Дорога пряности

© К. Гусакова, перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Джейсону и Солейль

1

Мы сразимся, но сперва выпьем чаю.

Не совсем девиз Щитов, но звучит вполне уместно. Обычно я за стенами Калии, с отрядом, защищаю наши земли от нескончаемого потока чудовищ: джиннов, гулей, песчаных змеев и прочих кошмаров, какие только способен породить разум, пойманный в тиски лихорадочного бреда. Но даже сейчас, дома, во время принудительного отдыха, впереди маячит тяжелый тренировочный день – и я уверена, что Таха ибн Байек из рода аль-Баз ждет этого не дождется.

Всякий раз, как мы оказывается в казармах Калии вместе, ребята из отряда Тахи подначивают меня с ним сразиться. Эдакая жалкая попытка выяснить, кто же из нас лучший Щит. Но сам Таха не удостаивал продолжительную вражду словом. В общем-то, все два года, что мы с ним знакомы, он вел себя так, будто меня не существует, если не считать редких ехидных шпилек. Не сомневаюсь, что его отряд примется за свое после чайной церемонии, но я отмахиваюсь от их предложений, ведь это пустая трата времени, и я не намерена передумать, даже когда Таха столь холодно взирает на меня с другого края чайной комнаты. Любой, до кого долетали отголоски его славы – а кто в Калии о нем не слышал, о талантливом лучнике и зверовидце, способном подчинять разум соколов, – вообразит молодого человека с пристальным взглядом, и эта ошибка простительна. Нет, глаза Тахи пугающе безмятежны, размытая зелень лугов, что знали слишком много солнца и мало дождей.

Этикет чайной церемонии требует наблюдать за тем, кто готовит Пряность, и я жалею, что Таха не может хоть раз нарушить традицию и перестать следить за каждым моим движением. Развязываю шнурок на шелковом мешочке с мисрой, вынимаю длинные ленточки коры. Их аккуратно срезали с древнего дерева, что растет в святилище Калии через несколько построек отсюда, раз за разом, на протяжении тысячи лет. Я множество раз вела чайную церемонию и могу проделать это с закрытыми глазами, но по-прежнему восхищаюсь тем, что происходит у меня в руках. Волшебством.

Свет фонарей над головой отражается в коре с золотыми прожилками, когда я подношу ее к носу и глубоко вдыхаю. Каждый Щит в комнате следует моему примеру. Может, они тоже надеются разгадать аромат мисры. Когда-то казалось, что она пахнет самой жизнью. А бывало, что звездами и грезами. Этим утром она горчит, словно старая зола давно прогоревшего костра. Словно кто-то ушедший, но не забытый. Она напоминает мне об Афире.

С тех пор как я в последний раз видела своего старшего брата и лучшего друга, минул год. Я стояла вот так же, на коленях, и готовила мисру, но дома, и Пряность тогда еще пахла приятно. Брат присоединился, ища беседы, с той легкой, загадочной аурой отчаяния, ему присущей.

– В жизни есть вещи куда важнее долга и правил, Имани, – произнес он.

– Например? – спросила я.

В его глазах мелькнул сумрачный блеск, словно угасающий свет, что отражается от тупого лезвия.

– Истина, – ответил Афир тихо. – Истина превыше всего, она достойна любых жертв. И я ее узрел.

Затем он подождал, но чего – я не знаю. Казалось, лишь это брат и делал последние месяцы перед исчезновением: ждал чего-то. Но я не ответила, и спустя некоторое время он ушел из дома и не вернулся. Я не спрашивала, в чем она заключалась, эта истина. Не хотела знать.

Опускаю кору в каменную ступку, и пальцы дрожат. Сжимаю кулаки, чтобы унять дрожь, затем беру пестик и растираю мисру. По комнате растекается аромат, он поднимается к потолку, пропитывает ковры. Морщу нос, в горле першит. Сдерживаю кашель. Командир моего отряда, Сара, стоит на коленях в первом ряду и с наслаждением втягивает запах. Для нее Пряность благоухает, словно саванна после дождя и жасминовые духи ее матери. Не увяданием и несказанными словами. Однажды я спросила свою тетушку Азизу, которая возглавляет Орден магов, почему от человека к человеку и от церемонии к церемонии Пряность пахнет по-разному.

– По той же причине, что чародеям присуща каждому своя склонность: волшебство – это зеркало, – ответила тетушка.

Интересно, что же отражает горечь, ведь в последнее время лишь ее я и чую.

Чай надлежит пить в тишине, предаваясь размышлениям о даре, что преподнес Великий дух, и готовясь принять волшебство. Две дюжины Щитов молчат, но мой разум дерзко болтает, и мне странным образом делается страшно, что все об этом знают, будто мысли вытекают прямо у меня из ушей. Высыпая Пряность в серебряный чайник, я думаю об Афире. Пока заваривается чай, пока остальные медитируют, я представляю суровую пустыню, где таинственным образом исчез брат. Жертвой какой стихии он пал? Беспощадного солнца, воющих песчаных бурь, морозных ночей? Или, как шепчутся жестокие люди, он лишил себя жизни сам, прежде чем ее успели отнять.

Таха прочищает горло. Я открываю глаза. Все смотрят и ждут. У меня горят уши, под кожаным доспехом растекается жар. Я разливаю чай в маленькие чашки, расставленные в ряд, и обхожу всех по кругу, затем вновь усаживаюсь в центре со своей. Принято дождаться того, кто ведет церемонию, и потому все следуют примеру, лишь когда я подношу чашку к губам. И тогда мы пьем.

Горячий чай прокатывается по горлу, горький, едкий. Заключенное в нем волшебство – древний дар Великого духа Сахира, ниспосланный для защиты нашего народа в обмен на обещание, что мы будем хранить Сахир от чудовищ и чужаков. На время мисра дает испившему способность подчинить одно из подобий той земли, над которой властвует Великий дух. У кого-то это подобие песка или ветра. Мой покойный брат был меняющим личину, он умел превращаться во льва. Мне даровано подобие железа, особенно кинжала, который я всегда ношу с собой. Как долго действует чашка мисры, зависит от чародея – чем он искуснее, тем плодотворнее волшебство.

– Чай пробуждает в тебе подобие, что отзывается твоим природой данным силам, – пояснила тетушка на нашем первом занятии с глазу на глаз. – Представь, будто мисра сродни швее, что берет отрез шелка и кроит лишь для тебя неповторимый, идеальный наряд. Поначалу шелк может показаться не таким уж необыкновенным, однако со временем превратится в нечто новое, но тем не менее вполне ожидаемое. Так же и подобие, что пробуждает в тебе мисра. И если ты пожелаешь его отточить, придется посвятить его изучению, упражнениям и размышлениям долгие годы.

Когда я выпиваю половину чашки, тишину нарушает короткий стук и распахивается одна из арочных дверей комнаты. На пороге стоит Далила, лучшая подруга моей младшей сестры. Один вид взмокшей кожи цвета красного дерева и ссутуленных плеч сразу выводит меня из равновесия.

– Простите, – выдыхает Далила, оглядывая застывшую в мрачной торжественности комнату.

– Как ты смеешь прерывать нашу церемонию? – вопрошает Таха, поднимаясь.

Далила втягивает голову, цепляясь за медную дверную ручку, будто то может ее спасти.

– Простите. Я просто… Имани, можно с тобой поговорить?

Я быстро проглатываю остаток чая. Таха устремляется к Далиле. Как и его печально известный отец, он впечатляет ростом и мускулами и отнюдь не стесняется ими пользоваться, чтобы запугать того, кто поменьше. Не спасает даже его красота, по крайней мере внешняя, блестящие волосы цвета эбенового дерева, четко очерченная линия челюсти, – и Таха прекрасно об этом знает.

– Тишина во время ритуала чаепития священна, – произносит он безжалостно. – Разве тебе, девчонка, неведома эта простейшая заповедь? Закрой дверь и жди снаружи, как должна была.

– Полегче, Таха. Не нужно ее бранить, – подаю я голос, тоже вставая.

Таха разворачивается, свирепо взирает на меня, задрав точеный нос.

– Правила распространяются на всех в равной степени, включая тебя и твоих друзей. Возмутительно, понимаю.

Его товарищи по отряду переглядываются, ухмыляясь. Остальным Щитам явно так же неловко, как мне. Странно, ведь раньше меня задевало, когда во время уроков Таха делал вид, будто я невидимка, хотя у нас есть кое-что общее, присущее лишь нам. В свои семнадцать я самая юная среди Щитов в новейшей истории, а он в свои восемнадцать – сразу за мной, и у нас обоих есть родственники в Совете аль-Заим, который правит нашим народом. Отец Тахи возглавляет Совет, а моя тетушка – Ведающая мисрой. Что бы кто ни думал о том, как именно отец Тахи получил титул великого заима, мне казалось, будто мальчик из скромного рода, а нынче сын самого могущественного человека в Сахире, захочет общаться с кем-то себе подобным, например со мной. Обида разгорелась еще сильнее, когда наши отряды стали отправляться на задания. Я постоянно слышала россказни, как Таха героически спасал множество людей, как без шансов на победу одолевал ужасающих чудовищ, и пусть я проделывала то же самое, он ни разу не признал моего существования. А может, все это – благо, которое я не ценила.

– Далила, что ты здесь делаешь? – спрашиваю я, поворачиваясь к Тахе спиной. – Ты должна быть в школе.

Далила переминается с ноги на ногу:

– Ну да, мы должны, но Амира… она в беде.

Да сколько можно? Я сбилась со счета, в который раз в этом году моя сестра прогуливает занятия, и боюсь момента, когда ее выходки приведут к худшему.

– А когда такое бывало, что родня Имани не попадала в беду, – замечает Фейруз, очередная красавица с подлой душой из отряда Тахи.

Позади меня раздается хор смешков. Разворачиваюсь, окидываю взглядом ухмылки, ищу хотя бы намек на стыд, но с бо́льшим успехом отыскала бы вину на лицах воров. Отряд Тахи слишком уж окрылен его положением как старшего сына великого заима, они не боятся попасть в беду из-за насмешек над племянницей члена Совета. К счастью, мой командир не робеет. Сара происходит из гордого, богатого рода торговцев, среди которых встречалось немало знаменитых воинов.

– Небольшой совет, Таха, поскольку для тебя это все еще в новинку: человеку твоего положения не подобает поощрять гнусность.

Сара подхватывает с пола чайный поднос, будто собирается им ударить Таху. В этом нет необходимости. Судя по кислой мине Тахи, хлесткий ответ будто сам по себе отрастил руку и отвесил ему пощечину. Сара кивает на дверь.

– Имани, я закончу. А ты иди.

Я ей салютую:

– Спасибо. Пожалуйста, передай капитану Рамизу, что я вернусь к тренировке, как только смогу.

– Об этом не беспокойся, – встревает Таха. – Уверен, все заметут под ковер, как ты привыкла.

Сердце замирает. Остальные Щиты хмурятся, некоторые недоуменно переглядываются.

– О чем ты? – спрашивает Сара.

Бросаю на Таху самый убийственный взгляд, который только удается, в надежде, что он увидит в нем обещание заткнуть ему рот, если уж он сам не способен.

Таха спокойно смотрит в ответ:

– О, пустяки. Правда, Имани?

Поверить не могу. Таха впервые за два года заговорил со мной по существу, и надо же ему было взять и приплести моего брата. Когда Афир исчез, вскрылось, что он крал мисру из святилища – явный признак одержимости волшебством. Совет проголосовал и решил сохранить это в тайне, желая уберечь репутацию нашего рода. Раз уж Таха этим так раздражен, сомневаюсь, что его отец доволен вердиктом. Но сейчас не время и не место его обсуждать.

– Да, пустяки, – бормочу я, выпроваживая Далилу, и закрываю за нами дверь. Облегчение, которое я должна была испытать, спасшись от его зловещего присутствия, быстро сменяется страхом. – Что с Амирой?

Далила пускается трусцой по коридору из песчаника.

– Мы выехали верхом за городские стены, а когда остановились передохнуть, ее конь… в смысле, конь вашего брата… он сорвался и сбежал.

От второго нежданного упоминания Афира за утро у меня щемит в груди.

– Ты про Раада, черного жеребца?

Далила кивает. Мы спускаемся по главной винтовой лестнице, пересекаем полный теней, освещенный фонарями коридор, окутанный смесью ароматов горящих благовоний и чая, который пьют на церемониях наверху. Залитый солнцем четырехугольный двор снаружи заполнен от стены до стены Щитами, толпящимися вокруг тренирующихся сотоварищей, а те, кто старше по званию, с суровыми лицами наблюдают и выкрикивают команды. Волшебство наполняет воздух вместе с пронзительным лязгом мечей – в центре большой группы перед нами Щит выпускает из ладоней огненный шар, но противник сразу гасит накатившее пламя, взметнув целый вихрь.

– Амира выводит его тайком, когда мы едем кататься, – запыхавшись, объясняет Далила, пока я осторожно провожу ее мимо потока раскаленного воздуха. – Он всегда немного беспокойный, но сегодня все было совсем иначе. Можно подумать, будто сам дьявол сидел в седле и бил его палкой! Когда он помчал в Запретные пустоши…

У меня глаза лезут на лоб.

– Запретные пустоши?!

– Эй, я говорила его отпустить, и о злых существах, которые там живут, твердила, но она и слушать не стала.

– Ну разумеется. – Прикусываю язык, пока не прокляла собственную сестру при других Щитах. После смерти Афира обидные пересуды затянулись на многие месяцы. И мне совсем не нужно, чтобы люди поняли, будто Амира тоже пошла вразнос, и сочли ее достойной темой для разговора.

Подаю знак курящему конюху, чтобы он привел мою лошадь.

– И ты отпустила ее одну? – поворачиваюсь обратно к Далиле.

– Отпустила? Да Амира меня чуть не убила, вытолкнув из седла, когда я отказалась ехать дальше. И лошадь мою украла!

– Пожалуйста, тише. – Сверкаю непринужденной улыбкой в сторону Щитов, что маршируют мимо.

– Извини. Просто… прошу, спаси ее. Амира сама не своя с тех пор… ну, знаешь.

– Знаю.

Конюх, вернувшись, выводит мою серебристую кобылку, Бадр. Ее шкура сияет в лучах утреннего солнца. Я вспрыгиваю в прохладное седло:

– Возвращайся в школу, Далила. Я верну сестру.

Или погибну сама. Я подбираю поводья и выезжаю за казарменные ворота.

2

Моя лошадь несется галопом по извилистым улочкам Калии, лавируя меж толпами, разодетыми в цветные шелка, меж экипажами, сверкающими медью и золотом. Огромный город – залитый солнцем лабиринт финиковых пальм и минаретов из песчаника, длинных, овеянных прохладой галерей и просторных вилл с зелеными садами на крышах. Но я родилась здесь и выросла, и я знаю его как свои пять пальцев. Я быстро пробираюсь по тихим закоулкам, оставляю золоченые ворота позади, пересекаю луга к западу, где лежат Запретные пустоши.

Спустя почти час езды я поднимаюсь на холм и наконец вижу Амиру, которая несется по бесплодной сухой равнине на гнедой кобыле Далилы. В пыльно-розовом плаще, с трепещущими за спиной прядями каштановых волос, моя пятнадцатилетняя сестра напоминает героиню драматических, мрачных картин маминой любимой художницы, Хадиль Хатры.

И полотно бы называлось «Побег девицы». Я вонзаю пятки в бока Бадр и быстро догоняю сестру.

– Амира!

Она вскидывает голову, бросает на меня взгляд через плечо. На мгновение из-под капюшона плаща грубой ткани показывается полное, раскрасневшееся лицо. Я дома уже две недели, вижу сестру каждый день, но меня по-прежнему поражает, насколько она изменилась с тех пор, как погиб Афир. Под жесткой, сердитой наружностью, в глубине горящих угольно-черных глаз, сестра – увядший цветок.

Она останавливает лошадь, выскальзывает из седла.

– Имани, что ты тут делаешь?

– Могу спросить то же самое. – Я тоже спрыгиваю с лошади, обвожу ладонью бескрайнюю равнину. Ржавый песок и каменные насыпи – словно развалины могильников. – Ты же знаешь, что в Пустоши нельзя. Здесь нет дозоров.

Сестра катает камень по песку остроносой туфлей:

– А, так Далила к тебе прибежала. Шустрая. Язык у нее как помело.

– А у тебя ручонки вороватые, – парирую я. – Ты украла ее лошадь.

– Мне пришлось! Раад сбежал. Видишь?

Следую взглядом за ее указательным пальцем. И правда, безрадостную глушь пересекает цепочка следов от копыт, которая неумолимо направляется к щербатым красным горам. Я взмахиваю рукой.

– Да пусть. За стенами он всегда ведет себя безобразно, поэтому, вообще-то, и не должен там бывать.

– Потрясающе. – Амира забирается обратно в седло. – Знала бы, что помогать ты не собираешься, не стала бы останавливаться.

Хватаю поводья ее лошади, стискиваю в кулаке:

– Ты должна его отпустить, Амира.

Она бросает на меня пугающе яростный взгляд. А когда-то сестра была волоокой, улыбчивой, она любила занятия по траволечению и ярко красить лицо. Умная, как мама, но наделенная творческой жилкой, Амира вечно с головой ныряла в книги об отважных королях и еще более храбрых королевах. Какой нежной она была, кротче мышки в грозу. Потом погиб Афир, и в ней проявились резкие черты, которые я, кажется, никак не сумею сгладить.

– Раад – лучший среди нашего поголовья. Чего это мы должны его бросить?

Я имела в виду вовсе не коня Афира, но мне не хватает духа об этом сказать.

– Он принадлежит не мне и не тебе, чтоб иметь право голоса. Он принадлежит Афиру.

Сестра кивает на подернутое дымкой солнце:

– И Афир считает, что мы позаботимся о Рааде в его отсутствие.

Что-то неожиданно горячее вспыхивает, ноет в висках. Горло сдавливает, будто на нем сомкнулись пальцы.

Год прошел.

– И что? – Сестра устремляет взгляд на мою руку на поводе лошади. – Раад знает, что Афир где-то там. Поэтому и норовит сбежать всякий раз, как оказывается за стенами. Он пытается нам что-то сказать. Если б только мы слушали.

Я издаю тихий смешок, такой же грустный и поникший, словно старая тряпичная куколка, растерявшая сено изнутри.

– Смешно звучит от той, которая никогда никого не слушает.

Сестра поджимает губы:

– Я слушаю.

– Ты притворяешься больной, чтобы не ходить на уроки, а когда мама тебя заставляет, затеваешь драки с одноклассниками, перечишь учителям или вообще прогуливаешь. Директор Имад уже не знает, что с тобой делать, и я тоже.

Черты Амиры, с их мягкими изгибами, каким-то образом становятся недобрыми, жесткими.

– А ты меня лучше, не так ли? Вечно сбегаешь со своими прославленными Щитами, рискуешь жизнью, хотя знаешь, как мама хочет, чтобы ты перестала.

– Я дала священную клятву защищать Сахир от тех чудовищ, которых ты вот там и встретишь. – Я тычу в сторону Пустошей.

– Да с тех пор как исчез Афир, тебя даже на выходной не дождаться! – взрывается Амира. – Тебе вообще дела до него было? До нас? До меня?

Волшебство, не иначе, ее слова ранят смертоноснее кинжалов. Грудь затапливает, раздирает мучительной болью, сердце вот-вот выпрыгнет и разобьется о песок. Пусть я отучала себя от этого, но вновь безнадежно теряюсь в мягком зареве воспоминаний, которое обычно держу под замком. Афир учил меня сражаться в день, когда я объявила, что мечтаю стать Щитом, как он. Потом пришел на Испытания, чтобы меня поддержать. Утешал ласковыми словами, объятиями, когда я вернулась с первого задания, потрясенная тем, как у меня на глазах огроменный песчаный змей проглотил экипаж с людьми. Каждое утро брат приветствовал меня шуткой или дергал за кончик косы всякий раз, проходя мимо дома или в казармах, а если я бросала на него раздраженный взгляд, Афир невинно указывал на кого-нибудь поблизости, даже на нашу собаку. Мой брат, гордость нашего рода, драгоценный камень в короне нашего бабы, мамины сердце и душа… Да как могла моя собственная сестра подумать, что мне не было до него дела? Вероятно, потому, что не видела моих слез, не считала часов, которые я теряла без сна.

– Амира, ты знаешь, что я о тебе забочусь, но я справилась со смертью Афира по-своему, – говорю я.

– Ни с чем ты не справилась, Имани. Ты лишь закрыла на это глаза. Все долгие вылазки, на которые ты соглашаешься, ведь не имеют ничего общего с твоим желанием оказаться от нас подальше, правда? Чтобы не знать, как мама плачет у двери в комнату Афира или как молится тета, чтобы Великий дух привел его домой. И не иметь дела с бабой, который злится из-за любой мелочи. И не слушать, как они с мамой ругаются часами напролет… и не разговаривать со мной.

Если бы мне и было что сказать, слова меня покинули. Я в кожаном доспехе чувствую себя немощной, точно веревка, нагруженная и натянутая сверх меры, еще перышко – и лопнет. С тех пор как погиб Афир, между мной и Амирой больше молчания, нежели разговоров, и все же я ловлю себя на мысли, что неспособна обратить все вспять и снова сблизиться. Не только с Амирой, но с кем бы то ни было, если честно.

– Или, может, ты сама разыскиваешь Афира на вылазках, когда думаешь, что никто не видит, – продолжает сестра уже мягче. – Может, в глубине души ты знаешь, что я права и дело с нашим братом нечисто.

Я осторожно высвобождаю подвод из ее руки. Кожа сестры горячая, ногти грязные, красные от хны. Словно копалась в гранатовом варенье или крови.

– Это бы утешило, но здесь все ясно. Брат крал мисру из святилища, злоупотреблял ею месяцами. Все чародеи рискуют помешаться, а брату было еще тяжелее – волшебство, стремление им овладеть, у нас, рода Бейя, в крови. Мне жаль, Амира. Непомерное волшебство изнуряет разум и тело даже такого здорового, блестящего чародея, как Афир.

– Нет! – Сестра отдергивает руку. – Я не верю ни тебе, ни всем этим дуракам из Совета, что как заведенные твердят одну и ту же заезженную отговорку. Помимо кражи мисры, у Афира не было никаких призраков одержимости…

Я прерываю ее долгим вздохом:

– Ты не знаешь признаков.

– Я читала о них в библиотеке! – огрызается Амира. – Брат не был буйным, сумасбродным, безрассудным.

– Он стал другим…

– Да, и он ушел не без причины. А мы должны ее выяснить, и будь проклят Совет, раз уж они не хотят копать глубже.

Вдруг я вся трепещу, словно палатка, разбитая на зыбучих песках перед бурей.

– Эти слова для тебя слишком громкие и злые.

– Истина – шип, а не роза.

– У Афира нахваталась, да?

Сестра смотрит на мерцающее марево, что вздымается от песка.

– У него было чему нас учить, но ты отказывалась слушать, что тогда, что сейчас. Отпусти повод. Я верну его коня.

Сжимаю пальцы еще крепче.

– Нет. Там опасно.

– Тогда нам повезло, что моя сестра – вторая среди наших Щитов, – с издевкой нарочито весело отзывается Амира. – Как там тебя звал Афир? Шустрый клинок? Слышала, нынче у всех на устах Гроза джиннов.

– Я не шучу, Амира. Афира больше нет. И нет смысла рисковать жизнью, загоняя жеребца, который жаждет свободы. Давай, верни лошадь Далиле и возвращайся в школу. Занятия еще не кончились.

Сестра устремляет на меня свирепый взгляд:

– Не отпустишь повод, я тебя перееду.

– Ты же не станешь, – произношу я, и выходит будто вопрос.

– Стану, и ты не помешаешь. Но можешь, конечно, убить, Шустрый клинок. – Сестра щелкает поводьями, и кобыла уносится прочь в туче песка.

Отшатываюсь, прикрывая глаза ладонью.

– Оставь это безумие, Амира!

Сестра лишь гонит лошадь быстрее. Что бы я ни сказала, теперь ее не остановить.

Либо я бросаю ее на верную смерть, либо отправляюсь следом, сохраню ей жизнь и не останусь у родителей одна.

– Проклятье!

Я бегу к своей лошади, вскакиваю в седло и мчусь следом за сестрой.

3

С Афиром что-то случилось, и он изменился.

Не знаю, что именно, и с тех самых пор эта загадка не дает мне покоя, как острый камешек, который никак не вытряхнуть из ботинка. На протяжении многих лет брат изучал источник, порождающий чудовищ, что терзают Сахир. Однажды он вернулся из длительной вылазки… другим. Я все не могла разобрать, в чем же именно. Словно портрет, в котором художник слегка изменил черты лица так, что образ сбивает тебя с толку, но ты не понимаешь почему. Афир стал пылким, но разве он не был таким всегда? Обаятельным, забавным, умным, уделяющим любому вопросу или человеку, которые его интересовали, всецелое внимание. Но в конце концов его привлекло нечто ядовитое.

Однажды вечером дома Афир спросил, что, по моему мнению, находится за зачарованными Поглощающими песками, защищающими наши границы. Я ответила то, чему нас всех на протяжении тысячелетий учил Совет: за пределами Сахира ничего нет. Только проклятая, лишенная волшебства пустошь, населенная народами, которые уничтожили бы нас, если бы узнали о нашем существовании – и о нашей волшебной Пряности. Пусть я говорила совершенно серьезно, Афир хохотал чуть ли не до слез. Я поинтересовалась, что же смешного в общеизвестных истинах. Брат помрачнел и произнес:

– Если мир погружен во тьму, а ты единственная, у кого в руках огонь, как ты поступишь?

– Поделюсь им, – ответила я.

Афир улыбнулся и поднес клочок бумаги к мерцающей на низком столике между нами свече.

– Да, Шустрый клинок, ведь свет, которым не делятся, обязательно погаснет.

Брат приблизил горящую бумагу к фитилю второй, незажженной свечи. Мы вместе проследили, как он ожил, но я ничего не поняла.

Не понимаю я и Запретные пустоши, однако они манят меня своей загадкой, как Афир. Эта земля непостижима, каждый отрезок песка и камней повторяет предыдущий, но в чем-то неуловимо иной. Будто я пытаюсь читать язык из символов, в которых все знакомые изгибы, точки и черточки сахиранского, и тут же осознаю, что этот язык совершенно чужой. Время здесь теряет власть – или же, наоборот, ее укрепляет тайным, известным лишь ему способом. Каждый миг, словно густая краска, перетекает в следующий, и пересечь огромную равнину вдруг проще и быстрее, чем перейти из одного конца маленькой комнатки в другой. Бредешь словно во сне. Я понимаю, что время утекло, лишь когда смотрю на небо и вижу, как солнце клонится к горизонту.

Между двумя ударами сердца горы, что маячили на горизонте, вдруг вздымаются из песков, обступают. Они похожи на громадных песчаных змеев, их поверхность испещрена коричневыми и красными бороздами, гладкая, как стекло, после долгих тысячелетий безжалостной эрозии. Следы Раада, ямки в песке, убегают в проход меж каменных стен, уводят прочь от всего, что нам знакомо и безопасно.

Мы с Амирой едем верхом бок о бок в мрачном молчании. Здесь царит духота, но моя кожа вся покрыта мурашками, а сестра постоянно потирает плечи сквозь бежевые рукава туники. Я изо всех сил стараюсь сосредоточиться на следах, чтобы не потерять их в этом запутанном лабиринте. Раньше Раад бежал размашисто, галопом. А теперь петлял.

– Видишь, как он замедлился? – отмечает это и Амира. – Должно быть, почти достиг нужного места.

– Он сбежавшая лошадь, а не извозчик, что держит путь с базара Дахаби в пекарню Афры. – Кивком указываю в сторону темнеющего неба. – Скоро закат.

– Правда? – Сестра таращится вверх. – Но как? Прошло же всего ничего.

– Поэтому Щиты издают предупреждения для путешественников, – говорю я. – По Сахиру растекаются чудовища, и во многих уголках типа Пустошей они особенно сильны. Непонятно, как далеко забрался Раад, и я не горю желанием узнавать, что выходит на охоту в этих горах по ночам.

– Значит, нужно поспешить, – отзывается сестра.

Проход впереди слишком узкий, вдвоем не проехать. Она пытается выйти вперед, но я преграждаю ей путь.

– Здесь что-то не так. Разве не чувствуешь? Будто это не мы выслеживаем, а нас.

Амира сглатывает, оглядывается по сторонам.

– Вероятно. Однако Афир однажды сказал мне, что страх подобен воде. Если его не сдерживать, он просачивается везде, где только может, затапливает наши грани, где в его застойных глубинах гноится то, что чинит вред. Может, ты просто боишься. Давай пройдем еще немного.

Сестра жестом приказывает мне двигаться дальше. Я не шевелюсь. Как любопытно: несмотря на наши совершенно разные интересы и увлечения, в детстве мы никогда не ссорились. А вот сейчас опять бодаемся. Похоже, споры нынче единственное, что мы делаем вместе.

По расщелине зловещим эхом разносится ржание, прерывая наш безмолвный поединок взглядов. Лицо Амиры озаряется.

– Раад! Он близко! Скорее, продолжим пешком. – Сестра привязывает лошадь к иссохшему корню, что торчит из трещины в каменной стене, подхватывает свою плетеную сумку и устремляется в проход.

– Оставайся здесь, я все разведаю, – командую я, снимая с седла аркан.

– Нет. Я тебе не какой-то там рядовой Щит, чтобы мной помыкать.

Я спешиваюсь, привязываю Бадр.

– До тебя все не дойдет, как опасны дебри Сахира?

Сестра демонстративно пожимает плечами.

– На нас пока никто не напал, и со мной ты. Куда уж безопаснее, насколько я могу судить.

– Ценю твое доверие. – Вздохнув, я закидываю аркан на плечо и ступаю за сестрой. – Ты упомянула, что я с тобой не разговариваю. Так позволь же кое-что рассказать. Несколько месяцев назад командир моего отряда получил весточку из городка у соляных равнин Джейты. Городку не давал покоя гуль, и за каких-то пару часов до нашего прибытия он похитил местного. Семья этого человека привела нас туда, где гуль скрывался, – на кладбище. Существо это было высоким, чуть больше двух метров, но сгорбленным. Под серой натянутой кожей бугрились мышцы. Как будто человек, но с жилистыми руками такой длины, что волочились по земле.

Я вскидываю ладонь.

– На них по пять пальцев с загнутыми когтями вместо ногтей, и на ногах тоже. На лице горели в свете луны два красно-желтых глаза, сверкал оскал острых как бритва клыков, с которых капала слюна. Заостренные уши, длинные пряди прямых черных волос. Если не считать лохмотья на бедрах, он был обнажен, и с каждым вдохом сквозь кожу проступали ребра.

Я останавливаюсь посреди прохода.

– Мы не успели, он сожрал парня. Прямо у меня на глазах. А знаешь, что может сделать гуль, когда тебя убьет?

Амира вжимается в стенку и шепчет:

– Нет. Что?

– Примет твой облик. Вот от убитого остались одни обглоданные дочиста кости. Сгустился туман, мгновение спустя рассеялся. От гуля ни следа, а парень снова на ногах. Живехонький, как мы с тобой. Вот только уже не человек. Он вел себя не как человек, не мог разговаривать, только выл. Я прикончила его одним ударом, поскольку, если ударить гуля дважды, он восстанет с новой силой. А парень… парень погиб дважды, и его мать не простила меня за это. Думаешь, в Сахире безопасно, ведь ты еще не пострадала, но уверяю тебя, пострадали многие другие, и войне этой не видно конца. Этот яд сочится по всей нашей земле, и мы едва ли с ним справляемся.

Амира смотрит в проход.

– Мне жаль, что тебе пришлось это пережить, Имани, и вообще приходится сражаться на этой войне, но я… – Она глубоко вздыхает. – Я готова столкнуться со всем, что меня ждет, лишь бы спасти коня нашего брата.

Я снова беру сестру за руку.

– Пожалуйста, откажись от этой затеи, ради своего же блага.

– Я достаточно взрослая, чтобы принимать решения сама, – говорит Амира, упрямо надув губы.

Да, глупые решения, думаю я, но покорно прохожу вперед сестры, вглубь узкого прохода. Голодный песок засасывает туфли, каждый шаг звучит вздохом. Через несколько мгновений ржание наших лошадей стихает, воздух становится спертым, застоявшимся, как в склепе. Мир погружается в тишину, лишь стонет ветер над вершинами да скатываются с выступов камешки, скачут вниз по крутым утесам. Такое чувство, будто мы совершенно одни, последние живые существа во всем Сахире. Но это не так.

За следующим поворотом перед нами предстает высеченная в камне арка, которую когда-то преграждали потускневшие бронзовые ворота, нынче распахнутые настежь. За ними лежит внутренний двор с каменным прудом. Рядом с ним стоит Раад, наблюдая за нами.

– Да… – выдыхает Амира, бросаясь вперед. – Видишь? Я знала, что мы его найдем.

Я отдергиваю ее обратно. Меня останавливает не только вид Раада, не только странное ощущение, что он привел нас сюда намеренно, но само это место: древнее жилище, вырубленное в камне, некогда величественное, но давным-давно разрушенное неумолимой рукой времени. Противоположная стена представляет собой поразительный ансамбль витых колонн, вырезанных вокруг открытой арки. В остальных стенах виднеются асимметричные окна, к обвалившимся дверным проемам ведут такие же лестницы с витыми же балясинами, и некоторые, все еще целые, манят исследовать таинственные недра горы. Потрескавшийся мощеный двор обставлен по периметру каменными скамьями и урнами с высохшими лозами. Единственное не древнее здесь – это обратноконическая почтовая башенка у пруда, высотой примерно мне до пояса, сделанная из дерева и латуни. При использовании от нее бы к небесам поднимался ароматный дым горящих специй, привлекая внимание почтовых соколов, которые обучены издали распознавать определенные запахи.

– Ее тут не должно быть, – говорю я.

Амира морщится:

– Зачем кому-то получать здесь письма?

Я не хочу знать. И пусть мне не терпится забрать Раада, наш баба, самый выдающийся коневод во всей Калии, научил меня никогда не спешить к сбежавшей лошади, чтобы ее не спугнуть. Я размеренным шагом прохожу через ворота, затем колеблюсь, как только раздается вой ветра.

– Погоди, – шепчу я.

Мы ждем, прислушиваясь к ветру, который несется к нам по бороздам и расщелинам гор, стонет все громче, грохочет все яростнее, сбивая камешки. Вдруг он врывается в ворота, словно брошенное копье, увлекая за собой волну песка, что пеленой скрывает внутренний двор из виду. И когда я отступаю на шаг, прикрывая глаза рукой, из ветра является существо.

Нет, существа. Их несколько. Невероятно высокие, похожие на людей. Но вместо плоти – обжигающий горло дым, дрожащий, кипящий; зыбкие силуэты будто лижут воздух гнилыми языками. Лишенные рта лица с пустыми глазницами, раскосые щели змеиных ноздрей.

Амира хватает меня за руку:

– Они?..

– Да. Джинны.

4

Самый высокий джинн скользит вперед на клубах черного дыма. Я слышу плеск воды, меня продирает ознобом похлеще, чем любой ночью в пустыне.

– Прочь, – шипит джинн сквозь вой ветра.

– Беги, – говорю я Амире.

А она впивается ногтями в мою ладонь, продолжая глазеть на джинна снизу вверх. Невозможно сказать, сколько их. Они все мерцают, двоятся, рассеиваются и вновь сплетаются. Постоянен лишь тот, что по центру и плывет к нам. Я разжимаю пальцы Амиры и толкаю ее в сторону.

– Беги, сейчас же.

Она моргает несколько раз и спешит спрятаться за ближайшим выступом скалы.

– Вам здесь не место, – продолжает джинн.

Я достаю кинжал из ножен, пристегнутых к бедру, с помощью которого могу направлять силу. Гладкая рукоять, булатная сталь, драгоценная семейная реликвия, которую подарила мне тетушка, когда я примкнула к Щитам и была посвящена в Орден чародеев. А еще – идеальное оружие против джиннов, больше всего страшащихся именно стали. Обнажая клинок, я взываю к волшебству мисры. Выпив утром полную чашку, я чувствую, как оно с готовностью разливается по венам. Кинжал озаряется бело-голубым, вытягивается длинным мечом. Я направляю его на джинна:

– Уходи или прими гибель от моих рук.

Злобный смех тварей прокатывается по моей спине, вызывая мурашки.

– Это мы еще посмотрим, – произносит главный джинн.

Он вскидывает сотканную из дыма руку, и она обращается твердым копьем, таким острым, что ему достаточно едва скользнуть по горлу – и я расстанусь с жизнью. Уклоняюсь влево, копье пронзает плащ и рвет его в клочья. Джинн отдергивает орудие, пристально меня рассматривая. Время замедляет бег. Ждет, почти затаив дыхание, в удлиняющейся тени неизвестности. А затем выдыхает.

Джинны обрушиваются на меня потоком дыма. Один замахивается копьем, целя в грудь. Пригибаюсь, и оно рассекает воздух у меня над головой. Вспрыгиваю, вонзаю меч в тело джинна, и струйки дыма разлетаются в стороны, как испуганные рыбешки. Крик джинна отдается в голове, и та пульсирует болью, будто вот-вот расколется от давления. Вдалеке стонет Амира.

На меня бросается еще один, широко поднимая что-то вроде клешни. Уклоняюсь от удара, замахиваюсь от плеча и отсекаю джинну голову. Из обрубка шеи брызжет чернильно-черная кровь, и существо рассыпается в прах. Из дыма выступает все больше и больше джиннов, сплошь насмешливые взгляды и раскатистый хохот. Я прожигаю их насквозь, а они все наступают, эти хищные вредители, кишащие во тьме вокруг факела. Клинок – продолжение меня, я владею им, как собственными конечностями. Он становится древковым орудием, когда мне нужно ударить по кругу, обращается кинжалом, когда враг рядом. Он пронзает, как копье, и рубит, как меч, джинны валятся пеплом к моим ногам. Используя силу, я чувствую себя цельной, совершенной, будто в остальное время состою из разрозненных осколков и волшебство – единственное, что способно их склеить. Мисра течет во мне, волшебство вспыхивает ярче, когда лезвие меняется, и затихает, постепенно расходуясь. Я изливаю в битве ярость; вот все, что я делаю с тех пор, как сгинул Афир. Ожесточаю сердце, пока во мне не останется больше стали, чем плоти. С боем прорываюсь прочь от ужасных, непреодолимых чувств, от злого страха, что старший брат бросил меня по причинам, которые я, по его мнению, знать не достойна.

Джинн кричит. Горы содрогаются стоном, каменные стены продирает множеством трещин. Из моего носа сочится теплая кровь, стекает из ушей. Я сражаю джинна, рассеивая дым перед глазами. Поворачиваюсь, готовая встретить следующего, но остается лишь главарь, и он бьет меня по руке. Ее обжигает жестокой болью, пальцы сводит судорога, и я роняю меч. Джинн вытягивает уродливую конечность и пинает клинок в сторону.

– Нет! – вопит Амира из укрытия. – Прекрати, не тронь ее!

– Ты не пройдешь, Гроза джиннов, – говорит он.

– Так ты обо мне слышал.

Мой полуторник валяется на песке в нескольких метрах. Я не поднимаю руки, но вытягиваю ладонь, мысленно взывая к клинку. Словно к потерянной части себя. Я есть я, но я есть и клинок тоже, и оба аспекта стремятся воссоединиться.

Джинн поднимает нацеленный мне в сердце шип:

– Молва о твоей жестокости разошлась далеко. И о смерти разойдется.

– Однажды, – цежу я сквозь зубы. – Ведь всему живому надлежит умереть.

Меч сдвигается, медленно переворачиваясь, рукоять отрывается от песка. Я вскидываю руку. Меч, пролетев по воздуху, прыгает мне в ладонь.

– Но не сегодня.

Рычащий джинн бьет шипом. Уворачиваюсь и вонзаю сверкающий клинок ему в грудь. Джинн кричит, оседает срезанной шелковой занавесью, истлевает кучкой пепла. Ветер перестает выть, песок и камешки осыпают меня дождем-дымкой. Я обращаю меч кинжалом и возвращаю в ножны.

Падаю на четвереньки, и ко мне подбегает Амира:

– Никогда не видела ничего столь потрясающего! Если бы не ты, я бы уже погибла.

По моему лицу льется пот, капает на песок меж пальцами, собираясь крошечными лужицами. К нему примешиваются алая капля, затем другая. Амира целует меня в лоб, обнимая так крепло, что сердце вот-вот выскочит наружу через рот. Я не жалуюсь, сестра первые за долгие месяцы проявила ко мне столько чувств.

– Ну точно Гроза джиннов! Даже этот знал, кто ты такая. Ранена?

Амира смахивает каштановые пряди, выбившиеся из моей косы, затем осматривает меня, как целительница, поджав губы и нахмурив брови, заглядывает в гудящие уши, затем в окровавленный нос.

– Я в порядке.

Стягиваю с руки перчатку. Кожа уже пошла волдырями.

Амира коротко вдыхает:

– Выглядит жутко. Сейчас.

Она достает из сумки флягу и льет на воспаленную кожу воду. Я морщусь, но благодарно жду, когда сестра закончит.

– Спасибо, – бормочу я.

Амира принимается стирать с моего лица кровь шарфом, пытаясь поймать мой взгляд.

– Как думаешь, почему Раад сюда примчался? И как вошел, что на него не напали эти твари?

Я поднимаюсь на ноги.

– Не знаю, но хочу выяснить.

Мы ныряем в арку, во внутренний двор. Раад все стоит у пруда, наблюдая, как Амира утыкается носом в открытую чашу почтовой башенки. Сестра отшатывается.

– Я чуяла эту смесь благовоний раньше… в комнате Афира. Я же не ошиблась?

Мимолетный вдох – и я готова подтвердить ее подозрения.

– Не ошиблась, – бормочу я, наклонившись, чтобы изучить сгоревшие угли у подножья башенки.

– И смотри, смотри.

Обнаружив неподалеку от башенки стул, Амира подбирает что-то из груды на песке рядом с ним. Я узнаю блеклые завитки в ладони сестры – древесная стружка. Неужели мне не чудится? В свободное время Афир часто вырезал фигурки, а потом дарил их нам по особым случаям. Дома у меня есть одна, маленький лев, совсем как живой, и я засунула его в нижний ящик своего комода, потому что мне невыносимо на него смотреть. Даже отдыхая, Афир занимался каким-нибудь делом. Сидел на задней веранде по вечерам и вытесывал зверя, которого увидел на вылазке. Вьющиеся пряди падали на глаза, пальцы ловко управлялись с резцом, брат с любовью вкладывал в творение всю душу. За несколько месяцев до исчезновения он много раз ненадолго выбирался на охоту. Или, может, это был всего лишь предлог, чтобы скрыть визиты сюда?

Перевожу взгляд со стула на башенку и обратно, вызывая в мыслях образ брата.

– Он сидел здесь и вырезал фигурки в ожидании почтового сокола…

– Но что мешало ему это делать в Калии?

– Вероятно, не хотел, чтобы кто-нибудь узнал про письма. – Я направляюсь к серебряному фонарю, что стоит на песке у главной арки.

Позади меня Амира треплет гриву Раада:

– Ты нас привел сюда, правда? Эй, Имани, что ты делаешь?

– У тебя там в сумке не найдется трутницы?

Амира подбегает, вкладывает мне в ладонь коробочку, бросает взгляд через мое плечо на вход.

– Ты правда думаешь, Афир туда отправился?

Я зажигаю фонарь от спички, поднимаю его над головой.

– Узнать наверняка можно лишь одним путем.

Мы ступаем в широкий коридор. Свет струится по сводчатому потолку, открывая узоры финиковых пальм и пучков тростника. На стенах выгравированы выцветшие пейзажи Сахира: луга, горы, море дюн. Коридор ведет в зал, но его потолок и стены окутаны тьмой, создавая ощущение, будто мы оказались в непостижимо большом пространстве. Каменные плиты у ног усеяны обломками разбитых колонн. Я осторожно пробираюсь между ними, осматривая тот малый пятачок, что освещает фонарь.

– Мне здесь не нравится, – шепчет Амира.

Мне тоже. Разум умоляет остановиться, но я все иду. Нечто более сильное, нежели разум, гонит меня вперед. Чутье, то самое, что не давало мне спать множество долгих ночей с тех пор, как сгинул Афир, мысли – неужели все и правда кончено? Теперь я чувствую: нет.

Еще несколько мгновений осторожного шарканья – и свет падает на спальный мешок, пустой кувшин для воды и деревянный сундук на ковре у основания неповрежденной колонны. Перед глазами все дергается, когда мы, подкравшись, опускаемся на ковер на колени. Волокна испускают запах яблочной шиши[1], песка, дерева. Амира ахает.

– Здесь был Афир! – восклицает она, проводя пальцами по ковру.

Я тяну смесь меланхоличными вдохами. Тот же аромат пропитал одеяла и подушки Афира, его туники и шальвары, которые все еще висят в шкафу дома, в комнате, где никто не смеет ничего потревожить. В комнате, где остановилось время в день похорон, когда баба закрыл дверь, и больше никто ее не открывал. Я представляю лицо Афира и его улыбку яснее, чем когда-либо за последний год. Ласковые карие глаза с крапинками янтаря, с вечно сияющим в них солнцем, соболиные брови, едва ли не вечно приподнятые в удивлении, озорную ухмылку, игравшую на губах брата, когда он подтрунивал над бабой. Баба души в нем не чаял, этот всегда серьезный мужчина отзывался на лукавые насмешки сына лишь раскатистым хохотом. Но я не только вижу лицо Афира. Я чую и его влекущее присутствие в этом месте. Его месте.

Ставлю фонарь на пол и смахиваю пыль, что осмелилась осесть на сундук. Пальцы дрожат, я кое-как сдвигаю бронзовую защелку и поднимаю крышку. Внутри свалено несколько вещиц. На самом верху лежит одна из курительных трубок Афира, на гладком чубуке выгравирован изящный росчерк первой буквы его имени.

– Это баба ему подарил, – произносит Амира, отворачивается и, спрятав лицо в ладонях, всхлипывает.

Сдерживать скорбь нет смысла. Я прижимаю к груди сладко пахнущую трубку и плачу. Мне стыдно рыдать при сестре – я, Гроза джиннов, демон меня раздери, скулю, как заблудшее дитя, все это от горя столь неожиданно мощного, что слезы будто слишком скудны и слабосильны, чтобы передать его во всей полноте. Оно теснится в груди, острое, мучительное, и бушует, жаждая избавления, которого, боюсь, никогда не познает.

Я изучаю остальные вещи так бережно, будто мы обнаружили древний артефакт и стоит лишь неосторожно вздохнуть или сжать чуть крепче, как он рассыплется в пыль. Мы находим перья и бумаги, еще наполовину полную чернильницу, восковую печать и трутницу, благовония для почтовой башенки, кисет пряного табака, полупустой мешочек разноцветного кдааме[2], который Афир так любил, в уголках сундука завалялась даже капелька мисры. Я разворачиваю большой свиток.

Амира наклоняется ближе:

– Это карта… кажется.

Однако я еще никогда таких не встречала. Вместо Сахира на ней изображен мир за его пределами или, по крайней мере, его часть. Мир, который я не видела и даже не представляла настолько похожим на наш.

– Королевство Алькиба, – читаю я вслух, проводя пальцем по великолепно прорисованным деталям: городам за горделивыми стенами, что защищают величественные замки, обширным угодьям, покрытым деревьями горам, с венками густых облаков у высочайших вершин, извилистой, ветвистой линии реки Азурит. Меж городами по всей этой безмерной земле вьется широкая лента. Дорога пряности. Лишь одно место в Алькибе с ней не связано – распростершаяся пустыня, отмеченная черепом и словом Сахир.

Амира так приближается к карте, что касается ее носом.

– Духи милосердные, это мы, что ли?

– Быть не может, – произношу я, хотя внутри все переворачивается, подсказывая, что может.

Там, где на наших картах Сахира изображены деревни, мелкие городки, Калия, на этой лишь пустота. И там, где на наших картах за Песками лежит пустота, на этой все заполнено деревнями и городами, большими и малыми. Я долго пялюсь, пытаясь принять то, какими нас, должно быть, видят чужаки… а ведь они не видят. Мы для них не существуем, как для нас не существует остальной мир.

С самого детства я усвоила, что наш народ заключил древний нерушимый пакт с Великим духом: он даровал нам волшебство для защиты Сахира, однако для защиты и самого волшебства, и Сахира нам требовалось прятаться от чужаков. Я знаю это, но лишь сейчас поражена значением, которое не могу измерить. Может, потому, что за нашими границами лежат места совсем не суровые и дикие, как нам твердили с малых лет.

Мне больно отрывать взгляд от одинокого уголка Сахира, но на карте есть еще что рассмотреть. Афир делал пометки. Подписанные «павшими» города, обведенные отрезки Дороги пряности, обозначенные стрелками или крестиками ориентиры.

Я сижу на корточках, вглядываясь в затхлую темноту.

– Карта не может быть настоящей.

– Но она настоящая…

– Думай что говоришь. Не о таком внешнем мире учит Совет.

– Знаю, но… – Амира покусывает губу. – Зачем ее нарисовали, да еще так подробно, если она ненастоящая? И кто ее нарисовал?

С теми крохами сведений в моем распоряжении я даже не надеюсь найти ответы.

– Невозможно, – бормочу я. – Просто невозможно.

Снова поднимаю свиток.

– Если эта карта и правда настоящая, значит, Афир не мог купить ее в Сахире.

– Он раздобыл ее за пределами Сахира, в этом королевстве Алькиба? – Взгляд широко распахнутых глаз Амиры блуждает по карте. – Но тайные тропы в обход чар над Песками ведомы лишь Совету.

– Лишь Совету и нашему брату.

И тут сестра подается ближе, принимаясь заговорщицки шептать, будто кто-то здесь может за нами шпионить:

– Я должна кое-что тебе поведать. Как-то раз мама и баба говорили, как бывшего министра земель пришлось заменить, после того как он занемог. Помнишь? Так вот, Афир их подслушал и рассказал мне, что министр вовсе не болен, а нечист на руку! Рабочий из святилища обнаружил, что министр крал деньги из сундуков, потому-то его и убрали. Афир предупреждал не питать к слову Совета беспечного доверия. Они о многом нам лгут.

Я следом за ней смотрю на карту.

– Думаю, это он и имел в виду, – продолжает Амира. – Почему-то ему было нужно держать это в тайне, но брат все равно пытался открыть нам правду о внешнем мире. Нас учили, что Сахир – самостоятельная территория, но карта гласит, что мы часть Алькибы. И смотри! Здесь дороги, города, королевство…

Мы мрачно переглядываемся, прежде чем вернуться к сундуку. Я ищу в нем ответы, что-нибудь, лишь бы остановить круговерть хаоса, которая вот-вот меня затянет. Достаю еще несколько свитков. Письма, выведенные на странном языке, и все же он достаточно похож на сахиранский, чтобы я могла прочесть. Они обращены к Афиру, и в каждом всего пара строк.

«Империя захватила все, что лежит к северу от храма Иннарет. Всякого, кто противится, ловят и казнят прямо на улицах, и кровь разливается по ним алой рекой», – сообщает одно.

«Таил-са скоро падет. Когда ты вернешься? Наши запасы скудеют, и в твое отсутствие остальные теряют надежду», – написано в следующем.

И третье, более позднее, судя по дате: «Твой замысел устроить новую засаду нашел немалую поддержку. Осуществим план, когда ты вернешься».

Свиток дрожит в моих руках, я часто, сбивчиво дышу.

– Такое не подделать. Все это – доказательство, что Афир отправился в Алькибу, доказательство, что Алькиба вообще существует. И каким-то образом брат нашел путь через Пески и встретил чужаков.

Амира дрожащими руками разворачивает последнее письмо. Едва дочитав, она сгибается пополам и плачет. Больше, чем любого чудовища, больше, чем самой смерти, я боюсь столкнуться лицом к лицу с ужасной правдой, ждущей меня в этом свитке. Но все так, как сказала сестра: истина – шип, а не роза, и я не могу вечно бояться того, что может ранить.

Взяв свиток, бегло просматриваю выведенные наклонным почерком строки.

– Пряность, – шепчу я.

Письмо выпадает из ослабевших пальцев, ложится на колени, но я все еще пялюсь туда, где оно только что было. Каждая секунда – мучение, я заперта в ловушке стен, которых не вижу, силясь протолкнуть в легкие глоток воздуха. Я не хочу перечитывать письмо, заставлять себя принять его суть. Иначе я обрушу на себя и без того расколотые небеса, уничтожу руины своего мира. Но что еще мне остается? Уйти и забыть произошедшее? Легче проглотить саму луну, чем изгнать воспоминание о том, что мы здесь обнаружили. И потому я вновь поднимаю письмо отнюдь не с мужеством, но со смирением. Перечитываю дюжину раз, пока чернила не расплываются, а крупные слезы не застилают глаза, и я больше не смогу разобрать ни слова, даже если захочу.

– Пряность… ты делился мисрой с чужаками, – произношу я, будто Афир способен услышать меня из загробной жизни. – Почему? Неужели тебе стало настолько худо, что ты позабыл все, чем дорожил?

Амира вскидывает голову.

– Худо? Ты что, не прочитала как следует? – Сестра забирает свиток, тычет во что-то нацарапанное в правом верхнем углу. – Смотри.

Прищуриваюсь:

– Что там?

– Дата! Едва ли неделя до его исчезновения. Разве ты не понимаешь, что это значит?

Пытаюсь разгадать, но разум отказывается слушаться: сердце колотится о ребра, пульс бьется в ноющих ушах боевым барабаном все громче и громче, настолько, что я утопаю в нем и почти не слышу ни Амиру, ни собственные мысли. Сестра меня встряхивает:

– Имани! Ты понимаешь…

– Он жив, – наконец обретаю я дар речи. – Значит, он не сгинул и не покончил с жизнью в Сахире. Значит, он жив… в Алькибе.

– Да! – вопит Амира, и ее безудержная радость эхом разносится по залу. Сестра порывисто меня обнимает, плача, но теперь это самые счастливые из слез. – Наш старший брат жив!

5

Восторг Амиры – волна, возносящая меня так высоко, слишком высоко, что становится опасно. Письмо не спасение, оно лишь мираж оазиса, манящий не к убежищу, но к гибели.

– Афир может быть жив, – громко произношу я.

Амира обхватывает мои щеки ладонями, совсем как баба; он делает это всякий раз, когда призывает меня быть храброй, дерзкой, неукротимой – воплощать все, что составляет величие нашего рода более тысячи лет. От жеста, столь знакомого, я лишь слабею.

– Наш брат – самый умный молодой человек в Сахире, – заявляет сестра. – Он жив где-то там и ждет нас.

Я пытаюсь помотать головой, но Амира сжимает мне щеки:

– Прекрати. Ты строишь надежды на домыслах и ничем больше.

– Нет, я всегда знала, что они жив. Между нами троими тянется невидимая нить прочнее стали. Она связывает нас, и я чувствую сердцем и душой, что Афир все еще здесь. Письмо – доказательство. – Амира вглядывается в мое лицо, изучает наверняка разлившееся багровым румянцем несогласие. Вздыхает, отпуская. – Ты не хочешь, чтобы он был жив.

– Не говори так, пожалуйста. Оглянись, Амира. – Я провожу рукой над разбросанными по ковру предметами. Каждый – загадочный фрагмент головоломки, и один не подходит к другому. – У Афира были чернила и бумаги, а вон там почтовая башенка. Он отправлял кому-то письма. Так почему же ни разу не черкнул ничего нам?

Духи милостивые, простите меня за то, что огонек померк в глазах моей сестры.

– Этому есть объяснение, – натянуто произносит она.

– Да. Он давно погиб.

– Ты этого не знаешь! – На шее Амиры вздувается жилка. – Еще мгновение назад ты даже не знала, что за Песками есть города!

Я поднимаю руки:

– Если мы предположим, что карта настоящая, значит, Афир был явно не в себе, когда покидал Сахир. А больной не может о себе надлежащим образом позаботиться. Мы знаем, что он отправился в эту Алькибу, но не знаем, добрался ли. А если да – пережил ли ужасную бойню, о которой говорится в письмах.

– А еще мы не знаем, погиб ли он.

Я поднимаю свиток с письмом.

– Амира, он делил мисру с чужаками. Мы несем священный долг пред Великим духом защищать от них волшебство. А брат бросил свою семью и народ, чтобы помогать чужакам! Разве это хоть сколько-то похоже на Афира, которого мы знали?

Сестра потирает раскрасневшийся нос.

– Похоже на того, кому нужна наша помощь, даже если он сам этого не осознает. Того, кому нужно, чтобы мы верили, что он живой, и вернули его домой, к семье, где он будет в безопасности. – Амира придвигается ближе. – Ты ценишь разум, логику, то, что можешь увидеть собственными глазами… но хотя бы в этот единственный раз уцепись за надежду. Без нее мы ничего не сможем.

– Надежда, – шепчу я. Как может в человеке вместиться столько несчастья? В груди пылает пожар, и мне больно даже разговаривать. – Я всего лишь пытаюсь подготовить тебя к вполне реальной возможности, что его уже нет. Не хочу видеть, как ты второй раз по нему скорбишь.

Ее взгляд становится жестче, тепло в кофейных глазах застывает, скованное коркой льда.

– За меня не тревожься. Ты единственная, кто страшится о нем скорбеть.

– Нет, я… я не… – тут же заикаюсь я.

– Ты серьезно думала, если вернулась на службу сразу после его исчезновения, что примирилась с его смертью? Ты лишь бегала от сердечной боли.

Пламя вспыхивает, вытравливая воздух из моих легких.

– Неправда, – выдавливаю я.

Но если так, почему я не могу сдержать слез?

– Ты ведешь себя так, будто уверена, что Афир мертв, но в глубине души веришь, что он жив. Доказательств обратного нет и не было.

Сердце замирает.

– Довольно, Амира. Я не хочу это обсуждать.

Она обхватывает мои дрожащие руки своими ладонями, теплыми, решительными. И это расстраивает меня больше, чем должно: младшая сестренка уверена там, где я колеблюсь.

– Ты боишься, что если возьмешься его искать, то будешь вынуждена узнать его судьбу. А если он мертв, ты не знаешь, как справишься с болью, потому что так этого и не сделала по-настоящему. Ты вернулась к Щитам, притворилась, что ничего не случилось и не изменилось. Ты думала… ох, Имани! – Голос Амиры срывается, ранит мое сердце. – Ты думала, что, если не будет о нем горевать, значит, никогда его по-настоящему и не утратишь. Но разве ты не видишь? Если не скорбеть, можно его никогда и не отыскать.

Ее слова искажаются. На меня наваливается плотная темнота, словно холодный и давящий саван, вуаль смерти. Окутывает меня полностью, и я не успеваю опомниться, как оказываюсь дома, на залитом солнцем заднем дворе, и мне на три года меньше, и на сердце так легко, что оно парит. Я с мечом в руках отрабатываю стойки для экзамена, чтобы вступить в ряды Щитов; Амира, совсем юная, выщипывает бровки перед маленьким зеркальцем. Вскоре ей это надоедает, и она принимается плести венки из лаванды, растущей в саду.

– Принцесса Имани! – объявляет Амира, топает ко мне с венком в пальцах.

Я, вся потная и грязная, застываю на полувзмахе, но все равно наклоняюсь, чтобы сестра надела «корону» мне на голову. Афир, вернувшийся домой на предписанный отдых, помогает бабе объезжать новую лошадь и как раз шагает по дорожке к сараю что-то прихватить.

– Ах! – радуется Амира, взяв еще один венок. – А вот и наш будущий король.

Брат оглядывается, приподняв бровь, но замечает цветочную «корону» и торжественно опускается на одно колено.

– Имани, посвяти меня мечом. Как до́лжно, – подзывает он меня.

Я закатываю глаза, слишком взрослая для этого ребячества, а потом все же хихикаю, мягко касаясь клинком широких плеч Афира. Сестра опускает венок ему на взъерошенные кудри.

– Славься, король Афир! – восклицает Амира, и я восторженно вторю.

Спустя пару минут показывается баба, вытирая вспотевший лоб краем клетчатой куфией.

– Афир, ты где? – зовет баба, оглядывая сад, где Амира водит по волосам тонкой расческой, а я вновь бьюсь с невидимыми врагами. Афир торопливо выходит из сарая с перекинутой через плечо уздечкой. Волосы брата по-прежнему украшает венок.

– Здесь, баба!

Тот округляет глаза:

– Что у тебя на голове, сын?

Мы с Амирой переглядываемся, раздуваем щеки, сдерживая смех. Медовые глаза Афира светятся озорством.

– Это по новой моде, баба. Разве не слышал? Все парни так делают. – Он чуть оборачивается, чтобы нам подмигнуть, затем как ни в чем не бывало проходит вдоль дома, насвистывая. А дорогой наш баба смотрит ему вслед в забавном замешательстве, почесывая жесткую черную бороду.

Воспоминание скорее опаляет, чем озаряет. Печаль обжигает до самых краев, разбавленный смятением гнев ошпаривает их, заставляет свернуться внутри, и я знаю только то, что облегчение наступит, если кричать. И я кричу, страдальчески, до хрипа, вою в полумраке, пока Амира обнимает меня и уверяет, что все будет хорошо. Я кричу, пока легкие не начинают болеть, пока не сдираю горло, пока не оказываюсь на грани рвоты. Я кричу, пока перед глазами не начинают плясать мушки, пока не перестаю слышать себя. И когда я умолкаю, чтобы вдохнуть, воздух обжигает раздраженное нутро, и голова идет кругом. Я падаю навзничь, задыхаясь, плача. И тут в темноте раздается шаг.

Зал затапливает горчащей вонью пожара, гибели, она пропитывает кожу, одежду. Мои слезы иссякают, унимается даже дыхание. Если бы не запах, я бы задумалась, не мерещится ли мне все в таком состоянии. Но из-за него в голове бьется тревожный набат – здесь что-то про́клятое, совсем рядом. В этом самом зале, с нами.

Вскакиваю на ноги, выхватываю кинжал. Амира спешит подняться следом. Я направляю сияющий меч на тени. Я все еще чувствую запах чудовища, но оно еще не показалось из мрака.

– Ей-ей, какой внушительный клинок.

Его голос острее меча. Странно чарующий. Наверняка это джинн, поскольку никакое другое чудовище не славится красноречием – и такой опасностью.

– Я тебя найду, а когда найду, то прикончу, – заслоняю собой Амиру. – Собирай сундук. Быстро.

Она опускается на колени, принимается неуклюже сгребать бумаги. Чудовище издает смешок, легкий и свободный, как ветер, что играет листвой оливы.

– Да еще и в руках ни много ни мало пресловутой Грозы джиннов. Так ты сестра Афира. Вполне предсказуемое развитие событий, с его-то мастерством. – Чудовище умолкает. – Сходство и впрямь поразительное.

Я дышу чаще – и, как никогда, задыхаюсь.

– Говоришь так, будто ты его знал.

– Знал, и очень хорошо.

Позади меня Амира перестает собирать вещи. Я бросаю на нее взгляд через плечо.

– Не обращай на него внимания. Он лжет, такова их натура.

Все джинны обманывают речами. Пытаются убедить, что они нам не враги, пусть целое тысячелетие исторических свидетельств говорит об обратном. Среди первых уроков, которые я усвоила как Щит, был и такой, что лучше отрезать себе уши, чем слушать словеса джинна. А еще лучше – убить его, не дав и шанса заговорить.

Здешний вздыхает:

– Как жестока ты в своем невежестве. Неужто веришь, что твой брат нашел сюда дорогу собственнолично? И по чистой удаче провел столько времени в моем жилище невредимым? Нет, мы с Афиром были друзьями. Он даже упоминал о тебе в наших беседах. Свою любимую сестренку Имани.

– Кончай лгать, – приказываю я. – Ты не знал нашего брата, ты лишь роняешь те крохи, которые подслушал в нашем разговоре, чтобы нас обмануть. Ты глупец, если думаешь, что это сработает.

Тишина. А затем спокойный, как летняя ночь, голос:

– Я знаю, что ваша мать, Захра, – верховная ученая в Калианских архивах. Я знаю, что ваш отец, Муамер, происходит из известного рода коневодов. Я знаю, что ваша тетка Азиза – Ведающая мисрой. Напомни-ка, затрагивали вы эти детали в разговоре?

Амира медленно поднимается на ноги.

– Ты и правда знал Афира.

Сама возможность этого – сущий кошмар. В пустыне я встречала многих чудовищ, но, стоя здесь, беседуя с тенью, которая не сотворила ничего, лишь назвала имена моей семьи… я слабею от сопливого страха.

– Можем ли мы тебя увидеть, чтобы поговорить? – спрашивает Амира.

– Молчи, – шиплю я на сестру, но та встает рядом со мной, беззаботно протягивая руку во тьму.

– Имани не причинит тебе вреда. Мы всего лишь хотим узнать больше о нашем брате.

Я крепче сжимаю клинок, готовясь, что из тени выскочит нечто жуткое. Но из мрака на свет является юноша, примерно моего возраста – и в то же время будто извечный. Он неестественно красив, с худощавым, лисьим лицом, на котором больше всего выделяются безжизненные глаза под прямыми бровями. Зловеще завораживающие, словно отнятые у гиены, черные и непроницаемые настолько, что по ним не прочесть ничего, ни дружелюбен ли он, ни злобен ли он, ни жив ли он вообще. Волнистые черные волосы игриво ниспадают до подбородка, подчеркивая гладкую смуглую кожу цвета песка, раскаленного полуденным солнцем. Стройную фигуру обнимает простая, но изящная черная туника поверх черных же шальвар длиной до середины икры. И джинн бос, лишь тонкая нить черных бус украшает одну лодыжку. Словно он в день отдыха лениво шатается по дому.

– Меня зовут Кайн. Я не причиню вам вреда, если это взаимно.

– Мы тоже не хотим причинить никому вреда. – Амира позабыла страх, а у меня нет времени объяснять, что могущественные джинны способны принять привлекательный облик, чтобы, как они думают, обманом усыпить нашу бдительность. – Откуда ты знаешь Афира?

– Нашел его, отчаявшегося, в Пустошах. Незадолго до того он вернулся из Алькибы, куда его с тех пор, как ему исполнилось восемнадцать, постоянно отправлял на разведку Совет.

Что-то странное творится с моим сердцем. Кажется, оно встало боком.

– Тогда ты его совсем не знаешь, – произношу я с гораздо меньшей убежденностью, чем хотелось бы. И думаю, как заметно стали затягиваться вылазки Афира, когда ему исполнилось восемнадцать и он начал ходить в них в одиночку.

– Наш брат был Щитом, – говорит Амира.

Кайн склоняет голову.

– Верно, и Совет знал о его второй, тайной службе – раз за разом путешествовать взад-вперед через Поглощающие пески и докладывать о найденном. В отличие от предшественников заимы пожелали знать все о делах в мире. – Кайн кивает на карту на полу. – Не такая уж бесплодная пустошь, которую вы себе представляли, а? Народы, очень похожие на вас. Даже можно сказать, что родня. У вас общие предки.

– Ложь! – Мой клинок задевает тунику джинна. – Мы совершенно разные.

Кайн, кажется, проявляет живейший интерес и к мечу, и ко мне, разглядывая нас по очереди.

– И ты понимаешь алькибанский. Он принадлежит к той же языковой семье, что и сахиранский, ты знала? Но жители Алькибы, конечно, лишены благословленного дара волшебства Великого духа.

Джинн сверкает сухой полуулыбкой, от которой на щеке показывается ямочка.

– Афир был прав. – Амира поворачивается ко мне. – А Совет лгал, что снаружи ничего нет.

Я внезапно начинаю перебирать в памяти все, что Афир говорил и делал, прежде чем исчезнуть, переосмысливать в свете новых, ужасных знаний. Подобное лишь сбивает меня с толку, Афир попросту разорвал мой мир на части, развеял в прах законы, которые сохраняли в нем порядок. И я плыву следом по течению, подхваченная потоком, и отчаянно желаю ухватиться хоть за что-нибудь.

– Так что же, – вызывающе бросаю я, смахивая со лба пот. – За Песками лежат города и королевство. Если Афир был, как ты говоришь, лазутчиком, то он все это прекрасно знал. Что это меняет? Великий дух не избрал народ Алькибы, как он избрал нас. Они прокляты, и брату не следовало с ними связываться.

Кайн пожимает плечами:

– Афир не разделял этого мнения. Во время одной вылазки он стал свидетелем прибытия империи Харроуленд. Пока мы с тобой беседуем, эти чужеземцы грабят Алькибу, жестоко притесняют ее народ, и все это для того, чтобы захватить власть над прибыльной торговлей пряностями. Видишь ли, пряности питают Алькибу почти так же, как мисра питает Сахир. Они живительная кровь королевства, потому тот, кто властвует над Дорогой пряности, властвует и над самим королевством. Харроулендцев называют колонизаторами, теми, кто прибирает к рукам землю, которая им не принадлежит, часто силой.

Амира принимается ходить туда-сюда рядом со мной:

– Как тетушка могла скрыть от нас правду? Мы же семья, духи их раздери.

Я мельком бросаю на нее взгляд:

– Не говори глупостей. Нас это не касается, и Афира тоже, лазутчика или нет.

– Зато касается Совета, верно? – Кайн склоняет голову. – Афир сообщил им о кровопролитии, свидетелем которого стал. Надеялся, что они окажут помощь Алькибе. Снабжением, лекарствами, пищей. Чем-нибудь. А они эгоистично решили ничего не делать.

– На каком основании? – спрашивает Амира.

– Посчитали, что подобное вмешательство опечалит Великого духа и любое масштабное перемещение товаров за Пески поставит под угрозу тайну вашего народа.

– И они правы, дурень! – рявкаю я. – Это чужаки, а не наш народ, чтобы рисковать клятвой и нашим благополучием. Могу лишь догадываться, что случится, если эта империя Харроуленд узнает, что растет в конце Дороги пряности, за Песками, и на что оно способно.

– Ровно те размышления, что чуть не погубили твоего брата, – тихо отвечает Кайн.

Пытаюсь сглотнуть камень, который каким-то образом засел в горле, но ничего не выходит.

– Чуть? – хриплю я. – Осмелюсь сказать, им это удалось.

– Возможно. – Кайн задумчиво смотрит в сторону, в темную глубину зала, открывая взору свой красиво очерченный силуэт. – Безразличие Совета сокрушило его, лишило надежды… когда я его нашел, он пытался покончить с собой.

– Ох, Афир… – всхлипывает Амира.

Свободной рукой я смахиваю покатившиеся по щекам слезы.

– И он ведь не покончил, верно?

– Нет, я его спас. Привел сюда, дал кров и воду, место, куда он мог вернуться в любое время, когда пожелает, чтобы вести переписку со своими союзниками из Алькибы.

– Союзниками? Ты про нечестивых чужаков, которые обманом вынудили его отдавать мисру?

Кайн вперяет в меня взгляд, способный заморозить Пустоши дважды:

– Я слушал Афира без осуждения, и он относился ко мне как к другу.

Я слишком взбешена, чтобы отвечать. Афир был моим лучшим другом, но никогда не говорил со мной о своих чувствах. Под влиянием извне брат предпочел общество чужаков и джинна собственной сестре.

Амира забирает из моего кулака смятый свиток:

– Здесь сказано, что он должен отправиться в Алькибу. Он сейчас там?

– Да. В последний наш разговор он сказал, что если ваш Совет не поможет людям Алькибы, то поможет он сам. Он ушел, дабы присоединиться к повстанцам в борьбе против империи Харроуленд.

Мое сердце ухает в пятки.

– Ох, духи, он куда сильнее повредился умом, чем мы считали. В письмах вроде как говорится, что он путешествовал в Алькибу и обратно, перевозил мисру чужакам. Запас у них, должно быть, уже кончился. Может, прямо сейчас он готовится вернуться в Калию.

Кайн усмехается:

– Может, но Афир таки вынес из вашего святилища довольно впечатляющее количество мисры за эти годы.

У Амиры глаза лезут на лоб.

– Годы?! Не может такого быть, мы думали, что это длилось всего несколько месяцев.

Сущее чудо, что я все еще стою на ногах под тяжестью услышанных откровений.

– Если с тех пор он пьет мисру без перерывов, здравомыслие уже давным-давно ему не под силу.

– Едва ли, – насмешливо скалится Кайн. – Афир, конечно, заядлый чародей, и он куда устойчивее к волшебству, чем, думается мне, обычно, однако почти всю украденную Пряность он прятал и тайком переправлял в Алькибу. Уверены, что знали его так уж хорошо?

Вопрос терзает мне душу. Надавливаю острием клинка в шею Кайна, наслаждаюсь видом черной капли крови, что набухает на коже.

– Не смей фамильярничать, змей. Афир не был тебе братом…

– Он был мне другом.

– Игрушкой! – рычу я. – Ранимым, заблудшим юношей. И вместо того чтобы побудить его обратиться к семье за помощью, ты еще больше сбил его с пути. Тебя забавляла его боль, правда?

– Правда? – двусмысленно отзывается Кайн нараспев. Его взгляд и безразличен, и неумолим, как могила – а земля никогда ничего не возвращает.

– Ты должна немедленно рассказать об этом Совету, – говорит мне Амира. – Лишь они знают путь через Пески.

Я не отрываю взгляда от Кайна.

– Согласна. Но сперва нужно кое с чем разобраться здесь.

Губы джинна растягиваются в ухмылке, которая с одной стороны влечет, с другой отталкивает.

– Надеюсь, ты имеешь в виду не меня, Гроза. В конце концов, я единственный, кто знает о тайных делах вашего брата в Алькибе, подробности которых он в полной мере открыл мне во время наших бесед. Пусть Совету известна дорога через Пески, но что тогда? Лишь я ведаю, с кем Афир общался и где их отыскать… повстанцев во главе с девушкой, которая подписывается как «Ф», если тебе любопытно. – Самодовольная ухмылка становится шире, открывая смертельно острые клыки. – Теперь понимаешь, в какой засаде очутилась, правда?

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Амира.

– Великий дух связал Щитов долгом убивать всякое чудовище на их пути, – отвечает джинн. – Но если Имани это сделает, вы потеряете Афира навеки.

Я поудобнее перехватываю кинжал потной, покрытой волдырями рукой.

– Расскажи все, что мне нужно знать, и я сохраню тебе жизнь.

Кайн раскатисто хохочет, не обращая внимания на клинок, скребущий ему уже оцарапанное горло.

– Ох, как хороша сказочка от кого угодно, но не от той, кого кличут Грозой джиннов. Нет, сдается мне, это я здесь угрожаю и предлагаю. – По красивому, угловатому лицу пробегает тень чего-то недоброго, извивается змеей в глазах, прежде чем ускользнуть. – Я хотел бы проведать старого друга в Алькибе и потому отведу тебя к последнему месту пребывания вашего брата. Можешь думать, что сумеешь найти его без меня, но заверяю – не выйдет. Повстанцы, к которым он примкнул, необычайно хорошо скрываются и вовсе не захотят, полагаю, расстаться с ценным чародеем, когда он их единственная надежда.

– Никуда ты меня не отведешь, – цежу я, полыхая от злости. – Можешь хоть сто раз знать тайные тропы, заклятие над Песками заключает чудовищ в Сахире.

– Верно, – кивает Кайн. – Мне их не пересечь без помощи. Но с посредником, человеком вроде тебя…

Я хмурю брови, по виску стекает капелька пота.

– Ты… ты просишь тебя ко мне привязать?

Кайн взмахивает рукой:

– История стара как мир. В более счастливых джинн охотно привязывается к дому, чтоб исполнять желания того, кого избрал хозяином, в обмен на безопасность и материальные блага.

Я изучала древний ритуал в первый год обучения среди Щитов. Привязка чудовища к себе, иногда против его воли, восходит к ранним годам истории волшебства нашего народа. Но как только был создан Орден чародеев и упорядочена вся волшебная практика, Совет запретил этот ритуал, ибо он противоречил клятве, данной Великому духу. Как и все чудовища, джинны – враги Великого духа, но держать их рядом в течение любого времени особенно опасно, учитывая их тягу ко лжи.

– Привязка запрещена, – отрезаю я.

– Не верь в обман, для тебя она всецело безопасна, – спокойно парирует Кайн. – Я ни в коей мере не отличаюсь могуществом, как бы ни было стыдно это признавать. Повелевая мной, ты получишь маловато пользы с волшебством, но я дам тебе свою свободу и обещание помочь в поисках. Отпустишь меня, как только спасешь брата.

Я щурюсь:

– Почему ты это предлагаешь?

– Ну, может, к тому времени ты убедишься в моих благих намерениях и действительно сдержишь обещание меня пощадить. Мне, видишь ли, очень даже нравится жить. – Кайн сдерживает плутоватую улыбку. – И, полагаю, это прекрасная возможность увидеть, что там, за Песками. Сидеть взаперти в Сахире столько, сколько просидел я, безмерно скучно.

Сквозь мое презрение невольно прорывается смешок.

– Конечно, ты ведь только и делаешь, что служишь собственным прихотям. Ты забавы ради вертел моим братом, а теперь хочешь ко мне привязаться, чтобы посмотреть красоты Алькибы. – Я слегка надавливаю на клинок. – Откажешься рассказать мне все сам, и я вытяну из тебя ответы силой и заставлю молить о милосердной смерти.

– Глупая девчонка, я никогда не бросаю слов на ветер, – тянет джинн. – Станешь меня пытать, и я сбегу, не оставив тебе иного выбора, кроме как меня убить, а себе – унести с собой секрет последнего места пребывания вашего брата. Удачи в поисках сведений, куда бы я ни отправился.

– В Алард, – сообщаю я.

Подземный мир. Земля, откуда нет возврата.

Кайн сверкает усмешкой, но его глаза – мертвый обсидиан.

– Значит, в Аларде. Я сказал свое слово, Гроза… и лучшего предложения ты не получишь.

– Принимай, – мгновенно говорит Амира.

– Что? Это опасно…

Сестра тянет меня за край туники:

– И Афир в опасности! Во имя духов, он же где-то там, сражается на войне! Мы должны его вытащить.

– Что значит «мы»? Ты сюда никаким боком…

Амира топает ногой:

– Тьфу, да сейчас не время, упрямая ты ослица. Если ты слишком труслива, то я могу. Кайн, привяжись ко мне.

Я дергаю сестру назад:

– Прекрати немедленно. Я запрещаю как старшая.

Амира выцарапывается из моей хватки:

– То, что ты старше, не дает тебе права лишать меня свободы воли. Кайн, скажи, что нужно сделать, чтобы…

– Амира! – гаркаю я, но джинн прерывает поток моей ярости.

– Ценю твое рвение, моя дорогая, но я привяжу себя лишь к Имани.

Не знаю, что чувствовать – триумф или ужас, оба варианта мне не по нраву.

– Почему? – спрашивает Амира, поникнув.

Кайн улыбается мне, и в его глазах пляшет нечто смертельно коварное.

– Гроза джиннов – да привяжет к себе джинна? Ни за что не пройду мимо такой иронии.

Рука горит желанием его убить, но я вынуждена скрепя сердце поразмыслить над предложенным.

– Как я могу верить, что ты со мной честен?

– В противном случае отвяжи и убей. Но я говорю правду, Гроза. Что мне еще остается под твоим клинком? И, если не ошибаюсь, тебе тоже.

– Будь ты проклят, – шиплю я.

Джинн прав: какой у меня выбор? Иначе он ничего не расскажет. Я могу его убить и никогда не узнать ответов. Я могу его освободить, и тогда он исчезнет в Пустошах без следа. Лишу ли я маму и бабу радости воссоединиться с сыном? И Амиру, которая не теряла надежды, что брат жив? А как же я? С тех пор как Афир ушел, я не проспала ни единой ночи спокойно, не прожила и часа, о нем не подумав. Если он мертв, ничего не изменится. Боль, которую я сдерживала целый год, вырвется на волю стремительным потоком и утопит меня, и я буду молиться, чтобы вынырнуть на другом берегу и вдохнуть полной грудью. Но если есть хоть малейший шанс, что Афир еще жив, мой долг – ухватиться за него. И да простит меня Великий дух, но я нарушу тысячу законов и рискну собой, если это означает, что я наконец сумею собрать осколки нашей изломанной семьи воедино.

– Ладно, – говорю я, снова глядя на Кайна. Он ухмыляется, и Амира вздыхает с облегчением. – С одним условием: ты будешь привязан к моей вещи, но не к душе. И не спорь. Я не позволю тебе видеть моими глазами и слышать моими ушами все, что происходит вокруг, или черпать из моих мыслей и памяти. Заключенный в вещь, ты по крайней мере будешь ограничен.

Джинн издает нарочито тяжелый вздох:

– Как мало ты питаешь ко мне доверия. Что ж, полагаю, и так сойдет.

– Хорошо. У меня есть масляная лампа…

– Я согласен только на твой клинок.

Хихикаю:

– Почему? Неужто признавший себя бессильным демон считает, что обитать в простой лампе ниже его достоинства?

– Прости за нежелание вечность оставаться пленником забытой, никому не нужной лампы. – Кайн понижает голос, пока тот не становится совсем вкрадчивым. – Но этот клинок, древний, как сама Калия… он ведь всегда при тебе, верно? Твое подобие ему стало легендой даже среди таких, как я. Держу пари, когда спишь, ты держишь его на прикроватной тумбочке.

– Под подушкой, – поправляет Амира.

Кайн находит это чрезвычайно забавным, из глубины его груди вырывается смешок.

– Даже лучше.

Как бы я ни любила Афира, как бы я за него ни боялась, я все еще испытываю искушение вонзить меч этому джинну в брюхо.

– Ладно. Твои условия меня устраивают. Поспеши, пока я не передумала, а то рука соскользнет.

Джинн чуть заметно растягивает губы в улыбке:

– Прелестно. Повторяй за мной.

Я неохотно произношу слова:

– Кайн, к этому клинку я привязываю твою душу, твою свободу, мне над ними властвовать и даровать волю. Даруешь ли ты согласие?

Он проводит ярко-красным языком по губам, затягивая момент и лишь сильнее действуя мне на нервы.

– Дарую.

Налетает великий шквал, воет у меня в ушах, треплет плащ. Воздух стынет, обращая пот на моей коже льдом, делая всякий выдох облачком пара. Я упрямо стою на месте, щурюсь, когда меч вспыхивает ослепительным светом. Белки глаз Кайна затапливает стеклянная чернота, затем его окутывает пульсирующая тень, и он теряет прежний вид юноши. Тень сжимается, закручивается спиралью по длине меча, который дрожит в моем кулаке, сердце бешено колотится, ветер нарастает еще сильнее, барабанные перепонки пульсируют от его напора. Боюсь, что буря никогда не отступит, но тень с хрустом впитывается в мой меч. Возвращается тепло, и воцаряется тишина.

Я опускаю клинок, часто дыша. Наступает лишь краткое облегчение, прежде чем плечо затапливает болью от того, как долго я держала руку на весу.

Амира подкрадывается ближе:

– Готово?

Я верчу клинок в руке:

– Не знаю… Кайн, приказываю тебе явиться.

– И я к тебе явлюсь.

Мы обе подпрыгиваем от неожиданности, обнаружив, что джинн стоит рядом, сунув руки в карманы шальвар.

– Ритуал прошел успешно.

Я снова наставляю на него меч:

– Докажи, что ты мне верен. Кто та женщина, что называет себя «Ф», и куда Афир отправился, чтобы с ней встретиться?

– Ее зовут Фарида, – отвечает Кайн, разглядывая клинок с явным отвращением. – Она живет в столице королевства, Таил-са. Твой брат признался, что влюблен в нее.

– Потерявших голову от страсти легко использовать в своих целях, – говорю я, оправдываясь. – Где в Таил-са они познакомились? Мне нужны подробности.

Кайн мотает головой:

– М-м, не-а, в интересах моего выживания, думаю, на данный момент этого достаточно.

– Ты клялся мне помогать.

– И я помогу, со временем, – тихо воркует джинн.

– Великий дух свидетель, я жажду тебя убить, – цежу я сквозь зубы.

Кайн смеется с раздражающей легкостью:

– И ты еще хотела, чтобы я поверил, будто ты сохранишь мне жизнь.

– Я приказываю тебе убраться с глаз долой, демон! – рявкаю я, затем ворчливо добавляю: – Хотя лучше бы приказала вонзить тебе промеж глаз шип.

– Простого «уходи» достаточно, Гроза. – И в мгновение ока ухмыляющееся лицо Кайна исчезает.

Меч ярко вспыхивает, затем меркнет и укорачивается до кинжала, высасывая остатки моего волшебства. По коже пробегают мурашки, вместе с ними накатывает невыносимое желание покинуть Пустоши и больше не оглядываться. Я убираю клинок в ножны, опускаюсь на колени на ковер, бросаю вещи в деревянный сундук. Краем глаза отмечаю, что Амира за мной наблюдает. Сую сундук под мышку и направляюсь в коридор.

Сестра идет следом, в ее руке покачивается фонарь.

– Ты в порядке?

Свет рисует на стенах наши изломанные тени. Они переплавляются друг в друга, бросишь один взгляд – нас двое, бросишь второй – и нас уже трое. Я борюсь с бессмысленным страхом, что пытается меня охватить. Я повелеваю Кайном, а не наоборот. Он привязан к моему клинку, а не ко мне и не к моей душе и будет привязан до тех пор, пока я не спасу Афира. И тогда я убью джинна, исполню свой долг.

– Имани?

Я прочищаю горло.

– В порядке. Не стоит терять время.

6

Я набрасываю аркан на шею Раада и увожу его со двора. Жеребец спокойно следует за мной, по-видимому, довольный тем, что достиг желаемого, ради чего сбежал утром. Вернувшись в переход между скалами, я убираю сундук Афира в седельную сумку Бадр и отправляюсь домой.

– Я так счастлива, – вздыхает Амира, пока мы скачем рысью по извилистой тропе. – Брат жив. Мечта стала былью!

Слова «возможно, жив» жгут язык, но я держу их при себе. Во все это, разумеется, сложно поверить, и я не знаю, что делать дальше. Оплакивать ли долгие одинокие ночи, которые мне пришлось пережить, или радоваться предстоящим светлым дням? Безмятежному будущему, в котором мама и баба больше не ссорятся, Амира переросла свое бунтарство и никто не сплетничает о моем брате, потому что он вернулся и, как прежде, блистает. Но иные тревоги, что разрастаются в тени, поспешно возвращают меня с величавых высот этой чудесной грезы. Они требуют бояться за жизнь Афира, подталкивают нырнуть в бурлящий поток гнева, жаждущий ответа на вопрос, почему он так поступил. Горе – загадочная штука, это искалеченная любовь, что горит, несмотря на все усилия мира ее погасить.

– До сих пор в голове не укладывается, что он делил мисру с чужаками, – говорю я много после того, как мы покинули тесные стены гор.

Амира пожимает плечами:

– У брата были причины. Он увидел мир, которого не видели мы.

– Но наш брат не такой, – возражаю я. – Что-то здесь неправильно, ужасно неправильно. Наверняка он пережил какой-то… не знаю… внутренний кризис.

Сестра фыркает, надувая розовые, как персик, щечки.

– Если под кризисом ты имеешь в виду, что он влюбился в девушку и хочет ей помочь, тогда да.

– Здесь не до шуток. – Я смахиваю с бедра песчаную муху и случайно ее давлю. – Его «влюбленность» в чужачку – лишь очередное доказательство. Предки нас спрятали, ибо нас избрал Великий дух. Нас, не чужаков. Им нельзя доверить волшебство, а значит, Афир не отдал бы им мисру, если бы его не обманули. – Я с уверенностью киваю. – Именно это я и должна сказать Совету. Они всегда внимают голосу разума, и тетушка выступит защитницей Афира.

Амира поникает:

– Наверное.

Я склоняюсь к ней в седле:

– Мы знаем нашего брата, Амира. Он не такой. Просто не такой.

Но она ничего не отвечает. Мы молча пересекаем луга, окрашенные золотистым светом позднего, ленивого солнца. Это одно из немногих свободных от чудовищ мест в Сахире, где все безопасно и знакомо. Впереди возвышаются величественные стены Калии, увитые вьющимся жасмином и розовыми кустами. От вида города, похожего на изящный цветок, вдруг выросший посреди пустыни, меня охватывает безжалостная меланхолия. Уже год, как Афир втянут в чужую войну. Он целый год не был дома. Интересно, видит ли он Калию во снах? А нас?

– Имани, – прерывает мои размышления Амира. – Я хочу присоединиться к тебе в поисках брата.

Натягиваю поводья, замедляя Бадр:

– Нельзя.

– Почему? Он не только твой брат.

– Я такого не говорила.

– Так почему? – Взгляд Амиры мрачнеет. – Просто меня избегаешь, да?

Необъяснимая досада, которую я чувствовала весь день, вдруг усиливается.

– Ты здесь вообще ни при чем, Амира, – резко говорю я. – Чтобы вернуть Афира, придется путешествовать по опасным частям Сахира, пересечь Поглощающие пески, проникнуть в проклятые земли. Ты ни к чему из этого не готова. В твоем возрасте я уже состояла в Ордене чародеев, а не прогуливала школу при любой возможности…

Я прикусываю язык. У Амиры дрожит нижняя губа, и в угасающем свете я замечаю в глазах сестры новые слезы.

– Прости меня, – глухо бормочу я. – Я говорю это лишь из заботы о твоей безопасности. Пожалуйста, отправляйся домой и никому ничего не говори. Я закончу с Советом и объясню все маме и бабе.

– Ладно, – буркает Амира, повесив голову. – Извини, я не такая совершенная, как ты.

Она забирает поводья Раада и галопом направляется к городу, тихо плача.

– Амира, я не это имела в виду! – кричу я ей вслед, но она уже далеко.

Я смотрю, как сестра уезжает, и сердце бешено бьется в груди. Я хочу догнать Амиру, извиниться за резкие слова, но злой голос внутри желает, чтобы она перестала все время вести себя так вызывающе и расстраивать наших и так безутешных родителей. Дома сейчас достаточно сложно и без того, чтобы Амира влипала в неприятности, например желанием отправиться на опасную вылазку. Если моя резкость побудит ее стать лучше, тогда я, наверное, делаю все правильно. Амира сейчас сама не своя, и Афир, о котором мы сегодня узнали, на самом деле не наш брат. Но если я сумею вернуть его домой, к нам, быть может, вернется и настоящая Амира.

Вот что я с надеждой твержу себе снова и снова, но слова не помогают ни заглушить вину, ни меньше ощущать, как из моих рук ускользает власть над ситуацией.

Жду, когда Амира скроется из виду, затем продолжаю путь к открытым вратам Калии.

Закованные в золото, они возвышаются огромной аркой черно-желтого камня. На стенах по обе стороны вышагивают лучники в позолоченных шлемах и небесно-голубых плащах. Город внутри не менее прекрасный, не менее располагающий. На всех улицах, куда ни глянь, гуляют улыбчивые люди, забитые кофейные и кальянные гудят смехом и музыкой флейт нэй, барабанов-дарбук и удов. Базары еще открыты, залитые волшебным светом, звенящие криками торговцев, продающих все, от свежих фруктов и мяса до фиников и орехов, шелковых ковров, духов в разноцветных стеклянных флаконах и многого другого. А между этим расхаживают двойки городских стражников. Они подпоясаны мечами, но беседуют и держатся совсем непринужденно. В Калии всегда безопасно и почти нет преступности. Город изобилия.

«Здесь все чересчур», – сказал брат, когда мы однажды шли в пекарню, чтобы купить манакиш на завтрак. Я спросила, что Афир имел в виду, но он лишь покачал головой. Теперь я понимаю: он сравнивал Калию с теми местами, которые видел во время разведки, которые грабит и мучает эта заморская империя. Мне больно от того, что Афир не сумел понять, насколько невозможна эта ситуация, что ему не победить в войне в одиночку и он даже не обязан был пытаться. Его место здесь, где он прославленный Щит, в благословенном Сахире, со своим народом и семьей, которые его любят. И я должна его вернуть.

Я направляюсь к святилищу, но иду не по тропе, что ведет к казармам, а по извилистому, обсаженному травой Пути благородных к главному входу. Возведенное из белого мрамора святилище стоит на холме, что возвышается над Калией – сердцем нашего волшебства, правления, знаний. Огромный купол из мрамора и золота накрывает срединную часть святилища, купола поменьше – остальные крыла. Освещенные минареты стерегут каждый угол, давая возможность часовым наблюдать за землями святилища и городом за их пределами. А в самой глубине лежит сад, где растет древнее древо – мисра. Волшебство было милостью, дарованной нам Великим духом, дабы помочь сразиться с Пустынной Пагубой, злобным чудовищем, которое изводило Сахир тысячелетие назад. Когда мы победили Пагубу, Великий дух позволил нам сохранить древо и волшебство как в награду за наши жертвы, так и для того, чтобы мы стали хранителями этой священной земли. Мне никогда не разрешалось входить в сад, куда ступают лишь заимы, но достаточно и той милости, что я вижу из-за золотого купола кончики ветвей.

Часовой у главных ворот поднимает руку в перчатке.

– Стоять! Назовись.

– Имани. – Я останавливаю Бадр в круге света, исходящего от медного фонарного столба. – Я должна предстать перед Советом.

Часовой перестает щуриться, склоняет голову:

– А, Гроза джиннов, добро пожаловать. Совет заседает…

– Дело срочное. – Киваю в сторону святилища. – Передай весточку Азизе-заим.

– Сию минуту. – Часовой бегом устремляется за ворота, оставляя на посту напарницу, которая ловит мой взгляд и нервно улыбается.

После неловкой паузы девушка рискует заговорить:

– Не могла сказать это раньше, но я соболезную потере, которую пережила твоя семья. Твой брат был великим человеком.

Сердце трепещет. Он и есть великий человек. Есть. Я надеюсь.

Вернувшись, первый часовой жестом приглашает меня войти. Я прохожу за ворота, оставляю Бадр в стойле и, сунув под мышку деревянный сундук Афира, пересекаю разросшиеся сады. Двери святилища открыты, их охраняет еще пара часовых. Один провожает меня внутрь, ведет налево по белой плитке пола. Сколько бы раз ни бывала здесь, я все равно жадно разглядываю богатое убранство. Святилище – шедевр из арочных проходов и окон, похожих на замочные скважины, сводчатых потолков-сот, просторных комнат с шелковыми коврами, кедровой мебели со вставками мрамора, сложной мозаики плит, что покрывает стены широких переходов, длинных аркад, которые поддерживают колонны с лепниной в виде финиковых пальм, обернутых сусальным золотом и инкрустированных драгоценными камнями. Не найти ни одной комнаты или ниши, где бы не пахло миррой и свежим агаровым деревом из многочисленных садов, и все святилище ярко освещено серебряными фонарями, свисающими с потолков сложными композициями.

Часовой звонит в колокольчик на стене перед закрытыми дверьми. Мгновение спустя открывает створку и заводит меня в круглый зал. Его стены и купол потолка покрыты фресками, что изображают важные исторические события: например, как чародеи, овладевшие подобием камня, способные поднимать огромные блоки силой одного лишь разума, возвели святилище. Длинный прямоугольный стол посреди зала заставлен блюдами с фруктами и политой сахарным сиропом пахлавой, дымящимися чашками черного кофе и высокими, инкрустированными драгоценными камнями кубками с соком. Вокруг этого пиршества на шести резных тронах заседает Совет аль-Заим.

С одного края восседает тетушка Азиза, Ведающая мисрой. Внушительный, высокий мужчина с каменным лицом рядом с ней – не кто иной, как Байек, великий заим и отец Тахи. Следующий трон занимает Ясмин, министр земель, что славится как способностью управлять дождем, так и копной вьющихся каштановых волос, которые она собирает на голове высоким пучком. Сегодня к ним приколота сверкающая вуаль, которая ниспадает до самого пола прозрачной темно-серой волной с вкраплением синих бусин, напоминая о буре. За Ясмин из-за стола выглядывает казначей Акиль, маленький сморщенный человек с великим подобием золота, о чем даже сами по себе свидетельствуют широкие золотые кольца, унизывающие его проворные пальцы. Оставшиеся два места занимают Надья, великая ученая, и Тарик, великий лекарь. Одного лишь взгляда на лица Совета достаточно, чтобы понять их высочайшее положение, они все разодеты в шелка, льняные платья и туники, тончайшие халаты и бишты из верблюжьей шерсти, усыпаны всевозможными украшениями из золота и драгоценных камней. Я и раньше видела Совет во время разных событий, но так близко – никогда, да еще и сразу как нарушила священный закон о волшебных связях, не говоря уже о том, чтобы привести джинна в саму святыню. И сейчас, когда я должна трепетать от восторга, меня мутит от тревоги и странного страха: вдруг заимы как-то прознают о моем проступке.

Тетушка поднимается. Красивая женщина за тридцать, необычайно молодая для заима, стройная, смуглая, с каскадом волнистых каштановых волос и такими же глазами цвета умбры, что у моей матери, хотя тетушкины подернуты пеленой задумчивости.

– Подойди ближе, Имани, – произносит она.

Я ковыляю к столу, не зная, на кого лучше смотреть. Вооружившись позолоченной вилкой, Акиль гоняет по тарелке большую красную виноградину, Ясмин доливает в свой кубок джалляб, Тарик просматривает бумаги, а Надья протирает шелковым платком тонкие очки. Безраздельное внимание мне уделяют лишь тетушка и Байек, и потому я обращаю свои слова к ним:

– Прошу прощения, что прерываю ваше совещание, однако я несу срочную весть.

– О? – Тетушка усаживается обратно. – Прошу, поведай же.

Набираю побольше воздуха.

– Я считаю, что мой брат, возможно, жив и находится в королевстве Алькиба.

В зале воцаряется оглушительная тишина. В хрустальном канделябре над головой мерцает волшебный свет, рассеянные заимы один за другим обращают на меня взор.

– Повтори, – сдержанно подсказывает мне тетушка.

Делаю еще вдох.

– У меня есть доказательства, что Афир, возможно, жив и находится в королевстве Алькиба. Я обнаружила его вещи в месте, которое он часто посещал среди пустыни. – Похлопываю по деревянному сундуку взмокшей ладонью. – Меня туда привел его конь.

Заимы растерянно переглядываются, и мое сердце бьется чаще.

– Среди пустыни? Его конь? – переспрашивает Акиль из-за густых белых усов, прикрывающих его рот. Почесывает копну волос, которая, как всегда, не желает аккуратно лежать под черной шелковой куфией. – Боюсь, я тебя не понимаю, дорогая моя.

Байек смотрит на меня так пристально, что становится не по себе. Суровый воин, якобы владеющий непревзойденным подобием молнии. Он может создавать электрический барьер, способный отражать стрелы и мечи, и в те времена, когда Байек был Щитом, он бился цельным лучом, которым рассек множество песчаных змеев пополам. Достоверность этой молвы сомнительна, однако доля правды в ней все же есть, ведь Байек – и великий командующий армии благородных Сахира, и великий заим, глава Совета. Пугающий человек, которого я должна уважать, хочу я того или нет. Я склоняю голову, лишь бы не смотреть ему в глаза.

– Прошу прощения, Акиль-заим. Я не очень хорошо объясняюсь. – Медлю, мысленно пробегаюсь по истории, которую выдумала заранее, прежде чем начать снова. – Один из коней Афира сбежал за стены города. Я выследила его и нашла в месте, где Афир оставался, по всей видимости, во время охоты. Там я обнаружила сундук с письмами, которыми он обменивался с чужаками из Алькибы. Из них я поняла, что Афира обманом вынудили сражаться с империей Харроуленд бок о бок с повстанцами, с которыми он встречался во время вылазок на разведку, а также делился с ними запасом мисры.

Я ставлю сундук на стол. Совет дивится так, будто он не из дерева, но из чистого золота, и тетушка первой приходит в движение. Она открывает сундук и медленно изучает свитки, затем сдвигает в сторону и роняет лицо в ладони. К моему изумлению, ее плечи содрогаются от тихого всхлипа. Я еще никогда не видела, чтобы тетушка плакала, и остальные заимы, наверное, тоже, ведь за столом вдруг воцаряется хаос.

Ясмин поднимается, подходит ее утешить.

– Вести тревожны, однако важно то, что твой племянник жив.

Акиль тянется коротким тельцем, выглядывая из-за Байека:

– Да, подумай о сестре. Как она возрадуется!

Тихая, морщинистая Надья с досадой цокает:

– В самом деле, Захре и Муамеру было весьма непросто.

– Всем нам. – Акиль сводит густые, припорошенные серебром седины виски. – Ужасная потеря – утратить дарование, подобное Афиру. Ох, но юноши порой так легко поддаются влиянию.

– Война его потрясла, – вторит Тарик, на что Надья отвечает:

– Он никогда такого не видел.

И Акиль добавляет:

– Чрезмерное употребление мисры явно не помогло делу.

И Ясмин восклицает, возвращаясь на место:

– Разумеется, когда ему на ухо шептали чужаки!

Они продолжают перебрасываться фразами над свитками в том же духе. Байек наблюдает за тетушкой с выражением лица, пугающе близким к веселью. Не сомневаюсь, что для него ее слезы – признак слабости. Не имеет значения, что тетушка – Ведающая мисрой, которая надзирает за чародеями и всем, что связано с волшебством. Не имеет значения, что до избрания тетушка множество лет плодотворно трудилась архитектором, изобретателем и она, обуздавшая подобие солнца, величайший источник волшебного света по всему Сахиру. То, что видит Байек, лишь уязвимость, которой он может воспользоваться. Тетушка настаивает: они в хороших отношениях, но сейчас я, как никогда, в этом сомневаюсь. И откуда-то же произрастает глубокая неприязнь Тахи ко мне. Что же могло напитывать ее лучше ядовитых слов, звучащих в стенах их дома?

Вдруг Байек переводит взгляд на меня – и будто пронзает насквозь. Его глаза не такие, как у Тахи, большие, мерцающие, словно драгоценные камни, спокойные. Они напоминает вороньи, маленькие и расчетливые, и я уверена, в них уже зреет коварный план.

Кашлянув, тетушка милостиво увлекает внимание Байека. Она подходит ко мне, вытирая щеки шелковым платочком.

– Прости меня, Имани. Тебе наверняка узнать правду тяжелее всего.

Тетушка заключает меня в объятия, в которых я прячу смущение и непонимание.

– Мудрые мои собратья, прошу, примите искренние извинения от имени племянника. – Она стремительно возвращается к столу, ее мерцающее платье тянется следом по ковру. – Боюсь, под грузом обязанностей он стал подвержен влиянию чужаков.

– В извинениях нет необходимости, – произносит Акиль. – Он не причинил нам вреда.

– Насколько нам известно. – Байек не отрывается от письма, которое изучает.

Голос его глубок, властен, он обладает даром придавать каждому слову смертельно опасную остроту.

Акиль поджимает губы так, что вокруг них свиваются усы:

– Освежи-ка мою память, Байек. Разве мы получали вести о массовой истерии, что вспыхнула, когда кто-то узрел волшебство? Разве чужаки носятся по своим улицам с криками о колдунах?

Надья и Тарик опускают взгляд в стол, но Ясмин дерзко хихикает, поднеся кубок ко рту.

– Не думаю, что слышала подобное.

– Не получали. – Акиль складывает руки на груди. – Афир неосмотрительно разделил мисру с горсткой низших повстанцев, большинство которых уже болтается в петле. Понимаю, Байек, ты с военным прошлым, но прошу, оставь нагнетание казармам, где ему самое место. Нашей беседе это никак не поможет.

Крошечный Акиль поражает меня своим мужеством – и едкостью замечаний. Отчего он выгораживает Афира? Из-за близости с нашей семьей, ведь его родичи не раз сочетались с нашими браком? Или же из-за неприязни к Байеку? В конце концов, Байек здесь сам в некотором роде чужак, он не происходит из древнего уважаемого рода, как остальные заимы. Род аль-Баз всегда состоял из скромных охотников и торговцев шкурами, которые заняли видное положение в обществе лишь благодаря достижениям Байека в армии. Все присутствующие знают, что не его изначально избрали великим заимом, однако первый, на кого указали старейшины, вызвал бурное возмущение. Якобы многие посчитали, будто Байека несправедливо подвинули в пользу менее опытного кандидата из семьи получше. Мама предполагает, что переполох поднял сам род аль-Баз. Так это или нет, но шумиха вынудила старейшин изменить выбор и наречь великим заимом Байека. И следом поднялась еще одна волна, да столь великая и с обеих сторон, что нескольких несчастных, посмевших открыто осуждать новый выбор старейшин, в последующие месяцы постигла безвременная кончина, однако никто так и не установил, была ли она насильственной. И так как великий заим – должность пожизненная, Совет и Сахир теперь вынуждены мириться с Байеком.

Но если великий заим и оскорблен замечаниями Акиля, он превосходно это скрывает.

– Крал мисру, дезертировал, разделил волшебство с чужаками… Афир совершил тяжкие преступления, а тяжкие преступления требуют сурового наказания, – произносит Байек.

Акиль издает возмущенный сдавленный звук:

– Будь благоразумен, Байек, ладно? Мальчик испытывал моральные терзания.

Я тут же цепляюсь за малейшую возможность:

– При всем уважении, мой великий заим, я вынуждена согласиться с Акилем-заимом. Все это и правда совсем не похоже на Афира. В те месяцы, что предшествовали его уходу, он был чем-то глубоко встревожен. Ему необходимо лечение, не наказание.

– Осмелюсь сказать, что тяжелый опыт мальчика в Алькибе уже сам по себе достаточное наказание, – подает голос Ясмин, – но, если мы сумеем его вернуть, разумеется, его ждет строгая отповедь.

– А также, вероятно, длительное отстранение от службы, – добавляет Тарик.

– Справедливо, – кивает тетушка, и все соглашаются, кроме Байека.

– Нужно ли мне напоминать вам, что Афиру ведомы множество путей, что ведут по ту сторону зачарованной завесы, – произносит он. – Стоит лишь одному чужаку пересечь Пески с его помощью, и в опасности окажется весь Сахир, а также мир и безопасность, которые мы великими трудами поддерживаем уже тысячу лет.

– Утрируешь, – бормочет Акиль.

– Лесной пожар, поглотивший город Аядин, начался с одной-единственной искры, не так ли? – хладнокровно парирует Байек.

Он прав. Если Фарида обвела Афира вокруг пальца и заставила поделиться волшебством, разве не закономерно подумать, что она попросит помочь проникнуть в Сахир? А что до ее родни, до семей других повстанцев? Вдруг они захотят спасения от своей войны в нашем Сахире, и тогда, заметив это, за ними последуют другие чужаки – а может, даже империя Харроуленд. Я закрываю глаза, на коже выступает горячий пот.

Храни тебя Великий дух, Афир.

Мне нужно спасти брата, прежде чем он сделает нечто такое, что поставит нас всех под угрозу.

– Я знаю, куда Афир отправился и где он будет, если действительно жив, – говорю я, придвигаясь к столу. – В Таил-са он встретил девушку по имени Фарида. Она возглавляет группу повстанцев, именно она и отправляла эти письма. Лучшим решением для всех нас будет немедля вернуть его домой.

Не отрывая от меня прищуренного взгляда, Байек отодвигает свой трон и встает. Словно колонна, высокий, прямой, недвижимый.

– Ты предлагаешь отправиться за ним следом?

Склоняю голову:

– Да. Афир сбился с пути и, возможно, склонен действовать очертя голову, но мне он доверяет. Я сумею убедить брата, что все это блажь, и вернуть его в Калию. Даю вам слово.

Байек проходит за спинами остальных заимов:

– И я должен поверить тебе на слово, верно? Положиться на твое обещание сохранить Сахир в безопасности, так?

У меня мороз по коже от того, как Байек и Таха похожи. Или, скорее, насколько Таха вылеплен по образу и подобию отца.

Акиль раздраженно вздыхает:

– Пусть неохотно, дорогая, но вынужден также признать, что тебе не стоит отправляться в это путешествие.

– Согласна, – вторит Ясмин, а Надья с Тариком кивают.

Тело немеет, медленно, но неумолимо, ощущение растекается от ладоней и ступней вверх.

– Почему?

Байек поворачивается ко мне широкой спиной, и я слышу шелест бумаг на столе.

– Тебе недостает подготовки, опыта, крепкого сложения, необходимых, чтобы преуспеть в подобной вылазке.

– Крепкого сложения, – задумчиво повторяю я.

– И для тебя эта ситуация слишком личная. Отправят других. – Байек разворачивается обратно и указывает на перо в чернильнице рядом с листом. – Пиши, где находится эта Фарида и все, что тебе известно. Утром за твоим братом выступит отряд.

Мои плечи поднимаются и опускаются. Дышу так тяжело и шумно, что с трудом слышу других заимов.

– Не волнуйся, моя дорогая, Афира вернут в целости и сохранности, – доносится искаженный голос Акиля.

– Я лично прослежу за его лечением, – предлагает Тарик.

– Да, временно отстранив Афира от обязанностей Щита, мы даруем ему возможность как восстановиться, так и поразмыслить над его ошибками, – подхватывает Ясмин.

Онемение сковывает все мое тело.

– Пожалуйста… – шепчу я.

– Щит, это приказ, – отрезает Байек.

На негнущихся ногах ковыляю к перу, и пальцы невольно задевают рукоять кинжала, пристегнутого к бедру. Мгновением спустя жгучая ненависть перескакивает с нее в ладонь, взметается вверх по руке в груди, наполняя меня бушующим огнем. Я замедляю шаг и заговариваю, прежде чем это осознаю:

– Нет, я не скажу, где мой брат.

Зал охватывает осязаемое напряжение, полное роскоши пространство кажется душным, тесным.

Байек свирепо взирает на меня сверху вниз:

– Еще один отказ – и я прикажу бросить тебя в темницу.

Извинение уже подступает к горлу. Я снова кладу ладонь на рукоять, черпая негодование, которое наверняка принадлежит Кайну, используя его, чтобы успокоиться. Я слишком далеко зашла, чтобы все сейчас бросить; слишком многим жертвовала ради Щитов, чтобы позволить Байеку обращаться со мной как с неумехой; слишком много бессонных ночей оплакивала Афира, чтобы меня вот так оттащили от двери к его спасению. Афир – мой брат, от его потери развезлись трещины, готовые вот-вот поглотить нашу семью. И если он жив, именно я должна спасти его от хаоса, в котором он заблудился. Я должна вернуть в наш мир порядок.

– Никто, кроме меня, не знает, где он, – говорю я.

Байек резко оборачивается:

– Не вмешаешься, Азиза? Твоя невоспитанная племянница пытается нам угрожать. И не стыдно перед собственной теткой?

– Не нужно ее впутывать.

На этот раз мне даже не приходится прикасаться к кинжалу. Теперь непокорство исходит от меня самой.

– Чего ты хочешь? – рычит Байек.

Заставляю себя посмотреть ему в лицо.

– Я не прошу многого. Я всего лишь хочу вернуть брата домой.

Клянусь, в темных глазах Байека сверкают молнии.

– Это твоя судьба, Щит. – Подхватив край черного, отделанного золотом бишта, он возвращается за стол. – Ты отправишься не одна и, вернувшись, ответишь за неуважение.

Ярость накатывает бурной рекой. Великий заим он или нет, Байек в самом деле верит, что обладает правом наказать меня за стремление спасти собственного брата? Мой род помогал строить этот город. Мой род вошел в самый первый Совет тысячу лет назад. И все это Байеку не мешало бы помнить, если он желает удержать свои шаткие позиции. Искушение жестко его предостеречь столь велико, что мне приходится прикусить язык.

Байек черкает что-то на бумаге, протягивает ее тетушке.

– Ввести в курс дела и снарядить первым делом с утра, – буркает он.

Уже завтра. Я ожидала, что отбуду совсем скоро, но услышать это из уст Байека… в грудной клетке вдруг трепещет крыльями дюжина сорокопутов.

Тетушка скованно поднимается из-за стола:

– Они встретятся у казарм на рассвете. Пойдем, Имани, я тебя провожу.

7

Я жду, что тетушка выставит меня за дверь. А она просит меня пройти с ней вглубь святилища. Я жду, что по пути она отругает меня за дерзость, но тетушка молчит, и вскоре мы оказываемся в месте, где я никогда не бывала: в Саду мисры.

Застываю посреди мраморной дорожки, уронив челюсть. Древнее древо затмевает высотой минарет, и пусть кору постоянно срезают для приготовления Пряности, гладкий коричневый ствол выглядит нетронутым. Золотые прожилки поблескивают в лунном свете, на красивых ровных ветвях шелестит овальная зеленая листва, серебрясь, словно водная гладь. Древо занимает середину сада, которому отчасти позволяют вволю разрастись. В остальном виден заботливый след человеческой руки: каменные дорожки вьются между ухоженными клумбами и фигурно выстриженными живыми изгородями; вычурные каменные скамьи стоят у фонтанов, которые извергают воду завораживающими узорами, и коваными фонарными столбами, испускающими вечное сияние – творение чародеев, что трудятся под руководством тетушки, чтобы поддерживать освещение во всем Сахире круглый год. Из-за изгородей выглядывают гранитные статуи лучников, сокольничих, ученых, и это лишь малость, которую мне видно оттуда, где я стою. В воздухе дрожит мелодичный свист, сине-фиолетовая оазисная птица с развевающимися крыльями плавно пролетает к мисре и садится отдохнуть среди ветвей. И пусть кажется, будто это всего лишь дерево, на самом деле это не так. От него исходит волшебство Великого духа, невидимое, но ощутимое. Бьющееся сердце священного Сахира, края волшебства и процветания; солнце, луна и звезды, пески, травы, горы и реки, жара и холод, разнообразные птицы и звери – все это я чувствую в земле под ногами, в воздухе, в собственной душе. И я тронута до слез.

– Невообразимая красота, – тихо выдыхаю я, затем поднимаю взгляд на тетушку. – Зачем ты меня сюда привела? Я благодарна, но думала, что созерцать древо дозволено лишь заимам. И после того как я повела себя пред Советом…

– Я разрешила тебе его увидеть, – произносит тетушка тоном, не допускающим расспросов.

Она приближается к древу длинным скользящим шагом, набрасывая на волосы прозрачную вуаль. Вшитые в нее кристаллы отражают свет, и кажется, будто тетушка одета в россыпь звезд. Взгляд тетушки столь же далек и холоден, как они.

– Сегодня знаменательный для тебя день, Имани. Ты мельком увидала, что есть за Песками, цивилизации, народы. А еще Дорогу пряности, по которой они развозят пряности и другие товары: шелк, лошадей, сталь, произведения искусства. Конфликты. Для тех, кто обитает на землях, которые мы зовем про́клятыми, узреть волшебство – все равно что перевернуть жизнь с ног на голову. То, что мы делаем без задней мысли, для них есть проявление божественного. И волшебство действительно божественно, это дар Великого духа нам, хотя, боюсь, наша память коротка и мы редко его ценим. Нас, людей волшебства, истина о проклятых потрясает до глубины души. Истина о бедности, горестях, войне.

Истина. О ней в тот, последний раз говорил Афир… он сказал, что истина достойна любых жертв. Что он имел в виду? Хотела бы я понять, но отшатнулась тогда от беседы, опасаясь обнаружить, насколько же брат помутился умом. Не потому ли он обратился за советом к Кайну, что я не стала его слушать? А ведь должна была. Вмешалась бы, помогла бы брату понять, что чужаки пользуются его щедростью и состраданием. Сколько он наставлял меня на путь истинный, а я никогда не отвечала ему взаимностью. Это я виновата, что он ушел, растворившись в мареве, словно мираж, и с тех пор его никто не видел. Это я виновата, что он в опасности.

– Нам не приходится знать этих бед, потому что мы способны на подобное. – Тетушка, щелкнув пальцами, вызывает кружащийся шар света. – Записи свидетельствуют, что тысячу лет назад Совет внял увещеваниям Великого духа и убоялся разрушений, которые бы нас постигли, если бы чужаки узнали о нашем волшебстве. Так что… – Тетушка ловит парящий шар ладонью. – Чародей исключительной силы наложил на Поглощающие пески могущественные чары, заключив здесь всех чудовищ, и, если в точности не следовать тайным тропам, пески запутают любого путника и обрекут его на скитания и смерть. Чары оборвали связь между нами и Алькибой – и, по сути, всем миром. Считалось, что Сахир вымер, нас не связали с Дорогой пряности. – Тетушка сжимает кулак и гасит свет. – О нас забыли, мы превратились в миф, наряду с джиннами и гулями.

– Мы должны оставаться забытыми, – говорю я. – И не стоило даже посылать в Алькибу лазутчиков. Нам нечему учиться у чужаков, и, каким бы плачевным ни было их положение, мы не в состоянии помочь. Нам своих бед предостаточно. – Представляю Афира в этой чужой стране, в одиночестве, и в груди щемит. Меня вдруг охватывает зуд нетерпения, не могу дождаться завтрашнего дня. – Афир побыл среди них, увидел насилие и войну, и в нем что-то сломалось. Я лишь надеюсь, что великий лекарь Тарик сумеет его исцелить.

– Быть может, ты увидишь королевство Алькиба и тоже изменишься, – произносит тетушка.

– Нет. – Я разрубаю воздух ладонями. – Мне достает крепкого сложения, что бы там ни думал Байек.

– Я никогда не сомневалась в твоем прекрасном сложении. – Тетушка разглядывает светлячков, кружащих меж ветвями древа, оазисную птичку, что чистит роскошные перья. – Мы стремимся менять мир, Имани. Но время от времени миру удается менять нас.

– Если мы ему позволяем. Волшебная практика уделяет особое внимание тому, чтобы взрастить сильную волю и диктовать ее миру через наши подобия. Ты меня этому и учила.

Тетушка закрывает глаза. По саду проносится ветерок, гнущий траву и ветви в такт своей шелестящей песне.

– Очень хорошо. Но железная воля бессильна…

– Если ей не придать облик меча. Я знаю.

– Или щита, если того потребуют обстоятельства. Никогда не забывай, племянница моя, что любая жизнь священна. И мы должны, если можем, пожертвовать собственной, ее защищая. Пойдем, у меня есть для тебя кое-что. – Тетушка улыбается, хотя у меня на лице наверняка написано полнейшее непонимание.

Я следую за ней обратно в святилище и вверх по одинокой винтовой лестнице. На площадке тетушка отпирает богато украшенную деревянную дверь, ведущую в темную комнату. Однако мраку остается царить недолго. Когда тетушка грациозно скользит вперед, подвешенные витражные шары наполняют комнату сиянием. Оно заливает круглое пространство, от пола до потолка уставленное темными книжными полками. Но у тетушки так много книг, что ценные, явно древние фолианты громоздятся даже на кедровом письменном столе среди перьев, чернильниц и стопок пергамента. Из высокого узкого окна позади стола открывается лучший вид во всем Сахире – на Сад мисры. Даже лунный свет, льющийся в окно, мерцает, словно состоит из осколков бриллиантов, а ветер, что колышет белые занавески, доносит тонкий аромат жасмина, роз и волшебства.

Замираю в грязных ботинках у края тонкого пурпурного ковра.

– Твой кабинет прекрасен, тетушка.

– И захламлен. – Она бросает на меня сухой взгляд, направляясь к комоду.

Рассматривая стол, я узнаю один из открытых томов.

– Мама недавно это читала.

– Ах да. Захра изучает нашу родословную. Считает, что у нас обнаружатся еще предки, сыгравшие важную роль в истории. – Тетушка прочищает горло. – Полагаю, ты захочешь сообщить матери и отцу, что Афир, возможно, жив и находится в Алькибе.

– Так будет правильнее всего. – Колеблюсь, ведь эта мысль только что пришла мне в голову. – Они не знали, что он лазутчик.

– Верно. Личность лазутчика была известна лишь Совету. С сожалением должна признать, что скрывала от собственной сестры эту новую, столь опасную должность Афира.

Успеваю заметить, как печально тетушка хмурится, прежде чем она отворачивается к комоду. Я придвигаюсь ближе:

– Не кори себя так. У тебя не было выбора.

– У нас всегда есть выбор, Имани, – коротко отвечает тетушка. – Поведай им то, что должна, они и так долго страдали в неведении. Завтра я предстану пред гневом сестры. – Она закрывает ящик, сжимая что-то в руке. – Не знаю, что ты встретишь в пути, но светоч во тьме – вот все, что нужно, чтобы найти дорогу.

Тетушка вкладывает мне в ладонь хрустальный фиал, больше похожий на едва сорванную с неба звезду.

Я восхищенно рассматриваю свивающийся внутри фиала белый шар:

– Что это?

– Неугасимый свет, связанный нитью моей души. Если заблудишься, высвободи его. Он укажет верный путь.

В изумлении распахиваю глаза шире.

– Если ты его создала, неужели ты овладела анимансией?

Это редчайшая из волшебных практик – умение объединить свою душу с подобием для любых целей, и сама известная – наложить длительное, сложное заклятие, как в случае с Поглощающими песками.

– Овладела – это сильно сказано, – отзывается тетушка. – Только на этот свет ушли годы трудов, изучения, медитаций. И, думаю, капелька удачи.

– Но чем это грозит тебе, твоей душе?

Тетушка кладет ладонь мне на плечо:

– Мужайся, Имани. Душа не статична и не конечна, мы на протяжении всей жизни питаем ее своими решениями. От причиненной несправедливости душа усыхает, от проявлений щедрости – растет. Бескорыстные поступки ее закаляют.

Протягиваю фиал обратно:

– И все же я не могу его принять, тетушка. Он слишком драгоценен.

– Мне он без надобности. – Она смыкает мои пальцы поверх фиала. – В конце концов, свет, которым не делятся…

– Обязательно погаснет, – шепчу я. – Афир и тебе это говорил?

Тетушка улыбается, но ее взгляд устремлен куда-то вдаль. Не говоря больше ни слова, она покидает кабинет и спускается по лестнице. Я прячу фиал в карман и спешу следом, обратно через святилище и сады, к конюшням.

– Увидимся у казарм на рассвете, – произносит тетушка, когда я взбираюсь в седло Бадр. – Доброй ночи тебе, Имани.

И я выезжаю в сторону ворот, чувствуя, как все нутро скручивается тайными узлами. Тетушка ждет в трепещущих тенях под кипарисом, провожая меня взглядом.

8

Ночная прохлада загнала большинство людей в дома. Я скачу на лошади по мягко освещенным мощеным улицам, и компанию мне составляет лишь спутанный клубок мыслей. То, что теперь душа Кайна привязана к моему кинжалу, открыло мне его чувства – неизбежное следствие запретного ритуала, – и я должна была держаться от этого демона подальше, но вместо этого нырнула в ощущения с головой, несомненно разделяя с ним и свои собственные. Я притянула нас ближе.

Таинственные слова тетушки лишь подпитывают беспокойство. Ее загадки кружат в голове, умоляя их разгадать, а хрустальный фиал кажется тяжелой ношей. Тетушка рассталась бы с ним, только если посчитала бы, что он мне точно понадобится… что я могу заплутать. И мне странным образом кажется, будто я уже заблудилась.

Я добираюсь домой путем подлиннее в надежде, что тишина улиц поможет унять взвинченный разум. Калия словно явилась прямиком из грез. Внешне здесь не жалеют роскоши: золото, серебро, радуга драгоценных камней усыпают алебастровые статуи, богато украшенные арки, колонны. Камни мостовой идеально ровно обтесаны и уложены один к одному, здания, возведенные из твердого песчаника и мрамора, не тронуты временем. В переулках благоухает ладанными деревьями, в фонтанах течет чистейшая, доступная всем вода. Эти блага воплощены лишь потому, что Великий дух одарил нас мисрой. Блага, которые я до этого дня по-настоящему не ценила.

Я никогда прежде не растворялась в покое своего дома. И теперь, накануне отъезда из этого оазиса, я стараюсь наверстать упущенное. Проезжаю мимо школы, которую посещала в детстве, мимо книжной лавки, куда я водила Амиру, лечебницу, где Афиру вправляли вывихнутое после падения с Раада плечо; мимо прекрасного сада, где мы праздновали двенадцатый день рождения Амиры.

Поднимаюсь на холм, откуда открывается вид на усеянное огнями кладбище. Впервые за год оказываюсь к нему настолько близко. Я даже не пошла на похороны Афира, не сумела заставить себя взглянуть на стену, где высечено его имя, и признать, что его действительно больше нет. Я осталась дома, притворившись больной, но была рядом позже, когда баба закрыл дверь в его спальню. Прижавшись к стене коридора, с бьющимся у самого горла сердцем, я наблюдала, как медленно исчезают теплые ленты солнечного света, который окрашивал спальню брата разморенным, топленым желтым. Чувствовала, как весь коридор – и я вместе с ним – погружается в холодную тень. Я почти ждала, что Афир появится, остановит дверь ладонью, с ухмылкой пояснит, что все это лишь недоразумение. Что он был здесь все это время, просто разыграл очередную шутку. Но дверь захлопнулась, неотвратимо, словно это был склеп, и я осталась в темноте. Ее стук до сих пор звучит у меня в ушах, даже сейчас, бессонными ночами, или когда я на вылазке и Сахир окутан тишиной. Он меня преследует. И я все не могу заставить себя спуститься к погребальной стене, хотя, возможно, это уже не имеет значения. Если мне удастся вернуть Афира домой, мы пойдем туда вместе и сотрем его имя. И тогда все вновь станет как прежде. Дверь в его комнату распахнется, и теплый солнечный свет омоет коридор, дом и нас.

Ворота в наш большой каменный особняк не заперты. Я оставляю Бадр в конюшне и подхожу к двери, но далеко не сразу набираюсь смелости войти. Дома все как я и ожидала: в медной урне горят благовония, на столике мерцает фонарь, а родители пылко спорят. Когда я снимаю плащ и ботинки, громкие звуки во дворе стихают, и в дверях появляется мама.

– Ну наконец-то ты дома.

Из-за темных волос и глаз маму и тетушку часто принимают за близняшек. Зато по характеру они полные противоположности: там, где тетушка витает в мыслях, мама твердо стоит ногами на земле. Тетушка испытывает самые загадочные глубины мисры, а мама исследует и описывает, как волшебство изменило повседневную жизнь Сахира. И пусть я обычно нахожу их внешнее сходство отрадным, если не сказать забавным, сейчас оно выбивает меня из колеи. Мне вспоминается тетушкин фиал и загадочные слова, а мама ведет себя еще более странно, чем тетушка: она выходит на свет фонаря, и я понимаю, что она плакала.

– Мама, ты в порядке?

Она заключает меня в крепкие объятия. Все мое нутро сжимается еще больнее.

– Что случилось? – спрашиваю я. – Пожалуйста, скажи мне.

– Я запрещаю, – хрипло произносит мама. – Никаких больше вылазок. Ты сделала уже достаточно, Имани.

Я знаю, что она имеет в виду Щиты, но не понимаю, что ее сейчас подстегнуло. Изначально и мама, и папа поддерживали мое решение, но после исчезновения Афира мама стала этому противиться. Я однажды подслушала, как она говорите тетушке, что потеря ребенка заставила ее переменить мнение и потерю еще одного она не переживет. Баба, с другой стороны, всегда меня поощряет. Мои подвиги как Грозы джиннов стали неотъемлемой частью его субботних утренних бесед у брадобрея и в кофейне, он рассказывает всем и вся обо мне, и благодаря славе нашего рода люди с великой радостью внемлют. Здесь мои родители совсем разные. Баба открыто признает «смерть» сына ошеломляющей трагедией, какой та и была. Мама же молчит на эту тему и плачет, лишь когда уверена, что все спят или что никто не видит. Баба вообще не плачет, но иногда я замечаю, как он глядит вдаль и, как мне кажется, вспоминает своего золотого мальчика, все то время, которое они проводили вместе, молились, охотились, трудились в саду, взращивали лошадей, курили шишу и обсуждали политику. Гадает, куда же подевался его сын и когда же все пошло наперекосяк. Он вот-вот узнает.

Шмыгая носом, мама тащит меня через дверь во внутренний двор. Наш дом возведен в сахирской традиции, в нем мало окон, выходящих на улицу. Вместо этого он будто бы сворачивается вокруг двора, своего сердца. Здесь, в беседке, мы принимаем гостей, здесь, из колодца у выложенного плиткой фонтана, мы набираем свежую воду, здесь мы завтракаем за большим столом среди каменных арок и цитрусовых деревьев, которые посадили, еще когда мать теты была маленькой.

За столом сидят двое. Тета, мамина мать, миниатюрная женщина, что смотрит на меня такими же теплыми, карими глазами, как у Афира. И баба – грудь колесом, смуглая кожа, совсем потемневшая от сахирского солнца, под которым он гоняет лошадей, и страшный шрам под глазом, который он получил от птицы сокольничего еще мальчиком, – само воплощение силы. Симсим, наш пес, дремлет калачиком у ног бабы, но приподнимает ухо, когда тот встает меня поприветствовать.

Приближаюсь, и сердце колотится в груди сильнее. Белки глаз отца пронизаны красным – он тоже плакал.

– Что происходит, баба? – спрашиваю я, хотя чутье уже заставляет меня оглядеть двор в поисках тени Амиры.

Замечаю ее у окна на втором этаже, сестра смотрит на меня сверху вниз, но на ее лице нет ни ухмылки, ни хмуро сведенных бровей. «Почему?» – хочу крикнуть ей я. Она с готовностью нарушила мой приказ сохранить все в тайне. Страшусь узнать, какие подробности она раскрыла нашим родителям… упомянула ли Кайна.

– Я должен услышать все из твоих уст. – Баба поднимает густые брови домиком, светло-карие глаза ищут ответ в моих. – Королевство за Песками… и Афир… это правда?

Двор неподвижен, словно картина. Мама стоит у фонтана, в морщинистых пальцах теты замерли четки. Я смотрю на бабу, и все во мне резко сжимается. Я бросаюсь вперед, падаю в его распростертые объятия.

– Да, баба, все правда.

Мама прячет лицо в ладонях, подернутые дымкой глаза теты устремляются к звездам, и она возносит им безмолвную благодарную молитву. К моему удивлению, баба громко и победоносно смеется, прижимая меня к своей широкой груди.

– Мой могучий мальчик жив! И моя храбрая дочь нам его вернет!

Он целует меня в лоб, но радостному мгновению суждено тут же оборваться.

– Ничего подобного Имани не сделает. – Мама берет со стола кувшин с водой и мятой, наполняет стакан и сует его мне в руки. – Эти проклятые земли не отнимут у меня еще одного ребенка.

Я стою между родителями, крошечными глотками потягиваю воду, хотя в горле совсем пересохло. Просто вбила себе в голову глупость, мол, если буду слишком занята стаканом, они не смогут втянуть меня в свой спор.

– Захра, прошу тебя, – говорит баба, шагая за ней, когда она принимается накрывать на стол. – Кто же еще, как не Имани?

– Кто угодно. Имани – дитя…

– Она Щит.

Мама грохает о стол тарелкой, сотрясая его и чуть не опрокидывая кувшин.

– Да, и мне уже само по себе невыносимо, что она рискует жизнью и сражается на бесконечной войне, пока остальные бездельничают, вместо того чтобы выяснить, почему чудовища все прибывают, почему воды иссякают! Она не вступит в очередную бессмысленную войну. Я позабочусь, чтобы моя безответственная сестра и этот болван, зовущий себя великим заимом, отправили лучших Клинков спасать нашего сына из передряги, в которую они же его и втянули.

– Полно тебе, – умоляет баба, сжимая пальцы щепотью. – То, что пошлют незнакомца, а не сестру Атира, позор. Что скажут люди?

– Ничего люди не скажут. Все должны сохранить в тайне, это самое малое, что Совет может для нас сделать. Как Азиза посмела украсть моего мальчика, подвергнуть его такой опасности без моего согласия?!

– Уймись, моя девочка, уймись, – успокаивает ее тета.

Все тщетно. Я еще никогда не видела маму в подобной ярости. Удивительно, как у нее до сих пор не повалил из ушей дым.

– Нет, не уймусь. Азиза должна объясниться. И упаси их в этом Совете Великий дух, если хоть одному хватит наглости усомниться, почему Афир повел себя как любой другой молодой, сбитый с толку человек.

Я бросаю мрачный взгляд на Амиру, которая все маячит у окна второго этажа. Если б только она подождала, пока я вернусь домой и все объясню, этой ссоры можно было избежать, и родители не говорили бы так, будто Афир совершенно точно жив. Я снова поворачиваюсь к ним.

– Нет нужды спорить. Совет уже решил. Утром я выступаю с отрядом.

– Нет! – Мама хватает меня за руки. – Не пойми неправильно, девочка моя, прошу тебя. Я благодарна милостивым духам, что мой прекрасный Афир жив, но это не твоя обязанность, как и не обязанность Афира выведывать, что там у чужаков, чтобы удовлетворить любопытство Совета – и моей сестры. Если у них с этим проблемы, я дойду до самого святилища на рассвете и прикажу этому самодовольному болвану Байеку назначить кого-то другого.

– Мама, проблема не в этом. – Я покачиваюсь с носка на пятку. – Я сама хочу туда отправиться.

– А я хочу, чтобы ты осталась здесь. Там опасно, Имани. Те земли не просто так зовутся проклятыми. Прошу тебя! Посмотри, что случилось с твоим братом.

И ни с того ни с сего мне кажется, будто я вся ужасно спуталась изнутри, словно позабытая, заброшенная в нижний ящик пряжа. Если я завтра уйду, это сокрушит маму, но именно я должна вернуть Афира домой. Я слишком много раз от него отворачивалась и должна загладить вину.

– Прости меня, – слабым голосом произношу я. – Но я должна быть первой, кого увидит Афир. Это станет для него великой отрадой, и для меня тоже. Пожалуйста, мама, отпусти.

По ее щекам стекают слезы, которые я хочу и не могу стереть.

– Тогда знай, – шепчет мама, – если что-нибудь случится с тобой или с ним, я никогда не оправлюсь. Никогда.

Она торопливо пересекает двор и скрывается в кухне, забирая с собой мое разбитое сердце. Я делаю шаг следом, но меня останавливает баба.

– Дай мне с ней поговорить, Имани. Ты поступаешь благородно по отношению к семье и роду. Иди-ка позови сестру к ужину, а? – Он бросает взгляд на второй этаж. – С ней я потолкую позже.

– Да, баба.

Пока я волочусь вверх по лестнице, отец входит в кухню и закрывает за собой дверь. Та не помогает заглушить мамины хриплые крики, и я упорно слышу, как тета вновь бормочет молитвы над четками. Остаток ступенек я пробегаю. Пусть среди Щитов бывает опасно и одиноко, но там я, по крайней мере, не чувствую себя куском каната, который перетягивают двое, кого я люблю больше всех на свете.

Второй этаж пуст, комната Амиры закрыта, как и комната Афира в конце коридора. Не снисхожу до того, чтобы постучать. Просто распахиваю дверь так, что она ударяется о стену. Комната сестры, пожалуй, самая роскошная во всем доме. Вполне уместно, сердито думаю я, если вспомнить, как эгоистично себя ведет Амира. Кровать с балдахином, инкрустированная кристаллами, стоит у похожим образом украшенного стола, заставленного – вот-вот надломится – дорогими книгами, которые сестра за год ни разу не открыла. Рядом стоит кремовый платяной шкаф, трещащий по швам, битком набитый прекрасными вещами – их Амира тоже не надевала уже год, затем книжная полка, столь же нагруженная. К стене прислонено зеркало, запачканное краской для лица, жемчужная оправа покрыта пылью.

Сестра сидит на подоконнике, подтянув ноги к груди, за кружевной занавеской, что развевается, колышется на ночном ветру. По сравнению со светлой комнатой Амира в черном платье выглядит до боли безрадостной.

Я захлопываю за собой дверь.

– Могла бы и подождать.

Сестра пожимает плечами, глядя не на меня, а на фиговые деревья внизу.

– Да чтоб тебя, Амира, ты ослушалась приказа, лишь бы мне досадить. – Я подтягиваю к окну стул, плюхаюсь на него. – Когда ты уже завяжешь с этой своей строптивостью? Ты на себя не похожа…

– Не похожа? – Сестра смеется, прислонившись головой к оконному стеклу. – Как будто ты знаешь, на что я похожа.

Я могла бы ругаться и спорить до самого рассвета, но кому от этого легче? Путешествие в Алькибу займет долгие недели, если не месяцы… месяцы, на протяжении которых Амира будет доставлять родителям неприятности. Нет, нужно попробовать иную тактику.

– Я знаю, что ты моя сестра. Ты любишь легенды, одежду, красить лицо, ходить в школу…

– Ничего из этого я не люблю! – огрызается Амира.

Я вздыхаю, съезжаю на стуле пониже.

– Тогда что же?

– А есть разница? Не нужно притворяться, что тебе есть до меня дело, все равно ты уйдешь. – Отвернувшись, она упирается коленями в окно.

– С чего ты это взяла?! – восклицаю я. – Я всегда о тебе заботилась. И меня волнует, что ты расстраиваешь наших родителей и ломаешь собственную жизнь.

– О, ломаю. Конечно. Будто кое-кто из нашей семьи не может с легкостью потянуть за ниточки, чтобы все исправить. Что бы я ни творила, последствий не будет.

Я приоткрываю губы. Несомненно, сестра говорит эти возмутительные слова лишь для того, чтобы я вспыхнула в ответ. Несомненно, она не считает так на самом деле.

– Послушай, Амира. Я понимаю, что после смерти Афира ты устраиваешь сцены, но есть шанс, что он жив, и если это правда, я верну его домой. – Я придвигаюсь со стулом ближе. – Тебе больше не нужно бороться против всего мира. Скоро все вернется на круги своя, и тогда ты пожалеешь, что не сможешь жить по-прежнему.

Амира снова смеется, едва слышно и горько:

– Ты беспокоишь меня, Имани. Как такой выдающийся человек может быть столь наивен? Жизнь не кусок стали, который ты подчиняешь своей воле. Все меняется. Люди меняются. Прими это, или в один прекрасный день, обещаю, тебя что-то ужасно расстроит, и ты не будешь знать, как с этим справиться.

Я опускаю смущенный взгляд к ковру. Мое тело неподвижно, а внутри все переворачивается. Я словно стала вместилищем для реки, которая бурлит, пытаясь сбросить меня со стула.

– Может, я думаю или действую не так, как ты, но это не значит, что во мне нет ничего ценного. – Амира вновь поворачивается ко мне и свешивает босые ноги с подоконника. – Я отправлюсь с тобой.

Духи свидетели, я добилась бы большего от кирпичной стены. Сдвигаю стул и поднимаюсь.

– Ты вообще слушаешь, что я говорю, или только ждешь паузы, чтобы открыть рот?

– Себя описала?

Стискиваю кулаки:

– Мы это уже проходили, Амира. Нет – и точка. Слишком опасно.

– Тогда сбегу следом за отрядом, – настаивает сестра. – Афир и мой брат, я имею право с ним увидеться.

Меня охватывает ярость, заставляет шагнуть к подоконнику, на котором примостилась Амира.

– Нет, твой долг – повиноваться старшим. Чти свой долг, и тогда заслужишь права.

Сестра начинает часто, лихорадочно дышать, она тянет ко мне ладони:

– Имани, пожалуйста. Вдруг я там тебе пригожусь!

Я отталкиваю ее руки:

– Не пригодишься! Твое присутствие там лишь подвергнет меня опасности, и твой побег лишь ранит маму.

Амира смахивает слезу и снова пожимает плечами.

– Хуже, чем из-за твоего отъезда, уже не будет. Мама и баба заботятся только о тебе да об Афире. Вы-то идеальны, в отличие от меня. – Ее голос срывается, сама она поникает, вот-вот соскользнет с подоконника.

У меня сжимается сердце, и я спешу заключить сестру в объятия.

– Эй, эй, мама и баба тебя любят, и я тоже. Иначе нам было бы все равно, ходишь ты в школу или торгуешь луком на обочине. Прошу, Амира, дай слово, что не последуешь за мной и сделаешь все возможное, чтобы помочь семье здесь. Ради меня.

– Я не последую за тобой, – бормочет сестра после долгой паузы. – Я останусь здесь и буду ходить в школу.

Она сдалась – какое это безмерное облегчение, но я стараюсь не подать виду, что слишком уж довольна.

– Спасибо. Пойдем, ужин уже готов.

В кои-то веки Амира не спорит. Мы присоединяемся к семье за столом внизу, но, несмотря на хорошие новости и попытки бабы завязать беседу, настроение у всех подавленное. Мама не поднимает покрасневших глаз, не глядит на меня, даже когда накладывает мне в миску бамию[3]. Я не чувствую вкуса обычно восхитительного блюда и почти не замечаю, как проходит время.

Позже я поднимаюсь к себе в комнату, ложусь в холодную постель. И пусть я закрываю глаза, сон упрямо не идет. Лишь мысли, они непрерывно, неумолимо вертятся вокруг того, что хотят исследовать. Афир где-то там. Странный мальчик в странном, чужом мире, лев без своей стаи. Интересно, что он видел, какие образы его преследуют по ночам, спит ли он вообще, или у него нет выбора, кроме как бдеть в ночные часы, как это делаю я. Но больше всего мне интересно, успею ли я добраться до него вовремя, или спасать нас уже поздно.

– Афир, – шепчу я в темноту. – Держись.

9

Ночью меня терзает странный, беспокойный сон. Я понимаю, что иду босиком по тенистому, пышному, обнесенному стеной саду посреди великолепного города из белого камня. Солнечный свет пробивается сквозь листву могучего дерева, ложится теплыми пятнышками мне на лицо. Здесь меня окутывают счастье и умиротворение, я слушаю пение птиц, наслаждаюсь дуновением ласкового ветерка, который приносит с собой аромат ладана. Но в мгновение ока сад охватывает жарким, бушующим огнем, и день становится пронизывающе холодной ночью, а вместо счастья внутри теперь гноится смертельная обида. После пробуждения у меня почти нет времени обдумывать значение сна. Я должна попрощаться с семьей до рассвета, и пусть я опасаюсь, что мама будет холодна, она обнимает меня как никогда крепко.

– Я не могу убедить тебя остаться, – со слезами шепчет мама мне на ухо, – и я буду бояться за тебя каждую минуту. Пожалуйста, Имани, береги себя. Ты глубоко меня ранила, но ты моя дочь. Я всегда буду тебя любить.

Вскоре после этого я ухожу, ведь если задержусь, то вина и тоска по дому уничтожат ту малую толику мужества, что еще во мне осталась. Я подъезжаю верхом к святилищу, с переполненным сердцем и тяжелой головой, гадая, не в последний ли я раз видела семью.

У ворот меня встречает тетушка Азиза. Форменная бежевая туника с поясом ей к лицу, но само оно осунувшееся, мрачное.

– Удалось поспать? – спрашивает тетушка, когда мы идем по мощеной дорожке через высокую траву.

– Немного. Тебе с этим тоже, как понимаю, не свезло, тетушка.

– В наших обстоятельствах довольно трудно дать разуму отдых. – Она бросает на меня взгляд. – Как сестра восприняла новость?

Содрогаюсь, вспоминая мамин гнев.

– Не очень хорошо, – признаю я.

Невероятно, но выражение лица тетушки почти не меняется. Она кивает.

– Назначенный отряд собрался у казарм.

Я хмурюсь, замечая парящего в небе черного сокола:

– Уже? Но инструктаж назначен на рассвете.

– Они хотели успеть еще немного потренироваться.

– Они?.. – спрашиваю я, провожая сокола взглядом.

Слишком крупный и видный для посыльной птицы, больше похожий на такую, какую использовал бы зверовидец.

– Лазутчики, как Афир, – отвечает тетушка, и я удивлением возвращаю все свое внимание ей. – Понимаешь, после того как он исчез, я предложила выбрать нового лазутчика, но Совету пришлось признать, что в исчезновении Афира сыграли немалую роль тяжесть вылазок вкупе с оторванностью его от других. На этот раз мы решили обучить не одного лазутчика, а сразу трех. Они будут тебя сопровождать. – Тетушка прочищает горло. – Вообще-то, ты должна их знать… возглавляет отряд старший сын Байека, Таха.

Я запинаюсь о собственные ноги и лечу в ближайший куст. Но тетушка успевает схватить меня сзади за тунику и дернуть обратно.

– Не ушиблась?

Я неуклюже поправляю тунику.

– Нет, нет, я в порядке. Ты сказала… Таха?

К моему вящему огорчению, тетушка кивает.

«Таха», – повторяю я про себя. Оно обрушивается лавиной, это отвратительное осознание: я вынуждена отправиться в проклятые земли бок о бок с тем, кто откровенно меня не любит, и полагаться на него, чтобы выжить. Какая ирония. Да я б скорее положилась на скорлупку от фисташки. И с тем, какого невысокого мнения обо мне Байек, я уверена: Таха будет одержимо высматривать, не оступлюсь ли я где-нибудь. Например, начну совещаться с джинном, которого абсолютно точно не должна была привязывать к своему клинку. Я неосознанно провожу пальцами по эфесу. В ответ по руке пробегает дрожь, и я на мучительно долгое мгновение ныряю в море незнакомых, противоречивых чувств. Гнев, удовольствие, нетерпение – стремление ждать своего часа до тех пор, пока горит солнце…

– Байек предложил Таху, и мы сочли его подходящим кандидатом, – произносит тетушка, прерывая мои мысли.

– Вы сочли Таху подходящим? – Я прищуриваюсь. – Будь честна, тетушка. Великий заим пригрозил скандалом, если Совет не изберет его сына.

Тетушка хмуро сводит брови:

– Вовсе нет. Твой скептицизм, как могу лишь догадываться, проистекает из того, что ты не видела Таху в действии.

Меня это неожиданно злит. Моя собственная тетушка, Ведающая мисрой, в восторге от Тахи, как и все в нашем городе, будто он единственный опытный Щит в природе. Я беспокойно ерошу волосы на затылке.

– Ну да, по правде говоря, пересекались мы лишь на занятиях по теории. Тьфу, ну почему именно он, тетушка? Почему не я? Я более чем гожусь.

– И он тоже. – Тетушка открывает передо мной ворота. – Остальные лазутчики из его обычного отряда.

Я физически не могу уронить челюсть еще ниже. Тетушка, ничего не замечая, проходит дальше.

– Да, когда Таха был назначен, он предложил своих кандидатов, поскольку отряд лазутчиков должен слаженно работать в очень напряженных условиях. Мы также сочли это решение разумным.

Я возмущенно топаю следом за тетушкой:

– Как замечательно, что все прошло идеально.

– Ну, как гласит пословица, дерево, что склоняется пред ураганом, простоит дольше, – загадочно отзывается тетушка.

Поинтересоваться, что она имеет в виду, я не успеваю. Младшие часовые в кожаных доспехах распахивают двойные двери казарм из песчаника, позволяя нам пройти через крытый зал в четырехугольный двор. Там уже вовсю упражняются Щиты. Я, огибая их, иду за тетушкой. Едва заметив ту, что ведает мисрой, все кланяются и почтительно расступаются.

– Вон твой отряд. – Она кивком указывает, замедлив шаг.

Я следую за ее взглядом к стрельбищу. В самой дальней его точке стоит одинокая фигура, высокая, мощная, и выпускает стрелы. Как только очередная безупречно вонзается в сердце мишени, новая уже лежит на тетиве. Со столба неподалеку внимательно наблюдает тот самый холеный черный сокол, которого я видела чуть ранее. Разрозненные звенья вдруг соединяются, и я понимаю, что черноволосый молодой человек с изогнутым луком в руках – Таха, а сокол – его мыслезверь. Впечатляющее зрелище оставляет у меня во рту кислый привкус, и потому я перевожу взгляд на юношу и девушку, которые с громким звоном мечей сцепились в ожесточенной схватке чуть поодаль.

– Это кузен Тахи, Реза. – Моя тетушка кивает на жилистого парня лет двадцати пяти с наполовину остриженными волосами и тонкой косой на затылке. – Он прошел испытания за несколько лет до Тахи. Обладает весьма впечатляющим подобием земли. А девушка – Фейруз, хотя она предпочитает, чтобы ее называли Фей. Ее подобие – огонь.

– Да, знаю ее. К сожалению… – добавляю себе под нос я, изучая миловидную девчонку чуть младше Резы.

Бронзовокожая, белокурая, воинственная Фей сопровождает каждый удар заносчивым «Ха!», но ни разу не оступается, не ломает стойку. Фей излучает уверенность во всем и всегда, и даже когда прошлым утром оскорбляла меня в чайной комнате.

Заметив появление моей тетушки, Таха вешает лук на плечо и свистит. Реза с Фей убирают мечи в ножны и встают рядом со своим командиром.

– Таха, Реза, Фей, уверена, вы уже видели Имани, – произносит тетушка, когда мы подходим.

Я владею клинком куда лучше, чем эти трое, но все равно чувствую себя маленькой и беззащитной, словно заяц среди гончих. Заставляю себя помахать рукой.

– Рада познакомиться поближе.

– Взаимно, – отвечает Реза.

Фей лишь кивает, окинув меня взглядом с головы до ног. Судя по поджатым губам, проверку я не прошла.

– Пройдемте?

Тетушка ведет нас в Зал Абишему, названный в честь Щита-основателя. Вместо того чтобы присоединиться к друзьям, Таха пропускает их вперед, а сам идет рядом со мной.

– Наконец-то увижу так называемую Грозу джиннов в действии, – произносит он.

Я изучаю его краем глаза. Таха смотрит прямо, его лицо непроницаемо, словно гладкий камень, и голос также ничего не выдает. Меня отвлекают блестящие пряди волос, что падают Тахе на лоб и развеваются на утреннем ветерке. И злит, как много Щитов открыто, взахлеб твердят о красоте Тахи, словно этого высокомерного мальчишку нам ниспослали сами духи. Мне вот он, с его выбритыми висками и длинной макушкой, напоминает надутого петуха.

Мы проходим по коридору с пустыми комнатами, где Щиты обычно изучают волшебство, чудовищ и битвы в теории.

– Надеюсь, отец уже посвятил тебя в ситуацию, – говорю я.

Мне слишком легко представить, как Байек бушевал вчера за ужином.

– Да, – отвечает Таха. – Все, видимо, как я и подозревал: принадлежность к выдающемуся роду не залог выдающегося будущего. Так что думаешь, твой брат безумен или нечист на руку? Может, и то и другое?

А я ошибалась. Таха не юноша, он гуль, натянувший человеческую шкуру.

– Советую попытаться скрыть, сколько удовольствия тебе эта ситуация доставляет.

– Удовольствия? – Таха сводит брови, будто озадачен, однако его зеленые, словно тростник, глаза остаются все такими же тусклыми. – Почему же я должен испытывать удовольствие от того, что моя семья и народ под угрозой?

– Никому ничего не угрожает, – огрызаюсь я в защиту брата.

Остальные входят в комнату, и мы остается в коридоре одни. Таха качает головой.

– Не впутайся в это дело твой брат, ты считала бы иначе.

– А ты не стал бы лазутчиком, не будь твой отец великим заимом, – парирую я.

Таха невыносимо легко пропускает оскорбление мимо ушей. Я ведь не та, кого он должен считать соперником, я лишь крошечная мошка, которую можно попросту проглядеть.

– Будь твоя тетушка великим заимом и я бы предположил, что она нечиста, ты бы изгнала меня из Щитов, – произносит он.

И тут я странным образом чувствую, будто из-под ног уходит земля, будто Таха пнул меня под колени. Я скрываю огорчение за насмешкой.

– Так вот как ты собрался процарапать себе путь к вершине? Изгнав меня?

– Нет, конечно.

Таха смеется, впервые на моей памяти, самоуверенно и пугающе красиво. Он кладет ладонь над моей головой на стену и наклоняется, вынуждая меня в нее вжаться.

– В отличие от тебя, – произносит он тихо, – я не тонкокожий.

Таха отталкивается от стены и входит в комнату. Я задерживаюсь в коридоре, чтобы взять себя в руки, а нутро все продолжает перекручиваться. Порывисто тянусь к кинжалу. Срабатывает как задумано: я тут же размениваю свою шаткость на холодную уверенность. Она принадлежит Кайну. Он берет верх, успокаивает частое биение моего сердца. Я ступаю в чайную, чувствую, как Таха оглядывается, но мне удается сохранить отчужденное выражение лица. Знаю, это неправильно использовать привязанного джинна подобным образом, но, если я хочу выжить в этой вылазке, мне нельзя показаться перед Тахой или другими слабой. А если я и дальше намереваюсь упрямо нарушать священный закон, то почему бы не извлечь отсюда пользу?

Посреди комнаты пылает очаг, над ним уже кипит вода в изысканном серебряном котелке. Байек ждет, пока мы с Тахой преклоним колени в кругу друг напротив друга, затем начинает церемонию. Таха непреклонно наблюдает, как его отец растирает мисру, а я слежу за Тахой. Исключительно в надежде, что доведу его этим до бешенства, и спустя несколько минут, думаю, у меня получается. Он так и хочет зыркнуть в мою сторону, его ясные глаза норовят чуть дернуться, но традиция предписывает не отрывать взгляда от того, кто проводит церемонию, а если учесть, кто Таху воспитал, он предсказуемо неспособен нарушить правила. Все это, конечно, мелочно, но ничего страшного. Мелочность – большее, чего Таха заслуживает.

Байек проходит по кругу с подносом чая. Мисра на вкус горчит сильнее, чем когда-либо, волшебство разливается по телу свинцовой тяжестью. После церемонии Акиль, Ясмин, Надья и Тарик занимают стулья в конце комнаты. Я встаю в строй с лазутчиками перед Байеком и моей тетушкой.

– Времени мало, и дело не терпит отлагательств, – произносит великий заим. – Мы получили доказательства, что Афир, старший брат Имани, возможно, жив и находится в королевстве Алькиба. Похоже, он сражается против империи Харроуленд бок о бок с повстанческим движением и поделился с ними мисрой.

Тишина, которая разливается после его слов, убийственна. Реза и Фей и раньше не относились ко мне дружелюбно, а сейчас я и вовсе читаю в их глазах полнейшее неодобрение. Если у меня и был хоть какой шанс втереться к ним в доверие, теперь он упущен, и я уверена: если они однажды узнают, что я привязала к своему клинку джинна, они не проявят ко мне милосердия. Это вынужденное зло – тайна, которую я должна ревностно оберегать, иначе мне конец.

Байек проходится перед нами, сцепив руки за спиной. Прославленный воин, внушительный телом и мрачный лицом, которое не знает улыбки. Пусть он и назван великим заимом, но именно в роли великого командующего блистает ярче всего. И в ней он, я не сомневаюсь, чувствует себя наиболее комфортно.

– Вы должны понять следующее: Афир – очень опытный лазутчик, он знает множество троп через Пески, он симпатизирует чужакам и всячески участвует в их делах. Он раскрыл им наше волшебство, добровольно или же пав жертвой хитросплетенного обмана. В своем сочувствии он в любой момент может зайти дальше: провести кого-то через Пески к Сахиру. Этого еще не произошло, но не значит, что не произойдет никогда. Угроза весьма реальна, весьма серьезна, и, не зная намерений или душевного состояния Афира, мы должны предполагать худшее и действовать быстро, чтобы перехватить его и вернуть. Вопросы?

У меня есть один, который я не смею произнести иначе как мысленно: неужели мой брат и правда способен причинить нам вред?

Таха поднимает руку:

– Отец, где находится Афир?

Я перевожу на него взгляд. Вчера Таха слышал о моем дерзновенном ответе от отца. Не сомневаюсь в этом, потому что даже сам Байек будто сбит с толку вопросом сына. На виске великого заима пульсирует жилка, он протягивает ладонь.

– Имани, не хочешь объяснить?

Таха выжидающе поворачивается ко мне, Фей и Реза следуют его примеру. Это уловка, которую Таха придумал, чтобы опозорить меня перед Советом и лазутчиками. Но даже если бы мой язык не заплетался до невозможности, я все равно не могла бы раскрыть им, где Афир. Я лишь знаю, что он в Таил-са с мятежницей по имени Фарида. Остальные ответы хранит Кайн, а он отказывается мне их давать.

– Время не терпит, – напоминает мне Таха.

От одного вида его обнаженной шеи мои ладони покалывает несказанным желанием.

– Нет, – цежу я сквозь стиснутые зубы.

Таха склоняет голову набок:

– Что?

Я хочу выбить этот вопрос из его слишком ярких, слишком пустых глаз. Он знает что, но ловко разыгрывает сцену для других. Или для собственного извращенного удовольствия?

– Нет, – повторяю я. – Если я расскажу, где сейчас Афир, я стану вам без надобности.

– Простите за дерзость, великий заим. – Фей выходит вперед, чтобы меня беспрепятственно видеть, и упирает руки в бока. – Имани, то есть ты что, вынуждаешь Совет отправить тебя с нами?

– Именно это она и делает, – замечает Таха.

Реза поворачивается к Байеку:

– При всем уважении, дядя, вы же этого не допустите? Имани не лазутчик…

– У нее нет опыта, – вторит Фей.

– …и она подорвет сплоченность отряда.

Мне надоело терпеть их оскорбления.

– Почему?! – вопрошаю я. – Что именно делает меня такой угрозой?

В тишине, которая следует за этой вспышкой, мое тяжелое дыхание звучит мучительно громко. Таха по-прежнему безмятежен. Подобно реке, осознаю я, что бы ни сотрясало его глубины, он уверен, что будет упрямо, высокомерно течь, пока не сметет, не размоет все на своем пути.

– Очень просто, – говорит Таха. – Твой брат может не пожелать вернуться, значит, потребуется захватить его силой. Движимая жалостью, ты будешь неспособна предпринять все необходимое, чтобы его вернуть. Вероятно, он даже склонит тебя оказать ему помощь против нас.

– Байек, – зовет с другого конца комнаты Акиль. – Твой мальчик выдвигает очень серьезные обвинения.

Байек не просто это знает, он этим упивается. Великий заим как никогда близок к улыбке, а я как никогда близка к пониманию его истинной, ужасающей натуры. Он клин, вогнанный в Совет, и даже со всей их мудростью и влиянием они не знают, как с ним бороться.

Вдруг мной овладевает все, чего я боюсь и в чем нуждаюсь, скручивается, выворачивается в стремлении разорвать меня на части. Я злюсь, но у меня горят щеки. Я полна решимости, но заикаюсь, когда начинаю говорить.

– О-осторожнее в речах, Таха. Я люблю брата, но не иду на поводу у эмоций. Мой долг перед нашим народом и Великим духом превыше всего.

– И все же ты шантажировала Совет. Докажи, что не ставишь благополучие брата выше нашего. Скажи, где он, и позволь нам защитить Сахир от его безумия или злого умысла…

Внутри меня извивается что-то мерзкое и ужасное, будто я стала яблоком и в моей гнилой сердцевине засел червяк. Я бросаюсь вперед под вздохи Совета и хватаю Таху за тунику.

– Мой брат в сто крат лучший лазутчик, чем ты когда-либо станешь, чурбан! Еще раз усомнишься в его или моей преданности нашему народу – и обещаю, ты пожалеешь.

Что-то в его безучастном взгляде наконец меняется.

– Не ходи с нами, если понимаешь, чем для тебя все кончится, – говорит Таха так тихо, что слышу его я одна. – Я серьезно.

– Азиза, пожалуйста, – произносит Байек и бросает взгляд на остальных заимов, будто ждет помощи, будто крошечный Акиль сумеет разнять меня и Таху быстрее, чем сам великий командующий.

Но меня не обмануть. Это прекрасная возможность выставить сына и его самого непоколебимо принципиальными, а меня – более чем угрозой, и Байек вцепился в нее руками и зубами. И тетушка на этот театр купилась.

– Довольно, Имани. Отпусти Таху.

Первые слова, с которыми она обратилась ко мне на этом возмутительном собрании, – и те в защиту этого чудовища. Не меня, не Афира. Тетушка обладает огромной властью над Калией, но не считает нужным использовать ее против Байека? Я не понимаю тетушку. Я больше никого не понимаю.

– Сейчас же, – приказывает она.

Таха заслуживает полета в окно, и единственная причина, по которой я до сих пор не оказала нашему обществу подобную услугу, заключается в том, что так я лишь усложню себе поиски Афира. Я отпускаю Таху и опускаюсь на колени перед его гнусным отцом, произнося слова, обжигающие мне язык:

– Простите мое неприемлемое поведение, великий заим.

Он вздыхает:

– И это племянница, в руках которой безопасность всего нашего народа, Азиза. Образумь ее, умоляю.

Демон забери и Байека, и его сына в Землю, откуда нет возврата. Какой бы стыд ни вынудил меня преклонить колени, негодование заставляет подняться обратно.

– Кто бы что ни сказал, кто бы что ни сделал, я не передумаю. Все уже решено. Мой господин.

– Боюсь, моя племянница очень упряма, – говорит Байеку моя тетушка.

Он смотрит на меня свысока, и я стираю с лица обиду.

– Гордыня – опасная вещь, юный Щит, – тянет великий заим.

В один напряженный миг звенит тишина. Затем Байек разворачивает на столе карту.

– Встали вокруг, живо.

Я подхожу к краю стола, справа от меня – тетушка, слева – Таха. Байек указывает на карту:

– Вы пересечете Поглощающие пески и попадете в Алькибу вот этой тропой.

Остальные склоняются, изучая путь. Тетушка легонько касается моей руки, и я чуть не отшатываюсь, все еще раздосадованная.

– Ты единственная из отряда, кто ни разу не пересекал Пески, – произносит тетушка. – Сойдешь с тропы даже на шаг – потеряешься навсегда. Неукоснительно следуй за Тахой, ты меня поняла?

Я дергаю головой. Бросаю взгляд на Таху, ожидая увидеть самодовольную ухмылку, но он сосредоточенно слушает указания Байека и ведет себя так, будто меня и вовсе не существует.

– Поняла, – бормочу я.

– Вопрос не терпит отлагательств, вы должны как можно скорее добраться до Песков, – продолжает Байек. – Таким образом, наиболее приемлемым остается один путь. Долина костей.

Я изумленно распахиваю глаза. Бросаю взгляд на лазутчиков, но если те и напуганы, то успешно скрывают страх под суровой маской. Но как? Разве они не слышали историй? Долина костей – древняя дикая местность, где обитает множество чудовищ, и главный среди них – великан по имени Хубаал Ужасный, который по воле Пустынной Пагубы свирепствовал там, уничтожал племена и опустошал землю. После поражения Пагубы он исчез и, по слухам, дремлет где-то в Долине. Старые предания предупреждают об ужасе, что разверзнется, если он пробудится.

– Должен же быть путь получше, – выпаливаю я.

– Они будут стоить дней, что недопустимо, – коротко отвечает Байек. – Я снабдил Таху древней картой местности, Азиза-заим и Ясмин-заим любезно продолжили по ней путь. Если на то будет воля духов, вы пройдете Долину целыми и невредимыми. Вопросы?

Долина костей. Поверить не могу. Я там не бывала, не ступала и ногой. И даже не думала, что однажды туда попаду. Смотрю в окно слева, на бескрайнее небо и безопасные земли святилища. Дом совсем недалеко. И в тот же миг тихий, дрожащий голосок в моей голове становится очень громким. Оставь это безумие, призывает он. Вернись домой, извинись перед мамой…

И Таха говорит:

– Никаких вопросов. Ничто нас не остановит. – И его воинственное высокомерие изгоняет из меня страх. Таха показал, как жаждет запятнать честь моего рода, жаждет настолько, что ради этого рискнет взглянуть в жуткое, гигантское лицо смерти. Однако позволить Тахе из рода аль-Баз приволочь моего брата через весь Сахир, словно сбежавшего бешеного пса, – это позор, которого я не потерплю. Я спасу Афира, и пусть мне придется пройти хоть Долину, хоть сам Алард.

Байек сворачивает карту и прячет ее в кожаный футляр.

– Отлично. Если здесь мы все выяснили, Азиза, будь добра, отведи их за припасами.

Члены Совета поднимаются, и мы им кланяемся.

– Да направят вас духи, – произносит Акиль и машет мне рукой, покидая комнату с остальными. Возможно, после оскорбительных слов Тахи он передумал насчет моего присутствия в отряде.

Реза и Фей следуют за моей тетушкой в коридор через другую дверь. Я нарочно плетусь помедленнее, чтобы украдкой взглянуть на Таху, который задержался рядом с Байеком. Любопытно, что они не ведут себя как отец и сын, между ними нет ни тепла, ни расслабленности и уж точно никаких прикосновений. Ни объятий, ни легкого похлопывания по плечу, ни грубоватого рукопожатия. Они больше походят на главу и подчиненного: Байек, великий командующий, раздает указания, а Таха, послушный воин, внемлет и кивает.

Он появляется рядом, когда наш отряд приближается к оружейной. Чувствую, будто он хочет что-то произнести… и мне тоже есть что сказать. Я замедляю шаг, увеличивая расстояние между нами и остальными.

– Не знаю, правда ли ты веришь в свои нелепые обвинения, но я точно знаю, что сделал ты это намеренно.

Таха хмурится:

– Что сделал?

– Вывел меня перед всеми, чтобы выставить в плохом свете.

– Хм. – Таха окидывает меня серьезным взглядом. – Сейчас не время учиться смирению, Имани. Это ты из шкуры вон лезла, дабы себя очернить.

Он уходит, прежде чем я успеваю возразить. И хорошо. У меня в голове совсем пусто.

10

Вооруженные и снаряженные, мы выезжаем из Калии в середине утра и направляемся на север по узкому коридору вдоль реки Аль-Айн. Безопасные, охраняемые деревушки то появляются, то исчезают позади, и перед нами разверзается Сахир. Вскоре до горизонта расстилается сплошное полотно травы, изредка его прорезают мерцающие водоемы, поющие оды нетронутым небесам. Прекрасный, захватывающий дух вид, который портит похабная болтовня.

Я еду в хвосте отряда, содрогаясь от очередной вульгарной шуточки Резы. Везет же мне: кузен Тахи их обожает и знает нескончаемое количество.

– Сын говорит отцу, что хочет жениться на своей бабуле… – начинает он.

– Фу, гадость!

Фей высовывает язык, хотя сама уже вся раскраснелась от хохота над остальными тупыми шуточками Резы. Мы покинули Калию полдня назад, а я уже заметила, как эти двое перемигиваются и застенчиво друг другу улыбаются. Таха тоже знает об их романе, но смотрит на это, как и на остальное, не более чем безразличным взглядом. Даже сейчас, вместо того чтобы обратить на них внимание, он отрешенно кормит огромного черного сокола по имени Синан, сидящего на его кожаной перчатке. В отличие от небольших почтовых соколов, которые покачиваются в клетках, привязанных к нашим седлам, Синан безмерно предан Тахе и не нуждается в оковах.

У Резы блестят глаза.

– Да, именно это баба и сказал сыну. Мол, и не стыдно тебе желать жениться на моей матери? Нет, говорит ему сын. Я же тебе и слова не сказал, что ты женился на моей.

Фей сгибается пополам в седле, хохоча и повизгивая, и эти пронзительные звуки, судя по глупой ухмылке, в которой расплывается от уха до уха Реза, ему невероятно нравятся. Таха лишь сдержанно хмыкает. Он отпускает сокола в полет и оборачивается ко мне.

– В чем дело, Имани? Реза шутит слишком грубо для твоей тонкой души?

Значит, у него иные развлечения. Я закатываю глаза.

– Едва ли. Живот надорвать можно. Жаль, правда, что я здесь не для веселья.

– Жаль, правда, что ты такая невыносимая, – встревает Фей с сальной ухмылкой.

– Нет-нет, это я виноват, позабыл. – Реза машет рукой. – У самого лучшего, самого юного, самого умного, самого богатого и самого знаменитого Щита нет времени смеяться над шутками.

Выдавливаю усмешку, хотя сердце начинает бешено колотиться.

– Осторожнее, Реза, выдаешь зависть.

Он округляет рот и смотрит на Таху, а тот кивает:

– Говорил тебе, они все одинаковые.

– Прости, кто это – все? – требовательно вопрошаю я.

Таха делает вид, будто ничего не услышал:

– В их мире нет такого понятия, как суждение. Люди не могут их осуждать, только завидовать.

Я натягиваю поводья:

– Если б у тебя была хоть капля чести, ты бы обратился ко мне напрямую.

Таха вскидывает брови, глядя на Резу:

– Видишь?

Фей разворачивается в седле, театрально взмахнув идеально завитыми светлыми прядями, что рассыпаются по спине.

– Так, значит, это правда. У бедняжки нет чувства юмора.

– Разве? Любопытно. – Я смотрю на Таху. – Я нахожу тебя весьма забавным, потому что знаю в точности, что ты делаешь.

Его обычно вялый взгляд застывает, как засахаренный сироп.

– О, и что же?

– Пытаешься от меня избавиться. Но позволь, Таха, оградить тебя от хлопот: ничто не заставит меня отказаться вернуть брата домой, а парочка задир – уж тем более.

Я прижимаю пятки к бокам Бадр и проезжаю мимо, поймав взгляд Тахи. Он хмурится в замешательстве, и на этот раз, думаю, уже он понятия не имеет, что мне сказать.

Перед наступлением темноты мы встаем на ночь. Использовав свое подобие, Фей вызывает меж изящных ладошек танцующие языки пламени и разжигает костер. Таха и Реза собирают хворост для растопки, а я беру на себя охрану. Обматываю тонкой веревкой стволы деревьев вокруг лагеря, унизываю ее подвесками из мелких камешков, кусочков металла и стекла, которые звенят, если кто-нибудь – человек, зверь или чудовище – ночью зацепит незаметную преграду.

После этого троица скрывается в сумерках, Таха вооружен луком, Реза прихватил коричневый тканый мешок, Фей несет факел. Они не удосуживаются мне ничего сообщить, но я краем уха слышу, что они собираются на охоту, и, судя по случайно услышанным фразам, я явно не приглашена. Вскоре их силуэты растворяются вдали темнеющего луга, оставляя меня наедине с мыслями. Обычно я рада тишине и спокойствию, но нынче мои мысли – отвратительная компания. Я не перестаю гадать, вдруг Афир уже погиб и я опоздала. Что, если я вселила ложную надежду и обрекла семью на еще большее отчаяние?

Пытаюсь отвлечься от тревог бутербродом с фалафелем – вклад теты в мои припасы, – но он не помогает. Я ощущаю себя ужасно одинокой, отрезанной, а ведь прошел всего-то день. И с тем, как относятся ко мне остальные, я знаю, что по мере путешествия это чувство лишь усугубится. Вздохнув, я откладываю бутерброд и тянусь за кинжалом, хотя внутренний голос твердит этого не делать. Но сейчас я лучше встречусь лицом к лицу с демоном, которого туда вселила, чем сама с собой.

Убедившись, что никто в ближайшее время не вернется, я шепчу в темноту приказ:

– Кайн. Явись.