Забытый берег Эрбфорда

Глава 1

1974 год. Эрбфорд.

Поместье Прэнтон Хиган.

–Я боюсь, вам осталось жить не больше года, мистер Аллертон, – доктор Гиллеберт достал из нагрудного кармана пиджака платок, стянул с носа очки в круглой оправе и дрожащими руками промокнул тканью лицо.

–Миссис Аллертон…– он осекся- Маргарет, я сделал все, что мог, но болезнь перетекла в последнюю стадию, препараты больше не помогают. Вашему мужу необходим постоянный уход.

В большой комнате царила практически полная темнота: шторы плотно задернуты, на комоде и тумбе плавились огарки свечей- их треск, как лезвие, разрезал тошную тягостную тишину. Из дальнего окна тянуло прохладой, едким запахом соленой воды и прибившихся к берегу водорослей. Море сегодня неспокойное, возможно, приближается шторм.

Миссис Аллертон нежно поглаживала руку мужа, прижимала ее к губам, оставляя на сухой жилистой коже размашистые следы алой помады. Она не плакала, лишь смотрела пустыми глазами на его изнеможденное худое лицо. Внезапно больной резким движением выдернул ладонь, рот его открылся, как у рыбы, потрескавшиеся губы яростно зашевелились.

–Подайте воды! – вскрикнула женщина.

Доктор поспешил поднести стакан, но мужчина на постели порывисто замахал руками, небрежно замотал головой, как в припадке, и выбил его из рук врача. Граненное стекло, звонко ударившись о деревянный пол, разлетелось по комнате крошечными острыми осколками.

– Paula! Se enteraron… Нас нашли! – мистер Аллертон бился на постели, задыхаясь от ужаса.

– Это я- Маргарет! Твоя жена, дорогой, ты помнишь? – женщина схватила его по рукам и выпытывающе всматривалась в глаза, но больной уже затих, его тело, как тряпичная кукла, всем весом разом повалилось на кровать, – Оставьте нас с мужем наедине!

Доктор Гиллеберт помялся у двери, теребя руками смятый платок, но миссис Аллертон смерила его ледяным взглядом: «Сейчас мне не понадобится ваша помощь».

Спустя пол часа женщина вошла в гостиную, где уже сидели двое.

–Ох, Джозеф, добрый вечер. Должно быть мистер Гиллеберт уже рассказал вам новости, – она, пошатываясь, прошла вдоль комнаты к буфету, взяла бутылку Balvenie и, добротно плеснув виски в стакан, опрокинула его залпом. Затем разлила на троих, раскинула по бокалам кубики льда и подала гостям: «Прошу».

Стояла гробовая тишина, никто не решался нарушить молчание. За окном тем временем уже выл ветер, от его мощных порывов зазвенели оконные стекла. Миссис Аллертон небрежно опустилась в продавленное мягкое кресло и заговорила первой, белесыми глазами смотря в окно, на вздымающиеся черные волны.

–Когда мы с Джеймсом поженились, мой отец уже тяжело болел. После его смерти, нам отошла небольшая рыбная лавка, да старая худая лодка. Джеймс каждое утро уходил на ней далеко в море, а я работала в лавке торговкой- продавала, то, что удалось поймать. Одним утром, он взял меня в плаванье, и ближе к ночи мы попали в шторм, такой, как сегодня. Помню, нашу лодку мотало на волнах до первых лучей солнца, Джеймс не выпускал из рук весел много часов, держа её носом к волнам. Я тогда думала- мы скоро сгинем. Море успокоилось утром, Джеймс уже лежал на дне лодки и почти не дышал, я уложила его голову себе на колени, чтобы заслонить от палящего солнца. Я не знала, куда грести- вокруг вода и больше ничего. Нас подобрал местный рыбак спустя несколько часов: обезвоженных, изнеможденных, у Джеймса была сильная лихорадка.

Миссис Аллертон неожиданно замолчала. Она заметила, что искусала высушенные синеющие губы так, что на них появились кровавые подтеки. Женщина не слушавшейся рукой встряхнула темные с проседью волосы, которые когда-то были завернуты в пучок, но теперь растрепались и прилипли к её взмокшему лицу. Повернула взгляд к собеседникам и продолжила говорить.

–В лихорадке и бреду он постоянно звал меня- Маргарет, Маргарет…А когда пришел в себя, сразу спросил: «Она жива?». Он говорил, что до конца своих дней будет моим защитником и покровителем, а затем, когда родилась Андреа, говорил это и ей. Теперь он зовет меня другим именем…Что-то мне нездоровится.

Миссис Аллертон тяжело поднялась, шаркая ногами, начала пробираться по комнате к буфету, схватилась дрожащей рукой за голову; перед глазами у неё явно кружило. Доктор Гиллеберт поспешил подхватить женщину под локти, но она рассыпалась в его руках, словно песок, и начала припадать на пол. Джозеф бросился к телефону, оттуда послышались лишь далекие глухие гудки, видимо, шторм оборвал провода- связи с ближайшим островом не было. Врач приказал срочно подать лекарство, параллельно прощупывая у женщины пульс, но сердцебиение остановилось.

Когда Джозеф, запыхавшись, вбежал в комнату, доктор Гиллеберт уже стоял на коленях перед неподвижным телом женщины и то припадал к её губам, то надавливал всем весом ей на грудь- с его лба струились капли пота, он порывисто дышал, неотрывно глядя на её бледнеющее лицо.

Джозеф подошел сзади и легонько тряхнул доктора за плечо: «Эммануэль, прошу, хватит». Мистер Гиллеберт отпрянул- женщина была мертва, она спокойным пустым взором полузакрытых глаз смотрела на стену, где в резных деревянных рамах висели портреты семьи Аллертонов. Доктор упал на спину, провел руками по чернявым мокрым волосам, с силой надавил пальцами на закрытые веки и вдруг зарыдал, срываясь на крик.

–Прощай, Маргарет, – Джозеф, стоя над телом женщины, снял шляпу и перекрестился. Затем взглянул на напольные большие часы.

Стрелки показывали 23:45.

Неделю спустя. Берлингтон.

Шаг. Еще шаг. Спуститься по лестнице. Выйти за ворота. Сесть в машину.

–Милая, если страшно- скажи. Мы отложим поездку на другой день, – мама появилась сзади совсем незаметно, нежно обняла мои плечи и опустила голову, её теплое дыхание щекотало шею.

Я стояла на крыльце дома и чувствовала, как по телу катится крупная дрожь, ноги онемели от самых кончиков пальцев, паника нарастала- от голеней все выше и выше, к животу, затем к груди- и вот горло уже пронзила тошнота. Мои руки непроизвольно вцепились в дощатые белые перила, ногти расцарапали на них краску, тонкие пальцы побелели.

Джордж поднялся на ступени и потянулся ко мне ладонями, как бы предлагая помощь.

Не сегодня. Не могу.

Я уже собиралась пойти в дом, попробовала перетащить ватные ноги, но они предательски подкосились, увлекая меня вниз. Лужайка перед домом завертелась вихрем, я увидела нашу медного цвета крышу и ощутила на коже прикосновение чьих-то сухих гладких пальцев. Меня вынесли за ворота, усадили на заднее сидение машины- только пристегнутый ремень помог не вывалиться из нее на землю. Как по щелчку, все звуки разом исчезли, чернота кованных прутьев забора поглотила лужайку, мамин сад с гортензиями, бледно-голубое небо и белый фасад нашего дома- все слилось воедино, а затем схлопнулось, образовав пустоту.

Я с трудом подняла тяжелые веки. Голова звенела, как колокол. Мы ехали по пустой трассе вдоль береговой линии: за окном простиралось бесконечное серо-сизое море, белыми пенистыми волнами разливаясь на камни и бронзовый песок. Тело по-прежнему не слушалось, в глазах рябило, но я уже могла отчетливо слышать.

В машине играло радио. Мама, на переднем сиденье нашей новенькой Тойоты ритмично постукивала пальцами по рулю и высоким заливистым голоском пела «You can’t hurry love».

–Что, очнулась? – Саманта лукавым поблескивающим от самодовольства взглядом смотрела прямо на меня, -говорила, нужно было дать ей больше таблеток.

Она ехидно улыбнулась, не сводя глаз с моего бледно-зеленого лица.

Мама поспешно выключила радио. Все в машине притихли, будто раздумывая, как поступить. Джордж одной рукой притянул меня за плечо, тяжелая голова бессильно обрушилась ему на грудь. Я чувствовала, как он деревянными пальцами убирает со лба мои растрепавшиеся волосы.

–Хочешь воды? – он протянул к моим губам открытую пластиковую бутылку из-под Pepsi.

Там точно снотворное или успокоительное, но лучше уж так, чем самой вылезать из машины. За окном пронесся дорожный указатель: «Эрбфорд, 46 миль». Я вдруг уловила в зеркале заднего вида густой мрачный взгляд Роберта, он отвел его сразу, как меня заметил- еще один чертов кретин.

Со всем усилием я попыталась кивнуть Джорджу в знак согласия, мне хватило пары глотков, чтобы мир вновь завертелся и меня поглотила чернота.

Пульсирующая боль в висках то накрывала порывистыми приступами, то отступала, оставляя место глубокой пустоте. Я попыталась отыскать в ней хоть малейшие мысли, но новые всплески мигрени свели все попытки к неудаче. Поднять отяжелевшие подергивающиеся веки оказалось трудной задачей. Когда глаза полностью распахнулись, передо мной предстала незнакомая комната, окутанная мраком. Её освещал лишь догоравший в камине огонь и серебристые полосы лунного света, слабо пробивавшиеся в щели между задернутыми шторами. В темноте мне удалось разобрать очертания двух массивных кресел напротив, высокий буфет, небольшие, выдающиеся вперед рамы на стене. Воздух наполнил сладкий дурманящий запах гиацинтов. Я лежала на толстом теплом диване в окружении пышных, туго набитых, подушек, окантованных кружевом. Это явно была гостиная, но чья?

Мысли роились, как осы в гнезде, неспособные собраться в единую колонию. Глаза ощупывали холодные керамические вазы, ореховые квадратные рамы картин, шелковый абажур лампы, шершавую бумагу с гербом на резном столике у дивана. Меня заинтересовал этот герб. Я из последних сил приподняла голову с подушек и протянула руку к столу. Это была стопка вскрытых ранее писем, я пробежалась глазами по каждому из них- печать с изображением парусного корабля на волнах была лишь на одном.

«…от имени всей паствы Фриготеона выражаем искренние соболезнования…Упокой, Господи…»

«…семья Хилл глубоко скорбит…»

«…с чувством глубокой скорби и сострадания…»

«Светлая память о Маргарет Аллертон…»

Я отбросила письма в сторону, в висках застучали отбойные молоточки, сердце лихорадочно забилось, с глаз в одно мгновение спала пелена – я все вспомнила. Горькое растущее осознание вонзилось в тело мучительной болью и прибило его к бархатной поверхности дивана, которая вдруг сделалась мертвенно холодной. Я ощутила на языке прогорклый вкус утраты- прямо, как в тот день, когда мне сообщили, что она безвозвратно ушла. Я вспомнила все. Бабушка умерла.

Глава 2

Следующая неделя пролетела, как молния. Дом гудел от наплыва гостей- семьи со всего Эрбфорда то и дело приходили со словами соболезнований, приносили в знак скорби венки с черными лентами, кто-то предлагал маме помощь по дому или с организацией похорон, но она благодарственно от всего отказывалась. Я скрывалась от зачастивших визитеров, сидя на краю лестницы на втором этаже поместья- отсюда меня было не видно другим, но мне было слышно и видно каждого вошедшего, и я была осведомлена о происходящих в доме событиях с потрясающей доскональностью. В один из дней, я заметила на пороге дома немолодого мужчину. Он вошел в черные кованные двери без стука, запыхаясь, пригладил сальные, зачесанные назад редкие волосы, поправил черную длинную робу и громко, многозначительно прокашлялся. Мама выметнулась из кухни и рассыпалась в горячих приветствиях.

–Отец Альберт, как я ждала вашего визита! Благодарю, что посетили нашу семью в это непростое время, – её глаза святились благоговением, а руки сложились на груди в признательном жесте, – прошу, входите!

На раскрасневшемся круглом лице мужчины появилась спесивая улыбка, он оголил желтоватые зубы, отчего рыхлые щеки поползи наверх, а глаза исчезли за беззастенчивым прищуром. Мама повела пастора в гостиную. Он, кряхтя и обильно потея, всем телом взгомозился на диван, потирая белым платком высокий округлый лоб.

Я изо всех сил напрягла слух и постаралась как можно более бесшумно продвинуться на ступени прямо к перилам лестницы.

–Жарко сегодня, – хрипловатым голосом произнёс мужчина, облокотившись на подушки. Мама поднесла две чашки горячего травяного чая, пастор в замешательстве взглянул на поднос, -спасибо, но я, пожалуй, откажусь.

Почти час они вели разговоры о церкви. Священник был весьма счастлив узнать, что мама- благочестивая католичка. Мужчина увлеченно завел монолог о неком Фриготеоне. Я видела это слово в письмах и поняла— это название местной, и по всей видимости, единственной церкви Эрбфорда. Пастор объяснил, где находится храм, говорил о высокодуховности всех прихожан, делился историями чудесного исцеления больных, сопровождая свою речь волнительными восклицаниями. Если бы я видела в этот момент его лицо, уверена, передо мной предстали бы непорочные глаза и честнейшая убедительная улыбка. Разговор окончился обещанием мамы прийти на воскресную литургию. Затем она проводила мужчину до дверей, и он, со всей любезностью, попрощался с ней до похорон.

В день прощания с бабушкой, поместье превратилось в растревоженный улей. В гостиной и столовой слышался звон посуды, перешептывания множества голосов, сливавшихся в низкий гул, тихие надрывные всхлипывания и бесконечные громогласные речи о том, «какой замечательной женщиной была Маргарет Аллертон». Я с самого утра затаилась в комнате наверху и убивала время и мрачные мысли за чтением. То и дело в комнату осторожно заглядывала мама.

–Не хочешь пойти и помочь брату и сестре разнести угощения? Людей пришло больше, чем я ожидала- её тон был мягким, почти упрашивающим.

Свое отсутствие на похоронах я предусмотрела заранее, когда несколько дней помогала прибирать запустевший пропыленный дом. Спускаться к столпотворению незнакомцев в гостиной было выше моих сил. Я оторвала взгляд от книги и перевела глаза, выражающие крайнюю степень несогласия, на неё. Маме хватило секунды осознать мой немой ответ.

Солнце плавно опускалось за горизонт, скрываясь за сверкающей неподвижной гладью воды. По ней от пристани, лениво покачиваясь на мелких волнах, отплывало не меньше двенадцати лодок- деревянных и алюминиевых гребных, надувных с мотором, я заметила даже чье-то синее каноэ.

–Мы отправляемся на вечернюю мессу, – мама подошла совсем неслышно, трепетно обвила мои плечи и ласково поцеловала в макушку, – присмотри за дедушкой.

Опустевший дом пронзил слух давящей тишиной. Я заглянула в темную, прохладную комнату- дедушка безмятежно посапывал на постели.

Над черной гладью воды уже поднялась большая серебряная луна, её поочередно заслоняли текучие рваные облака. Я открыла окно в гостиной- в нос ударил солоноватый запах ночного бриза, плечи защекотало от влажной прохлады. Я поставила на бабушкином граммофоне пластинку «L-О-V-E» Кинга Коула, сквозь свежий воздух комнаты поплыла томная мелодия. Слишком уж я люблю тихие темные прохладные ночи.

Тревога суетливого дня отступила, я уже, плавно двигая руками, скользила по комнате в блаженном танце, как вдруг на крыльце дома послышались шаги, скрип ступеней и чье-то нервное кряхтение. Тяжёлая дверь, дребезжа, плавно отворялась. Я бессознательно схватила со стола первую попавшуюся вилку и направила руку в сторону двери- гостей не ожидалось, а бежать было некуда. На пороге появился невысокий старик с густой седой бородой, разросшейся почти до самых глаз, чистых и голубых, как просторы неба в ясный день. Он молчал, пребывая в густом смятении, несколько секунд, пока вдруг не произнес:

–Я думал, здесь никого.

Я стояла неподвижно, холодным взглядом ловя каждое его движение, чтобы не упустить момент, когда он набросится на меня. Хотя моё тело онемело от ужаса, и я могла лишь изучать его потрепанный старый свитер, потертую куртку, белоснежную копну густых жестких волос и тяжелые ботинки на грубой подошве.

–Мое имя- Джозеф Брукс, а вы, должно быть- Аманда. Рад встрече. Как вы похожи на свою покойную бабушку, мисс! – старик подошел ближе, протянул могучую руку, изрисованную выпирающими жилками, но я не шевельнулась- может положите это на место?

Он одними глазами указал на вилку в моей ладони. С расстояния полутора метров можно было различить терпкий застоявшийся запах алкоголя, старик был в состоянии затянувшегося похмелья и сохранял равновесие с большим усилием. Мама строго запретила спиртное на похоронах, значит его там не было. Полупьяный, в оборванной одежде, мужчина не внушал страха, скорее сокрушительную жалость. Я плавно положила прибор обратно на стол.

–Вы знали мою бабушку? – в моем голосе внезапно возникли нотки надежды. Старик рассмеялся хрипловатым тихим басом, затем утробно откашлялся, но на вопрос не ответил.

–Я живу здесь, на острове, вверх по склону- прямо рядом с маяком, белая хижина- ни за что не пропустите. Приходите завтра вечером, днем я часто в городе и не принимаю гостей. Мне есть, что вам рассказать, маленькая мисс- он сердечно улыбнулся, в его глазах заплясали огоньки.

Я промолчала, с подозрением вглядываясь в его лицо.

–Вообще, я заходил проведать мистера Аллертона, но, пожалуй, не буду вам сегодня мешать, – мужчина уже стоял у дверей, собираясь уходить, – приходите, Аманда, не бойтесь.

Входная дверь с грохотом захлопнулась. В гостиной по кругу играла все та же пластинка, от поднявшегося ветра заколыхались шторы у открытого окна. Обстановка была такая, словно никакого внезапного ночного посетителя и не бывало, но мое нутро мучалось тревогой от произошедшего. Я опустилась на диван и, раздираемая вопросами, погрузилась в напряженные размышления.

Следующее утро выдалось на редкость спокойным. Мама сидела на кухне, водрузив на нос очки, её брови сосредоточенно сдвинулись, образовав на лбу неглубокие продольные морщинки. Она сгорбилась над кипой документов и шептала себе под нос слова вроде: счет, заплатить и поставка. Я присела напротив неё, разложив на столе перед собой школьные тетради и, имитируя вдумчивую работу, принялась водить ручкой по линованной бумаге.

–Ты не знаешь, что за седой мужчина с бородой живет на острове? – слова вылились легко, будто я спросила это невзначай, между делом.

–Ты о Джозефе? – мама подняла на меня заинтересованный взгляд, – старый друг бабушки. Он заходил? Я не видела его уже несколько дней, и на похороны он не пришел, нужно будет проведать старика.

–Нет, не заходил, видела его на холме за садом, – мои губы растянулись в лучезарной невинной улыбке.

Когда над морем поднималась луна, поместье уже погрузилось в беспробудный тягучий сон- было слышно лишь стрекотание сверчков за окном и плеск вздымающихся волн. Я подхватила старый керосиновый фонарь и бесшумно выскользнула из задней двери дома.

Глава 3

Сто сорок четыре. Сто сорок пять. Сто сорок шесть.

Я, пройдя вдоль каменистой дорожки, пересекла сад, вышла за покошенный дощатый заборчик- кольчатая высокая железная ограда с большими воротами отделяла территорию поместья от пляжа только впереди дома- и уже продиралась через густые заросли тростника и сухой пожелтевшей травы. Ноги в легких туфлях утопали в рыхлом песке, заострённые тонкие стебли осоки пробирались под платье и колко царапали кожу ног. Поднявшись, наконец, на холм, я отдышалась. Перед глазами простиралось бескрайнее темно-сизое море, оно спадало на горизонте куда-то вниз, как водопад, вокруг крошечного отблеска полной луны кружили яркие мигающие звезды. На краю скал величественно возвышался белый сужающийся конус маяка, прямо под небесным сводом горела самая яркая звезда – это его прожектор разносил свое сияние на много миль вокруг. Хижина старика расположилась неподалеку.

Каменное приземистое здание с темной крышей встретило меня угрюмым молчанием: впадающие в фасад небольшие прямоугольники окон затягивали бездонной чернотой, в доме не раздавалось ни звука. Я легонько постучала одними костяшками в хлипкую дверь- ничего. Подняла руку во второй раз, и тут раздался протяжный скрип. На пороге появился хозяин, вид его был куда более презентабельный, чем во время нашей первой встречи: аккуратно заправленная рубашка под синим вязанным свитером, темно-зеленая рыбацкая куртка, он явно причесался и подстриг бороду. От него тянуло запахом прибрежной тины, скислой рыбы и прогорклых едких папирос.

–Аманда! – рот старика приоткрылся и растянулся в блаженной улыбке, я заметила, что в ней не хватало пары-тройки зубов, – я знал, что вы придете. Проходите, прошу.

Пришлось наклониться, чтобы войти в низкую дверь. Я потушила фонарь. Жилище представляло собой одну большую комнату, которая была и гостиной, и кухней, и столовой. Спальню отгораживала от общего пространства потертая широкая занавеска. Я заметила лишь одну дверь- должно быть, за ней была уборная. Старик усадил меня за колченогий деревянный стол с белой скатертью и принялся заливать воду из большого железного ведра в жестяной скрипящий чайник. Пронзительный свист разнесся по кухне спустя несколько минут, мужчина к этому времени уже зажег в камине дрова. На стол звонко брякнулись чашки с крепким черным чаем. Я отодвинула предложенную мне и уставилась выжидающим взглядом в лицо старика. По комнате разнесся его гортанный смех.

–А вы чрезвычайно осторожны, мисс, это похвально! Не бойтесь, чай не отравлен, – он опустил тяжелые морщинистые веки и большими грубыми пальцами покрутил обе чаши в произвольном направлении, так быстро, что они завертелись вихрем и я потеряла из вида свою, – берите любую.

Я, в знак доверия, отхлебнула из той, что была слева. Затем легким движением руки поправила пояс на платье- в него был замотан небольшой складной нож, который я стащила накануне из кухни.

– Благодарю, сэр!

– Зовите меня Джозеф. Вы умеете играть в шахматы? Давайте сыграем партию.

Он разложил на столе клетчатую деревяную доску и расставил на ней фигуры. Сегодня я играла белыми.

– D2-D4 – моя голова была переполнена загустевшими мыслями, действовать нестандартно не хотелось- вы любили мою бабушку?

Старик уже хотел ответить на ход, но мой вопрос сбил его с толку. Я заметила уставленные за кухонной тумбой пустые бутылки с мутным зеленым стеклом, как только вошла в хижину. Пришла мысль, что никто не стал бы заливать в себя эту дрянь несколько дней из-за почившей старушки, хоть он и был её другом.

– Это долгая история, – его лицо помрачнело, блики от горящего камина зловеще плясали на сдвинутых бровях, искривленной болью улыбке, отражались мерцающим светом в небесного цвета глазах, -D7-D5.

– До рассвета еще далеко, – мое тело заполнял огонь азарта, я не уйду, пока не узнаю о ней все. Рука сама потянулась сделать следующий ход -C2-C4.

Старик залился судорожным рокочущий смехом, меня начинала раздражать его привычка гоготать в ответ на любой мой вопрос. Он неожиданно замолчал, потер рукой жесткую высушенную бороду, прикурил самодельную рассыпчатую папиросу. Воздух заволокло прогорклым ароматом табака.

– Я знал Маргарет с самого детства. Поместья тогда еще и в помине не было, на том месте стояла маленькая деревянная хибара. Тогда в Эрбфорде все жили бедно, захолустный прибрежный жалкий городишко, что вылавливали, тем и питались. Ваша бабушка была озорной девчушкой с тоненькими темными косичками, – мужчина, словно пребывая в глубоком трансе, уставился куда-то в пустоту, размашисто покрутил руками у лица, будто дотрагиваясь до невидимых длинных заплетенных волос, – а потом выросла в настоящую красавицу. Она часто выходила на лодке недалеко в море. Я часами наблюдал с холма, как она уверенно, с лебединой грациозностью, вставала и двигалась на волнах, море было для нее настоящим домом. Я побаивался её строгости и статного характера, она никогда не улыбалась, но однажды…какой же это был год…наверное, девятьсот пятнадцатый, да-да, точно! Ей тогда было шестнадцать, прямо, как вам, мисс.

Я слушала молча, стараясь не перебить мыслей старика, время от времени отвечая на его шахматные ходы. Он вдруг вперился изучающим взглядом прямо на меня, я ощутила на коже легкое покалывание и дрожь, словно находилась под микроскопом.

–Однажды я спустился с холма на пляж, – старик неожиданно продолжил, будто ничего и не было, – она оттащила лодку в кусты и сидела на горячем песке, прислонившись спиной к хрупкому борту, с книгой в руках. Я тогда впервые увидел её улыбку, очаровательную улыбку. Она дочитывала последние страницы «Алой буквы», я понял, что в книге происходило нечто печальное, потому что её улыбка была сочувственной, скорбной, а глаза раскраснелись от нахлынувших слез. Я тогда впервые решился с ней заговорить, с того вечера прошло почти шестьдесят лет, и больше не было ни дня, когда бы я не хотел видеть её улыбку – застенчивую, беспечную, лукавую, задорную, но никогда- грустную.

Я часто забегал к её отцу в лавку, она продавала там рыбу, бывало, помогал разгрузить товар, развесить таранку. Её истории из прочитанных книг лились в уши полноводными потоками слов, но я рад был их слушать, и то, как она вела рассуждения о путешествиях героя в «Марди», и то, как сокрушалась о разрушенной судьбе Изабель из «Женского Портрета»– мне все было интересно. Прохладными ночами, по темноте, когда над морем уже поднималась луна, мы вместе плыли на лодке до острова, я провожал её до дверей старой хижины, а она всегда оборачивалась прежде, чем зайти в дом, и я, проходя несколько метров, оборачивался тоже.

Помню как-то вечером, мы сидели на берегу в тени разросшейся осоки, смотрели, как солнце сползает за горизонт. Она неожиданно полушепотом начала читать вслух «Ночью на морском берегу», прямо по памяти. Я тогда ничего не понял.

Старик уверенно сходил пешкой C5-C4, и после размена, я была вынуждена отступить слоном D3-C2.

«Джозеф, вы такой глупец!»– я с усилием подавила грубые слова, они скатились вниз по горлу зубчатым камнем за секунду до того, как быть произнесенными, и позволила ему продолжить, едкий тугой ком мешал вставить в разговор и единой фразы.

–Джеймс приехал в наш город в девятьсот восемнадцатом, как сейчас помню. Одним вечером я сидел один в «Спиритс», как и каждую пятницу на протяжении всей последующей жизни, и вдруг увидел незнакомое лицо. Я знал каждого горожанина в Эрбфорде, но этот мужчина был не из наших. И выглядел он не по-местному – молодой, чуть старше двадцати, смуглый, с темными кудрями, в широкополой шляпе, на поясе толстый ремень с крупной бляхой, под поношенной короткой курткой заправленная белая рубаха. Я тогда с порога пошутил, уж не пришел ли он нас грабить, а то одет, как заправский бандит. Он подсел ко мне, разговорились, я угостил его пивом. Оказалось, Джеймс путешествовал из Европы, направлялся куда-то на юг, к дальним родственникам- вся близкая родня ушла на тот свет. Он умел расположить к себе, без конца говорил о своих скитаниях, да с такой убедительной экспрессией, что веришь каждому слову. Местные девицы были от него без ума- свободный странник, красноречив, обаятелен, да еще хорош собой, и не циник, не эгоцентрист. Я познакомил его с Маргарет, случайно- мы столкнулись на берегу, он заматывал удочки, а мы прогуливались с ней вдвоем. Если есть любовь с первого взгляда – это была она. Ассоль наконец встретила своего Грэя, когда ни его, ни её еще не существовало. Они поженились почти сразу, пока отец Маргарет еще был жив и мог дать согласие на брак. Мне выпала честь быть шафером на их свадьбе. Как я страдал…

–Между вами с бабушкой…-я потупила взгляд, -с Маргарет, что-то было?

Мои пальцы скрестились под столом, в голове вымаливающе пронеслась мысль: «только бы Джозеф не оказался моим дедом».

–Не приведи Господь! – старик был страшно возмущен, он в негодовании поднял правую руку и властно принялся трясти указательным пальцем – замужняя женщина! Не подумайте, Джеймс был хорошим человеком. Оказался весьма предприимчивым малым, трудолюбивым, поднял убогую лавку с колен, построил поместье, они потом всю жизнь жили при прислуге, у Маргарет появилась приличная домашняя библиотека, цветущий сад. Я искренне был рад за неё… В конце то концов, что я мог ей дать?! Наследный смотритель маяка, завсегдатай местных «кабачков», да и любить её издалека было всяко проще. Характер у неё был непростой, независимый, бурный. Ваш дед умел с ней совладать, развлекал историями из жизни, привлек в торговлю, чтобы она не скучала. Я мог лишь слушать, как она говорит, но почти никогда не говорил сам- не знал, что ответить.

Конечно, у меня потом было много женщин, но я так и не женился. Видите, как оно вышло…Ни семьи, ни детей, ни внуков. Одиночество покойно. Вы- моя семья- Джеймс, Андреа, Саманта, вы, мисс, с Джорджем. А скоро уже свидимся и с Маргарет…

Я молчала, каждый уголок сознания опустел. За окном брезжил рассвет, заливая бледно-желтым свечением ровную гладь воды, небо окрасилось янтарем с переливами сверкающего кораллового. Полосы первых солнечных лучей украдкой проникли к занавешенное окно комнаты и плавно текли по деревянному голому полу.

–Вам мат, мисс, – старик лукаво улыбнулся, – постойте, я кое-что принесу.

Уже на пороге, Джозеф протянул мне книгу в потрепанной пыльной обложке. Я прочла слова, выведенные золотыми чернилами на темном ветхом переплете: «Миссис Крэддок».

–Маргарет подарила мне эту книгу на Рождество семнадцатого года. Я тогда счел это личным оскорблением, чуть было не выкинул подарок, но многим позже обрадовался- мы увидели друг друга без пелены на глазах. Я смог осознать, какая жизнь была мне по-настоящему нужна. Она была рядом- этого достаточно. Быть может, поэтому нам удалось остаться добрыми друзьями.

Я раскрыла хрустящий переплет, на первой пожелтевшей пустой странице карандашом было аккуратно выведено: «Я освободилась. От Маргарет, навеки дорогому моему сердцу другу Джозефу Бруксу. С Рождеством!»

Тепло попрощавшись со стариком, я сбежала вниз по холму, пересекла разросшиеся поля сухой осоки и вышла к саду. Солнце спешно поднималось над горизонтом, разливалось ослепительным светом на кирпичные крыши города, пробиралось в окна, будя горожан. На рассвете дышалось легко, прозрачный воздух был пропитан сладким медово-фруктовым ароматом кустовой розы и магнолии, с моря тянуло прохладой с привкусом лаванды и морской соли. Я постояла у порога с минуту, а затем, прикрыв дверь, неслышно пробралась в дом.

Глава 4

С того вечера я стала частой гостьей в хижине Джозефа. Почти каждую ночь я поднималась на холм, наблюдала, как солнце исчезает за горизонтом, уступая место беспощадно темной ночи, и шла к старику. Мы играли в шахматы, пару раз мне даже удавалось поставить ему мат, старик делился бесконечными историями из жизни- в молодости он несколько месяцев воевал солдатом на западном фронте, но говорил об этом неохотно, хоть мне и удалось уговорить его показать несколько военных снимков. На них Джозеф был еще совсем парнишкой лет двадцати, в тяжелой чугунной каске, с ружьем наперевес, стоял, потягивая папиросы со своими сослуживцами, перед отправлением на фронт. С фотографий на меня смотрел будто другой человек, с еще не потускневшими глазами, с сияющим счастливым лицом.

К моей радости, о бабушке Джозеф говорил куда охотнее. Со следующих фотографий мне улыбалась женщина с темными короткими кудрями, в клетчатом платье, поверх которого был повязан белый мужской галстук. Меня позабавила её привычка тех лет надевать длинные носки из шерсти в мелкий горох под черные дамские лакированные туфельки на небольшом каблуке. На других снимках бабушка, стоя на пирсе, в матросской фуражке, юбке в пол и коротком пиджаке поверх рубашки с тем же пресловутым мужским галстуком, вальяжно подкуривала сигарету.

–Скажи, что «это» прировняет женщину к мужчине и «это» тут же станет популярным- подумалось мне, – даже если это рак легких или порезы от бритвы.

Днями я просиживала в саду с очередной книгой, любезно подаренной Джозефом- некоторые были подписаны бабушкой, некоторые нет. Несколько недель я наблюдала за любовной драмой между Диком, Розмари и Николь, поднималась с самых низов жизни с Керри и ужасалась, к какому несчастному существованию может привести брак двух несостоявшихся людей, подобных Френку и Эйприл. В один из таких солнечных дней я привычно разместилась на траве между разросшимся кустом лобелии и цветущим дельфиниумом, прикрыла голову шляпой, распахнула переплет книги и вдруг не смогла прочитать не единой строки. Я потупила взгляд, попыталась всмотреться в слова, но они лениво плавали по потертым страницам, буквы рассыпались в медленном танце. Сегодня не хотелось читать, нужно было вернуться в дом.

Моя комната встретила меня отчаянной тишиной, даже скрип открывшейся двери, будто побоявшись нарушить покой, стих так же резко, как и возник. Что-то в интерьере смущало сознание. Заправленная кровать, большое эркерное окно с множеством подушек, деревянный стеллаж, уставленный книгами, массивный письменный стол, за который я никогда не садилась, отдавая предпочтение кухонному, напольное зеркало в старой резной раме- все было на своих местах, но что-то явно изменилось. Я приблизилась к мутному стеклу винтажного зеркала, оттуда на меня смотрело незнакомое лицо. Оно, уподобляясь моим движениям, растягивало тонкую кожу худых впалых щек, водило пальцами по бледным губам, забиралось руками в длинные каштановые волосы: я посмотрела вниз- к мокрым ладоням прилипли скатавшиеся тонкие волосинки. Отражение безразлично уставилось на меня тусклыми просветами голубых глаз. Я отпрянула- этот взгляд утягивал в бездну, пугал, будто нечто по ту сторону вот-вот вылезет, схватит за воротник платья и потащит в глубину- туда, где нет солнца и вечная мерзлота.

–Ты ничто- с обратной стороны внезапно заговорили. Я обернулась так резко, что чуть не вскричала. Но никто не говорил, из зеркала на меня смотрела перепуганная девушка, щеки которой были обильно залиты слезами. Что-то подкрадывалось тихой поступью сзади, начало залезать на спину, и, наконец, удобно устроившись, навалилось всей тяжестью, продавив плечи, грудину, позвонки. Смертельно захотелось спать. Я расстелила постель, раскидала по комнате аккуратно уложенные подушки и рухнула, забывшись тяжелым глубоким сном.

–Отец, она не встает с постели пятый день, ничего не ест, молчит, либо бредит какими-то демонами, сидящими на спине, выползающими из зеркала и еще Бог знает откуда- мама, сидя в кухне тихо плакала, – я думала это никогда не повторится. Свежий воздух, море…что ей еще нужно?

Я случайно подслушала её разговор с пастором, когда впервые за целый день смогла встать и дойти до уборной. Ступени протяжно заскрипели под чьим-то грузным телом, я ринулась обратно в постель и закуталась одеялом до самой макушки. В дверь с грохотом постучали большой сильной рукой.

–Добрый вечер, Аманда, – на пороге появился отец Альберт. Я, даже не взглянув на священника, распознала его громогласный с легкой хрипотцой голос, – миссис Брайтон поведала мне о вашем недуге.

Пастор пододвинул стул к моей кровати и тяжело уселся.

–Я хотел бы рассказать вам одну историю, зная, что вас тяготит, это могло бы стать полезным, – священник кашлянул в кулак и продолжил, в его руках зашелестели страницы неизвестной мне книги, – позвольте прочесть вам вторую главу Евангелия от Луки.

Читал священник долго, я вслушивалась в слова, пытаясь уловить смысл хоть единой строки, но в мыслях витала пустота. Закончив, мужчина стянул очки, потер влажный лоб и объяснил:

–Понимаете, дело в том, что в тридцать восьмом стихе Анна фактически занимается миссионерством, что отчасти неприемлемо для женщины. Но это её призвание, она искренне верит в то, что делает, и делает это с любовью. Я хочу сказать, Бог никогда не приказывает, каким путем идти, при рождении каждому из нас дан талант, если ваш- быть матерью- будьте ей, если вы хотите врачевать, честно рассуживать людей по законам мирским, стихотворствовать или по-иному служить Господу- служите со всей любовью к своему делу. Демоны по углам – это мысли ваши греховные о ничтожности и незначительности, но Бог никого не сделал таковыми. Перед ним все равны- и женщины, и мужчины.

Я впервые взглянула в лицо пастора, его лицо выражало обеспокоенность и благоговение, он весь зардел от пылкости своих слов. Мои губы исказились в легкой усмешке, тело так распалилось от накопленных эмоций, что я рывком села на кровати. Но порыв испарился в момент, и я так и осталась сидеть, молча всматриваясь в глаза мужчины, пока, наконец, не решила заговорить.

–Мир не так непосредственен, как вам кажется, Отец, – слова прозвучали слишком грубо, в моем голосе послышался вызов и я, сбавив тон, продолжила, – иногда тебя выбрасывает на свалку жизни, и в этом даже нет твоей вины. И где в это время ваш Господь?

Я встала с кровати. Ярость, разлившаяся по телу, не давала усидеть на месте. Под влиянием её порывов, я нервной поступью подбежала к окну, тяжело прошлась вдоль комнаты и уселась на эркер. Глаза ослепила яркая вспышка, воспоминания прошлых лет вонзились в голову, на языке горьким привкусом нежилась мысль, которую необходимо было высказать.