Сердце русалки

Бытие есть, а небытия – нет.

Парменид

Пролог

В начале XIX века в небольшой восточноевропейской деревушке, затерянной посреди бескрайних лесов, полей и предгорий, издревле существовали занятные народные традиции. Как и во многих деревенских общинах, языческие верования вполне себе соседствовали с христианскими. Местные крестьяне старались посещать церковь каждое воскресенье, но в то же время подкармливали «домового» кусочком сахара у порога и с большим рвением покупали у бродячих торговцев бесполезные амулеты от сглаза и заговоренные травы. Несмотря на все попытки местных служителей церкви – в лице десятка молодых монахов – как-то вразумить паству и заставить их малограмотные головы повернуться в сторону нужного света, искоренить все до конца не удалось. Вскоре монастырский орден, живший здесь не один десяток лет, махнул на это рукой и уже не прогонял торговцев и циркачей, хотя священники скрепя сердце много позже слушали на исповедях, как волшебные травы от сглаза не помогли, а амулет оказался дешевой пустышкой.

Культурная жизнь общины шла каким-то своим направлением: под давлением монашеского ордена вера в водяных и домовых была заменена на веру в Святую Акву – девушку, которая принесла себя в жертву, чтобы избавить местное озеро от нечисти и отправить их в ад. Также был придуман и введен в обиход некий Святой Беатрис, которому выделили целую неделю праздников и который постепенно вытеснил языческий праздник урожая. Теперь вместо духов плодородия крестьяне с жаром воздавали хвалы Святому Беатрису, хотя никогда его не видели (как не видели и духов, к слову). Но, увы, праздник просто сменил название, а вот веселые народные гуляния, прыганье через костер и гадания так и остались. Вера в счастливую судьбу и желание узнать, когда же получится выйти замуж за графа или виконта, были, к сожалению, гораздо более привлекательным развлечением, чем чтение Святого Писания в маленькой монастырской библиотеке.

Но больше всего монахов беспокоили не эти полуязыческие развлечения: молодые послушники очень переживали за безопасность своих прихожан во время праздников. Мало того что крестьяне придумали прыгать через костер, они еще и особенно прикладывались ко всякой самодельной бадяге. Пьяных становилось очень много, и каждый год кто-то да и попадал в беду; зачастую юнцы. И особо на это внимание никто не обращал, это было частью естественного жизненного цикла: какая молодость без приключений? Кто выжил, тот и выжил, не вам нам морали читать, идите в свою библиотеку и листайте свои выцветшие страницы, а мы даже читать-то не умеем. Мы пашем и пашем целый год, дайте хоть после сбора урожая отдохнуть так, чтобы хватило на всю зиму воспоминаний.

Монахи оставили крестьян в покое. Пускай развлекаются; в конце концов, Господом периодическая праздность не запрещена. Крестьяне действительно много и упорно работали весной, летом и осенью, а их выживание зимой полностью зависело от того, сколько жатвы они соберут, сколько овощей законсервируют, сколько мяса засолят и сколько провианта удастся продать в столицу и в ближайшее поместье.

И много лет все шло своим чередом. Праздник Святого Беатриса прижился, и люди с удовольствием его ждали, готовились. Девушки, годы которых подходили к брачному возрасту, шили к празднику себе новые рубахи. По традиции на неделе праздника Святого Беатриса, а именно в среду, всем девушкам, кто считал себя уже невестой, или кто хотел поскорей ею стать, нужно было пойти на закате в Черный лес и там, на берегу озера, окунуться с головой в воду. Считалось, что если это сделать, то водяной (то есть Святая Аква) поспособствует скорейшему замужеству. А если девушка в этот год все же замуж не вышла – значит, что-то ты сделала не так, значит, твой наряд Святой Акве не понравился, попробуй испытать в следующий раз.

Все участницы обряда должны были нарядиться в длинные белые рубахи, однако украшать которые позволялось, как взбредет в голову. Вот тут-то девушки на выданье и могли продемонстрировать все свои таланты: кто-то вышивал цветными нитками узоры, кто-то цветы и животных, кто-то делал из ткани красивые необычные рукава, а кто-то оттачивал длинную юбку так, чтобы она струилась легкими волнами при ходьбе. Когда же они, радостные и несколько перевозбужденные, с распаленными щеками и непрекращающимся хихиканьем, выстраивались вечером в процессию, им вручались свечи и фонари, чтобы они могли добраться до места проведения обряда – берега Лазурного озера. На голову им надевались цветочные венки; если у какой-либо из девушек уже был жених, сделать это мог он, а если не было – то отец или мать. Считалось, что свадьба, сыгранная именно после обряда, сулила благополучие молодым, а главное, благословение Святой Аквы давало шанс на легкие роды.

Монахи поначалу смотрели на это языческое безобразие исподлобья, а через несколько лет уже сквозь пальцы. Пускай девицы проходят обряд совершеннолетия у водяного, в любом случае заключать брак они все равно возвращаются в лоно церкви, а это самое главное.

Однако именно в тот год, именно в тот август, и именно в тот вечер обряду в средину Святого Беатриса настал конец.

Два десятка девушек выстроились в процессию, и, как это было всегда заведено, гуськом отправились в Черный лес. Они прекрасно знали, куда идти. С фонарями и большой шумной компанией идти по темнеющем лесу было совсем не страшно. Солнце уже начало опускаться и заходить за горизонт, сумерки в чащобе сгущались. Девушки по пути пели веселые народные песни. Они смеялись, прыгали по кочкам, крутились вокруг стволов деревьев, обнимались и непрестанно гоготали во все горло.

Крестьяне, оставшиеся перед входом в лес, слышали их громкие голоса, которые постепенно затухали, так как процессия все дальше углублялась и растворялась в Черном лесу. Один из оставшихся крестьян, молодой парень, с нетерпением ждал возвращения своей нареченной невесты Ингрид, которая ушла за благословением к Святой Акве. Они собирались пожениться уже на следующей неделе. Улыбка не сходила с его лица, ему было приятно думать, что ради него невеста отправилась в такое пугающее место ночью, чтобы сделать их брак чуточку приятнее и заручиться божественной поддержкой. К тому же он оценил, какую искусную рубаху та себе сшила для обряда, и радовался, что будущая жена не только красавица, но и рукодельница.

Процессия невест продолжала идти вглубь Черного леса и распевать песни. Чем ближе они подходили уже к берегу озера, тем больше вокруг них стало появляться кустиков ландышей. Цветочки были повсюду: маленькие нежные бутоны заполонили, словно сорняки, весь небольшой бережок. Одна из девиц отметила, как это необычно, ведь ландыши не растут в августе. Другая сорвала цветок, покрутила его, понюхала и, хотя сразу поняла, что это именно ландыш, предположила, что это, возможно, не ландыш, а какой-то другой, очень похожий на него цветок. Девушка-рукодельница Ингрид, которую ждал за пределами леса жених, нарвала себе по пути букет и вплела несколько цветов ландыша себе в волосы. Она сняла башмаки и первой подошла к воде. Ступнями она ощутила приятную нежную мягкость ландышей, которые росли так густо, что приходилось их топтать, чтобы дойти до берега.

– Кто начнет? – сказала девица, которая возглавляла процессию.

– А мы точно пришли на нужное место? – засомневалась еще одна девица. – В прошлом году никто не рассказывал о зарослях ландыша, так странно! Вдруг это какой-то знак!

– Конечно, знак! – ответила третья. – Ландыши – это символ чистоты и нежности, разве это не про нас?

Все закивали в ответ.

– Вдруг Святая Аква вырастила их здесь специально для нас! В следующем году нам всем точно повезет!

Девицы еще раз закивали и стали обсуждать странное природное явление. Затем девушка, что шла первой, тоже сняла обувь, подошла к Ингрид, которая стояла перед водой.

– Предлагаю по старшинству. Мне уже девятнадцать, мне благословение Святой Аквы нужнее всего. Так что я иду первой, а остальные по очереди, – скомандовала она, и Ингрид отошла в конец.

Девушки встали кружком вокруг берега и смотрели, как их подруга входит в озеро. Платье ее сначала вспучивалось над водой от воздуха, но когда она вошла по пояс, то юбка утонула и облепила ее ноги.

– Как водичка? – спросили с берега.

– Прекрасная! Теплая! Парное молоко! – ответила та и стала погружаться дальше.

Она зашла в воду по грудь. Ноги ее обвивали водоросли, а пальцы ног таяли в склизком иле. Ей постоянно мерещилось, что по ногам кто-то ползает. Она решила быстренько совершить обряд и выйти поскорее. Девушка произнесла короткую молитву Святой Акве и Святому Беатрису, погрузилась в воду с головой и тут же вынырнула. Цветочный венок упал с ее головы и плавал рядом. Довольная, что обряд закончился, она схватила венок и поторопилась выйти.

Как только вышла первая, следом за ней отправились по очереди и другие. Выходя из воды обратно на берег, девушки делились впечатлениями и даже страхами, ведь к тому моменту, как очередь начала походить к концу, уже стемнело.

Ингрид мельком подумала, что нужно было идти одной из первых, пока было светло, заходить в воду в беспросветную черноту уже не хотелось – до чего же жутко она выглядела! Но это же просто вода. Ингрид здесь не одна, а с подругами. У них есть с собой фонари, а на шеях висят распятия, которые защищают от злых духов. Что может случиться? Ингрид молча наблюдала, как все выходят из воды и выжимают рубахи, чтобы те поскорее высохли. Она поправила прическу, в которую вплела ландыши. В ее курчавой темной косе они хорошо держались.

Наконец, пришла и очередь Ингрид. Она подошла к воде. Небольшая волна окатила ей пальцы ног. Вдруг по телу прошла дрожь. Ей показалось, что она слышит голос: не женский и не мужской, голос то приближался, то отдалялся. Слов было не разобрать, какое-то ласковое бормотание, как будто она младенец и сонная мать качает ее на руках, напевая колыбельную. Ингрид обернулась. Ее подруги все стояли спиной, полукругом и весело обсуждали обряд. Про последнюю свою спутницу они как будто позабыли. На Ингрид даже никто не взглянул, чтобы подбодрить, а ведь идти в эту черную муть, поросшую жуткими водорослями, которые в темноте были похожи на жирных змей, было ой как страшно. Но что поделать. Ее ждет жених, и она ждет жениха.

Ингрид шагнула и снова услышала в голове это странное бормотание. Да, кто-то пел. Она посмотрела по сторонам. Страх сковал ее тело, и она уж было хотела выйти из воды, но это же обряд! Его нужно завершить! Иначе Святая Аква рассердится, что она отступила в последний момент, и наколдует ей тяжелые роды.

Голос в голове не прекращался, громкость его усиливалась. Ингрид не слышала подруг, в уши лилась только песня. Вдруг ей стало как-то легко, страх пропал. Она сделала шаг в воду. Потом еще и еще. Когда она вошла в озеро по грудь, ногами она почувствовала, будто огромная рыба, типа карпа или форели, задела ее плавником. Она прошла дальше – до плеч. Вдруг прямо перед ней из воды появился человек. Ингрид не разглядела его лица: только два огромных черных глаза немигающе уставились на нее. Это длилось секунду. Никто ничего не заметил. Человек резким движением схватил Ингрид за лицо, зубастой челюстью впился ей в губы и опустился вместе с ней под воду.

Со стороны это выглядело, будто Ингрид погрузилась с головой в воду, как того и требовал обряд, но не вынырнула. Ее цветочный венок и пара ландышей из косы беззаботно плавали на том месте, где она только что стояла.

Девушки на берегу не сразу заметили, что Ингрид пропала. Одна из девиц обернулась посмотреть на озеро, увидела там только колыхающийся на волнах венок и начала искать глазами среди толмы Ингрид – может, та забыла вытащить из воды свое украшение? Тут стало понятно, что подруги среди них нет. Девица запаниковала и начала всех вопрошать, повышая голос, где Ингрид? Девушки оглянулись по сторонам, затем быстро пересчитались и поняли, что произошло неладное. Они кинулись к воде, стали звать Ингрид: вдруг она шутит, решила поплавать и разыграть всех? Плохая шутка, дрянная, так нельзя баловать, это очень и очень плохо. Они звали и звали ее, сами боясь каким-то внутренним чутьем заходить в воду. Если Ингрид не выплыла, значит, там, в этой черни, в этой гибельной тине, что-то есть. Девушки все крутились вокруг воды, бегали вдоль и поперек берега, но Ингрид нигде не было.

Схватив оставшиеся на суше башмаки Ингрид, процессия девиц стремительно побежала обратно к своей деревне. По пути они плакали и выли от страха. Одни оплакивали Ингрид, уже не надеясь, что встретят ее, другие поражались, как им повезло, что этот ужас произошел не с ними, а с подругой, что Господь отвел их от кошмара. Никто, никто не хочет умирать там – в сырости и холоде, в окружении водяных гадов. К озеру они шли веселые и хохочущие, обратно же возвращались кричащие и испуганные.

Неравнодушные жители деревни во главе с женихом Ингрид избороздили все проходимые уголки леса и ущелья вдоль озера в поисках девушки. Через два дня пропавшую нашли на самом дальнем берегу. Ее заметили сразу: она ничком лежала на животе, беспомощно раскинув руки, волосы ее были растрепаны, а длинная белая рубаха, которую она с таким трудом расшивала узорами, была изорвана в клочья, и лохмотья едва скрывали наготу девушки. Когда Ингрид подняли и перевернули на спину, она никого не узнавала, только бредила что-то про Святого Беатриса. Ее истощенное тело, все покрытое царапинами, приобрело какой-то зеленовато-синюшный оттенок. Ингрид выглядела, словно живая утопленница. Никому так и не удалось выведать, что с ней произошло, Ингрид ничего не говорила, только шевелила губами, произнося какие-то бессвязные речи про ландыши и про водяного дьявола. Местный доктор, которого прислал барон, владевший деревней и крестьянами, осмотрел несчастную и пришел к выводу, что у той помутился рассудок и нужно время, чтобы она пришла в себя. Повитуха подтвердила, что следов насилия у девицы нет.

Через пару недель (свадьбу, к сожалению, пришлось отложить) Ингрид действительно стало легче, она вспомнила о событиях той ночи, но ровно до того момента, как вошла в воду. После чего на нее накатила какая-то странная нега и захотелось спать. Сначала было страшно, ей казалось, что кто-то ее душит, но потом это прошло. Почти двое суток она провела без еды и воды, в полусонном состоянии, в забытье, лежа на отмели. К счастью, ветви деревьев своей размашистой тенью смогли спасли ее от перегрева на солнце.

Ингрид не помнила, как чьи-то когтистые руки схватили ее за плечи и утащили под воду, в ее затуманенном разуме, где скрывались эти запечатанные воспоминания, были только два бездонных черных глаза, немигающих, глубоких, которые словно загипнотизировали ее. Ингрид вскоре поправилась и даже ходила вместе с монахами к берегу озера на место происшествия. Неравнодушные к таинственному, монахи вызвались окропить святой водой проклятый берег и прочитали там нужные псалмы, делая это особенно громко, чтобы всякая нечисть могла услышать и убраться подальше. Помогло это или нет, никто не знает. Известно лишь, что после происшествия с Ингрид праздник Святого Беатриса потерял свою обязательную часть с ритуальным окунанием в Лазурное озеро. Для общей безопасности решено было запретить это мероприятие, а само озеро объявить «нечистым». Для верности еще вырвали с берега все ландыши, чтобы избавить от признаков присутствия злых сил.

Сама же Ингрид, несмотря на то что внешне ничего не выдавало в ней изменений, будто все время находилась где-то далеко. Своего жениха и родителей она встречала равнодушно, подруг и вовсе избегала. Кто-то думал, что она, верно, помешалась, а расстроенный жених, и без того опечаленный отложенной свадьбой, уже не был так настроен на брак, хотя и очень этого хотел. Ингрид почти не выходила из дома, она стала мало есть: питалась одной похлебкой и сушеным хлебом. Она худела и таяла на глазах. Никто не мог достучаться до нее и узнать, что происходит. О чем она думает? Что она видела в ту ночь? Что с ней сделали?

Однажды поздно вечером, спустя два месяца после августовского ритуала, когда сгустились сумерки и уже поднимался холодный октябрьский ветер, Ингрид вдруг вскочила со своей кровати, подошла к спящим родителям и сказала, что она больше не может здесь оставаться, ей нужно вернуться в Черный лес. Отец и мать, решив, что та ходит во сне, схватили ее за плечи и хотели уложить обратно в постель, но та резко вырвалась и выбежала из избы: унеслась она, как была, босая и в одной ночнушке. Ринулась она так быстро, что никто не успел ее заметить, она словно тень пробежала между спящих избушек, прошмыгнув под окнами соседей.

Родители забили тревогу, попытались разбудить жителей ближайших домов, но, увы, мало кто откликнулся на их просьбу: уже холодало и бежать в Черный лес, который был назван так неспроста, желающих не нашлось. Дальняя часть леса, окружавшая Лазурное озеро, была сложно проходимым частоколом: деревья росли друг к другу так близко, что только стройная лань могла ретиво пробегать между стволами диких елей и осин. Идти в непроходимую тьму? Ночью? Туда, где водятся злые духи? Где правит водяной (то есть Святая Аква)? Нет уж. Ваша помешанная дочь – ваши проблемы. Может, оно и к лучшему, что проблема сама себя разрешила? Пусть отправляется к своим – вдруг она ведьма, раз обряд на празднике урожая так на нее повлиял, это все неспроста. Убитые горем отец и мать Ингрид, так и не нашедшие поддержки со стороны односельчан, отправились в лес сами, вооружившись небольшими факелами. Но дальше пары сотен метров они не смогли пройти. Ветки лезли им в лицо, они постоянно спотыкались об торчащие из-под земли корни деревьев. Ядовитые кусты кололи им ноги, а жуткие шорохи от лесных животных заставляли постоянно вздрагивать.

Через несколько часов поисков они были вынуждены вернуться ни с чем.

С той ночи Ингрид много лет никто не видел. Ее все-таки потом искали, обойдя лес вдоль и поперек, насколько это было возможно, даже смогли как-то протащить лодку до озера, осматривая все самые опасные уголки болот, которые на километр, если не больше, уходили в гибельную трясину. Но Ингрид как сквозь землю провалилась.

Прошел год, прошло два. Об этой истории стали постепенно забывать. Избранник Ингрид вскоре женился на другой. А вот ритуал ночного купания в праздник урожая все-таки отменили и наложили строжайший на него запрет.

Часть 1. Водяной

Глава 1

Поместье барона Лафонтена располагалось в такого рода местности, которую любой городской житель назвал бы «захолустьем». Оно находилось слишком далеко от столицы, но при этом в узких кругах все же имело хорошую репутацию и кое-какую известность. В первую очередь земли барона славились плодородностью. Каждую осень крестьяне собирали такой богатый урожай, что все зимы труженики поля проводили в благодатной праздности, имея у себя в погребах достаточно запасов, чтобы прокормить свои семьи и скотину. Поместье «Лазурных вод», прозванное так в честь огромного озера, спрятанного в густом лесу, окружающем владения барона с юга, запада и востока, пользовалось скромной, но все же популярностью. К Лафонтену периодически съезжались знакомые из столицы, чтобы провести недельку-другую в живописном уголке почти что дикой, нетронутой красоты. Городские жители отдыхали от суеты, дышали исцеляющим свежим воздухом, а те, кто не боялся, ходили с проводниками в лес. Чёрный лес, или как его еще называли старики, «Русалочье гнездо», издавна слыл непроходимым местом, где царили поистине первобытные порядки дикой природы. Единицы из крестьян отваживались посещать эти непроходимые чащобы в поисках грибов и сочных ягод. О том, чтобы ради рыбалки идти до озера, которое находилось аккурат посредине леса – и речи быть не могло. В Черном лесу была только одна «официальная» дорога, проложенная много лет назад, и вела она к песчаному пляжу под утесом. Но купались там нечасто.

Берега озера давным-давно заросли непроходимыми болотными топями, при всем желании покататься там на лодке – саму лодку еще нужно было как-то на озеро доставить – это было сделать практически невозможно. Не раз городские энтузиасты предлагали барону Лафонтену вырубить и расчистить дорогу к озеру, чтобы сделать там прекрасное курортное место, но тот лишь мотал головой и отказывался. Ему не было никакого дела до этого леса и уж тем более до прогулок по озеру. Только подумать, сколько денег нужно было бы потратить на воплощение этой идеи! А шум от стройки, а вырубка деревьев? Нет-нет и нет. Барон слишком ценил уединение и возможность тихо-мирно вести свой быт, при этом находиться с крестьянами в каких-никаких приятельских отношениях. Местные особо ценили хозяина за гуманистические взгляды и любили его семью.

А семья у барона была не слишком большая. Родители его недавно умерли, в поместье жила только жена-ровесница и две взрослые дочери на выданье – Лея и Леда. Девушки, привыкшие, как и отец, к уединенному образу жизни, были не слишком разбалованы светским обществом. Им обеим дали достойное домашнее образование, но при этом они выросли вместе с крестьянскими детьми. Лея и Леда не знали, что было модно носить, журналы с платьями, как и сами платья, доходили до их поместья с некоторым опозданием. Пока им доставят шляпку, сшитую по последнему писку моды, эта шляпка у городских красавиц уже отправляется пылиться в шкаф. Однако, как это всегда бывает, по мере взросления дочерей баронесса с каждым годом становилась все более и более озабочена их будущим, а именно – выгодным замужеством. Несмотря на то что дела у барона шли хорошо и они могли ни в чем себе не отказывать, удачная партия или родственник со знаменитой фамилией никогда бы не помешали, а наоборот улучшили состояние их семьи. Мало того, она переживала, что после их с мужем кончины поместьем никто не сможет заниматься, оно придет в упадок, его придется продать, или того хуже, сюда въедет жить недостойный человек, который будет мучить крестьян огромными налогами или вырубит лес. Баронесса частенько стала заставать себя за такими мыслями. Раньше, когда дети были маленькие, она думала только о том, какие игрушки им заказать в городе и каких знаменитых учителей пригласить, а теперь вот – проблемы насущные стали настолько трудноразрешимыми, что порой баронессе хотелось плюнуть и пустить все на самотек, но она прекрасно понимала, что, кроме нее, за будущее дочерей никто поручиться не может. Барон, конечно, озадачивался периодически, но дальше обсуждения этих интимных тем за бокалом вина с женой он не заходил. Подбирать женихов – это не его дело. Жена лучше разбирается в людях, пускай найдет каких-нибудь подходящих мужчин. Хотя даже барон признавался, что настроен он исключительно на равный в финансовой и аристократичной мере брак. Проходимцам без имени и статуса нечего делать у руля его прекрасного дома, хозяйство которого он потом и кровью выстраивал долгие годы.

Наконец баронесса решилась на конкретные шаги. Чтобы не таскать девушек на балы, где им точно не на что смотреть, она стала приглашать знакомых из своей добрачной юности. Все ее подруги, конечно, были давно замужем и со взрослыми детьми. Их-то, особенно тех, у кого сыновья, она с трепетом ждала в гости, во всех красках описывая восхитительные закаты над Черным лесом и опьяняющий чистый воздух над пшеничными полями. К сожалению, откликнулись на зов далеко не все. Видя обратный адрес, многие тут же писали вежливый отказ, перечисляли свои неотложные дела, которые не позволяли отправиться в столь дальний путь. Многих смущало, есть ли в этой глуши хоть какая-то цивилизация, например, горячая ванна. Почему-то поместье Лафонтена пользовалось популярностью только у знатоков и любителей природы, но у завсегдатаев модных салонов вызывало лишь ухмылку, будто барон жил не в богатом большом доме, а в хибаре на окраине леса.

Тем не менее старания матери дали свои плоды. Двое молодых людей, а еще несколько знакомых баронессы уже не один раз побывали в гостях у Лафонтенов. Сами юноши отказывались жить в поместье, предпочитая никого не смущать, и ночью, уже после всех выпитых чашек кофе и стопок виски, уезжали в ближайшую гостиницу.

Был как раз один такой прекрасный майский вечер. Солнце еще только клонилось к закату, почти что летний зной отступил, и вместо духоты на землю опустилась приятная прохлада.

Лафонтены жили в небольшом трехэтажном особняке, старом, но надежном, в котором были все удобства тех времен для семьи, которая могла себе комфорт позволить. Вокруг их дома хаотично выстроились несколько десятков крестьянских изб. К северу от них располагался бесконечный Черный лес, а в южном направлении – рабочие поля, где выращивались овощи и пшеница на продажу.

На террасе особняка сидели четверо: Лея, Леда и два юных виконта, оба наследники серьезного состояния и закадычные друзья. Молодые люди оживленно беседовали, периодически звонко смеясь. Баронесса присматривала за ними с балкона второго этажа и искренне надеялась, что такая веселая обстановка точно приведет к скорой заветной помолвке.

Лея и Леда были похожи друг на друга, словно близнецы, многие часто принимали их за таковых, однако Леда была старше сестры ровно на год. Даже родились девочки в один день, до чего необычное совпадение. Обе они были сероглазые, с густыми каштановыми волосами до поясницы. Воспитание у них было одинаковым, а вот характеры расходились. Не имея рядом сверстников себе под стать, они с детства были очень привязаны друг к другу. Общество юношей скорее смущало их и иногда даже отталкивало, нежели подогревало интерес. Они из вежливости принимали участие во всех этих встречах, но обе друг другу признавались, как их тяготит глупое кокетство. Ни одной из них виконты не нравились. Юноши были себе на уме, разбалованные, травили сальные солдатские шуточки и сами же над ними смеялись. Сестры лишь улыбались, старясь угодить гостям, при этом втихомолку переглядываясь, как бы мысленно говоря друг другу: «Вот бы они поскорей отправились восвояси».

Баронесса все еще стояла на балконе, попивая в одиночестве чай – муж в это время был где-то на собрании у крестьян. Вдруг она увидела, как у ворот поместья остановился экипаж. Из него вышел хорошо знакомый ей мужчина. Баронесса обрадовалась, поспешно поставила чашку на поднос и чуть ли не бегом пустилась встречать особенного гостя.

Подойдя к воротам, она протянула руку гостю, и тот, сняв шляпу и галантно наклонившись, ее поцеловал.

– Здравствуй, Йохан! – баронесса не могла скрыть свою радость. Приезд этого человека говорил только о том, что он привез с собой прекрасные новости. – Ну что же мы застряли тут в дверях? Проходи, я попрошу подать чаю, или ты хочешь что-то покрепче?

– Не откажусь от черного кофе. Я так волнуюсь, будто мне снова семнадцать и я на первом в своей жизни балу.

– Йохан! – воскликнула баронесса. – Это значит… – она недоговорила и мечтательно закусила губу.

Йохан был для баронессы очень близким другом, и она не считала нужным скрывать от него свои истинные эмоции. Видя столь радостную реакцию, он прикоснулся к плечу баронессы, чтобы успокоить ее.

– Ну, пока еще точно ничего не решено. Главное, поставить в известность девочку. Вдруг она откажется?

– Ой! – баронесса махнула рукой. – Не откажется, не бойся!

Тут Йохан вытащил из кареты огромный букет белых роз и отпустил извозчика.

– Боже! – снова затрепетала баронесса. – Как я счастлива!

***

Разговор с виконтами внезапно прервало появление матушки на террасе. Она выглядела очень взволнованной и возбужденной. Жестом подозвала к себе Лею и завела ее в дом.

– Мы пойдем с тобой наверх. Приехал господин Моррант, и сейчас он скажет кое-что очень важное. Ты должна его выслушать и принять предложение, – она пытливо вперилась в дочь. Лея покорно кивнула, хотя не понимала, о чем идет речь.

На втором этаже в огромной гостиной их ждал одетый в праздничный костюм мужчина средних лет. Он был хорош собой, хотя волосы его уже слегка были тронуты сединой, а под глазами образовались первые морщины. Йохан встал, когда женщины вошли, схватил лежавший на столе букет роз и вручил его Лее. Девушка смущенно приняла подарок и промямлила слова благодарности. Она все еще не понимала, к чему эта встреча, хотя уже смутно начала догадываться.

– Присядем же, – скомандовала баронесса. Она приготовилась к лучшему моменту в своей жизни – она увидит, как дочь выходит замуж за достойного мужчину. В последний раз она испытывала такую эйфорию, когда после родильной горячки ей вручили новорожденную младшую дочь.

Лея села напротив Йохана на диван. Она не знала, как себя вести, и просто рассматривала белые цветы в руках.

Йохан сам несколько стеснялся, хотя это была его вторая помолвка. Первый брак, к сожалению, завершился трагично – любимая супруга скончалась от туберкулеза после пятнадцати лет совместной жизни, так и не подарив ему наследников.

– Дорогая Лея, – начал Йохан. – Мы с тобой давно знакомы, все эти годы я видел, как ты растешь. Смешная девочка превратилась в прекрасную девушку. В последнее время, когда я общался с тобой, изредка бывая в гостях у вашего отца, я начал осознавать, что уже больше не вижу в тебе ребенка. Ты покорила мое сердце своей кротостью и умом, – он сделал паузу, будто собираясь с мыслями. – Возможно, ты думаешь, что я староват для тебя, но поверь, мой жизненный опыт – это гораздо лучше глупой юношеской горячности. Хотя когда-то я и сам был таким, юным и глупым…

Они с баронессой переглянулись и понимающие улыбнулись.

– Но это все в прошлом. Я живу настоящим и хочу, чтобы со мной рядом была девушка, которая станет моей помощницей и опорой, хранительницей уюта, а впоследствии и прекрасной матерью.

Йохан смотрел, как Лея залилась краской и уткнулась лицом в букет. Его это чрезвычайно умилило. Он подошел к Лее и сел перед ней на одно колено.

– Я прошу тебя стать моей женой, – сказав это, Йохан коснулся пальцами ладони Леи.

Девушка вздрогнула от неожиданности и посмотрела на мать, чтобы та дала ей знак. Баронесса энергично закивала в ответ.

Лея снова перевела взгляд на розы. Она стеснялась смотреть Йохану в глаза.

– Да, я согласна, – чуть слышно промямлила она.

Йохан заулыбался и поцеловал ей руку. Баронесса захлопала в ладоши. Казалось, она была рада этому событию даже больше, чем жених.

– Что ж, давайте тогда обсудим наши дальнейшие действия, – Йохан снова сел на диван и взял чашку кофе. – Вот сейчас я бы выпил виски, несколько перенервничал.

Йохан и баронесса переглянулись и снова рассмеялись. Лея смотрела на то, как воркуют эти двое и чувствовала себя подарочной коробкой на витрине магазина. Сейчас ее удачно продали, и мама, как продавец, безумно рада, что сможет выкачать из покупателя больше и больше выгоды.

– Предлагаю пожениться в этом же месяце! Подготовка к свадьбе занимает столько времени, уж вам ли не знать, как далеко мы живем от всех модных домов, которые могли бы нам помочь с покупкой платья и организацией свадьбы. Нужно вызывать портного, меблировщика, швею, садовника… – она стала загибать пальцы.

– Придержите коней, дорогая моя, – Йохан снова одарил всех своей обворожительной улыбкой. – Боюсь, что прямо сейчас мы не можем пожениться. Я должен закончить кое-какие дела в своем особняке, к тому же мне надо съездить далеко на север, чтобы утрясти дела с наследством. Недавно умер мой прадед со стороны отца, а он был скряга еще тот. Только копил, и почти ничего не тратил. Я не собираюсь делиться нажитым со своим племянником, мне нужно думать о собственном наследии. Если мне удастся – а я в этом уверен – отвоевать большую часть наследства, то вернусь я еще более обеспеченным, чем есть сейчас. Денег много не бывает, правильно я говорю?

Господин Моррант взглянул на Лею, будто хотел, чтобы она что-то ответила на его вопрос. Но та лишь испуганно смотрела на мать.

– Хорошо, – баронесса, томно прикрыв глаза, обмахивалась веером. Ей вдруг поплохело. От мысли, что Лея станет частью одного из богатейших родов их страны, у нее поднимался жар. – Так когда будет свадьба? Пока вас не будет, мы подготовим все по высшему разряду.

– Свадьбу запланируем на май, ровно через девять месяцев. Как раз закончится зима, и мы воздадим свои клятвы Господу в день, когда распустится вишня. Зреет новая жизнь, возрождается и моя семья.

– Ах, как романтично, – баронесса стала активнее обмахиваться веером.

– Все расходы вы записывайте, счета пересылайте мне, не скупитесь ни на какой мелочи. Моя невеста должна получить все самое лучшее.

Вдруг их прервала поступавшая в дверь служанка и сообщила присутствующим, что Леда разыскивает мать.

– Ах, извините, я пойду по делам, а вы тут пообщайтесь немного.

Уходя, баронесса похлопала Лею по плечу. Оставшись наедине, они оба замолчали. Йохан с интересом рассматривал Лею уже в образе не ребенка, но своей жены. Она казалась ему прекрасной: собранные в тугую высокую прическу длинные каштановые волосы, серые глаза и густые брови. Ее лицо было бледным, то ли от пережитого шока, то ли от природного малокровия. Тонкие полупрозрачные губы немного подрагивали. Лея не знала что сказать и теребила пальцами лепестки одной из роз, которые все это время она держала у себя на коленях. Словно колючий щит, они защищали ее от жениха.

– Вам надо собраться с мыслями. Внезапная помолвка, конечно, вас удивила. Но уверяю, я буду хорошим мужем, мое поместье ничем не хуже вашего. А если вам чего-то будет не хватать, то я все устрою. Может, вас смущает, что я несколько старше, но поверьте, для юной девушки это скорее преимущество. Я знаю тех двух виконтов, которые наведываются к вам в гости. Да, они молоды и красивы, но их образ жизни… – он вдруг замялся. – Худших женихов даже представить трудно. Я обязательно предупрежу вашу матушку, чтобы она не вздумала выдавать Леду за одного из них.

Лею несколько подкупило то, что он неожиданным образом решил позаботиться и о старшей сестре тоже. Девушка наконец решилась поднять глаза на своего жениха.

– Я постараюсь стать вам хорошей женой.

Тут Йохан пересел на диван к Лее, взял ее ладонь и надел на указательный палец кольцо с бриллиантом. Лея в изумлении смотрела на огромный, с рыбий глаз, искрящийся камень, который переливался всеми цветами радуги в тусклом отблеске свечей.

Йохан поцеловал Лею в лоб.

– Буду с нетерпением ждать нашей свадьбы, – сказал он.

***

Несмотря на то что Йохан решил жениться на юной Лее, предпочитал он все же общество своих ровесников. Когда домой вернулся отец Лафонтен, они втроем с Йоханом и баронессой отправились на ужин. Дочерей не приглашали, и на весь этаж было слышно, как барон, приняв несколько большую, чем обычно, порцию виски радовался будущему зятю.

Лафонтены были знакомы с Моррантом уже очень давно. Барон знал, что в молодости между Йоханом и баронессой произошла несколько драматичная история: когда перед ней встал выбор, за кого выходить замуж, она отдала свое сердце барону, а не Морранту, и нисколько об этом не пожалела (хотя надо отдать должное, в молодости Йохан ей тоже очень нравился). Сказать по правде, баронесса и сейчас была хороша собой: она сохранила точеную фигуру, а легкие морщинки у глаз совсем не портили ее. Она будто не изменилась за последние двадцать лет. Барон же, в свою очередь, несколько располнел, но полнота эта скорее свидетельствовала о его достатке. Он был искренним и честным человеком, хотя и несколько беспардонным, а иногда и чрезмерно строгим.

Барон уже давно знал, что Йохану нужна молодая жена, и когда тот несколько оправился от потери бывшей супруги, то сам завел разговор о новой женитьбе. Обе дочери уже достигли двадцати лет, и лучшего возраста для брака было не найти. Пристроишь одну, там пристроится и другая. Достаточно заключить один выгодный союз, и очередь за второй невестой из знатного семейства выстроится до луны и обратно. Поэтому можно сказать, что судьбы Леи и Леды были решены без их ведома очень и очень давно.

Итак, троица праздновала помолвку, совсем позабыв о невесте.

Пока родители с Йоханом были в гостиной на третьем этаже, Лея, все еще не отошедшая от шока, сидела у себя в комнате и рассматривала подаренное женихом кольцо. Она сняла его с пальца и пристально рассматривала. Она понимала, насколько это дорогая вещица, что такое кольцо просто так никто вручать не будет. Господин Моррант, человек, который еще десять лет назад дарил ей кукол, сегодня преподнес ей обручальное кольцо. Она не заметила, как по ее щекам покатились слезы. Она не понимала, радоваться ей или нет. Все решено, и меньше, чем через год, она переедет жить к нему. Как хорошо, что свадьбу немного отложили! У нее будет время, чтобы привыкнуть к своему новому статусу и примириться с переменами.

Вдруг она заметила, как в ее спальню заглянула Леда.

– Я еле выпроводила этих виконтов. Боже, какие они мерзкие. Меня от их пошлых шуточек уже тошнит, – она прошла в комнату и уселась рядом с сестрой. – Все волосы пропахли табаком. Завтра настоятельно попрошу маму больше их не звать. Если она захочет выдать меня за кого-то из них, я убегу из дома.

Тут Лея не выдержала. Она уткнулась лицом сестре в колени и расплакалась, уронив кольцо на пол. Леда уже поняла, что произошло, ей не требовались разъяснения. Она взглянула на бриллиантовое кольцо, укатившееся под тумбу и погладила Лею по волосам.

– Однажды это должно было случиться. Помнишь, как в детстве мы придумали, что приедут два принца, тоже братья, и мы поженимся в один день и будем жить двумя семьями в огромном доме. Но увы… – она горько вздохнула. – Мама привела нам принцев, которые оказались омерзительными свиньями. Я, пожалуй, в монастырь.

Лея немного успокоилась и даже слегка улыбнулась. Если бы не сестра, ей не у кого было сейчас искать поддержки.

– И я должна тебе кое-что сказать.

Лея вопросительно посмотрела на сестру.

– Когда увидела, что мама ведет именно тебя на встречу с господином Моррантом, в глубине души я обрадовалась, что меня сейчас эта участь миновала. Как мне повезло, что он выбрал тебя, а не меня.

– Но почему? – спросила Лея. – Ты же всегда была от него в восторге, мы вместе принимали от него подарки в детстве и играли в догонялки. Ты называла его «любимым дядей».

– Я до ужаса, до чертиков не хочу замуж. Когда говорила про монастырь, я не шутила.

Леда замолчала и удрученно повесила голову. Казалось, ее душу тоже что-то гложет, но она не готова сейчас об этом рассказать.

– Какой тебе монастырь? – улыбнулась Лея. – Ты там всех на уши поставишь, начнешь командовать, и они отошлют тебя домой.

Девушки рассмеялись, затем обнялись и еще долго сидели, прижавшись друг другу, слушая, как наверху пируют их родители, радостно отмечающие успешно заключенную помолвку.

Глава 2

Черный лес, окружавший угодья Лафонтенов, пользовался дурной славой среди крестьян, которые в то же время почитали это место как святыню. Уж сколько породилось слухов, как там пропадают люди, которых не находят ни живыми, ни мертвыми. Каждый крестьянский ребенок знал, что там водится всякая нечисть: демоны, привидения и даже русалки. А русалок местные особенно боялись, хотя, сказать по правде, никто ни разу ни одной не видел. Но, может, без вести пропавшие как раз и встретили их в лесу? Потому и не вернулись.

Маленьких детей в деревне всегда пугали русалками. Если не будешь спать, из-под кровати выползет русалка и украдет тебя! Если не будешь есть, приплывет русалка и откусит тебе язык! Если пойдешь гулять в Черный лес один, то… И так понятно, что с тобой произойдет.

Страшные сказки о русалках были лишь частью местного фольклора, и никто особо не думал, откуда он взялся и где растут корни абсурдных страхов. Мало того, здравомыслящий человек, который не верит в магию, явно задумался бы, как может напасть на спящего в кроватке ребенка русалка, если у нее хвост и она, если верить мифам, живет только в воде? Как она до него доберется? Но логика не играла никакой роли. Местные любили и боялись персонажей сказок, и передавали страшные истории из поколения в поколение. Несмотря на то что не было ни единого доказательства, что русалки в этой местности все же водятся, вера в них подкреплялась поистине каким-то волшебным образом. Людям просто нравилось, что именно их Черный лес и  Лазурное озеро имеют мистическую славу, а правдивы слухи или нет – неважно. Каждый житель деревни был по-своему связан с русалками.

Молодого крестьянина Ганса объединяло с мифами об озерной нечисти гораздо больше, чем он себе представлял.

Это был один из тех вечеров, когда после полуденного летнего зноя, нещадно сжигавшего поля, и тяжелой физической работы – сейчас как раз пришла пора собирать пшеницу, – уже не хотелось никаких танцев и прогулок с девушками, а только прийти к себе в избу, рухнуть на лавку и заснуть мертвым беспробудным сном от усталости, чтобы на следующее утро встретить такой же трудный день.

Ганс не чурался физической работы, он был буквально создан для нее – высокий рост, широкие плечи, сильные ноги и мускулистые руки делали его очень ценным работником. Он таскал мешки с зерном и мог полоть без устали по несколько часов. Если бы его запрягли в плуг вместо лошади, он мог бы вспахать поле сам, без посторонней помощи. Работа отвлекала его от дурных мыслей и не позволяла слишком расслабляться. В его простой крестьянской жизни многое не давало ему покоя, а трагические события в семье лишь пошатнули его состояние. Дед Густав постоянно твердил внуку, что пора бы ему жениться, ведь с женой работать и копить добро будет проще, а когда дети пойдут, то с помощниками вести хозяйство станет еще легче. Дед, конечно, был прав, но Ганс все никак не мог выбрать себе достойную невесту. Девушкам он внешне нравился, но их родители не особо были к нему расположены. Да, парень хороший, но вот семейка у него – бедовая. Дед Ганса по молодости слыл дебоширом, ходили слухи о его разбойничьем прошлом, будто он орудовал в шайке, нападал и обворовывал деревни. Но сам дед об этом никогда не рассказывал. Родители Ганса, и отец, и мать, в прошлом году один за другим умерли от чахотки, которая внезапно вспыхнула в их местности, причем быстро появившись, она так же быстро сошла на нет, унеся с собой несколько десятков жизней.

Дед портил репутацию Гансу не только своим шальным прошлым, он и в настоящем был той еще проблемой. На старости лет у деда, похоже, помутился рассудок, ему везде мерещились русалки, он боялся спать в темноте, будто бы одна из них обязательно выскочит из-под кровати и растерзает его. Когда Ганс был маленьким, дед, конечно, рассказывал ему о русалках и постоянно твердил, что он лично видел эту нечисть, которая напала на него и пыталась убить. Дед сражался с ней и победил – а в качестве трофея он срезал с русалки хвостовой плавник. К сожалению, от этого хвоста остались лишь хрящики, которые еле держались и готовы были рассыпаться в труху. Дед покрыл их лаком и пытался склеить. Получившуюся поделку он повесил на стену над кроватью.

– Зачем ты держишь эту дрянь у себя под носом? – спрашивал деда Ганс, когда старика в очередной раз мучили кошмары. – Сожги и станешь спать спокойно. Даже мне боязно находиться под этим огромным хвостом, будто ты его не с рыбы добыл, а стянул с какого-то морского дракона.

Дед лишь молчаливо кивал, но отказываясь избавиться от трофея. Ганс же считал, что это никакой не плавник, а просто самоделка из костей курицы или какой-то крупной рыбы, типа форели или карпа, но не спорил с дедом. Если деду нравится верить в эти сказки – пожалуйста.

Однажды долгим зимним вечером, когда за дверью завывала вьюга и снег хлестал в заколоченные окна, пробираясь сквозь щели, Ганс от нечего делать коротал время в компании деда. За повседневными разговорами тот в очередной раз начал вспоминать о русалках. Но тут в его рассказ добавились неожиданные подробности.

– … и она как накинется на меня! Вроде женщина, а силища у них – ух! – дед Густав занес кулак над головой. – Ты обязательно носи амулет, который я тебе сделал. Не слушай этих святош из монастыря, только чешуйка защитит тебя от русалки. Она увидит ее и поймет, что ты – тот человек, который справился с одной из них, а значит, с тобой нельзя иметь дела.

– Какого дела? – равнодушно спросил Ганс, который просто пытался поддержать разговор. Он прихлебнул разбавленной медовухой, и по телу разлилось приятное тепло.

Дед вдруг замолчал. Это было на него не похоже. Обычно он был готов часами говорить о русалках, если его вовремя не заткнуть.

– Ты, внучек, слушай меня внимательно. Эти твари, они ведь не только нашего брата топят, убивают. Они еще и насильничают.

Ганс прыснул от неожиданности, и медовуха разлилась по его подбородку.

– Чего? Ты сам-то откуда знаешь? – он с подозрением прищурился и посмотрел на деда.

– А вот знаю, – ответил дед, прищурившись в ответ. – Не могут они своих детей иметь. Приходится воровать детин да заманивать брюхатых баб к себе в логово.

Ганс покачал головой, словно родитель, который слушает очередные небылицы своего несмышлёного ребенка, и отправил деда спать.

Несмотря на скепсис в отношении дедовых рассказов и таинственного плавника, висевшего у них в доме, Ганс носил на шее амулет в виде русальей чешуйки. Дед просил носить это как оберег от русалок, но по факту он стал для Ганса просто необычным украшением. Чешуйка действительно была особенной: она переливалась на солнце бело-розовым перламутром, а в свете луны – темно-синим. Ганс всегда перед сном любовался, как чешуйка сверкает и меняет свой цвет в бликах от каминного огня. Амулет был его единственным сокровищем, хотя даже тут Ганс не верил, что он и вправду с русальего хвоста, но какая-то удивительная, притягательная красота этой вещицы заставляла его буквально холить и лелеять дедов подарок.

Густав активно настаивал на женитьбе внку, но при этом распугивал всех потенциальных невест. Стоило какой-то девушке проводить Ганса до дома, как дед выскакивал на порог и начинал рассказывать про плавник, про то, как он отважно сражался с безумной злобной русалкой, которая оставила ему шрам на все туловище (огромный рваный шрам от шеи до пупка у него и вправду был), и что им всем нужно вести себя осторожно, чтобы не попасть в лапы водяных демонов. Невесты пугались, и когда слава о сумасшедшем дедуле уже обошла всех, над Гансом и его родственником стали посмеиваться. Чем сильнее прогрессировало безумие деда, тем меньше хотелось Гансу вообще кого-либо приводить домой. В глубине души внук жалел деда, даже допускал, что в молодости старик столкнулся в лесу с чем-то страшным, но в то же время неосознанно думал о том, что если бы деда не стало (и поскорей бы это произошло!), то жизнь юноши могла бы наладиться. Эти мысли мучили его, и он исправно посещал церковь по воскресеньям, чтобы излить душу святому отцу. Священник Вергий отпустил ему грех, но предостерег от веры в демонов и дал наказ, чтобы тот перестал носить языческий амулет. Никакие суеверия и побрякушки не защитят от зла, а вот распятие – вполне себе. Но Ганс все равно не решался променять одно на другое.

Было у Ганса еще увлечение, которого никто не разделял. Его манил Черный лес. Дед, местный старожил, еще до того, как лишиться рассудка, обучил внука всем тайным тропам и секретам, как не заблудиться в лесу. Несмотря на то что Ганс в основном работал в поле и ухаживал за скотиной, он частенько уходил в непролазную глубь мрачного бора, добираясь до одного из берегов озера. Там он любовался закатами и в теплое время года даже купался. Несмотря на запруженность и болотистость, местами вода у берегов все же была чистая, так и манила освежиться после тяжелого трудового дня.

В один теплый летний вечер Ганс, как обычно, пришел на свое место, чтобы искупаться. Он снял рубаху и хлопковые штаны и нагишом зашел в воду. Черные водоросли приятно щекотали ему щиколотки. Возле пальцев ног сновали маленькие рыбки. Ганс присел на корточки, чтобы рассмотреть их поближе. В лучах закатного солнца их маленькие чешуйки переливались таким же перламутром, как и амулет у него на шее. Ганс взглянул вдаль и внезапно оторопел.

На противоположном берегу озера в зарослях камышей виднелась голова девушки. Незнакомка сидела по шею в воде и немигающим взглядом сверлила Ганса. Ее волосы, какие-то склизкие на вид, будто намазанные маслом, лоснились и немного вились. Два бездонных зрачка вперились в Ганса, и тот вдруг почувствовал, что не может пошевелиться. Отвлекла боль в ноге: кто-то его кусал. Он посмотрел вниз и увидел, что на колено сел огромный комар.

Прихлопнув насекомое, Ганс снова стал высматривать девушку на той стороне озера, но там уже никого не было. Он схватился за амулет и подумал, что лучше бы действительно носил распятие, чем эту бесполезную ерунду. Образ незнакомки не шел у него из головы, он покрутился в поисках девицы, но она словно растворилась в водах озера так же внезапно исчезнув, как и появившись. Ганс хотел было отправиться на ее поиски, но не решился. Какая-то неведомая сила будто останавливала его, не давая делать и шага вперед вглубь.

Ганс вышел из воды, оделся, сел на траву и еще долго смотрел в камыши на противоположном берегу, где впервые увидел незнакомку. Он все крутил в руках амулет, размышляя о том, кто это была такая и не привиделось ли ему неведомое создание.

Глава 3

Лея верила в мистику и сверхъестественное не меньше, чем крестьяне. Она считала, что раз мифы и сказки так долго живут, значит, что-то обязательно должно в них жизнь поддерживать. Она верила в домовых, ангелов и демонов, фей и, конечно, в русалок. От старой кухарки Лея услышала историю о крестьянке Ингрид, которая попала под русалью магию в день Святого Беатриса и убежала в лес, после чего бесследно исчезла на многие годы, а когда, наконец, вернулась – была на себя не похожа и превратилась в безумную старуху. Лею сильно впечатлил этот рассказ, основанный на реальных событиях, хотя уже никто о том происшествии не вспоминал; девушка постоянно прокручивала в голове подробности жуткой истории, и ей самой становилось страшно. Она представляла себя на месте несчастной Ингрид, будто бы это она, Лея, стоит по горло в непроглядной тьме воды, и что-то жуткое поднимается из глубины и тянет ее ко дну, где она задыхается и погибает. Девушка пыталась представить эту ситуацию посекундно, а жуткий монстр, который уволок Ингрид, виделся ей бестелесным злым духом, который решил за что-то несчастную крестьянку наказать. Лея все никак не могла отделаться от страшных мыслей, но зато эти думы отвлекали ее от ожидания предстоящей свадьбы. Сказать по правде, она вообще старалась о Йохане не думать. Она отталкивала от себя эту мысль настолько далеко, насколько могла. Матушка-баронесса целиком взялась за подготовку церемонии, она на неделю уезжала из дома, чтобы вернуться с коробками дорогих сладостей и обрезами тканей, среди которых нужно отобрать материал для подвенечного платья и фаты. Лея тыкнула наугад в один из образцов, и баронесса, довольная, одобрила ее выбор.

Повседневная рутина поместья никак не изменилась после объявления помолвки. Все так же Лафонтены каждое утро собирались к завтраку: они пили молоко или травяной чай, ели свежие яйца, кашу, пироги, обсуждали планы на день. Обычно важные вопросы проговаривали родители, а дочери только слушали. Они разговаривали друг с другом на своем, ментальном языке: взглядами, жестами, междометиями. После еды все расходились по делам: барон занимался экономикой поместья и помогал крестьянам решать их проблемы с хозяйством, баронесса составляла приглашения на свадьбу и зазывала известных кутюрье и швей, которые бы смогли заняться дорогим заказом для особенного бракосочетания.

Леда, старшая сестра, проводила дни за вышивкой и прогулками по поместью. Лея же предпочитала более активный отдых. Она брала с собой корзинку с перекусом, интересную книгу и отправлялась куда глаза глядят. Лея хорошо знала географию владений Лафонтена и даже сама иногда ходила в пресловутый Черный лес. В детстве один лесник показал ее пару тайных троп, которые выводили ее напрямую к берегу озера: дикому, но живописному. Там она летом коротала время до полудня, валяясь на траве в тени деревьев и вдыхая прохладный ветер, гуляющий по озеру. Эти одинокие часы, проведенные лишь вместе с книгой и вкусной булочкой, воодушевляли ее и заметно отвлекали от невеселых мыслей. Лея много размышляла о своем будущем, о том, как сильно изменится ее жизнь меньше чем через год. Уже следующим летом она станет женой господина Морранта, будет носить его фамилию и будет хозяйкой его дома. Может, оно и к лучшему? Нельзя же всю жизнь быть маленькой девочкой, которая беспрекословно слушается маму с папой. А кого ей потом слушаться? Мужа? Наверное да. Поменяется только место жизни и окружение, но суть останется прежней. Лея думала, как хорошо бы стать в будущем такой, как ее мама. Баронессе вроде бы в радость все эти хлопоты с поместьем и детьми, она любит мужа и искренне боготворит место, в котором живет, несмотря на то что это отсталая глушь.

Лея думала и о своей сестре. Ей было безумно грустно ее оставлять здесь одну. Пускай они и проводили иногда время порознь, как сейчас, но никогда не разлучались больше, чем на неделю. А теперь она не будет видеть ни сестру, ни родителей месяцами… Лея вдруг поняла, что к книге она так и не притронулась. Она уже больше часа лежала на теплом пледе, расстеленном на траве, и смотрела на мерно раскачивающиеся кроны деревьев. Вдруг ей пришла в голову идея сходить к утесу. Она там однажды была, дорогу вроде помнила: надо идти вдоль берега озера, и через пару сотен метров выйдешь в нужное место.

Утес был для крестьян особым уединенным уголком. Туда под вечер частенько наведывались парочки, которые боялись идти в лес, а побыть где-то наедине очень хотелось. Утром там точно никого не будет: все работают на полях. Но самое главное, с высоты открывается чудесный вид на летний лес, и огромное Лазурное озеро разливается, как на ладони. Когда еще у нее будет время попасть туда?

Приободрившись от своей затеи, Лея собрала коврик, сложила в корзинку и двинулась в путь. Вскоре она поняла, что идти к утесу в ее наряде было не лучшим решением. Платье с широкой трехслойной юбкой постоянно цеплялось за ветки, будто лес сам не хотел пускать девушку вглубь. Пару раз она споткнулась о корни деревьев и поняла, что испортила свежий лак на туфлях.

«Мама меня убьет», – подумала Лея, но продолжила путь. Отступать было бессмысленно, раз урон уже нанесен. Хуже не будет.

Дорога казалась бесконечной. Хотя Лея и видела постоянно справа от себя ровную гладь озера, ей все равно казалось, что она идет слишком долго. Неужели она перепутала, и утес не в этой стороне? Однако вскоре она начала подниматься. Уровень воды опустился, а гора возрастала. Деревья поредели, и уже гораздо больше света стало проникать в лесной массив, оттого по краям утеса росло очень много ярко-зеленых кустов с черными ягодами.

Лея посмотрела под ноги и увидела одиноко растущий ландыш. Она наклонилась, чтобы сорвать его, но передумала. Посмотрев по сторонам, она поняла, что идет все же в верном направлении. Наконец, она вышла на утес и подошла к обрыву. Пара гигантских сосен служили оградой, за которыми гора резко обрывалась, поверхность озера находилась примерно в тридцати метрах внизу. Аккуратно вытянув шею, Лея, боясь упасть, подошла к кромке утеса. Она придерживалась за ствол сосны. Вдруг на нее подул сильный холодный ветер. Она придержала прическу, и тут взгляд ее зацепился за еще один ландыш, растущий у корней сосны.

«Как странно», – подумала она и оглянулась. Вся поляна утеса была покрыта белыми маленькими цветами, которые, как сорная трава, заполонили все тенистые прохладные уголки.

Неожиданно из веток сосны с шумом выпорхнула маленькая птица и пролетела у Леи над головой. Испугавшись, девушка рефлекторно дернулась в сторону обрыва. Тяжелая корзина с едой и одеялом потянула Лею вниз, она потеряла равновесие и начала падать. В попытке схватиться за какую-то опору, девушка упала на колени, но тут же поскользнулась туфлей на ландышах. Нижняя часть ее тела повисла над бездной. Лея одеревенела, лицо вспыхнуло жаром. Пытаясь подтянуться и вылезти на твердую почву, девушка хваталась за траву, но та сразу рвалась в ее пальцах. Она сбросила тяжелую корзину вниз, которая несколько раз ударившись об острые камни, торчащие из стены утеса, рухнула в воду.

«Это конец», – только успела подумать Лея, как внезапно поняла, что у нее не получается вылезти на поляну. Тяжелая юбка тащила ее вниз, а туфли беспомощно скользили по каменной глыбе, на которой не за что было зацепиться.

«Нет-нет-нет!» – горло онемело, у нее не было сил кричать и звать на помощь. Какая-то ее часть понимала, что здесь, на утесе, утром никого нет и быть не может. Никто ее не услышит и не увидит. Лея предприняла еще одну попытку подтянуться и только смогла ухватиться рукой за корень дерева, как вдруг тот с треском рассыпался в ее ладони.

Лея сорвалась в пропасть. Пролетев пару метров, она смогла ухватиться за торчащий из стены камень, но от испуга и утомления уже не смогла на нем долго продержаться. Проклятое платье из тяжелой ткани, подъюбник из китового уса, нанизанного на железные обручи, тянули и тянули ее вниз, будто она преступница, обреченная на казнь. Сил держаться, а тем более поползти наверх, уже не было. Лея аккуратно наклонила шею, посмотрела вниз, и у нее закружилась голова. Она запаниковала и начала плакать. Наконец, она попробовала закричать, но вышел какой-то хрип.

«Может, получится спуститься к воде и там доплыть до берега», – подумала она, решив, что это единственный путь к спасению.

Нащупав под ногой выступ, она сделала шаг вниз. Получилось! Носок устойчиво стоял. Теперь вторую ногу надо поставить на опору. Снова успех! Лея уже успела обрадоваться, но следующий этап спуска оказался для нее роковым. Туфля снова соскользнула с камня, который выскочил из породы и ускакал вниз по склону. Лея стрелой полетела в пропасть. В то мгновение она не успела даже ни о чем подумать. Только что она держалась за утес, а теперь она падала в холодное озеро. Внезапное соприкосновение с водой Лею сразу отрезвило. Боль от удара спиной разошлась по телу, она всплыла на поверхность, хватая ртом воздух. Она снова попробовала закричать, но и теперь из горла рвались лишь нечленораздельные звуки.

Лея в панике гребла руками, пытаясь задержаться на поверхности воды, и теперь, когда она чудом не разбилась о камни под утесом, юбка ее платья пропиталась водой и теперь стала в три раза тяжелей. Ноги и поясница девушки были словно залиты свинцом. Усиленно напрягая конечности, она попыталась поплыть, и это у нее даже получилось, но эта треклятая юбка! Лея начала тонуть, каждое движение, каждый взмах руки и ноги отдавался болью в мышцах, она еле-еле находила в себе силы плыть дальше. Вот там, кажется, видна узкая линия болотных кустов, нужно до них добраться! Обязательно нужно! О, как же не хочется умирать! Черный лес, утес и берег озера то появлялись у нее перед глазами, то их застилала мутная стена воды. Еле-еле в последних попытках удержать лицо над водой, Лея сделала рывок и выплыла. Но тут же силы ее оставили, юбка, будто набитая огромными камнями, потянула ее на дно. Озерная вода залилась в рот, проникла в легкие, смешивалась с кровью. Лея уже не могла дышать. Она видела, как пузырьки воздуха поднимаются вверх, в то время как она, молодая и цветущая, опускается вниз, в эту топь, где ее никто никогда не найдет.

«Красиво», – подумала девушка, увидев, как солнце играет на поверхности воды, широкими волнообразными бликами просвечивая лучи сквозь озерную гладь.

Вдруг Лея почувствовала, как что-то, будто бы человеческие руки, схватили ее за талию. Они обхватили ее тонкое тельце и понесли куда-то быстро-быстро. Через мгновение ее лицо подняли над водой, и она наконец смогла заглотить воздух. Лея ничего не видела и не понимала, кашель драл ей горло, глаза слезились, отяжелевший мокрый корсет прилип к груди и душил, не позволяя надышаться. Она думала, что умерла, но эта боль, ужасная мука, вернула ее к жизни.

Неизвестный спаситель грубо выкинул ее на песок. Лея разлепила глаза, но все равно ничего перед собой не видела, только черный человеческий силуэт. Вдруг она услышала, как рвется ворот платья, затем узнала треск разрывающегося корсета. Две большие холодные, как смерть, ладони сложились у нее под ключицами и принялись резкими движениями давить ей на грудную клетку. Раз-раз, жим, раз-два, жим, раз-раз, жим. Вдруг Лея почувствовала, как твердый комок  подкатил к гортани, она выплюнула огромный шар озерной воды и откинулась на песок, жадно хватая ртом воздух. Еще какое-то время она лежала, пытаясь прийти в себя. Она перекатилась на бок и еще долго-долго хваталась руками за разболевшееся горло, которое саднило огнем. Обессиленная, дрожащая от холода и усталости, Лея в конце концов все же смогла сесть и, наконец, оглянуться. Человек, который ее спас, исчез, будто и не бывало.

Лея подползла к воде и посмотрела в ее гладь. В отражении она увидела изможденное, синее лицо. Прическа утратила свой вид, волосы свалялись и клоками висели в разные стороны, пропала одна золотая сережка, которую ей дарил Йохан на прошлый день рождения. Ворот платья был грубо изорван, дорогой корсет из китового уса разодран надвое. Носить его уже не получится.

Шоковое состояние начало постепенно отпускать Лею, и она стала размышлять, как ей добраться домой, не привлекая внимание. Туфли утонули в тот момент, когда она падала с утеса. На ногах теперь были только тонкие шёлковые чулки. Придется идти босиком. А что делать с платьем? Как ей добраться домой с таким декольте? Стыдоба. Крестьяне еще подумают чего, начнутся сплетни. Лея схватилась за разорванное платье, как могла, сцепила обрывками ткани куски корсета и в таком виде, босая, растрепанная, едва живая, отправилась вглубь леса, чтобы вернуться домой. Ноги ее тряслись от усталости, мышцы отказывались шевелиться. Болело все тело, а внутри, под ребрами жгло напалмом, будто Лея проглотила горячий уголь из камина. Почти у каждого дерева она останавливалась и переводила дух. Проклятый корсет постоянно расходился на груди. Лея уже думала снять его, выкинуть и пойти дальше спокойно, но вдруг кто-то увидит ее полуголой? Нет, нельзя. До дома осталось не так долго. В лесу, без солнца, в густой тени деревьев, одетая в мокрое тяжелое платье, с которого все еще бежала вода, Лея стала замерзать. Ее начало знобить, и каждый шаг давался теперь с трудом. Босые ноги не слушались, она едва справлялась с тем, чтобы не наступить на острую шишку или упавшую ветку с иголками. К тому же Лея боялась того, что может потревожить ядовитую змею.

В тот момент Лея даже не думала о своем спасении, она хотела просто дойти до дома и согреться, забыть обо всем, что сегодня произошло, и никогда больше об этом не вспоминать.

Наконец, она увидела впереди за деревьями мельницу. Она выбралась из леса! Она жива после падения с утеса! Сил вдруг прибавилось, и она побежала вперед. Удивленный мельник увидел, как баронская дочка в странном виде и с безумным лицом вышла из леса и бегом устремилась в сторону особняка.

Лея добежала до дома, прошмыгнула через ворота для прислуги и прошла в летний сад. Там на качелях в беседке сидела Леда и вышивала крестиком цветы на пяльцах.

– О, Лея, я уж думала идти тебя искать. Ты не явилась к обеду… – Леда отложила шитье и уставилась на девушку. – Что случилось?

Вместо ответа Лея разрыдалась, упала к сестре на колени и тут же лишилась чувств.

***

Лея не знала, сколько дней провела в беспамятстве. Когда сестра позвала мать и местного доктора, ее тут же с помощью слуг отнесли наверх в комнату. Служанки помогли раздеть госпожу, ледяные руки и ноги ей оттирали горячим жиром, камин в комнате растопили так сильно, как не топили даже зимой. Лею то бил озноб, то становилось безумно жарко. Она не понимала, что происходит вокруг, лишь ненадолго возвращаясь в сознание, чтобы через несколько минут снова впасть в беспокойный рваный сон. Она слышала, как баронесса плакала где-то рядом и говорила: «Бедная моя девочка, бедная моя, Господи, помоги». Леда гладила сестру по рукам и тоже нашептывала молитвы.

Родня дежурила у постели девушки круглые сутки, доктора тоже попросили остаться в их доме, пока больной не станет лучше. Баронесса опасалась за здоровье дочери – еще никогда она не видела такой тяжелой горячки. Лея отказывалась есть, лишь только на четвертый день удалось впихнуть в нее ложку куриного бульона. За эти четыре дня у четы Лафонтенов прибавилось на голове седых волос.

Родители расспрашивали Леду, как она нашла сестру, что с ней могло произойти, почему на ней рваное платье, вдруг кто-то посягнул на ее честь. Леда, конечно, не знала ответов на эти вопросы, она сама любопытствовала и ждала, когда сестра придет в себя. Вряд ли кто-то на нее посягнул, она небось лазила непонятно где в Черном лесу. Леда всегда считала и прямо говорила младшей, что эти похождения не кончатся ничем хорошим. Нечего девушке из приличной семьи и дорогой одежде делать во владениях лесника (по человеческим представлениям), или, как сказали бы крестьяне-старожилы, во владениях водяного. Леда вообще не любила все связанное с живностью, с природой. Ее устраивал более-менее стерильный быт в особняке, и она в жизни не могла представить себя за дойкой коровы или работницей на сенокосе. В Черный лес, а тем более к озеру, она никогда не ходила и искренне боялась бора, который все остальные скорее обожествляли и восхищались его природной мощью. Благодатное, чистое место Черным не назовут. Это был ее главный аргумент против соседства с лесом. Но Лея была в этом вопросе противоположностью сестры. Если кормление свиней вызывало у Леды отвращение, то Лея в детстве, наоборот, ходила ко всем крестьянам, кто держал скот, и напрашивалась в гости. Она пробовала доить корову, принимала роды у собаки и даже ребенком ходила с лесником ловить рыбу в озере.

Но сейчас это не имело значения; сестра попала в беду, и ей ничем не помочь. Доктор сделал все что мог. Теперь нужно ее отпаивать и согревать, организм Леи должен сам справиться с болезнью. Либо так, либо придет конец.

К счастью, молодость сыграла свою решающую роль, и на пятый день горячка Леи отступила.

Когда баронесса увидела дочь, сидящую на кровати и в прострации смотрящую в окно, где раскачивались под ветром вековые деревья пресловутого Черного леса, она радостно ринулась обнимать Лею. Она расцеловала дочь и заплакала от счастья. Как она за нее переживала – не описать словами! Они с папой ночи не спали, стояли подле нее, следили за каждым вздохом, чтобы вовремя позвать доктора.

Лея слабо улыбнулась и сказала, что ей уже лучше.

На седьмой день девушка встала с постели и почувствовала себя заново родившейся. Служанка принесла ей мятного чаю и хлеб с маслом на завтрак. Лея взяла в руки фарфоровую кружку с чаем. Взгляд ее зацепился за рисунок ландыша на кружке: нежные белые цветы, написанные столичным художником по заказу баронессы, должны были вызвать эстетический восторг. Но, увидев их, Лея похолодела, скованная черным ужасом.

И тут словно молния ударила в голову. Лея все вспомнила! Как пошла на утес, как птица напугала ее, вылетев из дерева, и потом корзина с едой потащила ее вниз, и как она поскользнулась на цветах и упала с утеса, как она тонула! Как она УТОНУЛА. Она УМЕРЛА.

Но ведь Лея сейчас дома, в своей комнате, в окружении знакомых вещей.

«Господи, я жива», – прошептала она и закрыла лицо руками. Этот ужасный безумный сон наконец закончился. Лея не помнила, как добралась до дома, ноги сами несли ее, а что было потом, она тоже не понимала. Видимо, купание в холодной воде и долгая прогулка в сыром платье подкосили ее. Но как она выбралась из озера? Кто-то помог ей, вытолкнул на сушу и привел в чувство. Может, это был лесник? Но как он оказался посреди озера в тот момент? Лея не видела лодок, озеро было гладким и пустым. А на песке, куда ее выбросили, не было следов ног, только ее собственные босые отпечатки. Существо будто появилось из воды и ушло в воду обратно, оно сжалилось над ней и захотело спасти. Если бы не этот неизвестный, не лежать Лее сейчас в мягкой, теплой постели с фарфоровой кружкой, она бы в эту минуту гнила где-то на дне озера, а ее плоть поедали рыбы. Девушку передернуло от этих мыслей, и она зарылась с головой в одеяло. Пока что она не будет никому рассказывать о своем спасении, объяснит, что выплыла сама. Лея все еще не знала, с чем именно она столкнулась в момент своей погибели, пускай это будет пока ее личным секретом. По-хорошему, нужно это существо отыскать и как-то поблагодарить. Она придет снова на берег под утесом, когда окрепнет, и принесет туда гостинцы.

В раздумьях, что положить в подарок таинственному существу, что оно ест и как вообще выглядит, Лея и сама не заметила, как опять уснула.

Глава 4

Семейство Лафонтен после чудесного и долгожданного выздоровления Леи решило отпраздновать это событие. Для крестьян накрыли в саду перед поместьем огромный стол с разными вкусностями, а сами Лафонтены ужинали у себя в доме в главной зале. На угощение были приглашены все жители деревни, не забыли и про монашеский орден, который заметно поредел за последние пятнадцать лет, и вместо тридцати монахов там осталось всего лишь семеро. Кто-то умер, кто-то перешел в другой приход, кто-то же разочаровался в службе и навсегда покинул эти места.

Один из оставшихся монахов, настоятель – святой отец Вергий, примерно сорока лет, был в последние годы семейным духовником Лафонтенов. Он исповедовал и отца, и мать, дочерей их тоже учил уму-разуму. Разнообразного жизненного опыта у Вергия была не слишком много, зато он отлично знал Святое Писание и в любой сложной ситуации, когда мудрый ответ не шел на ум, он мог вести беседу цитатами из священной книги и притч.

Вергия часто приглашали на обеды к Лафонтенам, поэтому он знал примерно все, что происходит в их семье, все новости и слухи. Мало того, священник служил в какой-то степени звеном между крестьянами и знатью. Вергий рассказывал о делах в деревне, о каких-то мелких, но иногда важных событиях, которые крестьяне не считали нужным доносить до хозяев. В свою очередь Лафонтены всегда прислушивались к словам и мнению монаха – человек божий плохого не скажет.

В тот день отец Вергий, конечно, присутствовал у Лафонтенов за праздничным обедом. Всем щедро налили вина, а на столе стояла свежая дичь: жареный заяц, куриные голени, много овощей и фруктов, скоро должны были подать и десерт. Вергий уже знал, что одна из дочерей барона, Лея, скоро выходит замуж за богатого и влиятельного графа Йохана Морранта.

Лафонтены мирно беседовали, и когда обсуждение насущных приятных новостей, таких как помолвка и выздоровление Леи, были исчерпаны, Вергий решил перевести тему.

– Как вы знаете, два месяца назад скончался отец Серванас, мой предшественник. Он жил здесь много лет и был для меня как родной отец, когда я, юный и неопытный, приехал в орден, – сказав это, Вергий сложил ладони перед собой и быстро произнес молитву за упокоение души отца Серванаса.

– Да, – сказал барон, – я до сих пор скорблю о его смерти. Замечательный был человек, он венчал меня с женой и крестил наших дочерей. Предлагаю почтить память отца Серванаса.

Все, и Лафонтены, и монах, подняли бокалы и в тишине отпили вина.

– Мне приятно слышать, что вы тоже столь высокого мнения о моем наставнике. Но я хотел бы поведать вам кое-что другое.

Лафонтены, Лея и Леда отложили вилки и ножи и с удивлением и любопытством посмотрели на священника.

– Прошло уже сорок дней, его душа отошла в Рай. Поэтому считаю, что могу поведать вам о необычной истории, которую отец Серванас рассказал мне перед кончиной. Он молчал об этом почти семьдесят лет, и вот на смертном одре решил, что хранить эту тайну уже нет смысла.

– Даже страшно стало, что там такое с ним могло случиться, – с легкой улыбкой произнесла баронесса. – Если это произошло в его молодости, я уверена, что в таинственной истории замешана какая-нибудь хорошенькая девица.

Лея и Леда переглянулись и тоже заулыбались.

– И да, и нет, – загадочно произнес отец Вергий.

***

Отцу Серванасу, тогда еще совсем юному послушнику двадцати лет, была доверена непосильная задача. По воскресеньям наплыв прихожан был особенно велик, и к ним в монастырь выстраивались очереди, чтобы пройти помолиться в небольшую часовню. Там же, в небольшом уголке, находилась и исповедальня. Тогда наставник Серванаса то ли заболел, то ли отправился по важному делу в столицу, и исповедовать прихожан пришлось неопытному послушнику, который понимал в этой жизни только, как сажать картошку и драить монастырский пол. Остальные монахи в тот день тоже куда-то разбежались, оставив юношу один на один с мирскими проблемами крестьян. Ох, ну что за темные люди! Мало того что придумывают себе грехи из какой-то ерунды, так еще и приходят, чтобы попросить амулет от сглаза или оберег для домового.

Исповедовав с десяток человек, Серванас ощутил жуткую усталость. Он не знал, что советовать этим людям, они изливали ему такие сложные проблемы, такие неразрешимые конфликты, что тут только мудрый царь царей справится (а может, это непосильно даже ему). В итоге почти всем он отвечал: «Молитесь три раза в день, сделайте пожертвование монастырю, читайте такой-то псалом». Как ни странно, этих пространных рекомендаций всем прихожанам было достаточно. Они искренне благодарили Серванаса, будто юноша только что спас им жизнь. Возможно, в момент обсуждения затруднительной ситуации кому-то из них приходила мысль, как ее разрешить. Потому что только в доме Божьем голова, наконец, светлеет и все становится очевиднее. Советовать что-то мужчинам было проще, чем женщинам. Девицы приходили с двумя вопросами: либо просили Господа послать им хорошего мужа, либо жаловались, что не могут заиметь детей. Что мог знать об этом Серванас? Ничего. Каждой девице и женщине он советовал читать псалмы и верить в то, что желаемое обязательно к ним придет, если они будут целомудренно себя вести.

Почти до вечера уставший от чужих проблем Серванас выслушивал монологи крестьян об их тяжелой жизни и философских вопросах, которые иногда нет-нет да и посещали темные неграмотные головы.

Последней к нему пришла старуха. Серванас помнил эту женщину: она с мужем всегда жила в поместье, знала Черный лес как свои пять пальцев. Кажется, у них была дочь, с которой произошла какая-то нечистая история.

– Святой отец, я согрешила.

– Поведайте свои грехи, и Бог простит вас.

Старуха горько вздохнула.

– Уже полгода прошло, как пропала моя Ингрид. Мы с мужем излазили весь лес, тащили лодку через чащу, чтобы искать ее на отдаленных берегах Лазурного озера. Но ничего, она как сквозь землю провалилась! Я теряю веру в то, что она жива, – тут она закрыла лицо руками и разрыдалась.

Серванас смотрел сквозь решетку исповедальни на закутанную в черный платок женщину, которая всю жизнь отдала земле, пахоте, которая постарела раньше времени на нещадном летнем солнце и которая внезапно лишилась своего простого семейного счастья. Ему стало ее жаль, но понимал, что ничем старухе помочь не в силах.

– Я теряю веру в Господа. Если он есть, то как позволил нечистой силе забрать мою Ингрид?

– Почему вы считаете, что дело в нечистой силе? Что вы имеете в виду?

– Ох, святой отец, все это знают. Просто не говорят. Все старожилы, да и молодежь тоже понимают, что истинный хозяин Черного леса и Лазурного озера – водяной.

Глаза старухи и Серванаса встретились. Никогда еще он не видел на чужом лице столько боли. Серванас опешил, не зная, что ей ответить. Но то, что крестьянка начала говорить про водяного, его не удивило. Ему и не такие небылицы тут рассказывали.

– Я долго думала, – продолжила старуха, – почему именно Ингрид, почему ее притянуло к Черному лесу. И потом, когда увидела этого неотесанного и жуткого парня Густава, который поселился на окраине деревни, который ходил и хвастался всем, что убил в лесу русалку, и показывал всем ее хвост, то все сложилось в моей голове, святой отец.

– Что же у вас сложилось? – у Серванаса перехватило дыхание. Он почувствовал себя ребенком, которому бабушка рассказывает интересную сказку. По сути, так оно и было.

– Водяной забрал себе мою Ингрид, потому что Густав убил его жену.

Сердце у Серванаса отлегло. Он ждал более жестокой и кровавой развязки. А тут какие-то глупые любовные истории, хотя чего еще ждать от убитой горем старухи?

– Так если вашу дочь забрал водяной, значит, она может быть жива?

– Я тоже на это надеюсь. Он забрал ее во время обряда на празднике Святого Урожая, околдовал ее, и она вернулась потом сама к нему. Я часто представляю, что водяной обратил ее в русалку, и они вместе живут в Лазурном озере, просто прячутся ото всех. Пускай хотя бы так, пускай холодной русалкой, но она будет жива. Мне этого достаточно для счастья.

Старуха опять уронила голову на грудь и заплакала. Серванас же пытался вспомнить, с чего началась их исповедь.

– Послушайте, Господь всех любит одинаково. Я уверен, что он не допустил бы для Ингрид плохого конца. Даже если там замешана какая-то нечистая сила, то справедливость обязательно восторжествует; ваш водяной сгинет в пучинах ада, и больше никого не побеспокоит.

Серванас был доволен собой, что смог выдать такую приободряющую речь, причем сам, не обращаясь к писанию. Он уже ждал от старухи слов благодарности и чтобы она, наконец, ушла, а монах мог вернуться к себе в келью, чтобы поесть и отдохнуть. Но вдруг послушник снова встретился взглядом со старухой. Она удивленно смотрела на Серванаса. Зрачки ее расширились, а губы слегла подрагивали, будто бы монах только что сказал настолько крамольную, ужасную вещь, что у старухи не находится слов, чтобы выразить свое возмущение.

– Что вы такое говорите?! – вдруг вскочила она, и если бы не решетка, разделяющая священника и прихожанина в маленькой исповедальне, то набросилась бы на бедного юношу с кулаками. – Что значит «сгинет в пучинах ада»?! Водяной – истинный хозяин наших земель! Только благодаря ему у нас такие урожаи, в лесу растет столько грибов и ягод, а наш скот уже много лет ничем не болеет. Мне жаль мою дочь, у меня сердце разрывается, когда я вспоминаю, как она убежала ночью в Черный лес. Мне обидно, что водяной выбрал именно ее, а не какую-то другую, чужую, девицу. Но не смейте так говорить о хозяине леса! Он может услышать вас, и тогда – неминуемая кара!

Ошарашенный Серванас отодвинулся на краешек лавки, подальше от безумной старухи. Будь он посмелее, то высказался бы в ответ, что церковь не одобряет язычество, а за такие оскорбительные выражения в адрес служителя монашеского ордена можно и запретить впредь являться в часовню. Но Серванас не догадался это сказать, лишь потом, перед сном, лежа у себя в келье, он смог придумать, как нужно было поставить на место эту женщину. Обидно, когда правильные слова не приходят на ум вовремя. В следующий раз он будет мудрее. Что же касается старухи, то, выругавшись, она схватила свои пожитки и ушла. Зачем она приходила, Серванас так и не понял. Раз ей нужна милость и помощь нечисти, то пусть и тащится к своему водяному, где бы он ни был.

Той ночью монах долго думал о последней исповеди, в глубине души он радовался, что принял постриг, что у него никогда не будет подобных неразрешимых проблем с женой и детьми, не нужно будет за них переживать и страдать от потери. Потом он размышлял о таинственном водяном. Понятно, что это просто местная древняя легенда, корни которой уходят в далекое прошлое. Интересно, сколько этому водяному лет? Умеет ли считать, писать? Знает ли сам водяной, что он хозяин леса? Кто дал ему такой титул? Есть ли у него семья? Если была жена, значит, и дети могут быть. А как он вообще выглядит? Есть ли у него руки-ноги, или он похож на огромную рыбу в человеческий рост? Полуспящий разум Серванаса рисовал ему какие-то жуткие и смешные фантазии, где он видел форель с человеческой головой, видел себя на рыбалке, и как к нему на крючок попалась русалка; после ему снилось, что он копает червей для клева, которые у него отбирала старуха, мать Ингрид, а потом он пытался пожарить на огне ту форель с человеческой головой, но она извивалась и выпрыгивала у него из рук. Серванас ругался и топал ногами от злости. Как же хотелось поесть жареной форели!

Утром Серванас действительно проснулся от запаха рыбы. Кто-то из братьев-монахов ходил в лес и наловил целое ведро плотвы.

«Водяной поделился своим скотом», – вдруг подумал Серванас и рассмеялся. В животе грустно заурчало, и он поспешил к заутрене, хотя в тот момент ему гораздо больше хотелось просто сытно поесть, чем стоять за молитвенником.

Прошло уже больше двух недель с визита безумной старухи. Серванас и думать забыл об этой женщине, да и не видел ее потом среди прихожан. Начинался июль, и наступала пора ягодного урожая. Крестьяне собирали клубнику, черешню, ходили неглубоко в лес за ежевикой и дикой земляникой. Серванас видел, как крестьяне набирают огромные корзины ягод и потом консервируют их, варят варенье и гонят настойку. Он подумал, что не отказался бы от подарка к Рождеству, если бы им в монастырь принесли баночку клубничного варенья. Хотя зачем ждать? Его можно и самим сделать. Вооружившись большой корзиной, Серванас отпросился у наставника и направился в Черный лес за ягодами. Местные пообрывали большинство кустов на опушках и по окраине леса, и за добычей пришлось уходить уже глубже. Серванас провел целый день, собирая ягоды, которые он не столько клал в корзинку, сколько отправлял себе в рот. Как же Серванас был счастлив, что его прислали нести Слово Божье в эти сытые земли! Никогда еще он не ел таких вкусных ягод, кисло-сладких, крупных, с мягкой пористой текстурой, их было просто приятно подержать в руках. По правде сказать, он раньше никогда не ел ягод. Его прошлый приход располагался в пустынной малоплодородной местности – вырастить там укроп было непосильной задачей, а уж о ягодах или сахарной свекле и думать нечего.

Серванас нагибался почти под каждый куст, срывая то тут, то там ровные, идеально пропорциональные ягодки. Он объелся до такой степени, что у него разболелся живот, а во рту появился противно-желчный привкус. Серванас подошел к упавшему дереву и уселся рядом с ним на землю, поставив тяжелую корзину с ягодами тут же у ног. Он облокотился о бревно и закрыл глаза. Монах прислушивался к звенящей тишине леса. Изредка где-то кликала птица. Рядом с ним какой-то зверек шуршал в кустах. Давно уже Серванас не испытывал такого душевного умиротворения. Здесь, в лоне природы, в этой завораживающей глуши, поистине девственных лесах, послушник чувствовал себя неотъемлемой его частью. Он больше не принадлежит миру людей, он должен быть здесь: слиться с этим упавшим деревом, отдать ему свои силы, уйти душой в бревно, чтобы возродить из него свежие ростки и вырасти уже новой жизнью – прекрасным могучим деревом, стоять здесь, пустить корни, раздвинуть густой кроной соседние елки и выситься огромным дубом над лесом, простоять триста, нет, пятьсот лет и цвести, цвести, цвести … вечным прекрасным существом, смотреть на суету мира с высоты своих листьев и насмехаться над глупыми проблемами двуногих.

Серванас не заметил, как уснул. Вдруг что-то пробежало по нему, какие-то резвые малюсенькие ножки засеменили у него по плечу, спрыгнули на колени и с шуршанием пропали в кустах. Монах вздрогнул, приподнялся с земли и посмотрел по сторонам.

Холодный пот пробежал по его спине. Солнце ушло за горизонт, в лесу начинало стремительно темнеть. Серванас не понимал, где находится. Он запаниковал. Сначала ринулся назад, но потом понял, что пришел сюда с другого направления. Но с какого? Он потратил время, думая и наворачивая круги около полной ягодной корзины. Куда идти? Как выйти к деревне? А что если он умрет здесь от голода и холода? А что если его укусит змея? Чем быстрее опускалась ночь на чащу, тем страшнее становилось Серванасу дальше оставаться в лесу, не двигаясь ни вперед, ни назад. Да, монахи хватятся его, но когда? После отбоя, уже ночью. Пойдут ли они искать его? А вдруг не пойдут? Подумают, что оно и к лучшему. Серванас только доставлял всем проблем, вдруг братья просто делают вид, что любят его, а на самом деле даже похоронить его с почестями не захотят?

«Я никому не нужен, – он почти готов был расплакаться. – Никто не пойдет меня искать. Я всегда был один и умру один. Даже родители, кто бы они ни были, бросили меня у ворот монастыря в люльке, а значит, не желали меня, хотели от меня избавиться. Братья-монахи наверняка так же ко мне относятся. Я ничтожный, глупый. Пошел нарвать ягод, но теперь заблудился и наверняка не выберусь отсюда».

Серванас накручивал себя, жалея и думая больше о своей жизни, чем о сложившейся ситуации. Холодность рассудка в силу его характера была пока что ему чужда, и он впал в отчаяние.

Только когда в лесу стало совсем темно, послушник вдруг очухался, вытер мокрые от слез щеки и решил пойти хоть куда-нибудь. Если он выйдет к Лазурному озеру, то сможет пойти вдоль его берегов и выйти, наконец, к деревне. Возможно, идти придется долго, но это самый верный путь. Прежде чем отправиться, Серванас помолился, теребя пальцами деревянное распятие на своей шее, и пошел в неизвестном направлении, а именно к озеру, как ему подсказывала интуиция. (Хотя на самом деле действовал он наугад). К сожалению, даже лесник, знающий тропы и умеющий выживать в сосновом бору, не нашел бы выход из чащи ночью, что уж говорить о юном монахе.

Серванас, оставив корзину, шел и шел, вздрагивая от каждого шороха и падая ниц, как только над ним пролетала птица. Больше всего он боялся наступить на змею, поэтому двигался медленно, прощупывая, не шевелятся ли корни деревьев у него под ногами, и только когда понимал, что они прочные, засохшие, делал шаг. Сердце билось как бешеное, он считал себя сильным взрослым мужчиной, но в тот момент он плакал, как маленький мальчик. Серванас восхищался красотой леса, но с приходом ночи он стал ночным кошмаром, внутри которого обитает нечисть и проклятые твари, готовые затащить юношу в ад.

Серванас не знал, сколько времени прошло и сколько он уже плутал по лесу, больше всего его пугала мысль заночевать где-то. Сон здесь – это смерть. На спящего может напасть и нечисть, и дикий зверь. Забраться на дерево? Упадешь с него и сломаешь ногу. Остается только не спать и искать выход. Чаща леса сгущалась, деревья росли так близко друг к другу, словно сама природа хотела образовать здесь живую изгородь, черные стволы буквально обнимали друг друга, заставляя Серванаса обходить деревья с разных сторон, отчего траектория его пути постоянно сбивалась. Монах чувствовал себя зажатым в тиски, пойманным в капкан. Еще шаг, и деревья обступят его со всех сторон и навсегда замуруют, как в гробницу.

Неожиданно, когда момент полного отчаяния уже почти настиг монаха, он даже сам не успел осознать своего счастья, как увидел вдалеке меж деревьями серебряные блики воды. Серванас едва не закричал от радости, но зажал себе рот руками. Он забыл обо всех предосторожностях и бегом пустился к озеру. Теперь на его щеках были уже слезы радости.

Монах выбежал к воде и тут же застыл в изумлении.

Недалеко от берега по колено в трясине стояла девица. В темноте ночи, освещаемой лишь светом луны, он совсем не видел ее лица. Девица обернулась и посмотрела на монаха. Она стояла абсолютно нагая. Длинные, до ягодиц, темные волосы прикрывали срам.

– Святой отец? – вдруг подала она голос. И голос этот показался Серванасу знакомым. – Что вы здесь делаете?

Она говорила полушепотом и была одновременно и удивлена, и испугана, увидев монаха. Девица явно не ждала гостей.

– Я… – Серванас пялился на длинноволосую девицу и никак не мог подобрать слова. Наконец, рассудок вернулся к нему, и он, застеснявшись, начал тараторить. – Я шел собирать ягоды, потом уснул, потом заблудился, потом очень-очень долго по лесу ходил, потом вышел к воде, потом увидел вас и…

Они встретились глазами с девицей. Она выглядела обычной, по крайней мере, как женщина, а не как нечисть из местных сказок. Только очень худая. Даже лунный свет подчеркивал, как ребра выпирают у нее под грудью. И лицо у нее вроде обычное, но измождённое. Серванас подумал, что девушка, возможно, чем-то больна и пришла сюда ночью, чтобы провести какой-то языческий ритуал для исцеления. Это возможное объяснение успокоило монаха. Он выдохнул.

– Уходите отсюда, – резко сказала девушка. – Уходите отсюда сейчас же. И никому не рассказывайте, что видели меня здесь.

– Что? – Серванас опешил. – Что вы такое говорите? Что случилось? Почему вы тут одна стоите в холодной воде? Где ваша одежда?

– Это не важно. Просто уходите, умоляю вас, святой отец, – взмолила девушка просящим тоном.

– Нет, так дело не пойдет, – Серванас закатал рукава и направился к воде. Он зашел в озеро и поежился. До чего же ледяной становилась вода ночью, и это в разгар лета! Он направился к девушке и, стоя уже в паре метров от нее, протянул ей руку. – Следуйте за мной. Вместе мы направимся вдоль озера и выйдем к деревне. Я отдам вам свою рясу, чтобы вы могли прикрыться.

Вдруг ему в голову пришла очевидная причина столь странного поведения девушки.

– Если вас здесь кто-то держит силой, то доверьтесь мне, я вас в обиду не дам, пойдемте! – прибавил он шепотом, понизив голос. – Вы заболеете, если будете купаться в такой воде.

– Нет, святой отец, уходите, пожа…

Это было последнее, что услышал Серванас, перед тем как чья-то рука схватила его за горло и повалила вниз на берег мелководья. Головой монах ушел под воду, ему не хватало буквально сантиметра до поверхности. Острые когти вцепились ему в шею. Серванас чувствовал, как задыхается, а чьи-то острые когти раздирают горло в мясо. Он пытался было бороться с нападающим, но уже краем сознания понимал, что умрет, воздух в его легких заканчивался, голова начинала трещать от недостатка кислорода. Он трясся и бил ногами воздух, но так и не смог ударить напавшего.

Вдруг, не отпуская его шею, рука подкинула Серванаса, словно пушинку, и вышвырнула на песочный берег. Он оказался ровно на том месте, где встретил девицу несколько минут назад. Серванас схватился за горло и долго, с хрипом откашливался. Раны на шее саднили и страшно болели, кровь капала ему за шиворот и залила весь воротник рясы. Он обернулся и взглянул на озеро. Девица стояла на том же месте и с грустью, с сожалением, смотрела на монаха. Глаза ее словно говорили: «Я же предупреждала, уходи, уходи, пока есть возможность!». Рядом с ней по грудь в воде сидел человек. Он был несколько крупнее обычного мужчины: жилистые руки, узкие плечи, впалая грудь, длинные маслянистые волосы спадали на его лицо и уходили за спину. Плечи и руки  были покрыты темной блестящей чешуей, а на кистях рук выросли плавники, как у рыбы.

Серванас взглянул в лицо этому существу. Существо также неотрывно вперилось в послушника, ничего не говоря. Черты лица мужеподобной нечисти ничем не отличались от обычных, людских физиономий. Тьма мешала монаху хорошо рассмотреть существо, но он навсегда запомнил, как два черных огромных глаза на бледном, без ресниц и бровей лице, сверлили его со злобой и раздражением.

– Она же предупреждала тебя! – вдруг рявкнуло существо.

«Господи боже, он разговаривает, он разумный!» – было первое, что подумал Серванас.

Существо говорило заплетающимся языком, но хрипло и грозно, с явной агрессией в сторону монаха.

– Проваливай, пока я даю тебе такую возможность! – снова выкрикнуло существо. Серванас увидел, как блеснули острые зубы в его челюсти.

Никогда еще послушник не испытывал таких странных, смешанных чувств. Ему было до безумия страшно, колени тряслись, грудь ходила ходуном, он никак не мог отдышаться после попытки его утопить. Горло раздирало жжение, голова раскалывалась, в ушах звенело. Но это все отошло на второй план. Боль была где-то далеко. Все исчезло и перестало быть важным, ведь Серванас увидел то, чего не должен был видеть. Он попал туда, куда не должен был попасть. Он стал свидетелем какой-то страшной чертовщины. Мир его перевернулся. Он сразу вспомнил рассказ старухи про водяного. Неужели это он? Если это не водяной, тогда кто водяной? А девица кто? Это Ингрид, которая превратилась в русалку и стала женой водяного? Или это иная девица, которая пала очередной жертвой демона?

После всех этих мыслей первое желание было – бежать. Как можно быстрее взять ноги в руки и пуститься наутек, и больше никогда не вспоминать о том, что сегодня ночью произошло. Но так поступил бы человек слабый. Серванас, хоть и плакал час назад от страха потеряться в лесу, сейчас был полон решимости. Нет, он не позволит нечисти здесь царствовать. Он слуга божий, который застал адских созданий врасплох! Монах будто совсем забыл, что только что его одной рукой положили на землю, что только что ему разодрали горло, да и физически он явно уступал силой этому существу. Серванас – болонка, подкинутая в клетку к тигру. Но болонка эта готова показать зубы.

Серванас аккуратно приподнялся и встал на ноги. Одной рукой он держался за разодранное горло. Другой нащупывал нож, который прятал во внутреннем кармане рясы. Нож он по обыкновению брал с собой, чтобы подрезать кусты и совсем не думал, что тот может пригодиться как-то по-иному. Водяной и девица наблюдали за ним, следя за каждым движением.

Вдруг девица заговорила.

– Пожалуйста, не трогай его, он хороший человек, – обратилась она к существу рядом с собой.

– Я не трогаю, – процедил водяной таким же хриплым голосом. – Пусть проваливает.

– Он никому не делал зла, ты не должен был ранить его.

Серванас с недоумением смотрел на них, но этот диалог лишь позволил ему потянуть время и, собравшись с духом, схватить рукоять ножа.

– Ты оглох там? – рявкнул водяной, заскрежетав зубами. – Пошел вон!

Послушник собрал всю волю в кулак и, наконец, решился. Он исподлобья посмотрел на водяного. Их разделяла всего пара метров. Серванасу показалось странным, что демон все время сидит в воде, а девица стоит. Может, у демона нет ног? Или вместо конечностей у него рыбий хвост или осьминожьи щупальца и ходить по земле он не способен? Тогда преимущество точно будет на стороне человека.

– Уж извините, что побеспокоил, – медленно произнес Серванас, пытаясь говорить как можно спокойнее. – Я сейчас же покину это место.

Но внезапно он резко ринулся вперед и, занеся нож, кинулся на водяного.

– Во имя Господа Бога нашего, сгинь, нечисть! – закричал он, но тут же снова был схвачен когтистой рукой за шею и повален в воду. Кинжал оказался у водяного во второй руке.

– Успокойся, карасик, – съехидничал над его ухом водяной. – А я тебе говорил, что все двуногие такие, – обратился он внезапно к девице. Та лишь грустно вздохнула в ответ.

– Не убивай его, умоляю, он просто ничего не понимает. Отправь его домой, – сказала девушка.

Серванас, лежа в воде, прижатый к илистому дну, слышал их разговор и теперь видел их вблизи. Попытка его нападения была ничтожна, он проиграл в пух и прах. Монах закрыл глаза, готовый к тому, что сейчас наступит смерть. Который раз за эту ночь он был готов отдать богу душу? Кажется, это третий. Водяной продолжал держать свою лапу на шее монаха и не давал ему сдвинуться с места. Серванас не пытался сопротивляться, теперь он боялся разозлить это существо еще сильнее. Но он был все равно горд своим поступком, ведь не мог просто сбежать с проклятого места, как трус.

Водяной склонился над лицом монаха. Серванас смотрел в его бездонные черные глаза, и сердце его наполнялось страхом. Лицо существа было слишком человеческое, монах представлял себе водяного страшным монстром, помесью рыбы и акулы, а может дельфина и дракона, или что-то такое. А этот – просто человек. Даже не верится, что так банально. И это поразило его еще больше, чем если бы он узнал, что истинный водяной – это гигантская каракатица. Серванас не чувствовал от лица водяного никакого дыхания, от него исходил только холод,  волосы его пахли сыростью и болотной тиной.

– Я сохраняю тебе жизнь, – прошипел водяной. – Но только потому, что она просит, – он кивнул в сторону девушки. – Считай, она спасла твою никчемную душонку.

«Никчемная душонка? Это он про меня?! Поганая нечисть! Сгинь! Пропади ты пропадом!» – Серванас зажмурился от злости.

– Гори в аду! – с большим трудом прошептал он, пытаясь убрать руку демона со своей шеи.

Рот водяного растянулся в ухмылке, обнажив ряд коротких острых зубов.

– Не хочешь по-хорошему – будем по-плохому.

Водяной одним резким движением впился зубами в плечо монаха. Серванас закричал и принялся колотить водяного по спине, дергая того за волосы, пытаясь оттащить его от себя, как спешат отодрать собаку, которая вцепилась в пойманную дичь. Водяной вонзил зубы послушнику в плечо и замер, не обращая внимания, как его бьют кулаками. Так обычно замирает змея над пойманной птицей и ждет, пока яд подействует на добычу и та перестанет трепыхаться.

В первую секунду укуса Серванас почувствовал жуткую, невыносимую боль, словно сотни кинжалов одновременно пронзили его кожу, но очень быстро боль прошла. Сознание его затуманилось, глаза закатились. Серванасу казалось, что он сейчас спит на огромной плюшевой кровати, в комнате, полной благостного утреннего света. Воздух вокруг был наполнен ароматом цветов, и какое-то неземное, поистине райское спокойствие, блаженство наполнили все его тело. Давно он не чувствовал себя так умиротворенно, ничто не волновало его разум, в душе был лишь покой, один только покой.

А потом плюшевая кровать пропала, и Серванас снова обнаружил себя лежащим ночью в холодной воде озера посреди лесной глуши. Водяной больше не кусал его, он сидел рядом и пытливо рассматривал монаха.

Ничего не говоря, Серванас встал и вышел на берег. Ему больше не хотелось ни с кем драться. Выяснять, что тут ночью у нечисти происходит, тоже желание отпало. Сон, который он увидал, буквально сделал из него другого человека.

– Иди туда, никуда не сворачивая, – сказал водяной, вытянув руку и указав в нужном направлении. – Когда дойдешь до березовой рощи, поверни направо, так ты доберешься до своих.

Монах кивнул водяному и уже собирался уйти.

– Ты забудешь обо всем, что видел здесь.

Услышав это, Серванас обернулся, но водяного с девицей и след простыл. Только круги на поверхности озера подсказывали, что там, в глубине, что-то есть.

Начинало светать. Серванас пошел, куда указал водяной, и действительно скоро вышел к монастырю. Всю дорогу он не замечал, как его правая рука от плеча и до кисти окрасилась багровой кровью, запачкав рясу, не обращал он внимания и на то, как щиплют раны на шее. Серванас вернулся в монастырь, никем не замеченный прошел в келью и сразу же провалился в сон.

Его нашли у себя в койке без сознания – впервые он не вышел к заутрене и пропустил службу. Под кроватью лужей растеклась запекшаяся кровь. Когда с него, почти бездыханного, сняли рясу, которая была вся измазана грязью, илом и кровью, монахи в ужасе застыли над телом своего брата. На шее Серванаса было несколько колотых ран, а на правом плече ровным полукругом красовался страшный след чьей-то челюсти, зубы которой так аккуратно вошли в его кожу, что можно было сосчитать количество клыков.

Чудом выживший, Серванас позже сказал, что на него напал медведь, и с тех пор наотрез отказывался ходить в лес, сдержав это обещание до самой своей смерти.

***

Отец Вергий кончил рассказ. Лафонтены так заслушались, что не заметили, как остыл их чай. Конечно, монах опустил некоторые кровавые подробности, чтобы не портить аппетит господам и не травмировать психику хрупких женщин.

Лея и Леда переглянулись с матерью. Обычно они молча присутствовали на обедах и первыми не начинали разговор с гостями, а уж после такой жуткой истории, они тем более не понимали, как им себя вести. Отец Вергий, смутившись от воцарившегося молчания, даже подумал, что зря решился им это рассказать. Люди-то серьезные, знатные, что за байки он тут несет?

Первой молчание нарушила баронесса.

– Я ничего не хочу сказать плохого про покойного отца Серванаса, но… – она пытливо посмотрела на Вергия. – Отец Серванас случайно в ту ночь не был… как бы это помягче выразиться…

– Под бадягой, – закончил за нее муж.

Барон всегда называл вещи своими именами и предпочитал говорить без эвфемизмов. Когда тесно живешь и работаешь с крестьянами, подобное светское общение выходит из обихода даже среди людей высшего круга.

– Когда крестьяне отмечают какой-нибудь свой праздник, обильно запивая радость самогоном, им и не такое мерещится.

Баронесса сердито поджала губы, хоть бы муж не ляпнул еще чего, а то Вергий обидится и еще откажется венчать Лею с Йоханом. Ей было очень важно, чтобы браком их сочетал именно Вергий, он был для баронессы образцом чистой веры, и благословение такого приятного, обаятельного священника точно сделает брак ее дочери крепким и надежным, а, главное, плодородным.

Барон заметил грозный взгляд жены и принялся за поедание черничного пирога, который как раз принесла служанка и разрезала на пять частей.

Но отец Вергий не обиделся. Наоборот, он улыбнулся и звонко засмеялся. Лея и Леда, подхватив общую веселость, тоже захихикали.

– Вы не поверите, но я подумал о том же самом, когда услышал эту историю, – священник утирал салфеткой выступившую от смеха слезу. – В оправдание отца Серванаса могу сказать, что он никогда даже капли горячительного в рот не брал и достаточно презрительно относился к пьянствующим.

– Да, это я тоже припоминаю, – сказал барон, с нескрываемым удовольствием уминая сыпучий масляный пирог. – Пару лет назад он отказался отпевать крестьянина, который упился до смерти, пьяный пошел в лес, и потом его вынесло на берег под утесом.

– Давайте не будем об этом! – баронесса возмущённо повысила голос. – Такие темы не следует обсуждать за столом. Тем более у нас сегодня праздник, – напомнила она собравшимся.

Леда уже порядком подустала от застолья, слушать разговоры старших было утомительно, тем более что их с сестрой мнения никто не спрашивал, и как поддержать разговор, она не знала. Девушка устало выдохнула и хотела было попросить у матери разрешения покинуть столовую, как вдруг внимание ее привлекла сестра. Лея, выпучив глаза от удивления, с приоткрытым ртом слушала диалог отца с монахом, которые, несмотря на просьбу баронессы, продолжали обсуждать мистические события последних лет в деревне. Она была полностью погружена в их рассказы, не обращая внимания ни на что вокруг, Лея будто впала в какой-то транс. Чай, который ей подлила служанка, и пирог остались не тронуты.

– Лея? – Леда положила свою ладонь на ладонь сестры.

Лея, вздрогнув, вернулась в реальность и смущенно посмотрела на Леду.

– Это так интересно! – вдруг сказала Лея.

– Что интересно?

– Ну все эти истории! Про водяного, про русалок, про призраков!

Леда в ответ пожала плечами и цокнула языком. Похоже, только старшая дочь разделяла мнение матери, что за столом не стоит обсуждать всякие глупые сказки.

***

Еще какое-то время длился их ужин, а когда пирог был съеден и весь чай выпит, отец Вергий решил откланяться – его ждала работа в монастыре. Однако Лея не могла никак выбросить из головы происшествие с отцом Серванасом, и, подгадав момент, решила перехватить священника в саду, когда тот уже вышел за калитку.

– Отец Вергий, можно вас на минуту? – спросила она, дернув его за рукав рясы.

Монах вздрогнул от неожиданности, увидев, как девушка буквально вылезла из кустов.

– Лея, вы меня напугала, что это за детские игры?

– Я хотела у вас кое-что спросить.

– Что же?

Одного взгляда на Лею было достаточно, чтобы понять, что она у него сейчас спросит. Вергий заметил, как она заинтересованно слушала его рассказ за столом, и похоже, у нее много что в душе накопилось.

– Святой отец, а вы сами верите в то, что рассказал отец Серванас?

– Ох, – он улыбнулся ей в ответ, – и да, и нет. С одной стороны, все сказки, которые передавались среди крестьян многие годы из уст в уста, не могли возникнуть на пустом месте. С другой стороны, церковь отрицает существование нечисти, а если эта нечисть все еще где-то живет, значит, нужно изгнать ее из места обитания людей. Боюсь, что когда отец Серванас был при смерти, его затухающее сознание могло что-то напутать. Возможно, в ту роковую ночь он столкнулся вовсе не с водяным, а с каким-то разбойником, который натравил на него ручного волка, или что-то в этом роде.

– Но почему тогда отец Серванас решил поведать вам об этом в последний свой день? Быть может, что-то произошло за эти годы? Водяной сказал: «ты забудешь», но святой отец не забыл. Или вспомнил только перед кончиной? Что за волшебство такое?

Отец Вергий удивленно вскинул брови. Действительно, он как-то не задумывался над этим. Баронская дочка оказалась очень внимательной.

– Дитя мое, лучше бы вы с таким рвением интересовались Святым Писанием, а не языческими сказками, – пожурил он ее, ласково погрозив пальцем. – Вы скоро выходите замуж, пора оставить позади детство.

– Ох, я интересуюсь, очень интересуюсь! – выпалила Лея, пытаясь оправдаться. – Вы знаете, что каждое воскресенье мы всей семьей ходим на службу, и сами следили за моим воспитанием в истинной вере. Как вы и сказали, я скоро выхожу замуж, мне придется уехать отсюда, из своих родных мест. Я хочу получше узнать и записать эти легенды, чтобы потом передать их своим детям.

Сказанное Леей было одновременно и правдой, и ложью. На самом деле она хотела напитаться знаниями, хоть какими-нибудь, прежде чем искать ту русалку (а Лея была теперь уверена, что ее спасла именно она, а не человек) и попробовать ее отблагодарить.

Отец Вергий задумчиво погладил подбородок.

– Признаться, разделяю ваш пыл, да и сам люблю все эти байки. Ничего не могу с собой поделать! Я не верю в них, но слушать всегда интересно. Кстати, а с вами, уважаемая Лея, случайно, ничего таинственного не случилось, когда вы были в лесу неделю назад? – спросил он, прищурившись.

– Ох, нет! – Лея замотал головой. Сердце ее бешено забилось от внезапного разоблачения. – Но я действительно попала в неприятности. Дело в том, что, когда я была в лесу, на меня напал какой-то человек. Он схватил мои вещи, а когда я попыталась воспротивиться краже, то толкнул меня в воду, а берег там был высокий. Я чудом выплыла и добралась до суши, – выпалила она свою версию произошедшего, которую придумала вскоре после выздоровления.

Мать допытывалась до нее, что именно с ней случилось, как выглядел разбойник, но Лея сказала, что не помнит, что лицо его было скрыто под платком. И снова это была и правда, и ложь. Лица спасителя Лея не видела, только смутные очертания головы. Но больше всего баронессу волновало, не покусился ли разбойник на ее невинность – уж очень смущало разодранное платье.

Лея знала, что барон отправил нескольких крепких крестьян прочесать лес, попытаться найти негодяя, но заранее понимала, что они точно никого не найдут. Ей было стыдно за свой обман, но что-то останавливало ее от того, чтобы поведать истину. Лее казалось, что она почти прикоснулась к какой-то тайне, и одно неосторожное слово или действие спугнет ее, словно колокольчик на шее у домашней кошки, которая только-только приноровилась броситься на воробья.

– Мне так жаль, вы должно быть натерпелись ужасу, – сказал Вергий. – Я рад, что теперь с вами все хорошо. А насчет интересных историй… – священник задумался. – Сходите в гости к старику Густаву. Он несколько не в себе последние пару лет, но если вы придете и попросите его поговорить о русалках, то точно не откажет. Я сам как-то посещал его, у бедняги уже плохо работают ноги, и его внук Ганс попросил меня прийти исповедать его. Густаву казалось, что он умирает, но – на все воля Божья – уже больше двух лет он все еще здравствует, и на тот свет не собирается. Густав мне всякого ужаса наговорил и даже показал русалочий хвост.

– Что показал? – Лея чуть не вскрикнула от удивления.

– Да-да, русалочий хвост, вы не ослышались. Самое забавное, что меня пригласили на исповедь, а оказалось, что я два часа слушал о похождениях Густава, его молодости и прочем таком. Он совершенно ни в чем не каялся, каждый день его жизни был прожит без греха. На его взгляд. Но я бы с этим поспорил. Ох, извините, что-то я заговорился. Нельзя обсуждать чужую исповедь. Вы на меня дурно влияете, Лея!

Девушка захихикала. Ей, как и баронессе, очень нравился отец Вергий. Его обаяние и юмор располагали к себе. Он был не такой, как другие монахи, замкнутые и нелюдимые. Священник снова откланялся, сказав, что у него еще много дел до вечерни. Лея с радостью в душе, что смогла поговорить хоть с кем-то, кто ее немного понимал, направилась к себе в комнату отдохнуть. Она все еще неважно себя чувствовала после болезни.

Глава 5

Вернись к утесу! Я буду ждать за скалами, я услышу твои шаги и явлюсь на твой голос. Вернись хотя бы один раз, вернись, я хочу взглянуть на тебя пускай на мгновение. Я жду. Приходи, приходи, приходи.

Когда Лея разлепила глаза, было уже поздно, около одиннадцати часов. К завтраку ее не разбудили, значит, все остальные члены семьи тоже еще спали, либо только начали просыпаться. Под утро девушке снился странный сон: сплошная чернота, в которую она провалилась, как в бездну, но в этой тьме она слышала голос, сначала он был далекий и слабый, но чем светлее становилось, чем ярче занималась заря, тем отчетливее она его слышала. Голос… не мужской, не женский, будто он шел откуда-то из заперти, глухой, но мелодичный. Он был не слишком близко, чтобы понять, кто это говорит, но уже не так далеко, чтобы спутать его с голосами служанок или родителей. Это было что-то бесплотное.

– Существо меня зовет, – прошептала Лея. В голове все еще слышались отголосками эха эти молящие слова «приходи, вернись». Зачем ее зовут? Может, это ловушка?

Лея не знала, что ей думать, и посоветоваться было не с кем. Родители и сестра засмеют, а отец Вергий скажет ей читать псалом и не увлекаться нечистью. Она не осознавала, что с ней происходит после того, как едва не утонула в озере. Отец запретил ей хоить в лес, пока разбойника-грабителя не найдут. Но его не существует, как же ей обойти указание барона? Можно сказать, что она ходит на встречи к отцу Вергию. Но часто этой отмазкой не получится пользоваться. Святой отец не станет участвовать в ее обмане. Снова тайны, снова ложь!

На глазах ее выступили слезы. Лея совершенно не понимала, что ей делать. Еще и эта дурацкая свадьба! Зачем она только поплелась на утес, кто ее туда гнал? Если бы она не упала, если бы какое-то таинственное существо не спасло ей жизнь, этих метаний бы не было! Она бы спокойно дождалась свадьбы и уехала в огромный особняк господина Морранта. А сестра, похоже, не верит в историю с грабителем. Никто в нее не верит, кроме барона. Когда Лея отошла от горячки и пришла в себя после тяжелой болезни, первое, что спросила у нее Леда, было: «Ну, и с кем у тебя было такое страстное свидание? Я его знаю? Это кто-то из наших?» На лице ее была ухмылка, добрая, но все же с горчинкой. Скажи она тогда правду, что кто-то ее спас и заставил дышать, кога она уже была на волосок от смерти, Леда бы не поверила. Она бы сказала: «Не хочешь, не говори, но лучше выложи мне правду, прежде чем об этом узнают все. Я смогу тебя защитить от слухов».

«Не нужно ходить туда, к озеру», – говорил здравый смысл. – «Зачем тебе эти приключения? А вдруг что-то плохое произойдет? Тебе так хочется опозориться перед родителями и женихом?»

«Но если существо спасло меня, значит, оно не желает мне зла. Я сама собиралась вернуться, чтобы отблагодарить, и очень хочется посмотреть, как же выглядит этот чудо. Может, оно и нестрашное совсем?» – придумывало тут же отговорки внутреннее любопытство.

– Я схожу туда, – решила Лея. – Но только один раз. Я принесу гостинцы и больше никогда не вернусь. Мне не нужны проблемы.

***

Когда Лея утром ворвалась в комнату к сестре, она была уже при параде: надела бежевое льняное платье, собрала длинные каштановые волосы в пучок и надела сверху ободок, украшенный вышитыми розами.

Леда после завтрака обычно посвящала время укладке прически, и ее застали как раз за расчесыванием волос перед зеркалом.

– Одевайся быстрее! Мы сейчас пойдем к дедушке Густаву, – сказала Лея радостно, и вся она была какой-то перевозбужденной, словно сегодня был ее день рождения и она ожидала тонны подарков и толпу гостей.

Леда озадаченно посмотрела на сестру. Она начала перебирать в памяти, кто такой дедушка Густав, и внезапно вспомнила.

– А зачем мы к нему идем? – взволнованно спросила Леда, быстрыми резкими движениями дергая расческой из конского волоса по кончикам своих прядей.

– Я взяла с собой альбом и чернильницу! Хочу записать его рассказы о нечисти, – она продемонстрировала сестре небольшой чемоданчик, украшенный резными цветами и птицами.

– Похоже, вчерашний ужин действительно оставил тебя неравнодушной. Я вот ночью плохо спала, снились страшные зубастые рыбьи морды, – ее передернуло от воспоминаний о ночных кошмарах. – А под утро мне снилось, что за мной гонится медведь с окровавленной пастью.

Лея закатила глаза. Леда всегда умела испортить настроение колким замечанием. Но и за это она тоже любила сестру.

– Что же мне надеть? – спросила Леда у своего отражения в зеркале. Она закрыла лицо руками и озадаченно вздохнула.

Лея присела на кресло рядом с кроватью и удивленно наблюдала за сестрой.

– Надень то, в чем вчера спускалась на ужин. То белое платье. Да и какая разница? Мы же идем к старому крестьянину, а не к королю на прием.

– Ты не понимаешь! – вдруг огрызнулась Леда, но резко замолчала. – Я не могу даже к старому крестьянину пойти как попало.

Она открыла огромный шкаф, вытащила красное обтягивающее платье с длинной атласной юбкой.

Лея прыснула.

– Ха-ха, представляю, как поросята деда Густава будут прыгать по твоему шлейфу, – ей вдруг стало так смешно, когда она представила Леду в роскошном бальном платье посреди сарая, и как крестьянская коза начинает поедать юбку. Она схватилась за живот и захохотала.

Леда укоризненно посмотрела на сестру и повесила платье обратно. После долгих раздумий она все же определилась с нарядом: летнее желтое платье с белым кружевным воротником. К нему она подобрала шляпку и надела свежие, буквально на днях привезенные из столицы, модные туфли из белой кожи на небольшом каблучке. Выглядела она восхитительно. В довершение своего образа, Леда похлопала щеки пудреницей и слегка подвела глаза.

Лея подумала, что, возможно, ей тоже стоит серьезнее относиться к своему внешнему виду. Она почти не красилась, а модно одевалась, только когда приходили гости. Как уже не раз говорил отец Вергий: «Детство пора оставить позади». Нужно становится женщиной, чтобы господин Моррант в ней не разочаровался.

Наконец, сборы были закончены, и девушки направились, идя под руку, к окраине деревни. Именно там, почти что у самого леса, жил старик Густав.

Глава 6

Крестьяне никогда не видели больших денег. В поместье всем заправлял барон и не позволял своим батракам особо богатеть. Каждый август и сентябрь, когда поля уже были вспаханы, он собирал с батраков кое-какой продуктовый налог. Часть зерна и овощей барон продавал в соседние поместья, которые находились далеко, и, к счастью для Лафонтена, не славились плодородными землями. Барон продавал муку, картошку, соленья и неплохо на этом зарабатывал. Крестьяне много лет не имели к хозяевам претензий, и все шло своим чередом. Пока господа давали спокойно жить и работать, и не обирали их до последней нитки – о чем еще можно было мечтать? Мало того, часть прибыли барон благородно отпускал на содержание деревни. Он организовывал бурение скважин, чистил колодцы, помогал с заготовкой дров на зиму. Барон даже приглашал врачей для скотины, если с рабочим зверьем что-то случалось. Но это было крайне редко. Массовых эпидемий в поместье не было отродясь.

Заезжие гости барона часто с завистью говорили, что ему достался в наследство от предков едва ли не лучший участок земли в их стране. Захолустье, конечно, но продовольствием само себя обеспечивало целиком и полностью. Все остальное можно было заказать в столице, либо купить на передвижных ярмарках, которые заезжали в деревню по несколько раз в год.

Конечно, сами крестьяне жили, мягко скажем, не на широкую ногу. У них не было больших денег, вели быт только в рамках тех средств, которые могли себе позволить, и к благополучию не особо стремились. Не жили хорошо, нечего и начинать. Сегодня есть чем брюхо набить? Изба натоплена? Прекрасно. Удалось обменять тыкву на ботинки у заезжего торговца? Восхитительно. В каких-то экстренных ситуациях крестьяне всегда могли обратиться к барону. Тот редко давал денег, но, по крайней мере, мог попытаться разрешить конфликт.

Словом, между знатью и бедняками сложились достаточно крепкие и тесные вассально-крепостнические связи, в которых всех все устраивало.

Среди жителей деревни отношения были несколько другого характера, чего барон, разумеется, на себе никогда не ощущал. Хозяин был главный, как король, в его сторону смотреть разрешалось, но переходить границы в общении – нет. Его семью все уважали и пристально наблюдали за личной жизнью Лафонтенов. Все следили за беременностью баронессы двадцать лет назад, все радовались рождению у нее двух дочерей подряд. Когда девочки выросли, среди крестьянских баб часто всплывала тема, когда и за кого они выйдут замуж, и все ужасно хотели поприсутствовать на празднике. Уж барон-то наверняка организует все в лучшем виде. Каждый шаг Леи и Леды был известен. Стоило им выйти за порог, как за ними всегда кто-то наблюдал, их внешний вид оценивали, над манерами и этикетом по-доброму насмехались, и часто больше завидовали богатству. Баронские дочки в двадцать лет были юными, свежими девушками со светлой гладкой кожей, они носили длинные платья из дорогой ткани и прикрывали лица широкополыми шляпами. Зимой девочки грели плечи шубками, а нежные, не замученные работой руки прятали под меховыми муфтами. Крестьянки в двадцать лет уже рожали минимум по второму разу, и им оставалось всего несколько лет, прежде чем у них начнут болеть спины от тяжелой работы и частых беременностей, а лица их начнут медленно тускнеть от пахоты в поле в жаркий летний период. Баронские дочки выйдут замуж за таких же богатых мужчин и продолжат жить своей ленивой сытой жизнью, крестьянки же выйдут замуж за таких же батраков, и они будут работать все свои оставшиеся годы.

Но не все об этом задумывались. Для большинства классовое неравенство было само собой разумеющимся, а когда здесь поселились монахи, оказалось, что бедность и тяжелый труд – это божья благодать, и всем труженикам воздастся на этом и том свете. Все встало на свои места.

Крестьяне, сами того не осознавая, делились на внутренние группы. Они могли дружить целыми поколениями и выручать друг друга в сложные времена. Но были и семьи, которые здесь были изгоями. Таким отщепенцем был старик Густав. Его невзлюбили с первого дня, как он поселился в деревне.

Мельник обнаружил тогда еще молодого Густава у себя в коровнике. Заросший бородой, неотесанный мужчина лет двадцати пяти-тридцати спал мертвым сном, его не смущал стоявший колом запах навоза. На незнакомце не было одного ботинка, а на плече у него висела сумка, и даже находясь во сне, Густав крепко прижимал поклажу к себе. Мельник ушел за топором.

Когда Густав открыл глаза, то увидел над собой грузного разъяренного мужчину, который кричал на него и, замахнувшись топором, угрожал зарубить, если проходимец сейчас же не уберется прочь. Густав вскочил и принялся оправдываться. Он сказал, что не грабитель, а просто ужасно устал с дороги и хотел бы найти приют на пару ночей. Но, увы, в их деревне не было гостиниц. Мельнику Густав не понравился, и он отказал ему в ночлеге.

Ничего не поделаешь. Густав пошел в деревню, и появление нового человека все сразу заметили. Его сердитое, опасное лицо, руки и ноги в шрамах, вороватая походка наводили страху на всех. На Густаве будто было клеймо. Он грозно зыркал на молодых девиц, которые прятались за заборами своих изб, как только чужак проходил мимо.

В то время здесь еще всем управлял отец нынешнего барона, но сам он не жил в деревне летом, и богатое поместье стояло без хозяина. Увидев роскошный фамильный особняк, который так маняще высился на пригорке, окруженный на некотором расстоянии батрацкими домишками, Густав злобно ухмыльнулся. Да, тут есть чем поживиться. Опасливо озираясь, он прижал сумку к себе, будто хотел удостовериться, что не потерял ее. Он обошел особняк и понял, что здесь никто не живет. Может, прислуга какая-то и протирает там пыль, но сквозь окна было видно, что мебель завешана чехлами, а ковры собраны в огромные трубы, которые стояли, прислонившись к стенам. Он решил спрятаться пока в лесу и понаблюдать за господским домом. А ночью, если все будет удачно, он проникнет туда и вытащит что-нибудь небольшое и ценное, что можно быстренько продать, например, статуэтки или картины.

Густав снова посмотрел по сторонам и вдруг увидел, что в нескольких метров от него стоит пожилой мужчина в монашеской рясе.

– Вы путешественник? Если вам нужен ночлег, приходите в монастырь, мы выделим вам койку и дадим хлеба.

– Отвали, святоша, – огрызнулся Густав и направился к лесу.

– Не ходите туда один! – закричал монах. – Вы не знаете наш лес, он опаснен!

Густав даже не обернулся на это предупреждение. Он лишь саркастически ухмыльнулся. Опасный лес, ну да, ну да. Густав с двенадцати лет, как он примкнул к шайке разбойников, только и делает, что скрывается в лесах. Густав лучше других знает, как там выживать, даже если заблудится.

Он зашел в лес и направился в чащу. Выйдя на прелестную, залитую солнцем полянку, он сел на упавшее дерево и устало вздохнул. Сейчас бы поесть чего-нибудь. Он раскрыл сумку и посмотрел на толстую пачку денежных облигаций. К сожалению, сейчас нельзя было потратить деньги. Любой банк задаст вопрос, откуда у подозрительного типа в вонючей одежде и с небритой рожей такие средства. Ну явно не добытые честным путем. И это было правдой. Густав выкрал сумку у главаря шайки и два дня скрывался от своих. Он уже давно намеревался уйти из банды, но уходить без наживы было бы просто преступлением. В этой глуши, про которую Густав даже не слышал никогда, его точно не станут искать. А если и станут, то быстро не найдут. Густав достаточно умело запутал следы.

Увы, на денежные облигации купить еды у леса было невозможно. Поймать и приготовить зайца или птицу он тоже не мог. Ему нужно было скрываться и привлекать как можно меньше внимания. Но прошлой ночью он так выбился из сил, что не смог встать рано утром, чтобы уйти из хлева мельника незамеченным. Еще и этот монах прицепился.

Он осмотрелся и увидел роскошный ежевичный куст. А рядом с ним росли несколько деревьев шелковицы. Сочные сладкие ягоды свисали с веток, словно толстые черные пальцы.

Обрадованный, он принялся за еду. Может, внутри леса найдется еще что-нибудь? Сырые грибы тоже сошли бы, может, и дикие яблони найдутся. И действительно, стоило ему пройти дальше в чашу, как он оказался буквально окружен плодовыми деревьями. На Густава смотрели румяные красно-зеленые яблочки, а в еловой роще под каждым пнем росли чистенькие белые грибы. Почти что с радостным криком Густав нарвал яблок и принялся собирать все, что видел съестное.

Наевшись и набрав в сумку, где лежали бумаги, грибов до отказа, Густав вышел обратно к деревне. Спрятавшись за ягодными кустами, он просидел в своем укрытии до ночи. Видел, как женщина в белом фартуке заходила в господский дом. Она выносила оттуда ведра с грязной водой после мытья полов и выливала их в палисадник. Окончив с работой, женщина заперла двери особняка на ключ и ушла.

Густав радостно хмыкнул. Удача явно на его стороне. Крестьяне сейчас пойдут спать, а он спокойно залезет в дом и перевернет там все вверх дном. Как только наступила глубокая безлунная ночь, Густав вышел из укрытия и подошел к заколоченному окну. Он попробовал подергать за деревянную пластину руками. Она не поддалась сразу. Но после третьей попытки деревяшка треснула и отлетела вместе с гвоздями. Остальное уже было делом техники. Почти бесшумно разобрав окно, он залез в особняк. Поначалу Густав растерялся и не понял, где находится. Было похоже на коридор, соединяющий две гостиные или спальни. Он походил-походил туда-обратно, подергал двери, которые закрывали коридор с двух сторон, но так и не смог их открыть. Он пытался их выломать, вскрыть железным прутиком замок, ничего не помогало. К дверям снаружи было приставлено что-то очень тяжелое, что не позволяло Густаву их открыть. Взбешенный и раздосадованный, он понял, что надо вылезать обратно на улицу и пробовать проникнуть в господские комнаты через другие окна.

Но когда он очутился снаружи, его уже ждал сюрприз. Кто-то сильной хваткой дернул его за локоть, и несколько рук прижали его к стене дома. В лицо ему ткнули зажжённым факелом.

Густав увидел, что несколько крестьян крепко держат его, а факелом светит тот самый монах, которого он встретил утром.

– Вы что это тут удумали? – спросил священник, сердито смотря на него. – Решили, что мы ничего не поймем?

– За дураков нас держишь?! – рявкнул один из державших его крестьян.

Густав испугался, но он всегда был готов к такому повороту событий. Даже хорошо, что это крестьяне, а не воевода с отрядом. С бедняками можно договориться. А святошу вообще не стоит воспринимать всерьез.

– Отпустите, уважаемые. Мне есть что вам предложить взамен, – он угодливо улыбнулся и подмигнул монаху.

Но, похоже, этот жест только сильнее разозлил всех.

– Нам ничего твоего не надо! Ты – вор! Мы не потерпим, чтобы такие люди, как ты, находились здесь.

– Ну так отпустите меня подобру-поздорову! – возмутился Густав. – Я уйду и больше вас не побеспокою! Я ничего не украл, клянусь!

Державшие его крестьяне с новой силой вжали Густава в стену, он закряхтел от боли. Их грубые пальцы жгутами обвили его плечи и руки. В уцелевшем сапоге был спрятан нож, как раз на такие случаи: и для самообороны, и для нападений. Нужно вести себя в меру покорно, иначе они обыщут его и отберут оружие, а нож он сумеет тихонько вытащить в нужный момент.

– Вяжите его, – скомандовал монах.

– Что?! Зачем?! – завопил Густав и начал отчаянно сопротивляться. Ему удалось оттолкнуть руку одного крестьянина, державшего его за плечо, и тут же ударил кого-то из них в челюсть. Крестьянин закричал от боли и схватился за лицо. Под носом у того хлестала кровь.

Но драться не получилось, как только Густав ударил еще одного нападавшего, пытавшегося заломить ему руку, что-то тяжелое стукнуло по голове, и он тут же отключился. Последнее, что он видел перед собой – подол рясы монаха, быстро приближавшегося к нему.

Какое-то время он мучился долгим, тяжелым сном и пробудился от жуткой мигрени, которая раскалывала надвое его череп. Макушка под волосами пылала огнем, и эта боль расходилась ко лбу, била спазмом и возвращалась в затылок. Густав пытался что-то сказать и разлепить глаза, но вышло какое-то бессвязное бормотание, даже говорить было тяжело. Глаза не слушались, он ничего не видел, веки будто прилипли друг к другу, на лице чувствовал какую-то вязкую жижу, которая стягивала кожу.

«Это кровь», – внезапно осознал он. – «Ублюдки оглушили меня, надо убираться отсюда».

Густав пошевелил руками и понял, что связан, мало того, тело находилось все это время в качке. Его куда-то тащили. Впервые Густаву стало страшно за себя. Никогда он не попадал в такую передрягу. Один глаз удалось разлепить, и в ночной темноте получилось разглядеть только яркое пятно пылающего факела в руке у монаха, который возглавлял процессию. Куда они его тащат? Его связали, оглушили и теперь куда-то несут.

Вдруг несшие его крестьяне остановились и грубо бросили Густава на землю. Тот заохал и посмотрел наверх. Над ним с факелом стоял монах. Огонь освещал лицо пожилого мужчины, которое не выражало никаких эмоций, кроме откровенного презрения. Над монахом колыхались кроны деревьев. Они были в лесу.

«Дело плохо», – подумал Густав. Ночью в незнакомом лесу было очень опасно. Любой овраг, и ты сломаешь ногу, случайная берлога – и там может оказаться логово медведя или волка.

– Мы предложили тебе кров и пищу, но ты предпочел ответить нам злом. Пусть хозяин леса решает, жить тебе или умереть, – сказал монах.

Тут Густава, наконец, прорвало.

– Что вам от меня надо?! – закричал он, злобно глядя на монаха и крестьян, переводя глаза с одного сурового лица на другое. Их было семеро, и, судя по их серьезно настроенным физиономиям, никто не сомневался в правильности своих действий. Густав попробовал пошевелиться, но понял, что крепко связан. Но он все еще чувствовал, что в сапоге лежит нож, значит, они его не обыскивали. Сумка с облигациями тоже была на нем.

– Мерзавец, задумал причинить нам вред, ты поплатишься за это! Нам здесь не нужны такие, как ты!

– А вам какое дело, если я хотел грабануть тутошнего толстосума? Ну, стащил бы я пару побрякушек, вам-то что? – рявкнул в ответ Густав, в корне не понимая такого несправедливого к себе отношения. – Он еще накупит!

– Ты украл и сбёг! А нам потом отвечать за это! – сказал один из крестьян, указав на себя пальцем.

Густав раздраженно закатил глаза. Похоже, все-таки придется поделиться с ними облигациями. Просто так они его не отпустят.

– Слушайте, у меня есть ценные бумаги. Я могу каждому из вас дать по одной. В столице обменяете их на золотые монеты.

Крестьяне с монахом переглянулись.

– Я закопал их в лесу, когда пришел сюда, – Густав решил отвести подозрения, что бумаги все это время были при нем. Авось удастся их одурачить. – Это о-о-очень ценные документы. Я сам планировал их обменять, но раз уж произошла такая история…

Вдруг ему прилетело кулаком по носу. Густав упал на землю и зашелся кашлем. Горло залило кровью, несколько зубов вылетело изо рта.

– Нам не нужны твои бумаги. Хозяин леса дает все блага, которые необходимы человеку для счастья, – сказал монах. Густав, лежа на земле и зажмурившись от боли, не видел священника, только его голос властным тоном раздавался над ухом. – И мы не дадим наш край в обиду. Дело не в том, что ты хотел украсть безделушки. Дело в самом НАМЕРЕНИИ, – монах медленно, с расстановкой произнес это слово. – Я видел, как ты уходил в чащу, и видел, как лес накормил и приютил тебя. Хозяин леса был добр к тебе, а ты решил ответить злом на его гостеприимство. Барон, что тут живет, тоже чтит хозяина леса. И мы не позволим всяким проходимцам причинять вред ни господскому дому, ни нашим крестьянам, ни самому лесу.

– Да что ты заладил! «Хозяин леса»! Вроде монах – значит, проповедуешь своего христианского бога. Что за бред ты несешь! Какой хозяин леса?!

Густав потерял самообладание, он не понимал, что эти странные люди хотят от него и как заставить их отпустить его. Они отказались от денег, они любят своего барона, раз так защищают его особняк, они избили Густава до полусмерти. И что будет дальше?! Что эти безумцы задумали?!

«Нужно достать нож и бежать!» – в этот момент Густав был почти готов вознести молитвы всем богам, которые только могли существовать. В этот момент он даже пожалел, что промышлял грабежом церквей и монастырей. Может, это расплата? Ну нет, так просто его никто не возьмет. Ни Бог, ни сатана, ни хозяин леса – никто ему не указ!

Тут Густава внезапно ударили ногой в живот. От неожиданности он захрипел и захаркал кровью. Еще один удар прилетел в спину. Густав завопил, на глазах выступили слезы. Его ударили еще несколько раз и потом покатили куда-то по земле. Катили-катили пару метров и остановились. Свежий ветер подул Густаву в лицо, он открыл залитые кровью глаза и понял, что его тело наполовину свешивается с высокого обрыва. Внизу были скалы и черная спокойная гладь воды. Густав все понял: они хотят его убить.

– Монах! – закричал Густав в последней надежде воззвать к совести священника. – Ты же человек божий, заповедь знаешь такую: не убий?! Как ты можешь так со мной поступать? Я же не сделал вам ничего плохого! Да, я хотел обокрасть дом богача и раскаиваюсь в этом, я не должен был! У меня уже был хороший улов, но от жадности полез еще за добычей. Я уйду из вашей деревни и больше никогда-никогда не вернусь!

Монах наклонился над Густавом.

– Я не собираюсь тебя, гадкая рожа, исповедовать. Я не буду отпускать тебе грехи, – процедил он. – Хозяин леса решит твою судьбу. У нас говорят, что после окунания в озеро жизнь человека полностью меняется. Может, и тебя священные воды направят на путь истинный.

Сказав это, монах подошел к лежащему на земле, связанному по рукам и ногам Густаву и пинком столкнул его в пропасть.

Густав зажмурил глаза. Все его внутренности сжались, сердце замерло. Еще пара мгновений, и ударится о скалы. Камнем он падал вниз, головой вперед, и неосознанно попытался прижать к себе сумку с облигациями. Самое ценное было при нем, никто до сокровища уже не доберется.

Тело его ровным броском упало в воду, оставив на поверхности россыпь пенных пузырей. Когда Густав погрузился в озеро, он запрокинул голову. Осознав, что все еще жив, начал отчаянно крутиться, пытаясь освободить руки. Сумка с бумагами намокла, впитала в себя много воды и, отяжелев, тянула его ко дну.

Кажется, веревка начала поддаваться. Густав рьяно принялся вырвать руку из петли, но тут взгляд его привлекло какое-то движение рядом с ним. Что-то большое, как рыба, или дельфин, проплыло совсем близко. Сердце его замерло, кислорода в легких становилось все меньше. Испугавшись, он вздохнул, и вода тут же хлынула в его нутро. Густав начал терять сознание, дыхание прервалось.

«Пусть я скорее умру от удушья, чем меня начнет жрать эта тварь», – подумал он. И в тот же момент отключился.

***

Когда Густав очнулся, все еще была глубокая ночь. Он лежал на спине и смотрел в небо. Совсем низко плыли серо-черные облака. Дул приятный прохладный ветер. Босые пятки щекотала вода.

Густав приподнялся и обнаружил, что лежит на песчаном берегу озера.

– Как же я…? – прошептал он и хотел сказать, «как же я выжил», но тут же вспомнил про сумку. Он осмотрелся, но сумки ни на нем, ни вокруг не было. Густав прикоснулся к голове и обнаружил, что вся его макушка и лоб обмазаны какой-то кашеобразной мазью. Она пахла травой. Голова больше не болела, веревка, которой он был связан, пропала.

Он встал на ноги и, слегка покачиваясь, огляделся. Это был обычный песчаный берег, недалеко был тот самый утес, с которого его скинули сумасшедшие крестьяне. Потом он чудом не упал на скалы, после видел какую-то тварь в воде. Может, это был огромный сом? Такие, он слышал, водятся в пресной воде. Это и был хозяин леса? Пф, бред какой. Идиоты-крестьяне, идиот-монах.

«Кто тогда меня вытащил?» – подумал Густав. – «Я сам добрался до берега, просто не помню этого?». Он невольно опять дотронулся до головы, пальцы вляпались в травяную мазь в волосах. С отвращением он вытер руку о штаны. «А эта дрянь на мне откуда?»

На трясущихся ногах он подошел к озеру, наклонился над водной гладью и в отражении увидел свой темный силуэт. Зачерпнул воды в ладони и умылся. Раны на лице и голове защипали, из глаз посыпались искры. Густав зажмурился и умылся еще несколько раз. Он опустил голову под воду и стал оттирать грязь с волос. Почему-то наличие этой странной субстанции на теле пугало его, ему виделся в этом какой-то дурной знак.

«Черт!» – Густав вытер лицо и ударил кулаком по воде, подняв волну брызг.

– Черт возьми! – снова вскрикнул он, совершенно не думая о том, что его могут услышать и что безумные крестьяне с монахом вернутся за ним и довершат начатое. – Я так старался! Я столько всего пережил, чтобы украсть эти дерьмовые бумажки! А теперь они утонули! Дерьмо! Черт!

Он схватился за голову, но тут же убрал руки и закричал. Острая боль снова растеклась по черепу и даже прострелила в колено.

– Я вернусь в деревню и отрежу дерьмовому святоше язык! Я выколю глаза каждому из этих мужиков, кто тащил меня сюда!

Густав упал на песок и пытался отдышаться. Невероятная усталость завладела его телом, он не чувствовал ни рук, ни ног. Хотелось уснуть здесь и больше ни о чем не думать, ни о деньгах, ни о мести.

– Не трогай монаха, он всего лишь пытался защитить деревню.

Густав приподнялся и принялся озираться по сторонам.

– Кто это сказал? – рявкнул Густав, но голос его все же дрогнул от страха. Теперь он по-настоящему испугался. – Покажись, морда, иначе я за себя не отвечаю!

Он вытащил нож из сапога и принялся размахивать им перед незримым противником. Вдруг увидел, что в нескольких метрах от него в озере сидит женщина. Ее длинные-длинные волосы опускались под воду и закручивались в ней волнообразными линиями. Густав в темноте почти не видел ее лица и очертаний тела, только два больших глаза сверкали и немигающе, неотрывно смотрели на него.

– Уходи, двуногий, – сказала женщина. – Монах слишком рьяно исполняет свое обещание, нам не нужны такие жертвоприношения.

– Кому нам? – только и смог выдавить из себя Густав. Страх все еще сковывал его тело, трясущейся рукой он направил нож на женщину. – Ты еще кто ? Ты с ними в одной шайке? Я так и знал! Верни мне мои деньги, верни мне мое золото!

– Извини, мне пришлось перекусить ручку твоей сумки. Она была слишком тяжелой, я не смогла бы дотащить тебя до берега.

Густав, распахнув глаза от удивления и досады, молча пялился на сидевшую неподвижно женщину, она была словно каменное изваяние. Он видел, как двигаются ее губы во время разговора, но вся она не шелохнулась ни разу. На шее у нее висела большая черная чешуйка на веревочке.

«Кто эта девка?» – думал он, прокручивая в голове все возможные варианты.

– Тебе раскроили черепушку. Зря ты смыл мазь, что я наложила тебе на голову. Она останавливает кровь и заживляет раны. Прощай. Мне правда жаль, что с тобой так поступили, но я никак не смогла бы помешать двуногим. Утес – ваши владения.

«Что она такое несет», – Густав молча смотрел на оправдания незнакомки, хотя он их не просил и даже не понимал, что она имеет в виду. Вдруг женщина сдвинулась с места и приподняла колени, но вместо ног, у нее был огромный рыбий хвост. Он начинался под пупком и постепенно сужаясь к низу, заканчивался широким раздвоенным плавником примерно на уровне стоп, если бы они у нее были.

С отвисшей челюстью Густав смотрел на русалку. Она была на мелководье, фактически села на мель. Чтобы уйти на глубину, ей надо немного отползти назад. Это его шанс! Пускай он потерял деньги, но, черт возьми, если действительно поймает русалку, сколько золота за нее отгрохает! Живая или мертвая, она достанется ему!

Этот злой порыв возник у него так внезапно, что Густав даже не успел как следует все обдумать. Дело шло на секунды. Сейчас девка уйдет под воду, и больше он ее не увидит. Раз у нее нет ног, значит, на суше она бессильна. Густаву было уже все равно, страх испарился, еще более привлекательная добыча сама приплыла в руки. Кому нужна статуэтка из дома барона, когда тут в озере плавает чертова русалка! Настоящая русалка, черт побери, настоящая девка с рыбьим хвостом! Густав ринулся вперед и в мгновение ока оказался рядом с русалкой. Он схватил ее за руку и стал тянуть за берег. Девушка от неожиданности закричала и укусила Густава в запястье. Зубы ее оказались острыми, как у собаки, с рвущими кожу клыками. Густав взвыл и тут же начал чувствовать, как рука немеет, но продолжал тащить русалку, одновременно поражаясь тому, какая она тяжелая.

– Я спасла тебя, а ты вот как со мной поступаешь! – закричала русалка, оскалив зубы, Густав увидел, как они сверкнули при свете луны. Но это его только раззадорило, он ухмыльнулся и приставил нож к горлу девушки.

– А мне не нужна помощь от какой-то мертвецкой твари! Ты спасла мне жизнь, ну так тебе же хуже!

Он занес над ней кинжал, но девушка стала обороняться: укусила его еще раз, на этот раз в локоть, в самые вены, однако Густав уже не обращал внимания на ее попытки сражаться. Было больно, но экстаз битвы и жажда наживы придавали ему сил, он хотел крови и денег, и сейчас их получит.

– Знаешь, сколько золота я потерял из-за твоих дружков?! – закричал он ей в лицо, притянув несчастную за волосы. – Они меня чуть не убили, а ты говоришь «прощай, мне жаль, что так вышло», – передразнил он русалку писклявым голосом. – Ты так просто не отделаешься, тухлая селедка.

– ВЕСЛАВ! – завопила русалка, пронзив лес своим криком. Птицы, испугавшись шума, тут же вспорхнули с крон деревьев над ними.

– Мужика своего зовешь?! – догадался Густав. – Ничего, я с вашим братом управлюсь и в одиночку!

Он оттащил русалку за волосы подальше от воды. Это могло его как-то обезопасить от нападения ее соратников из озера. Густав подтащил русалку к дереву и ударил несчастную об него. Вскрикнув от боли, та внезапно закрыла глаза и затихла.

«Отрубилась», – подумал Густав. Он знал свое дело: куда и как надо бить. Не в первый раз. Но нужно торопиться, девка кого-то позвала и этот кто-то, возможно, сейчас мчится сюда. Хозяин леса? Ну давай, нападай.

Он взял русалку за плечи и перевернул ее на спину. Теперь, когда она растянулась на земле во весь рост, стало понятно, что это была не человеческая девица. Тело до пупка было женское, хотя кожа бледно-зеленая, как у мертвечины. Длинные толстые пряди волос были будто обмазаны маслом. Лоб русалки кровоточил от удара. Кровь стекала по лицу без бровей и ресниц и капала на землю. Длинный тяжелый хвост переливался под лунным светом, и каждая чешуйка сверкала в бликах воды, как черный бриллиант.

Пламя битвы потухло, и в голову начали приходить мысли о дальнейших действиях. Как и куда он ее потащит? Густав не рассчитал силы, когда решил сделать русалку своей добычей. Но можно и не забирать ее «целиком».

Сначала он думал снять с русалки амулет-чешуйку, но, взяв его в руки и погладив в шершавых пальцах, решил, что это дешевая безделушка, и выручить за это денег не удастся. Затем взгляд упал на хвостовой плавник. Он сел на корточки и поближе рассмотрел его: это был двойной плавник шириной почти в метр, который состоял из вытянутых тонких хрящиков, соединенных между собой полупрозрачной пленкой. Перепонка же вблизи выглядела как сетка изящных нитей, так же как и чешуйки, блестевшая под ночным небом. Это зрелище так его заворожило, что он не успел заметить, как русалка очнулась. Поднявшись на локтях, она попыталась ударить Густава хвостом, но тот предусмотрел это, заломил ей руки за спиной и перевернул русалку на живот, усевшись на нее сверху, на поясницу.

Густав ухмыльнулся. Всю девку, он, конечно, забрать не сможет, но в доказательство, что встретил русалку, сделает кое-что другое. Густав заберет ее плавник. Пускай плавает в своем озере и помнит о том, как ее мужик, или кто он ей там, натравил на храбреца Густава безумных крестьян, несправедливо его оболгавших и чуть не лишивших его жизни. Он достал из сапога нож, приставил к хвосту русалки и принялся срезать плавник. Кровь горячей струей обожгла ему лицо. Русалка пыталась его укусить, но внезапно лишилась чувств. Густав продолжил резать ее хвост, пока кровь заливала ему руки.

Я была добра к тебе, но ты отплатил мне дурной монетой. Забирай мой хвост, я добровольно отдаю его тебе. Но взамен… Я проклинаю тебя, двуногий. Ты никогда не покинешь наш край. Ты будешь жить долго, будешь жить всем назло, но судьба твоя теперь навек связана со смертью. Ты увидишь смерть своих детей, ты увидишь смерть своих внуков. Всех, кто дорог тебе. Ты…

Глава 7

Лея и Леда приближались к дому дедушки Густава. Погода была на редкость прекрасная, несмотря на начало сентября было жарко, как летом. Одетая в плотное дорогое платье Леда с досадой подумала, что начинает потеть от этого длительного похода, и мысль, что ее внешний вид может хоть немного отойти от идеального, пугала ее и выводила из себя, но она сдерживалась. Нужно было послушать сестру и одеться в легкий льняной сарафан. Леда аккуратно обходила лужи, оставшиеся от недавних дождей, в то время как Лея замечала ямки с грязевой водой в последний момент и один раз все же вляпалась туфлей в жижу.

Увидев ужас на лице сестры, которая поймала ее за рукав, Лея захихикала и сказала, что на солнце все быстро высохнет и матушка не заметит.

Леду очень удивила цель визита Леи к местному старику, который почти не выходил из дома уже много лет, жил на окраине и никогда не посещал деревенских праздников, даже когда их организовывал барон. Густава не любили и обходили стороной, дел с ним старались не иметь, но и прогонять из деревни никто не стремился. Он не приносил никому проблем и доживал годы тихим затворником.

Если бы Лее понадобилось сходить в гости к другой крестьянской семье, она бы с ней не пошла, она не особо любила общение с батраками. Они были грязными, неотесанным, от них пахло потом и навозом, внутри изб было тесно и неуютно, а земляные полы в крестьянских домах вызывали у нее отвращение. После близкого контакта с деревенскими она по несколько часов принимала ванну у себя в особняке, отмокая в ароматной пене и обливаясь духами, чтобы смыть эти запахи. Она уважала труд крестьян и прекрасно понимала, откуда у Лафонтенов на столе вкусное мясо и свежий хлеб, но заставить себя саму стать терпимее к их образу жизни, манере речи, зачастую грубой, полную неприличных выражений, она никак не могла, эти люди отталкивали ее. Леда всячески скрывала свои истинные чувства и старательно сдерживалась, вела себя соответствующе своему положению. Нужно быть вежливой и улыбаться человеку, который не мылся несколько недель, но который привел к ужину молочного поросенка.

Но Лея позвала Леду именно к старику Густаву, и это была прекрасная возможность, чтобы…

Ход ее мыслей прервал радостный возглас сестры.

– Вот мы и пришли! Как же далеко он живет, я уже все каблуки истоптала.

Леда вдруг остановилась и взяла сестру за руку.

– Лея, прости, если мои слова тебя ранили.

– Какие слова? – девушка растерянно заморгала.

– Когда сказала, что ты была в лесу на свидании с разбойником. Я была так рада, что ты наконец пришла в себя. Честно, когда ты несколько дней подряд мучилась болезнью, я уже начала бояться, что… – она опустила голову, – … что потеряю тебя. И когда болезнь отступила, я была вне себя от радости и наговорила всякой чуши. Потом увидела твой усталый, злой взгляд, и до сих пор меня дрожь пробирает, когда вспоминаю, как ты на меня посмотрела.

Лея крепко обняла сестру за плечи.

– В тот день я действительно чуть не погибла. Не было там никакого свидания. Тем более, меня ждет господин Моррант, – девушка слегка улыбнулась. – Мне было приятно услышать от тебя эти слова. Я всегда говорила, что мы с тобой одно целое. Что бы ни случилось, всегда будем опорой и поддержкой друг другу.

Сестры взялись за руки и постучались в забор Густава. Им никто не ответил, но громко залаяла собака. Следом изнутри послышался взволнованный галдеж гусей. Кто-то шлепал тяжелыми шагами к ним со стороны избы.

Забор резким толчком отворился. На них смотрел седой сгорбленный мужчина, скромно одетый в льняные штаны и замусоленную рубаху. Тяжелые брови нависли ему на глаза, отчего казалось, что он все время щурится, еще и прихрамывал на одну ногу. Густав сначала не понял, кто к нему пришел. Из-за больной спины он в основном смотрел вниз, и первым делом увидел длинные юбки дорогих платьев, которые вряд ли могли носить крестьянки. С подозрением он посмотрел наверх и встретился глазами с Леей. Леда же спряталась у сестры за спиной.

– Чем обязан? – прохрипел Густав.

Лея выдохнула. Она не знала, что сказать, и забыла придумать речь для своего визита.

– Дедушка Густав, отец Вергий…

– Скажите этому прихлебале, что я больше не нуждаюсь в его проповедях. Ему делать нечего, зачем посылает ко мне господских девиц? Совсем из ума выжил, а вроде молодой еще… – Густава понесло и, не разобравшись, он затараторил какие-то странные подробности своей жизни и сыпал нелестными комментариями в адрес святого отца.

Леда в это время увидела, что Густав ходит босиком по двору, его старые скрюченные артритом пальцы ног были замызганы уличной слякотью. Тошнота подошла к горлу, ей хотелось уйти отсюда поскорей, но нет, нужно подождать, может, ей удастся…

– … я никого не трогаю, у меня все в порядке, ну, поболел немного, зачем таскать ко мне кого ни попадя. Ганс вечно талдычит – ходи в церковь, ходи в церковь, хоть помрешь как человек, а я говорю, зачем мне туда таскаться, смотреть на этих ряженых, я вон на барона поглазеть могу…

Лея, оторопев, продолжала слушать стариковскую тираду, настоящий крик души, и не знала, как вежливо прервать его. Помощь пришла, откуда не ждали. Из избы на крыльцо вышел Ганс. Он сначала не заметил гостей, но взгляд его внезапно зацепился за непривычные фигуры у забора. Его дед стоял перед баронскими дочками и что-то без устали им втирал, пока те озадаченно и испуганно слушали его, не зная, куда деться.

Ганс спустился с крыльца и подбежал к деду. Так стыдно, ему еще никогда не было. Ладно, если дед приставал к девицам, с которыми внук гулял. Те хотя бы «свои», все понимают, но когда он лезет к господским! Совсем разницы не видит, окончательно сбрендил, чертов старик! Сейчас он что-то не то скажет, и они лишатся милости барона!

Ганс подбежал к деду, который продолжал заговаривать девушек, и дернул того за плечо.

– Что ты несешь, дерьмо собачье? – огрызнулся он, и тут же встретился взглядом с Леей, которая вдвойне не ожидала услышать ругательных слов еще и от него. – Прстити, извните, – процедил Ганс, от стыда он даже не мог заставить себя нормально, четко произнести эти слова.

Но для Леи, пожалуй, это был удачный момент, чтобы наконец прояснить суть их визита.

– Здравствуй, Ганс, я… – она дернула стоявшую сзади сестру за рукав, – то есть мы пришли к твоему дедушке, чтобы послушать о русалках.

Повисло молчание. Ганс смотрел на Лею и хлопал глазами. Густав покорно ждал, пока внук разрешит ситуацию и, сгорбившись, смотрел вниз на свои больные ступни.

– О русалках? – Ганс ухмыльнулся. – Почему именно к нам?

– Отец Вергий сказал, что твой дедушка много об этом знает. Я хочу собрать местные истории о русалках, чтобы потом написать книгу сказок и еще с его слов сделать наброски. А может, кроме русалок, он еще про каких-то необычных существ знает.

Ганс слегка пихнул деда в бок. Густав посмотрел на внука из-под косматых бровей. Они словно обменялись мыслями.

– Я пойду вперед, приготовлю комнату, а вы поднимайтесь в дом. Только аккуратно, идите вон по тем дощечкам, – он указал на выложенные по слякоти доски, – а то запачкаете вашу одежду.

– Спасибо, Ганс, это очень мило с вашей стороны. Я не собиралась беспокоить твоего дедушку, но скоро я выхожу замуж, и придется уехать, хочу наверстать упущенное. Я вот взяла с собой и чернила, и тетради, – Лея продемонстрировала деду Густаву свой чемоданчик. Старик равнодушно посмотрел на него и побрел, ковыляя, за девицами.

Девушки шли аккуратно, приподнимая подолы платьев. Леда шла за сестрой и постоянно оглядывалась, осматривалась, не замызгала ли она свою одежду. Туфли, конечно, были испачканы, но под длинной юбкой этого никто не должен заметить. Она увидела, что под крыльцом в луже грязи валяется жирная свинья, над головой которой витают мухи и мешают ей спать, и девушке снова стало дурно. Опять подкатила тошнота. Леда думала только об одном, и одно лишь ее останавливало, чтобы не бросить сестру в этом клоповнике и убежать в свой красивый и чистый дом.

В избе Густава оказалось на удивление опрятно и уютно. Там было всего несколько комнат, одна из них была отведена под прием пищи: камин в углу, стол и несколько лавок. На стенах были развешаны маленькие литографии с изображением бытовых сюжетов, видимо, купленные когда-то у ярмарочных торговцев. На столе стояла корзина с красными яблоками – свежий урожай, который сорвали, видимо, совсем недавно.

– Извините, у нас особо нечем поживиться. Даже не знаю, чем вас угостить, – Ганс рассадил девушек и начал хлопотать вокруг них. Он схватил несколько яблок и принялся нарезать их. – Сладкие-пресладкие, угощайтесь. Я сегодня с утра уже ведро таких съел. Даже жалко продавать.

– Благодарю, нам очень приятно. Мы с удовольствием угостимся, – Лея улыбнулась Густаву и Гансу, затем поставила свой чемоданчик на стол, открыла его и достала пишущие принадлежности. Леда за все время не проронила ни слова, она словно отключилась от мира.

Ганс вытер вспотевшие от тревоги руки о портки.

– Что ж, у меня много работы во дворе, а вы тут пообщайтесь. Можете мучить деда, сколько хотите, ему все равно делать нечего, – он натужно засмеялся. Лея на это тоже слегка улыбнулась. – Мне надо покормить скотину и вычистить хлев, а потом, если вы еще будете тут, заварю вам ромашку с клевером.

Он подошел к деду, наклонился к его уху и прошептал:

– Веди себя прилично, это баронские дочки, не наговори ерунды и не пугай их.

Густав едва заметно кивнул. Ганс откланялся и вышел из избы во двор. В этот момент Леда внезапно очнулась и повернула голову в сторону парня.

Лея глубоко вздохнула. Ну вот и пришел ее черед научиться общаться с людьми разных сословий. Возможно, в ее будущей замужней жизни это пригодится, окажется полезным опытом. Вести переговоры с полубезумным стариком – не так просто, как может думаться.

– Вы правда встречались с настоящей русалкой?

– Да, – буркнул Густав. Он как будто был не рад визиту, словно его вызвали на допрос.

– А можете рассказать, как это было? Как она выглядела? Как вы смогли ее найти?

Густав молча смотрел в окно.

– Эх, девки, зачем вам это все…

Вдруг в ставнях показалась голова Ганса.

– Какие «девки»? Ты совсем умом тронулся? Это дочери барона Лафонтена, шельма старая. Я же просил тебя вежливо с ними разговаривать. – вдруг он и сам понял, что опять по привычке выругался. – Прошу прощения.

Густав не стал терпеть оскорбления, схватил яблоко со стола и швырнул его в окно, но внук вовремя уклонился. Ганс злобно зыркнул на деда и снова исчез во дворе. Лее показалось это таким забавным, что она рассмеялась. Прикрывая ладонью губы, она посмотрела на сестру. Леда сидела бледная и уставилась в стол, не поднимая головы.

– Да, я видел русалку. Но там нечего особо рассказывать. Я гулял по лесу, заблудился. Уже наступила ночь, и я вышел к озеру, чтобы попить воды. В этот момент тварь напала на меня. Я пытался спасти свою жизнь. Она укусила меня.

Густав положил левую руку на стол и задрал рукав рубахи до сгиба локтя. Это была рука старика, уже сморщенная, выгоревшая от работы под палящим солнцем, вены вздулись и синими трубками выпирали под кожей. На сгибе  действительно был шрам, состоявший из нескольких круглых светлых ранок. И вправду было похоже на отпечаток чьей-то челюсти. Но это могла быть и собака, например.

– И в ногу тоже укусила.

Леда вздрогнула и сказала:

– Не надо показывать, мы вам верим.

Лея собралась возразить, уж она-то как раз очень хотела посмотреть, как выглядел еще один русалочий укус, но решила не настаивать.

– А что потом случилось? Она на вас напала, и как вы с ней справились? Она умела разговаривать? Как она выглядела? Как человек или как нечисть?

Густав зажмурился, будто с трудом вспоминал события далекой давности. Но на лице его отразилась скорее гримаса боли.

– Это исчадие ада выглядела как демоница. У нее были острые зубы, как у медведя, огромные мертвые глаза и длинные когти, которыми она пыталась вспороть мне брюхо. Самая мерзкая тварь, которую я когда-либо видел. Страх один. И это еще не все. Я дрался с ней до победного, она всего искусала меня, а сколько кровищи выпила! Я едва остался жив! А когда мне удалось ей по башке стукнуть, она отрубилась, и я подумал, что никто не поверит, что на меня русалка напала, и решил ей хвост отрезать. Плавник я засушил и себе оставил на память.

Густав замолчал и, схватив со стола яблоко, с аппетитом впился в него полубеззубым ртом.

– Нога, которую она мне прокусила, у меня болит на каждое полнолуние. Такая адская боль, я готов лезть на стену. Что в молодости болела, что сейчас. С тех вот самых пор я хромой хожу. Никакие припарки, никакие настойки не помогают, а уж молитвы и подавно. Это чертовское проклятие, его ничем не снять до самой могилы.

Лея с огнем в глазах пыталась сделать эскиз русалки, которую описал Густав. Получался какой-то монстр. Но разве монстр будет добр к человеку? Ей хотелось прийти к месту встречи, куда существо звало ее во сне, и Лея одновременно и хотела этого, и боялась, она оттягивала момент, решив, что, если узнает о русалке больше, ей будет не так страшно встретиться с нею. Рассказ старика нужно было «делить надвое». Возраст, искаженные воспоминания, страх, который он пережил, превращали его историю в малодостоверную. Но почему-то хотелось ему верить.

– Чегось вам еще рассказать-то? – устало спросил Густав. – Зачем вы старика мучаете, идите по своим делам. Вот ты, – он ткнул пальцем в Лею, – скоро замуж выходишь, ну вот и иди шей себе приданое, как нормальная баба.

Лея пропустила мимо ушей замечание о «нормальной бабе», а вот Леду это выражение возмутило чрезвычайно. Она широко распахнула глаза и с удивлением посмотрела на Густава, но тот, похоже, не собирался извиняться, а возможно, даже не понял, что сказал что-то не то.

– Может, какие-то поверья слышали, необычные истории?

– Поверья не знаю, не хочу лишний раз с  чертовщиной связываться.

Лея грустно вздохнула. Не на это она надеялась, когда послушалась отца Вергия прийти к старику. Но Густав прав, он уже в возрасте, с трудом ходит, его полностью обслуживает внук, зачем бередить в его душе тяжелые воспоминания?

– Тогда мы пойдем, спасибо вам за гостеприимство, – кивнула Лея.

– А стойте, – Густав вдруг приосанился. – Могу вам одну историю рассказать, но больше не просите.

Леда внезапно вскочила и вышла из-за стола. К яблокам она не притронулась.

– Извините, я выйду ненадолго во двор, хочу подышать свежим воздухом, – она откланялась и поспешно вышла на крыльцо.

Густав положил локти на стол и пристально посмотрел на оставшуюся с ним наедине девушку. Если бы Лея была старше и опытнее, она бы увидела перед собой глаза хитреца и отъявленного негодяя, которым он когда-то был, и отголоски его образа жизни иногда все еще давали о себе знать, но она видела только побитый болезнями взгляд пожилого человека, который с трудом уже дохаживал свой век и хотел передать последние знания молодым.

– Это чистая правда, – он понизил голос. – Жила тут у нас одна баба давным-давно, еще ваш папенька не женился даже. Так вот эту бабу муженек побивал. Все ходила с синяками то на одной щеке, то на другой. То один глаз у нее заплыл, то второй, а то и оба. Было у них с муженьком детей много, штуки четыре точно. Сама баба была молоденькая еще. Замуж выдали лет в четырнадцать, а мужику было уже под сорок. Так вот, она была еще ничего, молодуха дородная, и побитая рожа ее не портила, но от муженька доставалось знатно, человек он был не очень, злой какой-то всегда. Может, ревновал ее все время, уж не знаю. И так ей опостылела эта жизнь: рожай только да мужа терпи, что однажды она не выдержала и убежала ночью в лес, когда супружник ей как раз свеженький синяк под глазом оставил. Она дошла до озера и села там судьбу свою оплакивать. Хотелось ей уехать, да некуда, родни нет. Детишек вроде как жалко оставлять, а вроде как она не шибко-то их любит. И вот плакала-плакала она, слезы ее в озеро капали-капали. И тут выплывает к ней девка хвостатая, русалка. Садится с бабой на берегу и говорит ей: что у тебя случилось, расскажи. Баба сдуру и рассказала. А русалка ей отвечает: я твою кручину знаю, хочешь, я тебя освобожу? Баба, конечно, хочет освободиться. Русалка говорит, только отдай мне вот это дитя, и тыкает ей длинным пальцем в живот. А баба-то и не знала, что брюхатая опять. Она подумала-подумала и говорит, а, плевать, забирай. Один больше, один меньше, какая разница. Русалка бабу в лоб поцеловала, мол, договор есть, иди к себе, теперь ты свободна. Приходит баба к своему дому радостная, думает, муженек ее встретит сейчас с распростертыми объятиями, квасу нальет, поцелует, на руках носить будет. Возвращается, а дома и нет. Одно пепелище. И вся родня мертвая лежит: и муж, и дети, все задохнулись в дыму внутри избы. Вот так русалка исполнила ее желание, освободила, хе-хе, – Густав ехидно ухмыльнулся.

Лея слушала затаив дыхание.

– А где сейчас эта женщина? И что с ее нерожденным ребенком?

– Потом баба к повитухе пошла, когда срок ей пришел рожать, и повитуха сказала, мол, а ребенка-то у тебя в животе нет. Пузо есть, а внутри никого. Русалка у нее дитенка забрала в обмен на свободу. А сама баба померла уже давно. Она как узнала, что ребенка украли, то совсем с ума сошла и опять убежала в лес. На следующий день нашли ее на скалах, бросилась с утеса.

Лею передернуло. А ведь пару недель назад она сама могла лежать там же на скалах, но какое-то волшебное провидение, чудесное спасение вернуло ее к жизни.

– Жуткая история. Мне так жаль эту женщину, – прошептала Лея.

– Кому-то жаль, кому-то не жаль. Русалке не верь, они все с ног на голову переворачивают, все наоборот делают. Злые твари, только и хотят навредить. Кто с русалкой будет дружбу да любовь водить – молодым помрет. А уж бабам вообще нельзя с ними связываться. Потом еще детей не родишь. Да и мужикам бы лучше не встречаться… Никому, короче.

Лею стало уже смущать обсуждение беременности. Тем более когда разговор велся с полубезумным стариком. Она с мамой-то стеснялась это обсуждать, а тут с ней батрак о материнстве беседует. Вдруг девушка вспомнила о главной цели визита.

– Дедушка Густав, покажите мне хвост русалки, и мы с сестрой пойдем домой. Пожалуйста, – она мило улыбнулась ему, но Густав хранил безучастное выражение лица и правила вежливости его нисколько не трогали.

Он молча встал и поманил Лею за собой. Они вошли в маленькую спаленку. В темной комнате без окон были только кровать, застеленная периной и старым вышитым одеялом, и табуретка, на которой стояли огарок свечи и пара кожаных ботинок.

Густав, охая от тяжести в теле, как это часто делают старики, залез на кровать и снял со стены картину в рамке. Вернее, Лее показалось сначала, что это картина, но когда старик передал это огромное панно ей в руки, она не поверила своим глазам. Девушка смотрела на почти что полутораметровый хвостовой плавник. От него остались только косточки, но кое-где еще можно было рассмотреть остатки перепонок. Лея провела пальцами по хрящикам, и ее словно ударило разрядом тока. Она отдернула руку и прикоснулась еще раз. Шелковые на ощупь хрящики было приятно гладить. Они покалывали кончики ее пальцев, будто она прикасалась не к мертвым костям, а ласкала кошку. Кто знает, действительно ли это хвост русалки? Может, он принадлежал какой-то огромной рыбе? Удивительно, что в их местности водятся такие экземпляры. Когда-нибудь, если муж ей разрешит, она попросит его организовать экспедицию в озеро, чтобы узнать, что за животное обладает такими невероятными размерами.

– Ну, как? Налюбовалась? – спросил Густав, вырвал картину из рук девушки и полез вешать свой трофей обратно на стену. – С русалками не водись, дрянь все это. Если встретишь ее, беги со всех ног. А теперь иди домой, я хочу подремать. Не дают старику спокойно отдохнуть. То одни притащатся, то другие…

Продолжая ворчать, Густав жестом выпроводил Лею. Девушка поблагодарила старика за оказанное гостеприимство. Она все еще была под впечатлением от русальего плавника. Страшные истории Густава не возымели на нее никакого предупреждающего действия, потому что она увидела этот хвост, это почти что живое доказательство существования чего-то потустороннего, чего-то тайного, и ей снова безумно захотелось к этому секрету хоть чуть-чуть прикоснуться, взглянуть на него одним глазком.

Лея вышла в прихожую, схватила со стола красное яблоко и надкусила его. Фрукт был восхитительно сладким, девушка закрыла глаза от удовольствия и тут же подумала о сестре. Куда она пропала? Может, пошла домой?

***

Леда вышла на крыльцо и огляделась по сторонам. Внизу, под лестницей, все так же валялась, похрапывая, свинья. Вокруг по двору медленно прохаживались гуси, они пили воду из луж, купались в лохани и туда же гадили. Леда зажала нос и старалась не думать об обыденностях крестьянского быта. Она рассчитывала, что Лея еще поболтает с Густавом какое-то время, а вот Леде нужно было кое-что сделать, вернее, кое с кем поговорить.

Она спустилась с крыльца и, приподняв платье, пошла вглубь двора. Хозяйство Густава был достаточно обширным: помимо бараков для животных, там стояло еще пара деревянных построек, наверно, служивших сараями, внутри которых валялись ведра, лошадиное седло и какие-то запчасти от плуга. В другом сарае стоял огромный мешок картошки, и он был так переполнен, что накренился и часть его содержимого рассыпалась. Леда подошла к мешку и вдруг сделала несвойственную для себя вещь: она собрала откатившиеся картофелины с земли и сложила их обратно в мешок. Руки испачкались в пыли, и она поспешно отряхнулась.

– Хозяйка? – услышала Леда голос Ганса у себя за спиной. Она вздрогнула от неожиданности и замерла, боясь повернуться к нему лицом.

– Тут у вас просыпалось, я собрала, – начала мямлить она, продолжая стоять к парню спиной.

Ганс не понимал, почему баронская дочка так странно себя ведет. Он пожал плечами и сказал:

– Дед, наверное, вас утомил уже. У вашей сестры, смотрю, выдержка поболее моего будет. Старик как начнет болтать о русалках своих, не остановишь.

Леда не отвечала.

– Вы ждете сестру?

Леда кивнула, но продолжала молчать, уставившись куда-то в землю. Ганс совсем растерялся, он почесал затылок и тут ему пришла в голову идея.

– Хотите посмотреть поросят? Только вчера родились. Мамашу их вы видели, под крыльцом спит, валяется с самого утра. Ей там хорошо, ветерок под домом продувает. Я бы тоже там полежал, да работы много, – он засмеялся. – Скоро поведу ее обратно, выводок кормить надо, а она ленится.

Вдруг Леда обернулась и посмотрела на Ганса. Она выглядела смущенной, щеки ее алели, и румянец проступал даже через плотный слой пудры.

– Да, покажите мне поросят, – тихо сказала девушка и направилась вслед за Гансом.

Они вошли в небольшой чистый хлев, на дощатом полу была постелена солома, в которой копошились шесть новорожденных поросят. Двое спали, остальные ползали по сену, тыкались носами друг в друга, звонко повизгивали и, похоже, срочно требовали мать-свинью обратно.

– Вот такие малыши, – сказал Ганс, с улыбкой рассматривая поросят, как будто это была не скотина, которую зарежут к столу через несколько месяцев, а его собственные дети. Он повернул голову и встретился взглядом с Ледой.