Гримёр

Глава 1

Вы когда-нибудь задумывались о том, как именно умрёте? Что случится с вами незадолго до того, когда вы испустите свой последний вздох? Я думаю об этом постоянно. Каждый день, когда вижу на своём столе нового покойника – от маленькой иссохшейся старушки, умершей в одиночестве от инсульта, до юной девушки, совершившей роковой и последний шаг из-за неразделённой любви. Видя их бледные, лишённые жизни лица, не всегда умиротворённые и привлекательные, я всегда с интересом просматриваю их заключения о смерти – и передо мной сразу предстаёт полная картина: я знаю не только, как они умерли, но и зачастую – как жили за несколько месяцев до смерти. А как это будет со мной?

Возможно, мой вопрос покажется вам странным, но спешу вас расстроить: все мы так или иначе умрём, поэтому попытка не думать о смерти – это просто избегание неизбежного. Ведь когда-то все ваши важные события, будь то свадьба, или рождение ребёнка, или даже повышение на работе, которое, казалось, никогда вам не светит, тоже казались далёкими, но всё это с вами случилось. Случится и смерть.

А поскольку это событие для всех нас необратимое, почему бы не пофантазировать? Предлагаю начать сначала. Итак, как бы вы хотели умереть?

Я, например, хочу, чтобы это непременно случилось осенью – лучше в октябре, пока земля не такая промёрзлая, а солнце уже не так истошно палит. Может быть, я разобьюсь в ДТП, или умру от сердечного приступа во время одиночного прыжка с парашютом, или даже меня затопчет стадо бегемотов в далёкой Африке. Во всяком случае, я надеюсь, что это случится не банально и последним моим пристанищем станет не обшарпанная больница с уставшими от недосыпов медсёстрами. Если говорить начистоту, то умереть мне хочется в цивилизованных странах, потому как в южных с бальзамированием серьёзные проблемы. Говорю не просто так: однажды мне пришлось гримировать разбившегося на параплане сорокалетнего мужчину, который из-за проблем с документами две недели пролежал в морге Таиланда – его лицо цвета сливы я не забуду никогда. Этот неудачливый турист изрядно потрепал мне нервы и стоил десяти часов жизни, прежде чем я смогла выдать его тело родственникам. Но вернёмся ко мне.

Гроб с моим телом погрузят в катафалк и отвезут на самый дальний край Москвы – чтобы сжечь в печи при тысяче градусов. На поминках люди не будут плакать (я обязательно пропишу это в своём завещании, которое уже начала составлять), зато будут улыбаться и вспоминать дни, когда мы были вместе, а потом посмотрят видеоролик, который менеджер ресторана торжественно включит на экране. В нём окажусь я, красивая и сочувствующая, потому как я-то уже отмучалась, а моим гостям только и остаётся, что неизвестность. Зал будет украшен десятками шаров, на стене будет висеть мой счастливый портрет, а музыка будет греметь на всю так, что проходящий мимо маленький мальчик будет уверен, что здесь отмечают чей-то день рождения, и непременно попросит такой же у родителей. Это будет счастливый день – день моих похорон. И я уже в деталях знаю, какой он будет. Не знаю только, когда и отчего всё-таки наступит моя смерть. К сожалению, пока не знаю…

– Ксюх, тебе долго еще? – мужской баритон, зазвучавший позади, заставил меня вынырнуть из своих мыслей. Я оглянулась и увидела у двери Егора. Его серо-голубые глаза вопрошающе смотрели на меня. Я взглянула на время и поняла, что и правда замешкалась: через пять минут тело уже должны выносить, а оно до сих пор у меня в кабинете.

– Дай минутку.

Егор кивнул и закрыл за собой дверь. Что мне в нём нравится, так это то, что он никогда не торопит, даже когда я прилично выбиваюсь из графика. Либо понимает, насколько важно качество в моей работе, либо по какой-то причине сам соотносит себя с искусством. Не из-за курсов ли акварельной живописи, на которые пару раз сходил год назад? Подумав об этом, я улыбнулась, поправляя покойнице платок на голове, а потом сбрызнула ей на запястье её любимые духи – последний штрих, про который никогда не забываю. Как и про фото напоследок. Я достала телефон и отошла на два шага назад – дома еще раз полюбуюсь на проделанную работу, – а потом быстрым шагом отворила дверь кабинета. В него тотчас же вошёл Егор, чтобы увезти каталку с телом и переложить его в гроб.

– Что-то долго ты с ней.

– Не хотела, чтобы она была похожа на фарфоровую куклу.

– Снова рак?

Я кивнула, сняла перчатки и начала складывать бесконечные тюбики с косметикой в чемоданчик. В последнее время раковых больных к нам попадало действительно больше обычного – и отнюдь не из-за экологии, как многие думают, а благодаря покупке нашей больницей нового оборудования: теперь все сложные пациенты стекаются в наш район и как следствие – попадают на мой стол. Работать с ними сложно. В двадцать женщины выглядят, как в семьдесят, а мне нужно привести их в прижизненный вид – такой, чтобы родственники не просто не отшатнулись, увидев покойницу, но и подумали, что она мирно спит. Обычно для этого я прошу принести фотографию умершего или две – для наглядности. В этот раз впервые потребовалось пять, даже пришлось проштудировать соцсети. За время болезни тридцатидвухлетняя женщина до неузнаваемости изменилась. Могла ли я знать, что когда-то буду заниматься такими сложными случаями? Я, девчонка из обычной семьи, которая когда-то приехала в Москву без копейки в кармане? Я оглянулась. Егор уже успел выдать тело и теперь снова оказался здесь. Сидел на стуле и крутил в руках баночку с воском, который месяц назад я купила на выставке. Эксклюзивная и очень дорогая штука.

– Хочешь, подарю?

Егор посмотрел мне в глаза, брови непонимающе взлетели вверх.

– Издеваешься?

– Почему сразу? Вдруг это твоё призвание.

– Не все санитары должны быть танатопрактиками.

– Не все. Но если ты в их числе?

Я подмигнула, захлопнула чемоданчик и, сняв с вешалки мою любимую и поэтому уже сильно потёртую косуху, направилась к выходу.

– До завтра, – услышала я позади себя голос Егора. И тут же кивнула в ответ.

Мой конь ждал меня на парковке. Новенький, ещё совсем не объезженный, с красивым номером 0666 и аэрографией «брызги крови» на чёрной поверхности, он сильно отличался от своих чёрно-бело-серых соседей – унылых легковушек. Я сняла с ручки шлем, провела рукой по иссиня-чёрным волосам, торчащих ирокезом из его макушки, и быстрым движением надела его на себя. Сегодня у меня было явно хорошее настроение, и душа просила покататься с ветерком. Я не могла ей отказать, да и не хотела: иначе для чего я купила четырёхцилиндровый мотоцикл?

В следующее мгновение рёв мотора оглушил тихую улицу больничного городка. Я ехала мимо побелевших от горя родственников, плачущих младенцев, тяжёлых больных, счастливых новоиспечённых родителей… Все их переживания и чувства казались мне неважными и смешными. А ещё через несколько секунд я набрала скорость и, обгоняя поток машин, оказалась на одной из самых оживлённых улиц города. Ну что, сколько мы сегодня с тобой выжмем? Только подумав об этом, я увидела, как светофор предостерегающе загорелся красным, но мне было уже всё равно: была только я и дорога. Стрелка на спидометре взлетела, я уже не ехала, а плыла по дороге, и все мои мысли остались далеко позади.

Сегодня хороший день, чтобы умереть. Но моё время пока не настало.

Глава 2

Кассирша с неудачно осветлёнными, желтоватыми волосами удивлённо посмотрела на меня. На мгновение мне даже показалось, что у неё лопнул сосуд в глазу. Неудивительно: я только что спросила её профессионального мнения, подойдёт ли этот тон помады для покойников. Сначала она улыбнулась, подумав, что я пошутила, но не встретив улыбку в ответ, молча уставилась на меня, после чего буркнула «не имею представления» и принялась молча пробивать оставшиеся товары. Знаю, не слишком удачная шутка, но она сама виновата: слишком много разговаривала и приставала с расспросами. В этом магазине я «отовариваюсь» постоянно: декоративная косметика часто идёт в ход, к тому же она не такая дорогая, как танатокосметика. Прежние продавцы этого магазина давно привыкли ко мне, но новенькие всё ещё шарахаются, а я, как всегда, не могу промолчать. Приятно смотреть, как удивляются люди, когда узнают, кем я работаю.

Обычно реакция всегда одинакова. Первые эмоции – сомнения. Они просто не верят тому, что услышали, и переспрашивают. Когда я повторяю, они смотрят в упор – стараются понять, шучу я или нет. Но я серьёзна, и это сбивает их с толку. И только спустя минуту до их сознания доходит: это не шутка. Вот тут-то и начинается самое интересное. Вопросы. Обычно их сразу бывает много. Среди наиболее частых – почему я выбрала эту профессию. Вроде вопрос звучит просто, но за ним кроется нечто иное: они хотят знать, что именносо мной не в порядке. Ведь как может двадцативосьмилетняя девушка по своей воле выбрать профессию, где ежедневно приходится сталкиваться со смертью? Конечно же, что-то не так с ней самой. И здесь, вероятно, они правы. Меня действительно всегда привлекала смерть. Так было с самого детства, сколько себя помню. С тех пор как я впервые побывала на похоронах. Мне было шесть или семь, когда в деревне, где мы с мамой жили, умерла женщина. Обычная одинокая старушка, которую не замечаешь, пока она живёт по соседству. Мама не хотела брать меня на похороны, но оставить было не с кем. А может, я сама напросилась – точно уже не помню. Зато отлично помню своё удивление, когда увидела обстановку в доме покойницы. Занавешенные зеркала, гвоздики и люди. Много, очень много людей. Они сидели у забора, стояли в дверях, толпились в коридоре. А ещё помню запах. Этот сладковато-приторный запах, который теперь ни с чем не спутаю. Женщины в чёрных платьях, с чёрными лентами в волосах, нервничая, заходили в комнату, а выходили, утирая платками слёзы.

– Что они там делают, мам? – спросила я.

– Тссс, – сказала мама. Она очень не любила привлекать к себе внимание. – Они прощаются с бабой Валей.

Прощаются? Как прощаются? И почему она не выйдет сама? Сколько лет прошло, а я до сих пор помню все эти вопросы у себя в голове и до сих не понимаю, почему мама так и не объяснила мне всю суть похорон. Даже спустя много лет, уже живя в Москве и работая ритуальным агентом, я постоянно видела, как от детей скрывают смерть родственников, стараясь завуалированно объяснить, что с ними стало: «ушли к богу», «улетели на небо», «стали ангелами». И редко кто скажет прямо: «Умерли». А ведь именно это и надо сказать маленькому человеку, чтобы внести в его голову ясность. Не пугать, но объяснить. Чтобы не жил надеждами, не ждал возвращения любимой бабушки с небес, не позорился перед одноклассниками, в конце концов. В тот день мне так не сказали, что делает баба Валя в комнате и как с ней прощаются, поэтому я решила узнать сама. Дождавшись, пока никто не видит, я подошла к двери, где лежит покойница, и тихонько проскользнула внутрь. Совсем не такое я ожидала увидеть. Старушки в комнате не было, зато её комната со старой мебелью и цветастым ковром на стене приобрела какие-то таинственные очертания. Было очень тихо, через плотные занавески пробивался свет, а в центре комнаты, словно ореол поклонения, стоял на трёх табуретках деревянный гроб. Я медленно подошла к нему ближе. Да вот же она, баба Валя! Вот её платок на голове и тонкие морщинистые руки! Они крепко сцеплены на груди в замок – держат крест. Но больше всего меня поразило лицо. Белое, безжизненное, словно слепленное из воска. Словно она стала куклой. Я не удержалась и взяла бабу Валю за руку. Холодная тяжёлая рука! Я начала рассматривать её. В этот момент в комнату вошли женщины.

Ну а потом были осуждающие взгляды за спиной, перешёптывания и, конечно же, разговор с мамой, из которого я узнала, что сделала плохо и дотрагиваться до покойницы ни в коем случае нельзя. Слухи по деревне расползаются быстро. Вскоре о моём невинном жесте узнали соседские дети, а они, вы знаете сами, бывают очень жестоки. Иногда я думаю, что в травле, которой я позже подверглась в школе, частично виновата я сама: я не только не опровергала прозвище, которое мне дали – «некрофилка», но даже подогревала эти разговоры. Одевалась в чёрную одежду, ни с кем не общалась из сверстников, – в общем, выбрала путь одиночки. Но об этом позже.

Второй самый частый вопрос касается моих чувств. Звучит он примерно так: «А что ты испытываешь, когда прикасаешься к телу?» Все ждут щекочущих нервы подробностей, но, поверьте, рассказывать здесь абсолютно нечего. Свою профессию я сравниваю с ремеслом художника. Он создаёт своё произведение на холсте, я – на теле. Вот и вся разница.

Ну а как же, продолжают они, если покойник – молодой человек или девушка? Ребёнок, в конце концов? Неужели ты не испытываешь к ним ни малейшей жалости? После этого я и сама начинаю задумываться: а вдруг со мной и правда что-то не так? Ведь, по большому счёту, мне действительно всё равно, кто передо мной. Я не разделяю своих пациентов ни по полу, ни по возрасту, ни по религии. Для меня все равны. А что касается детей, то я просто не имею права ставить свои чувства выше чувств родителей. Всё, что от меня требуется – это хорошо выполнить свою работу. Только так я смогу помочь родителям в их горе.

Обычно после этого вопросы прекращаются, и я могу наконец-то сменить тему. Но ещё долго я буду ловить на себе взгляды. Всё-таки странно устроен человек. Его привлекает то, что больше всего пугает.

Домой я вернулась в половину седьмого. Скинула рюкзак и поплелась на кухню, чтобы ещё раз удостовериться, что в моём холодильнике ничего нет. Я перестала готовить ещё полгода назад – когда разошлась с Кириллом. С тех пор в моей жизни не было ни постоянных отношений, ни готовки. Эти оба факта меня, несомненно, радовали.

Я устало рухнула в большое ротанговое кресло – единственный предмет мебели в этой квартире, который принадлежит мне – и огляделась. Поцарапанный ламинат цвета венге, жалкие обои в цветочек и натяжные двухуровневые потолки. Всё в лучших традициях безвкусицы. Но особенно добивает стоящий в углу комнаты советский шкаф – настоящая махина, которую и втроём-то не сдвинуть с места. Впрочем, зачем отправлять на помойку то, что может сгодиться для съёмной квартиры? Наверное, именно так думают арендодатели, у которых я снимаю жильё. За двенадцать лет в Москве я уже сменила более пятнадцати мест жительства (я уже просто сбилась со счёту) и иногда жила в таких халупах, что и деньги-то за это брать было смешно. Но, какое бы ни было, это всё-таки жильё в столице, поэтому ценник всегда заоблачный. Когда я съезжала от Кирилла, то пообещала себе, что эта квартира станет последней съёмной в моей жизни. Мне нужен собственный угол, куда я буду приходить и не бояться, что меня снова выгонят на улицу. Осталось только скопить денег хотя бы на первоначальный взнос.

Я достала из кармана смартфон. Тридцать два непрочитанных сообщения, и все они – в общем чате санитаров морга, где мы обмениваемся новыми заказами на выезде. Я давно перестала выезжать на такие сходки – слишком скучно, правда, иногда попадаются довольно интересные случаи. Например, пару месяцев назад я летала в Италию, чтобы привести в прижизненный вид маму одной очень известной российской певицы. Тогда за ночь я заработала больше трёх тысяч долларов, однако и усилия приложила колоссальные: маникюр, педикюр, эпиляция, мытьё головы и, конечно, лицо. С ним возни получилось больше, чем я ожидала. Я бегло просмотрела сообщения в чате – ничего интересного. Обычное бальзамирование, за которое платят десять тысяч рублей. Но дело даже не в деньгах – они никогда не были для меня решающим фактором при выборе заказа. Я действительно люблю свою работу и потому интуитивно ищу сложные случаи, непосильные для других. Сложный заказ для меня – тот, где лицо в прямом смысле надо собирать по кусочкам. В основном, это мотоциклисты и жертвы аварий. Тяжёлая, кропотливая работа. Но всегда приятно знать, что делаешь то, с чем не каждый справится.

По квартире разлилось пение соловья, торжественно возвещая меня о том, что этот вечер я проведу не одна. Честно говоря, именно сегодня мне хотелось прямо противоположного. Встречи три раза в неделю с человеком, которого я едва знала, начинали порядком надоедать. И хоть мы строго соблюдаем все договорённости и не лезем друг другу в душу, но именно это и раздражает. Зная, что отношения никогда не будут чем-то большим, невольно задаёшься вопросом, зачем всё это нужно. Впрочем, разве не этого я хотела? Я сделала усилие, поднялась с кресла и подошла к двери. Ладно, пусть заходит, раз пришёл, а завтра скажу, что наши встречи на паузе. Не думаю, что он очень расстроится, он и фамилии-то моей не знает. Подумав об этом, я распахнула дверь. Но на пороге стоял вовсе не тот, кого я ожидала увидеть.

Это была женщина. Незнакомка.

– Извините, у вас не работает домофон… – женщина улыбнулась, обнажив идеально ровные белые зубы. «Виниры», – пронеслось у меня в голове.

– Я им не пользуюсь, – сказала я.

– Честно говоря, я тоже, – ответила женщина. – Вы же Оксана?

Я кивнула и внимательно на неё посмотрела. Лет тридцать, может, чуть больше. Длинные тёмные волосы небрежно убраны в пучок. Солнечные очки на макушке держат чёлку, давая рассмотреть бледное лицо с красными припухшими веками – такие бывают, когда человек много и сильно плакал.

– Извините, что я так, без предупреждения. Мне дали ваш адрес и телефон. Но я решила сразу прийти. Не знала, что ещё делать…

Я сразу догадалась, в чём дело. Сколько же я видела таких! Растерянных, измождённых, не знающих, что делать и куда бежать. Сидящих на одном месте или мечущихся в истерике, не в состоянии осознать, что всё уже кончилось и осталось только получить последнюю бумажку – документ, означающий, что назад дороги нет. Хотя, конечно, встречались и другие. Хладнокровные и расчётливые, с хитрыми, наглыми глазками, предвкушающие делёжку внезапно свалившегося наследства. Но она была совсем не из таких. По крайней мере, так мне показалось.

– Заходите, – сказала я и открыла дверь пошире.

Женщина вошла. По квартире тут же разнёсся запах цветочных духов.

– Давайте поговорим на кухне. Хотите чая?

– Что? – женщина растерянно на меня посмотрела.

– Чая. Зелёного. Это должно вас немного успокоить.

– Да… спасибо.

Я ушла на кухню наливать чай. Моя гостья разулась и проследовала за мной.

Глав