Дневник августа IV

Размер шрифта: 13

От автора

Наша жизнь состоит из атомов-мгновений – событий, мыслей, настроений, каждое из которых составляет, наполняет и изменяет человека и вселенную. Каждое мгновение сиюминутно: объективен ноль времени – прямо сейчас, сию секунду. Всё, что осталось позади, дополняется и гримируется опытом прожитого и пережитого, тенью прошлых жизней – включается вторая сигнальная система. Будущее – набор вероятностей, большей частью наши предположения, опирающиеся на опыт прошлого.

Дневник Августа IV – кадры и образы, попытки остановить, отразить мгновение, событие, мысль. Эти заметки – и стоп-кадры, и картинки прошлого, и, конечно, мечты и надежды. Поэтический слог дневника даёт автору относительную свободу в выборе формы, размера и рифмы, а читателю – абсолютную свободу восприятия написанного. Ретроспектива и хронология этих записей относительна, как и многое нас окружающее.

Сборник содержит пять глав, расставленных, на первый взгляд, в хронологическом порядке. Но ретроспектива и хронология Дневника – это скорее этапы, объединяемые не временем и местом, а условно именованными жизнями или эпизодами из параллельных жизней, проживаемых лирическими и не очень героями, объектами наблюдения, всеми, кто неслучайно оказался в поле зрения автора.

Наблюдатель объединяет устремления героев взглянуть на мир объективным взглядом свидетеля квантового перехода, а также найти себя между «…бездною неба и твердью земли…», «вторником и четвергом…», «…надо, хочу и могу…», ночью и рассветом.

Город М – это не место на карте, не железнодорожная станция. М – это одновременно и Многоликий Миллионный мегаполис и Малоэтажный Микрорайон, Мегавселенная и Метафизический лабиринт Минотавра, в котором каждый одновременно и герой, и злодей, и свидетель.

Пустыня – сюжеты и герои, обнаруженные автором в ходе затяжного путешествия в разных из двенадцати пустынь одиночества. Удалось ли героям, как и самому автору, найти выход из пустыни?

Город П – это жители и образы города Памяти юности, города Первой любви и города долгой зимы, города Предыстории, милые провинциальные пасторали.

Каждый следующий – почти дословно приведённая часть текстов одноимённого альбома группы «Машинист Дымов». Эти стихи стали песнями в результате интуитивного дополнения знаков пунктуации аккордами шестиструнной гитары и записи на магнитную ленту.

Наблюдатель

Улисс

Ты в раздумьях бредёшь… То смеясь, то в слезах
Обращаешься к вечным богам пустоты:
«Кто впустил в этот мир свет, любовь, боль и страх?»,
А в ответ снова слышишь: «Ты сам… Только ты…»

Посыпаешь свой чёрный надломленный хлеб
Белой солью семи неспокойных морей.
Уклоняешься встречных людей и судеб,
Обгоняешь попутных, шагая быстрей.

Ты испробовал несколько способов жить
Между бездною неба и твердью земли:
Против ветра идти, по течению плыть,
И сгорать от любви, и сжигать корабли.

Избегаешь зеркал – нет давно новостей
В отражениях, ждущих тебя за стеклом.
И в холодных глазах цвета будничных дней
Остывающий пепел лежит серебром.

И тебе всё одно, что аминь, что авось…
В череде ясных дней и дождей проливных
Благодарен одним ты за всё, что сбылось,
А за то, чего не было, помнишь других.

Ночь темна за окном, и ты встретишь рассвет
То ли трижды святым, то ли только на треть.
В список первых тебе был подарен билет,
Поднимай паруса, сделай всё, чтоб успеть!

Мотылёк

Мне тяжкий груз сомнений не знаком,
И самый дальний план мой – план на вечер.
Я налегке, свободным мотыльком
Порхаю не спеша судьбе навстречу.

Мне дважды не прожить вчерашних дней,
Проказы дежавю, по счастью, редки.
Не превращаю память в дом-музей
И не бросаю я в фонтан монетки.

Загадывать на завтра – суета,
Располагать – известно чья задача…
И рифма здесь какая-то на «та».
А я живу сегодня наудачу.

Проснулся утром, к вечеру не сдох,
И день прошёл, меня не искалечив.
Я говорю: «Спасибо тебе, Бог!»
Пусть, очевидно, этот цикл не вечен.

Ты всего лишь чёрная кошка

На пути в Изумрудный город
Перешла ты ему дорогу
Чёрной кошкой. Тебе под сорок,
А ему – за сорок немного.

Суеверия – чем не повод
На секунду остановиться?
И случайно среди знакомых
Обнаружить новые лица.

И не ты, и не он – ни с места,
Словно дух снизошёл, бесплотен.
Заунывная песнь норд-веста
Прервалась на высокой ноте.

И поверилось: это утро
Начинает новую эру,
Дан отсчёт с нулевой минуты
На тропинках пустого сквера.

И мольбою: «Замри, мгновенье!» —
Вдруг наполнился каждый выдох,
И взметнулось ангелов пенье
Над землёй, до того безвидной.

Пробужденьем убита сказка,
И замок на воротах рая…
Голос ангелов, тих и ласков,
Обернулся вороньим граем.

И пуста у судьбы ладошка,
И меж вами, как прежде, бездна:
Ты всего лишь чёрная кошка,
Ну а он дровосек железный.

И чуть-чуть не хватило веры,
И сфальшивил норд-вест в бемоле.
Посыпает дорожки сквера
Сонный дворник песком и солью.

Белое

Мой путь лежит меж каплями дождя,
Иду вперёд в толпе, в противотоке.
Тебя теряя, нахожу себя
И вновь ищу твой голос одинокий.

Но дождь не различает голоса,
Цвета не различает, впрочем, тоже.
Он лишь на миг смыкает небеса
И землю, сблизив бога и прохожих.

И имя мне неведомо твоё,
Цвет глаз твоих в толпе едва узнаю,
А дождь ласкает струны и поёт,
Ни в ноты, ни в размер не попадая.

И белый стих, и белый шум дождя —
В неясность формы тайный смысл уложен.
Сюжет петляет, лужи обходя,
И я петляю, обходя прохожих.

Затеряны мы в лабиринте строк,
И наша встреча на одной странице
Возможна как постскриптум, эпилог,
Не сумма чувств, но сумма интуиций.

Всё звонче и отрывистей струна,
Смешались и адажио, и скерцо.
Вдруг белая случилась тишина —
Такая, как меж двух ударов сердца.

Два такта паузы и пустоты —
Задав вопрос, не получить ответа.
Остановилось время… «…Это ты?»
И снова дождь, как белый стих поэта.

Новое утро

Здравствуй, новое утро!
Я жив, и уже слава богу!
Мне снова пора в дорогу,
Вот только допью свой кофе.

Мне снова пора в дорогу,
Мне снова бежать по кругу,
Кружиться, как на карусели,
И доля моя типична!

Бежать по прямой – примитивно,
Хлопотно и чревато…
Петлять же нам не пристало,
Ведь мы никакие не зайцы.

А круговое движенье
Комфортно и безопасно.
Со временем привыкаешь,
И думаешь: «Так и надо!».

Таков закон карусели:
Что ждёт и что было – понятно,
Вот только тошнит немного,
Зато не собьёшься с пути.

И музыка громко играет,
И веселятся холопы,
Сзади – всё те же лица,
А впереди – те же спины.

И даже герои Вселенной —
Отважные космонавты —
В небе круги нарезают
Звёздочкой неприметной.

А стрелки бегут по кругу,
И время снежинкой тает,
И кофе, как и кровь, остывает,
И новый круг впереди…

Один ночью волк

Одиночества
Поднимаю флаг.
Один ночью волк —
Мой тотем, мой знак.

Один ночью волк
Сам отныне я,
Одиночество —
Жизнь пустынная.

Жизнь пустынная —
Сожжены мосты.
И пусть ты – не я,
Пусть и я – не ты.

Волчья, вольная
Песнь ласкает слух —
При луне поёт
Мой свободный дух.

Волчья, вольная
Жизнь отшельника —
Ни креста на мне,
Ни ошейника.

Не пристало мне
Общий строй крепить:
Я не блок в стене,
Не звено в цепи.

Никому не друг
И не враг притом,
Только сам – себе,
Остальным – никто.

Я прощаю всем,
И оставьте мне.
Вторит волчий вой
Ветру при луне.

Декаданс

Ты, заблудившись в поисках себя,
Опустошённая, придёшь под вечер.
И, для молчанья повод не найдя,
Расскажешь нехотя о каждой встрече,

О поиске, метаниях и о
Высоком. Но мне видится ошибка:
Ты жалость принимаешь за любовь,
Судьбу – за случай, слабость – за улыбку.

Ах, если бы не ливень за окном,
Что не оставил места в синем небе,
Ты поднялась бы вверх, взмахнув крылом,
Презрев унылый мир, что слеп и бледен!

А здесь – рутина, ложь и суета,
Здесь нет любви и с рыцарями туго.
Один возник, в итоге – ни черта:
Не смог стать ни любовником, ни другом.

В стаканах чай с лимоном, рафинад
Всё там же, в вазочке, на средней полке.
И я не изменился, и мой взгляд
Как прежде – быстрый взгляд незлого волка.

Я слушаю, киваю невпопад
И думаю: «А всё же это мило —
Твой поиск смысла жизни наугад
И наш вечерний чай неторопливый».

Пусть затянулся этот декаданс,
Есть время на последнюю попытку
И призрачный, один, неверный шанс,
Как пуговица на истёртой нитке.

Нет прошлого. И завтра тоже нет.
А время и не лечит, и не судит.
Неважно, где ты встретишь свой рассвет, —
Есть серый волк, который тебя любит.

Не ровен час

На запад уходит ночь,
С востока струится свет.
А я где-то между, сыр от росы,
Бос и бедно одет.

И пусть мой неблизок путь,
И пусть мой недолог час,
Мне не вернуться, мне не свернуть
И не поднять к небу глаз.

Шёл за полётом стрелы,
Петлял по лесам за клубком,
Вышел в чужую с родной стороны:
Я здесь никому не знаком.

Я всё привык делать сам,
Сам за ошибки плачу.
Ни в стаде, ни в стае и ни в строю
Я состоять не хочу.

Пуст мной заброшенный сад,
Колодец засыпан листвой.
Иду, не надеясь вернуться назад
Или услышать: «Постой!».

Надменен, горд, одинок:
Мне всё на свете не так.
И я, вероятно, последний пророк
Или последний дурак.

А мне бы чуть-чуть поспать,
Мне бы холод избыть,
Где там горячего похлебать —
И можно дальше жить.

Мне бы достать табака,
Справить к зиме сапоги.
И, чтобы дорога легла мне легка,
Выступить с правой ноги.

Между вторником и четвергом

… здесь иногда воскресенье,
переодетое в среду,
поджидает четверг…
М. Павич

Я ответы искал среди туч,
Я вопросы скрывал средь камней.
Я в дорожной пыли нашёл ключ,
Но вокруг миллионы дверей

И за каждой теряется след
В лабиринтах из смеха и слёз.
Я нашёл откровенный ответ
На не заданный мною вопрос.

Стрелкой компаса – стрелка часов,
И четвёртый Год Крысы на круг
Я иду, не считая шагов,
Днём – на север, а ночью – на юг.

Между торжищ, больниц, штаб-квартир,
Телебашен, что выше крестов,
Чуть заметный проложен пунктир
В пустоту уводящих шагов.

Слева – церковь, а справа – трактир,
Снизу – тьма, а поверх неё – свет.
И любой мною созданный мир
Распростёрт между «да» или «нет».

Я без страха входил в лабиринт,
Я учился быть проводником,
Но мой мир, словно зонтик, забыт
Между вторником и четвергом.

В низком небе – безмолвие туч,
На земле – тихий шёпот камней.
На дороге подобранный ключ
Не открыл ни одну из дверей…

Двойники

Останься со мною на миг,
Останься собою навек —
Никто не услышит твой крик,
Ничто не замедлит мой бег.

Вращается калейдоскоп
Мгновений, числом легион,
Тягучих, как горький сироп,
И кратких, как утренний сон.

Я должен отснять эпизод,
Где ты попадёшь в объектив:
На плёнке мгновенье замрёт
И канет бесследно в архив.

Сто кадров в преддверьи зимы
Могли бы остаться в веках,
Могли бы стать шансом, но мы
Живём в параллельных мирах.

И в быстром теченьи минут
Нам искренних слов не найти:
Тебя и меня уже ждут
И счёт ведут до десяти.

На тёмных аллеях судьбы
Вдруг встретятся только на миг
Осенний листок – это ты
И ветер – мой вечный двойник.

Мы далеки – ни прикосновений, ни слов,
Мы далеки, но всего в двух шагах.
Мы двойники героев собственных снов,
Мы двойники самих себя.

Дионис в ХХI веке

Сначала живёшь на все сто,
А после – на всё, что осталось.
Дави им на совесть, на жалость —
Тебе не подкинет никто

Ни в долг, ни за так – ни рубля,
Чтоб выровнять дебет и кредит,
Сивухи стакан не нацедит:
Просрочены все векселя.

И в том не людская вина,
Что жаль на пропой попрошайке
В поношенных джинсах и майке:
Иные теперь времена.

Рассеяны чары веков…
Спросить я считаю уместным:
Куда же пропали безвестно
Следы олимпийских богов?

Где весь олимпийский уезд?
Любимицы Зевса и неба:
Деметра, Афина и Геба,
И парни: Гермес и Гефест?

И где их теряется след?
Где Гестия, где Артемида,
Арес, Аполлон, Афродита?
Кто правильный знает ответ?

Неужто титаны богам
Устроили страшную склоку,
По принципу «око за око»
Своим отомстили врагам?

Ужели не спасся никто?
Ужели все пали по списку
В войне той, Второй Олимпийской?
Богов опустело гнездо…

Но нет в том титанов вины…
Бессмертных по определенью
Сгубило людское забвенье.
Забвенье – страшнее войны.

Ведь боги живут до тех пор,
Пока люди любят и помнят,
Пока их места не заполнит
Какой-нибудь новый сеньор.

Вершина Олимпа не та…
Всё буднично, грязно и серо.
За толику малую в евро
Там бродит туристов толпа.

Уж нет олимпийцев во мгле…
Хмельным обратясь попрошайкой,
В поношенных джинсах и майке
Дионис бредёт по земле…

Три карты

Мир, окружающий меня, был прост,
И жизнь текла спокойно, без напряга
Давным-давно, когда я в полный рост
Легко входил под стол неспешным шагом.

Я слушал сказки и учил слова,
Не приближаясь к тайне мирозданья,
И верил: накануне Рождества
Волшебный дед исполнит три желанья.

Мир становился больше: больше слов,
Предметов, смыслов, новых ожиданий,
Быстрее становился ход часов,
И шире становился круг желаний.

Счёт множился победам и скорбям.
Весною окрылён и околдован
Своей Единственной, волнуясь и любя,
Я произнёс заветные три слова.

Миг вдохновенья! В трепете струны
Причудливы мелодий повороты.
И то, в чём смыслы все воплощены,
Найти пытался в трёх волшебных нотах.

Порой не вспомню точно, сколько раз
Вкруг солнца пронесла меня планета.
С сарказмом принимаю: жизнь – игра
И всем давно известны все секреты.

Игра проста, но ставка высока,
И бьёт не дрожь любви, но дрожь азарта.
Судьбу, и жизнь, и счастье игрока
Теперь несут мне верные три карты.

Город М

Начало нового века

Не сдвинусь с места вот уж век никак.
Предупреждая появленье моли,
Пора устроить небольшой сквозняк
И со стремянки влезть на антресоли.

Я окна распахну. И младший брат
Степного ветра расшалится в доме,
И шторы лёгкие чуть слышно зашуршат,
А я – наверх. В моих потёмках скромных,

На антресолях, – пауки и пыль,
Как символ прошлого и знак забвенья,
Где время превращает в сказку быль,
Уложены: мечты, восторг, сомненья,

Засвеченные негативы снов,
И список мной забытых обещаний,
Вязанки писем, вехи дневников,
Как вахтенный журнал былых скитаний,

Стихи, наброски скорою рукой,
Портрет в журнале (мелкое тщеславье),
Чета страстей, ушедших на покой,
Романа нерождённого заглавье,

Засушенная бабочка любви,
Наивной, безоглядной, безответной…
И на двоих нам было тридцать три
(Я до секунды помню это лето)…

Тепло руки и терпкая полынь,
И тарабарский слог степных наречий;
И трудный горький опыт: у стрелы
Предательства калёный наконечник;

Проникновение в людскую суть
(Без околичностей и эвфемизмов):
Есть «человеки», их совсем чуть-чуть,
И несть числа у стаи «организмов»;

И ладан: «…хлеб насущный даждь нам
днесь…»;
И звон колоколов рассветом летним.
В другом углу, ты приглядись, вот здесь —
Прогорклый яд завистников и сплетниц;

И первый от реальности побег,
Ночной февральской вьюгой заметённый.
Post factum наблюдение: был век
Серебряный и был – посеребрённый.

Свидетельства побед или потерь
Верну в архив. «Ну что ж, неплохо, —
Скажу, – всё было…» Запираю дверь
И начинаю новую эпоху…

Жизнь удалась?

Для печали не вижу причины я.
На вопрос: «Как жизнь?» в виде приветствия
«Удалась», – отвечаю мужчинам я. —
«Продолжается», – дамам ответствую.

Согревался огнём и молитвами —
Только холод в душе не рассеялся.
Я объятья раскрыл: беззащитным и
Уязвимым стал, зря понадеялся.

Заливал и вином, и чернилами —
Жажда только сильнее да жгучее.
И ночами безлунными, стылыми
Проверял сам себя на живучесть я.

Стал холодным и необитаемым
Дом любви на краю одиночества.
Только призраки с тёмными тайнами
Населяют сей памятник зодчества.

Белый снег наведёт бутафорию
И укроет ожог, где вчера ещё
На закате финалом истории
Тлели чёрные раны пожарища.

Не аукнется и не откликнется…
Всё, что было меж нами, останется
Счастья всполохами, боли бликами
На другом берегу моей памяти.

Ну так что? «Удалась»? Или далее
Жития продолженье рутинное?
Но не вижу причин для печали я!
Знать, печаль моя беспричинная.

Пастораль

Сегодня выпал снег, засыпал поле,
Раздолбанные колеи и хлябь кругом,
Прикрыл всё то, что было сирым, голым,
Убогим, глиной хлюпало под сапогом.

Не по календарю Покров случился.
В небесных канцеляриях, увы, конфуз.
Проспал приказчик, не поторопился
В забытый наш уезд отправить снежный груз.

Тепло у печки. В низкое оконце
Чуть задевая фикус, шторы, стул и стол,
Рисуя пыльный конус, входит солнце,
Ступая жёлтой лапой на дощатый пол.

На лавке у печи сижу, блаженный,
Мирскими хлопотами не обременён.
Как подобает мудрецу, смиренно
Я тщусь проверить универсума закон.

Вот ходики стучат, приводит гиря
В движенье стрелки и кукушкино «ку-ку».
Подобно и устроено всё в мире:
Нас тянет вниз, а всё решают наверху.

Продолжить чтение