«Зона». Рассказы бывших заключенных

“Подошел состав с далекой пересылки,

“Пассажиров” поднимается этап,

Для конвоя появились предпосылки,

Обшмонать его бродяжий нищий скраб.

Жизнь лихая повернулась к людям задом.

И к грузину, и к барыге, и к вору,

Ведь они Фортуне каждый стали гадом,

И Закону все пришлись не ко двору.

ПРИПЕВ: Зона, зона – без озона всесезонно,

Зона, зона – без резона канитель,

Зона, зона, – ни к сидельцам, ни к “погонам”

Не спешит прийти апрельская капель.

(Текст песни из кинофильма “Зона”)

Здравствуйте, мои дорогие читатели! Перед вами моя новая книга. Она на такую серьезную тему, как отбывание наказания в местах лишения свободы.

Есть такая хорошая русская поговорка: “от сумы да тюрьмы не зарекайся”. И действительно, на все Воля Божия, никто не может сказать, что меня это никогда не коснется. А если может, то потом о своих словах пожалеет.

В этой книге приведены 17 рассказов людей разного возраста и пола, которые ранее отбывали наказание в местах лишения свободы: следственных изоляторах, тюрьмах, пересыльных тюрьмах и колониях разного режима.

Среди этих людей есть бывший сотрудник полиции, две женщины, мужчина, отбывавший несколько сроков лишения свободы в США. Рассказ последнего особо интересен, потому что я уверен, что большинство из вас понятия не имеет о пенитенциарной системе Штатов. А если и имеет, то крайне поверхностное, составленное на основе просмотра голливудских фильмов.

В рассказах затронуты все вопросы, которые обычно интересуют людей по этой теме. Здесь есть рассказ человека, который сидел в статусе “опущенного”, есть бывшие “блатные”, “мужики” и “шныри”.

Люди рассказывают о том, как там налажен быт, какие есть “понятия”, как правильно зайти в камеру и как отвечать на порой каверзные вопросы “смотряги” и др. “блатных”.

Здесь вы найдете рассказ о способах, за счет которых на зоне люди зарабатывают огромные деньги. Как это делают “красные”, “блатные” и “барыги”. Что не нужно делать, чтобы не быть объявленным “крысой”, “фуфлыжником” или “петухом”. Как женский спецконтингент в колонии строгого режима празднует Новый Год, о лихих бандитских 90-х и многое-многое другое.

Люди тут рассказывают, как искать плюсы в любой, даже самой страшной и неоднозначной ситуации, что делать, если от тебя отвернулись родные и близкие и больше тебя не “греют”.

Те, кто никогда не сидел там, узнают очень много, они узнают то, о чем не знали. Книга также будет интересна и самим бывшим зэкам, потому что они могут и не знать, как там сидится “бээсникам” и женщинам. Также бывалые зэки дают тут советы как там себя вести.

Кроме того, тут есть и рассказы о редчайших случаях, которые порой происходят с сидельцами: о чудесном внезапном освобождении и, наоборот, об “обломе” в последние минуты, о первой “чеченской” войне, плене, людской подлости, о взаимовыручке и о по-настоящему правильных, добродетельных людях.

Самый главный посыл этой книги – не попадайте туда, не совершайте преступлений, забудьте о “тюремной романтике”, потому что там ее просто нет. Книга призвана сформировать у вас мощную мотивацию никогда там не оказаться, а если вы уже туда попали, то как сделать так, чтобы ваш срок прошел как можно более мягко и без проблем.

Если вы там не были, никогда не осуждайте тех, кто туда попал. Ведь у судьбы есть ирония, и вы можете также оказаться в рядах этих несчастных.

За своими героями я традиционно старался записывать дословно. Чтобы вы, читатель, могли отличить стиль повествования каждого. Я исключил лишь повторения и явные ошибки, ставя на их месте многоточия. Заранее извиняюсь за огромное множество слов в кавычках. Но по-другому было просто нельзя.

С Божьей помощью я пишу новую книгу, которая получит название: «Женские болезни. Рассказы врачей и больных». Уверяю вас, что это будет по-настоящему увлекательное чтение. Надеюсь, что вы, мои дорогие, с Божией помощью, эту книгу тоже вскоре сможете прочитать. Как и все остальные мои книги. Ищите и найдете! На сайте ЛитРес.

А выводы делать только вам. Ну, с Богом!

Рассказ первый

Святослав, 37 лет, бывший сотрудник полиции

«Моя история началась с того, что мой отец работал в правоохранительных органах. Он был оперативником по борьбе с организованной преступностью, и я в детстве ходил в его милицейской фуражке.

Отец был для меня кумиром и мне хотелось защищать людей. Потому что я видел, как мой отец борется с преступниками и понимал, что он делает хорошее дело. И мне тоже хотелось делать хорошие дела. Я пошел по стопам отца, мне хотелось продолжить его деятельность, продолжить то, что он делал, и делать что-то значимое для людей.

Почему он ушел из органов? В 2007 году я работал оперативником отдела по борьбе с экономическими преступлениями в городе Санкт-Петербурге, был лейтенантом милиции. Однажды меня вызвал к себе начальник отдела по борьбе с хищениями грузов.

Он меня вызвал потому, что при проверке документов, которую он вел, выяснилось, что документы на груз были одни (это было четыре контейнера), в которых значилось, что это дверные запчасти, но когда он вскрыл контейнеры, оказалось, что это были двери в сборе. А это означало, что документы подложные, и, скорее всего, это контрабанда.

Я приехал, увидел, что да, документы действительно разнятся и груз им не соответствует. После этого я передал данные сведения своему руководству. Начальство распорядилось провести по данному факту проверку и затребовать сведения о том, кто является собственником данного груза.

Собственником груза по документам была организация, но никто из этой организации не появлялся, чтобы предоставить документы. Через некоторое время мне позвонили две сестры и сказали, что они являются собственницами данного груза. Они сообщили, что в отдел ко мне идти не хотят, а хотят встретиться со мной на нейтральной территории.

Впоследствии я встретился с ними в торговом центре “Варшавский экспресс”, в кафе. Когда я зашел в это кафе, они уже там сидели. Они сказали, что груз их, данным бизнесом они занимаются давно, и у них, соответственно, есть свой “административный ресурс”.

Эти женщины предложили мне решить их вопрос за миллион рублей. Я спросил у них, как они себе это представляют, что я могу решить этот вопрос. Естественно, я был оперативником и не мог их спугнуть. Потому что моя задача была в том, чтобы они предоставили мне документы на груз. Чтобы “привязать” данные контейнеры к ним и дальше проводить эту проверку. Я сказал им, что не могу решать такие вопросы, потому что я “маленький человек”, я всего лишь оперативник.

Впоследствии возникла такая ситуация, что я сижу, общаюсь с ними. В этот момент забегает толпа оперативников, в кафе находились также другие оперативники, и одна оперативница вскочила со своего места и сказала вбежавшим, что я деньги не брал. То есть, они думали, что я, возможно, коррумпированный сотрудник, которым я в действительности не являлся.

Я реализовал не одну взятку и был на хорошем счету. В деньгах я никогда не нуждался, в том плане, что мог пойти на такого рода преступные действия. Они собрались вокруг меня и стали спрашивать, почему я там нахожусь. Я сказал, что провожу проверку, у меня зарегистрирован материал по данному факту и мне необходимо получить от этих женщин документы.

Было несколько подразделений, которые участвовали в моем задержании. Это все было согласовано с генералами из Москвы, как я понимаю. И они оказались в такой ситуации, когда сработало столько подразделений, и они все не смогли задержать какого-то одного молодого оперативника. На тот момент мне было 22 года.

Они меня вывели из здания торгового центра и посадили в машину. Машина была темная “десятка”, с затонированными стеклами. Один оперативник сел спереди, другой справа от меня, а третий еще правее. Я сидел крайним левым на заднем сидении.

Все понятые и участники данного мероприятия тоже вышли, и встали перед зданием ТЦ “Варшавский экспресс”.

Один из оперативников начал задавать мне какие-то глупые вопросы: с кем я, что я. Я сказал, что пришел один за документами, мое руководство в курсе, отдел тут недалеко, вы можете сходить и уточнить.

Он сказал, что я должен либо взять у них деньги, пойти к своему начальнику и положить их ему на стол, либо для меня все будет очень плохо. Я ответил, что не так воспитан и не буду участвовать в этой их провокации, это неправильно. И вообще, зачем они мне такое предлагают.

После этого тот оперативник, который сидел передо мной, развернулся на сидении, и натянул мою куртку мне на голову. А у меня в это время руки были скованы сзади, за спиной. А тот опер, который был от меня справа, стал засовывать мне в карман деньги.

Я ударил его головой в лицо, оттолкнул переднее сиденье, и начал кричать: “помогите! Мне засовывают деньги!” Машина, естественно, качалась, у того оперативника, которого я ударил в лицо головой, пошла кровь.

Я ударил его потому, что это были незаконные действия с их стороны и я просто не знал, как себя вести в такой ситуации. Я в ней оказался впервые и никогда подобного не видел, только в фильмах. Я вообще не думал, что такое может произойти со мной. Тем более, они были достаточно взрослые, им было под 40 лет, этим оперативникам.

Дальше они меня вывели из машины и сказали: “ладно, сейчас мы тебе покажем!” Я не понял той ситуации, у меня куртка была расстегнута, а руки в наручниках за спиной. Понятые остались на улице, а трое оперативников из разных подразделений Управления собственной безопасности повели меня обратно в торговый комплекс. Когда мы проходили мимо эскалатора, у меня были руки в наручниках за спиной. Один сотрудник был от меня слева, другой справа, и один шел сзади.

И получилось так, что сотрудник, который был слева, просунул свою руку между моих рук за спиной, и похлопал меня по заднему карману. Я отвлекся, не понял, что происходит, а он начал запихивать деньги в наружный карман моей куртки.

Но этот карман у меня был фальшкарманом и он не мог засунуть, он этого не понял. И он стал придерживать рукой, что четко видно на видеозаписи с камер торгового центра. Они меня довели до этой кафешки, посадили в совершенно другое место, и он убрал руку. Соответственно деньги, которые не могли попасть в мой карман, упали на пол, а этот опер их ко мне пододвинул ногой.

Я им сказал:

– Я же не брал этих денег! Почему вы так со мной поступили? Неужели вы так дослужились до майоров и подполковников?

Один из них мне ответил:

– Ты потом поймешь.

Я в тот момент находился в шоке, потому что вот такая ситуация сложилась. Они мне даже воды попить не дали, очень жестко со мной обращались. Как потом выяснилось, сумма, которую они мне подкинули, составляла всего 30 тысяч рублей. Представляете, да, контрабанда в четырех контейнерах, и какая там взятка может быть в 30 тысяч рублей? Это же смешно.

А дальше приехал следователь, которого я знал и с которым неоднократно был на обысках, и который меня знал как честного и правильного сотрудника (потому что неоднократно нам с ним предлагали люди “решить вопрос”, но я всегда давал материалам официальный ход и отказывался от денег).

Я знал, что когда человек берет деньги, он нервничает, потеет и его пот остается на купюрах. Следовательно, если я брал эти деньги, то на них должны были остаться мои отпечатки пальцев.

Оперативники, которые участвовали во всем этом, путались в показаниях. Это касалось того, где у меня были деньги. Один говорил, что в левом кармане, другой, что в правом. Я им сказал: “как, вот вы меня задержали, и все даете разные показания?!”

И когда тот оперативник, который подкинул мне деньги, сидел напротив меня на очной ставке, я у него спросил:

– Слушай, скажи пожалуйста, у тебя дети есть?

Он говорит:

– Да, сын растет.

Я говорю:

– А что бы ты сделал, если бы ему кто-то засунул наркотики в карман, как ты мне деньги?

Он так, опешил немного, и говорит:

– Я бы, наверное, его защищал.

А у моего отца были проблемы с сердцем, он был в полуобморочном, предынфарктном состоянии, у него отказала часть тела, когда он увидел, что меня ведут в наручниках, видел весь этот беспредел. Для него это был сильный удар, потому что он всю свою жизнь отдал службе в правоохранительной системе и был пенсионером МВД.

И я тому оперу сказал:

– Ты же видишь моего отца? Почему ты себя так повел? Может, вы дадите правдивые показания и как-то замнете эту ситуацию? Это же неправильно!

А он ответил:

– Значит так тебе суждено.

Что в итоге оказалось в контейнерах? Там были китайские двери. Они шли из Китая в Находку, а оттуда в Москву. И по документам они должны были быть в Москве. Но по какой-то причине они оказались в Петербурге, что привлекло внимание начальника отдела по борьбе с хищениями грузов. Он увидел место назначения: “Москва”, а груз почему-то находится в Петербурге.

Впоследствии, когда разобрали одну из дверей, то увидели, что внутри нее находится мешок с неким “шумоизоляционным порошком”. Это мы так решили, потому что эти китайские двери были тонкие и некачественные. Мы отправили этот порошок на исследование. И как выяснилось позднее, это был не шумоизоляционный порошок, а наркотики.

Но само заключение экспертов пришло уже после того, как меня задержали. Как я потом понял, те опера пошли на данного рода преступление против меня, чтобы забрать те контейнеры и устранить возникшую проблему.

Потому что когда я спросил, почему они это сделали, они мне ответили, что я просто оказался “не в то время и не в том месте”. Так что мне просто не повезло.

Я хотел эти двери уничтожить. И получилось так, что один контейнер мы поместили на склад СВХ и уничтожили, так как экспертиза пришла о том, что порошок, который находится в данных дверях, опасен для жизни и здоровья. Получается, что я участвовал в уничтожении одного контейнера с наркотиками.

Но тогда я еще не знал, что это наркотики. Я думал, что это просто порошок, который опасен для жизни и здоровья людей, и его пытаются использовать для шумоизоляции. Этим я кому-то сильно помешал. Потому что, как я понял, это была некая якобы контролируемая поставка. Возможно, данные сотрудники участвовали в сопровождении этих наркотиков. А тут откуда ни возьмись возник я, который создал им некое препятствие.

И это препятствие надо было устранить. В данном случае они мне даже шепнули, что в данном случае задача была меня устранить. То есть, они хотели меня задержать, спровоцировать на побег от них и, возможно, применить огнестрельное оружие.

Я не шел на какое-то противоправное действие, поэтому можно было, конечно, их записать на телефон, но я просто хотел получить от тех женщин документы на груз. У меня и мысли не было, что меня могут подставить.

Если бы я шел брать деньги, то тогда бы, наверное, страховался, прикрывался и шел не один. То есть, я не мог прийти и сказать тем женщинам: знаете, я хочу возбудить в отношении вас уголовное дело, предоставьте мне документы. То есть, это достаточно тонкая грань, где ты должен лавировать, и сделать так, чтобы они пошли у тебя на поводу.

После того, как все это произошло, я пришел в отдел и написал рапорт о противоправных действиях. То есть они меня отпустили и первого октября я пришел в отдел и обо всем доложил своему руководству. Я сказал, что не брал эти деньги и по данному факту написал очень подробный рапорт, где изложил, как все происходило.

Что я пришел туда за документами, что они меня вывели, пытались засунуть деньги в машине, потом, соответственно, по дороге обратно опять совали деньги в карман. И на основании данного рапорта мы пошли и изъяли видеозапись из торгового центра. То есть, вернее, не изъяли, а получили ее копию.

И когда они увидели эту видеозапись, они поняли, что я не вру, и все, что изложено в моем рапорте, полностью соответствует видеозаписи. И я решил, что, наверное, они посмотрят видеозапись, увидят, все поймут, вызовут к себе, пообщаются и замнут.

Но 10-го числа меня вызвали в Следственный комитет. Следователь предъявил мне обвинение во взятке с ее вымогательством. Это статья 290, часть четвертая, от семи до двенадцати лет лишения свободы. Хотя, как я уже говорил, этот следователь меня знал и очень хорошо, как и я его. Он мне сказал:

– Либо ты признаешь вину, подписываешь и идешь домой, либо мы тебя закрываем, и ты нам все подпишешь.

Я ему ответил:

– Мужчина мужиком сядет и мужиком выйдет. Я этого не делал и не собираюсь подписывать то, что мне ваши сотрудники засунули деньги в карман.

После этого я 10 дней провел в изоляторе временного содержания, до 19 октября. ИВС (изолятор временного содержания) находится при каждом РУВД или отделе транспортной милиции. Когда человека “закрывают”, как правило, ему потом суд избирает меру пресечения в виде заключения под стражу. Чтобы оказать на него давление и сломать. Это нужно, чтобы он пошел на поводу у следствия и признал вину.

Что было в ИВС: как он жил, с кем, как питался? Изолятор представлял собой серую бетонную камеру. Там достаточно темно. То есть, это некое психологическое давление. Ты находишься в изоляции один, не ощущаешь времени.

Там нет туалета, нет никаких удобств. Тебя выводят в туалет два раза в сутки: в восемь часов утра, и в восемь вечера. В камере стоит ведро, куда ты можешь сходить. Но если ты сходишь в это ведро, то ты должен его вынести, а это своего рода оскорбление. Поэтому приходилось терпеть. Мне передали друзья сразу список того, как себя там вести: что можно делать, а чего нельзя.

Потом ко мне подсадили человека, буквально на несколько часов, и он меня “обрабатывал”. Я ему объяснил, что не делал того, в чем меня обвиняют. Я прекрасно понимал, что это некая “подсадная утка”, потому что сам был оперативником. Как я понял, он понял, что никак на меня повлиять не может, и его через некоторое время убрали из моей камеры.

Его там чем-то кормили? Пускали к нему родных, близких? Давали еду. Родных и близких никого не пускали, я был практически изолирован. Пускали адвоката. Как-то договорились по поводу свидания. Мама пришла, увидела меня и ей дали только пять минут. Своего рода готовили.

То есть, ты увидел маму и должен проявить некую эмоциональность и слабость. Потому что мама меня увидела, естественно в слезы, держись, сынок! Это сложно, когда ты находишься в такой ситуации. Вся камера расписана: “мама, я тебя люблю!” Ты все это читаешь, понимаешь… (не может сдержать слез).

Как его направили с СИЗО? Я оказался в “Крестах” на свой День рождения. Я был в шоке, потому что это очень мрачное место. Я с матрасом зашел в камеру. Там сидит три человека, двое из них в татуировках. Я подумал: “неужели это сотрудники правоохранительных органов?”

Но это была камера “БС” – бывших сотрудников. И тех бывших сотрудников правоохранительной системы, которые попадают в изолятор, называют “бээсниками”. Но это не гарантия, что тебя не тронут. Ко мне сажали убийцу, который растворял людей в кислоте.

Его не должны были сажать ко мне в камеру, но, это было воздействие на меня. Потому что представляете, ко мне подсаживают в камеру человека, который убивал людей, отнимал у них квартиры. Он тоже когда-то работал в милиции на метрополитене. Так что никто такого там не чурался делать ради достижения своих целей.

Как следствие и оперативники пытались еще на него воздействовать? Сложилась такая ситуация, что в моей первой камере было два бывших сотрудника, один из которых работал в милиции в 1984 году. Это была уже четвертая его “ходка”. Он уже давным-давно не был сотрудником правоохранительных органов, но был героиновым наркоманом. Второй тоже был подобным ему, а третий был депутатом муниципального органа, которого задержали за взятку.

Мои сокамерники спросили у меня кто я, и как мои дела. Я ответил, что дела нормально, а сегодня у меня День рождения. Они обрадовались, поздравили меня, приготовили покушать.

А дальше стали меня прощупывать. При этом получилось так, что мои знакомые через свои связи как-то напрягли людей. У них в камере был телефон, который они доставали только вечером, им позвонили и сказали про меня, что я их друг, и если со мной что-то случится, то у них будут проблемы.

До этого мои сокамерники пытались меня слегка “развести”. Типа тебе надо сказать своим родным, чтобы они закинули 4000 рублей на телефон. Я им говорил: “да”, якобы шел у них на поводу, но пытался проанализировать происходящее.

Впоследствии после того, как им позвонили, они сказали, что не нужно больше никаких 4000 рублей. Но я не знал и даже не предполагал, что за меня будут звонить. Я первый раз оказался в такой ситуации, поэтому пребывал в некой прострации и шоке от всего того, что происходит.

Через несколько дней меня вызвал оперативник и сообщил, что меня переводят в другую камеру. Я сказал, что не надо, я уже привык к ребятам, там нормальные вроде ребята. Потому что неизвестность пугает, я думал: “куда меня опять переводят?”

Но после этого меня с вещами вызвал выводной, и меня перевели в третий корпус. В моей новой камере были два огромных качка. Один здоровый, под два метра ростом, а второй чуть пониже, но они были очень накачанные. Я подумал: “так, по ходу я попал в “пресс-хату”.

Они мне говорят: “ну что, заходи давай!” Я на “ватных ногах” зашел. Но они мне сказали, чтобы я не переживал, потому что за меня позвонили друзья, поэтому меня перевели к ним в камеру. Потому что в новой камере был телевизор, в отличие от прежней.

Помогло ли ему юридическое образование, и если да, то как? Да, оно мне помогло, и очень сильно. Потому что когда мне наняли адвокатов, они просто тупо писали, что вот, наш подзащитный не совершал данных действий.

Я понимал, что это не дает никакого результата, поэтому мне очень сильно помогло мое юридическое образование. Я понимал, какие приводить аргументы в свою защиту, как апеллировать, какого рода жалобу писать и т.п.

Чем он питался в следственном изоляторе? Когда я попал в камеру, мне сказали, что там баланду не кушают, им делают передачи и они из этих продуктов делают еду. Например, в такую некую кастрюльку ты нарезаешь колбасу и все остальное и греешь это на кипятильнике. Получался некий суп. То есть, за 13 месяцев, которые я там находился, я ни разу не ел баланду. Мы все готовили из этих продуктов.

После камеры с качками меня перевели в первый корпус, в спецблок. Я туда пришел с двумя большими пакетами, но после “шмона” у меня остался один маленький пакетик. Потому что мне все запретили. Спецблок предназначен для тех, кто находится в своего рода “отрицалове” и не дает показания.

Я “сидел на 51-ой статье” (отказывался от дачи показаний против себя самого, автор), а следователь хотел, чтобы я дал признательные показания, чтобы скрыть то преступление оперативников, которое они в отношении меня совершили.

Это было когда меня возили в суд. Меня спускали на первый этаж, где были своего рода “стаканы” (тесные камеры, куда сажают людей после суда), и держали там до вечера, пока не поднимали в камеру.

Например, утром тебя спустили туда, потом повезли в суд. После суда ты находишься в этом “стакане”, а вечером тебя поднимают в камеру. Есть два варианта. Тебя выводят из твоей камеры и могут посадить в другую, но туда же могут подсадить осужденных за половые преступления и педофилию. То есть там считается, что с этим контингентом, мягко говоря, не хорошо пересекаться.

Либо есть другой вариант – пойти в “стакан”, где обычные осужденные. Я как-то не боялся и всегда выбирал находиться в общей камере с осужденными, чем с этим нехорошим контингентом, “петухами”.

Однажды, когда меня возили в суд, сотрудникам изолятора поставили задачу и они завели меня в обычную общую камеру. И при этом, когда я туда заходил, сотрудник сказал громко: “ну, заходи, “мусорок”!”

Один из обитателей камеры, услышав это, спросил у меня:

– Ты что, “мусор”?

На это я ему ответил:

– Я не “мусор”, я мент!

А в этой камере были одни приговоренные к пожизненному лишению свободы, которые по Закону должны были находиться вообще отдельно. Но их 17 человек запихали в камеру шесть квадратных метров и к ним подсадили меня.

Этот зэк подошел ко мне и стал до меня “докапываться”. Мол, я “мусор”. Я ответил, что я им ничего хорошего и ничего плохого не сделал. И поэтому, если у кого-то из них есть какие-то ко мне вопросы, я отвечу.

Он продолжил ко мне “докапываться”. Я был в пуховике и у меня с собой была гелевая ручка. Когда началась суета, я достал эту ручку и тыркнул в него, потому что уже началась драка. Он упал на парашу, которая была в полу и получилось, что он стал “офоршмаченным”.

После этого на меня со всех сторон обрушились удары. Через некоторое время я очнулся. Я был прислонен к стене, меня держали несколько людей за руки и передо мной был другой человек, видимо, их авторитет, которого они все слушались.

Я ему сказал, что мои друзья тут за меня сказали слово и попросил его не творить беспредел. Потому что я не делал ничего плохого и вообще случайно оказался в такой ситуации. Этот авторитет спросил у меня, кто за меня просил, и я ему сказал, назвал этого человека.

После этого он распорядился, чтобы меня отпустили, и я сел рядом с ним. Он достал сигарету и сказал, что ладно, чтобы я не серчал, просто я “офоршмачил” их “шныря” и поэтому мне влетело. Он понял, что меня хотели под них подставить менты и это наши разборки, а он в них участвовать не будет.

Что бы с ним было, если бы за него не замолвили слово серьезные люди? Я думаю, что все было бы печально. На 99,9 процента. Ну представьте, я один бывший сотрудник и со мной в одной камере 17 человек, осужденных на пожизненное заключение.

Нас выводили гулять один раз в день, в девять часов утра. Можно сказать, что таким образом я не видел солнца. Вот почему у многих в тюрьме выпадают зубы. Из-за нехватки йода и витамина “Д”. Потому что тебя выводят в девять утра, а в Питере зимой вообще в это время еще нет солнца. А когда оно есть, за счет того, что высокие стены, оно к тебе не попадает.

Я из этого всего вынес, наверное, один из самых главных уроков для себя. Это то, что никогда и никого нельзя осуждать. Потому что ты никогда не знаешь, что двигало человеком, как сложилась та или иная ситуация. И что любой человек может оказаться в любой ситуации. Даже если он сам думает, что никогда в этой ситуации оказаться не сможет.

То есть, будучи сотрудником системы, я оказался по другую сторону. Рядом с теми людьми, которых, по сути, в свое время, работая оперативником, я задерживал. И эти люди такие же люди, как и ты. И они порой иногда не по своей воле оказываются в каких-то ситуациях.

Была ситуация, например, когда в соседней камере сидел человек, который не был бывшим сотрудником. Он был обычным осужденным, которому дали 15 лет, но он помогал нам, бээсникам. Когда у нас заканчивались продукты, он перекидывал нам свои через окно. Хотя для них это считается “западло”, потому что нельзя контактировать с бывшими ментами.

Как ему удалось так мало отбыть? В итоге получилось так, что через полгода мое дело было передано в суд. И они сделали так, что я не смог ознакомиться с материалами дела перед судом. Чтобы я не мог оказать противодействие их позиции.

Когда дело оказалось в суде, я в судебном заседании заявил судье, что мои права были нарушены и что следователь сфальсифицировал мою подпись. А на самом деле я с материалами дела не знакомился. Я попросил судью запросить записи с видеокамер из изолятора, когда ко мне приходил следователь.

Судья запросила эти видеозаписи и мои слова опять нашли подтверждение. Потому что было видно, что следователь пришел ко мне всего на три минуты и сразу ушел. Я заявил, что не мог за это время ознакомиться с делом. Потому что в деле было три тома каждый по 250 листов.

Судья все поняла и сказала, что не будет во всем этом участвовать. Она сразу же возвратила дело прокурору для устранения всех моментов. При этом я попросил провести экспертизу, но она просто вернула его прокурору, и все.

Дальше Следственный комитет полгода держал это дело у себя, ничего по нему не делая. Все мои ходатайства о проведении дактилоскопической экспертизы, о проведении экспертиз по видеозаписям были отклонены. Они считали, что материалы собраны для моего осуждения достаточные и в полном объеме. Все эти постановления следствия у меня есть.

В кафе, где меня задержали, велась видеозапись, и оперативники испортили эту запись. Мы получили копию данной видеозаписи и отдали программисту, который восстанавливал ее с сервера, который они испортили.

Когда запись была восстановлена, на ней было видно, что свидетели сидят в соседнем помещении, перед ними стенка, то есть они никак не могли видеть. Когда я попросил провести дактилоскопическую экспертизу, заявительницы, те сестры, заявили, что они участвовали в фальсификации уголовного дела.

После этого прокурор схватился за голову, судья спросила, каким образом они участвовали в фальсификации. Сестры ответили, что они написали расписку, что получили деньги у следователя. То есть следователь возвратил им деньги, хотя дело еще в процессе и он не должен был им их возвращать, это вещественное доказательство.

И если бы эти деньги были меченые и я бы их взял, у меня бы руки были меченые. Если бы я их взял, то на них были бы отпечатки моих пальцев и они сами были бы заинтересованы в проведении дактилоскопической экспертизы.

Судья была в растерянности. Я ей говорю: “Ваша Честь, в УПК четко сказано, что если доказательство сфальсифицировано, дело должно быть прекращено”. Она объявила перерыв на неделю. Через неделю было заседание, перед которым меня вызвали и сказали: “ты берешь на себя, и мы тебе даем условный срок, четко – четыре года”.

Я поговорил со своими адвокатами, спросил у них, что мне делать. Они мне сказали, что я сижу уже год и месяц в изоляторе и “доказываю, что я не верблюд”. Но это мне решать: хочу я дальше сидеть и доказывать или я хочу пойти домой.

Я понимал, что могу еще просидеть и полгода, и год. И я видел тех людей, которые сидели за то, чего они не делали. Да, такие там тоже есть. Их не так много, но они есть. Таких, как я, было предостаточно.

И я подумал, что, наверное, выйдя, я смогу в этой ситуации разобраться лучше. Потому что там я нахожусь под их определенным гнетом и контролем. Например, пока я сидел, мой брат работал в правоохранительных органах. За ним тоже начали ездить и следить. И ко мне в следственный изолятор пришли и сказали, что если я не возьму на себя, то моего брата тоже “закроют”. Впоследствии моему брату пришлось уволиться из органов внутренних дел.

И я принял решение, что возьму на себя. Мне переквалифицируют со взятки на мошенничество, и таким образом мне дадут минимум и выпустят за отсиженным.

Удалось ли ему восстановить справедливость? Покарали ли тех людей, которые все это сделали? Сначала я просто боялся искать правду. Потому что могла быть отмена этого приговора судьи. Прокуратура могла обжаловать данное решение и меня могли закрыть на реальный срок. Поэтому мне надо было сидеть “тише воды, ниже травы”.

Как мне известно, один из прокуроров, который участвовал в моем процессе, был задержан за взятку. Почти всех, кто участвовал в этом мероприятии, уволили. Их “зачистили”, убрали.

Тюрьма мало кого исправляет. Это просто потерянное время. Там ты изолирован и не можешь ничего делать. Например, тебе приснился сон, что что-то нехорошее случилось с мамой, и ты не можешь позвонить и узнать, неделю там, а некоторые люди и месяцами. Ты можешь написать письмо, но оно придет только через месяц, а может и вообще никогда не дойти.

Сама система толкает большинство людей на повторное совершение преступлений. Потому что у них нет другого выбора. Я, находясь там, понимал, что у меня есть поддержка близких и родных. И когда вышел, они мне помогали, пока я не восстановился и не устроился на работу.

А ведь не у всех есть такие близкие и знакомые, и они, соответственно, выходили и снова совершали преступления, становились рецидивистами. И дальнейшая жизнь у них складывалась достаточно печально. К сожалению, в нашей системе аппарат очень плохо регулирует данную ситуацию, и поэтому, я так считаю, у нас такая большая преступность.

О чем он больше всего мечтал, находясь в неволе? О свободе. Друзья писали письма, что у них сложности дома или на работе. Я им отвечал, что они же на свободе! Они могут устроиться на другую работу, у них есть выбор, они ничем не ограничены. Что они даже не представляют себе, сколько всего дает эта свобода, а они ее не ценят.

Вот я, лишившись этой свободы, понимаю, насколько она дорога. Когда я разговаривал со своими сокамерниками на эту тему, мне говорили: “да я бы голым пошел отсюда пешком зимой, лишь бы отпустили!” Потому что для человека находиться в заключении достаточно сложно психологически.

Если бы можно было повернуть время вспять, как бы он поступил? Ему 22 года, он лейтенант, та же ситуация. На самом деле я много об этом думал. Могу сказать, что в данной ситуации я не потерял, а приобрел. Да, я потерял работу в системе МВД; да, получил статью и это все печально.

Но, вытащив себя из этой ситуации, я понял все моменты этой системы и начал консультировать людей, оказавшихся в сложных ситуациях, юридически. Мне хочется помогать людям искать правду, находить ее и доносить ее до правоохранительной и судебной систем.

Выйдя из этой ситуации, я понял, что узнал все ее плюсы и минусы, все вот эти обстоятельства, что человек чувствует, и начал консультировать людей именно в плане юриспруденции. Я работал помощником юриста, работал помощником адвоката.

Проблема заключается в том, что людей сажают и их там ломают. И впоследствии они признаются в том, что не делали, а потом сидят не по своей вине.

Доверяет ли после всего этого он правоохранителям? Честных людей там много. Я знаю не одного такого честного и добросовестного человека, которые просто исполняют свой долг. Но при встрече с тем или иным сотрудником у меня возникает что-то типа панической атаки. Потому что ты не знаешь, какой это сотрудник. Я не знаю, что это за человек и на что он способен.

А может, тебе попадется такой сотрудник, как те, которые меня посадили. Такое тоже всегда может повториться и никогда не надо пренебрегать этим”.

Рассказ второй

Владимир, 55 лет, бывший заключенный

«Самая серьезная трагедия и самое серьезное испытание, которое произошло в моем детстве, это когда в 6,5 лет в наш дом залез бандит и застрелил моего отца.

Когда мне было семь лет, я уже попал в преступную шайку. В нашей шайке было всего человек пять, но они были лидеры поселка. Я был самым маленьким и юрким, лазил везде очень хорошо. Я лазил в форточки и окна.

Потом в нашей шайке принялись убивать маньяков, которые насиловали женщин. У нас были маньяки, которые в масках нападали на женщин и их насиловали. Они этих женщин запугивали, типа, если кому-то скажете, то убьем. Мы считали, что таких людей лишать жизни нормально.

И если до этого я уже успел разрушиться духовно и нравственно, то тут мы уже переступили черту, Заповедь Божию: “не убий”. Этим я уже разрушил все барьеры. И когда я уже приехал в Пермь, человеческая жизнь не была для меня каким-то запретом, табу. Убийство было для меня уже таким, пройденным этапом.

Я уже понял, что в трудной ситуации я всегда смогу прибегнуть к этому методу устранения противника. В итоге в Перми я влился в криминальную группировку. “Синим” (уголовникам) мы сразу сказали, чтобы они не лезли, потому что им с нами не справиться.

Мы были такими дерзкими потому, что не знали, что такое тюрьма. Вот в чем разница: они знали, чем заканчивается то или другое, а мы не знали. Все были настроены нас выловить и уничтожить. И когда нами занялось КГБ, до следствия не дожило более половины из нашей банды.

Оказывается, что наша группировка даже нападала в центре города на инкассаторов с убийством двух сотрудников милиции. Вот такие ребята были. Я это выяснил только когда уже находился в тюрьме на спецкорпусе, и они сидели в соседней камере от меня. Одного осудили к высшей мере наказания (расстрелу) за два убийства и три разбоя, а мне дали 15 лет усиленного режима.

Первый побег у меня был из колонии усиленного режима уже через две недели после того, как я прибыл туда этапом. Мы втроем через “запретку” “чухнули” в тайгу. Один остался в зоне, когда стрельба началась.

Это был большой поход. За два месяца мы прошли больше тысячи километров по североуральской тайге. Мы прошли через очень серьезные испытания. Я там впервые воззвал к Богу сильно. И я понял, что Бог меня хранит.

Через два месяца нас взяли и мне дали 15 лет строгого режима. И только через три года я сбежал из Пермской тюрьмы с нападением на сотрудника. Первая мысль о Боге у меня появилась, когда нас обложили в тайге, когда мы за ночь обворовали два магазина. А мой подельник был любитель “зеленого змия”. Он выпил, проигнорировав мое указание не пить. Мне жалко было его бросать, потому что два месяца в тайге вместе, плюс он умел отключать сигнализацию и знал время, когда у комбайнеров зарплата.

Он говорит: “мы два сейфа за одну ночь можем вскрыть”. И вот, когда мы за ночь обворовали два магазина, я тащил на себе груз украденного и еще подельника своего пьяного. В итоге мы залегли в одном месте у болота. Потом под утро вылезли оттуда и нашли неподалеку заброшенный дом. И где-то мы “засветились”, нас кто-то увидел.

Тот район, в котором мы находились, окружили автоматчики. Я их увидел, как они шли цепью со всех сторон и понял, что шансов спастись нет. Я лежал и дрожал от страха и от холода, там еще от земли было очень холодно. И еще этот страх, волнение, переживания.

И тогда я взмолился, говорю: “Боже, если Ты есть, спаси и сохрани!” И вот я помню, что в тот момент меня как луч такой теплый окутал. Я лежу, и мне стало так спокойно, так хорошо. Я смотрю на этих солдат приближающихся, и как будто не воспринимаю, что это живые люди. Как будто это какие-то движущиеся манекены.

Когда они подошли совсем близко, у меня опять появился страх. И я опять сказал: “Боже, если Ты есть, спаси и сохрани!” Самое интересное, что в этот момент, буквально за несколько метров от дома, уже собаки с поводков рвались, они как по команде повернулись, расселись по машинам и поехали.

И, увидев все это, я уже точно осознал, что Бог есть. Когда потом у меня наступали критические ситуации, я все время молился: “Боже, помоги, я знаю, что Ты есть! Помоги, я на Тебя уповаю!”

Потом мы все-таки попались, и мне дали 15 лет уже строгого режима. И пошли испытания. Я был дважды в колонии “Белый лебедь” в Соликамске. Это было в 1981 и в 1982 году, в это время там самый лютый беспредел творился.

Самое интересное, что там огромная концентрация людей на маленьком участке земли. Бывают зоны 200 на 200, 300 на 300. А там находились преступники, преступившие все духовные, нравственные и даже уголовные законы. Садисты, педофилы, маньяки, людоеды.

Я несколько раз сидел с людоедами. И спрашивал у них, как они к этому пришли. Мне хотелось понять, что его потянуло человечину есть. Отвечали, что сначала хотели попробовать, потом понравилось. А один даже с женой на пару других угощали, которые не знали, что это за мясо. Вот такой там был контингент.

И когда я два раза прошел этот “Белый лебедь”, то понял, что если я сбегу, то вооружусь и всех их расстреляю. И солдат, которые охраняют ту зону, и этих уничтожу. А у меня уже все было подготовлено. У меня пистолет с обоймами патронов был в камере, где меня держали, нунчаки, метательные ножи и маскхалат.

Я там тренировался и понимал, что это отчаянный шаг, и что я на него пойду. Я понимал, что до этого побеги у меня были “мягкие”, что я особо не рисковал. А тут я понял, что иду фактически на смерть. Я решил, что буду стрелять по солдату на вышке, которая была рядом, она подходила к бане. Потом я хотел забрать автомат и расстрелять солдата на другой вышке, в 200 метрах. А потом уйти в тайгу.

И вот я приготовился, сижу, уже зверь, готовый к реальным убийствам. Я готов был расстреливать всю группу поиска, которая отправится по моим следам после побега. У меня был четкий план, как я “отработаю” 2-3 группы, которые будут идти за мной по следу.

И тут по трансляции объявляют: “граждане осужденные, из города Азова приехали миссионеры-евангелисты. Любой желающий может выйти на открытый вид режима”. А я сидел в деревянном бараке. И вдруг мое сердце прямо взбунтовалось. Такое волнение, такое непонятное мне желание.

На моей камере был щит, на котором были написаны все мои пять судимостей по 18 статьям. И были перечислены побеги и прочие дела. Я в него постучался. И подходит новый прапорщик, который меня еще не знал, и спрашивает:

– Ты чего стучишься?

Я говорю:

– Открывай, я тоже пойду!

Он мне:

– Да на тебе печать ставить некуда!

Но я настоял на своем. В общем, он стал уходить, а я начал сильно стучать и просить вызвать ДПНК (дежурного помощника начальника колонии). Он вызвал. Пришел майор, который меня знал с первого прихода на эту зону. Он открыл дверь, а там отсекающая решетка стоит, и он мне говорит:

– Ты чего стучишь?

Я подошел к нему на метр примерно, нас только решетка эта разделяла, и ему говорю:

– Гражданин майор, я вам ответственно заявляю, что первому из вас я выколю глаза, если вы меня не выпустите к этим верующим.

Он с изумлением посмотрел на прапорщика, стоявшего рядом, и говорит ему:

– Ты чего проблемы на ровном месте создаешь? Открывай, пусть идет!

А этот майор мудрым был и говорит прапорщику:

– Только обыщи его, на всякий случай.

Он меня обыскал и провел меня в клуб, где эти верующие были. Я с таким гонором прошел туда и встал прямо перед сценой. На сцене была девушка, которая рассказывала стихотворение:

“Ищите Бога, ищите слезно!

Ищите, люди, пока не поздно!

И днем, и ночью, в мороз и весны

Ищите Бога, пока не поздно!

Ищите всюду, ищите каждый,

И вы найдете Его однажды.

И будет радость превыше неба,

Но так ищите, как ищут хлеба!”

Потом эта девушка спела песню, ей на гитаре мужчина подыгрывал. Я смотрю, а от них благодать какая-то исходит, свет какой-то. Я оглядываюсь назад, а там мрак прям исходит от этой нашей тюремно-каторжанской публики.

И среди этих приехавших верующих сидел старичок, как потом оказалось ему было всего 62 года. Я тогда подумал: “дед, а ты-то чего приехал? Что ты нам можешь рассказать? Мы нарушили духовные законы, нравственные, уголовные. Мы только понятия соблюдаем. Ты дед, лучше бабкам своим рассказывай про похождения в своей молодости!”

А он словно телепат, выходит после этого на сцену, берет микрофон и говорит:

– Приветствую вас, братья-каторжане! Вы знаете, много-много лет назад я так же, как и вы, сидел на Колыме 12 лет за разбойное нападение.

У нас у всех такая бурная реакция: Колыма, “колымчанин”! Магадан, Колыма для нас почти святое. Я такой думаю: “вот это дедушка, он, оказывается прошел такой путь!” И он говорит:

– На зоне я уверовал в Иисуса Христа, и после этого вся моя жизнь изменилась! И теперь я верующий в Иисуса Христа, я пастор церкви и у меня шестеро сыновей.

Когда я пришел после собрания в “хату” (так мы называли камеры), у меня такая радость была, как будто я туда не шел, а летел на крыльях. И я всю ночь на пяти листах писал письмо, что я знаю Бога, он меня при таких-то и таких-то обстоятельствах хранил. Нелегально его отправил и жду. Через две или три недели ответ должен прийти.

И тут во мне началась борьба. Одни мысли были такого плана: “да выбрось ты всю эту религиозную “блевотину”. Скоро осень, сентябрь, еще немного, и пойдешь в побег без подножного корма! А это будет сложно: без грибов и ягод в тайге”. И я понимаю, что еще немного прожду и потеряю шанс на побег. Потом надо будет еще целый год ждать второго шанса.

А другие мысли были ждать, пока мне не ответят те верующие на мое письмо. И через две недели эти верующие приезжают еще раз. Мне стало вдруг что-то открываться. Они потом за два года приезжали к нам шесть раз. И у нас пошла постоянная переписка.

И на том “Вологодском пятаке” я покаялся и понял одно: в Библии написано, что сердцем веруют к праведности, а устами исповедуют ко спасению.

И я начал устами, уже не стесняясь, исповедовать Иисуса Господом. Это покаяние пришло ко мне именно от Бога. Они меня подготавливали, и когда я получил “освящение своей натуры”, я повернулся на 180 градусов. Такое у меня было покаяние.

И тогда Бог показал мне всю мою натуру. Мои все эти стремления, мою гордость, честолюбие, желание прославиться, получить богатство, этих рисков, авантюр. Эти желания как бы “в крови” у меня были. И все, Он мне это показал, кто я есть. У меня были и убийства, и разбои, и кражи, очень много я людям принес горя. И в итоге я понял, как все у меня. Что то, что ты посеешь, то и пожнешь.

Освободился я только в 1999 году, после 20 лет отсидки. И я “получил призвание” – тюремное служение. За 20 лет на свободе я побывал более 1000 раз в колониях и более 200 в “централах”.

Не здоровые имеют нужду во Враче, но больные. У меня уже есть более 200 человек, моих товарищей, которые пришли к Богу, в православие. Мои товарищи из криминала, я их знал как арестантов, из серьезного криминала. А сейчас они служат Богу. Вот это тот результат, который радует мое сердце.

Потому что я знаю, кем они были в прошлом, и я знаю, кто они сейчас. Они веруют, они служат, и они тоже помогают нуждающимся. Они помогают людям всем, чем могут. Потому что их сердца уже принадлежат Богу.

Бог говорит, что Он наше прошлое не вспомнит, и если будут какие грехи, то Он их простит и убелит как снег. Это Бог сказал в Библии.

“Если будут грехи ваши, как багряное, – как снег убелю; если будут красны, как пурпур, – как волну убелю” (Книга Пророка Исаия, Глава 1, Стих 18).

Рассказ третий

Марина, 36 лет, бывшая заключенная

«Я попала в колонию по своей собственной глупости и дурости. В 17 лет я ушла из дома к своему молодому человеку, потому что я от него забеременела. Спустя несколько месяцев, когда я уже родила дочь, я заметила, что с ним происходит что-то неладное. Он стал каким-то странным.

Я ему раз вопрос задала, два, он говорил, что покурил немного “травки”. Мы с ним жили в Домодедово. Я боролась с этим, пыталась ему как-то помочь, у нас с ним были скандалы. В один “прекрасный” день я ему просто сказала, что если он не прекратит употреблять наркотики, я начну тоже. Я думала взять его “на понт”, а если даже я и попробую, то меня это не затянет. Мне было тогда 19 лет.

Он кололся героином, и я ему сказала, что тоже уколюсь если он не прекратит. А он вдруг говорит: “давай!” Я согласилась, и он тут же мне поставил укол. К сожалению, это хороший антидепрессант, и я просто “распрощалась со всеми проблемами”.

Мой муж умер от передозировки в 28 лет. Это случилось в три часа ночи. Хорошо, что дочка в этот момент гостила у бабушки. А когда я поняла, что уже сама залезла в это болото, я начала просить помощи у свекрови. Она стала искать реабилитационный центр. Наркоман просит о помощи, только когда ему плохо, а когда ему хорошо он забывает, что ему плохо. Он просто находится в эйфории.

И через какое-то время после смерти мужа я поехала покупать себе дозу. Мы купили, но так как у меня дозировка была очень большая, я все же там не приняла все количество, которое купила. Я понимала, что возить такие вещи не очень-то и безопасно.

Но на въезде в город, когда я ехала со своим знакомым, нас остановили и обыск был только у меня. То есть на меня уже была наводка, меня подставили. Его, видимо, до этого уже “приняли” и сказали, чтобы он сдавал еще кого-нибудь или тебе дадут на полную катушку. И его в такси посадили сразу, а меня задержали одну.

Они позвали понятых, начали снимать на видео. То есть, пока мы с ним выходили курить из машины по дороге, его брат, который впереди сидел, быстренько мне в сумочку еще подложил. То есть, это все уже было заранее распланировано.

Тогда мне дали условный срок. Приговор был в апреле, и я до декабря еще ходила в инспекцию и там отмечалась, а потом просто забила. Потому что я продолжала употреблять. То, что со мной произошло, стало для меня уроком, но без наркоты я продержаться более трех дней была просто не в силах.

К сожалению, вся эта наркота на мозг действует так, что ты вообще ничего не боишься. Ты живешь ради этого кайфа, у тебя только инстинкты какие-то остаются, и все. Инстинкт выживания и боли. Потому что ломки, это очень сильные боли. И наркоман в итоге доходит до такой стадии, когда у него все тело болит и он только хочет облегчить себе жизнь. Я последний, наверное, год перед тем, как меня уже отправили в колонию, употребляла героин только в качестве обезболивающего.

Итак, я в инспекции отмечалась не всегда и несколько раз пропустила. В начале декабря я поехала в другой город покупать, и меня уже там “хлопнули”. То есть, это уже наводкой не было. Это было просто дуростью. Я была со своими двумя знакомыми. Мы поехали, купили и просто заблудились.

У меня в кармане лежали полтора грамма. Поскольку мы были втроем, то думали, что все нормально, довезем до дома. Нас полицейские остановили. А мы им говорим, что выпили, мол, не подскажете как добраться до Домодедово.

Они же видят, что с нами что-то ненормально и спрашивают у меня, есть ли запрещенные препараты. Ну а мне что, выкидывать что ли? Я уже поняла, что все, уже тут не отвертишься. И сказала, что да, есть. Меня отвезли в отдел и стали оформлять. Они составили протоколы и сказали ждать пока меня вызовет следователь. Я написала подписку о невыезде и меня отпустили домой.

На тот момент я жила со своими знакомыми, потому что с родителями поругалась. И один из них был со мной в момент задержания. Он сказал, что их досмотрели и отпустили.

Прошла неделя, и я еду домой к родителям. А я уже купила, только у себя в городе. Приезжаю к родителям, пошла в душ, употребила там все, что мне нужно, чтобы нормально себя чувствовать, выхожу, а там сотрудники УФСИН стоят.

То есть родители мои их уже в квартиру впустили. То ли они созвонились заранее, что они меня ищут. Оказывается, я уже к тому моменту была в розыске. И они мне говорят:

– Ну что, собирайся, у тебя через два часа суд.

Я испугалась и спрашиваю:

– Ну меня же не посадят?

Мне женщина отвечает:

– Нет, тебе просто добавят еще испытательного срока, и все.

Я, как дурочка, им поверила и зашла в ванную. Потому что у родителей нельзя оставлять такие вещи, а выбрасывать жалко. Мы сели в машину и мне стало плохо. Сотрудница побежала за минералкой, меня отпаивать. По щекам меня лупили, чтобы до суда довезти.

В суде я стояла и “вся плавала”, ничего не понимала. И только поняла, что мне дали реальный срок. Мне дали три года, надели наручники и отвезли в ИВС. А потом перевезли в СИЗО, в город Каширу. Когда везли туда я в автозаке сидела в отдельном “стакане”. Потому что они понимали, что у меня ломка и могло вырвать.

В СИЗО была камера площадью 15 “квадратов”, где находились 11 человек. Там были трехъярусные “шконки”, и меня определили на третью, самую верхнюю. И вот там я так просуществовала три месяца.

Там меня не кошмарили ни администрация, ни сокамерницы. Потому что все зависит от того, какой ты человек на самом деле. Если ты “какашка”, то к тебе везде будут относиться соответствующим образом. А если ты нормальная и адекватная, то так же и относиться будут к тебе.

Из Каширы меня уже по этапу повезли в Серпухов, а оттуда в Можайск, отбывать наказание. В Можайске ужасная колония, потому что там отбывают наказание женщины-первоходы. Они всего боятся и полностью находятся под режимом, исполняют все внутренние правила колонии. И вылизывают все места, какие только можно старшему начальству. И сами осужденные женщины заставляют подчиняться всему этому вновь прибывших.

Там не так, как в мужских колониях, не такая иерархия. Там некая “дедовщина”. В авторитете, в основном те, кто давно там или же занимает должности бригадира или дневального. Это “козлиные” места, но их боятся.

В колонии я работала швеей и шила вещи для полиции, МЧС, военным тоже. Все женские колонии в России им шьют одежду. Были и те, кто был “в отрицалове”. Они находились в строгих условиях содержания и сидели в помещениях камерного типа, в “четырех стенах”. Я хотела поскорее домой и не хотела примыкать к ним. У кого срок год, там еще можно просидеть, а если это пять или десять, то вряд ли.

В Можайской колонии я находилась три с половиной месяца. Я сама сходила к психиатру, а потом у начальства колонии попросила перевести меня в Чувашию. Потому что я думала, что вот так я и буду сидеть весь срок. Потому что там относились к осужденным как к рабыням.

Когда ты пришла с этапа и тебе говорят: “иди, мой продол”, это нормально. Ты там первые недели три “выламываешь” все дежурства, какие только можно. Потому что ты там новенькая, тебя там таким образом испытывают, “посвящают”.

И на картошку посылают. Это когда ты по 4-5 часов чистишь картошку эту маленькую, как горох, до крови тупыми ножами в столовой. И я думала, неужели это так и будет весь срок? А я же от других женщин слышала, что в Чувашии проще и там есть шанс выйти по УДО (условно-досрочному освобождению), в отличие от Можайска, где таких шансов практически не было. И вот это меня зацепило больше всего, шанс выйти по УДО. Даже не отношения, потому что я уже более-менее привыкла.

Меня перевели в Чувашию. Там колония отличалась от можайской. В Чувашии система локальных зон. На территории стоит барак, где проживает отряд, а все в округе обнесено колючей проволокой и разделено на локальные зоны с калитками и домофонами.

То есть там ты не можешь свободно перемещаться по колонии, как в Можайске. Только в “локалке” стоишь. И там выход на улицу был только по расписанию. В плане режима там было пожестче, чем в Можайске, зато отношения между осужденными намного проще.

Распорядок там был такой. В 6.15 подъем, после чего мы шли умываться и подготавливаться к выходу на улицу. Потом на улице построение, зарядка. Так было каждый день. Только если сильный ливень или мороз, это все происходило в бараке. А так в метель и непогоду все было на плацу.

Там нас всех считали и вели в столовую завтракать. Ела, конечно, там была та еще. Сечка, ячка с запахом вот этой крупы на воде, хлеб вечно недопеченный, мягкий, серый. Там нет черного хлеба или батонов, там серые “кирпичи”. Кушать это было трудно. Все несоленое, несладкое.

Незадолго до моего освобождения я в восемь утра вышла работать на швейную фабрику. Мне это запомнилось. Обычно я работала в понедельник и вторник с 7 до 23 часов, в среду с 7 утра до часа ночи, а в четверг с 7 утра до 7 утра пятницы, – т.е. на сутки. В пятницу я приходила в барак на два часа поспать и выходила работать опять до субботы. Получается, что с четверга по субботу я работала практически безвылазно. Двое суток и за них нас выводили два раза по два часа в отряд.

Она и другие осужденные не справлялись с поставленными задачами? Нет, просто кто-то хотел на нас побольше заработать. Если мы в короткие сроки отшивали план, то все, что мы шили, его перевыполняя, на этом колония зарабатывала больше.

Чем больше в месяц отшивает колония и сдает кителей, ДПСов (курточки), тем больше заработок. Это очень выгодно начальству. Ну и осужденным женщинам тоже, потому что начальство колонии за это поощряет. Где-то благодарность вынесут, которая потом поможет при решении вопроса об УДО. Но, если честно, то тебя просто не спрашивают, хочешь ты сверхурочно работать или нет.

Самое страшное это когда ты в отряд приходишь, не спав почти двое суток, и перед этим неделю спишь по пять часов в сутки, а тебе говорят: поспи пару часов. И ты просто сидишь в ступоре и не спишь. Потому что страшно, что я усну, а потом не смогу подняться чтобы снова идти и работать. То есть тебе нельзя тонус этот снимать, который ты набрала за эти дни.

И потом, в воскресенье утром, когда мы пришли с работы и уже все отшили, я не могла часов 5-6 уснуть. Потому что у меня организм настолько уже привык к этому тонусу, меня всю трясло. Я, во-первых, похудела на 11 килограммов за ту неделю, потому что я ничего не ела. Не могла просто есть.

На работе перерывов не было. Только в обед выводят покушать. И за пять минут приводят до возобновления работы. Эти пять минут и есть твой отдых.

Нерабочий день был один – воскресенье. В 7.15 утра встаешь на зарядку, в столовую отведут, и пока проверки нет, можно пару часов попробовать поспать. Потому что на входе в отряд сидит дневальный, и если кто-то идет, она кричит на весь продол: “внимание!” И мы сразу все подрываемся, типа не спим.

И в этот единственный выходной ты идешь в баню. Там ты стираешь вручную все свое белье, развешиваешь. То, которое стирала прошлый раз, забираешь. Это все нужно выглаживать. То есть ты практически не отдыхаешь. Там были клуб и библиотека. И вот я ходила в этот клуб танцевать.

В распорядке дня предусмотрено умывание. В бараке есть два биде. А в отряде около 100 человек. И за 20 минут все не успеют на эти биде. Там были ковшики. В этот ковшик воду наливаешь, с мылом идешь на унитаз и там делаешь все свои дела.

А поливаться, чтобы помыться, в отряде запрещено. Но все равно это делали. Опять же, есть дневальные, которые предупреждают если кто-то идет в отряд. И мы быстро даже еще мокрые накидывали халаты. А то, что полы мокрые, так это умывались и расплескали. И вроде как нормально, с рук нам это сходило. Вообще, конечно, мылись так каждый день, но в распорядке дня этого не было. Только “банный день” раз в неделю.

Много ли на зоне “крыс”? Были. И меня подставляли один раз. Но история такая приключилась, что за меня заступилась бригадир и в итоге стала моей самой близкой подругой.

На зоне есть “семьи”. Как они образуются? Например, я сижу и ем в столовой. Напротив меня сидит женщина. Я ей говорю: “давай, присоединяйся ко мне!” У нее что-то из ее передач есть, и у меня. Она, например, к салату что-то достала, а я к чаю. И мы поделились, как в семье.

И вот у моей “семейницы”, бригадирши, пропали сигареты. Искали-искали и нашли у меня в коробке. Но я этого не делала, хотите – верьте; хотите – нет. Это страшное обвинение – “крысятничество”. Тем более на зоне за это статью могут в довесок дать, 158-ую, кража. Вертухаи все бумаги оформят, и, если украдено что-то ценное, то могут и статью в довесок дать, а суд срок накинет новый.

В общем, нашли те сигареты у меня, а у меня еще свои были. И это уже странно выглядело. А в этой каптерке обыск проводил наш опер. Он меня позвал к себе в кабинет, где сидела дневальная, которая всегда у нас улыбалась.

И она мне говорит: “ну скажи, что ты “скрысила”!” И тут я увидела, что она реально без мыла этому оперу… Это было уже под конец моего срока, но я только тогда поняла, что не просто так она на месте дневального сидит. Скорее всего, она сдавала кого-то. У нее был большой срок – восемь или десять лет. Возможно, поэтому, чтобы жилось легче.

“Страшен ли этап”? Да, страшно там. Мужчин вообще с собаками сопровождают, и мужчины все друг с другом скованы наручниками и сидят на корточках. Сам этап может продолжаться и несколько часов, и несколько суток.

Меня, когда везли в Чувашию, сначала до куда-то доехали, там постояли, и нас другой поезд подцепил. А когда уже в Нижний Новгород приехали, там, конечно, вообще “жесть” была. Там нас в пересыльную тюрьму на сутки определили, чтобы переночевать, а потом уже ехать в колонию.

В “пересылке” мухи, сырость и уголочек с дырочкой в полу, чтобы в туалет сходить. Из краника водичка льется, ты над этим “очком” и зубы чистишь, и умываешься.

И со мной были тетки, они уже привычные были к этому, а я лезу на верхний ярус, потому что нижние уже заняты, и у меня нога проваливается. Потому что кровать уже сгнившая. Нам ни матрасов не выдали, ни подушек.

Естественно, там и вич-инфицированные были и с гепатитом. Но они, у кого такая болезнь, никогда не говорят об этом. У них есть просто определенное диетическое питание. То есть, ты утром сразу видишь: если “диетичку” кому-то принесли и кашу молочную, значит у нее есть какая-то болезнь. Туберкулеза у нас не было. Если у кого-то обнаруживали, то этого человека сразу убирали в санчасть там или куда-то еще.

Как осужденного освобождают после отсидки? Когда я освобождалась, мне уже оформили все документы, но ты сам должен позаботиться о том, как ты поедешь. Ты же там денег заработала и у тебя они на счету есть. Плюс еще какая-то сумма выделяется государством. Они называются “дорожные”.

А еще тебе выдается справка об освобождении. Ты можешь ее показать и бесплатно доехать на каких-то определенных видах транспорта. Я этим не воспользовалась, поэтому не могу рассказать, как это все устроено.

Сколько она заработала за три года работы швеей в колонии? Когда я выходила, у меня на счету было всего 5000 рублей. Это то, что я не успела снять. А так моя зарплата там была в среднем 1500-2000 рублей в месяц. Потому что я же там еще платила за коммуналку и питание.

За какую коммуналку? За то, что пользуюсь водой, светом. Я это должна все в лагере оплачивать. Мне приходил квиточек каждый месяц. Там было написано, допустим, я заработала 7000 рублей, и с меня удержано 4000 рублей на гигиенические наборы (раз в месяц получала мыло, прокладки и прочее), еще какая-то сумма снята за коммунальные услуги и питание (мы его оплачивали).

А если осужденная не работает и у нее нет денег на счету? Им тоже все это давали. Я просто не знаю, как там все это делалось. Наверное, за счет других, тех, кто работает. Но у нас не было тех, кто не работал. Там либо кто-то на пенсии, либо по болезни не может, либо работает.

Вот в СИЗО, там да, там все бесплатно. Потому что они не могут там работать, их содержат за счет денег налогоплательщиков. А в колонии ты обеспечиваешь себя сама.

Когда я освобождалась, мне сказали, чтобы я шла на склад и забирала свои остальные вещи. Бывает, что присылают передачи, а что-то не положено и это отправляется на склад. Я забираю эти вещи, иду с этой сумкой, в этом халате, в котором еще там ходила, потому что мне надо где-то переодеться. Я вышла за ворота, а на углу стоят мои папа и брат, меня встречают.

Сколько в общей сложности она отсидела? Два года и восемь месяцев. Я ушла по ограничению свободы. Я попросила, чтобы мне на ногу надели браслет. Потому что по УДО я бы не вышла. У меня было то нарушение режима, за условный срок. Они смотрят и видят, что если мне даже условный срок “мозги не вправил”, то зачем меня по УДО выпускать?

И у нас в городе браслета не было, мне просто дали строгие рамки: с 22 вечера до 8 утра дома находиться, не покидать места жительства, устроиться на работу и приносить с нее характеристики. То есть, у меня были строгие рамки.

Хотя я устроилась на работу и работала там до 23 часов, а домой приезжала в 23.30. И я попросила директора написать мне официальный документ, что у меня магазин работает до 23 часов. Сначала на работу меня со справкой об освобождении никуда не принимали. Потом меня родители устроили по своим знакомствам.

Изменила ли ее зона? Конечно. Во-первых, мне удалось преодолеть мою наркоманию. И в голове своей я копалась весь срок. И я уже изначально там решила, что не буду больше употреблять. И решила посмотреть нормальную жизнь для начала. И все, на этом моя наркомания кончилась.

Как повел себя ее ребенок, когда она вернулась? Дочка была очень рада. Ей сказали, что я лежу в больнице. Она видела еще до того, как меня посадили, что я какая-то странная, и ей говорили, что мама легла на лечение. Когда я вышла, ей было восемь лет. Сейчас-то она, конечно, знает, что я отбывала срок. Она мне сейчас как лучшая подруга. Когда я ей об этом рассказала, она мне сказала: “мама, спасибо тебе за твою честность!”

Есть жизнь после тюрьмы? Конечно. Еще какая! Все зависит только от тебя.

Какой совет она может дать людям, находящимся в унынии и считающим, что у них в жизни уже больше ничего хорошего не будет? Не бойтесь и никого никогда не слушайте. Живите своей головой и никогда не ленитесь, работайте, и все будет. Самое главное – не надо бояться. В этой жизни можно поменять все.

Если у тебя есть какая-то мечта и, если ты не будешь лениться, ты всегда найдешь работу и заработаешь. Потому что лень нас просто съедает. И часто люди зависят от чужого мнения. Вот я думаю, купить мне эту вещь или нет. Я уже хочу купить, тянусь за деньгами, а подруга мне говорит: “да я бы не стала это брать”. И я сразу даю заднюю.

Так нельзя. Нужно всегда жить своей головой. Или все говорят, что бывших наркоманов не бывает, поэтому они даже не пытаются бросить. Потому что какой смысл бросать, если все так говорят.

В Америке когда-то были придуманы “12 шагов”. Они там внушают, что бывших наркоманов не бывает, и чтобы они это помнили каждый день. Я вот что расскажу. Мне часто снились наркотики. И года два они мне уже не снятся. И вот буквально два дня назад мне снится, что человек мне принес их. Когда мне они раньше снились, я во сне их употребляла. А два дня назад мне принесли, а я отказалась.

Я сейчас водитель, машину хорошую купила. Встретила своего мужа, спасибо судьбе, который очень жизнерадостный человек. И он показал мне жизнь с другой ее стороны. Скажу так: когда женщина счастлива, она делает счастливыми всех вокруг себя. И такой человек никогда не захочет возвращаться в свою прошлую жизнь”.

Рассказ четвертый

Павел, 47 лет, бывший заключенный

«Я отсидел в неволе более 25 лет. Из них “на крытке” лет 17. То есть, это не в колонии, а в камере. По разным причинам. Где-то очень долго велось следствие, где-то “крытая”, где-то ШИЗО, изоляторы. В лагере я был очень мало. Вот последние два раза я был в 14-ой колонии, там досиживал сроки. Обычно я только под следствием сидел по 2,5 года. Потому что они доказать ничего не могут, а в оконцовке меня “кроют”, и все.

Начинал я мотать срок с “малолетки”, в 1991 году, и освободился через 10 месяцев, когда мне было еще 17 лет. А 18 мне исполнилось уже когда я был на воле.

Я из хорошей семьи. Мой отец был летчиком, вторым пилотом, летал на “ТУ-154”. Но я бы не сказал, что мой отец был интеллигентом. Вообще, он очень интересный человек. Сам я из-под Одессы, из одного села. Жили мы в Ильичевске. Но своей квартиры не было, мы постоянно снимали.

С детства я можно сказать жил на улице. Потому что меня отец с самого раннего детства прогонял из дома. Он матери так говорил: “лето красное на улице, что он у тебя дома делает?” И “где его рогатка?” Он с детства учил меня с рогатки стрелять.

Он сам рос в войну, там, где люди были постоянно с оружием. Моя бабушка, его мама, которую я даже не видел никогда, сбрасывала это оружие в колодец. Он мне один раз даже показал этот колодец, я еще маленький был, и я все вынашивал идею приехать туда с пацанами и выкопать это все.

Потому что там и пулеметы, и гранаты были. Все, что она у него отнимала, кидала в этот колодец. Бати уже давно нет в живых. В 1991 году, когда меня “закрыли” на “малолетку”, он уже был парализованным, у него был инсульт. Второй срок у меня был восемь лет, и он меня уже не дождался. Он умер в 2001 году, а я освободился только в 2002.

У “крытников” есть такое правило, что они не вспоминают в лагере нелестную информацию друг о друге. Короче, “базары, которые были на крытке, нигде не качаются”. Ни в лагере, нигде вообще.

Что нужно сделать такого в лагере, чтобы тебе дали “крытую”? Нужно жестко нарушать режим содержания. Сейчас немного другая ситуация, потому что никто никого не гонит на работу, не требует плана. То есть я вообще не понимаю, как сейчас можно попасть в “крытую”.

Я еще застал время, когда гоняли на работу, и вывод на работу был стопроцентный. Я поехал в “крытую” даже не за работу. Не потому, что я не хотел туда выходить. Хотя я все равно не работал бы, не собирался я работать. Я вообще отказался выходить в промзону.

Почему “мужик” может работать, а “блатной” нет? В чем суть? Просто если человек считает себя профессиональным преступником, то о какой работе может идти речь? То есть, если я на свободе не работал, то как я буду еще у вас в тюрьме работать?

Когда я только начинал сидеть, старики рассказывали такие вещи. Приехал в лагерь, по несколько норм делает, за себя и “за того парня”. Так на фига же ты вообще садился в тюрьму? Мог бы работать на свободе и хорошо зарабатывать. Смешно как-то, зачем тогда тебе тюрьма?

Помнит ли он свой первый день на Винницкой “крытой”? Конечно. Я тот день не забуду никогда. Во-первых, отбирают вообще все. “Крытая”, это тюремное заключение (ТЗ). На тот момент в Украине были всего три “крытые”: в Ивано-Франковске, Житомире и Виннице.

В Ивано-Франковске усиленный режим, в Житомире строгий, а в Виннице были два режима: усиленный и особый. Там “судовиков” было очень много. “Судовики”, это те осужденные, которым дают сразу тюремное заключение за очень страшные преступления. Бандитизм, убийства двух и более людей и т.п.

И в первый день моего прибытия на Винницкую “крытую” меня сразу же вызвал начальник оперативной части. Я зашел в кабинет, он улыбается, такой добрый, весь позитивный. И с улыбкой на лице он мне говорит: “доставай сюда все то, что ты спрятал глубоко!” И сразу же перечислил мне все то, что я глубоко в себе “закопал”.

Все-все. Сколько у меня денег, какие ксивы и на кого. И я сразу прозрел, как он хорошо информирован. Естественно, что ничего отдавать я ему не собирался, и начал “включать дурака”, что он что-то перепутал.

Он продолжал улыбаться, никакой агрессии в нем по-прежнему не было. И он говорит: “ну хорошо, пойдешь в 16-ую камеру”. Такого названия, как “пресс-хата” ей там не давали, но людей, которые там сидели, называли (произносит слово, смысл которого “женщины легкого поведения”).

А я когда был молодым, был очень отчаянным, свою жизнь ни во что не ставил, мне казалось, что я могу умереть, но меня это совсем не пугало. И в этой камере поначалу меня вроде бы нормально приняли. Мы попили чаю, все вроде было как в нормальной “хате”. Но как только я переступил порог этой “квартиры”, я почувствовал саму атмосферу, что она там жуткая.

Там был один человек, который с нар вообще не вставал. И было видно, что он там чужой. Он лежал на верхнем ярусе и поэтому я свою скатку раскатал там, где лежал он. Когда я с ним прилег рядом, я так, чтобы никто не слышал, спросил его: “что тут происходит?”

В этот момент он резко подрывается, подбегает к двери, режет себе вены и начинает стучать в дверь. И на следующий день была такая провокация, когда уже на меня накинулись всей кодлой и несколько раз забивали ногами. Я вставал, давал опять в морду, и меня опять забивали.

А провокация была обыкновенная. Я сел за стол кушать. Там был среди этих камерных один, который все время выбегал из камеры и с опером тер. И он как бы там заправлял. Когда я стал кушать за столом, он вдруг побежал на “парашу”, и очень громко пукнул и серьезно навалил. Я ему крикнул: “ты что, совсем сдурел? У тебя совсем мозгов нет?”

И все, меня уже через минуту отливали водой. Потом меня подняли и стали мне угрожать. Я дал им “отмазку” и меня снова забили. И так было три раза. В общем, голову мне сделали мягче живота.

А тут вдруг комиссия для вновь прибывших. Человека, который только попал в “крытую”, приглашают на комиссию. Там собирается вся администрация: начальник “крытой”, начальник оперчасти, врач, опера. В общем, их там человек семь полукругом передо мной сидело.

А я пришел, у меня даже кровь с лица была не смыта, я стоял, что-то отдирал от лица. А начальник тюрьмы был моим однофамильцем. Этот диалог я помню всю жизнь, дословно. Я назвался по фамилии, а он говорит:

– О, еще один мой однофамилец! Вас тут несколько человек. Ну, ты понял, куда ты попал?

Никто не спрашивает, что со мной, хотя у меня нос сломан, челюсть сломана, лица вообще нет. И он меня спрашивает, понял ли я куда попал. Я ему ответил:

– Конечно, я знаю, куда я попал.

Я еще до того, как попал даже на “малолетку”, уже знал, что такое колония и что такое “крытая” от своих друзей, которые намного меня старше были. А начальник тюрьмы у меня спрашивает:

– Ну, ты знаешь, что тут самое главное?

Я спрашиваю:

– Что?

Он говорит:

– Самое главное здесь – выжить! Иди, удачи тебе.

Я разворачиваюсь и понимаю, что выжить здесь непросто. Кстати, когда я выходил из той камеры, когда меня вызвали на комиссию, я взял с собой одноразовый бритвенный станок. Я взял его так, чтобы никто не видел, и пока меня вели по коридорам, я его разбирал. В общем, когда меня завели на эту комиссию, я уже был с лезвием.

Я готовился к возвращению в свою камеру. Я не собирался убегать оттуда или жаловаться. Я думал, что по дороге вооружусь, вернусь и буду с ними заново разговаривать, но уже по-новому. Я хотел хотя бы в одного вцепиться и хотя бы одного “задавить”. Это все, что я думал на тот момент.

Но по дороге назад я попал в клетку, в Виннице. Не так, как у нас в Одессе, отдельные боксы и не видно, что происходит в других боксах. А там были клетки, и ты видишь того, кто в соседних клетках и тех, кто дальше. Можно общаться.

И среди этих людей был “вор в законе”, на то время. И мне начали задавать вопросы: “кто, что, откуда, почему? Что с тобой случилось? Куда ты попал?” Мне предложили вообще “выехать с хаты”. Я это воспринял негативно. Потому что меня воспитывали, что “ломиться с хаты” не по-пацански.

И я сказал, что никуда “выламываться” не буду. Я им показал свою бритву и сказал, что сейчас туда зайду и мы еще посмотрим, кто из нас и куда будет “ломиться”.

Мне сказали, что типа не надо, я все решу. Зайди спокойно, никого там не провоцируй, ни с кем не связывайся. Просто тихонечко посиди, а мы тебя заберем.

И да, меня забрали. И очень скоро забрали. Хотя я точно помню, что это был нерабочий день. То есть забрали даже в нерабочий день, когда обычно даже переводов не делают, но все равно забрали.

Это были девяностые годы. Там очень много было “бригадных”. Вообще тюрьма делилась на “отступников” и “тех, кто с “ворами”. “Отступники”, это “бригадные”. В основном это спортсмены. Они жили там так, как жили на воле. Но это шло вразрез с “воровским”. Потому что многие из них были служивыми.

Со мной в одной “хате” сидел очень известный в Харькове человек (называет “погоняло”). Раньше он был офицером какого-то спецподразделения. Он даже был чемпионом СССР по армейскому рукопашному бою. Но он не был “отступником”.

Я вообще характеризую этих людей. У “отступников” был свой лидер (называет “погоняло”). По численности “отступников” было столько же, сколько “воровских”, тюрьма была разделена напополам. Но “воровское движение” медленно, но уверенно побеждало и перетягивало на свою сторону. А почему так было, я не хочу говорить.

И то, что тюрьма была поделена на две враждующие группировки, было выгодно администрации. Это было инструментом ее давления на личность.

Были ли там такие люди, как “глухари”? Я их не видел. Но все в “крытой” знали о существовании этих людей. “Глухарь”, это человек, который не освобождается вообще никогда. Но не по своим личным убеждениям, а его не выпускают. Это суперопасные люди, которых туда свозили со всего Союза. Их никто не видел, но знали, что они есть и что их всего шесть человек.

Кстати, закон о пожизненном заключении был гораздо позже принят, но в то время уже были такие люди, которые никогда не освобождались.

Меня отвозили в РПБ (Республиканскую психиатрическую больницу), “двадцатку”, и там я видел тоже одного очень интересного человека, который “воевал” даже там. Его постоянно закалывали уколами, привязывали, и все равно он буйствовал.

Ему “со старта” ДПНК говорил, что палками и дубинами тут никто не машет, тут все шприцами делается. Меня там не закалывали, я там на рожон не лез. Потому что их превращали вообще непонятно во что. Они были в таком состоянии на моих глазах, что им вывешивали грелку со штанины. Я не хотел быть в таком состоянии, поэтому старался терпеть.

Вот был на тюрьме такой случай. Как я уже говорил, “крытая” была разделена на “отступников” и “тех, кто с “ворами”. А в кино водили всех: и тех, и других. Я помню, что тогда у нас крутили фильм “Доберман”, это 1997 год.

И вот туда привели арестантов, тогда через “флокс” всех проводили (рамка, реагирующая на металл), чтобы никто “заточки” не пронес. Я на то время сидел в “общаковой хате”, где сидел… там не называли “смотрящий”, там называли “в ответе”. Он назывался “в ответе за корпусом”.

Я, как вновь прибывший, только наблюдал за этим, как это все будет выглядеть. То есть, на кино в зал завели человек по 70-75 с каждой стороны, в смысле “воровских пацанов” и “отступников”. И должна была там начаться драка. Должна была отдаваться команда: “понеслась!”, сигнализирующая начало столкновений между группировками.

Поскольку через рамку пронести ничего запрещенного было нельзя, драка должна была быть руками и ногами, без каких-то предметов, которые могли быть использованы в качестве оружия. Я наблюдал, как в нашей, “воровской”, группе распределялись роли, кто и что должен будет делать во время драки.

Ну, и вот, в зал зашло человек 150. Тех и других было примерно поровну. Прозвучала команда: “нонеслась!”, и началась такая обоюдная бойня. Гул стоял такой, что… я такое видел впервые. Я находился среди “тех, кто с ворами”.

Но я вообще не понимал, за что, чего вдруг я стану нападать на тех, кого не знал. То есть, у меня было свое мнение по поводу всего. И все, что я сделал, это встал на стул, наблюдал и ужаснулся, что в такой обстановке мне придется провести три года.

Потом менты стали травить это побоище газом. Они все залили слезоточивым газом и там невозможно было находиться. Они собак туда запустили, они рвали “братву” там. И всех разогнали по своим камерам.

Я помню, что сразу после этого у нас началась гулянка: “трава”, “грева” пошли. По “крытой” ходили “грева”, и были “маяки”, типа, это от “отступников”, – не брать! А те камеры, в которых были “отступники”, они, естественно, брали.

Когда я три года пробыл на этой “крытой”, меня опять отправили в колонию, досиживать срок. С “крытой” на свободу я ни разу не выходил, все время досиживал на зоне. Говорят, что это незабываемое счастье, – с “крытой” выйти сразу на волю. Так и “кукуха может поехать” от счастья. Это как из ада сразу в рай попасть. Потому что там вообще атмосфера, обстановка такая, что неизвестно, наступит ли для тебя завтра.

Встречал ли он за время своих отсидок людей огромного масштаба, когда человека действительно можно назвать “глыбой”? На самом деле там очень-очень мало личностей, но они есть. Я сидел в колонии вместе с создателем “Белого братства” (тоталитарная секта, запрещена в РФ,