Неизвестный Леонардо

1.1 Дом

Каждый год накануне Пасхи в доме открывали залы. Их закрывали в ноябре уходящего года сразу после дня поминовения всех усопших. Залы занимали неотапливаемую часть виллы, поэтому зимой посетителей в них не пускали. Через распахнутые окна и двери в комнаты вливался теплый весенний воздух, хотя от стен еще веяло холодом. На куртинах зацветали тюльпаны, а на закате из парка доносилось пение дроздов.

Я догадывался о приближении дня открытых дверей по раздвинутым в залах решеткам, нарастающей суете прислуги и появлению через несколько дней посторонних помощников: как правило, это были крестьяне из окрестных поселков, они хорошо знали дом и были нашими знакомыми. Все возились с тряпками, ведрами, швабрами, щетками, и мне тоже хотелось работать рядом с ними, натирать воском мозаичный пол, но ходить по залам мне запрещали. «Не мешай людям работать!» – звучал твердый отказ. На консоли выставляли фотографии со знакомыми лицами или рамки с важными документами, рядом ставили бонбоньерки и пепельницы. Книги по искусству и истории семьи, часто служившие для бутафории, занимали самое видное место. На столики снова возвращались вазы с цветами и декоративными растениями. Залы, пребывавшие зимой словно в летаргическом сне, пробуждались и вскоре вновь оживали с приходом длинных теплых дней.

Этот ежегодно повторяющийся ритуал дарил мне, ребенку, ощущение незыблемости и надежности нашей жизни, по крайней мере, пока я был подростком.

Наш старый дом в Ваприо д’Адда. На открытках с видами нашего городка он величался виллой, но для меня он всегда оставался просто домом. На желтых туристических указателях его еще называют палаццо, но сами мы никогда так не говорили, хотя его современный вид больше соответствует такому названию, чем загородная вилла.

Дом стоит на высоком миланском берегу и возвышается над уродливым мостом через Адду. А если двигаться со стороны Бергамо, его нельзя не заметить на въезде в Канонику, соседний городок на противоположном берегу реки. Уступы, спускающиеся от дома к каналу Навильо Мартезана, – у нас их называют «шпалерами», – всегда были его неотъемлемой частью, их легко узнать на ведутах Бернардо Беллотто. В те годы в парке вдоль реки высились высокие темные кипарисы, сейчас их местами заменили ряды лимонов в вазах, которые уходят влево от террасы, смотрящей на реку. Наш садовник Сандро за последние двадцать лет сумел вырастить много великолепных деревьев со «сверкающими фанфарами солнечного блеска»[1].

С террасы в конце войны я смотрел на проезжавшие внизу танки союзников, под их тяжестью расшатался старый железный мост на дороге, ведущей в Бергамо. Потом на месте старого шаткого моста поставили новый бетонный, который своей серой глыбой застилает паромный причал былых времен. Ту паромную переправу когда-то изобразил Леонардо на известном рисунке, хранящемся в Королевской библиотеке Виндзорского замка[2]. Довольно покатый, поросший травой склон, круто обрывающийся над руслом Адды, остался точно таким же, с теми же мысами и излучинами.

Вилла Мельци в Ваприо д’Адда

И водозабор оросительного канала Ваилата, который на противоположном берегу тянется вдоль Адды, хорошо различим на рисунке. В конце жаркой недели местные жители приходят на этот склон загорать и нырять с обрыва в реку, которая чуть выше по течению принимает в себя воды Брембо.

Высокий, стройный, убеленный сединами библиотекарь Виндзорского замка приезжал в Ваприо в 1982 году накануне открытия выставки рисунков Леонардо из Королевской библиотеки в замке Сфорца. Выйдя на террасу, он неожиданно застыл на месте, с изумлением увидев перед собой вид, с необычайной точностью повторявший прекрасно известный ему рисунок, и тихо, про себя с восхищением восклицал по-английски: «Невероятно, чудесно, фантастика!» Угадать причину его оцепенения было совсем не сложно. Открывшийся перед ним мир Леонардо ошеломил старого английского ученого. К сожалению, это был знакомый нам пейзаж, по которому мы каждый день скользим взглядом, пейзаж, отмеченный лишь одним указателем на склоне со стороны Бергамо и щитом со стрелками на миланском берегу. Самое плохо исследованное, незащищенное и скверно охраняемое место. В южной части дома, вытянувшегося вдоль реки, в двух комнатах на нижнем этаже зимой укрывают лимоны в вазах. Широкие окна первой комнаты, больше похожей на оранжерею, обращены в парк и открыты полуденным лучам солнца. За ними, следуя против течения Адды, помещается библиотека, за ней танцевальный зал, потом бильярдная, зеленый зал и, наконец, угловой зал, называемый еще белым из-за мебели бледных тонов и большого светлого ковра. Зимой в танцевальном зале с венецианским полом находил приют стол для настольного тенниса, который с наступлением тепла выносили наружу, в портик. Упорная игра шла даже в самые морозные дни, и после захода солнца стол освещался двумя светильниками «монгольфьер», которые мы временами обстреливали теннисными шариками, к счастью, без всякого вреда для этих светильников.

Леонардо да Винчи «Паромная переправа между Ваприо и Каноникой»

(Windsor, RL n. 12 400)

Вид на Адду между Ваприо и Каноникой

Со стороны двора к заднему фасаду пристроен портик со сдвоенными колоннами, а за ним атриум с большой лестницей в форме U. Через четыре пролета лестница выводит в атриум второго этажа, где две колонны обрамляют массивную дверь в галерею над портиком нижнего этажа. Дальше стоит капелла с небольшой сакристией. Комнаты на втором этаже с окнами на реку более или менее повторяют залы первого этажа, там находится кабинет герцога Лоди, нашего Франческо Мельци д’Эрил[3], одного из первых итальянских политиков конца XVIII – начала XIX века, который стал убежденным сторонником объединения Италии и образования единого государства. В центральной части дома, в комнате, носящей его имя, открыт выход на балкон, с которого в ясные дни можно разглядеть слева Верхний город Бергамо, а справа первую гряду Тоскано-Эмильянских Апеннин. Напротив, за каналом Навильо и рекой Адда стоит город Каноника, а на горизонте виднеется Понтироло с его характерной колокольней.

1.2 Большая Мадонна

И, наконец, в галерее второго этажа открывается большое настенное изображение Мадонны, которое для семьи стало живым присутствием Леонардо в доме.

Образ Мадонны мы видим снизу, ее лик обращен влево, взгляд опущен, на руках она держит улыбающегося Младенца. Название этой фрески связано с ее огромным размером, примерно в три раза превышающим средний рост человека. Нижняя часть изображения обрезана полом галереи, построенной в одно время с портиком в более поздние времена. Фреска закрывалась двумя створками на деревянном карнизе, отделанном под мрамор. Их открывали, когда картину показывали гостям.

В рождественскую ночь по пути в капеллу, где в полночь одна за другой проходили три традиционные мессы, я шел по слабоосвещенной и промерзшей галерее, плохо отапливаемой маломощными электрообогревателями. Я помню, что мне становилось немного жутко, когда в ночной полутьме и тишине я в одиночестве проходил мимо фрески.

В капеллу я отправлялся заранее, еще до начала службы, как полагалось тогда церковным алтарникам. Я помогал священнику подготовить алтарь и облачение и зажигал свечи. Мне нравилось зажигать свечи: на длинной рукояти я подносил к фитилю язычок пламени и ждал, когда он разгорится. Иногда капли воска стекали на покрывало и ковер алтаря, за что меня могли отругать, но в такую ночь любые упреки меня совсем не страшили.

Фреска «Большая Мадонна» в доме Мельци в Ваприо

Наконец в полночь с колоколен раздавался звон, вначале с ближней, в Ваприо, а потом с дальней, в Канонике, и священник возглашал: «Introibo ad altare Dei», а алтарники подхватывали: «Ad Deum qui laetificat juventutem meam»; и начиналась первая месса навечерия Рождества. После часа с небольшим вслед за третьим возгласом «Ite missa est» в завершении последней «дневной мессы» служба заканчивалась, и я с родственниками быстро проходил мимо Большой Мадонны. Несмотря на полутьму, моя прежняя робость исчезала и сменялась детской радостью, наполнявшей весь остаток ночи. Наступало время «легкого ужина», как говорили в нашей семье.

В подаче блюд строго соблюдали традицию, и вначале всегда было ризотто с шафраном и несколькими лепестками белого трюфеля, потом шли разнообразные колбасы и копчености, за ними панеттоне, мандарины, конфеты и сладости. Подарки раскрывали на следующее утро перед рождественским вертепом, наполненным поднимавшимся со шпалер ароматом раннего каликантуса, который с тех пор остался для меня запахом рождественских праздников. Эти незабываемые ночи стали частью моих ностальгических воспоминаний об исполинской Мадонне, которая меняла свое выражение по дороге в капеллу туда и обратно.

Стоя перед этой фреской, я впервые со слов моего отца узнал о существовании Леонардо, когда он в роли хозяина (tour du proprie´taire) водил по дому своих гостей или посторонних визитеров, получивших разрешение на посещение виллы. Фреску никогда не называли работой маэстро из Винчи, но доверительно упоминали о частых приездах Леонардо в наш дом по самым разным поводам в его первый и особенно во второй миланский период (1506–1513) не просто в качестве гостя, а как друга семьи или почти родственника. Дальше рассказ плавно переходил на Франческо Мельци, любимого ученика, унаследовавшего от маэстро все его рукописи, которые он бережно хранил в этом доме, заново переписал записи об искусстве и в итоге свел их в Трактат о живописи.

Творцом или вдохновителем фрески Большой Мадонны слушатели были вольны считать вначале Леонардо, потом Мельци и, наконец, неизвестного ученика из окружения маэстро. Однако сразу же возникал недоуменный вопрос: почему вдруг неизвестный ученик взялся расписывать стену в доме любимого питомца мастера? Следовательно: либо Леонардо, либо Мельци. Но последний никогда не писал фресок. Таким образом, выбор самопроизвольно сужался без всякой навязчивой подсказки. Конечно, работа осталась незавершенной и являла различные недостатки. Самым очевидным из них выглядела непропорциональная рука Мадонны в нижней части фрески. Но этому изъяну быстро находилось оправдание: первоначально фреска располагалась на фасаде дома и при взгляде с земли перспектива изображения увязывалась с этой точкой обзора. Такое оправдание вместе с очевидной незавершенностью работы выглядело вполне уместным.

1.3 Леонардо и его вилла Мельци

В конце шестидесятых годов жарким летним днем в поисках комнаты в башне «camera della torre da vaveri»[4] в Ваприо приехал Карло Педретти, а его супруга Россана, старательно сохраняя приличие, почти легла на пол, пытаясь воссоздать первоначальную точку обзора Большой Мадонны. Она подтвердила, что такое расстояние действительно сглаживает диспропорцию руки. Ее муж, однако, отделался молчанием; его поиски комнаты в башне оказались безрезультатными.

Но через два года тот же Педретти опубликовал в журнале L’Arte[5] статью о вилле в Ваприо на основе нескольких рисунков 1513 года, сделанных до отъезда Леонардо в Рим. Сейчас они частично хранятся в библиотеке Амброзиана и частью в библиотеке Виндзорского замка и позволяют говорить о замыслах маэстро по расширению виллы в Ваприо.

Рисунок Леонардо для виллы Мельци (Атлантический кодекс, аверс листа 414, эскизы Виллы Мельци в Ваприо, около 1513)

В Атлантическом кодексе на листе 153 мы видим несколько поспешный, но разборчивый набросок[6], на котором фасад дома, явно напоминающий его современный вид, пусть и без второго этажа, надстроенного позже, продолжается двумя боковыми приделами. Центральный корпус заканчивается двумя угловыми башнями, которые более подробно прорисованы на листе 395[7], с пирамидальными крышами, увенчанными фонарями. Два малых арочных придела отходят с обеих сторон от основного здания и заканчиваются двумя небольшими павильонами.

В последующие века внешний вид виллы подвергался значительным изменениям, но расположение окон в его центральной части осталось таким же, как на эскизе Леонардо. Даже расположение лестниц, ведущих от террасы через шпалеры вниз к каналу Навильо Мартезана, который протекает здесь вдоль реки, напоминает другие рисунки Леонардо[8]. Проект, представленный на отдельных листах, несет на себе печать вполне конкретного замысла и свидетельствует о неоднократном обращении Леонардо к идее реконструкции виллы, а также предвосхищает стиль, который сложился во Франции лишь в конце эпохи Возрождения. Он не был осуществлен, вероятно, из-за отъезда в Рим в сентябре того же года вместе с Франческо Мельци и Салаи.

Жаль… Реализация этого проекта подарила бы нам уникальное архитектурное творение Леонардо, названного именно «архитектором и инженером» в грамоте, выданной ему в августе 1502 года Чезаре Борджиа. А миланский берег Адды украсило бы прекрасное здание, которое Карло Педретти воспроизвел на своем рисунке.

Вполне возможно, что последние годы своей жизни Леонардо мог провести в Ваприо в окружении семьи Мельци, если бы не уехал вначале в Рим по приглашению Джулиано де Медичи, а потом в Амбуаз к Франциску I. В Ваприо после смерти маэстро в течение долгих лет сберегались его рукописи, о которых говорил в своей книге Джорджо Вазари, посетивший Франческо Мельци в 1566 году: «Ему дороги эти бумаги, и он хранит их как реликвии».

Реконструкция Карло Педретти по рисунку Леонардо

1.4 Грамота Чезаре Борджиа

Мой отец довольно скупо рассказывал гостям о жизни Франческо и усилиях, затраченных им на наведение порядка среди тысячи разрозненных листов, и тем, рассеянных по разным кодексам, чтобы отыскать записи, относящиеся к искусству, и свести их потом в Трактат о живописи. Он не вдавался в подробности распыления рукописей Леонардо после смерти его ученика; в основном он повторял то, что писал Феличе Кальви об истории нашей семьи[9].

Затем отец отводил гостей в свой кабинет, где в семейном архиве хранилась дорожная грамота, выданная Чезаре Борджиа «нашему любезнейшему приближенному и превосходнейшему архитектору и главному инженеру Леонардо Винчи». Единственным документом, сохранившимся от наследства маэстро, оставленного Франческо Мельци[10], был пропуск, предоставлявший Леонардо полную свободу действий и право выдвигать любые требования в пределах владений Борджиа для военного укрепления подвластных ему земель. Законность требований вытекала из преамбулы документа, обращенной ко «всем нашим наместникам, кастелянам, командирам, солдатам и подданным… приказываем и предписываем…».

Мой отец обычно с выражением особой значительности зачитывал заключительную часть документа: «И пусть никто не осмелится оказывать сему неповиновение, иначе он подвергнется нашему гневу». И всегда заканчивал чтение фразой, пользовавшейся, по обыкновению, неизменным успехом: «А мы знаем, к чему приводил гнев Чезаре Борджиа…».

Пропуск Леонардо, выданный Чезаре Борджиа в Павии в 1502 году

Посетители начинали искать автограф Валентино, и им показывали его подпись, сделанную мелким почерком под грифом Caesar, в отличие от размашистой росписи писца под Agapitus. Позже гостям позволяли рассмотреть быка на гербе Борджиа и лилии на сухой печати Франции. Затем все проходили в кабинет герцога Лоди в стиле ампир с различными свидетельствами наполеоновской эпохи, хотя Франческо Мельци д’Эрил ни единой ночи не провел в этой комнате.

Все эти истории, услышанные во время таких экскурсий, врезались в мою память, и через несколько лет я уже был готов без запинок рассказать их самостоятельно. Леонардо утвердился в моем сознании как неотъемлемая часть дома и член нашей семьи; он жил в далекую от меня эпоху, но воспоминания о нем были живее, чем память о других более близких мне по времени родственниках.

Зимой, в погожие дни, в галерее открывали окна и проветривали помещение, чтобы избавиться от сырости; приток посетителей почти не сокращался, поэтому мысли о человеке, гостившем некогда в нашем доме, никогда не покидали меня.

1.5 Путь приобщения дилетанта к Леонардо

После окончания начальной школы перед переводом в среднюю надо было сдать вступительный экзамен. Вместе с одноклассниками я отправился в школу Горгондзолы, ближайшего к Ваприо городка, куда ходил трамвай. Кто-то из членов приемной комиссии, услышав мое имя, сказал: «Известная фамилия» и спросил меня, что мне известно о Франческо Мельци. Учитель не уточнил свой вопрос, но я догадался, что он имел в виду того самого Мельци, который в течение трех лет с 1802 по 1805 год был вице-президентом Итальянской республики. В ответ я заявил: «История хранит память о двух Франческо Мельци, о ком из них мне стоит рассказать?» Экзаменаторы удивились, и я объяснил им, что один из учеников Леонардо да Винчи также носил это имя (я не стал говорить, что тот Мельци был мне намного ближе и симпатичнее другого). Я изложил им все, что запомнил из рассказов моего отца, о чем они, как мне показалось, мало что слышали. Этого ответа оказалось достаточно.

Шли годы, но образ Леонардо, укоренившийся в сознании ребенка, оставался со мной, он стал частью моей жизни и сопровождал меня в моем развитии. Желание узнать о нем побольше заставило меня прочитать все, что находилось в нашей домашней библиотеке, только нужных книг оказалось довольно мало, к тому же многие из них уже устарели. Я решил расширить круг своих знаний о его жизни и творчестве и заинтересовался новыми исследованиями историков и искусствоведов. И все же при чтении книг известных ученых что-то говорило мне, что Леонардо, несмотря на их громкие имена, был ближе ко мне, и я лучше понимал его. Это неосознанное ощущение не поддавалось объяснению, но, невзирая на то, что их знания были намного серьезнее моих, я чувствовал себя вправе сказать им: «Да, но только я жил рядом с ним». Такое восприятие было связано с тем, что я вырос в среде, где все дышало любовью к маэстро.

Его присутствие никогда меня не сковывало и не стесняло: он просто жил рядом со мной. Любимые занятия в старших классах и в университете я выбирал самостоятельно, мой выбор зависел только от моих интересов. Мой интерес к Леонардо не повлиял вначале на мое увлечение химией, а потом на проснувшуюся любовь к медицине; он не затрагивал темы моих исследований, мою врачебную и академическую практику, но, оставаясь несколько в стороне, он всякий раз как бы случайно выплывал на поверхность. Настоящий перелом наступил вскоре после просьбы моего коллеги по Ротари-клубу сделать доклад о каком-либо событии или представителе нашей семьи. А чье имя могло всплыть в моей памяти, если не имя Франческо Мельци? Точнее, Леонардо и Мельци. А значит, и напоминание о распылении наследия маэстро, которое, увы, произошло в нашем доме. Лекция называлась: Кодексы Леонардо да Винчи, утраченная надежда. После этого выступления доклады стали регулярными. Мои рассказы на многочисленных встречах, которые, по сути, легли в основу этой книги, строились не на моих личных поисках и открытиях, а, скорее, стали обработкой исследований специалистов, проводивших разыскания в архивах и делившихся своими мыслями о личности Леонардо. Однако у меня особое отношение к этим источникам, оно возникло вместе с унаследованной семейной любовью к Леонардо, когда я с раннего детства ощущал его близкое присутствие и страстно увлекся всем, что было связано с ним.

В самом начале я хотел бы привести слова Карло Педретти, который в своей книге «Леонардо и я» предупреждал будущих исследователей достояния да Винчи:

«Тем, кто занимается изучением Леонардо, важно знать, что рано или поздно на их пути возникнут два препятствия: полное отсутствие духа коллегиальности между исследователями творчества Леонардо, а также магнетические явления хронического невезения, которое прежде всего наносит вред тому, от кого оно исходит, в данном случае самому Леонардо и его творениям»[11].

Слова Педретти о первой преграде обычно не вызывают удивления. Исследователю, более или менее знакомому с академическим миром, хорошо известен дух соперничества, присущий разным группам ученых, когда их работа связана с близкой тематикой[12]. Но появление магического невезения или напасти кажутся чистой фантастикой! Однако эта книга свидетельствует о том, что история распыления рукописей Леонардо наполнена событиями, подтверждающими правоту слов Карло Педретти. В запутанной, трудной судьбе кодексов Леонардо случались невероятные повороты событий, многие из которых нанесли непоправимый ущерб уникальным манускриптам. В истории распыления рукописей появляются самые разнообразные персонажи, от усердных собирателей до незадачливых владельцев, от серьезных антикваров до мутных мошенников, от мудрых властителей до простых художников, и несть числа тем, кто внес свой вклад в рассеивание и уничтожение единственного и неповторимого достояния. Вспоминая об упомянутых преградах, Карло Педретти сравнивал труд ученых, увлеченных изучением миграции кодексов, со стараниями кладоискателя, разыскивающего сокровище, бесследно исчезнувшее в пространстве и времени. Историки занимаются поиском, анализом и сличением бесчисленного множества разрозненных листов, которые их суетные владельцы «резали, склеивали, произвольно соединяли изначально беспорядочный материал»[13].

Отдельные эпизоды в истории с распылением рукописей временами напоминают сомнительные авантюры, так что порой возникает недоумение по поводу правдоподобия подобного рода событий, а для других случаев крайне трудно найти внятное объяснение. Пытливым исследователям еще предстоит отгадать много загадок и в будущем нас наверняка ждет много удивительных открытий. Мне же в пятисотлетнюю годовщину со дня смерти Леонардо выпала возможность раскрыть малоизвестные стороны образа Леонардо и вспомнить о странствиях его рукописей. В книгу вошли рассказы о Леонардо и Франческо Мельци, его ученике, спутнике последних лет и духовном наследнике маэстро. В ней изложены удивительные истории, которые на протяжении веков происходили с рукописями великого человека и привели к тому, что они рассеялись по миру.

2.1 Коммуна Винчи

Коммуна[14] Винчи сегодня насчитывает меньше 15 тысяч жителей и ютится на зеленых холмах между Флоренцией и Пистоей. Замок местных феодалов графов Гвиди, которые продали его в 1255 году городской общине Флоренции, по-прежнему возвышается над городом[15]. По условию купчей город и замок, родовое гнездо графов, нераздельно отходили к Синьории Флоренции. После этого городок Винчи, который нередко подчинялся соседней городской общине Черрето-Гвиди, потерял всякое значение и скатился до положения скромного поселка с несколькими домами, сгрудившимися вокруг замка.

Но в середине XIV века началось укрепление старых фортификационных сооружений на южном склоне горы Монтальбано, где проходила граница флорентийских владений, которое вернуло городку былое влияние. Жизнь в нем регулировалась статутным правом, установленным в середине XIV века, в которое впоследствии внесли изменения и дополнения в 1418 году[16].

Бег времени мало изменил облик местности. Помимо строительства новых зданий и нескольких промышленных строений пейзаж остался по преимуществу сельским, связанным с обработкой полей, оливковых рощ и виноградников, чередующихся с островками перелесков, число которых за века уменьшилось из-за снижения доли ручного труда в сельском хозяйстве.

Для тех, кто не знает о причастности города к жизни Леонардо, въезд в него со стороны Эмполи выглядит довольно безликим и не вызывает особого волнения. Похожее чувство испытал и я, когда в первый раз приехал туда. Но этот городок, с общей судьбой многих малых итальянских городов со слаборазвитой экономикой и социальным пространством, носит всемирно известное имя, неразрывно связанное с универсальным гением Леонардо да Винчи. С детства я слышал слово «Винчи» вместе с именем Леонардо, но только гораздо позже понял, что это было название города, присоединенное к имени маэстро, потому что оттуда вела свое происхождение его семья. Так произошло и с моей фамилией, д’Эрил, связанной с селением на отрогах испанских Пиреней.

Леонардо, пожалуй, единственный художник, чье имя не нуждается в особом представлении – в любой части земного шара. В пятисотлетнюю годовщину со дня смерти он стал для всех символом многогранного творчества ввиду огромного круга интересующих его разнообразных вопросов, которые он изучал или всего лишь затронул. А если к предметам, которые Леонардо исследовал самостоятельно, добавить темы, почерпнутые из работ других ученых, то будет понятно, что круг его интересов простирался еще шире. Уже несколько десятилетий известные ученые в доказательство универсализма да Винчи с восхищением находят следы его изысканий в своих областях знаний. Сегодня существует бесчисленное множество книг, научно-документальных фильмов и других источников, которые рассказывают о Леонардо да Винчи не только как об одном из величайших художников всех времен, но и открывают в нем гениального изобретателя, предсказавшего из глубины веков много важных и полезных открытий, которые вошли в нашу повседневную жизнь. Неважно, что с доступными в то время техническими средствами его проекты так и не нашли своего воплощения или частично явились развитием заимствованных идей. В наши дни все единогласно называют его самым выдающимся представителем искусства и научной мысли.

В 2011 году копия знаменитого автопортрета Леонардо и чип с отсканированным Кодексом о полете птиц были отправлены в пространство Вселенной с космическим зондом НАСА с надеждой познакомить возможных братьев по разуму с лучшими достижениями нашей планеты[17]. Можно вспомнить еще об аверсе монеты в один евро и космические скафандры астронавтов с изображением рисунка витрувианского человека Леонардо, созданного около 1490 года после знакомства с трудами Витрувия, римского архитектора и ученого, жившего во второй половине первого века до нашей эры.

2.2 Дед, отец и мать

В 1542 году Анонимо Гаддиано, первый биограф Леонардо, привел сведения о его рождении в хорошо известном отрывке, толкование которого вызывало многочисленные споры:

Леонардо да Винчи, флорентийский гражданин, поскольку (не) был законным сыном сера Пьеро да Винчи, рожденный от матери хорошей крови[18].

Немецкий ученый Карл Фрей, переписывая в 1892 году сообщение Анонимо, добавил в него отрицание «не». В примечании к 110 странице своей статьи он заметил, что поставил отрицание в скобки в порядке правдоподобного предположения[19]. Однако свое решение поставить отрицание он оставил без каких-либо объяснений, хотя оно полностью меняло смысл высказывания. Эта запись вызвала многочисленные домыслы также из-за выражения «хорошей крови», относящегося к матери Леонардо. Кто-то подозревал в ней благородную даму, даже одну из племянниц папы Пия II, другие считали ее русской или восточной невольницей.

Некоторые историки под оборотом «хорошей крови» подразумевали обычный намек на плод свободной любви, ребенка, пусть и признанного отцом, давшим ему свое имя, но оставшегося незаконнорожденным, «хорошей крови», то есть сыном согрешившей девицы, как говорят и поныне.

И только в 1931 году немецкий ученый Эмиль Мёллер нашел на последнем чистом листе нотариальной книги Пьеро Гвиди да Винчи, хранившейся в Государственном архиве Флоренции, запись, сделанную его внуком Антонио о рождении Леонардо, сыне его сына[20].

Запись о рождении Леонардо, сделанная рукой его деда Антонио

На протяжении многих лет Антонио заносил в эту «книгу» памятки об отдельных семейных событиях, таких как рождение и крестины детей, начиная с Пьеро, своего первенца, записанную 19 апреля 1426 года. А запись о рождении Леонардо, его первого внука, не названного незаконным, позволяет полагать, что дед не отлучил ребенка от семьи и не умалял его появление на свет, а, наоборот, считал своим преемником и продолжателем рода. В череде тщательных записей он указал даже время рождения младенца: около трех часов ночи (для нас 22.30, так как счет ночных часов велся в те времена от захода солнца), а выше, в середине листа, также год, 1452; и сразу под ним слитно, чтобы не тратить зря дорогую тогда бумагу:

Родился у меня внук, от сера Пьеро, моего сына, 15 апреля, в субботу в 3-м часу ночи. Ему дали имя Леонардо, крестил его священник Пьетро Бартоломео да Винчи[21]…

Дальше перечислены кумовья – в тексте стоят имена пяти мужчин и пяти женщин[22], вероятно, крестных отцов и матерей новорожденного. Большое число крестных из местных жителей подчеркивало уверенность деда в естественности этого события, которое незачем было держать в тайне. Роды прошли в субботу, а крещение провели на следующий день на рассвете, in albis — в первое, Фомино, воскресенье после Пасхи.

Антонио не написал, в чьем доме появился на свет Леонардо, и до сих пор пока еще не найдены документы, позволяющие установить его местонахождение, как, например, в случае со свидетельством о крещении[23]. В памятке дед не указал имя матери и не упомянул о присутствии отца или других близких родственников, но это нельзя считать доказательством их безразличия и, по сути, не говорит об отношении семьи к рождению внебрачного ребенка. В любом случае, если сер Пьеро и находился в церкви при таинстве крещения, то в Винчи он надолго не задержался, потому что через восемь дней молодой отец уже был во Флоренции, где заверил нотариальный акт для одного из своих клиентов[24].

Таким образом, Леонардо являлся побочным сыном сера Пьеро да Винчи и женщины по имени Катерина, о чем мой отец никогда не рассказывал посетителям нашего дома. Ее имя появилось в кадастровой декларации семьи да Винчи, которую мы рассмотрим чуть позже. Он стал плодом тайной и краткой любви, но, вероятно, очень страстной. Так казалось и самому Леонардо, который однажды написал на листе, хранящемся в Веймаре, что дети, рожденные в постылом супружестве, бывают никчемными, малодушными и тугодумами, зато рожденные по великой любви и взаимной страсти обладают большим умом, остроумием, живостью и общительностью[25].

Именно таким и вырос ребенок. Паоло Джовио, лично знавший Леонардо, в своих мемуарах отметил: «Он был весьма талантлив, ласковый, изящный, вежливый с удлиненным прекрасным лицом».

И Вазари пишет, что помимо телесной красоты, так никогда, впрочем, не получившей достаточной похвалы, была в нем безграничная прелесть в любом его поступке; а таланта и достоинств было столько, что к каким бы трудностям его дух ни обращался, то с легкостью достигал в них совершенства[26].

Ко времени рождения сына серу Пьеро исполнилось двадцать пять лет, и он был честолюбивым флорентийским нотариусом, поэтому Катерина, девушка из низшего сословия, не могла стать его женой. Из недавно опубликованных документов[27] видно, что Катерина родилась в 1436 году, в четырнадцать лет она потеряла родителей и вместе с маленьким братом перебралась к бабушке, которая умерла год спустя. Ей было пятнадцать лет, когда она познакомилась с сером Пьеро, что привело к рождению Леонардо. На следующий год она вышла замуж за Антонио ди Пьеро ди Андреа ди Джованни ди Бути, известного по прозвищу Аккаттабрига, то есть Спорщик. Он обрабатывал поля монахинь из монастыря Сан-Пьер Мартире и сам владел несколькими лоскутами земли. Пара поселилась в Кампо Дзеппи в Сан-Панталео, неподалеку от Винчи.

Нетрудно догадаться, что брак был устроен семейством да Винчи, так как Аккаттабрига поддерживал отношения с сером[28] Пьеро и его братом Франческо еще задолго до рождения Леонардо и после него. Кроме того, в 1472 году он появился в качестве свидетеля в третейском договоре и семь лет спустя в тексте завещания, составленного сером Пьеро. Сам Аккаттабрига в свою очередь позвал Франческо свидетелем, когда в 1480 году продал свою землю семье Ридольфи. К тому же в налоговом кадастре 1460 года среди нахлебников он указал «мону Катерину, свою жену» и двух дочерей, не уточнив ни род своих занятий, ни владение недвижимостью. Судя по всему, замужество Катерины было вызвано желанием семьи да Винчи сохранить свое лицо, а их близкое соседство позволяло матери встречаться со своим сыном Леонардо. После 1504 года Катерина и ее муж Антонио считались умершими.

В год рождения Леонардо сер Пьеро женился на Альбиере дельи Амадори, которая не принесла ему наследников и умерла в родах в 1464 году. Вторично он женился на пятнадцатилетней Франческе Ланфредини; она умерла в 1473-м, не оставив ему потомства. Два года спустя в браке с третьей женой Маргеритой ди Франческо ди Якопо ди Гульельмо у него родилось шесть детей и, наконец, еще семь детей от последней, четвертой жены Лукреции ди Гульельмо Кортиджани.

Краткие отрывочные записи Леонардо говорят о проживании в его доме в Милане женщины по имени Катерина, возможно, его матери. В кодексе Форстер III мы читаем: «16 июля, Катилина пришла 16 июля 1493»[29] – и в кодексе Форстер II около 1495 года появился перечень расходов на похороны некоей Катерины[30]. Неизвестно, кем в действительности приходилась Леонардо эта женщина, была ли она его матерью или речь шла о другой женщине с тем же именем, заботу о которой он принял на себя.

Во вторник 9 июля 1504 года в возрасте семидесяти восьми лет умер и сер Пьеро, оставив после себя десять сыновей и двух дочерей. Об этом сообщал сам Леонардо в известной записи, написанной слева направо, в которой он дважды ошибся, неверно указав день, среду, и перепутал возраст отца, насчитав ему 80 лет[31]. Для захоронения сер Пьеро выбрал для себя и членов его семьи аббатство Бадиа Фьорентина во Флоренции.

2.3 Кадастровая декларация

О жизни Леонардо в семье да Винчи в первый раз упоминалось в кадастровой декларации от 14 февраля 1458 года, представленной сером Пьеро от имени его отца Антонио: этот документ имеет огромное значение для историков, так как в нем единственный раз указано имя Катерины, матери Леонардо, и имя мужчины, взявшего ее потом в жены:

Дом для моего проживания… и при нем огород… «Рты»: вышеназванный Антонио, 85 лет; моя жена мона Лючиа, 64 лет; сер Пьеро, мой сын, 30 лет; мой сын Франческо, он живет на вилле и ничем не занят, 22 лет; Альбиера, жена упомянутого сера Пьеро, 21 год; Леонардо, пяти лет, внебрачный сын вышеназванного сера Пьеро, рожденный от него и Катерины, которая ныне является женой Аккаттабрига ди Пьеро дель Вакка да Винчи[32].

Речь идет о налоговой декларации, в которой каждый «рот» на содержании давал право на вычеты в 200 флоринов из налогооблагаемой суммы. Для незаконнорожденных детей налоговое послабление вступало в силу только после особого постановления, которое для Леонардо так и не было получено. Этот документ не является прямым доказательством того, что малыш жил у деда, возможно, его упоминание было всего лишь уловкой, попыткой снизить сумму налога. Однако декларация, включавшая Леонардо в члены семьи, была подтверждена сером Пьеро в 1469 году после смерти Антонио, деда Леонардо, когда семья уже переселилась во Флоренцию:

Сыновья и наследники Антонио ди сер Пьеро ди сер Гвидо. Квартал Санто Спирито, Гонфалон Драго. Да Винчи. Сер Пьеро да Винчи проживает во дворце… Рты: мона Лючиа, жена покойного упомянутого Антонио, 74 лет от роду; сер Пьеро сорока лет; Франческо, 32 лет; Франческа, жена вышеуказанного сера Пьеро, двадцати лет; Александра, жена упомянутого Франческо, 26 лет; Леонардо, незаконнорожденный сын упомянутого сера Пьеро, 17 лет[33].

И в этом случае налоговые вычеты не запрашивались. Некоторые историки считают, что в детстве Леонардо рос одиноким ребенком, но первые годы его жизни в Винчи прошли в достаточно многолюдной семье. В круг семьи отца входили дед Антонио, которому было уже под восемьдесят, шестидесятилетняя бабушка Лючия и трое их детей: старший Пьеро, 25 лет, уже нотариус; Виоланте, родившаяся в 1433 году и вышедшая замуж за Симоне д’Антонио; Франческо, 16 лет, который, как и его отец, был начисто лишен честолюбия и занимался хозяйством на своей земле. Потом пришла Альбиера, вышедшая в 1452 году замуж за Пьеро через несколько месяцев после рождения Леонардо. Джулиано, второй ребенок у Антонио и Лючии, родился в 1428 году и умер во младенчестве. Сводные братья по отцу от его третьей жены Маргериты появились только после 1471 года, когда Леонардо уже исполнилось двадцать четыре года.

А по матери у Леонардо был отчим, несколько сводных сестер и брат, все дети Катерины.

2.4 Бастард в семье Винчи

В XV веке появление внебрачного ребенка не вызывало всеобщего осуждения и не пятнало семью позором[34]. Молодые люди, рожденные вне брака, не знали ущемления своих прав, если их родители были благородного происхождения или происходили из крестьян. Среди бастардов той эпохи из господствующего класса можно вспомнить Борсо д’Эсте, Ферранте д’Арагона, Чезаре Борджиа, Федерико да Монтефельтро, Катерину Сфорца Риарио, Бианку Марию Висконти, Франческо Сфорца, папу Климента VII. Мало того, незаконные сыновья пап назначались кардиналами, занимали влиятельные должности и становились основателями семей, веками правившими городами и государствами. В среднем сословии незаконнорожденные, напротив, не достигали такого высокого признания, и дети, рожденные в неосвященном союзе, испытывали суровые ущемления прав. Поэтому Леонардо не имел права посещать университет и не мог избрать для себя профессию, относящуюся к старшим цехам; ему не позволялось стать нотариусом, врачом или адвокатом, потому что допуск лиц такого происхождения противоречил уставам корпораций.

Воспитанием Леонардо занималась семья его отца, признавшего ребенка и давшего ему свое имя. Забота о нем легла на деда с бабкой и дядю Франческо. Малыш особенно привязался к дяде, который любил племянника и уделял ему много внимания. Возможно, что именно Франческо, как и дед, избравший для себя сельскую жизнь, привил Леонардо любовь к широким просторам и любознательное отношение к явлениям природы.

Перед смертью Франческо, не имея прямых наследников, завещал в 1506 году все свое имущество Леонардо. И хотя его наследство было довольно скромным, законные наследники, кровные братья Леонардо оспорили завещание и долго вели судебную тяжбу против сводного брата.

Родословное древо семьи да Винчи

Колесо Фортуны принесло Леонардо гнетущую печать незаконнорожденного, а всему человечеству триумф искусства. Рожденный в законном браке, он вполне мог получить университетское образование и продолжить семейную традицию, став нотариусом. Действительно, генеалогическое древо семьи да Винчи, составленное в 1746 году и хранящееся в Риме в библиотеке Национальной академии деи Линчеи, показывает, что титул «сер», который присваивался профессиональным нотариусам, носили все его предки, начиная с сер Микеле, чье имя сохранила семейная память и который первым взял в качестве фамилии название родовой коммуны. Ему наследовал сын Гвидо, прапрадед Леонардо и владелец нотариальной книги, сберегаемой Антонио для своих семейных памятных записей, и его брат сер Джованни, все они были нотариусами. Внук Микеле сер Пьеро да Винчи, первый в роду, кто носил имя Пьеро, избрал в свою очередь ту же профессию и был нотариусом и секретарем Флорентийской республики и даже удостоился общественной должности. Его назначали послом в Сассоферрато в 1361 году и нотариусом Синьории в 1392 и в 1413 годах[35]. Сын сера Пьеро, Антонио, который отказался от семейной профессии и предпочел жить в окрестностях Винчи, хозяйствовал на своей земле и вел спокойную, счастливую жизнь. Женился он довольно поздно, взяв в жены Лючию, дочь сера Пьеро Дзози, нотариуса из Беккерето, и, когда родился его первенец Пьеро, ему уже было под пятьдесят лет и исполнилось почти семьдесят пять, когда он стал дедом Леонардо. Он был единственным в семье, кто отказался от семейной традиции, которую, напротив, продолжил его сын Пьеро, молодой честолюбивый нотариус, чьи успехи были почти сравнимы с теми, которых достиг его тезка-дед. Он начал свою практику в 1450 году и, набравшись опыта в Пизе, уже в 1451 году открыл свою нотариальную контору в Палаццо дель Подеста (ныне замок Барджелло) во Флоренции. Среди его клиентов были монастыри, религиозные ордены, еврейская община и однажды даже семья Медичи[36], что служило доказательством его деловой репутации.

2.5 Образование

Леонардо в детстве получил весьма скромное образование: он ходил в школу, где его учили читать, писать, считать, но не учили латыни, которая в то время считалась основным предметом для поступления в университет. Вазари в первом издании Жизнеописаний писал:

Так в счете, за немногие месяцы, что он этим языком занимался, он достиг такого освоения, что постоянными сомнениями и сложностями нередко приводил в замешательство учителя, у которого он обучался.

Кто знает, правда ли это? Но мне приятно так думать. Равные успехи он показал и в письме, без всякого на то понуждения. Несмотря на признание его блестящих достижений во многих областях знания, Леонардо так никогда и не сумел смириться с тем, что не получил университетского образования. Именно из-за этого, помимо своей ненасытной любознательности, он с удивительной настойчивостью и решимостью самоучки приобщался к знаниям, которым никогда не обучался. Его мозг работал, как ум ребенка, который каждую вещь видит впервые и, не довольствуясь одним ее внешним видом, постоянно спрашивает, для чего она служит, откуда она берется и кто ею управляет.

Во второй половине XV века в повседневный обиход уже входили первые печатные книги, которые заметно упрощали распространение культуры и знаний. Самый ранний список книг, составленный Леонардо в двадцать шесть лет, когда он еще жил во Флоренции, напоминает перечень имен ученых мужей, с которыми он желает встретиться, чтобы пополнить свои знания[37], и ясно говорит о том, с какой жадностью он стремился к своему культурному обогащению. А в 1495 году Леонардо набросал красным карандашом список книг из своей личной библиотеки, больше похожий на поспешное перечисление томов, которые необходимо отложить накануне скорого отъезда[38]. В нем приведены сорок наименований, с несколькими повторами, указывающими на разные тома. Как утверждает Карло Вечче[39], это, скорее, не список, а опись книг, стоящих перед глазами Леонардо и с которыми он уже успел ознакомиться.

В Мадридском кодексе II, относящемся, вероятно, к 1503 году, К. Вечче в трех различных списках насчитал сто шестьдесят шесть книг, из которых по меньшей мере пятьдесят являлись кодексами, написанными самим Леонардо[40]. Для той эпохи довольно внушительное количество, которое, учитывая высокую стоимость книг, говорит о значительной сумме, затраченной Леонардо на расширение своих знаний.

2.6 Философия природы

Никто из художников того времени не вкладывал столько сил в изучение законов природы, как это делал Леонардо да Винчи. И все же клеймо незаконнорожденного, которое вынудило его самостоятельно утолять жажду знаний, вероятно, приносило ему немало страданий. Однажды он сам с плохо скрытым раздражением написал:

Я уверен, что, не имея их навыка ссылаться на древних авторов, могу привести много более веских доводов, полагаясь на опыт, учителя их наставников. Они ходят чванные и напыщенные, обряженные и украшенные не своими, а чужими трудами, а мои не жалуют[41]