Сквозняк

Осень в Москве могла начаться сразу после лета, а могла просто в любой грустный день, ну скажем, в шесть часов вечера. Она так и началась…

Кленовые листья кружились в сыром воздухе и падали на землю, умирая от внезапного головокружения, а Иван бегал по асфальту и наводил порядок на дорожках парка и в своей жизни.

Он вообще любил порядок.

Аккуратно собирал опавшую листву в охапку и вываливал в кучу.

Получались такие отдельные кучки, издалека напоминавшие выброшенные кем-то букеты увядших цветов.

Обычно этим занимаются дворники и их метлы, упаковывая затем эти кучи в большие полиэтиленовые пакеты.

Но Иван не был дворником. И добровольным помощником дворника тоже не был. И не был его заместителем по хозяйственной части.

Он это делал, как обычно. Для себя. Для порядка. Для красоты.

Что, наверное, одно и то же. В свои пять с половиной лет он давно уже приметил, что порядка и красоты в этом мире очень мало.

Во всяком случае, лично ему их очень не хватало.

И по мере своих сил он старался привносить во всё красоту и порядок…

Сколько всего на земле листьев? Наверное, тысяча. И ещё тысяча, и ещё… Иван пока не умел считать.

Но мама говорила, что тысяча – это много.

– Вань, а ты умеешь совсем-совсем ни о чём не думать? – это спрашивает Настя, худенькая девочка, с которой почти никто, кроме самого Вани, не дружит, потому что он никому не позволяет этого делать. В нее привносить ничего не нужно было. Они так – очень красивая.

– Не знаю- А я умею.

Иван с любопытством посмотрел на Настю, которая села прямо на одну из его букетных куч и блаженно улыбалась. Иван хотел сказать ей, как же можно совсем не думать, ведь, в мире столько проблем, и так мало красоты и порядка, но потом подумал: она – женщина и, наверное, ей можно иногда совсем не думать ни о чём.

А он разве мог не думать о ней? О том, какая она красивая в своём красном демисезонном пальтишке…

И смотрит она на него так, что не хватает слов в его невеликом пока словарном запасе, чтобы выразить это.

И держит он её при себе инстинктивно только для того, чтобы вместе с ней дождаться, когда такие слова придут.

А они когда-нибудь придут. Ой, придут!..

Иван почему-то был в этом уверен. И вот тогда уж он ей скажет…

– Дети, встаньте с земли! – кричит Верыванна, воспитательница детского сада, в который ходят Иван и Настя. При этом она смотрит почему-то только на одного Ивана.

– Мы не на земле, а на асфальте, – вежливо уточнил Иван.

– Хватит разговоров, вставай!

– Я не могу, я ещё не закончил, – сказал Иван и увидел, что Настя уже встала со своей кучи листьев.

– Дети, дети, подходите! Строиться парами! – кричит Верыванна.

– Дети могут простудиться, да Верыванна? – серьёзно спрашивает Иван.

Мудрая обоснованность вопросов и ответов Ивана, их природная упорядоченность иногда ставила в тупик воспитательницу.

– Трудный мальчик! – вздыхает она.

– Я не трудный, – возразил Иван, всё-таки поднимаясь с асфальта.

– Это вам, Верыванна, с нами трудно… Потому, что Вы ничего не понимаете в людях! – и состроил ей одну из своих замечательных весёлых рожиц. Да, он такой.

Верыванна, которая всё-таки была Верой Ивановной, заморгала своими ничего не понимающими в людях глазами и засопела носом так, будто ей в глаз и в нос одновременно попало по инородному телу.

Ей было 25 и личная жизнь у нее действительно не складывалась.

Она жила, училась в школе, потом в пединституте. А потом -шесть остановок на метро плюс переход на Таганке каждый день. Кроме выходных…

С трудом сдержавшись, она отвернулась и увидела, что другие дети уже идут к ней.

Настя тоже было направилась, но споткнулась о трещину в асфальте и упала, больно ударившись коленками

Она подняла голову и уже начала чиркать детскими ресницами по небу, на которое уже начали наворачиваться слезы

Уже подбегая к Насте, Верыванна хотела привычно подумать: «Ну что за девочка? Всё время падает!»

Но вместо этого подумала: «Ну что же это такое? 25 лет – и жизнь почти кончилась. Можно выходить замуж, а подходящей кандидатуры как не было, так и нет…»

Быстро подняв Настю и прижав к себе, она поцеловала ее в щёку, неожиданно почувствовав в ней «соратницу по борьбе», ведь ей тоже придётся когда-нибудь решать эту задачу с одним неизвестным – выходить замуж.

– Отойдите, Верыванна – это моя женщина! – спокойно сказал Иван, не понятно как опередивший остальных детей.

Настя уверенно и даже с какой-то гордостью подала подошедшему мальчику свою руку.

Остановившиеся на её мокрых щеках слёзы немного удивились и стали быстро высыхать.

Прогулка в парке заканчивалась.

Верыванна пересчитав глазами детей и убедившись, что все на месте, повела свою группу обратно в детский сад. По асфальту шли, торопясь куда-то, осенние люди. А кто-то уже. наверное, считал себя холодным зимним человеком.

Они старательно обходили идущую парами группу маленьких человечков.

Прохожим, изредка попадавшимся навстречу торопливо идущей группе детей, было холодно от холода и ещё, наверное, от осознания внезапно набежавшей мысли, что им никогда уже не быть детьми, которые ходят парами и слушаются воспитательницу.

Мысль эту старались поскорее отогнать, как назойливую осеннюю муху или прихлопнуть, как комара.

Листья смешно кружились перед глазами, падая на головы больших и маленьких людей, в конце концов, обречённо бросаясь им под ноги.

И в каждом упавшем листе угасало какое-то предсмертное ощущение последнего полёта.

Иван и Настя шли, молча держась за руки.

Настя просто шла и ни о чём не думала, просто доверив свою руку рядом идущему мужчине.

А Иван думал. Думал, какая у Насти тёплая и нежная ладонь. Почти как у мамы, когда она ведёт его в детский сад и на прощанье гладит по голове, неизменно при этом говоря:

– Ванечка, будь умницей, веди себя хорошо!

Ему вдруг ужасно захотелось, чтобы эта ладошка тоже погладила его по голове, но вслух почему-то произнёс:

– А знаешь, когда я вырасту, то стану знаменитым полярником, как мой дед. Я ему так и сказал: вот дед, я вырасту, и будет нас с тобой два деда-полярника. Да, что ты смеёшься?.. Я даже прошу его всегда мне побольше мороженого покупать, чтобы постепенно привыкать к холоду. А ты? Ты кем будешь, когда вырастешь?

– Вырасту и буду… большой, большой девочкой. А ещё я выйду замуж за полярника, и он будет каждый день угощать меня мороженым… Ой! Смотри, смотри, какой вон у той тёти большой живот! Видишь?

И Настя потащила Ивана прямо к этой тёте с животом, с любопытством и почему-то с опаской разглядывая беременную женщину, которая в мечтательном одиночестве разгуливала по парку и ела мороженое.

– Что это у Вас? – строго спросила Настя, обращаясь к женщине и указывая на её уже внушительных размеров живот.

– А это… мой славный ребёночек, – от неожиданности не сразу ответила женщина и погладила себя рукой по животу.

– А Вы его любите?

– Конечно, очень люблю, – ласково улыбнулась женщина, не ожидая подвоха. – Он самый лучший ребёнок на свете.

– Тогда зачем же Вы его съели? – с возмущением задала Настя свой главный вопрос, ради которого она и притащила Ивана.

При этих словах бедная женщина от неоправданной неожиданности такой мысли не только дыхание затаила, а также зрение и слух, она и пищеварение затаила, уронив недоеденное мороженое.