Тени за городом

© Тамоников А.А., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Глава 1

История эта случилась давно – в восьмидесятом году минувшего, двадцатого века. Если быть совсем точным, то в конце апреля месяца. К чему такая точность? В ней есть смысл, и это очень весомый и значимый смысл, а в чем он заключается, читателю станет понятно из дальнейшего повествования.

Есть в Сибири городок под названием Углеград. Был он и в восьмидесятые годы двадцатого века, и вообще его история уходит корнями в седую древность. Никто из местных жителей не может в точности сказать, когда именно возник этот городок. Даже местные ученые и те теряются в догадках. Ну а что вы хотите? Это Сибирь. Здесь города зачастую возникали без всякого, так сказать, документального сопровождения. Какие могли быть документы в этих диких и необжитых краях? Пришла нужда – люди и организовали поселение. Очень может быть, что вначале это была простая заимка, затем – хуторок, дальше – село, а затем уже дошло и до города. Ну а документы – что ж? Документы – постольку-поскольку. Во многих сибирских городах их история передается легендарным образом – из поколения в поколение и из уст в уста. Но такой способ, конечно, не слишком надежен. Люди уходят, предания забываются…

Впрочем, речь в данном случае будет идти не об истории города Углеграда. А о тех событиях, которые произошли в нем в восьмидесятом году двадцатого века. Хотя, конечно, будь это какой-нибудь другой город, то возможно, этих событий и не было бы. Или они бы развивались совсем не так, как это случилось в Углеграде.

Поэтому следует хотя бы вкратце сказать – в чем, так сказать, суть и смысл города Углеграда. Издавна в нем добывали каменный уголь. Собственно, город и возник потому, что под ним испокон веку имелись просто-таки неисчерпаемые угольные залежи. Другого смысла возводить город в этих не слишком приветливых краях просто не было. Итак, внизу, под землей, – уголь, а сверху – город. Оттого-то и название у него соответствующее – Углеград.

Город возводился по известному принципу. Вырыли в каком-то месте угольную шахту – тотчас же вокруг нее начинал селиться народ. Строились дома, магазины, школы, больницы, дворцы культуры… Не сразу, конечно, а постепенно, но вместе с тем целеустремленно и неуклонно. В тех домах жили люди, работавшие в шахте, в тех больницах они лечились, в те школы ходили их дети, в тех дворцах культуры народ веселился, плясал и пел после окончания нелегкой шахтерской смены…

Шахт в округе было немало, и вокруг каждой из них рано или поздно возникал поселок. Постепенно таких поселков образовалось множество. Каждый из них имел свое название – такое же, как и шахта. Допустим, шахта называлась Черная Гора – так же называли и поселок вокруг нее. А если, допустим, шахта называлась Каменка, то и поселок непременно назывался так же.

По-своему это было удобно и понятно и к тому же позволяло ориентироваться в круговерти и хитросплетении множества поселков. Особенно – почтальонам. Долгое время в поселках не было не то что названий улиц, но даже самих улиц не было – в том смысле и в том виде, в котором они обычно существуют. Народ возводил себе жилища произвольным, творческим образом. Выбрал человек подходящее место где-нибудь на косогоре, там и поселился. А другому больше понравилось местечко в долине, под косогором. А третьему – на лужайке у речушки. Какие уж тут улицы? Поэтому адресаты и писали на конвертах: «Черная Гора, Иванову Сидору Петровичу». И все. Почтальон приносил эти письма, вываливал их ворохом в шахтовой конторе, а уж получатели разбирали их сами.

Долгое время поселки были автономными, то есть не объединенными в какую-то общую административную единицу. Но затем кто-то догадался объединить их до кучи, дав этому объединению общее название – Углеград. Так было проще всей этой россыпью управлять, кормить народ, присматривать за порядком. И что с того, что, допустим, из поселка Веселый, где располагалась шахта под таким же названием, до, предположим, поселка Каменка ехать было полдня на телеге? Все равно это был самый настоящий город, а не ералаш из отдельных, никак друг с другом не связанных поселков. Соответственно и жизнь в Углеграде стала меняться в другую, лучшую сторону. Тут тебе и школы, и больницы, и магазины, и кино. Известно, в городе жить веселее.

Углеград возник еще до войны, и это был веселый, юный и задорный город. А вот когда началась война, все, конечно, изменилось. Мужчины ушли воевать, их место в шахтовых забоях заняли женщины, дети, лошади…

А еще – заключенные. Потому что в окрестностях Углеграда с самого начала стали возводиться тюрьмы и колонии. К началу войны они окружали Углеград плотным кольцом, а некоторые колонии и лагеря располагались прямо посреди поселков – едва ли не в самом их центре. Для кого они возводились в таком количестве? Известно, для кого. Отбывали в них сроки и те, кого называли политическими, и уголовники, и кого только не было.

Селились здесь и те, кого называли «кулацкими элементами». Впрочем, в Углеграде их называли несколько иначе: «раскулаченными элементами». Обитали они не в лагерях и не в тюрьмах, для них возвели специальный поселок, состоящий сплошь из наспех слепленных деревянных бараков. Не мудрствуя лукаво, поселку дали название – Кулацкий. «Раскулаченные элементы», эти исконные хлеборобы, вынуждены были трудиться в шахтах – иного способа добыть кусок хлеба власти им не предоставляли. Да и где они могли здесь хлебопашествовать, когда кругом сплошные изрытые косогоры, а за ними – сплошная непроходимая тайга?

Так вот. С началом войны в шахты стали загонять всех, в том числе и раскулаченных, и уголовников. Стране требовался уголь, как можно больше угля, потому что уголь необходим при производстве танков, пушек, снарядов и патронов, которые нужны для победы. «Элементы» трудились в шахтах добросовестно – они буквально-таки на генетическом уровне не представляли, как это можно: жить и не работать. Чего не скажешь об уголовниках. У этой публики генетика была совсем другая – противоположная.

После того как стало ясно, что победа в войне останется за Советским Союзом, на угледарских шахтах стало чуть легче. Сюда во множестве стали прибывать военнопленные немцы. Понятно, что никто при этом не разбирался, умеет ли вчерашний фашист и душегуб рубить уголек. Их просто всем скопом загоняли в шахты, и там, под землей, они волей-неволей становились проходчиками, забойщиками, доставщиками, коногонами…

После окончания войны в Углеграде появилась и вовсе доселе невиданная публика – бандеровцы. Их было немало. Часть из них помещали в охраняемые лагеря, другая же часть жила относительно свободно – в специально построенном для них барачном поселке, который, следуя давним угледарским традициям, так и назвали – поселок Бандеровский.

В основном эти люди также трудились на шахтах: отказываться работать они не могли и не имели права. Да и потом – как бы они жили, если бы не работали? В Углеграде так им и сказали: не хотите умереть с голоду – ступайте на шахты. Возражения не принимаются. Все, кто станет возражать, завтра же окажутся за решеткой и колючей проволокой.

Шли годы, страна, в том числе и город Углеград, залечивали нанесенные войной раны. Постепенно, эшелон за эшелоном отбыли из города военнопленные немцы. Поговаривали, что обратно в Германию – восстанавливать свою истерзанную войной родину.

Лагерей с заключенными-уголовниками вокруг Углеграда также стало заметно меньше.

Постепенно и незаметно стали исчезать из города и «раскулаченные элементы». Некоторые из них отбыли обратно в те места, откуда их в свое время выселили, но большинство просто перебрались из поселка Кулацкий в какие-то другие места. Кто – в окрестные деревни, кто поселился в другой части города. Ну а куда им было деваться? Что их ждало в тех краях, откуда их выселили? Пепелище во всех смыслах этого понятия. Тяжело возвращаться на пепелище. Прав ты или виноват перед людьми, своей совестью и законом, а все равно – тяжело. Вот и расселились бывшие «элементы» по окрестным весям. Поселок между тем так и продолжал именоваться – Кулацкий.

А вот что касается бандеровцев, то тут дело обстояло несколько иначе. Отсидев свои сроки в окрестных угледарских лагерях, эти люди даже не пытались вернуться в свои родные места. Не то чтобы они не имели права на возвращение – закон им это позволял. Однако помимо официального закона есть еще и другой закон, который можно назвать законом обстоятельств или, если угодно, законом совести. Иначе говоря, бывшие бандеровцы просто опасались возвращаться на свою родину. Некоторые – а таких были единицы – все же рисковали и уезжали из Углеграда, но большинство ни о каких отъездах и переездах даже не помышляли. Они боялись. Боялись того, что там, на родине, их узнают, а узнав, вспомнят и о том зле, которое они творили. И что тогда? А тогда могло статься все что угодно. Оправдываться? Ссылаться на то, что такое было время? Говорить о своих убеждениях? Ну какие же это оправдания? Там, где кровь, – там не может быть никаких оправданий. Нет на свете ничего тяжелее, чем пролитая человеческая кровь.

Оттого эти люди и не помышляли о возвращении на свою бывшую родину. Но и раствориться среди людей и весей наподобие бывших «кулацких элементов» они также не желали. Или не могли в силу собственной психологии и из-за своего отношения к действительности. Они продолжали жить в Углеграде, но жили обособленно, отдельной группой.

Местом их жительства все так же был поселок Бандеровский, но теперь это было уже не официальное, а обиходное название. На самом деле бывший поселок Бандеровский уже давно стал частью городского микрорайона Каменка, но народ с прежним упорством называл этот закуток именно Бандеровским поселком. Да и как его было называть иначе? Для этого не было никаких весомых аргументов и оснований. Чужие в этом поселке почти не появлялись, им здесь были не рады, их не встречали и не вступали с ними в беседы. Даже воды из колодца и то нельзя было зачерпнуть постороннему человеку! И уж разумеется, редко-редко какая-нибудь девица из поселка осмеливалась выходить замуж без родительского позволения не за своего, а чужого парня – а согласия на это родители не давали. То же самое касалось и парня: он также редко когда рисковал брать в жены девушку откуда-то извне. Конечно, случалось всякое, однако тех девушек и тех парней, которые пошли против родительской воли, просто изгоняли из поселка, отрекались от них и забывали о них – будто бунтарей и вовсе никогда не было на свете.

К официальным властям обитатели поселка относились с большой настороженностью. То есть старались свести общение к минимуму, а то и вовсе обойтись без него. Поэтому-то и местному участковому инспектору сложновато приходилось, если он по какой-нибудь служебной надобности заворачивал в поселок.

Впрочем, обычно таких надобностей у участкового не возникало. Что бы в Бандеровском поселке ни происходило – ничего его обитатели никогда не выносили наружу, все решалось в своем узком кругу. А уж что там творилось на самом деле, того никто из посторонних не знал. Убийств или каких-то громких краж там не случалось вовсе. Даже мелких хулиганств по пьяному делу и тех не было. Потому участковый и не забредал в Бандеровский поселок.

Да, обитатели поселка Бандеровский работали, без этого никак. И, между прочим, трудились исправно и дисциплинированно, особых нареканий со стороны начальства к ним не было.

Что же касается отношения к бывшим бандеровцам со стороны прочих жителей Каменки, да и Углеграда в целом, то это особый разговор. Кто-то их сторонился, кто-то втайне ненавидел, но большинство относились с равнодушной терпимостью. Иначе, наверно, и быть не могло. Люди есть люди, и никто из людей не может жить, испытывая к соседу постоянную ненависть, кем бы этот сосед ни был. Да к тому же самые разные люди проживали в Углеграде – так распорядилась история и так сложилась судьба. А потому приходилось уживаться.

Словом, никому бывшие бандеровцы, обосновавшиеся в Углеграде, не доставляли особых хлопот. Живут себе и живут. Пускай живут как хотят, лишь бы не причиняли никому зла. Самим себе – пускай причиняют, если хотят, а всем прочим – не надо.

Глава 2

Впрочем, все это – необходимая прелюдия к тем событиям, которые случились в городе Углеграде в конце апреля тысяча девятьсот восьмидесятого года. Сами же события начались не в Углеграде, а очень от него далеко, в буквальном смысле на другом конце света. Точнее – в Соединенных Штатах Америки. Здесь в одном из городов, в одном из кабинетов мрачного серого здания состоялось важное совещание. Совещались солидные и значительные чины, и все они имели отношение к американской разведке. А если точнее, к тому подразделению разведки, которое занималось всяческими провокациями во всех концах земного шара.

Впрочем, на этот раз обо всех концах Земли на совещании речь не велась. Говорили лишь об одной части планеты, а именно о Советском Союзе. Почему о Советском Союзе? Потому что имелся повод, и это был очень весомый повод.

Разговор начал некий седовласый субъект с властным лицом и такими же властными манерами. Все прочие, присутствовавшие на совещании, называли его генералом, из чего следует, что таковым он, вероятно, и являлся.

– Джентльмены, – обратился генерал к присутствующим, – вопрос, который мы сегодня обсуждаем, очень серьезный. Можно сказать, сама жизнь поставила перед нами этот вопрос. И наша задача – отыскать на него достойный ответ. Что значит достойный? – Генерал оглядел присутствующих строгим взглядом. – Это значит, что ответ должен быть таким, который устроил бы нас с вами, а в целом – всю нашу страну. Скажу иначе: который в полной мере соответствовал бы тем порядкам, которые мы стараемся установить во всем мире. Следовательно, этот ответ должен приблизить ту благословенную пору, когда наши порядки возобладают во всем мире.

Никто из присутствующих на совещании никак не проявил ни энтузиазма, ни неудовольствия в ответ на этот генеральский спич. Все давно привыкли, что генерал всегда начинает свои обращения к подчиненным с напыщенных и, по сути, пустопорожних речей. И только после них обычно следует деловая часть разговора. Так случилось и в этот раз. Переведя дух после патриотического спича, генерал приступил к сути вопроса.

– Сейчас заканчиваются семидесятые годы, – сказал он. – Впрочем, дело даже не в летоисчислении как таковом, а в том, что сейчас у нас – новая эпоха. Эпоха борьбы за самое главное, что может быть в нашем мире. Это – права человека. Джентльмены, вы, разумеется, знаете, каких впечатляющих успехов мы достигли в данном направлении. Однако же есть и те, которые не понимают сути эпохи и всячески стараются препятствовать нашей святой борьбе. В первую очередь это Советский Союз. Вы, разумеется, прекрасно знаете, как там обстоят дела с правами человека. Терпеть этого нельзя! Нам надо преподнести Советам урок. Да что там Советам – всему миру! Так сказать, в назидание. И мы его преподнесем! Собственно, за тем я вас здесь и собрал.

Все, кто присутствовал на совещании (а их было не меньше десяти человек), зашевелились и переглянулись между собой. Наконец хоть что-то стало понятно: речь будет идти о Советском Союзе. Точнее сказать, о какой-нибудь значимой провокации, которую необходимо совершить в этой стране. Но что же на этот раз предложит уважаемый генерал? О, он большой мастер по части всевозможных провокаций! Здесь опыта и умения ему не занимать, на этом, собственно, он и сделал себе впечатляющую карьеру! Итак…

Генерал хоть и говорил конкретно, но все же начал издалека. У него была такая манера разговора – подбираться к основной мысли постепенно, исподволь. Так бывало всегда, так было и на этот раз.

– Больше тридцати лет прошло со времени окончания Второй мировой войны, – сказал генерал. – Победа в этой войне – праздник для русских. Мы также внесли существенный вклад для приближения окончания войны, о которой ведется речь. Но тем не менее к ее окончанию мы относимся не так, как русские. Мы люди прагматичные, и запускать легкомысленные праздничные фейерверки мы не имеем права. А вот предпринять кое-какие шаги, отталкиваясь от этой даты, мы просто обязаны. Потому что мы – люди действия. И русские в данный исторический момент вовсе не наши друзья и единомышленники.

Дальше в речи генерала наметилась тенденция к сухой конкретике. Война давно закончилась, сказал генерал, но еще живы те, кто в этой войне сражался против Красной армии. Речь идет о советских гражданах, выступавших на стороне Германии. Не следует считать их пособниками фашистов и врагами – это совсем не так. Эти люди отстаивали свое право жить в стране, свободной от коммунистических догм и лозунгов. Да, они проиграли, но это ни о чем не говорит. Потому что многие из них до сих пор живы и по-прежнему у них не пропало желание освободиться от коммунистического гнета. Отбыв наказание в страшных советских лагерях и тюрьмах, они расселились по многим советским городам. Они по-прежнему солдаты, по-прежнему враги советской власти, хотя, конечно, и состарились. Но это не так страшно, что они старики. Потому что у них есть дети, которых, конечно же, они воспитали в соответствующем духе. Целое поколение молодых бойцов, готовых с оружием в руках отстаивать идеалы свободы и демократии! По сути, это даже не люди, это бомба, заложенная под советский строй. Надо лишь поджечь фитиль у этой бомбы – и тогда неминуемо произойдет взрыв. Это будет очень громкий взрыв, его услышат во всем мире. Ну а в Советском Союзе его услышат тем более. И может так статься, поднимется волна… И наше дело – вовремя заметить эту волну и направить ее в нужное русло и в нужную сторону.

Далее генерал в свойственном ему стиле добрался, наконец, до реальной конкретики.

– Для начала, я думаю, нужно поднять такую волну в отдельно взятом советском городе, – сказал он. – Как известно, любой шторм начинается с небольшой волны. Это, если угодно, закон природы. Люди – часть природы, и они подчиняются природным законам.

– Вы говорите о каком-то конкретном городе? – спросил один из присутствующих.

– Разумеется, – бесстрастно ответил генерал. – Прежде чем организовать наше совещание, я и мои подчиненные провели большую работу. И мы нашли для наших целей просто идеальный советский город! Джентльмены, прошу вас представить следующую картину. Россия, вернее, Советский Союз, Сибирь. Точнее сказать, не вся Сибирь, ибо она просто-таки необъятная, а небольшая ее часть. Но это не просто обычный медвежий угол, как любят выражаться русские. Это развитый промышленный регион. Густонаселенный регион, что немаловажно. Уголь, металл, заводы и фабрики… И в самом центре этого региона – тот самый город, о котором идет речь. Между прочим, довольно-таки крупный город. Третий по величине во всем регионе, если быть точным. Все это не мои отвлеченные фантазии, а данные нашей разведки.

Генерал умолк, перевел дыхание и строгим взглядом оглядел присутствующих.

– Это именно тот город, который нам нужен, – продолжил генерал. – В нем проживает много бывших борцов за свободу против коммунистической тирании. Если точнее, это повстанцы родом с Западной Украины. Там они воевали, там попали в плен, оттуда их привезли в Сибирь, где они отбывали наказание. Отбыв наказание, они остались жить в том же городе. Их там не так и много, однако для наших первоначальных целей вполне хватит. Это, опять же, данные нашей разведки. Наша разведка потрудилась в этом городе на славу. – Генерал торжествующе усмехнулся.

– Почему же они не уехали обратно на Западную Украину? – спросил кто-то из присутствующих на совещании.

– Это не важно, – уклонился от ответа генерал. – Сейчас для нас важно другое. Они – там, в этом городе, и мы можем их использовать в наших целях. Это очень подходящий для нас материал. Все они затаили злобу на советскую власть. На это, собственно, и расчет.

– И все же – какова конкретная цель предстоящей акции? – спросили сразу несколько человек.

– Хороший вопрос, – одобрительно кивнул генерал. – Вопрос по существу. Разумеется, этой акцией советскую власть мы не свергнем. Но такую цель никто перед нами и не ставит. Для начала нужно, чтобы слухи об акции разнеслись по другим сибирским регионам и городам. Городов в Сибири много, и практически в каждом из них несложно отыскать нужный нам человеческий материал. В одних городах это все те же бывшие западноукраинские повстанцы, в других – бывшие повстанцы из Прибалтики, в третьих… – Генерал не договорил и махнул рукой. – А теперь ответьте сами себе: что произойдет в этих городах, если там услышат о выступлениях в конкретном городе, о котором я веду речь? А произойдет там точно то же самое! Это – элементарная логика, основанная на такой же элементарной человеческой психологии.

Генерал опять умолк и опять оглядел всех присутствующих.

– Массовые выступления сразу во многих советских городах – это, знаете ли, многое значит! – Генерал назидательно поднял палец. – Тем более что речь идет о сибирских городах. Сибирь, доложу я вам, это не совсем то же самое, что остальная Россия! У тех, кто проживает в Сибири, особенная психология и свой собственный взгляд на мир. Сами же русские говорят, что Сибирь – это край каторжан и бунтарей. Так оно и есть на самом деле. – Здесь генерал позволил себе многозначительную усмешку. – Одним словом – менталитет! Что ж, воспользуемся этим менталитетом. Превратим его в оружие во имя наших целей. – И генерал еще раз изобразил ту же самую усмешку. – Ну а когда начнутся события, о которых я веду речь, тут же подключится наша пропаганда, которая преподнесет всю эту кутерьму в нужном для нас свете. И это будет огромная оплеуха для русских! Это будет их политическое поражение, от которого они не скоро оправятся.

– Я усматриваю здесь еще один плюс, – заметил кто-то из участников совещания. – Даже если предполагаемые выступления в конце концов сойдут на нет (а это обязательно случится), все равно те люди, которые в них участвовали, – это наши люди. Из них получатся прекрасные террористы и разведчики. Конечно, если с ними наладить правильное общение…

– Разумно мыслите, – одобрительно кивнул генерал. – Все так и есть. Так что, джентльмены, та задача, которую нам предстоит разработать и осуществить, – это важная задача. Это, по большому счету, весомый вклад в нашу окончательную победу над Советами и Россией в целом.

– Как называется тот город, о котором идет речь? – спросил кто-то из присутствующих.

– Разве я вам этого не сказал? – удивился генерал. – Надо же, совсем упустил из виду… Называется он Углеград.

Присутствующие зашевелились и зашушукались. Каждый старался запомнить название города и то, что с ним связано. И в первую очередь, что так или иначе пригодится для будущей операции. Для будущей провокации, если уж называть вещи своими именами.

– Итак, приступаем к разработке предстоящей операции! – провозгласил генерал. – Первоначальные тезисы у меня имеются. Наша задача – отшлифовать их до совершенства!

Глава 3

Остап Луцик вот уже пять лет как был пенсионером. Но по-прежнему продолжал работать. А почему бы ему было и не работать? Несмотря на преклонный возраст, на здоровье он не жаловался – так, всякие малозначительные стариковские болячки, к тому же и работа у него была не слишком тяжелой. Нет, определенные трудности в его работе имелись, но это были не физические трудности, а иные сложности – большей частью психологического свойства.

Трудился Остап Луцик художником-оформителем на одной из шахт в городе Углеграде. Причем долгие годы, с той самой поры, как отбыл срок заключения и решил навсегда поселиться в этом городе. Несмотря на то что художник-оформитель считался работником идеологического фронта, на работу Остапа Луцика взяли без особых затруднений и проволочек. «Ты там смотри!» – погрозил пальцем кадровик-инвалид, и на этом, собственно, процесс трудоустройства и закончился. И кто его знает, почему это случилось именно так? Может быть, потому, что Остап Луцик сызмальства умел замечательно рисовать – у него был прирожденный талант художника, – а может, потому, что должность на шахте имелась, а штатной единицы, чтобы ее заполнить, все никак не находилось. Или, может быть, потому, что никто не обратил особого внимания на то, что Остап Луцик в недавнем прошлом – сиделец и сидел, он не за какую-нибудь молодецкую драку, а за то, что выступал против советской власти и с оружием в руках. В Углеграде много обитало таких, как Остап Луцик, на всех внимания не обратишь. Но, скорее всего, никто просто не помнил того зла, которое когда-то причинил Луцик. Помнить зло – это не в характере русского человека. Русский человек, по сути своей, не злопамятен.

Вот так Остап Луцик и стал работать художником-оформителем. Повторимся: в физическом смысле работа была нетрудной, а вот что касается морального и нравственного смысла… Остап Луцик ненавидел свою работу, ненавидел и презирал плакаты, транспаранты, вывески, графики, которые он ежедневно малевал. Он ненавидел в них каждую букву и каждый штрих, даже цвет красок, которыми он все это изображал, и тот ненавидел. Но он ничем не выдавал бушующую в нем злобу и не давал ей выплеснуться наружу. Он понимал, насколько это опасно. Опасно и для него самого, и для его жены, и для детей – двух сыновей и дочери. Он понимал, что если даст волю своей злобе, то тогда может случиться все что угодно. Например, он изобразит какой-нибудь яростный антисоветский плакат и вывесит его в самом людном месте. Или подожжет к чертовой матери художественную мастерскую, в которой он трудился. Или украдет на шахте взрывчатку и взорвет шахтовую контору вместе со всеми бухгалтерами, учетчиками, начальниками участков и прочим начальственным шахтовым людом. Или сотворит еще что-нибудь – такое же страшное, громкое и погибельное. Погибельное в первую очередь для себя самого.

Он это понимал, поэтому и не давал воли своим чувствам. Он их загонял куда-то вглубь себя. Хотя и с трудом, но это ему удавалось. Но сколько же душевных сил для этого требовалось! Можно сказать, что ни на что больше Остапу не хватало этих сил, а только лишь на борьбу со своими чувствами. На борьбу с самим собой, если быть точным.

А такая борьба ни для кого не проходит даром, она меняет человека, она его корежит – как изнутри, так и снаружи. Почти все время Остап Луцик был угрюм и раздражен, с женой и детьми обращался неласково, с людьми общался неохотно, лишь по необходимости, с соседями – то же самое (а жил он в том краю Углеграда, который все называли Бандеровским поселком).

Впрочем, соседи соседями, а вот жена – это совсем другое дело. От соседей можно отмахнуться и даже совсем с ними не общаться, но с женой так не получится. Тем более что жена ни в чем не была перед ним виновата, скорее, даже наоборот. Познакомился Остап со своей будущей женой (ее звали Оксана) еще в те годы, когда с немецким автоматом наперевес лиходействовал по глухим волынским лесам, вламывался в волынские хутора, судил, казнил и миловал…

На одном из таких хуторов он и приметил Оксану. Нет, ни в каком разбойничестве Оксана не участвовала, да Остап бы ей этого и не позволил. У него имелись совсем другие виды на Оксану. Остап размышлял так. Вот закончится когда-нибудь вся эта беготня по лесам, болотам и хуторам, и тогда Остап утопит в самом глубоком болоте свой немецкий автомат и женится на Оксане. И они заживут. Тем более что и сама Оксана была не прочь выйти замуж за статного, чубатого красавца, каковым в молодости был Остап. Она даже позволила Остапу нарисовать ее портрет, а для западноукраинской девушки это был поступок! Это было все равно, что сказать художнику: «Я тебя люблю и хочу за тебя замуж».

Но все закончилось совсем не так, как предполагал Остап. В одной из стычек с советским Смершем Остапа сильно контузило взрывом, он потерял сознание и угодил в плен. Затем был суд, сибирский город Углеград и лагерь в окрестностях этого города.

Срок Остапу дали не слишком большой – всего шесть лет. При этом разрешали ему писать письма на волю. Он и написал – Оксане. Больше ему и писать-то было некому. Его отец и мать были живы, но они прокляли Остапа за то, что он был бандитом, и отказались пускать на порог. Конечно, если бы он упал родителям в ноги, попросил у них прощения и навсегда отказался от того негожего дела, которым он занимался, родители бы его простили. На то они отец и мать, чтобы прощать свое заблудшее дитя. Но Остап не попросил у родителей прощения…

Оксана ответила на его письмо. Между ними завязалась переписка. Оксана писала, что помнит Остапа, рада, что он жив, а тюрьма – это не так и страшно, это ненадолго. И если Остап того пожелает, то она готова ждать, когда он выйдет из тюрьмы и женится на ней.

Остап отбыл срок и решил остаться в Углеграде. К себе на родину он возвращаться не хотел, потому что опасался людских взглядов, возможной расправы, да и встречи с родителями тоже опасался. Он пригласил Оксану к себе в Углеград, и она приехала. В каком-то смысле ей было проще, чем Остапу: ее родители к той поре уже умерли.

Так они стали мужем и женой. Им выделили небольшую отдельную квартирку в бараке в Бандеровском поселке. Зажили. И все бы ничего, если бы не угрюмость и раздражительность Остапа. Эти черты характера он приобрел еще тогда, когда отбывал срок в лагере, а когда вышел, стал еще более угрюмым и раздражительным. Ему казалось, что он ни в чем не повинен, а виновны другие. Виновны все, кроме него самого. В том числе и жена. И вольно или невольно он срывал на ней зло: за то, что когда-то угодил в плен в волынских болотах, за то, что шесть лет томился в лагере, за то, что нет у него возможности да, по сути, и права вернуться на родину… Да мало ли в чем еще бывает виновна жена, когда муж раздражен?

Но однако же можно жить и так. Со скрипом, со слезами, а можно. Проходил год за годом, у Остапа и Оксаны родились трое детей, сами они состарились. В общем, худо-бедно, а прожили. А жизнь – это такая мудреная штука, что в ней можно привыкнуть ко всему – и к хорошему, и к плохому. Тем более что плохого в жизни почему-то всегда больше, чем хорошего. Словом, большая часть жизни пролетела, будто ее и не было вовсе. И за все это время Оксана не сказала ни единого слова упрека в ответ на раздражительность мужа. Она была кроткой, терпеливой и мудрой женщиной…

А что же дети? А дети до поры до времени были при родителях, жили в родительском доме. Оба сына работали на шахте, дочь оканчивала десятилетку. В родительские отношения они не вмешивались, жили своей жизнью. Хотя что это была за жизнь, каковы у сыновей и дочери были житейские планы, во что они верили и на что надеялись – того не знали ни Остап, ни Оксана.

Был конец апреля. По календарю это самый разгар весны, однако же дело происходило в Сибири, а здесь, если можно так выразиться, свой собственный календарь. Обычно в апреле весна в Сибири только начинается. Хотя бывает и по-другому. Случается в Сибири и ранняя весна, с теплыми ветрами, внезапным дружным и широким половодьем, ранним прилетом птиц, весенним солнцем.

Именно такая весна выдалась в Сибири в том самом году, о котором идет речь. Может, и не во всей Сибири, потому что уж слишком велик и просторен этот край, но в тех местах, где располагался город Углеград, то есть в южной части Сибири, весна случилась такой, что лучше и желать не надо. Тепло, солнечно, пахнет пробудившейся землей, талым снегом, почками и первыми травами – живи и радуйся.

Но Остапу Луцику радоваться не хотелось. Несмотря на раннюю весну, он был угрюм и сосредоточен на каких-то своих думах и чувствах, которые никому, кроме него самого, не были известны. Да, впрочем, даже ему самому эти думы и чувства не были понятными. Угрюмость и отрешенная сосредоточенность давно уже были обычным его состоянием. Казалось, не было ничего в мире, что могло бы его обрадовать и вызвать на его лице улыбку.

Была суббота, выходной день. Пользуясь погожим днем, Остап решил кое-что поправить по хозяйству. Зима в Сибири – это время всяческих бедствий и разрухи. Бывало, навалятся глубокие и тяжелые снега на крышу ли, на изгородь, на ветки и кроны садовых деревьев, все затрещит, застонет, осядет, поломается и провалится, и ведь ничего толком и не починишь зимой-то. Приходится ждать весны и уже весной исправлять все те бедствия, которые причинила зима.

Остап вместе со всем семейством все так же проживал в той самой квартирке в бараке, которую ему выделили, когда он обзавелся семьей. Он никогда не стремился обзавестись каким-то другим жилищем, казалось, он даже не замечал, в какой квартире он проживает, и не думал о том, что есть и другие, более удобные жилища.

Правда, когда один за другим стали появляться дети, Оксана с деликатной настойчивостью убедила-таки своего мужа пристроить к их барачной квартире две небольших комнаты. Остап пристроил, но, казалось, даже не заметил этого. Впрочем, он еще поставил забор, отгородившись таким образом от соседей – в большинстве своем таких же бывших сидельцев, как и сам Остап, – и соорудил на отгороженной территории три сарайчика. Вот и все. Казалось, что Остапу не нужен ни забор, ни сарайчики, ни квартира, в которой он проживал, потому что в любой момент он готов был покинуть все это хозяйство и отбыть в какие-то другие, неведомые края: может, на свою навсегда утерянную родину, может, еще куда-нибудь…

Остапу помогал его младший сын, двадцатилетний Степан. Старший сын, Евгений, был на работе, ему выпала смена на выходной день. Отец и сын работали молча, лишь изредка Остап делал короткие замечания или давал распоряжения, и сын без лишних слов их исполнял. Время близилось к полудню, было тепло и свежо, как оно обычно и бывает ранней весной.

И тут Остапа кто-то окликнул:

– Бог в помощь, хозяин!

Вначале Остап подумал, что окликают не его – потому что кто бы мог его окликнуть? В Бандеровском поселке редко кто вступал с ним в разговоры: знали, что он, скорее всего, никак не ответит на приветствие и не вступит с тем, кто его окликнул, в разговор. А если так, то для чего и окликать? Стало быть, и в этот раз окликают не его, а кого-то другого.

Но его окликнули и во второй раз:

– Что ж ты не отвечаешь, Остап Федорович? Невежливо не отвечать гостям. Не по-нашему это… На нашей родине гостям всегда рады. Тем более что гости бывают у тебя так редко…

Остап поднял голову. У калитки стояли четыре человека – четверо мужчин. Один из них был пожилым, едва ли не ровесником Остапа, другой был чуть моложе, еще двое – совсем молодые, по виду на каких-то три или четыре года старше, чем сын Остапа Степан. Но Остап мало обратил внимания на их возраст. Его удивило, а больше того насторожило, что все четверо были людьми нездешними. Да, но кто же они такие? Из каких краев они прибыли, зачем и, главное, откуда они знают Остапа? А ведь знают, если они назвали его по имени-отчеству!

– Ну, что же ты стоишь и смотришь на нас? – спросил старший по виду мужчина, продолжая улыбаться. – Открывай ворота, впусти гостей во двор. Или ты забыл, как это делается у нас на родине? Может, ты уже и не помнишь, где твоя родина и как она называется?

Остап сделал молчаливый знак сыну, Степан отодвинул у калитки засов и распахнул ее.

– Ну вот так-то лучше, – сказал старший мужчина. – Так-то правильнее. Ну, здравствуй, что ли, Остап Федорович!

До сих пор разговор происходил на русском языке, но последнюю фразу гость произнес на украинском. Причем не на чистом украинском языке, а так, как говорят на Западной Украине. Тамошний язык во многом отличается от классического украинского языка: и выговором, и многими словами, и даже тон – и тот другой. Остап с настороженностью и удивлением взглянул на мужчину и также произнес по-западноукраински традиционную в тех краях фразу:

– Проходите, добрым гостям мы всегда рады.

– Так-то лучше, – усмехнулся мужчина. – Можно даже сказать, совсем хорошо. Вижу, помнишь: и откуда ты, и кто ты. А то мы, признаться, сомневались. Времени-то сколько прошло! А время – оно коварное. Оно меняет людей.

– Кто вы? Что вам от меня надо? – спросил Остап.

– Хорошие вопросы. – Усмешка буквально-таки не сходила с губ незнакомца. – Правильные вопросы. А на правильные вопросы полагается давать правильные ответы. Да вот только такие ответы полагается давать не посреди двора, а за закрытыми дверями. А то вон на нас уже обращают внимание… Так что приглашай нас в дом, хозяин. Готовь горилку и закуску. Сам знаешь, без этого у нас гостей не принимают.

Не хотелось Остапу, чтобы эти неожиданные гости входили в его дом. Но он понимал, что если уж они невесть откуда и неизвестно зачем появились, то так просто от него не уйдут. Даже если он попытается прогнать их со двора. К тому же и прогонять их было не за что. Они покамест не сделали Остапу ничего плохого, даже слова грубого не сказали. Наоборот, заговорили с ним на родном языке, на западноукраинском. Нельзя просто так прогнать человека, который говорит с тобой на родном языке. Тем более в чужих краях, за тысячи верст от родных мест.

– Проходите, – сказал Остап. – Вот сюда, на этот порожек и в эти двери. Степан, покажи им…

На крыльцо вышла Оксана: ее удивили и встревожили разговоры во дворе. Выйдя, она с молчаливым удивлением уставилась на неожиданных гостей.

– Доброго здоровья, пани хозяйка! – учтиво произнес старший гость. – Пусть Бог пошлет в ваш дом много радости и здоровья.

Это, опять же, были традиционные слова, которые говорят на Западной Украине, и сказаны они были на западноукраинском наречии.

– И вас пускай Бог милует, – ответила Оксана и вопросительно взглянула на Остапа.

Остап взглянул на жену, и она его поняла без всяких слов: надо было накрывать стол, потому что в их доме гости. И что с того, что они нежданные и, наверно, незнакомые люди? Добрым гостям всегда рады. А может, они и желанные, и знакомые, да только Остап никому ничего не сказал? Наверно, так оно и есть – иначе разве бы он стал приглашать в дом кого-то незваного и нежеланного?

– Значит, вот так ты и живешь, – сказал старший из гостей, осматриваясь. – Да, небогато… Стало быть, это все, что дала тебе советская власть в обмен на твое усердие? Плакаты, транспаранты – большими белыми буквами на красном фоне… За такой-то твой патриотизм могли бы предоставить тебе и что-нибудь побогаче. Разве ты не заслужил?

– Ну, и это не так уж плохо, – впервые отозвался другой гость – чуть моложе первого. – Спасибо, что хоть не расстреляли. Или что не заморили в лагере. А ведь могли бы не то, так другое. Жизнь – она дороже всяких дворцов. Я прав? – И гость вопросительно взглянул на Остапа.

– А мне много и не нужно, – угрюмо произнес Остап. – Ни от советской власти, ни от кого бы то еще. Мне хватит и этого.

– Хорошие слова! – кивнул старший гость. – Правильные! Как там говорят у нас на родине? В чужой земле и дворец – тюрьма. Слышал такие слова? Помнишь их?

– Я многое слышал и помню, – уклончиво ответил Остап.

Вошла Оксана и, как полагается по западноукраинскому обычаю, поклонилась гостям.

– Прошу к столу, гости дорогие! Не взыщите за нашу бедность. На столе, может, и мало, но в душе – много.

Это были традиционные слова гостеприимства, и на них полагалось отвечать такой же традиционной фразой. Старший гость так и ответил:

– Душевное тепло лучше всякого хлеба.

– Прошу, – указал рукой Остап.

Гости вошли в комнату, где был накрыт стол. Остап сделал знак рукой, означавший, что жена и сын должны уйти.

– О нет! – запротестовал старший гость. – Сын пускай останется. Посидим, поговорим по-мужски…

– Горилка и закуска – это не главное, – сказал второй гость, когда Оксана вышла. – Остап Федорович, ты же понимаешь, что не ради горилки мы к тебе пришли?

– Допустим, – осторожно произнес Остап.

– Вот и хорошо, что понимаешь, – сказал гость. – Горилка – это для отвода глаз. Так сказать, маскировка. Ну, чтобы ни у кого не возникло никаких подозрений. К Остапу Луцику приехали гости, он их, как полагается, встретил… Какие тут могут быть подозрения?

– Зачем же вы тогда ко мне прибыли? – спросил Остап. – И кто вы? И откуда?

– Вот об этом мы и поговорим во всех подробностях, – сказал старший из гостей. – Но для начала давайте все-таки выпьем за встречу. Как оно и полагается у нас на родине.

Глава 4

Нежданные гости засиделись в доме у Остапа Луцика. Солнце уже коснулось краем зубчатой кромки отдаленной горы, поросшей черными деревьями, небо стало водянисто-бездонным, как оно обычно и бывает в здешних краях в час заката, на дворе ощутимо похолодало, а четверо мужчин все не уходили. И тому были две причины. Первая причина – разговор был еще не завершен, а вторая – гостям нужно было дождаться, когда окончательно стемнеет. На вечернюю тьму они возлагали особую надежду, темнота была частью их замысла.

Еще в самом начале, как только все уселись за стол, гости назвали свои имена. Скорее всего, это были вымышленные имена – Остап это понимал, да и сами гости этого не скрывали. Тем более что к именам прилагались и прозвища. Самый старший сказал, что его зовут Игнат, а прозвище у него Крук. Второй гость отрекомендовался как Стась, а прозвище у него было Чорба. Двое молодых мужчин сказали, что их зовут Василь и Михайло, и это, как уразумел Остап, также были не настоящие имена. Отрекомендовались на западноукраинском наречии, ни одного русского слова за столом не прозвучало.

– И что же с того? – спросил Остап, выслушав своих гостей. – Для чего мне знать ваши имена и прозвища?

– Ну как же, – ответил на это Крук. – Как видишь, мы с тобой откровенны. И с твоим сыном – тоже. И потому мы рассчитываем, что и ты будешь с нами откровенен.

– Что вам от меня надо? – произнес Остап. – Спрашиваю уже в третий раз…

Было понятно, что гости ожидали такой вопрос от Остапа. Понятно также было, что сразу они на него не ответят. На важные вопросы никто сразу не отвечает, здесь нужна пауза, чтобы тот, кто спрашивает, мог подготовиться к ответу и осознать его значимость. Так бывает всегда, так случилось и в этот раз.

– А давайте мы выпьем по второй – за нашу далекую родину! – предложил Стась, он же Чорба. – Друже Остап, ты ведь не забыл, где твоя настоящая родина? Ты ее помнишь?

Остап ничего не сказал, разлил водку по стаканам и все так же молча поднял свой стакан. Это был скупой, но в то же время красноречивый и понятный жест, означавший, что он, Остап Луцик, ничего не забыл, и все помнит, и по-прежнему ожидает от гостей ответа на свой вопрос.

Выпили, закусили, помолчали. Крук покосился на окно. Барак, в котором проживал Остап с семьей, находился на самой окраине поселка и притом на возвышенности, так что из окна можно было видеть изрытую и обезображенную терриконами[1] долину, а за ней – высокую гору, покрытую черными деревьями.

– Да-да, – задумчиво произнес Крук. – Пейзажи здесь совсем не наши. Совсем не такие, как на нашей далекой родине. Наши пейзажи ласкают душу, а здешние – ее царапают. Скажи, друже Остап, ты помнишь наши родные пейзажи? А заодно ответь: как тебе здесь живется с исцарапанной душой?

Остап на это ничего не ответил, да от него, похоже, никто и не ждал никакого ответа. Потому что вопросы, которые задавал Крук, относились к разряду риторических. А риторические вопросы – это такие вопросы, которые задают не ради ответа, а чтобы приступить к другим, настоящим и основательным, на которые не дать ответ невозможно. И точно, вскоре именно такие вопросы и последовали.

– Так как же тебе здесь живется? – спросил Крук, внимательно взглянув на Остапа.

– Живу вот, – неохотно ответил Остап. – Получаю советскую пенсию. Работаю…

– Все так же малюешь бодрые советские плакаты? – усмехнулся Стась Чорба.

– Малюю, – бесстрастно сказал Остап, дернув плечом.

– Значит, малюешь… – иронично скривился Чорба. – Ну а вернуться домой не хотел бы? Туда, на родину? Вернуться, купить домик, поселиться в нем и спокойно доживать век… Ну, так хотелось бы тебе такого счастья на старости лет?

Остап прекрасно понимал, что такие вопросы понапрасну не задаются. Не могло такого быть, чтобы эти четверо незнакомых ему людей прибыли неведомо откуда лишь для того, чтобы задать ему все эти вопросы – больные и бессмысленные. Значит, вслед за вопросами последуют и ответы на них. И эти ответы нежданные гости дадут сами. Для того они и явились к Остапу. То есть явились ради этих ответов. Да вот только такие ответы бесплатными не бывают – Остап это тоже прекрасно понимал. Значит, нежданные гости назовут и цену. Остается лишь услышать, что это за цена. И понять, насколько она дорога и сможет ли Остап ее заплатить.

– А ведь мы прибыли к тебе оттуда, – Крук указал рукой куда-то вдаль, – с нашей с тобой родины. Да. Она у нас с тобой общая – родина. Вот ведь какое получается дело.

– Ну а адрес вы случайно не перепутали? – мрачно усмехнулся Остап. – Спрашиваю: адресом вы не ошиблись? А то ведь всякое бывает… Может, вы завернули не в ту хату? Шли к куму, а попали к свату…

– Мы не ошиблись. – Эти слова Крук не просто произнес, он их прямо-таки отчеканил. – Мы пришли к тому, к кому и хотели прийти. Во всяком случае, мы на это надеемся.

– И как же вы обо мне узнали? – спросил Остап.

Он разговаривал с гостями и одновременно краем глаза наблюдал за сыном. Ему хотелось знать, как сын относится к этому неожиданному событию: и к незваным гостям, и к тем осторожным, намекающим разговорам, которые они затеяли. Остапу было очень важно знать, что думает и чувствует его младший сын Степан. А то ведь всякое могло быть. Советская власть – дело такое. Прилипчивая она и навязчивая. И в душу ей залезть и учинить там переворот по своему образу и подобию для нее, для власти-то, ничего не стоит. Может так статься, что и в Степанову душу она пробралась, – откуда это знать Остапу? И теперь Степан уже как бы и не его сын, а… Вот возьмет он и донесет – и о неожиданных гостях, и об их намекающих разговорах… И что тогда? Тем более вослед за намекающими разговорами должны последовать и прямые разговоры, без всяких околичностей. Для того-то гости к Остапу и прибыли – для прямых, значит, разговоров. Для всяких таких кривотолков им добираться сюда не следовало бы… Ну, так как там Степан? По виду и по поведению – вроде бы и ничего. Сидит, внимательно слушает, переводит взгляд с одного гостя на другого… А ведь есть еще и старший сын – Евгений. Ну-ну…

– Как мы о тебе узнали? – переспросил Крук. – Ну, это дело нехитрое… Важно другое – как ты отнесешься к нашему появлению в твоей хате. И к тому, что мы тебе хотим сказать.

– Вы сейчас сидите за моим столом, пьете мою горилку, – скривился Остап. – С порога я вас не гнал.

– Хороший ответ, – усмехнулся Крук. – Ну, тогда самое время для серьезного разговора.

Говоря это, Крук вопросительно указал глазами на Степана.

– Говори при нем, – сказал Остап. – Что я, что он – без разницы. Он мой сын.

– Вот и славно, – сказал Крук. – А разговор у нас будет такой… – Он помедлил, опять посмотрел в окно и сказал: – Мы дадим тебе денег. Много денег – настоящих советских рублей. На них ты сможешь купить себе приличную хатку где-нибудь на Волыни или на Львовщине, да еще и на безбедную старость кое-что останется. Как тебе такое предложение?

– Это за что же мне такие щедроты? – равнодушно поинтересовался Остап. – Не задаром же?

– Понятно, что не задаром, – усмехнулся Крук. – Где же ты видел дармовые деньги? Дармовых денег не бывает. Даже если ты нашел на дороге рубль, и то нужно потрудиться, чтобы его поднять. Осмотреться, нагнуться, сунуть рубль в карман… Все это – труд. Но если вдуматься, то работа, которую мы тебе предлагаем, не такая и трудная. Веселое приключение, не больше того. Ну так как же?

– Что за работа? – спросил Остап.

– Работа, говорю, простая, да вот только в одиночку ты ее не сделаешь, – ответил Крук. – Здесь нужны помощники. Хотя бы человек десять. А вообще – чем больше, тем лучше. Ну так что же, найдутся такие помощники? Мы люди нездешние, никого в городе не знаем, и потому нам самим найти помощников будет трудно. А вот ты знаешь здесь многих. За столько-то лет как не узнать? Тем более в вашем Бандеровском поселке.

– Что за помощники? – отрывисто спросил Остап. – Для какого дела? И зачем так много? Горком партии штурмовать, что ли?

– В каком-то смысле так и есть, – усмехнулся Крук. – Ну-ну, я пошутил… Никаких штурмов, конечно, не будет. Но вот совершить поход в горком действительно придется. Мирный поход, без всяких таких штучек… Идти в горком в одиночку – глупо. Кто с тобой там станет говорить, если ты один? Совсем другое дело – если вас туда пойдет десять человек. Или двадцать… Тогда уж просто так от вас не отделаться. Тогда вас придется внимательно выслушать. И дать ответ. Ты меня понимаешь?

– Не понимаю. – Остап раздраженно передернул плечами. – Что я там забыл, в том горкоме? С кем мне там разговаривать? И о чем? Хоть одному, хоть если нас будет двадцать человек или даже сто?

– Ну, о чем разговаривать – об этом я скажу позднее. – Усмешка не сходила с губ Крука. – Пока же главный вопрос – это люди. Ну так есть у тебя на примете такие люди?

– Люди, – озадаченно произнес Остап. – Люди…

– Да, люди, – сказал Крук. – Причем не просто люди, а такие же, как ты сам. То есть бывшие повстанцы, борцы против советской власти. В вашем поселке, я думаю, таких найдется немало. Я не ошибаюсь?

– Есть-то они есть. – Остап покрутил головой. – Да вот только…

– Что, сроднились с советской властью? – отозвался на этот раз Стась Чорба. – Неужто все до единого? Быть такого не может! Вот, скажем, ты не сроднился, не так ли? Хотя и малюешь советские плакаты. Значит, найдутся и другие такие же, как ты. Ведь найдутся?

– Допустим, – осторожно произнес Остап. – И что же с того?

Он, конечно, знал наперечет всех обитателей Бандеровского поселка. И знал, кто чем дышит и даже кто что думает. Особенно это касалось стариков, таких же, как сам Остап. То есть бывших борцов против советской власти, отбывших свои сроки и оставшихся жить в Углеграде. Да, он их знал, но вот для чего они понадобились его гостям? Что они затевают, эти гости? С какими такими целями затевают?

– Надо, чтобы ты пригласил их к себе, – сказал Крук. – Прямо сейчас, немедленно. Скажи, что к тебе приехали гости с Украины. Из тех самых краев, где вы когда-то совершали подвиги. Скажешь, что приехали двоюродные братья с сыновьями. Я и он, – Крук указал на Стася Чорбу, – твои братья, а они, – здесь он указал на двух своих молодых спутников, – наши сыновья. Скажешь, что мы привезли вести с родины. Хорошие вести… Разве здешние героические старички не захотят посмотреть на гостей с родины? Разве им не интересно будет послушать, что творится на их далекой родине? Послушать из первых уст, а не из советского радио. То есть услышать правду?

Остап какое-то время молчал – он размышлял. Затем кивком подозвал к себе сына, отвел его в сторону и стал что-то тихо ему говорить. Он называл имена тех, кого сын должен был пригласить. Степан внимательно выслушал, кивнул и вышел за дверь.

– Подождем, – сказал Остап, обращаясь ко всем гостям сразу. – Скоро они должны прийти. Люди…

Всего Остап назвал сыну двенадцать имен. Он мог назвать, конечно, и больше, но поосторожничал. Чем меньше людей, тем меньше опасения, что кто-нибудь окажется не к месту и некстати. Испугается, поосторожничает, предаст…

Вскоре люди начали приходить – один за другим. Каждый входил в дом, учтиво здоровался с Остапом и затем начинал присматриваться к четверым незнакомцам – гостям и родственникам Остапа. Гости также внимательно разглядывали всех вошедших, каждому почтительно жали руки и говорили короткие приветственные слова – само собою, на западноукраинском наречии.

– Все в сборе, – сказал Остап. – Все двенадцать… Прошу всех за стол. Разделите со мной радость. У меня гости. Родня. Давно мы не виделись – уж не упомню когда.

Пришедшие чинно рассаживались за столом и продолжали присматриваться к гостям Остапа. Несмотря на то что все, казалось бы, было простым и понятным – всего-то к Остапу приехали в гости его родственники, – некоторая настороженность тем не менее не покидала пришедших стариков. Потому что какими-то не такими были эти гости-родственники. Они были нездешними, а значит – чужими. А если чужими, то и непонятными. А если так, то их приходилось опасаться. Неявно и неосознанно, исподволь, но опасаться.

Старики, пришедшие к Остапу, всю свою жизнь кого-то опасались. Раньше – фашистов и своих боевиков-командиров, потом – советских солдат, с которыми они воевали, затем – лагерного начальства, затем – советской власти, советских законов, советских людей… Даже своих близких, с которыми они проживали под общей крышей, они и то опасались. Так оно обычно и бывает. Когда ты делаешь какое-то неправедное дело – ты всегда будешь бояться. А когда ты побежден, то тем более. Всякий побежденный человек опасается своего победителя, да что там – он опасается всего на свете. Так он и живет, этот человек, с постоянным страхом в душе до самого конца.

И Крук, и Чорба, и даже, наверно, оба молодых человека – Писарь и Пастух – понимали этих людей и их опасения. Поэтому все четверо делали все возможное, чтобы старики прониклись к ним хотя бы относительным доверием: говорили на их родном наречии, шутили, провозглашали тосты, даже пели песни. Разумеется, это были те самые песни, которые пели когда-то и сами старики, когда они были еще молодыми и когда жили не здесь, а в тех краях, где они родились.

Постепенно старики захмелели, а захмелев, стали поглядывать на гостей с большим доверием. Ну а что тут такого-то? Чего, в самом деле, тут опасаться? Тут все просто. К Остапу Луцику приехали гости – его родственники. И он пригласил стариков-соседей разделить радость. Оно, конечно, Остап – человек угрюмый и малообщительный, и редко кого он приглашает к себе в гости. Но ведь тут – такой случай! Гости с Украины, да еще родственники! Поневоле оттаешь душой от такой-то радости. Так что опасаться тут вроде бы и нечего. Вот как славно они поют, эти гости! И разговаривают на том языке, на котором сами старики говорят лишь изредка, да и то только друг с другом и больше ни с кем.

А еще – новости и разговоры-пересуды о том, как сейчас живет давным-давно утраченная родина: что там слышно, что там видно, во что тамошние люди верят и на что надеются, какими трудами – праведными и неправедными – зарабатывают на кусок хлеба насущного. Сразу видать: это тебе не новости из советского радио и газет! А если оно так, то, значит, гости Остапа – люди хорошие. И если они хорошие, то и послушать их не грех.

Постепенно, исподволь старики – бывшие борцы против советской власти, этой властью наказанные и прощенные, – прониклись к гостям уважением и симпатией. Крук, Чорба и оба молодых молчаливых человека тонко почувствовали этот момент и приступили к делу, ради которого, собственно, они и прибыли в Углеград и нашли здесь Остапа Луцика.

– Вот что, паны-братья, – начал Крук, и он, конечно же, обратил внимание, как хмельным старикам понравилось такое к ним обращение. Еще бы не понравиться: тысячу лет никто к ним так не обращался. – Пора поговорить и о деле. Мы рассказали вам как могли о том, как поживают ваши братья-украинцы у себя на Волыни и Львовщине. Плохо они поживают, не слишком их милует советская власть. Равно как и всех вас здесь, на чужбине. Края разные, а милость советской власти для всех одна и та же. Так вы и помрете в этих ваших бараках! И ваши дети тоже. Потому что и для них советская власть уготовила неласковую судьбу. Как же! Ведь они – ваши дети! Дети врагов народа!

– А ведь оно так! – вразнобой загомонили хмельные старики. – Ведь так и есть! Правду ты говоришь, мил человек, истинную правду!

– Тише, тише, – поднял руку Крук. – Есть такие слова, которые нужно говорить тихо… Все правильные слова говорятся шепотом, потому что у советской власти много ушей, и это очень чуткие уши.

Крук обвел взглядом испуганно притихших стариков и остался доволен. Старички, что называется, сейчас смотрели ему в рот, и это было хорошо, это было правильно. На это у Крука и трех его помощников и был основной расчет. Главное – чтобы старики им поверили. «С человека, который тебе доверяет, хоть лыко дери» – так гласит украинская поговорка.

Единственный, кто смущал Крука, – это Остап. Он также сидел за столом вместе со всеми, но в разговоры не ввязывался, одобрительных криков не издавал. Он даже не смотрел ни на своих новоявленных родственников, ни на приглашенных стариков-гостей – будто бы и не было никого за столом. Уставившись в стол, Остап Луцик думал какую-то свою думу, но о чем была эта дума – непонятно. Вот это и тревожило и Крука, и Чорбу, и двух их молодых молчаливых спутников. Но с другой стороны – Остап никого и не гнал из дома. И даже никому не возражал словесно. И это было хорошо, это вселяло в Крука, Чорбу и двух молодых людей надежды.

– Такое, значит, наблюдается безрадостное дело, – продолжил свою речь Крук. – Но разве это справедливо? Нет, несправедливо! Несправедливо, потому что неправильно! Да, неправильно! Скажите, разве вы все не воевали? Я спрашиваю: разве вы не воевали? Не проливали свою кровь?

Старики с удивлением качнули хмельными головами. Они явно не ожидали такого поворота в разговоре и, конечно, не ожидали таких вопросов от гостя. Зачем он об этом спрашивает? К чему он клонит?

– Оно конечно… – неуверенно произнес один из стариков. – Мы тоже воевали. Да вот только…

– А вот этого самого «да вот только» – не нужно! – сказал на этот раз Чорба.

А вот Крук отчего-то говорить не стал. Он промолчал и лишь внимательным и быстрым взглядом с каким-то особенным прищуром осмотрел каждого старика в отдельности, а в особенности – Остапа Луцика.

– Не надо этого! – повторил Чорба. – Не надо никаких сомнений. Нужно называть вещи своими именами! Да, все вы также воевали. И все вы тоже внесли вклад в общую победу, которую, к слову, советская власть будет отмечать через две недели, – как бы мимоходом заметил он. – Только того и разницы, что у вас была своя война, и она отличалась от той войны, которую вела советская власть. Ну так и что же с того? Я спрашиваю: что с того? Просто у вас была другая жизненная ситуация. Вам виделось все не совсем так, как советской власти. Я правильно говорю?

– Да вроде бы все так и есть… – неуверенно произнесли сразу несколько стариков.

– Все так и есть! – решительно подтвердил Чорба. – И вы воевали, и советская власть тоже. Значит, и победа должна быть общей, одной на всех. Я правильно рассуждаю, паны-братья?

– Да вроде так оно и должно быть на самом деле… – с прежней неуверенностью произнесли старики. – Мы также сражались за свою землю…

– Вот вы сказали: так должно быть на самом деле, – вступил в разговор Крук. – Ну а как оно есть взаправду? А взаправду – сплошная несправедливость. Да! Скоро девятое мая. Праздник! И что же будет на том празднике? А будет все то же, что и все прошлые годы. Те, кто воевал на стороне советской власти, будут праздновать, радоваться и получать награды. А вы будете сидеть в норах, в этих ваших бараках, и даже носа не посмеете показать на том празднике! Потому что никто вас там видеть не желает! Для всех вы по-прежнему враги. И будете ими до конца ваших дней. Даже если вы умрете, то все равно будете врагами советской власти. И ваши дети тоже! И внуки! И правнуки! Это только так говорится, что советская власть умеет прощать. На самом же деле это злопамятная власть, и прощать она не умеет. Ну? Может, кто-то хочет возразить мне, что я не прав? Ну так пускай он встанет и скажет это мне в лицо.

Но никто ничего не сказал. Старики сидели, переглядывались друг с другом и молчали.

– Я вижу, вы пока не понимаете, куда я веду, – сказал Крук. – Что ж, объясню подробнее… Вы должны бороться! Да, бороться!

– Это за что же? – вразнобой спросили старики, и даже Остап Луцик с удивлением поднял голову.

– За себя! – отчеканил Крук. – За свои права! За справедливость! Чтобы и вам быть с такими правами, как и всем прочим участникам той войны. Получать поздравления, награды, выбраться из этих бараков… Вы такие же ветераны, как и все прочие! Потому что вы тоже воевали! Как могли и как умели. Или, иначе говоря, как вам диктовало время.

Тут старики повели себя иначе: кто-то стал недоуменно смотреть на Крука, другие – скептически, третьи – откровенно посмеиваясь. Похоже, последние слова Крука всеми были приняты за шутку или за какую-то непонятную блажь. Бороться! Хм… Это как же? Какими такими способами? Что же, брать приступом горком или исполком? А толку-то? Да и невозможное это дело. Там, в горкоме и исполкоме, милиция, а они – обыкновенные безоружные старики.

– Прошло то время, когда мы боролись, – скептически заметил один из стариков. – Миновало безвозвратно. Сейчас какие из нас борцы?

– Ну, я думаю, что всего умения до конца вы еще не растеряли, – ответил на это Крук. – Да и сыновья при вас имеются. Вот поглядите на этого молодого человека! – Он указал на Степана, молчаливо сидящего с краю. – Чем не помощник своему отцу? Красавец! Лыцар, как говорят у нас на родине. Неужто он не поможет? Неужто нет у вас душевной связи между вами и вашими сыновьями? Неужто ваши сыновья уже не украинцы?

Какое-то время старики смотрели на Степана, а затем один из них спросил у Крука:

– Ну и что ты, мил человек, нам посоветуешь конкретно? Что у тебя есть за душой помимо твоих слов?

– Твои слова, может, и правильные, – добавил другой старик, – да вот только есть у нас такая поговорка: «Слово – не конь, на нем поле не вспашешь». Ну так как же?

– Все правильно, – одобрительно произнес Крук. – И наша поговорка правильная, и твои слова тоже. Есть у нас и конь, и плуг. И нива, которую нужно вспахать, тоже есть. О ниве я уже вам говорил. А вот что касается коня и плуга, это разговор долгий.

– Ну так и нам торопиться некуда, – заметил старик. – Так что говори, если мы здесь. А мы подумаем…

Разговор затянулся едва ли не за полночь. Несколько раз в комнату заходила Оксана, чтобы поменять закуски и выпивку. О выпивке, впрочем, беспокоиться не приходилось – пили мало. Да к тому же всяк из гостей выпивку принес с собой. Таков у этих людей был обычай – приходить в гости со своей выпивкой.

Оксане не нравилось это сборище, и нежданные гости ей тоже были не по душе. Чем-то недобрым и зловещим веяло от них – Оксана это чувствовала своей женской душой. Но поделать она ничего не могла: полноправным хозяином в доме считался ее муж Остап. Он все и решал: кого звать в гости, какие разговоры с гостями вести… О разговорах Оксана не имела никакого представления – она не была из числа тех любопытных женщин, которые подслушивают под дверью. Правда, в какой-то момент ей удалось отозвать мужа в сторону и спросить у него полушепотом:

– Кто эти люди? Зачем они к нам пришли?

– Родственники, – угрюмо ответил Остап.

– Какие такие родственники? Чьи?

– Мои.

– Откуда же они взялись? Что им нужно?

– Горилки попить да песни попеть, – криво усмехнулся Остап. – Разве ты не слышишь, как они складно поют? По-нашему…

– Слышать-то я слышу, – возразила Оксана. – Но не нравятся они мне. Страшно мне отчего-то…

На это Остап не сказал ничего и ушел к гостям. А Оксана долго еще стояла в горестной неподвижности, подперев щеку ладонью. Ей и вправду было страшно. Она чуяла, что эти гости принесли в ее дом горе.

Ушли старики в полночь. В это же время вернулся с работы и старший сын Остапа и Оксаны – Евгений. И, конечно, удивился, узнав, что в доме гости.

– Что за гости? – спросил он у матери.

– Не знаю, – ответила она. – Отец сказал, что родственники…

– Какие еще родственники? Откуда они взялись? – удивился Евгений.

– Отец сказал, что с Украины.

– Чьи это родственники? – по-прежнему не понимал Евгений. – Что им нужно?

Мать на это ничего не ответила. Евгений пожал плечами и пошел в ту комнату, где находились незнакомые ему люди. Полагалось поздороваться с гостями, кем бы они ни были, – таков был обычай.

– Это мой старший сын Евгений, – отрекомендовал Остап. – А это – мои двоюродные браться с сыновьями. Приехали повидаться.

– Здравствуйте, – кивнул Евгений.

За руку ни с кем он здороваться не стал, лишь внимательно оглядел каждого из гостей. Затем он сделал знак младшему брату, и они вдвоем вышли.

– Неласковый у тебя старший сын, – заметил Чорба. – Вот как он смотрел на нас… Как бы не было беды…

– Ничего, – сказал Остап. – Со своими сыновьями я разберусь сам.

– Вот и ладно, – миролюбиво произнес Крук. – Разбирайся…

Тем временем на крыльце Евгений разговаривал со Степаном.

– Кто они такие, эти гости? – спросил Евгений.

– Откуда мне знать? – пожал плечами Степан. – Лучше спроси у отца. Он тебе скажет…

– Давно они у нас? – спросил Евгений.

– Можно сказать, с полудня, – ответил Степан.

– Значит, пригласили стариков… – задумчиво произнес Евгений.

– Ну а что тут такого? – Степан еще раз пожал плечами. – Все как полагается…

– И о чем был разговор?

– Так, ни о чем… Говорили о жизни, пели песни…

– Какие еще песни?

– Наши, украинские, – усмехнулся Степан.

– Это все? – мрачно спросил Евгений. Отчего-то ему не нравились гости, они ему не понравились с первого же взгляда. Почему-то ему казалось, что эти гости, кем бы они ни были, принесли с собой беду. Он это чувствовал так же, как и мать.

– А что еще? – неохотно отозвался Степан. – Ладно, пойду я спать…

И он ушел. Брат явно чего-то недоговаривал, Евгений это чувствовал. Но что он мог утаить? И зачем? Что это за такие гости – тайные? Главное, столько лет не было никаких гостей, и вдруг – нате вам! Явились. Отцовы родственники. Конечно, может, оно и так, а может, и не так. Ведь Степан чего-то недоговаривает. Почему он недоговаривает?

Вопросы были, а ответов на них не было. Евгений какое-то время еще постоял на крыльце, затем махнул рукой и тоже ушел спать. У него выдалась нелегкая смена, он устал.

Оксана тем временем убирала остатки пиршества. Все четверо гостей и Остап вышли во двор. Соседей видно не было, даже огни в соседских окнах уже не горели. Была ночь, все спали. Издали, непонятно откуда, доносились глухие звуки и тяжелые вздохи – будто в темноте дышал какой-то неведомый, затаившийся исполин.

– Кто это там дышит? – спросил кто-то из молодых гостей: то ли Василь, то ли Михайло.

– Шахта дышит, – ответил Остап. – Вентилятор нагнетает в шахту воздух. Чтобы, значит, те, кто в шахте, не задохнулись.

– А если, допустим, вентилятор перестанет работать, что тогда будет? – спросил все тот же то ли Василь, то ли Михайло.

Остап ничего не сказал, да ничего говорить здесь и не требовалось. Вместо него отозвался Чорба:

– Вентилятор, значит, важная штука… Ну а что?.. Картинка вырисовывается сама собой… А?

– Ладно! – прервал Чорбу Крук. – Об этом – потом… Хочу у тебя спросить, друже Остап. Ты все понял из того разговора, который был у нас за столом?

– А что, ты хочешь что-то к нему добавить? – спросил Остап в ответ.

– В общем, ничего, – сказал Крук. – Так, уточнить кое-какие мелочи.

– Ну, уточняй, – равнодушно произнес Остап.

– Значит, так, – сказал Крук. – Насколько мы поняли, ты согласен…

– Согласен, – все так же равнодушно ответил Остап.

– Вот и отлично, – сказал Крук. – Главное – никаких сомнений! Ни тебе, ни старикам ничего не грозит, потому что никакого преступления против советской власти вы не совершите. Какое тут может быть преступление? В крайнем случае всех вас посчитают за выживших из ума дедов. Ну так и что же? От вас не убудет. А вот прибудет – это точно. На этом деле ты разбогатеешь и можешь спокойно уезжать на родину. Купишь домик где-нибудь на Волыни… Старички тоже не останутся в обиде. Конечно, им достанется поменьше, чем тебе, но это разговор малосущественный. Итак. Как только вы сделаете то, что все мы сообща задумали, так сразу же получите деньги.

– Нет, – угрюмо ответил Остап.

– Что – нет? – не понял Крук.

– Деньги вперед, – сказал Остап. – Только так. А иначе – ступайте на все четыре стороны. Прямо сейчас, несмотря на то что ночь.

На ночном дворе воцарилось молчание. Похоже было, никто из гостей не ожидал от Остапа таких слов.

– Ну а если деньги все же потом… – осторожно произнес Чорба.

– Я свое слово сказал! – отрезал Остап.

– А если ты нас обманешь? – спросил Чорба.

– Тогда ты меня застрелишь, – равнодушно ответил Остап. – Или зарежешь. Меня и всех стариков, которые были за столом. У тебя это легко получится. По тебе видно… И заберешь свои деньги обратно.

– Хорошо, – отозвался на этот раз Крук. Видимо, именно он принимал окончательные решения. – Пускай будет так. Завтра ты получишь деньги. Сам понимаешь: не могли же мы явиться к тебе с мешком денег! Все-таки первая встреча… Мало ли как тебя поломала жизнь? Может, ты и вовсе вступил в коммунисты…

– Это вас не касается, куда я вступил, – ответил Остап. – Вопрос в другом. Вы мне платите, я делаю дело. Затем мы навсегда расстаемся.

– Что ж, подход в целом правильный, – хмыкнул Крук. – Деловой подход. Ну а если деловой, то есть у нас к тебе еще одно дельце. Выгодное, между прочим, дельце…

– Потом, – отрезал Остап. – Вначале деньги, а все разговоры во вторую очередь.

– Что ж, и это принимается, – миролюбиво согласился Крук. – Тогда последняя на сегодняшний день просьба. С твоего позволения, эти выходные мы проживем у тебя. Все-таки мы твои родственники. Негоже долгожданным родственникам гостевать всего один день и одну ночь. Это может вызвать подозрения. Зачем нам лишние подозрения? Значит, поживем. Недолго – денька три или четыре. А затем уйдем. Так что же, мы договорились?

– Живите, – сказал Остап.

– Вот и славно, – сказал Крук. – Тогда вели хозяйке стелить нам постель.

Скоро в доме все угомонились. Все, но не Остап. Он не спал, он думал. Но думал он не о своих неожиданных гостях – с ними Остапу все, в общем, было ясно. Ни с какой Украины, конечно, они не прибыли, они прибыли совсем из других мест. Впрочем, Остапу по большому счету было не важно, откуда они явились. И даже не важно, зачем они явились. Может, и вправду для того дела, о котором в подробностях шла речь за столом. Остап не понимал, для чего его гостям это нужно, но если они сказали, что нужно, – что ж, им виднее. Значит, в этом таится какой-то неведомый Остапу смысл. А дело-то и впрямь безопасное. Ну, разве что после него Остапа и тех стариков, которые будут участвовать в деле, станут сторониться еще больше. Ну так и что же с того? Ни самому Остапу, ни старикам к этому не привыкать. Они и так почти всю свою жизнь прожили в немилости.

Боялся ли Остап своих нежданных гостей? Нет, не боялся. Он уже давно никого и ничего не боялся – еще с тех пор, как угодил в плен, а затем и в лагерь под Угледаром. Что могло быть страшнее этого? Но вот же он все это пережил. И с той поры вовсе перестал чего-либо бояться.

Нужны ли ему деньги, которые обещали гости? Да, нужны. Несмотря на то, что он уже старик. Его гости невольно, а может быть, и вполне осознанно затронули и разбередили в его душе самую, может быть, больную струну – желание пожить не здесь, в этих чужих краях, а на своей родине, на которой он не был столько лет, что, кажется, и счет этим годам потерял. Пусть немного, пусть несколько коротких лет, но это не имеет значения. Бывает так, что годы не имеют значения и несколько лет могут казаться гораздо более длительным сроком, чем десятилетия. Да, бывает и такое – ему ли, Остапу, того не знать?

Вот потому-то и нужны ему деньги. И кстати, потому-то он и затребовал деньги вперед. И еще он это сделал потому, что не верил своим гостям. По сути, он не верил никому, а уж каким-то пришлым людям, которые упорно старались казаться настоящими украинцами, – тем более.

Единственное, что сейчас беспокоило Остапа, – это его сыновья. Точнее сказать, Евгений, старший сын. В младшем, Степане, он был уверен. Этот сделает все, что ему прикажет он, его отец. А вот Евгений… Тут все было сложнее. Между Остапом и Евгением никогда не было каких-то особо доверительных отношений. Можно даже было сказать, что Остап и Евгений жили порознь, каждый по себе. Что было тому причиной, Остап никогда не задумывался – неинтересно это ему было. И вот пришлось задуматься, едва ли не впервые в жизни.

И ответа на эти думы не было. Кто он, его старший сын Евгений? Смотрит ли он на жизнь его, отцовскими, глазами, как, скажем, тот же Степан? Или он смотрит куда-то в сторону, в какие-то иные, неведомые Остапу дали? Может так статься, что обломала его cоветская власть, вылепила по своему образу и подобию, а он, Остап, этого и не знает. А знать хотелось бы. Никогда раньше не хотелось, а сейчас хочется. Потому что сейчас очень непростой жизненный момент. Нежданные и незваные гости, которые сулят немалые деньги… Как Евгений отнесется ко всему этому? Степан – понятно, а Евгений? А вдруг воспротивится, поднимет шум, донесет?.. Все могло быть, оттого и мучили сейчас Остапа вопросы. Вопросы были, а ответов на них не было. Одним словом – беда. И как тут уснешь при такой-то беде?

Конечно, были у Остапа еще и жена, и дочка, но о них он сейчас не думал. Не хотелось ему о них думать, потому что не видел сейчас он в этом смысла. Что жена и что дочка? Они находятся в подчинении у Остапа и потому будут делать все, что он им велит. Скажет Остап, чтобы они молчали, они и будут молчать.

Но Евгений-то, Евгений! Как быть с ним? И ведь не укроешь от него ничего, потому что разве можно укрыть что-нибудь из того, что творится в доме? Хоть хорошее, хоть плохое, а все равно не укроешь. Так и не надумал ничего Остап, так он и уснул с тревогой и недоумением в душе.

Сон у него всегда был чутким, а в эту ночь особенно. И кто знает, что тому было причиной? Может, странные гости, явившиеся неизвестно откуда, а может, и что-то другое. К примеру, шахтовый вентилятор, находившийся недалеко от поселка. Вообще-то Остап давно уже привык к его шуму и не обращал на него никакого внимания. Однако в эту ночь шум казался каким-то неестественно громким, назойливым и навязчивым, и он вызывал у Остапа невольное глухое раздражение. Даже во сне он не мог избавиться от этого шума…

Глава 5

Прямо с утра на следующий день двое гостей – Василь и Михайло – куда-то ушли. Через два с небольшим часа они вернулись, и Крук позвал Остапа.

– Пойдем в отдельную комнату, – сказал Крук Остапу. – Надо поговорить…

Здесь, в отдельном помещении, Крук протянул Остапу объемный бумажный сверток.

– Разверни и пересчитай, – сказал он.

В свертке были деньги. Остап помедлил, взглянул на Крука и пересчитал деньги. Денег было много – столько Остап не видел за всю свою жизнь. Впрочем, когда-то видел. Да, видел. В сорок пятом году, когда уже закончилась война, Остап со своими сподвижниками ограбил кассу в небольшом городе. При ограблении были убиты два охранника и кассир. В кассе оказалось много денег, намного больше, чем в свертке, который сейчас он держал в руках. Но тогда это были чужие деньги, Остапу от них не досталось ни рубля. А сейчас это были его, Остапа, деньги. Во всяком случае, если верить Круку. Остап вопросительно взглянул на Крука.

– Пересчитал? – спросил Крук.

Остап молча кивнул.

– Возьми их, – сказал Крук. – Из них заплатишь тем старикам, которые пойдут с тобой. Сколько хочешь, столько и плати. Остальное – твое. А можешь ничего никому не платить, дело твое. – Крук равнодушно пожал плечами. – Главное – сделать дело. Но смотри, друже Остап, если обманешь! Или если донесешь!.. Знаешь, как поется в нашей украинской песне?

– Помню, – бесстрастно произнес Остап. – «Чистых грошей не бывает, на каждом грошике слезы и кровь…»

– Так и есть, – сказал Крук. – Так что смотри.

– Хороших родственничков послал мне Бог. – Кривая усмешка тронула губы Остапа, и от этого его лицо стало злым и как-то по-особенному жестоким. – Суровые вы гости… Да только, человече, ты меня не пугай. Я свои страхи давно уже похоронил. Еще в волынских лесах… А те, которые остались, – в здешних лагерях. Там, в тех лесах и в здешних лагерях, я и умер. А мертвые страха не ведают.

– Доводилось и мне бывать в волынских лесах, – примирительно произнес Крук. – В лагерях, правда, не бывал, а вот волынские леса знаю.

– Что-то не доводилось мне встречать тебя в тех лесах, – сказал Остап. – А то бы я запомнил…

– Ну так волынские леса широкие, – усмехнулся Крук. – Если ты на одном их краю, то другого края не увидишь.

– Ладно, – после короткого молчания произнес Остап. – Помнится, ты говорил о каком-то дополнительном заработке. Ну так я тебя слушаю. Что за работа?

С этими словами он аккуратно сложил деньги, завернул их в бумагу и сунул пакет за пазуху. Крук молча наблюдал за его действиями. На лице Крука читалась спокойная уверенность, и тому были основания. Ни он сам, ни его сподвижники, ни те, кто послал Крука и сподвижников со специальным заданием в этот далекий сибирский город, не ошиблись в выборе. Да, не ошиблись. Остап – именно тот человек, который им нужен. Вот как он трепетно и основательно относится к деньгам! Вначале затребовал оплату наперед, сейчас старательно пересчитал деньги и так же старательно спрятал их за пазуху… Из этого следует, что он любит деньги. А тот, кто любит деньги, всегда готов ради них на все что угодно. На любое преступление, точнее говоря. И никогда он не откажется от этого преступления, если почует запах денег. Остап сказал, что он ничего не боится, потому что он умер? Да, пожалуй, так оно и есть. Он – мертвец, потому что у него неживая душа. Нужны ли мертвецу деньги? Еще как нужны! В этом мире мертвецу деньги гораздо нужнее, чем живому человеку. Такой вот получается парадоксальный закон этого мира.

– Что за работа? – переспросил Крук. – А работа вот какая… Вот вчера ты упоминал о шахтовом вентиляторе…

– Ну? – Остап вопросительно глянул на Крука. – И что же с того?

– Ты хорошо разбираешься в таких делах? – спросил Крук.

– В шахтовых вентиляторах? Не так уж, чтобы хорошо. Можно сказать, совсем не разбираюсь. Я же художник. Для чего мне знать о вентиляторах?

– Ну да, ну да… – рассеянно проговорил Крук. – Ты художник… Ну а может, у тебя есть какой-нибудь знакомый, который разбирается в этом вопросе лучше тебя? Такой, понимаешь ли, надежный знакомый, которому можно было бы доверять.

– А для чего тебе знать о шахтовых вентиляторах? – не понял Остап.

– А просто так, – усмехнулся Крук. – Из интересу. Уж больно занимательная это штука – вентилятор! Гудит себе и гудит, нагнетает воздух под землю… Ну разве это не интересно? Вот я и хотел бы узнать о нем побольше.

– Да что именно узнать? – спросил Остап.

– А всякие такие подробности, – самым беспечным тоном ответил Крук. – Где именно он располагается, охраняет ли кто-то его или нет… Словом, мне хотелось бы услышать рассказ во всех подробностях об этом удивительном чуде техники. И вот за такой рассказ я готов заплатить хорошие деньги.

Остап на это ничего не ответил. Он долго молчал. Он размышлял. До него начало доходить, что не просто так, не из праздного любопытства Крук завел разговор о шахтовом вентиляторе. Должно быть, у него имеется какой-то другой интерес. Потому что не такой он человек, чтобы задавать напрасные вопросы. Не на экскурсию же он прибыл в Углеград, этот старый хитрый Крук, или как там на самом деле его имя?

– Заплатить за рассказ? – отозвался наконец Остап. – Только за рассказ и ни за что больше?

– Только за него, – подтвердил Крук. – Ничего другого от твоего знакомого не потребуется. Ну, разве что показать нам, где именно находится этот вентилятор.

– Ну так их много, – сказал Остап. – В разных местах…

– Зачем нам много? – усмехнулся Крук. – Хватит с нас и одного. Так что же: найдется у тебя такой человечек, который захочет заработать хорошие деньги за то, что организует нам экскурсию? Работа – легче и не бывает.

– Есть такой человек, – сказал Остап.

– Вот как? – Казалось, Крук даже удивился такому ответу. – И кто же он?

– Мой сын, – ответил Остап.

– Это который же? Старший? Младший?

– Младший, Степан. Он знает… У него такая работа – чинить всякие шахтовые механизмы. В том числе и вентиляторы.

– Надо же, какое совпадение! – хмыкнул Крук. – Удача просто-таки сама идет нам в руки! Такое случается лишь раз в сто лет…

– Что? – не понял Остап.

– Ничего, – сказал Крук. – Это я так, размышляю вслух… Так ты говоришь – Степан?

– Да, Степан.

– И он все нам расскажет?

– Расскажет.

– А если не захочет?

– Это почему же – не захочет? – Остап с недоумением уставился на Крука. – Я с ним побеседую, он вам и расскажет. И отведет вас на место, если надо.

– Что ж, – сказал Крук. – Побеседуй… Сегодня же. Нам страх как не терпится узнать все подробности о шахтовом вентиляторе.

– …Ну? – спросил Чорба.

Все четверо гостей сидели в комнатенке, отведенной им для ночлега. Никого, кроме них самих, в комнатенке сейчас не было.

– Все как мы и предполагали, – сказал Крук. – Деньги старик взял с большим удовольствием. Значит, сделает и все остальное.

– Не обманет? Не донесет? – с сомнением спросил Чорба.

Крук на это ничего не ответил, лишь скептически посмотрел на собеседника.

– Допустим, с одним делом мы разобрались, – сказал Чорба. – А как быть с другим делом?

– Другое дело также на подходе, – сказал Крук.

– Это как так? – не понял Чорба.

– Оказывается, сын Остапа знает толк в шахтовых вентиляторах. Он ремонтирует их и обслуживает. Молодой специалист, как любят выражаться в здешних краях. Старик обещал, что сынок прочитает нам познавательную лекцию на эту тему. И даже отведет нас на место, чтобы мы могли все разглядеть вблизи. Как тебе такой поворот дела?

– Так не бывает, – с сомнением произнес Чорба. – Я не верю… Думаю, здесь кроется какой-то подвох.

– Брось, – поморщился Крук. – Никакого подвоха здесь нет, все ясно и понятно. Просто старик любит деньги. Ну и сынок, похоже, тоже их уважает. Я ведь пообещал Остапу прилично заплатить за рассказ. Вот и вся отгадка на эту загадку, как говорили когда-то на Украине. А может, и до сих пор говорят… Или тебе никогда не приходилось иметь дело с такими людьми?

– Как же, приходилось, – усмехнулся Чорба. – Можно сказать, ни с какими другими людьми я никогда и не общался. Так что я даже и не верю: есть ли вообще на свете эти самые другие люди? В конце концов, мы с тобой и сами такие же.

– Вот и отбрось всякие сомнения, – сказал Крук. – Сейчас наш друг Остап побеседует с сынком, а дальше все понятно. Дальше последуют всякие технические подробности, которые нам с тобой не слишком-то и интересны. Они, эти подробности, больше интересны вот им. – И Крук указал на Василя и Михайла.

– Что ж, – поразмыслив, сказал Чорба. – Хотелось бы, чтобы все и в самом деле было так, как ты говоришь. Да, а о каком сыне идет речь? О старшем? О младшем?

– О младшем, – усмехнулся Крук. – Похоже, что у Остапа с ним полное взаимопонимание.

– Это хорошо, что о младшем, – кивнул Чорба. – Потому что не нравится мне старший сын. Видел, как он на нас косился и к нам присматривался?

– Видел, – сказал Крук. – Да только что с того? Многие на нас косились и к нам присматривались, а мы с тобой до сих пор живы. Будем живы и сейчас.

– Вот деньги. – Остап развернул перед Степаном бумажный сверток. – Много денег. Это плата за то дело, которое нам предстоит выполнить. Ты вчера был с нами за столом и все слышал… Как видишь, наши гости – люди богатые. И они не обманывают. Им невыгодно обманывать. Поэтому они обещают еще денег. Причем немалых.

– Это за что же? – спросил Степан.

– Лучше спроси – кому они обещают, – скупо усмехнулся Остап.

– И кому же?

– Тебе.

– Мне?

– Да, именно тебе.

– И за что же?

– За экскурсию по окрестностям. – Остап вновь усмехнулся кривой усмешкой. – Расскажешь им о вентиляторе, покажешь, где он находится…

– И это все? – не поверил Степан.

– Все. За это они тебе и заплатят.

– И сколько же они заплатят?

– А как будешь торговаться.

Помолчали. Степан не верил отцу. Не могло быть такого, чтобы деньги платили за такой пустяк. Степану было лишь двадцать лет от роду, но он прекрасно понимал, что легких денег не бывает, деньги всегда достаются тяжким трудом, в чем бы этот труд ни выражался. А тут – нате вам. Как обычно говорят в шахтовой кассе, где трудился Степан, «получите и распишитесь». Так не бывает. Не должно так быть. И если так, то, значит, в обещаниях гостей кроется какой-то подвох. Уж слишком легко они расстаются с деньгами. Ненормальные они, что ли?

– Для чего же им нужен этот вентилятор? – с недоумением спросил Степан.

– Нам-то какое дело? – хмуро ответил отец. – Значит, нужен…

– А может, для какого-то плохого дела?

– Нам-то что с того? – повторил отец. – Не мы же будем делать это плохое дело! Не нам и отвечать. Да и какое плохое дело можно учинить с шахтовым вентилятором? Взорвать его, что ли?

– Допустим, – пожал плечами Степан. – Может, и так…

– Ерунду говоришь! – прикрикнул отец. – Как это так – взорвать? Для чего это им нужно? Они что же, сумасшедшие? Ведь для них это будет погибель!

– Но ведь… – заикнулся Степан.

– Сказано тебе – глупости городишь! – Остап еще больше повысил голос. – Брешешь попусту, как та дурная собака! Ты не спрашивай и не сомневайся! Для тебя главное – получить деньги. Сполна получить!

– Деньги…

– Да, деньги! Именно так! А больше ничего и не нужно! Потому что больше ничего не важно! Будут у нас деньги – так мы сразу же отсюда и уедем. На родину уедем, на Украину! Ты бывал когда-нибудь на своей родине? Не бывал… И я уже почти не помню, как она выглядит. А мне хочется вспомнить! Хочется прикоснуться к ольхам и осинам, вдохнуть их запах!..

Редко когда старый Остап говорил так много, горячо и яростно. Может быть, и вовсе никогда. Во всяком случае, Степан не помнил, чтобы он слышал от отца такие речи. И это его впечатлило. Должно быть, отец прав, если он произнес такую длинную и яростную речь. Тем более что кроме ярости в отцовской речи слышалась еще и какая-то непонятная Степану боль. Степан не помнил, чтобы в словах отца звучала когда-нибудь почти неприкрытая боль. Все было: злость, равнодушие, холод, а вот боли не было…

– Ладно, – сказал Степан, поднимаясь. – Я расскажу и покажу…

Остап тотчас же отвел сына к гостям, а сам пошел в отдаленную комнатенку. Это была спальня, которую он долгие годы делил с супругой Оксаной. Здесь, в спальне, у Остапа имелся тайник. Он его соорудил давно, когда был еще молодым. Для чего – он тогда и сам не знал. «Может, пригодится», – сказал он тогда жене. И вот, похоже, тайник пригодился. В него замечательно уляжется сверток с деньгами. Никто никогда не догадается, что в тайнике деньги, да и сам тайник никто никогда не сможет отыскать. Потому что о нем знают всего два человека: сам Остап и его жена Оксана.

Оксана, конечно, обратила внимание на то, что Остап чем-то занят в спальне. Кажется, он топором отрывал половицу – самую крайнюю в дальнем углу.

– Ты это зачем? – спросила Оксана, входя в спальню.

Остап от неожиданности вздрогнул, хотя и знал, что в спальню, помимо супруги, и войти-то никто не может.

– Молчи, – сказал он. – Так надо…

– Что ты там прячешь? – спросила Оксана.

– Не твое дело! – мрачно ответил Остап, но тут же и опомнился. Жене надо было сказать правду, потому что она сама, если ей не скажешь, узнает эту правду. – Деньги я прячу… Большие деньги. Мы с тобой теперь богатые люди! Пускай они там полежат до поры до времени…

– Какие деньги? Откуда? – встревоженно спросила Оксана. – И зачем их прятать?

– Значит – надо! – сказал Остап.

– Это они дали тебе денег, – сказала Оксана. – Наши гости… Кто же еще-то? Вот как только они появились в нашем доме, так сразу же и деньги… За что же они тебе заплатили? За какой грех?

– Сказано – молчи! – прикрикнул Остап. – Не за грех, а за дело! За пустячное дело… Сделаю это дело, все уляжется, и мы с тобой уедем. На родину уедем, домой! Разве ты не хочешь уехать домой? Разве родина не снится тебе по ночам? Хата, леса, болота… Сколько слез ты выплакала по той хате да по тем болотам? И вот – скоро мы уедем отсюда…

– Ты говоришь – за пустячное дело? – Оксана скорбно покачала головой. – За пустячные дела много денег не платят. Значит, не такое уж оно и пустячное, твое дело…

– Ладно! – Остап раздраженно махнул рукой. – Расплакалась тут… Это – мое дело! А твое дело – молчать. Никому ничего не говори, ты меня поняла? Ни дочери, ни Евгению! А Степан – он знает! Но Степан никому ничего не скажет!

Переубедить Остапа было делом невозможным – и уж тем более всего того, что касалось денег. Оксана это знала и лишь с горестным видом махнула рукой.

…Степан же тем временем отвечал на вопросы гостей. Все четыре гостя слушали внимательно и задавали Степану много всяких уточняющих вопросов. Что собой представляет шахтный вентилятор? Ничего особенного, это такое сооружение, которое нагнетает воздух в шахту. Наверху находится лишь металлическая конструкция, а весь остальной механизм – под землей. Что будет, если вентилятор вдруг выйдет из строя – попросту говоря, перестанет работать? Будет беда, потому что в шахту перестанет поступать воздух. А там люди. Значит, люди погибнут? Может, да, а может, и нет, потому что не один единственный вентилятор нагнетает воздух в шахту, их несколько. Но, скорее всего, каким-то людям под землей и впрямь придется плохо. Все зависит от того, где эти люди в данный момент будут находиться. Часто ли выходят из строя вентиляторы? Никогда, потому что за ними постоянный и строгий присмотр. Во всяком случае, ничего такого за всю свою жизнь Степану слышать не приходилось. Охраняет ли кто-нибудь вентиляторы? Нет, потому что зачем? Любой в Углеграде знает, насколько это важно – исправный шахтный вентилятор, поэтому никто даже не помыслит причинить ему вред.

Когда вопросы кончились, Крук сказал Степану:

– Ну а теперь своди-ка наших молодцов на экскурсию. Вот их, Михайла и Василя. Покажи им вентилятор. А то они никогда его не видели. А когда вернешься, поговорим с тобой о расчете. Ну, ступайте. Нет, погодите! Ты, Степан, все сделал исправно, ответил на все наши вопросы, и на месте ты тоже все покажешь нашим хлопцам – так для чего же тянуть с расчетом? Вот, получи. Это твои деньги, честно заработанные. Как видишь, мы свое слово держим.

Степан взял деньги и долго и старательно их пересчитывал. Пересчитав, он вопросительно взглянул на Крука, и Крук правильно понял его взгляд.

– Хочешь сказать, что мало? – усмехнулся он. – Хватит тебе! Здесь больше, чем ты зарабатываешь за месяц в шахте. Ну так в шахте надо трудиться. А здесь – какой труд? Всего лишь прогулка по окрестностям… Так что – деньги хорошие. Не крути носом, хлопец!

Степан хмыкнул, спрятал деньги в карман, молча открыл дверь и вышел. Михайло и Василь направились следом.

– Если человек взял у тебя деньги, то он в твоих руках, – сказал Крук в ответ на безмолвный вопрос Чорбы. – Он сделает все, что ты от него потребуешь. И при этом будет молчать. Потому что если он станет говорить, то может потерять деньги. Кто же захочет расстаться с дармовыми деньгами?

Примерно через два часа вернулись Василь и Михайло.

– И что скажете? – спросил у них Крук.

– Походили, посмотрели, – ответил Василь. – Все в порядке. Одна из этих штук совсем близко от поселка. Гудит…

– В это трудно поверить, но там и вправду нет никакой охраны, – добавил Михайло. – Просто-таки можно подобраться к механизму в любое время – хоть ближайшей ночью. Никто даже у тебя не спросит, кто ты такой и что ты тут делаешь ночью. Потому что некому спрашивать.

– Честно сказать, не понимаю я такой беспечности, – ухмыльнулся Василь. – Сказано же – важный агрегат! Вопрос жизни и смерти! А не охраняется!