Метанойа

Размер шрифта:   13
Метанойа

«И сбывается над ними пророчество Исаии, которое говорит: «слухом услышите – и не уразумеете, и глазами смотреть будете – и не увидите, Евангелие от Матфея 13:14 – Мф 13:14»

Бывало, живёшь жизнь, тебе так плохо, что хочется выть, сидишь, плачешь над своей нелёгкой судьбой. Уйдешь куда-нибудь в сторону подальше от посторонних глаз и так себя жалко становиться, пустишь скупую слезу, а то и не скупую, а довольно-таки щедрую. Потом встанешь, вытрешь накипевшее с глаз, выйдешь в свет, оденешь маску безразличия, клыки и идешь всех грызть за то, что они тебя не любят. Так проходят годы, ты веселишься, смеёшься над немощью других, жалеешь себя, полностью уверенный в своем совершенстве и непогрешимости. Просто тебе мало дали любви, у тебя искалеченное детство, ты вырос в нищете и т.д. и т.п. А меж тем сердце твоё чернее тучи и выхода нет, тебя тянет всё ниже и ниже, тебе больнее и больнее, ты ранен и угрюм, а при этом весел, бескомпромиссен, жесток и всенепременно во всём прав.

А что если выход есть и я просто его не вижу. Не хочу замечать.

Началось всё с того что на пике своей порочной жизни, я как человек маленький и раненый душой, решила всё таки ступить свою ногу в храм Божий. Нога сопротивлялась, каменела, отстегивалась, но всё-таки пошла.

Осилив все свои немощные состояния, я под тридцать своих лет, находясь в ожидании своего первенца, пришла на свою первую исповедь. Казалось бы, ничего сложного вступить в ряды божьих рабов, но если учесть все препятствия на пути к этому рабству, то невзначай задумаешься: почему такой лёгкой поступью ты шёл в бар-ресторан и такой тяжелой ногой плетёшься к Богу; почему так легко ты откидывал тысячи на шмот, развлечения и прочие мелочи жизни и так высоко возносишься над собой, когда кладешь сотку рублей в церкви; почему тебя так раздражали молчаливые «святоши» когда ты не имел к ним отношения, даже если они тебя не трогали; почему исходил желчью при слове православная церковь, и так снисходительно относился ко всем остальным религиям?

Человек я грешный каяться мне всегда есть в чём, поэтому в тот день я нехотя проснулась, осилив диарею и головную боль, отправилась в храм; периодически падая в обморок, отстояла на службе. Не понимая, зачем мне это надо и почему так сложно, в итоге я вышла из храма полная сил. Можно сказать, вылетела на шестом месяце беременности на тот момент, облегчённая, радостная, одухотворенная. И тут конечно началось самое интересное. Жизнь начала бить полным рабским ключом. Я летала по белому свету в надежде всем рассказать как это нужно – покаяться во грехах, с улыбкой на лице, слегка отдающей дебильностью, и глазами бицепского маньяка ищущего жертву, открытые этому закрытому миру, который вообще-то плевать хотел на твои открытия. А самое главное, что этот отмороженный грешник, словоблуд и дебошир, вдруг начинает убеждать всех в наличии того, с кем всю жизнь боролся, а может и не боролся, может просто не хотел знать.

Долго же я мучила окружающих своей не здоровой активностью, язык и без того никогда не отличавшийся наличием костей, должен был отсохнуть от болтовни, но я молилась. Да, молилась о том, что бы Господь помог мне не лезть во все щели и не напрягать людей своей, нежданно открывшейся для всех, «праведностью и всезнанием».

К слову сказать, период неофитства я сначала пережила в своей матери. К Богу она пришла на год раньше меня и всеми клещами пыталась затащить грешную дочь. Каждое утро у нас начиналось с урока «Основы православной культуры». За год мне было рассказано про всех святых что имеются, а их у нас не счесть. Так мы просыпались: моё кирпичное лицо принимало форму и вид гнилого яблока. Словно все бесы во мне сошлись в жаркой тусовке и изгоняются метлой бабы Веры из соседнего подъезда. Так нестерпимо мне было всё это слушать. Металлическим голосом я говорила: «Опять ты про это». С лицом вонючего куска сидела ещё минут пять, вставала и уходила прочь. Но мать оказалась хитрее, она надавила на мой языческий нрав, сказав, что беременным надо обязательно прочитать Евангелие, что бы ребенок был здоров. Я тогда подумала: «Ну да, пятьдесят лет жила, сама не читала. А тут надо». Подумала я, и давай читать. Всё-таки мой внутренний язычник и оккультист оказался сильнее здравого смысла. Ну а там дальше начав читать, наконец, Евангелие, глаголы вечной жизни начали делать своё дело. Хотя тут следом мать сказала, что нельзя идти рожать без причастия. Я опять подумала: «Сама-то нас без причастия рожала!», – но сами понимаете, язычник. Так я собралась на свою первую исповедь.

На тот момент меня конечно ко всему прочему сильно придавливал груз своей мерзости. Накануне всех этих событий умерла наша верующая бабушка, которая при жизни от нас ловила только претензии и брезгливость к почётному возрасту. Её беззвучная молитва в углу, запах ладана, и тихое шорканье по коридору выбешивали меня с такой силой, что на этой энергии можно было бы вырабатывать электричество. От моей концентрации зла периодически ломался компьютер и прочая техника. Моих глаз боялись даже приставалы, мне стоило глянуть – у людей пропадал дар речи. Я понимала это и мне это нравилось. До последнего дня её жизни я так и не сняла костюм свиньи, так что увидеть бабуле достойную внучку не довелось. Познать всю тяжесть своего греха я смогла прямо у могилы засыпанной песком. Словно кувалдой Господь вбивал гвозди в мой мозг, когда забивали гроб. Я ещё тогда подумала что этот ужасающий, выбивающий покаяние звук, наверное, несёт сакральный смысл и ассоциируется с распятием. Высоту звучания можно описать так: она села возле сапбуфера, включила на полную громкость, перепонки дрожали от страха. Так Господь выбивал из меня всю дурь. Мне было плохо все мои двадцать восемь лет до того, но в тот самый миг сказать плохо, не сказать ничего. То была мука, огонь: ты стоишь перед собой, видишь себя в стороне и понимаешь, всё – камера, запись, стоп-снято. Переписать невозможно, удалить, увы.

Продолжить чтение