Сила эмпата. Опыт и Практика раскрытия индивидуальности

«В тебе есть что-то инопланетное»

Пионерский лагерь, зима, ночь, мне лет восемь или девять. Я лежу спиной на сугробе, в тапочках, не понимая, где нахожусь, что это за место, сколько времени я так пролежал… И совсем не ощущаю холода.

Рядом со мной сидит мой приятель и смотрит на меня абсолютно безумными глазами. Он говорит:

– Ты просто проснулся, встал и пошел. Я тебя звал: «Максим, Максим!» Пытался остановить, но ты спустился вниз.

Я совершенно не помню, как вышел из корпуса. Удивительно, что мне удалось остаться незамеченным. А этот парнишка шел за мной все это время и наблюдал весь процесс от начала до конца. Зачем, интересно, он за мной потащился? Проснулся и решил посмотреть, чем закончится это необычное приключение? А может, хотел меня обезопасить, как-то помочь? Еще этот парень сказал:

– В тебе есть что-то от инопланетянина, я, когда вырасту, напишу о тебе книгу.

Мне почему-то врезались в память те его слова. И я решил начать именно с этих воспоминаний, потому что в итоге книга все-таки появилась. Только написал ее не тот мальчишка из пионерского лагеря, а я сам. Она не столько обо мне, сколько о тех необычных состояниях, которые мне довелось переживать на протяжении многих лет.

А тогда я просто лежал на снегу, смотрел в небо и смутно осознавал, что происходит что-то странное, выбивающееся из нормального течения жизни. Потому что люди ведь обычно не гуляют в мороз в тапочках. И не лежат без сознания в сугробах. Нет, что-то тут не то…

Я уже даже не помню название этого зимнего лагеря, но мне там очень нравилось: столько невероятных событий происходило в этом месте за короткий отрезок времени. Расскажу об одном из них.

Вожатая на ледянке: первое предупреждение

Была у нас одна пионервожатая. Как-то раз собралась она покататься на ледянке. И вот идет она с ледянкой по коридору, а я чувствую, что ничем хорошим это дело не закончится, подбегаю к ней, хватаю за куртку и кричу:

– Вам не надо туда идти! Давайте я с вами останусь, вы только не ходите на горку. Иначе вам будет очень больно. Плохо вам будет!

Помню, очень эмоционально ее убеждал, просил, настаивал.

А она говорит:

– Максим, успокойся, все будет хорошо. Все в порядке.

И она все-таки пошла на горку, а я остался сидеть в палате, не желая участвовать в этом всеобщем веселье. А спустя какое-то время ее принесли, точнее, привезли на санках. Она то ли выбила копчик, то ли повредила спину и очень сильно кричала от боли. Я сидел рядом, чувствовал ее боль и рыдал из-за того, что она меня не послушала. И теперь я ничем не могу ей помочь. Все, что я мог сделать, – просто быть рядом.

А она гнала меня от себя, говорила:

– Уберите его! Он какой-то колдун. Это все из-за него.

Я был ошеломлен, расстроен и совершенно не понимал, в чем виноват. Это были несправедливые обвинения. Ведь я просто хотел предупредить ее, а мое предостережение было воспринято как программа, как пожелание зла и чуть ли не проклятие.

После этого случая я заметил, что отрудники лагеря стали относиться ко мне настороженно. Территория там была небольшая, пространство замкнутое – слухи распространялись быстро…

Та пионервожатая меня явно избегала, мы не общались. Потом ее увезли в больницу, и мне заметно полегчало. А эту историю я постарался вычеркнуть из своей жизни и много лет о ней не вспоминал.

Проводы

Тот случай с пионервожатой – не первый, хотя и очень яркий. Первый раз моя сверхчувствительность проявилась раньше – я как-то поведал эту историю Свами Даши[1], и он сказал, что о таких вещах рассказывать нельзя. Но я вам все-таки расскажу.

Мне было лет шесть. Дело происходило за городом, на даче у друзей моих родителей. Я вышел погулять и увидел похоронную процессию. Для меня это было очень необычное зрелище – раньше я никогда не встречал ничего подобного. И я пошел вместе со всеми.

Я никого из этих людей не знал. Многие из них плакали, кто-то кричал в истерике. Впереди траурного шествия мужчины несли гроб. Точнее, это был совсем маленький детский гробик – для ребенка примерно моего возраста. Я впал в какое-то странное, сложно объяснимое состояние. И инстинктивно начал пробираться в центр толпы.

Оказавшись в самой гуще, я взял за руку какую-то незнакомую женщину. Оказалось, это была мама умершего мальчика. Так мы и пошли вместе, держась за руки. Она меня не прогоняла. И вскоре ее стенания утихли, она перестала кричать, плакать. Замолчала и как-то осунулась. Я вел ее за руку до деревенского кладбища, до самой могилы. А потом потерял сознание.

Я не знаю, кто меня оттуда вытащил, – мама утверждает, что это была она. Кто-то из соседей сказал ей, что я пристроился к похоронной процессии и со мной происходит что-то странное. Я не помню, как выключился, но отлично запомнил тот момент, когда открыл глаза. Прокрутил в голове всю эту историю от начала до конца и понял, что не могу пошевелиться. Потому что мне казалось, что я тот самый маленький мертвый мальчик, которого уже предали земле.

Сразу после этого я заболел и болел в тот раз как-то особенно тяжело, с осложнением. И наверное, именно с того момента ко мне пришло понимание, что чужая боль – это моя боль, так уж я устроен.

Меня многие спрашивали, знал ли я того мальчика, дружил ли с ним?

«Нет? Не дружил? А зачем ты тогда туда пошел? И как отыскал в толпе его мать?» – удивлялись люди.

А я ее и не искал – просто в какой-то момент меня как будто притянуло к ней, и я взял ее за руку. Естественно, тогда ни я, ни мои родители не могли дать адекватную оценку произошедшему. В моих действиях не было никакого смысла, я действовал иррационально. С одной стороны, мой поступок нельзя было назвать нормальным. Но и откровенно безумным он тоже не был. В итоге решили, что ничего особенного не произошло. А потом, с годами, все постепенно забылось, и мы в семье перестали об этом вспоминать.

«Черный человек на кровать мою садится»

А вот еще одна необычная история. Я долго не мог уснуть: лежал в кровати, ворочался и ловил отражение фар проезжающих мимо окна машин. Свет фар появлялся на потолке, а затем медленно стекал вниз по стене. И вот я от нечего делать лежал и пялился на этот самый свет. Вдруг мои веки сомкнулись, и я как будто куда-то провалился. А когда вновь открыл глаза, увидел силуэт мужчины, сидящего у меня на кровати, в ногах.

Помню, испытал тогда настоящий ужас. Я не понимал, кто это, но мой ночной гость вызывал у меня панический страх, ведь я со всей очевидностью понимал, что передо мной не фантом, не галлюцинация и не плод моего воображения. Он был самым что ни на есть реальным, и я отдавал себе отчет, что вижу его наяву, а не во сне. Забегая вперед, скажу, что это была отнюдь не последняя встреча с этим господином.

В ту ночь умерла соседка – бабка Зинаида. И так уж получилось, что в эту же ночь я впервые повстречался с тем, кто на темной стороне. С темной силой.

Это ощущается как нечто постоянно меняющее формы и обличия, и в этом во всем есть какая-то совершенная красота. Тот, кто сидел много лет назад на моей кровати, не пугал меня специально, но он как будто поглощал меня, манипулировал мною.

Рядом с этой силой чувствуешь свое полное бессилие, ощущаешь себя маленьким корабликом в океанском шторме. Понимаешь, что ты никто и ничто.

И все, что ты собой представляешь, не имеет никакого смысла, никакой силы и никакого значения. Но вместе с тем ты ощущаешь, насколько тебе хочется БЫТЬ, насколько велико желание обладать этой силой.

Заблокировать чувства

А еще я однажды совершил побег из детского сада. Родители много работали, а нас с братом отдавали на пятидневку. Для меня всегда было проблемой спать в чьем-то присутствии, а там в одной комнате стояло 10–15 кроватей. И каждую ночь, погружаясь в какое-то свое особое состояние, я слышал звуки дыхания других детей. Более того: мне кажется, что я даже видел сны этих ребят.

Напротив меня, помню, стояла кровать одной девочки, которая все время смотрела на меня и делала руками какие-то пассы в воздухе. Она говорила мне, что знает о даре, которым я обладаю, и пытается меня от него излечить, потому что иначе мне это будет очень мешать в жизни.

Вот такой у нас с ней был серьезный разговор, хотя оба собеседника тогда еще на горшок ходили. Потом я сбежал из сада, но до дома добраться не сумел и в итоге вернулся. Сейчас, спустя много лет, я прокручиваю в голове эти воспоминания и впечатления и понимаю, что они все такие же яркие и свежие – как будто все это было вчера…

А тогда я всеми силами пытался заблокировать свои чувства и эмоции, погасить их.

Может, если бы у меня была возможность с кем-то поделиться происходящим, мне было бы легче. Но у меня такой возможности не было – ну кому я мог о таком рассказать? Кто бы меня услышал, кто понял?

Когда я пытался заводить эти разговоры с мамой, она довольно резко их пресекала. Что уж говорить о других людях. Словом, это было самое настоящее тотальное одиночество.

Конечно, у меня были какие-то приятели, с которыми мы общались, болтали. Точнее, это я рассказывал разные истории, собирая вокруг себя толпы ребят. Им было интересно меня слушать, но только мои рассказы воспринимались как какие-то байки или сказки. А ведь я ничего не придумывал, лишь говорил о том, что происходит в моей невидимой чужим глазам жизни, пересказывал свои сны. Но никто из моих слушателей даже предположить не мог, что все, о чем я говорю, – не выдумки, а реальность. Моя реальность.

Однажды чья-то мама сказала: «Ой, смотрите, Максим пришел, наш сказочник, сейчас байки будет травить». Я пришел домой и спросил у своей мамы: «Что значит «травить байки»?» И она мне объяснила, что это значит. Вот, оказывается, что я делал – байки травил.

До определенного момента, наверное, до подросткового возраста, мне не казалось, что со мной что-то не так. Мое восприятие всегда было обостренным, я с рождения жил с этими чувствами и ощущениями и не знал, что можно жить по-другому. Не придавал своим особенностям значения, потому что считал, что это нормально.

Помню, выбежал однажды на улицу босиком и побежал за школу. Казалось бы, зачем меня туда понесло? Смотрю, а там, на яблоне, вниз головой висит мой брат, зацепившись штанами за ветку.

Я залез на дерево и помог ему безопасно спуститься.

Кстати, брат никогда не удивлялся тому, что в самые трудные и важные моменты я оказывался рядом. Не задавал никаких вопросов. Мы никогда не обсуждали мои способности, не разговаривали на эту тему.

Это был мой младший брат, и он очень тянулся ко мне, как к старшему, хотел быть рядом со мной. А я ни с кем не хотел сближаться, мне было нормально с самим собой. Сверстников я избегал, у меня никогда толком не было настоящих друзей-одногодок, погодок – мне было с ними скучно. Были лишь приятели.

Меня манил мир взрослых – взрослые отношения, разговоры, книги. Я интересовался местами силы, только не отдавал себе отчета, что они так называются. Но я определенно ощущал притяжение, исходящее от этих мест, чувствовал, что они на меня влияют.

Читать я научился очень рано, в школу пошел с шести лет. Я ловил белые резонансы – мог получить хорошую оценку, совершенно не готовясь, лишь прочитав нужную главу перед сном. Таким способом я с легкостью сдавал все экзамены – и в школе, и в институте.

В какой-то момент, находясь в каком-то своем внутреннем процессе, я просто брал эту информацию оттуда, где она лежит, – как книгу с полки. Кстати, к похожему методу я прибегнул, когда проходил одно из испытаний на «Битве». Когда мне понадобилась определенная информация, я обратился к случайным книгам. Просто взял какую-то книжку и прочитал все, что мне было нужно.

Неспроста люди со стародавних времен гадали по книгам. Ведь внешнее и внутреннее – два параллельных измерения, они как два зеркала, отражающие друг друга. Поэтому, гадая, мы зачастую получаем именно ту информацию, которая отражает то, о чем мы думаем в данный момент.

Как и многие дети-одиночки, я очень много читал. Больше всего мне нравилась фантастика: Кир Булычев, Роберт Желязны. Кроме того, у меня было много книг про змей. Змеи меня привлекали опасностью, которая от них исходила. И конечно, особенное впечатление произвел на меня «Волшебник Изумрудного города» Александра Волкова.

Когда я читал все эти истории, то понимал, что все происходящее со мной уже с кем-то случалось. А значит, нет ничего страшного и сложного в моих путешествиях. И у меня обязательно все будет хорошо.

Мои друзья – собаки

У меня с детства жили собаки. И все их судьбы поразительным образом пересекались с моей жизнью, они словно брали на себя часть моей боли. Расскажу об этом подробнее.

Однажды я купил у дворничихи щенка за рубль, благополучно соврав ей, что родители не против собаки. На самом деле рубль мне дали на приобретение тетрадок и ручек, и появление в доме Бима – моей первой собаки – стало для мамы с папой полной неожиданностью. Притащив домой щенка, я сообщил домашним, что это мой Бим, теперь он будет жить с нами и я никому его не отдам.

Родители вскоре переехали в новую квартиру и начали делать там ремонт, а нас с братом отправили к бабушке с дедушкой за город. Туда же мы привезли и Бима. Там он и остался навсегда. Этот белоснежный благородный домашний пес, живший в старой Москве, оказался в деревне с ее пыльными дорогами, лужами да болотами. Родители как-то смогли убедить меня, что там Биму будет лучше, и я согласился. Но потом все равно всю жизнь таскал домой собак.

Альму я привез из пионерского лагеря, будучи уверенным, что это мальчик. Поэтому сначала ее звали Малыш. Я не знал, что собакам нужно делать прививки: бегал по лесу, и она со мной. А вечером вместе ложились спать. Все мои собаки спали в моей кровати, а если они были слишком большие и не помещались, то ложились рядом на пол. А я клал руку на собачью голову – это было для меня важно.

Однажды ночью Альма начала трястись и скулить в моих руках, я испугался, побежал будить маму. Объяснил ей, что с Альмой что-то не так.

Мама посмотрела на нее и сказала:

– Положи ее, скорее всего, у нее бешенство.

Оказалось, что Альма заболела чумкой. Она очень мучилась.

Моя мама врач, она старалась вылечить собаку, не хотела ее усыплять, поскольку я был к ней очень привязан. Заболевшую Альму поселили в ванной, где она лежала на прохладном кафельном полу. В какой-то момент, когда я был на уроке, вдруг возникла уверенность: Альма ушла, ее больше нет.

Мы с братом вернулись из школы, я зашел в ванную комнату и увидел, что она пуста. Не было подстилки Альмы, никаких других ее вещей. Пол был чисто вымыт. Я все понял, молча прошел в свою комнату. Мама сказала мне, что мы еще обязательно заведем собаку через какое-то время.

И потом у нас действительно было очень много собак, и все они уходили до срока. Очень рано. Эрдельтерьер Лорд был большим непоседой, все время убегал, стоило его спустить с поводка. Видимо, не надо его было вообще отпускать… Он постоянно удирал, бегал где-то по району, а я его обязательно находил. Приходил из школы, с английского или из бассейна и отправлялся на поиски Лорда. Я знал, что непременно найду его. Так было всегда.

Но однажды я вышел за ним, а затем вернулся домой и сказал маме:

– Его больше нет.

Мама спросила:

– Как нет, ты его не нашел?

Я ответил:

– Нет, его больше нет. Вообще.

И перестал его искать.

Потом у меня был Цезарь, ризеншнауцер. Безумно агрессивный, крайне неуравновешенный – совершеннейший психопат. Но я его выбрал, как и он – меня. По сути, я был его единственным хозяином, потому что всех остальных – членов семьи, друзей, знакомых и незнакомых – он держал в страхе.

Когда в дом приходили наши с братом приятели, они сидели на шведской стенке, забравшись под самый потолок. Слезали лишь тогда, когда я закрывал Цезаря в другой комнате. Вот такой был пес. Тем не менее между нами существовала необыкновенная, очень тесная связь.

Как-то я лежал ранним утром в том самом пионерском лагере, о котором уже рассказывал. Я пребывал в этом своем особом состоянии. И вдруг увидел, как дверь палаты открылась и в нее вбежал Цезарь. Наша встреча напоминала сцену из художественного фильма: пространство, залитое солнечным светом, мой Цезарь бросается ко мне, скулит, лижет мое лицо, по которому бегут слезы, я чувствую его тепло, глажу его, плачу от счастья. Спрашиваю его:

– Как же ты сюда попал? Как нашел меня? Ведь ты же так далеко…

Все это было настолько реально, что я отчетливо чувствовал его запах! И тут я пришел в себя и понял, что лежу все в той же палате, рядом со мной спят дети. Я сажусь в кровати и понимаю, что Цезарь умер.

На следующий день меня приехала навестить мама. Говорит:

– Максим, тебе тетя подарила футболку – ту, которую ты хотел.

Ну, а я всегда был шмоточником. И давно мечтал об этой футболке с мотоциклистами из «Березки», прямо слюной исходил, когда ее видел.

Спрашиваю:

– А почему она мне ее вдруг подарила? Мама, что-то с Цезарем случилось?

А она молчит… Мама долго мне ничего не говорила, не могла. А я умолял ее признаться. Мне кажется, что в этот день я начал отдаляться от нее.

Выяснилось, что Цезарь попал под машину, когда с ним гулял отец. Отец закуривал, а Цезарь увидел собаку на противоположной стороне улицы и рванул за ней. И произошло то, что произошло. Вот тогда у меня впервые возникло чувство ненависти к отцу. Я считал его виновным в смерти моей собаки. Забегая вперед, скажу, что мне потребовалось много лет, чтобы как-то принять отца. Слишком уж много между нами было противоречий. Это была очень непростая душевная работа – лишь этой осенью, в свои 43 года, я смог инициировать наше общение.

А тогда… Они хотели отвлечь меня этой самой футболкой из «Березки», которую, кстати, потом зажевала стиральная машина. Но не тут-то было! У меня случился настоящий припадок, приступ ярости: я разбил все, что мог разбить в нашей палате, вырвал все провода, крушил все, что попадалось под руку. Потом меня упекли в изолятор, где долго отпаивали чем-то успокоительным.

Сейчас я понимаю, что каждая смерть собаки стала для меня моментом взросления. Мне никогда не было особенно хорошо с людьми. А вот с собаками – было. Их я по-настоящему любил.

Тогда, в детстве, анализируя то, что происходит с моими животными, я пришел к выводу, что нам никто не принадлежит, мы не властны ни над чьей жизнью, судьбой. Все это находится в чьих-то руках – и отнюдь не в наших. Осталось только разобраться, в чьих.

Я задавал себе вопрос: «Почему все мои животные умирают так рано?» И понял, что дело, возможно, в том, что я очень агрессивен, я ненавижу людей, презираю их. Может, я уже перешел на сторону зла?

Я заинтересовался оккультизмом, и совершенно мистическим образом мне в руки попал Папюс[2]. Затем я перечитал все, что было доступно в те времена на тему зла. Перелопатил, наверное, всю литературу, которая была связана с представлениями о зле. Довольно странный выбор книг для ребенка, не правда ли? Видимо, пространство отвечало на мой запрос, на мою боль, а я хотел еще больше боли.

Мне казалось, что другой болью я смогу перебить боль своей утраты. Снова и снова я пытался ответить на вопрос: почему от меня уходят животные, которых я так люблю, которые мне так дороги? И все больше осознавал, что я не такой, как все.

Еще один переломный момент связан с бабушкой Леной. Она была нашей дальней родственницей – «седьмая вода на киселе». На летние каникулы меня часто отправляли к ней в Гороховец – очень милый зеленый городок. Бабушка Лена была учительницей, своих детей не имела и всегда была рада моему приезду. Помню, вместо сказок она часто читала мне Бродского – под его стихи я засыпал по вечерам.

И вот однажды поздно вечером в нашей московской квартире раздался телефонный звонок. Мы с братом в этот момент над чем-то дружно хохотали. Вдруг в комнату вошла мама и сказала: «Тихо! Бабушка Лена умерла».

«Как же так? Почему умерла? Значит, я больше не поеду к ней летом…» – пронеслось у меня в голове. И ничего нельзя сделать, только принять этот факт. Но как? Это была обычная жизнь, которую невозможно представить без боли и смерти. Но каждый из таких трагических моментов стал для меня переломным – когда я осознавал себя, мир, свои связи с этим миром и наблюдал переходы тех, кого любил, в мир иной.

Фокус

В раннем детстве я был очень открытым, доверчивым, солнечным ребенком. Запросто мог броситься на шею незнакомому человеку: просто разбежаться со всех ног, повиснуть на ком-то, обнять, захохотать. Когда мы с мамой или отцом ехали в автобусе, окружающие называли меня «солнышко».

Я читал стихи, танцевал, пел песни. Где бы ни оказывался, принимался всех веселить, устраивал людям праздник. Меня постоянно чем-то угощали, карманы были набиты конфетами и печеньем. Пожалуй, я был похож на маленького цыганенка.

Я много улыбался, смотрел людям прямо в глаза, был очень тактильным, ярким, светлым, общительным – словом, душой компании. У меня отсутствовало какое-либо недоверие к миру, казалось, что мы – люди – одна большая семья.