Последний защитник

Andrew Taylor

THE LAST PROTECTOR

Copyright © Andrew Taylor, 2020

All rights reserved

© И. Н. Нелюбова, перевод, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024 Издательство Азбука®

Посвящается Кэролайн

Не буду описывать, в каком удручающем положении находимся я и моя семья, не говоря об английском народе. Уж лучше мне пасть пред Господом ниц и заплакать…

Из зашифрованного письма Ричарда Кромвеля, бывшего лорд-протектора[1] Англии, своему брату Генри (написано предположительно в мае 1659 г.)

Главные Действующие лица

Джеймс Марвуд, клерк Джозефа Уильямсона и секретарь Совета красного сукна

Маргарет и Сэм Уизердин, его слуги

Стивен, мальчик-слуга

Саймон Хэксби, владелец чертежного бюро, землемер и архитектор

Кэтрин Хэксби, его жена, в девичестве Ловетт

Джейн Эш, их служанка

Бреннан, чертежник

Фибс, привратник

Король Карл II

Лорд Арлингтон, государственный секретарь

Дадли Горвин, его служащий

Джозеф Уильямсон, заместитель лорда Арлингтона

Уильям Чиффинч, хранитель личных покоев короля

Джордж Вильерс, 2-й герцог Бекингем

Эзра Ривс, золотарь

Феррус, работник золотаря

Госпожа Элизабет Кромвель, вдова Оливера Кромвеля, лорд-протектора Англии (умерла в 1665 г.)

Преподобный Иеремия Уайт, бывший духовник лорд-протектора

Ричард Кромвель, бывший лорд-протектор Англии, унаследовавший эту должность от своего отца, Оливера Кромвеля

Элизабет Кромвель, старшая дочь Ричарда

Госпожа Далтон, ее крестная мать

Вонсвелл, лодочник

Господин Вил, известный как Епископ

Роджер Даррел, его слуга

Мадам Крессуэлл

Мертон, Хлорис, Мэри – у нее в услужении

Глава 1

Стены сочатся кровью

В тусклом солнечном свете осеннего дня преподобный Иеремия Уайт скакал верхом по Линкольнской дороге, направляясь от Питерборо на север. Это был высокий худой мужчина, прямой как жердь, одетый в черное. Поскольку Уайт сумел раздобыть в харчевне лишь маленькую бурую лошаденку, его ноги чуть ли не волочились по земле, что казалось ему довольно унизительным.

Он выехал утром, в начале девятого. Ехать предстояло миль шесть, от силы семь, однако путь занял больше времени, чем он ожидал. После недавних дождей дороги размыло, да и кобыла оказалась ленивой и своевольной. Поэтому Уайт прибыл в Нортборо только в середине дня, когда время обеда давно миновало, о чем ему все с большей настойчивостью напоминал собственный желудок.

Ворота в поместье были открыты. Его преподобие въехал во двор. Из каретного сарая вышел конюший. Одной рукой он приподнял головной убор, а другой взял лошадь под уздцы.

– Она еще жива? – спросил Уайт.

– Да, сэр. – Конюший взглянул на него снизу вверх. – Но пусть Господь проявит милосердие и поскорее заберет ее душу.

Священник спешился. У главного входа в дом поднялась суета. Вышел Клейпол, а за ним двое слуг.

– Слава богу, вы приехали! – воскликнул он. – Госпожа Кромвель весь день только о вас и спрашивает. Этак она доведет себя до очередного приступа. Отчего вы задержались?

– Дороги размыло. Я, видите ли…

– Ладно, теперь это не важно. Входите же поскорее!

Клейпол так торопился, что чуть ли не втащил Уайта в дом. Он провел священника в большой зал слева от коридора с ширмами и усадил его в кресло возле камина, где догорали поленья. Один из слуг взял у гостя плащ. Другой нагнулся и стянул с него дорожные сапоги.

– Вы навестите ее тотчас? – спросил Клейпол.

– Я бы сперва перекусил, – сказал Уайт.

Хозяин дома глянул на ближайшего слугу:

– Тащи хлеб, сыр – все, что есть под рукой, чтобы быстро утолить голод. – Он снова обернулся к Уайту, потирая глаза. – Госпожа Кромвель… она снова мучилась от боли всю ночь, и… боюсь, бедняжка не в своем уме. – У него задрожали губы. – Она говорит… без конца повторяет…

Уайт взял собеседника за руку:

– Что говорит миледи?

– Она постоянно твердит, что стены сочатся кровью. – Клейпол округлил глаза.

– Возможно, у нее лихорадка. Или Господь явил госпоже Кромвель картину будущего мира, хотя, надеюсь, сие не предназначено для нее. Равно как и для вас, и для меня. Но сейчас, друг мой, мы вряд ли можем что-то сделать для несчастной. Разве что успокоить. И конечно, мы должны за нее молиться. Вы знаете, почему миледи хочет меня видеть? Опять завещание?

– Не знаю, сэр. Я спрашивал, но она молчит. Госпожа Кромвель может быть скрытной и подозрительной даже с нами, членами семьи.

Слуга принес холодную баранину и кувшин эля. Уайт начал было есть и выпил немного, но явное нетерпение хозяина умерило его аппетит.

– Еда подождет, – решил он. – Лучше я встречусь с миледи прямо сейчас.

Мужчины пошли наверх. На площадке Клейпол постучался в одну из дверей, и на пороге появилась служанка с серым от усталости лицом.

– Миледи знает, что вы приехали, – шепнула она Уайту. – Она слышала, как вы разговаривали внизу.

– Госпожа Кромвель в состоянии принять посетителя? – понизив голос, осведомился Клейпол.

Служанка кивнула:

– Да, если он не останется у нее надолго. С Божьей помощью это облегчит ей душу.

К удивлению Уайта, постель оказалась пуста, но в камине горел огонь. В комнате пахло травами и болезнью.

– Госпожа в кабинете, – кивнув на дверь в углу комнаты, шепотом пояснила служанка. – Она велела мне перенести ее туда, когда услышала, как вы въехали во двор. Проходите, сэр.

Клейпол собрался было тоже последовать за ними, но женщина остановила его:

– Простите, хозяин. Миледи хочет видеть господина Уайта наедине.

Она широко распахнула перед гостем дверь. Как только он вошел, сзади послышался лязг щеколды.

Кабинет был крошечный – не больше двух-трех квадратных ярдов – и весь заставлен какими-то едва различимыми предметами. Стены комнаты, располагавшейся над крыльцом и выходившей на север, были обшиты деревянными панелями. Сквозь узкие окна из толстого зеленого стекла проникало мало света. Здесь пахло старостью и болезнью. И было очень холодно.

На миг его преподобию показалось, что служанка сыграла с ним шутку и комната пуста. Однако потом, когда глаза его привыкли к полутьме, он заметил шевеление в углу. Старая леди лежала, обложенная подушками и закутанная в одеяла.

– Господин Уайт, да благословит вас Господь за то, что вы снова проделали весь этот путь. Благодарю от всего сердца.

Священник поклонился:

– Моя жена шлет вам привет. Она молится за вас.

– Кэтрин – хорошая девочка.

– Как вы чувствуете себя, миледи?

Госпожа Кромвель вздохнула и заскулила, как собака. Уайт терпеливо ждал: а что еще ему оставалось?

Через минуту, когда боль отступила, она вымолвила:

– До конца месяца я буду в могиле.

– На все воля Божья.

– Последние пять или шесть лет воля Божья проявляет себя довольно странным образом.

– Не нам подвергать Его сомнению. – Священник выдержал паузу, но старуха ничего не сказала. – Полагаю, миледи, речь идет о завещании? Послать за стряпчим снова?

– Нет. Я хотела поговорить совсем о другом. Пожалуйста, велите принести свечу. Становится все темнее и темнее.

Уайт приоткрыл дверь. Клейпола в комнате не было, но служанка уже зажгла свечи и принесла одну.

– Госпожа будет сейчас принимать свое снадобье? – спросила она, протягивая гостю свечу.

Слух у старухи был острый.

– Вот же глупая женщина, – пробурчала она. – Нет, сейчас не буду. Позже. Поди прочь!

Священник закрыл дверь каморки и поставил свечу на консоль на стене. Госпожа Кромвель наблюдала за ним. Ему показалось, что она сильно похудела за последние три месяца и теперь иссохшее тело под одеялами было не больше, чем у ребенка. Уайт помнил ее в расцвете лет, когда эта статная круглолицая женщина была полна кипучей энергии и ловко управляла домом. На протяжении семи лет после смерти своего мужа Оливера Кромвеля она медленно, но верно менялась к худшему. Казалось, постепенно само время пожирает ее.

– Присаживайтесь, господин Уайт.

Возле сундука стоял низкий стул. Другой мебели в каморке не было, не считая кушетки, на которой лежала больная. Когда священник сел, колени чуть не доставали ему до подбородка, а пола почти не было видно.

– Свечи мне ни к чему, – продолжила госпожа Кромвель, – когда я вижу кровь на стенах. А иногда я чувствую ее запах. Запах свежей крови. Вы понимаете?

– Это все из-за лихорадки, миледи, уверяю вас. Никакой крови на самом деле нет.

Она издала низкий дребезжащий звук, который можно было принять за смех.

– Нет, сэр. Кровь есть всегда. Слишком много крови. Но пока хватит об этом. Окажете мне еще одну услугу? А также будете моим душеприказчиком?

Уайт склонил голову:

– Как вам будет угодно, миледи. Сделаю все, что в моих силах.

– Вы с Кэтрин не будете в обиде. Когда я покину этот мир, вам тоже кое-что достанется. – Из-под одеял появилась рука, маленькая и сморщенная, как обезьянья лапка. – Возьмите.

Это оказался железный ключ длиной три дюйма, теплый на ощупь, согретый теплом его хозяйки.

– Откройте сундук, сэр. Внутри найдете связку бумаг, на самом верху. Будьте добры, дайте их мне.

Уайт сделал, как она велела. Бумаги были перевязаны широкой черной лентой. Внизу под ними он увидел темную богатую ткань. Пламя свечи сверкнуло на золотой нити, оживляющей строгую материю. Наследие былых дней, проведенных в Уайтхолле, с грустью подумал священник, гадая, что еще хранит этот сундук, какие там лежат сувениры на память о других местах, о других, лучших временах.

Госпожа Кромвель развязала ленту и велела:

– Держите свечу выше.

Она уткнулась в документы. На одном Уайт заметил знакомый почерк усопшего супруга миледи, самого лорд-протектора Оливера Кромвеля, да будет благословенна его память. Старуха замерла, гладя бумагу, словно это приносило ей удовольствие и успокоение. Ее губы ритмично двигались, как у паписта, который перебирает бусинки на четках. Бормотание превращалось в слова, а потом во фразы, достаточно связные:

– «Ты мне дороже всех на свете – и пусть так будет всегда… Милая, не могу пропустить эту почту, хоть особых новостей нет, но я и вправду люблю писать своей милой, которая всегда в моем сердце. Мне радостно от того, как расцветает моя душа. Да одарит тебя Господь Всемогущий милостью своей… Я так люблю писать тебе, родная… ты мне дороже всех на свете…»

Затем старую леди сразил второй приступ боли, еще сильнее, чем первый. Уайт сидел со свечой в руке. Он смотрел, как агония исказила черты госпожи Кромвель до неузнаваемости. Не отдавая себе отчета, он начал молиться вслух, прося Бога облегчить ее страдания на этом свете и проявить к ней милость в загробной жизни. Боль понемногу утихала.

– Миледи, вы утомились и так страдаете. Давайте продолжим позже? А сейчас пусть служанка даст вам снадобье. Оно поможет вам уснуть.

– Нет! – возразила она с неожиданным жаром. – Я потом высплюсь. – И снова взялась за документы, стала их перебирать. – Ага! Нашла. Господин Уайт, вот что нам нужно.

Госпожа Кромвель подняла бумагу, чтобы он мог ее видеть. Сложено, как письмо, но имени адресата нет. Она повернула послание обратной стороной, показывая, что складки скреплены тремя большими печатями. Священник хотел взять письмо, но старуха отдернула руку и прижала его к груди.

– Что мне нужно сделать? – спросил Уайт.

– Это для моего сына, – пояснила она. – Письмо должно дойти до адресата с невскрытыми печатями. Обещайте, что будете охранять его ценой своей жизни. Мой супруг вам доверял. И я тоже вам доверюсь.

– Даю честное слово, миледи! Если пожелаете, я завтра же отправлюсь в аббатство Спинни. – «Ох уж эти старухи! – подумал Уайт. – Вечно делают из мухи слона». Он выдохнул с облегчением, узнав, что задание совсем несложное. Конечно, дорога будет долгой и утомительной, но как только он исполнит поручение, то сможет ехать домой, к Кэтрин, не возвращаясь сюда. – Если прикинуть расстояние, то отсюда через Фенские болота не больше сорока-пятидесяти миль. В это время года путь займет больше суток, но…

Госпожа Кромвель помахала письмом, оборвав священника на середине фразы:

– Нет-нет, господин Уайт! Вы не так меня поняли. Во-первых, вы должны подождать, пока я не умру и не лягу в могилу. А во-вторых, это письмо не для Генри. Оно предназначено моему старшему сыну Ричарду. – У нее задрожали губы. – Разбитый Дик[2]. Бедный Дик. Не его вина, что все так получилось.

Уайт смотрел на собеседницу круглыми от изумления глазами:

– Письмо для Ричарда? Но…

– Полагаю, он сейчас во Франции или в Италии. – Ее рот широко раскрылся, обнажив розовые десны: была то улыбка или гримаса боли? – Подумать только, второй лорд-протектор, наследник своего дорогого отца. Ах, будь на то воля Божья, Ричард до сих пор бы им и оставался. Но теперь у него нет ни крыши над головой, ни пенни в кармане. – Старуху снова пронзила боль; Уайт молча молился, ожидая, когда ей станет легче, и через несколько минут госпожа Кромвель продолжила: – Вам следует подождать, сэр. Если потребуется, несколько месяцев. За нами следят, как вы знаете, в особенности за Генри и за мной, ну и за женой Ричарда тоже. Они могут обыскать этот дом, когда я умру.

«Бог мой, – подумал Уайт, – все это здорово ударит по карману». И еще ему стало страшно за себя. Ибо среди всех уцелевших противников монархии не было никого, за кем шпионы короля следили бы более тщательно, чем за Ричардом Кромвелем.

– А как мне его найти, миледи?

– Искать не потребуется. – Госпожа Кромвель еще раз обнажила розовые десны. – Есть один человек, который сам вас найдет, и вы отдадите ему это письмо. С нетронутыми печатями.

Уайт наклонился вперед. Несмотря на холод, у него на лбу и под мышками выступил пот.

– А как я узнаю, что это именно тот, кто мне нужен, миледи?

– Он или она скажет вам следующие слова: «Стены сочатся кровью». А вы должны ответить: «Да, свежей кровью».

Госпожа Кромвель ускользала от него. Ее глаза закрылись. Она молчала, лишь терла пальцами одеяло, медленно и осторожно, как будто оценивая качество материи. Но через минуту или две и эти движения прекратились. Дыхание стало ровным. Решив, что больная уснула, Уайт поднялся и на цыпочках пошел к двери.

Когда лязгнула щеколда, госпожа Кромвель вдруг встрепенулась и что-то невнятно проговорила.

– Прошу прощения, миледи, что вы сказали?

– Передайте Ричарду, чтобы он был добр с бедным Феррусом.

– С Феррусом? – повторил Уайт, не будучи уверен, что правильно расслышал имя. – А кто это такой?

– Я дала ему только пенни. Нужно было дать больше.

Госпожа Кромвель еще что-то пробормотала, впадая не то в дрему, не то в забытье. Вроде бы: «Феррус ему поможет». А может быть, и что-то другое, Уайт толком не расслышал.

Глава 2

Во французском стиле

Сегодня ночью Феррус спит вместе с собакой, которая охраняет кухонный двор в Кокпите. Это большой пятнистый пес с жесткой шерстью и в ошейнике с шипами. Его зовут Пустобрех, и эта кличка очень ему подходит. Феррус знает Пустобреха еще с тех пор, когда тот был щенком. Тогда он был такой крошечный, что умещался у Ферруса в ладонях.

Феррус и Пустобрех не ладят. Но воспринимают друг друга как данность – как дождь и солнце или наступление ночи. Они согревают друг друга в те ночи, когда Феррусу не разрешают спать в судомойне из-за того, что он провинился. Кухарка никогда не позволяет ему спать на кухне, даже в самые суровые ночи, поскольку от него воняет.

Когда Феррус просыпается, то чувствует, что продрог до костей. Еще темно. Он лежит, прижавшись к боку собаки, и еще плотнее закутывается в свой плащ. Он слышит, как кричат петухи на замерзших навозных кучах в Уайтхолле и Вестминстере. У него снова разболелся зуб, но он изо всех сил старается не думать о боли. Феррус голоден. Он почти всегда голоден. Иногда ему хочется съесть то, что дают Пустобреху, но он знает, что если это сделает, то пес перегрызет ему глотку.

Несмотря на боль, холод и голод, Феррусу нравится это время до рассвета, до того как проснется весь мир. Ему нравится эта пустота. Он смотрит, как растет светлое пятно в небе на востоке и слушает петухов. Он ждет, когда взойдет солнце и все опять начнется сначала.

Впервые я услышал о дуэли в тот день, когда она состоялась. И был одним из очень немногих, кто знал о ней заранее. В десятом часу утра мой начальник господин Уильямсон вызвал меня в свой кабинет в Скотленд-Ярде и приказал удостовериться, что дверь закрыта. Дверь там дубовая, добротная, а стены толстые. Но, несмотря на это, он велел мне подойти поближе и говорил вполголоса:

– Милорд Шрусбери вызвал герцога Бекингема на дуэль.

Ошарашенный подобной новостью, я воскликнул:

– А почему король их не остановит?! Он знает?

Уильямсон пристально посмотрел на меня, и я понял, что позволил себе лишнего.

– Король поступит так, как пожелает, Марвуд. А вы поступите, как пожелаю я.

– Да, сэр. Конечно, сэр.

– Они дерутся сегодня днем. Скорее всего, до крови. Милорд решил, что дуэль состоится во французском стиле, поэтому у него и у герцога будет по два секунданта.

«Трое против троих, – подумал я. – Джентльмены будут биться на шпагах во имя чести. Скорее уж это ожесточенное сражение, а не дуэль. В такой потасовке может случиться все, что угодно. Любой может быть убит». Но что особенно беспокоило меня, так это зачем Уильямсон выдал мне такой опасный секрет.

– А кто секунданты? – спросил я.

– У милорда – его кузены, сэр Джон Тэлбот и Бернард Говард, сын лорда Арундела. У герцога – сэр Роберт Холмс и некий человек по имени Дженкинс – я его не знаю. Он офицер конной гвардии. – Уильямсон выдержал паузу. – И бывший учитель фехтования.

В таком случае Бекингем тщательно выбирал секундантов. Я никогда не слышал о Дженкинсе, но его опыт говорил сам за себя. Холмс же был известен как беспощадный боец. В свое время ему довелось послужить и в армии, и на флоте. С другой стороны, и Тэлбот, и Говард имели репутацию искусных фехтовальщиков. Кроме того, Тэлбот, будучи членом парламента, на заседаниях часто атаковал Бекингема и его сторонников. Он был близким другом лорда Арлингтона, патрона господина Уильямсона.

– Но разве нельзя остановить дуэль, если уже известно так много подробностей? Может быть, король…

Уильямсон хмуро глянул на меня.

– Будь сие возможно, Марвуд, я не завел бы этот разговор, – отрезал он и продолжил более миролюбиво: – Естественно, причина дуэли вполне очевидна. Что удивляет, так это почему милорд так долго мирился с оскорблением.

Действительно, странно. Герцог Бекингем бравировал тем, что его последней любовницей была леди Шрусбери. Да и она сама, в общем-то, не скрывала, что изменяет супругу. Их связь длилась уже не один месяц, и весь Лондон знал об этом. Однако до поединка дошло лишь теперь. Я не сомневался, что дело тут не только в неверной жене и обманутом муже.

– Я хочу, Марвуд, чтобы вы присутствовали там, – объявил Уильямсон, откинувшись на спинку кресла. – На дуэли. Вы должны отправиться туда и стать моими глазами.

У меня по спине побежали мурашки. Дуэли были запрещены законом. Кроме того, когда аристократы затевают ссору, лучше держаться от них подальше. В особенности от этих двух: Бекингема и Шрусбери.

– Сэр, да они убьют меня, если…

– Согласен, Марвуд, не в наших интересах, чтобы вас обнаружили. – Он выдвинул ящик письменного стола, достал маленькую деревянную шкатулку и протянул ее мне. – Откройте.

Я сделал, как было велено. В шкатулке находился бинокль: увеличительное стекло в бронзовой оправе, которое легко могло уместиться в кармане.

– Держитесь на расстоянии. Как только дуэль закончится, как можно скорее возвращайтесь сюда. Вы представите мне полный отчет. Расскажете, кто убит, кто ранен. Я желаю знать все подробности: что именно произошло и кто там присутствовал. Не только участники поединка, а вообще.

Я предпринял последнюю попытку отвертеться от задания:

– Сэр, но разумно ли это? Герцог узнает меня, если увидит. И кое-кто из его окружения в курсе, что я служу в Уайтхолле.

– Кого из людей герцога вы знаете? – осведомился Уильямсон.

– Священника по имени Вил. По его виду и не догадаешься, что этот тип был духовным лицом. Он служил в Армии нового образца, сначала солдатом, потом капелланом. Во времена Республики получил приход в Йоркшире и ни в чем не нуждался, но позже был лишен доходной должности. Подозреваю, что Епископом его прозвали в насмешку, ибо сам он не жалует епископов. У него есть слуга, верзила по имени Роджер. Они вместе служили в армии. – Я прочистил горло. – Ни у одного, ни у другого нет причин мне симпатизировать. Как и у их господина.

Уильямсон кивнул:

– Фамилия слуги Даррел. По моим данным, Бекингем частенько использует этих двух проходимцев, чтобы тайком обстряпывать свои делишки. Чем больше я узнаю о них, тем лучше. Если оба будут там сегодня, это докажет, насколько герцог им доверяет. Но главное – сама дуэль и что произойдет с основными ее участниками. И еще раз подчеркиваю: я не хочу, чтобы наш интерес к этому делу стал известен. – Он кашлянул, отвернувшись к окну и глядя на волов, которые тащили доверху нагруженный воз с углем через второй двор Скотленд-Ярда. – Точнее, мой интерес.

– Где назначена дуэль, сэр? – спросил я.

От меня не укрылся намек Уильямсона на то, что он действует не только по своей инициативе.

– В Барн-Элмсе. – Он повернулся ко мне. – После обеда – в два часа, согласно моим сведениям. Мне сказали, что дуэлянты до последней минуты не принимали решения о времени и месте, чтобы их не выследили. Я даже точно не знаю, где этот Барн-Элмс находится. Советую взять лодку, чтобы быть на месте раньше их. Полагаю, они прибудут по реке.

И с этими словами Уильямсон отпустил меня. Однако, когда я уже был в дверях, он вновь окликнул меня и, нахмурившись, произнес:

– Соблюдайте осторожность, Марвуд! Я не хочу вас потерять.

После чего Уильямсон махнул мне рукой и склонился над бумагами. Видимо, я должен был истолковать его последнюю фразу как своего рода комплимент.

У меня было время, чтобы вернуться домой в Савой. Нынешняя зима выдалась не такой суровой, как в прошлом году, но все же было довольно прохладно. Отправив свою служанку Маргарет за фрикасе из телятины, я в ожидании кушанья поднялся в свою спальню и надел вторую рубашку и более толстый жилет.

Поев, я облачился в свой самый теплый зимний плащ и широкополую шляпу, которая, как я надеялся, скрывала бóльшую часть моего лица. Была уже почти половина двенадцатого. Я направился к пристани Савой. Вода стояла высоко, и несколько лодок сгрудились у причала в ожидании пассажиров. Тут мне повезло. Среди лодок была одна, двухвесельная, принадлежащая лодочнику по имени Вонсвелл. В прошлом году я часто пользовался его услугами, обычно когда мне требовалось попасть по реке в Уайтхолл или Вестминстер.

– Мне нужно в Барн-Элмс, – сказал я ему. – И там тебе придется меня подождать. Возможно, несколько часов.

– Никак собрались на пикник, господин? – Вонсвелла отличала довольно странная, сардоническая манера говорить, было непонятно, шутит он или глумится, догадаться по лицу тоже не представлялось возможным; от постоянного пребывания на открытом воздухе оно превратилось в красную маску, твердую, как старая кожа. – Закусить и выпить, а потом немного песни погорланить, так?

– Не строй из себя большего дурака, чем того, каким тебя создал Господь! – выпалил я.

– Могу то же самое сказать о других, сэр.

Я решил не обижаться. Лодочник был известен своей грубостью, однако при выполнении нынешнего задания я предпочел все-таки положиться на Вонсвелла, нежели связываться с незнакомым человеком. В молодости его забрали во флот, и какое-то время он служил там вместе с Сэмом Уизердином, мужем Маргарет. Они с Сэмом частенько проводили свободное время в пивной. Я спросил, сколько он с меня возьмет.

Вонсвелл сплюнул в воду:

– Семь шиллингов в один конец. Шиллинг за час ожидания.

Цена была грабительская.

– Послушай, но ведь сейчас прилив, а это здорово тебе поможет, – заметил я. – И прилив закончится не раньше, чем мы вернемся.

– До Барн-Элмса шесть, а то и семь миль. К тому же ветер усиливается.

– Шесть шиллингов в один конец.

– Семь. – Вонсвелл был не промах: он почувствовал, что я спешу, и не отступал. – Хорошо, сэр. Вот что я сделаю. Я доставлю вас туда. Но предупреждаю: как только начнется отлив, я смываюсь. И что бы ни случилось, я отчаливаю задолго до сумерек. То есть вы платите, когда мы прибудем в Барн-Элмс. Хотите – соглашайтесь, хотите – нет. Мне без разницы.

Я поторговался еще немного для видимости, но лодочник стоял на своем. В конце концов я согласился на его условия. Я верил, что он относительно, по-своему, честный человек и, будучи приятелем Сэма, не надует меня.

Мы отчалили вовремя. Ветер был на нашей стороне, как и прилив. Однако на воде и в открытой лодке оказалось чертовски холодно, и я жалел, что нет возможности укрыться циновкой. Небо было угрюмое, темно-серое, как немытая оловянная кружка. На обоих берегах реки виднелись участки земли, еще покрытые снегом.

В последний раз я был в Барн-Элмсе в разгар лета. Усадьба эта располагалась в северной излучине Темзы на стороне Суррея. Старинный особняк окружал громадный парк, ставший в теплую погоду излюбленным местом отдыха лондонцев. Зимой я там никогда не бывал, но догадывался, что, если удалиться от дома и фермы, можно найти безлюдное пространство. Участники поединка выбрали подходящее место.

Вонсвелл высадил меня на пристани, которой пользовались местные жители, а не отдыхающие из Лондона. Поблизости находилась пивная, где он пообещал ждать меня.

Время летело быстро – уже было начало второго. Если дуэлянты прибыли раньше меня, найти их в садах и лугах усадьбы будет сложно. Я решил не отходить далеко от реки.

Я побрел по тропинке, тянувшейся на север вдоль берега, в футе или двух от самой реки. За неимением лучшего плана я прошел с полмили по грязи и талому снегу. В этом месте тропинка почти подходила к воде. Я остановился у изгороди, чтобы сориентироваться и удостовериться, что за мной нет слежки. И тут вдруг увидел три лодки, приближающиеся к берегу и собирающиеся причалить в четверти мили выше по течению. В каждой сидело по четыре гребца и по два или три пассажира под тентом на корме: все мужчины, одетые в черное.

Я укрылся под сенью ясеня и достал бинокль. Пассажиры высадились на причале. Гребцы остались в лодках. Я повернул бронзовый цилиндр, чтобы навести резкость. Вся компания направлялась к купе деревьев, росших на вершине небольшой возвышенности, которую с трудом можно было назвать холмом. Я узнал сэра Джона Тэлбота, высокого, с красным лицом, и самого лорда Шрусбери, худого и сутулого мужчину, который едва поспевал за своим родственником. Третьим должен был быть Говард. Он что-то с жаром говорил его светлости, жестикулируя для пущей убедительности. Остальные выглядели как слуги.

Я собрался незаметно последовать за ними, когда на реке появилось еще одно судно, на большой скорости двигавшееся от противоположного берега. По размеру значительно превосходящее все остальные, богато расписанное, не менее чем с дюжиной гребцов и каютой, занавешенной кожаными шторами, оно составляло видимый контраст с тремя скромными лодками Шрусбери. На корме размещалась жаровня с горящими углями, и рядом, согревая руки, стояли трое джентльменов. Один был значительно выше прочих. Я догадался, кто это, еще не наведя бинокль на румяное лицо герцога Бекингема.

Среди остальных пассажиров были двое мужчин, которые стояли по другую сторону от каюты, рядом с гребцами. Их лиц под шляпами я не смог разглядеть. Оба крупные: один высокий и худой, а другой возмещал недостаток роста широтой груди и плеч. Я был почти уверен, что встречался с ними прошлой осенью, когда у меня возникли определенные трудности с Бекингемом. Это были его доверенные слуги – преподобный господин Вил и Роджер Даррел.

Пока компания герцога высаживалась на берег, я покинул убежище под ясенем и двинулся вдоль живой изгороди к роще. Я прятался за деревьями, тогда как Бекингем со своими спутниками шли от реки не скрываясь. Я слышал, как один из них громко рассмеялся, словно был на увеселительной прогулке.

К этому времени Шрусбери со своими людьми скрылся в роще. Когда Бекингем и его приспешники тоже исчезли из поля зрения, я осторожно тронулся за ними следом. Одно из преимуществ слежки за аристократами заключается в том, что они, как правило, так поглощены своими делами, настолько увлечены чувством собственного величия, что зачастую просто-напросто не замечают, что происходит вокруг. Дуэлянты или, скорее, их доверенные лица тщательно выбрали для поединка уединенное место, но, как только они прибыли сюда, им и в голову не пришло предпринять меры предосторожности, чтобы их не выследили.

Когда я добрался до рощи, дуэлянтов и их товарищей уже не было видно, но я слышал в отдалении их голоса. Через рощу шла тропинка, протоптанная на мягкой земле дюжиной ног. Я медленно продвигался между голыми деревьями – березами, молодыми ясенями и редкими дубами. На тропинке было чисто, но, судя по всему, роща здорово заросла и не знала топора.

Я ощутил тяжесть в животе, и мне вдруг не ко времени приспичило опорожнить кишечник. Я пошел еще медленнее. В отличие от джентльменов впереди, я не был создан героем. И отлично представлял, что могут сделать со мной дуэлянты и их сопровождающие, если вдруг обнаружат меня.

Голоса становились громче. Послышался низкий гортанный выкрик – команда. За ним последовал лязг стали, быстрый, яростный и невероятно резкий. Я продолжал продвигаться вперед. А потом тропинка свернула, и вдруг все они оказались прямо перед моим взором.

Роща была окружена низким кустарником, который когда-то служил живой изгородью. Тропинка проходила через широкий проход и вела в небольшое поле или загон, где раньше, вероятно, держали скот. А дальше – снова деревья и изгороди, за которыми вполне можно укрыться.

Шестеро мужчин со шпагами нападали друг на друга, быстро двигаясь, пыхтя, вскрикивая и топоча. Остальные разбились на два лагеря, расположившись по обе стороны от загона. Мне повезло, что все глаза были прикованы только к дуэли, иначе бы меня сразу заметили. Но ничего другого присутствующие сейчас просто-напросто не видели.

Вся эта картина пронеслась у меня перед глазами за долю секунды. Я отпрыгнул назад, пытаясь скрыться, и поскользнулся. Мало того, оступившись, я едва не ударился о толстое тисовое дерево, росшее у тропинки. Дерево поглотило меня, ибо оказалось полым: внутренности были съедены временем, и в результате остались лишь молодые побеги и кора, густо покрытая вечнозеленой листвой. Я медленно раздвинул две ветки тиса с той стороны, которая была ближе к полю. В этом месте дерево проросло сквозь изгородь, и из моего укрытия была хорошо видна дуэль.

Бойцы сбросили плащи и шляпы, сняли камзолы и засучили рукава рубашек. Бекингем снял также и золотистый завитой парик. Его бритый череп был розового цвета, ярче, чем лобстер в кастрюле. Герцог нависал над Шрусбери, который тяжело дышал и отступал под натиском противника. Остальные четверо сражались и рубились с самозабвением умалишенных. Все тут было не по науке: никакого тебе грациозного танца с выпадами, парированием и ответными ударами. Схватка была кровавой и грубой, как жестокая драка двух враждующих группировок подмастерьев в Мурфилдсе. В такой бойне вес, мышцы и длина руки важнее, чем умение или проворство.

Издав победный клич, Бекингем поразил грудную клетку Шрусбери, заодно проткнув ему правое плечо. Граф выронил оружие и рухнул на землю. Герцог выдернул свою шпагу из тела поверженного соперника.

Холмс и Тэлбот бились на равных, отвечая ударом на удар, поэтому Бекингем бросился вправо, придя на помощь Дженкинсу, которого сильно теснил Говард. Заметив опасность, Говард со злобным выражением лица отбил оружие герцога, лишив его равновесия и вынудив отшатнуться в сторону Дженкинса. Тот хотел было вернуться в бой, но Бекингем попытался перехватить вооруженную руку противника. Однако опоздал. Говард молниеносно и с неожиданной грациозностью перенес атаку на Дженкинса и вонзил клинок ему в левый бок. Молодой офицер вскрикнул и упал.

Дуэль закончилась так же внезапно, как и началась. Наблюдатели с криками ринулись вперед. Четверо уцелевших дуэлянтов замерли на месте, опустив свои клинки, с открытым ртом, тяжело дыша и раскрасневшись. Они выглядели растерянными и смущенными, как будто их внезапно застали за неким несусветно глупым занятием.

Какой-то мужчина, вероятно врач, опустился на колени подле Шрусбери и нащупывал его пульс. Кровь лилась на траву. Граф попытался встать, опираясь левой рукой о землю. Один из слуг уложил его обратно на землю, сорвал с себя плащ и укрыл хозяина.

Дженкинс лежал безмолвно и неподвижно. Господин Вил склонился над ним и на вопрос Бекингема лишь покачал головой:

– Мертв, ваша светлость. Бедный храбрый парень.

– Будь я проклят! – произнес герцог, утирая рукавом пот с лица.

Вил пробормотал в ответ что-то невразумительное: кажется, спросил, что теперь делать.

– Кобель и сука, – вдруг сказал Бекингем.

Или, во всяком случае, я так понял. Попробуй-ка разбери на таком расстоянии, о чем идет речь. Так что я вовсе не был уверен, что расслышал правильно. Может, Бекингем произнес вовсе не это, а что-нибудь созвучное, допустим: «Капель в лесу-то». Герцог продолжал говорить, но теперь уже так тихо, что я вообще ничего не слышал, а только видел, как двигались его губы и как он показывал на двоих мужчин, лежащих на земле в окровавленных рубашках.

Через пару минут обе компании вернутся к своим лодкам. Мне тоже пора было уходить. Я вернулся в рощу и как можно быстрее направился вниз к переулку, периодически переходя с шага на бег. Вода стояла по-прежнему высоко, и пока еще не стемнело. Если повезет, Вонсвелл ждет меня в пивной. Я бросил взгляд на реку, где у спуска были пришвартованы лодки.

К моему ужасу, один из гребцов Бекингема указывал в мою сторону. Не обращая внимания на шов в боку, я заставил себя идти быстрее, моля Бога, чтобы гребец принял меня за работника фермы.

Пивная у причала была битком набита мужчинами, которые зарабатывали на жизнь на реке. Когда я ввалился в наполненное дымом помещение с низким потолком, некоторые посетители повернули голову и неодобрительно посмотрели на меня. Вонсвелл выпивал, сидя за длинным общим столом у окна.

– Скорее, надо спешить! – крикнул я.

Он поднял голову:

– Надо ли, хозяин? – А затем обратился ко всей компании: – Надо ли мне спешить, ребята?

– Не надо, – ответил кто-то громко. – Ты такой же свободный человек, как и любой другой в Лондоне. Лучше выпей, приятель. Давайте все выпьем.

Его товарищи в знак согласия застучали кружками по столу.

Я наклонился к Вонсвеллу.

– Еще пять шиллингов сверху, если мы тронемся прямо сейчас, – сказал я дружелюбно. – Или я отправлюсь назад пешком, а ты лишишься платы за обратный путь, а также шиллинга в час за ожидание.

Вонсвелл принял предложение, хотя, чтобы сохранить лицо, допил свой эль без спешки. Я первым пошел к выходу, а лодочник, пошатываясь, побрел следом. В результате я потерял пять минут – слишком много. Роджер Даррел, слуга господина Вила, шел по переулку в направлении пивной. Несмотря на свою громоздкую фигуру, двигался этот тип с поразительной скоростью. Завидев меня, он остановился в тридцати ярдах, положив руку на рукоять старой кавалерийской шпаги:

– Ба, какие люди! Разрази меня гром, если это не Марвуд! – Он говорил гнусаво, будто у него был заложен нос. – Господин Вил наверняка заинтересуется. Похоже, лодочники, эти водоплавающие придурки, все же были правы. Вы пойдете со мной, сэр, не так ли?

Вонсвелл подошел ближе:

– Это кого ты назвал водоплавающими придурками?

– Придержи язык, недоумок.

– Это я-то недоумок? Да я дух из тебя вытрясу, жирное трепло.

Даррел глянул на приземистого худощавого мужчину и разразился хохотом:

– Ну просто вылитый бойцовский петушок!

Вонсвелл вытаращил глаза. А потом сплюнул, пожал плечами и трусливо удалился обратно в пивную, бросив меня на произвол судьбы.

Даррел медленно двигался ко мне. Я дал деру по тропинке, ведущей к реке, надеясь, впрочем не слишком, что сумею вскочить в лодку и таким образом спастись.

Двери пивной снова отворились, и появился Вонсвелл. В руках у него была дубина с железным наконечником. За ним вышли шесть или семь его дружков. У одного на плече был топор. Другой рубил воздух перед собой, размахивая резаком.

– Вот он! – махнув дубиной в сторону Даррела, крикнул Вонсвелл. – Паршивый пустомеля! Назвал нас водоплавающими придурками. Жирный сукин сын.

Лодочники наступали плотной грозной фалангой. Даррел обнажил шпагу и замер в нерешительности. Потом повернулся и быстро зашагал туда, откуда пришел.

Часы над Кордегардской лестницей пробили пять.

Выслушав подробный доклад Марвуда и отпустив его, господин Уильямсон, заместитель государственного секретаря, позволил себе взять минуту на размышления: следовало хорошенько обдумать все, что ему стало известно, и решить, как наилучшим образом представить это милорду Арлингтону. Затем Уильямсон встал из-за стола, надел плащ и двинулся через Скотленд-Ярд в Уайтхолл. Моросил дождь. Темное небо было затянуто тучами. Дворец таял в сумерках. Уильямсон направился в контору лорда Арлингтона, выходящую окнами на Собственный сад, и попросил чести удостоиться аудиенции у его светлости.

Секретарь вернулся почти мгновенно и проводил посетителя в кабинет. Занавеси были опущены, и горели свечи. Лорд Арлингтон ответил на приветствие Уильямсона величественным кивком головы. Целых четыре года он представлял английского короля в Испании и усвоил манеры испанского двора.

– Есть новости? – строго спросил Арлингтон.

– Да, милорд. У меня имеется свидетель, который видел все собственными глазами.

– Что именно там произошло?

– Дуэлянты встретились в Барн-Элмсе. Все вышло не так, как нам бы того хотелось. Бекингем ранил лорда Шрусбери.

– Смертельно?

– Этого мы пока не знаем. Лезвие вошло в правую часть его грудной клетки и вышло через плечо. Шрусбери упал на землю. Вытекло много крови. Очевидно, он был в сознании, но встать не смог.

– Весьма печально, – вздохнул Арлингтон. – Я должен тотчас доложить королю. – Однако он не тронулся с места, а смотрел на огонь, не проявляя видимых признаков спешки. – Я полагал, что Тэлбот и Говард сделают свое дело. Я очень на это надеялся. Они ненавидят Бекингема. Кто-нибудь еще пострадал? Или был убит?

– Дженкинс. Говард пронзил его. – Уильямсон поджал губы. – Он мертв.

Арлингтон обдумывал сказанное. Уильямсон ждал. Он привык к манере своего начальника делать долгие паузы и знал, что лучше их не прерывать. На носу у государственного секретаря всегда красовалась узкая полоска черного пластыря, что Уильямсон втайне находил просто смехотворным. Пластырь был нужен, дабы скрывать шрам от раны, полученной, когда Арлингтон сражался за короля в самом начале гражданской войны. Злые языки утверждали, что особой надобности в пластыре нет, просто таким способом милорд напоминает всем о былых заслугах, о свой верности короне, проявленной в последних войнах. Но в глаза ему этого, разумеется, не говорили.

– Да, большое несчастье. – Арлингтон нахмурился, а потом лицо его просветлело. – Но нет худа без добра: один участник дуэли мертв, а Шрусбери ранен, возможно смертельно. Четверым уцелевшим это так не пройдет. Им придется скрываться, не исключено, что даже покинуть страну.

– Зависит от того, как его величество все воспримет, – заметил Уильямсон.

– Это правда.

– Милорд, вы, как и я, прекрасно знаете, что в данное время король нуждается в услугах Бекингема. Без него он не может управлять парламентом.

– Но его величество также не может закрыть глаза на случившееся. Это же просто вопиющее нарушение закона. Произошло убийство как минимум одного человека, а Бекингем находился в центре событий, даже если сам и не нанес смертельный удар. Кстати, кто был вашим свидетелем? Нам могут понадобиться его показания.

– Мой клерк Марвуд.

Арлингтон посмотрел Уильямсону прямо в глаза:

– А-а-а, знакомая фамилия.

– К сожалению, должен сообщить, что Марвуда видел поблизости один из наймитов Бекингема. Опустившийся бывший солдат из конницы Кромвеля. Негодяй узнал его и попытался задержать. Марвуду удалось скрыться, однако теперь герцогу известно, что он там присутствовал.

– Это плохо. Вы ему доверяете? Марвуду, я имею в виду.

– Полагаю, милорд, он заслуживает доверия. В прошлом Марвуд неплохо нам послужил. Он человек осторожный и держится за свое место. Правда, его отец был «пятым монархистом»[3], но сам он далек от этой опасной чепухи. – Уильямсон в нерешительности замолчал, а потом продолжил: – Марвуд также пару раз выполнял поручения его величества, через господина Чиффинча, что мне, признаться, не слишком по душе, но король остался крайне доволен. В награду он даровал Марвуду должность секретаря Совета красного сукна.

Арлингтон разглядывал фреску на потолке. Она изображала пир богов. Прослеживалось явное сходство Юпитера с королем Карлом II.

– Полагаю, вы, вероятно, правы насчет Бекингема: в течение недели или двух будет много шума, а затем последует высочайшее помилование. По крайней мере, для него. Шестого февраля его величество открывает заседание парламента, и без герцога ему никак не обойтись. Если Бекингем собирается исполнить свое обещание и убедить палату общин выделить королю деньги, необходимые для флота, то другого выхода просто нет.

– Если только… – начал Уильямсон и замолчал.

Некоторое время Арлингтон барабанил пальцами по столу, как будто играл мелодию на клавикордах. Джига небось, подумал Уильямсон с неодобрением. Государственный секретарь, увы, не был тонким ценителем музыки. Сам Уильямсон откровенно насмехался над джигами, его вкусы были куда более утонченными. Ему нравились произведения современных французских и итальянских композиторов, в особенности католические хоралы, необычайно красивые и благозвучные.

– Да, точно, – наконец произнес его светлость. – Вы видите ситуацию так же, как и я.

Он улыбнулся. Уильямсон тоже не смог сдержать улыбки. Больше всего на свете заместитель лорда Арлингтона не доверял обаянию. За последние несколько лет его опасность с лихвой продемонстрировал сам король, который при желании мог бы с помощью обаяния выманить с небес ангелов, а потом передать их, закованных в цепи, дьяволу, если бы, конечно, дьявол согласился заплатить оговоренную цену и держал сделку в тайне.

– Придет время, и Бекингем непременно уронит себя в глазах короля, – продолжил Арлингтон. – Он подобен фейерверку: мгновенно загорается и горит ярко, но недолго. Если поручить ему какое-нибудь рутинное дело, то оно вскоре ему наскучит. Станет ясно, что герцог не в силах отвечать за свои слова. Он способен управлять палатой общин в интересах короля не больше, чем моя малолетняя дочь. Но у нас есть еще одно затруднение, не так ли?

Уильямсон промолчал. Арлингтон вечно видел повсюду затруднения, и на этот раз заместитель государственного секретаря понятия не имел, на что намекает его светлость.

Арлингтон понизил голос:

– Милорд Шрусбери жаловался, что ему почти два года наставляли рога. Ее светлость и герцог Бекингем не скрывались, буквально демонстрировали свою страсть всему свету, так что Шрусбери должен был знать обо всем с самого начала. И наверняка Бекингем пребывает в недоумении, почему обманутый муж решил бросить ему вызов именно сейчас. И вдобавок устроил дуэль во французском стиле: трое против троих, что неминуемо должно было привести к большой крови. Да плюс еще Тэлбот в качестве секунданта, один из самых ярых врагов герцога не только в парламенте, но и во всем Лондоне. И мой соратник к тому же.

– Вы полагаете, милорд, его величество может заподозрить, что…

– Что мы приложили к этому руку, – заключил Арлингтон. – Да, именно так. Хотя не то чтобы сама идея была плоха.

Они с Уильямсоном уговорили Тэлбота подогреть злобные чувства рогоносца и вызвать герцога на дуэль. Если бы эти двое сражались друг против друга, Шрусбери, будучи меньше ростом и старше по возрасту, явно уступал бы Бекингему. Но дуэль во французском стиле давала графу возможность повернуть ситуацию в свою пользу. Безусловно, с самого начала существовал риск, но если бы все сработало, то награда оказалась бы безмерной. Самый могущественный политический соперник Арлингтона был бы либо опозорен, либо убит, причем в результате цепочки трагических обстоятельств, не имеющих никакой видимой связи с ним самим.

– Я с самого начала сомневался, что план сработает, – протянул Арлингтон. – Тем не менее… – (Уильямсон стиснул зубы, Арлингтон сам все это придумал, вот пусть теперь и расхлебывает.) – Бекингем и так не слишком нас любил, а теперь и вовсе возненавидит. И если я хоть мало-мальски разбираюсь в людях, герцог захочет выставить нас дураками. – Его пальцы танцевали на столе; очередная дурацкая джига, кто бы сомневался. – Безусловно, он пожелает отомстить. Но вот как?

Глава 3

Кузен из деревни

Хозяин пинком будит Ферруса. Он заснул над пустой миской. Миска выскользнула у него из рук. Она лежит перевернутая на каменной плитке.

Феррус сидит на полу, прислонившись к стене у двери во двор. Носок хозяйского башмака попадает чуть выше локтя Ферруса. От удара он падает и лежит на пороге, закрыв лицо руками. Он сворачивается калачиком.

Ежик, думает Феррус. Ему нравятся ежи. Иногда они забредают во двор из парка, чтобы поживиться кухонными отходами. Когда Пустобрех попытался убить одного зверька, тот свернулся в колючий шарик, и колючки поцарапали собаке нос. Спустя некоторое время еж наскучил Пустобреху, и он оставил его в покое. Ежик развернулся и убежал восвояси.

Еще один удар, на этот раз в бедро Ферруса. Он кричит, потому что хозяину это нравится, но боль вполне терпимая.

Пройдет время, и хозяин успокоится.

Феррус – ежик.

В пятницу, в десять часов утра, госпожа Хэксби отправилась в лавку инструментов господина Бёртона, что располагалась через пару домов от «Таверны дьявола» на Флит-стрит, под вывеской с изображением головы медведя. Ее сопровождала служанка, девочка тринадцати лет по имени Джейн Эш. По правде говоря, она была скорее помехой, чем помощницей. Но господин Хэксби считал недопустимым, чтобы жена расхаживала по городу одна, и присутствие Джейн оказалось той ценой, которую Кэт вынуждена была платить за толику своей независимости.

Господин Бёртон широким жестом открыл коробку.

– Вот, госпожа, – произнес он с видом человека, который хочет побаловать ребенка, – то, что заказал ваш муж. Привезли специально из Франции.

Кэт вынула из коробки бронзовый инструмент: полукруглая шкала от нуля до ста восьмидесяти градусов, магнитный компас, подвижная алидада. Это приспособление предназначалось для точного измерения углов. Кэт отнесла его к дверному пролету, где свет был лучше, и повертела в руках.

– Французы называют этот прибор графометром, – изрек господин Бёртон. – Однако я предпочитаю добрый старый английский термин – угломер. Но дело не в названии. Передайте господину Хэксби, что сей инструмент улучшит точность его измерений в тысячи раз. Да, графометр стоит дорого, но не сомневаюсь, ваш супруг сочтет его чрезвычайно полезным приспособлением. Ведь господину Хэксби необходимо делать столько замеров. Куда же в его ремесле без точных углов?

– Нет, так не пойдет! – заявила Кэт.

– Что такое?!

– Ваш инструмент никуда не годится, господин Бёртон.

– Госпожа Хэксби, полагаю, об этом должен судить ваш муж, и я уверен, что он со мной согласится…

– Повторяю: ваш инструмент никуда не годится. – Кэт вернулась в лавку и поставила графометр на прилавок. – Взгляните сами, алидада не вращается свободно, как должна. И я также не удовлетворена гравировкой градусов. Плохо сработано.

Господин Бёртон выпрямился во весь свой рост. Он был выше Кэт не менее чем на девять дюймов.

– Но я вас уверяю, что…

– Я видела хороший графометр в другом месте. Надо было заказывать в Антверпене, сэр. Их приборы несравнимо лучше французских. Всего доброго.

– Я… я напишу об этом господину Хэксби. Или даже сам зайду к нему. Я считаю, вы…

– Как вам будет угодно, господин Бёртон. До свидания.

– А хозяин не станет возражать? – робко спросила Джейн, когда они вышли на улицу. – Если господин Бёртон и впрямь придет к нему…

– Твой хозяин согласится со мной, – отрезала Кэт, но, взглянув на испуганное лицо девочки, продолжила более мягко: – Этот инструмент не такой, каким должен быть. Муж разбирается в этом лучше меня и сразу поймет, что к чему.

– Кэтрин! – позвал вдруг женский голос. – Кэтрин Ловетт!

Обескураженная Кэтрин обернулась.

У столбов, отгораживающих пешеходов от транспорта на проезжей части, остановился наемный экипаж. Какая-то женщина сдвинула кожаную штору и смущенно улыбнулась:

– Вы ведь Кэтрин Ловетт, не правда ли?

– Да, это моя девичья фамилия, – сказала Кэт настороженно. – Теперь я Кэтрин Хэксби.

Женщина была хорошо одета, даже слишком хорошо, хотя и не по самой последней моде. Она была совсем молоденькая, с пухлыми розовыми щеками и маленькими глазами. Что-то в ее любопытном лице показалось Кэт смутно знакомым.

– Простите, я…

– Вы меня не узнаете? – Секунду ее собеседница выглядела испуганной, но потом страх исчез и вернулось любопытство. – Разумеется, все мы изменились, но вы, вероятно, меньше, чем я. Желаете подсказку? – Она сделала Кэт знак подойти ближе и прошептала: – Перенеситесь назад лет на десять или около того. Я Элизабет. – Она замялась. – Элизабет из Уайтхолла. Мы в детстве играли вместе.

Настоящей подсказкой был длинный прямой нос, как у ее дедушки, и еще широкий рот.

– Элизабет… – наконец сообразив, кто перед ней, медленно произнесла Кэт. – Элизабет Кромвель.

– Вы были так добры, – продолжила ее собеседница. – Мы без конца играли в волан. И еще вы рассказывали мне всякие истории и учили строить шалаши.

– Да, – кивнула Кэт. – Я помню. А где?.. – Она запнулась.

– Где я теперь живу? В Гэмпшире, в Хёрсли, в доме моего отца. Но сам он, к сожалению, не может жить там вместе с нами… – Элизабет внезапно замолчала, любопытство и улыбка разом исчезли с ее лица, и теперь она выглядела несчастной. – А вы? Я слышала о смерти вашего отца и дяди. Мне очень жаль. – Она наморщила лоб. – Столько перемен, и не всегда к лучшему. Так вы замужем? Поздравляю! Хэксби, вы сказали? Вы живете в Лондоне?

– Да. Господин Хэксби – владелец чертежного бюро и архитектор. Он планирует и строит дома. Прошу прощения, но муж уже заждался меня, мне пора идти.

– Но я не могу потерять свою старую подружку по играм, которую только что нашла. – Элизабет надула губы и стала отдаленно похожа на маленькую девочку из прошлого. – Где вы живете, Кэтрин? Мы можем вас подвезти.

– На Генриетта-стрит, неподалеку от Ковент-Гарден, – ответила Кэт. – Спасибо, но пешком будет быстрее. – Она увидела, что в экипаже сидит еще одна молодая женщина и мужчина постарше. – И потом, у вас места нет для нас двоих.

Элизабет выглядела расстроенной:

– Я не могу позволить вам вот так уйти. Вы должны пообедать с нами, и господин Хэксби тоже. Я остановилась у своей крестной, близ Хаттон-Гардена. Вы ведь не откажетесь?

– Право, вы очень добры, но…

– Я сегодня же напишу вам и назначу день. Пришлю приглашение в дом со знаком розы. Хочу познакомиться с вашим мужем. Уверена, он достойный восхищения джентльмен.

Кэт вежливо улыбалась, но на самом деле испытывала крайнюю неловкость.

– Не могу обещать, что мы сможем прийти. Мой супруг неважно себя чувствует и редко выходит из дому, разве только по работе.

Элизабет вдруг резко высунулась из окна, держась за рейку, на которой крепилась штора. Она попыталась поцеловать Кэт в щеку. Однако вместо этого угодила старой знакомой в глаз полями своей шляпы. Кэт отшатнулась, вскрикнув от боли и неожиданности.

– Ой, извините! – смутилась Элизабет. – Я такая неловкая. Прошу, простите меня.

– Ничего страшного, – произнесла Кэт, чувствуя, что глаз слезится.

Молодая женщина выглядела такой несчастной, что Кэт была просто не в силах на нее сердиться. Она вспомнила, какой неуклюжей Элизабет была в детстве: вечно проливала молоко, наступала на подол своей юбки. Да она и сейчас еще почти ребенок. Элизабет ведь моложе Кэт, значит ей не больше семнадцати-восемнадцати лет.

– Так вы отобедаете с нами? – настаивала Элизабет, ее щеки еще больше порозовели. – Я не отпугнула вас своими оплошностями? Кэтрин, пожалуйста, скажите «да».

– Да, если вы этого хотите, – проговорила Кэт, испытывая жалость. – С удовольствием.

– Вот и хорошо, Кэтти. Помните? В детстве я называла вас Кэтти, а вы меня – Бетти.

– Ты повстречала на улице госпожу Кромвель? – переспросил Хэксби, хмурясь. – Это что, шутка?

Он был раздражен и говорил громче, чем обычно, и чертежник Бреннан за своим столом в другом конце помещения поднял голову.

– Нет, сэр, – тихо ответила Кэт, пытаясь сдержать недовольство. – Я и впрямь видела сегодня Элизабет Кромвель.

– Да неужели? А разве ты не слышала, что ее светлость, супруга лорд-протектора, скончалась три года назад? – Временами, когда Хэксби одолевала болезнь, он разговаривал жестким ироническим тоном. – Или ты имеешь в виду ее дочь Элизабет, миледи Клейпол? Так та умерла еще раньше. Что за чушь!

– Я имею в виду внучку Оливера, сэр. Старшую дочь Ричарда, последнего протектора. Мы с ней в детстве играли вместе.

Хэксби уставился на жену, открыв рот. Нос у него покраснел, и на кончике висела капля влаги. Бедняга страдал от простуды, и это еще сильнее портило его характер, который и так становился все более переменчивым. Из-за болезни муж Кэтрин сделался непредсказуемым и часто гневался. Правда, он не всегда был таким. К сожалению, этим утром Хэксби был не только раздражительным, но и относительно бодрым. А потому решил выяснить все подробности:

– Ты… знала протектора и его семью?

– Мой отец часто виделся с Оливером, он был знаком и с Ричардом тоже, но дружил с Генри, его младшим братом. Иногда папа брал меня с собой в Уайтхолл.

Когда Кэт вспоминала те дни, что случалось редко, ей представлялось, что воспоминания эти принадлежат кому-то другому. Ей казалось нереальным, что молодая жена престарелого землемера когда-то была наследницей немалого состояния, а ее родители близко знали Кромвелей. Ее отец был одним из самых богатых каменщиков в Лондоне, а мать происходила из семьи Эйр, мелкопоместных дворян из Саффолка. Во время войн против короля Ловетты и Эйры были убежденными сторонниками парламента, а позже Кромвеля. Томас Ловетт стал одним из цареубийц, подписавших смертный приговор Карлу I.

– Сказать по правде, мне бы хотелось, чтобы Оливер был жив, – пробормотал Хэксби.

– Тише, сэр.

– Я знаю, что король вернулся, и, разумеется, мы его верные подданные. Но в те давние времена, когда нами правили благочестивые люди, а Англия занимала почетное место среди стран Европы, все-таки было лучше. И во всем этом была заслуга Оливера Кромвеля.

– Времена изменились, сэр. Оливера Кромвеля больше нет, да и сын его сложил с себя полномочия лорд-протектора. А госпожа Элизабет хочет возобновить со мной дружбу.

– Почему бы и нет? – Хэксби выпрямился в кресле.

– Элизабет сказала, что намерена пригласить нас на обед в дом ее крестной в Хаттон-Гардене. Она там остановилась.

Хэксби вытер нос рукавом рубашки.

– Мы примем приглашение. Для меня большая честь отобедать с внучкой самого Оливера.

– Не уверена, что это благоразумно. Несмотря на то что членам семьи бывшего протектора разрешено мирно жить в Англии, вам не стоит появляться в их обществе. Кромвелям настоятельно рекомендовали не показываться в Лондоне.

– По какому праву ты решаешь, что благоразумно, а что нет? – набросился на жену Хэксби. – Или забыла, что я твой муж? Забыла, чем мне обязана?

– Нет, сэр. Я этого никогда не забуду.

Воцарилось молчание. Кэт слышала, как перо Бреннана царапало бумагу. Он составлял список пиломатериалов и прочих необходимых вещей для строительства зданий в Драгон-Ярде: то был основной заказ, над которым они сейчас работали. Чертежник наверняка слышал, о чем говорили супруги, хотя бы частично.

Хэксби закрыл глаза. Временами его внезапно одолевала усталость. Кэт выжидала, надеясь, что муж задремлет.

Но он резко открыл глаза и спросил:

– Она знает, где нас найти?

– Госпожа Кромвель?

– Кто же еще? Ты объяснила ей, где мы живем?

– Да, сэр. Разумеется, объяснила.

Я сегодня же напишу вам и назначу день. Пришлю приглашение в дом со знаком розы.

Глаза старика снова закрылись, и вскоре дыхание Хэксби замедлилось и стало ровным. Рот у него открылся, и он захрапел.

– Что насчет дымовых труб, госпожа? – понизив голос, спросил Бреннан. – Заказывать дополнительные опоры для внутренних рам?

– Решайте сами, – рассеянно бросила Кэт.

Она все еще стояла за креслом мужа, хотя ее ждала уйма дел. Да, Кэт сказала Элизабет Кромвель, что они живут на Генриетта-стрит, неподалеку от Ковент-Гарден, однако не уточнила, где именно. Но откуда же тогда Элизабет узнала про дом со знаком розы?

– Слышали новости? – спросил Бреннан, когда пришел в чертежное бюро в субботу утром. – В четверг в Барн-Элмсе состоялась ужасная дуэль. Весь город только об этом и говорит.

– Между кем и кем? – поинтересовалась Кэт.

– Между графом Шрусбери и герцогом Бекингемом. – Бреннан осклабился, показав зубы, и стал еще больше, чем обычно, похож на облезлого лиса. – О причине догадаться нетрудно.

– Что такое? Какая причина? – Хэксби приставил ладонь к уху, хотя со слухом у него все было в порядке. – Говорите громче, молодой человек.

– Как, хозяин, неужели вы не знаете? Всем известно, что миледи Шрусбери видится с герцогом чаще, чем с собственным мужем. И днем и ночью, если вы понимаете, о чем я.

– Двор стал рассадником порока, – заявил Хэксби. – Аристократы ведут себя как мартовские коты, несмотря на все их утонченные манеры. При Оливере этого бы никогда не допустили.

– Тише, сэр, – прошептала Кэт.

Ее вчерашняя встреча с Элизабет Кромвель открыла шлюзы воспоминаний мужа и выпустила поток ностальгии по временам Республики и протектората.

– Но это правда. И рано или поздно дьявол воздаст должное нечестивцам.

– В дуэли участвовали не только Шрусбери и Бекингем, – выпалил Бреннан, которого аж распирало от новостей. – У каждого из них было по два помощника. Так что всего сражалось шестеро джентльменов. Один, его фамилия Дженкинс, убит, а лорд Шрусбери тяжело ранен и может умереть. Остальные скрываются, включая герцога.

– По моему мнению…

Тут, к счастью, в дверь постучались, и Хэксби не договорил. Пришел посыльный привратника с двумя письмами. Хэксби забрал их и принялся изучать.

– О, это от доктора Рена из Оксфорда. Интересно, что ему понадобилось? – Он взглянул на второе письмо, потом посмотрел на Кэт. – А это тебе. Надеюсь, не очередной счет на немыслимую сумму?

Она взяла у мужа письмо.

Хэксби развернул послание Рена и воскликнул:

– Как интересно! Прекрасная новость! Рен пишет, что господин Говард предложил Лондонскому королевскому обществу участок земли в саду возле Арундел-хауса, чтобы построить там здание, где ученые смогут собираться и проводить всякие эксперименты: оснащенное лабораториями, обсерваторией и тому подобным. Пока еще ничего не решено, но доктору Рену нужен предварительный план. Он спрашивает, не желаю ли я ему помочь.

– Пока еще ничего не решено, – повторила Кэт. – То есть из этой затеи может вообще ничего не выйти?

Хэксби отмахнулся от вопроса жены:

– Подумать только, какие перспективы! Насколько повысилась бы наша репутация, если бы мы участвовали в таком проекте! – Он уткнулся в письмо. – Для начала Рен спрашивает, не могу ли я провести землемерные работы и прислать ему подробный план участка. Если я соглашусь, он попросит господина Говарда выписать доверенность.

– А деньги за проект вам обещают? Землемерные работы хотя бы оплатят?

– Ну, деньги не проблема.

– Еще какая проблема, сэр. – Кэт вела счета чертежного бюро и знала с точностью до фартинга, сколько им должны и сколько должны они. – Мы не можем позволить себе работать бесплатно.

Муж нахмурился:

– Наверняка в свое время на здание будет открыта подписка. Члены общества не поскупятся, а возможно, и сам король примет участие.

Однако Кэт в этом сомневалась. Найти деньги на новые проекты всегда было непросто, в особенности в городе, где половина домов лежала в руинах и все пытались что-то строить. А уж если прибавить к этому нехватку строительных материалов и квалифицированных рабочих, то станет ясно, что шансы Арундел-хауса выглядят еще более неутешительно.

– Его назовут Соломон-хаус, – с энтузиазмом продолжал Хэксби. – Что ж, это весьма уместно.

– Почему?

– Ты разве не читала «Новую Атлантиду» Бэкона? – Возбуждение Хэксби нарастало. – Он описал там грандиозное учреждение, предназначенное для расширения наших знаний, и основание Королевского общества рассматривалось как огромный шаг в этом направлении. – Муж погрозил Кэт пальцем. – Бэкон назвал его Соломон-хаус, потому что царь Соломон – самый мудрый человек из всех, кто упоминается в Библии. Открытия Королевского общества ничего не стоят, если, помимо знаний, они не приносят мудрости.

Кэт отвернулась, чтобы вскрыть свое письмо. В ней тихо закипал гнев. Их счета были в лучшем состоянии, чем до свадьбы, но Хэксби еще раньше накопил кучу долгов, и проценты на эти долги постоянно подрывали их доходы. А уж если прибавить сюда все ухудшающееся здоровье владельца чертежного бюро, то со стороны Хэксби было бы сущим безумием ввязаться в рискованную авантюру, не потребовав предварительной оплаты. И он еще рассуждает про мудрость? Кэт взломала печать и развернула бумагу.

– От кого письмо? – требовательно осведомился муж. – Снова торговец углем? Подойди поближе, чтобы я мог видеть.

Как и опасалась Кэт, послание было от Элизабет Кромвель. Округлым неровным почерком Элизабет сначала воздавала хвалу Господу за то, что Он воссоединил ее с сердечным другом детства, а затем, прежде чем перейти к сути, приводила несколько примеров промысла Божьего. После чего наконец сообщала, что ее крестная, госпожа Далтон, настоятельно просит госпожу Хэксби с супругом нанести ей визит. Смогут ли они отобедать с ними завтра, в воскресенье? Элизабет понимает, что слишком торопит события, но ничто не сможет доставить ей большего удовольствия, чем увидеть подругу и ее мужа как можно скорее. Она заканчивала письмо почтительным приветом господину Хэксби и выражением глубочайшей любви к Кэт.

– Это от госпожи Кромвель, сэр.

– Правда? – удивился Хэксби. – Какой удивительный день: два таких письма одной почтой! От доктора Рена и от госпожи Кромвель. Когда мы званы на обед?

– Она приглашает нас завтра, сэр. Но это не совсем удобно…

– Пустяки, дорогая. Дай-ка мне посмотреть. – Он чуть не выхватил письмо у жены из рук, пробежал его глазами и расплылся в широкой благодушной улыбке. – Как учтиво: «с глубочайшей любовью». Ты тотчас напишешь госпоже Кромвель и ответишь, что для нас нет ничего более приятного, чем отобедать с ними. Мне нужно побриться.

Когда ответное письмо Элизабет Кромвель отослали, костюм Хэксби отнесли вниз, чтобы очистить его от пятен, и наконец-то пришел цирюльник, Кэт смогла вернуться к работе. Они обсудили с Бреннаном, какие материалы необходимы для строительства Драгон-Ярда, и оформили заказ. После этого ей предстояло снять несколько копий – для подрядчика и будущего владельца. Обоим требовались планы одного из самых больших домов в Драгон-Ярде. Здание было не совсем обычным: там, помимо прочего, предполагалось оборудовать музыкальный салон и галерею на крыше.

Копирование было скрупулезной механической работой, которая обычно нравилась Кэт. Она получала удовольствие, видя, как линии заполняют лист, повторяя чертеж, который сделали они с господином Хэксби: вскоре все это будет воссоздано в кирпиче и камне, в дереве и плитке для нескольких поколений. Кроме того, при такого рода занятиях мысли Кэт текли свободно, и она могла искать решение насущных проблем или, что было лучше всего, придумывать фантастические проекты зданий, которые никогда не воплотятся в реальность.

Но сегодня ей не мечталось. В мысли Кэт вмешалась Элизабет Кромвель. Восторженная Элизабет с ее резкими, неловкими движениями, пухлыми щечками и глазами-щелочками. В детстве она была похожа на щенка-переростка, подумала Кэт, плохо воспитанного и жаждущего любви. Да и став молодой женщиной, нисколько не изменилась. Кроме того, ребенком она была весьма хитрой и изворотливой, вполне возможно, такой и осталась.

Интересно, Элизабет до сих пор чувствует себя одинокой? Она встретила Кэт так, словно они были закадычными подругами, но Кэт, будучи старше на несколько лет, за два или три года в Уайтхолле играла с ней не больше полудюжины раз. Тогда Элизабет была одинока. Мать мало ею интересовалась. Отец был постоянно занят и часто бывал в отъезде, в особенности когда унаследовал от своего отца должность лорд-протектора. Бóльшую часть времени девочка оставалась на попечении слуг.

Кэт вспомнила, как они играли в волан в большом саду у Кокпита, и Элизабет упала, споткнувшись о низкую изгородь. Она тогда громко ревела и звала свою служанку. В другой раз, проиграв, она бросила ракетку наземь и стала ее топтать.

Кокпит, где жила Элизабет, отделяла от дворца Уайтхолл дорога, ведущая в Вестминстер. Но однажды девочки закатили обруч за ворота над дорогой и покатили его дальше, по Тихой галерее к дверям, ведущим к бывшим королевским апартаментам. Разгневанные слуги препроводили обеих обратно на частную территорию. Вину за эту проделку Элизабет полностью свалила на подругу, хотя зачинщицей была она сама. Кэт тогда еще выпороли.

Она никогда не видела королевскую резиденцию, где Оливер Кромвель – король, хотя и нетитулованный, – жил до самой смерти. Его сын Ричард, отец Элизабет, въехал в эти апартаменты, когда сам стал лорд-протектором. Но его правление не продлилось и девяти месяцев. Однажды Элизабет шепотом поведала подружке, что ее дедушке очень нравились картины с голыми дамами, висевшие у него в спальне. Картины эти когда-то принадлежали королю Карлу I, тому самому, которому отрубили голову на эшафоте перед Банкетным домом.

Какое-то время старшая дочь нового протектора была, по сути, английской принцессой, завидной невестой для любого мужчины. Но кем она стала теперь?

После Реставрации кости Оливера Кромвеля выкопали из могилы. Его голову насадили на копье над Вестминстером. Там ее изгадили птицы. Она раскачивалась при каждом дуновении ветра, этакое разлагающееся напоминание о кощунственном убийстве короля, помазанника Божьего. Карл II был милостив к семье Оливера. Ричард уже после того, как подал в отставку, присягнул в верности короне и отбыл в добровольную ссылку. Его жену и детей редко видели в обществе. Им настоятельно не рекомендовали появляться в Лондоне. Имя Кромвеля все еще обладало силой, оно служило одновременно напоминанием о былой славе и боевым кличем для недовольных тем, как обстоят дела в настоящем.

Кэт не хотела идти на обед с Элизабет и ее крестной в дом в Хаттон-Гардене, поскольку ничего хорошего от этого не ожидала. Она не желала знакомить своего старого больного мужа с молодой женщиной, чьи отец и дед правили Англией. Если честно, Кэтрин стыдилась Саймона Хэксби, который дал ей свою фамилию, предоставил кров и возможность заниматься любимым делом. Она понимала, что ведет себя некрасиво, но от этого лишь стыдилась еще больше.

Помимо всего прочего, ее сильно смущало одно обстоятельство: откуда Элизабет знала, что Кэтрин живет в доме со знаком розы? Похоже, встреча была отнюдь не случайной, она специально поджидала подругу детства, сидя в наемном экипаже на Флит-стрит у входа в лавку инструментов.

Кэтрин очень хотелось бы обсудить с кем-нибудь свои подозрения. Но ни муж, ни Бреннан, в силу разных причин, для этого не годились. Ни с того ни с сего ей вдруг пришло в голову: интересно, а что бы сказал Марвуд, если бы она с ним поделилась?

Однако это, конечно же, было в принципе невозможно.

Господин Хэксби был крайне озабочен тем, чтобы произвести хорошее впечатление на госпожу Кромвель и ее крестную. Кэтрин еле-еле отговорила его нанять шикарный экипаж из платной конюшни на Митр-стрит. Пока супруг не передумал, Кэт послала мальчишку привратника найти обычный экипаж, который стоил в разы дешевле.

Она никогда раньше не видела мужа в таком состоянии и была немало удивлена. Саймон Хэксби был не из тех, кто высоко ценит богатство или знатное происхождение. Но похоже, что для семьи Кромвель он сделал исключение. Он почитал высокой честью обедать с молодой леди, которая была дочерью лорд-протектора Ричарда Кромвеля и которую, без сомнения, нянчил сам великий Оливер Кромвель: такое счастье не каждому выпадает.

Супруги прибыли без опоздания – день выдался морозный, и земля была твердой. Хаттон-Гарден представлял собой улицу, застроенную современными домами, но их высадили чуть восточнее, у ворот старинного здания. Привратник открыл ворота, когда гости постучались, и впустил их в мощеный двор. В центре был не работающий зимой фонтан, а за ним виднелся обветшалый дом: с крыши, поросшей мхом, вовсю отваливалась черепица.

В нескольких ярдах впереди какой-то старик семенил к главному входу. Одной рукой он опирался на слугу, а в другой держал трость. Услышав шаги супругов Хэксби, он обернулся. На нем были большая фетровая шляпа и очки с толстыми зелеными стеклами.

– Кто это?

– Гости, господин, – пояснил слуга, держа его под руку.

– Добрый день, сэр, – произнес муж Кэтрин, который тоже опирался на трость. – Моя фамилия Хэксби. – Он взглянул на старика и продолжил, четко выговаривая слова на случай, если тот был не только слепым, полностью или частично, но к тому же и глухим. – А это моя жена.

– К вашим услугам, сэр, – произнесла Кэт.

Мужчина церемонно кивнул:

– Да-да. Кузина упоминала, что вы приглашены на обед. Рад знакомству. А я Джон Кранмор. – Он говорил как образованный человек, но голос его был хриплым, кроме того, борода и усы, которые господин Кранмор носил в соответствии с модой, введенной покойным королем, явно нуждались в стрижке: отдельные седые волоски нависали над губами, из-за чего разобрать, что он говорит, было еще труднее. – Прошу, проходите вперед. Я двигаюсь со скоростью улитки, а погода нынче слишком холодная, чтобы медлить.

Чета Хэксби направилась к дверям. Они отворились прежде, чем гости подошли, и другой слуга провел их в зал со стрельчатыми окнами и почерневшими балками на высоком потолке. В зале было прохладно, несмотря на огонь в огромном камине. Слуга взял их плащи и провел к двери, расположенной сбоку, в дальнем конце зала на небольшом возвышении.

Дверь эта вела в комнату, где было намного теплее. Когда они вошли, Элизабет Кромвель, читавшая вслух молитвенник скромно одетой леди средних лет, поднялась, отложила книгу и радостно кинулась навстречу гостям:

– Моя дражайшая Кэтрин, как мило, что ты откликнулась, и так скоро! – На правах подруги детства Элизабет перешла на «ты», да вдобавок еще и обняла Кэт, чем немало ее удивила, после чего обратилась к Хэксби, который, покачнувшись, отвесил поклон: – А это, должно быть…

– Мой муж, – сказала Кэт. – Господин Хэксби.

– Миледи, – выговорил он срывающимся от волнения голосом, – для меня огромная честь познакомиться с вами.

– Вы мне льстите, сэр, – ответила Элизабет смущенно, словно бы не привыкла к комплиментам, и повернулась к старшей по возрасту женщине, которая встала. – А это моя дорогая крестная, госпожа Далтон, хозяйка дома.

Церемония представления была закончена, когда дверь снова отворилась и слуга ввел старика, которого они повстречали во дворе.

– Мой кузен Джон Кранмор, он приехал из деревни в Лондон, чтобы показаться врачам, – сказала госпожа Далтон, уставившись в пол.

– Мы уже познакомились, мадам, – пояснил Хэксби. – Столкнулись во дворе.

Хозяйка понизила голос, но не настолько, чтобы Кранмор совсем ее не расслышал:

– Практически слепой, бедняжка, и, что еще хуже, не переносит света.

– Ужасный недуг, – громко посетовал Хэксби. – Как давно вы хвораете, сэр?

Кранмор повернул голову на голос:

– Очень давно, сэр, слишком давно. Зрение начало портиться, когда я был еще молодым человеком. Но за последние несколько лет оно стало резко ухудшаться, и вот – сами видите, к чему сие привело.

– И что, врачи совсем ничем не могут вам помочь?

– Доктора утверждают, что якобы могут, и регулярно берут плату. Я использую мази, которые мне прописали, но что-то никакого улучшения пока не заметил.

Слуга повел их на обед, который был сервирован в соседней комнате. Еда оказалась простой, но обильной. Возможно, ее принесли из соседней таверны. Вина на столе не было. Только вода и некрепкое пиво.

Кэт и господин Кранмор говорили мало, отдав беседу на откуп остальным. Хэксби был по-прежнему непривычно оживлен. Его щеки разрумянились, а дрожание рук было едва заметно по сравнению со вчерашним днем. Словно бы волнительное событие и честь обедать с отпрыском самого лорд-протектора служили чудодейственным лекарством.

Госпожа Далтон и Элизабет Кромвель окружили гостя вниманием. Они расспрашивали Хэксби о работе, проявив невероятный интерес к контракту на строительство Драгон-Ярда и его сотрудничеству с доктором Реном: тот проектировал новый собор Святого Павла, который должен был заменить старый, сильно пострадавший во время Великого пожара 1666 года. Хэксби сообщил дамам, что проект еще не принят, поскольку кое-кто считает, что проще восстановить собор, чем строить новый: так получится дешевле и быстрее.

– Однако это сущий вздор, – заявил муж Кэтрин, рассыпая крошки по столу. – Старое здание начало рушиться еще до Пожара. Новый собор Святого Павла станет гордостью Лондона на грядущие века.

– Каким незаурядным, Богом данным талантом надо обладать, чтобы возводить на пепелище великие здания! – воскликнула Элизабет Кромвель. – А уж тем более работать над собором Святого Павла, ведь это само сердце, сама душа Сити.

– Мне иногда становится страшно, что при жизни я не увижу ни одного уложенного камня, – сказал Хэксби, расплываясь в довольной улыбке от комплимента и проливая соус на манжету рубашки. – Все так затянулось. Король не согласен с олдерменами, те пререкаются с настоятелем и капитулом, а епископ полагает, что никто, кроме него самого, не имеет права на собственное мнение. Но главная проблема – это нехватка денег. Строительство собора, достойного Лондона, обойдется в десятки тысяч фунтов.

– Совершенно верно, сэр, – согласилась госпожа Далтон. – Сие очень дорого. Но разве в конце концов не находят деньги для возведения таких грандиозных зданий? Возьмем для примера Уайтхолл. Я содрогаюсь, представляя, во сколько должен был обойтись Банкетный дом, но так или иначе королю Якову удалось отыскать средства на его сооружение. – Она неодобрительно сжала губы в тонкую ниточку, а потом продолжила: – Но возможно, вас тогда не было в городе, сэр.

– Как раз таки был, мадам. В то время я служил подмастерьем и удостоился чести работать с самим Иниго Джонсом. Я многому научился у господина Джонса в Уайтхолле.

Элизабет доверительно наклонилась к господину Хэксби:

– Неужели вы и там работали, сэр?

– О да. Я частенько бывал в Уайтхолле во времена вашего дедушки. Да и во времена вашего батюшки тоже.

– Тогда вы могли видеть меня там, когда я была маленькой девочкой. Наверное, я была увлечена какой-нибудь детской игрой, а вы меня даже не заметили.

– Это невозможно, миледи, – пробормотал Хэксби с несчастным видом. – Я… я уверен, что даже тогда ваше… ваше…

– Может, вы и меня тоже видели, сэр, – вмешалась Кэт, придя на помощь мужу, который мучительно подбирал слова, видимо полагая, что обязан сделать комплимент. – Как я вам рассказывала, мы с Элизабет иногда играли вместе в Уайтхолле. – Она бросила взгляд на Элизабет. – Катали обруч.

– Этот дворец – настоящий садок для кроликов, – заключила госпожа Далтон, бросив неодобрительный взгляд на господина Кранмора, словно бы считала царивший в Уайтхолле архитектурный хаос чем-то предосудительным, а он лично был в этом виноват.

Господин Кранмор прочистил горло, но ничего не сказал.

– А вы часто бывали в Уайтхолле, сэр? – поинтересовалась Кэт, заметив, что бедный джентльмен обделен вниманием.

Он повернул голову, и Кэтрин заметила в обеих линзах его зеленых очков крошечные отражения окна позади них.

– Редко, – произнес господин Кранмор тихим невнятным голосом и потер стол кончиком пальца, словно бы пытался стереть невидимое пятно; при виде этого жеста что-то всплыло в глубинах памяти Кэт. – По правде говоря, – продолжил он после паузы, – я вообще редко приезжаю в Лондон без особой нужды.

– А где вы живете, сэр?

Но Кэт опоздала. Пока она задавала вопрос, Кранмор засунул в рот кусок хлеба, прекратив тем самым разговор.

– Когда-то я хорошо знала дворец, – заявила Элизабет, обращаясь к Хэксби. – А где именно вы там работали?

– В королевских покоях, еще до того, как ваш дедушка стал лорд-протектором и сам туда въехал. Естественно, он захотел кое-что поменять. Но главным образом я работал над зданиями Кокпита, где ваши бабушка с дедушкой проживали раньше.

– Ой, я помню! Я навещала бабушку там, когда еще училась ходить. И позже, конечно, тоже. Мы ведь и сами какое-то время жили в Кокпите. Как мне там нравилось! Мы с Кэтти играли в волан в саду и носились как бешеные по парку. Правда же, дорогая? – Она обращалась к гостье, которая не могла припомнить, чтобы в былые времена они с Элизабет называли друг друга Кэтти и Бетти. – Ты помнишь?

– Не очень, – призналась Кэт.

– Зато я помню. Счастливые золотые денечки. – Она снова повернулась к Хэксби и положила руку ему на предплечье, от чего лицо старика просияло, словно бы его коснулся ангел. – Но вот что странно. Мои воспоминания о Кокпите очень путаные. Во времена моего детства планировка сильно изменилась. Это мешает моим детским впечатлениям, не могу сопоставить их с более поздними. – Она убрала руку. – Глупо думать о подобных вещах, да, сэр?

– Вовсе нет, – возразил Хэксби. – Совершенно естественно желать вспомнить места, где вы были счастливы. Старые здания хранят историю тех, кто там когда-то жил. – Он взглянул на Кэт, сидевшую напротив. – Разве не так?

– Без сомнения, сэр.

– А вот, к примеру, – начала госпожа Далтон, глядя на Хэксби, – была там комната с расписным потолком? Мне кажется, в стародавние времена в ней имелась дверь, что вела в проход на Кинг-стрит.

– Мы там играли, когда было сыро, – вставила Элизабет. – Помнишь, Кэтти?

У Хэксби сделалось несчастное лицо.

– Не могу вспомнить, госпожа.

– Вот если бы только, – тихо произнесла Элизабет, склонившись к Хэксби и чуть ли не нашептывая ему на ухо, – если бы только…

– Если бы что, миледи?

Она улыбнулась ему:

– Ах, если бы только посмотреть на планы Кокпита, каким он был в те дни. Не думаю, что по какой-то счастливой случайности они у вас сохранились.

– Это вполне возможно, – кивнул Хэксби и выпрямился на стуле. – Я взял за правило хранить копии всех своих чертежей и планов. Иногда чтобы показать потенциальному клиенту, иногда – как полезное напоминание себе о какой-либо детали, которая может…

Госпожа Далтон кашлянула:

– Элизабет, дорогая, ты не должна докучать господину Хэксби. Он наш гость, и я не могу этого позволить.

– Пустяки, мадам, – возразил Хэксби. – Мне это вовсе не докучает. – Он снова обратился к Элизабет: – Если пожелаете, я проверю, имеются ли у меня отчет по Кокпиту и планы работ, которые мы выполняли для вашего дедушки и позднее для вашего отца. Тогда вы сможете сравнить их со своими воспоминаниями.

– О сэр, я была бы вам чрезвычайно благодарна! – воскликнула Элизабет, глядя на него своими сияющими узкими глазами.

Господин Кранмор заерзал на стуле. Кэтрин бросила на него взгляд. Он снова тер невидимое пятно на столе. И снова что-то всплыло в памяти… Внезапно Кэт поняла, в чем дело, и у нее перехватило дыхание от ужаса.

– С тобой все в порядке, дорогая? – пробормотала Элизабет, наклонившись вперед, в узких глазах светились сочувствие и доброта, и понизила голос до шепота: – Спазм, да? Мы, женщины, так страдаем, не правда ли, а вот джентльмены не имеют об этом ни малейшего понятия.

Глава 4

Только что убитые голуби

Когда кухарка не видит, посудомойки приходят на кухонный двор на свидание с парнями из конюшни. Парни приносят служанкам ленты. Они ласкают девушек, и те смеются. Парни задирают девушкам юбки, и те визжат.

Феррус лежит в конуре Пустобреха и ждет, когда хозяин его позовет. Чем позднее хозяин выходит утром, тем пьянее он был прошлой ночью. Хозяин спит в Скотленд-Ярде. Но Феррус спит здесь, на стороне Кокпита. Он не знает почему, но так всегда было заведено, всегда, даже до того, как здесь поселилась госпожа Крамл.

Служанки и парни с конюшни чирикают, как птицы. Джентльмены сражались друг с другом за рекой. Один убит. Лорд ранен и при смерти. Может, король отрубит другим голову. Говорят, это герцог во всем виноват: не тот герцог, милорд, старый жирный солдат, который иногда ночует в Кокпите. Другой герцог.

«Убивайте, убивайте, убивайте, – думает Феррус. – Да пусть они все перебьют друг друга».

Дуэль меня потрясла. Прямо на моих глазах одного человека убили, а второго ранили, возможно смертельно. Без помощи Вонсвелла и его сотоварищей я и сам вряд ли бы унес ноги. Хотя за свою жизнь я уже повидал слишком много насильственных смертей, однако по-прежнему не мог к этому привыкнуть. В конце концов, я ведь по профессии клерк, а не солдат.

После дуэли я плохо спал и пил слишком много вина в надежде притупить чувства и затуманить память. Еще меня беспокоило подозрение, что дело на этом не закончилось и меня ожидают неприятные последствия. У Бекингема и его слуг прибавилось причин невзлюбить меня еще больше. Дженкинс мертв, Шрусбери ранен. Бекингем и еще трое остальных участников дуэли скрывались. Но это не помешает герцогу продолжать свои козни и бороться с недругами.

В субботу днем господин Уильямсон вызвал меня в свой кабинет в Скотленд-Ярде. Он сообщил мне, что, несмотря на рану, милорда Шрусбери должны перевезти из его дома в Челси, где он находился после дуэли, в Арундел-хаус.

– Довольно рискованное предприятие, – сказал Уильямсон. – Опасаюсь, что от переезда рана может снова открыться. Полагаю, путь в основном будет лежать по реке, и молюсь, чтобы погода благоприятствовала. Люди Шрусбери, должно быть, считают, что среди родных он будет в большей безопасности. Говарды своих не бросают. Ну и конечно, все они паписты.

Арундел-хаус находился между Стрэндом и рекой, совсем рядом с моим собственным жильем в Савое. Это был еще один ветхий дом, чьи золотые дни давно миновали. Многие из дворцов у реки были перестроены или проданы. И не было сомнения, что рано или поздно, скорее рано, Арундел-хаус ждала та же участь. До меня дошли слухи, что Говарды предложили часть своего сада Королевскому обществу для возведения там его штаб-квартиры. Возможно, это только начало.

– Говорят, рана у милорда быстро заживает, – продолжал Уильямсон. – Поэтому, Марвуд, вы пойдете туда завтра после обеда, как только он устроится на новом месте. Вас будут ждать. Вы передадите его светлости письмо от лорда Арлингтона: всего лишь несколько слов, пожелание скорейшего выздоровления. Знак внимания.

– Но если за Арундел-хаусом следят по поручению герцога Бекингема, – отважился возразить я, – то не лучше ли было бы послать кого-нибудь, кого они не знают?

Уильямсон сурово глянул на меня:

– Если бы я нуждался в вашем совете, Марвуд, то спросил бы его. Когда будете там, посмотрите, как чувствует себя милорд. Хочу знать ваше мнение о состоянии его здоровья.

– Но я не врач, сэр. Я всего лишь…

– Мне это известно, Марвуд. Однако вы отнюдь не глупы. И вот еще что. У лорда Арлингтона есть сообщение для лорда Шрусбери, которое он не хочет доверять бумаге. Если будет возможность остаться наедине, передайте ему, что лорд Арлингтон по-прежнему у него в долгу и обещает, что герцог дорого заплатит за содеянное. Но будьте осторожны и попросите милорда быть осмотрительным. Если же поговорить с глазу на глаз не получится, забудьте об этом. – Он снова пристально на меня посмотрел. – Но я не сомневаюсь, что вы найдете способ сделать это.

Начальник отпустил меня, однако, когда я уже был на пороге, снова окликнул:

– До вас дошли слухи о миледи Шрусбери? – (Я покачал головой.) – Говорят, она тоже присутствовала на дуэли. Переодетая в костюм пажа стояла среди слуг герцога. А потом возлегла с ним. На Бекингеме была рубашка, испачканная кровью ее бедного супруга.

– Но я не видел там никакого пажа, сэр. И крови на рубашке герцога тоже.

Уильямсон облизал губы:

– Жаль. Но история тем не менее весьма полезная. Ее стоит распространить по городу.

В воскресенье после обеда я вышел из дома в Савое и отправился в Арундел-хаус. В воротах меня встретили двое слуг, облаченные в ливрею Говардов и вооруженные шпагами. Я назвал свое имя. Люди, приютившие лорда Шрусбери, оказались весьма предусмотрительными.

Внутренний двор был большой, но особого впечатления не производил. Его образовывали старинные здания, в большинстве своем неожиданно скромные. Одно было совсем древнее, из осыпающегося камня, с разваливающимся фонарем на крыльце. Слуга провел меня через двор на запад, к шеренге высоких строений, и остановился возле дома, где жили хозяева.

Здесь величие чувствовалось в большей степени. Жилье было построено с размахом, поскольку, как все знатные люди, Говарды окружали себя компаньонами, приживалами и дальними родственниками. Так уж было заведено. Меня проводили в комнату с окнами, выходящими на сад и реку за ним. В помещении никого не было. На стенах висели гобелены. В центре длинной стены в огромном мраморном камине с тонкой резьбой печально горел слабенький огонь. От него было мало проку, так что в комнате было холодно и сыро.

Слуга попросил подождать, пока он сходит справиться, может ли его светлость принять меня. Я встал у окна. В саду было множество статуй в бедственном состоянии. Справа длинная галерея простиралась до реки, где заканчивалась зубчатой смотровой площадкой. Деревья и кусты раскачивались под порывами восточного ветра. За садом виднелась зимняя Темза, вода в реке стояла низко. Небо, вода и земля были разных оттенков серого цвета.

Я обернулся и стал осматривать комнату. Перед камином стояло дубовое кресло с высокой спинкой. Подойдя к огню в надежде согреть руки, я вдруг обнаружил, что, оказывается, в комнате не один. На подлокотнике кресла лежала чья-то рука. При звуке моих шагов появилась голова в завитом парике, а потом знакомое лицо.

– Марвуд, – произнес господин Чиффинч. – Я так и знал.

Я поклонился, при этом напряженно размышляя. Уильям Чиффинч был хранителем личных покоев короля и человеком, которому монарх доверял свои самые сокровенные тайны. Мы были знакомы лучше, чем нам обоим того хотелось бы, поскольку пару раз его величество давал мне поручения, а Чиффинч служил посредником. Господин Уильямсон и господин Чиффинч терпеть не могли друг друга, а потому им, разумеется, не нравилось, что время от времени обоим приходилось пользоваться моими услугами.

– Что вы здесь делаете, Марвуд?

– Господин Уильямсон послал меня справиться о здоровье милорда. Узнать, как он перенес переезд.

Чиффинч потер губы, красно-пунцовые от вина, выпитого за обедом.

– Понятно.

Его голова внезапно исчезла. Я слышал, как он вздохнул. Я подошел поближе к огню, стараясь не загородить ему тепло.

– Хозяин сказал кое-что своему слуге, – неожиданно произнес Чиффинч, – а слуга посылает мальчишку.

Я промолчал. Смысл его слов был вполне ясен: лорд Арлингтон велел Уильямсону передать послание Шрусбери, а Уильямсон перепоручил это мне.

– В таком случае, – продолжал Чиффинч, пристально глядя на меня, – у хозяина имеется особый интерес к здоровью милорда, не правда ли? Поскольку он прежде всего в ответе за это… за это абсурдное бесчинство.

Мне с самого начала показалось, что в истории с поединком крылось нечто большее, чем Уильямсон счел нужным сообщить. Теперь я в этом уверился. Чиффинч переоценил мою осведомленность. Он ясно дал мне понять, что за дуэлью стоял лорд Арлингтон. Как только я это узнал, все встало на свои места: измена леди Шрусбери была лишь формальным поводом; Арлингтон и его союзник Тэлбот инициировали дуэль в надежде убить Бекингема, своего главного политического врага, или, по крайней мере, опозорить герцога и подорвать его власть.

Если Чиффинч знал об этом, тогда и король должен был знать. Вероятно, он послал сюда хранителя своих личных покоев, дабы оценить не только здоровье Шрусбери, но и состояние его ума. Дело было щекотливое. Чтобы добиться от парламента того, что он желает, Карлу II требовались услуги как Арлингтона, так и Бекингема.

Дверь в дальнем углу комнаты отворилась, и вошел слуга. Он поклонился Чиффинчу:

– Вы можете повидать милорда, сэр.

Я занял место Чиффинча в кресле и закутался в плащ. После чего прождал еще час. Наконец вернулся слуга и вполне учтиво велел следовать за ним.

Выйдя из комнаты, мы поднялись по потайной лестнице на этаж выше. Я догадался, что там располагались апартаменты, занимаемые Говардами и их близкими, куда посторонних обычно не допускали. Слуга вел меня через анфиладу комнат, украшенных картинами, гобеленами и побитыми античными мраморными скульптурами. Наконец мы оказались в просторной спальне, где было довольно холодно и пахло лекарствами.

Мой взгляд сразу устремился на кровать, помещавшуюся в алькове за позолоченной аркой, украшенной гербом Говардов. Занавеси были подняты. Лорд Шрусбери лежал с закрытыми глазами. Он был обложен подушками, и его тело под одеялами выглядело тщедушным, как у ребенка.

У постели на коленях на молитвенной скамье стоял католический священник. Он молился и перебирал четки. Служанка с ночным горшком в руках на цыпочках шла к двери. У окна вполголоса совещались два доктора. Было холодно, и они кутались в свои мантии. В очаге ярко пылал огонь, но его тепло по большей части уходило вверх, согревая дымоход и небо над ним.

Ко мне подошел какой-то джентльмен и представился Фрэнсисом Велдом, родственником лорда Шрусбери.

– Как любезно со стороны лорда Арлингтона прислать вас, – проговорил он сухо и холодно; было трудно понять, иронизирует этот человек или нет. – Прошу, не задерживайтесь долго. Визит господина Чиффинча и без того утомил милорда.

– Как его светлость чувствует себя сегодня?

– Вчера утром милорд прекрасно себя чувствовал, поэтому мы решили рискнуть и перевезти его сюда из Челси. Он хорошо перенес дорогу и вечером не испытывал боли, с аппетитом поужинал и почти час беседовал с господином Говардом. Но утром вдруг ощутил слабость, и его опять начало лихорадить. Рана воспалилась. Милорду поставили пиявок, но это не помогло. – Велд кивнул в сторону врачей. – Они собираются пустить в ход голубей, если ему станет хуже. Возможно, понадобится целая стая.

– Мне жаль, – сказал я. – Неужели положение и впрямь настолько серьезное?

– Надеюсь, что пока еще нет. К тому же сам милорд и слышать об этом не желает. Но если ночью ему станет хуже…

Известие было тревожным. Мертвые, только что убитые голуби считались последним средством в арсенале докторов. Их часто применяли в случае чумы и других гибельных недугов. В комнату больного приносили живых птиц. Голубям сворачивали шею и, пока они еще были теплыми, вскрывали им грудную клетку и, окровавленных, прикладывали к коже пациента, как правило на подошвы. В данном случае, вероятно, врачи собирались прикладывать птиц непосредственно на воспаленную рану. По слухам, это была крайне неприятная, а зачастую и бесполезная процедура.

– У меня частное сообщение от лорда Арлингтона. – Я повернулся к фигуре в постели. – Я могу поговорить с его светлостью?

Велд поджал губы:

– Сейчас проверю, не спит ли милорд.

Он направился через комнату к постели больного. Я пошел следом, отставая на пару шагов. Священник замолк, когда Велд склонился над кроватью и прошептал несколько слов.

Веки лорда Шрусбери дрогнули, и он произнес низким отчетливым голосом:

– Если надо.

Его бледная рука шевельнулась на покрывале. Он поднял палец и подозвал меня. Велд представил меня.

Я поклонился:

– Мне жаль видеть вашу светлость столь нездоровым.

У Шрусбери было худое лицо, бледная кожа туго обтягивала выпуклости и впадины на черепе. На лице блестели капли пота. Подбородок почернел от щетины.

– Вы от лорда Арлингтона? – спросил он.

– Да, милорд. Он просил передать вам письмо. – Я подошел ближе. – И еще кое-что на словах.

Внезапный прилив энергии преобразил больного.

– Оставьте нас на минуту, – велел он Велду и повернул голову в сторону священника. – Что до вас, прекратите уже свое глупое бормотание и молитесь за меня где-нибудь в другом месте. – Он указал на меня пальцем. – Давайте письмо.

Я подчинился. Шрусбери вскрыл печать и развернул бумагу. Я не мог прочесть содержание письма, но видел, что там было всего несколько строк. Его светлость скомкал письмо и отбросил в сторону, оно упало на пол.

– У меня болит голова, – сказал он. – Я хочу пить… Что за устное сообщение?

Я склонился над ним:

– Милорд велел передать, что он у вас в долгу, и заверить, что герцог Бекингем заплатит за причиненный вам вред. Пока же он просит вас быть осмотрительным.

– Осмотрительным? Говорят, что, когда меня одолевает лихорадка, я лепечу, как дитя. Если это и впрямь так, то я понятия не имею, что несу. – В нем нарастало возбуждение, от разговора щеки Шрусбери покрылись нездоровым румянцем. – Как же болит голова… Я хочу видеть герцога в могиле. Опозоренного и мертвого. И свою жену вместе с ним.

Мне вдруг стало жаль этого человека. На прикроватном столике стояла чашка с какой-то коричневой жидкостью. Я поднес чашку к его губам, и он сделал несколько глотков. Часть жидкости потекла по подбородку.

– Где он сейчас? – спросил Шрусбери, отталкивая чашку.

Я вытер его лицо салфеткой.

– Кто, милорд?

– Этот дьявол Бекингем, разумеется.

– Никто не знает, ваша светлость. Он скрывается.

– Наверное, вместе с моей сукой-женой.

Я видел, что Велд приближается к постели так, что милорд его не видит. Он знаками показывал мне, что пора заканчивать разговор.

Шрусбери повысил голос:

– Когда я лежал на земле, то слышал, как этот негодяй говорил со своим сообщником, высоким и худым. У него уже тогда был план. Кобель идет к суке, сукин сын лежит с никчемной сукой, спариваясь в своем дерьме у себя во дворе. Кобель и сука, кобель и сука…

– Милорд, – сказал Велд, подойдя ближе и положив руку на предплечье больного, – милорд, вы не должны себя утомлять. – Он поднял голову и велел мне: – А теперь уходите. Уходите же.

Врачи перестали переговариваться и смотрели на нас, вытаращив глаза. Мне ничего не оставалось, как удалиться. Я поклонился больному и пошел к выходу.

– Кобель и сука, – повторил Шрусбери у меня за спиной слабым, но настойчивым голосом. – Кобель и сука.

После зловонной атмосферы спальни было приятно снова оказаться на свежем воздухе. Я пересек двор, направляясь к северным воротам. Мои мысли были заняты только что состоявшимся разговором. Не вызывали сомнения два обстоятельства: милорда терзали душевные муки, а воспалившаяся рана уменьшала его шансы на выздоровление.

Во дворе даже в воскресный день кипела жизнь. Из кареты выходили пассажиры, несколько слуг собрались в одном углу. Трое мальчишек решили стравить между собой двух собак: огромного мастифа и маленького терьера, который пытался компенсировать недостаток силы своей живостью. Я хорошо понимал, что должен чувствовать бедный терьер.

Продолжая думать о раненом, я все-таки остановился, чтобы посмотреть драку. И, глядя на рычащих собак, невольно вспомнил слова, которые произнес Шрусбери, когда я выходил из комнаты. Понятно, у больного начиналась лихорадка, и он вряд ли понимал, что говорит. Присутствовавший на дуэли высокий худой мужчина из свиты герцога, о котором упомянул граф, это, скорее всего, Вил. Интересно, что за план вынашивали эти двое? Относятся ли слова «сукин сын» и «никчемная сука» к Бекингему и леди Шрусбери, или же его светлость вложил в них иной смысл? А может, все было гораздо проще и больной попросту бредил: чего только не привидится в горячке!

– Кобель и сука, – пробормотал я себе под нос. – Кобель и сука.

А ведь мне показалось, что сразу после дуэли Бекингем тоже сказал Вилу: «Кобель и сука». Но тогда я не был уверен, что расслышал правильно, ибо в тот момент меня занимали другие вещи: двое мужчин, лежащие на земле в окровавленных рубашках. А еще больше острая необходимость поскорее оказаться как можно дальше от Барн-Элмса. Я был тогда на грани паники. Как я мог доверять своей памяти?

А собаки между тем рычали и пытались укусить друг друга. Внезапно терьер вырвался и проскользнул между моими ногами, едва не сбив меня. Мастиф замешкался, что дало его врагу время добежать до открытого окна ближайшего склада. Он вскочил на каменный подоконник и исчез внутри. Мастиф бросился вдогонку, но был вынужден остановиться у окна, слишком узкого, чтобы он мог пролезть. Огромный пес положил передние лапы на подоконник и обнюхал его, не переставая скулить. Маленькая собачка улизнула безнаказанной.

Я вышел из ворот, побрел в сторону Стрэнда и заметил в конце переулка какого-то крупного широкоплечего мужчину, на боку которого висела тяжелая шпага в ножнах. Он шел спиной ко мне, и другие прохожие загораживали обзор. Я поспешил спрятаться в дверной нише. Никак это Роджер Даррел? Человек, который пытался удержать меня силой, когда я после дуэли покидал Барн-Элмс. Неужели он засек меня входящим в Арундел-хаус?

Я выглянул, надвинув шляпу на лицо, и увидел, что здоровяк направляется в пивную на другой стороне Стрэнда.

Я пробыл в переулке еще какое-то время. Вполне вероятно, что Бекингем установил слежку за домом Говардов. У него имелись на то причины. Коли Шрусбери умрет, герцога могут арестовать за убийство. Если это Даррел вошел сейчас в пивную, то его хозяин Вил по прозвищу Епископ тоже мог быть там. Я знал, что господин Уильямсон и лорд Арлингтон заинтересуются и, вполне возможно, в свою очередь решат установить слежку за людьми Бекингема.

Однако я не собирался проверять свое предположение лично. Трусость, скрытая под маской благоразумия. При определенных обстоятельствах Вил мог быть безжалостным, и, честно говоря, это случалось нередко, но он все же был священником, хотя и лишенным прихода. Гораздо больше я боялся его слугу Роджера Даррела, поскольку сомневался, что этого типа беспокоит хоть какое-то подобие совести.

Я быстро вернулся в Савой, который отделяли от Арундел-хауса только обширные дворы Сомерсет-хауса. Мое жилище, маленький дом с внутренним двором, находилось в узком переулке, который назывался Инфермари-клоуз. Мне он вполне подходил, хотя в теплую погоду переполненное кладбище Савойской часовни, которое располагалось за домом, трудно было назвать приятным соседством.

Когда я постучал, дверь открыл мой слуга Сэм Уизердин. Он был списанным на берег матросом, который на войне с голландцами потерял ногу до колена. Несмотря на это прискорбное обстоятельство, Сэм отличался удивительной ловкостью. Он не раз доказал мне свою преданность, хотя у него имелись определенные недостатки – любовь к крепкому элю и склонность распускать язык.

Сэм принял у меня плащ и шляпу:

– Пойдете еще куда-нибудь, хозяин?

– Пока не знаю. – Я прошел в гостиную, где горел камин. – Отыщи Стивена, пожалуйста. Мне надо с вами поговорить.

Он постучал костяшками пальцев по лбу, как делают матросы, и удалился, а я стал греть руки.

«„Кобель и сука“, – напряженно размышлял я, – „кобель и сука“. Что бы это значило?» Я никак не мог избавиться от чувства, что слова эти были не просто оскорблением обманутого мужа в адрес его мучителей, но имели какой-то скрытый смысл.

Слуги затопали по лестнице из кухни: Стивен передвигался бегом, а Сэм – тяжело ступая и прихрамывая. Мальчик подождал в передней, чтобы Сэм мог зайти в гостиную первым, после чего с некоторой опаской вошел следом.

– У меня есть для вас обоих поручение, – объявил я. – Вы сейчас пойдете в пивную возле переулка, ведущего к Арундел-хаусу. – Я глянул на Сэма. – Ты знаешь, какую пивную я имею в виду?

– Под вывеской с серебряным крестом, сэр, – моментально ответил он. – Хозяин заведения господин Фоли, хотя, по правде говоря, там всем заправляет его супруга. Цены высокие, и она разбавляет эль, когда посетители выпьют пару кружек.

– Как я понимаю, тебя там знают?

Сэм улыбнулся с напускной скромностью:

– Ну, сэр, может быть, вы и правы, а может, и нет, хотя последнее вряд ли.

– Очень хорошо. Стивен, подойди, чтобы я мог тебя видеть.

Мальчик, стоявший за Сэмом, вышел вперед и встал передо мной. Мы не знали его точный возраст, но я полагал, что ему примерно лет одиннадцать. Он жил у нас в доме с прошлой осени, когда его предыдущая хозяйка, леди Квинси, отдала его мне. Стивен был арапчонком, который служил знатным дамам в качестве пажа, пока не потерял детскую прелесть: бедняга слишком вырос да вдобавок еще серьезно заболел. Формально Стивен являлся моим рабом, ибо леди Квинси передала мне право собственности на него. Но сама идея владеть живым человеком, словно имуществом, была мне не по нраву, и я относился к нему просто как к обычному мальчику, который попал ко мне в услужение.

Когда я познакомился со Стивеном, он страдал недугом под названием «королевский порок», или, попросту говоря, золотухой. Все лицо и шея мальчика были покрыты болезненными буграми. После того как два месяца тому назад Карл II прикоснулся к нему на частной церемонии исцеления, бугры начали исчезать и теперь стали почти незаметны. Нам усиленно внушали, что действенность королевского прикосновения в излечении золотухи была подтверждением того, что государь послан самим Господом править нами. Честно говоря, я не знал, что и думать о чудесном выздоровлении Стивена, но был рад за него.

– Помнишь, что произошло на Фенских болотах в Кембриджшире, когда мы с тобой еще только познакомились?

– Да, хозяин.

– Как однажды ночью ты вышел в сад, а плохой человек увез тебя в лодке и высадил на острове? – (Стивен начал дрожать.) – Но я нашел тебя на острове, и все опять стало хорошо, – напомнил я мальчику, и он кивнул. – Стивен, тогда было темно, но ты же помнишь, что там были два человека: первый увел тебя из сада и доставил ко второму, своему господину, который и велел слуге оставить тебя на острове, так? Скажи, ты узнал бы их голоса, если бы снова услышал?

– Я не знаю, сэр. Может быть.

– Человек, который увез тебя, большой, жирный, тучный. Его зовут Роджер Даррел. Он носит шпагу. Его хозяин – высокий и худой. Он тоже носит шпагу. В последний раз, когда я видел его, на нем был длинный коричневый камзол. Фамилия этого человека Вил, но иногда его называют Епископом. – Я обернулся к Сэму. – Ты встречался с Даррелом. Он следил за мной, когда я возвращался домой однажды вечером в сентябре, а ты очень вовремя вышел меня встретить. Помнишь?

– Этого типа? Еще бы! Я, правда, тогда не очень хорошо разглядел его, но зато наслушался: он говорит так гнусаво, будто у него рот забит соплями.

– Да, верно. А хозяин – северянин, из Йоркшира, это сразу ясно по его произношению. Я хочу, чтобы вы оба пошли в пивную под знаком серебряного креста и принесли мне кувшин эля. – Я дал Сэму шиллинг. – Стивен пойдет с тобой. Он понесет кувшин. Не задерживайтесь долго, но смотрите по сторонам и держите ухо востро. Если там будет хотя бы один из этих типов, дайте мне знать. Но сами на рожон не лезьте, рисковать ни к чему.

Я слышал, как слуги вышли. Уже начинало темнеть. Я зажег свечи и попытался читать, но никак не мог сосредоточиться. Слова прыгали у меня перед глазами. Я читал и перечитывал предложения, забывая их начало еще прежде, чем добирался до конца. Время тянулось медленно, и я пожалел, что послал в пивную Сэма и Стивена, вместо того чтобы отправиться туда самому. Теперь подобное решение казалось проявлением трусости, а не благоразумия. Вполне возможно, думал я, что Даррел узнал Сэма или Стивена, хотя, насколько мне было известно, он не видел ни одного, ни другого при дневном свете. Я надеялся на то, что Стивен сильно изменился с тех пор, как стал жить у меня. Бугры у него почти прошли, а от стряпни Маргарет он раздобрел. Да и одет мальчик теперь был по-другому: вместо ливреи носил простую одежду. Тем не менее я не мог отделаться от чувства, что совершил ошибку.

В конце концов я не выдержал и велел принести плащ. С тех пор как парочка вышла из дому, прошло уже около часа. Я выбрал самую толстую свою трость с железным наконечником и направился на Стрэнд. Мне потребовалась всего минута, чтобы дойти до пивной.

Я услышал Сэма, как только открыл дверь. Его голос буквально обрушился на меня вместе с теплым, пахнущим элем воздухом. Сэм затянул одну из своих нескончаемых баллад, которую выучил на море. Когда я вошел, настало время куплета, исполняемого хором, и добрая половина постояльцев запела, стуча кружками по столу и отбивая ритм.

Стивен забился в угол, рядом с дверью и в отдалении от камина. В полумраке мальчик был практически невидим. Он единственный заметил меня. Я закрыл за собой дверь и наклонился к нему.

– Когда мы пришли, эти двое были здесь, хозяин, – прошептал он мне на ухо. – Разговаривали с господином Фоли. Они ушли через несколько минут, когда Сэм покупал эль.

– Они вас не заметили, когда вы входили? Не обратили на вас внимания?

Стивен покачал головой. Я был слишком рад, чтобы сердиться на Сэма. Не надо было обладать богатым воображением, чтобы догадаться, что слуга решит подкрепиться, пока наполняют кувшин, а в результате аппетит у него разыграется еще более – обычная история.

– С ними был еще один человек, сэр, – добавил мальчик. – В мантии доктора… И когда все трое уходили, он вынул кошелек и бросил господину Фоли золотую монету. Доктор сказал, чтобы подали эль для всех, и посетители проводили его радостными возгласами.

Баллада подходила к своему бурному концу. Я уже собрался было послать Стивена за Сэмом, но мальчик потянул меня за рукав. Я снова нагнулся к нему и услышал:

– Я видел его раньше, хозяин.

– Доктора?

– Да, когда служил у ее светлости. Но только тогда он был не доктором, а лордом или принцем, с длинным, как клюв, носом и в золотом парике.

Меня осенило: да это же герцог Бекингем! Я должен был догадаться еще раньше, услышав о широком жесте с золотой монетой.

Отчет господину Уильямсону я смог дать только на следующее утро. Он прибыл в Скотленд-Ярд и принял меня в своем кабинете. Я рассказал начальнику о самочувствии лорда Шрусбери и о том, что Бекингем со своими слугами был в пивной, расположенной в двух шагах от Арундел-хауса.

– Какая неприкрытая наглость! – презрительно поджав губы, произнес Уильямсон. – Да еще и доктором переоделся. Этот человек напрочь лишен чувства достоинства. Шарлатан, вот он кто.

– Будут для меня еще какие-то задания, сэр? – осведомился я.

Уильямсон обычно не позволял себе проявлять эмоции, по крайней мере в моем присутствии. Вот и сейчас он пытался успокоиться, но это давалось ему с видимым трудом.

– Нет, Марвуд, в данном случае вы не годитесь: герцог знает вас в лицо. Ну ничего, мы установим слежку за пивной под знаком серебряного креста и будем молиться, чтобы он появился там снова. Пожалуй, это все, что мы можем сделать.

Шли дни. Бекингем был слишком умен, чтобы снова заявиться в пивную. Можно было с большой долей уверенности предположить, что он по-прежнему находился в Лондоне, поскольку у герцога имелось множество друзей, которые сочувствовали ему и были готовы предоставить убежище, а также золото, чтобы было легче заткнуть рот тем, кто попытается трепать языком.

Мы знали, что время на его стороне. До заседания парламента остается чуть больше двух недель, оно назначено на 6 февраля, и королю необходима любая поддержка, включая Бекингема, если он хочет получить деньги от палаты лордов и палаты общин, не говоря уже о законопроектах, которые надеется провести. Одним из них был Билль о понимании, предлагающий разрешить диссентерам[4] свободу вероисповедования. Герцог был особо заинтересован в этом законе. Он пестовал диссентеров, многие из которых были богатыми и влиятельными.

Тем временем Уильямсон получал ежедневные отчеты из Арундел-хауса. Во вторник утром он снова послал меня туда справиться лично. В этот раз я не был допущен в спальню лорда Шрусбери. Ко мне вышел господин Велд.

– Не могу сообщить вам ничего существенного, сэр, – сказал он. – Прошлой ночью прикладывали голубей. Утром его светлости не стало хуже, что уже можно считать достижением, но и лучше ему тоже не стало. Доктора говорят, нужно выждать день или два, чтобы лечение подействовало. Пока они прописали полный покой.

Через два дня я снова нанес визит. На этот раз известия оказались более радостными. Лорд Шрусбери был по-прежнему слаб, но лихорадка спала, и врачи, хотя и с осторожностью, давали оптимистичный прогноз. Господин Велд сообщил мне, что они приписывают это своевременному применению мертвых голубей.

– Жаль, – услышав известия, пробормотал Уильямсон. – Если бы его светлость умер, Бекингему было бы трудно избежать обвинения в убийстве.

Двадцать седьмого января, когда сочли, что Шрусбери вне опасности, король прислал ему высочайшее помилование за непреднамеренное причинение смерти лейтенанту Дженкинсу. Государь был явно озабочен тем, чтобы у врагов графа не было законных оснований напасть на него, когда его здоровье улучшится. Король также простил Бекингема и его секундантов, что вызвало массу вопросов, ибо Карл II издал на сей счет приказы, подписанные только им самим. Он не стал соблюдать обычную процедуру дарования помилования через лорда – хранителя печати, поскольку сделать сие было бы труднее и потребовало бы больше времени. Он, правда, попытался исправить неприятное впечатление, которое все это произвело в Сити, учредив при своем Совете специальный Комитет по препятствованию дуэлям. Однако всем было хорошо известно, что комитет этот не обладал никакими полномочиями и был не в силах что-либо изменить. Можно с таким же успехом заставить джентльменов прекратить сражаться друг с другом, как дождь перестать литься с неба.

Господин Уильямсон сообщил мне, качая головой, что все это ну просто из ряда вон, так что ничего хорошего ждать не приходится. В конце концов, ведь никому из участников дуэли не предъявили официальное обвинение, не говоря уже о том, чтобы вынести им приговор. Ну и как же, спрашивается, можно помиловать человека за то, в чем его даже не обвинили? Мой патрон всегда очень трепетно относился к соблюдению различного рода формальностей. Сегодня он был раздражен и поэтому необычно словоохотлив.

– Король сказал Совету, что он якобы даровал помилование в связи с «выдающимися услугами», оказанными ему выжившими участниками этой кровавой стычки. – Уильямсон снова покачал головой. – «Выдающимися услугами»! Да это фиговый листок, Марвуд, и подобное объяснение никого не убедит. Милорд Арлингтон говорит, что Бекингем прокрался в дом герцога Альбемарля, как вор, чтобы принять помилование.

В четверг, 30 января, была годовщина казни покойного короля на эшафоте в Уайтхолле, и посему день этот стал для всех нас днем скорби и поста. Но уже в пятницу лорд Арлингтон сообщил Уильямсону, что Бекингем был включен в Избранный комитет по иностранным делам, который заседал раз в неделю по понедельникам и рассматривал самые важные и самые деликатные политические вопросы. Комитет представлял собой внутренний круг правительства, и неудивительно, что Уильямсон впал в ярость, услышав подобное известие, а потому проболтался мне, позабыв про конфиденциальность.

– Король не мог найти лучшего способа продемонстрировать, что всячески поддерживает герцога. Какое пренебрежение к совету лорда Арлингтона!

Через два дня, в воскресенье утром, господин Уильямсон вызвал меня в Уайтхолл. В полдень он обедал с представителем лорда Шрусбери, господином Велдом, и решил, что, поскольку я уже знаком с последним, мне будет полезно к ним присоединиться.

Я пришел рано. Господин Уильямсон был на богослужении в королевской часовне. В ожидании я ходил взад-вперед по Тихой галерее, где мы должны были встретиться с господином Велдом.

Двери королевских апартаментов отворились, и оттуда вышла группа джентльменов, увлеченных беседой. В центре был герцог Бекингем, он шел под руку с сэром Чарльзом Седли и смеялся над чем-то, что тот сказал. Вид у него был совершенно беззаботный.

Я поспешно укрылся в ближайшей оконной нише. Но опоздал. Бекингем заметил меня. Он остановился, и его друзья сделали то же самое, так как он явно был в их компании главным. Герцог указал пальцем в мою сторону.

– Чарльз! – громко произнес он. – Видишь вон там молодого человека со шрамами на лице? Знаешь, кто он? Жалкий червь, послушный червяк Уильямсона. Если вдруг попадется тебе на дороге, раздави его, не колеблясь.

Окружавшие герцога джентльмены засмеялись или, скорее, захихикали. Я почувствовал, как кровь прилила к лицу. Бекингем пристально смотрел на меня сверху вниз, пользуясь преимуществом своего роста. Золотой парик, богатый костюм, мужественное волевое лицо – да этот человек выглядел сейчас более величественно, чем сам король.

Я заставил себя выдержать его взгляд, не моргнув. Наконец герцог с друзьями продолжили путь.

– Отец этого червяка был предателем и религиозным фанатиком, – доносился до меня голос Бекингема. – Его фамилия Марвуд. Но я нареку его новым именем – Червуд.

Глава 5

Соломон-хаус

Вчера, в воскресенье, был день, полный звона церковных колоколов, значит сегодня понедельник, день бормотания.

Хозяин бормочет ругательства, но это лучше, чем пинки, и они идут все дальше и дальше, в темноту, полную крыс. Первым идет хозяин, с раскачивающимся фонарем в одной руке и шестом с крюком в другой. На поясе у него висит топор.

Феррус идет позади хозяина. Он тоже несет шесты, а еще большой мешок со щетками. На спине прикреплена лопата. Их встречают запах и шуршание.

Крыса перебегает по башмаку хозяина и мчится вверх по ступеням, проскользнув у Ферруса между ног. Пустобрех любит крыс, но они его не любят. Пес хватает их зубами и трясет, пока они не умирают.

Когда ступени заканчиваются, хозяин останавливается и отступает в сторону, прижимаясь спиной к стене. Он поднимает фонарь на уровень плеча и машет шестом. Феррус проходит вперед.

Теперь Феррус идет первым. Так уж заведено. Цап-царап. Червяк извивается. Наполни ведро, передай его.

Мокрая зловонная куча заполняет коллектор. Засор. Иногда слуги сбрасывают в уборную пепел. Застрял. Феррус застрял. Лопата застряла.

Феррус наклоняется и так и этак. Феррус извивается.

Хозяин ругается и кричит. Плохо.

Застрял.

Боль в заднице. Хозяин пускает в ход шест, его острый конец. Больно. Феррус визжит и мечется. Цап-царап.

Зловонный хлюпающий звук.

Феррус свободен.

Один день сменялся другим, неделя проходила за неделей, но писем из Хаттон-Гардена, как и попыток устроить новую встречу, не было. Кэтрин начала уже надеяться, что больше не увидит Элизабет Кромвель и человека, который представился Джоном Кранмором.

После их визита в дом госпожи Далтон Кэт не раз пыталась завести с супругом разговор о странном интересе, проявленном Элизабет к планам Кокпита, которые Хэксби сделал во времена Английской республики и протектората. Но он упорно не желал говорить об этом. Не то чтобы он игнорировал Кэт или требовал немедленно замолчать, на что он, как муж, имел полное право. Нет, господин Хэксби не ругался и не швырял в жену свое перо. Он просто не отвечал на ее вопросы или уклонялся от них, или же у него вдруг обнаруживалось какое-то срочное дело.

Кэт не давала покоя привычка господина Кранмора машинально тереть стол, когда он погружался в свои мысли. Дети отмечают подобные особенности и, поскольку у них еще совсем маленький жизненный опыт, запоминают все необычное. В свое время, обедая вместе с Элизабет, Кэтрин наблюдала за ее отцом, Ричардом Кромвелем, сидевшим во главе стола. Она еще тогда обратила внимание на его пальцы, гадая с назойливым детским любопытством, зачем он это делает, и запомнила этот жест.

Как только мостик между прошлым и настоящим был переброшен, мозаика моментально сложилась. Разве не лучший способ замаскироваться – нацепить бороду и очки с толстыми цветными стеклами, натереть пеплом волосы, чтобы добавить себе седины, и передвигаться словно немощный старик? В остальном внешность господина Кранмора полностью соответствовала тому, каким Кэтрин запомнила Ричарда Кромвеля. Неужели бывший лорд-протектор Англии опустился до того, чтобы изображать дряхлого больного человека, который с трудом видит тарелку у себя перед носом?

Зачем Кромвель тайком, под чужой личиной пробрался в Англию, где его в любой момент могли арестовать если не за государственную измену, то за долги уж точно? Что ему на самом деле было нужно от господина Хэксби? Кэтрин не была уверена, что и впрямь хочет получить ответы на эти вопросы. Иногда лучше не знать правду.

Она рассудила, что все это не имеет особого значения. Что действительно важно, так это держать мужа подальше от протектора и его дочери. В последнее время поведение Хэксби стало совершенно непредсказуемым, он сделался таким упрямым в своих причудах и капризах, что решительно нельзя было предугадать, что придет ему в голову.

До свадьбы Кэт и не подозревала, что ее муж может быть двуличным.

Господин Хэксби действовал скрытно. Через две недели после обеда в Хаттон-Гардене Кэтрин проснулась среди ночи и обнаружила, что его нет в постели. Она слышала какое-то движение наверху, в мансарде, где находилось чертежное бюро. Раздавались шаги, и как будто что-то волокли по полу, но не в самом бюро, а в маленькой, смежной с ним каморке.

Она откинула полог кровати. В комнате было темно. Чувствовался сквозняк – значит, дверь на площадку открыта.

Кэт ждала. Спустя какое-то время муж медленно спустился по лестнице и вошел в спальню. Тяжело дыша и шаркая, он прошел через комнату. Повесил ключи на крючок на стойке кровати, и они звякнули. Господин Хэксби вообще очень любил всевозможные ключи и замки.

Раздвинув полог, он забрался в постель, и, когда приподнял одеяла, Кэт обдало холодом. Она сделала вид, что спит, заставив себя дышать медленно и ровно. Муж положил руки ей на бедро: не в порыве страсти, она знала, а в надежде согреться. Его старческая кровь была жидкой и текла медленно.

Утром Кэт встала рано и отправилась наверх. Надев на ноги мягкие тапочки, она ступала неслышно. Было еще темно, но это не страшно: Кэтрин и с завязанными глазами могла сориентироваться в чертежном бюро. Она отыскала на полке слева от входа свечу и огниво. Повозившись с кремнем и кресалом, осветила большую комнату мерцающим желтоватым светом, который, словно жидкость, проникал в углы, где прятались тени. Женщина на цыпочках прошла в каморку, которая использовалась как склад. Был там и стульчак для уборной, предназначенный для господина Хэксби. Другой имелся в их личных комнатах этажом ниже.

Кэтрин присела на корточки и принялась изучать пол. Стульчак располагался не под своим привычным углом по отношению к окну. Два ящика, хранившиеся за ним, стояли неровно. Присмотревшись внимательнее, она обнаружила, что пыль на крышках местами стерта. Это были старые ящики, грубо сделанные, но прочные, скрепленные железными обручами. Каждый ящик был заперт на замок. Она попыталась открыть их, но крышки не поддавались.

Теперь ясно, что делал ночью муж, подумала Кэт, другой вопрос, нашел ли он то, что искал. Она задрожала от холода, плотнее закуталась в халат и задумалась. Допустим, Хэксби искал планы Кокпита и нашел их. Что бы он сделал дальше?

Тут, к ее ужасу, внизу скрипнула дверь, и на лестнице послышались медленные шаги. Кэтрин быстро выпрямилась и вышла на цыпочках в помещение бюро, закрыв за собой дверь. Дверь с лестницы отворилась, и на пороге появилась сутулая фигура старика со свечой в руке.

– Ты нынче рано встала, – заметил Хэксби.

– Мне не спалось.

Муж посмотрел на нее. Несмотря на возраст и дрожь, он все-таки выглядел грозным.

– И мне тоже. Разожги, пожалуйста, огонь и согрей молока.

Кэт послушно принялась за работу. Наклонилась над очагом, разгребла золу, обнажив тлеющие угли. Взяла из горшка рядом с корзиной с углем пригоршню древесных стружек и бросила их в очаг. Она дула до тех пор, пока стружки не загорелись, а потом стала понемногу, одну за другой, добавлять щепки. Мальчик, состоявший на побегушках у привратника, должен был доставлять вместе с углем щепки, но всегда приносил их слишком мало.

Появилось бледное пламя; сперва совсем робкое, оно стало быстро набирать силу. Однажды, подумала Кэт, мой муж умрет и будет лежать в могиле. Потом ей стало стыдно за то, что позволила себе подобные мысли.

– Ты искала планы Кокпита? – поинтересовался муж, Кэт ничего не ответила. – Зачем? Это мое дело, оно тебя не касается.

Она взяла щипцы и положила на растопку кусок угля.

– Для таких людей, как мы, Кромвели – опасная компания. Любой из этой семьи. Даже Элизабет. – Она не решилась открыть мужу, кем на самом деле был господин Кранмор. – Я ей не доверяю.

– Я хозяин в своем доме, а Господь отдал мне тебя в подчинение. Ты принесла обет слушаться меня, и нечего своевольничать.

Кэт взяла еще один кусок угля и добавила его в огонь.

– Когда ты выходила вчера заказывать обед, посыльный принес мне письмо, – сообщил Хэксби. – Госпожа Кромвель навестит нас в среду утром, в одиннадцать часов.

Кэтрин обернулась. Супруг хмуро поглядел на нее и пробурчал:

– Мы примем ее в гостиной. Приведи комнату в порядок.

На следующий день, в первый вторник февраля, пришло еще одно письмо, от господина Говарда из Арундел-хауса. Ему написал доктор Рен, говорилось там, и господин Говард с благосклонностью позволяет господину Хэксби сделать предварительную съемку участка, предназначенного для строительства Соломон-хауса для Королевского общества. Дворецкий получит приказ допустить землемера на территорию.

– Если хотите, сэр, можно послать вместо вас Бреннана, – предложила Кэт, прикидывая, сколько драгоценного рабочего времени они потеряют, если отправятся все вместе, в особенности если муж сильно утомится в Арундел-хаусе.

– Я вполне в силах сделать все сам, – отрезал Хэксби; он был особенно раздражен после того, как вчера рано утром застал жену выходящей из его личной комнаты. – Если собираешься проектировать дом, чрезвычайно важно увидеть участок своими глазами.

– Но на улице дождь. Если хотите, я пойду с Бреннаном.

– Ты что, не слышишь меня? Я пойду туда сам. Кроме того, в письме господина Говарда упоминается только мое имя. Без сомнения, он ожидает увидеть меня лично.

В конечном счете все трое отправились тем утром в Арундел-хаус, несмотря на дождь. По крайней мере, Хэксби чувствовал себя сейчас намного лучше. Улучшение, как подозревала Кэт, было вызвано душевным подъемом, который ее супруг испытывал после визита к госпоже Далтон. Она надеялась, что оно продлится некоторое время.

Теперь воображение господина Хэксби было захвачено проектом Соломон-хауса.

– Рен собирается построить грандиозное здание, приспособленное для научных изысканий Лондонского королевского общества. Это произведет в Европе настоящий фурор! – с жаром вещал Хэксби. – Да к тому же Соломон-хаус будет расположен в саду, в одном из красивейших мест Лондона. Только представь, как престижно участвовать в таком проекте. У нас потом отбоя не будет от заказчиков.

Кэт подумала, что и вправду было бы здорово, если бы из этого что-нибудь вышло. Однако молодую женщину не покидало чувство, что доктор Рен просто-напросто пользуется добросердечием ее мужа.

У ворот Арундел-хауса привратник попросил их подождать, пока он докладывает дворецкому.

Прошло некоторое время, прежде чем дворецкий прислал наконец своего помощника, низкорослого круглого мужчину с глазами навыкате, словно тот постоянно пребывал в удивлении.

– Господин Хэксби? – Он перевел взгляд на Бреннана, а потом на Кэт и недовольно нахмурился, увидев в компании женщину. – Господин сказал мне, что вы прибудете сегодня. Первым делом должен попросить вас не нарушать спокойствия, когда будете делать свою работу.

Господин Хэксби выпрямился во весь свой рост:

– Сэр, не в моих правилах нарушать спокойствие.

– Видите ли, в данный момент в доме находится милорд Шрусбери. Он очень болен и лежит в постели. Правда, ему, слава Господу, день ото дня становится лучше, но господин Говард беспокоится, чтобы не было никакого назойливого шума или неожиданного грохота.

– Разумеется, сэр, – сказала Кэт, заставив себя улыбнуться.

Но помощник дворецкого не обращал на нее внимания.

– И вот еще что. Та часть сада, куда вы пройдете, окружена забором, и вам понадобится ключ от калитки. Когда будете уходить, оставьте его в конторе дворецкого. – Он указал на современное здание в восточной части двора. – Через дверь налево.

После чего обернулся к слуге, который его сопровождал:

– Отведи господина Хэксби и его людей к садовой калитке. – А затем снова повернулся к землемеру. – Прошу, постарайтесь сделать работу как можно быстрее.

Слуга с надменным видом повел их через двор на запад. Главные сады находились к югу от особняка, вдоль берега Темзы. А предназначенный для Королевского общества участок, который предстояло обмерить, располагался на северо-западе и размещался на террасе. Вдоль западной границы тянулась высокая стена, отделяющая поместье Арундела от переулка, идущего от Стрэнда вниз к реке, где рядом с водонапорной башней была общественная пристань.

Слуга отпер калитку в штакетнике, отдал Хэксби ключ и удалился. Они втроем вошли внутрь. Когда-то это была часть регулярного сада, теперь явно вот уже несколько лет заброшенная. Давно не стриженный кустарник потерял форму; на дорожках, заросших прошлогодними сорняками, стояли грязные лужи. В задней части виднелась каменная стена с зубцами наверху.

Хэксби оглядывался по сторонам.

– Я понимаю, почему выбрали это место, – объявил он. – Довольно далеко от реки, и, судя по всему, им давно не пользовались. Скажем, немногим лучше, чем пустырь.

– Участок меньше, чем я представляла, – заметила Кэт.

– Ничего страшного, я уверен, мы что-нибудь придумаем. – Он улыбнулся жене, что застало ее врасплох, и уставился на пограничную стену. – Пожалуй, для членов Королевского общества можно устроить отдельный вход из переулка. Тогда они не будут мешать Говардам и их домочадцам.

Моросил дождь, мелкий, но такой, которому конца-краю не предвидится. Хэксби укрылся под деревом, пока Кэт и Бреннан обмеряли участок и высчитывали, как он соотносится с окружающими зданиями.

Кэт записывала цифры, которые называл Бреннан. Примерно сто футов в длину и сорок в ширину – тридцать три шага на тринадцать. Участок располагался в северном конце длинной галереи; она тянулась на юг, к реке, однако окна выходили на противоположную сторону.

Когда Кэтрин погрузилась в работу, воображение, помимо ее воли, разыгралось, и она обнаружила, что думает о том, как бы построила Соломон-хаус, если бы сама принимала решения. Понятно, что главные окна должны выходить на юг, к реке, чтобы было как можно больше света. Обсерваторию следует возвести в западном конце, как можно дальше от апартаментов, примыкающих к длинной галерее под прямыми углами.

Когда они произвели все измерения, Хэксби захотел, чтобы Кэт сделала зарисовки фасадов окружающих зданий. Сам он к этому времени уже утомился, и симптомы дрожательного паралича становились все заметнее. Наконец они с Бреннаном полностью покончили с делами, и, когда пересекали двор, ведя Хэксби под руки, муж потребовал, чтобы его тотчас отвели в ближайшую уборную.

Кэт и Бреннан переглянулись. Господин Хэксби очень трепетно относился к своему кишечнику, который вел себя абсолютно непредсказуемым образом. Часы начали отбивать полдень.

– Тотчас, – повторил старик с ноткой паники в голосе.

– Вы отведете его? – спросила Кэт у Бреннана, кивнув в сторону будки, притулившейся в углу двора. – Рискните зайти туда. А я пока верну ключ дворецкому. Встретимся в переднем дворе у арки, ведущей в переулок. Возьмем экипаж на Стрэнде.

Она вверила мужа заботам Бреннана, и тот повел его в нужник. В отсутствие Хэксби, пусть даже оно было недолгим, Кэт чувствовала себя легче и моложе. Она чуть ли не бегом пустилась к проходу во двор, чем вызвала любопытство у пары служанок, которые сплетничали, укрывшись от дождя.

Кэт оставила ключ от калитки в конторе дворецкого и уже шагом направилась к главным воротам. Хэксби с Бреннаном еще не вернулись, что ее не удивило. Налево от ворот была крытая лестница, ведущая ко входу на второй этаж. Дождь усилился, и женщина укрылась под ступенями. Она прижалась спиной к стене, плотнее закуталась в плащ и от нечего делать стала наблюдать за людьми, проходящими мимо.

Двое джентльменов появились в арке на южной стороне двора, где располагался главный флигель с семейными апартаментами, с противоположной стороны окна выходили на сады и реку. Мужчины были увлечены беседой и медленным шагом двигались в сторону ворот. Их широкополые шляпы соприкасались. Когда они приблизились, тот, что шел слева, поднял голову, и Кэтрин с удивлением узнала его. Это был Джеймс Марвуд.

Он тоже сразу ее заметил и что-то сказал своему спутнику. Тот отвернулся, а Марвуд, сменив курс, зашагал в сторону Кэт. Он остановился в нескольких ярдах от нее и поклонился:

– Госпожа Хэксби. Надеюсь, вы в добром здравии?

– Да. Благодарю вас, сэр.

Секунду оба рассматривали друг друга. Когда они виделись четыре месяца назад, Марвуд выглядел изнуренным, и на то была причина. Сейчас же он был бодр и одет лучше. Пожалуй, не без иронии подумала Кэтрин, он выглядел вполне преуспевающим.

Марвуд тоже внимательно изучал ее.

– Что вы делаете в Арундел-хаусе?

– Могу задать вам тот же вопрос.

– Я здесь по делу.

– Представьте, и я тоже.

Обезоруженный этим заявлением, он улыбнулся и пояснил:

– По правде говоря, мой начальник господин Уильямсон послал меня справиться о здоровье лорда Шрусбери.

– После этой ужасной дуэли?

– Да. К счастью, милорд поправляется.

– Рада это слышать.

– А вы? Что привело сюда вас?

– Господин Хэксби делал замеры части парка. Говарды предложили Лондонскому королевскому обществу построить там здание для собраний ученых.

Марвуд усиленно заморгал, словно сопротивлялся желанию осмотреться в поисках ее мужа. Шрамы на левой стороне лица стали более бледными, чем были несколько месяцев назад, и теперь не так бросались в глаза.

– Мой муж справляет естественные надобности, – сказала она чинно, отвечая на незаданный вопрос. – С ним Бреннан. Мы должны встретиться у ворот.

– Вы по-прежнему процветаете на Генриетта-стрит?

– Работы у нашего чертежного бюро хватает, если вы это имели в виду. Правда, оплата поступает не так быстро, как бы мне хотелось.

Воцарилась короткая, но неловкая пауза, будто камень упал между ними.

– А как здоровье господина Хэксби? – спросил Марвуд.

– Благодарю вас, хорошо, – ответила Кэтрин заученно, но потом неожиданно для себя выпалила нечто, более похожее на правду: – К сожалению, он не молодеет, сэр. Так что по-всякому бывает. Иногда он чувствует себя лучше, иногда хуже.

– Да, – кивнул Марвуд. – Я понимаю.

Кэтрин подумала, что это правда. Имелось у этого человека одно неожиданное качество, которое особенно привлекало ее: казалось, Марвуд обычно прекрасно понимал, что Кэт имела в виду, или, по крайней мере, принимал ее такой, какой она была.

Оба опять замолчали, и на этот раз пауза уже не была такой неловкой. Они стояли рядом, глядя на дождь и на входящих и выходящих людей. Кэтрин вдруг захотелось выложить Марвуду всю правду: рассказать историю, связанную с Элизабет Кромвель, и спросить у него совета. Она не могла довериться Хэксби, а уж тем более Бреннану.

Но Марвуд – совсем другое дело. Когда они впервые встретились полтора года назад во время Великого пожара, обстоятельства свели их на короткое время и сделали невольными союзниками в опасном деле, в котором был замешан покойный отец Кэт, известный цареубийца Томас Ловетт. После этого их пути пересекались еще дважды, они вместе пережили большие опасности и хранили секреты друг друга. Не то чтобы между ними возникла дружба, но явно установилось взаимное доверие.

Кэт знала, что Марвуд умеет держать язык за зубами. Кроме того, он часто бывал в Уайтхолле и, вероятно, был лучше ее осведомлен, как сейчас власть имущие относятся к семье Кромвеля. Ну и вдобавок, в самом худшем случае, если в поступках Элизабет был злой умысел, правительство могло бы зачесть в пользу Кэтрин то обстоятельство, что она спросила у Марвуда совета, как ей поступить.

Прежде чем молодая женщина решилась заговорить, он повернулся к ней и проговорил:

– Помните, как мы встретились в последний раз?

Кэт почувствовала, как краска залила ее лицо:

– Конечно.

– Я вам сказал тогда, что два человека хотят мне зла. Один высокий и очень худой, а второй его слуга – крупный, тучный. Оба носят шпаги. Господина зовут Вил, а слугу – Роджер Даррел.

– Да, знаю. Я видела их однажды на Лав-лейн. – Она закусила губу, вспоминать это было не слишком приятно.

– Это люди герцога Бекингема. И они следят за Арундел-хаусом.

– Зачем? – Едва задав этот вопрос, Кэт и сама догадалась. – Лорд Шрусбери?

– Да. Они желают мне зла. Если вы вдруг снова их увидите, напишите, пожалуйста, мне в Савой.

– Хорошо. А почему эти двое хотят вам навредить?

Марвуд пожал плечами:

– Потому что исполняют приказ своего хозяина.

Кэт удивленно посмотрела на него:

– Вы нанесли обиду герцогу Бекингему? Но как?

– Не имеет значения.

– У меня к вам тоже просьба.

– Говорите.

– Я встретила одну старую знакомую…

– Неужели это Марвуд?

Услышав голос мужа, Кэтрин резко обернулась, и ее внезапно обожгло необъяснимое чувство вины. Хэксби и Бреннан стояли в арке, ведущей в проход.

Марвуд уже шел к ним навстречу:

– Точно так, сэр. Какая приятная встреча! Как поживаете? Как ваше здоровье?

«Марвуд научился быть гладким, словно сливочное масло, – подумала Кэт. – Впрочем, он всегда быстро учился».

– Здоровье? Сказать по правде, сэр, могло бы быть и лучше, – ответил Хэксби. – Это все из-за сырости. Не выношу такую погоду. Надо поскорее возвращаться домой. – Он был настолько поглощен своими проблемами, что обращал внимание на других, только если они нарушали его покой. – Нам нужен наемный экипаж. Не отыщете мне такой? У вас получится гораздо лучше, чем у бедняги Бреннана.

Это прозвучало не слишком деликатно по отношению к помощнику, но было сущей правдой. Наемные экипажи в дождливую погоду нарасхват, в особенности на Стрэнде. Марвуд имел вид преуспевающего молодого джентльмена, тогда как Бреннан выглядел тем, кем он был: скромно одетый чертежник, который нечасто нанимает экипажи.

– Конечно, сэр, – любезно отозвался Марвуд; если он и удивился тому, в каком жалком состоянии пребывает Хэксби, то виду не подал. – Пойду на улицу, а вы присоединяйтесь, когда вам будет удобно.

И он ушел. Бреннан с кислым лицом смотрел ему вслед. Кэт взяла мужа под руку и медленно направилась в ту же сторону. Бреннан поддерживал Хэксби с другой стороны. Выйдя на улицу, они увидели Марвуда, который договаривался с возницей.

Он раздвинул для них занавески. Кэт встала на первую ступеньку.

– Не платите кучеру, – прошептал Марвуд, когда она садилась в карету. – Он уже получил плату и знает, куда ехать.

– Позвольте нам возместить расходы.

– Не сейчас.

Марвуд повернулся, чтобы помочь Бреннану посадить старика в экипаж. Он не стал дожидаться, когда они тронутся, а пошел прочь, на запад, в сторону Савоя или, возможно, Уайтхолла.

На обратном пути на Генриетта-стрит поток жалоб со стороны Хэксби не иссякал. Из-за множества транспорта они двигались медленно и часто останавливались. Но, по крайней мере, думала Кэт, он сидит. Было бы хуже, если бы пришлось стоять дольше или идти пешком.

Когда экипаж остановился у их дома на Генриетта-стрит, Бреннан сошел первым, чтобы предупредить привратника. Кэт с мужем медленно двинулись следом. Возница наблюдал за ними с козел, старательно изображая отсутствие интереса.

Бреннан с привратником помогли Хэксби войти в дом. Поднявшись на ступеньки крыльца, Кэт обернулась. Какой-то крупный мужчина шел по улице в том же направлении, что перед этим и они сами. Одет мужчина был небрежно. На боку висела тяжелая шпага. Ножны шпаги раскачивались из стороны в сторону и били прохожих по ногам.

На мгновение их глаза встретились. Незнакомец окинул ее взглядом с головы до ног, как это часто делают представители сильного пола: одновременно равнодушно, дерзко и пренебрежительно. А затем перешел на другую сторону улицы и вошел во двор собора Святого Павла.

Это был тот самый человек, которого Кэт видела несколько месяцев назад на Лав-лейн и который, по словам Марвуда, следил за Арундел-хаусом. В таком случае, вероятно, он видел их вместе на Стрэнде. И последовал за их экипажем, который из-за потока транспорта двигался так же медленно, как пища в кишечнике у господина Хэксби, пока наконец не добрался до Генриетта-стрит. И теперь этот тип знает, где они живут.

Но с какой стати Даррел следил за ними? И только когда Кэт поднималась по лестнице, на ум ей пришел очевидный ответ: да потому, что она разговаривала с Джеймсом Марвудом.

Остаток вторника ушел на приготовления к визиту Элизабет Кромвель, намеченному на следующее утро. Кэт со служанкой готовили гостиную, располагавшуюся этажом ниже чертежного бюро. Хэксби путался у них под ногами. Женщины мыли и скребли, вытирали пыль и наводили блеск. Они заказали печенье и леденцы, чтобы раздразнить аппетит госпожи Кромвель, и вино, чтобы усладить ее вкус. По настоянию Хэксби они даже на всякий случай заказали обед в соседней таверне.

– В конце концов, – заметил он, – гостья может соизволить пообедать с нами.

Наверное, если бы на Генриетта-стрит ожидали с визитом члена королевской семьи, старик и то бы так не волновался и не пребывал бы в таком возбуждении. Хотя, подумала Кэт, похоже, он именно так и расценивал ситуацию. Несмотря на показную верность монарху, ее муж искренне считал, что Кромвели достойны большего поклонения, чем Стюарты. Пожалуй, кое в чем он был прав: Оливер Кромвель правил Англией более твердой рукой, чем король Карл I, которому отрубили голову, и чем его сын Карл II, который теперь восседал на троне.

Когда Хэксби отправился наверх обсудить что-то с Бреннаном, Кэтрин написала Марвуду записку, где сообщила, что видела на улице Даррела, прислужника Бекингема. Она отправила записку в Савой с мальчишкой привратника. Она надеялась, что тот вернется из Инфермари-клоуз с ответом или, возможно, Марвуд даже сам придет. Если повезет, они смогут поговорить наедине, и она расскажет ему про Элизабет Кромвель.

Но, увы, мальчик сказал, что господина Марвуда дома не было и он отдал письмо слуге.

В ту ночь Хэксби спал более беспокойно, чем обычно. Кэт лежала рядом без сна и считала часы до рассвета. Когда наконец настало утро, они со служанкой помогли мужу одеться в его лучший костюм, тот самый, в котором он был на обеде в Хаттон-Гардене. После завтрака господин Хэксби удалился в свою личную каморку. Когда он вышел оттуда, у него в руках была потертая кожаная папка. Кэт усадила супруга в кресло в гостиной у огня.

– Поставь у камина еще кресло для госпожи Далтон, – велел он, – и для госпожи Кромвель тоже.

– Хорошо, сэр, – не стала спорить Кэтрин, – мы так и сделаем. Но сперва посидите, отдохните.

На удивление, он послушался. Но папку из рук не выпускал. Хэксби прижимал ее к себе, как ребенка. Даже когда старик задремал и из уголка рта у него потекла слюна, он крепко сжимал папку.

Только в четверть двенадцатого прибежал мальчик привратника и сообщил, что к дому подъехал наемный экипаж. Не без труда Кэт уговорила господина Хэксби оставаться на месте, пока они с Бреннаном спустятся вниз, чтобы встретить гостей.

Однако Элизабет Кромвель уже поднималась по лестнице вслед за мальчиком.

– Кэтти! – воскликнула она, устремляясь навстречу. – Дорогая! Как давно я тебя не видела!

Элизабет сопровождала вовсе не госпожа Далтон, а ее отец.

На площадке лестницы гостья обняла хозяйку с такой силой, что ударилась скулой о рот Кэт, отчего та прикусила язык. Кэтрин присела в реверансе перед Кромвелем, выдававшим себя за господина Кранмора, который смотрел на нее, уцепившись обеими руками за перила.

– Госпожа Хэксби? – спросил он неуверенно, словно бы сомневался, что это она. – К вашим услугам, мадам.

– Мы сердечно рады видеть вас, сэр, – сказала она заученно. – Мой муж ждет наверху. Он просит прощения, что не спустился встретить вас. Господин Хэксби сегодня неважно себя чувствует.

– Господин Кранмор так выручил меня, – громко объявила Элизабет. – Госпожа Далтон подхватила простуду, и он любезно предложил сопровождать меня вместо крестной.

Кэт представила Бреннана. С надутым видом он искоса бросил взгляд на Элизабет, словно бы оценивая ее чары, а затем уставился себе под ноги. Обмениваясь дежурными комплиментами, все четверо медленно поднялись на следующий этаж, где располагались жилые комнаты. Бреннан распахнул дверь в гостиную, поклонился и удалился.

Хэксби уже был на ногах. Он с трудом отвесил поклон вновь прибывшим и пробормотал что-то насчет того, что считает великой честью снисходительность, проявленную госпожой Кромвель.

– Что вы, сэр! – воскликнула она с лукавой ноткой в голосе. – Мы же все здесь друзья, я надеюсь.

Служанка унесла плащи Элизабет и ее спутника. Несколько волнительных минут ушло на то, чтобы рассадить гостей к удовлетворению господина Хэксби и подать им угощение, что он считал неотъемлемой частью долга хорошего хозяина.

Воспользовавшись этой суетой, Элизабет наклонилась так близко к Кэт, что та почувствовала ее дыхание на своей щеке.

– Отошлешь служанку, когда с этим будет покончено, хорошо? Мы хотели бы обсудить кое-что конфиденциально.

Кэт улыбнулась и кивнула, подумав: «Я так и знала, что вы с отцом приехали не просто так».

Когда они остались вчетвером, повисла пауза. Элизабет бросала взгляды на дверь, желая убедиться, что служанка, уходя, хорошо закрыла ее. Сегодня она была одета более богато, чем прежде, словно бы желая напомнить всем, какое высокое положение занимала когда-то. Господин Хэксби бросал на нее восхищенные взгляды, наивно полагая, что никто этого не замечает.

Господин Кранмор снял свои зеленые очки и поднялся на ноги.

– Сэр, – начал он, обращаясь к Хэксби. – И вы, мадам. – Он повернулся к Кэт. – Боюсь, я не был с вами до конца откровенен. Если позволите, я исправлю ошибку.

Хэксби перестал теребить завязки своей папки. Он выглядел озадаченным:

– Я не понимаю, сэр. Планы Кокпита…

– Простите меня. Одну минуту. – Гость говорил тихо, но голос его звучал все увереннее; он распрямил плечи, а лицо без очков выглядело моложе. – Здесь, в Лондоне, я нахожусь в щекотливом положении, хотя, видит Бог, и не совершил ничего плохого.

– Ничего плохого? – повторил Хэксби. – Но тогда почему…

– Я не совершил никакого преступления, сэр, уверяю вас, и не хочу причинить вам ни малейшего вреда. Но я решил, что, прежде чем полностью вам довериться, будет лучше – лучше для всех нас, я имею в виду, – познакомиться ближе, не открывая моего настоящего имени. – Он положил очки на стол. – Хотя, видит Бог, несчастья так изменили меня, что никакие маски не нужны.

– Господин Кромвель, – сказала Кэт.

Гость бросил на нее взгляд:

– Да, госпожа Хэксби, вы правы. – Он снова повернулся к Хэксби, тот сидел с открытым ртом, и его трясло. – Прошу, сэр, не волнуйтесь. Для этого нет причин.

– Милорд, – вымолвил Хэксби слабым голосом. – Ваше… ваше высочество.

– Прошу вас, сэр, не надо титулов. Теперь я частное лицо и был таковым все эти десять лет. Я, собственно, никогда и не желал быть кем-то другим. – Кромвель замолчал, чтобы прочистить горло. – И я верен королю, как любой другой.

Элизабет взяла его руку в свои:

– Ах, мой бедный дорогой отец. – Она посмотрела на Хэксби. – Разлука с семьей для него невыносима. Он не видел нас почти восемь лет.

Кромвель улыбнулся дочери:

– Сейчас мне ничего не нужно, кроме семьи и некоторых средств, чтобы жить как подобает джентльмену, в относительном комфорте. На самом деле меня всегда привлекало тихое и мирное существование в кругу родных.

Кэт не сводила с него глаз, пытаясь сопоставить то, что она видела, с детскими воспоминаниями о редких встречах с отцом Элизабет. Это оказалось нелегко. Тогда он не носил бороду и усы, да и за прошедшие годы, разумеется, добавилось морщин на лице и седины в волосах. Ей почудилось некоторое сходство Ричарда Кромвеля с его знаменитым отцом Оливером – нос и очертания рта.

– Я видел вас в Уайтхолле в те времена, сэр, – произнес Хэксби. – И иногда в Сити. Вы, конечно же, меня не помните.

Кромвель улыбнулся ему:

– Знаете поговорку, господин Хэксби: «Многие знают дурака Тома, а сам он лишь немногих». Мне же хуже.

Учтивые слова. Кэт почти прониклась симпатией к этому человеку. Ей нравилось, что он больше не скрывал от них, кто он такой. Но она не могла не думать об опасности, которая грозила им из-за присутствия бывшего протектора. Более того, не было оснований полагать, что ему можно доверять. Притворство Кромвеля не внушало доверия.

А потом Кэтрин вдруг все поняла и с прямотой, которая ее саму удивила, проговорила:

– Для чего, сэр, вы с Элизабет подстроили нашу якобы случайную встречу? Именно так ведь все и было, не правда ли? Вы хотели познакомиться с моим мужем. Вы узнали, где он живет. Заранее выяснили, что он женат и кто его жена. Элизабет рассказала вам, что мы играли вместе в те давние дни, когда вы знали моего отца. И…

– Кэтрин! – прервал ее Хэксби. – Разве можно так грубо разговаривать с господином Кромвелем. Ты ведешь себя неподобающим образом.

– Как и он сам, и его дочь! Они ведь все заранее спланировали, сэр! – резко выпалила Кэт и снова повернулась к Кромвелю. – Итак, вы узнали, где мы живем, и поручили остальное Элизабет. Она выследила меня и представила все так, будто мы случайно встретились на Флит-стрит.

У Кромвеля хватило совести сделать вид, будто ему стыдно.

– Вы вправе гневаться, мадам. Но это я во всем виноват, а не Элизабет. Боюсь, в последние годы я сделался слишком подозрительным и осторожным. Я никому и ничему не верю. Я понимаю, что поставил вас в трудное положение, и сожалею об этом.

– Что вы, сэр, – возразил Хэксби. – Хоть я и польщен, но, право, не понимаю, зачем вы искали знакомства со мной.

– Ему нужны планы Кокпита, – бросила Кэт. – Зачем же еще?

– Да. – Голос Кромвеля был спокойным, но его застывшее лицо говорило о внутреннем напряжении. Он указал на кожаную папку на столе. – Я полагаю, они там.

– Для чего они вам? – спросила Кэт.

Ричард откинулся на спинку стула:

– Я могу рассказать об этом только надежным людям.

– Если вы почтите нас своим доверием, сэр, – начал Хэксби, – то не пожалеете об этом. Клянусь!

– Раньше, сэр, я доверял тем, кому не должен был доверять, и не раз обжигался. – Он взглянул на Кэт и пожал плечами. – Но похоже, у меня нет выбора. Вы можете сделать мне одолжение и пообещать, что все это останется между нами? Я даю честное благородное слово, что то, о чем пойдет речь, не угрожает чьей-либо жизни или свободе. В этом нет ни предательства, ни преступления.

– Я в этом не сомневаюсь, сэр, – заявил Хэксби, протягивая гостю папку, но Кэт выхватила ее у него из рук. – Жена, да ты, никак, ума лишилась!

Лицо Хэксби побагровело от гнева. Он замахнулся, готовый ударить ее.

Кромвель встал между ними, широко расставив руки ладонями вверх: жест, символизирующий мир.

– Менее всего я хочу стать причиной раздора. Прошу вас, забудем об этом разговоре. Мы с Элизабет оставим вас в покое. Пойдем, дочь.

– Нет! – возразила Кэт. – Объясните нам, для чего вам понадобились эти планы. Если не будет веской причины рассказывать об этом кому-либо, то я сохраню тайну.

– Вы будете делать то, что я говорю, мадам, – пробубнил Хэксби слабым голосом.

Кромвель улыбнулся хозяевам, словно и не было никакой размолвки и все они были добрыми друзьями. Он сел, сделал глоток вина и произнес:

– Моя дорогая матушка умерла. Вы слышали об этом?

Хэксби кивнул:

– Еще несколько лет назад, как мне помнится.

– Да, в ноябре тысяча шестьсот шестьдесят пятого года. Она жила уединенно, в доме мужа моей сестры в Нортборо. В последние годы жизни бедняжка сильно хворала и мучилась от боли. Однако боль терзала не только ее тело, но и душу. Ей было совершенно все равно, что она лишилась высокого положения в обществе. Матушка очень скучала по моему отцу. Мне кажется, она была бы счастлива с ним даже в простом фермерском доме. – Ричард замолчал и опустил голову, углы его рта подергивались.

Либо он был превосходным актером, подумала Кэт, либо говорил чистую правду.

– Перед смертью, – продолжил Кромвель, – она позвала господина Уайта. – Он повернулся к Хэксби. – Вы с ним встречались, сэр? Это бывший духовник моего отца.

Хэксби наморщил лоб:

– Припоминаю… симпатичный молодой человек. С ним была связана какая-то романтическая история, не так ли?

– Точно. Все это помнят. Юноша влюбился в мою сестру Фрэнсис. Она отвечала ему взаимностью, но у них ничего не вышло: отец узнал и вмешался. Отец женил Уайта на одной из фрейлин. К счастью, все закончилось благополучно, обошлось без скандала. Но Уайт – хороший человек и глубоко верующий, так что мой отец любил его. И мать тоже. И он не предал нас, когда король вернулся. Матушка сделала господина Уайта своим душеприказчиком. И перед самой кончиной вручила ему письмо, предназначенное для меня. У нее к тому времени были видения. Бедняжке казалось, что стены ее спальни сочатся кровью.

– Сэр, нужно ли рассказывать все это? – вмешалась Элизабет. – Разве сие благоразумно?

– Если эти люди решили довериться мне, дорогая, – мягко возразил ее отец, – я должен быть с ними откровенным. – Он снова повернулся к Хэксби. – Я тогда находился в Швейцарии, но через две недели жена тайно послала к господину Уайту слугу, который должен был сказать: «Стены сочатся кровью», и Уайт передал ему письмо, которое потом надлежало тайком переправить из Англии. Прошли месяцы, пока письмо попало в мои руки. А когда я получил его, у меня не было средств предпринять хоть что-нибудь. Ирония судьбы, не так ли?

– Средств предпринять что именно? – резко спросила Кэт, терпение которой уже было на исходе. Она была напугана и поэтому несдержанна.

– Ну… сделать то, о чем просила меня матушка в том последнем письме. Она знала о моем бедственном положении, что я был кругом в долгах. Не по своей вине, между прочим. Эти долги составляют тысячи фунтов, которые я вынужден был занять в бытность свою лорд-протектором Англии. Не для себя лично, заметьте, средства сии были нужны, дабы исполнить свои обязанности, согласно должности, к которой я нисколько не стремился и которой отнюдь не желал. А когда я подал в отставку, парламент пообещал, что долги эти будут уплачены. Кроме того, они посулили назначить мне пожизненную пенсию. Но тут возвращается король, распускает старый парламент и назначает новый, который не желает исполнять обещаний, что были даны мне во времена Республики.

– Но у вас ведь имеется поместье, – заметила Кэт. – Разве вам не хватало своих собственных средств?

Кромвель покачал головой:

– Все, что у меня есть, – это пожизненное право собственности на поместье, каковое пребывает в весьма плачевном состоянии. У меня большая семья, которую надо содержать. Да кредиторы бы меня со свету сжили, если бы могли. Поэтому мне приходится прозябать в изгнании, а не тихо жить в кругу своей семьи. А короля такое положение дел более чем устраивает. Ведь если я пребываю на континенте, то не могу потревожить его покой. Если бы он сам меня сослал, то выглядел бы жестоким тираном, что вызвало бы гнев у тех, кто с любовью вспоминает добрые старые времена.

– И вы все это нам говорите? – сказала Кэт. – Вы отдаете себе отчет в том…

– Что одно лишь слово господина Хэксби или ваше может погубить меня? Конечно. Если кредиторы узнают, что я в Лондоне, они тотчас схватят меня. И королю придется что-то предпринять. Поэтому, мадам, я отдал себя в ваши руки и в руки вашего мужа.

– Я буду рад служить вам любым возможным образом, сэр, – торжественно изрек Хэксби. – Ради вашего покойного отца и ради вас самого.

– Благодарю вас, сэр. – Кромвель вопросительно взглянул на Кэт. – Итак?

– Это письмо, – сказала она. – Какое отношение оно имеет к Кокпиту?

– Как известно вашему супругу, мои родители в течение четырех лет почти постоянно жили там. Когда отца провозгласили лорд-протектором, они переехали в королевские апартаменты в Уайтхолле. Но частично Кокпит оставался в их распоряжении, даже когда моя матушка овдовела. Она любила это место, которое не находилось в непосредственной близости от лжи и лести двора. Ей нравилось, что она могла пройти через свой сад в Сент-Джеймсский парк и прогуливаться там неузнанной.

«У Ричарда приятный голос, – подумала Кэт, – хотя, пожалуй, ему самому слишком нравится, как он звучит».

Она прочистила горло в надежде, что гость поймет намек и вернется к сути. Муж неодобрительно посмотрел на нее, но Кромвель, похоже, не обратил на это внимания.

– Когда король вернулся, у матушки началась новая череда неприятностей. Злые люди обвинили ее в том, что она якобы украла королевские реликвии. Они были убеждены, что вдова лорд-протектора воспользовалась своим положением.

– Бедняжка, – произнес Хэксби. – Как же, я помню. Ходили жестокие клеветнические памфлеты.

– Матушку обвиняли в том, что она либо хранит их у себя, либо прячет где-то, чтобы завладеть ими позже. – Кромвель окинул хозяев дома хмурым взглядом. – Небольшие вещицы. Золото, драгоценности и прочее. То, что можно легко унести. Разумеется, все эти обвинения были совершенно беспочвенными. Чистая клевета. – Он замолчал. – Но…

«Ага, – подумала Кэт, – я так и знала, что будет это „но“».

Ричард Кромвель потер невидимое пятно на столе – старая привычка, по которой она его и узнала.

– То, что матушка спрятала кое-что ценное, прежде чем покинуть Уайтхолл, – правда. Но это принадлежало лично ей, а вовсе не короне. Я подчеркиваю: речь идет о ее законной собственности. Времена тогда были тяжелые, начались перемены, поэтому матушка опасалась, и не напрасно, что у нее это отнимут, если она возьмет с собой. Уверен, она была права. В своем последнем письме она все мне рассказала. А также сообщила, где это искать. Вот почему я здесь.

– Это? – повторила Кэт. – А о чем конкретно идет речь?

– Сие вас не касается, мадам! – отрубил Кромвель, повисла пауза, потом он улыбнулся, пытаясь смягчить свою резкость. – Могу сказать лишь, что это небольшой предмет, который по праву принадлежит мне.

Хэксби постучал по кожаной папке:

– И стало быть?..

– Да, сэр. Благодаря этим планам я сумею найти свою собственность. Если вы окажете мне любезность и позволите взглянуть на них.

– Боюсь, вряд ли вы сумеете в этом разобраться.

– Тогда не поможете ли вы мне? Не знаю, кто бы мог сделать это лучше вас.

Хэксби склонил голову:

– С удовольствием.

От комплимента у него на щеках запылали алые пятна. Старик попытался развязать шнурок на папке, но пальцы его не слушались. Кэт взяла у мужа папку и развязала ее. Она вынула бумаги и разложила их на столе. Все сгрудились вокруг стола.

Кромвель нахмурился:

– Где здесь верх, а где низ? Не понимаю.

– Кокпит – необычное место, – объяснил Хэксби. Его голос неожиданно обрел силу и уверенность, он звучал, как у пастора на кафедре. – Поверьте, сэр. Думаю, ничего подобного в мире не существует.

Иногда, когда Хэксби выпивал вечером слишком много вина, он рассказывал Кэт о своей работе и о своих мечтах. И эту готовность делиться знаниями, не важно, каковы были при этом его мотивы, Кэт ценила в нем больше всего. Несколько месяцев назад муж поведал ей о Кокпите.

– Во всей этой ужасной мешанине повинен Генрих Восьмой! – выкрикнул он.

Хэксби не возражал против того, что старый король завладел особняком кардинала Уолси, превратил его в свою резиденцию и правил оттуда державой. В конце концов, Уолси был папистом, да еще и казнокрадом. Месторасположение Уайтхолла оказалось весьма удобным для правителя страны, не важно, носил он корону или нет: дворец стоял на берегу реки и находился на равном удалении от Вестминстера с одной стороны и от Сити и Тауэра – с другой.