Поза йогурта

 Приглушенный свет и стриптизёрша, отвлекли Омара от обдумывания плана. Он скрывал что ему нравилась, её красота. Рядом сидел  бродяга по прозвищу Шкаф.Прозвище  отражало его тело, и к тому напрашивалось, что трехстворчатый.В его красных от недосыпания глазах,как будто спали демоны, и где-то в уголках  тьмы тлело добродушие, которое скрывал,но в итоге каждый раз напрасно. «Машина по перемалыванию костей», – внушал  себе, когда импульс нерешительности тревожил тяжелую походку. Обстановка призывала расслабиться,но шкаф знал с Омаром  не получится . Стриптизёрша танцевала всё энергичней. "Смелая", –заметил Омар. При всей дикости  Омар оставался внимательным к прогнозам, гаданиям и гороскопам. По гороскопу он лев, и людей  делил по звериному признаку: кто шакал, кто- бык, лошадь, козел, петух и так далее.Лев – царь зверей, и единственный соперник стая гиен, из молодых отморозков,которых в следствии местной демографии в округе всё больше или более сильные львы.

Но ни тех, ни других пока не он видел. Острый нюх, чуял только лёгкую добычу, а хищная натура ждала поживы. «Ну кто здесь ?– задавал  вопрос и отвечал: Нет таких. Главный в доле, федералы отдыхают, а остальные,  ботва бессловесная.» Танцовщица продолжала, стремится в пасть. Томные, жаждущие подороже продаться глаза, не могли пробиться ближе, чем  он желал в своих бесцветных фантазиях, спрятанных за матовыми стеклами безразличия и отсутствием манер, являющихся опять же маской.

 В какой то момент она поняла, что не стоит навязываться, и плавно переключилась на Шкафа. Тот пользуясь моментом, шепнул на ушко: «Ничего лишнего, только», – и прижал к её щеке слюнявые пухлые губы, махая 100 долларовой бумажкой, затем  усадил рядом. Та не особо сопротивлялась. Наклонился к Омару и неуверенно произнес: "Я отойду?». Но Омар в тот же миг поднялся с кресла,словно  ждал: «Некогда,пошли в следующий раз.», – и пошел к выходу.  Шкаф пожал плечами, и со словами: «Не расслабляйся», –несильно шлепнул ее по мягкому месту и поспешил следом. Омар ездил с детства отец научил его. Работая таксистом, в семидесятых зарабатывал хорошие деньги,и в доме всегда был достаток. Только, после смерти отца,  узнал, что тот по молодости был в бригаде , промышлявшей грабежами и разбоями. Являясь  колесами, но доказать это не смогли. Отец  откупился, продав  все ценное, что было . Самого же главаря  за двойную мокруху поставили к стенке. Когда его не стало, многие, остепенились.

 Омар лихачил,это мягко сказано,он всегда нарывался. Не то что шкаф,даже Додик, не мог понять, зачем надо проезжать светофор на  красный, так, что укачивает. Шкаф объяснял возможностями семьсот пятидесятой БМВ провоцирующей к сумасшествию неокрепшие души. И в этот раз повторилось то же только хуже. Отъезжая от бара, Омар притопил и в мгновение выскочил под красный на перекресток  и чуть не столкнулся с, Ауди – А 8, имеющей так же нехилые характеристики, и вероятно только потому ее водитель, ушел от столкновения. Омар остановился,так же резко как и жал на акселератор. Лицо его выражало решительность. А тяжелый взгляд который заставлял опускать глаза немало людей, сейчас как гиперболоид жёг все, что видел с окна. Окошко Ауди сползло, и оттуда полился неразборчивый поток брани, сразу же утонувшей в гуле сигналов,желающих ехать. Шкаф ощутил неприятную тяжесть в ногах, но быстро взял себя в руки и предложил: «Может?» «Нет. Иди узнай, что он хочет»,– спокойно как всегда с лёгкой усмешкой, произнес Омар. « У него номера министерские, может?» – пробовал уговорить Шкаф. «Нет!Пусть, мне то что» – отрезал Омар. Шкаф вышел с машины и грузно ступая то ли медвежьей то ли слоновьей походкой, пошел к Ауди. Водитель Ауди, не дожидаясь приглашения, вышел навстречу и с не менее решительным, чем у Шкафа, лицом принялся что-то доказывать. Омар не слышал, даже обрывки.Ветер дул от моря в сторону гор. Минуты две-три Шкаф и хозяин Ауди препирались. Но внезапно прекратили и разошлись.

Оппонент, сел в машину и поспешил уехать. «Ну, что?», – спросил он Шкафа. «Да это сын Шакиева, с тёлкой.Какой то чабановатый! Ну, я ему сказал, чтоб ехал тихо,тихо, и он по- ходу согласился. «И что?» – продолжал  Омар. «Да не, особо ничего. Сразу, смекнул, кто перед ним, и понял». «Но я что то слышал»,– не успокаивался Омар. Шкаф знал, что Омар не отстанет.Омар напирал, и растерянный Шкаф не знал, что сказать. «Вот дать поддых,это да, а раз-говоры», – оправдывался он. Его мысль, превратилась в оправдание: Да если б он только в наш адрес, я б его».  «Слышь, Шкаф, сказал:  Что ты выгораживаешь, тебе он кто, брат, сват!?» – «Да, сдался он. Я ж говорю, рыба еще та, как увидел, с кем базарить, сразу задний: ну, типа, чо вы, дальтонутые, на красный? Я переспросил: Какие? Какие? Показалось вальтонутые. Но тот четко так, дальтонутые. Типа, вы че, цветов не разбираете? Ну подумал, ладно живи тварь, да и пахан его, сам знаешь,нехилый» – закончил Шкаф.  Омар сидел молча, не подавая вида, что то, что он слышал, разбередило рану его несовершенства, природного дефекта, брака, да как угодно суть не изменится. Ведь тогда в детстве, больше всего  мечтал увидеть разноцветный мир, а не набор черно-белых теней. Человек, который даже случайно, произнес это, равен врагу, и кроме смерти, ничего не заслуживает. Омару хотелось посмотреть, как холеная сущность папенькиного сынка будет корчиться. «И  это не жестокость это  месть за дальтоника!», –решил Омар, вспоминая дворовых детей, узнавших о его тайне и не оставлявших его, пока  броском через бедро не воткнул одного в асфальт, сделав сотрясение.

В другой раз сломал нос старшекласснику, за что был поставлен на учёт. А дальше,неприязнь к цветному, к рисованию, к светофорам и так далее. Соседке по парте за то, что посмела усомниться, выждав несколько дней, воткнул циркуль в плечо, стерпела, на что Омар,зло улыбаясь,сквозь зубы заметил: «Ты что, коммунистка, не орёшь совсем?» И с этими словами воткнул второй раз, та снова не пискнула и мало того, даже не пожаловалась, чем сильно удивила Омара.Тогда сошло. Так и продолжал запугивать класс. В  один из дней заметил, что заходя, одноклассники при смиряются, осторожно обходят, ожидая подвоха. Действительно, мог ударить для острастки.

Одноклассники когда  приближался, превращались в стадо. Лезли на друга, уходя от кулаков и пинков. Да и в тюрьме заколол со камерника заточкой все за то же, «даль-тоник» в свой адрес. С криками: «На, крыса, на …» – втыкал, сталь, в обмякшее тело. Даже видавшие удивились, а судмедэксперт насчитал двадцать дырок, что послужило поводом для проведения экспертизы.Она признала Омара невменяемым. Его перевели в психбольницу, а через полгода  был на свободе, кореша постарались…

«Выходи, мне нужно кое с кем встретиться. Иди пар выпусти, через час отзвонись», как всегда с хищной ухмылочкой произнес Омар. «Понял – удивленно ответил Шкаф. «И девочка не спеша полечит». В тот момент  кроме ее натянутых ягодиц и треснутого ореха, ничего  не видел. На всякий если Омар смотрит в зеркало поднял ладонь.Но того уже и след простыл. БМВуха, ракетой, прорезала перекресток и ушла  на валидольно запрещающий. «Да-а-а», – вылетело у Шкафа и растворилось в гудящих звуках, смутив не понимающих, почему движение встало, когда горит зеленый.

*     *     *

Яркое солнце вычертило причудливый  квадрат на экране прозрачной тюли, испещренной тончайшими волокнами узоров и расчерченной тенью, исходящей от оконной решетки. Карина открыла глаза. «Ты проснулась, девочка?» – раздался голос Эдика, так звали подтянутого седовласого мужчину только близкие. К тому кругу относилась и Карина, ставшая его женщиной неожиданно и внезапно, в тот момент, когда он, собственно, и не помышлял,о близости с женщиной намного моложе его. С первой женой в разводе, дети выросли, а когда хотелось развлечься, прибегал к услугам дорогих проституток. «Но это пустое. Карина – для души, для сердца, а уж потом, для секса …» – лукавил Эдуард. Карина явилась в его жизнь, неожиданно: он словно больного котенка нашел ее, приютил, обогрел и фактически вытащил с того света. После того как она потеряла ребенка, жизнь ей опостылела, а впереди маячил только мрак безденежья и непонятные перспективы. Казалось, жизнь рухнула с грохотом в подвал, из которого нет выхода, но явился Эдуард и, как волшебник, одел на нее очки, в ко-торых она увидела жизнь в другом свете. Своим опти-мизмом он убедил ее, что необходимо жить, а не резать вены или травиться таблетками. Его щедрость и доброта к ней были искренни и бескорыстны. «Да и какая корысть, кожа да кости»,– думала она.И просто не могла не замечать, как светятся нежностью глаза Эдуарда, когда они си-дят рядом или сталкиваются в коридоре. Впервые в жизни она чув-ствовала себя защищенной и счастливой. Машина, квартира, поездки за границу, любые шмотки – все это свалилось в одно-часье, будто вытянула выигрышный билет, который назывался Эдуард Абдурахманович Батыров.

Пятидесяти пяти лет, он являлся авторитетным человеком в вопросах Кавказа, а по совместительству – помощник депутата Абрамова, представляющего Ханты-Мансийский автономный округ. Чуть раньше, в недалеком прошлом, сотрудник ГРУ. Его про-шлое не известно. Чело-веком он в меру религиозный, но открыто не выделял не одной из конфессий, ибо не желал обижать никого из родственников, являющихся по материнской линии иудеями, а по отцовской – мусульманами. Эта смесь, и определила ход судьбы,и его не простую, но интересную жизнь. Еще в пору послевоенной юности он ловил себя на желании лицедей-ствовать, играть роль, но эта потребность постоянно спорила с другой неумолимой тягой – сочинять и ставить представления. Но приходилось выживать, выбираясь из темноты, в которую  погрузился в первый раз в двухлетнем возрас-те в предвоенной Кахетии, наевшись земли и подхватив дизентерию. Привычка выживания выработалась у Эдуарда исподволь, отдельно от его желания. Это был самостоятельный процесс его организма. Он ничего о нем не знал, и только смотрел на фотографии, трех-летнего и не помнил ничего: его не было на земле, не было в теле, его мозг не запечатлел ничего,кроме тьмы. И снова – никакой боли, никаких звуков, никаких слез, только тишина и полное отсутствие всего. Но, выныр-нув из бассейна беспамятства, Эдуард не нашел ниче-го хорошего, как, собственно, и плохого, в окружающем мире. Ему казалось, что куда бы ни смотрел, все равно смотрит на де-ревянный, крашенный пол.

Он не помнил тот день, когда сообщили, что родители погибли под бомбежкой, словно было все равно, потому что он не успел еще привыкнуть к родителям, а только вынырнул из тьмы небытия и сразу все потерял. Он даже не плакал тогда, потому что не мог, только выйдя из состояния растения. После потери родителей у Эдуарда были все шан-сы сойти под откос или остаться на обочине, но в мальчике обнаружились недюжинные способности к учебе, спорту и другим положительным наклонно-стям. И постепенно он полюбил тот мир с искренней, непосредственной открытостью. Были, конечно, и трудности, вернее сказать – были одни трудности. Послевоенный голод ощутил на себе, имен-но с той поры невзлюбил лук, которым объелся чтоб утолить голод. После школы, законченной уже в северном Казахста-не, с одной четверкой, попытка поступить в институт на физмат не удалась. Потом армия, служба в Москве, в спецчасти, школа КГБ. А дальнейшая судьба Эдуарда проходит уже под грифом «секретно».

В то же пасмурное августовское утро влюбленный, осозна-вая, что попал, как мальчишка, не старался прогнать от себя это ощущение и желание быть искренним с ней.  Его холодный, расчетливый мозг, медленно плавился при ней. А она, зная, что ему нравится наблюдать за ней, нежилась, словно ко-шечка, потягивалась, вытягивая вверх руки, и в тот момент с нее соскальзывало шелковое покрывало, и голое тело нимфы представало перед ним. И он ловил взглядом эту прелесть в ее неловком желании ухватить ускользающее по-крывало и прикрыться. А, бывало, согнув ногу, располага-лась на кровати и не спеша подкрашивала ноготки на ногах, не одев нижнее белье.

 А сейчас Эдик принес кофе и застыл с подносом, наблю-дая, как двигались в такт только ей одной слышимой мелодии ягодиц, и игра света и тени еще больше уносили его в ее объятия, во власть ее крепкого, молодого, тела, пульсирующего в его руках. Она входила в него, словно нож, сжимаясь и заостряясь, меняя охру зрачков на марс, утренний туман белков, на лаву длинного языка, и мощные толчки вперемежкус щупальцами спрута, обвившего его… «Что там у тебя, до-рогой, чем порадуешь?» – кокетничала она, тем са-мым вырывая  из щупальцев воображаемого спрута. «Кофе с мо-локом– произнес, опомнившись, заботливый Эду-ард, –

 Он скользил по ней взглядом. Всерьез считая своей террито-рией, несмотря на то, что она  чуть старше его дочери и ровесни-ца сыну, но его это не смущало его. Эдуарду было  комфортно в обществе Карины. В свои пятьдесят пять он ощу-щал на сорок. Им было хорошо, несмотря на разницу в возрасте. Они сидели на кровати и молча пили кофе. Эдуард корил себя за то, что разрешил Карине влезть в служебные дела, но поделать ничего не смог. «Она уговорила» – причитал Эдуард. И действительно, приблизи-тельно месяц назад планировал с границей и товаром, разговор происходил дома. Она слышала подробности,а на следующий день, попросилась участвовать в деле, объясняя тем, что места знакомые, да и засиделась дома, развеяться треба. Сей-час Эдуард вспоминал это ее – «треба» -

 Сколько ни пробовал отговорить, не поддавалась, даже аргумент, что придется общаться с уголовниками и головорезами, не возымел действия. Такая тяга к приключениям насторожила Эдуарда, и он выяс-нил, что именно тянет Карину участвовать в деле. С того дня, когда узнал об Алексее, начала душить ревность, но поделать ничего не мог. Уже зная, что простит все, даже предательст-во, лишь бы не покинула. Ее запах парного молока, вечерней сырой земли вперемешку с навозом, раскиданным по гряд-кам, навсегда приковал его. Что-то зацепило и держало крепко, надежно, но по-матерински ласково и добродушно. Почему-то твердо знал, что ей можно все, и ее цензор не допустит того, отчего станет невыносимо. «Откуда такая уверенность? – спрашивал Эдуард и сам же отвечал: – Интуиция, шестое чув-ство, воздух, флюиды и больше ничего. Этого мало для обычного человека, но я же. Флюиды тепла, идущие от нее, самые доро-гие и бесценные факты ее чувста… Еще двадцать лет назад он не дал бы за эту иллюзию и двадцати минут своего времени, а теперь  готов отдать жизнь, и не только свою. Что со мной? Старею,а у стариков сердце черствеет, а души отравлены опытом. В этом ли сила? Или, я просто слабак, раскисший и пускаюший слюни из-за девки.

 Нет, все же она моя, она принесла то, чего раньше никогда не было – любовь, будь она неладна». Этот ветер раз-думий раскалял камни души до-бела. А сейчас Эдуард, словно мальчишка, прыгал и катался по кровати, закатываясь от смеха, когда ж Карина начинала щекотать, приговаривая; «Ох ты, ревнивец мой, ай я-я-й, щекотки боится! –и уже нежнее, прижимая голову к груди. «Да что ты, девочка, я ж умру от щекотки, осторожней, сердце выпрыгнет, потом плакать будешь»,– грустно шутил Эдик. «А ты знаешь, один парень от любви съел девушку», – продолжала Карина. «Ты что, хочешь, чтобы я стал людоедом? – иронизировал Эдик.– И с чего начать? С ушка удобней всего!– И он нежно схватил мочку ее уха зубами, зарычав при этом, изображая маорийского людоеда. «А – а – а,» увертываясь стонала Карина, закатывая глаза и прикусывая язык. А Эдуард, подстегиваемый игрой, ощущал силу тридцатилетней давности. «Это уже послед-няя стадия, пора тормознуться» – пронеслось в голове Эдуарда. И, как будто читая его мысли, Карина резко отстранилась со словами: «Не надо, мне же будет плохо». «А мы сделаем, нет проблем, – цеплял за ускользающую руку, Эдик.

 Но она непреклонна. «У нас времени нет, а спешить я не люблю. Уж лучше не начинать», – немного нервно колола Карина. Но Эдуард, казалось, пропустил ее слова, оставив их без внимания. Карина же, спохватившись, перевела разговор: «А у Лорэн, представляешь,закончились». Розовая картина исчезла, и повеяло земным и кровавым. «Ну и что?» – холодно произнес Эдуард. «Да нет, ничего, просто ей всего-то сорок один, жалко  ее, она ж твоя лучшая». «Это она сама тебя информировала, что у нее? – слегка удивленно произнес Эдуард. – И чтоб одна женщина просила за другую, чтоб к той лучше относился ее мужчина – нонсенс, не верю ушам…» «Ну, не передергивай, я совершенно искренне», – оправдывалась Карина. -Да уж, обло-мала– пронеслось  в его в голове и исчезло. «А что у Лорэн, это действительно новость, освобожу ее от командировок», –  подумал Эдуард. «Ну что, поедешь?» – без надежды в голосе, что передумает, спросил Эдуард. Но, как и предполагал, хотела ехать, и он не в силах удержать. Это обстоятельство  напрягало, привыкшего манипулировать людьми, событиями, судьбами.

 Вот так прибрала к рукам непосредст-венной манерой и привычкой к искренности. Разоружая стереотипы  детской рукой открывая новые проходы в пещерах души, в темных многокиломет-ровых пространствах, согретых ее дыханием. Она, наполняла сознание, отвоевывая у тьмы холода, старости и смерти. Вспомнил вчерашнюю ночь и звук тик-так, тик-так из глу-бины. «Знаешь Эдуард, – шептала Карина, – сколько всего ты мне дарил, а роза, эта алая роза, просто тщедушный цветок, оказалась дороже всего, – она сделала паузу. «Я ждала ее. Выходит, именно ее хотела от тебя по-лучить. От нее на седьмом небе, голова кружится. Странно, оказы-вается, мне так мало надо»  – Спасибо дорогой, – еще раз произнесла она. Эдуард умилился от такого всплеска с ее стороны. Дело в том, что роза случайно осталась в машине от букета, который подарил в тот день управляю-щей «Промстройбанка»  в связи с днем рождения. «Вот так! – удивился в душе Эдуард, совсем не ждавший такой реакции. « Обычная роза. А девочка романтична» Так думал когда Эдуард и с этими мыслями уснул. А сейчас, перед расставанием вспомнил. Еще и еще раз осмотрев Карину, и заме-тил: «Если не передумала лететь, то одевайся, самолет в пятна-дцать двадцать». «Успею», – парировала она, натягивая колготки, блузку и юбку. С Эдуардом Абдурахмановичем творилось то, что и должно твориться с нормальным мужчиной, когда перед ним прыгает желанная, полуголая дама, кокетничая, прикасаясь, но не сближаясь.

Перед выходом из квартиры он уже собрался выключить телевизор, в котором мелькали «Вести» со Светланой Морокиной в свойственной ей искрящейся, профессиональной  мане-ре: «Находятся в тяжелом состоянии сын заместителя министра Шакиева и его девушка, подвергшиеся нападению и обстрелу из автома-тического оружия, в результате чего произошел взрыв» Далее следовали комментарии, правоохранительных органов. Карина замерла. «Видишь, что,там! Прошу, не упрямься, останься дома, там отработают другие», – лукавил Эдуард, ведь он направлял Володю и Лорэн в любом случае, с отдельным заданием. «Ведь я же не дочь Шакиева, и вообще я никто и звать меня никак» прошептала она. А дальше вжала голову в плечи и обдав Эдуарда холодным ветром отчужденности.  – Она шантажирует, и ревнивец, повелся! – злился он, закрывая дверь квартиры – И из-за кого!? Из-за этого Алеши,– он вздохнул, но это был единственный внешний признак недовольства, который она заметила. – Держится мой песик! – думала Карина внешне, не проявляя эмоций. Пройдя ВИП зал и стоя возле трапа, они наконец нарушили молчание. – Ос-торожно там с Омаром, вечером обязательная связь, ты слышишь, не забудь обязательно, Фер-штэйн. – – Фэрштэйн! – подтвердила Карина. Он цело-вал ее в щеку и щептал на ухо – Береги – – Хорошо! – дежурно ответила она и он понял, что она уже там за тысячи километров.

*     *     *

Сырой асфальт блестел в свете ночных фонарей, торчащих стрелами в теле земли. Нет, это были не те смертельные стрелы со смоченными в яде наконечниками, а игрушечные понатыканные детской рукой спички, и этой же рукой зажженные.

Спички-стрелы, вблизи оказавшиеся фонарями, горели в сознании Алексея до состояния тлена. В какой-то момент освещение замирало и за секунду до того, как Алексей терял зрительный контакт с дорогой и окружающим миром, появлялся новый спасительный свет. Он куда-то ехал, но сам не знал куда. Казалось, что пустыня ночи захватила все пространство, и его жизнь превратилась в движение на ощупь: Пробираясь в кромешной пустоте, шаря по-сторонами руками, чтобы вновь не наткнуться на что-либо острое, заточенное и торчащее неиз-вестно откуда. Это блуждание в темном сыром подвале насторажива-ло Алексея и подавляло, темнота душила, она забирала его душу и изматывала, накаляя в печах страха тело, холодеющее в припадке клаустрофобии. Такое впечатление, словно он мучительно загоняет себя в угол, а затем также медленно выходит из него. «Ну, кому ты нужен?» – гудит еле слышным шепотом. «Выйди на открытое про-странство, на свет, – стучат, готовые сорваться на бег, ноги и дрожат в напряжении, – да здесь и убежать-то некуда, в этих узких коридо-рах». Сейчас езда по ночному городу была лишь плодом его вообра-жения.

– Всегда я попадаю в такие ситуации – произнес вслух Алексей.

– Какие еще? Что за ситуации? – спросила Катя, заваривая цей-лонский чай со слоном на пачке.

– Да вот, понимаешь… – Алексей начал обдумывать, как лучше сформулировать.

– Идешь, идешь куда-то, а потом понимаешь, что шел не туда и  возвращаться уже поздно, а корректировать путь нет смысла, потому что он ничем не лучше старого маршрута! И все так глупо. Не понят-но, зачем и куда идем? Ну вот, совсем запутал я тебя.

– Да нет, говори, говори… – успокаивала Катя.

– Вот в шахматы как хорошо уметь играть: глядишь, смог бы впе-ред на несколько шагов смотреть, ходы просчитывать, стратегию придумывать. А так – живешь в хаосе каком-то, на эмоциях. То тьма, то вспышка света. Ох, утомляет меня эта декорация. Я-то еще заду-мываюсь, а некоторым и задуматься-то не чем, им-то каково? Вот жил, жил, а оказывается, что не тем занимался – только ради брюха, ради хлеба насущного в мути какой-то барахтался. А что дальше? Апатия и усталость?.. Вот и все! – Алексей на секунду замолчал, мыс-ли перенесли его в ночной экспресс, плывущий вдоль светлых ост-ровков и оазисов мелких станций, и бесконечных деревушек, поте-рянных в огромном океане зимних просторов. Стук колес, посапыва-ние пассажиров дополняло картину бессонницы. На языке крутились стройные и совсем не рифмующиеся образы, они сверлили дыру в стенке черепа, и когда уже кость начинала дымиться, и едкий запах касался рецепторов носа, он сбрасывал потряхиванием головы этот кадр, и начинался новый. А затем все исчезало так-же неожиданно, как и появлялось.

«Как разобраться, – чего я хочу, а чего не хочу?» – размышлял Алексей. Он сравнивал себя с лоцманом, наносящим мелким штрихом на карту мели, узкие места фарватера своей жизни. Сильный встреч-ный ветер и боковое течение иногда сносило суда, идущие за ним, на скалы, и он вынужден был перестраиваться, или даже отступать, что-бы спасти, идущих за ним. А случалось и так, что то, чего он страстно не хотел, незаметно, а иногда за время сгорающего на глазах бумаж-ного листа, а иногда в течении нескольких месяцев перерастало, пе-рерождалось в страстное желание этого хотеть. Но чаще, конечно, случался обратный процесс. И в итоге Алексей прикладывал неимо-верные усилия, чтобы найти, испробовать то, чего он когда-то боялся как огня, чурался долгие годы. «Что это? Как назвать это перерожде-ние? Кто даст мне ответ – как это происходит с нами: сегодня ты семьянин, а завтра – донжуан, сегодня герой, а завтра – трус?» Какие подводные течения точат гранит наших убеждений и превращают в порошок каменные глыбы принципов в угоду какой-то, казавшейся еще вчера мизерной, не заслуживающей внимания идее фикс. Спря-танный в рукаве шулера козырной туз в нужный момент срывает  банк и оставляет играющих с обескураженными лицами, тщетно ищущих ответ или зацепку, объяснения происходящему. «Что это? Злой рок судьбы?» – гадает неискушенный. «Где же он меня обманул, в чем фишка»? – смеется махровый. Но все позади. Впереди лишь опустошенность. Черт дернул. Сказал бы он раньше, а сейчас даже проигрыш доставил некоторое наслаждение. Странно. И уже не узна-ешь самого себя», – так гнались за Алексеем остывающие на лету мысли. «Что только не померещится?»  улыбался Алексей и пренеб-режительно отмахивался от безжалостно корящих его крупных пла-нов греха.

Где-то играла мелодия. Отрывок симфонии, очень родной и близ-кой музыки, то затихал, то, выныривая из преисподней, притягивал внимание, отрывал от важных дел, путался под ногами, заставляя спотыкаться на ровном месте. Нет, она не придавала силы, но ее зву-чание обволакивало шлейфом шелковых облаков и кружило в пери-стом восторге, сосало «под ложечкой», захватывая дыхание от очень долгого, затяжного свободного падения. Можно даже сказать, что она была бесполезна, потому что нематериальна. И вот земля приближа-ется стремительно, но ты этого не боишься, тебе не страшно, потому что за спиной парашют цинизма и трезвой мысли, но открывать его совсем не хочется. Свободное падение. Но оно вовсе не свободное. На секунду понимаешь, что конец все равно наступит, только не сейчас, а лет так через сорок или через пять, или через месяц или через час. И дергаешь за кольцо, напрасно не доверяя автоматике. Наконец хлопок – и парашют открыт, уравновешивая силу смертельного притяжения и делая свободное падение не свободным. Важна дозировка всего. А ко-гда полет кончается, ты твердо стоишь на земле и восклицаешь: Ах, что может быть лучше этой погони за ощущениями!

– Ты будешь чай? – спросила Катя.

– Да что ты все, чай и чай! Целыми сутками только и слышишь: Чай да чай! – напористо, но не злобно вспылил Алексей и посмотрев на нее, понял, что перегнул.

Катя мыла посуду и молчала, пропуская автоматную очередь кри-тики мимо себя. «Что он меня все время критикует – разлюбил, что ли?» – думала она, наслаждаясь согревающим действием горячей во-ды.

В квартире  прохладно, хотя на дворе лето.

Зимой холодный воздух просачивался в их жилище через сотни микроскопических дырочек и трещинок, не видимых простым глазом. И в результате в ветреные дни Кате казалось, что на улице теплее, чем дома, потому что ее кисти и ступни в эти дни становились, словно вырубленые изо льда и только горячая ванна спасала это теплолюби-вое растение.

Алексей хотел обнять ее и рассказать интересную историю, но об-наружил, что у него для этого нет ни сил, ни желания напрягать свое воображение, тем более что кровь, находившаяся в голове и стимули-рующая мыслительный процесс, мелкими струйками увеличивала по-ток в область желудка и брюшной полости. Так он себе это представ-лял и объяснял. В желудке жгло. «Наверное, так бывает после стрих-нина?» – проползла дремлющая мысль.

Он вспомнил фильмы, где женщины травят своих мужчин, чуть ли не с ложечки давая своей близкой, родной рукой, которую к тому же приговоренный лобызал много раз, ядовитую пищу или напиток, при этом преданно смотря в глаза своей жертве, и затем с дьявольским цинизмом наблюдая процесс угасания.

От этой шальной мысли ему стало еще веселей: а что, если и она отравит. Но эта идея не получила у него никакого развития. «Нет, да-же от ревности она на такое не способна. Я ей нужен живой. Кажется, пока она, меня еще любит», – решил за нее Алексей. После этого он снова расслабился, и память снова унесла его в вечерний город на движущемся вглубь микрорайонов эскалаторе, сырого после летней грозы шоссе.

Хмельное дыхание конца августа опьяняло поспевшим виногра-дом, и морской свежестью в вечерние часы, а в дневные – дымящемся миражами асфальтом, в который втыкались, оставляя отверстия, оде-тые в каблуки и шпильки горожанки.

«У тебя такие горячие руки», – заметила Катя, прижимая его ладо-ни.

 Ему было жарко и горячо. Волны шли в разные стороны, волны тепла и света от горящих в ночном небе звезд, от туманности Андро-меды. Раньше когда они  расставались и были далеко друг от друга, он смотрел на луну в надежде, что и Катя в этот момент смотрит на нее, и их взгляды блуждая в потьмах на темной стороне луны, вдруг пересекались и на мгновение ее холодный, мертвый ландшафт, по-крытый кратерами и воронками от метеоритов, освещался вспышкой. «Аллах Акбар! – энергично выкрикнул, Алексей, улыбаясь и пронзая пальцем пространство над своей головой. – Аллаху Акбар!»

Катя посмотрела на него: «Не шути так!». «А я и не шучу», – отве-чал Алексей. «А что же тогда не молишься всерьез, а только играешь, как маленький?» – поинтересовалась она. Он не ответил.

Множество людей прошло перед глазами Алексея, как пелена приятных ощущений, легкий бред недосыпания с хроническим жела-нием прижать кого-то поближе и почувствовать благоухание.

Реальность и выдумка переплелись.

«Если бы не болезнь», – причитал он. Спирали закручивались на его глазах. Белоснежное пятно в центре – это невеста, а черное пятно  положившее руку ей на плечо-это жених. Танец молодых и еще целой армии друзей, гостей и родственников. Улыбки, пыль, бешеные кри-ки. И все заглушающая зурна,  льющаяся, из колонок. Чуть поодаль – дымятся котлы с мясом, льется огненная вода. Стрельба в небо по звездам, штрихами трассеров. Сумбур и, половецкие пляски, радовал-ся Алексей, привыкший и полюбивший этот жизнерадостный хаос свадьбы и сам уже ставший частью этого хаоса.

– Где я простыл? – продолжал он причитать уже дома, перед Ка-тей. И сам себе поставил диагноз « Сглаз».

– Кто это тебя мог сглазить? – тихо спросила она. Присев рядом и заметив, как у него провалились глаза. Почувствовала, как бледный, болезненный слой его кожи источает запах пота.

Катя погладила его по голове.

– Да кто, кто? Кто угодно. Ядрена канитель,– наигранно ругался он и смотрел то на нее, то куда-то в стену и дальше, насквозь.

– Похвалили меня, а я и рад, даже не сплюнул. А теперь расплачи-ваюсь. А народ-то у нас, сама знаешь, глазливый – заключил Алексей. Но Катя не поняла, шутит он или  серьезно.

– Да, да, три секунды и– поддержала она с иронией в голосе, всматриваясь в него.

Он провалился в телевизор. Катя что-то говорила и говорила, но он не слышал.

– Кофе будешь, или чай? – долетело до него.

«Опять, тоже»– простонал его внутренний голос.

И на всякий случай, издевательски улыбаясь,  переспросил:

– Что, что ты сказала?

– Ну, ушел. Как всегда, в своем репертуаре, – возмутилась уже она.  – Опять ушел в телевизор.-

– Да нет, нет. Я просто задумался-

 -Задумался он!-

Алексей снова посмотрел на стену. «Это бег по поверхности, и ни-чего больше», – подумал он.

А затем он вдруг проснулся, и словно изголодавшийся после спяч-ки зверь,  схватил Катю с быстротой хищника за ускользающую та-лию.

– Ну не уходи, посиди со мной. Я же болею, а ты все на кухне или в ванной. Надоело, – говорил он вслух, а про себя думал: «Зачем я только на этой прачке женился? На ее огромное сердце позарился, на-верное!»

– У-у. У тебя, милый, такая температура! Давай-ка укол сделаем. Анальгин с димедролом.

– А иголка небольшая? – с наигранным страхом спросил Алексей.

На самом деле он уже налился мутной, не здоровой спелостью и готов был вскрыться, взорваться от температуры. Целый день 39,5. Глаза красные, лицо побагровело и вздулось, как дрожжевая масса.

Укол антибиотика был в самый раз, чтобы разрядить организм.

Вместо чая Катя принесла горячий компот, и это было кстати. Борьба с температурой в его «биомашине» продолжалась. Было ощу-щение перегруженности механизмов. Кол, кровоточащий в горле, как бы подтверждал своим видом всю бренность и хрупкость белковой красоты. В любую секунду все может измениться. «Сейчас кипит бульон, горит шашлык в тебе, а вот мотор не выдержит – и что? И бу-дет свежемороженое мясо для каннибалов, собак и крыс. Температура прыгнет с плюсовой на ноль – и связки уже не гнутся. Заиндевели. Ломать придется», – услышал он чей-то далекий голос. Почему мне снятся такие сны и приходят в голову мрачные мысли, – с сожалени-ем подумал Алексей.

Белый снег ложился и не таял на его синем лице. После долгого лежания в воде оно сильно вздулось и посинело, а еще и замерзло. Алексей был сейчас не что иное, как кусок льда. Ему не было больно, не было страшно. Ему выстрелили в лицо. Вспышка, и все. Всю зиму он пролежал подо льдом, куда его спустили недалеко от места, где за-стрелили и ограбили. По иронии судьбы – недалеко от того места, где он вырос. Да и убийц своих он знал. Что они хотели? Денег, наверное. Как всегда.

Нет, это не с ним. Это кто-то другой. От таких видений Алексей очнулся и увидел перед собой Катю. Она сидела рядом, на краю кро-вати в платке, окаймленная молитвой, и перебирала четки. Что-то вредное, ревнивое заколыхалось в нем и по какому то стечению об-стоятельств, спружинив, вылетело изо рта:

– А ты знаешь, есть множество людей, которые кайфуют, когда другим плохо! Нет, ничего не говори – продолжал он.– Я видел это сам много раз. Это очевидно, что им было хорошо, от того, что мне, и даже не мне, было плохо и  больно», – он передохнул и повернулся в Катину сторону, ничего не видя перед собой, кроме сочащегося из ранки сока алоэ и красной полоски пореза от осоки на пальце. Он по-нимал, что это его наблюдение, всего лишь заразная болезнь, но уже не мог удержать ревущего водопада подозрений. И Катя, зная об этом его терзании и муке, молча ждала снисхождения и успокоения. -Пройдет, все пройдет!– шептала она ему.

На свадьбе самой энергичной танцовщицей была Ирайнат. Как это, здорово! – ее бесконечный танец. Казалось бы, ну что нового, свежего? Но нет – глаза горят, ноги, плавно перебирая шаг, создают остроту момента, легкость и стремительность бегущей лани. Хочется бесконечно кричать: «Оппа, асса, оппа, асса», – хлопая и хлопая. «Оппа, оррэ, асса». Джигитовка, подскоки, взмахи руками – все это притягивает, манит магнитом, неистовством ее бешеного танца, задо-ром нерастраченной энергии.

А горло болит. «Наверное, накричался там, на свадьбе», – решил он, продолжая искать причину недомогания.

Голова трещала по швам. И таблетка или укол были бы как раз во-время. «Ну, давай же, действуй! Коли, коли, не жалей, девочка-садистка, пошевелись, прошу» – настаивал Алексей.

«Назло вирусам и другим невидимым тварям уколюсь и тем са-мым объявлю им войну», – храбрился он, предвкушая маленькую молнию  в ягодице.

Медицинская сталь тем и сильна, что колет, режет, зашивает. Не сама, конечно, а в руках наследников Гиппократа, в белеющих манти-ях королей познающих и познавших устройство тел и готовых с лег-костью объяснить происхождение костных тканей и мышечных воло-кон. «А душу сможете объяснить!? Слабо что ли? – так и подмывает Алексея. -Сможете?-» Как только доходит очередь до таинства  жизни и других непонятных процессов, светила разводят руки, скрывая смя-тение по поводу своего атеизма. Потому что знают, что есть очень и очень большие пробелы в познаниях. «Панымаешь», – вдруг сказал Алексей и, прижал Катину ладонь к  щеке.

– О чем это я? Все, точно заболел.-

– Мне кто-нибудь звонил, пока меня не было, ну пока я на свадь-бе? – морщясь, спросил Алексей.

– Да, забыла совсем, тебе же пару дней назад звонил человек.

– Что сказал, как представился, о чем спрашивал?

– Да никак не представился, ничего не спрашивал, странный ка-кой-то. Только спросил, когда приедешь.

– А Лева из Москвы не звонил? – почему-то прошептал Алексей.

– Нет…

Возникла пауза.

– Хреново, не сдохнуть, бы– протянул Алексей.

– Не пугай, пожалуйста, – просила Катя с неподдельной трево-гой. – А нам без тебя куда, если только прямо за тобой отправиться.

«А что? Значит, мои дела и впрямь плохи, коль так переживает», –  мелькнуло у него в голове.

– Нет, серьезно. И сны нехорошие снятся. Как будто зеленый ко-ридор, мохнатый такой, словно желудочный рубец, и путешествие в кромешной темноте в приборе ночного видения. Ни одного здорово-го, положительного момента. Тьфу ты, мать твою! – выругался он и добавил:

– Компот – это хорошо для сердца. Курага – первое средство, в ней витамин С. А вот бабушка курагу редко варила. Не люблю, гово-рит, она кислая. Женщины за жизнь хватаются крепче.

– Так и есть – поддакнула она.

– А что в итоге остается от человека? Доброта одна и остается. Доброту, ее никуда не спрячешь. Она вот в нас. Бабушка была добрая, и её доброты хватало на всю вселенную. И прощение на небесах, она заслужила. Что еще может быть важнее женской, материнской добро-ты? Для меня, по крайней мере, ничего. Намекаю, родная, открытым текстом: будь доброй, будь доброй!

Катю, эти слова задели, потому что она резко произнесла:

– Так. А я, значит, злая. Там  добрые у тебя, образованные. В те-атры ходите, развиваетесь и добреете за моей спиной.

– Вот женщины, только хорошее скажи– подумал Алексей. – Ну что ты, что ты  переворачиваешь? Что за выдумки? – удивлялся он

– Нет, я знаю, ты мне уже не в первый раз говоришь, что я для те-бя злая, родственники мои тебе не нравятся. Вечно всем не доволен! Кто-то там добрый. Кто у тебя добрый, а? Эти шлюхи, твои? – про-должала, Катя.

– Так вот, все из-за каких-то мифических шлюх, которых и в при-роде не существует. Ясно теперь, хорошо, отлично. Ты только уши прочисть. Какие шлюхи! Нет у меня никаких шлюх, – отпирался Алексей и уже начинал злиться: Про бабушку я говорил. Про бабуш-ку! Кто не слышал – повторяю по слогам, про ба – бу – шку! И не смей передергивать.

– Да, хорошо! Для тебя она добрая, а мне каково было, когда ты уходил на работу, а я, беременная, оставалась с ней. Она все соки из меня выжала и выпила. Уж  и не знала, как поиздеваться не знала ку-да отправить лишь бы я дома ей не мешалась, все причитала: Куда уж вам еще один ребенок без квартиры! – кричала Катя.

– Вот, я знал, что ты такая! Мертвых и то в покое не оставишь – вспылил Алексей, – я же твоих не трогаю, я к ним уважительно отно-шусь. А ведь они мне тоже все мозги прокомпассировали, а что я им плохого сделал. А ты в это же время, когда обстановка так напряжена, подарки от них получаешь назло мне.

– Что за глупости ты болтаешь!? Что за чушь несешь? Да я в жиз-ни, от них ничего не получала! Нет, ну это слишком. Святоша нашел-ся. Нет, ты не человек, с тобой жить не возможно! Ты меня всю пере-ворачиваешь своими словами. Да если ты их так ненавидишь, разо-брался бы сразу с ними, как мужчина, на месте. Как с тобой жить-то, не знаю! Глаза бы мои больше всего этого не видели и уши не слы-шали, этой грязи! – побледнев, истерически кричала Катя. Алексей на секунду испугался, что с ней случится приступ, и замолчал, но по инерции все же сказал: Я не идеал, но и не подлец, и не врун. Если говорю, что ты мне надоела со своими родственниками, значит, так и есть и живу с тобой только из-за детей, поняла!– И тутже выпалил:

– Злая собака ты, и язык у тебя злой!

– Я не собака, прекрати меня обзывать, а то я за себя не ручаюсь, кобель! – угрожающе выпалила Катя. Он решил не отвечать. Обычно после стычки кто-то из них уходил, хлопнув дверью. Последние пол-года они не ругались, и вот сразу так сильно. И как всегда из-за пус-тяка. В прошлом году, а это было сразу после восьмого марта, пору-гались один к одному как сейчас. Только тогда все было еще сложнее. Стоял ясный мартовский день. Алексей хотел вывезти семью на при-роду, на море, подышать, но не получилось. Вместо этого они в пух и прах разругались. И Алексей, бросивший курить месяц назад, снова задымил. Куда поехать в такой день? А это было прощенное воскре-сенье. И он купил цветов и поехал к маме на кладбище. Там среди мо-гил его душа успокоилась. Мама смотрела на него с мраморной доски своими мудрыми, добрыми глазами. Алексей раздал милостыню на выходе, еще у ворот, вытащив оставшуюся мелочь, из углов карма-нов. Синее, высокое, пропитанное солнечным светом небо, успокоило его. Домой в тот день Алексей пришел уже другим, но, как видно, не надолго. Обычно в такие дни семейного апокалипсиса Катя ложилась одна – в другой комнате или с детьми.

– Алексей переживал, ему казалось, что от переживания Катя может умереть. Поэтому он каждый раз, затаивал дыхание и прислу-шивался, дышит ли она. Если не слышал дыхания, то, гонимый стра-хом за ее жизнь, включал свет и стоял, смотря на ее руки, сложенные на груди: Движутся ли они? Есть ли дыхание? И удостоверившись, что есть, уходил прочь, хотя знал, что она не спит, а только притворя-ется, не в силах его видеть.

Он понимал: их накрыла и понесла штормовая волна. Ураган кру-тил и разбивал их слова в обрывки звуков. Железные крюки обиды вонзались все глубже в тело, а сокровенное знание слабых мест друг друга давало возможность больнее ударить, сыпануть соли, растоп-тать, разгромить святыни ради красно-черного словца. Их лица стано-вились мертвенно-бледными в этот момент словесного умерщвления любви, когда-то свившей в их душах свои гнезда. И осталась ли она там после стольких ковровых бомбардировок, после напалма упреков и сравнений? Оставалось надеяться только на то, что любовь – это и есть мифическая птица Феникс, и что именно поэтому она возрожда-ется из пепла. Острота слов через некоторое время притупилась и пе-рестала ранить, а потом все улеглось само собой так же неожиданно, как и началось. Сила разрушения иссякла. В воздухе висели миллиар-ды пылинок сгоревшей земли, тонны слов были перемолоты в поро-шок, тысячи кустарников  выдраны из земли в угоду гневу, а те, что остались стоять, потеряли, как боевые флагманы во время битвы или шторма (тайфуна), все паруса. Лес лишился листвы. Опустошение по-всюду, и полностью уничтоженный урожай добра и заботы уже ничем не восполнишь.

«Что же это такое? За что это мне? Что я сделала?» –  причитала Катя, и все худела и таяла на глазах, как весенний лед. Казалось, у нее нет никакого выбора, кроме как идти напролом, каяться. А что де-лать? Как вернуть себе ласку и нежность его глаз и рук. Тепло, его души?

«Ну вот, кажется, знаю, – думала Катя. – Он же сказал: добром. Его можно взять добром, только добром! Но в последний момент от обидных слов делаешь все наоборот, и все старания, насмарку. Крас-ное полотно крови перед глазами – и вперед. Я же бычиха! А он то-реадор. Его легче затоптать, чем пригвоздить. И так всегда. Азарт драки. Слово за слово, и всегда в проигрыше. И я в первую очередь. Что за характер?»

Она с каким-то остервенением вцепилась в брошюру «Правила дорожного движения», которую ей предстояло выучить, а затем сда-вать экзамен на водительские права. Упорства, достойного лучшего применения, ей было не занимать.

«В народе о таких, говорят: «Заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет», – злорадно думал Алексей о Кате.

В дверь позвонили. Зловещая тишина рассеялась. Пришел Эльдар. Так звали ее младшего брата.

– Асалам Алейкум!– с характерным хрипом и наигранным разма-хом руки поздоровался Эльдар, опустил хлопком ладонь в ладонь и легким касанием обнялся с Алексеем.

На этом процесс приветствия завершился.

Разговор не клеился с самого начала. В воздухе витали флюиды напряжения и настороженности.

– Болею – сказал Алексей, не дождавшись вопроса от Эльдара. – Вот горло. И температуру прихватил. – И не дождавшись сочувствия, замолчал.

В окно с кухни виднелось море, и это успокаивало Алексея.  Пре-красная картина ложилась бальзамом на больной и к тому же опусто-шенный перепалкой организм.

Катя хлопотала около плиты, разогревая  хинкал.

Разговор так и не клеился, оба молчали, синхронно втягивая запах сухого мяса.

– Мозги есть? – с диким выражением лица спросил Эльдар, при этом умудряясь мило улыбаться Кате, и добавить, обращаясь к Алек-сею :

– Не пробовал!? Надо сказать, изысканное кушанье, Биг Босс!

Эльдар всем давал прозвища, и Алексею тоже дал. На что сам Алексей уже не обижался, тем более что кличка была не самая пло-хая.

– Я не очень люблю мозги, по мне – так язык или почки луч-ше. Даже бычьи яйца, и то не люблю, – добавил Алексей уже совсем крамольную мысль, так что Эльдар даже сморщился, показывая сво-им Шарпеевским лицом, что Алексей кощунствует, глумится над святынями любого скотовода, а точнее чабана, коим в душе был ка-ждый горец, а Эльдар, не блиставший учебой, и подавно.

– Да ты что, Биг Босс! Бычьи яйца, бараньи яйца – это же ханское блюдо!-

Когда он говорил, Алексей представлял, как по его усам течет жир, хотя на самом деле у Эльдара не было усов. Алексею они как то привиделись, и он вспомнил рассказ Кати, как в голодные времена мужики в селе, мазали усы жиром, чтобы сельчане думали, что они только что сытно поели, хотя глаза, блестящие голодным огнем, все равно выдавали.

– Это же мечта, – неожиданно добавил Эльдар, обнаружив в себе дар красноречия. Видимо, выделение слюны приняло у него стихий-ный характер, и он с азартом и жадностью принялся поглощать хин-кал и сухое мясо.

Алексей посмотрел в окно и увидел, как ветер с моря поднимал пыль и развивал, как полотнища флага, не заправленные брюки и ру-башки, сшитые из легкого материала. Шквалы терзали подолы юбок, закручивая их ткань между ног и ножек. Ветер мешал и препятство-вал движению людей. Они пытались поскорее добраться, пройти до нужного им места и скрыться в укрытие, но попав в столбы поднятой дорожной пыли останавливались и снова шли, делая вид, что им не страшен не ветер, не ураган и вообще ничего. Порывы все усилива-лись и море шумело все сильнее.

Скушав хинкал и насытившись, Эльдар собрался уходить.  Одев ботинки, и затем подняв руки вверх, что означало, вероятно: Пока, до свидания, я пошел– он действительно ушел.

Катя постаралась уговорить Эльдара остаться, но он не захотел и ушел.

– Пошел развеяться по друзьям – решил Алексей. Эльдар хоть и был драчун, но являлся отличным другом, так как был совсем не жа-ден и чрезвычайно смел.

На свадьбе они были вместе, только Кати с детьми не было, да это и понятно: малышка на руках, и оставить ее не с кем.

Ему хотелось поболтать с Катей, тем более что температура после укола, кажется, спала. Он, переживал за Катю по-своему, но все же это было мужское восприятие. «А пойди, пойми, что у нее там творится в душе,– думал он. – Злопамятство или прощение? А что творится, то и творится!?» – выдохнул Алексей. – А кто скажет, что творится сию минуту на Марсе? Вот так и здесь – еще сложнее».

Он представил красно-оранжевый марсианский пейзаж, пустын-ный и одинокий. Нет деревьев и кустарников, воды нет. А что там есть? Если и женщин там нет. Остается только догадываться, скука и смерть, а может, и еще что похуже, ад например.

На самом деле ему страшно хотелось поцеловать Катю и показать, что все не так, как она думает. Что она любима так же, как и раньше. И его желание даже во сто, миллион раз сильнее именно сейчас, и обидные слова – это результат какой-то ошибки, и заблуждения. Это дурацкие мысли, неправильное расположение звезд, да что угодно, только не его злой умысел. Вот только немного, самую малость, по-жертвовать своим самолюбием и поменьше болтать, пощадить ее. Меньше информации, дозированная информация – и все будет в по-рядке. Она успокоится. Поднятая муть снова ляжет на дно, и мир и покой снова наступят в  доме.

Какое-то мутное предчувствие все же дергало затаенные струны. Что это – лишь то, чего ты хочешь и желаешь, но чертенок уже сидит  и маленькой, костлявой рукой дергает и щекочет, припевая: «А что, слабо? Вон, какая пава плывет в твои руки. Что же ты теряешься? Те-бе же хочется. Ты уже попробовал раньше, так вперед, не теряйся. Возьми ее».

«А вот и не желаю, – мысленно отвечал Алексей, проглотив слю-ну. – Мне жены хватает». А сам думал о плывущей паве.

 И Алексей вдруг встал и подошел к двери, ведущей на лод-жию. Катя говорила, что там, по ночам кишит крысами, как рыбой в запруде. Но сейчас, вечером, за стеклом царила тишина: ни одна пы-линка, ни один атом не шевелился, и не нарушал спокойствия. Все было тихо, как в склепе князя Дракулы, но солнце уже сделало свой полукруг и всем своим видом показывало, что до захода, и темноты оставались считанные минуты.

 В комнату вошла Катя. Алексей не видел, ее но знал, что вид у нее уставший, измотанный, опустошенный, нелюдимый и, возможно, злой, и тем более он не знал, даст ли она ему шанс попросить проще-ния, помириться, исправить ошибку. Но в последнюю секунду почув-ствовал, что сам еще не готов, а она – тем более.

Алексей резко повернулся, желая поймать ее ускользающие глаза.

Когда они ссорились, глаза Кати приобретали совершенно чужой, дикий, кошачий свободолюбивый оттенок. Они наливались кровью и были похожи на глаза молодой, необъезженной кобылицы, быка, львицы, пантеры, но только не респектабельной, современной жен-щины. Он боялся ее такую. Катя была неуправляема и дерзка в эти, бесконечные минуты. Она всегда дольше хранила обиду, и эта бездна, разделявшая их, становилась еще более глубокой, если в нее продол-жали падать слова. В любом случае процесс перемирия начинал Алексей.

Ссора – это как заразная болезнь с определенным инкубационным периодом.

Ему было особенно тяжело в такие моменты. Ведь его обиды хва-тало ровно на пять минут, иногда на полчаса, и редкий случай – когда дольше. Он хотел сказать Кате что-нибудь приятное, но она, совер-шенно не обращая  внимания, принялась разбирать в шифоньере.

«А… вечно эта уборка, стирка, глажка, пылесос!» – и, не дожида-ясь, пока она соизволит обернуться, он произнес будто не своим, по-тусторонним голосом:

– Ну и где твои крысы? Смотрю,  и не вижу ни одной.

Она резко повернулась и, сверкнув глазами-молниями, отвечала:

– Почему это мои? Вот скоро зашуршат – тогда посмотришь.-

Он выдержал паузу, пытаясь понять глубину ее обиды. Глаза его вцепились в нее, но сеанс гипноза не удался. Катя отвернулась и, бы-стренько сложив какие-то вещички и закрыв створки шкафа, вышла в другую комнату.

«Нет, она еще напряжена, лучше ее не доставать. Тут что-то глуб-же, чем просто обидные слова с моей стороны», – решил Алексей.

Он медленно погасил эту волну, раскачивающую качели гнева и негодования. Зная Катю, он решил оставить все как есть и быстро, как только мог, поковылял в коридор, чтобы покурить и заглушить тем самым горящий фитиль своей обиды, ведущий в пороховой склад эмоций, хотя знал, что никакого взрыва не будет, и фитиль отсырел. Организм требовал никотиновой добавки, это было не фатально для него, но дискомфорт от ноющих коленей и шума в голове напрягал, призывая заглушить неудобства новой порцией никотина в виде сига-ретного дыма.

Любые попытки бросить курить заканчивались мучительным про-валом, но Алексей не терял надежды расправиться с «вонючим дра-коном». «И это случится рано или поздно, раз и навсегда», – внушал он себе, проходя на носочках через разбросанные по всей комнате иг-рушки. Их было много. Они были красные, зеленые, синие; круглые, квадратные, вытянутые и еще бог знает какие. Алексей старался не наступить на них, но под ногой все равно что-то хрустнуло, и он, по-морщившись и медленно убирая ногу, увидел раздавленную частичку конструктора.

«И откуда здесь столько игрушек? Неужели это я все купил!»

Детей он не слышал. Старший был у Катиной сестры Саиды, а Мадинка тихо сопела, привязанная к люльке. «Со вчерашнего дня иг-рушки валяются, странно на Катю не похоже».

 Катя была на кухне. Это было понятно по звукам текущей из крана воды и по звону посуды. Алексей вышел на лестничную пло-щадку. Как всегда, сел на корточки и прикурил. С первой затяжкой что-то заурчало внутри, и неприятное тяжелое ощущение поразило своей властью.

На нижних этажах было темно, и какое-то шуршание привлекло его внимание.

Алексей посмотрел в проем лестницы. В какую-то секунду ему показалось, что кто-то смотрит на него из темноты, и он всем телом, как испуганный ребенок, отпрянул от перил и побледнел.

«Да показалось, – произнес он шепотом. – Вот так смотрит на нас смерть из темноты и холода проемов», – догнала его мысль, засевшая, пока он лихорадочно, на все засовы, запирал дверь.

Ему было жарко, пот тек из-под волос по лбу. Еще сильнее захоте-лось прижаться к Кате, и попросить прощения. Только не формально, для галочки, а искренне. Чтобы она простила его грешную душу и за-была. «Все, больше никаких резкостей, никогда. Только чтобы ей бы-ло спокойно», – в очередной раз клялся Алексей, и сам же не верил своим клятвам, зная их невысокую цену по предыдущему опыту. «Ну почему? Раньше  я таким не был?» – спрашивал он у себя.

Алексей прошел мимо ванны и туалета, но Кати там не было.

На секунду он вспомнил о крысах, которые беспокоили её вооб-ражение. – «А может, и на самом деле?» – сомневался он. И если это действительно проблема, то как раз сегодня и был подходящий мо-мент, чтоб ее решить. Единственное, что утешало, так это то, что они скоро съедут с этой квартиры. Но куда? Он пока не решил, куда и ко-гда, но знал точно, что это будет.

«Может быть, кота туда запустить в самый разгар пиршества? – размышлял Алексей – Да крысы, чего доброго, и кота-бедолагу со-жрут, их же много, как Катя сказала. Почему я раньше об этом не слышал? Нет, лучше с палкой туда зайти». И дикое ликование охот-ника перемешанная с ярко выраженной детской радостью охватили Алексея, в один момент согнав душевную слякоть. Огонек азарта про-бежал в его мраморных глазах. Он представил себя охотником, вы-слеживающим свою жертву по звериной тропе. Каждую секунду – риск и лязганье огромных клыков заставляло собраться. Но это, ко-нечно, не охота на львов, которую Алексей видел по телевизору, и уж тем более не на слонов. Но все же в этом что-то есть, и он это вооду-шевление ощутил. «Так и сделаю, решено, смертельный трюк – зайду в клетку к мутирующим, голодным крысам-людоедам», – фантазиро-вал Алексей, тихо зайдя на кухню.

Катя стояла у окна. Ее худые руки повисли под тяжестью распух-ших вен. «Эти старушечьи вены, – подумал Алексей, – от работы, в селухе сено потаскаешь».

Да, доставалось Кате несладко всегда, сколько он ее знал. Суточ-ные и ночные дежурства в роддоме, в детской палате, пеленание де-тей, крики, разноска на кормление новорожденных и другие, не имеющие цены, вещи, которые ей приходилось выполнять за гроши. А домой придет – и поспать некогда: то одно, то другое. «А что, разве есть цена тому, кто каждый день помогает появиться на свет и остать-ся в нем живым и здоровым?– грустно думал Алексей, разглядывая ее со спины и мучаясь от невозможности прижать. – Еще не время, она сама даст знак, когда можно», – уговаривал он себя.

– Белый халат был ей к лицу, как никакая другая одежда. Да и, не-смотря на тяжесть дежурств, это было ее дело. Катя любила свою ра-боту. «А сейчас только дети, я, родственники – и никаких трудовых подвигов. Только материнство, но оно же и есть самое главное, как же она не понимает?», – думал Алексей, смотря вдоль ее плеча, переска-кивая через него на улицу, погрузившуюся в мрак.

Свежий морской воздух остужал и примирял горячие молодые сердца и головы. На море в этот момент шел самый настоящий шторм, и от этого дома было еще уютнее, ветер гнал и гнал волны на сушу. Шум волн то отчетливо выделялся из общего шума, то заглу-шался воем ветра и стучащим и скрежещущим звуком металла. Но иногда, на короткое время порывы ветра заглушали все остальные звуки.

Катя, казалось, слушала эту какофонию.

Он вдруг подумал, что ей холодно.

«Надо согреть ее, лаской снять напряжение нервов, это бесполез-ное упрямство. Это плохо, очень плохо, так дурно себя вести», – по-думал Алексей, прежде чем прикоснуться к ней рукой.

– Ты еще не лег? – не поворачиваясь, спросила Катя. Он знал, да-же со спины, что лицо ее опухло от слез, а глаза пусты и безжизнен-ны.

«Да, дело скверное. Но, с другой стороны, нет войны, нет голода, все живы, здоровы, происходит естественный процесс жизни. Что нам еще надо?» – обреченно рассуждал Алексей.

Вдруг она обернулась, словно собираясь что-что сказать, но в этот момент из комнаты раздался короткий возглас, а затем – детский крик.    – Иду, иду, иду. Тихо, девочка. Сейчас иду! – говорила Катя тихим убаюкивающим голосом, будто ждала, и наконец услышала этот зов, и сразу сделалась  уверенная, и направилась в комнату.

У Алексея отлегло на душе. Он был согрет, доволен и поражен, будто  увидев это таинство своими глазами впервые. И был потрясен, словно свалился с луны – и прямо в разгар весны, в цветущие сады и поющие скворцами городские дворы. Алексей увидел материнский инстинкт воочию. Этот затмевающий все остальное сладко-молочный привкус материнской груди.

Эту нить порвать невозможно, только если погубить саму жизнь.

Запах Кати-матери витал в комнате, затмив собой запах Кати-жены. В этот момент у Алексея зачесалось в носу и он, обеими рука-ми, в спешке прикрывая лицо, чихнул.

«Нет, так не пойдет. Надо бы под одеяло, – скомандовал его внут-ренний голос. – Так и осложнение недолго получить».

Дочка жадно сосала материнскую грудь, и по мере того, как ее голод утихал, она успокаивалась и, сладко причмокивая, начинала сопеть.

«А, может, зайти в этот крысятник? – доставала Алексея прилип-чивый шопот азарта. – Надо же – крысы, на лоджии, рядом. Фу, как гадко, и противно. Шибануть палкой, чтоб не повадно было, бродить по чужой территории, и есть чужую муку. Это надо же! Откуда на пя-том этаже крысы? И что же тогда делается на первом? А что? Убью одну-другую, и глядишь – остальные перестанут появляться – фанта-зировал Алексей, еще не представляя, как это сделать. А ведь все со слов Кати, но она зря не скажет, а сам я их и не видел. Может, ей по-казалось? Сколько раз ночью я вставал, и ни разу не слышал никаких шорохов, никаких движений ».

Прежде чем лечь в постель, он еще раз заглянул на лоджию, но увиденное в очередной раз не оправдало его опасений и слов Кати. На лоджии царила тишина и спокойствие.

«Она, наверное, шутила. Но неудачно, надо сказать, только озада-чила– грустно подумал Алексей. – Вот так шуточки! Очень хорошо, спишь здесь, а рядом десяток крыс доедают как будто специально для них оставленный мешок муки». И при этой мысли, его передернуло.

Волна брезгливости прокатилась от пяток до макушки вдзыблен-ными волосками и предательскими пупырышками.

Он лег и укрылся с головой двумя одеялами, но зубы все равно поочередно выстукивали то азбуку Морзе, то чечетку.

Жар, спавший от укола, снова вернулся.

Где-то залаяли собаки. Алексей еще раз повернулся на другой бок так, что Кате показалось, что он еще не спит. Он что-то бормотал, по-хожее на «Прости меня, прости, пожа…» – На этом фраза оборвалась, и он уснул.

Она осторожно потрогала его лоб, выключила ночник и, повер-нувшись спиной к его горячей спине, закрыла глаза.

Дочка спала, и это успокаивало.

Будучи крепкой и упорной, Катя не могла понять, почему на ее го-лову приходятся одни проблемы и заботы, в то время как другие на-слаждаются жизнью.

Ее доброта к людям оборачивалась боком для нее же самой. Каж-дый раз, как сделаешь кому-то хорошо, откуда-то обязательно полу-чишь хорошую оплеуху. За что? Почему? Это не укладывалось в ее сознании. Мозг отказывался верить в такую несправедливость.

Отец и мать научили ее справедливости и заставляли с малых лет поступать по справедливости, но, оказывается, все, чему ее учили – это мираж. Этого так же мало в жизни, как и добра, и чести, и самого по-рядка. На деле всегда оказывается: кто сильный, жадный и хитрый, тот и прав. Что могли знать сельские учителя, жившие в эпоху построения коммунизма, обо всем, что наступило сейчас. Разум отказывался ве-рить в продажность и несправедливость. Даже когда Алексей с пеной у рта доказывал ей, что этот мир лжив и коварен, Катя спорила, что это не так. Но наступил момент, когда и она уже почти поверила в это. И уже смутно представляла, что пришло другое время и в нем властвова-ло  что-то дикое и лохматое, необузданное в своей жажде наживы. Она гнала это чудовище от себя прочь, а оно появлялось везде и помечало все своими секрециями, и уже больше никого не пускало на свою тер-риторию. То, что было общее, – стало личное, частное. Не по справед-ливости, а по силе, хитрости и подлости. Люди как будто очерствели, хлебнув мертвой воды. Не хватает им времени подумать о себе – кто они есть, и что они делают в погоне за золотым тельцом. Они потеряли разум и ощущение конечности. Все куда-то катится, к мелким сиюми-нутным удовольствиям, забывая о главном. Что они оставят после себя – разоренную пустыню, и только. Только пустыню и мусор. Много му-сора, океан мусора!?

«Нет, я не из таких. Уж как научили отец с матерью, так и будет. Доброе слово, доброе дело, добрая память. Только так я бы хотела жить, – думала Катя, засыпая. – А что касается Алексея – то, наверно, неправильно делаю, зачем его мучаю. Он и так устает. Что занудст-вую? Надо все изменить, все обустроить по-другому. Не пристало жене вести себя, как капризная девчонка, – и с этими мыслями ей по-казалось, что она засыпает. – Завтра будет день и будет пища. Опять эти крысы на лоджии, зашевелились! Жалко, что Алексей не слы-шит», – мелькнуло в ее сонном мозгу.

*     *     *

Алексей открыл глаза. «Как будто и не спал», – подумалось ему. Пер-вое, что увидел, было разлитое молоко. Белое, стерильное. Оно было розлито по потолку. Алексей не задался вопросом, почему молоко ка-пает с потолка, и кто его так ровно разлил. Он начал припоминать, что чашка выпала из его рук и, медленно падая на пол, разбилась на куски, и чей-то взгляд, укоризненный взгляд накрыл его. Он бросился вслед за чашкой, но не успел. Молоко разлилось повсюду. Молчание и чувство неловкости висело в воздухе. Разноцветные человечки плясали вокруг этого хаоса, вокруг белой молочной кляксы, разлитой везде, и беззвучная песня лилась из глубины миниатюрного хора.

«Не к добру, не к добру», – звучал голос хора.

«Кышь, брысь!» – замахнулся на них Алексей. «Даже отхлебнуть молока не успел, растяпа, – ругая себя,думал он. – Ничего, сейчас пущу соседских кошек. Пусть полакают. Не пропадать же добру, и добро сделаю. Жаль, что своих домашних животных не завел, а грех, говорят, их дома держать. Кошек, собак – грех? Он и есть грех, его смывать придется, а воду отключили. А крысы вон сами, никого не спросив, дорожку  прогрызли в бетоне и трапезой занимаются».

Алексей подошел к лоджии. Там происходило движение, но не та-кое интенсивное, как ожидал увидеть. Видимо, крысы насытились и, переваривая съеденное, медленно переваливаясь с боку на бок, со-вершали прогулки по балкону. Одни из них аккуратно чистили свои серые шкурки, будто готовились к светскому рауту. Что-то происхо-дило в их крысиной жизни, и Алексею показалось, что они перегова-риваются между собой на своем крысином языке.

«Но это же только для нас они мерзкие твари, – екнуло где-то внутри. – А сами-то, мы чем лучше? А для них мы постоянный ис-точник опасности, а они – для нас. Если бы не мы, эти серые бестии давно бы уже захватили эту планету, и это ни для кого не секрет. Жи-вучие твари».

Они не чувствовали никакой опасности, и черные жемчужины глаз, казалось, не видели появления в окне Алексея.

«Да ну их! – подумал он малодушно, но сразу исправился. – Нет, так нельзя, оставлять». В этом он все меньше сомневался.

Алексей вспомнил про обломок, бывший когда-то хоккейной клюшкой. Палка лежала за тумбочкой, и по своим размерам как раз подходила в качестве ударного оружия. Он взял ее, и уверенность его возросла.

«Битва за территорию», –  окрестил он предстоящую схватку.

Крысы, ничего не подозревая, забрались в мешок, и он стал напо-минать невод, в который попалось много рыбы.

Алексей стоял в напряжении. Глаза его горели, выражая полную готовность к бою. Оставалось только ворваться и расправиться с про-тивником. Но он медлил, выбирая удобное время и позицию для ата-ки, с каждой секундой сжимаясь словно пружина, которая в любой момент готова разжаться. Все произошло мгновенно. Алексей левой рукой распахнул дверь, а правой, ударной, принялся  молотить по мешку.

Со стороны могло показаться, что он выбивает пыль из мешка. Поднялось мучное облако, и выкрики «вот вам, вот, вот» заполнили лоджию.

В следующий момент он остановился и затих. Тишину нарушил только шорох разбегающихся тварей.  Мучное облако плыло по лод-жии. Алексею показалось, что он убил как минимум трех-четырех крыс. Ему сильно захотелось заглянуть внутрь мешка, но что-то удерживало его от этого шага. Это был даже не страх, а предчувствие, что твари еще живы и бросятся в смертельной агонии на него, выгры-зут ему глаза, покусают лицо,  в бешенстве перегрызут горло. От них можно было ждать чего угодно.

«Но я не стану бешеным!» – думал Алексей. – Не дождетесь!».

И чтобы перебороть секундную слабость,  протянул руку к мешку. Пальцы коснулись мешковины, и в этот миг из чрева мешка выскочи-ла огромная крыса и, сделав кульбит на глазах у обескураженного Алексея, унеслась прочь, оставив ни с чем своего палача.

Алексей понял, что затея провались. «О, черт!» – выкрикнул он, и руки его бессильно опустились. Какое-то время он стоял посреди лоджии. Дыхание сбилось. Воздуха не хватало. И какой-то неприят-ный сладковатый запах мертвечины исходил из мешка.

Алексей взял палку, выпавшую из рук, и потрогал мешок. Внутри что-то было, и, возможно, это была мертвая крыса. Напряжение не спадало. Алексей еще отчетливей почувствовал зловонный запах. Он еще раз потрогал мешок. Там лежало что-то мягкое, и, возможно, это была крыса. Мертвая крыса и очень большая. Возможно, крысиный вожак стаи или самка с детенышами.

Он аккуратно взял мешок и вытряхнул содержимое. Из мешка вы-пал полиэтиленовый пакет, разгрызанный с разных сторон. Через от-верстия он увидел человеческое сердце. Алексей отпрянул! Его  пер-вый порыв убежать прочь, исчезнуть, сменился ступором. Что-то держало его, что-то говорило ему: «Ты, ты, виновен, что мое сердце грызут крысы! ».

Да, теперь он ни секунды не сомневался, что это было сердце его умершей мамы. Хотя Алексей никогда не видел его, но чувствовал, что это оно.

«О, черт! – опять вырвалось у него. – Бедная моя мама! Его охва-тил приступ жалости к ней, к себе, ко всем, кто страдает или страдал. – Неужели и после смерти маме нет покоя! Из-за кого? Из-за меня? Но я не виноват!».

Алексей зарыдал. Он закрыл лицо руками и сел на колени. Он не чувствовал ничего. Ему было жалко маму.

«Я был в армии. Я не виноват, мама!» – стонал Алексей.

Перед его взором пронеслась суета похорон. И патологоанатом, которому не заплатили. Точно, не заплатили, а что же еще, однознач-но решил Алексей. – Не заплатили! Ух, крохоборы, уж и человека в последний путь не могли проводить по-человечьи! – причитал он, имея в виду отца. – Возможно, забыли или просто не было денег. И что она, теперь без сердца лежит, пустая, без своего теплого, большо-го, доброго сердца? Да нет, не может быть. Чертовщина какая-то, – пытался протестовать Алексей. – Этого не ммож-ж-ж-еет б-быть, – продолжал всхлипывать он, взяв ее сердце и бережно неся его на кух-ню.

Он не понимал, куда делся страх. Бешеный круговорот засосал его и крутил. Сердце словно остановилось, и он был мертв. В зубах  дер-жал палку, которой бил крыс, а в руках – мамино сердце. Все было непонятно, грустно и жестоко. Одно Алексей знал точно – он распра-вится с тем, кто отнял у мамы сердце.

Он шел по комнате, но ему казалось, что он ползет. Движения да-вались с  трудом. Ноги, как стопудовые гири, еле отрывались от пола, в который  проваливались по колено, проламывая доски, а затем вязли и тонули, словно в зыбучих песках. Алексей оглянулся по сторонам. Жилище было пустым, межкомнатные двери под воздействием вих-рей, кружащихся в квартире, скрипели и бились о стены. Алексей обошел комнаты, но никого не увидел. Он хотел обернуться на чей-то вздох, но это был только сквозняк. «Здесь нет жизни, здесь все мерт-во» – подумал он. Кровать была пуста, люлька качалась из стороны в сторону. «Но кто же ее качает? Ветер!?– простонал Алексей. – Нельзя же без ребенка качать люльку, у него же головка будет болеть» – сто-нал он, но кто-то невидимый продолжал качать.

– Не качайте люльку! – заорал обессиленный Алексей.

«Ну, куда же сейчас? Куда? Куда? » – судорожно метался он. Ему было странно, что он еще не потерял рассудок и способен размыш-лять. Неведомая сила захватила его волю, тело, и всю жизнь. Но он не знал виновника.-Кто же он?-

«Что им надо, этим неведомым силам? За мной долг!? Душу про-дать – пожалуйста, нет проблем. Жертвы принести! Предать Катю легко, только оставьте в покое маму. Слышите, сборщики податей и человеческих душ! – кричал Алексей в пустоту – Ах, деньги, долг, долг. Получай! – кричал Алексей, разбрасывая мелочь перед собой. – Что, мало? Все верну сполна, и даже больше», – приговаривал он, в отчаянном порыве готовый на все.

Быстро, и аккуратно положил мамино сердце в тарелку, и перекре-стясь, сунул его в морозилку, а из другого отсека холодильника вы-тащил пакет, в котором лежал заиндевевший пистолет. В ту же секун-ду Алексей отбросил палку и, перекидывая из руки в руку покрытый инеем пистолет, истерически хохоча и выдыхая рывками, крикнул в темноту комнат и коридоров: «Ну вот, теперь повоюем за маму, за правду!». И пробежав по разбросанным везде игрушкам, выбежал прочь в раскрытую настежь дверь. Одним прыжком преодолевая ле-стничные пролеты, в трусах и майке, забыв одеть верхнюю одежду.

Побежал к морю, преодолевая штормовой ветер и сопротивление стихии. Ливень хлестал Алексею в лицо, но он был одержим. Он по-терял что-то больше, чем спокойствие мамы. Но что? Что? Он не мог понять, что же он потерял!? Спокойствие!?

В  ночной сумятице Алексей помнил только одно. Он не рассчи-тался по счету, и время безвозвратно уходит, уплывает в потоках лив-ня. Его память смывается безвозвратно, и ему не вернуть уже ничего из прошлой жизни. Если он не рассчитается, маме будет плохо там, в другой жизни.

Алексей бежал по берегу бушующего моря. Ноги тонули, прова-ливались в песок, но он бежал. Куда – он не знал сам. Вперед. Неве-домая сила звала Алексея и притягивала, как магнитом. Раскаты гро-ма и сверкающие молнии только прибавляли сил.

«Что это? Куда  я – и сам не знаю. Нет, знаю, я бегу, чтобы уви-деть, как издохнет и грохнется в ад эта наглая нечисть».

К ведьме в пасть. Не иначе ведьма с длинным носом и злыми гла-зами вершит свое дело, но Алексей это уже не пугало, в его руке был пистолет, а в другой – скомканные деньги, которые он должен ей от-дать. Отдать срочно, и предать мамино сердце земле. Срочно.

Силы Алексея иссякли. Сколько он бежал и где оказался – ему бы-ло не ведомо. «Все равно, все едино, я найду, найду », –  лихорадочно смеялся Алексей.

Перед ним стоял обветшалый дом. Калитка была открыта, будто бы здесь давно ожидали гостей, и этот гость прибыл.

Только он зашел в поросший диким кустарником двор, калитка за-хлопнулась сама собой, и дорожка, выложенная камнем, вывела Алексея к двери, которая тоже была приоткрыта. Он медленно пере-ступил через порог и взвел затвор. Убранство дома поразило его кон-трастом обветшалого внешнего фасада и богатой, в стиле Людовика 14, обстановкой внутри. Алексей шел на звук фортепьяно. Вытянув пистолет перед собой.

Длинный коридор, по которому он крался, никак не кончался. Ти-шина и покой, растворенные в пространстве, заставляли забыть о шторме, о мамином сердце, обо всем. Казалось, все это не имеет ни-какого смысла. Только музыка и покой души. «Это западня!» – про-неслось в голове.

В одной из комнат Алексей увидел черный рояль на белом мра-морном полу и лежащую на огромной кровати, покрытой золотом, черную пантеру.

Казалось, она спала. Черная горилла играла для нее на трубе, а клавиши рояля нажимались сами по себе или по воле невидимого пианиста, мраморный дог кружился по паркету, словно на балу, не замечая его.

Алексей откуда-то знал, предчувствовал, что его здесь ждут, и уже собрался войти. Лежащая на кровати пантера превратилась в женщи-ну. Очнувшись от сна, она встрепенулась и на носочках, как балерина, подбежав к нему, протянула руку, пригласив тем самым на танец. Но в ту же самую секунду Алексей выстрелил. Пуля пробила ее грудь, она медленно осела, все замерло. «Вот и случилось, – подумал Алек-сей. – Я завалил ведьму в образе прекрасной нимфы. Браво!» – наи-гранно, как в кино, похвалил он себя.

На ней была накинута прозрачная туника, и Алексей наблюдал всю прелесть ее телосложения. Он стоял в смятении. Страха не было, жалость отсутствовала. Кровь, которую он так явно видел в первый момент, испаряясь утренним туманом, исчезла. «Ну, это Вы зря, это мы в кино видели, – приговаривал Алексей и еще и еще раз стрелял в хрупкое тело ведьмы. Когда все патроны кончились он огляделся во-круг: зверей уже не было. – Разбежались, всех на шашлык отправлю, суки колдовские»,– выкрикивал Алексей, дрожащими руками прику-ривая сигарету Космос.

– Здравствуй, мой дорогой, мой любимый Алексей, – неожиданно произнесла ведьма голосом мамы. – Что же ты так долго не приходил, солнце мое?

– Прочь, не подходи, а может, ты хохлушка, как у Николай Ва-сильевича, панночка, как там? Геть, ату тебя, не подходи, – все слабее и слабее сопротивлялся Алексей, попавший под действие колдовских чар. – Вы мне не знакомы! Вы патологоанатом или кто?..

– Я принес Вам долг – уже смущенно ответил Алексей, – и хочу его сейчас же вернуть. За маму, – добавил он. – Вы очень жестоко со мной поступили. Вы вынудили меня стрелять в Вас, но, видимо, я промазал, на Ваше счастье, – уже успокоившись, заметил Алексей.

– Да нет, нет же, мой дорогой, ты попал, но невозможно убить то, чего не существует в действительности, невозможно попасть из пис-толета в свои мечты и фантазии. Разве ты не понял, что я стала рабой страсти, страсти к тебе, мой ангел? А долг? Я его прощаю тебе. Толь-ко бы ты простил меня.

– Как, прощаете? – удивился Алексей. – А мама? А ее сердце? Что с ней? Нет, так не пойдет. Я этого так не оставлю. Я хочу рассчитать-ся, – упорствовал Алексей.

– Ты что – обиделся? – удивленно произнесла она.

– Я?! Обиделся… Это еще слабо сказано. Я готов растерзать Вас, уничтожить, сжечь за такой поступок. Зачем Вы похитили сердце у моей мамы? Его ели крысы. Нет, за это нет прощения, – и он опустил голову ей на плечо, сам того не желая и не ведая. – Вы растоптали са-мое дорогое для меня, поившее меня любовью – сердце моей матери, – чуть не плача, и содрогаясь всем телом, налитый горечью, стонал Алексей.

– Ну, полно тебе. Ты же добрый. Что ты. Ты многого не знаешь о матери и поэтому так любишь ее. Она же не достойна ни одной твоей слезинки, мой ангел. Она же бросала тебя ребенком у своей матери, она была занята только своей карьерой, не повинуясь зову матери, не выполнила свой материнский долг. Изменяла твоему отцу с другими мужчинами.

– Неправда, не врите! Мама была добрая, милая, честная. А вы все из одной шаражки, вы исчадие ада, лживые подлецы, которые могут только лгать и грести чужие заслуги. А где вы были, когда мама сиде-ла со мной долгими ночами, когда я болел, когда она, придя с работы уставшая, готовила обед, когда отец ее бросил, и она умирала от тос-ки молча, словно дерево. Нет, скажите, что Вы ее с кем-то спутали, или я за себя не отвечаю, я прокляну Вас и буду преследовать Ваш дух бестелесный, куда бы он ни спрятался! Вы ее с кем-то спутали! Моя мама никогда не пила вино и не гуляла с мужчинами. У нее был только отец. А Вы в миллион раз хуже самых плохих женщин, раз по-ступаете таким образом. Вы злодейка и Вам нет места в моем сердце, – выпалил Алексей в горячке, все крепче обнимая ее за талию, вместо того чтоб сжать ее шею. – Что это со мной? Где мой пистолет?

– Пистолета не было. Ну, хорошо, я ошиблась, я плохая, но прошу: не уходи!

– Нет, ты не патологоанатом, ты Карина!

– Ты, к сожалению, не угадал. Тебя я проверяла, для этого я по-слана к тебе вершителем судеб. О, что я слышу, говорю стихами. За-бавно, ведь Шекспира я боготворю. Не говори же больше ничего, мой ангел, а слушай, доброе сердце, солнце мое. Ты ж мой – мой гений, смысл дней моих. Я мать твоя, ее я дух.

– Не верю сладким, соблазнительным словам, зачем тогда меня ты лобызаешь как жена или любовница, коль мама ты моя?

– Поверь, желаю я тебе добра. Опять не веришь, хорошо, я ведьма, я злодейка, так спокойней для тебя.

– Так я не чувствую себя обманутым ребенком.

– Но как еще могла тебя позвать я? Ты б не пришел в мои владе-нья, только месть сильней всего, коль дорожишь ты честью. Ты с са-мого начала знал, что я не ведьма и не мать уже. Я дух бесплотный, коль ты признал во мне панночку. Хотя все женщины ради того, что-бы сохранить мужчину, готовы стать ведьмами. Ревность делает их безумными и жестокими. И скоро ты узнаешь, что это так. Друзья предадут, враги воспользаются, но долог твой путь, усеян шипами, богатство найдешь, но потеряешь любовь.

– Нет, ты не мать, я тебя оборву на полуслове, не хочу никаких предсказаний. Ты не мать мне, потому что ничто во мне не запоет и не бросит на колени. Я жесток к тебе и готов к обладанью. Словно варвар, разграбивший город, словно воин рабыню свою, я возьму, а потом разберусь, жить иль нет, тебе, ведьмина плоть. Не боишься ль? Смертельных грехов!

Она молчала, опустив свои длинные ресницы, и ее страстная душа спряталась под ними. Казалось, она говорит: «Делай, что пожелаешь. Я в твоей власти, ты мой господин до конца!».

– Хорошо, Вы не убедили меня, но разжалобили точно, – сопро-тивлялся Алексей. – Я не буду Вас убивать! Но как быть с Вашей ду-шой? Так поступать могут только бездушные твари, похожие на крыс в ночи. У Вас нет души, у Вас только животные инстинкты. Так Вы просто… текущая сука. А никакая не мать, Вы вообще не были нико-му и никогда матерью!

Он не успел договорить. Темп головокружения усиливался. Она зажала его рот рукой. И в каком-то судорожном состоянии, хрипя и прижимаясь все сильнее, она стонала, шепча ему в ухо:

– Ну, скажи, какая я? Кто я? Разорви меня от ненависти или от любви! – кричала она все сильнее, обнимая его. – Только не прогоняй.

И действительно, ее можно было ненавидеть, но полюбить – это было сверх сил. Алексей увлекся ее страстью, но что-то сдерживало его. И это что-то он силился вспомнить, понять, но сладострастная волна накрыла его и понесла в логово ведьмы.

«А, будь что будет! – махнул он рукой и отдался на волю волн, ощущая, огонь ее прикосновений по всему телу. – А что, одна знако-мая ведьмочка не помешает! – заиграл в нем практик и бизнесмен».

«Безумие и предательство, – пролетело вдруг в его мозгу. – Я же женат. Что я делаю?»

Он вспомнил, что квартира была пустая, когда он уходил.

– Что ты сделала с моими детьми, с моей семьей? Я даже не знаю, как твое настоящее имя! – вдруг заорал он в приступе хохота.

– Светлана Анатольевна, – промяукала она своим бархатистым, томным голоском. – А что касается семьи, то дома ты найдешь запис-ку и все узнаешь. Так что я здесь ни при чем, солнышко, – продолжая облизывать его шею, мурлыкала она.

– Тебя как мою маму зовут. Черт, черт, черт – только и осталось выругаться Алексею.

– Не вспоминай его! – и продолжила: Да, да. Как твою маму, сол-нышко. Спи, дорогой. Уже утро, а мы еще не ложились. Мы устали. Спи – и –и.

– Нет, не могу. Не могу я здесь спать. Пойду домой. Привыкать не хочу, понимаете. Я только дома сплю, на своей кровати, – оправды-вался Алексей.

– А ты и есть дома …

Их взгляды встретились и пересеклись, как две дороги, ведущие в неизвестность.

– Только ты не забывай обо мне, солнышко. Ты мой кумир и луч-ший из мужчин. Запомни это.

«Лучший», – звучало в его ушах.

«Что-что, а обращаться с мужиками она умеет», – решил Алексей.

И провожая его на выходе из дома, она добавила:

– Это ты облегчил мой полет и сделал смелой, и я твоя должница. Я знаю – семья для тебя главное, и ты не сможешь ее бросить. Ты бу-дешь не ты, если сделаешь такое. Я не ошиблась в тебе и скажу: тебя ждут дороги непростые, лесные, путанные и золотые, и если выдер-жишь и не изменишь себе, то станешь богатым и счастливым. Больше пока я ничего не могу тебе сказать. То, что ты знал до сих пор, это лишь песчинка в пустыне, капля в океане.

– Да ни к чему все эти слова. Нет, насчет семьи, это, конечно, вер-но подмечено, но только никакой дружбы с ведьмами. Это исключе-но! – твердил Алексей, хмурясь.

Он не заметил, как она растаяла, словно утренний туман под пер-выми лучами солнца. Сказки, конечно, она рассказывать умеет, но что-то приятное в этом есть. Богатство – это замечательно, я буду бо-гат, поезжу по белу свету, посмотрю на мир, буду писать стихи, не боясь, что поглупею и не смогу решить остальные дела.  Немного пе-реключусь от жратвы к душе, теперь это будет не страшно. Буду пи-сать картины, путешествовать на яхте, питаться в лучших ресторанах, жить в лучших отелях. Но что она сказала – потеряю любовь? Нет, нет, нет –  тогда не надо ничего без любви.  Мечтать не вредно. Но она же ведьма и слов на ветер не бросает. Хотя кто их знает, наобе-щают, нагадают, а потом, мол, мы не то имели в виду, вы неправиль-но нас поняли. Короче, одни отмазки. Да еще тумана напустят: нико-му не говори, тайну сохрани, тебя никто не поймет …

*     *     *

Начинался новый день. Катя почти не спала в эту ночь. Девочка ка-призничала. Да и Алексей ночью кричал, мечась в болезненном бреду. Под утро температура спала, он успокоился и затих. А Катя так и не уснула: ей было не привыкать после ночных дежурств. Она часто вообще после дежурств не ложилась спать. Молодость давала ей авансы в виде хорошего здоровья, а как ими распорядиться – она пока не знала.

Катя с детьми отсутствовала. В записке, оставленной на тумбочке, она сообщала, что поехала с дочкой к сестре, чтобы забрать Артема.

Быстро одевшись и позавтракав оставшимся со вчерашнего дня французским салатом, в котором вместо тунца Катя использовала мелко порезанную осетрину, что нисколько не портило вкуса, а дела-ло его немного другим. А уж картошка, яйцо и маслины были, как и предписано рецептом. Правда, маслин почти не осталось, но Алексей и не был особым почитателем этой греческой культуры. Поэтому, на-сытившись салатом и находясь в задумчивости, он все время вспоми-нал мамино сердце и ночную женщину. И вскочив с постели,  первым делом побежал на носочках на кухню: игрушки уже не валялись по комнате, все было прибрано, что немного успокоило Алексея. Но рас-пираемый любопытством, он со страхом подошел к холодильнику  и сосчитав до десяти, открыл дверку, затем сосчитал до пяти, открыл морозилку. Там лежало сердце, но только не одно, а несколько, рядом расположились три пары почек и два языка, но только не человека, а барана.

В этот момент зазвонил телефон.

«Кто это еще?» – отвлекаясь от тягостных размышлений, подумал Алексей.

Звонила Катя. «Странно, вроде вчера поругались. Простила, что ли?» – подумал он.

– Привет, – поздоровалась она. – Ты уже проснулся?

– Да, – ответил он.

– Как ты себя чувствуешь, температура спала? – продолжила рас-спрос Катя.

– Все хорошо, нормально. А где ты сейчас? – поинтересовался он.

– Я детей оставила у Баху, а сама с Ликой за покупками иду на цен-тральный рынок.

– И что скажешь? Какие новости в тех краях? –

– Потом расскажу, извини за вчерашнее. Некогда.

– Да нет, это ты извини, я был не прав.

– Хорошо, хорошо, а ты, если лучше себя чувствуешь, может быть, приедешь за нами к Бахушке, а то с сумками тяжело –  попросила Ка-тя.

– Через сколько подъехать?

Она задумалась, высчитывая, сколько ей понадобиться времени, чтобы завершить обход магазинов, и, не найдя, что ответить, предпо-ложила:

– Ну, через час или полтора.

– Подъеду через два. О кей?

– О, кей, хоккей, – донеслось в ответ, и он, аккуратно поставив трубку, выглянул из окна во двор.

Его машина стояла на том же месте. Машины стояли так по всему городу и ночью, и днем, будто заговоренные от жуликов. Автомо-бильные воры с некоторых пор просто исчезли, испарились куда-то, и любой приезжий заподозрил бы во всем этом благополучии и порядке существование какой-то неведомой силы.

Виновником такого счастья был начальник милиции города, взяв-шийся каленым мечом искоренить и выжечь преступность, а особен-но – уличную. Да и организованную, судя по железной хватке, он не желал оставить в покое.

Народ одобрял действия Батырхана (так звали начальника мили-ции). А евреи вообще молились на него. Местные бандиты замучили выезжали их когда они выезжали в Израиль, вымогательствами и раз-боями. Все было плохо до вмешательства в этот процесс Батырхана. Бандитский беспредел, поначалу напоминал пиршество стервятников и избиение младенцев. Но стоило Батырхану вмешаться, как все стало на места. Спокойствие граждан было восстановлено. Говорят даже,  благодарные евреи открыли для спасителя счет в Израиле, но это только слухи. А вот результат налицо. Их больше не грабят, машины на улицах стоят с открытыми дверцами, и никто не смеет сунуть нос в чужой автомобиль. Эффект, конечно, изумительный. Результат дос-тигнут, а какой ценой – благодарных граждан не волнует. «А меня и тем более не волнует – думал Алексей, – Ну ежу понятно, что не од-ного жулика пришлось помучить в застенках. И кто сказал, что наси-лие порождает насилие. Чаще всего насилие порождает бессилие, а гражданам по барабану .»

Жулики же, чтобы отомстить Батырхану и опорочить его доброе имя, запустили слух, что на заре своей карьеры, Батырхан, за деньги развозил по домам пойманных с поличным воров. Но Алексей не ве-рил ни единому слову, компрометирующему Батырхана. В его семье о нем говорили только положительно, Батырхана уважали, так как отец его хорошо знал.

Алексей погрузился в пучину воспоминаний. Эта пучина несла его, обдавая теплом. Все уже прошло. Под грибным дождиком време-ни краски размылись, острота восприятия исчезла. Только иногда вспоминал он отцовский уход из семьи.

– Я дождался, когда выросли дети, и вот теперь  ухожу – сказал отец матери.

И тогда от неожиданности она потеряла сознание. Ей стало дурно, и она упала. Он бросился к ней. Стал жалеть и обнимать, но она, при-дя в сознание, стала другая. Словно вернулась из другого мира, будто что-то сломалось в ней. Отец был ее частью, она проросла в нем кор-нями. Они редко ругались, но ненастье пришло неожиданно, и дети даже не успели ничего понять. Как молнии, начали летать упреки, ос-корбления, но до рукоприкладства не доходило, отец обычно бил ку-лаком или ладонью по стене или бросал в приступе ярости какие-то предметы, разбивая их об пол или о стену, и мама сразу успокаива-лась, переживая, что он в приступе гнева разгромит всю квартиру. И вдруг, такое произошло, мама не ожидала. Отец сказал эти роковые слова. Алексей тогда не поверил своим ушам, посчитал это глупой шуткой, ошибкой, да чем угодно, только не правдой. Но время шло. Отец, ушедший однажды днем, не возвращался. О нем все чаще на-поминали только деньги и подарки.

Ромаза отец забрал с собой, и мама, как ни странно, не протесто-вала. Алексей, как старший, остался с ней. Все было как всегда. Мама также читала книги вечерами, иногда опрокидывала рюмочку-другую Кизлярского, но что-то исчезло из ее души. Одиночество поселилось в ее глазах и спальне. Найти нового человека ей не позволяло, досто-инство. «Мужик в юбке», – иногда называл ее отец, и вероятно, он был в чем-то прав.

Мама не читала книги, она «проглатывала» их, одну за другой. Алексей удивлялся, как она быстро читает. Ему казалось, что она вот-вот прекратит читать и начнет рассказывать свою долгую историю длиною в жизнь, но этого никак не случалось. Мама не любила рас-сказывать о прочитанных книгах. Это был ее мир, и даже сына она не пускала туда.

«Мама нигде не работала уже давно, она была домохозяйка. Отец обеспечивал. И поэтому она не стремилась» – вспоминал Алексей.

Но было видно, что ей стало в тягость дом и домашнее хозяйство. Пустота, окружившая маму, сводила ее с ума. Бессонница стала при-вычной, синие круги под глазами стали еще темнее и увеличились в размерах. Гнетущая пустота была всюду. Ее общение свелось к ми-нимуму, и никто не мог сказать, глядя на ее милое, слегка отстранен-ное лицо, какая трагедия разыгрывается в этом хрупком теле.

С поиском работы у мамы не заладилось, а к отцу она не хотела обращаться. Везде требовались молодые и длинноногие. Но она не теряла надежды и все продолжала выписывать телефоны из газет и звонить, договариваясь о встречах. Но никаких конкретных результа-тов не появлялось, и это занятие стало походить на игру, в которой она пыталась найти то, чего не существовало в реальной жизни. Ей нужны были общение и спокойная, неспешная работа с хорошим ок-ладом. Но где же взять такую работу? Алексею казалось, что только это могло бы хоть как-то развеселить ее и сделать жизнерадостной.

Но наступил год змеи, казалось, ничего плохого для нее не пред-вещавший.  Именно тогда, когда год заканчивался, она ушла. Ушла тихо, во сне, не попрощавшись. Только книга выпала из ее рук.

Потом ему рассказывал Ромаз, что это была книга Маркеса «Сто лет одиночества».

Было почти уже утро, душа ее выпорхнула в открытую форточку, и только остывающее тело лежало на кровати в затихшей беспомощ-ности.

«Да, именно тогда, возможно, кто-то, а наверное, это был отец, точно он, больше некому, забыл заплатить бальзамировщице деньги, – предположил Алексей. – А мама-то тут при чем? Где теперь ее най-ти, эту Светлану Анатольевну? В морге!? И в каком? Это у отца надо спросить. Он должен помнить. А впрочем, это же только сон».

 Мама тогда, как рассказывают очевидцы, хлопнула на прощанье форточкой. И Алексей точно знал, что именно в ту ночь проснулся раньше обычного, охваченный тревогой, и больше не мог уснуть. Так и пролежал с открытыми глазами до команды : «Рота, подъем! На зарядку становись!» Он был в армии! Никто не ждал ее смерти, и смерть, как и тысячи раз до этого, показала, что приходит, когда хочет. А еще гово-рили: кому сколько написано, тот столько и проживет. Ни секундой раньше, ни секундой больше. А кем написано? Аллахом? Выходя на улицу, и поймав солнечные лучи, Алексей оживился.

«Лето, девчонки порхают, словно бабочки. Поеду-ка я за Катей», – подумал он, садясь в машину и любуясь, как в отполированном капо-те отражается небо. Плывущие облака, уходящие за кроны деревьев, до последнего листочка отразились в нем.

«Год змеи, год змеи» – заводя машину, как будто передразнивая себя, говорил Алексей, и покачивал головой. Потом, посмотрев в ло-бовое стекло и оставшись довольным своим внешним видом, произ-нес вслух, но уже пораженный  сделанным открытием:

– А сейчас на дворе и есть год змеи!-

И огромные, безжалостные глаза рептилии, пожирающей целиком  птичьи яйца, смотрели на Алексея через лобовое стекло.

– Тьфу, тьфу, тьфу, – сплюнул он, но тотчас вспомнил, что на дво-ре год Собаки, и обрадовался:

Точно, сейчас на дворе год Собаки!

*     *     *

Лучи света, рассеянные и ослабшие, с трудом проникали в комнату сквозь плотные шторы, словно через расщелину – в глубокую пещеру, высвечивая узкую полоску из всего пространства. В ней только на первый взгляд было пусто. На самом же деле человек, похожий на пещерного медведя, тихо дыша, и ничем не выдавая своего присутст-вия, спал, и спал как-то странно: на полу, около кровати, а широкая кровать была пуста. И так как она пустовала, можно было предполо-жить, что человек, перед тем как лечь, был сильно пьян и не дошел до нее или во сне скатился вниз. Но также можно было предположить, что ему стало плохо, и он упал в приступе и бился в конвульсиях, ис-пытывая страдания, а возможно, он просто не хотел спать на кровати, или он чего-то боится. Время было уже за полдень, а человек все лежал, не подавая признаков жизни, можно было также подумать, что он умер.

Из-под подушки виднелся пистолет. В комнате, словно сирена, за-ревел будильник. Омар как будто и не спал вовсе, одним щелчком ла-дони заткнул трескотню и, как робот, не знающий, что такое потя-нуться в постели и осмотреться, раскрыл опухшие от пересыпания глаза вскочил на ноги, и, оголив атлетический торс, в «костюме Ада-ма» побежал умываться. Но в ту же секунду позвонили в дверь.

Посмотрев на монитор видеоглазка, Омар увидел то, что не ожи-дал увидеть.  Удивился: «А ты еще откуда взялась?» Это была она. Узнав ее, Омар нажал на кнопку. Замок, щелкнув, открылся. Сам же он юркнул в ванную, крикнув гостье что-то вроде «Проходи в зал, я сейчас».

Гостья, не снимая босоножек, прошла в зал. Одета она была со вкусом. Броская красота завуалирована темными стильными очками и красивым шифоновым платком, завязанным на шее элегантным бан-том. Она не была ни полной, ни худой. Ее руки были чуть длиннее обычного, но этого можно было бы просто не заметить, глядя на все остальное.

– Извините, что заставил Вас долго ждать.  Карина, если я не оши-баюсь? Чем обязан столь неожиданному визиту? – немного наигранно произнес хозяин, застыв перед гостьей весь во внимании.

Гостья, привыкшая к такому обращению, осталась холодна и рав-нодушна. Не желая терять времени, чуть-чуть качнувшись вперед и не снимая очков, она отметила про себя: «Омар еще и артист к тому же».

– Я от Эдуарда! – она сделала паузу, закинув ногу на ногу так, что Омар мог любоваться ее ногами. Глаза его загорелись, в них как буд-то капнули атропин. Казалось, он уже не слышал ее слов, только движение лепестков и бутонов губ, шелестящих в такт словам, при-ковывали его внимание. «От кого? От Эдуарда!?» – удивился Омар, но ничего не сказал, и застыл во внимании. -Так вот, если я не оши-баюсь, Вас зовут Омар? – Нет, Вы не ошибаетесь, – ответил Омар, на-гло смотря ей в глаза, просвечивающие сквозь сумерки стекла.

Она чуть приостановила полет слов, начинающихся и слетающих с ее милого, но, когда необходимо, и очень острого, беспощадного язычка. Она не знала, с чего начать, но поколебавшись, продолжила:

– Я знаю, Вы в курсе дела, Эдуард Вас информировал!-

– Да, был разговор, но только я не понял, деньги-то что, ушли вме-сте с курьером? Что с ними? Их нашли или как? А то за пятьдесят процентов мы бы его поискали! Что думает Эдуард?

– Эдуард думает то, что этот вопрос он решит сам, а у Вас задача будет сложная, поэтому распыляться не стоит, – без тени сомнения отвечала Карина.

– Вот Ваш задаток! – она протянула ему конверт с деньгами.– Все, как договорились. Надеюсь, никаких сюрпризов не будет. Вы, как я знаю, давно здесь контролируете. – она снова смело посмотрела на Омара.

– Ну не все, это уж Вы чересчур, ну проститутки под моим кон-тролем и еще кое-что, – загадочно произнес Омар.

Карина явно смутилась, но не подала вида. Ее природный талант к обольщению и желание обаять выпирали из нее даже, когда она этого не хотела, и случалось, играли с ней злую шутку.

– Может быть, кофе? – с опозданием предложил Омар и, делая вид, что стремится встать, передвинулся на край кресла. Взмах ее ру-ки, как по мановению волшебной палочки, остановил его. Омар за-стыл. В воздухе повисло нетерпение.

– Кариночка, детка! – вдруг произнес он ее имя со всей притвор-ной мягкостью в голосе, явно вызывающе, как будто обращаясь к ре-бенку. Но ей стало противно, она почувствовала себя проституткой, но сдержалась, чтобы не нагрубить.

Он этого не заметил.

– Я попросила бы Вас впредь не называть меня так.– Она встала и подошла к подоконнику распахнутого настежь окна, покрытого белой москитной сеткой. – У Вас здесь все нараспашку, Омар.-

В этот миг он вскочил с кресла и крепко обхватил Карину за та-лию, поглотил в своих объятиях ее протест. И ощутив шлейф фран-цузского аромата, прохрипел:

– Что, теперь ты к Эдику подсосалась!? Но Эдуард, как его угораз-дило, вроде серьезный мужик. Я вижу, ты забыла своего хозяина, де-вочка, а мне нравилось, как ты все делала.-

И он запустил одну руку ей между ног, а второй обхватил за грудь. Карина на долю секунды растерялась, обомлела, перед ее глазами по-плыли черно-белые кадры  юности. Вот он бросает ее в воду и она то-нет, затем вытаскивает, когда она уже начала хлебать воду, тащит в комнату на ковер, бьет по щекам, чтобы очухалась, и заматывает ее же майкой руки, ставит на колени, затем прижимает рукой шею. Её тошнит, ей противно. Медленно запыхавшись, он объясняет ей что.-

 «Как они все похожи: и Алексей, и этот … а Эдуард другой … – эта мысль пролетела в мгновение ока, и когда она поняла, что Омар срывает с нее одежду и душит, ей стало страшно. – Но я уже не та глупая, маленькая Карина, которую можно было поиметь на халяву. Да что он себе вообразил, бандюга! – негодовала Карина вырываясь из стальных объятий». – Т– ты что, охренел, я Эд – дуарда жена, о – он тебя убьет, закопает, г – гад, – остервенело стонала Карина.

– Да ты что, забыла меня, девочка? Ты что, сучка, забыла, как мои пацаны тебя хором жарили. Нет, такое не забывается и не смывается, шлюшка, возомнила. Да знаешь, где я видал твоего Эдика? Охмурила лоха и радуйся, только своего папочку не смей, удавлю, – хрипел Омар, собираясь ударить отчаянно сопротивляющуюся Карину. Он попытался раздвинуть ей ноги, но она вывернулась, и он тут же полу-чил  удар между ног.

Сразу же ослабил хватку.  Карина вырвалась, но не побежала сло-мя голову, а, задыхаясь, процитировала вслух:

«Он завыл, рванулся из последних сил, и первый бешеный скачок ей страшной смертию грозил».  -Я не шлюха!-

– Что страх потеряла, – пристрелю, тварь, – выпалил разъяренный Омар и, превозмогая боль, пополз, стараясь подняться. Пистолет ле-жал под подушкой в спальне. Карина с ноги ударила его во второй раз. Ей было странно и страшно одновременно, и она тотчас готова была бежать, что было сил, из этой его пещеры, но Омар вырубился.

«Ничего, вот только добьем это дельце и уже тогда» – пролетело в нем. Ему стало легче от той мысли, что ей предстоит пережить перед тем, как она испустит дух. Омар представил эту картину, приходя в себя.

Он сидел на коленях и держался за голову. А Карина быстро опус-тила задранную юбку, подтянула трусики, поправила съехавший на шею платок, подняла с пола слетевшие очки и заорала что есть силы:

– Извольте, сударь, держать свой похотливый член и потные лапы при себе, а то руки отхерачут, а яйца оторвут и самого же жрать за-ставят! Она сплюнула на ковер и растерла туфлей. – Много ты себе позволяешь, Омар. Той изнасилованной тобой, а затем брошенной на общак девочки уже нет, она умерла, а есть Карина Дронова. Ты это пойми, пойми, пойми, кровожадный урод!

«Ну все, я спокойна! – уговаривала себя. Карина. – Я взяла себя в руки. За шлюху, меня держит, ублюдок отмороженный».

Омар слушал ее тираду молча, приходя в себя. Ему было уже все равно, что она скажет и сделает: он знал, что при первом возможном случае убьет ее. Никто не может оставаться в живых, так поиздевав-шись над ним, Черным Омаром. Никто!

Направляясь к выходу, Карина резким движением взяла пакет с деньгами, который она двадцатью минутами ранее передала Омару, и, выдернув оттуда несколько купюр, бросила обратно на кушетку.

– За моральный ущерб! – крикнула она на прощанье. – С Вами со-звонятся! – добавила она и громко засмеялась так, что ее смех не-сколько минут стоял у него в ушах.

Он обхватил голову руками и как змей  зашипел: «Смейся, смейся, змея подколодная. Скоро я буду смеяться. Клянусь всевышним».

Зазвонил сотовый, выведя его из состояния оцепенения.

«Кто это еще? Кому я понадобился?» – лихорадочно ища глазами телефон и прислушиваясь, откуда исходит зуммер, подумал Омар.

Сотовый оказался в ванной. И нажав нужную кнопку, Омар про-изнес:

– Да, слушаю!-

В трубке молчание.

– Говори же! – произнес он, раздражаясь.

– Ты уже успокоился, Омар? – спросили в трубке голосом Карины.

– Что тебе? – зло прошипел Омар.

– Да нет, ничего личного – парировала Карина, просто нужно кое-что обсудить. Кафе «Лагуна», у моря, в 19.30? – раздались гудки.– Не смей мной командовать!– заорал разъяренный Омар и со всей дури шарахнул трубку об стену так, что она распалась на несколь-ко частей.

*     *     *

Омар с Додиком подъехали в «Лагуну» чуть раньше названного Кариной срока. Додик, кореш и правая рука Омара, сказал хозяину кафе по телефону, что они приедут ужинать.

– Пойдем? Что сидеть!? – предложил Додик.

Додик вышел из машины, все время думая: что это Омар сегодня такой мрачный? Но, не имея привычки приставать с левыми расспро-сами, захлопнул дверцу и направился вслед за боссом.

Додик был единственный, кого Омар всегда брал с собой. Нет, он не был его «шестеркой», как могло показаться. Скорее, он был его верным оруженосцем Санчо, как иногда в шутку называл его Омар. Из своих людей Омар на все сто процентов доверял только Додику, и это было неспроста. Только Додик мог похвастаться, что спас жизнь Омару. Но он этого не делал, потому что был лишен дешевой брава-ды, четко знал свое место и крепко держал язык за зубами. Что еще нужно верному оруженосцу, как не эти качества? И Додик придержи-вался их. Еще со времен первой отсидки, он усвоил закон молчания. Законы стаи он знал с детства, и поэтому слово вожака было для него закон. Додик даже в кошмарном сне не мог представить себя во главе банды. Во главе дела он не смог бы быть никогда, как ему казалось. Для этого ему не хватало именно того, что присутствовало в Омаре. Эти бесконечные переговоры, встречи, психологическое давление на кого-то и способность повести бродяг за собой, плюс хладнокровие при принятии решений, несгибаемость в тяжелые моменты и змеиная изворотливость – всем этим Додик восхищался в Омаре, уже много лет находясь рядом с ним.

Он никогда не говорил Омару об этом, потому что это было не принято в их кругу. Все знали, что Омар шуток в свой адрес не терпит совсем, и он не раз демонстрировал это на глазах у десятков свидете-лей. Храбрецов, рискнувших с ним пошутить, посягнувших на его честь и авторитет, что было для него собственно одно и то же, с каждым днем становилось все меньше. Такие храбрецы, если они на-ходились, в лучшем случае отделывались легким испугом, ссадинами и другими мелкими неприятностями, в худшем же этот человек про-сто исчезал, и никто никогда не мог отыскать его. Только жуткий страх оставался в сердцах тех, кому повезло. Сумасшедший интуи-тивный страх овцы, заглянувшей в пасть волку. Что делал с обидчи-ками Омар, было неизвестно. Об этом в подлунном мире знали только двое – Омар и Додик, и больше никто, но в результате люди просто без следно исчезали.

Карина вошла в плетеный из тонких веток домик, улыбаясь и как королева – победительница. Ее манера держаться и очаровывать уже сыграла с Омаром злую шутку.

Он улыбнулся своей вычурной, лживой и с трудом выдавленной, перекошенной улыбкой, за которую ему с детства с лихвой достава-лось и в школе, и на улице, где он проводил большую часть времени, и в других местах, о которых ему не хотелось распространяться. Омар был сама галантность и, поднявшись с места, подал Карине руку. Ос-тавалось еще только поцеловать, но он этого не сделал бы ни при ка-ких обстоятельствах, даже под дулом пистолета. Тем более Додик смотрел на него.

Додик каким-то шестым чувством понял, что необходимо выйти. И в ту же секунду, ничего не говоря, он вышел из домика, чтобы не мешать переговорам и посмотреть, что происходит вокруг. «Мало ли чего. Менты не дремлят», – думал Додик.

– Еще раз здравствуйте, Омар – с серьезным видом, ни единым мускулом лица не показав о том, что случилось утром, произнесла Карина.

– Добрый вечер – выжимая из себя остатки дружелюбия, – отве-тил Омар, с нескрываемым интересом рассматривая ее шелковую блузку, облегающую грудь. – Вот ее-то я тебе и отрежу. – успокаивая себя, думал он.

– Ну что, перейдем к делу или так и будете пялиться, на меня? – резко осекла Карина.

И Омар, все с той же ухмылкой на губах, молча дал ей понять, что можно начинать разговор. « Командуй, командуй, посмотрю я, как ты будешь, когда я начну тебя резать»– думал он, кипящий от ненависти и злости. В какой-то момент Омару захотелось вытащить свой магнум и вышибить ей мозги прямо здесь и сейчас, но мысль о том, что еще не время и не место, остановила его:  «Надо сначала Эдика кидануть, а эту пташку с собой прихватить. А там, на дне, времени будет много, там и позабавлюсь на досуге». Он почти не слушал ее, думая только о предстоящей расплате, и от этой мысли его тащило.

И он, и она знали, о чем будет разговор. Дело было в деталях. А детали были в компетенции Карины и Омара. Они должны были раз-работать и оживить скелет плана, разработанного Эдуардом, собрать словесный макет. И увидеть его. В способности анализировать пре-доставленные факты Карине равных не было. Эдик направил ее к Омару, не зная, что отправляет любимую прямо к черту в пасть. Но это был ее личный выбор и ничей больше. Карина знала и понимала, на что идет, но она также знала и ради чего идет, и ради кого идет. Это было своего рода самопожертвование с ее стороны, свойственное почти всем женщинам, которое, она это тоже знала заранее, никогда не оценит тот, ради кого она и пошла на риск, и риск смертельный. А сейчас, через две недели, уже первая поставка, а воз и ныне там.

– Надо отдать должное провидению, – медленно начала говорить Карина. – Первый этап операции провели не мы, а человеческая сла-бость и жадность, хотя… – она сделала небольшую паузу, одновре-менно сложив свои ладони и пальцы вместе, так что Омар смог рас-смотреть ее руки – ухоженные  маникюром, и источающие заманчи-вый перламутровый свет на фоне кистей, обтянутых белой с проси-нью кожей. Омар молчал, а Карина продолжала играть с огнем: Все должно обойтись без жертв.

– Но – возразил Омар, – Если не будет другого выхода?-

И она снова задумалась, смотря на Омара, который, в свою оче-редь, не отрывая глаз, смотрел на ее руки. Как бы давая ответ на ее сомнения, он объяснил:

– Конечно, если случайно перерезать бедолаге, горло, тот захлеб-нется в крови, ну, а дальше ничего не останется, как добить его!-

– Ну, хорошо, ясно. Вам как всегда хочется крови, я так и скажу Эдуарду! – поспешила осадить его Карина.

Но Омар знал, что такие рассказы зацепят кого угодно. Даже крепкие на вид мужики теряли человеческий облик от одних только слов и рассказов, что с ними будет, если.-

– Приступим ко второй части плана. Частично она состоит из письменных указаний. Прошу, – и Карина протянула Омару листок с отпечатанным на нем компьютерным текстом. – Прочитай, и затем обсудим детали, – сказала она и положила в свой ротик, блестящий инеем дорогой помады, кусочек  мяса.

Омар, внимательно прочитав часть текста, вдруг неожиданно от-реагировал на голос и звуки, говорящие о том, что на улице, непо-средственно рядом с бунгало, что-то происходит.

– Что там? – крикнул он, ожидая услышать ответ Додика. И тот не заставил себя ждать:

– Да здесь один «нажрался».  А так все спокойно – отрапортовал  Додик, не отличающийся многословием.

Омар продолжил чтение. А Карина в это время думала о Леве, и о Алексее.  Алексей являлся основной разводной фигурой операции. Ей было жаль его, по крайней мере сейчас. Карина подняла глаза и уви-дела, что Омар смотрит на нее в упор. «Маньяк, людоед!» –  подумала она о нем.

«Такая худая, а столько ест!» – подумал Омар.

– Ну что, есть какие-то соображения?– спросила Карина.

– Есть, конечно, – строго произнес Омар. – Первое. Необходимо наблюдение за ним. И за старым хмырем, глаз да глаз нужен, а то, не ровен час, какой фортэль выкинут, знаю я, эту ментовскую породу.

– Круглосуточно? – спросила Карина.

– За отцом только днем, а за этим можно круглосуточно. Второе. Пусть звонят из Москвы, требуют долг, чтобы все выглядело естест-венно – должник и кредиторы. А я вмешаюсь через день, другой. За-пасные варианты – это похищение сына, но я думаю, до этого не дой-дет. Отец его хоть и гнилой хмырь, но за сына, за его должок, глаза закроет, тем более что очко-то у него тоже не железное и жизнь ему еще дорога.-

– Хотелось бы в это верить, – с видом, показывающим конец бесе-ды, Карина поднесла инструкцию к огню свечи.

«Как в фильме про шпионов!» – подумала она. Бумага запылала, превращая план Эдуарда в пепел.

 Омар встал, на этот раз опередив Карину.

– А я Вас не отпускала – с невозмутимым тоном произнесла она.

– Что ты сказала? – краснея как рак, прошипел Омар. – Какое ты имеешь право мне приказывать, сука! – заорал Омар.

– Мы можем найти и других исполнителей, если Вы не желаете действовать под моим руководством – как робот, продекламировала уже другая Карина.

В ее глазах заиграла дьявольская ухмылка. Она ждала его реакции, и было видно, что ей нравиться усмирять диких зверей.

«В другой жизни я, наверное, была бы укротительницей тигров», – подумала Карина, ожидая, когда этот рычащий зверь притихнет и прогнется. Вместо этого Омар мгновенно вытащил свой пистолет и, направив его на Карину, взвел. «Может, потанцуешь, покойница!» – прошептал он. У Карины на лбу выступила испарина.

– Достала ты меня! – переводя дух, и внатяжку, чеканя слова, про-изнес Омар.

Вошел Додик, но явно не вовремя.

– Выйди, я сказал! – сорвался на него Омар. – Мы еще не закончи-ли.

Додик, увидя такое, скрылся за дверью.

– Ладно, живи пока, – неожиданно заржал Омар. – И теперь я, Вас слушаю, – прошипел он уже серьезно и резко опустил пистолет, но еще несколько раз словно пугая ее, нервно подымая и опуская ствол, чтоб окончательно прогнать или утвердиться в желании пристрелить Карину.

 -Хорошо, слушайте, – дрожащим голосом произнесла Карина. – Я Вас найду сама. Вот адрес и фотографии Алексея и его отца, а это их адреса. Это его жена и дети, на всякий случай. Адреса оставляю, а фотографии не могу – оправдываясь, произнесла она. Омар посмотрел на нее, как на дешевую проститутку, да впрочем, он и считал ее за та-кую, но деваться ему было некуда. Машина поехала, колеса закрути-лись. «Еще потерплю эту змею, – решил он, – но как только будет возможность» И Карина увидела в его глазах что-то от тиранозавра и ей стало по настоящему страшно.

После встречи с Омаром она посмотрела на часы. Было пять минут десятого вечера. Что же делать? А если делать нечего, – лучше всего выспаться. Карина открыла сумку и вытащила оттуда еще новенький, в упаковке, фаллоимитатор, подарок Эдуарда. Зубами, разорвав упа-ковку, она подержала его в руке и положила обратно.

*     *     *

Омар всю дорогу хотел разговорить Додика, хотя ему самому было не в кайф. «Но товарища можно и развеселить»,– уговаривал он себя. Додик это заметил, но, как всегда, ни единым движением не показал, а наоборот, как ни в чем не бывало, начал рассказывать о том, пьяном, как мог, описывая его. Омар рассмеялся вместе с Додиком, но что-то в описании пьяного насторожило его.

*     *     *

День пролетел, кувыркаясь и подскакивая, как дыня, выпавшая из рук торговца и только чудом не расколовшаяся об асфальт. Ничего не произошло, ничего не случилось, все было обычно, как всегда. Это было достоинством этого дня.

«По нынешним временам день, прожитый спокойно, без происше-ствий, можно было считать удачно прожитым днем» – думал Алек-сей, сидя в кресле перед телевизором. Температура, мучившая его по-следние дни, упала до нормальной отметки, но Кате почему-то пока-залось, что она уж слишком низко скакнула. Тридцать пять и семь – этого ей показалось мало. Но Алексей был доволен, что температура спала. Алексей, как и договаривались, заехал за Катей и детьми, и они с покупками поехали домой.

Солнце еще припекало, на пляже было жарковато, поэтому поеха-ли прямо домой. Память о юности, о чистых, бескорыстных отноше-ниях, словно щекотка или налитая за шиворот вода, заставляла его вздрагивать, ежиться и улыбаться, глядя на уставших от крушения иллюзий, часто сломленных людей. «Если не я, то кто же улыбнется этим косым, хромым, слабым, порочным, убогим людям, забывшим о хорошем отношении к себе?»

– Ты знаешь, почему скучно и грустно? – листая журнал, а взгля-дом блуждая по стене, оклеенной новыми обоями, спросила Катя. – Вот мусульманский пост – ураза, казалось бы, только вчера начался, а уже месяц прошел, и два дня до праздника осталось, – она на секунду остановилась, перевела дыхание, и тембр ее голоса перепрыгнул на более высокую волну. – Куда это время летит?-

И взгляд Кати медленно подкрался к Алексею за ответом, но он сразу не нашелся, что ответить, как приободрить ее.  Только обнял ее, и в который раз его живительная улыбка спасла ее. «Скучненько тебе, вот и вся проблемка», – думал он.

«Алексей улыбается, а я содрогаюсь. У него все хорошо, все в по-рядке. Вот рубашек с галстуками накупил, которые все равно не но-сит, – и ничего, все отлично. А мне-то что надо? Ну, колечко с брю-ликом, новую кровать, чтоб не скрипела, шмотки модные, детей здо-ровых, машину маленькую. А мое любимое слово, почему то – «ужас», вот и окружил этот ужас меня. Нечего хандрить! Все будет хорошо!» – крутилось бегущей строкой в ее сознании.

Как и раньше, ее мысли улетели далеко, в страну грез и мечтаний.

Маленькое село высоко в горах, населено необычными людьми. Жизнь в нем текла бодрая. Горцы трудились в колхозе и жили весело. Обеспечение и снабжение в горах было хорошее. И даже намного лучше, чем в целом по стране. А что еще надо для детей!

Артем играл задание по музыке. Одна и та же мелодия раз за ра-зом звучала в квартире. «Смотри, заело парня» – заметил Алексей. Артем отрабатывал для зачета одно и тоже, но и Кате и Алексею было приятно, что мальчик старается. Алексею нравилось, когда сын игра-ет на фортепьяно. Не побывав ни разу в жизни, ни на балете, ни на опере, он почему то был ярым поклонником этих жанров. Слушая му-зыку ему почти всегда, становилось легко и воздушно, как осенью де-сять лет назад в ночь после свадьбы. Кате же хотелось продолговатых сахарных тыкв, лежавших в огороде. Их вареный запах после сбора урожая и приторная сладость на ужин, а перед ужином опустевший огород, часто превращался в спортивную площадку. Непонятно отку-да взявшаяся волейбольная сетка и мяч, отзвук нешуточных страстей за спорные мячи. Асад кричал, махая рукой, и утверждая, что был за-ступ и подача произведена с нарушением. «Да какая здесь разметка, отстань», – безрезультатно спорила Катя. Счет то вел Асад, он и был победитель матча, так как приписывал себе очки, при случае делая безразлично обиженное лицо: «Считай сама»  «И буду считать», – кричала Катя. Отец, с улицы через сетку-рабицу наблюдавший, как резвятся дети, не вмешивался, зато мама  кричала: «Как копать ого-род, так вас не найдешь, а вот утаптывать, как коровы, – это вы умее-те». Но дети не обращали внимания. Главное, что отец молчит. Прыжки, крики, удары по мячу не прекращались до темноты.

«И эта длинноногая коза туда же, за ребятами, – не унималась мать, – а то ей дел по дому не хватает».

Отец – это в горах все, это твой паспорт и пропуск. Твое личное дело. Горцы могут не знать тебя, но зная твоего отца и твой род, при-мут вслепую. Только зная магическое слово, кто твой отец. Попробуй, окажись из плохого рода. Чей ты сын или чья дочь, – имеет важное значение в горах. Времена меняются, и сегодня уже не так, как вчера.

– Знаешь, так трудно отвлечься от жизни, от этих мыслей, и со-средоточиться на молитве.-

Алексей посмотрел на нее внимательно.

– А я легко смогу сосредоточиться, концентрация нужна. Медити-руешь, молитву читаешь и уходишь по трассе – вставил он, и это сма-хивало на хвастовство.

– А мне минут пятнадцать надо сидеть с закрытыми ушами, – продолжала рассказывать Катя. – Голова кружится, как в космосе. Отрываешься от земли и от жизни, – здесь она сделала паузу и немно-го погодя добавила: – Страшновато бывает, там.-

Алексей смотрел ей в лицо. Мысли его были заняты стихотворе-нием, и весь его вид говорил, что он не здесь, он на охоте, в дремучем лесу, на складах словарных запасов, и его глаза бегают за рифмами, скачущими по пестрому лугу, как зайчики, превращая его творение в белый, как снег на лесной опушке, стих.

Катя, надеясь, что он слышит, по привычке объясняла ему свои действия, чтобы он, очнувшись через несколько минут от стихов, не вломился как медведь, и не помешал ей совершить намаз.

– Утреннюю молитву и вечернюю вместе прочитаю, за один раз. Я пошла – добавила она в надежде, что Алексей проводит ее взглядом, но это были напрасные надежды. Его здесь уже не было, и она скры-лась в другой комнате. Ее губы зашевелились.-

Артем на кухне звенел чашками. «Конфеты, наверное ищет» – промелькнуло у Алексея.

Катя вернулась с малышкой на руках. Девочка проснулась и что-то урчала от радости, причмокивая и махая ручкой.

– Папа вредный, на дочку внимания не обращает, – услышал Алексей и поднял голову от листа, испещренного словами.

– Нет, ноу, найн, папа не такой, – оправдывался он перед малыш-кой. Вскакивая в приливе нежности, роняя листы на ковер. Алексей не изображал радость. Все было естественно. Он любил своих детей, не только потому, что они его маленькие копии, но и потому, что это был пока единственный осязаемый смысл его жизни, его ничем не омраченная радость. Он взял дочку на руки, и смеялся, и гулил вместе с ней, что-то показывал, строил глазки, дул в животик, от чего Ма-динка заразительно смеялась. Артем примостился тут же рядом и то-же играл с ней. На его губах виднелись следы только что съеденной шоколадной конфеты.

– Так, один уже все конфеты доедает. Иди-ка сюда, дружок, – сер-дито или делая вид, что сердится, крикнула Катя.

– Ну не ругай, – просительно произнес Алексей.

– Да я не ругаю. Диатеза боюсь. Помнишь, у него за ушами гнило, все от этого же. Но пускай хоть рот вымоет, обжорчик, – и строгим взглядом проводила Артема до выхода из комнаты.

Зазвонил телефон, и вся благость ушла в песок, рухнула вниз в бушующем потоке телефонных трелей, казалось заглушающих сейчас даже Ниагарский водопад в период дождей. На секунду повисла пау-за. – Левчик, что ль, звонит из Москвы, пора бы уж и. – Алексей не договорил.

– Ты дома? – беря с журнального столика трубку, спросила Катя побледневшего Алексея.

– Да дома? Конечно, дома, Бог с ним, дома я, – как робот ответил он и предпринял лихорадочные попытки построить первые фразы разговора несколькими вздохами, нормализующими дыхание.

– Да, слушаю, – произнес Алексей.

– Здравствуй Алексей, – поздоровался голос в трубке.

– Здравствуйте – поздоровался в ответ удивленный Алексей.

– Вы меня узнали?

– Узнал, да. Конечно, Гоша, привет, ты что так официально?

– Это не Гоша, это Эдуард. Ну что же Вы, Алексей, деньги задер-живаете, тянете с оплатой. Пора бы уже и честь знать. – Как, тяну с оплатой? – удивился он. Да я еще пять дней назад сам лично отправ-лял курьера с деньгами. – соврал Алексей. – Лева повез, ну который всегда возит. Игорь его обещал встретить в аэропорту!

– Я не знаю. Игорь у нас больше не работает, и курьер Ваш не приезжал и деньги в кассу не сдавал, так что Вам надо разобраться у себя и поскорее дать ответ, иначе мы вынуждены будем ввести штрафные санкции, или попросту говоря, включить счетчик – спо-койно произнес Эдуард.

Эти слова смутили Алексея. Игоря нет, какой-то Эдуард появился, Лева не известно где и не звонит, куда ни посмотри – подстава какя-то, а я тут любезничаю с этим типом. Алексея задел такой тон незна-комца:

– Знаете, Вы тут на меня не наезжайте по-тихому, я уже три года работал с Игорем и другими ребятами, и все было нормально, а вот Вас я не знаю. Что-то Вы темните, что-то здесь нечисто, и поэтому еще не известно, кто кому счетчик включит. Я ясно выразился, Эду-ард?

– Хорошо, хорошо, не горячитесь, молодой человек, переживать не стоит. Я думаю, Вы найдете своего курьера, и чем быстрее – тем лучше. До свидания, желаю успеха в поиске – в трубке раздались гуд-ки.

– Ишь ты, как разводит. Лева, Лева, где ж ты бродишь? – раскачи-вая головой, думал Алексей. – Игоря нет!? – не работает, говорит. Странно, к нему я обычно обращался именно по расчетам, и по де-нежным вопросам.

Алексей поначалу чуть не поперхнулся, его бросило в пот, на вис-ках появилась испарина. То, что сообщил незнакомец Эдуард, мало того что удивило, оно словно ошпарило Алексея. Горячий воздух сауны сменился дорожкой ледяного бассейна, и четкое ощущение, что что-то, где-то лопнет, не выдержит в организме, заставило его со-ображать. Охватившую его растерянность Алексей маскировал из-лишней самоуверенностью, что все под контролем, и он в течение од-ного-двух дней разберется, что случилось, где Левчик и где деньги. Но уже чувствовал, что не разберется. Но Эдуард так уверенно гово-рил, словно уверен, что деньги? Страшная догадка прострелила Алек-сея: «Он, этот Эдуард, знает, что я не найду ни денег, ни Левчика, по-тому что Левчик уже, потому что Леву… – язык не поднимался ска-зать – да – а», – только протянул он. Внутри у Алексея, что-то опус-тилось, и дурное предчувствие, один раз уже посетившее его, теперь еще крепче вонзилось стрелой в тело, в районе лопатки, и так, что он никак не мог выдернуть эту стрелу.

Алексей не замечал, что за ним все это время наблюдала Катя. А когда заметил, постарался улыбкой, обращенной в никуда, показать, что ничего не произошло, и все нормально.

«А ты-то куда лезешь, все тебе надо знать. Любопытная какая. Вроде бы раньше я за ней такого не замечал», – подумал он и протя-нул Кате трубку:

– Поставь, пожалуйста, на базу, а то разряжается.

В голове застучал молоток, и Алексей, обессилев, сел на стул. От-кинувшись к стене, уперся в нее затылком и плечами. И периодично, как маятник, сгибая и разгибая шею, качался на стуле. Сердце стучало двести ударов в минуту, и болезнь, мучившая его и отпустившая бы-ло, взялась ломать с новой силой. Алексея сразу зазнобило. При взгляде на лампу глаза слезились, словно тысячи молний, ослепляли, разноцветные зайчики резали когтями  глазные яблоки на кусочки. Он еще сильнее щурился, слеп, затем медленно прозревал, и казалось на-ступало облегчение.

Теперь Алексея мучил один и тот же вопрос: «Что же случилось с Левчиком? Где деньги? И что делать?» Он обхватил лицо ладонями и нервно тер виски, делая другие движения, явно показывающие, что он в панике, что он один и рядом никого. Тишина, которая не раз спасала его от стресса, теперь только настойчиво звенела в ушах и сливалась с ровным ходом часов, висевших на стене перед кроватью.

– Что-то ты уж слишком побледнел!?-

– Да, Левчик с деньгами куда-то исчез!?– решил поделиться Алек-сей, но сразу же пожалел, вспомнив, что ни разу такие рассказы доб-ром не заканчивались: Катя начинала поучать, попрекать. А сам уже рассказывал, сумбурно путаясь в словах: «…должен был в Москву, ну как всегда, а москвичи, говорят, в глаза не видели, я, как назло, на свадьбе гульбанил, да еще наелся там, словно предчувствовал. Сны разные нехорошие снились, будто крысы мамино сердце… грызли, фу, ты жуть прямо какая-то, мистика. А Лева, артист, понимаешь, знает, что переживаю, нервничаю и туда-же, молчит как партизан».

– Не нравится мне вся эта история, – помрачнев, начала Катя. – Вряд ли он с деньгами начнет пить и уйдет в загул. Дело пахнет очень плохо, Леша.-

– Да знаю я, только я тебя прошу – не каркай… Да, да. Ты прони-цательна, как всегда, и права, как всегда, дорогая. А я дурак, я мягко-телое дерьмо, я слабак, пьяница, моральный садист, трус, извращенец, полукровный мудак. И вообще, оставь меня, я в пролете, я не достоин тебя, я не достоин никого. Мне хреново, потому что я паникую и пе-реживаю за Леву, а не за эти вонючие грины. Вот честно не за них!

«Да хоть бы и за них, это же кровью пахнет!» – паниковала Катя в душе.

Она хотела успокоить пожалеть Алексея, но его взгляд с проблес-ком стали остановил ее.

Катя еще раз посмотрела оценивающим взглядом, похожим на сверхчувствительный сканер, и то ли в шутку, то ли всерьез произ-несла:

– Да брось ты… психовать, пока все живы, здоровы, завтра объя-вится оболтус Левчик и вы будете дружно гоготать, своими опасе-ниями– произнесла она с тенью сомнения на лице.  Алексей за долгие годы изучил ее, и знал, что ей страшно не меньше его. Катя поняла, что он раскусил ее, и глаза ее опустились и сверлили паркет так, что уже должен был пойти дым:

– Да, ты угадал, мне тоже очень страшно, и от этого ощущения мне никуда не деться! И мало того, мне кажется, а скорее всего, так и есть… Левчика уже нет в живых…

– Тьфу ты. Что ты, Катя, паникуешь, что ты нагнетаешь, ведь нет еще никаких фактов!

«Надо срочно ехать в аэропорт», – решил Алексей и вспомнил, как собирал в дорогу Левчика, укладывая в тайник деньги, давал подроб-ные инструкции, как вести. Что здесь, в своем аэропорту, он пройдет через VIP-зал и благополучно улетит, Алексей не сомневался, а вот в Москве его должен был встретить Игорь. Но его, почему то кто то уволил!? Надо обязательно позвонить ему домой, тогда будет ясно. А что, если б Игорь его встретил, так неужели б, а что, не дай бог, и Игоря – того? По нынешним временам все возможно, и не такие ох-раняемые пропадали, а тут вообще без охраны и без оружия. Скорее всего, Левчик там не появлялся, так что получается, что он отсюда не вылетел!? Или вылетел?

Так ничего и не решив, Алексей оделся по-армейски быстро и, не желая далее объясняться с Катей, выбежал на улицу, завел машину и уже собрался тронуться с места, когда увидел, что Катя в форточку что-то машет и кричит. Но он только нетерпеливо махнул в ответ, что означало « Все, поехал!». И тронувшись, с пробуксовками, был таков, оставив позади, медленно оседающее, облачко пыли. И растерянную Катю, стоявшую на коленках на подоконнике и смотревшую вслед.

Выехав со двора на широкую дорогу, ведущую в центр, затем раз-вернулся на 180 градусов и поехал в сторону аэропорта. Алексей не знал, зачем точно туда едет. «Но если Левчик вылетел, – подумал он, – то его надо искать в Москве, а если нет, то может?» Это первое, и самое очевидное, что пришло на ум, и от этого стало чуть легче. Алексей начинал искать черную кошку, в черной комнате: осторожно, чтобы не спугнуть ее, считая как первоклассник на пальцах, что пер-вое, что второе. «Во-вторых, надо поехать из аэропорта к брату Рома-зу и затем к Эльдару или Асаду, короче – как получится». Не раз уже не на словах, а на деле они помогали Алексею, и, как правило, в не-приятных ситуациях.

Алексей разогнался и переключился на пятую скорость, догнав стрелку до отметки 170 км в час. Деревья мелькали в боковом стекле. Начинало смеркаться, и вот уже перед взором аэропорт. «Улетел, не улетел? – гадал Алексей. Он увидел на привокзальной площади стоя-щую на стоянке машину, и сердце его заколотилось. Это была маши-на Левчика, серебристая 99-я. Алексей припарковался рядом, и тут же к нему подошел стоянщик. В другой раз Алексей послал бы его подальше и не заплатил, но сейчас он отдал деньги и как бы невзна-чай, глядя на серебристую 99-ую, спросил:

– Давно стоит?

– А что, знакомый, что ли? – переспросил стоянщик.

– Да, это брата машина, а самого что-то в аэропорту не нашел. Может быть, в кафе куда зашел? Случайно не видел? – прикинув-шись, пробасил Алексей.

– Да нет. Эта машина уже третий день стоит. Улетел, видно, твой брат. Вот и денег оставил за пять дней. Просил присмотреть, чтобы не поцарапал кто, – рассказал стоянщик.

– Да? Ах, да! Вспомнил. – Алексей задумался – Он же в команди-ровку собирался в столицу. А ничего больше не говорил? Когда прие-дет? Один был? – переспросил Алексей, уже не надеясь, что услышит что-то интересное.

– Что-то много спрашиваешь, земляк. Не из милиции случаем?

– Да нет, что ты, разве я похож на милиционера. Посмотри на ме-ня. Я же не похож, – засмеялся Алексей.

– На мента, может, и не похож, да и на брата того парня тоже не очень. Тот высокий, рыжий, а ты – коренастый, – заметил стоянщик.

– Коренастый, говоришь? Это от неправильного питания. Обмен веществ нарушился, в армии еще – как бы оправдываясь и уже соби-раясь уходить, объяснил Алексей.

– Не знаю, как насчет обмена веществ, а вот, что жрать надо  мень-ше, это точно. А еще не знаю, нужно тебе это или нет, а баба с ним была такая видная. Что надо мужику – все при ней!

– Что? Что? Я не ослышался, кто там с ним была? Как выглядела, говоришь? – оживился Алексей.

– Раз так интересуетесь, – стоянщик обратился к Алексею на «Вы» – значит, что-то случилось. Что-то произошло с Вашим братом, на-верно?

– Нет, с чего ты взял? – не поддержал его начинание Алексей.

– Так вот, такая модная женщина, не девушка, а именно роковая такая, была с ним. Жуть как хороша. Как в кино. В платочке и в очках модных. Так что лицо толком и не рассмотрел, но хороша, зараза. Из-за, такой голову потерять – раз плюнуть.

Алексей все это время, пока стоянщик рассказывал, вспоминал знакомых дам, схожих с описанием, но никто не подходил.

– А волосы, волосы какого цвета?

– Волосы? Челка, кажется, белая, крашеная, – снова задумался сто-янщик.

– И что она… ну, с ним приехала? – торопил Алексей.

– С ним, с ним. Это точно, но сидела на заднем сидении, а не на переднем. Это о чем-то, наверное, говорит, – предположил стоянщик.

– А о чем это говорит? – повторил Алексей, закуривая сигарету. – Ты еще не меняешься? Будешь здесь?

– Да. Я сегодня дежурю! – ответил он.

– Хорошо. Сейчас до аэропорта добегу. Может, еще чего узнаю. А насчет того, что что-то случилось, так это ты зря, не бери в голову. Просто отец велел разузнать, как братишка поживает, – выдумывал на ходу Алексей. – А то пропал совсем. Ему жениться скоро, а он голову совсем потерял. С барышнями шашни крутит. Правильно я говорю? Помог ты мне. Спасибо. Прояснились кое-какие вопросы, связанные с братиком.

И Алексей зашагал в сторону аэропорта. Там у дежурного удалось узнать, что Левчик вылетел в тот день, согласно купленному билету, но не в Москву, а в Питер. «Ты что, брат, белены объелся, что ж тебя в Питер-то понесло!? – недовольно, но уже более спокойно подумал Алексей. – Это ж не Новый год и не «С легким паром», а ты не Анд-рей Мягков» – старался шутить Алексей.

*     *     *

Перед городом Алексей прибавил скорость, обгоняя еле плетущиеся машины.

Смеркалось, но на пляжах, мимо которых протянулась трасса, кипела жизнь. Солнце не припекало, и народ без всякого страха обгореть продолжал купаться, не пугаясь надвигающейся тьмы. После захода солнца веселые компании отдыхающих плавно перетекали в прибрежные кафе.

– Где искать Левчика? В Питере? – беспомощно пронеслось в го-лове Алексея. Он повернул свою красавицу БМВ в сторону моря, по направлению к кафе «Зодиак». Алексей часто заходил сюда раньше, с ребятами и с семьей. Здесь хорошо готовят шашлык, да и цены уме-ренные. Он решил присесть в одной из кабинок, разбросанных вокруг кафе. Оглянулся по сторонам и, не увидев знакомых лиц, прошел внутрь. Подошла официантка.

– Что будете заказывать? – спросила она и приготовилась записы-вать.

– Шашлык порцию, хочу, – начал шутливо Алексей, – Бутылку минералки, зелень и сто граммов водки.

– Хорошо – сказала миловидная официантка и выпорхнула из до-мика, но не успела еще далеко отойти, как Алексей вдогонку попро-сил минералку и зелень.

Она сказала: «Хорошо, хорошо, сейчас».

Алексей закурил сигарету и посмотрел на часы. Было семь часов вечера.

«Надо же, вот посмотрел на часы ровно в семь часов. И кстати, у меня часто такое бывает, особенно на спидометре. Как встанут в ряд четыре-пять одинаковых цифры, и именно в этот момент я смотрю на спидометр и вижу их, а ведь они крутятся, меняются. Что бы это зна-чило?» – стараясь отвлечься от мрачных мыслей, выдумывал Алексей. «Что же я имею в плюсе? Я жив, семья жива, только Лева как в воду канул. Но раньше же прокатывало. Главное, что никто ничего не знал, а здесь явная утечка. Кто-то пронюхал, или сами москвичи подстави-ли. Они-то и знали больше всех, и что это за баба Левчика провожа-ла? Что-то не нравится мне этот пасьянс. Ой  не нравится. Предчувст-вие – упрямая штука, если оно есть, а оно наплывами и всполохами так и мечется» – размышлял Алексей, нервно постукивая зажигалкой по деревянному столу, покрытому дешевой скатертью.

Официантка принесла минералку и зелень с сыром.

– Откройте, пожалуйста, бутылку, – попросил Алексей.

– Она уже открыта, – отвечала девушка.

– Да, кстати. А что мы делаем после работы!? – глядя в глаза офи-циантке, спросил он. – Может, что-нибудь веселенькое придумаем? На машине покатаемся! Точно, я бы мог подвезти Вас до дома! – про-должал Алексей, видя, что несмотря на юный возраст, к приставаниям клиентов девушка привыкла.

– Хорошо – вдруг неожиданно сразу согласилась она.

– Хорошо!? – удивленно повторил за ней Алексей. – Вот и пре-красно! – обрадовался он. – Во сколько заканчиваешь работу? И давай знакомиться! – перешел он на «ты», продолжая оценивать, обманет или. – Только, чур, не обманывать, а то я этого не люблю, жутко злюсь на врунов, хорошо, договорились!? И как же тебя зовут? Не расслышал. Ка…как-как?

– Роза меня зовут, а заканчиваю работать в полночь. Так что уже поздно, и обычно нас развозят по домам, поэтому… – она не догово-рила и пошла на кухню за шашлыком.

Алексей остался снова один на один со своими проблемами.

«Вот живешь, живешь. Все так ровно и красиво, и на тебе -такой облом. Кайф размеренности поломан. Одни вопросы и ни одного от-вета. Как ее зовут? Роза?» – его локти прижались к бокам, а плечи поднялись вверх, создавая впечатление, что он втягивает голову внутрь. – Нет, Розы у меня еще не было! – вспоминал он. – Зато была Карина!-

Месяц лежал на боку, словно сам стал пьян от праздного любо-пытства и пьянства людей, копошащихся внизу, на земле. Темнело, и Алексей начал с нетерпением посматривать на часы.

«Сейчас покушаю и , к Ромазу. Что он скажет? Может, чем помо-жет » – решил он.

Наконец, официантка Роза принесла еду и сто граммов.

– Я подумал тут, дорогуша моя, и решил, что тебе нужно меня поддержать – сказал  он и протянул ей стопочку.

– Я же еще не Ваша! Что Вы? Я же на работе.

– Ты что – боишься? Боишься, что уволят? – переспросил Алексей.

– Да нет. Просто не хочу.

– Да боишься, боишься, но уже конец работы близок. И здесь ни-кого нет! – он резким движением обнял ее. Роза с легким сопротивле-нием поддалась его рукам. – Ну что же? В чем дело стало? По чуть-чуть, и ночью, я тебя везу! – Алексей не договорил, поднося ей сто-почку. – А нет, лучше сделаем проще. Ты выпиваешь эту стопку и приносишь мне новую!

Она не допила и, закусив наспех, вылетела из домика.

«Ничего. Будешь моя» – подумал Алексей, провожая ее взглядом.

Он вспомнил лето в горах, его взгляд стоял на донышке тарелки, а желваки ходили кругами, пережевывая мясо с запеченных бараньих ребрышек.

*     *     *

Катя, не дождавшись Алексея, собрала детей и уехала к своей тете Олечке. Это Алексей узнал, позвонив домой еще из аэропорта. Обиженным голосом Катя сообщила: «Нас отвезет Эльдар».

«Да и бог с тобой, Катя, и домой особо не хочется, – думал Алексей. – Что там интересного? Телевизор посмотреть? Тоска зеленая. А лето оно раз – и закончится!-

Роза принесла вторые сто грамм, и, обрадованный ее приходом, Алексей взял с подноса стопку и залпом выпил. Потом, обнял и при-жав без особых проблем, поцеловал в губы. Но словно опомнившись, Роза начала вырываться, его поступок словно напугал ее. И вырвав-шись, она скрылась в тени вечерних деревьев.

– Нет, мы еще поборемся, – произнес Алексей вслух. Насытив-шись, он взял для кафешной собаки остатки пищи и вышел наружу.

В соседних домиках-юртах сидели люди: выпивали, разговаривали и кушали. Кто-то говорил тост. Алексей пошел вдоль домиков, про-бираясь на свет кухни.

В первом, ближнем к нему домике человек пять мужиков стояли с поднятыми бокалами. Вероятно, пили за здравие одного из присутст-вующих. Женщин с ними не было, и Алексею стало не интересно. Он шел медленно, как будто крался, словно хищник, а возможно, наобо-рот, будто жертва. Если бы в этот момент его увидела официантка, то точно решила бы, что он хочет сбежать, не заплатив по счету. Обыч-ное человеческое любопытство вынуждало Алексея заглядывать в светящиеся окна плетеных домиков, как раньше, в детстве он с трепе-том заглядывал в чужие незашторенные окна, надеясь увидеть там женскую наготу, но здесь было явно другое, наготой здесь и не пахло. Он стоял чуть в стороне от асфальтированной дорожки, но это ни в коей мере не уменьшило желания заглянуть в окошко очередного бунгало и остаться незамеченным. Что-то было в этом выше и силь-нее опасения быть замеченным. «Это же не спальня и не женское от-деление бани с множеством целлюлитных барышень и пластилино-вых теток, а, по сути своей, общественная столовая, – оправдывал се-бя Алексей. – Можно и отговориться. А что? Туалет ищу. Что тут предосудительного?» – успокаивал он себя.

Алексей подошел к окну. Невидимый изнутри, он в то же время мог наблюдать происходившее там. Но то, что Алексей увидел, заста-вило его отпрянуть. Он сразу узнал Омара. С ним была женщина. Он увидел только ее профиль, но этого хватило. Сомнений не осталось. Это была она. Дыхание у Алексея перехватило, живот предательски заурчал, он почувствовал себя загнанным в мышеловку.

«Это не правда, это продолжение дурного сна, я сплю! Что она де-лает здесь с этим уродом? Почему у нее белые крашеные волосы? Может парик? Она же темноволосая» – вопросы молниями ударяли по голове. Алексей мгновенно всё понял. Он вспомнил рассказ сто-янщика в аэропорту о блондинке, приехавшей с Левчиком и прово-жавшей его.

«Нет, этого не может быть! Нет, нет. Только не это», – твердил Алексей себе под нос, но казалось этот шепот, гремел эхом пещеры. Поза его сделалась неестественной. Он сидел на корточках, в сильном смятении. У него вспучило живот, и только один вопрос постоянно светил на мозговом табло: «Что у них общего?»

Ноги стали ватные. Чей-то грубый, с хрипотцой голос заставил его вздрогнуть и обернуться.

– Эй, ты! Что тут делаешь? Что крутишься?

Алексей замешкался, но сообразил:

– Да вот, понимаешь, туалет искал. Живот скрутило и никак не от-пускает!

– Я те сейчас скручу, фраер. Тут люди кушают, а ты, что собрал-ся!? Иди-ка отсюда, а то я тебя научу – угрожал голос.

Алексей узнал голос Додика, омаровского кореша, и понял, что тот его тоже узнает, если что-то не предпринять.

– Слушай, я же ничего. Я не здесь хотел, просто живот скрутило. Съел чего-то – искажая голос и кося под пьяного, шатался Алексей.

– Кто там? – крикнул из домика Омар.

– Все спокойно. Мужик один заблудился по -пьяни. Сейчас я его уведу – объяснил Додик.

Не подымая головы, Алексей вышел из палисадника, и Додик, по-видимому, не почуяв ничего опасного и осмотрев Алексея подозри-тельно прищуренным взглядом, по чистой случайности не узнал его. И, показывая на кафе рукой, объяснил:

– Вон туда иди! Там будет все нормально. «Очко» там найдешь. Туда, вон, на свет иди, понял!?– повторил он.

– Угу, – спаасибо ббрат, – ответил Алексей и поковылял к кафе, облегченно выдохнув, и радуясь, что Додик не узнал его в темноте.

«Омар с Кариной? Омар с Кариной! Омар с Кариной? Вот бы они удивились, увидев меня, смотрящего на них из тьмы, – бурчал он под нос. – А Додик… он один только раз и видел меня – года два назад. И все были «вмазанные», как сейчас помню» – вспоминал Алексей. Бы-стро расплатился с Розой, обиженно надувшей губки. – « Подъеду, как договорились» – коротко сказал он. И на всякий случай, если бы Додик наблюдал за ним, зашел в туалет, а потом завернул за угол, бы-стро завел машину и был таков.

Воздух обдувал струей в открытое окно и люк, немного освежая.

«Поеду к Ромазу. Нет, сначала позвоню» – решил он. Около касс аэрофлота стояли таксофоны, из пяти работал один. Алексей подъе-хал и, не зная, какой аппарат рабочий, зашел, в крайнюю справа буд-ку, взял трубку и, услышав гудки, набрал номер рабочего телефона Ромаза. После непродолжительных гудков раздался голос брата – ти-хий, будто с другого конца Земли. Слегка уставший, но такой родной:

– Алле,  слушаю, – раздалось в трубке.

– Ромаз! – крикнул Алексей в трубку. – Привет.

– А, привет! – обрадовался Ромаз.

– Ты долго еще на работе, будешь?

– Да, а что случилось?

– Да ничего не случилось. Посоветоваться надо. Не уходи ни куда, я сейчас подъеду.

– Хорошо, жду. Заезжай только быстрее, – услышал Алексей и по-весил трубку.

Ближний свет фар освещал пространство. Магнитофон Алексей не включил, в его мозгу вертелся смерч из догадок. Сюжеты  дней пере-плелись. Словно маленький озорной котенок играл и запутал с дет-ской непосредственностью все нити, и только опытный, кропотливый разум мог распутать этот хаос. Этим разумом мог стать Ромаз. «Брат молодой, но рассудительный. Встречаемся в последнее время редко. Все дела да проблемы. Только с проблемами и приходится обращать-ся, а хотелось бы и в радости, почаще. Выиграть в лотерею денег и посидеть у моря: шашлычок, вина. А то он совсем закопался в своем угрозыске, а я – так вообще бизнесмен фиговый», – рассуждал Алек-сей, выруливая на соседнюю с УВД улицу. Потому как к самому ми-нистерству не пропустят, «кирпичи» сплошные. Там и знаки повеси-ли, и шлагбаум, присутствует. Голос у Ромаза слегка заплетался, вы-давая, что выпивший. А что? От такой собачьей беготни запьешь, – оправдывал Алексей брата. – А что злые языки болтают – это все воз-дух и зависть. Что резковат брат – это да. Что честный – так это у него в крови, по жизни, – думал Алексей, – вряд ли он долго в ментуре продержится. Да-а-а-а! – выдохнул он, и припарковываясь добавил: – Врешь, не возьмешь.

Ромаз уже ждал Алексея у выхода из управы. С ним стояли двое сослуживцев.

– Привет, Ромазик, – сказал Алексей, почувствовав витающий воз-ле компании запах спиртного.

– О, Алексей! Салам, брат.

– Дельце одно есть к тебе. Может, отойдем, тет-а-тэт перегово-рим? Может, что посоветуешь – смущенно процедил Алексей. Они отошли в сторону.

– Что случилось? Что-то серьезное? Их подвезем? – Ромаз посмот-рел на сослуживцев.

– Да, времени в обрез, пусть сами ножками – не в обиду. Но если ты хочешь – Пахан как? Здоров? Все нормально? – спохватившись, спросил Алексей и, чтобы разрядить создавшуюся непонятную атмо-сферу, с серьезным видом, но с азербайджанским акцентом, забасил:

– А что, дорогой. Та-а-м же работаешь? А когда приехал, слуш-а-ай, – и, раздув ноздри, выставил указательный палец вперед.

Они рассмеялись. Ромаз, обняв Алексея и уводя его немного в сторону от коллег, объяснил, как бы чуть-чуть оправдываясь за то, что выпил, начав с отца:

– Отец не болеет. Все хорошо. Он, сам знаешь, работает. Без рабо-ты ему тоска зеленая. Сам понимаешь, Алексей. А мы, это… Знаешь ли, день такой напряженный выдался, целый день в засаде просидели. Маньяк у нас, понимаешь, объявился. Хрен такой. Каждое полнолу-ние, как оборотень, на одиноко идущих женщин нападает. Мистика какая-то – и баста.Неуловимая нечисть!

Алексей слушал, не принимая всерьез отговорки брата.

– И что? Как? Есть подозреваемые!? – переспросил он. На его лице читался слабый импульс интереса.

– Да есть кое-что. Но вообще ничего определенного, переполоши-лись все. Сам знаешь, в наших краях отродясь никаких маньяков не бывало. У нас тут менталитет другой, не как в целом по стране. А тут бац и: одна женщина – труп, а другая в коме до сих пор, никак не придет в себя. И все в одном и том же микрорайоне. Нападает ночью, изувер, ну сам понимаешь, так что детей и супругу предупреди. Вече-ром одна пусть не ходит, а то я знаю, они у тебя любители погулять у ночного моря.

– Ну, это ты зря, у меня все строго, – оспорил слова Ромаза Алек-сей.

– Ну смотри, мое дело предупредить.

– А приметы, какие есть? – переспросил Алексей.

– Да нет, какие там приметы! Но предположительно лицо славян-ской национальности, – иронизировал Ромаз.

– А кстати. Вы, молодой человек, очень подходите под ориенти-ровку. Ха-ха! – поймал тему Ромаз. – Возможно, ваша группа крови подойдет под группу крови, оставленную на одежде жертвы. А Вы, кстати, ха-ха! – Ромаз в захлеб нетрезво смеялся, и незаметно подо-шедшие сослуживцы тоже загоготали, скалясь грубыми пьяненькими улыбками, увлекаемые его фантазией, тоже смеялись, – Не носите ли вы в кармане брюк молоточек со следами запекшейся крови или, мо-жет быть, скальпелечек? Не успели ли вымыть? Ну, пройдемте, прой-демте, дорогой маньячок-с, в Вашу машину.-

Это начало раздражать Алексея. Да с чувством меры у Ромаза большие проблемы, особенно по пьянке, подумал он и заметил уже вслух: – Ну хватит скалиться-то, ничего же смешного!-

Алексей не находил смешного в этой теме. Возможно, он вообще страдал отсутствием чувства юмора, но то, что он действительно об-ладал  славянским лицом и являлся полной визуальной противопо-ложностью своему смуглому черноволосому брату, это точно.

И тут Алексей вспомнил, зачем приехал.

– Ну, садись или садитесь! – поторопил он Ромаза, уже перешед-шего на анекдоты.

– Ну что? Куда поедем! – спросил веселый Ромаз.

– Ты не думай, братик, «лапа» гуляет от взяток, то карманы пол-ные! -

Ромаз попрощался с коллегами. Он явно желал продолжения вече-ра с коллегами, но, пересилив себя, сел в машину и, посмотрев на Алексея, снова извинился. Старая пластинка про то, как он устал се-годня и поэтому выпил, навевала на Алексея предположение, что Ро-маз не сможет его понять так как нужно и разговор лучше отложить.

– Слушаю, что там ? – спросил Ромаз.

– Ну слушай, раз слушаешь, – начал Алексей.

 Ромаз собрался с мыслями и выслушал. И, как ни странно, все по-нял.

– Завтра придешь с утра, или, может, даже сегодня. Или нет, давай лучше завтра пораньше съездим в шестой отдел и посоветуемся с Зу-рабом.

– Это кто? – спросил Алексей.

– Да это мой друг, кореш, одним словом. Он нам все подскажет. Необходимо, конечно, будет его отблагодарить, но это я сам, у нас свои расчеты. Ты пойми, – объяснил ему Ромаз, – они обязаны подоз-ревать всех, они строят из себя патологически подозрительных и принципиальных, хотя истинная их цель – срубить с тебя бабки. Ты что, ментов не знаешь? Их же только бабки интересуют. Это их рабо-та. А сейчас сам знаешь как: если наверх не отошлешь, не только рас-ти не будешь, но и с работы попрут.

Ромаз говорил: «их работа». Как будто сам не был ментом. Он подсознательно или сознательно делал ошибку. Ромаз явно дистанци-ровался от тех или иных методов работы своих коллег, он просто сты-дился их.

«Полумеры просто не помогут найти Левчика. Да и родители Лев-чика, как только узнают о случившемся, неизвестно, как себя поведут. От них можно ожидать чего угодно. Шутка ли – горе и гнев матери. Ох и влип я!» – думал Алексей.

– Слушай, братишка, а он, того, не мог тебя зашвырнуть культур-но и с бабками скрыться? – осторожно спросил Ромаз.

– Нет, ты что, Левчик мой друг! Нет, это исключено, он и раньше возил такие суммы, не раз. Если б хотел, давно мог свалить. Нет, это исключено! – повторял как заклинание Алексей.

 Довез Ромаза домой.

– Зайдешь? – спросил уже начавший ловить « отходняк» Ромаз.

– Да нет, не получится. Извини, поеду. Привет папе!-

– Это да. Ну смотри, завтра не задерживайся, а то дальше затяги-вать ни в коем случае нельзя – протянул Ромаз и, хлопнув дверцу ма-шины и прощаясь подняв руки вверх, побрел к подъезду, а затем по темному подъезду, похожему один к одиному с тем, откуда ему сего-дня пришлось вести наблюдение, рассматривая подозрительных лич-ностей. Лифт не работал, и жильцы брели днем и ночью в свои жи-лища, небольшие квартиры из панельного железобетона, по темным, грязным этажам, испытывая усталость и мучаясь одышкой.

«А теперь еще этот маньяк на их голову» – подумал Алексей, по-смотрев на часы. Он не поверил своим глазам. Была уже половина двенадцатого ночи. Но домой не хотелось.

– А была, не была! Сделать, что ли, хорошее дело? – Подвезу офи-циантку домой!

*     *     *

Он шел пешком по барханам и раскаленной сковороде асфальта не потому, что любил ходить пешком, не потому, что любил прогулки на воздухе. Ситуация была банальная. Как и у миллионов россиян, у не-го не было машины.

В то утро, открыв глаза и взглянув в просвет штор, он решил, что все будет хорошо. Необходимо только что-то поменять в своей жизни. Но что? Это что-то он как раз и не знал, но постоянно задавал себе этот вопрос. Все было тихо и чересчур уныло. Он не давал волю эмоциям никогда, и всегда держался до последнего перед хамски настроенными гражданами. Нет, он иногда срывался на рев. Искры катились из глаз в этот момент. Обидчики сразу превращались в маленьких беспомощ-ных котят и, прижимаясь друг к другу, сильно жалели, что разбудили лихо. Но он, как клокочущий вулкан, обдав обидчиков паром и газом, замолкал и ему даже становилось слегка не по себе, когда перебарщи-вал. Он спешно пытался покинуть это место, чтобы через некоторое время снова ввязаться в склоки, в магазине, трамвае, автобусе. Считая себя верхом спокойствия, он на самом деле был скрытым шизофрени-ком и психопатом, преследуемым многочисленными фобиями.

Войдя в троллейбус, он постарался сесть в самый перед, чтобы ни-кого не трогать и не видеть, кроме дороги и водителя.

Голова его побаливала после вчерашнего. Возможно, из-за под-нявшегося давления ему все время мерещилось, что из носа вот-вот хлынет кровь, а платок он забыл в другой куртке. Да и что особенно-го, если вчера вечером шел мелкий дождь, и небо было затянуто плот-ным слоем пуленепробиваемых облаков, а сегодня от них не осталось и следа. Сине-голубое небо, яркое солнце, но ветер прохладный, бли-же к северному. «Да, черт его знает, может ближе, может – дальше. Погоду не предугадаешь», – злился он.

Его жизнь сложилась не так хорошо, как ему того хотелось. Он был болезненным ребенком не подающим особых надежд, но гены сделали свое дело. Он вырос в крепкого мужика.

Он сидел в троллейбусе и мечтал. Вот уже и свои дети у меня поя-вились, а найти себя в жизни не пытался до последнего времени. Тупо ходил на тупую работу. Там читал что-то от скуки. Жену терпел – ее гнилой нрав. А что – она воспитана в духе фатальной необходимости вытягивать деньги и портить нервы, так так у всех.

 Одно время ему казалось, что он уже женат и что между ним и его воображаемой женой затлел огонек настоящей чистой любви, но постоянные трудности в быту и нехватка денежных средств охлажда-ли этот пыл, не давая ему разгораться. Нет, она не была похожа на его маму. А если б она хотя бы внешне напоминала ее, ему было бы легче общаться с ней. Иногда ему казалось, что он готов уйти, оставить ее, начать новую жизнь, полную приключений и секса, но здравый смысл в итоге побеждал. Воображаемый мир – его спаситель, в нем, словно в интернете, он блуждал в минуты покоя. А бывало, что задерживался там, на дни и даже недели. Жизнь уходила быстро и незаметно, и он ничего не мог с этим поделать, кроме как осознавать и созерцать не-избежный процесс увядания и рождения новой жизни.

«Ну что я есть? Червяк навозный. Тварь бесхребетная». И это не оскорбляло его совсем. Наоборот, это была его платформа, его убеж-дение. Но иногда он сердился на очередную воображаемую жену, особенно по весне, когда все жизненные соки начинали бурлить в нем, а жена не хотела выполнять свои супружеские обязанности.

«Взять пистолет и вышибить этим женам мозги за правое дело, а то гуляют налево, пока мужья на работе. А что – и вышибу!» – он все-гда примерял, как костюм, к себе эти ситуации. И казалось ему, что он смог бы осилить этот груз, но с чего начать? Вот в фильмах все так просто – взял оружие и вперед. А в жизни – одни разочарования, а смелости не хватает. Одни понты остаются и девиз: ничего не знаю – моя хата с краю. «Слабак!» – ругал он себя.

Он поднял глаза и увидел входившую в дверь троллейбуса девуш-ку. «А ничего, – подумал он. – Вот она похожа на маму. Ну и что же».

Он обвел ее взглядом. Интересно, а что там за лицо у такой фигу-ры? И лицо повернулось, расплывшись в улыбке, но не для него, а при встрече с подружкой. «Наверное, едут в институт, или уже отучи-лись». Он тоже хотел учиться. В мединституте. Но для того, чтобы поступить без денег, у него не хватало знаний. А с деньгами было ту-го. «Из меня бы получился зубной техник или патологоанатом. Я по-койников не боюсь» – думал он. Но что-то судьба не подавала знаков внимания, и очередная идея стать врачом-профессионалом улетела в небытие и исчезла как дым в вечернем небе.

Он прислушивался к разговорам, но ничего интересного не услы-шал. Только ровный гул электротранспорта то усиливался, то утихал по мере возрастания или убывания скорости. Троллейбус был набит людьми. Изредка слышался голос кондуктора, но заплатить за проезд никто не спешил. Поэтому кондуктор с трудом протискивалась впе-ред и назад, обилечивая несознательных граждан. Он порывался ус-тупить место пожилым людям, но они отказывались. Но все же он ус-тупил место одной старушке. Та без обиняков и благодарности просто села и через секунду даже не смотрела в его сторону. Это его задело. «Старая шлюха» – злился он.

Очередной мыслительный процесс отвлек его в другом направле-нии. Он даже не заметил, что оказался сзади той, что была в мини-юбке. От нее исходил приятный аромат. Прислушавшись, он выяснил, что ее зовут Ася и она едет в стоматологию лечить зубы. Ему вдруг захотелось быть ее лечащим врачом и прикоснуться к ее милому ро-тику. «Нет, а что если она подставная? Так бывает у бандитов и жу-ликов. Хорошая знойная телка пускает пыль в глаза, а потом или кло-фелин, или в режиме реального времени «гоп-стоп», мы подошли из-за угла. Нет, я этого добра не видел. Видеть-то видел, а выколоть себе глаза, что ли, если смотрят они не туда, куда надо, – заводился он, – да и что с ними разговаривать. Заморочиться все хотят, нет мочи. А чтоб вот так, по-старомодному походить, поговорить, ухаживая и проявляя знаки внимания, а уже потом, после свадьбы. Нет, сейчас уже десятиклассница тебя всему научит. Сейчас первым делом в по-стель, а дальше посмотрим. Нынче молодежь отмороженная, по мик-рорайону бродят, чтобы с кем подраться или зацепить кого. Такой урод, попадется – что с ним делать-то? – его передернуло. – Живешь, живешь. Чем больше раскладываешь, тем запутанней жизнь. Дерьмо, одним словом. Были, конечно, просветления, когда все было ясно как божий день. Крупным планом проецировалась раскладка дел, поступ-ков, отношений, слов и интриг, произошедших в последнее время, и явно прослеживались негативная тенденция и позитивная. Куда идти и зачем, если везде одни шлюхи!? И всегда был один и тот же вывод. Надо разобраться с этими ****ями, детей даже завести не с кем. Не-обходимо куда-то идти, что-то делать. Я один за всех мужиков отду-ваюсь. Но по-другому не получается. По-другому – стена и тупик», – решил он.

Вот именно перед такой стеной и стоял он сейчас, и смотрел на кирпичи. У него не было желания мыслить, что-то делать. Воля от-сутствовала. Мысленно он пытался нащупать ее концы, как концы спасительной веревки, но все было тщетно. Он стоял и стоял, как па-рализованный. И вот под ногами уже замокрилось и вместо брусчатки образовалось болото. Он погряз в этой трясине. Ее зловонные выде-ления опошляли всю красоту мраморных дворцов. Его агрессивное, хищническое начало – вот это и есть противоречивость натуры. От смирения и непротивления – к яростному натиску в самых неожидан-ных ситуациях. Он любил себя таким.

«Нет, только не на близких (которых у него на самом деле не бы-ло) смотреть этим ничего не видящим стеклянным взглядом. Равно-душие и опустошение засасывают, как пылесос пыль. Насилие, это элитный кайф. Но я не элита. У меня нет тяги к декадансу, хотя за-стойные явления типа меланхолии, как уже выше замечено, засасы-вают в трясину бездействия. Кровососущие твари всасывают кровь, наслаждаясь каждой секундой наступающей сытости. Это естествен-ный процесс, как и инстинкт продолжения рода».

Он на секунду представил, как эта, в мини-юбке, будет выглядеть без платья, но что-то заставило его возвратиться обратно в свое осво-бодившееся от старухи, вышедшей на остановке, кресло. Глубокое чувство неуверенности в своих силах сдерживало его. У нее наверня-ка был острый язык, а он знал этих кокеток наизусть. Что если вы-смеют или еще что-то. Такие дают только под страхом или за бабки, и если показаться перед ней в костюме Адама, то только перед мол-чащей и дрожащей. Ему стало хорошо от этой мысли.

 «Но я прожил в браке почти 10 лет, – фантазировал он, словно маленький мальчик, играющий с подружкой в дочки-матери, – и что? А то, что я был счастлив, но это было внутреннее чувство, а мир – все, что там двигалось, клубилось, – это было мерзко, и я брезгливо смотрел на этот недоделанный мир, ужасаясь всевластию женщин. А находясь на вокзале или в автобусе и ощущая запах человеческого пота и перегара женских выделений, я проклинал себя, что родился в этом грязном, несовершенном мире».

В его душе просыпался нацизм. Ему хотелось крикнуть «Хайль Гитлер» и заключить всех в лагерь. Казалось, у народа нет гордости. Когда они все вместе – это ужасно. Это как стадо баранов, стадо сви-ней, которых хотелось резать. Его тошнило в автобусе, троллейбусе, магазине, метро – везде, где их было много. «Я ненавижу эти рыла, меня не касаются эти рабские законы, которые стоят как копья, как прутья загона!» – и он чувствовал острую необходимость проскольз-нуть между ними, уйти оттуда, из общего загона. И вообще кто-то всю ночь лил серную кислоту на ступни его ног, отчего приходилось вскакивать и отгонять мучителей. Это ведьмы нечистивые, или еще какая-то нечисть! «Хочу, желаю того, что мне не принадлежит, чужо-го тела хочу, но только чтобы без амбиций, а в сексе безудержна. Но где же найти нужные глаза к этому телу?»– А он устал без постоянст-ва. Но так как он не мог понять самок, то и они не могли понять его. Он считал их бездушными тварями. «Душа бывает только у мамы. У мамы, любящей тебя, есть душа, а у остальных по отношению к тебе ее нет», – рассуждал он, давно забыв, как выглядела его мать. Что же это за дух, дух свободы. Посмотреть на землю с орлиного полета, а еще лучше стать самим орлом и парить в воздушных потоках один на один с собой. И вся земля перед тобой. Спускаешься камнем вниз, чтобы утолить голод, и только.

Человек-ястреб. Это здорово!  После приступа молчаливости он вдруг начинал безудержно болтать. Слова летели плотным потоком, никто не мог вставить больше трех слов в его тираду. «Оратор хре-нов!» – думал он про себя. «Пошел ты» – мысленно отвечал он себе, зная свою слабость и ничего не в силах поделать с приступом словес-ного поноса. «Но что из этого? Вот сболтнул лишнего. Перед кем? Оголил свою душу ранимую и хрупкую, а они воспользуются, они неправильно поймут. Нет, так нельзя. Потерял бдительность, – корил он себя, – а вокруг волки в овечьей шкуре».

Эта мнительность была всего лишь одной из его маний, входящих в фобии, все больше засасывающие его в трясину страхов и предубе-ждений. Ему вдруг показалось, что он, сидя в троллейбусе, вспомнил зарю своей юности. Холодный пот и дезориентация в пространстве навевала близость смерти и будоражили воспаленное сознание ката-строфическими сюжетами. В эти дни воспоминаний ему нужны были только сон и жратва. Горячий борщ и сон. Солянка и дрыхнуть, а то хана.

У него между ног все горело, сдержаться, не было никакой мочи. Как ни затыкал он ладонями, процесс все равно пошел. Он понял, что за все надо платить, и, поспешая в душ, успокаивал себя, что лучше так, чем с какой-то шлюхой. Ему было брезгливо, но спокойно. Пол-люции происходили часто «Все будет хорошо. Небольшая апатия к женскому полу, созерцание – рассуждал он. – Сколько глупостей можно натворить вот так, сгоряча, с полными яйцами. Можно рево-люцию совершить, будучи неудовлетворенным. Выплеснуть свою энергию в пространство можно по -разному. Вот так и насилуем друг друга в изощренной форме. Глупо думать, что ты один такой пороч-ный и мысленно заглядываешь всем под юбки. Можно смело предпо-ложить, что и они мысленно прицениваются. Им тоже хочется, так что не дрейфь, прорвемся – храбрился он. – В конце концов – кому какое дело до того, кто у кого, кто кому и как. С инстинктами не по-борешься, – подумал он и постарался отогнать от себя всю эту чушь. – Брысь, ууу.– помотал он брезгливо головой, и накипь схлы-нула. Мозги, как радиостанция, настроились на другую волну, более правильную, как он считал.

«Жизнь коротка, и нет никакого смысла обгадить свой путь, же-нившись. Наоборот, освети путь тем, кто как загнанная лошадь не может поднять головы в этой короткой гонке с неминуемым фини-шем, мужчина умирает раньше женщины. А я – избранный, который спасет мужиков. А что же простым смертным? – думал он. – Пожить в свое удовольствие мужикам, настоящим парням – таким как я. Это ли не единственно возможный путь из тьмы к свету, от войны – к ми-ру? В голодные времена люди становились каннибалами, и я чувст-вую в себе это. И силу умереть от истощения, но не переступить эту черту, я тоже чувствую. Вот так просто смириться со смертью и ос-таться в итоге человеком, а не диким животным. Преодоление живот-ного страха и, в итоге, своей химической, божественной природы – вот основной процесс улучшения породы. Хотя бомба существует, и она заложена в нашей природе. Мы себя сами уничтожим своими ру-ками, – продолжал рассуждать он. – Прогресс в технике – это катаст-рофа. Мы вырождаемся, хотя не все и не равномерно. Смешение лю-дей идет медленно, и пока мужчин не будет большинство, мир будет раздираем не понимающими друг друга людьми и народами в силу своих противоречий, созданных феминистками. Мир не сможет жить одной семьей».

В этот поздний час он сам себе был благодарен за теплую постель, за то, что Бог милостив к нему и его семье. А вокруг темнота и еще одна ночь, проведенная под крышей своего дома. Нет войны и катаст-роф, близкие живы. Что еще надо, чтобы на секунду ощутить себя счастливым? И он уснул.

Его разбудил голос кондуктора. Уставший от сильной жары и не-приятностей на работе, он выпил пива, чего раньше никогда не делал, и, непроизвольно прислонившись головой к стеклу троллейбуса, ус-нул и проехал свою остановку. Домой идти не хотелось, но надо. Бы-ла ночь, и он, сонный, по безлюдным улицам, поколесил в сторону своего микрорайона, ни о чем не думая и не вспоминая о том, что с ним приключилось во сне. Он устал от сна. Похмелье от бутылки пи-ва – нонсенс. В животе что-то урчало. Разболелся зуб, и только таб-летка анальгина хоть на какое-то время могла спасти его. Завтра все будет по-другому: он начнет новую жизнь скромного санбрата в больничном морге. Он станет ночным спасителем, он будет бороться с ними, с порочными женщинами. Но только бы добраться до дома, до реальной своей кровати и уснуть. Убежать, скрыться, спрятаться под одеялом от всей этой реальности. Все это он знал и умел, но это давало короткий и непродолжительный эффект. Резиновая жена с вы-резанными из картона детьми спали в другой комнате. Дети сопели во сне, а жена явно не спала, но не поднялась и не подала вида, что не спит. Ему казалось, что она притворяется. Он лег в холодную постель , и секунд 30 его трясло в ознобе, но он сжался и постепенно согрелся.

«Кому я нужен? Ведь никому ровным счетом не нужен. Бесполез-ный человек! Никакого толку от меня нет!»

Откуда взялись такие резкие и неожиданные мысли, он и сам не знал. Обычно, перед тем как уснуть ему становилось жалко самого себя, и от мысли, какой он одинокий и несчастный, у него самопроиз-вольно текли слезы. Но мысль о том, что человек рождается одиноч-кой и умирает один, укрепляла его в убеждении, что так устроено всевышним и никуда от этого не деться. Но в этот раз его понесло в другую сторону. Какая-то муха укусила его, и он упрямо твердил: «Я бесполезная, никому не нужная тварь. Нет, не тварь. Это уж круто. Бесполезный человек. Никому я не нужен. Это они внушили мне это. Они, женщины. Я не нужен им, они презирают меня с детства. Ничего я не умею!» – ему это стало ясно как белый день, и от мысли, что все об этом знали и молчали, его передернуло. Глаза его заволакивало туманом сна. Только сон мог спасти его от кошмара жизни. Но сон не шел и не шел. Только отрывки вчерашней ночи.

Он в умилении закрыл глаза, втягивая воздух ноздрями, в полном удовлетворении, что все прошло как надо. Он потянулся в кровати, как будто так и надо, для того, чтобы проснуться. Но была ночь, и слабое фонарное освещение через прозрачный тюль падало на его что-то бубнящие губы, и со стороны могло показаться, что он улыба-ется в радостном запале. Но что-то настораживало. Улыбка была че-ресчур уж натянутой для радости, а закрытые глаза, как канализаци-онные люки, таили под собой что-то темное, и пугающее. Это зрели-ще подхлестывалось периодически колыхавшейся поверхностью одеяла, словно подземные толчки гнали магму в кратер вулкана. Ноз-дри широко раздувались, выпуская горячий воздух агонии загнанного непрерывной скачкой гнедого жеребца, которого наверняка пристре-лят, поменяв на другого.

Все это было раньше или позже, днем или ночью, зимой или ле-том. Его больной фантазии не было предела, у него было по-настоящему только две привязанности в жизни. Это работа на благо науки. А себя он считал человеком, познающим вселенную через смерть, а  видел он ее каждый день, и каждый час. Нет, это уже не фантазия. Это его реальная работа в морге центральной республикан-ской больницы. Он был хорошим санитаром, четко выполнявшим все свои обязанности. У врачей-патологоанатомов не было никаких пре-тензий к нему. Молчаливый, но очень отзывчивый санитар. Никто не знал точно, есть ли у него семья, родственники, друзья, – собственно, как и он сам не знал этого. Он казался одиноким отшельником. Хотя изредка он что-то упоминал про свою жену и детей, но никто и нико-гда их не видел, будто их и не существовало вовсе, кроме как в его воображении. Но то, что он был строгих правил, это замечали все женщины, все, кто пытался с ним пофлиртовать. Что-то натягивалось в нем при попытке заговорить с ним. Он будто бы терял дар речи, и улыбка, сопутствовавшая отстраненности взгляда, заставляла думать о его чрезмерной застенчивости и недостатке мужского воспитания. Но большинство охотившихся на него «старлеток», видя его полное равнодушие по отношению к ним, а скорее даже чувствуя это, так как внешне он был сама взаимность, относили все это к присутствию в его жизни очень строгой жены. Да и внешность у него так себе – ни рыба, ни мясо, – оправдывая себя в глазах подруг, без устали нагова-ривали на него женщины. Единственное его качество, сформулиро-ванное ими: брюнет с голубыми глазами, но молчит как партизан. А это интриговало многих. Но он так культурно отшивал всех женщин, имевших на него виды, что в итоге и не осталось желающих заполу-чить его в качестве постельного трофея. И многие доверчиво, но без основания считали, что он голубой, так как при случайном прикосно-вении к нему врачей-мужчин, он как-то уж очень демонстративно вздрагивал, и у него учащалось дыхание. Но на этом все его увлече-ние мужчинами и заканчивалось, не успев начаться. Потому что он сам в глубине души органически не переносил даже мысли об одно-полых отношениях. Его начинало тошнить всякий раз, как только он пытался представить что-то похожее на гомосексуализм. Он радовал-ся, если в дни трудовых будней в числе остывших тел полуразложив-шихся и объеденных крысами трупов бомжей нет-нет да и попадется свежая, молодая плоть, выпустившая дух.

В эти минуты его фантазии не было предела. Надев перчатки и взяв в руки разделочный нож, он ходил вокруг нее – лежавшей на столе холодной, мертвой девушки. Как художник он рассматривал ее с разных точек. Она была его натурщицей в этот момент. У нее была черепно-мозговая травма, глубокая трещина в черепе говорила о па-дении или автомобильной аварии. В эти моменты блестящая и пу-гающая своей остротой любое живое существо медицинская сталь прижималась к холодной коже материи. Нет, он не резал, но очень хотел бы попробовать. С минуты на минуту зайдет врач. Он боялся, что он узнает о его желании. «Я импотент!» – уже смиренно говорил он себе. К этому позору он привык, но переживал каждый раз, когда любые попытки очередной девушки оживить его естество провалива-лись. Он смотрел в потолок, в окно, да куда угодно, но только не на женщину, которую он так хотел еще час назад. Теперь же она не ин-тересовала его вовсе. С чувством брезгливости и превосходства смотрели они на него при расставании. Так что ему приходилось опускать глаза и стыдиться того, что он не мужским способом доста-вил им удовольствие. О себе он не думал. Он был подавлен и слом-лен, и его слабый орган вызывал в нем потребность защититься. Нервные срывы, происходившие неожиданно и очень сильно, делали его  в  эти  моменты  опасным  для  окружающих.  Тогда  он  и  купил

резиновую женщину. Среди живых похотливых шлюх, его замыкало. Только среди мертвых он чувствовал себя спокойно. В морге он был как дома. Здесь был его мир, именно с тех пор, когда одна маленькая стервочка, издевательски искажая голос, и корча пьяную гримасу, сказала ему, рассмеявшись в лицо, что он не мужчина. «У тебя не стоит!» Все рухнуло в его мире, с интересом и вдохновением постро-енный дворец его планов, мыслей рухнул. Он оказался ненастоящим, не из настоящих кирпичей и цемента, а игрушечный детский конст-руктор. Сверху полетели деревянные кирпичи, кубы, трапеции, сферы и острые пики игрушечных башен его дворца, что-то непреодолимое, неизбежное оборвалось в нем. Он схватил одну из остроконечных башен, которые летели со стен замка, и, не видя куда, зачем и почему, со всего размаха воткнул, в обидчицу. Она не успела ничего понять, как и он. Все произошло быстро. Ее тело обмякло. Глаза, не пони-мающие, что из них вот-вот выпорхнет жизнь, медленно оседали в темноту холодных пучин. Она, извиваясь, сползла по стене, кровь медленно заливала половой коврик, пульсируя и выливаясь из глубо-кой раны, нанесенной кухонным ножом.

 Он попробовал ее на язык, и именно в этот момент понял, что снова стал мужчиной. Его плоть окрепла и возмужала. Он доказал ей и теперь докажет всем, что он мужчина. Но только они не смогут лю-боваться его силой, его мощью, потому что будут мертвы. Просто они не смогут открыть веки. У них не будет силы. Они узнают, как это страшно тяжело, когда нет силы, поднять веки и посмотреть. А только хрипы загнанной скотины, беспомощные и порочные. Так он стал маньяком. И сначала оробел от этих мыслей. Он прекрасно понимал, кто он, но ему казалось, что справедливость на его стороне. И это де-лало его сильнее. Его будут искать все, но он умнее, хитрее, коварней. Сотни умов, ловушек и хитроумных капканов. Но он умнее всех, по-тому, что правда на его стороне. Так думал маньяк, убежденный в своей правоте. Женщина сначала родила его, а потом уничтожила, а смерть возродила его к жизни, и он не чувствовал угрызений совести, потому что убивать стало его жизненной необходимостью. Он защи-щается. И от этих мыслей он делался совсем невменяемым борцом за права мужчин. Милиции он не боялся.

«Я слишком умен, чтобы меня поймали, – самонадеянно думал он. – Никто не виноват, что именно так я становлюсь мужчиной. Да, я зверь, не знающий покоя, но они, эти шлюхи, сами захотели, сами втравили в это меня – тихого и спокойного человека. И теперь нет спасения. Нет им покоя, когда я выхожу на охоту», – злорадствовал он, ища на пути именно порочных, по его представлению, женщин.

Он еще раз наклонился над лицом лежащей на столе белой как смерть девушки, пристально изучая рану на ее голове, через которую вышли мозги и кровь, как магма через расщелину в земной коре. «На-верное, упала с высоты на асфальт», – предположил он, гладя пальцем края раны. Воспоминания детства полезли, как тоненькие колбаски фарша лезут из дырочек мясорубки. Вот он во втором классе, они гу-ляют в парке, а напротив него огромное здание, серое десятиэтажное, с отличными проходными, темными балконами. С пятого этажа упала женщина на бетонные плиты. Это произошло почти на его глазах. Он, как всегда игравшийся сам по себе, внимательно зрительно осматри-вал этот дом, каждый балкон чем-то отличался от другого.

На одном из них сидела женщина, прямо на перилах, и как-то странно покачивалась. В тот момент что-то волнительное пролетело по его телу, но он не придал этому значения, и уже в следующий мо-мент, когда он посмотрел в сторону покачивающейся женщины, то увидел, что она летит вниз. Он услышал звук удара о землю. Он пер-вый, что есть силы побежал к месту падения. Сзади уже кричали: «Вера Федоровна, Вера Федоровна! – так звали учительницу, – там женщина разбилась, мы туда». Опешившая учительница, увидев сво-их учеников, перебегающих дорогу, закричала: «Стойте, дети. Стой-те! Кто побежит через дорогу – будет наказан. Бизоев, Патрин, вызову родителей» Но ее уже никто не слушал, все были там. Это было страшное зрелище даже для взрослых, но он не почувствовал страха. Наоборот, сильное желание дотронуться до нее, взять в руки окровав-ленные куски черепа, разбросанные в радиусе метра, неумолимо тя-нуло. То, что называлось когда-то милой женской головкой, теперь превратилось в кашу из мозгов, крови и костей и заставляло даже взрослых закрывать глаза рукой. Он увидел людей, в белых халатах подъехавших забирать труп и тогда же решил стать врачом оконча-тельно и бесповоротно. Во что бы то ни стало.

Он знал, что он сможет лечить, что он не боится мертвых. Вот только одно препятствие было на его пути. Он боялся живых, и ему никак не давалась учеба. Натянутые учителем троечки давали мало надежды на осуществление его мечты. Но он знал, ощущал где-то в глубине своей еще бессознательной детской жизни, что он станет врачом. Это его жизнь. Он желает видеть смерть, и ничего уже не из-менить. В этом его непреодолимое желание.

*     *     *

Ночной город манил к себе, звал в гости. Блюз одиноких сердец и вечер угощал  Алексея картинками с влюбленными парочками, разгуливающими то там, то здесь вдоль улицы. Влюбленные парочки, перебегающие прямо перед колесами, заставляли визжать тормоза его машины и источать запах жженой резины. Прохладный воздух остужал кипящую голову. Он повернул на Бескайское шоссе и, постепенно ускоряясь, ловил себя на мысли, что не сильно и расстроится, если Розы не окажется. Если она уедет, испугавшись такого повышенного внимания с его, стороны, или больше не захочет обслуживать его, когда он через день-другой зайдет пообедать,  собственно ничего страшного в этом и нет.

«Возможно, у нее строгий брат, и она боится его осуждения, или суровые родители. Да мало ли что. Наконец, я ей просто не понравил-ся. Обедают, тусуются, снимают девчонок, разные, там.» – думал Алексей. И поэтому он уже был готов к облому, подъезжая к «Зодиа-ку», и удивился, когда увидел ее, стоящую одиноко возле фонаря близ кафе. Лица ее не было видно, но Алексей ее узнал и демонстративно сделал крутой поворот, остановившись рядом. «Производит впечат-ление» – подумала Роза. Он остановился с ювелирной точностью, лишь на миллиметр коснувшись ее сумочки, и распахнул перед ней дверцу. Роза без слов села, выставив вперед свои острые коленки. «Сколько ей лет? – подумал Алексей. – На вид около двадцати. Все равно маленькая».

– Что, долго ждала? – спросил Алексей. – На вот. Посмотри. – И он показал пальцем на часы на панели приборов. – Пять минут перво-го, на пять минут не стоит даже внимания обращать. – И он обнял ее за плечи и притянул к себе.

Роза не сопротивлялась, но лицо отвернула в противоположную сторону. Он не настаивал, и это переломило натянутость ситуации.

– Что ты грустная? Что случилось? – продолжал наседать Алексей. – Расслабься, мы едем купаться, или будем прямо здесь – намекал, стараясь, разговорить, упорно молчащую Розу.

– Понимаешь, – вдруг заговорила она, резко обернувшись к Алек-сею, и посмотрев прямо в самое дно его ироничных глаз. – Понимае-те, я не хотела Вас ждать, не хотела с Вами ехать. В принципе, я ни-когда не отзываюсь на приглашения клиентов, но. – и она снова за-молчала, будто собиралась с мыслями. Алексей понял, что девчонка  навеселе. Выпившая, одним словом.  Аромат перегара из ее рта, чуть не отбил у него желание овладеть ею. Но отвезти домой в этот момент он уже не смог бы ей отказать.

– Извините, я даже имени Вашего не знаю.

– Елки зеленые! Игорь меня зовут. Извини, забыл представиться. Совсем запарился в спешке, – представился Алексей.

– Понимаешь, Игорь? Я буду на ты. Хорошо? – спросила она, ог-лядев его взглядом. Нет, не бабы, а именно девушки. В ней не было развязности; напора, выраженного в оголении ног; не было этой осо-ловелой стрельбы глазами и навязчивого облизывания губ.

«Она просто выпившая девочка. По крайней мере, пока» – оценил ее Алексей.

Но вообще – то он был готов ко всему, поэтому чувствовал себя совершенно спокойно и раскованно.

– Хорошо, нормально! Поехали на море купаться, – резко прервал он.

Она секунду-другую замешкалась.

– Знаешь, Игорь. Тебе никто не говорил, что у тебя глаза добрые?

– «Ну вот, начинается», – пролетело в его мозгу.

– Что, прямо как у собаки? – хохмил Алексей.

– Да нет, не как у собаки, а как у человека. Вот что я хотела тебе сказать с самого начала и почему я тебя не боюсь – закончила она.

– Да, а я-то думал, почему ко мне на вокзале все бедолаги, за ми-лостыней подходят. Лицо, значит, у меня такое. Спасибо, чего гово-рить. Обрадовала, нет мочи. – продолжал  Алексей.

– Да ты не мучайся очень – продолжала удивлять своими выска-зываниями Роза. – Я и так поеду с тобой, куда захочешь. Поехали то-гда, уже – тихо попросила она, – С ветерком только. А то жарко мне. Я водки выпила. Хорошо, что хозяин не увидел, а то уволил бы сразу. Он такой. Сначала пристает, а если отказываешь, то постепенно вы-тесняет и выгоняет в итоге, а мне по. С кем сама захочу. А не люб он мне. Не хочу я его. Ничего, скоро доиграется. Как пить дать – доигра-ется, – ни с того, ни с сего заявила Роза.

Алексей все это время молчал и удивлялся таким разворотам.

«А вот так, с виду, и не скажешь. Ну, девчуха и девчуха. Так, на раз. А как круто повернула про глаза. И, кстати, она не первая это за-метила. – взгрелся Алексей.

– А я тоже, понимаешь, смотрю, что-то особенное в тебе есть, че-ловеческое. – сделал комплимент Алексей и принялся ускоренно по-жирать ее глазами с ног до головы, короткими импульсами сканируя ее женственность.

– И что? Нашел во мне что-нибудь интересное? Как ты меня мо-жешь раскрыть со своей точки зрения? – перебила она.

– А давай я тебе позже скажу. Не привык я вот так сразу оцени-вать, – растерялся Алексей. – Одно хочу сказать. Очень хорошее впе-чатление производишь. Милая, вкусная, и лицо у тебя грустное, а улыбка дефицитная, а я люблю именно такое сочетание.

Она не ответила. И он, воспользовавшись легким затишьем с ее стороны, быстро и легко положил, правую руку на ее бедро пытался погладить до теплого места, но, почувствовав протест, решил: «Еще рано. Да только бы не поздно». Алексей резко убрал руку на «переда-чу», врубив нужную, поехал в сторону моря, но вскоре притормозил, потому что знал: неровная дорога притаилась в темноте и ждет свои жертвы. Но ночью сюда ездили в основном местные, хотя встреча-лись и туристы, несмотря даже на то, что побережье не совсем обору-дованное и местные нравы не совсем цивилизованные, а скорее ди-кие, особенно в подпитии.

– Ну вот, Розочка, серьезная девочка, приехали.

– Ты что это, Игорь? Я что, такое впечатление произвожу, что ли? – сбивчиво произнесла она.

– Да нет, это я так, хотел узнать, если не секрет, кто ты. Чем зани-малась до работы в кафе. Это же интересно, – уточнил Алексей и взглянул на небо, прозрачное, усыпанное миллионами звезд, теплое южное небо. Искусственные спутники, как жуки-светлячки, борозди-ли в разные стороны. Море было видно в отблесках луны и слышно по звуку где – то рядом тихо бьющейся о берег волны. Ветра не было, и в такую ночь сама обстановка навевала романтические отношения. Все располагало к интимной, неторопливой беседе.

– А тебя правда Игорь зовут? – наивно спросила она.

– Да, конечно, как же еще – то, – ответил Алексей.