вы одновременно почувствовали недуг. Да, я вижу сходство с морской болезнью. Возможно, мы ощущаем и ее симптомы, хотя спустя два месяца в море, это вряд ли… – Марти остановился, чтобы перевести дыхание.

– Что значит «и ее» симптомы? Чем мы тут заболели? Секретным вирусом, превращающим людей в тупых кровожадных зомби? – Нона достала сигарету из пачки и начала прикуривать, но Итан выбил ее из рук женщины, сказав, что и так ему нечем дышать. Тогда она показала ему средний палец и подкурила другую.

– Я полагаю, у меня нет морской болезни, как и у вас. Все мы страдаем так называемой горной, причем у меня есть косвенные доказательства моей правоты – смерть Кары Бронте.

– Так себе доказательства! Эта карга сдохла потому, что ей давно уже пора было склеить ласты. Она еще задержалась на этом свете, – Итан опроверг доводы, – мне почему-то кажется, что ты просто считаешь себя умнее других и, прикинувшись чувствительным к качке, занял капитанскую каюту. А что? Это ведь умно. Добраться до суши без особого напряжения, пока другие рискуют жизнью на реях в ночную вахту. Ведь так? Кстати, койка капитана свободна? Да? Тогда я ее занимаю. Вам ясно?

– Нет, конечно, я не умнее всех, – продолжил Марти, проигнорировав нападки Олдриджа, в ужасе представляя перспективу соседства с ним, – я не сомневаюсь, что мы не проскочили Альпы, и я так же уверен – воздух сейчас такой же разряженный, как и на вершине Монблан. Кара, страдающая от астмы последние месяцы своей жизни, боролась с удушьем. Маленькая Агата тоже не встает с койки, как и я, а почему именно она и я?

– Потому что вы – хитрые ублюдки! – Бросил Итан.

– Нет! Потому что в отличие от всех вас мы живем в низине всю свою жизнь. Она в Брайтоне, а я в Норидже. Вот мы и слегли в первые дни.

– Я не особо верю в то, что место жительства каким-то образом способно повлиять на возможность дышать, – с пренебрежением бросила Нона, будто говорила с полным идиотом. С ней тут же согласился Итан.

– Я слышал, люди, живущие в низинах, ощущают нехватку кислорода уже на двух тысячах метров над уровнем моря. Те, кто обитает повыше, страдают высотной болезнью на четырех или даже пяти тысячах метров, так что эта теория вполне реальна, хотя я не претендую на истину в первой инстанции, а лишь предполагаю.

– И что же теперь делать? Если это действительно так? – задала вопрос Джессика Харрис, все это время смотревшая в одну точку, глубоко дыша.

– Будем надеяться, что увеличение уровня воды скоро остановится, а иначе…

– Марти, перестань, – прервал его Стэнли, – ты нагоняешь жути, но эта теория не стоит и выеденного яйца. Каким образом объем мирового океана может подняться до столь недосягаемых для многих людей высот? Я понимаю, ледники растаяли и затопили британские острова, побережье Гренландии, Исландии, Норвегии, север России. Но на этом буйство природы должно прекратиться. Так что, Марти, это абсурд.

– Может, тогда ты попытаешься объяснить, почему нам всем стало плохо и где пик Монблан? – Уоррен облокотился о спинку дивана, ощущая растущий пульс. Он, как и все, задыхался, а еще был раздражен глупостью Стэнли.

– Могу. После смерти Тома навигацией занимался ты и, видимо, капитан тебя не особо-то учил, раз ты ошибся в своих расчетах настолько, что даже на горизонте мы не наблюдаем долгожданные пятикилометровые каменные глыбы! Что скажешь на это?

– Скажу, что я не производил никаких расчетов, а рулевые, среди которых был и ты, вели «Лилит» по координационным точкам, сделанным еще Томом, так что это я бы спросил у вахтенных рулевых – почему это мы не видим гор на горизонте? – После контратаки Уоррена никто больше не пытался нападать и делать его виноватым.

– А что ты думаешь насчет того, будет ли вода повышаться и дальше? И что будет тогда? – снова спросила Джессика. В этот раз ее муж уже не решился вклиниться в диалог.

– Я думаю, что вода не может повыситься настолько сильно. Но, тем не менее, она достигла колоссального уровня и объяснения этому я найти не могу. Если она будет подниматься и дальше, то суша – самые высокие точки нашей планеты – окажутся под водой, ну а мы умрем от гипоксии. – После этих слов Джессика с ужасом взглянула на сидящего рядом Ноа, но парень проигнорировал ее эмоциональный порыв.

– И сколько нам тогда осталось? – отрешенно произнесла Нона грубым, низким, совсем не женским голосом.

– Этого я не знаю. Наше время отсчитывает природа или тот, кто открыл «кран». – Подтекст о внеземной форме жизни или божьей каре Марти и самому был не по душе. Он не верил ни в Бога, ни в черта, уж тем более ни в существование внеземной жизни, хотя подобную теорию, связывающую потоп с инопланетянами, выдвинутую учеными, слышал и много размышлял над ней. Найти объяснение Армагеддону он не мог. Не первый раз помощник капитана задумывался о наводнении, как об очищении от мерзости, сотворенной на Земле людьми. Марти казалось, что планета сама решила очистить свои бока от грязи. Пока другого объяснения он не мог найти.

– Что? По-твоему, нас топят яйцеголовые марсиане? Эй, люди. Посмотрите! У Марти Уоррена от качки поехала крыша! – прогремел Итан.

– Я думаю, если вода не остановится – мы погибнем. Возможно, спастись можно будет в подводной лодке, но, опять же, временно, – Марти осекся и, опередив бурную реакцию собеседников, продолжил, – разумеется, это очередная бредовая идея. Выход один – надеяться на то, что уровень воды не будет расти, тогда у нас есть шанс выжить. Предлагаю до вечера остаться на прежнем курсе в надежде, что Том не ошибся в расчетах и горы все же появятся на горизонте.

– А если не появятся? – опережая остальных, спросила Нона.

– Тогда нужно рассчитать новый маршрут. Взять курс на более высокую гору.

– Эверест? – улыбаясь, саркастично произнес Ноа, молчавший весь разговор.

– Почему бы и нет? – парировал Марти, понимая, что до Гималаев без капитана им никогда не дойти. Но вместо порции язвительных высказываний и новых споров команда радушно приняла идею идти до Джомолунгмы.

Уоррен заметил в глазах людей слабую надежду и легкое оживление. Они принялись строить планы, обсуждать перспективу жизни в Азии и рассчитывать – на сколько дней хватит остатков продовольствия. Также он обратил внимание на то, что экипаж всерьез рассчитывает на его знания в мореходстве и умения управлять шхуной. Сам же Марти был в ужасе от того, что девять недолюбливающих его людей возложили такую ответственность на сухопутную крысу. Такое доверие стало неожиданностью для него.

– Продуктов у нас осталось дней на десять, может быть – тринадцать. Воды и того меньше. А сколько еще идти до нужной нам горы? – старик Лэйн задал вопрос, интересующий всех.

– С ходу не скажу. Навскидку, если взять в пример наш маршрут из Лондона на юг Франции, – Марти задумался, – ну, если не считать остановки, нам потребовалось дней двадцать.

– Ого… – задумчиво произнесла Джесси.

– Даже не глядя на карту, до Индии плыть куда больше, – заметил Итан.

– Да вы так не переживайте за еду, мы задохнемся намного раньше, чем оголодаем. Нам неплохо было бы отрастить жабры, – произнес Лэйн.

– Для того чтобы подняться до пяти тысяч метров, воде потребовалось больше шестидесяти дней, может меньше. Но тогда повышение уровня мирового океана остановилось или замедлилось. Лично у меня есть надежда на то, что через пару дней мы все адаптируемся к давлению и уже не будем испытывать недомогания, – Марти даже показалось, что уже сейчас он произносил слова, не ощущая такого сильного удушья, как пару часов назад.

– Ты хочешь сказать, что еще немного и нам будет плевать на кислород? Может мы научимся жить и без еды? – на удивление бодро произнесла Нона, а ее слова вызвали бурную реакцию Итана. Он рассмеялся, а потом долго тяжело дышал.

– Вялость и сонливость останется, а вот одышка в состоянии покоя должна исчезнуть, так что хотя бы поспать нам удастся. – На слова Уоррена остальные ничего не ответили, и тогда он продолжил, – может быть нам стоит поискать еду по дороге в Азию? Ведь должна же удача повернуться и к нам лицом, правильно?

– Удача… А нужна ли она в аду? – вопрос Эдварда остался без ответа.

Глава вторая «Вахтенные будни Джесс»

Джессике, как и другим уцелевшим в потопе, с трудом верилось, что апокалипсис все же свершился. За месяцы скитаний в бескрайней морской пустоте каждый усомнился в счастливом будущем, а перспективное прошлое кануло в небытие, словно его вообще никогда не было. Джесси прекрасно знала, что у большинства членов экипажа и до катастрофы жизнь не пестрила яркими красками. Итан, например, по мнению Джессики, имел проблемы с законом и скорее всего был вынужден прятаться от блюстителей порядка. Нона тоже нахлебалась горя – два развода, смерть ребенка, бедность. Агата в свои двенадцать потеряла родителей. Несмотря на тяжесть бытия прошлой жизни, каждый выживший хотел бы вернуться в тот серый, а порой мрачный мир, нежели хоть на мгновение оставаться в этом – мире безысходности и неминуемой гибели человечества. Скитания по бескрайней морской толще напоминали Джесс последние дни изъеденного метастазами больного, неминуемо угасающего в наркотическом забвении в его последнем пристанище – стенах хосписа. Подобные мысли Джессика Харрис старалась отгонять как можно быстрее.

Миссис Харрис считала, что удача благоволила ей всю жизнь. За тридцать лет Джесси не раз была влюблена. Замуж она вышла за обеспеченного и перспективного, хоть и скучного, по ее мнению, Стэнли. Даже в теперешнем хаосе Джессике улыбнулась удача. Появился повод не раскисать и наслаждаться жизнью, несмотря на существование в аду. Нельзя сказать, что Миссис Харрис чувствовала себя уютно на борту старого парусника, ведь будучи женой мистера Харриса, девушка привыкла пользоваться всеми благами комфорта ее роскошной жизни. Еще Джессику беспокоило туманное будущее и многие изречения Эдварда Лэйна.

Однажды за ужином, когда все собрались в кают-компании, он предположил, что экипаж «Лилит» оказался в новой, чудовищной реальности неспроста, а для того, чтобы платить по счетам за совершенные ими грехи. Погибшие в потопе, по мнению мистера Лэйна, являлись прощенными Господом. В этот домысел она охотно верила, но признавать за собой наличие каких-либо грехов не собиралась.

Джессика твердила себе, что все в жизни делает правильно и ни перед кем не виновата: ни перед родителями, ни перед мужем, ни перед самим Господом. В прошлой жизни, за пять лет брака она ни разу не изменила мужу, хотя с ее данными легко могла это сделать. Джесси не сомневалась, что мужчины были готовы на все, лишь бы находиться рядом с ней, но несмотря на ажиотаж – ползающих у ее стройных ног мужчин – она держалась за удачный союз и остальное меркло перед благополучной жизнью миссис Харрис. «Да, – признавалась она себе, – Пусть в моей жизни нет счастья как в диснеевских сказках, зато этот брак дает небывалые перспективы и роскошь, которые многим лишь снятся».

Миссис Харрис, опираясь о стены, поднялась на палубу. В двенадцать часов ночи начиналась ее вахта, но девушка всегда опаздывала и появлялась в среднем на двадцать минут позже. Остальных вахтенных – Нону Уилкинс и Ноа Хансена – не беспокоили опоздания Джесс. По ее личному мнению, она ловко приводила себя в порядок, не имея достаточного количества воды и средств гигиены и на вахте была в полной «боевой» готовности, почти как на свиданиях со Стэнли до апокалипсиса. Единственная подруга Джессики – Нона – оказалась ответственным вперед смотрящим и могла ночи напролет следить за едва уловимой в кромешной тьме полоской горизонта. Пока запасы спиртного не иссякли, женщина наслаждалась одиночеством, свежим ветром и одурманивающим ее спиртным. С Джесс Нона тоже любила коротать ночи, но миссис Харрис все же была сделана из другого теста, так что ни интересы, ни жизненная позиция, ни убеждения у подруг не совпадали. Они сошлись в одном: женщины не сомневались, что в этом новом мире, в котором нет будущего и перспективы, нужно использовать каждую возможность, любой предоставленный Богом, жизнью или Дьяволом шанс, сделав свое существование радужнее.

Когда Ноа Хансен увидел, как Джесс поднимается по трапу из помещений нижней палубы, то, зафиксировав штурвал неподвижно, привязав его тросами к леерам, направился к ней. При встрече парень обнял Джесси и они пошли к накрытой брезентом шлюпке на баке. Нона, услышав скрип досок, без интереса посмотрела на вахтенных и снова потупила взгляд в темноту. Ноа Хансен подсадил супругу Харриса, и та ловко нырнула под брезент, а он проследовал за ней.

Это была не первая жаркая вахта Джессики. Уже третью неделю бравая тройка дежурит по ночам, делая жизнь других намного проще, давая выспаться по ночам. Даже Стэнли Харрис был не против, чтобы Джесси развлекалась беседами с Ноной, если от накатывающей депрессии ей все равно было не уснуть. «Хочется спать. Всю ночь проговорили с Ноной. Она тебе, кстати, привет передавала», – так Джесси говорила Стэнли по возвращению с вахты. В отличие от жены, Стэнли засыпал сразу после ужина и с большим трудом продирал глаза по утрам. К вечеру мистер Харрис становился раздражительным и даже супруге отвечал резко, но стоило ему поужинать, как он тут же успокаивался и быстро засыпал.

Джесси не испытывала ни стыда, ни вины за совершаемое ею во время вахт. Как-то на одном из первых дежурств она завела беседу с Ноной о красавчике Хансене.

– А он действительно хорош! – вдруг сказала Нона, втягивая сигаретный дым.

– Кто, Стэн?

– Ты серьезно? – Уилкинс сделала глоток из фляги, которую бережно хранила в нагрудном кармане жилетки, и указала через плечо на Ноа, несшего вахту рулевым.

– А… Ну, он молод, глуп и беден, – тихо произнесла Джесс.

– Перестань. Я же вижу, что ты на него пялишься при каждом удобном случае. И, к тому же, такие качества, как состоятельность мужика, на мой взгляд, после потопа резко устарели. Можно подумать, ничто тебе не помешает взять кредитку мужа и отправиться за покупками в ближайший торговый центр! – подруги одновременно засмеялись. Нона предложила выпить, и Джессика сделала глоток чего-то крепкого. Раньше такие напитки она не пила. Разве что в колледже. – Вот то, что он туп, это да. Зато он сильный! – Уилкинс снова передала флягу и миссис Харрис сделала еще один глоток.

– Все равно ум важен.

– Смотря для чего тебе мужик, – рассудительно произнесла Нона, подкуривая следующую сигарету.

– К чему ты клонишь? Какое мне дело до Ноа, его ума и силы?

– Как думаешь, сколько нам еще осталось скитаться по волнам?

– По мнению Тома – несколько месяцев, если погода будет благоволить, а если нет, то намного дольше. – Джесс ощутила действие алкоголя. Ее язык «развязался».

– Так… а что потом?

– А что? Потом найдем сушу и станем на ней жить.

– А ты сама-то в это веришь? В жизнь на суше, которой, возможно, больше и нет, – Нона осушила флягу большим глотком, – я вот, думаю, нам осталось недолго. Продукты рано или поздно закончатся, кредитки Стэнли не получится использовать. В мире больше нет ничего, кроме боли, голода и холода. Ну, и воды, конечно! Куда же без нее? – Нона улыбнулась и, положив руку подруге на плечо, добавила, – я считаю, что жить нужно здесь и сейчас. И если ты еще можешь заинтересовать этого парня, – в этот раз Нона демонстративно указала рукой на Хансена так, что он посмотрел в их сторону, а Джесс невольно улыбнулась и смущенно отвела взгляд, – нужно получить столько наслаждения, сколько сможешь! Жизнь коротка и, возможно, мы все проживем не дольше какой-нибудь бабочки репейницы.

– А это сколько? – поинтересовалась Джессика, но подруга лишь рассмеялась.

– Ровно столько, чтобы успеть затащить этого красавчика в постель!

Джессика невольно задумалась о том, что вся ее жизнь – успешная шахматная партия – потеряла смысл. Погоня за чужим состоянием теперь, в утонувшем мире, бесполезное ремесло. Ценности поменялись.

– Так ли? – неожиданно для Ноны оживилась Джесс, – есть же еще капитан. В нашем мирке – кидаемой волнами щепке – только кэп имеет ценность, а остальные, это так.

– Вот как? И как же ты собираешься соблазнять взрослого, насквозь видящего каждого из нас мужчину, да еще и при муже? Сколько Брэдли? Лет пятьдесят? Ты думаешь он способен влюбиться в то, что ты можешь ему предложить? – Нона рассмеялась, – Нет. Скорее, он просто будет пользоваться тобой, пока тебе не надоест или вас не разоблачит Стэн. Джесси, тебе пора отходить от старых взглядов – поиска выгодной партии для лучшего существования.

– Можно подумать, секс с Ноа скрыть легче, – это она сказала достаточно громко, чтобы Хансен мог услышать ее слова.

– Конечно. Это можно сделать, не привлекая внимания. К тому же, мальчишку проще взять банальными женскими приемами и пустыми обещаниями, от которых он будет готов отдать душу ради обладания тобой, что нельзя сказать о мужике, повидавшем лиха с нами, женщинами, – какое-то время подруги молчали и безмятежно смотрели в черную даль. – Разумеется, я не знаю Стэна, но мне все же кажется, что он, были бы здесь другие молодые девицы, начал бы ухлестывать хотя бы за одной из них.

– Стэнли? Что ты? Он думает только лишь обо мне, – уверенно произнесла миссис Харрис, на что Нона едва заметно улыбнулась.

Эта беседа повлияла на Джессику. Она все больше начала задумываться о скоротечности их бытия и больше обращать внимание на Ноа, а Стэнли, из серого, безликого сожителя, каким муж для нее был всегда, постепенно превращался в отталкивающий, вызывающий лишь раздражение балласт, а не единственного мужчину, данного Богом. Стэнли был ей безразличен и до потопа, но именно она настояла на венчании. Когда умер Том, Джессика посчитала это знаком свыше, указывающим, что ее поступки и выбор – правильные.

Вот и сейчас, обнимая Ноа, укрывшись в шлюпке, она наслаждалась его ласковыми и чуткими прикосновениями, завораживающим голосом, нежными словами и сильными ритмичными движениями. В его объятиях Джесс чувствовала себя беззащитной и в то же время самым дорогим для Ноа сокровищем.

В эти моменты девушка растворялась в блаженстве, создаваемом водоворотом чувств, эмоций и ощущений. Только на вахте Джессика могла отвлечься от нависшей над ней угрозой смерти и неутихающей тревоги, но в первую ночь на пути к Гималаям ее безмятежный сон после соития нарушил тревожный вопль Ноны Уилкинс.

– Я что-то вижу! Эй? – заорала она и, подбежав к рынде, начала беспрерывно бить в колокол.

Едва Ноа и Джесс выбрались из лодки, как на баке собрались все, кроме Стэнли Харриса. Из-за поднятой тревоги команда не обратила внимания на парочку, украдкой поправляющую одежду. Только Марти, выскочивший на палубу чуть раньше других, заострил внимание на Ноа и Джесс, спешно застегивающих пуговицы.

Вдалеке, едва различимая, показалась небольшая лодка. Сначала судно выглядело как серое пятно в черной пучине океана, но уже через несколько минут команда смогла рассмотреть в нем маленькую парусную яхту. В луче фонаря были видны серьезные повреждения. Мачта лежала вдоль корпуса. Паруса, небрежно сваленные в кучу, частично полоскались в воде, стойки леерного ограждения были изогнуты, а в рубке зияла дыра.

– Неслабо досталось, – сказал Итан, – надо бы проверить, может в ней есть чего пожрать?

– Поддерживаю. Помогите убрать грот и фок. – Попросил не имеющий авторитета помощник капитана, на что Ноа и Итан, ничего не ответив, лениво полезли на мачты.

– А вдруг там мертвец! Внутри? – спросила Джесси, когда борт шхуны поравнялся с яхтой.

– Если его не съели черви, тогда его съедим мы! – Итан был в своем репертуаре.

– Лучше переживай, что на борту могут быть живые, – добавила Нона.

– Да, точно. Тогда, прежде чем съесть, их придется сначала убить, – сказал Олдридж, перебрасывая ноги через борт, чтобы спуститься на палубу яхты по канату. Ноа приготовился спускаться за ним.

– Вы там поосторожнее, – сказала Джессика и перевела взгляд на стоящего рядом Марти, рассматривающего ее. Джесси показалось, что он смотрит с каким-то нездоровым любопытством. – Что? Может там вооруженные люди или пришельцы, – она осознала, что перегнула про инопланетян, но под странным пристальным взглядом Уоррена миссис Харрис ощущала себя уличенной в преступлении и, отводя взгляд в сторону, несла всякую чушь. Неловкий и пугающий Джесс момент прервал Итан.

– Сегодня не наш день, – из темноты яхтенной каюты донесся приглушенный голос Олдриджа, – здесь живой.

Через время в кокпит вытащили мужчину. Он был в сознании, шевелил руками и неразборчиво говорил в бреду.

– Что вы делаете? – возмутилась Нона Уилкинс, когда Олдридж и Хансен принялись обвязывать его веревкой, чтобы поднять на «Лилит», – Эй? Вы в своем уме? Надеюсь, этого доходягу вы затаскиваете к нам в качестве еды?

– Отвали на хрен! Он сказал, что знает, где взять дизель и припасы! – Итан проверил надежность узла и дал команду поднимать раненого.

К тому времени, когда яхтсмен оказался на борту шхуны, Хансен обыскал яхту и выволок кису́ для парусов, набитую найденными в каюте вещами. Яхту подвязали к кнехту на корме и теперь за «Лилит», подпрыгивая на волнах, следовало еще одно судно.

– Куда денем раненого? Может в капитанскую каюту? Марти, ты как, не против? – съязвила Уилкинс, но Уоррен спокойным тоном сказал, что это лучший вариант для гостя шхуны.

Ночь прошла спокойно. Самочувствие команды постепенно улучшалось. Сонливость и головная боль остались, а вот отдышка прошла почти у всех. Команда собралась в кают-компании раньше обычного. На столе лежали пожитки, найденные на яхте. Спасенный яхтсмен находился в каюте капитана.

– Можно сказать, мы ему жизнь спасли. Давайте съедим по консерве. Разве мы не вправе? – Нона пододвинула к себе несколько жестяных банок, – без нас он бы сдох, ведь так? – ее шепот срывался на хрип.

– Так поступать не стоит. Он обещал отвести нас туда, где есть еда, вода и топливо. Да и не по-человечески это. Так что наберись терпения, сделай вид приветливой и гостеприимной, пока мы не окажемся на месте, о котором он говорил. – Хансен вернул банки с тушенкой обратно к остальным продуктам, – а потом можешь показать свое истинное лицо, – добавил Ноа.

Подруга Джессики уже было хотела напомнить ему, что не пристало говорить о человечности тому, кто за спиной товарища втайне спит с его женой, но вовремя осеклась, ведь за столом сидела вся команда.

– Ноа, на ее роже и так все написано. Она ничего не скроет! – рассмеялся Итан, на что получил гневный, насыщенный бранными словами ответ, сопровождаемый демонстрацией среднего пальца.

– Лично я в данной ситуации полностью поддерживаю Нону, – вдруг произнес Эдвард Лэйн, – Агата давно не ела ничего, кроме лапши быстрого приготовления и плесневелых сухарей. Почему бы нам не съесть хоть по банке? Я вот не претендую на консервы и могу обойтись. Давайте уже дождемся подвернувшегося нам счастливца. Вроде бы он еще вчера пришел в себя, и я думаю долго разлеживаться не сможет. Неутихающая качка в дрейфе способна согнать даже с капитанской койки.

– Ноа, а этот неудачник, или счастливчик, кому как больше нравится, он тебе это точно вчера сказал? Был ли он в себе в тот момент? – поинтересовался Стэнли Харрис.

– Да, так и сказал. Итан – свидетель, – Олдридж кивнул в подтверждение слов Хансена.

– Хорошо, если это правда. На тех хлебных крохах, которые вы называете запасами, мы далеко не уедем, – продолжил Стэнли и в это время, услышав его фразу, в каюту вошел спасенный яхтсмен.

– Всем привет! – весьма бодрым голосом начал он.

– Привет! Я смотрю, тебе намного лучше. Садись, – Уоррен указал на свободное место рядом с ним.

– Спасибо, – выживший занял место в кругу экипажа «Лилит».

– Как тебя зовут? И как ты оказался в заднице Посейдона? – Итан, катавший банку тушенки по столешнице, с силой толкнул ее к гостю. Присутствующим его поведение показалось угрожающим, но это команду не удивило.

– Меня зовут Джеймс Крэйг, и я из Нью-Росса.

– Ирландец что ли? – продолжил Олдридж, на что Крэйг утвердительно кивнул. – Замечательно! Теперь на нашем дырявом ботинке есть и ирландец, – с презрением добавил Итан.

– Несмотря на то, что я очень благодарен вам за мое спасение, задерживаться и докучать вам своим присутствием не хотел бы.

– Отлично! Можешь выставиться за второй шанс сдохнуть в одиночестве и проваливать к чертям куда подальше! – Итан свирепел. Эту его суперзлодейскую способность не любил никто, но больше всего всплески агрессии докучали Джессике. Порой она хотела, закрыв уши руками, выскочить из помещения.

– Конечно! Я с радостью отблагодарю. Вам нужна еда? Там, откуда я пришел, есть еда.

– Откуда ты пришел – это где? – подключилась Нона.

– Здесь недалеко. Чуть южнее. Я покажу, – яхтсмен указал рукой в сторону правого борта.

– А что там, чуть южнее? – продолжила задавать вопросы Уилкинс.

– «Норд стар»! Корабль. Очень большой корабль…

– Ясно. А что же ты не взял все? Оставлять припасы – нынче дурной знак! – Итан скрестил руки на груди и ехидно улыбнувшись, добавил, – указывающий на то, что ты идиот. Согласен?

– На своей яхте я не мог утащить все. Взял столько, сколько смог.

– Когда мы тебя нашли, в лодке оставалось еще куча места, – недоверчиво заметил Итан.

– Примерно две недели назад на мою яхту налетел ураган. Пару дней я боролся со стихией, а потом очередной порыв ветра сорвал парус, потом лодку накрыло волной. Это был сильный удар, я не удержался на ногах и упал. Когда очнулся, ветер стих, а яхта была разбита. Все это время я дрейфовал. Естественно, еды было вдоволь, и я первое время ни в чем себе не отказывал, ну а когда запасы начали заканчиваться – пришлось экономить.

– А потом ты попался нам, – добавила Нона. Крэйг утвердительно кивнул.

– Да. Последние дни я умирал от жажды, так как танк с пресной водой пробило во время урагана и все мои запасы растворились в соленой воде проклятого моря.

– Так, ну хорошо. То есть, ты говоришь, что где-то неподалеку есть корабль, забитый под завязку жратвой и солярой. Так? – Олдридж задавал вопросы тоном, присущим следователю. Джеймс Крэйг молча кивнул. – А чего же сам там не остался?

– Куда ты держишь путь? – добавил Мартин.

– Я шел домой в Ирландию.

– На хрен тебе в Ирландию? – Олдридж окончательно засомневался в словах гостя. – Мне кажется… хотя нет, не кажется! Я уверен, что ты темнишь, а я таких ослов как ты вижу насквозь!

– Итан, да что он может скрывать? Посмотри на этого бедолагу. Он едва дышит, – сказал Лэйн.

– Так ли, едва дышит? По мне он выглядит куда лучше, чем ты.

– Все нормально. Я прекрасно понимаю Итана. Время сейчас такое. Доверять никому нельзя. Здесь, в каких-то ста милях, не больше двух дней ходу, дрейфует брошенное торговое судно. Сухогруз. По каким-то мне не понятным обстоятельствам, на борту не оказалось команды. Я взобрался на борт по якорной цепи. Судно, кстати, разбито. Нижние палубы затоплены, машинное отделение я открыть не смог.

– Что там есть? Еда, вода, бензин? Все, что ты назвал? – воодушевленно произнес Стэнли.

– Навалом. Нужно только найти корабль. Но это не проблема. Дайте мне координаты шхуны, и я приведу вас к «Норд стар». Вы же делали аналитическое счисление пути? – поинтересовался Крэйг, и вся команда перевела взгляд на Мартина Уоррена.

– Дело в том, что наш капитан на днях умер, так что мы двигались по составленному им маршруту, ну а после того, как дошли к назначенной точке, двигались строго на восток, – объяснил ситуацию Марти.

– Понятно. Тогда мне нужна информация, касающаяся вашей скорости и времени в пути.

– Это без проблем, – сказал помощник капитана и направился за судовым журналом, а пока Итан вновь принялся за свое:

– Только давай так. Ты, пользуясь нашей добротой и гостеприимностью, вместе с нами добираешься до хавчика, мы делим запасы по справедливости и ты валишь в противоположную сторону от нас. Идет?

– Хорошо. Я продолжу путь домой, только бы отремонтировать яхту.

– Да не! Ирландия утонула, так что придумай себе другое увлечение перед смертью, – напоследок сказал Олдридж и, выхватив из рук Стэнли консервный нож, принялся открывать одну из банок.

– Как вы думаете, что произошло с нашей планетой? – спросила Джессика Харрис.

– Точно не скажу, но поговаривают, что эта аномалия вызвана вспышками на Солнце. Возможно, это правда. Я слышал, что это возможно.

– А в божью кару вы не верите? Или происки инопланетян? – взялась за свое Джесс.

– В божью кару охотно, а вот в пришельцев – не очень.

– А мне кажется, Бога нет! – неожиданно для всех заговорила молчаливая Агата.

– Это почему? – Эдвард, дедушка Агаты, опередил остальных, хотя было непонятно, хотел ли кто-то из присутствующих отвечать на этот вопрос. – Он создал нас и этот мир. Он подарил нам жизнь и вместе с тем дал возможность любить и быть любимыми. Мы можем радоваться и творить добро. Все это и есть Бог. Он живет в каждом из нас!

– Да, дедушка. Но кроме любви и радости на свете существует боль, гнев и даже смерть, а ты говоришь, что Бог – это добро и он всесильный, а это значит, что в нашем мире не может быть места разочарованию и невзгодам, ведь так? Но если горе присутствует в жизни, то получается – или он не всесилен, или его нет.

Все молчали и ждали, пока Лэйн парирует этот мастерский удар.

– Все не так просто, Агата. Заметь, все, что с нами происходит, скорее дело наших собственных рук. Люди совершают ошибки и способны на самые страшные преступления, – после этой фразы Джессика, Ноа и Крэйг опустили взгляд, но на это кроме Марти никто не обратил внимания, – Бог не должен нам ничего, ведь дал все и даже больше. Ты можешь прожить счастливую жизнь – радоваться и любить. Для этого у тебя есть все. Просто люди сами разрушают свои жизни и судьбы других. Счастье не в материальной оболочке, а в бессмертии человеческой души! Чего еще можно желать?

– Бессмертие при жизни! – бросил Итан.

– Хотя бы сушу на горизонте! Ну, или припасов, – добавила Нона.

– Вы слепы. Господь не бросает вас и сейчас, – Лэйн ткнул пальцем в Джеймса, – раскройте глаза. Еще вчера у вас не было ничего, а уже сегодня вы имеете шанс пополнить запасы провизии и заправить шхуну. Что это, как не Промысл Божий? – на его слова решили не отвечать. Только Уоррен, вернувшийся с журналом, согласился с Эдвардом, сказав, что Бог все время оберегает его и он верит в Господа, даже несмотря на всемирный потоп.

Глава третья «Олдридж и Крэйг»

Как бы Лэйн ни пытался снизить накал в дискуссии Итана и Джеймса, у него ничего не получилось. Олдридж на все имел свое мнение и придерживался исключительно его. Суждения других для мужчины ничего не значили. Итан не был самодуром, как могло показаться в начале общения с ним. Отношение к людям и происходящему в стремительно развивающемся мире строились исключительно на собственном богатом жизненном опыте упрямого и жесткого Олдриджа. К сожалению, даже в детстве судьба не питала любви к Итану и свою жизнь он проживал в борьбе с такими же, как и он сам – выживающими, карабкающимися из бедности неудачниками, а еще обстоятельствами, вечно игравшими против него. В юности парень был вынужден бороться еще и с собственными страхами. Выйти победителем в подобном сражении мог далеко не каждый. По мнению Итана, он выжил именно благодаря вечной борьбе, в которой приходилось воевать с собственной матерью, проигравшей алкогольной зависимости, с хулиганами, поджидавшими в подворотне, а позднее и с полицейскими. Борьба сделала его сильным и научила полагаться только на себя.

Олдридж за свои сорок лет так и не встретил искренней любви и верной дружбы, о которых пишут песни и сочиняют стихи. В его жизни не оказалось места для справедливости, а еще возможностей и перспектив, о которых, не умолкая, твердили политики с телевизионных экранов. Нет, он видел этот мир таким, каким он был на самом деле, без «розовых очков» и иллюзий, созданных машинами, как в фильме «Матрица». Еще в школьные годы человечество напоминало Итану наполовину разложившуюся, смердящую гнилью, рыбу. По его мнению, это была лучшая интерпретация современного общества. На таких рассуждениях строился фундамент мировоззрения и возводились крепостные стены взаимодействия с окружающими его людьми. На борту шхуны Олдридж тоже не послаблял удила и вел полемику с каждым, кто, по его мнению, был не прав.

Джеймс Крэйг пришелся коллективу по душе. Гость оказался вежливым и спокойным. Не казался легкомысленным. Не походил на пустозвона. Весьма учтивый и достаточно скромный. А еще, Крэйг дал обещание привести команду к несметным сокровищам, ждавшим экипаж шхуны где-то в бескрайних водах планеты, которую Итан теперь называл «Водой», а не «Землей».

Джеймс оказался на борту «Лилит» внезапно. Его появление во тьме скрыло многие детали, о которых ни один человек на борту шхуны не мог и подумать, кроме Итана, не доверявшего никому и оказавшегося на палубе яхты первым. Все время, пока Крэйг вел экипаж к дрейфующему сухогрузу, Олдридж прокручивал в памяти спасение ирландца. Перед глазами стоял интерьер парусной лодки. Там, в одном из «гробов», служивших местом отдыха команды, он видел оранжевую пластиковую канистру. Такие обычно использовали для хранения топлива.

«Могло ли там быть топливо? Или канистра была пуста? Хорошо бы проверить», – Олдридж перевернулся на другой бок. Под его телом скрипнули доски. С момента появления Крэйга, Итану было не уснуть даже в капитанской койке, за которую ему пришлось повоевать со стариком Лэйном. Эдвард хотел, чтобы в ахтерпике вместе с Марти спала Агата, но Олдридж не проиграл эту битву, ведь оружием в ней были лишь слова Лэйна, направленные на воскрешение чувств за годы жизни Итана, превратившихся в тлен. «Да и что с того, что топливо в канистре? Что это дает? Делает ли наличие бензина на борту лодки Джеймса преступником? С каким умыслом он ведет нас к запасам?», – Итан еще раз со скрипом перевернулся, а затем поднялся с постели и направился в кают-компанию.

В помещении никого не было. Подвешенные под подволоком сетки, где когда-то хранились фрукты, были пусты и двигались в такт качке. Старуха «Лилит» скрипела шпангоутом под натиском волн.

Олдридж накинул дождевик и вышел на палубу. Весь экипаж, кроме трех вахтенных и Марти, спавшего в капитанской каюте, находились в кубрике. Вместе с ними, в ранее принадлежавшем Итану гамаке, спал и Крэйг. Когда Олдридж появился на палубе – ни у руля, ни на реях вахтенных не оказалось.

«Вот так вот? Отлично! – мужчина посмотрел на реи, – Где же все?..» – хотел было окликнуть вахтенных, дежуривших ночью, но вовремя осекся и, стараясь не шуметь, проследовал вдоль борта к корме. Пропажа экипажа в столь ответственный момент была поводом для тревоги, но пока отсутствие вахты играло ему на руку.

Яхта болталась позади шхуны в пяти метрах. Он взялся за швартов, ведущий к лодке Крэйга, и потянул его. Парусная лодка из-за сопротивления водного потока тяжело сократила расстояние до кормы. Олдридж сделал несколько шлагов вокруг кнехта и снова потянул веревку на себя, пока до яхты не осталось нескольких метров, а веревка не натянулась и стала упругой, как струна. Тогда Итан перемахнул через фальшборт и неуклюже, раскачиваясь в такт волнам, опустился на бак судна Джеймса.

Проникнув в каюту, Олдридж осознал свою фатальную ошибку. Собираясь в спешке, он забыл фонарь. В темных недрах яхты без освещения он видел не лучше слепого. Сопротивляясь качке, сыщик пробрался в низкую и узкую каюту, в которой на ощупь не мог обнаружить ни единой зацепки, которая помогла бы доказать его правоту и открыть команде истинное лицо Крэйга.

Все полки и рундуки были пусты. В форпике лежал разорванный, аккуратно сложенный и абсолютно сухой парус. Подушки, устилавшие койку форпика, тоже были сухими. Через время глаза привыкли к темноте и Олдридж смог различить некоторые очертания обстановки. В передней каюте над койкой свисала сломанная полка. Итан провел рукой по ней. В самом углу, прямо у якорного ящика, пальцы нащупали нечто, напоминающее карточку или фотоснимок. В темноте он не мог рассмотреть находку, поэтому сунул ее в нагрудный карман рубашки. Носовая каюта была осмотрена и Олдридж еще раз вернулся в кают-компанию, но ничего не нашел. Тогда взгляд сыщика метнулся в сторону «гроба», где находилась канистра. Без освещения он не мог увидеть ее, а когда подошел, то ужаснулся. Канистры не было на месте.

«Этого не может быть», – он пытался вспомнить, кто поднялся на борт последним – он или Ноа. «Даже если Хансен в ту ночь покинул яхту после меня, он не поднимал канистру на борт. Все, что было поднято на шхуну, я видел. Канистры не было среди поднятых вещей. Зачем от нас прятать канистру с горючим, притом обещая целое море соляры?» Мужчина еще раз проверил помещение, но так и не нашел емкости.

Поиски ни к чему не привели и Олдридж выбрался из яхты и вернулся на палубу. На баке застыл силуэт Ноны. Скорее всего, она дремала. Остальных вахтенных по-прежнему не было на месте. Штурвал был зафиксирован канатами. Итан недоуменно подошел к одному из канатов и дернул за конец веревки. Узел развязался, и веревка упала на палубу. Шхуна начала уваливаться от ветра, издавая протяжные скрипы, а вскоре паруса начали заполаскивать и громко хлопать. Олдридж не стал дожидаться развития событий и следить за вахтенными, он скрылся в темноте кают.

«Яхта две недели болталась в толще воды после урагана, проливного дождя, но каюты оказались сухими, да и паруса тоже. Быть такого не может», – размышлял Итан, забираясь в холодную влажную постель. Как бы мерзко ни было под одеялом, уснул он быстро. Калейдоскоп искаженных воспоминаний нахлынул на Олдриджа во сне, и, как обычно, проснулся он в холодном поту. С палубы доносились голоса. Ему казалось, что там находились все.

«Что-то произошло», – промелькнула тревожная мысль и Итан торопливо начал одеваться.

– До него не больше двух миль. Только назло штиль! – Ноа передал бинокль Марти.

– Да это ничего. Можно и «подмоторить», – радостно произнес Эдвард, поглаживая обнимавшую его внучку.

– К обеду раздует. Необязательно палить дизель, – сказал Крэйг.

– Но ты же сказал, что там полно солярки. Так? – Итан выдал свое присутствие. Некоторые члены команды дрогнули от неожиданности, но Джеймс оставался невозмутим.

– Дизеля полно. Если есть необходимость, можем дойти и на моторе.

– У нас топлива мало, но мы можем себе позволить побыстрее добраться до «Норд стар», – сказал Марти, – ну как? Кто за? – Его поддержали все, кроме Итана. Олдридж молча уставился на темный, устрашающий силуэт сухогруза.

– Мы должны были быть намного ближе к кораблю. Неужели нас отбросило течение? – вдруг заметил Марти, бросив взгляд на Ноа, а потом перевел его на Джессику. Олдридж внимательно уставился на парочку, которая отвела взгляд.

– Я всю ночь стоял у штурвала и следил за курсом, скорее всего, расчеты Крэйга оказались неточны, – тут же ответил Ноа.

– Возможно, я что-то упустил или данная мистером Уорреном начальная точка координат была неверна, но это не беда, корабль в зоне видимости и до него, можно сказать, рукой подать.

– Ничего себе рукой подать? Если ты солгал и там нет топлива, то мы потратим по меньшей мере минут пятнадцать на то, чтобы дойти до судна. Этот путь будет стоить нам четверти наших скудных запасов топлива, – возразил Итан.

– Тогда я предлагаю дождаться ветра и спокойно следовать к «Норд стар», – сказал Крэйг и, отвернувшись от всех, уставился в даль, будто показывая, что он больше не будет спорить.

– Мы тебе верим. Давайте быстрее доберемся до цели, – умоляюще произнесла Джесс.

Все собравшиеся на палубе, кроме Олдриджа, поддержали девушку. Марти отдал команду завести дизель и держать курс 170 градусов, двигаясь к миделю борта сухогруза.

С каждой минутой судно становилось ближе и его силуэт теперь можно было отчетливо видеть. Над палубой и надстройкой кружили птицы. Их было очень много. Видимо, они тоже нашли пристанище на ржавом остове корабля. Синие борта были искорежены и погнуты. Множество иллюминаторов демонстрировали черное нутро брошенного на произвол судна.

Олдридж заметил, что якорная цепь, по которой Крэйг забрался на корабль, была убрана из воды, а якорь покоился на своем месте. «Что же, вот еще одна нестыковка, но какое дело до этого придуркам, вроде Лэйна или Марти? Эти черти даже не стали слушать меня», – Итан бросил взгляд на ликующих членов экипажа. Они радовались зловещему кораблю и утопали в предвкушении легкой наживы, которую им обещал неизвестный скиталец.

– Крэйг, а кому принадлежала яхта, на которой ты следовал домой? – задал вопрос Олдридж, уставившись на семью из двух братьев и их родителей, запечатленных на найденном фото.

– Это моя лодка и я путешествовал на ней один, – ответил он.

Глава четвертая «Сокровище Лэйна»

Ржавый борт сухогруза «Норд стар» зловеще навис, закрыв горизонт. Казалось, что деревянный корпус «Лилит» не выдержит следующего удара о сталь грузового судна. Волны приваливали шхуну к борту, с близкого расстояния напоминавшего скальный хребет из стали. Лэйн провожал команду взглядом, задрав голову вверх. Агата, насупившись, стояла рядом. Внучка рвалась на прогулку по «Норд стар», но Эдвард был тверд. Он запретил девочке даже думать о таком опасном и неблагоразумном, по его мнению, походе.

Когда последний член экипажа скрылся за фальшбортом сухогруза, Лэйн обнял внучку и предложил заняться более полезным делом для молодой леди, нежели рисковать таким бесценным даром, как ее жизнь. Несмотря на то, что Агата с самого утра жаждала приключений и очень расстроилась из-за запрета деда, девочка быстро отошла и жизнерадостно побежала рисовать наряды для бумажных кукол – единственных игрушек, которые Лэйн мог позволить внучке.

– Сколько они будут на борту «Норд стар»? – поинтересовалась девочка, не прошло и получаса, как экипаж покинул «Лилит».

– Я думаю, что они ушли на весь день, но, может быть, если трюмы окажутся пусты, команда вернется через пару часов. Мне бы этого не хотелось.

– Ого! На целый день… – задумчиво проговорила внучка. – Я заказала мороженое или шоколад. Ноа пообещал найти что-нибудь вкусненькое для меня.

– Я не сомневаюсь, что Ноа отыщет тебе сладости, но, скорее всего, этот грузовой корабль богат каким-нибудь зерном, а не шоколадом.

– Я знаю! Но вот увидишь, Ноа найдет для меня немного сладостей! – Агату не покидала надежда, что Ноа во что бы то ни стало специально для нее – своей лучшей подруги – отыщет хотя бы маленькую шоколадку.

Она верила людям. Лэйн сам ее так воспитывал. Он старался окутать девочку добром и говорил ей, что мир создан для добрых людей, и что оставаться честным и жить по божьим заповедям куда важнее, чем непрекословно следовать своим целям, сворачивать с праведного пути ради собственных меркантильных, эгоистичных интересов, предавать, лгать и во вред остальным добиваться своего.

Раньше, до потопа, у Эдварда получалось проращивать в Агате семя человечности. Удобряя его добротой, искренностью, состраданием, бескорыстием, великодушием, зерно Агата должно было дать нужные плоды и вырасти тем самым человеком, которых истребили чудовищными, навязанными обществу ценностями. Но после катастрофы внучка увидела мир другим. Взращенный его любовью, заботой и созидательными мыслями росток начали поливать живущие рядом – экипаж «Лилит». Порой Лэйн подумывал о том, что было бы неплохо покинуть шхуну и отправиться на поиски суши вдвоем, но осуществить эту идею ему так и не удалось.

– Почему ты не пошел с остальными? – Агата отвлекла Лэйна от размышлений.

– Потому-что у меня есть важная миссия и я не могу пренебречь ею, – говорил дед, поглаживая внучку по голове.

Чем больше затягивались поиски земли, из-за чего благоприятный исход казался все призрачнее, тем чаще посещали Лэйна мысли о дальнейшей судьбе Агаты, в которой он уже не будет принимать участие. С каждым днем старик ощущал себя слабее. На рубеже семидесяти лет он имел внушительный список хронических болезней, а теперь жизнь укорачивал еще и стресс, скудный рацион и мерзкая сырость, от которой не было спасения.

Каждый день темные, скверные мысли кружили над ним, будто вороны над погибающим зверем. Эдвард не боялся смерти. Страх гибели – бич молодых, он же давно был готов закончить жалкое существование, ведь все близкие ждали его в царстве вечного света, добра и спокойствия, далеко от суеты мирской жизни, полной страданий и боли, где-то высоко за куполом свинцового неба. Эдвард боялся лишь за Агату. Ночью его настигали кошмары, в которых он видел смерть беспомощной внучки. Она погибала всегда по-разному, но каждый раз ребенок звал его до последнего вздоха, последнего удара сердца. Днем, словно одержимый, он вновь и вновь думал о судьбе Агаты, и чем дольше шхуна бесцельно болталась в море – тем чаще всплывали чудовищные образы. «Нет… Так нельзя… Я не позволю… Я должен жить!». На стол упала слеза. Он отвернулся и, пока внучка не видела, вытер глаза. «Как же тяжело мне без вас. Почему вы бросили нас одних? Как я устал…», – поверженный и отчаявшийся Лэйн мысленно ругал родителей Агаты, при этом старался жизнерадостно улыбаться девочке, чтобы она ни в коем случае не заподозрила упадническое настроение деда.

– Я хотел тебе сказать кое-что. Это так… на всякий случай. Хочу, чтобы ты в любой трудной ситуации вспоминала эти слова. Помнила их всю жизнь! Ладно? – Лэйн взял ее за хрупкое плечико и посмотрел в глаза.

– Хорошо…

– Все, что я тебе рассказывал о людях и мире – чистая правда, но после того, как нашу планету поглотила вода, мир изменился и теперь каждый сам за себя.

– Ладно… хорошо…

– Я хочу сказать, что теперь не стоит верить людям, даже если это твои друзья. Поняла?

– Даже Ноа?

– Даже ему. У тебя есть я, а у меня – ты. И если меня вдруг рядом не окажется – доверяй исключительно себе. Не верь людям больше, хорошо?

– Ок! – жизнерадостно произнесла внучка.

Вряд ли слова Эдварда хоть как-то подействовали на ребенка. Но теперь Лэйн был уверен, что воспитать ангела из внучки в этом прогнившем и обезумевшем мире будет его самой большой ошибкой. Он улыбнулся и принялся рисовать платья для кукол. За время скитаний карандаши практически полностью сточились, а бумагу старик находил среди мусора. Обычно бумагой служили этикетки консервных банок или картонные упаковки.

На борту «Лилит» сложно было найти развлечение для девочки. Лэйн увлекал ее рисованием или всевозможными историями. Иногда он рассказывал сказки, иногда вспоминал свое прошлое, жену или родителей Агаты. Чаще всего Эдвард вспоминал свою дочь, но и на воспоминания о жене в эти однообразные, скучные и тянущиеся вечность дни он тоже находил время.

Свою супругу – Тильду Лэйн – не видел по меньшей мере лет двадцать. Последний раз они виделись на свадьбе дочери. Тильда была из тех женщин, которые, будучи слабым полом, главенство в семье уступали твердому и бескомпромиссному мужскому характеру, вот только характер этот был их собственный.

Тильда в начале отношений, наверное, любила Эдварда, но свои принципы, принимаемые решения, которые обычно всегда шли вразрез мнениям Лэйна, и главную роль в семье жена любила куда больше, чем мужа. Уродующие женщин мужские черты характера Эдвард терпел всю их совместную жизнь, пока однажды Тильда не встретила молодого, сказочно богатого парня и не выбросила мужа, как использованное средство контрацепции на обочину жизни. Тогда ей было чуть больше сорока. Несмотря на предательство жены, Лэйн до сих пор питал к ней светлые чувства и был готов принять ее обратно.

Как-то за чашкой чая старик взболтнул дочери, что готов принять ее мать обратно, несмотря ни на что, но ответ их ребенка оказался для Лэйна неожиданным. Она пришла в ярость: «Как можно настолько себя не уважать? Стоит переключиться на кого-нибудь другого, отец!», – закричала тогда дочь, но Эдвард не видел никого рядом с собой, да и выстраивать новые отношения не было сил. После этого разговора он решил посвятить жизнь дочке и Агате.

– Знаешь, а мне не хватает родителей. Не хватает не для защиты, для этого у меня есть ты, дедушка… Мне просто хочется сказать им, как сильно я люблю их. И все, – после затянувшегося молчания сказала девочка.

– Поверь мне, они постоянно смотрят на тебя с небес. Ты можешь говорить им все, что захочешь. Для этого достаточно лишь соединить ладони, закрыть глаза и, представив их, сказать то, что хочется, – закрыв глаза, он соединил ладони и поднес их к себе, но обратиться к погибшей дочке не успел. На палубе послышались шаги.

– Ноа! – вскрикнула Агата и бросилась к трапу.

– Значит, ничего не нашли… – буркнул Лэйн, глянув на часы, и, еле поднявшись, направился за внучкой.

Глава пятая «Ноа в логове Цаво»

Голова болела и гудела, а помещение – темная сырая клетка – вращалось вокруг Ноа. Перебитый нос опух и был заложен, поэтому жуткой вони – смеси испражнений, пота и плесени – скандинавский серфер не ощущал. Из небольших решетчатых люков пробивал дневной свет, но как следует передать обстановку помещений не мог. Монотонный ропот моря доносился извне. Постепенно к парню возвращались чувства. Боль нарастала в локте. Начали болеть колени, а также ребра, из-за чего было тяжело дышать, и парень старался делать мелкие частые вдохи.

Лавиноподобно вернулась память. Он даже не поверил воспоминаниям последних событий. Перед глазами всплыли образы вооруженных, на первый взгляд, одичалых людей… Нападение… Сильный удар… Боль и темнота… Ноа коснулся распухшего лица. На ощупь было понятно, что переносица смещена вправо, а левый глаз заплыл.

Невольно он вспомнил те яркие и теплые для него моменты, когда жена Стэнли Харриса – Джессика – в его объятиях, укрывшись под брезентом в лодке, восторгалась его красотой и рельефным атлетическим телом. Сам же Хансен и часть экипажа видели его внешность совершенно иначе. Ноа всегда был худощавым, высоким, белобрысым парнем. Возможно, если бы не та компания, подвернувшаяся скандинавскому серфингисту в старших классах, из него еще мог бы получиться спортсмен, но серфил Ноа в свое удовольствие, да и в рассекании волн на досках парень больше всего любил вечеринки, на которых можно было раздобыть не только пиво и травку. Подобный образ жизни, в котором не было места сну и полноценному питанию, молодой скандинав быстро превратился в изможденного, иссохшего доходягу. Таких как он люди называют «торчками».

Сам же Хансен прекрасно знал, кем он является и то, насколько паршиво он выглядит, так что проявленным к нему интересом Джессики парень оказался польщен, а ее сексуальное влечение к нему после катастрофы было отрадой, способной заглушить тоску по былым бродяжьим временам. А вот с наркотической зависимостью он едва умудрялся совладать. И если бы не украденные у товарищей накануне потопа наркотические средства, которые он использовал понемногу и сумел растянуть на два месяца, команда «Лилит» была бы вынуждена познакомиться с несколько другим Ноа Хансеном – его мистером Хайдом. «Сейчас бы мне не повредило грамм сорок тех грибов, что я припас на черный день в кубрике. Сегодня этот день настал», – Ноа оставил немного сухих галлюциногенных грибов на свой последний день. Сделал он это прекрасно понимая, что ни за что не сохранит наркотики для своего дня «икс» и примет их куда раньше.

Когда глаза привыкли к темноте, он осмотрелся. Все вокруг плыло, двоилось, а предметы за его клеткой виделись размытыми, смещающимися в сторону пятнами. Хансен осматривался, лежа на боку. При попытке перевернуться острая боль пронзила грудную клетку, и он жалобно завыл.

– Так ты все-таки жив, – Ноа услышал незнакомый мужской голос.

Серфер решил ничего не отвечать. Он лишь притих. Испугано затаился в надежде, что незнакомец просто потеряет к нему интерес и больше не потревожит. Хансен не отличался силой духа и теперь, искалеченный, беспомощный, слабый, был полностью сломлен. Каждый посторонний звук, например голос незнакомца, ввергал парня в самый настоящий ужас, вызывал дрожь, бросал в пот и перехватывал дыхание.

Постепенно, как фотоснимок в проявителе, Ноа вспоминал новые детали. Он с ужасом вспомнил те сокрушительные удары, которые с животной яростью наносили ему незнакомцы, то, как волокли по металлическому полу коридора, а затем стаскивали по металлическим ступеням в темный сырой трюм, где долго еще избивали, скорее, ради удовольствия, нежели преследуя какую-то конкретную цель.

– Немой что ли? – разочарованно поинтересовался незнакомец.

Тогда парень медленно повернул голову на голос и увидел прильнувшего к решетке человека. Рассмотреть его было невозможно. Пока еще зрение не могло фокусироваться, а при малейшей попытке задержать взгляд на объекте – накатывали позывы тошноты. Но даже в таком тяжелом состоянии Ноа понял, что собеседник скорее не опасен и не будет причинять боль.

– Трудно говорить… – простонал Хансен.

– Ааа… да… вид у тебя ни к черту! Говорить особо тебе и нечего. Я понимаю. Сам был в такой ситуации, едва выкарабкался, сейчас уже получше. Имей в виду, мне есть что рассказать, так что, будут вопросы – спрашивай… – доброжелательно сказал незнакомец, на что Ноа ничего не ответил.

В его голову лезли разные мысли: «Где сейчас команда? Что будет дальше, и кто эти люди, что так жестоко обошлись с ним?». Вопросов становилось все больше, но ни на один из них парень не мог найти ответ. Ноа даже не знал, был ли Крэйг, заманивший экипаж на сухогруз, заодно с головорезами. «Нужно уходить», – идея пришла с паникой. Серфер, превозмогая резкую боль, перевернулся на живот, а затем, опираясь на не травмированное колено, встал. Он попытался устоять на полусогнутых, но его бросило на прутья. Ноа повис на решетке. «Куда же я уйду? Нет… теперь я узник в этой темнице. Что будет со мной? Что?». Парень, хватаясь за прутья, прошел вдоль клетки к заключенному по соседству незнакомцу.

– Как давно здесь? – поинтересовался Ноа.

– Несколько недель… примерно. В этой черной дыре дни и ночи иногда путаются, и этому способствуют звери… – узник говорил тихо, уставившись на рассеиваемый поток света из люка наверху.

До отверстия в потолке было метров семь. Ноа поймал себя на мысли, что свобода находится очень близко – сразу за стальной обшивкой судна, но для него она была недосягаема. Пленный не мог покинуть клетку и уж тем более трюм. Все, что мог невольник – это мечтать о том, что когда-то выберется из этого места и вновь станет свободным и невредимым.

– Звери? Не понимаю…

– Так называть ублюдков, удерживающих нас здесь против воли, начал не я. Когда я оказался в темнице, это прозвище уже широко использовали, хотя, я считаю, что звери – животные – куда благороднее этих… – заключенный указал на дверь в конце темного помещения.

– Ты боишься этих людей?

– Боюсь ли я? – на его блестящем от пота лице Ноа рассмотрел ухмылку. – Мои переживания, страх, любовь, все чувства остались во мраке вместе с нестерпимой душевной болью. Очень далеко от этого трюма. В комнате с пестрыми обоями, среди ящиков с игрушками, книжным шкафом, полным историй о героях, сказочных существах и волшебстве. В комнате, где когда-то звучал смех, где происходили невероятные события – баталии и путешествия. Комнате моего восьмилетнего сына. Он умер на моих руках прямо посреди своей армии из доисторических ящеров, супергероев и эшелонов техники – самолетов, танков и кораблей. С тех пор я не заходил в его комнату. Я боялся ее так же, как воспоминаний, которые, как мне казалось, поджидали меня там, среди книг, игрушек, постеров и пестрых обоев. Они ждали меня, чтобы броситься в недра сознания и свести с ума! Возможно, комната сына, воспоминания о нем и скорбь – это все, чего я боюсь… – отрешенно произнес незнакомец.

Ноа не знал, что ответить. Выразить свои соболезнования серфер не хотел. По его мнению, соболезновать незнакомцу о потере близкого было неуместно. Вместо этого парень погрузился в размышления. Он давно обратил внимание, что люди, окружавшие его и даже вновь встретившиеся на пути, были несчастны. Их судьбы были сломаны. «Новый мир будто создан продлить страдания. Да, несчастных среди выживших больше, но, оказывается, есть и другие. Земля стала домом и для жестоких, не знающих пощады и сострадания, ненавидящих зверей в человеческом обличии. Быть человеком здесь – значит сгинуть в муках, а хищником – значит жить».

Дверь в трюм с лязгом открылась. В помещение вошли двое. Ноа показалось, что их фигуры были созданы из тьмы, ведь во мраке трюма они не отражали того скудного света, слабо озарявшего лица, стальные прутья и очертания убранства помещения вдали. Когда незнакомцы подошли к клетке Ноа, он увидел в людях некое сходство с волками. Пленник не мог объяснить, что волчьего было в их образах, выхваченных из темноты, но первое его впечатление было таковым.

– Очнулся, – прорычал тот, что повыше.

– Да. Бери его. Нам лучше поспешить. Он не любит, когда Цаво ждет, – проскрипел худощавый, мелкий, сгорбленный зверь.

Мужчины открыли узкую дверь в клетку, выволокли Ноа и потащили пленника за одежду по стальному полу прочь. Было больно, но серфер не издал ни звука. Его объял трепет. Страх парализовал тело. Пытаясь найти помощь, рука бессознательно потянулась к незнакомцу, который все так же ехидно улыбался, глядя из глубины своей клетки.

«Пожалуйста, нет… Зачем?.. Я смогу идти!» – беззвучно молил он, пока люди-звери волокли жертву по длинным коридорам и вверх по лестнице к большой, такой же темной, как и его темница, яме.

Это был прямоугольный резервуар, в который сверху нисходил бледный свет из прорези в палубе. В этом свете Ноа увидел множество человеческих силуэтов. Деталей было не рассмотреть, так как люди располагались на фоне света. Там, среди галдящей толпы, он увидел пару, стоящую в стороне от остальных. Это были мужчина и женщина. Узник на мгновение задержал на них взгляд. Женская фигура показалась знакомой Ноа. В отличие от всех, воинственно поднимавших руки с оружием вверх, она, вероятно, закрывала лицо, чтобы не видеть происходящего. Будто ей было чуждо лицезреть происходящее на корабле. Словно женщина не разделяла животные взгляды обезумевшей толпы.

Все притихли, когда мужчина, видимо, их главный – вожак своры – вытянул руку.

– Народ Цаво будет жить! – выкрикнул он, и толпа встретила его слова воинственными криками и звериным рыком. – Но нельзя забывать о том, что наши охотники возвращаются с добычей, потому что мы регулярно одариваем бога Цаво, – говорил он на чистом английском. – В этот раз наш бог даровал нам много еды, и мы обязаны отплатить ему тем же! – Вновь помещение заполнили безумные крики и вопли одичалых людей, – Время насытить Цаво пришло! А после, мы сами устроим пир! – Мужчина махнул рукой в сторону Ноа.

В это время пленник стоял на коленях и пытался подняться на ноги. После жеста главаря один из стражей со всей силы ударил Ноа в спину, и тот упал в смердящую гнильем и дерьмом яму.

– Прошу… Прошу вас… – сдавленный стон жертвы никто не слышал.

Никто, кроме Цаво. Она была рядом, и звериный голод делал ее чувства острее. Она медленно поднялась с кучи картона и соломы, натасканных в нору, изогнув свой горбатый силуэт. Дурманящий запах добычи и опьяняющий, легкий душок страха подталкивали напасть, но она не торопилась. В прошлый раз жертва, в попытках спастись, выбила ей глаз, и теперь Цаво вела себя более опасливо и лучше изучала свой обед перед атакой.

Хансен испугано посмотрел в сторону едва слышимого шороха. Звук исходил из небольшого отверстия. Дыра в переборке издалека казалась черным пятном не больше метра в диаметре. Из прорехи, будто живое существо, на пленника смотрела тьма, и Ноа казалось, что она говорит с ним шорохами, хрустом и грубым, басовитым, но тихим ревом. Звуки, идущие из непроглядного мрака, заглушало биение собственного сердца и дыхание.

Обезумевшие, облепившие прямоугольную яму со всех сторон, молча наблюдали за ним. Хансен пытался сфокусировать взгляд на отверстии, и у него даже возникла мысль, что было бы неплохо самому скрыться во тьме, только бы остаться в одиночестве и не видеть этих, наводящих ужас, людей, но впереди, на фоне едва отражающей слабый свет стены, мелькнула сгорбленная фигура, а после, в яме прозвучал мерзкий писклявый хохот. Ноа повалился назад и, насколько смог, отполз к стене. Пока он двигался, на его пути попадались кости. Глаза немного привыкли к темноте, и теперь он мог различить человеческие останки, которыми была усеяна яма. В дальней части помещения застыл зловещий силуэт. Из-за отсутствия освещения Хансен не мог узнать, что именно за зверь предстал перед ним.

– Спокойно… – протянул изувеченный человек, – я сейчас уйду. Просто уйду и не потревожу, – хрипел он четвероногому, но Цаво внезапно, без звука, бросилась на него.

Ноа выставил руки, закрыв лицо, но хищник не обратил внимания на ничтожные попытки спастись. Клыки зверя вонзились в горло, с хрустом раздавив позвонки. Цаво ощутила теплую, вкусную и ароматную кровь, хлынувшую в пасть. Пульс, слышимый издалека, больше не звучал. Жертва была мертва.

Цаво в логове

Глава шестая «Пир в честь Джесс»

Перед глазами Джессики стояла чудовищная картина. Первое время после расправы над Ноа, момент его убийства застыл перед глазами. От увиденного Джесси пребывала в сильном нервном потрясении и вела себя так, будто лишилась рассудка. Ее, отрешенную, уставившуюся безумными глазами, водил за руку новый муж. За время, проведенное на корабле, все, что она знала о мужчине, которому теперь целиком принадлежала, это его имя. Предводителя народа Цаво звали Джек, но люди-звери называли вожака Крулом. Еще за время пребывания Джесс у его ног – положенном для жены месте – она осознала безграничную власть и жестокость мужчины.

Пока рассудок Джессики боролся с сокрушающей сознание и психику ситуацией, она, пребывая в смятении и испытывая невероятный страх, пыталась выжить. Опасаясь за свою жизнь и здоровье, жертва была готова на все, лишь бы ее не застрелили из многочисленных стволов, направленных на нее, не полоснули и не пырнули всевозможным, вызывающим нервную дрожь и трепет, режущим, рубящим оружием, и больше не били, не тягали за волосы, от чего на ее затылке выросла огромная гематома, часть волос была выдрана, а остальные – слиплись от запекшейся крови.

Первое время Джесси испытывала неловкость, когда с нее содрали одежду, оголив изможденное, но все еще привлекательное тело. Конечно, смущение, вызываемое обступившими и жадно разглядывающими ее мужчинами, меркло перед ужасом, вгоняющим женщину в шок от источающих какую-то нечеловеческую жажду женской плоти голодных обезумевших глаз. Чуть позже Джессика поняла, что статус женщины Крула гарантировал безопасность и защищенность от каждого из людей предводителя, но не от него самого.

Как-то она слышала, что раньше существовала власть мужчин, и женщина была для своего мужа как вещь, но в матриархальном мире Джесс патриархат казался каким-то вымышленным общественным строем. В прошлой жизни – до потопа – она решала абсолютно все. Конечно, миссис Харрис достаточно умна, чтобы не вступать в полемику с мужчиной и не лезть на рожон. Добиваться своего ей приходилось хитростью. Изворачиваясь, лгав и соблазняя, супруга управляла Стэнли. Став женой Крула, у Джесси не возникло мысли использовать один из своих манипуляций для управления царем племени Цаво, ведь неудачная попытка наверняка стоила бы девушке жизни – самого дорогого, что у нее было.

«Хочешь жить?» – от первой фразы, тогда еще будущего мужа, девушка вздрогнула. Его глубокий звериный бас пригвоздил к полу, и Джесси, не найдя силы произнести «да», утвердительно кивнула. «На моем корабле ты можешь выжить – только став моей», – верзила скорее рычал, нежели говорил. Джессика еще раз кивнула, соглашаясь с предложением, после чего обступившие девушку, одичавшие люди, сорвали одежду с женщины предводителя и толкнули к его ногам. В тот момент миссис Харрис пожалела, что оставила Бротизолам, который каждый день добавляла в ужин Стэнли, чтобы тот спал как младенец, пока она была на вахте с Ноа. Джек по прозвищу Крул сжал Джессике горло и швырнул в сторону царских апартаментов. «Иди!» – взревел он, от чего Джесс сходила под себя и под воинственные крики толпы, на четвереньках, поскальзываясь и всхлипывая, направилась в обитель тирана – ее новый дом.

Джек был британцем, как и большинство в этом аду, называемом «Норд стар», но окрестить его английским джентльменом не смог бы ни один человек, которому довелось иметь дело с этим зверем. Высокий, широкоплечий мужчина выглядел не старше пятидесяти. Вожак был облачен в военную форму, как и другие люди-звери. На ремне его штанов покоился большой нож и пара пистолетов. Напоминавший одержимого дьяволом, Крул прожигал Джесси своим безумным, жестоким взглядом. Блекло-голубые глаза всегда источали ярость. Впервые овладевая своей женой, он яростно бил ее, рычал и выдирал волосы. В отличие от Стэнли и Ноа, Крул был намного выносливее.

До смерти Ноа, пока Джессика еще была способна мыслить, бояться, переживать и молиться, что по-настоящему делала впервые в жизни, она узнала о том, что большинство племени были солдатами Вооруженных сил Великобритании. Пока Джек и его люди дрейфовали на полузатопленном военном корабле «Клайде», к их банде головорезов присоединились и другие темные души, будто их объединил сам Сатана. В дрейфе закончилась еда. Этот период – голод – Крул назвал «путем к прозрению». В те долгие дни, когда сознание солдат только менялось, и люди еще не превратились в зверей, Джек и соратники считали это время обычным вымиранием, но в один мрачный день на горизонте появилась надежда на спасение – солдаты увидели «Норд стар». Их разочарованию не было предела, когда выжившие поняли, что сухогруз абсолютно пуст. На борту корабля не осталось запасов, а их встретили трое изможденных, изголодавших, едва передвигающихся моряков. Крул не помнил, как долго бог Цаво испытывал прочность своего народа, но однажды все же решил снизойти к ним.

«Великий Цаво появился внезапно. Его пришествие сопровождал сильный грохот, скрежет и гул. Звук слышали все. Цаво прибыл на небольшом ковчеге, трюмы которого изобиловали дикими животными – свитой божества», – с вожделением рассказывал своей жене Крул. Главарь встречал своего бога с вершины капитанского мостика, а матросы спустились к борту, чтобы подать трап. «Вначале Цаво не появлялся, только гневно рычал и хохотал как человек, а потом принял моряков как дар своего народа. Убив их, он взял только одного и, не обращая внимания на людей, наблюдавших с надстроек, величественно поволок жертву в укромный темный угол одного из трюмов. Так бог спустился с небес к своему племени. Когда в нашем доме поселился Цаво и показал, что есть пища богов, мы приняли в себя оставленный им подарок! Эта еда имела непередаваемый внеземной вкус. Мы вкушали, склонившись над разодранной плотью. Поглощали тела, как завещал Великий Цаво», – слушая это, по щекам Джессики текли слезы.