Время муссонов

Вступление

Видео. На таймере время 00:00:00

Запись плохого качества

Привязанная к стулу верёвками, стягивающими щиколотки, молодая женщина изо всех сил пытается сохранить самообладание из–за видеокамеры, стоявшей напротив. Не будь её – давно потеряла бы сознание и рухнула на холодный бетонный пол. В самой глубине души она желала умереть, прежде чем из её уст вырвут ещё хоть одно слово. Перед ней стоял стол, на котором лежал чистый лист бумаги и ручка, словно символы новой возможности. Её левая рука была сломана, но боль уже не была такой острой, как раньше.

Окружающая её обстановка – бетонный куб с металлическим стулом, столом и четырьмя людьми, один из которых стоял за её спиной, – представляла для неё олицетворение ужаса, к которому она готовилась последние три года. Лишь преодолев страх перед неизбежным, она могла сохранить о себе светлую память. Её глаза, скользящие по стенам и людям, стоящим за пределами света и тьмы, были полны страдания и боли. Но внутри неё ещё оставался стержень, поддерживающий её сознание. Без него её тело давно бы рассыпалось на атомы. Именно этот стержень не позволял ей умереть.

Секундомер на таймере отсчитывал тридцать пятую секунду.

Сколько времени она находилась в этом склепе, уже и не помнит. Может день, может два. В голове все перемешалось в единый клубок боли ярко–красного цвета. Пронзительный свет, бьющий в лицо, выдавливает прозрачную слезу из затуманенных глаз, которые почти не видят. Гематома, смешанная из жёлтого, красного и чёрных красок на левой части лица, расползлась по коже, напоминая священную гору Фудзияму в период цветения сакуры. Отчего люди перед ней выглядят смазанными, словно смотришь на них сквозь стекло, по которому ползут капли дождя.

Серые стены каземата давят на сознание, но ей уже все равно, потому что воля, на которой держалась её душа, растворилась с первой каплей бентонита натрия, проникшего в кровь через вену. Сопротивляясь сыворотке всеми силами, она старалась сохранить в сердце то, что считала важным. Любовь.

Голосов на видео не слышно. Но видно, что женщина что–то говорит. С трудом шевеля разбитыми губами.

Затем медленно выводит два имени каллиграфическим почерком, сжимая рукой перо. Ещё не осознавая, что её уже «сломали», используя самые изощрённые для этого способы, она «поплыла», чувствуя, как единственное дорогое и важное в её жизни, распадается на молекулы, оставляя одну бесцветную реальность.

Секундомер отсчитал сорок восьмую секунду.

Память.

Они встретились летом в день, когда шёл дождь. Церковь, откуда она вышла, поминая мать и брата, безвременно ушедшими в начале века, стояла в одном из тихих уголков Москвы. Почти в самом центре столицы, о ней мало кто знал, и лишь самые преданные ставили там свечи.

Он стоял к ней спиной, но она сразу обратила внимание на его плечи. Затем медленно повернулся к ней лицом и она, пряча взгляд, пронеслась мимо в надежде, что ему хватит решимости подойти. Тогда они почти встретились взглядами. Почти… Но он даже не отреагировал, словно увидел перед собой пустое место. Она, скрываясь от разогнавшегося ливня, спряталась под зонтом, заметив его за спиной, но и тогда он не проявил к ней интереса.

Пару раз она высматривала его за спиной думая, что он пропал, но когда вновь видела его сзади, отставшего на несколько десятков метров, догадываясь, что он идёт в ту же сторону в направлении к метро Арбатская. Когда он перешёл на противоположную сторону дороги, она вошла с магазин, пытаясь выкинуть его из головы, и спустя десять минут, на выходе уже его не увидела и разочарованно поймала такси, которое и довезло её до дома.

Пятьдесят пятая секунда.

Слов не разобрать. С трудом размыкая разбитые губы, произнесла она чужим, немного отстранённым голосом, в котором слышалась серая обречённость. Услышав свой голос, удивилась его тембру. И сомневаясь в своей просьбе, ещё раз повторила её. Медленно, выговаривая каждое слово, словно повторяла их за художником, вырисовывающим фразы белой краской по чёрному полотну её предательства. Такие важные сейчас для неё слова.

Обрыв связи означал для остальных – бегите, скрывайтесь, меняйте имена и документы. Исчезните, растворитесь в этом мире. Как она. И если успеете, до того, как линия жизни оборвётся, повезёт. В эти минуты она меньше всего думала о себе.

Тот, что рылся в её вещах, наконец, нашёл оптику с зеркальными линзами и изящной металлической оправой. Внимательно осмотрел их, взглянул сквозь диоптрии на яркий свет лампы и остался доволен, бросив их на стол перед ней.

С трудом протянув трясущуюся руку, она надела очки, обвела взглядом всех присутствующих. Медленно, словно пыталась запомнить каждого. Её душили слёзы, но она сжала всё, что осталось от воли, чувствуя, как глаза наполняются слезами. Затем на листке бумаги написала красивым почерком оставшееся имя. Писала, выводя иероглифы так, как могла только она. Как учил её отец. Сверху вниз, практически не отрывая пера от пергамента. Каллиграфическим почерком.

Александр Ли.

Затем подняла голову, пристально смотря в окуляр камеры, и что–то произнесла одними губами.

Секундомер начал отсчёт третьей минуты записи.

В эти мгновения, казавшиеся часами, она предала всех, кого знала, кого любила и кого уважала. Всех своих друзей, братьев по оружию. Всю свою жизнь, все свои идеалы и свои мечты. Она сдала всю разведывательную группу, возглавляемую самым близким в мире ей человеком. За одно мгновение до того, как почувствовала на шее острое, как бритва, лезвие катаны.

Конец записи. Время: 02:03:72.

5 сентября 2015 года. Москва. Набережная Яузы. Генерал Алфёров

Впервые он увидел эту видеозапись в тот день, когда градусник за окном показал плюсовую температуру. Несмотря на снег, лежащий на парапете набережной, и замёрзшую Яузу. О том, что наступила весна, можно было узнать только по календарю, и его первым порывом было – бросить всё и вырваться из тисков своей работы. Он даже заказал билет на рейс японской компании JAL, но вовремя остановился. Затем наступило лето, и боль стихла. Но только в начале осени его душа превратилась в ледяную зиму, а остатки эмоций просто окаменели, замёрзнув в закоулках воспоминаний.

Как заноза, впившаяся в кожу, картинка с видеозаписи длительностью чуть более двух минут, истязала его сознание настолько, что в какой–то момент он стал чувствовать себя виновным во всём, что произошло. И сомнения, словно степной ливень, опустошающий плодородную почву, все более размывали его веру в непоколебимость что–либо изменить.

«Где ты ошибся?» – Спрашивал он, но не находил ответа. И эта видеозапись стала казаться ему всего лишь плодом его воображения, картинкой воспалённого разума, мешающей думать рационально именно тогда, когда делать это было просто необходимо.

Ещё не рассвело, а ночь уже скрылась в подвалах домов, словно змея, только что сделавшая смертельный укус. Тишина часто заглядывала к нему домой, но именно сейчас она где–то заблудилась, затерявшись в стуках его сердца. Он ждал. Минут через тридцать или чуть более звуки моторов за окном растворят безмолвие до середины следующей ночи. Хватит ли ему на всё сил? Должно! … Не спалось. Нет, это была не старость, хотя и она тоже. Не спалось. Что–то мешало. Он открыл глаза, всматриваясь в белый потолок и, немного подумав, встал.

«Ничего, высплюсь потом…» – Его голос в тишине, оттолкнувшись от стен, раздался слишком громко.

Последние годы он жил один. Жена погибла двадцать лет назад. В самый разгар приватизации. Сын немногим позднее. На Кавказе. А в 2006 попали в аварию невестка и внучка Настя, не выжил никто. Из близких осталась только его девочка. Дочь Аллочка. Единственная продолжательница его дела. Но, он уже никогда её не увидит. Издержки профессии. Он не знал, кто в этом виноват. И разобраться в этом был его долг. Но ему этого было мало.

Мужчина встал и потянулся, растягивая позвоночник, отклонившись назад. Застыл в статическом положении, ожидая сигнала мозга о достаточности нагрузки. Затем выровнял спину. Медленно вращая головой, на мгновение задержал взгляд на стене с семейной фотографией, единственной не спрятанной в потайные уголки квартиры. Той, где они все всё ещё вместе. Впервые за несколько лет, после его возвращения из командировки в Штаты.

Сын в курсантской форме. Слева от него – жена. Рядом он с Аллой на руках. Она совсем ещё малышка. Сколько ей было тогда? Пять? Почти пять лет. Он помнил. Это была первая неделя отпуска. Всего несколько дней, проведённых вместе. Мужчина, с тронутыми сединой висками, закрыл увлажнившиеся глаза и, одновременно, неловким движением стёр слезинку, сползающую по щеке.

Когда его вызвали в центральный аппарат, он уже три года числился в резерве, но тогда вызов его не удивил. Он вообще не умел удивляться после почти сорокалетней работы в разведке. Та встреча оставила в его воспоминаниях штрих, от которого он не мог избавиться до конца. Она заставляла постоянно возвращаться назад и выискивать в тех минутах причину, ставшую следствием дня сегодняшнего.

– Сформируй группу для работы в Токио, – директор службы внешней разведки России был немногословен. Взгляд его глубоких, изучающих глаз проникал до самых потайных уголков сознания.

– У нас там никого нет? – чуть скривив губы, спросил он, показывая всем своим видом, что не совсем понимает поставленную задачу, которую директор СВР обязан был ему подробно объяснить. И самое главное, зачем пенсионеру формировать некую группу для работы в стране, которая не представляла, с военной точки зрения, никакой опасности. Он имел на это право, так как служил конторе на целых десять лет дольше, чем человек, сидящий напротив. И хотя его вопрос и лежал в плоскости государственных интересов, ему понадобилось несколько секунд, чтобы понять глубину поставленной задачи, но вида не подал, выискивая скрытый смысл несказанных слов сухопарого собеседника.

– Есть. Но у них другие цели, – хотя в стенах этого здания было не принято так обращаться друг к другу, но директор никогда не был сторонником каких–либо правил. – Ты знаешь, что готовятся большие переговоры в Токио по нашим островам. – Именно так он тогда и сказал – «нашим островам», на которые претендует Япония. – Важно иметь своих людей в толпе, ну, ты понимаешь. Слухи, сплетни, байки – пусть прозондируют настроение. Эта задача и не такая уж для тебя сложная. Простая командировка «подаванов» на год или два. Заодно язык подучат.

«Подаванами» директор называл выпускников разведывательной школы СВР, которые направлялись на несложную работу в другую страну, как правило, ничего общего не имеющую с их основной специальность, как корреспонденты издательств, или независимые блогеры. Но именно на такой работе и проверялись качества, так необходимые в работе нелегалов.

– Как Шурик? – задал тогда он вопрос.

«Шуриками» в своём кругу они называли агентов, основная задача которых сводилась к получению информации общественного мнения, т. е. на улицах.

– Точно, – усмехнулся директор. – Подбери в команду молодых девчонок повеселей. С соответствующей физиологией. И прикрепи к ним одного «Рембо». Пусть прикроет, в случае напасти. Но, думаю, никаких эксцессов не будет. Простая работа, почти отпуск за счёт конторы.

На его внимательный взгляд директор ответил открытой улыбкой, означающей, что прошлые обиды забыты.

– Состав группы?

– На своё усмотрение. Думаю, человек пять–семь будет достаточно. Работа исключительно в столице. Разработай план мероприятия. Сам. О нём будут знать только ты и я, ну и сам понимаешь, кое–кто из Администрации. Вопрос–то политический. Чуть не забыл. Включи в состав человека со знанием арабского. В Сирии не сегодня – завтра полыхнёт так, что мало не покажется. У нас есть информация, что ряд местных группировок пытаются выйти на экспортные структуры в Японии, поставляющие внедорожники местных производителей. Думаю, ты понимаешь, зачем?

И замолчал.

Именно поэтому он не любил тишину. Нет, не так. Ненавидел.

– Как я понимаю, нам в Токио нужна независимая группа экспертов, работающих на улице не только для снятия общей информации, касающейся факта прибытия первого лица на переговоры, но и для зондирования возможного, и, как я понимаю, перспективного контакта с некими группировками в САР. Возможно, с расчётом на контроль трафика поставок колёсной техники.

Произнеся длинную тираду, он заметил, как глаза директора приняли радужные оттенки, говорящие о правильности своего выбора.

– И самое важное, хотя это я уже говорил. Состав, время начала работы группы и всё, что это сопровождает, является исключительной тайной, – директор сжал его ладонь, чувствуя, что попал в капкан, но вида не подал и ещё раз улыбнулся насколько можно дружелюбней.

Даже сейчас, спустя время он мог в точности повторить слова руководителя внешней разведки настолько подробно, словно услышал их вчера.

– Уровень моего допуска к личным делам претендентов?

– Наивысший, – директор всё ещё продолжал держать его ладонь в своей. Во всяком случае, так ему казалось. И вроде бы странный факт, что для простой работы он получит столь широкие полномочия с уровнем секретности не меньше «десяти» баллов, его не насторожил. – Ты лично отвечаешь за всё.

– Ясно.

– В разумных пределах, конечно, – добавил директор.

Он замолк, выискивая в библиотеке сознания полочку, где давно лежал список кандидатов именно для такого случая.

– Все соответствуют работе именно в регионе, – медленно выдавливая фразу, он пытался каждое слово сделать значимым. – Все владеют языком страны пребывания, как своим. У всех высокий уровень интеллекта и физической подготовки, а также навыки выживания в непривычных условиях, – скорее утверждал, а не спрашивал, и собеседник почувствовал, что его правильно поняли.

– Ты что, уже определился? – спросил директор и внимательно посмотрел в его глаза, выискивая в них подтверждение своим словам.

– Нет, – солгал он, хотя знал, что несколько человек, коих он имел в виду, не имели никакого отношения к их управлению.

Сейчас он вспомнил, что именно тогда снова наступила та самая тишина, которую он так ненавидел, и длилась она около минуты.

– Тогда, за работу, товарищи, – ещё раз улыбнулся директор, но на этот раз сухо, без искр в глазах и без демонстрации улыбки с белоснежными зубами. – План работы мне на стол к среде следующей недели.

И нагнувшись к его уху быстро прошептал, словно боялся возможной прослушки: «Сегодня в шесть у меня дома».

Мужчина потянулся ещё раз, разминая кости. Дальше – лёгкая зарядка. Дыхательная гимнастика. Растяжка мышц. Семьдесят лет. Уже семьдесят. Взглянул на своё отражение в зеркале. Ещё не дряблые мышцы. Но это ничего не значит. Возраст все равно своё возьмёт. Рано или поздно. Большая голова с короткой стрижкой. Той стрижкой, которая нравится бойцам специальных подразделений. Продолговатое лицо, словно вытесанное из гранита, с чуть раскосыми глазами. Именно такие глаза сделали из Аллы красавицу, на которую, практически с четырнадцати лет, заглядывались мужики всех возрастов.

Прошло ещё тридцать минут.

Раздавшийся долгожданный звонок оторвал его от гимнастических упражнений, и он понял, что время пришло. А когда дотянулся до трубки, зарегистрированной за границей, и, быстро прочитав смс, отбросил всякие сомнения. Застыл, переваривая полученную информацию. Затем, пробежавшись по клавишам большим пальцем правой руки, ответил. Два последующих действия вроде бы не были связаны между собой, но имели один вектор. Ушедшие с его номера сообщения, также кодированные, содержали перечень задач, которое следует выполнить далёким собеседникам. В строгой последовательности, определённой им. И его непроизвольное восклицание – «не может быть».

Затем он отключил связь, быстро разобрал мобильный телефон, вынул сим–карту и сжёг её на огне газовой плиты, не снимая небольшой кастрюли, в которую чуть ранее положил три яйца. Затем, немного подумав, выкинул в ведро остатки телефона, предварительно протерев их тряпкой. Подождал, пока закипит вода, затем снял кастрюлю и поставил её в раковину под холодную струю.

Он умел жить на лезвии ножа, скрывая в колоде пятого туза, и, если проигрывал, что случалось редко, отдавал дань противнику так, как принято в его мире. Быстро и безболезненно. Но сейчас был не тот случай.

Подумал, что тот, кто связывался с ним по этому номеру, остался без контакта. Но его поступок, наиболее рациональный в данной ситуации, с точки зрения логики его профессии был, безусловно, верен. Он осмотрелся, словно хотел по–новому взглянуть на мир, который окружал его последнее время. На секунду задумался, просчитывая в уме варианты.

Двухкомнатная квартира, на которую он поменял свою старую, трёхкомнатную, напоминала помещение операционной. Все было стерильно чисто и сверкало от малейшего попадания на предметы луча света, проникающего в комнату через бежевый тюль, скрывающий окна, выходившие на набережную. Он любил смотреть на воду. Даже если это была Яуза.

Мужчина отметил время на часах, причём сделал это чисто автоматически, без всякого анализа. Просто запомнил, когда уничтожил сим–карту. Он всегда запоминал всё, что видел и делал. И это качество отличало его от многих людей, живущих на этой планете. Но именно это мешало оставаться спокойным.

Глубокий вдох и медленный выдох приподняли и опустили грудную клетку.

С высоты четвёртого этажа он заметил автомобиль, которого там вечером не было. Их присутствие он обнаружил почти сразу, как только было выставлено наблюдение, три месяца назад. Но никогда они не подбирались настолько близко. Значит, действительно пора.

Попытка выстроить в мыслях некую линию поведения после полученного, предупредительного сигнала заставила его более жёстко пересмотреть свои действия за последние месяцы. Но никаких ошибок не было, и посему выводы напрашивались сами собой. Его обложили для тотального контроля, что косвенно доказывало начало финальной части операции. И это было плохо, потому что не было предусмотрено планом.

Отойдя от окна, он включил телевизор. На каких–нибудь информационных каналах обязательно промелькнёт нечто важное. Он прощёлкал почти все каналы, что были на телевизоре, и только на самом последнем, московском, услышал, что хотел.

Корреспондент – милая девушка лет двадцати пяти с внешностью модели и такими же мозгами, скорее красовалась перед объективом камеры, нежели пыталась передать нечто важное зрителям. Она, сжимая перед губами микрофон, вызвав у него непроизвольную улыбку, проговорила:

– Запланированная встреча Президента Российской Федерации с Премьер–министром Японии перенесена на середину сентября.

В отличие от корреспондента, он знал точную дату и место встречи.

Мужчина выслушал информацию, как должное. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Слова, вылетевшие из динамиков широкоформатного «SONY», не затрагивали его сознания. Но именно сейчас его мозг получил то, что ему так не хватало для анализа. О встрече объявили всенародно. В условиях тотального контроля именно эта новость станет тем запалом, который взорвёт систему.

– Значит, через неделю, – проговорил он сам себе сухим голосом. – Отступать некуда, позади Москва.

Слова попадали в ухо, затем на барабанную перепонку, выбивая дробь из понятных лишь мозгу сигналов, которые сплошным потоком поступали в левое полушарие, отвечающее за логику. Кровь, обеспечивающая питательными элементами мозговую систему, стала более интенсивно качаться по артериям и венам. Сосуды чуть ли не лопались от избытка крови, но так было надо. Чтобы он мог сделать правильные выводы и выработать соответствующие решение.

Оператор, сидящий в нескольких километрах от его квартиры, недоумённо повёл взглядом в сторону новейшего оборудования автоматической записи разговоров. Он слышал речь корреспондента о встрече в Токио и пока не мог увязать её с его словами о Москве. Причём тут Москва, и почему отступать некуда? Но на всякий случай отметил время произнесения фразы в дежурном журнале.

Наконец мужчина, сделав последний комплекс упражнений, присел на кресло и закрыл глаза. Перед ним все более чётко вырисовывалась схема будущих действий, и мысли, ещё недавно непонятные и противоречивые, сейчас напоминали стаю рыб, плывущих в одну сторону.

Пора.

Следующий час прошёл в подготовке к грядущим событиям. В походную сумку с множеством замков он бросил чистую рубаху, джинсы и серую куртку с потайными карманами. А также наградной пистолет с навинченной системой бесшумной стрельбы, хотя он всегда считал, что первая, выпушенная из ствола пуля, означала последний день в карьере разведчика. Ноутбук и документы, часть из которых была на его имя, положил сверху.

Прошло ещё минут пять. Причём он точно знал, что именно пять, а не три или шесть, доверяя внутреннему циферблату больше, чем наручным часам фирмы «Сейко», которые лежали на столе в гостиной. Старик Сунь–Синь был прав, считая, что тактика, это умение заставить врага думать, что ты далеко, когда, на самом деле, ты рядом.

А вот стратегия – наоборот: враг думает, что ты рядом, а ты очень далеко. Этот китайский полководец, живший две тысячи лет назад, видел грядущее, хотя так и не выиграл ни одного сражения.

И так стратегия забыта – наступило время тактики.

Затем он встал и подошёл к холодильнику, где на верхней полке лежали шприцы и ампулы с лекарством. Он выбрал один с самой тонкой иглой и вытащил из целлофановой оболочки стеклянный сосуд с жёлтой жидкостью. Препарат повышает подвижность в суставах и улучшает метаболизм организма. Вскрыл шприц и отломил кончик на ампуле. Вставил в неё иглу и втянул поршнем почти всю жидкость. Избавился от пузырьков с воздухом, на четверть его опустошив. Закатал рукав на левой руке, перетянул мышцы бицепса резиновым жгутом. Поработал кулаком так, что тонкие линии жизни на синих татуировках, набухли от избыточного давления.

Затем сжал кулак, настолько сильно, что одна из вен отчётливо вылезла наружу. В неё он и воткнул иглу, чуть припустив поршень, чтобы кровь немного попала внутрь шприца, затем медленно надавил на него. И давил до тех пор, пока вся жидкость не исчезла в вене.

Единственный способ выжить – мильфедрон. Десять кубиков длительного действия. Столько ещё никто не принимал. Но ему нужен был стимул, потому что вся его дальнейшая жизнь, если он проиграет, не стоила и рубля.

– Ты, Дмитрий Дмитриевич, должен понять одно. Есть задача, которую надо решать, и есть обязательство перед страной, которое не отменишь. Не могу приказать. Сам ещё не всё понимаю. Думаю, разберёшься на месте, – у себя дома директор СВР был мягким и пушистым, а не остро заточенным клинком готовым к бою, как на работе. Представляя собой плюшевую игрушку с добрыми глазами, которым хотелось верить, он ещё раз внимательно взглянул в лицо собеседника. Его взгляд был полон уважения, и даже чуть–чуть восхищения, замешанного на вере.

– От твоей работы там зависит многое здесь. Знаю, что ставится на кон. Но это – наш крест. Твой крест и мой.

Боли Дмитрий Дмитриевич не чувствовал. К ней он привык лет сорок назад. По заверениям врачей, эффект наступит не раньше, чем через три часа. А это значит – в девять утра и продержится чуть более пяти суток. За это время ему нужно успеть сделать то, что наметил для себя почти полгода назад. В день исчезновения дочери. И его жизнь в эти минуты, не представляла для него никакой ценности.

– Да, товарищ директор, – ответил он в их последнюю встречу, – я всё понимаю.

– Ну, зачем так официально?

– Хорошо, Коля. Так тому и быть.

С тех пор прошло больше двух лет. В его возрасте время мчится как лошадь за призом на ипподроме, не обращая внимания на тех, кто справа и слева. И всё это время он ждал этой минуты. И ещё, он был уверен, что сегодня вечером, ближе к ночи, его обязательно убьют. Его труп был частью общей картины, которую он собирался нарисовать красками, созданными из его мыслей, сомнений и желаний.

Набережная Яузы. Алексей Ванин

Ночь выдалась на удивление спокойной. Лишь барабанный стук дождя по лобовому стеклу напоминал о работе, ибо именно из–за неё сейчас они и протирали штаны, сидя в машине в ожидании утра, которое было на подходе. Но именно в эти предутренние часы ночь особенно темна и, как говорит классик, полна ужасов.

Мужчин, сидящих в темно–синем джипе последней модели, было трое. Машина была предоставлена заинтересованным лицом и учитывала возможность быстро догнать беглеца. А также позволяла удобно провести время, когда главной задачей было – ждать. Присмотревшись к ним внимательней, можно было заметить, что они отличались от остальных людей более цепким взглядом, железными нервами и работоспособной мышечной системой.

Все что они хотели сказать друг другу, было сказано. Всем, чем они могли поделиться – уже поделились. Были рассказаны все байки из мужского фольклора, кто кому набил рожу и зачем. Какие пистолеты лучше. Наши или бельгийские. Хотя кое–кто из сидящих в автомобиле мужчин считал, что лучше итальянских, как по кучности боя, так и по плавности хода затвора, нет. Именно они наиболее эффективны в ближнем бою. А также кто, сколько и с кем выпил.

Третий месяц их группа следила за каждым шагом старика, живущего на четвёртом этаже сталинского дома, подробно анализируя его поступки. Надо было найти прямое или косвенное доказательство противоправных действий. Но не было зацепок, что нервировало, как минимум, нескольких генералов и чиновников, чьи кабинеты находились на Старой площади в Москве и на Лубянке.

Совсем ещё молодому водителю, бывшему чемпиону Москвы по ралли, сидящему за рулём оперативного джипа, не позволяла расслабиться общая, напряжённая обстановка в салоне. Поэтому он держал правую руку на рычаге переключения передач, порой непроизвольно сжимая его чёрный набалдашник, и периодически всматривался в зеркало заднего вида, выискивая возможное препятствие за спиной, мешающее манёвру.

Справа от него разместился старший группы в звании майора. Он был одет в чёрную кожаную куртку из 90‑х и джинсы свободного покроя. А на заднем сиденье сидел тридцатипятилетний оперативник в модном костюме, переведённый из Якутска около восьми месяцев назад специальным распоряжением директора ФСБ. Он был похож на контрразведчика, как бульдог на скаковую лошадь.

– Работать надо, а не эсэмэсить, – тихо проговорил старший группы, обративший внимание, что модник за его спиной увлёкся перепиской по смартфону и практически не поднимал глаз.

– Это с женой. Зачитать?

– Не надо.

Всего по объекту работало четыре группы, не считая технарей – специалистов технической службы, разместивших свою аппаратуру в его квартире. Но все было впустую. Установленные дома и на даче камеры слежения были совершенством инженерной мысли и фиксировали жизнь обывателя, давно отошедшего от работы, живущего своей незамысловатой жизнью, невесёлой, скорее серой и скучной. В пять подъем. Лёгкая зарядка. Завтрак. Чтение газеты или просмотр телевизора. И такому поведению можно было поверить, если бы те, кто собственно и организовал все это, не знали бы фигуранта несколько десятков лет. Поверить в то, что ОН превратился в пенсионера, они просто не могли, ибо прошли с ним ту же школу жизни.

– Второй, я первый, что у вас?

– Как всегда.

– Не расслабляйтесь…, – ответил старший, и подумал, – ты, вряд ли позволишь. Затем, спустя пару секунд произнёс:

– Когда смена? Уже почти рассвело, – даже при разговорах с руководством, он никогда не называл ни время, ни место стоянки.

– Ждите…

– Который час? – раздалось сзади.

– Почти восемь, – отозвался водитель.

Старший группы откинул поседевшую на висках голову на подлокотник и закрыл глаза на недолгие десять секунд. Это упражнение прочищало мозги и зрение, а заодно позволяло, как минимум, на некоторое время остаться одному.

Прошёл ещё час.

– Клиент, – ни к кому не обращаясь, проговорил водитель, чернявый парнишка лет двадцати пяти с тонкой линией усиков, делающих его похожим на какого–то актёра начала двадцатого века.

– Внимание, – но слова были не нужны, так как все мгновенно напряглись, хотя внешне и остались расслабленными.

Старший тихо, словно его мог услышать тот самый «клиент», за которым приделали ноги, проговорил в микрофон:

– Приготовится. Наш вышел из дома.

Сидящий на заднем сиденье мужчина сделал отметку в журнале контроля, выведя в графе «время» цифру восемь тридцать шесть, перед этим глянув на циферблат наручных часов. Требование заказчика. Затем он перелистал журнал на несколько страниц назад, затем ещё раз, и только потом высказал своё мнение:

– Сегодня на шесть минут позже срока, – чем заставил обернуться старшего экипажа.

– А раньше?

– Судя по записям, в течение последних двух недель он выходил из подъезда своего дома в восемь тридцать, но сегодня опоздал на шесть минут.

– Почему?

– Не знаю…, – соврал собеседник, моргнув раскосыми глазами.

– Где клиент? – это уже к водителю, развалившемуся в кресле.

– Зашёл за угол. Там его встретит «Третий».

– Так, Лёша, мухой в подъезд. Посмотри, почему опоздал с выходом. В общем, поводи жалом. Присутствие не афишируй…

– Ладно, командир, пошёл.

Из машины – джипа «Чероки» вылез невысокий, но крепкий на вид, мужчина. Вроде бы неторопливо, но в то же время весьма рационально, а, следовательно, быстро. Он столь же стремительно зашагал в сторону закрытой входной двери сталинского дома. Этот дом, стоявший на набережной Яузы, когда–то был местом проживания высшего генералитета Советской Армии. Построенный где–то в начале тридцатых годов, архитектурный ансамбль представлял собой долговременную огневую точку, чтобы в случае войны мог продержаться достаточно долго. Пронизанный проходами, в его хитросплетении мог разобраться только человек, проживший в доме не менее года.

– А парень, вроде, наш, – смотря в спину товарища, проговорил водитель.

– Наш то, наш, но я не очень люблю прикомандированных.

– Так какой он прикомандированный. Уже почти полгода вместе.

Тем временем, немного поколдовав у электронного замка, Лёша мгновенно исчез в чёрном проёме подъезда. Затем быстро, насколько это было возможно, пальцами правой руки вынул из одного почтового ящика записку, написанную от руки и содержащую набор цифр. Пробежался по ней глазами. Сунул её в соседний (через один) ящик и вышел на улицу. Через минуту он столь же стремительно преодолел расстояние между домом и автомобилем группы слежения и, ввалившись внутрь, повёл носом, словно почуял гниль.

– Лифт на ремонте. Дедушка шёл пешком с четвёртого этажа. Лестницы большие, двадцать две ступеньки. Человек в возрасте объекта может преодолеть их за шесть – семь минут. Если идёт неторопливо. Времени опоздания соответствует. Да, и проветрить салон не помешает.

На последнее высказывание старший группы не обратил внимания.

– По его внешнему виду не скажешь, что он слишком–то запыхался.

– Что косвенно подтверждает факт, что торопиться дедушке никуда не надо, – заключил Лёша, захлопнув двери джипа.

– Ты заметил, что выходя, он даже не оглянулся по сторонам, хотя ранее делал этот жест головой, и, как правило, в нашу сторону…, – задумчиво высказал замеченную странность в поведении объекта старший.

– Отметить в журнале? – шёпотом задал вопрос Лёша.

Командир группы подумал, раскидывая мозгами так и эдак, затем, без намёка на юмор, согласился.

– Да. И проверь, действительно ли лифт по этому адресу сегодня не работал.

– Движение начинаем? – это подал голос водитель, самый младший по возрасту и званию в группе наблюдения.

– Дождёмся, пока его примет третий. И только тогда.

– А у тебя нет ощущения, что за нами наблюдают? – сидящий за спиной Алексей Ванин произнёс фразу настолько тихим голосом, что старший экипажа не сразу её и разобрал, лишь проникнув в его мозг, она заставила его обернуться и внимательным взглядом окинуть подчинённого.

Кетсу Киташи. Токио. Вчера

Глубокий вечер. На улице – никого. Дождь. Под ногами лежит безупречно ровный тротуар, исчезающий в сумраке водяных струй. Через дорогу несколько деревянных строений конца прошлого века с изогнутыми черепичными крышами, сверкающими в ночи с каждой вспышкой молнии. На первом этаже кафе с сидящими за столиками мужчинами и женщинами. Мужчин больше, если судить по взгляду снаружи. Сверкающие гирлянды традиционных фонарей, подвешенных перед входом, зазывают внутрь. Если провести взглядом слева направо так, как художники проводят кистью по мольберту линию горизонта, можно рассмотреть в пелене дождя бетонное здание банка и, чуть дальше, универмаг с яркими рекламными постерами мужественных мужчин и сексапильных женщин.

От кирпичной кладки закрытого полгода назад завода «Ниссан», находящейся за спиной, веет холодом. Над головой скользят свинцовые тучи, набухшие от воды. Под ботинками лужи, в которых отражаются тучи, кирпичная стена и моё лицо.

Скрываясь на тёмной стороне улицы, я жду её. Это последнее место, куда она придёт вопреки всему. Тусклый свет уличного фонаря, пробиваясь сквозь завесу муссона, прилип к асфальту жёлтым пятном справа в десяти метрах. Не мы управляем кармой, она правит нами. Впрочем, не только. Ибо месть, грубо толкнувшая меня в спину так сильно, что я перестал мыслить разумно, раскрасила мои мысли в чёрный цвет.

Время муссонов.

Боль до сих пор не прошла, словно потешаясь над моей волей, она заставляет страдать. Как визжащая дрель, сверлом вгрызающаяся в твёрдый бетон, истязает душу изнутри, не оставляя места жалости и состраданию. Грязный поток под ногами, состоящий из жёлтых листьев, окурков и бумаги, заставляет сделать пару шагов назад. В сумрак.

Темнеет так же быстро, как и в песках Сирии. Если бы не дождь, сбивший к земле густую бязь душной паутины дня, ожидание превратилось бы в муку. Но сложилось так, и я прижимаюсь спиной к мокрым кирпичам, скрываясь от фар проезжающих мимо автомобилей, каждый из которых старается обдать грязью, заставляя понять сущность моего бытия.

В плотном тумане исчезает прошлое, а будущее маячит в закоулках страха, где дьявол потешается надо мной, мстя за прошлые обиды. Я не помню зла, лишь веду учёт, и чего во мне сейчас с избытком, так это терпения. Но даже его недостаточно, когда понимаешь, что жизнь – это пустота в мире разложенных по рангам эмоций, где каждая раскрашена в свой цвет. Вспыхнувшие при рождении, к середине жизни они тускнеют, превращаясь в головёшки. От чего и мир вокруг становится чёрным. Как уголь.

Но мне известно, что если в мире и существует справедливость, то она заключена в моих кулаках, спрятанных в карманы брюк. И плевать на предрассудки, хотя нечто, глубоко сидящее внутри, заставляет относиться с уважением к этому городу, окружившему меня. И оно взаимно.

«Ты кто?» – раздаётся сквозь мысли далёкий голос, стараясь растворить реальность соляной кислотой прошлого. Он пронзает меня вопросами, как стрелы врагов, требуя ответа. Но сейчас их нет. Голос мешает сосредоточиться, проникая в сознание, лишает преимущества. Но тщетно.

Я не уйду.

Из–за стеклянной двери кафе показался мужчина лет тридцати. По его покатым плечам прошёлся ливень, от чего он суетливо поёжился, прибавил шагу, спасаясь от муссона. Он не вызвал тревоги, но я чувствовал, что опасность где–то рядом. Смешно прыгая через лужи, ему, наконец, удалось добраться до своего автомобиля. Но одной ногой он попал в лужу, и до меня донёсся его недовольный фальцет. Плотная стена воды мешала рассмотреть марку машины.

В какой–то момент в его походке мне почудилось нечто хищное, знакомое, но прислушавшись к своему внутреннему голосу, я понял, что, скорее всего, опасности он не представляет. Доверять своему второму «я» мне приходилось довольно часто, и до сих пор не было сбоя. Непроизвольно постучав по мокрой стене кулаком, я подумал, что моё нынешнее состояние – итог моей жизни. И этот дождь, и этот город, немного враждебный по отношению ко мне, и эта страна – чуждые для меня материи, хотя я честно пытался понять их поступки, мысли. Ибо понимание того, что меня окружало сейчас, было ключом к загадке, которую требовалось разгадать в будущем.

«Ты кто?»

Ноет тело и болит правая рука в районе трицепса. Сутки назад я пропустил удар, который мог быть смертельным. Тогда повезло. Знать бы, сколько ещё везения предоставит жизнь. Если мне и предстоит умереть, то только не в такую погоду. Муссон не лучшее время для смерти.

Осень не моё время года. Я не люблю её, ну как кошки – собак. И ненавижу дождь. Уже ненавижу, хотя когда–то он был частью моей кармы. И первый снег, уснувший на бескрайних полях, и золото листвы, талантливо описанные поэтами и художниками моей Родины, вызывают настолько негативные эмоции, что даже близкие мне люди считают меня в это время года особенно невыносимым.

Чёртов дождь… От боли сводит мышцы, и накатывает слабость.

Задумавшись, я не заметил приближающегося человека, чья тень, коснувшись моих ботинок, заставила обернуться. Но я тут же взял себя в руки, увидев перед собой всего лишь немолодую японку. Поклонившись, она что–то произнесла, и в попытке понять её я погрузился в свою память, стараясь раскрыть спрятанный внутри меня словарь.

– Аригато…, – я покачал головой в уверенности, что она поймёт меня. Если благодарность и была сейчас в чьей–то крови, то только не в моей. Месть. Именно этим коктейлем я был полон, как бокал с пивом у завсегдатаев бара напротив. Именно она не позволяла остыть моей крови, превратив её в гудрон. Из–за неё я здесь.

Ответный кивок в темноте, как продолжение её пути, и закравшиеся подозрения, что ей, возможно, подвластны мои мысли, настолько сильно царапнули душу, что непроизвольно заставили плотнее сжать губы. И лишь осознав, что слова ответной благодарности могут запоздать, я мгновенно выдохнул их вместе, со скопившимся в лёгких, воздухом.

Стук деревянных каблуков затих в переулке спустя пять минут. Вдохнув сырость, я досчитал до десяти, стараясь задержать её в лёгких, так, как меня учил мой жизненный опыт, и лишь потом я сделал выдох, получившийся слишком резким. Но странная, глупая нервозность спала. Хотя внутреннее напряжение, которое касалось меня своими липкими щупальцами, чувствовалось, вызывая омерзение.

Когда картинка кафе напротив расползлась, как отражение луны в воде, внутренние сигналы подали знак опасности, но дыхательная гимнастика успокоила вспыхнувшие ассоциации. В этот самый момент, когда неожиданная слабость растворилась в выдохе, мне показалось, что далеко на границе муссона, за линией уличного освещения остановилась машина с мощным двигателем. Бившая по его капоту крупная дробь дождя, водяными взрывами разлеталась по сторонам. Пытаясь что–то рассмотреть сквозь сумрак и лобовые стёкла автомобиля, я заметил красную точку вспыхнувшей сигареты. Она, как запрещающий цвет светофора, предупреждала об опасности. Моё второе «я» хотело что–то сказать, но мне пришлось натянуть узду своего воображения, заставив его заткнуться.

И тут я увидел её.

Екатерина Владимировна Голицына. Русская. Детдомовская. Специалист по интернет–технологиям. Возраст двадцать семь лет. Рост сто семьдесят два сантиметра. Вес пятьдесят девять килограмм. Мастер спорта по джиу–джитсу. По характеру выдержанная, пользуется уважением товарищей. В совершенстве владеет огнестрельным оружием. Лучшая в группе по скоростной стрельбе из пистолета по ростовой мишени. Свободно владеет японским и английским языками. Даже в сложной обстановке не теряет присутствие духа. Особые приметы – рыжеволосая. Являясь связником группы, работает под дипломатическим прикрытием в посольстве России.

Член нашей группы. Пропала, как и другие, три месяца назад. Думаю, она считает меня погибшим, и этот факт даёт мне шанс рассмотреть ситуацию изнутри, не только для определения уровня опасности, исходящего от неё. Я хочу найти виновного. В том, что он существует, я уверен настолько, насколько в это не верит никто. Что ж, наши пути расходились не раз, но на этот путь я встал намеренно. Он должен привести меня в Изумрудный город, где лишь покаяние спасёт их всех от моего возмездия. Я её вижу.

Пожелайте удачи, господа.

Почти шесть месяцев отсутствия смешали все краски на полотне нашей работы до такой степени, что разобрать кисть мастера практически невозможно. Это меня пугает, хотя по–настоящему испугать меня невозможно. Мои безумные мысли толкают меня в спину так сильно, что я напрягаюсь, отделяя мух от котлет. Хотя до сих пор не пойму, кто, все–таки, мы такие. Мухи или котлеты?

Она шла под зонтом, не оглядываясь, в полной уверенности своей безопасности. По информации, она иногда приходит сюда после восьми вечера. Значит и она получила сообщение. Я посмотрел вправо, но за рыжеволосой женщиной никто не шёл. Этот факт успокоил. Но кто тогда сидит в джипе в двухстах метрах от меня? Тем временем мысли перенеслись к ней, словно так я мог её защитить. Я не видел её полгода, и она не изменилась ни на грамм: высокая, хрупкая, красивая, лёгкая на подъём, с правильными европейскими чертами лица, умная и всегда уверенная в себе. Как стрела, выпущенная из арбалета. «Пусть войдёт в подъезд», – подумал я.

Между тем девушка миновала витрину кафе, скрывая под прозрачной тканью зонта золотую прядь и ступая по лужам сапожками с высокими каблучками. Спустя мгновение она исчезла в темноте подъезда пятиэтажного дома с номером сто шесть по Фудзуми–Камагоро дори. Не дожидаясь пока вспыхнет свет в её окне, я заношу ногу над лужей, лежащей на моём пути. Очень медленно и очень осторожно, как когда–то в Сирии, когда шёл сквозь минное поле. Это долгая история, и когда–нибудь я расскажу её вам.

Меня окружают мгла и безмолвие. И хотя старая японка исчезла за углом и давно растворилась в кромешной тьме, мысли о ней не дают успокоиться нервам. Звуки её каблучков, растаявшие в шёпоте дождя, всё ещё слышатся в ушах. А сейчас, не будь я так уверен в правильности своих поступков, обязательно попросил бы у Всевышнего помощи.

Иногда мне кажется, что моё нахождение здесь бессмысленно. Как бессмысленна природа с солнцем или дождём. Весной и летом. Как бессмысленны поступки людей. И в то же время я понимаю, что именно в этой бессмысленности скрывалось нечто большее, связывающее нас в единое целое. Жизнь. Ибо она – сущность человеческого бытия. И ради жизни я сейчас здесь.

Сквозь стекло окна кафе я заметил, как сидящий за столиком мужчина поднёс к губам дымящийся кофе. Затем повернул голову в мою сторону, но я был уверен, что он не видит меня. Скорее ему хотелось взглянуть на своё отражение. Он поправил волосы лёгким движением руки. Я пристально оценил его фигуру. Всмотрелся в его лицо. Нет, его я тоже никогда раньше не видел.

В этом старом районе Токио домики настолько близко ютились друг к другу, что казались единым организмом. Жёлтые глаза кафе, оставляя на дороге пятна выходного веселья, все больше расплывались в отражении мокрого асфальта, по которому мне предстояло перейти. И если мой внутренний голос прав – то все, что мной было и будет сделано не напрасно.

И эти слова: «Ты кто?» – так и останутся просто словами. Я знал, что этот вопрос, который он выдавил из себя, вскоре растворится в пороховой гари выстрела из пистолета, вставленного себе в рот. И его глаза, почерневшие от страха, спустя мгновение потухнут навечно. Это – карма. Он понимал это, так же как и я.

Дрожь спала, и тело вновь стало чувствовать мышцы. Прояснилось сознание. Такое случается в ожидании боя. Говорят, боль души можно вылечить раскаянием. Не знаю. Хотя то, что я сделал, не очень походило на него. Стараясь отстраниться от прошлого, я ещё раз глубоко вдохнул мокрый воздух, чтобы толкнуть себя в настоящее. И ещё раз посмотрел на часы, вывернув кисть. Семь пятьдесят две после полудня. В такт движению ног бьётся моё сердце. Возмездие – в этом я видел предназначение. Но сейчас все мысли были бестолковы и глупы, ибо я знал, что жизнь обретает смысл, лишь когда рука касается пистолета.

– Я знаю, – он взвёл курок пистолета с одним патроном в стволе, – Ты – Кадзи. Ураган, который потушит пламя, утопит камень в воде. Ты – злой ветер.

Пот застилал ему глаза, и его речь напоминала слова безумца. Я видел, как он слабел с каждой секундой, поэтому и спешил. Не хватало сил нажать спусковой крючок одним пальцем, и он сжал рукоять второй рукой с разбитыми в кровь кулаками. Мир погрузился в туман, но ему хватило воли надавить на спусковой крючок.

Подняв глаза к фасаду здания, я сконцентрировал фокус на крайнем окне справа. Сейчас, если что и насторожило меня, так это упавший на землю вечер, как на песок, подстреленный снайпером муртазак. Я посмотрел влево, затем вправо. И лишь почуяв запах крови, погрузился по щиколотку в лужу, ощутив холод, и двинулся, как мне казалось, в сторону мира, оставив за спиной запахи пороха.

Ссутулившись, чтобы казаться меньше, чем на самом деле, я торопливо пересёк улицу, направляясь к месту встречи. Взгляд, брошенный в витрину кафе, вновь скользнул по лицу сидящего за столиком мужчины. Его взгляд был направлен в мою сторону, но в глазах отсутствовало любопытство.

Подъезд мало чем отличался от таких же подъездов в других точках мира.

Быстро набрав код, я вошёл внутрь, оставляя на чистом кафеле прихожей мокрые следы. Взбежал по лестнице на второй этаж. И в тот самый момент, когда моя нога уже была занесена на последнюю ступеньку, где–то внутри себя я услышал пронзительную сирену, предупреждающую об опасности, настолько громкую, что заложило уши. Но до того, как она окончательно заглохнет, я делаю шаг в пустоту, ибо обратной дороги для меня уже нет.

А дождь все лил, как из шланга осатаневшего дворника, помешанного на чистоте.

Несколько человек, которых я видел, по отдельности не представляли опасности, но все разом вызывали тревогу. Сидящие в автомобиле люди, немолодая японка и мужчина из кафе напротив. Именно они все и включили сирену в моих мозгах.

Москва. Алексей Ванин

– Что–то такое есть, – медленно произнёс старший группы в ответ на замечание Ванина о возможном наблюдении за ними со стороны сторонних лиц. – Стоим, как три тополя на Плющихе. Первый, начинать движение?

– Остаётесь на месте. Дальше клиента ведёт Белых, – разнеслось в салоне припаркованного к парапету Яузы автомобиля, пронзив тишину, словно томагавк индейца из племени Чероки скальп белого колонизатора.

Наступило короткое, осеннее, московское утро, разбавленное косыми струями дождя, смазывающего картинку перед глазами настолько сильно, что контуры окружающих домов сливались в одно сплошное пятно. Тишина не нарушалась ни звуками работающих двигателей, ни говором людей, если не считать постукивание капель по металлической крыше салона отдалённо напоминающих барабанную дробь во время казни преступника на эшафоте.

Трое мужчин сидящих в салоне автомобиля продолжали перебрасываться между собой короткими, как плевок, фразами, настолько редкими, что пауза между предложениями напоминала время между пьянками. Они совсем бы уже заскучали, не случись неожиданного приказа «ждать». Он взбодрил их настолько, что удар электрического тока мог быть принят за ласковое поглаживание. Примостившееся было безмолвие растворилось в голосе с заднего сиденья.

– А нам не доверяют? – выразивший своё «фи» команде, только что поступившей по оперативной связи, Ванин был искренне недоволен. А гласила команда, что за Клиентом (по оперативной связи сказали – «Клиент», а не «Объект», что косвенно подтверждалось более высоким приоритетом ответственности) будет топать группа под руководством капитана Белых. Нет, он не против Белых. Вообще–то нормальный мужик этот капитан, но зачем тогда они тут торчали всю ночь?

– Сказано Белых, значит Белых. И хватит об этом. У нас здесь своих проблем невпроворот.

– Каких проблем?

– Таких. Сиди и не рыпайся. Наша задача сидеть и следить за домом. Кто пришёл, кто вышел…, и выяснять зачем. – Старший группы наблюдения говорил, практически не выказывая раздражения, хотя внутри него полыхал огонь. – Лишь, в крайнем случае, выдвигаемся за третьим.

Эти чёртовы прикомандированные никогда не поймут суть этой работы.

Как говорят французы – се ля ви. Или что–то похожее.

За эти месяцы, сменяясь с экипажем майора Володина и капитана Белых, траля, как воды Балтики рыбацкая шхуна, время и чередуясь между собой, им удалось нарисовать карту сечения Клиента. Так опера наружного наблюдения говорили о местах, любимых им для посещения. Карта была настолько подробной, что спроси их даже ночью, где сейчас их объект, они ответят мгновенно, лишь бросив взгляд на часы. Кафе, театр, бар или ресторан. Библиотека, если возникло желание полистать книгу. С кем и когда он эти места посещал.

Они отдавали себе отчёт обо всей сложности своей работы. И важности. Для дела, которому служат. У каждого, особенно у майора Никитина – старшего экипажа, который почти пятнадцать лет работал в управлении, сложились стереотипы поведения людей, которых он условно делил на «простых» и «сложных».

Простые имели предпочтения, обусловленные желаниями. Такие были похотливы. Девочки или мальчики. В зависимости от вкуса. Нетерпеливы. Всегда куда–то торопились. Любили понты, показать себя окружающим. За ними было тяжело наблюдать и тем более вести. Но они были предсказуемы. Хотя как тараканы, они постоянно меняли вектор движения. Однажды ему повезло тащить одного такого, по информации – педофила, работавшего в Посольстве дружественного государства. Его подозревали в шпионаже и решили подцепить на педофилии, заставив работать на нас. Но не удалось.

Тогда материалы по нему легли на стол Посла, вместе с его фотографиями, где тот развлекается с мальчиками школьного возраста. И, конечно, без комментариев. Попытка возмутиться наличием дипломатического иммунитета могла привести к массовому сбросу компромата в прессу. Посол предпочёл заткнуться. И ходатайствовать о замене дипломата, вербовка которого не удалась, на родину, где на такие вещи практически внимания не обращали.

Простые и были простыми. Они легко вычислялись, их поступки были понятны, они, словно открытая книга, не имели тайн. Их желания читались по их поведению и были ожидаемы.

Сложные были иные. Немногословные, неторопливые, вдумчивые, внешне спокойные и самое главное – далеко не молодые. Таких людей было легко вести. За такими объектами было приятно наблюдать. Маршруты их ложились на матрицу карт сечения безукоризненно ровными штрихами. Но вот предсказать их поведение наперёд было невозможно.

Ещё были такие, которые не попадали ни под один стандарт майора Никитина. Но их на всю его службу набиралось не более двух. Причём один из них и был тем самым Объектом наблюдения, из–за которого они третий месяц протирают штаны.

Карта его сечения была готова через неделю. Дом, парк, ресторан «Ткемали», грузинский и очень дорогой, обязательная прогулка вдоль Яузы по набережной. По вечерам. Обязательно поликлиника для бывших работников центрального аппарата. Дорогая, как и сама московская жизнь, но не для таких как он. По поступкам его можно было смело включать в группу как «сложных», так и «простых», если бы не требования начальства и количество экипажей, выписанных по его душу.

И в этом случае он попадал в ту самую, не поименованную Никитиным, группу особо тяжёлых «больных» с симптомами непредсказуемого поведения.

Иногда группа наблюдения отмечала его встречи с друзьями. И позднее, уже другие серьёзные люди выворачивали наружу их родственников до девятого колена, выискивая среди них того, кто мог заинтересовать контрразведку. Но таких оказалось немного. Проще говоря – трое. Все – бывшие школьные товарищи и однокурсники. Те, кто ещё был жив. Была ещё одна молодая особа, но их контакт засекли два месяца назад, и с тех пор её не было видно.

Один – предприниматель. Имел связи с Западом. Пришлось подключать СВР, но и они ничего предосудительного в его жизни не нашли. Второй – судья. Этого даже трясти по–взрослому не стали. Третий – журналист на телевидении. С ним мороки оказалось гораздо больше. И было принято решение взять его под колпак. А девушку так и не нашли. Да и чёрт с ней.

И ни одного нового знакомого. Ни одного серьёзного контакта. Ничего.

Но именно это вызывало подозрения у старшего группы Никитина, подозрения настолько невесомые, что кинь их на весы правосудия, стрелка даже не дрогнет.

– Ну, почему так происходит? – голос сзади если и раздражал, то не очень. – Даже геморрой не заработаешь на этих подушках, ну и работёнка, – и сидящий сзади оперативный работник с силой хлопнул по кожаному сиденью обеими ладонями.

– Тихо, – также весомо проговорил старый майор и включил на полную громкость оперативную связь.

В эфире что–то произошло, но что, понять было сложно, хотя, судя по интенсивному обмену довольно жёсткими формулировками между экипажами, возможно, объект был потерян.

– Проспали? – мгновенно догадался сидящий на заднем сиденье офицер.

– Не знаю.

Тем временем колкость фраз, по десятибалльной шкале, достигла апогея, медленно переходя на открытый мат. Старший группы чуть уменьшил звук.

– Проспать дедушку – значит, пора менять профессию, – философски раздалось сзади. И вслед первому изречению, раздалось очередное: – Якутская народная поговорка.

– Вижу его, – раздалось из радиостанции.

– Кажись, Махеров из экипажа Белых зацепился.

– Да, его голос, – немного подумав, согласился старший.

– От него не уйдёшь. Двадцать лет на работе.

– Ведём, – вновь раздалось по внутренней связи. Это означало, что объект вновь под контролем.

– Записать об этом в журнал? – спросили с заднего сиденья.

– Отметь, – ни к кому не обращаясь, проговорил старший группы и, прижав к губам передатчик, проговорил:

– Третий, я второй. У вас все нормально? Третий, приём…

В этот момент водитель обратил внимание на молодого человека, широкой походкой приближавшегося к надзорному подъезду. Что–то в нем было противоестественное, но что, понять старший лейтенант Савков не мог, но на всякий случай обратил на него внимание остальных. Это был высокий, и, возможно, физически сильный мужчина лет тридцати. В правой руке тот нёс чемодан. Судя по его внешнему виду – тяжёлый. Но насколько тяжёлый, Савков визуально не мог предположить.

Он возил экипаж третий год, с самого начала своей службы под руководством майора Никитина, молчаливого и даже немного угрюмого человека с массой наколотых татуировок на обоих предплечьях, сидящего по правую руку. Но работать с ним было интересно, практически никакой рутины. Да и проколов почти не было, не считая мелочей, которые давно забылись.

– Наш? – задал вопрос в пустоту старший лейтенант Савков, от нетерпения вращая головой то вправо, то влево.

– Нет. Наш–два, – хмыкнул, сидящий сзади майор Ванин.

Сутками ранее. Токио. Тахиро Фуджиоки

В системе людских взаимоотношений в Японии годами формировались классы, независимые от интеллекта или личного обаяния, построенные лишь на слухах, порождаемых внутри этих сословий, возвышающих одних и унижающих других. Как правило, в этой незамысловатой системе существовали так называемые уровни величия, каждый из них зарабатывался личной преданностью тому, кто эти уровни и определял. Эта система проникала внутрь сообщества как яд, разлагая моральные устои и возводя в закон право сильного. Она позволяла контролировать его изнутри, прописывая права без обязанностей и обязанности без прав.

Безусловно, аналогичная система взаимоотношений существовала и в Европе, но особенно глубоко она внедрилась в паутину людских связей в азиатских странах. Ведь здесь слово «свобода» не имело даже своего иероглифа, появившегося позднее, в веке где–то девятнадцатом. Именно в тот самый период, когда классы стали терять свою актуальность. Но это деление на классы осталось объективной реальностью среди чиновнического аппарата, где сама среда обитания предполагала их наличие. А также в системе вооружённых сил, ведь без него не могла существовать армия.

Но были и социальные группы, где соблюдалась иерархия всегда, в которых если и была свобода, то лишь как выбор. Или стать частью сословия, или умереть. Такие сообщества называли преступными, хотя преступления, совершаемые ими, ничем не отличались от преступлений, совершаемых государством, где они существовали.

– Тахиро, – невероятно толстый даже для японцев мужчина неопределённого возраста, погруженный в кресло по самое не могу, чиркнул зажигалкой, чтоб прикурить дорогую кубинскую сигару, произнёс имя человека, стоявшего напротив него и в почтении склонившего голову.

Это был хозяин дома, напоминающего крепость средних веков. Настолько он был защищён от всевозможных проблем, а также от внешних и внутренних врагов, которые давно имели виды на его владельца. Расположенный в пригороде Токио, в одном из самых престижных районов столицы, хотя и построенный лет пятьдесят назад, он отдалённо напоминал непреодолимую цитадель как системой защиты, так и внешним видом. Огромное количество датчиков и видеокамер, в графическом порядке установленных в укромных местах, позволяло видеть практически всю территорию и в случае необходимости предупредить его хозяев о целесообразности скрыться по потайному ходу, прорытому лет тридцать назад уже новым владельцем.

Одновременно в здании находилось двадцать человек, из которых большая часть относилась к охранникам. Ими командовал стоящий перед боссом – Тахиро Фуджиоки, прозванный за преданность «Ину» – собакой. Он был гораздо моложе хозяина настолько, насколько тот был моложе Будды.

– Тахиро, – ещё раз внушительно проговорил мужчина с сигарой в зубах, – Этот человек, – он щёлкнул пальцами. – У тебя не должно быть проблем.

Пренебрежительно относясь к европейцам, хозяин дома был искренне уверен в превосходстве жёлтой расы над остальными, и лишь чёрным он давал небольшой шанс в баскетболе, который обожал. Эдакий апартеид наоборот. Но дух сей был частью мировоззрения не только хозяина, но и многочисленных подчинённых этого уверенного в себе монстра, если судить по ширине талии. Он пренебрежительно отзывался о ком угодно, но только не о себе.

– Да, господин, – голова с короткой стрижкой, сидящая на мощной шее, растущей из покатых плеч, склонилась ещё ниже. Хотя в позе человека читалось почтение, оно было полно достоинства и внутренней силы, которая могла вырваться из телесной оболочки в любую минуту, круша все вокруг.

– Надо, чтобы все было сделано тихо. Ты понимаешь? Именно туда приведёт…, как у нас говорят… «утка», которую и следует распотрошить. Ты понимаешь, насколько это важно для всех нас?

– Да, Оши–сан, – хотя он не совсем понимал хозяина, но, наученные, как он, беспрекословно выполнять любой приказ, не нуждаются в деталях.

– Думаю, не совсем. Запомни, это важнее всего того, что ты для меня выполнил ранее. Важнее моей и, тем более, твоей жизни. Потому что ошибка лишит нас обоих всего.

– Я понимаю, господин.

Помещение, имеющее отдалённое сходство с жилищем средневекового феодала, не отличалось изяществом, но все же, в нем чувствовался вкус и предпочтения хозяина. Атрибуты воинского сословия были развешаны по стенам. Огромные секиры и мечи изящной формы с рукоятями из акульей кожи, называемые катаны, более короткие – вакидзаси и совсем маленькие – тэнто. Самурайские доспехи и стальные трезубцы. Ниндзя–то – мечи тайного клана, перед которым хозяин благоговел. Знамёна поверженных его предками врагов, словно пятна несмываемого позора, превратились в часть его личного триумфа.

Сомкнутые за его спиной фусуми – раздвижные перегородки скрывали комнату, где он предавался медитации. Для остальных. На самом деле это была его любимая комната, где он проводил время с малолетними девочками. Тахиро знал эту тайну босса. И не осуждал. Хотя и не участвовал. Только запоминал. Лишь иногда морщился от смертельных криков очередной жертвы. И всегда его глаза оставались холодными, как лёд, как и его сердце.

– Мне надо, чтобы все было сделано тихо, – ещё раз повторил хозяин. – Без стрельбы. Как в кино про ниндзя… Знаешь, кто это? – босс улыбнулся своей шутке.

– Да, господин – серьёзно ответил собеседник.

– Всё должно быть представлено, скажем, как ограбление, – он замолк на долгие пять минут, затем продолжил, – Человек обязательно там будет. Только, нам пока неизвестно, когда… От человека надо избавиться. Это – наш, точнее – твой личный враг.

Тахиро понял, почему «наш враг», и не стал перебивать и просить уточнений. Но вот почему его?

Тем временем хозяин прислушался к словам своей речи, все ещё звучащих в его ушах, стараясь выискать в них нотки безволия. Не нашёл и остался собой доволен.

– Да, господин.

– Кому ты думаешь поручить дело?

На мгновение у склонившего голову человека проскользнула мысль, что его босс издевается над ним. В нынешней ситуации лишь человек господина Таро Ямадо – Одати выполняет такие поручения, связанный обетом. Этот тепподама (убийца–смертник) все ещё сохранял твёрдость руки и зоркость глаза. И реакцию. Пусть он очистит своё имя. Возможно, это будет его последняя работа. Самая последняя. Ни один гейдзин с ним не справится. У гейдзинов мышечная структура не такая, как у окинавцев. Одати вырос на Окинаве. И первые тридцать лет жизни потратил на тренировки. Потом, правда, постарел. Но это – карма. Нас всех ждёт этот путь.

Где–то внутри себя Тахиро не сомневался в нём, но люди профессии Одати долго не живут. Итог будет один: или он одолеет карму или она его. Удивительно, пожалуй, лишь то, что Одати продержался столь долго и ни разу не ошибся. Боги – ками, возможно, благосклонны к нему. В его профессии это важно.

– Тому, к кому благосклонна удача, господин, – он никогда, даже наедине с боссом, не называл имён и не показывал своё отношение к тем, кого он гнал на эшафот.

На короткое мгновение ему послышался шум за спиной и Тахиро смолк, чуть наклонив голову. Он знал, кто это мог быть. Словно привидение из древних замков в помещение сквозь раздвинутые фусуми вошла женщина в цветастом кимоно. Бесшумно скользя по деревянному полу и держа в руках поднос с напитками, она мгновенно приблизилась к собеседникам. Оба слышали её приближение, но лишь Тахиро внимательно взглянул на склонённую перед боссом хрупкую фигуру, выискивая в ней искры предательства.

Когда за служанкой закрылись двери, толстый хозяин продолжил.

– Считаешь, Одати?

– Он до сих пор не совершил ни одного промаха, господин, – Тахиро проговорил то, что давно выкристаллизовалось в уме. Безусловно, эта работа была из разряда чрезвычайных. Она требовала наличия многих качеств, которыми более молодые бойцы не обладали.

– А в Киото? Кто, по–твоему, в Киото ошибся? Мы тогда потеряли лицо из–за этого болвана…

– Но в итоге вы приобрели влияние, господин.

Тахиро помнил тот случай. Торпеде поручили убрать мелкого гангстера Макэ из семьи Кура–гуми, занимавшегося сима – мелким рэкетом в одном из районов Киото. Не сказать, что Кура–гуми был крупным кланом, но там он был конкурентом клану Игати–гуми, к которому принадлежали все находившиеся в этой комнате. Даже тэнто – короткий меч для сэппуку, лежащий в ногах толстого кумитё–босса. Даже Айко, которая только что принесла горячий напиток. Даже этот чайник, полный чая, стоящий на деревянном подносе, тоже был частью Игати–гуми.

Тахиро не позволил себе поднять глаза на своего кумитё – одного из главарей клана Игати, который снизошёл до разговора с ним на столь чувствительные темы морали и обсуждения плана. Обычно он слышал приказы. Безусловно, он догадывался о желаниях, рождённых в воспалённом сознании босса, и внутри себя не осуждал его. Тот давно мечтал стать единоличным хозяином одного из древнейших кланов якудза. Тахиро был готов помогать ему в его начинаниях, хотя и знал, что хотеть и мочь – две несвязанные между собой дороги, одна из которых ведёт на кладбище. Но он давно ступил на этот скользкий путь и понимал, что финишная черта любого из живущих рано или поздно уткнётся в ворота некрополя.

Тогда в Киото Одати решил сделать «это» вечером и прилюдно, в окружении особо приближенных Макэ людей, в ресторане «Куко», принадлежавшем Кура–гуми. Что может возвысить более, чем безрассудная смелость? Как всегда, накачавшись до одури таблетками, которые стирают грань между реальным миром и фантастикой, Одати вошёл в помещение, полное опиумного дыма и, вынув свои стволы, шесть раз нажал на спусковой крючок. Но выстрелов не последовало. Как потом он со смехом рассказывал, забыл вставить обойму в оружие. Ибо никогда не любил стволы, предпочитая ножи, такие как вакидзаси или тэнто. Но Макэ, которого он взял на прицел, не только обоссался от страха. Этот дурачок сразу побежал жаловаться в полицию, где и был задержан.

Ни один уважающий себя гангстер не побежит в полицию. Это знает любой якудза. Но для Макэ его жизнь была важнее его же авторитета. Над ним не потешался, пожалуй, лишь Император, и лишь по причине незнания этого придурка.

Позднее, чтобы хоть как–то сохранить приличия, семья Кура–гуми отдала всю территорию, контролируемую Макэ, Томинари Оши, который сидел сейчас в глубоком кресле и сосал толстую гаванскую сигару.

Он напоминал гангстера 40‑х из Чикаго как внешним видом, так и характером. Его боялись и уважали, что, по мнению Тахиро, было одним и тем же, за то, что он не умел пятиться. И не только из–за его внушительных габаритов, которые не сдержит ни один тормоз. Тахиро знал лично всех внутренних демонов кумитё, который был завистлив, мстителен и патологически жаден. Но именно он, Тахиро, глубоко осознающий это, был той десницей, которая позволила Томинари Оши стать тем, кем он стал.

А тот случай ещё долго веселил кумитё, позволившему Макэ немного пожить. Правда, не больше трёх дней. А потом тот исчез. Говорят, что его тело, сброшенное в воды Токийского залива, сожрали акулы. А кто в это не верит, пусть спросит у Тахиро или у акул.

– Влияние.

Томинари Оши глубоко затянулся и чуть прикрыл глаза, наслаждаясь моментом. Последнее время такие мгновения всё реже посещали его. Иногда он чувствовал, что между ним и его ёдзимбо (телохранителем) пробегало нечто тонкое, еле заметное, как паутина летом, названное писателями искрой сомнения. Оши–сан не любил сомнений. Тогда он пристально смотрел на телохранителя, выискивая в нём тень измены. Но не находил, относя свои подозрения к возрасту.

– Чей человек Одати? Не Таро Ямадо – этого лживого, как и весь его род, ассенизатора? – на самом деле Томинари Оши относился к Таро Ямаде не так, как говорил, но в присутствии телохранителя говорить иначе было нельзя. Система рангов.

– Его, Оши–сан, – Тахиро прекрасно знал отношение хозяина к господину Ямадо. И так же как и хозяин, скрывал это.

– Ты ему веришь?

– Одати?

– Нет, Таро Ямадо…, – Тахиро замер, словно от его дальнейших слов могла зависеть его жизнь. Он понимал, насколько бывает непредсказуем его хозяин, и никогда за всё время своего пути не только не перечил ему, даже говорил с ним шёпотом, стараясь не раздражать его барабанные перепонки.

– Вера, господин, это абстрактное понимание реального мира, основанного на уважении. И страхе…, – но последнюю часть фразы он проговорил про себя.

Таро Ямадо – первый претендент на должность второго кумитё клана в случае непредвиденных обстоятельств, которые, как правило, создаются искусственно теми, кто хочет большего. Таро Ямадо был из этого сословия, ибо когда–то именно семья Оши–сан отжала часть Токио у семьи Ямадо–сана. Именно Таро Ямадо, когда война была в самом разгаре, пришёл к нему и склонил голову, чтобы стать под его знамёна. Ещё до обмена доверительными грамотами.

Порой тело и нервная система кумитё возражали против слов телохранителя, но сейчас Томинари Оши понравился ответ. Почти по дзен. Оши–сан верил в карму и дзен, верил в предназначение и судьбу. Прикрыв глаза, он задумался над услышанными словами, застыв в позе мыслителя Родена. И потратил на это около пяти минут, пока не понял, что переигрывает. А когда понял, то вынул из внутреннего кармана фотографию, приклеенную к картону.

Ещё раз посмотрел на неё. Задумался. Затем неожиданно резко бросил фотографию стоявшему перед ним Тахиро. Восемь человек из десяти не смогли бы поймать её на лету. Но телохранитель поймал, не приложив к этому, как показалось Томинари Оши, никаких усилий.

Босс, тем временем, продолжил.

– Этот человек придёт. На обратной стороне – адрес.

– Женщина? – удивлённо изрёк Тахиро, всматриваясь в фотографию, с которой на него смотрело лицо с большими глазами и рыжими волосами.

– И ещё, – пропустив реплику телохранителя мимо ушей, продолжил Томинари Оши. – На подстраховку отправь ещё людей. Мне сказали, что она – опасна. Очень опасна. Мне много что рассказали о ней, и поверь, те, кто рассказывал, люди непростые. И её следует остерегаться. Если ты когда–либо, слышал что–либо о дьяволе, то знай, это – он в женской шкуре.

Тут Томинари Оши медленно повернул крупную голову в сторону телохранителя и тихо добавил:

– С её кончиной семья Ямадо должна освободиться.

Его глаза, чуть навыкате, обрамлённые тёмными дугами бровей, напоминали жерла трёхдюймовых орудий главного калибра, готовых к выстрелу. И они буравили мозги Тахиро. Настолько глубоко, что тот испытывал неприятное чувство, ничего общего не имеющее со страхом, скрывавшимся где–то в груди. Но Тахиро знал, что тайны, являющиеся частью его существования, неизвестны собеседнику. Таковы были правила игры.

Эти тайны являлись частью глубоко законспирированного и продуманного плана, хотя он все равно испытывал неприятное ощущение, сопротивляющееся разуму.

– Ты понял меня, Тахиро? – медленно произнёс босс. Настолько медленно, что Айко успела не только дойти до дверей, но и скрыться за ними.

– Да, хозяин.

Ровно год назад. Токио

Иногда мысли, скрывающиеся под личиной знаний, представляют собой некий набор слов, состоящих из букв того алфавита, который изучается с детства. Они практически не несут в себе смысла, тем не менее заставляют собеседника напрягать мышцы лица, чтобы всем своим видом показать значение глубоких рассуждений, высказанных собеседником.

Особенно если он – босс. Особенно, если именно он подписывает тебе чек. Кормление с руки позволяет ему думать, что от него зависит твоё личное благосостояние, что не будь его, ты бы просто повесился от скуки. Что он и только он – основной столб твоей опоры в этой жизни. Твой фундамент.

Но на самом деле он взводит перед тобой золотые ворота капкана, наслаждаясь моментом. Он аплодирует себе от непередаваемого чувства собственного могущества перед низшим существом, которое если и способно понять его слова, то лишь те, которые он лично разжуёт и вложит в рот тому, кто не видит ловушки.

Совсем иначе происходит при встрече равных по возможностям людей. Когда не надо юлить, ведь собеседник воспримет это как неуважение, не надо скрывать своих целей, чтобы, не дай бог, собеседник не принял тебя за болтуна, а краткость мысли лишь приветствуется и не воспринимается как объявление войны.

На такое поведение способны артисты высшей квалификации и опытные дипломаты, в том числе и разведчики–нелегалы, всю жизнь играющие чужие жизни. Иногда – политики, желающие понравиться избирателям. Ибо мы все – марионетки в этой жизни, полной романтики и экспрессионизма, жестокости и безумия. Но даже когда кажется, что за шахматной доской сидят равные по силе соперники, ничья, как итог встречи, маловероятна. Потому что равных по силе противников не бывает.

В те мгновения, когда невысокий человек с властным лицом и жестокими глазами вошёл в помещение, полное атрибутикой 16 века, у Томинари Оши непроизвольно сжались мышцы живота, словно желудок потребовал опорожнения. И его первая мысль, – это русский? – застряла в сознании настолько, что при попытке выковырять её он мог поранить душу. Но она предвещала начало нового этапа его жизненного цикла. И он решил плыть по течению, как плывёт то, к позыву которому только что потребовал его организм.

Тем временем гость остановился у стены. Молча осмотрел артефакты, каждый из них был частью истории Японии. Перед его глазами висели самурайские мечи тэнто, вакидзаси, катаны. Длинные и короткие, некогда принадлежавшие великим воинам. В позолоте и серебре. А также картины японских и китайских художников. Серые гравюры в стиле сюми-э, акварели Маноямы и Хокусая с вкраплениями красной краски, беспощадными мазками раскрывающие сущность творения. Исторические артефакты, ворованные из национальных музеев во время Мировой войны, нашли своё прибежище в этих стенах. А их отсутствие в списке паноптикунах свалено на оккупантов из Америки.

Если не знаешь этого места, ставшего штабом Томинари Оши, то может показаться, что попал в музей, а не в частную коллекцию, но гостю заранее сказали, куда он придёт. И что ему предстоит сделать. И зачем. И что произойдёт потом, если у него не получится. А если получится, насколько влиятельней он станет в своём кругу, и насколько богаче.

– Эти мечи завоевали мои предки, забрав их у поверженных самураев, – голос хозяина дома, вышедшего навстречу, напоминал звуки иерихонской трубы, а сам он – борца сумо. Огромный, даже по общечеловеческим меркам, он беззвучно приближался к застывшему у стены с холодным оружием гостю.

– Хорошая коллекция, Оши–сан.

– Вот этот, – хозяин указал пальцем на один из самых красивых мечей в красных ножнах, – принадлежал Джиуро Нобунаге, очень известному в Японии самураю из клана Нобунаги. Мой предок вскрыл ему живот и оставил подыхать у предгорий Фудзиямы в 1657 году.

Невысокого роста, не более 170 сантиметров, русский был одет в дорогой костюм из чуть блестящей на дневном свету ткани темно–синего цвета. Затянутый на горле красный галстук лишь оттенял цвет безупречно–белой рубашки.

– Вы знаете, кто я? – спросил он у приближающегося хозяина дома.

Сказал без повышенных тонов, правильно произнося окончания английских слов, желая сразу расставить на доске политической игры фигуры любимых им шахмат в правильном порядке. И одновременно – акценты будущей беседы. Хозяин подумал, что можно было вести речь и на японском, но услышав британский акцент английского языка, решил подыграть.

– Мне сказали. Думаю, лучше всего продолжить за столом? Вы не возражаете? – пытался перехватить инициативу Томинари Оши.

– Мне чай. С лимоном и без ваших добавок, которые я терпеть не могу. Просто чай в чашке, – не позволил ему этого сделать гость.

Комната площадью около ста квадратных метров напоминала музей оружия и одновременно крепость. С узкими окнами и дубовым полом, со стенами из бетона, способными выдержать очередь крупнокалиберного пулемёта, здание находилось в ста милях от Фудзиямы. Но если приглядеться, то с большой веранды в ясный день можно увидеть её вершину. В центре комнаты стоял традиционный, низкий столик с уже стоящими на нем пиалами и национальными японскими сладостями. Две подушки лежали рядом, на полу.

Они сели, и к ним мгновенно подошла девушка в кимоно цветов японского флага. Красного и белого. В руках она сжимала чайник с заваренным чёрным чаем. Гость обратил внимание на руки девушки. Тонкие в запястьях, в желтоватых пятнах. Но он ничего не сказал, словно и не видел её.

– Итак…, – вновь обратился к гостю хозяин, разместившись напротив него на одной из подушек.

Самое сложное для любых переговоров – дебют. Их начало, когда стороны пытаются развернуть армаду войск в наиболее выгодные позиции, чтобы занять ближайшие вершины, с которых лучше всего наносить удары. Начало переговоров – это как первый залп из орудий. Если сделан правильный расчёт, то масса из тринитротолуола и стали нанесёт противнику непоправимый ущерб, от которого он уже не восстановится.

Когда ему сказали, с кем он должен встретиться, ещё не старый кумитё с высшим юридическим образованием и манерами гангстера из сороковых годов прошлого века, посчитал это чей–то шуткой или провокацией врагов, которых имел несчётное количество как на островах, так и на континенте. Но подумав, решил все же принять участие в двусторонней беседе, на организацию которой ушло полгода. И все эти полгода он изучал сидевшего напротив столь пристально, что мог с уверенностью сказать, не только в каком году тот родился, но даже назвать состав его семьи. И хотя данные эти были немного устаревшими, они удовлетворили его полностью.

Именно поэтому он решил выждать артиллерийского удара собеседника, разумно предполагая, что тот обязательно сделает промах. Он был уверен, что именно информация является ключом к успеху. А та, которой его снабдили, имела ещё одно свойство – была правдоподобной.

Фантастическое сходство. В какой–то момент ему показалось, что его разыгрывают. Узкое лицо, резко очерченная линия губ, твёрдый подбородок, шея с заметной родинкой, тонкий нос и короткая стрижка, а также пронзительные глаза. Глаза, направленные на него, смотрели внимательно и в то же время почтительно, позволяя кумитё настроиться соответствующим образом. Ему сказали, что гость – бывший соратник Президента России, хотя слово «бывший» не совсем соответствовало собранной им по крупицам информации.

– Вы – Томинари Оши, один из кумитё клана Игати–гуми. Игати–гуми – крупнейшая азиатская криминальная структура, способная влиять даже на решения правительства Японии. Учились в Соединённых Штатах, в Техасе. По образованию – юрист. Кроме того, в бытность молодым человеком, увлекались дзюдо и кэмпо. Были даже чемпионом мира и олимпийских игр. Если я в чём–то ошибаюсь, можете меня поправить, – гость без всякого страха произнёс то, о чём в этих покоях было страшно даже подумать. Но о том, что Томинари Оши придётся выслушать нелестные слова, и не только о себе, его предупредили заранее. Поэтому он воспринял их должным образом. Без суеты.

В вязке слов русского чувствовался налёт театральности или бравады, но хозяин отнёс это к непривычной для гостя обстановке. А также к месту, где тот играет свою роль.

– Было бы удивительно, если такая известная личность, как вы, не знала к кому и зачем идёт, – философским спичем вклинился он в речь гостя. – Мне приятно думать, что и в России знают нас, как политически правильно ориентированную организацию, а его главу – как выдающегося человека.

«Главу?» – медленно повторил про себя гость, не показывая вида, и маску на лице не поменял, полностью контролируя свои эмоции. Он умел это делать, как никто другой. Он практически всю жизнь делал это. И сейчас, в его звёздный час он выполнит всё, что ему говорили раньше, ибо лучше него с этим никто не справится. Не ему ли это знать?

Тем временем и хозяин размышлял, стараясь не попасть в заранее подготовленные ловушки. Он делал это, всегда понимая, что сидящий напротив человек – мастер их ставить. Но им обоим была нужна эта встреча, потому что планы на будущее господина Оши распространялись и на эту шестую часть суши. Да, он согласился на контакт, потому что знал его необходимость. Понимал, что его присутствие на переговорах – лишь часть большого плана, в котором он занимает важное место. И каким бы лживым не был сидящий перед ним человек, он был просто обязан оказывать ему своё уважение, даже если тот того и не заслуживает. Иначе истина, которую он сейчас монтирует своими руками, будет воспринята не так, как ему хотелось бы.

Выискивая в своём прошлом узлы, дёрнув за которые можно было бы кардинальным образом изгадить всю свою нынешнюю, тщательно выстроенную жизнь, он практически ничего не нашёл. Но он знал своё место в этом театре абсурда, поэтому делал всё возможное, чтобы спектакль не провалился.

– Я хочу предложить проект, по которому северные территории вернутся под опеку Токио. На определённых, как вы понимаете, условиях. Надеюсь, вы знаете, что такое «северные территории»? – криво усмехнулся гость.

Беседа велась на международном английском, в котором, и это чувствовалось в каждой фразе, оба собеседника плавали, как рыба в воде. Но если в речи гостя из России прослеживался Кембриджский акцент традиционного английского, то у Томинари Оши скорее американский, с техасскими оборотами, делая его высказывания менее изящными. И от того более понятными для обоих.

– Северные территории…, – кумитё внимательно посмотрел на сидящего напротив человека, и от этого взгляда девять человек из десяти обоссались бы от страха. Но гость был мужчиной тёртым. Не старше шестидесяти пяти, хотя на вид ему было чуть за пятьдесят. С покатыми плечами и сильными руками он напоминал боксёра–легковеса. Выдержав взгляд, он продолжил, не замечая свинцовых зрачков, излучающих одновременно и любопытство, и озабоченность.

Якудзе нужно было поддержать тон и манеру беседы. Таковы правила игры. А если Томинари Оши играет, то все вокруг, как правило, аплодируют.

– Тогда вы оказались не в том месте и не в то время. Меня северные территории не интересуют. Это удел политиков. Я – скорее практик, – осадил он, выдержав паузу после наскока русского. То, что северные соседи всего добиваются именно кавалерийскими наскоками, он уяснил перед встречей, потратив время на штудирование их методов войны.

Кумитё чуть развёл плечи, снимая непривычно охватившую его скованность. Нет, гость был тут ни при чём. Просто вчера он провёл в тренажёрном зале лишние полчаса и теперь сожалел о том.

Собеседника гангстера долго готовили к этой встрече, поэтому удивить его не могла даже неприкрытая лесть или грубость. В процессе подготовки к этому разговору ему рассказали о возможных слабостях кумитё, на которые надавить можно, но не желательно. Хотя он и сам знал, когда это можно сделать безнаказанно. Этому его учили в юности на подмостках человеческих жизней. Когда он играл столь отвратительных созданий, что порой мысль о тех днях выворачивала его сознание.

– Именно поэтому я здесь. Надеюсь, вы помните Олимпийские игры в Москве в 1980 году? – это был вызов. И весомость сказанных слов, достигших ушей кумитё, собеседник осознавал в полной мере, как взглянул в его глаза. Ему на беседу выделили не более двадцати минут. Если задержится – будет трудно обосновать своё отсутствие в посольстве протоколом. Он это понимал. Поэтому решил вонзить шпоры в бока переговоров.

Красное лицо Томинари Оши чуть побледнело. Он поднял голову, выискивая кого–либо ещё в комнате, и заметив охранника, крикнул ему: «Выйди».

– И что вы хотите мне рассказать об олимпийских играх в Москве? – продолжил он после того, как услышал звук закрывающейся за охранником двери. – Почти сорок лет прошло.

– Хочу рассказать вам одну занимательную историю. Как вы помните, бойкот (надеюсь, вы понимаете значение этого слова?) не позволил сильнейшим спортсменам мира приехать в Москву за медалями. Как вы помните, из–за нашего вторжения в Афганистан. Но мы пригласили многих авторитетных деятелей коммунистических организаций со всего мира, в том числе и из Японии. Вашу делегацию представлял товарищ Сато.

В её составе был и молодой, подающий надежды мастер дзюдо Широ Танака, к тому времени ставший чемпионом Азиатских игр в Джибути. Он был единственным в делегации, кто выступал на играх вопреки решению спортивного комитета Японии и стал в Москве чемпионом Олимпийских игр 1980 года.

А товарищ Сато, на момент приезда в Москву достигший пятидесятилетнего рубежа, понимал задачи спортсменов по–своему и считал, что те просто обязаны ему во всем. То, что товарищ Сато любил мальчиков, практически никто не знал, ну кроме тех, кому об этом знать нужно было по службе. И после чемпионского боя товарищ Сато пригласил к себе товарища Широ Танаку отметить золотую медаль.

Русский положил на стол несколько старых фотографий и копию уголовного дела 80‑х годов, которые хозяин, безусловно, узнал, но вида не подал и даже не взглянул в их сторону, хотя лежали они прямо перед его глазами.

– Я слышал эту историю, и смею заметить, что Широ Танака стал коммунистом не по зову души, а по причине принадлежности к древнему клану…

– …Игати–гуми, в которой отец Широ, его дед, прадед… все, кого он знал, были членами этого сообщества. И сейчас он сам…

– Является одним из кумитё этого клана.

– Верно, господин Оши… или товарищ Танака?

– Меня так не звали больше тридцати лет. Я предпочитаю имя Томинари Оши. И, как я понял, вы, зная мою историю, решили пригнуть меня для решения неких ваших вопросов, которые мне могут не понравиться по определению, – стал он закипать, но тут же приказал себе остыть.

– Конечно, нет, уважаемый Томинари Оши, – русский даже не напрягся, расслышав нотки раздражения, в которых слышался нарастающий гнев, за которым могла последовать жестокая расправа. Но гость был готов и к такому течению беседы. – Я пытаюсь сделать что–то для себя и для Японии. А когда я говорю о Японии, я имею в виду – вас, мой друг.

Если бы в комнате летали мухи, их жужжание заглушило бы все остальные звуки.

– Тогда поподробней и без экскурсов в прошлое. Мы его любим и почитаем. Но нам не нравится, когда нам напоминают нашу же историю.

Русский сделал большой глоток горячего чаю, и по его лицу было видно, какое наслаждение вызывает в нем этот процесс. Затем поднял глаза на собеседника, коснувшись своим взглядом его глаз. Очень нежно, почти невесомо.

Он положил перед Томинари Оши фотографию,

– Скоро наступит время его визита в Японию. Визит случится в течение ближайшего года. Затем будут выборы, и я выиграю эту политическую войну. И первый мой указ будет о северных территориях. Они будут ваши. Говоря «ваши», я не имею в виду Японию. Он мне может мешать. И его, – гость постучал пальцем по фотографии, – следует остановить.

Слово «убить» в зале не прозвучало, но оба поняли, о чём идёт речь. Взорвавшаяся в помещении граната нанесла бы меньший урон сознанию Томинари Оши, чем слова, произнесены гостем из России. Потрясённый от внятно–слышимого цинизма хозяин, чуть подумав, вкрадчиво проговорил, стараясь делать вид, что второй части фразы не слышал:

– И кто это сделает?

Воздух наполнился веществами особого рода, которые возникают из ниоткуда, давая собеседникам возможность вдыхать их живительную силу, позволяя на ментальном уровне понимать всё, что недосказано или то, о чём хотел бы, но не смог спросить собеседник.

– Думаю, вашего таланта будет достаточно для того, чтобы наши страны стали друзьями по–настоящему.

Кумитё внимательно посмотрел на человека напротив. Затем опустил голову в поиске нужных слов, которые, как всегда в такие моменты, попрятались по темным углам. Снова поднял взгляд, тараня им, как в своё время лётчики–камикадзе – американские авианосцы, глаза собеседника, и выдавил из себя с трудом подобранные слова:

– Моего таланта?

Если страх и имел некую визуальную форму, то сейчас он превратился в Томинари Оши, которому неожиданно захотелось помочиться, когда его взгляд уткнулся в непробиваемые, бетонные заграждения, видимые в глазах собеседника. И хотя это был спектакль, но с течением беседы он всё меньше и меньше его напоминал. И вырвавшаяся из его сознания фраза на короткое мгновение лишила его баланса.

– Это провокация?

– Нет, друг мой. Это не провокация, – чистосердечно признался русский, догадавшись о мыслях Томинари Оши, которые светились в его взгляде, как маяки черной ночью, – Это – твой шанс стать одним из выдающихся людей Японии. Вписать своё имя в её анналы. Стать великим. Как, – русский быстро поискал в памяти сравнение и наконец нашёл, – Ода Нобунага.

Этот русский не совсем то, что он рассчитывал встретить. Ну и ладно…

– Его убил мой предок, – резко вышел из клинча Томинари Оши, вновь обретя равновесие, применив свой любимый приём.

Тишина бывает разной. Оглушительной. Непредсказуемой. Опасной. Так вот, в эту минуту тишина стала одновременно и оглушительной, и непредсказуемой, и опасной. Томинари Оши нельзя было ни напугать, ни удивить. Только ошарашить. Это собеседнику удалось. И тот это понял, заметив капельки пота, сползающие с виска хозяина к подбородку. И поблагодарил в душе тех, кто готовил его к этой беседе.

Время. Оно несётся, как литерный поезд, или ползёт, как черепаха. Сейчас в помещении оно просто замерло. Как истуканы острова Пасхи.

Если и был готов кумитё к серьёзному разговору на политические темы, то только не к такому. Вихрь мыслей, как стая ворон, где каждая пыталась заклевать другую, обрушился на него Ниагарским водопадом, и с трудом выдерживая их давление, он все же нашёл в себе силы произнести:

– Мой талант? А кто прикроет мой зад, если моего таланта окажется недостаточно?

Собеседник, казалось, наслаждался моментом. Именно о такой реакции его и предупреждали. Да, Станиславский был определённо прав. Страха нет у тех, у кого нет мозгов. А может это сказал не Станиславский, а Зигмунд Фрейд?

– И где гарантии, если вдруг я соглашусь? – неожиданно хриплым голосом поинтересовался якудза, – Гарантии того, что все это – реальность, а не фантазии больного воображения.

– Вот это, – гость вынул из кармана флешку и бросил её собеседнику, которую тот ловко поймал. – Фотографии, правда, старые, как и имена,, твоих врагов. Сейчас они в Токио. Найти их не составит особого труда. PSIA (контрразведка Японии) сообщать не обязательно. Постарайся своими силами. Если кто узнает, что тебе это передал я – мне не жить. Это разведывательная группа из России, которая будет работать в Токио, чтобы сорвать наши с тобой планы.

Пожалуй, лишь однажды Томинари Оши испытал сильнейшее потрясение от происшедшего с ним в его жизни. Тогда в Москве, где он сдавил шею Первому секретарю Японской коммунистической партии за попытку домогательства. Сейчас он испытывал такие же чувства вторично. Но шею пытаются свернуть ему.

– И ты уверен, – кумитё перестал считать необходимым называть русского уважительно, и тот это уловил, – что мне легко зацепить твоих агентов без всяких последствий для себя? Кроме того, вы первыми станете выяснять, как это произошло, и я окажусь в перекрестии прицела целого государства, чего мне не хочется по определению.

Якудза задумался, прикидывая все «за» и «против».

– Да и непросто это сделать, – добавил он.

– Непросто. Нужно приложить усилия, – веско вставил штрих собеседник, театрально взмахнув рукой. – Надо очень постараться. А нам известна твоя сила. Иначе смысла бы в этой встрече не было. Мы долго думали, с кем лучше всего связать наши планы на будущее. И выбрали тебя, мой друг. А, это что–то да значит.

Томинари Оши вновь задумался, прикидывая варианты, возможности и реальность, с которыми ему придётся столкнуться. Затем продолжил, сменив тему разговора.

– Серьёзное предложение должно быть подкреплено серьёзными деньгами. – При любом раскладе хозяин не мог проиграть, но сейчас ему предлагали сыграть в партию с противником, к которому он не был готов. И это пугало Томинари Оши так, что ему неожиданно снова захотелось помочиться. – Я сейчас вернусь, – он встал из–за стола и уверенной походкой хозяина вышел из помещения, чувствуя спиной колючий взгляд гостя, прожигающий его кожу до самого позвоночника.

Вернувшись спустя пять минут, он сел на прежнее место.

– Концессия на разработку золотого месторождения на Кунашире сроком на 25 лет. Плюс четыре острова, – словно хозяин и не выходил, продолжил собеседник, бросив на стол ещё несколько листков бумаги, которые он за мгновение до этого вынул из внутреннего кармана пиджака. – Это геологические данные месторождения. Запасы фантастические. А сумма…. Это все потянет на несколько миллиардов долларов. Кроме того – нефть, которая нужна твоей стране. Много нефти. Ты знаешь, у кого больше месторождений, тот правит миром.

– Вы серьёзно? – снова перейдя на уважительный тон произнёс кумитё, быстро прикидывая количество нулей после единицы. Ибо одного его быстрого взгляда на лежащие на столе бумаги было достаточно, чтобы понять их подлинность. Диплом юриста позволял ему проводить визуальную оценку любых активов дистанционно.

– Нынешние власти не способны решить проблему северных территорий, как и проблему развития страны, и переход её на новый, демократический уровень неизбежен. Лишь новые власти будут готовы решить все спорные вопросы, возникшие между нашими странами в последнее время, и эти спорные вопросы напрямую касаются северных территорий, – словно на митинге произнёс собеседник. – Ваших северных территорий.

– Вы сейчас представляете эти новые власти? – снова перебил гостя кумитё, понизив голос до шёпота.

Каким–то особым чутьём он уловил, как за стеной замер оператор, снимающий эту сцену на мини–видеокамеру, не видимую собеседнику.

– Нет. Я и есть эта новая власть, – услышал он в ответ.

Томинари Оши ещё раз, третий или четвёртый за все время переговоров, взглянул в глаза собеседника. Они превратились из тёмно–синих в стальные, цвета лезвия катаны, и он почувствовал холодок страха, скользнувшего по спине. Он понимал всю свою ответственность в данной партии, хотя и пытался её представить как малозначительную, но на самом деле всё представлялось не так. Именно сейчас решалась не только его судьба, но и, возможно, судьба его страны, на которую ему, если честно, было наплевать. И ещё он понимал, что должен дать тот самый ответ, который подбросит его на такую недосягаемую высоту, что Гималаи покажутся обыкновенной возвышенностью.

– А с этими что делать, когда найду? – он показал флешку, держа её толстыми пальцами. От ответа собеседника зависело, насколько всё может быть серьёзно. И если бы ответ не удовлетворил Томинари Оши, то о беседе можно было забыть, но реакция, а главное слова собеседника, не позволила ему это сделать.

– Убей всех.

Последовавшая затем тишина стала зловещей.

– Так, как делали твои предки, – и глаза собеседника, за которыми Томинари Оши внимательно следил, скользнули по самурайским мечам, висящими на стенах его зала.

Спустя час после расставания, Томинари Оши вышел на широкую веранду, с которой открывался изумительный вид на горы и стоящий неподалёку пятизвёздочный отель, и набрал номер на мобильном. Только после седьмого гудка ответили.

– Всё сделано, как и просили… Да, сейчас сброшу копию… Нет, всё прошло как по маслу… Да… Теперь ваша очередь меня удивить, – затем он выслушал ответ. Немного подумал, прикидывая возможное течение мыслей так, и эдак, затем спросил, – но вы ведь сами могли все это мне сказать?

Но, не услышав ответа, а лишь зуммер отключившегося абонента, он сделал глубокий вдох через нос и медленный выдох через рот, ощущая, как живительная сила наполнила его особым ощущением триумфа.

Наши дни. Москва. Алексей Ванин

– Центр, я второй. Приём, – сухой голос расколол воздух, как гроза чёрное небо.

– Я – центр, что у вас? – ответили быстро, словно ждали связи.

– В подъезд вошёл незнакомый объект. Раньше его не видели.

Молчание, как поняли в кабине оперативного автомобиля, было необходимо для того, чтобы первый оценил ситуацию. А он тем временем, поинтересовался:

– Может, гость…, – сомнения, как краска, покрывали здание разума, заставляя принимать решения, не соответствующие задачам. Зародившаяся в сознании старшего группы майора Никитина мысль, что ему непонятна цель трёхмесячной работы, утомляла настолько, что к исходу дня он чувствовал себя не просто вымотанным – полностью опустошённым.

– Рановато для гостей. Утро ведь. Нет. Незнакомый. Я на всякий случай дал команду, чтоб сняли на видео. На вид молодой, лет тридцати, мужчина. Широкая грудная клетка, крепкая спина. В руке держит саквояж. Судя по напряжённым мышцам, тяжёлый, килограмм десять веса.

Старичок, за которым приделали ноги, судя по предоставленным данным явно не соответствовал их задачам. Но чем они и отличаются от подразделений полиции, так это отсутствием заинтересованности к объекту наблюдения. Не сказать, что сразу, но по истечении некоторого времени Никитину удастся выяснить, с кем его команда имеет дело. И то, что он узнает, его не обрадует.

– Спортсмен, говоришь? Сбрось информацию для идентификации. Отбой.

Старший группы Никитин с позывным «Второй» не стал расспрашивать, что произошло у «Третьего», когда совсем недавно из–за потери объекта наушники готовы были лопнуть от напряжения. Надо будет, сам расскажет на базе, – подумал он, а вслух проговорил:

– Лёха, фотки и видео этого мужика загрузи в центр. Пусть выяснят личность, – обратился он к Алексею Ванину, майору Службы наружного наблюдения ФСБ, прикомандированного из Якутии, ныне прикорнувшего на заднем сиденье от томительного безделья.

Тот, почти мгновенно, словно всю жизнь только этим и занимался, быстро перекачал фотографии с фотоаппарата, который держал в руках, в ноутбук, подключённый к интернету, и передал информацию на известный ему адрес почты, затем набрал номер мобильного и скороговоркой произнёс:

– Лен, я на почту сбросил инфу, ты пробей по базам человека. Лады? – и на неслышимый ответ улыбнулся, помолчал, пока собеседник не выскажется и громко чмокнул в микрофон телефона.

– И я тебя.

– Да… семейка, – хрустнув позвоночником, проговорил водитель. – Муж – опер, жена – техник. Кем же дети будут?

– Техниками в опере, – мгновенно среагировал Ванин.

– Наш… – подал голос водитель. – И кажется без груза.

Из подъезда вышел недавно вошедший внутрь человек, с саквояжем в руках. Даже на таком расстоянии было видно, что он пуст. Майор Никитин – старший экипажа, внимательно окинул того взглядом, отметив про себя, как пружинисто тот шёл по асфальту, как внимательно осмотрел двор, через который пара родителей вела своих чад в школу. Как на короткое мгновение застыл его взгляд на веренице припаркованных автомобилей, в том числе и на их тёмном джипе, стоявшем за парапетом недалёкой набережной Яузы, и, наконец, медленно двинулся в сторону ближайшей станции метро.

– Быстро чего–то он вышел.

– Ну, это смотря для каких дел он туда вошёл. Сколько он там был?

– Десять минут, Анатолий Николаевич. – Что за это время можно успеть сделать?

– Да много чего. Посмотри на записи внутренних камер. Ну, тех, что в подъезде установили…

– Онлайн не получится.

– Почему?

– Там такая система. Сначала идёт запись на диск, а вот когда тот диск вынем, то тогда можно и посмотреть. А пока никак.

Тем временем молодой человек пересёк небольшой парк и вышел на набережную. Подошёл к спуску к воде, выложенному бетонными плитами и огороженному каменными перилами. Сделал первый шаг…

– Анатолий Николаевич, он к реке спускается, – проговорил водитель.

– Что?

– Молодой парень спустился к воде. По лестнице.

– На хрена? – командир экипажа задумался. – Лёша, посмотри, что это он… Но особо не светись.

– Есть, – майор Ванин вновь, в который уже раз, вышел из салона автомобиля и двинулся в сторону исчезнувшего за срезом парапета молодого человека, ранее заходившего в подъезд.

Дождь стих, и лишь иногда, от лёгкого ветерка, с листьев спадали капли воды, попадая за шиворот. Асфальт сверкал начищенным зеркалом, отражая внешний мир, по которому шёл Алексей, наступая на лужи, в брызгах которых искрили мгновения родившегося дня.

В зеркало заднего вида майор Никитин видел, как среди жёлто–зелёной листвы осени колышется на ветру бежевый пиджак майора Ванина, с владельцем которого он познакомился больше полугода назад. И по нынешним временам тот стал ему практически родственником. Он видел, как Алексей обогнул грибок, под которым по вечерам играет детвора, скамейку, на которой обычно сидят бабули. Будь там кто, он обязательно бы поздоровался. Затем, быстро перебежав дорогу с немногочисленными автомобилями, подошёл к парапету, за которым текла Яуза.

Он обратил внимание, как Ванин взглянул на часы. Зачем–то остановился и лишь спустя мгновение вновь сделал шаг. Затем, коснувшись руками бетонной плиты, перегнулся через перила, посмотрел в их сторону своими раскосыми глазами, зная, что за ним наблюдают, показал «козу», любимую распальцовку рокеров. Сверкнул белозубой улыбкой и медленно подошёл к тому месту, где недавно скрылся незнакомый молодой человек. На мгновение замер, как будто делал внутри себя некий выбор, и наконец решительно шагнул к ступеням, по которым спустился к реке заинтересовавший их субъект.

Неожиданно у майора Никитина кольнуло сердце. Последнее время такое с ним происходило исключительно по вечерам и дома. После работы. Когда тело расслабленно, и мысли не пересекаются между собой. Он коснулся ладонью груди и несколько раз помассировал левую сторону. Затем сделал вздох, чувствуя, как боль уходит.

Посмотрел на часы.

Запомнил время.

А ещё через несколько секунд там, где ещё недавно он видел Лёшу Ванина, выросло дерево взрыва, на несколько минут превратив это место в огнедышащий ад. Завыли стоявшие вереницей автомобили. Полетели стёкла, разбитые осколками камней. Не успевшему пригнуться майору Никитину в лицо ударил град осколков из стекла, отметившись на коже кровавыми засечками. Набережную заволокло дымом, а в небо, сквозь гул очнувшейся сигнализации, потянулось чёрное облако, в котором, возможно, парила и душа майора Ванина…

Токио. Кетсу Киташи

Тревога настигла меня в ту самую минуту, когда я медленно опустил ногу на пол. Ближний Восток настолько глубоко въелся в моё сознание, что на одно короткое мгновение мне показалось, что мрак, накрывший меня тогда – вернулся. От желания бежать перехватило дыхание. И разум, ещё недавно рациональный, погрузился в спасительное безмолвие, в котором нет места здравому смыслу. Прикасаться к опасности, скользкой, как змея, и липкой, как паутина, мне приходилось не раз. В таких случаях лучшее лекарство – ствол. Оружие, как и женщина, всегда должно быть рядом. Но в кармане брюк лежали лишь две мятые купюры по пятьсот иен, прижавшиеся друг к другу.

Сердце непривычно громко стучало, мешая рационально мыслить. Но даже в таких ситуациях я ищу выход в лабиринте сознания, и знаю, что у меня должен быть шанс. Я не верю в карму и предсказания, не верю в будущее и прошлое, я лишён сентиментальности и раскаяния. Лишь грубая физическая сила, перед которой я преклоняюсь, может на некоторое время отвлечь меня от рассуждений на тему толерантности. И я догадываюсь, что сейчас может меня ждать. И готов это принять как должное. Потому что невозможно остановить красным флажком мчавшийся на всех парах поезд.

Екатерина Голицына. До встречи осталось пару минут и десять шагов. Эту встречу я ждал, но меня пугал незнакомый амбьянс, ибо я чувствовал, что вокруг что–то не так, и это тревожило. Непонимание – крайне опасная штука, и его было слишком много вопреки плану. Генерал Алфёров так и высказался на этот счёт. Сам он не смог вмешаться по совсем другой причине. Хотя мне, ещё в Москве, свои сомнения выложил, как опытный игрок про неудачный расклад карт. От того, как я разрешу возникшую проблему, зависит не только моя будущая жизнь. Но мне к этому не привыкать.

В сумрачном коридоре деревянная дверь её квартиры медленно превращалась в ворота ада, куда меня гнала кривая. Напротив неё заметил ещё одну дверь с надписью «запасной выход». Я зафиксировал этот факт в сознании, поставив напротив строчки жирную галочку. Тусклая лампочка освещала стены и потолок бледно–жёлтым светом, отражаясь в стекле напротив вместе с крадущимся мужчиной, в котором я узнаю себя.

Выкрашенная в цвет позднего вечера дверь была чуть приоткрыта. Мне не нравятся места, где тебя предсказуемо ждут, хотя всё должно быть наоборот. Поэтому я на мгновение замер, прислушиваясь к невнятному шуму, доносившемуся из квартиры сквозь гулкие удары моего сердца. Музыка, – я и протянул руку, надавив на створку лёгким прикосновением пальцев. Бетховен. Симфония номер пять.

В скрипе несмазанных петель послышалось тяжёлое дыхание смерти. Светлая полоска в ногах становилась шире, покрывая моего туза козырным валетом. Проигрышная комбинация, вываленная провидением, открыла реальность, оказавшуюся хуже всех моих ожиданий. В этот миг я почувствовал на глотке холодные лапы безумия и сглотнул образовавшийся в горле комок. Музыка стала чуть громче.

Чиркнувший по глазам яркой вспышкой гелиевой лампы свет вырвал из тьмы жуткий мир ада. В глубине комнаты лежали два перевёрнутых стула, на полу валялся компьютер и чуть дальше от него – ещё один. Справа застыл тяжёлый шкаф для верхней одежды. Створки его были открыты, и я заметил пару тёплых пальто. Беспорядок нелогично разукрасил комнату красками бессмысленных цветов, отражающими течение моих мыслей настолько ясно, что в какое–то мгновение мне открылась вся абсурдность ситуации во всём своём голом виде.

Её обезглавленное тело лежало на полу посередине комнаты. Под ним расползлось пятно чёрной крови, успевшее немного подсохнуть. Рядом с ним аккуратно положили голову. Лужа отражала потолок с люстрой и безумство Гойи, вползшее в этот мир, а память с напряжением запечатлела композицию с телом, нарисованную в спешке. И всё же не хватало нескольких важных мазков, отчего застывшая в глазах картинка не воспринималась мозгом, так как не имела рационального объяснения.

Безусловно, в её написании кто–то сильно спешил.

Суета всегда выдаёт дилетантов. Одно предположение в сознании сменялось другим. Безусловно, преступник знал, когда она возвращается с работы. Следовательно, ждал именно её, и значит, за ней следили. И где–то она совершила ошибку, что маловероятно. Но мы не безупречны, поэтому всегда под прицелом.

Валяющийся на полу мобильный играл мелодию, одновременно освещая пространство синим цветом. Если ей звонили, то выбрали не лучшее время. Эту мелодию я помнил.

Бетховен. Её любимая симфония.

«Думай!» – приказал я сам себе.

И тут мобильный заткнулся, словно кому–то, на другом конце, надоело ждать.

А пока ответы наполнили мой мозг, словно сеть рыбаков богатым уловом, мне надо было в череде бесконечности найти правильный. Не отвлекайся! Анализируй.

Скрывшись за стеной, убийца выждал момент, когда жертва войдёт. Возможно, он увидел её из окна. Он понимал, что у него мало времени, и воспользоваться им надо крайне рационально. Он слышит звук открывающейся двери. Тридцать секунд. Он ждёт, когда она переступит порог квартиры. Ещё десять секунд. Видит, как Екатерина, прикрыв дверь, оборачивается, и он, выйдя из–за стены, левой рукой бьёт её в лицо. Бросаю взгляд на голову, лежащую на полу. Узнать Катю невозможно, настолько распухло лицо. Рыжие волосы разметало, отчего в какой–то момент мне стало неуютно, от мысли, что её уже нет.

В момент удара она ещё не потеряла сознания и действовала, как учили. Но недостаточно быстро. Она ошеломлена. И потеряла ещё пять секунд. Пытаясь оценить обстановку и уровень угрозы, она упускает время, лишаясь драгоценных мгновений своей жизни. Ещё один удар кулаком. Более жестокий, в челюсть. И тогда, теряя сознание, она пытается прикрыть голову от несущегося навстречу лезвию катаны. Только японский меч способен так аккуратно перерубить шейные позвонки. Она не успевает поднять руку. Последняя секунда её жизни.

Она ещё держалась на ногах, когда лезвие отсекло её от мира. Брызги крови на стене оставили следы безумия. Затем он перетащил тело на середину комнаты и аккуратно положил рядом отрубленную голову. Зачем он это сделал? Пронзительные воспоминания напомнили мне что–то важное из моей прошлой жизни. И это прошлое меня наконец догнало.

Застыв соляным столбом, я понимал, что уже ничем не смогу помочь Кате. Следовательно, нужно уходить, но не было сил. Требовалось что–то предпринять, ибо внутри уже начал разгораться пожар мести. И я ждал, пока не возникли худшие из зол, преследовавшие меня по пятам последнее время. Одно из них – подозрение. Мне нужно было её найти. И я это сделал. Но печальный итог, разметавший фигуры на шахматной доске в таком беспорядке, что понять, где чёрные, где белые уже невозможно.

Несколько шагов внутрь комнаты, и я погружаюсь в атмосферу мрака. За спиной тихий, еле слышимый шорох. Отдавая ей дань, я склоняю голову, ощущая колебания воздуха за спиной от быстро приближающегося человека. Чувствую, как расстояние между нами сгустилось до плотности льда, которое пронзается стальным клинком, отчего все мои дальнейшие действия превращаются в давно отработанные движения, жуткие по своим итогам.

Лишь мгновение понадобилось мне, чтобы отомстить за Екатерину Голицыну, передав привет из ада невысокому, лет тридцати пяти японцу, который выскочил из–за ширмы и, увидев меня, застывшему посреди комнаты с японским мечом в руках. Несмотря на свой возраст, это был опасный противник. Подвижный в кости, гибкий как бамбук, его движения были плавны и в то же время быстры и рациональны. Но сейчас ему мог помочь только Будда. Продолжая сжимать в руках острый, как бритва, меч, с которого все ещё стекали алые капли, он медленно упал к моим ногам с перебитым горлом.

Хлеставшая из его удивлённо приоткрытого рта кровь смешалась с кровью Екатерины, образуя на полу чёрное зеркало, отсвечивающие мои глаза, в котором отразился и он с угасающим взглядом и уже стекленеющими зрачками, где жизнь танцевала свой последний танец, не понимая, как это могло произойти. Одетый в широкие штаны и свободного кроя пиджак, с физической точки зрения, он относился к средневесам и, пожалуй, при большом желании, мог бы справиться со мной. Но не сегодня, и не сейчас.

Ударившись коленями о пол, он безвольно растянулся рядом со своей жертвой, коснувшись лбом её ноги. На шее оголилась татуировка, и мне пришлось потратить почти минуту, чтоб рассмотреть её, оттянув ворот. Голова красного дракона. Запомнив несколько иероглифов, я перевернул его на спину, обнаружив подмышкой в оперативной кобуре «Беретту». Мне всегда нравилось то, что делают итальянцы. Начиная со спагетти и заканчивая машинами. Щёлкнув затвором, я проверил наличие патрона в стволе, сунул его в карман и на какое–то мгновение почувствовал себя защищённым.

Стон на мгновение заставил взглянуть ему в лицо. Из полуоткрытых губ по щеке ползла кровь, оставляя за собой тонкий след. Глаза чуть приоткрылись и черные зрачки вспыхнули жизнью в последний раз, но этого мгновения мне должно было хватить, чтобы узнать правду.

– Кто тебя прислал? – он смотрел на меня затухающим взглядом, в котором с трудом, но можно было рассмотреть удивление. Он попытался что–то ответить, но кровь мешала произнести даже слово. Вспенившись на губах, она растекалась по подбородку не позволяя расслышать ни единого звука. – Кто?

Шиат–су. Способ быстрой реанимации, коим я овладел почти десять лет назад. Надавив на болевую точку в районе уха и сжав в определённых местах челюсть мне удалось на несколько секунд отогнать смерть. Сквозь её приближающиеся потоки, сжавшие мозг лежавшего на полу японца, я, наконец, услышал имя. Таро Ямада. Ничего не говорившее мне.

– Тебя прислал Таро Ямада? – я сжал пальцы сильней, ожидая ответную реакцию на боль. Но увидел лишь чернеющее зрачки уже умершего человека.

Я опустил его голову на пол, вынул смартфон. Задумался над очередным своим шагом, выбирая наиболее рациональный. Затем быстро отправил смс–сообщение по известному мне адресу, кратко изложив всё, что видел и что сделал. Получил ответ. Прочитал его. Внутреннее согласился с этим решением.

Тем временем звуки полицейской сирены, раздающиеся за окном, быстро приближались. А это означало лишь одно, времени почти не осталось, и моя дальнейшая работа в этой стране будет настолько сложна, как желание моей души попасть в рай, даже с пропуском от Будды.

Окинув взглядом тело девушки, я прикрыл его её курткой и поклонился, не забыв и про убийцу. Схватил лежащий на столе толстый конверт. Её мобильный. Затем повернулся на сто восемьдесят градусов и вышел вон, не заметив, как колыхнулась от ветра занавеска на окне.

Задача намного усложнилась, и время работало против меня. Поэтому поднимаясь на крышу по ступенькам пожарной лестницы, я быстро разобрал смартфон Екатерины и, вынув карту, спрятал её в карман. Затем одним коротким ударом переломил телефон и, убедившись в невозможности его восстановления, спрятал в щели кирпичной кладки, ударом ладони вогнав его глубоко между кирпичами.

Готано Шиида

Готано Шиида предвкушал сытный ужин. Его возраст перевалил за семьдесят и медленно, но неукоснительно, приближался к восьмидесяти. Его рука сжимала хаси – две деревянные палочки для лапши, и ничто не могло помешать ему приступить к трапезе, даже полицейские сирены, зазвучавшие за окном.

Сегодня днём он посетил католический храм, и воспоминания об этом всё ещё будоражили его сознание. Нет, он верил в Будду, но именно в католическом храме чувствовал его присутствие. Как всегда, во всяком случае, в последний год, к нему подошёл отец Иаков. Говорят, что он приехал из Голландии, но уж больно походил на черных, которых все чаще показывают по национальному телевидению. И, как правило, с автоматами в руках. Неужели все голландцы, черные как негры?

– Сын Готано, решили исповедоваться?

– Нет, что вы, – Готано рассмеялся беззубым ртом. – Просто мне нравится этот храм и то, как вы ведёте службу, отец.

– Спасибо, сын мой. Но я вижу тревогу в ваших глазах и боль в душе. Откройте её мне, и вам станет лучше. Мы все молимся за вашего сына, упокой Бог его душу.

– Что забрано богом, того не вернёшь, – задумчиво ответил Готано, смиренно склонив голову.

– Согласен, сын мой. Но вы знаете, – неожиданно голос отца Иакова стал тихим, как журчанье ручья, и, как показалось Готано, тот даже наклонился ближе к его уху, – мне приснился сон, где скоро к вам придёт ощущение, которое поможет вам в вашем горе. Оно позволит выстоять перед лицом опасности и скорби, которой вы полны. Рука господа нашего коснётся вас, уверяю, и благодать опустится на ваше чело, привнося спокойствие в сердце.

Тогда Готано недоверчиво посмотрел на пастора, хотя недоверие с неверием и имело одни корни, но только не тогда. А сейчас, задумавшись над его словами, он неожиданно замер, словно ещё раз захотел поразмыслить над ними.

Пока за окном нарастало завывание сирены, все настойчивей проникая в комнату, его мысли, обуреваемые воспоминаниями, категорически не хотели затухать. От чего раздражительность, пока спящая в его душе, была готова проснуться. И тогда он подумал о внучке. Всегда помогало.

Ох, уж эта молодёжь. Нет в ней ничего такого, чем стоило гордиться. У всех на уме деньги и компьютеры. Пока маленькие. Как повзрослеют – деньги и мальчики. Затем деньги и здоровье. Но в основном деньги, деньги, деньги. Раса давно потеряла воинский дух. Дух самураев.

Исчезла честь, померкла слава. Самураи работают клоунами на аттракционах, потешая гайдзинов, толпами мигрирующих по Японии. Уже туристами. Не к добру это. Да и сирена все никак не замолкнет. Может банк ограбили? Он шаркающей походкой двинулся к окну в надежде застать интересный процесс, при котором Токио–банк, через который он платит налоги, потеряет наличность.

Вся улица сияла от вспышек софитов, внизу было светло, как днём. Даже дождь не был помехой. У здания кафе человек двадцать в синей форме и в белых ремнях представляли токийскую полицию. Мигалки на машинах не выключали, отчего казалось, что наступил праздник. Среди людей в форме можно было различить пару гражданских лиц, эти были самыми опасными. Сотрудники розыскного отдела деловито опрашивали всех, до кого дотянулась узловатая рука закона, записывая их показания, практически не общаясь между собой.

– Сацу (полиция, жаргон), – презрительно прошептал Готано и отошёл от окна, расположенного на пятом этаже деревянного дома, достаточно старого, но ещё крепкого, как и он сам. – Не дали спокойно поесть.

Что ж, наверно, в этом есть какой–то смысл.

Он всегда и во всем искал смысл.

Если бы не тихий стук в двери, его рассуждениям не было бы конца. Вначале ему показалось, что он ослышался, но звук повторился и стал реальностью.

Наверно, Минори, она всегда приходит неожиданно, и, как правило, под вечер. Двадцать лет, а никакого ума. Только первый курс университета Тахо. А могла быть на третьем. Но два года пропустила.

– Сейчас, Минори, – и он поспешил на стук, с сожалением бросив взгляд на дымящуюся лапшу.

Если бы он знал, что увидит перед собой такую гору мышц, мысль о возвращении Годзиллы приобрела бы в его сознании реальные очертания, и он не открыл бы двери. Мужчина в проёме не был высок, хотя при росте самого Готано (он возвышался над землёй лишь на сто пятьдесят сантиметров), все, кого он видел рядом, казались ему Кинг–Конгами или Годзиллами. Мокрый от дождя гость внимательно посмотрел на старика.

Пронзивший до самой глубины души взгляд незнакомца был пристально насторожен, и в то же время в этих глазах–озёрах старик рассмотрел расправленный свинец, в котором отражалось его испуганное лицо. И мгновенно вспомнил слова отца Иакова. Вот оно, предсказанное ощущение, готовое стекать тёплыми струями по штанинам на пол.

Мужчина молча вошёл внутрь, несмотря на слабый протест, светившийся в глазах старика, и закрыл за собой двери. Снял обувь и сделал несколько шагов по циновке. В его поступке была своя логика, которую пытался понять Готано. Заметив быстрый взгляд на светившиеся, от полицейских мигалок окна он покачал головой.

– Аната–ва… – тихо произнёс Готано, давно не помнивший такого страха, заставляющего сжаться мышцы ягодиц. Свои годы он прожил, а чужих, ему не надо. – Я… думаю… ищут… вас?

Незнакомец чуть заметно кивнул, затем произнёс несколько слов таким тоном, что стало понятно: малейшее невыполнение приказа грозит быстрой расправой. Что–то давно забытое почудилось Готано в его словах, но пока понять этого он не мог.

– Закрой окно.

– Хай, – ответил Готано и очень быстро выполнил то, что от него требовалось, причём так, чтобы не вызвать вспышки гнева. Сказывалось волнение.

Слова, вылетавшие изо рта человека, стоявшего напротив, отдалённо напоминали Готано, в этом он был уверен, стрелы, способные пронзить насквозь. Хотя они и не были грубы, но появление этого человека явно принесёт в его жизнь скорые изменения. Если верить внутреннему чутью, которое развито у стариков особенно хорошо.

Опущенные бамбуковые жалюзи стали непреодолимой преградой для комнатного света, рвавшегося в ночь. И старику мгновенно стало неуютно. Хотя незнакомец и не пытался связать его или оглушить, или просто припугнуть. Он, вообще вёл себя не как человек, которого ищет полиция. А скорее наоборот. Но, что полиция за окном ищет именно его, Готано не сомневался, исподлобья изучая черты незнакомца.

Это был высокий, по сравнению с японцами, мужчина. В то же время он был японцем, в чём не сомневался старик. Шрам на его левой щеке, хотя и затянулся, но был ужасен, но Готано не исключал, что восемь женщин из десяти все равно назвали бы его красивым. В том числе, как это ни прискорбно, и Минори. Широкие плечи еле вмещались в проём коридора, а сильные кисти напоминали руки воина. Узловатые с увеличенными костяшками, но в то же время лёгкие и подвижные, они напоминали старику конечности роботов. Да и во всей фигуре чувствовалась сила. Жестокая, но контролируемая. Давно он, Готано, не видел таких людей. Давно.

Одетый в простые хлопчатобумажные брюки серого цвета, носки, рубашку, казавшиеся не совсем чистыми, он не выглядел бездомным. Часы на руке – дорогие, не японские, скорее швейцарские, и носит он их не как все. Циферблатом внутрь. По контуру пиджака Готано определил, что в кармане у человека лежит пистолет. И этот факт он воспринял, как само собой разумеющийся. Оружие никогда не интересовало старика, который за свою жизнь повидал его столько, что от одной этой мысли у него закружилась голова.

Пригладив ладонью вставшие дыбом волосы на макушке, Готано все никак не мог разобрать цвет глаз незнакомца. Мешал жёлтый свет лампы. Но, безусловно, они не были ни карими, ни серыми, как у большинства местных. Чуть раскосые. Очень похожие на глаза айнов.

Глубокий шрам, скрывающийся в щетине, пересекал всю левую щеку до квадратного подбородка. Длинные, спадающие на глаза волосы, делали его похожим на якудзу. От этих мыслей его сердце вновь судорожно сжалось, как и очко, находившееся в таком состоянии достаточно давно, не позволяя газам, скопившимся в животе, вырваться наружу.

– Ешь, – заметив дымящийся ужин, тихо произнёс мужчина, указывая пальцем на тарелку с лапшой. И старик неторопливо, чтобы гость не понял, как ему страшно, полный достоинства уселся за стол.

Взяв в руки хаси, он указал ими напротив себя. Но неожиданно увидел отрицательное покачивание головы. «Странно», – подумал Готано. А может, и нет, решил поспорить с ним его рассудок. Странно не то, что он отказался, а что не пытается даже присесть. И судя по взгляду, он ничего не боится. А ведь я могу позвать полицию. Например, бросить в окно что–нибудь. Сацу обязательно заинтересуются причиной. Как их много там внизу. «Но тебе не хочется этого делать, – ответил ему его невидимый собеседник, с которым он вечерами часами вёл беседы. – Потому, что в этом человеке есть нечто такое, чего уже нет у тебя. Чего у тебя никогда не было», – поправил его вечный оппонент.

Споря сам с собой, Готано не заметил, как его ужин, любовно приготовленный около получаса назад, исчез в его желудке. Отложив пиалу и палочки–хаси, Готано закрыл глаза, не обращая внимания на усевшегося у стены нежданного гостя, отметив про себя, что сел тот так, как садятся азиаты. И этот факт немного успокоил его.

Обращение к Будде не вызвало особых протестов у его второго «я». И через десяток минут, когда он получил одобрение своим будущим поступкам, оно растворилось в его мыслях, настолько хаотичных, что обладай незнакомец способностью их читать, его изумлению не было бы предела.

«Если это карма, – думал Готано, – то имеющая понятие бытия. Мир – это взаимосвязанные события, смысл которых раскрыть практически невозможно. Но если боги – Ками послали его ко мне, значит, так и должно быть. Значит, меня услышали там, в западном рае. Но как ему сказать об этом?»

Взор, брошенный на гостя, стал более учтивым. Хотя перехваченный им взгляд незнакомца, направленный на фотографию, висящую на стене его жилища, где его сын с Минори и белой рыжеволосой женщиной, имя которой Фудо скрывал от старика, стоят в обнимку и счастливо улыбаются в камеру, вызвал его удивление.

Больше трёх месяцев назад Готано Шиида потерял сына Фудо, обладавшего своенравным характером. Он не захотел платить якудза, считал Готано, и был наказан. Сейчас он – Готано – платит его долг и воспитывает его дочь. Свою внучку. Хорошо, что Минори живёт в студенческом городке. Хотя иногда, по вечерам, она навещает его. И благо, что её сейчас нет рядом. Да… Всё взаимосвязано в этом мире.

– Ты кого–то убил или ограбил банк? – спросил Готано. Сказал так, словно именно сейчас решил упасть грудью на пулемёт. Хотя на самом деле, ему хотелось сделать это на следующий день после того, как он нашёл своего сына практически на пороге своего киссатена (кафе), избитого и с простреленной головой. Он смог опознать его только по одежде.

– Да, – незнакомец кивнул. Затем повёл плечами, словно в комнате было холодно. – Убил.

– Человека? – испуганно уставился на него старик, готовый взорваться изнутри от накопившихся вопросов.

– Убийцу.

– Убийцу? – переспросил Готано, пытаясь понять логику ответа незнакомца. Почему он так просто говорит об этом. Почему не боится сказать то, что для него является тайной? Не страшится возмездия? Не страшится закона? А может он просто безумен?

– Твой сын? – не отвечая на его вопрос, спросил мужчина, указав взглядом на фотографию.

– Да.

– А кто рядом с ним?

– Моя внучка. Его дочь. Минори.

– Я – про женщину…, – пристально посмотрел в его глаза гость, так, словно от этого ответа зависела его жизнь.

– Фудо говорил, что это его невеста. Она живёт где–то рядом. Но я её ни разу не видел, – испуганно соврал старик. Он часто врал. И ложь иногда спасала его жизнь.

– Фудо? – спросил гость, но старику в какой–то момент показалось, что он знает ответ.

– Да. Мой сын. Его убили. Три месяца назад, – шестое чувство, коим старик обладал или думал, что обладает, подсказало ему, что собеседник, вломившийся к нему домой, знает Фудо или встречался с ним. Иначе он бы не спросил «твой сын?», указывая на фотографию на стене, а скорее всего, произнёс: «кто это?».

– Они не успели пожениться. Но он очень её любил. Его первая жена умерла от рака десять лет назад. Она оставила ему Минори. И вот, он встретил женщину, которую снова полюбил, – старик с вызовом во взгляде уставился на гостя. Но тот даже не почувствовал жара его огня.

– Её тоже убили, – донеслось до его ушей.

Готано окаменел. Миллионы мыслей вновь заполнили его седую голову, вызывая непонятные ему ассоциации, несовместимые с дальнейшей тихой жизнью. И эти чувства, тяжёлые как бетонные плиты, упали на его чело в готовности раздавить его, смешать с землёй, покалечить, расколоть его сознание на тысячи осколков и медленно сжечь их в топке памяти. Одно за другим.

– Убили?

Никогда в своём голосе он не слышал столько горечи. Слово, которое он только что тихо произнёс, отдельными буквами вываливалось сквозь губы как рисовые крупинки, растворив смысл его существования в этом мире, словно в какое–то короткое мгновение он потерял опору.

– Да. Но за неё отомстили, – услышал он сквозь туман своих мыслей.

– Как?

– Убили того, кто убил её, – воткнули перед стариком нож с дамасской сталью.

– Это сделал ты? – он снова, в который раз, взглянул в глаза собеседника и увидел в них ответ. И его существование вновь обрело смысл. Но он пока этого не понял.

Да, это сделал ты. Ты убил того, кто убил невесту моего сына. Но в чём причина твоих поступков? В чём связь между моим сыном, его невестой и тобой? Откуда тебе известна невеста моего сына? Откуда тебе известен Фудо? Мог ли ты встречаться с ним ранее? Сколько вопросов… и как мне на них найти ответы?

Старик тяжело вздохнул. Затем медленно встал из–за стола, убрал посуду, сложил столик, в его одинокой квартире все было под рукой. Старик вымыл руки, собираясь отойти ко сну. Пытаясь привести мысли в порядок, он механически выполнял миллионы раз повторенные ранее движения, но именно сейчас чувствовал, как этими действиями пытается удержать вырывающийся из груди стон. Столько напастей за последнее время, выпавших на его долю, могли сломать и более крепкого человека. А он всего лишь старик. Старик… Он задумался над словами собеседника, словно они внезапно возникали в его голове, выпав из давно забытой ячейки памяти. И ещё раз взглянул на нежданного гостя. Затем указал пальцем на себя и изобразил, что собирается заснуть. Заметив одобрительный кивок, расстелил циновку и медленно опустился на жёсткую постель, затем щёлкнул выключателем.

Спать….

Спустя час старик Готано всё ещё думал. И каждая новая мысль укрепляла его уверенность в правильности поступка, который он собирался совершить, касаясь пальцами стального лезвия тэнто, который всегда держал под рисовым матрацем. Он думал. И все его мысли были жутко красного цвета.

Три дня назад. 2015 год. Москва

В начале осени Москва всегда напоминает психиатрическую лечебницу, в которую одновременно завезли пациентов с разными симптомами одной душевной болезни. Никто ничего не понимает, но все чего–то хотят. И все выполняют работу, не связанную прямо с их непосредственными обязанностями, от чего много шума и гама. А также неразберихи и ненужной суеты. Ибо автомобильные пробки осенью в Москве ещё хуже, чем сама осень.

Иномарки с нахальными водителями, только что вернувшимися из Таиланда, где предавались телесным утехам и медитации с юными тайками, по–взрослому заполняли проспекты. Они оттесняли неказистые «жигули», называемые ныне «ладами», на обочину жизни, выискивая щели в пробках, дабы протиснуться туда, не помяв бока. Некоторым такие акции удавались, исключительно благодаря собственной крутизне. Из–за чего довольно часто возникали дорожные войны, переходящие в классические мордобои.

Огромные плакаты с надписью – «Мы с Президентом», развешанные везде, куда мог дотянуться взгляд, представляли собой фотомонтаж из двух значимых для государства фигур. Собственно, самого Президента и его помощника, Шкурина Василия Ивановича, ныне весьма успешно участвующего в политических акциях пропрезидентской партии, прогибающейся перед властью настолько низко, что, если смотреть на сию партию спереди, видно жопу.

Дорогой автомобиль остановился как раз под одним из таких плакатов, наполненных надеждами и несбыточными желаниями. Хотя побеждённые системой «братки», наконец, образумились настолько, что им стало западло встревать в разборки между правыми и не очень водителями, столкнувшимися на дороге. Они лишь посматривали в боковые тонированные окна своих автомобилей за поединками, болея за «своего».

Николай Васильевич Чечик – бывший морской пехотинец, с заверенной принадлежностью к заслуженному роду войск в виде татуировки на предплечье, сидел на заднем сиденье своего недавно приобретённого «бентли» белого цвета и сквозь тонированное стекло внимательно смотрел на водителя Сергея. Прошлое Чечика было настолько криминальным, что история Аль Капоне представляется детской сказкой. Сергей о чем–то спорил с водителем чёрного «Ауди», подрезавшего их минуту назад. Разговор шёл на повышенных тонах. Об этом он догадался исключительно по боевым позам, которые приняли собеседники. Вот только, услышав слова той беседы, он был бы немало удивлён.

– По–другому не получится? – спортивно сложенный водитель Чечика чуть заметно кивнул Мишке «Монголу», изображавшему водителя чёрного «Ауди», взятого напрокат именно для этого контакта.

– Сегодня, крайний срок – завтра. Это приказ. Возьми…, – и он протянул Сергею две таблетки в целлофановом пакетике.

– Это…

– Верно. Микстура доктора Живаго. Смотри, чтобы шеф не пил, иначе реакция будет слабой. Теперь, для твоего понимания… Получили подтверждение, что твой любит резать баб. Материала на косвенных предостаточно. Но для суда маловато. Могут отпустить. А вот для нас – самое то. Усёк?

– Ладно, – кивнул тот, положив пакетик во внутренний карман куртки. – Морды бить будем?

– Попробуй, – занял боевую стойку «Монгол» и поднял руки. В Академии ФСБ он был лучшим бойцом. Но для водителя Чечика он не был авторитетом, так как года три был номером один в мировом рейтинге ММА в весе до 90 кг.

Время шло, а крови не было и, судя по стойкам, не будет. Это вызывало вполне справедливое возмущение в сердце Николая Васильевича. Мужчины весьма мускулистого, даже для своих лет, предпринимателя средней руки, достигшего возраста Будды. Строившего бизнес на умении вовремя подставить партнёра. И сейчас ему, ну очень, хотелось увидеть наказание хама. Но что–то не срасталось. Это его огорчало.

– Основание для побега… Именно это мы предполагаем?

– Именно. Шторы будут что надо. Письма из Следственного комитета, вызов на допрос из прокуратуры. Плюс масса негатива в интернете. Причём это особо следует заметить, никакой лжи в прессе и на телевидении, – «Монгол» говорил быстро и, по существу. – Возьми мобилу. На неё примешь задачу, – он протянул, вынутую из кармана узкую трубку кнопочного «Самсунга».

Сидящий в автомобиле и следящий за началом побоища, обожавший отходы мусора и баб, Сергей Васильевич, умеющий говорить об этом часами, вплетая иностранные слова, такие как «рециклинг», в нить беседы, нетерпеливо перебирал пальцами. Отчего казалось, что он на взводе. Но это было не так. Он любил увлечённо рассказывать о перспективах новой ветки по переработке мусора – практически безумной затеи с точки зрения здравого смысла. Но его всегда тянуло ко всякому шлаку, и он первым в стране увидел способ хорошо заработать в сей, не совсем чистой как по запаху, так и по сути, отрасли, и со временем занял в ней лидирующие позиции. Сейчас же лениво наблюдая за петушиными стойками двух водителей, он в уме ставил на своего. Именно это его и возбуждало. Ожидание.

Судя по позам, которые приняли спорщики, до боестолкновения оставалось совсем немного, причём ситуация занимала по–настоящему не его одного, но и зрителей, столпившихся на тротуаре. Чечику нравились бои без правил. Он взглянул на наручные часы и тут понял, что следовало торопиться. Ведь его, наконец–то, решили принять в Администрации одного из районов столицы, где он мог стать одним из важных элементов проекта «Чистая Москва». Предвкушая первый удар, но так и не дождавшись его, он, опустив окно, прокричал Сергею:

– Заканчивай, едем.

Тот обернулся на голос и, как послушный пёс, развернувшись на 180 градусов, двинулся в сторону «Бентли», не обращая внимания на продолжающего материться и застывшего в стойке противника.

– Нам надо быть на встрече к десяти. Опоздаем, уволю к грёбаной матери.

– Не опоздаем, Николай Васильевич, – ответил севший за руль Сергей и надавил на акселератор. Машина тронулась в полнейшей тишине, лишь мелькающая картинка за окном говорила о её скорости.

«А в Японии сейчас тепло», – подумал Сергей Васильевич без всякой, вроде бы, связи с осенней погодой в Москве и несостоявшейся дракой между его водителем и водителем «Ауди». Но он особо не сожалел о том, на короткое мгновение предавшись воспоминаниям о бренности жизни и своего места в ней.

Два проданных в прошлом году траулера, больше похожих на сухогрузы, попавшие под воздушную атаку «юнкерсов» времён второй мировой войны, неплохо поддерживали благосостояние его лично и пары его заместителей. На них переправляли контрабандных крабов в порт Ниигату. Это продолжалось в течение нескольких последних лет, пока им лично не заинтересовалась прокуратура Владивостока, откуда он был родом.

Именно в Ниигате он познакомился с одним из молодых офицеров местной полиции по фамилии Кияма, с которым впоследствии выпил не одну бочку сакэ. Он всегда удивлялся тому, как японцы пьют. Маленькими глоточками, пьянея, практически, после второго из них. С этим Киямой они много чего натворили, заработав кучу долларов на двоих. И не будь этот японский мент таким жадным, их совместный бизнес мог существовать ещё сто лет.

По слухам, этот полицейский был не простым пацаном в обойме японских правоохранительных органов. Но ему лично было по барабану, кто он и откуда, главное – краб шёл, так же, как и иены, пока тот «крышевал» их бизнес.

Сигнал, оповестивший о прибытии эс–эм–эски, на несколько секунд вытолкнул Николая Васильевича из размышлений, как из недр океана подводную лодку блистательно показанную в фильме «К-19» с Харрисом Фордом в главной роли. Он не любил смс. Ни получать, ни принимать. Но коли получил – читай. Это был его лозунг. Тем более номер мобильного телефона, с которого она была отправлена, принадлежал одному из уважаемых людей отказать которому он просто не мог.

Понимая, что когда–нибудь с него спросят за все его деяния, он даже не догадывался, насколько скоро. Но в любом случае он не был готов нести ответственность, даже по суду, разумно считая, что до него ему дожить не дадут. Уж слишком тяжёл был груз, тянущий на дно.

– Нужен твой контакт в СВС – было написано в сообщении. Без подписи, но он и без того знал, от кого оно.

Аббревиатура СВС обозначала Страну Восходящего Солнца – Японию, в которой Николай Васильевич имел свой важный и чисто криминальный бизнес – поставлял, не считая краба, малолеток в местные бордели, благодаря связям с Киямой–саном. Он готовил смену для Машки–волонтёрки, которую содержал почти два года на снятой в центре Москвы квартире специально для духовных сеансов. Слишком долго, что было не похоже на него.

– С***, – тихо прошипел Николай Васильевич, хотя в привычной жизни редко ругался. В его памяти ещё сохранились воспоминания, когда ему надумалось противиться просьбе человека, отправившему ему это сообщение. Итогом того сопротивления стало уголовное дело, которое было практически сразу закрыто после выполнения им просьбы, хотя именно она могла разрушить весь его железобетонный мир. До основания, а затем… и зона светила ему самыми яркими фонарями. Но тогда пронесло. Благодаря его интуиции и умению вовремя сработать языком.

«45–009–2316 это номер. Спросить Кияму. От меня».

Манипулирование с эс–эм–эс отняло у него несколько долгих минут, так как толстые пальцы одновременно нажимали на три кнопки. И только сообразительность помогла ему дописать сообщение. Он стал тыкать на буквы пером шариковой ручки, и это привнесло в его душу так необходимое сейчас спокойствие.

Человек, приславший смс–ку, был не единственным в мире знавшим про его грехи. По сравнению с войнами, их можно было назвать грешками. Маленькими и незаметными. Настолько, что даже полиция сбивалась с ног, разыскивая преступника. Хотя тот был всегда рядом и наблюдал за их потугами, глубоко в душе надеясь на свой фарт.

Он убивал.

Это желание возникало спонтанно, из небытия, заставляя хвататься за нож и резать, после чего появлялись другие ощущения. Менее острые. Чтобы получить индульгенцию, он молился, посещая церковь. Помогало не сразу. Слишком уж была реальна тревога. Но спустя время приходило спокойствие и его снова начинали мучить желания.

Сбившись со счёта, он выкладывал свои похождения в социальных сетях, регистрируясь на подставных лиц. Он считал себя в безопасности. И это зыбкое чувство туманило разум. Ему всегда казалось, что он не такой, как все и ему предписан иной путь, по которому он шёл весь чёрный от крови, в резиновой маске, повторяющей контур его лица. Представляя себя супер–героем, очищающим столицу от пороков, он искренне верил в праведность своего дела.

Но домысливать Николай Васильевич не стал, предпочитая думать о предстоящей встрече с Префектом и его секретаршей, которую он выбрал в жертву. И эти раздумья были более безопасны, чем все предыдущие.

Токио. Кетсу Киташи

И мне не спалось. Но именно сейчас, в темноте, лучше всего привести мысли в порядок, причесав их расчёской логики. Я знал, что старик напротив не спит, но это не имело сейчас никакого значения, как и то, что он сжимает нож под подушкой.

Как мне говорили, мой отец – ассимилированный японец из провинции Фудзи, 1925 года рождения, приехал в СССР в середине пятидесятых годов, так и остался здесь. Позднее сказали, что он был одним из посыльных Рихарда Зорге – это наш разведчик с позывным «Рамзай», много сделавший для нашей Победы. Отец мне мало что рассказывал, хотя бы то, как попал в СССР. Но я чувствовал, что жизнь в новой для него стране, не была сладкой. Но на его родине не было бы и такой.

Я – поздний ребёнок в семье, погибшей в 1980 году, когда мне исполнилось три года. Они разбились в авиакатастрофе. Меня с собой не взяли, собираясь вернуться на следующий день. Затем был детский дом. Там и дали новую фамилию – Ли. Хотя дядя Дима говорил, что моя настоящая фамилия – Оцука. Но мне он сказал, что так надо. Затем школа. Армия. Погранвойска. И опять – так надо. Институт. Юридический факультет. Меня всегда тянуло познать первопричину человеческих отношений. Они и привели меня к беседе с невзрачным человеком, обладающим исключительной волей и проницательными глазами. В 2000 я исчез из круга своих друзей. Думалось, на время, а оказалось – навсегда. Это был сложный период жизни, когда приходилось доказывать самому себе и своим учителям, что выбор, сделанный ими не напрасен.

Потом были Индонезия и Тайвань. Работа в Посольстве России. Затем Афганистан. Провинция Парван. В отряде Файзуллы Салеха я отвечал за связи с остальными повстанческими отрядами, оказывающими сопротивление американским воякам. Это было сложное время, полное тревог и ожиданий. Непростой период становления и возмужания. Время, когда на весах совести могла лежать не только моя жизнь.

Но я быстро учился.

В 2006 при пересечении границы в районе города Асадабад со своей группой напоролся на засаду. Никто, кроме меня, не выжил. А я почти год прожил в Пешеваре без связи и контактов. В лагере подготовки талибов. В 2009 мне удалось наконец обозначить себя, а спустя полгода меня срочно вызвали в Москву. Мне дали отдохнуть почти месяц, который был потрачен на написания отчётов, а потом отправили, практически в рай, расположенный в Северной Африке. Рай назывался Сирией. После возвращения я отгулял три месяца отпуска и снова включился в работу. А потом я встретил её.

Я до сих пор помню тепло того дождя.

Затем командировка в Японию. Первая в составе группы. И снова работа, которую я делаю лучше всего. Работа, которая делает из меня того, кем я являюсь. Работа – не такая, как у всех, но важная для поддержания баланса сил, порой жестокая, порой напрасная, но полная жутких ощущений приближающегося ада. Уже из Токио я вылетел снова в Сирию. В Дамаск. Так было надо. В начале марта.

И в этой стране около полугода назад меня убили. Во время налаживания контактов с сирийской оппозицией. Я выступал в роли посредника для поставок машин в страну. И кому–то, возможно, перешёл дорогу. Так, во всяком случае, отписались о моей гибели все мои кураторы.

В криминальной разборке в пригороде Дамаска меня расстреляли в упор из двух автоматов. Тело, затем, пытались сжечь, а когда не удалось, то под голову положили гранату. Неопознанное тело. Спустя несколько месяцев его нашли и отвезли на родину, где с почётом похоронили. По статусу тело везли на лафете, как–никак майор, и положили в могилу, соответствующую моей карме. Подполковник из военкомата выложил на атласной подушке все мои ордена. Было чинно и трогательно. И немного грустно.

Валерка Крайнов произнёс речь перед запаянным цинковым гробом, потому что распознать в разложившихся останках меня было невозможно. Никогда не думал, что он умеет так говорить. Генерал Алфёров, предоставивший право мне умереть, положил на мой гроб красные розы. Её любимые цветы. А я и не догадывался, что он про это знает. Вот ведь как бывает. Практически весь мой институтский курс пустил слезу, да я и сам не удержался, скрываясь за чёрной могильной плитой какого–то военного лётчика, погибшего в 1944 году. На Троекуровском кладбище в Москве. А вечером я напился. И не только потому, что погиб. Впервые в жизни. До безумия. Не просыхал неделю. Пока не состоялся тот самый разговор с отцом Аллы, открывший мне глаза и изменивший моё понимание жизни, да и саму жизнь тоже.

Москва. Набережная Яузы

В этот день погода разыгралась не на шутку. Выплёвывая очередную порцию влаги, тучи опустились так низко, что превратились в туман, касаясь черного асфальта. Для Москвы с её неувядаемым запахом выхлопных газов такая погода была на руку, но не для всех. И хотя в лёгкие занятых делом людей попадал относительно чистый воздух, их, по большому счёту, это не радовало.

На берегу реки Яуза оперативная группа работала весь оставшийся день и большую часть ночи. Все чертовски устали и мечтали об отдыхе, но набранный темп не позволял расхолаживаться. Три мощных прожектора освещали место взрыва настолько чётко, что не найти даже самый маленьких вещдок было, по сути, невозможно.

Приехали из прокуратуры и практически вся голова из Управления. ГИБДД оцепило улицу вокруг места взрыва, но все равно воздуха не хватало, ибо зевак, собравшихся за жёлтой лентой, прибывало, несмотря на позднее время, дождь и холод.

Останки майора Ванина, разорванного тротилом, сложили в чёрный полиэтиленовый мешок и погрузили в санитарку. Больше тел не было. Не было и раненых, что говорило о профессионализме минёра, а также о цели, которую он себе поставил. Если исключить момент случайности, никто не мог понять причин произошедшего. А значит, следовало как можно тщательней искать улики на месте преступления для выявления не только этих самых причин, но и их возможных последствий.

– Ну, – генерал Кравцов слушал доклад майора Никитина, практически не перебивая его. – Записи смотрели?

Отойдя в сторону от оперативно–следственной группы, они заведомо ничем не отличались от окруживших воронку любопытных. Если не считать излишнюю нервозность, проявляющуюся у Никитина в частой смене сигарет да периодическом прикладывании к лицу платка. Хотя кровь давно остановилась, жжение от осколков стекла, изранивших лицо, продолжало нервировать настолько, что даже простые вопросы вызывали в нём раздражение.

– Он подошёл к двери подъезда, где живёт объект, открыл. Вошёл и вышел спустя десять минут. Если быть точным, десять минут двадцать восемь секунд. Мы проверили. Этого времени вполне достаточно, чтобы дойти до двери «объекта» и установить заряд.

– В квартире мы нашли пластид. Туда взрывотехники с сапёрами, вошли через окно, – сказал Кравцов. – Думаю, для проникновения у него был ключ.

– Быстро ему удалось…, – ещё одна долгая затяжка в полную грудь. – У «объекта» несложный замок. Вскрыть такой – пара пустяков. Так что – не факт.

– Ты не разуверился в профессионализме противника?

– А кто противник? – полюбопытствовал Никитин, закуривая пятую сигарету за последний час. – Этот старик? Я видел его фотографию и мне удалось кое–что на него собрать. Выполнять работу за управление внутренних расследований нам как–то не очень. Вам так не кажется?

– В том и вопрос. Но заказ поступил не от них. С Ленкой поговорил? – имея в виду жену Ванина, спросил генерал, как всегда, одетый в костюм тройку цвета обложки уголовного дела.

– Нет пока. Здесь закончу, подъеду к ней. Она с работы как раз вернётся. А может и вернулась уже. Небось, кто–то уже уведомил.

– Не забудь. Я отпустил её пораньше, как узнал…. Ей не говорил, – он окинул внимательным взглядом место взрыва. Развороченные камни весом в полтонны валялись в нескольких метрах от него, а на эпицентр взрыва указывало углубление в земле. Оно медленно наполнялось водой и напоминало, если смотреть сверху, картины импрессионистов 20 века. Всех сразу.

– А объект? – поинтересовался Никитин.

– А что объект. Упустили.

– Так вроде, вновь взяли под наблюдение…

– Не того, видать, взяли. Хитрый, черт. Но найдём…, – впрочем, в голосе генерала Никитин не уловил надежды.

– Вы увязываете этот взрыв с его исчезновением?

На некоторое время между ними застыла тишина, позволившая расслышать биение сердец, отдалённо напоминающее удары кулаком по боксёрскому мешку.

– Увязываю, вот только что это даёт? Его–то квартиру тоже заминировали. И не просто, а не оставляя никаких шансов. Какие цели преследовал подрывник? Ну, заложил он заряд внутри квартиры. Хитро заложил. Зачем? С целью возможного, устранения хозяина? Я вот чего не понимаю, кому он вообще был нужен, ну, кроме, разумеется, нас? И этот минёр… Его фото и запись есть. Будем искать, – нахмурился генерал, скорчив лицо так, словно ему только что предложили обменять его трёхкомнатную квартиру в центре Москвы на однокомнатную в Выхино. Без доплаты.

– Думаете, отвлекающий удар?

– Чёрт его знает. Я вот одно не понимаю. Мы висим на плечах человека, который исчезает в тот самый день, когда его квартиру кто–то, пока мы не знаем, кто, минирует. Причём минирует таким образом, чтобы всякий вошедший сразу бы отправился к праотцам. Минирует ловко. Грамотно. Профессионально. Затем ему удаётся установить фугас в том самом месте, куда направится твой сотрудник. По теории вероятности, ты ведь мог его и не посылать. Но послал.

– А Алфёров и минёр как–то связанны между собой? – впервые назвав объект наблюдения фамилией, которую прочитал на почтовом ящике, Никитин ничем не рисковал. Но собеседник тянул с ответом, позволяя майору самому разгадать сию загадку. Затем, дождавшись, пока тот вновь вынет очередную сигарету, медленно разомнёт её пальцами и задаст наконец вопрос, на который хотел ответить сам.

– Кто он такой этот старик?

– Не старичок это. Ну, ты ещё молод его знать, а мне приходилось с ним встречаться. Непосредственно. Умнейший мужик. Умнейший… Вот ты назвал его фамилию. А она тебе ничего не говорит? Не вспоминаешь, кто это?

– Нет, товарищ генерал. С одной стороны, вроде где–то слышал, но вспомнить не могу.

– Это генерал СВР Алфёров Дмитрий Дмитриевич. Тот ещё потрох… В восьмидесятых его взяли американцы по подозрению в шпионаже, когда он там работал, и до сих пор ФБР не знает, кто же попал им в руки: наш или китайский разведчик. Ты видел его? От азиатов отличается только акцентом и только тогда, когда сам того хочет, – произнеся фразу, генерал на некоторое время замолк, ощущая момент. – Он в течение трёх лет, уже сидя в камере одной из самых зловещих тюрем Америки, побег откуда практически невозможен, ни на допросах, ни в суде не произнёс ни одного слова, притворившись немым. Три года молчать. Каково? А что по видеозаписям с противоположного берега Яузы? Есть что? – меняя тему разговора, ставшую основной для их встречи, спросил он.

– Там жилой дом. Взрыв произошёл около девяти утра. В девять двадцать две, если быть точным. Момент взрыва никто не видел. Но там сейчас наши работают. Может, что и найдут. Камер там натыкано, как у входа в банк.

– Но что–то мне подсказывает, что никто ничего не видел. Или я начну сомневаться в Алфёрове, – генерал Кравцов отошёл от майора Никитина и, заметив прокурорского, направился к нему.

Лишь спустя полчаса, когда Кравцов наконец обсудил с работником прокуратуры все процессуальные тонкости расследования, он вернулся к курящему Никитину. Так за весь день не покинувшего места взрыва. К тому времени ночь сгустилась до цвета кофейной гущи, и свет фонарей уже взял своё у ночи, осветив набережную шестичасовой иллюминацией.

– А за то время, пока ты за ним наблюдал, тебе ничего не приходило в голову? Подозрения, может, какие. Сомнения. Или… там… удивление его поведением. Нечто такое, что может нам как–то помочь в поиске этого товарища.

Они давно знали друг друга, ещё с тех самых времён, когда молодой выпускник юридического факультета МГТУ им. Баумана попал в группу майора Кравцова. С тех самых пор они и шли по службе нога в ногу. Именно нынешний генерал Кравцов был шафером на свадьбе лейтенанта Сашки Никитина и Ирки Мордвиновой, ставшей после свадьбы Никитиной.

– Вы знаете, – тут майор Никитин щелчком бросил в Яузу очередной окурок, – сегодня утром Лёша Ванин, – он кивнул на место, откуда несколько часов назад отъезжала санитарка, – сказал, что, выходя из своего подъезда, генерал Алфёров не осматривался по сторонам, а сразу завернул за угол дома, не бросив, как бывало ранее, на нас взгляд.

– Так он вас вычислил?

– Мне кажется, сразу, как приставили к делу. Я не могу объяснить, как ему это удалось, и удалось ли вообще, но… в общем, шестое чувство подсказывает, что он знал о нашем присутствии. Причём ошибок мы не делали. Я вас заверяю. Если бы мне сказали, кого пасём, действовали бы по–другому.

– Мы все становимся умными, но потом, – Кравцов тряхнул седой головой, отбрасывая сомнения.

– Да, товарищ генерал, а зачем нас то привлекли? Мы же, как бы это сказать, не по профилю работали.

– Приказ сверху. А с приказами, сам понимаешь, не поспоришь, – он на одно короткое мгновение замер, словно в эту минуту до него, наконец, дошла причина, по которой ему пришлось стоять по стойке смирно в течение часа, выслушивая лекцию о необходимости мероприятий, связанных не только с политической, но и экономической безопасностью.

Затем, ещё раз окинув взглядом местность, смачно сплюнул в Яузу.

– Ладно, – и только махнул рукой, – был бы я умным как моя тёща, но потом. Ничего сейчас не изменить. И сотрудника твоего с того света не вернёшь. Ладно…, – и он, резко повернувшись, пошёл в сторону ожидающего его мерседеса. – Я подумаю над твоими словами.

– Товарищ генерал…

Тот обернулся на голос Никитина, не отойдя и пары шагов.

– А что было потом? Ну в штатах. С Алфёровым.

Генерал Кравцов щёлкнул пальцами, затем сжал кулак, словно хотел кому–то врезать в челюсть, но сдержался.

– Сбежал, – резко бросил генерал и быстрым шагом стал удаляться от майора, рывшегося в карманах в поисках очередной сигареты, оставив его одного стоять на набережной. А пока Никитина терзали черные мысли, и не только оттого, что погиб член его группы, но ещё от неизбежности встречи с Леной Ваниной, автомобиль генерала Кравцова исчез в ночи.

С женой Ванина он познакомился, когда Лешка пригласил их с Иркой к себе в гости. Они тогда здорово набрались, хотя и старались соблюдать нормы приличия. Именно тогда Лёшка Ванин рассказал ему о своей службе в морской пехоте и даже покрасовался наколкой в виде якоря на правом предплечье. Именно её он, майор Никитин, увидел на теле трупа, загруженного на носилки.

Чёртова работа… Эх, Лёша, Лёша.

Ближе к десяти ночи, когда, наконец, его отпустят после непродолжительного, но весьма неприятного разговора со следователем, он заедет домой к семье Ваниных. Они снимают квартиру в том же районе, где живёт и его семья. На его многократные звонки никто не отзовётся, а сердобольная соседка расскажет, что Елена Васильевна срочно собравшись, уехала к матери в Пермь на месяц.

«Возможно, так оно и лучше», – скажет сам себе майор. И почему–то ему не покажется странным тот факт, что жена человека, погибшего на службе, срочно уезжает к родителям в день его гибели.

Но удивляться майора Никитина разучила работа, которой он отдал двадцать лет своей жизни. И за все эти двадцать лет он лишь раз потерял своего сотрудника. И этим сотрудником стал Лёшка Ванин. Якут.

Токио. Нобио Фукуда

Комната, где совершилось преступление, была полна народу, в основном полицейскими в гражданской одежде с нарукавными повязками синего цвета – оперативниками шестого отдела управления национальной полиции. Хотя попадалось и несколько в форме, перепоясанных белыми ремнями, служителей закона. Но они выполняли иную функцию, ничего общего не имеющую с розыском.

– Фукуда–сан, что думаете обо всем этом? – лейтенант Кияма обвёл взглядом комнату, напоминающую встревоженный улей. Здесь уже находились представители российского посольства, стоявшие чуть в стороне от остальных.

Кияма был невысок, даже по сравнению с японцами, полный, с глазами чуть навыкате и двойным подбородком. Его пухлые руки не замирали ни на секунду, а неприятно–тонкий голос, вырываясь из гортани, напоминал сирену. Прибывший на место преступления с оперативной группой, включавшей и силы быстрого реагирования, он осматривал небольшое помещение с двумя трупами посередине, выискивая между ними связь. И не мог найти.

А всё из–за звонка неизвестного, сообщившего, что террористическая группа «Аум сенрикё», ядро которой было уничтожено несколько лет назад, готовит преступление. К террористам в Японии особое отношение. Если говорить непосредственно о Кияме, то он их просто ненавидел.

Небольшая комната с одним окном и небольшой кухней походила на обычное жильё среднестатистического горожанина мегаполиса, ставшего символом благополучия и развития. К этим благам цивилизации имела отношение большая часть находящихся здесь людей. Именно они отвечали за безопасность города.

Два русских дипломата, уже не молодые, но сохранившие юношеские фигуры, осматривали тело девушки, присев на корточки. Впрочем, они не мешали криминалистам заниматься своим делом, о чём–то переговариваясь между собой на своём языке. Так что невозможно было расслышать не только ни одной фразы, но и понять их смысл.

Поэтому, чтобы хоть как–то заполнить неожиданно возникшую тишину, лейтенант и обратился к вошедшему капитану Фукуде – заместителю начальника криминальной полиции Токио, который (по слухам) одним взглядом мог раскрыть любое преступление.

Это был среднего роста мужчина с широкими плечами, тяжёлым взглядом самурая 19‑го века и жилистыми руками. Его плащ невзрачно–серого цвета был довольно помят, что было необычно для чиновника такого уровня. Услышав вопрос лейтенанта, он внимательно посмотрел на него, словно увидел впервые. И этот взгляд весьма напоминал взгляд учителя, направленный на нерадивого ученика.

«Думаю, что жопа твоя, как всегда, в стороне не останется», – скользнуло в глазах Нобио Фукуда, обладающего весьма непростым характером. Хотя вслух он ответил как можно уважительней, понимая, что родственнику высокопоставленного чиновника лучше не перечить, ибо по статусу лейтенант занимал в иерархии полиции положение гораздо ниже капитана, но по социальному статусу был практически недосягаем:

– Двойное убийство. Возможно этот, – он указал ногой на труп мужчины, – убил женщину. А потом его кто–то убил.

Лейтенант Кияма был сыном Хандзибуро Киямы – заместителя министра внутренних дел Японии, и все в этой комнате понимали, что на нынешней должности ему оставаться недолго. Пнут вверх. Это знал Кияма, это понимал Фукуда.

– Вижу. А подробней?

– Женщину убили. Быстро. Профессионально. И… – он провёл по шее большим пальцем правой руки. – Возможно использовали меч или ещё какой–то острый предмет, перерубивший шейные позвонки жертве, – он кивнул на лежащий неподалёку вакидзаси.

– Это – вакидзаси, – когда Нобио Фукуда начал говорить, в комнате мгновенно наступила тишина, от которой лейтенанта Кияму чуть передёрнуло, ибо даже он понимал, что она означает. Уважение.

– Почерк якудза, – продолжил тот. – Возможно из желания запугать – именно так они расправляются с теми, кто… не относится к ним серьёзно. Татуировки на теле мужчины (труп кто–то раздел до пояса, возможно криминальный фотограф, чтобы снять их на камеру) говорят о его принадлежности к преступной группировке Игати–гуми. Что косвенно подтверждает мою версию о запугивании. Они на этом зарабатывают. Надпись «Одати», – он указал на татуировку на теле лежавшего мужчины, – возможно его криминальное имя. Или имя человека, которому он обязан чем–то и за которого был готов расстаться со своей жизнью. Якудза любят писать такое на своей коже.

В это мгновение Фукуда заметил татуировку красного дракона на шее трупа, быстро скользнул по нему глазами. На мгновение замер, словно увидел перед собой призрака. Попытался выискать в своей памяти нечто похожее. Но обстановка не позволяла этого сделать.

– И что дальше? – нетерпеливо молвил Кияма.

Тем временем, один из дипломатов встал с корточек и повернулся лицом к капитану, внимательно вслушиваясь в его речь. И это на мгновение отвлекло от мысли, готовой сформироваться в его сознании.

Нобио Фукуда замолк на мгновение, затем мысленно собрал пазл воедино, проанализировав, что видели глаза, давая краткий и поверхностный отчёт по каждому возможному действию преступника, лежащего на полу рядом со своей жертвой. Стараясь скрыть главное, над которым он подумает чуть позднее. Тем временем второй дипломат также встал на ноги, пока офицер полиции разумно пытался скрыть свои мысли за преградой очевидного.

– Я думаю, что этого якудзу остановили ударом в гортань. Видите гематому на шее? Обычно после такого удара живут секунд десять – пятнадцать. Рвётся трахея. Изо рта течёт кровь. И это сделала не женщина. Вы понимаете, почему, господин Кияма? – спросил капитан Фукуда.

– Да, – не поняв сарказма, ответил лейтенант.

– Тот, кто это сделал, человек опытный. Думаю, что в этой комнате ждали именно его, а мёртвая женщина была приманкой. А может, просто ошиблись с адресом. Пока не знаю. И ждал его (или их) этот тип. – Фукуда кивнул на мужской труп. – Мне пока непонятно, как в одной точке пересеклись судьбы трёх таких разных людей. Русская из посольства, якудза и кто–то третий, знакомый с наукой убивать. Не якудза.

– Почему не якудза? – спросил Кияма.

В этот момент дипломаты переглянулись между собой, и один из них медленно покачал головой, словно возникшие в ней мысли не соответствовали его же версии. Затем вышел в коридор, где, вынув из кармана мобильный телефон, стал что–то быстро говорить.

– Не факт, что не японец. И не факт, что не якудза, – вздыбился Кияма, имеющий на этот счёт своё мнение. – Они часто друг друга убивают.

Возражать лейтенант Кияма мог ещё долго, но увидел направленный на него взгляд опытного криминалиста, о котором говорили, что тот родился следователем от бога, и в очередной раз почувствовал всю свою несостоятельность в этой работе. Хотя за его плечами числилось раскрытие, как минимум, десятка убийств, все они были на бытовой почве, в которых разоблачить преступника было не только несложно, но и непознавательно. Именно они наполнили эго лейтенанта коктейлем инспирации, но они же и указывали на границы его интеллекта. Совсем другой уровень представляло собой текущее дело. Это был ребус. И если кто–то из находящихся в комнате людей и мог разгадать его, то точно не он.

– Но не в квартире, арендованной посольством России в Токио, – веско ответил капитан.

– Как вы поняли, что якудзу убил гейдзин? – лейтенант Кияма не собирался так просто сдаваться на милость победителя. Он понимал, что ему надо было что–то сказать, заполнив яму с отбросами песком. И когда он сделал это, то почувствовал облегчение оттого, что смотрящий на него Нобио Фукуда в очередной раз не ткнул его в дерьмо.

– Я не говорил, что это гейдзин. Я сказал – не японец. По образу действий. Гейдзин – это иностранец, не знакомый с нашими обычаями. Говоря – не японец, я имею в виду человека, не знакомого с национальными традициями, и не являющимся местным жителем. Возможно, он и похож на японца, но вырос точно не здесь. Может в США или Европе. Не знаю. Посмотрим камеры наблюдения.

Затем замолк на долгие десять секунд, в течение которых время, как показалось лейтенанту Кияме, остановило своё течение.

– И не якудза, – медленно продолжил его опытный собеседник, окончательно сформировав своё мнение.

Фукуда снова замолк, позволяя лейтенанту полиции переварить полученную информацию, чтобы потом выдать её за свою и произнести слова, которые он сказать не мог из–за статуса наблюдателя.

– Так, – мгновенно пришёл в себя лейтенант полиции. – Ты, – он указал пальцем на одного из подчинённых, – быстро принести мне диски с камер видеонаблюдения. Должны быть у кафе, на перекрёстке, у входа в подъезд.

– А также с видеорегистраторов всех стоящих поблизости машин, – добавил тихо Фукуда.

– А также видеорегистраторы с машин, – отчётливо произнёс лейтенант Кияма. И добавил шёпотом, стараясь говорить так, чтобы расслышал только Нобио Фукуда. – Зачем? – проговорил медленно и отчётливо, тем самым заставил всю бригаду, работавшую на месте преступления повернуть к нему головы. – Зачем убивать русскую женщину? Тем более так жестоко?

– Мы над этим работаем. Этих русских уже допросили? – ни к кому не обращаясь, кивнул капитан на двух дипломатов из посольства России в костюмах тройках, прислушивающихся к их разговору.

– Вы знаете, для этого необходима санкция. Но они сами кое–что уже рассказали. Женщина – машинистка. Работала в посольстве второй год. Должна была уехать в следующем году по замене. Домой в Россию. Мы уже проверили. Не врут.

Носком ботинка полицейский брезгливо коснулся руки лежащего на полу трупа крупного мужчины, все ещё сжимавшего вакидзаси – короткий самурайский меч.

– Отпечатки пальчиков убийцы сняли? – лейтенант, посчитал, что в такой ситуации, он просто обязан что–то спросить. Поэтому произнёс слова громко, осматриваясь по сторонам.

– Кого: первого или второго? – раздалось откуда–то из–за спины.

– Второго, – раздражённо бросил Кияма, словно отплёвывался от мушки, залетевшей в гортань. – Конечно, второго.

– Отпечатков полон дом, но узнать принадлежат ли они убийце – вопрос времени, – ответил тот же голос, принадлежавший инспектору Икаве, который сидел на корточках у перевёрнутого настольного компьютера, пытаясь включить его.

– Как ты понял, что третий человек не японец? – тихо спросил лейтенант Кияма Фукуду. – По следу ботинка? Или он где–то оставил свою визитную карточку? – лейтенант не любил Фукуду, и не скрывал этого. Но сделать ничего не мог. Тот принадлежал другому подразделению, где работали люди с другим уровнем интеллекта. И, кроме того, лейтенант Кияма не любил людей выше себя ростом. А капитан Фукуда на целую голову возвышался над ним.

– Когда мы прибыли, лицо женщины было накрыто её же курткой. Это не в наших традициях. Но в традициях европейцев, – медленно, чтобы каждое слово попало именно в тот раздел мозга лейтенанта, куда он и метил, ответил Нобио Фукуда. – В то же время, он уважительно отнёсся к телу убийцы, закрыв рукой его глаза и, как вы, наверно, уже обратили внимание, прикрыл их вот этой полоской ткани, лежащей рядом с трупом. Которую кто–то из ваших подчинённых снял с лица и положил рядом с телом. А это – по нашему, но не совсем правильно. Возможно, он про это где читал. Правильно надо вот так, – показал Фукуда, – а он сделал, как понимал.

Кияма задумался. Впервые за этот вечер. Выискивал в доводах капитана Фукуды противоречия, но не обнаружил. И хотя и согласился с ним, но продолжал искать нестыковки в его словах.

– Ладно. Завтра, – лейтенант Кияма взглянул на часы, – нет, сегодня в семнадцать, – он оглянулся по сторонам и, встретившись взглядом с инспектором Икавой, громко произнёс, – мне нужны результаты. – Как зовут женщину? Выяснили?

Городская служба криминальной полиции, где работал Фукуда, не могла повлиять на расследование муниципального подразделения лейтенанта Киямы, ибо преступление произошло на земле лейтенанта. Поэтому все привлечённые службы города всю полученную информацию об этом убийстве обязаны были предоставлять именно лейтенанту Кияме. Что впоследствии могло привести к двум противоположным результатам. Или дело будет закрыто, как неперспективное, или его передадут в ведомство Фукуды. Именно поэтому его обязанностью было присутствие на местах всех преступлений в Токио.

Инспектор Икава посмотрел в свой блокнот:

– Екатерина Голицына. Квартиру арендует посольство. В этом доме живут ещё три семьи русских. На других этажах.

– Кроме того…, – инспектор Икава вновь посмотрел в блокнот – вы помните Рико Такеши – убитую почти год назад, в марте, кажется? – на недоуменный взгляд лейтенанта Киямы инспектор ответил, чеканя каждое слово: – Почерк одинаковый. И то преступление не было раскрыто. И там женщине перерубили шейные позвонки. И тем же оружием. Вакидзаси.

Рико Такеши – молодая женщина лет двадцати пяти была зверский убита весьма жестоким, даже по меркам Токио, способом. Ей отсекли голову, а перед тем безжалостно пытали. Настолько жестоко, что идентифицировать тело не удалось ни одним известным полиции города способом. Анализ ДНК ничего не дал, так как она, судя по найденным документам из брошенной рядом дамской сумочки, прибыла в Японию из Китая, где родилась и провела большую часть жизни. Даже её имя полиция выяснила только по тем самым документам, найденным в сумочке.

Отсутствие родственников, после формально проведённого расследования, привело к закрытию дела. Тело кремировали и похоронили на городском кладбище под именем «Рико Такеши». Судя по фотографии, она была весьма привлекательной особой, поэтому некоторые сердобольные горожане оплатили часть расходов на похороны, на кремацию и на содержание могилы.

Инспектор Икава был самым опытным в этой оперативной группе, прибывшей по анонимному телефонному звонку в муниципальное управление полиции. И то, что он сейчас произнёс, в корне меняло восприятие этого преступления, как рядового, хотя само по себе оно не было таким уж рядовым. Тем временем мысли лейтенанта Киямы, хотя и хотели ползти в сторону истины, но наличие психологических преград между ним и капитаном Фукудой не позволяли им этого делать.

Но раскрывать преступление было надо.

Поэтому, пытаясь сдержать себя, как–никак была убита сотрудница российского посольства, что предвещало, как минимум скандал, он приструнил барана в своей голове, предоставив право управлять процессом разуму. В ожидании встречи руководителей двух стран произошёл такой казус и в центре этого казуса находится его муниципальное подразделение. В самом сердце этого самого центра, в самой его малюсенькой точке – он – лейтенант Кияма. И все из–за того, что почерк убийства сотрудницы посольства был похож на почерк аналогичного, произошедшего ранее убийства. А это напоминало серию. А с серийными убийцами лейтенанту Кияме встречаться ещё не приходилось. И опять, как и всегда, где–то глубоко внутри себя он услышал тихий колокольный звон дотаку, не предвещавший ничего хорошего.

С другой стороны, – продолжала думать другая часть его мозга, до которой сумел достучаться, заместитель Фукуда, какая это серия, если убийца – вот он. На полу со своей жертвой. И, возможно, все жертвы, ранее убитые таким жестоким способом, как отсекание головы, дело его рук. Следовательно, дело можно считать закрытым. Убийца–то известен. И он – мёртв.

Но все детские страхи, ранее сковывавшие сознание лейтенанта Киямы при виде трупов и при мысли, что именно ему придётся расследовать эти преступления, заставили его напрячься, как лошадь перед скачками. Это почувствовал Фукуда, глядя на окружавших его людей, словно пытался запомнить каждую чёрточку на полотне комнаты, по которой прошлась кистью Смерть. Он посмотрел на лейтенанта. На его покрасневшее лицо и испуганные глаза. И это его удивило. А также то, как менялся цвет его глаз, превращаясь из чуть карих в цвет стального лезвия. Словно глубоко внутри себя тот уже принял решение.

Спустя мгновение, капитан отвёл взгляд в сторону, внимательно глядя на деревянную мебель небольшой комнаты, затем провёл пальцем по глянцевому столу, оставив на нем след, стерев пыль. Посмотрел на палец, словно увидел его впервые.

– Может, кто–то из своих, это сделал? – подкинул идею лейтенант, и поднял глаза на господина Фукуда, но наткнулся на его отрицательное покачивание головы. – Кто–то из русских. – Уточнил он, подумав, что Нобио Фукуда его не понял, – может её «заказал» кто–то из посольских. А этот убийца – исполнитель всех заказов. И мы этого убийцу нашли.

Вид человека, лежащего на полу, вызывал в лейтенанте чувство страха и брезгливости одновременно, словно ему пришлось погрузиться по колено в дерьмо. Проходивший мимо фотооператор, случайно толкнул Кияму локтем, но тот даже не обратил внимания. Хотя в иных обстоятельствах обязательно бы вспылил. Наблюдая, как трупы складывают в черные мешки, он заметил, как Фукуда наклонился к убитой, затем коснулся её руки, провёл ладонью по волосам жертвы и склонился ещё ниже, словно что–то хотел сказать ей на ухо. «Фу» – подумал лейтенант и его передёрнуло.

Реакция Киямы не укрылась от цепкого взгляда опытного полицейского, бывшего на десяток лет старше лейтенанта. И заметив, что тот отвернулся быстро, насколько это было возможным, приложил к пальцам убитой женщины тёмный пластик, который затем спрятал в целлофановый пакет и в карман.

– Хорошо. Работайте, – Кияма развернулся, чтобы выйти вон. Он был полон планов, только что выстроенных в его голове в логическую цепочку. Лейтенант не любил русских и не скрывал этого, но неожиданно столкнулся в дверях лицом к лицу с министром Уэда. Настолько неожиданно, что даже не успел по–настоящему испугаться. Не каждый день в Токио убивают дипломатов, и пусть даже убитая женщина не относилась к столь высокому сословию, все же она была частью системы, с которой Япония пыталась выстроить отношения.

– Господин министр, – посторонившись, он быстро склонил голову, выражая все своё почтение, но получил в ответ лишь кивок головы.

– Лейтенант Кияма, сегодня в восемь вечера первый отчёт на мой стол. Вы понимаете, что это международный скандал? – проходя мимо него, сказал один из высших чинов государства, отвечающий за безопасность. Сказал как бы мимоходом, но твёрдым голосом и весьма весомо.

Министр был в синем костюме стоимостью несколько сотен тысяч иен. Наспех затянутый красный галстук не подходил к нему по цвету. Но ему на это давно было наплевать. Тем временем лейтенант Кияма ещё ниже склонил голову, словно был лично в повинен в этом скандале. Остановившись, министр взглянул на согнутого в поклоне полицейского, желая взглянуть в глаза, но увидел только его макушку.

– Ничего вы не понимаете. Из посольства уже звонили нашему премьеру. Интересовались. Завтра, точнее уже сегодня, я должен представить ему доклад о первых шагах в расследовании.

Пройдя в помещение под внимательными взглядами сотрудников полиции, по очереди принимавших почтительные позы и снова приступавших к работе, где–то внутри себя он остался доволен. Деловая обстановка. Все как кино. Все при деле. – Если лейтенанту Кияме удастся что–то узнать до встречи с премьером, его следует поощрить. – подумал он – А если к моменту доклада он раскроет преступление, то повысить. Он давно знал и лейтенанта, и его отца, хотя с сомнением относился к аналитическим способностям обоих.

Вот Фукуда, этот да. Хотя и отвернулся, как увидел его. Уж больно своенравен. Все делает так, как считает нужным, а не так, как целесообразно. Фукуда опытен. Фукуда из старой гвардии. Этот как бульдог, если вцепится – не выпустит никогда.

Он заметил его несколько минут назад, и был почти уверен, что и тот заметил его, но не повернулся к нему лицом, как остальные присутствующие. А ведь когда–то они вместе учились в академии. Вместе начинали. И даже дружили. Но недолго. Нобио Фукуда никогда не обладал политическим нюхом.

– Нобио–сан, – тот неохотно обернулся на голос министра, которого увидел в отражении окна.

– Министр Уэда, – и чуть склонил голову. Не как Кияма.

– А я смотрю и не узнаю, ты это или не ты. Пригляделся – Нобио Фукуда. Гений токийской полиции. Лучшая ищейка в городе. Рад тебя видеть. Как поживает Мико? Как дети?

– Я развёлся, господин министр. Невозможно одновременно жить с женщиной и с работой, – кротко ответил полицейский в плаще, настолько мятом, что не знай его министр лично, принял бы за бомжа.

– Не скажи, – рассмеялся министр, – ну, продолжайте делать своё дело, – громко, чтобы все слышали, проговорил он, – не буду мешать. – И уже обращаясь только к Нобио, тихо прошептал – что думаешь?

– У этого на шее такой же знак. Голова красного дракона и иероглиф.

– Думаешь, война началась? – спросил министр, но так, чтобы мог слышать только собеседник.

– Трудно сказать.

– Найди его, того, кто это начал, – сказал министр Уэда.

И, повернувшись на сто восемьдесят градусов, направился к русским, которые уже ждали его в коридоре.

Готано Шиида. Токио

Он проснулся как–то неожиданно, словно кто–то толкнул его в спину. Открыл глаза. Вчерашний гость все ещё сидел в его квартире в позе «лотоса», как и несколько часов назад. Сквозь жалюзи в комнату рвался свет уличных фонарей, оставляя на татами параллелепипеды не умершей ночи. Но пройдёт ещё час–другой и рассвет окончательно растерзает мрак.

– Господин…, – Готано приподнял голову над циновкой, – вы спите?

Повернувшись на голос, мужчина медленно кивнул, словно поздоровался. Но его взгляд оставался все таким же холодным, немного отрешённым и нейтральным.

– Вы не спали всю ночь? – ещё раз спросил Готано, и сам же себе и ответил. – Не спал. Ладно, пойду помоюсь. Как я понимаю, до вечера вы меня не бросите.

Он встал и медленно побрёл в сторону ниши в стене, где был установлен душ.

Через десять минут, чистый и в новой одежде он стал больше походить на любезного хозяина.

– Я – Готано, – он показал на себя рукой, называя себя. – А кто ты? Как тебя зовут?

Господин Шиида чуть склонился перед гостем, если его так можно было называть, в полупоклоне, стараясь не вызвать его раздражения. Несмотря на свой возраст, он знает, что бывает с заложниками не понаслышке.

– Зови меня Брюс Ли, – ответил мужчина. И широко улыбнулся.

– Странное имя для вас, господин, – ответил Готано. – Вы китаец?

– Моё имя ничего вам не скажет, – по–японски ответил гость. Он говорил так медленно, словно перед ответом глубоко внутри себя провёл совещание со своим вторым «я», на котором таки решил говорить старику правду. – Могу лишь сказать, что я друг Фудо. И я не китаец.

– Друг моего сына?

Горький вздох расползся по комнате патокой недоверия, словно в какой–то момент с потолка стала сползать вуаль паутины лжи, которая могла скрыть под собой собеседников. О, Будда, он называет себя другом моего сына…

– У моего сына не было друзей. – Ками, помогите мне в схватке с этим человеком.

– И всё же я его друг, – твёрдо произнёс незнакомец. Настолько твёрдо, что в этот момент Готано Шиида внезапно охватило чувство, пронзившее его насквозь десятками стрел сопричастности. И он поверил собеседнику и, почему–то, подумал, что в его ответах скрыто желание что–то сообщить ему, Готано. Нечто важное, имеющее значение для обоих. То, чем делятся только с очень близкими людьми.

Чувствуя, как собеседник медленно гребёт по реке беседы, направляя лодку слов в известное только ему русло, ему показалось в одно короткое мгновение, напоминающее вспышку молнии в ночи, что между его сыном и сидящим перед ним мужчиной существует некая связь, настолько прочная, что стальные канаты строительного крана кажутся бельевыми верёвками.

– Он умер.

Мужчина кивнул головой, словно эта новость не была для него неожиданной. Уж кто–кто, а он–то знал, что непонимание – лишь первая фаза недоверия. Когда–то Фудо говорил, что его отцу доверять можно. Об этом его предупредили ранее. Старику доверять можно. Но и доверие надо заслужить.

– Знаю, – ответ мужчины и его вымученная улыбка, вторая за последнее время, открыла Готано Шииде всю правду. И хотя он улыбнулся не так, как японцы. Несколько зажато. Но вполне дружелюбно. Заставив своей улыбкой улыбнуться и Готано, который даже не догадывался, насколько тяжело она далась собеседнику.

Готано всматривался в его черты, и ему показалось, что сидящий перед ним человек очень походит на японцев. Широкоплечий, с его еле уловимым Окинавским акцентом и пугающим шрамом на лице, он уже не заставлял старика волноваться. И эта его робость в словах, перемешанная с волнением, исходящим откуда–то изнутри его сознания, словно повернула время вспять и вернула его в те самые мгновения жизни, которые толкали его на лезвие ножа. Всё это показалось ему настолько близким и понятным, что он безрассудно решился встать плечом к плечу со своим гостем и, если необходимо, бежать вместе с ним в атаку.

– Мне нужна помощь, – услышал Готано низкий голос гостя. Он удивлённо поднял плечи, вопросительно взглянув на собеседника. В который уж раз. И скорее почувствовал, чем увидел движения его губ, произнёсших, практически не задумываясь фразу, о которой когда–то его предупредил его хозяин.

– Ватакуси–ва Токё–га жадзи матэ дэмити–но кодова сампари вакаримасэн. Мне нужен гид по городу, – произнёс он заранее подготовленную кодовую фразу, о которой старика очень давно предупреждали. Слова и место их произношения подобрали таким образом, чтобы исключить вероятность их произношения случайным человеком. Если бы пришлось нечто подобное сказать на улице, то фраза звучала бы иначе.

Затем он показал пальцем на фотографию с его сыном.

– Эта женщина. Она русская. Она друг вашего сына. Её убили в доме напротив. Я убил того, кто убил её. Поэтому, если любите сына, вы обязаны мне помочь.

Круглые глаза Готано готовы были вылезти из орбит. Его гость говорил на японском диалекте Окинавы настолько чисто, что даже язык Готано мог восприниматься им как иностранный.

– И я, как и женщина вашего сына, тоже русский. И вашего сына знаю давно. Я здесь, чтобы всё исправить.

Нобио Фукуда

Бьющий в лицо дождь на короткое мгновение остудил пылающие, как огонь костра, мысли капитана Фукуды. Он пытался ответить на вопросы, которые в очередной раз задавал сам себе. И в поиске ответов он все глубже погружался в сознание, словно подводная лодка, попавшая в прицел миноносца. Он выискивал в закоулках памяти нечто такое, что помогло бы ему понять причины этого жестокого убийства.

Но не находил. Пока.

Вместе с лейтенантом Фумикоми, высоким худым парнем, он вышел из комнаты, где было совершено преступление, чтобы, наконец, плюнуть на всё и отправиться домой. Сейчас он точно никому не был нужен. Но спустя мгновение, заместитель понял, что что–то держало его здесь, заставляя мысленно возвращаться в комнату с лежащими телами. Он вспоминает каждую деталь, каждый штрих, каждую мелочь, которая, безусловно, пригодится для будущих умозаключений. И они уже стали возникать в сознании вспышками праздничного салюта, на мгновение освещая окружающее пространство.

– Ничего странного не заметил? – обратился он к лейтенанту Фумикоми, сопровождающего его практически на всех аналогичных выездах на место преступления, ныне закрывающему лицо от встречного ливня приподнятой ладошкой правой руки.

– Если не считать национальность убитой женщины и отсутствие на месте преступления смартфонов – нет.

– Перед началом межправительственных переговоров, которые начнутся вот–вот. Ты знаешь, что делегация из России прибывает послезавтра?

– А какое отношение переговоры имеют к этому преступлению? Ну, кроме того, что убита русская женщина.

– Пока не знаю. Но первое что приходит на ум – сорвать их на корню.

Он подошёл к машине и коснулся ладонью влажной ручки. Замер на несколько секунд, не обращая внимания на хлеставший дождь. Оглянулся по сторонам. Увидел кафе, где количество посетителей приближалось к нулевой отметке.

Шёл второй час ночи. И третий день с начала осеннего шторма, накрывшего столицу сплошными струями ледяного дождя. Мысль о чашке горячего кофе свечой, зажжённой в сознании чей–то доброй рукой, предопределила его решение.

– Давай согреемся.

Входя в помещение кафе, он обернулся и проговорил.

– Узнай её номер телефона, – капитан Фукуда был уверен, что лейтенант Фумикоми догадается чей. Вообще–то лейтенанту не требовалась накачка. Он всегда все делал настолько правильно, что порой Фукуде казалось, что его помощник умеет читать его мысли.

Они сели у окна, позволяющее видеть всё, что творится снаружи.

Из всех напитков Нобио Фукуда предпочитал кофе и сейчас, несмотря на позднее время и советы врачей из медицинских программ, обжигая губы, сделал первый глоток, испытав неимоверное наслаждение от того, как горячий напиток скользнул в желудок. Оставив за спиной осеннюю слякоть и лейтенанта Кияму, к которому Фукуда относился брезгливо, несмотря на родственные связи последнего, министра Уэду, с которым вместе начинал, в эти минуты он на короткое мгновение мог остаться наедине с собой. Затем после первого, самого приятного глотка, отставив чашку в сторону, осмотрелся и взял на заметку далеко не старого посетителя, сидевшего в самом углу заведения. Встретившись с ним взглядом, кивнул тому головой.

– Вы знакомы? – удивился лейтенант Фумикоми, поймав взгляд незнакомца.

– Нет. Просто поздоровавшись, сделал человеку приятно. Это – некто. Неизвестная величина.

– Ясно. Может, я пойду? – этот день для лейтенанта выдался насыщенным, и он не планировал задерживаться на работе больше положенного, но просьба капитана Фукуды прибыть на место преступление для него была приказом.

– Нет. Посмотри по сторонам. Что видишь? – капитан сделал второй глоток.

– Кафе. Мало посетителей. Заведение – круглосуточное. Сильно накурено, вентиляция слабая. Последние посетители разошлись возможно пару часов назад. Подозреваю, что именно здесь сидели пособники того, убитого, якудзы. И возможно, именно тут находился и наш герой.

Желание прикурить капитан Фукуда отогнал подальше от себя. Дыма в помещении вполне хватало, чтоб насытить лёгкие никотином.

– Сомневаюсь. Если человек, весьма осторожный, и будет кого–то ждать, то только не в кафе. Думаю, наш герой, как ты заметил, не столь наивен, чтобы оставлять своё фото на каждой записи, – тут он указал пальцем на внутреннюю камеру, установленную в углу заведения, – обвинительный приговор для себя. Он ждал снаружи. И где, по–твоему, он мог скрываться?

– Где угодно, – впервые заинтересованно ответил Фумикоми, пытаясь понять, что твориться в голове начальника.

– Это место должно быть таким, чтобы видеть всех, кто входит и выходит из дома. Но самому оставаться в тени. Верно?

– На противоположной стороне улицы, – догадался лейтенант и, пронзив взглядом окно, указал туда, где возможно стоял подозреваемый. – Вон там.

Место, куда указал лейтенант, было скрыто от глаз зеркально–темным стеклом, в котором отражались все посетители киссатена.

– Возможно.

Капитан задумался, сравнивая свои и лейтенанта умозаключения.

– Что тебе показалось странным в квартире русской? – он посмотрел на лейтенанта и увидел поднятые плечи собеседника, продолжая гнуть в сторону сомнений линию, возникшую в его мозгу. – Полиция приезжает практически в ту самую минуту, когда совершалось второе преступление, если считать убитую женщину за первое. Смерть якудзы, по предварительному прогнозу, произошла около девяти часов вечера. Как такое возможно?

– Может соседи позвонили? Услышали шум борьбы.

– Их опрашивали. Никто ничего не видел и не слышал. А это значит, что тот, кто позвонил на номер оперативного дежурного, мог быть в кафе, наблюдая за всем со стороны. И он заметил нашего парня в тот самый момент, когда тот входил в здание. Согласен?

Лейтенант, хотя и работал в этом отделе полиции почти два года, не был в состоянии мыслить столь глубоко, как заместитель Фукуда. Но он был готов выслушать любую версию начальника. Уж он–то знал, насколько необычные решения возникают в голове заместителя Фукуды, даже при расследовании, в общем–то, рядовых преступлений.

– Отчасти, – лейтенант знал привычку Фукуды выслушивать собеседников и составлять о них своё мнение.

– Есть предположение, которое подсказывает моя интуиция. Нашего героя банально хотели убрать руками якудза. Кто–то, нам пока неизвестный, способом с использованием самурайского меча, по причинам пока нам непонятным, заманил мужчину, сильного, умеющего убивать, в квартиру русской машинистки. Которая была убита кем–то до его прихода. Причём не в той комнате. Где его ждал киллер, но жертва оказалась лучше подготовленной.

– Вы сказали не в той комнате? Думаете, тело было принесено?

– Не знаю. Но думаю, что женщина умерла не там. Во–первых, шума борьбы никто не слышал. Во–вторых, слишком мало крови, если отрубить голову. В-третьих, слишком короткий срок между первым и вторым убийствами. А кровь уже успела засохнуть.

– Но тот якудза убил русскую. Ведь это факт. Срез на шее от лезвия вакидзаси. Следы крови на стене. Угол брызг совпадает с местом нанесения удара.

– Об этом он тебе сказал? – улыбнулся капитан Фукуда.

– Так это же очевидно.

– Кому? Лейтенанту Кияме или министру Уэде.

Молодой человек внимательно посмотрел в лицо собеседника, словно увидел впервые. И этот взгляд был полон вопросов.

– А кто?

– Я не знаю. Но в чём уверен точно, что у убитого якудзы был сообщник или сообщники, позвонившие в полицию. Именно тогда, когда увидели того третьего, который вошёл в подъезд дома.

– Который или которые, возможно, находились в кафе, наблюдая за местностью и сообщая последнему обстановку вокруг.

Капитан задумчиво постучал по столу пальцами правой руки, выбивая дробь.

– Не факт. Но уж точно он вышел на охоту не один, – непонятно кого имея в виду, молвил капитан.

Затем Фукуда жестом попросил официанта принести ещё одну чашку с кофе.

– Если у него был пистолет, который, напоминаю, пропал, то почему киллер решил зарезать нашего героя? Сейчас можно использовать оружие практически бесшумно. Один выстрел в голову и всё. Но нет, убийца пытается решить проблему с помощью вакидзаси. Самурайского меча.

– Почему вы думаете, что якудза был с оружием? – спросил лейтенант.

– Подмышечная кобура пуста. А зачем носить её без пистолета?

– Предположим. Но я пока не могу уловить линию ваших рассуждений. По–вашему получается, что тело женщины с уже отрубленной головой было принесено по адресу заранее. И что в комнате с её трупом находился якудза, который знал, что именно в это время к ней заявится его будущая цель? Да это просто невозможно предположить и тем более спланировать настолько чётко, чтобы каждое действующее лицо трагедии появлялось на сцене в тот самый промежуток времени, который по нашим расчётам в реальности и произошёл.

– На самом деле все может быть не совсем так, как ты описал. – Капитан сделал глоток кофе, только что принесённого официантом, наслаждаясь моментом, отчего его скрытые мысли на мгновение отразились на лице, заставив улыбнуться лейтенанта Фумикоми. – Давай мыслить иначе. Предположим, все было не так, как кажется нам. Представь, что ты убийца. Только что разделался с одной жертвой и тут появляется другая. Неожиданно для тебя. Ты должен принять решение. Быстро. Что бы ты сделал в этом случае?

– Постарался убить тем же оружием, которое более доступно и которое держу в руках.

– Но, если женщина убита не в комнате, и её тело лишь принесли туда? Доказательством этому служит отсутствие должного количества крови, окоченелость трупа, но, самое главное – кровь, хотя ею должна быть залита вся квартира. Этого факта почему–то никто не заметил. И зачем убийце держать в руках вакидзаси? Зачем ему вообще нужен был этот меч? Кто из наёмных убийц ходит на дело с самурайским мечом?

И тут лейтенант сообразил.

– Заказ на способ. Именно мечом. Но вы всерьёз думаете, что женщину убили не в комнате?

Капитан Фукуда проигнорировал вопрос, наслаждаясь очередным глотком кофе.

– А когда мы там были, тебе ничего не показалось странным?

Лейтенант задумался, вспоминая обстановку. Мёртвая женщина на полу. Её голова аккуратно лежит неподалёку. Рядом – тело мужчины.

– Согласен. Мало крови для такой смерти. Следовательно, труп туда принесли?

– Ещё что? – подтолкнул он лейтенанта в направлении истины, но не сильно, а лишь чуть–чуть.

– Не знаю, – лейтенант задумался, пытаясь вспомнить, но ни к каким выводам не пришёл.

– Эта квартира одинокой женщины, как утверждают сотрудники посольства. Её квартира. А на столе пыль. Словно она не убиралась как минимум неделю. В шкафу одежда зимняя. Пальто, шапки. Сейчас не так холодно, чтобы их носить. Там я не видел ни одного украшения или косметики.

– У русских и не такое возможно.

– Но не в этом случае.

– И что говорит ваша интуиция?

Капитан Фукуда проглотил последние капли кофе, ещё остававшиеся в чашке. Затем ещё раз осмотрел помещение, глянул сквозь мокрое стекло на полицейские фургоны с проблесковыми маячками и перевёл взгляд на лейтенанта Фумикоми, сидящего рядом, и проговорил:

– Будешь? – указал пальцем на чашку недопитого кофе лейтенанта. Тот отрицательно покачал головой, и тогда Фукуда опрокинул её себе в глотку, затем поставил чашку на стол и одобрительно хмыкнул. – Кто твои родители?

Лейтенант Фумикоми знал привычку своего начальника менять тему разговора, не снижая его накала, и ответил практически мгновенно.

– Они погибли. Автомобильная катастрофа.

– Где?

– Недалеко от Саппоро по трассе в город из Олимпийской деревни. Когда я был совсем маленьким, – соврал Фумикоми. – А у вас есть родные? – тут же задал он встречный вопрос.

Заместитель Фукуда опустил глаза, словно раздумывал, стоит ли отвечать, заполнив две минуты тишины своим молчанием. Затем поднял глаза, выразительно осмотрев собеседника, будто увидел его впервые, скривил губы так, как если бы почувствовал, что внутри борются друг с другом несколько сомнений и наконец произнёс.

– Отец погиб в восьмидесятом, он был полицейским. Брат тоже был полицейским. И тоже погиб. Позднее. На Окинаве. В 1996 году. А в прошлом году похоронил мать. С женой развёлся почти пять лет назад. И ещё, я редко вижусь с детьми.

– Сочувствую….

– Я тоже. Каждый день. Их матери.

– А как погиб ваш брат?

– Вместе со своей женой. Я их вместе так и не увидел.

Фукуда на мгновение застыл, словно в эти мгновения к нему в мозг заглянула очередная версия, которой он был обязан поделиться.

– А как звали вашего брата? – услышал он сквозь приближающуюся усталость.

– Исао. Но он работал под прикрытием и пользовался другим именем. Его тебе я сказать не могу. Федеральный секрет, а у тебя нет допуска.

– Понимаю…, – тихо ответил лейтенант Фумикоми, и внимательно взглянул на собеседника. Если бы в этот момент капитан Фукуда не был занят своими мыслями, он бы заметил, что взгляд подчинённого полон родственного тепла.

– Я думаю, что эта квартира предназначена для встреч. Тайных встреч. А убитая женщина работает не только машинисткой, – вывалил на стол свои мысли капитан Фукуда, вроде бы без логической вязки с последними словами, но несущие в себе весь смысл этой беседы. – Думаю, это дело возьмёт под свой контроль контрразведка. Кстати, они уже тут.

По улице, прикрываясь зонтами, шли два чем–то похожих друг на друга человека в черных плащах. Именно на них указал Фукуда пальцем, но так, чтобы они этого пальца не заметили.

– Господин капитан, а почему вы не сказали о наколке головы красного дракона лейтенанту Кияме? Вы знаете, что она означает? – спросил лейтенант начальника, но уткнулся в его настолько тяжёлый взгляд, что почувствовал, как по позвонку прополз холодок.

Кетсу Киташи

Выискивая в прожитых часах свои возможные ошибки, я заново пережил волнение, испытанное от вида убитой Кати Голицыной. Её смерть вытолкнула на поверхность моего сознания такое количество негатива, что будь он из дерева, то из него можно было бы построить мост длиной в сотни метров.

Накрыв лицо девушки красной кофточкой, я быстро вышел из квартиры, не забыв прихватить её мобильный, поднятый с пола. Его я выбросил спустя минуту, как избавился и от своего. У убийцы телефона не было, но я нашёл деньги. Почти десять тысяч иен. Спасибо придурку, что ходит на дело с пачкой банкнот. Что–то настораживало меня всё это время, и это «что–то» я так и не понял. Впрочем, это не касалось толпы полицейских, наводнявших улицу снаружи.

Даже для токийской полиции реакция на события была сверхбыстрой. На мгновение я вспомнил всё, что предшествовало смерти Екатерины. Капли дождя. Блеск светофора. А также глаза той старой японки, в которых не заметил искр любопытства. Все же, следует признать, противник сработал оперативно. Но это смотря какие цели он перед собой поставил. И возможно, хотя признать это тяжело, Катю убили из–за меня. Жестоко. Подло. Подгадали к моему приходу. Увеличив список наших потерь. Вот только – зачем? В чём секрет этого безумия? И моя задача – разобраться во всём этом хаосе. Но я твёрдо знал, что те, кто это сделал, должны ответить. Иначе жизнь потеряет смысл.

Сначала Алла, затем Фудо и вот – Катя. Трое из пяти – мертвы. И оценить эти потери невозможно. Ибо каждая жизнь – бесценна. За Таню Волкову я не волновался, она самый опытный, после меня, агент. И она не девочка для битья. В этом мне удалось убедиться вчера. А вот для Аллы и Кати это была первая в их жизни командировка. И последняя.

Кто, кроме меня, знал о нашей с ней встрече, не считая генерала Алфёрова? Кто знал о моём приезде в Японию до того, как я переступлю пограничную черту? Кто знал, что я – жив? Мне назначили дату и место контакта через мобильный телефон, который я забрал из ячейки в аэропорту. Он говорил со мной механическим голосом синтезатора речи. Но по вязке слов, похоже, собеседником моим была женщина. Если это была Екатерина, то об этом я уже не узнаю. Слова Алфёрова о предателе внутри группы становились очевидным фактом. Вот только осталось нас всего трое. Я, он и Таня Волкова. Себя и генерала я исключаю. Таня? Маловероятная реальность. В любом случае источник наших потерь надо искать где–то внутри. И без серьёзного разговора с Алфёровым не обойтись.

– Осторожней на поворотах, – предупредило меня моё второе "я".

Нет. Он – не мог! Генерал Алфёров – это старая школа. Но и не только поэтому, хотя я здесь благодаря ему. А скорее – вопреки. Он был единственным, кто узнал, что я остался в живых после Сирии. Первым. Остался в живых благодаря случайности, которая играет в покер нашими жизнями. И это тоже карма.

Вопросы. И ещё раз вопросы.

Екатерина. Как она могла столь опрометчиво войти в квартиру. Не проверившись. Но я видел – за ней «хвоста» не было. Я видел это своими глазами. И это – факт, который из памяти не выбросишь. Факт железный. А если её убийца вошёл туда раньше. И ждал внутри. То дальнейшее не столь важно. Откуда он узнал место и время встречи, о которой знали только двое? Я и неизвестная в трубе мобильного. Двое? Не факт. Кто этот второй? И ещё… зачем нужна такая жестокость? В чём её смысл?

– А как сам думаешь? – спросил меня мой внутренний голос, но у меня не было ответа.

Только пять минут там, если судить по моим внутренним часам, было мне дано, чтобы понять происшедшее. И всё это время меня не покидало осязаемое чувство опасности и непредсказуемости поступков незримого врага. Гремучей смеси реальности и бесконечного, безумного, ужаса, океанской волной захлестнувшей меня в тот самый момент, когда я узнал о гибели Аллы. И те мгновения отчаяния и боли, перекочевавшие из зарытого в потаённых уголках памяти в моё настоящее, вновь напомнили о себе. И устойчивый, но такой неуловимый запах смерти, заполнивший помещение, в котором я стоял полный ужаса, пропитал мою кожу настолько глубоко, что даже спустя сутки, я всё ещё чувствовал его на своём теле.

И в это мгновение произошло озарение, на секунду осветив всю картину бытия, где среди потаённых желаний и непроходимых болот, в паутине лжи и предательства пролегал мой путь.

Остановись!

Вспомни!

Думай!

Катя Голицына была мертва уже несколько часов. Мне ли этого не знать? Её кожа остыла давно, но моё касание её руки в тот момент ни о чём меня не предупредило. Память… Ты порой манипулируешь сознанием, как марионеткой, заставляя совершать поступки, не совместимые с моралью. И я начинаю понимать – почему. Вот только кому это было нужно? Кажется, так говорили древние. Но тогда вспоминай, кого ты видел на улице за пять минут до встречи с Катей Голицыной на конспиративной квартире службы внешней разведки России в Токио? Вспоминай всё, что видел. Рост, фигуру, волосы, походку.

И сопоставь, она была это или нет.

Смерть медленно вошла в мою жизнь, как нож в масло. Впрочем, она никогда оттуда не уходила, прикрывая свои деяния философией или кармой. Моя уверенность в том, что я говорил по мобильному именно с женщиной, строилась на вязке слов, которую могла употреблять только японка. Разговор шёл на Окинавском наречии, который я знал, безусловно, хорошо. И некоторые обороты в предложениях произносились именно с учётом того, как женщина говорит с мужчиной. Если бы не синтезатор речи.

Неужели меня уже ждали, хотя слежки в аэропорту Нарита я не обнаружил. Только недавно я прилетел в Токио. И лишь один человек знал время, когда я прилечу. А может всё совсем не так, как мне кажется. Может реальность иная, чем та, которую вижу я. Может она проявится чуть позднее, надо лишь дождаться этого момента. И не упустить его. А это значит – ждать.

Современные технологии всегда стоят на страже государства. Как я не подумал об этом. Три дня. Срок слишком мал для любой контрразведки мира, чтобы вычислить агента. Значит, как я и предполагаю, течёт изнутри.

– А ты уверен? – спросил меня мой внутренний голос, но у меня опять не нашлось ответа.

Пытаясь вспомнить каждую минуту моего прилёта, я снова прокручивал их в памяти. Мобильный телефон, о котором предупредил Алфёров, лежал в аэродромной ячейке. Взяв его в руки и оставив там свой, я почти мгновенно получил первую СМСку. Затем был звонок. Непродолжительный. Секунд двадцать. Я назвал пароль, стараясь говорить как можно чётче. Голос также сложно подделать, как и папиллярный узор на пальцах. По голосу можно понять психическое состояние говорящего. Голос выдаёт человека более полно, чем его личное дело. Именно поэтому был включён синтезатор речи, делающий собеседника анонимным.

Звонивший знал дату и время моего прилёта в Токио и точно рассчитал момент, когда я открою хранилище с телефоном. Настолько точно, что я услышал звонок в ту самую минуту, когда увидел его внутри бокса.

А это могло означать лишь одно.

За мной присматривали. Тот, кто звонил. Номер ячейки и первый адрес – это резервная связь, о которой мог знать только…, значит, звонил друг. И в тот момент Катя была, возможно, ещё жива. Но не факт.

Я выбежал из комнаты Екатерины, не имея плана дальнейших действий. Для его выработки требовалось время и условия. Взлетев на несколько этажей вверх, я выбрался через чердачное окно наружу. Подтянувшись на карнизе, спустя мгновение, стоял на крыше дома. В это время внизу подъезжала третья машина с полицейскими. Значит, у меня было не более пары минут. Достаточно для последующих шагов. Дома в этом пригороде стоят близко друг от друга, именно поэтому перебраться на соседнюю крышу было самым разумным решением.

Это был запасной план. Не лучший, но и не худший из тех, что прятались в моем сознании. Прыгать было опасно. Соседняя крыша была покрыта черепицей, которая могла не выдержать мой вес. Значит, перебираться следовало иначе. Я всё ещё думал, но тут мой взгляд уткнулся в линии, связывающие все дома в единую энергетическую систему.

Провода. Достаточно толстые. Выдержат ли меня? Узнаю через пару минут. Перебирая руками, через некоторое время я уже был на противоположной стороне. Мне понадобилось сделать тридцать перехватов. И я снова был в относительной безопасности. Идти в город сейчас было глупо. Хотя в центре легко затеряться. Но не сейчас, когда вокруг полиции больше, чем в Индии обезьян.

План «Б». Именно его я сейчас претворял в жизнь, срывая мозоли на ладонях от чрезмерного трения, возникающего при перемещении по толстым проводам, натянутым между домами.

Я взглянул вниз. Машин всё больше. Улица медленно наполнялась полицейскими, зеваками или просто прохожими. Когда я пригнулся на крыше соседнего дома за пожарным пазом, на крыше дома, которую только что покинул, появились полицейские в белых ремнях, опоздав на несколько секунд.

Спустившись по пожарной лестнице, которая, как и в России, крепилась снаружи строения и была вне поля зрения полицейских, я оказался на последнем этаже. Зная, куда иду, в какую квартиру, я вошёл без приглашения, на всякий случай, сжимая в кармане плаща пистолет. Хозяином её был дед лет восьмидесяти. Ещё крепкий. С внимательным взглядом. Мне не хотелось делать ему больно. Но даже если такое и случится, он не почувствует ничего.

Он сильно разнился с фотографией, которую я видел. На ней он был моложе лет на двадцать. Но я, все же, узнал его.

Я закрыл двери быстрей, чем он успел что–либо сообразить. И вот сейчас, спустя почти десять часов, я вижу это по его взгляду, он не только не попал в плен к страху, но даже пытается завязать беседу. А может все это чепуха? Но в чём я был уверен точно, так это в том, что он не намерен обратиться в полицию. Из–за Фудо. Он наша связь. Уже несколько лет. Он – часть нашей команды. Он верил, что помогает правому делу. Господи, благослови его душу.

– Аримасен, – ответил я на его очередной вопрос, в котором уловил знакомое чувство уважения. И улыбнулся, переполненный благодарностью, неожиданно захлестнувшей меня с головой. А затем произнёс длинный пароль. И увидел, как изменилось его лицо.

Москва. Почти три года назад. Алла Алфёрова

Начало осени в Москве напоминает зиму в Ташкенте. Дождь, холод, фрукты и арбузы с дынями за стеклом продовольственных магазинов, стоявших на каждом углу. Мне часто снились эти минуты, как самые лучшие в моей жизни, и порой я скрывался в тех воспоминаниях, как солдаты, попавшие под обстрел, в блиндаже.

Когда тонкие линии дождя касаются моего лица, я непроизвольно жмурюсь, выискивая в переплетении струй божественный знак. И как человек верующий, я заодно выискиваю и причины, раскрывающие сей знак перед моим взором. Я знаю, что каждый мой шаг – это дорога в ад, и лишь пройдя чистилище, я смогу сказать себе, что выдержал, что остался человеком. Это трудный путь, полный лишения и горя, ненависти и обмана. И неважно, как ты по нему пройдёшь, важно – зачем ты ступил на него.

Я любил дождь.

Ориентировка, полученная в sms по мобильному, меняла мои планы на вечер. «Женщина 25 лет. Рост 155, вес – 44. Короткая стрижка каштановых волос. Монголоидная раса. Жёлтый плащ. Короткие сапожки бежевого цвета. Принять груз. Вести до 10 часов вечера. Выяснить контакты. Адрес. Время».

Остановившись у церкви, я трижды перекрестился, поклонившись иконе, не обращая внимания на бегущих мимо людей, что–то тихо произнёс одними губами. Уже и не помню, что. Мне нравится дождь в любых его проявлениях. Подставляя тело всевышнему потоку, чувствуешь неописуемую радость бытия, словно грешник, прощённый Богом, и в эти минуты начинаешь понимать жизнь так, как это предписано свыше.

Я любил дождь.

Я – любил.

Где–то здесь мой контакт. Из тысяч людей надо найти одного человека так, чтобы он не заметил того. Это тест. Хотим мы этого или нет, но проходить его мы обязаны. Это часть нашей работы. Именно поэтому я здесь. И где–то рядом – мой «груз».

Её я увидел у ворот церкви и остановился, словно поражённый молнией. И одновременно обескураженный, от того, какой мне подал знак свыше, тот, кого я ещё недавно просил об этом. Господи, дай мне силы понять глубину твоего посыла. Капли дождя стекали по моему лицу. А я стоял поражённый, не обращая на них внимания, поглощённый волшебным видением, открывшимся перед моим взором.

Она сняла платок, выйдя из церкви, и положила его в свою сумочку из чёрной кожи, щёлкнула зонтом, на мгновение скрывшим её от меня. На вид около 25 лет, была она ростом не более полутора метров. Хрупкая, как снежинка к руке. И безумно красивая, словно цветок хризантемы из Ботанического сада.

Стопроцентное совпадение с ориентировкой.

Не обращая на меня внимания, быстро прошла мимо, обдав запахом духов, от которого голова окончательно пошла кругом. Она уходила, но так просто я не собирался её отпускать, потому что в тот самый момент был тяжело ранен Купидоном. И это, во–вторых. А во–первых, моё задание. Этот греческий засранец всегда стреляет прямо в сердце. Быстро и точно. И, как и я, никогда не промахивается. Не помню, что произошло тогда со мной. Я всю свою жизнь умел контролировать себя и свои эмоции, но не в тот раз. Словно получил обухом по голове, и все последующие мои поступки могли быть объяснены лишь тяжёлым ранением.

Стараясь быть невидимым, я пошёл следом, держась метрах в пятнадцати сзади, пока не заметил, что она собирается войти в магазин. Она порой бросала взгляд себе за спину. И мне казалось, что девушка заметила меня и даже пыталась сфотографировать на смартфон, но я вовремя ускользал из объектива, так что её старания были напрасны, а потуги глупы.

В стеклянные двери модного бутика она проскользнула спустя пару минут после того, как в очередной раз подняла свой смартфон на уровень подбородка. Это был магазин, заполненный модными, женскими штучками с первого по третий этаж. Ранее их можно было увидеть лишь на страницах глянцевых журналов. Не дешёвый, но и не дорогой, даже для молодых дам, недавно окончивших высшую школу. А то, что она была недавней студенткой, я практически не сомневался.

Единственная проблема состояла в том, что в этот магазин заходили только особы противоположного мне пола, и любая небритая морда наподобие моей могла вызвать, как минимум, недоумение охраны. Требовалось быстрое, простое и надёжное решение, чтобы не оказаться в центре внимания, как клоуну в лучах софитов на арене цирка.

– Ребята, сейчас только что вошла моя жена, Людка, такая небольшая, в жёлтом плаще, – обратился я к ещё молодому охраннику в синем костюме с эмблемой охранного предприятия. – Куда она пошла?

– Это та, что с зонтом?

– Точно, такой здоровый чёрный зонт.

– Поднялась по эскалатору на второй этаж. Там сегодня скидки. Последний день.

– Спасибо, братишка, – я заметил сквозь белую рубашку собеседника эмблему ВДВ. – Слушай, я хочу бутылку взять и отскочу на пару минут, если она выйдет, скажешь, куда пошла? А ты не в ВДВ служил?

– Служил.

– И я, в 203 бригаде спецназа ВДВ.

– А я в 103 полку. Специальная разведка, – почуяв своего, охранник был готов обнять меня, и даже приготовил губы для поцелуя. Десантники, как два рыбака видят своего даже в состоянии грогги.

– Братишка. Так поможешь с женой? – выскользнул я из его объятий, чем возможно немного разочаровал.

– Ладно. Только специально следить не буду, – обидчиво ответил он.

– И на том спасибо, – и я быстро прошёл дальше по тротуару таким образом, чтобы при желании посмотреть себе за спину, она бы меня не увидела.

Спрятавшись за киоск с газетами, я стал наблюдать за входом в магазин и спустя минут десять увидел, как она вышла. Остановилась, осмотревшись по сторонам, словно искала кого–то, затем решительно вышла на мостовую и подняла руку, ловя машину. И ещё через пару секунд перед ней остановился чёрный «мерин», в котором она исчезла практически мгновенно.

Запомнив номер машины, я тут же остановил такси и, показав водителю своё удостоверение, потребовал ехать за впередиидущей машиной. Изрядно поколесив по городу, хотя водитель и показался мне недостаточно опытным с точки зрения оперативной работы, ему удалось не потерять из виду объект моего наблюдения.

– Шпионов ловим, товарищ майор, – спросил он, скосив на меня взгляд, после того как зрительно ознакомился с моим удостоверением.

– И их тоже, – не став раскрывать всех секретов я, вслед за спутницей, вылезшей из чёрного «мерседеса», также вывалился наружу. Под дождь.

Сейчас она шла, практически не оборачиваясь, вдоль Яузы, по набережной, вызывая во мне, осязаемо смутную тревогу. Вот она свернула за угол дома, семеня ножками, и на мгновение остановилась, звоня кому–то по мобильному телефону. Затем прошла ещё несколько десятков метров, на мгновение остановившись под раскидистым деревом, кажется, дубом, сложила зонт и побежала в сторону арки, ведущей во внутренний дворик. Вот её ножки застучали в глубине арки, ведущей к сталинскому дому, у которого просматривалась детская песочница. Её светлый плащ растворился в наступающей темноте сентябрьского вечера вместе с признаками надежды, как далёкие звезды на рассвете.

Когда я вошёл арку, то уже не увидел её. И понял, что потерял. И когда я это понял, услышал сзади тихий голос:

– Руки в гору, Ромео.

Звук взводимого курка я могу различить даже на рок–концерте. И для меня не представляется сложным сойти с линии прицела, легко уйдя от выстрела, ибо я обладаю великолепной реакцией. Но не стал этого делать, медленно повернувшись на знакомый голос генерала Алфёрова – своего прямого начальника. И увидел его смеющиеся глаза. А за его спиной заметил её.

– Вот эта бандитская рожа, преследовала меня по всему городу. Я пыталась оторваться, но не смогла. Пристрели его. У, зверюга…, – её голос был ещё лучше, чем она сама.

– Товарищ генерал…, – только и мог я вымолвить.

Несколько секунд ушло на приведение в порядок мыслей как в моих, так и в её мозгах.

– Пап, ты знаешь этого бандита? – лицо её непроизвольно покраснело от сотен мыслей, закопошившихся в её головке.

Папа?

– Это, один из лучших, если не лучший специалист по решению многих вопросов, – чуть помедлив с ответом, проговорил он. – Верно говорю, товарищ майор?

– Майор? Ты его знаешь?

– Да, дочка.

Он внимательно посмотрел на меня, затем перевёл взгляд на дочь и, наверно, что–то шевельнулось в его голове.

– И ставлю вам обоим по двойке. Тебе, Алла – это он дочери, – за то, что не могла сбросить с хвоста наблюдение и притащила его к нам домой. А вам, товарищ майор, за то, что потеряли объект, допустив его появление у себя за спиной.

Затем продолжил, пряча наградной ПМ в карман.

– Пошли пить чай. Промокли, поди, под дождём.

Долгое чаепитие медленно перешло в поглощение шампанского. Оно совершенно случайно оказалось в холодильнике генерала. Затем была церемония посвящения в рыцари, ошеломляюще проведённая Аллой, под смех обоих, а спустя пару часов Дмитрий Дмитриевич предложил сфотографироваться.

– Он с детства увлекается фотографией, – по секрету сообщила его дочь.

– Так, ты, Саня, встань у стула сзади. Вот туда, нет, чуть левее, – командовал Алфёров. – А ты Алла, сиди на стуле ровно, выгни спинку. Руки положи на колени. Голову чуть опусти. Так, молодец. Саня, положи руку на плечо. Нет, не так. Давай, лучше за шею. Но не сдавливай, – пошутил он.

Расположившись у стены, молодые люди выполняли любой каприз начальника, стоявшего у треноги с дорогим фотоаппаратом марки «Никкон» с огромным объективом. Иногда, смеясь, корчили рожи, заставляя генерала их шутливо одёргивать.

– А теперь, Саша, скорчи страшное лицо и отведи правую руку чуть в сторону. Так, молодец. А ты, Аллочка, опусти плечи, и чуть согнись в спинке. Хорошо. А теперь, внимание, снимаю.

Так я попал в гости к своей будущей жене. За два года до специальной командировки в Японию. Где она будет убита, спустя неделю, как я вылечу в Сирию.

Где убьют и меня.

Япония. Токио. Старик Азуми

Чёрная ночь накрыла Токио своим плащом. Бивший в стёкла дождь навевал тоску и ещё нечто, называемое страхом, проникающим в сознание настолько глубоко, что исчезали сомнения в его реальности. Горизонт восприятия целостности мира рушился на глазах, превращая некогда могучий клан в призрак, растворяющийся в ночи, словно дым сигареты «Лаки страйк». Мрак крался по пятам, оставляя за собой трупы, и не было сил противопоставить ему нечто, способное остановить его.

Часы пробили четыре часа ночи.

Последний этаж небоскрёба «Тацуи» бизнес–комплекса Грейтай в Гинзе – центральном районе Токио сверкал огнями, хотя до рассвета оставалось не больше часа, казалось, что там гуляют всю ночь. Принадлежащий международной компании по импорту–экспорту, название которой никому, кроме полиции, ничего не скажет, он напоминал линкор, заблудившийся во льдах севера. Такой же одинокий, пустой и серый среди чёрных торосов средневековых зданий современного города.

В лучшие времена здесь собиралось до тысячи послушников, сейчас же их количество не превышало и ста, хотя, при желании, можно было собрать до пяти сотен, но лишь в большие праздники. Молодёжь теряла вкус к своей истории. Она перестала верить идеалам великих сословий, оставивших след в истории этой страны. Окружающий мир чах на глазах, вызывая если не раздражение, то уж точно безнадёжную горечь.

Огромный, мрачный зал с его чудовищными, панорамными окнами, открывавшими вид на самый совершенный город мира с высоты птичьего полёта. Практически пустой, если не считать старика, сидящего у стены, столь древнего, что даже его кожа напоминала высохший пергамент, да выстроившихся вдоль стен послушников в черном. Под лунным светом на его теле открывались узоры цветных татуировок, каждая из которых имела сакральный смысл. Настолько глубокий, что и сам хозяин не смог бы доходчиво объяснить их значение.

Взору склонивших головы послушников явил себя один из великих вождей древнего клана ямабуси, ныне самой известной организации якудза Игати–гуми. Он не считал нужным скрывать цветных драконов, запечатлевших на коже его статус. Старик был самим страхом, возникающим из глубин сознания, испепеляющим разум настолько, что слова, вылетающие из его сухого горла, воспринимались последним актом милосердия.

– Хоно, Суи, Рикку…, – старик сидел, опираясь о серую стену спиной, и тихо повторял как заклинания слова, медленно выпадающие изо рта странными сочетаниями звуков, определяющих основы высшего сословия, к которому принадлежал и он сам. Штампы на человеческих жизнях, проставленные от рождения, если и существуют – то вечно, или до смерти. Казалось, его захватило в плен безумие, но те, кто были знакомы с ним ближе, не могли себе даже такое представить, ибо, если кто и был безумен, то лишь мир, лежащий за стенами этого небоскрёба.

На третьем часу транса он сдался и медленно встал, желая встретить рассвет, уже осветивший дальние горы матовым сиянием. Если бы не муссон, он увидел бы восход солнца. Но за стеклом бушевала стихия не менее сильная, чем в его душе.

– …и Кадзи – ураган. Ветер, которого никто никогда не видел. И его невозможно увидеть, ибо он – ураган. Самый главный, самый великий. Первый из первых. Ветер. Кадзи. Четыре стихии мироздания, поддерживающие этот мир в благополучии. Четыре величины не имеющие пределов. Четыре столпа всех многострадальных мук жизни и смерти. Четыре вождя великой армии мрака.

Скрипучий голос наполнял помещение словами, разлетающимися веером из его рта, и проникал в сознание послушников настолько глубоко, что смертельная рана от ножа, воткнутого по самую рукоять, казалась царапиной. Различить послушников можно было, лишь пристально взглянув в темноту, где они замерли и внимательно следили за каждым движением старика, опасаясь за его жизнь, как за свою. Сливаясь с серой стеной, они напоминали сказочных существ, которыми была полна земля. Это был ближний круг телохранителей. Самых опытных, самых сильных, самых верных.

Они отвечали за Великих четверых.

– Пламя, Вода, Земля…, – ещё раз повторил старик, понимая, что повернуть вспять время ему не удастся. Ничего не вернуть. Но если бы можно было что–то изменить, он сделал бы это, не задумываясь. В мире существовали вещи, на которые он не может влиять. И это его печалило. – Вас можно видеть. Вы – как на ладони. И пламя, и вода, и земля. Но буйный ветер увидеть невозможно.

Потому что он Кадзи…

Его мысли, далёкие от тела, витали в закоулках сознания, где он выискивал скрижали, на которые мог опереться в священном теологическом споре с адептами высшей касты, к которой принадлежал. Но не находил опор, от чего и мысли расползались по залу невнятными стонами, сопровождающими в последний путь мечты о величии.

Тело, покрытое татуировками, напоминающими все картины из Национального музея Японии, светилось в отблесках умирающей луны поминальной свечой. Дракон на спине, изрыгающий пламя, был словно живой, особенно когда старик поводил плечами. Скрещённые лезвия мечей на груди, карающие врагов, и маски ужаса переплетались с хризантемами и сакурой, расцветающей в парках каждую весну. Некогда упругие мышцы дрябло свисали с костей, отчего и татуировки казались уродливыми, как краска, по которой прошёлся ливень.

Он коснулся ладонью своего горла, чувствуя, как что–то сжимает его изнутри. Помассировал гортань. Святой Будда, сжалься, укажи путь к свету и окуни в радость бытия, чтобы можно было понять глубину твоего творения. Спазм быстро прошёл, и старик вновь обрёл голос.

– Хоно, Суи, Рикку…. Кадзи….

Он коснулся лбом окна, к которому медленно подошёл, волоча ноги. Оно отражало не хуже зеркала, и он взглянул на себя, в свои глаза, и ужаснулся. Ледяное дыхание смерти проникло под кожу, остудив воспалённый мозг, отчего озноб, неожиданно возникший, заставил содрогнуться всем телом. В набедренной повязке он напоминал крестьянина из префектуры Кого, если бы не тату, покрывавшие всю бледно–жёлтую от старости кожу.

Узкое лицо в морщинах доживало последние дни и, если бы не глаза, можно было подумать, что осталось ему не более суток, но глаза цвета остро заточенного клинка, говорили об обратном.

Он смотрел в них и видел кровь, стекающую по коже, горящие дома и корчащиеся в муках тела, прикованные к креслам. Он видел взорванные автомобили и мгновенно исчезнувших людей, пожираемых пламенем, их почерневшую кожу и открытые в криках рты, полные рвотными массами боли.

Рассвет. Лучи, пронзив тяжёлые тучи, на мгновение отразились в его зрачках, вспыхнувших пламенем.

Синие и красные полосы татуировки исчертили кожу вдоль и поперёк, словно эполеты на плечах генерала, и визжа указывали, кто есть их обладатель. Скоро новый год, восьмидесятый в его жизни. Старик закрыл веки, скрываясь от первых лучей солнца. Он любил эти мгновения вечности, касающиеся его души. Он тоже чувствует тепло.

Мысли. Они не дают заснуть, напоминая о себе кровавыми снами. Пламя опустошает Землю. Вода гасит Пламя. Ветер раздувает пожары. Тысячи веков за спиной, тысячи сражений и смертей. Великая нация, величайшая со времён Будды, умирает. Превращаясь в театр кабуки. Некогда люди падали в обморок, если слышали об этих великих воинах.

Ночной клан был создан много веков назад, и во главе его всегда стояли четверо избранных, были известны имена только троих из них: Хоно, Суи и Рикку. Четвёртого Кадзи не видел никто и никогда. Такая уж традиция существует у тех, для кого лишь их закон – и образ жизни, и метод поведения в обществе. И способ существования.

Хоно – пламя, отвечал за внешние дела, не касающиеся внутренней жизни клана. Он завоёвывал новые земли и вербовал новых людей в интересах дела и памяти предков. Хоно. Он был полон надежд и желаний. Он был силой, с которой считался мир. Ему поклонялись и уважали. На него молились и его именем прикрывались от страха. Жизни Хоно могло хватить на десяток его жизней. Он был ему как сын, которого потерял очень давно. Но сейчас чёрное покрывало смерти накрыло его с головой.

Это карма потешается над ним.

Горестную весть принесли иероглифы, нарисованные на свитке из рисовой бумаги, свёрнутого в трубочку. Он развернул его, уже зная, что на том написано. Таких слов на своём веку он повидал множество. Посмотрел на того, кто сообщил ему о его смерти. Увидел перед собой испуганные глаза и бледное лицо послушника. Нет, он не виноват, и его смерть не вернёт к жизни Хоно.

– Хаджимэ, – все находившиеся в зале замерли в поклоне. – Будда испытывает нас, братья. Будда посылает нам знак. Знак смерти. Это предупреждение. Будьте готовы к войне и отправьте свиток Рикку.

Его голос, всё ещё могучий, разнёсся по залу и, отразившись от стен, влетел в уши каждого, стоявшего перед ним послушника, заставив ниже склонить головы в поклоне.

Пусть Рикку почувствует, ему, отвечающему за внутреннюю жизнь клана, это важно знать. Огонь пожирает Землю. Но Земля ищет спасения. Нельзя допустить вражды внутри клана. Но Хоно уже нет. Он был убит. Снова междоусобица? Нет ничего страшней этого явления. Если это так, мы доживаем последние дни.

Нет одного из четырёх – Кадзи, того, кого никто никогда не видел. Значит, только двое впредь будут принимать решения. Суи и Рикко. Новый симицу–ин. Тайный Совет.

Мало. А если не договоримся? Стоит ли тогда жить Рикку?

Мысли. Они, как стрелы, выпущенные из лука. Каждая приносит боль. Старик подумал, что не стоит мчаться через весь город, чтобы сообщить дурную весть третьему по значимости кумитё. Лучше по–современному. По телефону. Раньше вести передавали непосредственно изо рта в уши. Сейчас всё не так.

– Ты! – позвал он, махнув рукой.

– Да, всемогущий, – молодой мужчина в чёрном доги возник перед ним, словно материализовался из окружающего воздуха, склонив перед ним голову.

– Возьми мобильный телефон и свяжись с Рикку. Передай страшную весть. Скажи, что Хоно не с нами.

– Да, господин.

Подумал ещё немного. Взвесил все доводы «за» и «против». Просчитал, как это он делал всегда, возможные потери от ошибочных решений и наконец произнёс:

– Набери его и дай мне телефон. Сейчас, – послушник практически мгновенно набрал номер и, заслышав ответ, передал трубку Великому Суи.

– Голос Будды в твои уши. Хоно по дороге в Западный рай.

Затем величаво передал трубку послушнику.

– Пригласи его. Мы по душам поговорим здесь, у меня. Хиро!

– Здесь, господин, – ещё один мужчина с глазами, острыми как сай – заточенные трезубцы, склонил перед ним голову.

– Найди того, кто это сделал. Найди его. Найди того, кто убил Хоно. Найди и покарай. Так, чтобы не только он, но все его предки почувствовали силу нашей воли. Покарай, чтобы он до самого последнего мгновения осознавал причину своей смерти. И молил о ней. Найди всю его родню и убей. Всех до единого.

В чёрном стекле сотого этажа небоскрёба, отражающем лицо немощного старика, облачённого высшей властью, сверкнули две искры, там, где располагались глаза, глядя в которые можно было ослепнуть.

Хиро поклонился и попятился в сторону двери, не поднимая головы, и казалось, что он не идёт, а плывёт над поверхностью, так лёгок был его шаг. Хиро был его внуком. Самым любимым, самым желанным. Внуком, которого ждала великая судьба. Он взглянул на него, отметив сильные плечи, узловатые руки и стройное тело бойца, для которого не существовало преград. Хиро делает то, что другим неподвластно. Хиро – величайший из великих воинов клана.

Старик Азуми – по прозвищу Великий Суи – восхищённо посмотрел на удалявшегося Хиро. Если кто и сможет остудить его душу, то лишь он, подумал старик.

Более четырёхсот лет назад, в период Момоямы, раздираемая внутренними войнами Япония, наконец, обрела правителя, способного объединить страну. Токугава карал отступников, благоволил кокудзинам – преданным соратникам. Кровь уже не так обильно орошала землю, позволяя её возделывать. Трупы были закопаны. Мечи переплавлены. Возрождалась торговля.

Хотя по дальним дорогам ещё бродили разбойники, но было их не так много, и были они не столь искусны в фехтовании, как самураи Бокуфу, мечами наводившие порядок. Кланы ночных воинов планомерно уничтожались, их деревни предавали огню, а немногочисленных послушников вырезали.

Ронин Сакэси Фудзимая был искусным фехтовальщиком из Осаки и столь же искусным политиком. К тому времени его именное поместье, разрушенное Токугавой, было предано огню. Но ему удалось, кого принуждением, кого хитростью, заманить в свой небольшой отряд, который нашёл прибежище в деревне Кига среди гор, добраться до которой не представлялось возможным. Клан разрастался. Со временем к нему прибилось несколько отшельников–самураев, как и он – ронинов, ставших фундаментом Игати–гуми, получившего это название спустя триста лет.

На бакуфу – военном совещании клана приняли решение о децентрализации власти, поставив во главе четырёх человек. Самых достойных. И назвали их: «Хоно» – пламя, «Суи» – вода, «Рикку» – земля и «Кадзи» – ветер. Если первые трое выбирались членами клана, то последний – Кадзи – самый главный, чьё решение не обсуждалось, и ставилось выше первых трёх, передавалось по наследству. Самому лучшему, который признавался лично держателем символа. И назвали группу четырёх – тайным Советом – Симицу–ин.

За прошедшие более чем сто лет, только трое удостаивались высшей чести называться Кадзи, но имена их были скрыты от остальных членов общества. И ни разу мнение Кадзи не ставилось в противовес мнениям остальных членов Сумицу–ин. И так должно было быть ещё сто лет, но мир меняется слишком быстро, и сейчас, одному из вождей требовалась помощь другого вождя. Менее значимого, но важного для принятия совместного решения.

Бросивший все свои дела, впрочем, какие под утро дела, Томинари Оши примчался в резиденцию клана, чтобы почтить смерть одного из великих кумитё вместе с первым по значению вождём Игати–гуми. С вечера ему не спалось, и теперь он понял причину этого. Хотя смерть Хоно не была для него неожиданной, ибо он предчувствовал её, сей факт нанёс его мироощущению непоправимый ущерб, от которого ему ещё долго придётся восстанавливаться. Поэтому ехать было надо.

Старик Суи окинул взглядом огромного Рикку, когда тот пересёк зал и склонил перед ним голову.

– Томинари, – убит наш брат, – старик медленно произнёс слова, которые держал в голове с того самого момента, когда решил пригласить к себе Рикку, – Ты ничего не хочешь мне сказать?

Под острым взглядом старика теряли сознание многие сильные люди. Но сидящий напротив собеседник даже не повёл бровью.

Томинари Оши, третий по значению кумитё клана, огромный и сильный как слон, покачал головой, не собираясь расписываться в собственном приговоре. Он, как и босс всех боссов, был потрясён смертью одного из братьев, входивших в тайный Совет. Он, как и старик Азуми, сидящий напротив него, был сражён новостью настолько, что на мгновение потерял дар речи. Эта новость в ближайшее время станет главной на всех телевизионных каналах страны.

Но он чувствовал, что что–то вокруг происходит, значение чего объяснить не мог, поэтому смерть одного из Великих Четверых была предсказуема, хотя ему лично хотелось, чтобы она догнала не Хоно. Но тут, как говорится, с Аматерасу не поспоришь.

А пока он видел, насколько пристально наблюдает за ним старик. Нет. Он в этом деле ни при чём. Но если он неповинный, то кто сделал то, о чём он мечтал в течение многих лет? А если старик его проверяет, и Хоно жив? Но и ему его разведчики донесли страшную весть, а вот теперь и Азуми говорит, что Хоно не с нами. И что делать дальше?

– Для меня скорбная весть стала такой же неожиданностью, как и для вас, – он склонил голову в поклоне, смотря на дубовый пол зала, выразив, таким образом, все свои чувства.

Старик внимательно осмотрел затылок Томинари Оши, словно увидел впервые, заметил, как тот прячет глаза. Почему? Хотя, и это старик понял практически мгновенно, собеседник был так же сражён новостью, как и он. Впрочем, не как он. Возможно, Томинари узнал раньше. Но это естественно, иначе он не был бы одним из избранных.

С другой стороны, а если это он? Если это его работа, грязная, как дерьмо, в которое превращается всё, к чему прикасаются его руки? Но почему именно сейчас он привёл свой план в действие? Не было времени раньше. Нет…. Всё–таки не он. Одному ему не вытянуть. Безусловно, думать Тиминари об этом мог. Думать никому не запретишь, но переступить грань вряд ли. Хотя такой человек, как Томинари, может сделать что угодно. Даже убить собственную мать ради выгоды. Чего ему не хватает? Власти? Так он ею полон, как пиала с чаем, стоящая перед ним.

В чём может быть его выгода?

– Всех своих врагов Хоно знал, и каждого посетил на кладбище. Цинь Бао? – сквозь раздумья услышал задумавшийся старик голос Томинари Оши.

Он словно очнулся ото сна, возвращаясь в этот мир из мрака сновидений.

– С триадой у нас соглашение. Мы не лезем к ним, они минуют нас. Китаец всегда держал слово, – старик покачал головой, выражая свои сомнения, стоящие на древних принципах уважения внутри одного сословия, понятные лишь ему.

Хотя Томинари Оши в раздумье и покачивал головой, прикидывая так и эдак достоверность скоропостижной смерти Хоно, он всё чаще в своих умозаключениях приходил к мнению, что эта возможность приближалась к нулевой отметке. Хотя факты и говорили об обратном, ему казалось, что сидящий напротив старик играет с ним в прятки, пытаясь выяснить его отношение не только к смерти Хоно, как к одному из вождей клана, но и как к человеку. Впрочем, как человек он у Томинари Оши вызывал только одно – презрение. И если его мысли станут доступны старику, то они должны его пугать.

Но не пугали, а рождали новые.

Кто и зачем это сделал? Он абсолютно не понимал этого, хотя, в глубине души, и грешил на Суи. От него можно было ожидать всё что угодно. И тогда он посмотрел в его глаза, и, лишь коснувшись взглядом его зрачков, понял – не он.

– Инспектор, ведущий расследование, как мне передали из полиции, рассматривает возможное самоубийство Хоно.

– А ты сам в это веришь?

– Нет. Такой человек самоубийство не совершит. Он один из нас. Он Великий. Так не уходят.

Глыба мышц и жира заколыхалась от возмущения. Не напускного. Настоящего. Реального. Это видел старик. Это нельзя спрятать за стеной предательства.

– Возможно что–то изменилось. Узнай, если я неправ, – услышал Томинари Оши голос старика Азуми сквозь поток своих размышлений.

– Да, старший брат.

– А вьетнамцы. С ними у нас тоже было недопонимание. Ван Туан, хоть и брат нам, но двоюродный.

– Но его разрушил Хоно. Вы знаете.

– Верно. Всегда проблемы с родственниками, особенно с дальними.

Старик Азуми замолк, словно молчание могло подсказать ему истину, которая раскроет перед ним двери к пониманию. Затянувшуюся тишину разрушил кумитё Рикку.

– Может, кто–то из своих? Вы знаете, он многим не нравился.

Правда, которая была произнесена, напоминала серную кислоту, касаться которой никто не хотел. Это была невыносимо тяжёлая ноша, которая должна была когда–нибудь упасть к их ногам.

– Тебе, например….

Томинари Оши вздрогнул, но вида не подал, пусть старик воспримет дрожь за страх. Он это знал. Тому нравится видеть испуганные лица. Пусть насладиться. Немного ему осталось. Огонь подозрений можно залить водой или засыпать землёй. Надо что–то сказать. Но не было слов, особенно в ответ на необоснованные обвинения. Они наносят самые тяжёлые травмы. И тогда, насколько можно искренней, он парировал стрелы, направленные в его сердце, понимая, что именно сейчас нужна была правда, какая бы горькая она не была.

– Да. Мне, – чуть с вызовом проговорил Томинари. – Люди нашего уровня так себя вести не могут. Честь, не мне вас учить, превыше всего. А у него на уме были лишь бабы да алкоголь. Об этом я и ты знаем, вот только ты потакал ему. Кроме того, он употреблял наркотики. Думаю, что и это тебе известно. Мне кажется, что где–то на этом пути он поскользнулся. Не всем нравятся вожди, ставящие себя выше нашей морали.

От его тяжёлого взгляда даже старику Азуми стало не по себе. Он понял намёк так, как хотел его выразить собеседник.

– Верю. Но ты прав. Возможно, постарался кто–то из своих. Но уж слишком грубо…, – и тут он замер, словно в эти мгновения его отпустила лёгкая, как пёрышко, боль, которую он испытывал последние несколько часов. С того самого момента, когда ему сказали о смерти второго по значению кумитё. – А если это желание нас запугать? Если это послание всем нам? Предупреждение…. Его же не просто убили. Заставили умереть.

Старику нельзя врать, поэтому Томинари Оши тихо произнёс.

– Знаю.

– У кого найдутся сила и мужество сделать это?

Впервые за все время разговора со стариком Азуми Томинари Оши с уважением взглянул в матовые глаза собеседника. Этого он не планировал произносить. Эти слова были сказаны спонтанно, от сердца. В них было скрыто его истинное отношение к Хоно. Хотя его догадки покоробили сознание, ему были понятны слова старика. Глубоко в душе он понимал, что Азуми прав. Но эта правда была разрушающая, как ураган, вырывающий деревья с корнями.

– Но кто–то объявил нам войну? – задумчиво проговорил Азуми–сан. – Убить Хоно означает только одно. Война! «Ибо смерть одного означает смерть всем», процитировал он свод Закона клана.

– Если кто и посмел её начать, то начали бы с вас, старший брат. Лишив нас головы, остальное – дело времени. Искать надо в другом месте. И самое главное – понять причины этого шага. У нашего брата было много врагов, но не больше, чем у меня или у вас. Но мы–то живы.

– Ты знаешь, брат Томинари, наш клан существует века. Более двухсот лет назад, когда все считали, что разделались с нами, старейшины решили во главе воинства поставить четырёх человек, которые правили бы мудро, возродив былое величие. Я помню одного из них. Это был великий воин и великий человек. Он был моим дедом. Я принял его бремя на себя.

Ты, как и Хоно, был выбран уже мной для великих дел, и оба оправдали мои ожидания. Но в семье есть ещё один человек, о чьём присутствии тебе известно. Я не знаю его, впрочем, как и ты. И Хоно его не знал. Он стоит над всеми нами. Он регулирует и управляет нами. Он помогает и унижает нас. Имя ему – Кадзи – ветер. И если кто из нас позволит себе оступиться, он обязательно будет рядом. Возможно, это дело рук Кадзи. Но когда–то дед возложил на меня бремя избавиться от него. И мне почти удалось это.

– Четвёртый кумитё, – медленно прошептал ошарашенный откровением собеседника Томинари Оши, – вы решились на убийство четвёртого кумитё?

– Тридцать пять лет назад. Так решил Совет, не я.

– И всё это время молчали?

– Я выполнил свою миссию, возложенную на меня Ками. Но смерть Хоно перечеркнула надежды на будущее, – старик сжал губы так, что они побелели.

– Но кто он, этот четвёртый, как его узнать? Что всем нам делать, если это действительно его рука коснулась жизни Хоно?

– Кадзи. Его нельзя увидеть, только услышать и увидеть результаты его деяний. Возможно, мы правы. И Хоно был погашен Ветром. И будь Хоно велик, Кадзи лишь увеличил бы его мощь. Но он его потушил.

И тут старик настолько яростно взглянул на собеседника, что у того по спине пробежали мурашки.

– Словно это ты помог ему в этом, – донёсся до его сознания его хриплый голос, выстреливший в него сгустком такой ярости, что защипало в глазах.

Томинари Оши второй раз за последний час побледнел, чувствуя, как его лица коснулась смерть. Но ему хватило сил ответить на подозрения старшего брата.

– Брат Суи, мне не было нужды избавляться от брата Хоно, и мне неизвестен Кадзи.

Вспышка бешенства сменилась благоразумием, словно на головешки былого костра плеснули ведро воды.

– Знаю. Поэтому и спрашиваю. Но если у тебя есть что–то, в чем я не у дел, то сейчас самое время об этом рассказать.

Но Томинари Оши молчал, раздавленный подозрениями и не решаясь высказать сомнения, чем заставил поколебать веру в свою искренность у старика Азуми, по слухам, способного выявить предателя лишь одним взглядом. Но на этот раз ему удалось выдержать силу давления его зрачков и не отвести своих глаз.

– Мне хотелось бы оставить вас одного, – Томинари Оши в который раз склонил голову перед Великим Суи, осознавшим, что всё, что он хотел сказать, уже сказано. И дальнейший разговор мог превратиться во взаимные упрёки. Тогда тот кивнул собеседнику, который поднялся из–за стола и, ещё раз поклонившись, вышел из зала мимо пристально смотрящих на него послушников.

Старик думал, прикидывая варианты, но ни в одном из них не представлял себе, что Томинари Оши способен отдать приказ убить второго по статусу кумитё или самому сделать это. «Нет, – думал старик, – он на такое не способен, и не потому, что слаб, а потому, что Хоно сильней. Значит, надо найти того, кто сильней Хоно. Но кто мог быть его сильней?»

Спустя час после ухода Томинари Оши Азуми Суи шаркающей походкой подошёл к сейфу «Зуми» тридцатых годов, с бронированными стенками, способными выдержать прямое попадание снаряда, закрываемому системой ключей с шифром из пяти редукторов и набрал код.

Дрожащей рукой вынул из чрева сейфа пакет, в котором хранились фотографии. Та, что он искал, лежала поверх остальных. Чёрно–белая, приклеенная на картон, с изображением крупного мужчины и невысокой, хрупкой, женщины, держащей на руках младенца, датированная августом 1979 года.

Он долго смотрел на неё, словно пытался понять смысл чуть заметной улыбки женщины, смотрящей в объектив камеры. Перечёркнутые грифелем карандаша лица вызывали в нём трудно передаваемое презрение, вновь, как и тридцать пять лет назад, коснувшееся оголённых окончаний его нервной системы. С трудом оторвав взгляд от покрытого паутинкой изломов старого фото, он медленно, ни к кому не обращаясь, прохрипел, словно раненый волк, издыхающий от пули охотника.

– Неужели ты не подох?

Таро Ямада

Дождь поливал Токио, выбивая барабанную дробь из крыш, скрывая Фудзияму от пристального взгляда полуночного путника, заблудившегося в лабиринте старого города. Он постоянно оглядывался. Ему казалось, что кто–то скрывается в темноте, за спиной. Это заставляло напрягать зрение. Страх продолжал кусать его с тех самых пор, как он потерял того, за кем обязан был присматривать ценой своей жизни.

Тревожные гудки океанских лайнеров раскалывали тишину, объявляя об их прибытии. Тяжёлые тучи касались земли, срывая авиарейсы аэропорта Нарита, заставляя кутаться в пледы немногих туристов с континента, застрявших на островах до окончания муссона. Путник спешил так, как никогда в жизни, и даже возраст не мог быть причиной его опоздания.

К зданию, у которого его ждали, он подошёл в кромешной темноте, мокрый от ливневого шторма и замёрзший, словно попал в центр Антарктики.

– Господин, – позвал голос в тот самый момент, как его обладатель рассмотрел его в темноте. Этот голос, принадлежащий женщине лет двадцати, проскользнул сквозь сплошной поток водяных струй и достиг его ушей.

– Говори….

– Он в доме. Один. Вместе с ним охрана. Диски прячет в своём сейфе, открыть который не представляет труда. Если вы позволите…

– Нет. Тебе – нет. Ты только наблюдаешь и сообщаешь мне.

Путник подошёл ближе к женщине, стоявшей в накидке из водонепроницаемой ткани, и ещё раз весомо повторил.

– Ты только наблюдаешь. Кого он послал шпионить к Хозяину?

– Мне не удалось узнать, но думаю, что это тоже женщина, – она замолкла на несколько секунд, но тут же продолжила, – или мужчина.

– Так мужчина или женщина? – грубо настаивал на искренности путник, одетый во всё черное. На нём была такая же, как у собеседницы, накидка из водоотталкивающей ткани.

– Дайте мне три дня, господин. Я выясню.