Карта убийцы

Шут[2]

В «Болото надежды» Блю привело горе. Мать ушла из жизни почти три года назад, однако до сих пор было нелегко избавиться от ее глубоко укоренившихся привычек, поэтому Блю, как и она, дважды похлопывала себя по груди, проходя мимо кольца деревьев[3], приветствовала каждую сороку и избегала оживленных шоссе.

Над полями вдоль дороги парили крокусы, почва была насыщена беспрестанной моросью. Блю ехала не останавливаясь – только один раз справила нужду за массивным дубовым пнем – до тех пор, пока местность вокруг не стала равнинной, а север не остался далеко позади.

Блю еще никогда не бывала так далеко на юге. Из родного Блэкпула она выезжала не дальше Центральных графств, где когда-то устроила демонстрацию в старом театре шахтерского городка. Выступление организовала ее мать – как организовывала и большинство остальных до тех пор, пока Блю от них не отказалась.

Однако мать не сдавалась, называя это «призванием». Блю отвернулась от своего «призвания», отказалась от «цели жизни», отвергла «благословенных ду́хов» – и как только она могла так поступить?

«Думай о тех, кому ты нужна, – говорила мать. – Они надеются на то, что ты укажешь им путь».

Но Блю больше не могла никому указывать путь.

Сегодня была пятница. В понедельник исполнится ровно три года со дня смерти матери, и Блю по-прежнему ощущала в груди эту боль. Горе наполняло ее так, как вода наполняет легкие тонущего. На протяжении многих месяцев у нее из головы не выходила жизнь матери: та жизнь, которую она вела с дочерью, и другая, непостижимая и неведомая, которую вывела на первый план ее смерть.

Блю была переполнена горем, чувством вины, одиночеством, глодавшим ее изнутри. С этим не могло справиться ничто. И вот, когда на горизонте снова замаячила скорбная дата, она ввела в поисковой строчке в интернете запрос «где вылечить горечь утраты близкого человека» и обнаружила «Болото надежды».

Сайт заверял в том, что это спокойная гавань, где можно справиться с болью утраты – прогулки в лесу, легкая физическая активность, ежедневные сеансы психотерапии: в общем, безопасный приют.

…Вдалеке из топей появился силуэт, дразня обещанием жилья. Здешний ландшафт обманывал взор, скрадывая расстояние до здания; дорога петляла и извивалась, нисколько не ценя время Блю. Мимо мелькали поля: там брошенный прицеп, здесь старая жестяная ванна, используемая в качестве корыта для воды. Коров, овец и свиней не было видно. Ванна была переполнена.

«Болото надежды» сияло – светлые каменные стены служили маяком в серой дымке. Внешне здание напоминало скорее старинный особняк, чем приют: два этажа, окна с белыми переплетами, крыша, крытая темно-серым шифером, и две дымящиеся трубы. Блю по-прежнему жила в крошечном муниципальном доме, доставшемся в наследство от Девлина. Она спала в кладовке у входа. Просторная спальня принадлежала матери.

Въехав в ворота, девушка проследовала по вымощенной гравием дорожке, обсаженной ольхой и березой. Промежутки между деревьями открывали вид на сорок акров поместья; вдоль левой границы извивался вышедший из берегов ручей. На прошлой неделе хозяева прислали ей на электронную почту напоминание захватить с собой резиновые сапоги.

Мистер и миссис Парк были фасилитаторами[4]. Блю называла их хозяевами. Так это больше походило на увеселительную поездку, на обычный отдых. Мысль о том, что чета Парк – фасилитаторы, напоминало Блю, что это не каникулы, что ей предстоит работать над собой, а думать об этом не хотелось. Она опасалась, что если начнет об этом думать, то повернет назад.

Вот почему смерть матери оказалась такой жестокой.

Блю сбросила скорость до черепашьей. Зажмурившись, напомнила себе, что это необходимо, что без помощи не обойтись, однако сердце жужжало в груди словно пчела, а пересохший язык лип к нёбу. В ее горе вплеталось еще что-то, пустившее упрямые корни глубоко, словно бурьян, но Блю поспешила заверить себя в том, что это безопасное убежище, где не случится ничего плохого.

В комнате наверху горел свет, и у окна стояли две фигуры: белая женщина, черная женщина. Вторая промокнула глаза рукавом оранжевого джемпера. У Блю мелькнула мысль: она тоже гостья?

В другое окно открывался вид на лестницу и узкую полоску коридора. Кто-то стоял наверху спиной к Блю, и ей был виден лишь неясный силуэт, расплывчатое пятно светлых волос, голова, наклоненная так, словно ее обладатель подслушивал сквозь стену.

Перед домом стояла новенькая серебристая «Тойота-Приус», заляпанная грязью. Справа от входа расположился черный «Рейндж-Ровер». Блю поставила свою машину, старенькую и видавшую виды, под ольху, заглушила двигатель и вышла. Изменение звукового фона привлекло внимание женщин: они посмотрели вниз, отпрянули от окна, и через минуту входная дверь открылась. На пороге стояла одна из женщин. Блю узнала миссис Парк по фотографии на сайте: возраст пятьдесят с небольшим, мягкие черты лица, широко расставленные зеленые глаза и копна светло-русых волос, тронутых сединой. Женщина буквально излучала спокойствие – выражением своего лица, позой, тем, как она стояла, наблюдая с терпением профессионального педагога за тем, как гостья достает из багажника свой рюкзак, словно та была ее любимой ученицей, а не совершенно незнакомым человеком. Полная противоположность матери.

– Я так понимаю, вы мисс Форд? – Ее лицо согрелось сдержанной улыбкой, а морось украсила светлые волосы крохотными бриллиантами.

Блю почувствовала себя неопрятной; удобный спортивный костюм, надетый в дорогу, показался дешевым и грязным по сравнению с чистым льняным сарафаном миссис Парк. Смахнув с брюк засохшие крошки, она заправила за ухо выбившуюся прядь темных волос.

– Зовите меня просто Блю, – сказала Блю, стараясь показаться дружелюбной и надеясь, что хозяйка не будет настаивать на рукопожатии. Несмотря на то что прошло уже несколько лет с тех пор, как она перестала раскладывать Таро, девушка по-прежнему старалась не прикасаться к рукам других людей.

Миссис Парк взяла Блю за плечо, и та даже сквозь толстовку ощутила исходящий от ее ладони жар.

– Добро пожаловать. О господи, какой необычный…

Блю опустила взгляд, так, что веки скрыли радужную оболочку глаз. Солнцезащитные очки остались в бардачке; она пожалела о том, что не держит их в руке. На языке уже крутились привычные объяснения, однако в отличие от большинства тех, кто впервые увидел необычные двухцветные глаза, миссис Парк смутилась, словно странной внешностью обладала именно она.

– Извините, я вас смутила. Как это ужасно, я забылась…

– Нет-нет, ничего страшного, все в порядке, – поспешила заверить Блю, однако взгляд по-прежнему держала опущенным.

– Пожалуйста, проходите в дом, там теплее и суше.

Глядя на миссис Парк, жизнерадостную и обходительную, Блю подумала, что, возможно, ей все же удастся здесь расслабиться.

Они прошли в прихожую, с вешалками и крючками для верхней одежды. На скамейке ровными рядами выстроились резиновые сапоги. В углу стоял черный чемодан, достаточно большой, чтобы вместить взрослого человека. Блю предположила, что он принадлежит женщине в оранжевом джемпере или мужчине, который стоял на лестнице.

Миссис Паркер провела ее в дом.

Зал оказался огромным, открытым, с лестницей в центре. Здесь действительно было сухо, а вот насчет тепла миссис Парк ошиблась: хотя обстановка создавала соответствующее ощущение – небрежно брошенные на диваны вещи, бархатные гардины, огонь в камине, – в помещении царил холод.

– У вас очаровательный дом, – пробормотала Блю, вспоминая вежливые фразы, которые говорят в таких случаях.

Миссис Парк улыбнулась в ответ, сморщив кожу в уголках глаз.

– Это георгианская эпоха. Мы постарались сохранить все как было.

Блю попыталась найти утешение в пламени камина и запахе дыма, однако холод крепко вцепился в кости.

– Позвольте проводить вас в вашу комнату, – сказала миссис Парк, – после чего я познакомлю вас со своим мужем и остальными гостями. Сюда, пожалуйста.

Блю поднялась следом за ней по лестнице, застеленной зеленой ковровой дорожкой. Пол на лестничной площадке был того же цвета, стены были более светлого оттенка, абажур также зеленый.

– Этот цвет успокаивает, – заметила она, поднявшись наверх. – По крайней мере, я слышала об этом.

– Ваша комната в конце коридора.

Блю проследовала за миссис Парк.

– Сегодня будет день отдыха: первый и последний день пребывания здесь всегда такие. – Миссис Парк проследила за тем, как Блю положила свой рюкзак на кровать; сумку с резиновыми сапогами она поставила на пол. – Пока что кроме вас здесь еще трое гостей – Сабина, Джего и Милтон. Еще один человек должен подъехать сегодня вечером, а последние двое присоединятся к нам завтра рано утром. Занятия мы начнем, только когда соберутся все. – Хозяйка застыла у окна с выжидающим лицом, словно собираясь услышать, какая комната хорошая.

В то время как в холле доминирующим цветом был зеленый, спальня была полностью белой. Цвет новых начинаний, цвет Шута. Блю никогда не умела раскладывать себе. Она совершенно разуверилась в своих силах, однако вера матери оставалась непоколебимой, и она очень радовалась таланту дочери. Как и те, кому гадала Блю: они выслушивали ее – они испытывали облегчение, слушая ее рассказ о том, что показали карты, а это, в свою очередь, приносило облегчение ей; она думала, что делает в этом мире что-то хорошее, дарит людям радость.

Нет, белый цвет не приносит облегчения. Воистину, цвет Шута.

Миссис Парк склонила голову набок.

Одно из окон выходило на фасад, из второго было видно разлившийся ручей и густой лес.

– Вам нравится? – спросила она, как и предполагала Блю.

– Очень мило. – Какое имеет значение, нравится ли ей эта комната? Это дом миссис Парк. Ее мнение значит больше. Блю поймала себя на том, что ее гложет знакомый вопрос: «А что сказали бы карты?»

Но она завязала с этим.

Мать называла ее маленькой богиней. Последний приятель Блю (это было еще тогда, когда она пыталась поддерживать отношения) высказал предположение, что у нее нейроразнообразие[5], и это явилось подарком, это все объяснило, но затем именно из-за этого ее бросили, и она снова ощутила себя никчемной неудачницей.

Блю отыскала это слово в интернете. Нейроразнообразие – широкий термин, охватывающий все то, что, с ее точки зрения, было не совсем в порядке у нее в голове.

– Что-нибудь не так? – спросила миссис Парк, и Блю очнулась от своих размышлений. – Понимаю, это пугает – приехать в такое место, – продолжала хозяйка, ошибочно истолковав ее временное отключение от окружающего мира как горе или страх, – но мы позаботимся о вас, обещаю! Это моя работа – ухаживать за людьми, помогать им. Внизу есть гостевая книга, можете сами прочитать, что про нас написали. Полагаю, это вас успокоит.

Она обняла Блю за плечи, как могла бы сделать любимая тетя, учительница или подруга, однако Блю не смогла бы сказать, какая из этих ролей лучше всего подходила миссис Парк. У нее не было тети, в школу она не ходила, а подруг никогда не имела.

– Итак, – сказала миссис Парк, – я оставила на комоде папку с информацией для вас. Как вам известно, здесь нет ни компьютеров, ни телевизоров, ни каких-либо электронных устройств.

– Да, знаю. Я оставила все дома – кроме телефона.

– Захватите его с собой, когда будете спускаться вниз. Я покажу вам сейф, и мы его уберем. Поверьте, это будет громадная разница.

Блю знала, что ей придется расстаться с телефоном. Странно было даже оставить дома переносной компьютер; утешала лишь мысль о том, что в «Болоте надежды» все равно нет интернета.

– Хорошо, – сказала Блю.

Кивнув, миссис Парк сказала, что будет ждать внизу, и удалилась.

Оставшись одна, Блю еще раз обвела взглядом свою комнату. Помещение было роскошным, очень далеким от всего, к чему она привыкла. Девушка подождала, когда на нее снизойдет обещанное ощущение уюта, однако комната упорно не выдавала его. Голые балки образовывали полосы глубоких теней на высоком потолке, на котором не было ни паутины, ни даже пылинки. На зеркале не было ни единого пятнышка грязи. За окном виднелась ольха; ее сережки висели на ветвях обмякшими мертвыми пальцами.

Вдалеке через поле шел мужчина. Он нес под мышкой большую черную сумку, длинный тонкий чехол висел у него за спиной. Мужчина был выше шести футов роста и обладал шириной в плечах, его свинцово-серые волосы космами торчали из-под шапки. Блю предположила, что это, должно быть, мистер Парк, и мужчина, словно услышав ее мысли, застыл на месте. Он посмотрел на дом, переводя взгляд с одного окна на другое, в конце концов остановился на том, которое было над входной дверью, и выражение его лица изменилось. Блю показалось, что в нем проступила боль, однако она находилась слишком далеко, и полной уверенности у нее не было. Она постаралась убедить себя, что это было облегчение. А может быть, просто усталость. Подняв руку, мужчина потер переносицу, словно пытаясь избавиться от головной боли или нежелательного, неприятного видения.

Внизу зазвонил старый телефон.

Три с половиной года

Телефон стоял на рабочем столе на кухне: бакелитовый, со спиральным шнуром и диском для набора номера. Звонил он редко, и Блю играла с ним; других игрушек у нее не было. Она не находила странным ни отсутствие игрушек, ни то, что, когда весь мир перешел на электронику, ее мать продолжала пользоваться телефоном, которому было уже больше тридцати лет. У нее не было знакомых семей, и поэтому она не могла ни с чем сравнивать.

– Соусница и ложка или две крышки от сковород? – улыбаясь, спросила мать.

Мать и дочь были совсем разные. У Бриджет Форд глаза были янтарными, в то время как у Блю – бирюзовыми с оранжевой каймой; кожа Бриджет была молочно-белой, а у Блю напоминала цветом кленовый сироп; у Бриджет был протяжный акцент американского Юга, а у Блю – чистейший престонский, – однако обе носили одежду, похожую на обертку от карамелек, – яркую, мятую и грязную.

Отвернувшись, Бриджет склонилась к буфету, в котором хранилась бакалея. Под дверцей духовки виднелся подтек прогорклого масла, которому было больше лет, чем Блю.

– Пусть круг откро-оется, но не-е-е сломается, – произнесла нараспев Бриджет. – Пусть боги-и-ня наполнит миром твое сердце. – Ногой она выбивала ритм, и Блю принялась кивать в такт ему.

Ей было три с половиной года. Задержавшаяся в развитии, она только-только начала говорить, неделю назад изумив мать длинной цепочкой слов, чуть ли не целым предложением, словно ей хотелось сперва удостовериться в том, что она уже может говорить, и лишь затем попробовать. Казалось, даже в трехлетнем возрасте Блю не хотела разбивать матери настроение своими потенциальными неудачами.

Моменты плохого настроения были просто ужасны.

– Радостно встречаясь, радостно расставаясь, радостно встречаемся вновь, – напевала Бриджет, теперь уже громче, поскольку она выпрямилась.

На вид Блю можно было дать столько же лет, сколько и ее брату Боди, хотя тот был старше. Он стоял, прислонившись к косяку двери кухни, с выражением презрения на лице, весьма впечатляющим для такого маленького ребенка. Их младшая сестра Алондра, сокращенно Арла, сидела у матери в ногах, и Блю опасалась споткнуться об нее.

Этого не произошло.

– Итак, что у нас будет? – спросила мать, продолжая притоптывать в такт своему мотиву.

У нее на шее висели хрустальные бусы с крупной галтовкой бирюзы, а на ее худых запястьях звенели браслеты. Сегодня на ней было летнее платье, доходившее до середины лодыжек, сшитое из полос оранжевой и ярко-желтой хлопчатобумажной ткани. Когда Бриджет резко поворачивалась, платье взмывало в воздух. Лицо ее было худое, с морщинами под глазами и на шее, а в длинных волосах белели седые пряди. Блю находила мать прекрасной.

Она сравнивала ее с другими женщинами, которые получали деньги в центре занятости. Они стояли в очереди: Блю в своем единственном чистом платье и Бриджет Форд во многих слоях одежды и украшений. Она была там самой яркой, самой красивой, самой доброй. Блю не понимала, почему ее брали с собой в такие поездки; двух своих других детей Бриджет никогда не брала.

Лицо Боди, вечно грязное, застыло в постоянной гримасе. У Арлы кудряшки липли ко лбу, как казалось Блю, благодаря воде, но, возможно, потому что кожа у нее была сальной. Блю предполагала, что с ними остается кто-нибудь из соседей, потому что иногда, когда очередь оказывалась долгой, они с матерью отсутствовали по несколько часов. И хотя с Арлой особых проблем не было – ее можно было на целый день оставить в самодельном манеже из старой ванны, – за Боди был нужен глаз да глаз. Он был способен на дьявольские поступки.

– Принимаю волевое решение, – сказала Бриджет Форд. Голая лампочка над головой оставляла ее лицо в тени. – Я беру крышки от сковород, тебе отходят соусница и ложка. Итак, повторяй за мной: «Пусть круг откро-оется, но не-е-е сломается».

Поставив соусницу на стол, она вложила деревянную ложку Блю в руку. Ее теплые пальцы обвили пальцы дочери.

– Пусть богиня наполнит миром твое сердце, – прошептала мать в маленькую раковину ушка Блю. – Радостно встречаясь, радостно расставаясь, радостно встречаемся вновь. – Она поцеловала девочку в щеку; та ощутила запах мыла, исходящий от материнской кожи, аромат мятной зубной пасты изо рта и терпкий запах волос.

– Пусть круг откроется, но не сломается, пусть богиня наполнит миром твое сердце.

Бриджет начала ударять крышками от сковород, а Блю стала стучать ложкой по соуснице: они затеяли «Оркестр семьи Форд», любимую игру матери.

Бриджет постукивала ногой по липкому от грязи линолеуму в такт крышкам от сковород. Она принялась кружить по кухне, отчего ее юбка поднялась колоколом: многочисленные слои пестрой ткани скользили Боди по лицу. Не имея музыкальных инструментов, тот не топал ногой.

– Барабанщица, а ты не собираешься танцевать? – рассмеялась Бриджет, кружась в танце и ударяя крышками над головой.

Браслеты сползли до самых локтей: такими тонкими были у нее запястья. Мать и дочь повторяли припев, все быстрее и быстрее, до тех пор пока у Блю не заболели руки и не закружилась голова.

– Радостно встречаясь, радостно расставаясь, радостно встречаемся вновь. Пусть круг откроется, но не сломается!

Блю стучала ногой по ножкам стула и трясла головой, зачарованно глядя на мать. Лучи света играли на седых прядях танцующей Бриджет. Арла сидела на полу у духовки, и когда мать стала смеяться громче и закружилась быстрее, подстраиваясь под темп, выстукиваемый Блю, малышка залилась беззвучными слезами, словно радость была чем-то страшным.

Смех и пение прекратились.

Мать перестала кружиться, хотя Блю продолжала стучать ложкой по соуснице до тех пор, пока мать не взяла ее за руку. Бриджет не стала поднимать Арлу. Она никогда ее не поднимала. Вместо этого она села на свободный стул, выдохнула всю жизнь из своих легких и положила голову на складной столик. Слезы младшей дочери лишили ее сил.

Разочарование сжевало последние остатки беззаботного веселья Блю, и пот, выступивший у нее на груди, стал холодным и липким.

– Попить? Сока? – спросила Блю, пытаясь подбодрить свою дорогую маму.

Бриджет отвернулась, положив щеку на стол, и сосредоточила взгляд на желтых обоях, отрывающихся от сырой стены кухни.

Веселье закончилось. Мать Блю могла подняться через несколько минут, а могла просидеть так до тех пор, пока не стемнеет. Если бы она улеглась на толстый матрас на полу, на котором они спали вместе, Блю прильнула бы к ней, дожидаясь, когда мать вернется оттуда, где она скрылась. Но Бриджет свалилась на стол. Возможно, Блю придется самой ложиться спать, самой вставать утром, а мать так и будет сидеть в той же самой позе. Теперь переносить такие моменты стало проще: Блю уже могла сама открыть холодильник и достать нарезанный сыр.

Боди покинул кухню, однако Арла оставалась на полу у духовки.

Освоив дар речи, Блю стала по-другому воспринимать окружающий мир. Теперь она острее чувствовала брата с сестрой, отмечая то, что их потребности во многом совпадали с ее собственными, хотя удовлетворялись они иначе. Мать кормила детей по отдельности, хотя Блю не понимала почему; через день утром она в одиночестве завтракала овсянкой за столом на кухне, а в те дни, когда ее не кормили, предположительно завтракали Боди и Арла, хотя Блю никогда этого не видела, чему была рада. День без завтрака сам по себе уже был достаточно плохим; смотреть на то, как другие едят то, что ей не положено, явилось бы мучением.

Это чувство голода заставило Арлу расплакаться? Блю посмотрела на безучастную мать. Может быть, ей покормить маленькую сестренку, если мать не может? Малыши едят сыр?

Спустившись со стула, Блю открыла холодильник и оглянулась, убеждаясь в том, что шум не разбудил мать. Не разбудил. От вскрытой упаковки тронутой зеленой плесенью ветчины пахнуло сладковато-приторной вонью. Взяв три ломтика сыра в оранжевом целлофане, Блю освободила их от упаковки. Три ломтика она взяла на тот случай, если вернется Боди; Блю знала, что мать есть не будет.

– Ты видела, как мама танцевала? – спросила Блю, опускаясь на корточки рядом с сестренкой.

Она не знала, сколько Арле лет; девочка внешне не менялась, сколько Блю ее помнила, оставаясь ребенком, младше нее самой. Она ощутила сладкий запах молока в дыхании Арлы и более слабый неприятный запах от ее подгузника.

Малышка перестала плакать; это было хорошо.

– Сыру?

Блю протянула сестренке ломтик, однако та его не взяла, поэтому она, сложив, отправила его себе в рот и принялась жевать. Первоначально ей хотелось крепко обнять Арлу, однако теперь, когда та успокоилась, Блю передумала. Ей не нравилось прикасаться ни к кому, кроме мамы: ей не нравилось то чувство, которое это вызывало у нее в сердце. Странное, неприятное, пугающее: столкновение с чужой аурой, не принадлежащей ей.

Ее осенила мысль: маленькие дети любят молоко. Поднявшись на ноги, Блю вернулась к холодильнику.

В дверце стояла стеклянная бутылка со смятой красной крышкой из фольги, на дне еще оставалось на два дюйма белой жидкости с комками. Блю достала бутылку. Повернув голову, мать посмотрела на нее остекленевшими глазами.

– Не пей это… – прошептала она, не отрывая щеки от стола.

– Это я не для себя.

– Тогда зачем ты достала бутылку из холодильника?

Блю уже собиралась было ответить, но тут, о чудо, мать выпрямилась, и ее глаза стали нежными.

– О моя любимая, моя милая и любимая, ты хотела предложить попить мне? – сказала Бриджет. – Но не надо – молоко прокисло. О моя милая и любимая, извини, извини!

Глаза у нее наполнились слезами, но Блю сказала, что молоко не для нее, ей пришлось повторить это дважды, прежде чем мать остановилось.

– В таком случае для кого? – недоуменно произнесла Бриджет.

Блю оглянулась на сидящую на грязном полу Арлу, которая колотила ножками по тому месту, где линолеум вздулся пузырем.

– Для малышки.

Королева Кубков[6]

Блю понимала, что скоро ее позовут вниз и попросят оставить телефон в сейфе; поэтому намеревалась по максимуму использовать последние минуты общения с высокими технологиями. Бесполезно: сигнал сети отсутствовал, подключения к интернету не было.

Мужчина в поле, словно очнувшись, направился к дому широким шагом. За его спиной что-то шелохнулось – качающиеся силуэты в ветвях близлежащего леса, тени, истаявшие словно облако дыма. Где-то поблизости трижды пролаяла собака, громко и хрипло, после чего наступила тишина. Блю ощутила, как по телу побежали мурашки. Она не подозревала о том, что здесь будут собаки. Если бы она знала…

Блю отвернулась от окна, уверенная в том, что брызжущие слюной твари вот-вот вырвутся из дома и устремятся к своему хозяину. Бросив телефон в карман, девушка вышла из комнаты. Нужно будет спросить у супругов Парк о собаках. Если здесь есть собаки, большие собаки, как ей быть? Уехать? Бежать? Но Блю устала бегать.

Вверх по лестнице и дальше по коридору миссис Парк разговаривала по телефону. Блю напомнила себе, что у хорошего хозяина собака хорошая, точно так же как у хорошей матери хороший ребенок.

«Моя умерла почти три года назад». В последние несколько месяцев эта мысль преследовала Блю навязчивым эхом, и она думала, надеялась на то, что однажды перестанет вести счет дням.

Соседняя дверь распахнулась. Блю вздрогнула от неожиданности.

Из комнаты вышла молодая женщина.

– Извините, я не хотела вас напугать.

Это была та гостья в ярко-оранжевом джемпере, таком броском, что Блю непроизвольно сделала вывод: целеустремленная, игривая, любопытная.

У женщины были тонкая шея, коротко стриженные темные волосы и легкий немецкий акцент, смягченный временем и практикой. Ее огромные черные глаза напоминали глаза оленя, выхваченного светом фар.

– Вы спускаетесь или поднимаетесь?

– Спускаюсь, – ответила Блю, обезоруженная внешностью новой знакомой и близостью их тел в тесном коридоре.

– Я тоже. Меня зовут Сабина, – сказала женщина, и Блю с ужасом подумала, что сейчас ее поцелуют в щеку, как это делают европейцы (она видела это по телевизору), однако женщина этого не сделала.

– А я Блю. – От Сабины исходил аромат ванили и меда. – По-моему, мистер Парк вернулся. Я собиралась спуститься вниз, чтобы поздороваться.

– Вы только что приехали?

– Да, а вы?

– Час назад.

– Вам сказали захватить телефон? – спросила Блю, показывая Сабине свой, и та кивнула, добавив, что без телефона ей будет не по себе.

Блю мысленно отметила, что это прекрасный способ растопить лед: общение без необходимости объяснять, почему ты здесь и кого потеряла.

– Мне пришлось оставить номер стационарного телефона, – добавила Сабина, – на тот случай, если я кому-нибудь понадоблюсь.

– Мудрый ход, – заметила Блю, у которой никого не было.

Ей было тяжело поддерживать отношения из-за своих дурацких причуд. Ее последний кавалер сказал, что от них у него мурашки по спине бегают. Неужели она не может это прекратить? Сделать над собой усилие и вести себя нормально?

На самом деле Блю всю свою жизнь старалась делать именно это.

– Это всего на одну неделю. Справимся.

– Да, наверное, – согласилась Сабина.

Блю отметила, что глаза у собеседницы по-прежнему опухшие, а рукав джемпера вытянут в том месте, где она его нервно теребила. Манжета была испачкана тушью для ресниц.

– По крайней мере все мы в одной лодке, – сказала Сабина.

Блю не поняла, что она имела в виду – сотовые телефоны или горе.

Миссис Парк повысила голос, и женщины повернулись на звук.

– О, я понимаю. Честное слово, я очень сочувствую. Мне очень хотелось бы сделать больше. Можно было предположить, что после предыдущего раза власти займутся этим…

Сабина вопросительно подняла брови. Пожав плечами, Блю показала жестом: «после вас».

– Вы думаете, кто-то отменил бронь? – поинтересовалась Сабина.

– Из-за погоды?

– Может, сдрейфили. – Сабина издала нервный смешок, и Блю поняла, что не только ей хочется удрать отсюда.

Тучи разошлись, и показалось солнце. Проникнув в окно георгианского особняка, его луч выхватил висящие в воздухе пылинки. Это была первая пыль, которую Блю увидела в «Болоте надежды». Пыль ляжет на какую-нибудь мебель? Как долго она там пролежит, прежде чем ее безжалостно изведут?

– Замечательный дом, вы не находите? – спросила Сабина. – Чем-то напоминает сельскую гостиницу.

Единственными гостиницами, в которых останавливалась Блю, были самые дешевые заведения, с общим санузлом на четыре номера и одиноким ломтиком поджаренного хлеба на завтрак, с таким тонким слоем джема, что разобрать его вкус не представлялось возможным.

– Да, здесь очень мило. – Блю захотелось узнать, в каких замечательных гостиницах останавливалась Сабина, приходилось ли ей есть в ресторанах, а не в дешевых забегаловках, покупала ли она вино и нравилось ли ей его пить.

– Как только будете готовы, просто позвоните. – Голос миссис Парк доносился из противоположного конца открытого зала. – Мы будем рады вас принять, когда вы будете готовы. Я вам очень сочувствую – подумать только, случилось такое!

– Определенно, кто-то отменил бронь, – шепнула Сабина, когда они спустились вниз.

Там у огня сидели двое мужчин. Один смуглый, темноволосый, широкоплечий, с мускулистыми руками, положивший щиколотку левой ноги на колено правой. Похоже, он не заметил появления женщин, как не замечал второго мужчину и огонь в камине. Руки и глаза его были приклеены к телефону.

Второй мужчина был старше; спина его изогнулась, и подбородок лежал на груди. Из ушей торчали густые кусты волос; иссеченное морщинами лицо было бледным, под стать бесцветным волосам, и у Блю мелькнула мысль, что это та самая фигура, которую она увидела в окне, когда только приехала.

Второй мужчина оглянулся на вновь пришедших, но даже не предпринял попытки встать или заговорить. Когда Блю уже собиралась представиться сама, в комнату вошел мужчина, которого она видела в поле; за ним по пятам следовал терпкий запах дождя. Мужчина снял промокшие дождевик и шапку и сменил сапоги на шлепанцы.

Обе женщины непроизвольно отступили назад. Мужчина был на целую голову выше их, а взъерошенные мокрые волосы придавали ему сходство с диким зверем.

– Вы, должно быть, Блю и Сабина. – Его голос прозвучал неспешным рычанием, исходящим из глубины горла, и в нем присутствовали едва уловимые гнусавые нотки Сомерсета. – Я Джошуа Парк. Добро пожаловать в «Болото надежды». Прошу прощения за свой вид, но что поделаешь – дождь. – У него было загорелое обветренное лицо, а под серьезными серыми глазами виднелись мешки.

– Ужасно, просто ужасно, – послышался голос миссис Парк.

– Похоже, Молли задерживается, – продолжал мистер Парк. – Предлагаю расположиться поудобнее перед камином. Я приведу себя в порядок, а потом устрою вам обзорную экскурсию.

При последних словах у него в глазах сверкнули искорки, и Сабина облегченно выдохнула, словно ей требовалось подтверждение наличия у великана чувства юмора, для того чтобы нормально дышать.

– Вы уже познакомились с Милтоном и Джего? – продолжал мистер Парк, проводя женщин к камину.

Мужчина в годах сохранил полное безразличие, и даже когда мистер Парк представил женщин, он едва шелохнулся, лишь поднял свои похожие на белых гусениц брови, услышав имя Блю.

Джего оторвался от экрана телефона. Он был красивым. И знал это.

– Привет, привет! – сказал он, растягивая гласные, как это принято в государственных школах. – Прошу прощения за бестактность – просто нужно было отправить кое-что в эфир, пока эти ребята не отобрали у меня телефон.

– Здесь нет связи, – заметила Сабина, проверяя, есть ли у нее на телефоне полоски.

– Предварительная подготовка, да? Как только связь появится, свежие данные будут загружены. Автоматически. У меня установлено специальное приложение.

– Какие свежие данные?

– О, ну, «Инстаграм»[7], «Твиттер». – Повернувшись к собеседнице, Джего взъерошил свои густые каштановые волосы. – Я собирался выложить что-нибудь в тикток. Но не придумал, что именно. Вдохновения нет.

– Вы блогер?

– Бизнесмен. Ну, точнее, предприниматель. Социальные сети имеют решающее значение, это животворящая кровь всего предприятия.

– А чем вы занимаетесь? – спросила Сабина.

Блю захотелось узнать, уловил ли Джего тонкую насмешку, а когда поняла, что не уловил, ей стало его жаль.

– Здоровое питание, борьба с аллергией, инклюзивность… в настоящий момент это самый успешный товар, да?

Сабина села в самое дальнее от Джего кресло.

– Рада с вами познакомиться, – обратилась к Милтону Блю.

Извинившись, мистер Парк удалился приводить себя в порядок. Он скрылся в дальнем конце коридора, где миссис Парк прижимала к уху телефонную трубку. Муж на мгновение задержал ладонь у нее на плече, жена в ответ погладила ее своей, и дверь закрылась.

– Это ваше настоящее имя? – спросил Милтон. Он дышал с присвистом, и это стало еще более заметно после того, как он заговорил. У него на коленях лежала темно-синяя морская фуражка, и он рассеянно поглаживал околышек.

– Да… – начала было Блю.

– Милтон – тоже любопытное имя, – перебила Сабина, кивая на соседнее с собою кресло.

Блю уселась в него.

Радость от того, что кто-то встал на ее защиту, быстро потускнела от опасения, что пожилой мужчина обидится, но Милтон просто хмыкнул, и на этом все закончилось.

– Что вы думаете о мистере Парке? – громким шепотом спросила Сабина.

– Он очень… – Не найдя подходящего слова, чтобы описать хозяина, Блю остановилась просто на: – Большой.

– Большой. Да. – Сабина кивнула так, словно это было мудрое слово. – Он не попросил у нас телефоны.

– Он промок насквозь. Наверное, побоялся испортить.

– Может быть, про них забудут. – Прозвучавшая в голосе Сабины надежда была почти осязаема.

– Вы так думаете? – оживился Джего.

– Возможно. – Блю не смогла скрыть улыбку.

– Не смейтесь! – строго произнесла Сабина, но сама также рассмеялась. – В наши дни это что-то противоестественное – быть без телефона. Где вы живете?

– В Блэкпуле, – сказала Блю, чувствуя себя чужаком среди чужаков. В анонимности был некоторый комфорт. – А вы?

– В Лондоне, последние шесть месяцев. А вы, Милтон?

– Они их отберут, – сказал Милтон. Его водянистые глаза пристально глядели из-под косматых седых бровей; радужные оболочки были настолько бледными, что казались бесцветными. – Они их всегда отбирают.

– Вы имеете в виду наши телефоны? – спросила Блю.

– Вы уже бывали здесь? – в тот же самый момент спросила Сабина.

– Если вам нужен телефон, берите с собой два, – сказал Милтон. – Тогда вы отдадите запасной, его запрут в сейф, а ваш останется у вас.

Щелкнув пальцами, Джего повернулся к нему.

– А это умный ход! Вот как мне надо было поступить.

– Вы сделали именно так? – спросила Сабина.

– Я уже слишком стар для подобной ерунды. Это просто совет, на тот случай, если вы приедете снова.

В зал вошла миссис Парк.

– У нас отмена, – без обиняков сказала она. – Сегодня вечером должна была приехать одна дама из Корнуолла, но погода там кошмарная; у нее в доме на полфута стоит вода. Бедняжка, вы можете себе представить, какой это стресс? – Скорбно покачав головой, миссис Парк объяснила, что сегодня вечером их будет всего шестеро, а остальные гости приедут утром. – Надеюсь, они смогут сюда добраться, – добавила она.

– Кто еще должен приехать? – спросила Сабина.

– Дама и ее взрослый сын, из Шропшира, – сказала миссис Парк, и в этот момент у нее за спиной появился ее муж с вульгарным подносом в руках, на котором стояли чайник, чашки и блюдо с галетами.

Супруги Парк уселись на диван и принялись пить чай, разговаривая ни о чем. К галетам никто не притронулся, а Милтон ни разу не поднес чашку ко рту. Как узнала Блю, Сабина работала в немецкой IT-компании, подрядчике «Гугла». Чета Парк заведовала пансионом для тех, кто пережил горе, уже восемь лет, а до этого миссис Парк работала медсестрой, а мистер Парк был удалившимся на покой мельником. Джего оказался инструктором по фитнесу, продвигающим через «Инстаграм» торговую марку спортивного питания, не вызывающего аллергию. Милтон отмалчивался.

– Вы работали в социальном обеспечении, Милтон? В Ковентри? – настаивал мистер Парк.

Кивнув, пожилой мужчина пробормотал что-то похожее на «да» и кашлянул в платок. Его узловатые пальцы то и дело принимались поглаживать околышек фуражки.

У Блю возникло странное ощущение, что это ложь.

– Ну а вы, Блю? Чем вы занимаетесь? – спросила миссис Парк.

Блю с ужасом подумала, что ее хозяйка узнала, что она много лет назад гадала ей по картам. У нее возникло непроизвольное желание прикоснуться к волосам, к лицу, к запястью, чтобы убедиться в том, что черные волосы по-прежнему длиной по плечи, что дырка в проколотом носу затянулась, а татуировка сведена.

– Я работала в хосписе…

– Вы медсестра? – не дал ей договорить Джего. – Классно!

– Санитарка, – поправила Блю, чувствуя, что даже это большая натяжка. Она выносила мусор, мыла полы, передвигала мебель и аппаратуру из одной палаты в другую. – Но я взяла отпуск на несколько недель.

Миссис Парк бросила на нее сочувствующий взгляд; Блю ощутила на себе его вес, словно ей на плечи накинули одеяло, вроде бы, чтобы ей было уютно, но слишком тяжелое, давящее.

– В последнее время мне приходилось очень сложно. Ухаживать за больными, видеть, как они умирают. Среди них были очень молодые, а я просто… ну… я…

Блю умолкла, поймав себя на том, что у нее горит лицо впервые с тех пор, как она оказалась здесь. Остро прочувствовала, как же много осталось недосказанным.

Ее внимание привлек вой ветра, заставив ее посмотреть на лестницу. По ступеням пробежала тень. Блю решила, что это за окном мечутся черные тучи. Или пролетела большая птица.

Что, если, сказав правду, она разбудила воспоминания? Дала миссис Парк понять, что та ее знает, что эта женщина читала про «Божественную Незабудку» в каком-нибудь журнале? Вроде бы миссис Парк была не из тех, кто читает про потусторонние миры и провидцев, но как знать? И все это по-прежнему есть в интернете, доступное любому, кто станет искать Блю по ее бывшему сценическому имени. Сердце девушки заколотилось как бешеное.

Пламя в камине громко треснуло, брызнув искрами.

Сабина испуганно подскочила, как и Джего – пылающее палено свалилось с решетки в очаг. Горящие угли просыпались на ковер. Милтон принялся отгонять дым фуражкой, Сабина затоптала угли белыми кроссовками, а затем, схватив брезентовую рукавицу, запихнула дымящееся полено обратно в огонь, удостоившись за это искренней похвалы от мистера Паркера.

Одна только миссис Парк даже не шелохнулась.

– Наверное, это очень тяжелая работа – ухаживать за умирающими, – сказала она, не отрывая взгляда от Блю и не замечая ни грозовых туч, ни носящихся теней, ни брызг искр. – Это ведь так важно – помогать им уйти из жизни с миром.

Джего уставился в телефон, Сабина смущенно опустила взгляд, Милтон снова от всей души кашлянул. У Блю мелькнула мысль: разве разговоры о смерти в обители горя запрещены? Впрочем, быть может, на всех подействовали слова о том, что важно уйти из жизни с миром.

Так или иначе, Блю залилась краской от неожиданной похвалы.

– Не менее важно и то, чем вы занимаетесь здесь, – сказала она.

Развернувшись к хозяевам, Милтон посмотрел на них так, словно их связывало что-то личное. Не очень приятное.

Императрица[8]

Молли уютнее всего, когда дом полон гостей. Она стоит на кухне, и ее беспокойство начинает смягчаться, словно сливочное масло при комнатной температуре. Вечер четверга – ее любимое время. Время, когда пространство наполняется словами благодарности отъезжающих гостей, смешанными со слезами. Молли принимает их поцелуи, объятия, слова признательности, в то время как на самом деле ей хочется удержать их, вернуть обратно, сказать, что они могут остаться еще, она будет рада, если они останутся, чтобы переложить свою сердечную боль в ее надежные руки, и она будет ее лелеять, заботиться о ней, следить за тем, чтобы эта боль оставалась навсегда. Однако гости уезжают, частично исцеленные, а Молли остается вдвоем с мужем.

Хотя на самом деле боится она оставаться не вдвоем с Джошуа.

Сейчас Молли слышит его голос. Она ушла, сказав, что нужно готовить ужин, но ее вторая половина (как ей нравится это выражение, такое правдивое) осталась в зале. Громкий голос Джошуа, болтающего с Милтоном, Джего и девицами, доносится сквозь стену.

Девицы. Разумеется, они женщины, Молли это прекрасно понимает, однако горе приносит беззащитную уязвимость, превращая взрослых, умудренных опытом людей в маленьких детей. Сколько взрослых заливались слезами на ее сеансах? Столько, что всех и не упомнить, хотя некоторых Молли помнит поразительно отчетливо.

Например, Адриан Бакли, не сумевший пережить смерть соседки. Он приехал в «Болото надежды» через полтора года после этого и признался Молли в том, что не открывал больше никому: он скорбел не по соседке, а по той жизни, которая могла бы быть у них, если бы у него хватило мужества откликнуться на ее робкие попытки завязать отношения. Адриан Бакли слишком боялся выставить себя на посмешище, разбить дружбу, получить отказ, и вот теперь он был сражен горем. Он стоял на коленях перед креслом Молли, заливаясь слезами, обнимал ее, прижимаясь щекой к груди, и рыдал, а она гладила его по спине, гладила по волосам, утешала его так, как утешала бы ребенка, если бы у нее был свой ребенок. Молли помнит его голову у себя на груди, помнит его безутешную потребность в ее материнских чувствах, бездонную пропасть тоски, заново разверзшуюся у нее в душе.

Молли давно усвоила, что больше всего людям нужен не универсальный утешитель, а зеркало. Эхо. Тем, у кого под тяжестью боли подгибаются колени, нужен человек, который поможет им стоять твердо. Тем, кто потерялся, нужно напомнить, как ориентироваться по карте. Ну а тем, кто, как Адриан Бакли, чувствует себя беззащитным, сломленным, потерявшим надежду, нужен родитель, который снова сделает их взрослыми, возмужавшими, самостоятельными. И Молли поочередно бывает всем этим: она становится именно тем, что нужно ее гостям. И – о, как ей это нравится!

И вечером по четвергам, оставшись одна с мужчиной, которого она любила больше двадцати лет, Молли становится собой до мозга костей.

Однако сегодня пятница, четверо из пятерых гостей приехали, и нужно заниматься ужином. После ужина надо будет провести гостей по дому и исподтишка оценить Джего, Сабину и эту Блю со странными глазами, чтобы понять, какой будет нужна каждому из них она, Молли. И оценить Милтона тоже. Ему довелось сильно страдать; Молли переживает, что недавний кризис может оказаться последним и привести к очень плачевным последствиям. Милтон завсегдатай: за последние три года он здесь уже в четвертый раз. Молли ощущает потребность сесть и обдумать это, оценить, что она почувствует, если Милтон больше никогда не вернется, однако сейчас не время потакать собственным слабостям.

В настоящий момент гостям нужно, чтобы их накормили, поэтому Молли станет для них кормилицей. Она снимает фартук с крючка у холодильника, собирает волосы в хвост, берет миски с порезанным репчатым луком, морковью и сельдереем и принимается за работу.

Смех проникает сквозь стену, словно он чувствует запах жареного лука и хочет его попробовать. У Джошуа дар веселить людей; это помогает им расслабиться. Молли знает, что они с мужем – хорошая пара, идеальная пара. У Джошуа есть любимая шутка по поводу их командной работы. Он придумал ее после того, как потянул спину, когда тащил неподъемный чемодан: они с Молли все равно что диазепам и трамадол: один снимает напряжение, другая облегчает боль.

Молли улыбается всякий раз, когда вспоминает это.

Софрито[9] готов, и Молли добавляет мясо. Подрумянивает его со всех сторон, затем заливает кастрюлю пивом и кидает туда нарезанные помидоры и специи. Без горчицы (по просьбе Джего). Кухня заполняется паром, окна запотевают, скрывая дождь. Будь проклят этот дождь!

По крайней мере он не такой сильный, как у той бедняжки из Корнуолла, которую затопило так, что она никуда не может выбраться. Молли полностью вернет ей деньги. Джошуа станет причитать из-за аванса, но Молли вернет все до последнего пенса, и женщина из Корнуолла будет ее боготворить.

Молли утешает себя тем, что по крайней мере четверо гостей добрались, а завтра подъедут еще. Чем больше в этом доме народу, тем лучше.

Молли застывает с пакетом с клецками в руке. Когда она начала называть дом «этим», а не «своим»? Молли не может вспомнить и старается не думать об этом. Ей нужно готовить ужин.

Четверка Мечей[10]

Блю отдала свой телефон.

Милтон остался сидеть у камина, а мистер Парк тем временем проводил остальных гостей по коридору, который привел на кухню. Там он открыл маленькую дверцу, показывая встроенный в кирпичную стену сейф.

– По крайней мере выглядит надежно, – заметила Блю.

– Форт-Нокс[11], блин, – проворчала Сабина.

– Мы вернем телефоны в последний день, – сказал мистер Парк.

– А если случится какая-нибудь катастрофа? – спросила Сабина.

– Не случится.

– Ну а если случится?

Серые глаза зажглись весельем.

– В холле есть такое старинное приспособление, которое называется стационарный телефон, а у нас в личных покоях, это вон там, есть компьютер с выходом в интернет. – Мистер Парк кивнул на зеленую лакированную дверь в противоположном конце кухни.

– Исключительно на чрезвычайный случай, – вздрогнув, добавила миссис Парк. – В конце концов, это наше жилье. – Последнюю фразу она произнесла таким тоном, будто стеснялась того, что ей требовалось ограждать свою личную жизнь.

– Мне сейчас никак нельзя быстренько выйти в интернет? – спросил Джего. В тусклом освещении кухни его загар казался желтушным, а лицо превратилось в резкие контуры и черные тени. Несмотря на упругие мышцы и модную прическу, вид у него был нездоровый. – У меня установлено приложение, оно автоматически загружает обновления и…

– Телефоны необходимо отключить, – мягко, но настойчиво произнес мистер Парк, протягивая ладонь.

– Без него вам будет замечательно, – подхватила миссис Парк. Поверх сарафана она надела фартук в красную клетку. – Эту неделю вам будет чем заняться. За вами будут так хорошо присматривать, что про телефон вы даже не вспомните. Почти все гости радуются возможности отдохнуть от него.

– Да, точно, могу себе представить, – кивнул Джего, однако плечи его поникли, а руки спрятались в карманы.

Кухня, просторная, с низким потолком, была оформлена в сельском стиле – деревянная мебель, раковина со шкафчиком внизу, обеденный стол и стулья из сосновых досок, излучающая тепло плита…

С миссис Парк произошла поразительная перемена: она сбросила с себя образ психотерапевта словно змеиную кожу. В обсыпанном мукой фартуке, с волосами по плечи, схваченными такой же красной повязкой, она превратилась в олицетворение жены фермера. Красный цвет отражался у нее на щеках, придавая им пухлый, румяный, неестественно здоровый вид. Воздух был наполнен ароматом жареного мяса с обилием специй.

– Ужин пахнет бесподобно, – заметила Сабина. – Что в кастрюле?

– Говядина с пивом, – застенчиво промолвила миссис Парк.

Она сказала, что ужин будет готов не раньше чем через час, что оставляет достаточно времени для осмотра приюта. Извинившись, мистер Парк скрылся за зеленой дверью. С тоской посмотрев на свежий хлеб на столе, Блю пожалела о том, что не притронулась к галетам. Чувство голода ударило сильно. Блю рассудила, что лучше покинуть кухню, пока еда продолжает готовиться, чем застрять в ней, терзаясь наполняющими воздух аппетитными ароматами.

– Я так понимаю, Милтон к нам не присоединится? – спросила Сабина.

– Присоединюсь, – донесся из коридора сиплый голос.

Никто не слышал появления Милтона – его шаги заглушали мягкие подошвы обуви и резиновые наконечники на ножках ходунков. Фуражку он держал в руке.

– Вы похожи на Рика Граймса[12], – заметила Блю. – Из «Ходячих…»

– Не знаю такого, – не дал ей договорить Милтон и, развернувшись, вышел из кухни, оставив дверь открытой, тем самым приглашая всех следовать за собой.

Коридор делил дом на две части: кухня справа, две просторных комнаты слева, а в конце – дверь с изображением инвалидного кресла.

– Здесь проводятся комплексные занятия, – сказала миссис Парк, когда они вошли в первую комнату. Она была голая и стерильно чистая, словно операционная. В дальней стене располагалось окно – стеклянный холст, изображающий промокшие под дождем поля и лес за ними.

– Очаровательный вид, – пробормотала Сабина.

Вдоль полей протекала речка, через которую был переброшен красивый каменный мостик. Начинающаяся за ним тропинка скрывалась в густых зарослях подлеска.

– Мы будем заниматься йогой, художественным творчеством… – продолжала миссис Парк.

Деревья перевешивались через речку, склонялись над полем, протягивали свои раскидистые ветви к дому, маня тех, кто внутри.

– …лечебными танцами и целительным ясновидением…

Их пальцы-веточки указывали на Блю.

А комната слишком большая, слишком светлая, слишком сильно контрастирующая с миром за окном. На протяжении нескольких месяцев Блю думала только о том, как попасть сюда, кое-как вытерпеть эту неделю и отправиться в путь. Это должно было помочь ей двинуться дальше и стать нормальным человеком, ведущим нормальный образ жизни, с нормальными друзьями и нормальной работой. Однако Блю не задумывалась о том, с какими сложностями это будет сопряжено. Она не умеет заниматься йогой, во имя всего святого, не умеет танцевать, до конца жизни не прикоснется больше к магическим кристаллам и определенно не сможет спать в доме, где со всех сторон напирают деревья и вода.

И собаки – Блю спохватилась, что забыла спросить, сколько их, какого они размера, позволят ли им подходить к ней, и у нее волосы встали дыбом: она услышала их шумное дыхание, почувствовала на ноге их липкую слюну…

– Цапля! Смотрите, там, у мостика! – Подбежав к окну, Сабина указала на большую серую птицу у воды. Цапля неподвижно застыла на длинных желтых ногах; ее оперение сливалось с каменной кладкой мостика.

Джего присоединился к Сабине у окна.

– Ого! – воскликнул он. – Она права, смотрите, на берегу!

В воздухе кружили вороны, готовясь рассесться по деревьям. Заходящее солнце растянуло тени в длинные черные полосы, пересекающие поле и подходящие прямо к самому дому. «Впустите! – говорили они. – Впустите нас!»

– Здесь обитает много птиц. Зимой по пути в жаркие страны тут останавливаются скворцы. Вам когда-нибудь приходилось видеть стаю скворцов? – спросила миссис Парк.

Сабина тотчас же сказала, что ей всегда этого хотелось, Джего сказал, что в детстве видел скворцов постоянно, а Блю захотелось провалиться сквозь землю.

– Их иногда можно встретить в Блэкпуле у причала… – Блю попыталась отвлечься, присоединиться к разговору, однако слова показались ей опилками.

Приблизившийся к ней с непроницаемым лицом Милтон шепнул:

– Вы можете ничего этого не делать, если это не ваше. При только одном упоминании о чертовых терапевтических танцах я посылаю миссис Парк куда подальше.

Паника ослабла, и Блю облегченно выдохнула, смущенная тем, что ее страх оказался таким очевидным.

– Спасибо, – шепотом ответила она, на что Милтон пробурчал что-то невнятное.

– Смотрите, а вот канюк, на телеграфном столбе, – указала миссис Парк – бурое оперение практически сливалось с деревом.

Изумленная Сабина уставилась на хищную птицу; миссис Парк радостно переводила взгляд с восхищенной гостьи на канюка и обратно.

– Если хотите, можете посидеть со мной у камина, пока они занимаются этой ерундой, – кашлянув в локоть, предложил Милтон. – Но только если вы этого хотите.

Блю попыталась прошептать еще одно «спасибо», но поймала себя на том, что у нее в горле застрял комок. Эта маленькая любезность так напомнила ей отчима, что она не смогла ничего сказать. Подобные воспоминания всплывали редко, и Блю поняла, что нужно завернуть их и убрать подальше, пока они не захлестнули ее с головой.

– Сейчас я покажу вам кабинет психотерапии, – сказала миссис Парк.

Эта комната оказалась такой же, как и предыдущая, но с затененными стеклами в окнах, поэтому внешний мир отвлекал не так сильно. Восемь кресел были расставлены в круг.

– Мы проводим что-то среднее между групповой терапией и индивидуальными сеансами, – объяснила миссис Парк, и хотя прямо за окном уселась птица с желтым хохолком, Сабина не обратила на нее внимания.

– По мне, лучше танцевать, – пробормотала она.

После ужина Сабина извинилась, сказав, что хочет вымыть лицо и переодеться. Блю предположила, что она хочет смыть перспективу психотерапии, страх исповеди перед незнакомыми людьми.

Поскольку народа было мало, миссис Парк решила, что уютнее будет устроиться на кухне; самом теплом помещении во всем доме.

– Это благодаря плите, – объяснила миссис Парк, когда Блю стянула с себя свитер и повесила его на спинку стула.

Посреди круглого стола, рядом со свежеиспеченной буханкой хлеба, наполняющей воздух тонким сладковатым запахом дрожжей, стоял стеклянный кувшин с водой.

Шаркая ногами по каменным плитам пола, Милтон добрался до стены, прислонил к ней свои ходунки и опустился на ближайший стул. На стене висели полотенца с вышитыми крестиком пословицами: «Настоящий друг – на всю жизнь» и «Не стесняйся плакать – не все слезы плохие». На подоконнике стояли фотографии в рамках. На двух из них были молодые черные лабрадоры, и нервы тисками сжали желудок Блю. По крайней мере это были не немецкие овчарки. Ее мать очень боялась немецких овчарок.

– Это ваши собаки? – Блю оглянулась по сторонам, ища миски с водой, миски с кормом, и несколько успокоилась, не найдя их. Вероятно, на кухню собак не пускают. Хотелось надеяться, что их также держат подальше от гостей.

– Черные лабрадоры! – с мальчишеской радостью воскликнул Джего. – Я обожаю черных лабрадоров! Когда я был маленьким, у нас в семье всегда были лабрадоры.

– Мило и Юпитер, – трогательно произнесла миссис Парк. – Да, у нас два щенка. – Склонившись над плитой, она взяла кастрюлю и сняла крышку.

От аппетитного запаха у Блю потекли слюнки: мясо, пиво и клецки. Собаки смотрели с фотографий так, словно и они отчаянно проголодались. Их густая черная шерсть делала зубы еще белее, высунутые языки казались кроваво-красными, глаза неестественно горели, готовые выскочить из орбит, налететь на Блю и сразиться с ней за всю до последней крошки обещанную еду, и ей пришлось отвести взгляд.

– К сожалению, они умерли, – продолжала миссис Парк. – Несколько лет назад.

– Какое несчастье! – пробормотала Блю, стыдясь нахлынувшего облегчения. – Но мне показалось, будто я слышала… впрочем, это неважно.

– Потеря собаки – страшное горе, – сказал Джего.

– Бывают потери и пострашнее, – сказал Милтон. – Гораздо страшнее.

– Что, как вам показалось, вы слышали? – Неподвижно застыв у плиты, миссис Парк ждала ответа.

– Собачий лай. Я решила…

– Должно быть, это с улицы. Кто-то выгуливал собаку. Здесь, на равнине, звуки разносятся далеко. Так что это была чья-то чужая собака.

– Да, конечно, – поспешно согласилась Блю. – Это большое несчастье, что ваши собаки… ну, вы понимаете.

Сняв с рук варежки-прихватки, миссис Парк прижала их к груди, откинулась назад на разделочный стол и вздохнула.

– Такое случается в жизни, – сказала она, отворачиваясь к окну.

Сначала Блю подумала, что миссис Парк хочет посмотреть на фотографии собак, но ее взгляд скользнул дальше, в окно, через мокрые поля, к опушке леса. Там, из земли, торчала небольшая каменная глыба. У Блю мелькнула мысль: не там ли похоронены собаки?

– Они не кусались? – спросила она.

Милтон поперхнулся смешком. Румянец схлынул со щек миссис Парк; она посмотрела на Блю так, словно та переступила черту, и Блю мысленно проанализировала свой вопрос, гадая, не был ли он неподходящим, слишком фамильярным. Но прежде чем она смогла извиниться – она должна была извиниться? Своим вопросом она переступила черту? – вмешалась Сабина.

– Кто-нибудь заходил в мою комнату? – спросила она, и это оказалось так неожиданно, что никто не ответил. Все недоуменно переглянулись, а Сабина добавила: – Наверху? Заходил? Сменить полотенца, белье, еще за чем-нибудь?

– Все мы находились здесь, вас не было всего несколько минут. – Блю налила ей стакан воды из кувшина. – Присядьте на минутку, вы чем-то взволнованы.

– В чем дело? – спросила миссис Парк, однако вперед не шагнула, продолжая прижимать прихватки к груди.

Сабина покачала головой.

– Дверь в мою комнату была открыта.

– Открыта? – удивилась миссис Парк. – Разве я не дала вам ключ?

– Да, я заперла дверь, но она была…

– Распахнута настежь или просто не заперта? – спросил Джего.

– Распахнута настежь.

– Наверное, это ветер – сквозняк. Скорее всего, это произошло, когда Джошуа вернулся домой. – Миссис Парк постаралась сделать вид, будто это пустяк, на который не следует обращать внимания, однако краска ей на щеки так и не вернулась.

– Что-нибудь пропало? – спросила Блю.

– Никто не мог ничего взять, – сказала миссис Парк. – Все мы находились внизу. – В ее голосе прозвучала обида.

– Не мог ли мистер Парк открыть дверь? – предположила Блю.

– Ее распахнул сквозняк, – упрямо стояла на своем миссис Парк.

– Вы точно ее заперли? – спросил Джего.

Милтон молчал.

– Я думала, что заперла, – посмотрев на Блю, сказала Сабина, – но, может быть… Я точно не помню – я заперла дверь, перед тем как мы спустились вниз?

Блю помнила шок от ее внезапного появления, исходящий от нее аромат ванили, игру света у нее на скулах, но не могла вспомнить, что она говорила, что делала.

– Сожалею, – пробормотала она, – я не могу сказать…

И миссис Парк, уже в третий раз:

– Определенно, это был сквозняк.

Пожав плечами, Сабина села за стол напротив Блю.

– А может быть, это было привидение, – рассмеялась она. – То, которое открывает двери, как в «Призраке дома на холме»[13].

– То привидение двери закрывало, – поправила Блю, радуясь тому, что у них с Сабиной есть хоть какая-то общая почва.

– Вы тоже ее читали, да?

– Смотрела по телевизору, – сказала Блю.

– Про «Болото надежды» можно сказать многое, но вот привидений здесь точно никогда не бывало. – Миссис Парк поставила кастрюлю на подставку рядом со свежим хлебом. Повесив фартук на крючок, она сняла с головы повязку и убрала ее в ящик. Освобожденные волосы рассыпались, и она в белом хлопчатобумажном сарафане снова стала похожа на психотерапевта. – Вы ведь ничего не видели, да? – спросила она у Милтона.

– Пока что не видел, – ответил тот.

– Гости никогда не жаловались на то, что двери живут своей жизнью? – спросила Сабина, бросив искоса взгляд на Блю.

Уловив намек, миссис Парк улыбнулась.

– Только когда случаются сквозняки.

Миски наполнились содержимым кастрюли, испускающим аппетитные ароматы. Миссис Парк взяла нож, готовая разрезать хрустящую корку хлеба, и в этот момент к ним присоединился мистер Парк.

– Масла нет? – спросил он.

– Вот. – Миссис Парк пододвинула мужу голубую масленку. – Ты поднимался наверх? Сабина обнаружила дверь в свою комнату открытой.

Поскольку у мистера Парка был набит рот, он молча покачал головой, хмуро обведя взглядом присутствующих.

– Блю считает, это был призрак, – сказала Сабина, пнув под столом Блю по ноге. Она рассмеялась, увидев на лице у Блю изумление.

– Да я не…

– Шутка, – успокоила ее Сабина. – Но кто-то же открыл дверь – я ее точно закрывала.

– Дом очень старый, – сказал мистер Парк. – Кто знает, что может таиться в…

– Джошуа! – остановила его миссис Парк. – Не слушайте его; это он просто так болтает.

– Беда всех старых зданий – изоляция. – Мистер Парк указал вилкой на потолок. – Как ни утепляй крышу, стены и оконные проемы, сквозняк все равно найдет дорогу. Они хитрее мышей, эти сквозняки.

Словно по сигналу, порыв ветра налетел на дом, в окна ударил дождь, опрокинув опиравшуюся на стекло фотографию в рамке. Изображенная на фотографии черная собака никак на это не отреагировала.

– Погода ухудшается, – заметил Милтон, обращаясь скорее к кастрюле, чем к кому-либо из присутствующих. – Станет еще холоднее.

– Если ночью замерзнете, в ящиках дивана есть дополнительные одеяла, – сказала миссис Парк.

– Не надо учить их, как маленьких детей, – сказал мистер Парк, хотя, поскольку рот у него был набит мясом, возможно, он хотел сказать «душить».

– А если ночью к нам явятся привидения? – улыбнулась Сабина.

– Никаких привидений не будет, – сказала Блю.

– Откуда такая уверенность?

– Привидений не существует.

– Приятно это слышать, – сказала миссис Парк. – Здравомыслящая женщина.

– Миллионы людей утверждают, что видели привидения; вы полагаете, все они сумасшедшие? – сказала Сабина, кладя столовые приборы крест-накрест на тарелку.

– Нет, не сумасшедшие, – сказала Блю. – Мозг у них работает очень эффективно. – Она помолчала, изучая своих слушателей, убеждаясь, что никого не обидела. Люди ведут себя странно, когда речь заходит о сверхъестественном. – Мозг преобразует окружающую обстановку во что-то понятное. Например, отразившийся от предмета свет попадает в глаз, оптический нерв передает эту информацию в головной мозг, а тот преобразует ее в изображение. Делает он это быстро, но не всегда безупречно.

– Вы хотите сказать, что порой это преобразование оказывается неверным и мы видим то, чего нет? – сказал Джего. Он ел вдвое быстрее остальных и уже расправился с содержимым тарелки. Миссис Парк положила ему добавку.

– Ну да, типа того, – подтвердила Блю. – Вы замечаете краем глаза тень, но вы не смотрите прямо на нее и видите лишь краешек. Ваш мозг преобразует это нечеткое изображение во что-то понятное. Наиболее понятный образ, при этом не вызывающий отрицательных эмоций, это человек, поэтому мозг, скорее всего, преобразует тень в человеческое лицо или силуэт. И только когда вы повернетесь к тени, станет понятно, что это что-то другое или что там вообще ничего нет. – Она смущенно умолкла, представляя, что подумала бы мать.

– Полностью согласна, – сказала миссис Парк, составляя тарелки в стопку. – Мозг – замечательная вещь, но иногда он работает… странно. Возьмем, к примеру, психическую травму: мозг всеми силами старается поместить событие, причинившее ее, в долговременную память. Для этого он стремится засунуть его повсюду – как правило, в краткосрочную память. Обратная сторона в том, что это событие начинает всплывать в памяти по малейшему поводу, и человек заново переживает свою реакцию на эту травму. Единственный выход – научить мозг выбрать событие, обработать его и должным образом сохранить в памяти.

Блю подумала обо всех неприятных воспоминаниях, запертых у нее в голове – ее собственных и тех, которые она, сама того не желая, унаследовала от других.

– А до тех пор, – продолжала миссис Парк, – событие будет вызывать образы, зрительные и чувственные, и, в самых тяжелых случаях, будет вас обманывать, заставляя думать, будто рядом кто-то или что-то, чего на самом деле нет.

Небо потемнело, и дождевые капли на стекле стали черными.

– Блю, с вами все в порядке? – Миссис Парк положила Блю руку на плечо. – Вы побледнели.

Пять лет

Бриджет Форд жгла пучки шалфея, чтобы очистить ауру убогой квартиры в Престоне. Она потратила большие деньги на магические кристаллы, благословленные шаманом из Непала. Она вырезала на свечах символы и зажигала их в определенные моменты лунного цикла – треугольник с маленьким треугольником внутри для защиты; три круга в пирамиде для мира; закрученная по часовой стрелке спираль для духовного перерождения.

И была убеждена в том, что Блю особенная.

Когда Блю исполнилось пять лет, Бриджет отвела ее к целителю-провидцу, жившему на окраине Блэкпула, единственному из всех, кто согласился принять ребенка. Запоздалый подарок на день рождения дочери – визит стоил половину недельного пособия, поэтому ей пришлось почти целый месяц питаться одними объедками (которых было мало), чтобы накопить достаточно денег. Блю могла сосчитать ребра матери под тонкой желтой футболкой.

Маленькую Арлу оставили дома в пустой ванне, одетую в мокрый комбинезон, перепачканный грязью. Боди проводил мать и сестру до автобусной остановки, недовольно пиная асфальт и волоча ноги. Для него во всем этом не было ничего хорошего.

В автобусе мать расчесывала Блю волосы пальцами. Это наполнило девочку спокойствием и нагнало на нее сон, и она прильнула своим маленьким тельцем к матери. Боди стоял в проходе и в крутых поворотах старался удержать равновесие, не хватаясь за поручни.

Его глаза, темные, почти черные, следили за сестрой подобно южному полюсу магнита, охотящемуся за северным. Боди сутулился, шаркал ногами, совсем не улыбался, и Блю чувствовала, что он вечно на нее злится, словно она отобрала у него место на единственной кровати, словно эта поездка к целителю была ее идеей.

Ей очень хотелось, чтобы и он также остался дома в ванне.

Они вышли из автобуса за две мили до нужной остановки, чтобы сэкономить деньги на обратную дорогу. Дальше они пошли пешком. Бриджет напевала что-то себе под нос и здоровалась со всеми встречными, хотя никто ей не отвечал. Блю держала ее за руку, а Бриджет время от времени считала до трех и подбрасывала дочь в воздух. Когда у Блю устали ноги, мать усадила ее на закукорки, и девочка крепко обвила ее ногами. Боди плелся сзади, смотря Блю в спину так пристально, что та уткнулась лицом матери в плечо.

Им потребовался почти целый час, чтобы найти нужный дом: у Бриджет был только адрес, и она сверялась с картой на каждой автобусной остановке, мимо которой они проходили.

Дом оказался весьма скромным, из красного кирпича с двумя комнатами на первом этаже и двумя спальнями на втором, на улице, застроенной такими же домами. Было уже время обеда, однако окна оставались зашторенными. Объявление, приклеенное скотчем к почтовому ящику, гласило, что «Рекламным агентам здесь не рады». Фасад представлял собой галерею с бирюзовыми буддами, китайскими иероглифами из гнутого металла и головами животных, вырезанными из дерева. В то время как у остальных домов за окнами были ящики с цветами, здесь на окнах висели ржавые «музыкальные колокольчики»[14].

– Определенно, это то самое место. – Мать поискала звонок или дверной молоток, но ничего не нашла. Она уже собралась постучать кулаком в окно, когда Блю наконец увидела.

– По-моему, это язык, – сказала она.

На стене была закреплена обезьянья голова, с разинутым ртом. Глаза сверлили девочку насквозь, и той это не понравилось. Она отвернулась, но у нее за спиной стоял Боди.

Крепче схватившись за руку матери, Блю закрыла глаза.

Мать нажала на высунутый язык, и где-то внутри раздался звонок.

– Должно быть, вы мисс Форд, – произнес фальцет, и Блю, открыв глаза, увидела толстого, лысого, смуглого мужчину в длинном пурпурном халате. На носу у него восседали очки с круглыми, как полная луна, стеклами, а двойной подбородок был гладким, словно навощенным.

– Проходите, проходите! – нараспев произнес он. – Я, Чародей Девлин, к вашим услугам. А вы, моя маленькая леди, должно быть, Блюбелл Гайя Форд. – Поклонившись, мужчина отступил в сторону, пропуская гостей в дом. Он был такой толстый, что места почти не осталось, и Бриджет и Блю пришлось протискиваться мимо него.

Девлин угостил их чаем с печеньем. Боди встал у двери в сад, скрестив руки на груди, и ни к чему не притронулся. Он так пристально, с такой злобой смотрел на печенья, что Блю испугалась, как бы они не пропитались его ненавистью и не испортились. Брат умел сделать так, чтобы ее еда становилась отвратительной на вкус.

Кухня оказалась гораздо чище, чем дома у Фордов, и в ней вместо прогорклого жира пахло тостами и кофе. Девлин наблюдал за своими гостьями, похлопывая себя по животу. Он сказал, что сам есть печенье не будет, но они просто обязаны угоститься; затем он поболтал с Бриджет о погоде, о том, как они сюда добрались, заливаясь краской всякий раз, когда та смотрела ему прямо в глаза. Блю взяла четвертое печенье и положила его в карман, на потом.

Девлин проводил их в комнату в глубине дома. Воздух в ней был насыщен запахом благоуханий и воска.

– О господи, как же здесь красиво! Ты только посмотри на эти хрустальные шары, Блюбелл, ты только посмотри на… О боже, это алтарь? А это руны? О, они просто потрясающие! – Бриджет металась от стола к маленькому столику, разглядывая маятники, разложенные на кусках бархата, резные чаши, похожие на сложенные крылья, заполненные десятками разноцветных гладких камешков. Стены были обиты бордовым бархатом, а крошечные кусочки хрусталя вокруг лампы на потолке преломляли неяркий свет в радугу.

– Но трогать ничего нельзя! – предупредила Бриджет, хотя можно было не опасаться этого, поскольку до смерти перепуганная Блю все равно не осмелилась бы к чему-то прикоснуться. В комнате было темно и тесно; мускусный запах трав не давал свободно дышать. Девочке захотелось домой.

Делвин стоял, обхватив руками свое округлое брюшко; всякий раз, когда он кивал, у него расцветал третий подбородок.

– Не желаете сесть? – Делвин указал на круглый стол посреди комнаты. На столе была вырезана пятиконечная звезда, в середине лежала колода порядком замусоленных карт Таро.

Бриджет объяснила, что происходит. Девлин слушал ее, разглядывал Блю, кивал, напевал что-то себе под нос и время от времени заливался краской. Подавшись вперед, он посмотрел на девочку так пристально, что та смущенно отвела взгляд.

– Теперь я вижу, что вы имели в виду, когда говорили со мной по телефону. Они просто поразительные – янтарь с бирюзой, словно туманность Улитка[15], но только наоборот. И он уже окончательный, да? Цвет глаз? Я слышал, у детей цвет глаз со временем меняется…

– Обычно цвет глаз становится постоянным к концу первого года жизни, – сказала Бриджет; по мере того как росло ее возбуждение, ее южный акцент усиливался. – Блюбелл родилась с бирюзовыми глазами, а янтарный цвет добавился со временем.

– И что вы думаете по поводу своих очаровательных глаз, мисс Блюбелл? – спросил Делвин, опуская свое лицо к самому столу, чтобы встретиться с девочкой взглядом.

Пожав плечами, Блю попыталась придумать какой-нибудь вежливый ответ, но тщетно. Она ощупала карман юбки, убеждаясь в том, что печенье по-прежнему там. Да, печенье было там. У нее мелькнула мысль, останется ли оно вкусным, когда она вернется домой.

– И давно у тебя эти… способности? – продолжал Девлин.

Блю не знала, что ему ответить. Колотить деревянной ложкой по соуснице – это способность? Возиться с младшей сестрой, сидящей в пустой ванне, пока мать слезами загоняет себя в сон, – это способность? Она могла постирать свои вещи в стальной раковине на кухне, могла разогреть суп и консервированные бобы, могла пропеть все слова «Пусть круг откроется, но не сломается!» Что имел в виду этот странный мужчина? Ей всего пять лет, она ничего не знает.

Однако мать выжидающе смотрела на нее.

– Они были всегда, – наконец сказала Блю, поскольку не смогла вспомнить, когда не делала всего этого.

– И они говорят с тобой?

– Кто?

Девлин пожал плечами.

– Ты мне скажи. Ду́хи, наставники, помощники, хозяева… у нас есть имена для всех голосов, которые мы слышим, а другие не могут слышать. – Он понизил голос до шепота. – Я называю свой ангелом.

Бриджет хихикнула, но Блю покачала головой.

– Они тебе ничего не говорят? А как насчет того, что происходит у тебя в голове? Ты слышишь их голоса в своих мыслях?

Блю снова покачала головой, и мать сникла.

– Они не вызывают у тебя никаких чувств? Радости, печали, возбуждения?

Блю начала было снова качать головой, но сдержалась, увидев поникшие плечи матери. Она подумала про все те ужины, от которых ей пришлось отказаться, о том, что они вышли из автобуса, не доехав до нужной остановки, и все это только ради того, чтобы привезти ее, Блю, сюда, к этому мужчине, по причинам, которые она не понимала. От нее явно чего-то ждали.

– Иногда, – осторожно произнесла Блю, и мать распрямила плечи, а Девлин приободрился, и тогда она добавила: – Да, люди вызывают у меня разные чувства. – И если задуматься, это была правда: Боди ее пугает, Арлу ей жаль. Ну а мама… даже тогда Блю не смогла сказать, какие чувства вызывает у нее мать.

– Ты можешь описать мне их? Эти чувства?

– Ну, это как если бы кто-то печальный или… – И Блю не знала, что ей сказать, потому что единственными ее чувствами были чувства матери, их отношения были такими близкими и доверительными, что рассказывать о них этому жирному мужчине с его полукруглыми очками и хрустальными шарами было самым настоящим предательством.

– Все в порядке, – заверила ее мать, – можешь говорить. – И она кивнула, приглашая Блю продолжать.

– Ну, если мама расстроена, они мне покажут, что она чувствует, ну, они заставят меня чувствовать то же самое. – Девочка стиснула руки под столом.

В темном углу комнаты, вдали от преломленных хрусталем радуг и холодной бирюзы будды, стоял Боди. Теперь Блю уже была чуточку выше него. Боди опустил голову, его бледные руки обхватили живот, черные глаза превратились в дыры, проникнуть в которые Блю не могла.

Девлин продолжал говорить, и Блю перевела взгляд на него, чтобы не видеть своего брата. Девлин расспрашивал ее добрых полчаса: способна ли она ощущать чувства других людей, снились ли ей когда-либо сны, которые сбывались, бывали ли у нее пророческие видения? Девочку просили прикоснуться к различным кристаллам и сказать, что она чувствует: радость или печаль, покалывание или онемение. Аромат благовоний становился сильнее.

– А что ты можешь сказать обо мне? – спросил Девлин, и стул скрипнул под его весом. Взяв карты Таро, он перетасовал их, поглаживая колоду ладонью перед тем, как ее снять. Он пододвинул карты Блю. – Попробуй – прикоснись к ним и проверь, сможешь ли ты зарядиться моей энергией.

Блю протянула руку к картам. Они оказались теплыми.

Стулья были неудобные, слишком большие для Блю, а стол слишком высокий, поэтому она подобрала под себя ноги. Так стало гораздо удобнее, однако мать, сидевшая прямо, сказала:

– Карты тебе что-нибудь говорят? – словно движения дочери свидетельствовали о том, что она готова заглянуть в будущее.

– Говорят? – подхватил Девлин. Бросив взгляд на Бриджет, он снова посмотрел на ее дочь. Бриджет в порыве рвения положила ладонь ему на руку, и у него на лбу навернулась бисеринка пота.

Блю потерла виски; от сильного запаха у нее начинала болеть голова. Она почесала шею, и снова ее мать вздрогнула, словно любое движение девочки было абсурдно важным.

– Что тебе говорят карты, милая?

– Ничего, – капризно ответила Блю, думая только о том, как вернуться домой.

– Она еще очень маленькая; всего пять лет, кажется, вы говорили? Возможно, потребуется много лет на то, чтобы все это оформилось; я не знаю никого, кто обладал бы такими способностями, еще не достигнув половой зрелости. – Он потрепал Бриджет по руке, та заметно расстроилась, а Блю ничем не могла ей помочь.

– Я могу чем-нибудь помочь ей понять свои способности, отточить их до совершенства? Конечно, у меня тоже есть кое-какие навыки, маленькие таланты – если честно, просто базовые умения, – но у меня есть предчувствие, я просто знаю, что у Блю есть это – понимаете? Настоящие способности! – Женщина схватила руку Девлина и поднесла ее к своей груди, а он, облизнув губы, уставился на свою руку, затем на Бриджет и, наконец, на стол, у которого стоял Боди.

Опустив голову, стиснув кулаки, глаза черные, словно преисподняя. Эти глаза горели яростью взрослого мужчины.

Блю не знала, куда смотреть, она не могла вынести все это.

– Она такая маленькая, – повторил Девлин. – Подождите несколько лет, вернетесь, когда ей будет десять, и тогда попробуем еще раз.

Запах благовоний стал невыносимым, голова раскалывалась от боли.

– Но я ведь могу сделать что-нибудь до тех пор?

Даже с закрытыми глазами Блю представила себе малышку Арлу, оставленную одну в холодной ванне без воды. Она по-прежнему видела гнев в глазах Боди и чувствовала, что он здесь, совсем рядом. Ей стало страшно, что брат уже успел испортить припрятанное печенье.

– Мы проделали такой долгий путь, – сказала Бриджет, и Блю подумала о том, что им придется возвращаться домой, что у нее устали ноги, что мать схватила Девлина за руку, тогда как ей хотелось, чтобы она взяла за руку ее и увела домой.

Открыв глаза, Блю увидела Боди, смотрящего прямо ей в лицо.

Ярость, переполнявшая брата, захлестнула и ее.

Она также ощутила тоску брошенной дома Арлы.

– Ты одинокий, и тебя никто не любит! – крикнула Девлину Блю, чувствуя, как злость заполняет ей голову роем растревоженных ос.

Она подумала про пустое лицо матери в плохие дни, про то, как та рыдает в кровати, думая, что дочь спит, про те страхи, которыми она шепотом делится с подушкой, и высказала все это Девлину, страстно желая о том, чтобы все это испытывал он, а не ее мать.

– Никто тебя не любит, у тебя нет друзей, ты один-одинешенек, тебе страшно, ты ужасный человек! Ты притворяешься, будто тебе все равно, но тебе не все равно! Ты это ненавидишь, ты это ненавидишь, ты… – Блю зажала уши руками и закрыла пальцами глаза; она почувствовала, как кто-то прикоснулся ей к плечу. Она подскочила, не в силах вынести это чувство, и успокоилась только тогда, когда услышала голос матери. Уткнувшись лицом в материнское плечо, она нашла утешение в обнявших ее худых руках, в знакомом запахе длинных седых волос.

– Все хорошо! – прошептала мать. – Все хорошо, милое мое дитя, моя умница!

– О господи, кажется, здесь что-то есть! Вы совершенно правы, мисс Форд, вы были правы с самого начала. С небольшой помощью…

– Моя маленькая умница! – причитала Бриджет.

По интонациям ее голоса Блю поняла, что мать улыбается. Она всем своим телом прижалась к ней.

Блю не понимала ничего из того, что произошло; не понимала, почему Боди так смотрел на нее, не понимала, как все эти слова сорвались у нее с языка.

Но по крайней мере она доставила матери радость.

Маг[16]

Над плитой висит девиз «Еда – лучшее лекарство». Тарелки пусты; гости съели все до последней крошки – кастрюля с мясом и клецками, каждому по куску хлеба с маслом. При виде грязных тарелок грудь Молли переполняют гордость и облегчение. Даже Милтон съел готовый ужин, который дали ему с собой в больнице, а Молли его подогрела. Он ни разу не жаловался на свое сердце, грудь и суставы. Джего попросил добавку; он не отказался ни от хлеба, ни от клецек, хотя в своем блоге разносил углеводы в пух и прах. И Сабина, которую Молли находит слишком худой, съела все, что ей положили.

Молли подозревает, что Сабина предпочитает не есть, а пить. Во-первых, она поинтересовалась, будет ли к ужину вино. Теперь она просит аперитив и заметно расстраивается, когда Молли отвечает, что аперитива не будет.

Молли сообщает, что вместо алкоголя будет горячий шоколад. С кокосом и ванилью вместо сахара, успокаивает она Джего, который приходит в ужас при слове «шоколад». От Молли не укрываются ни насмешливый взгляд Сабины, брошенный на Блю, ни детская радость, которой вспыхнули ее глаза. Такие странные глаза, «Глаз Бога», они могут быть только у странной женщины.

Блю осознает свою странность; Молли это очевидно. К концу недели она будет относиться к этому спокойнее; Молли поставит перед собой такую задачу. Но сначала горячий шоколад.

Милтон отказывается от напитка. Он хлопает себя по животу и говорит, что с него достаточно. Он не прощается, не благодарит за еду, не желает спокойной ночи. Он просто берет свои ходунки, ковыляет из кухни и закрывает за собой дверь. Все слышат, как Милтон кашляет, направляясь к своей комнате. Молли не обижается; они с Джошуа уже привыкли к его странностям, да и жизнь его здорово потрепала. Каждый визит в «Болото надежды» был связан с новым горем: жена, дочь, мать, сестра. Похоже, женщины у них в семье мерли как мухи. В который уже раз Молли гадает, не придумывает ли Милтон всего этого ради того, чтобы насладиться привычным праздником. Не он первый жаждет такого внимания, и Молли не собирается судить его за это. Милтон лишь безобидный старик, который хочет немного любви. И все же ей хотелось бы, чтобы он выпил шоколад; это помогло бы ему заснуть.

У Джего ситуация другая. У его боли более глубокие, более сложные корни, и Молли гадает, как отнесутся к этому остальные, когда начнется психотерапия. Примут ли они Джего, как приняла его она, или же отвернутся от него?

Джошуа остается за столом вместе с Джего и девочками (Молли уже мысленно считает их «своими»). Молли подходит к плите, выливает в кастрюлю целый пакет молока и добавляет натуральный какао-порошок, кокосовый сахар и экстракт ванили. Она перемешивает все, вдыхает аромат, достает из ящика чайную ложку и снимает пробу. Сладкое, но не чересчур; какао имеет ярко выраженный вкус. Сначала Молли наливает кружку для Джошуа и отставляет ее в сторону. Она объясняет гостям, что он не любит горячее какао, предпочитая его чуть теплым; Сабина говорит, что запах просто восхитительный, и Джего соглашается с нею. Блю молчит, но Молли отмечает, как она смотрит на кружку, выжидающе закусив верхнюю губу. Можно подумать, что в детстве ей никогда не давали горячий шоколад.

Если это действительно так, сейчас ее ждет что-то незабываемое, и она навеки сохранит в своем сердце Молли. Молли пытается представить, какую запись оставит в книге гостей Блю – как пространно она выразит свою признательность, сказав, что еще никогда не пробовала такого восхитительного горячего шоколада, что она еще никогда не ощущала такой заботы, и все, кто прочтет эту запись, увидят, какую замечательную работу проделала Молли.

Однако необходимо сделать кое-что еще. Молли просит мужа объяснить, что нужно делать, если сработает пожарная сигнализация, – Джошуа вежливо обрывает ее и говорит, что знает порядок, и смеется над собственной шуткой. Джошуа выдающийся человек, говорит себе Молли, добавляя в кружки последний ингредиент. Она вышла замуж за выдающегося человека.

– Обязательным компонентом является крепкий сон, – говорит Молли, выставляя кружки на стол. Блю смотрит в окно, у нее испуганное выражение, словно она опасается, что стекло может разбиться от одного ее взгляда. Или она смотрит на фотографии? Мило и Юпитер смотрят на нее из рамок. Собаки, бедные собаки. Если бы они были живы, Молли поставила бы свою тарелку на пол и позволила бы им насладиться оставшимися объедками. Джошуа отчитал бы ее за это, но все равно потрепал бы Юпитера по шее, выказав собаке даже больше внимания, чем она. Таких собак у них больше никогда не будет. У них больше вообще не будет собак.

Джего залпом выпивает какао и говорит, что это было потрясающе, видит бог, так восхитительно – просто прелесть. Сабина говорит, что не пила горячий шоколад с тех пор, как последний раз бывала в Мёнхенгладбахе[17], и Молли, мастерски скрыв усмешку, спокойно говорит, что, похоже, ей понравилось. Блю смотрит на Сабину так, словно никогда не бывала в Германии и может только гадать, каково там, и осторожно отпивает горячий напиток. Она улыбается. Эту улыбку нельзя назвать выражением бесконечной радости, на что надеялась Молли, но все же улыбка – это улыбка.

Ну а завтра? Завтра все скажут, как хорошо они спали, как крепко и глубоко, а Молли с улыбкой скажет им, что так говорят все гости.

Восьмерка Пентаклей (перевернутая)[18]

Время было еще раннее, однако Блю устала и с радостью встретила слова Молли о том, что пора ложиться спать. После нагретой теплом плиты кухни гостиная показалась ледяной, несмотря на то что в камине еще догорали угли. Мистер Парк закрыл очаг заслонкой и пожелал гостям приятных сновидений. В окна была видна черная дождливая ночь, и миссис Парк, зашторив их, попросила не беспокоиться насчет погоды.

Умиротворенность покинула Сабину, когда они стали подниматься по лестнице. Она принялась беспокойно тереть плечи. Увидев у нее на затылке мурашки, Блю поняла, что это не от холода.

– Вы боитесь, что дверь в вашу комнату снова окажется открытой? – шепотом спросила она, понимая, что супруги Парк могут услышать.

Джего, опередив их, ждал наверху, скрестив на груди мускулистые руки, однако приглушенный свет, бросивший тени ему под глаза, превратил его накаченные мышцы в натянутые жилы.

– Глупо, правда? – смущенно улыбнулась Сабина. – Не беспокойтесь, я совершенно рациональна. Даже если дверь открыта, я разберусь с этим при помощи логики.

– Просто помните, что это ваш мозг играет с вами такие шутки, – сказала Блю. – Я сейчас так всегда поступаю.

– А было время, когда вы поступали иначе?

– Когда я была маленькой, – пожала плечами Блю. – Но какой ребенок не верит во всякую чепуху?

Они поднялись наверх. От лестничной площадки в обе стороны отходил коридор. В полумраке бледно-зеленые стены выглядели мертвенно-серыми, а двери комнат казались мраморными надгробиями.

Все двери были закрыты.

– Сегодня мы можем спать спокойно, – заметила Сабина.

Блю захотелось узнать, в какой комнате живет Милтон.

– Я вымотан до предела, – сказал Джего. – Даже не могу взять в толк, в чем дело. Вы полагаете, это свежий воздух? Я хочу сказать, я сегодня почти не был на улице, но, наверное, он все равно проникает в дом, да? Никаких машин, никаких выхлопных газов… Говорят, от свежего воздуха… – Он зевнул, прикрывая рот ладонью. – О господи… Увидимся утром, да?

Они пожелали друг другу спокойной ночи, и женщины проводили Джего взглядом.

– Слушай, как насчет того, чтобы немного выпить? – понизив голос, предложила Сабина. – У меня есть виски. Я боялась, что наши вещи обыщут и его найдут. Ума не приложу, как я без него смогу заснуть в такую рань – я хочу сказать, сейчас всего десять часов! Ты можешь в это поверить? Ну так как, хочешь?

Внизу миссис Парк напомнила мужу запереть входную дверь. Тот шумно вздохнул.

– Может быть, завтра? – сказала Блю, боясь обидеть Сабину категорическим отказом и не желая признаться в том, что она почти не пьет, а крепкие напитки вообще не любит.

– Ну хорошо, – сказала Сабина. – Ловлю тебя на слове. – После чего она скрылась в своей комнате.

Пройдя к себе, Блю закрыла дверь и попыталась представить себе, что делает за стеной Сабина. Правильно ли она поступила, отказавшись от предложения выпить вместе и тем самым упустив возможность завести подругу? Станет ли Сабина пить в одиночку?.. Остановившись, Блю твердо приказала себе перестать строить догадки.

Она разделась, сполоснула лицо, почистила зубы, после чего усталость обрушилась на нее со всей силой. Блю напомнила себе, что дорога была дальняя, и вообще день выдался длинным.

Свет лампы выхватывал деревья за окном, и больше ничего не было видно: тучи скрывали звезды, превращая ночную темноту в кромешный мрак. Погоду не было видно, но зато ее было слышно. Блю прислушалась к тому, как ветер терзает кроны деревьев, носясь по лесу словно обезумевший. Ей показалось, будто она также услышала шум вышедшего из берегов ручья.

Звуки проследовали за ней в постель, заразив мысли. Они напоминали не столько шум разлившейся воды, сколько гул оползня, словно грязь, ил и камни стремительно неслись по руслу, прокладывая себе путь сквозь лес и в голову Блю. Этот шум стал звуковым сопровождением ее сна, порождая зрительные образы.

Камни впились в землю, выкорчевывая корни, высвобождая их, и вот теперь они вывернули деревья. Они выдернули их из земли на целый фут и понесли, березы, ольху, орешник и буки стройными рядами вдоль русла ручья, выплеснулись из берегов и доставили свой живой груз к дому. Ветви деревьев вытянулись вперед, их рассеченные молодые листья и тонкие прутья согнулись пальцами; одни манили Блю, другие хватали ее, некоторые выхватывали булыжники из каменной реки и бросали их в окно ее комнаты.

Они разобьют стекло; они вторгнутся к ней в кровать; они поднимут ее своими многочисленными руками и швырнут в каменный поток, скормят бесчисленным ртам бесчисленных деревьев.

Нет, не деревьев.

Из-за деревьев появились разинутые пасти, источающие слюну, послышался лай. Плотно сомкнувшиеся стволы деревьев образовывали тюремную решетку, скрывающую животных, но Блю знала, что вздыбленная шерсть окажется черной, и глаза окажутся черными, а разинутые пасти откроют черные десны, полные острых зубов.

Снова раздался лай, и Блю проснулась и резко уселась в незнакомой кровати, в слишком белой комнате. Голова кружилась и гудела, рот превратился в пересохшую пустыню. Блю вытерла белой простыней пот с лица и шеи и потянулась за телефоном, чтобы узнать время, но затем вспомнила, что телефон заперт в сейфе. Поправив простыню, Блю решила, что скрежет, который она слышала, был порожден трением накрахмаленной ткани, а головную боль вызвал приснившийся ей кошмарный сон.

Звук повторился: теперь он раздался не снаружи, а внутри: царапанье когтей по дереву.

Когти царапали дверь в спальню, но не в спальню Блю.

В спальню Сабины?

Блю соскочила с кровати, подстегиваемая адреналином, и выбежала в коридор.

Ничего.

Коридор – холодный склеп, воздух возмущен распахнувшейся дверью, учащенным дыханием и дрожью Блю.

Рассудив, что ей все это показалось, Блю решила не обращать внимания на отдаленный лай. Лисица или какое-нибудь другое ночное животное. Это же сельская местность, чего еще ожидать?

Вернувшись к себе в комнату, Блю собралась закрыть дверь и тут услышала снова. Громыханье дверной ручки и скрип петель. Она вытянула шею, чтобы выглянуть в коридор.

Милтон. Он вышел из комнаты в дальнем конце и запер за собой дверь. Ключ загремел в замке. Ходунков у Милтона не было, вместо этого он опирался рукой о стену, чтобы сохранять равновесие. Блю услышала его хриплое дыхание.

Нырнув обратно в комнату, она услышала, как Милтон осторожно прошел к лестнице. Если это его комната, зачем он из нее вышел? В каждой комнате имелся свой санузел, в каждой комнате стояли бутылки с водой. Напрягая слух, Блю проследила за тем, как Милтон мучительно медленно спустился вниз.

Он что-то забыл там? И теперь ищет?

Следом за шагами послышался шорох бумаги, возможно, страниц книги. В этих движениях, в этих звуках сквозила какая-то нервозность. Через несколько минут открылась и закрылась дверь в зал.

Наверное, Милтон не может заснуть.

От усталости у Блю гудела голова, мысли ее беспорядочно суетились. Вернувшись в кровать, она какое-то время лежала неподвижно, полная решимости не зацикливаться на этом и не делать скоропалительных выводов. Затем она укрылась вторым одеялом и наконец согрелась, а мышцы успокоились и расслабились. Блю приготовилась к долгой бессонной ночи, но заснула практически сразу же.

Сон ее был без сновидений и таким глубоким, что собаки, деревья и старик оказались начисто забыты, а оставленный им в голове туман рассеялся только после того, как она на следующее утро приняла душ.

Сегодня суббота, подумала Блю, втирая в кожу увлажняющий крем. В понедельник будет ровно три года с тех пор, как она в последний раз видела свою мать. И столько же с тех самых пор, как она видела Боди и Арлу.

Блю расшторила окна, и дождевые тучи были тут как тут, как и ольхи, и березы. Ветер сорвал с деревьев сережки, и они плавали в лужах на дорожке. Ручей стал неотличим от полей; непрекращающийся дождь еще больше размыл берега, превратив всю местность в одно сплошное болото. Мостик по-прежнему выгибался дугой, но ведущая к нему тропинка скрылась под водой.

В воде стояли две цапли.

Лес ждал, наблюдал, готовый устремиться к дому.

Не время для страха: если погода еще больше ухудшится, дороги станут непроезжими. Никто больше не сможет сюда приехать, никто не сможет… Блю не позволила себе закончить эту мысль.

Что-то переменилось: вид из окна стал другим. В чем дело? Машина Блю по-прежнему стояла на дорожке, украшенная ольховыми сережками. «Тойота» Сабины по-прежнему стояла перед древней ржавой обувницей.

А вот «Рендж-Ровер» Джего исчез.

Блю окинула взглядом дорожку: может быть, Джего переставил машину на другое место. Но ее нигде не было. Ночью Блю не слышала ни шума двигателя, ни хруста гравия под колесами, но, впрочем, спала она очень крепко.

В прихожей было пусто. В камине горел огонь; скомканная обгоревшая газета с краю сообщила о том, что разожжен он недавно. На кофейном столике лежала стопка журналов, готовых помочь гостям заглушить свою боль. Блю прошла мимо.

Джего нигде не было.

Миссис Парк встревоженным голосом говорила по телефону. Блю решила, что речь идет о размытых берегах, заблудившемся госте, затопленном поле. Натянуто улыбнувшись, миссис Парк беззвучно произнесла: «Доброе утро!»

Мистер Парк на кухне засыпал кофе в кофеварку.

– Овсянка варится, – сказал он вместо приветствия, – фрукты на столе. Могу предложить вам кофе или чай. Или, быть может, вы хотите тосты?

– Вы говорите совсем как миссис Парк, – заметила Блю.

– Как вы думаете, кто попросил меня предложить вам угощения? – добродушно усмехнулся мистер Парк.

– Ручей вышел из берегов, – начала Блю, – а дорога…

– Знаю. – Вытерев ладонью лицо, Джошуа Парк вздохнул и покрутил плечами. – Я подожду, когда подойдут Сабина и Милтон, и тогда все вам расскажу. У меня нет желания повторять это трижды. – Сегодня он расчесал свои седые волосы и выглядел более опрятным, однако стресс оставил свои следы у него на лице. – Что вам приготовить?

– Чаю, пожалуйста. А где Джего?

В углу заворчал чайник. Прежде чем ответить, мистер Парк облизнул губы, положил в кружку чайный пакетик и достал молоко. На Блю он не смотрел, и та подумала было, что он не услышал ее вопрос.

– Мистер Парк! – сказала она. – Что-то стряслось? С Джего все в порядке?

– Его не будет с нами. Ему пришлось уехать, какие-то неотложные семейные дела.

– Бедный Джего, что случилось?

– Как я уже сказал, семейные дела. Раскрывать подробности я не могу – конфиденциальность гостей, вы должны понимать. – Он осторожно помешал чай. Вдоль всего большого пальца правой руки у него проходила царапина, костяшка была разбита в кровь.

– Что с вами? У вас рука…

Заметив на каменном полу брызги мелких осколков, Блю предположила, что мистер Парк разбил стакан и порезался, однако он сказал:

– Вчера… ударился, когда пытался разобраться с проклятым ручьем. Вот ваш чай, пожалуйста.

Блю расправилась с чаем к тому моменту, как на кухню шаркающей походкой вошел Милтон, теперь уже полностью при оружии – с ходунками и одышкой. Вскоре появилась Сабина, попросившая приготовить ей крепкий кофе, без сахара, без сливок.

Мистер Парк перешел прямо к делу.

– Джего уехал. Какие-то срочные семейные дела.

– Срочные семейные дела? – повторил Милтон.

– Что случилось? – спросила Сабина. – Когда он уехал?

– На рассвете. Все произошло внезапно.

– Как он об этом узнал? – спросил Милтон. – Его телефон ведь был заперт в сейфе.

– Нам позвонили на стационарный. Но это еще не все. Те двое, которые должны были подъехать сегодня, не смогут это сделать.

– Из-за дождя? – спросила Сабина.

– Точнее, из-за наводнения. Нас погода еще пожалела. А все вокруг под водой.

Тяжело опустившись на стул рядом с Блю, мистер Парк отпил глоток черного чая. Из коридора доносился голос миссис Парк.

– Не сомневаюсь, вы видели ручей и то, в каком состоянии дорога, – сказал мистер Парк. – Шоссе затопило; я бы никому не посоветовал ехать по нему.

– А как уехал мальчишка? – Отказавшись от чая, Милтон потягивал воду из бутылки.

– Обождите минутку, – спохватился мистер Парк. – Я забыл разогреть ваш завтрак.

Поставив готовую кашу в микроволновку, он подал старику тарелку и ложку. Гости молчали. Вопрос Милтона висел в воздухе подобно комарам над болотом.

– Осторожнее, горячо. – Поставив тарелку на стол, мистер Парк сел на место. Свою пораненную правую руку он прятал под столом.

Милтон не притронулся к ложке. Вид у него был нездоровый и бледный, и это напомнило Блю слабую желтушность Джего. Она подумала, что, возможно, Джего серьезно болен. Возможно, именно поэтому мистер Парк колеблется с ответом: конфиденциальность не гостя, а больного.

– Ну? – спросил Милтон. – Так как же ему удалось сбежать?

– Вы говорите так, словно у нас тут тюрьма, – пробормотал мистер Парк, с признательностью посмотрев на Сабину, когда та фыркнула. – У Джего «Рендж-Ровер». И ему так настоятельно требовалось уехать, что его не остановила бы никакая непогода. Но если машина у вас не полноприводная, я бы не советовал ехать.

– Значит, мы здесь застряли? – Сабина перевела взгляд с мистера Парка на Милтона и Блю, ожидая возражений.

– Особой разницы нет, правильно? – заметила Блю. – Если учесть то, что мы забронировали комнаты до четверга, нам все равно не нужно никуда уезжать…

– Но у нас был бы выбор. – В голосе Сабины прозвучала тень паники. – Если же мы здесь застряли, это совершенно другое дело. Похоже, Джего успел выбраться отсюда в самый последний момент.

– Я бы не спешил так утверждать. – Сняв с тарелки с кашей целлофан, Милтон принялся за еду. Рука у него тряслась, поэтому набирал он в ложку немного и подносил ее ко рту очень осторожно.

– Вы вовсе не застряли, – заверил гостей мистер Парк. – К обеду дождь должен утихнуть; к вечеру дороги подсохнут, и можно будет ехать, если вы того пожелаете. Ну а сейчас я должен попросить у вас разрешения откланяться: нужно прочистить водосток. Проход под мостом чем-то забит – скорее всего, ветками и мусором из леса; поэтому ручей вышел из берегов. Если мне удастся его прочистить, часть воды уйдет. Мы с Молли отдаем себе отчет в том, что на такое приключение вы не подписывались. Мы отнесемся с пониманием, если вы предпочтете вернуться домой – разумеется, когда дороги высохнут, – и приехать сюда в другой раз. Мы полностью вернем деньги…

– А что будет, если мы останемся? – спросила Блю.

– Молли проведет сеансы лечения и психотерапии, как обычно, но я, возможно, не смогу предложить то, что указано в нашей рекламе: фотографирование, прогулки и прочее, до тех пор пока не будет решена проблема с наводнением.

– Тут я могу вам помочь, – предложила Блю. У нее не было ни малейшего желания встречать годовщину смерти матери в одиночестве.

– И я тоже, – обреченно вздохнула Сабина. – В конце концов, не зря же я захватила резиновые сапоги, и лучше чем-нибудь заняться, чем сидеть взаперти.

– Такси забирает меня в четверг, – сказал Милтон. – До этого я никуда не уеду.

– Ну, вот и отлично, – сказал Джошуа Парк, не скрывая облегчения. – Мы сделаем вам небольшую скидку, чтобы компенсировать…

Но Сабина махнула рукой, сказав, что ничего этого не нужно. Блю пожалела о том, что она так сделала, потому что не имела бы ничего против, если бы ей вернули немного денег. Этот пансионат обошлась ей дороже, чем поездка за границу. Хотя Блю никогда не выезжала из страны.

– Я не буду помогать бороться с наводнением, – заявил Милтон.

Миссис Парк вошла как раз в тот момент, когда ее супруг начал раскладывать овсянку. Она не скрывала своего беспокойства.

– Вы уже слышали насчет Джего?

– Я все объяснил, – сказал мистер Парк.

– Его бедная ма…

– Молли! – покраснев, резко оборвал жену мистер Парк. – Это конфиденциально, мы не имеем права ничего говорить.

– Да-да, конечно, извини, просто это такое потрясение. Я забылась.

Она встала рядом с мужем, и тот обнял ее за талию, сообщив, что гости согласились остаться, а женщины еще и помогут ему прочистить водосток.

– Это очень любезно с вашей стороны, и, пожалуй, так оно будет к лучшему. – Положив руку Сабине на плечо, миссис Парк поморщилась. – Я очень сомневаюсь, что сегодня дороги расчистят. Звонил наш ближайший сосед – их дом находится в паре миль, но наши поля граничат друг с другом. Он сказал, что приедет пожарная машина откачивать воду, но только к вечеру. Здесь в окрестностях несколько мест, по которым сильно ударила непогода.

– Если дождь утихнет, все будет хорошо, – сказал мистер Парк, и все в молчаливом согласии повернулись к окну, где вода с небес мягко барабанила в стекло.

– Рано или поздно он закончится, – заметил Милтон. – Так бывает всегда.

– Итак, на этой неделе вас будет трое, – сказала миссис Парк. – Некоторое отличие от обычного курса, но зато будет больше времени на индивидуальные занятия. Во всем нужно искать положительные стороны.

Она убрала со стола и легкой походкой отнесла тарелки в раковину, поглядывая на дождь так, будто это было солнце.

– Что ж, нужно жить настоящим. – Допив чай, Джошуа Парк промокнул губы салфеткой и повернулся к Блю и Сабине. – У меня есть непромокаемые брюки и дождевики, я их вам одолжу. Берите свои сапоги и спускайтесь вниз, встречаемся в прихожей через десять минут.

Женщины направились следом за ним по коридору в зал, чувствуя, как с каждым шагом становится холоднее.

Огонь в камине не горел.

– Чертов сквозняк! – пробормотал мистер Парк. – Ну да ладно, если мы будем на улице, огонь не нужен.

Погода и правда разбушевалась не на шутку. Повернувшись к Блю, Сабина подняла бровь и прошептала:

– Надо было уезжать вместе с Джего.

Мистер Парк отправился за непромокаемыми штанами и дождевиками. Блю стала подниматься по лестнице следом за Сабиной, когда та вдруг застыла как вкопанная. Блю врезалась нее сзади.

Она проследила за взглядом Сабины.

Дверь в ее комнату была распахнута настежь.

Отшельник (перевернутый)[19]

– Это все ветер, – сказала Блю, однако Сабина покачала головой. – Наверное, с дверью что-то не так. Мистер Парк только что вышел на улицу, вот сквозняк и открыл дверь.

– Я не думаю, что дело в ветре, – прошептала Сабина так тихо, что Блю не поняла, хотела ли она, чтобы ее услышали.

Скудные лучи низкого солнца проникали сквозь мансардное окно, белые и холодные, высвечивая уши Сабины, ее лоб, кончики ресниц. Утром Сабина вошла на кухню последней. Блю не сомневалась в том, что или она не закрыла дверь за собой, или дверь распахнулась от сквозняка. Никакого другого рационального объяснения не было.

– Разумеется, это сквозняк, – убежденно заявила Блю, издав краткий пустой смешок, потому что Сабина обладала аналитическим складом ума, была образованной и начитанной – не из тех, кто верит в привидения. Должно быть, эта убежденность проявилась у нее на лице, потому что Сабина также рассмеялась; ее смех был таким же кратким и пустым, как и смех самой Блю.

– Извини, я говорю глупости. Разумеется, это сделал ветер – что еще это могло быть? Встретимся внизу. Спасибо. – Она легонько пожала Блю руку.

Та оказалась застигнута врасплох. Исходящий от руки Сабины жар не шел ни в какое сравнение с той сумбурной, мучительной, бесконечно глубокой печалью, которая разлилась по всему телу Блю от этого прикосновения. Вздрогнув, девушка отдернула руку так резко, что едва не скатилась вниз по лестнице.

Сабина бросилась к ней, предлагая помощь; Блю ухватилась за перила, отвергая предложение.

– Господи, что с тобой? Ты едва не упа…

– Все в порядке. Просто оступилась.

Блю почувствовала, что залилась краской, и отвела взгляд, не в силах смотреть Сабине в глаза. У нее внутри прочно засело что-то гораздо более существенное, чем боль, но Блю не могла это разглядеть. Не хотела.

«Это все только у меня в голове».

– Ты оступилась, потому что я к тебе прикоснулась? – Сабина по-прежнему протягивала к ней свою смуглую руку. – Извини, я просто… не знаю, наверное, хотела тебя поблагодарить? За то, что ты так добра… Почему ты так отреагировала? – Сабина посмотрела на свою руку, на Блю, и та ощутила всю тяжесть ее предположения.

– Все в порядке, и ты тут ни при чем. – Выпрямившись, Блю прошла вперед, так, чтобы Сабина не видела выражение ее лица. – У меня нарушение сенсорной интеграции, – это объяснение она отыскала в интернете пару лет назад, и оно подходило идеально. – Когда кто-нибудь ко мне прикасается, я буквально схожу с ума, особенно если это происходит неожиданно.

– Извини. – В голосе Сабины прозвучало искреннее сочувствие, но в нем присутствовало также и любопытство. Блю стало не по себе.

– Ничего страшного.

– Я слышала про НСИ. Еще с чем-нибудь у тебя есть проблемы? Звуки, цвета?

«А с чем у меня нет проблем?» – подумала Блю, однако вслух сказала:

– Хуже всего прикосновения.

Ее захлестнула тошнота, словно чувства Сабины силой запихивали ей в глотку. Печаль, горе, смятение, чувство вины.

Откуда чувство вины?

«Изъяны есть у всех, – сказала себе Блю. – Ну а дверь распахнул сквозняк».

Мистер Парк повел женщин через поле. По дороге он объяснил, что под мостом проходят два водостока, и в плохую погоду там нередко застревают ветки, после чего образуется затор из разного мусора, который перекрывает воде путь, и та выходит из берегов. Обыкновенно такое случается раз в год, однако этой зимой такое происходит уже в третий раз, и ничего нельзя с этим поделать, поскольку мост представляет собой историческую ценность и охраняется; в перечне объектов исторического наследия он значится даже выше, чем сам дом.

Промокшая насквозь земля чавкала под ногами, при каждом шаге из пожухлой травы пузырилась вода. Деревья стояли как часовые по обоим берегам ручья. Лишенные листьев, с зарождающимися почками, они выглядели в точности так же, как и во сне Блю. Более высокие были увенчаны вороньими гнездами, на кронах висела спутанная паутина омелы. Растопыренными скрюченными пальцами во все стороны торчали призывно манящие ветки.

С противоположного берега донесся собачий лай, громкий, перекрывающий гул ветра, но Блю не желала вспоминать тот кошмарный сон, царапанье когтей в дверь и полуночное путешествие Милтона. Она никому не рассказала про то, что видела: центральное место заняли отъезд Джего и непогода.

– Кому могло прийти в голову выгуливать собаку в такую погоду? – спросила Блю, и Сабина как-то странно посмотрела на нее. А мистер Парк, похоже, ничего не услышал.

Небо оставалось серым, моросил дождь, но воздух стал свежим, а ветер принес прохладу. От этого работа лопатами и вилами казалась не такой утомительной, и Блю перестала обращать внимания на дождь, ибо кто может быть недоволен чем-то таким чистым? Она даже заставила себя не обращать внимания на деревья, ибо они ведь всего-навсего деревья, так?

Безобидные деревья.

Оставшуюся часть пути они преодолели молча. Мистер Парк не отрывал взгляда от ручья, чтобы избежать самых глубоких мест. Несколько раз Блю оглядывалась назад. Она видела в окне миссис Парк, наблюдающую за ними. Видна была только самая старая часть дома. Восемь блестяще-черных окон казались глазами паука.

Потребовалось пять минут на то, чтобы добраться до кромки воды. Дыра в живой изгороди вокруг поля позволила увидеть несущийся поток.

– Господи, вы только посмотрите на дорогу! – воскликнула Сабина. – Она полностью под водой!

– Она в низине, – объяснил мистер Парк, чье внимание по-прежнему оставалось приковано к размытым берегам ручья, – поэтому ее заливает в первую очередь. Я бы не тревожился – до дома вода не дойдет, поскольку он расположен на полметра выше.

Сабина и Блю непроизвольно обернулись. Поле блестело, дорожку покрывали пятна луж, и было очевидно, что дом построен на возвышении. Блю хотелось надеяться, что мистер Парк прав и вода до них не доберется.

Следуя распоряжениям Джошуа Парка, все принялись за работу. Он взял на себя дальний водосток, оставив ближний Сабине и Блю. Работа оказалась сложной; женщины не ожидали, что напор воды будет таким сильным. Но дождь шумел мягко, низкий тембр голоса мистера Парка соответствовал тональности ветра, и в целом получалась убаюкивающая колыбельная.

– Для души нет ничего лучше физического труда, – заметила Сабина.

– Это ничуть не хуже любой психотерапии, – подхватил мистер Парк. – Я так и говорю своей Молли.

– И она соглашается?

– Нет, обычно она устраивает мне взбучку. – Рассмеявшись, Джошуа Парк выпрямился, потянулся и оценил сделанную работу. – Мы давным-давно поняли, что всем вам необходимо стимулирование как тела, так и рассудка. Однако убеждать людей непросто. Кто-то предпочитает физический труд разговорам о своем горе, хотя Молли знает, как подойти к человеку.

«Только не к Милтону», – подумала Блю. Ей захотелось понять, почему он продолжает приезжать сюда, если не принимает участия в общих сеансах? И чем он занимается, когда в доме никого нет?

– Когда я приехала, ваша жена меня обняла, – сказала Сабина, – и мне показалось, что меня обнимает родная бабушка.

– Если будете говорить это Молли, вместо «бабушки» скажите «мама». Да, в ней есть это от природы. Любовь ее буквально переполняет, так, что порой вырывается наружу. Молли была создана для того, чтобы заботиться о других. – С новой силой набросившись на водосток, Мистер Парк подцепил вилами кучу веток. – Лучшего человека вы не найдете.

– Это очень мило с вашей стороны, – сказала Сабина.

Мистер Парк смущенно пробормотал, что обыкновенно он не говорит такой сентиментальной ерунды; это просто непогода превратила его душу в картофельное пюре.

– Сказать по правде, Молли могла бы добиться большего, выбрать любого мужика. Но она выбрала меня, – сказал Джошуа Парк, обращаясь к воде, к своим вилам. – Мы с ней вместе уже много лет. Это была ее идея – устроить здесь приют. Я сперва над ней смеялся, но она оказалась права. Я рад, что Молли оказалась права.

Сабина уставилась на свою лопату.

– Я потеряла сестру, – сказала она.

Мистер Парк кивнул, словно ждал этого и был готов слушать, словно все его замечания про жену, про личную жизнь были лишь приманкой к западне исповеди. Он снова принялся за работу, размеренно расчищая засор в водостоке.

– Летом прошлого года, – сказала Блю.

– Откуда ты знаешь, что это случилось в прошлом году? – Прикрыв глаза козырьком руки от пробивающегося сквозь тучи солнца, Сабина скрыла выражение своего лица, а мистер Парк с опаской покосился на нее.

Блю мысленно выругала себя, опасаясь, что ее сочтут странной, придурочной, сумасшедшей, тогда как ей, наоборот, хотелось, чтобы ее считали обыкновенной.

– Даже не знаю, просто я так подумала. Может быть, ты обмолвилась вчера вечером или… – Блю почувствовала, что Сабина ей не верит, а мистер Парк оторвался от работы.

– Я не говорила вчера ни про свою сестру, ни про… Я ничего не говорила. Откуда тебе это известно?

– Я просто предположила. Извини, я не хотела…

– По-моему, Блю не хотела никого обидеть, – вмешался мистер Парк. – Полагаю, она просто старалась поддержать разговор.

– Откуда ты узнала? Ты искала меня в интернете? Ты что-то раскопала…

– Я не могу объяснить. – Блю могла бы напомнить, что без телефона у нее не было доступа к поисковым сервисам, но посчитала это бесполезным. Вырытая самой себе яма оказалась весьма глубокой. – У меня иногда возникают предчувствия… Люди говорят что-то, а я слышу это, а также кое-что еще, словно их слова – камень, брошенный в водную гладь: я слышу падение камня, но также слышу расходящуюся от него рябь. Понимаешь? Знаю, наверное, это кажется полной бессмыслицей, кажется чем-то непонятным и странным…

– Вроде шестого чувства? – Голос Сабины потерял острые шипы; она успокоилась. И хотя Блю радовалась тому, что Сабина остыла, меньше всего на свете ей хотелось, чтобы про нее думали такое.

– Нет, не совсем. Я просто читаю язык жестов и интонации. Самую малость, и не всегда. Ничего особенного.

– Вроде НЛП[20]? Деррен Браун[21] и тому подобное?

– Да нет, ничего такого. – Взяв вилы, Блю вонзила их в воду и почувствовала, как зубцы проткнули слой почвы. – Нейролингвистическое программирование заставляет людей поверить в то, что ты им говоришь, или помогает манипулировать их действиями. А это, скорее, наоборот: я читаю в людях больше того, что они говорят словами, можно сказать, читаю между строк. – Это Блю также нашла в интернете – рациональное объяснение того, что мать называла «третьим глазом». Все это можно объяснить с научной точки зрения: она восприимчива к чувствам других людей, а те лица и фигуры, которые она видит, являются галлюцинациями. Это не призраки.

Блю научила себя не верить в призраков.

– Такое у вас бывает со всеми? – спросил мистер Парк. Голос его был скептическим, и Блю предположила, что это попытка разрядить напряженность.

– Нет. Одни люди закрыты; у других сердце выложено на ладони.

– Значит, вы не пробовали работать психологом? – продолжал мистер Парк. – С такими глазами из вас получился бы…

– Я работаю в хосписе, – твердо заявила Блю.

– Именно это говорит про меня моя мать – что мое сердце открыто для всех. – Сабина схватила торчащий из воды кончик ветки и вытащила ее из водостока; туда тотчас же устремилась вода. Мост был практически полностью очищен.

Блю проводила взглядом, как она отбросила ветку на берег, и подумала: «Теперь ты стала совсем другой».

Сабина шумно вздохнула.

– Значит, ты знаешь про мою сестру?

У нее по бедру стекала струйка грязной воды. Блю поняла: Сабина хочет, чтобы она сказала: «нет».

– Только то, что тебе ее очень не хватает.

– Извини, что я взорвалась, – пробормотала Сабина, и Блю, кивнув, заверила, что все в порядке.

– Кажется, подцепил! – Мистер Парк возился с вилами; он воткнул их прямо в водосток, покачал черенок из стороны в сторону и попытался их вытащить. – Но, по-моему, это не ветка.

У Блю мелькнул образ дохлой собаки. Она следила за тем, как мистер Парк орудует вилами, уверенная в том, что сейчас появятся кости, черная шерсть, зубы и длинный кроваво-красный язык. В лесу кто-то залаял.

Сделав еще одно усилие, мистер Парк наконец освободил водосток. На зубья его вил было насажено скрюченное, исколотое тело бледно-бурого кролика, разбухшее от воды. Воздух наполнился запахом газов гниения, высвободившихся из пронзенных внутренностей зверька. Ахнув, Сабина прикрыла нос локтем.

Блю отвернулась.

– Как он оказался под мостом?

– А бог его знает – может, его загнала в воду лиса. Пусть его примут деревья. – Мистер Парк забросил мертвого кролика в лес. Его вилы были запачканы кровью. В воздухе оставался смрадный запах. – Такое случается.

Освобожденный водосток втянул в себя поток подобно пересохшему горлу; уровень воды у ног Блю быстро понизился на пару дюймов. Они извлекли из-под моста оставшийся мусор и сложили его на противоположном берегу – еще один подарок лесу. Блю попыталась отыскать взглядом дохлого кролика, чтобы убедить себя в том, что это не собака, не видение, что кролик был настоящий и мистер Парк с ним разобрался. Деревца поменьше прятались за высокими деревьями, словно средневековые сгорбленные сплетники, спешащие поделиться своими слухами с ветром, петляющим среди ветвей.

«Отруби ему лапы, Блю, и повесь на шею, чтобы они принесли удачу».

Когда они развернулись, собираясь уходить, голоса деревьев стали громче.

Сабина шла рядом с мистером Парком, вежливо беседуя о выполненной работе.

Блю поймала себя на том, что у нее возникла уверенность в том, что деревья следуют за ними, что они уже совсем близко и вот-вот набросятся на нее сзади. Она мысленно отругала себя за подобную глупость.

Дождь ослаб, но не утих полностью, и швы на куртке Блю начали протекать. Работа ее изнурила; ей приходилось делать большие усилия, чтобы передвигать ноги по грязи, и она вынуждена была оставаться полностью сосредоточенной, чтобы сохранять равновесие. В то же время Блю прислушивалась, ожидая услышать собачий лай, однако вместо этого слышала другие звуки – стук дождя по сырой земле, тяжелые шаги, бредущие по воде, шумное дыхание с присвистом, вспарывающее тишину.

Шедшие впереди ничего этого не замечали. Они говорили о йоге и терапевтических танцах, устраиваемых миссис Парк, а у Блю звенело в ушах и ныли все мышцы. Затем она подумала о кабинете психотерапии с его затемненными стеклами в окнах и мягкими креслами, расставленными кру́гом. Мысль о том, что через считаные часы ей, вероятно, придется говорить обо всем этом – о матери, Боди и Арле, – подкосила ее мужество подобно тому, как раскисшая земля засасывала ее ноги.

«Именно ради этого я здесь, – напомнила себе Блю, – для того чтобы наконец взглянуть правде в глаза». Хитроумные игры рассудка не имели никакого значения.

Жирная капля дождя ударила Блю в щеку, и девушка вытерла ее рукой, почувствовав, как испачкала кожу мокрой грязью реки. У нее под ногтями застрял этот запах – затхлая вода, терпкий перегной. Ей неудержимо захотелось сбросить с себя промокшую одежду, принять горячий душ и завалиться в чистую белую кровать.

Еще не поздно – если она захочет, то сможет уехать, вернуться к своей никчемной жизни, дерьмовой работе, своему дому, в прошлом муниципальному, доставшемуся ей в наследство, в котором она живет одна.

Ближе к дому лужи стали глубже, и пришлось обходить их. Добравшись до дорожки, они подошли к «Болоту надежды» с фасада. Дорога по-прежнему оставалась затопленной. Достаточно ли понизился уровень воды, чтобы можно было проехать?

Мистер Парк и Сабина прошли дальше. Блю остановилась, глядя на дорогу. Оглянулась на дом.

Застыла как вкопанная.

– Сабина, – пробормотала она, – у тебя в комнате кто-то есть.

От пяти до девяти лет

Через неделю после приема у Девлина Чародея матери позвонили на черный бакелитовый телефон.

Это был тот мужчина из Блэкпула, собственной персоной.

Схватив спиральный телефонный шнур, Арла принялась его крутить.

Когда Бриджет услышала в трубке мужской голос, ее лицо озарилось, и в течение всего разговора его выражение менялось от радости до смущения, точно так же, как было и тогда, когда Девлин говорил ей, что у Блю, вероятно, все-таки есть дар.

Были заданы два вопроса. Во-первых, не будет ли Бриджет возражать, если Девлин даст Блю наставление по картам Таро? Во-вторых, не поужинает ли она вместе с ним в ближайшую субботу? Бриджет ответила утвердительно на первый вопрос и отрицательно на второй: ни о каком ужине не может быть и речи, поскольку няням нельзя доверять, но вот обед – это было бы замечательно, чудесно, фантастично, если только Блю также сможет прийти.

Чуть больше чем через месяц они всей семьей перебрались к Девлину, а концу года Девлин и Бриджет поженились. Девлин попросил руки Бриджет в присутствии Блю, разыграл целое представление, изобразив, будто хочет жить вместе с девочкой так же сильно, как хочет жить с ее матерью, и Бриджет ответила сдавленным от избытка чувств голосом:

– Я так долго жила одна!..

«У тебя были мы», – подумала Блю.

Теперь ее красавица мать делила ложе с жирным лысеющим мужчиной с круглыми, словно полная луна, очками, а Блю впервые в жизни приходилось спать отдельно от нее – но не одной.

(«Я так долго жила одна!» – ну как такое было возможно?)

Арла редко пугала Блю, а Боди – практически никогда; их постоянное присутствие рядом ослабило ее восприимчивость к их существованию. И все-таки Блю рассчитывала на то, что они останутся в Престоне. Арла могла бы сидеть в пустой ванне. Боди можно было бы оставить в коридоре. Но, увы, они также перебрались в новый дом и теперь ночью делили с Блю ее тесную комнатушку, в то время как мама и новый отчим уютно устроились соседней спальне.

Арла корчила рожицы, ползала по полу и все хватала, и не обращать на нее внимания было легко. Боди, как обычно, был чем-то недоволен – по крайней мере, так казалось. Он понуро смотрел на мать так, словно та не имела права на новое счастье, не заслуживала его, словно он ревновал ее, и это так туго стискивало Блю грудь, что она не могла определить, какие чувства принадлежат ей самой, какие принадлежат Боди, а какие – если такие есть – их матери.

Других детей в ее жизни было мало. Блюбелл Гайя Форд не ходила в школу и не имела школьных друзей. Бриджет заявляла, что девочка обучается на дому, что так поступают многие родители, которые таким образом освобождают своих детей от оков государственных образовательных учреждений. Блю смотрела по телевизору детские программы «Улица Сезам» и «Играем вместе». В доме были книги по гаданию на хрустальном шаре, изготовлению фигурных свечей, хиромантии, и именно по ним Бриджет учила дочь читать; основы арифметики постигались с помощью рунических камней, разложенных на круглом кухонном столе. Девлин обучал Блю картам Таро в комнате с бархатными шторами, и девочка начала связывать аромат кофе, тостов и горячего молока с алфавитом, а ударяющие в голову запахи сандалового дерева и жасмина – с фокусами.

Сначала Блю внимательно присматривалась к Девлину, точно так же как прежде следила за настроениями своей матери, но она не стремилась отслеживать изменения психического состояния мистика; она пыталась узнать какие-нибудь страшные тайны о человеке, который украл у нее мать. Блю пыталась найти дыры в этих новых отношениях, какие-либо скверные черты в характере Девлина, причины, по которым Бриджет нужно будет немедленно уйти от него и возвратиться вместе с Блю в убогую, грязную квартиру в центре Престона.

Но ничего не находила. Даже когда она прикасалась к колоде Таро вслед за своим отчимом, ей удавалось уловить лишь теплое чувство удовлетворения, приправленное корицей, и пару-тройку раз, когда она правильно называла значение какой-то карты или ее место в арканах[22], гордость. Блю не знала, как ей относиться к этим чувствам.

Хуже того, что теперь ей приходилось делить свою мать с Девлином, было то, что тот делал Бриджет счастливой так, как это никогда не удавалось Блю, как бы она ни старалась, со всеми своими дарами и способностями. Блю ощущала счастье матери в каждом прикосновении и поцелуе на ночь, ощущала радость, крепко привязанную к другому человеку.

Девлин не был злым человеком, однако Блю жаждала этого, и вызванное этим желанием чувство вины терзало и мучило ее. Всякий раз, когда Девлин целовал Бриджет, Боди хмурился еще больше, а когда он занимался с Блю в своей комнате, Арла сидела в углу и плакала.

Блю пробовала играть с детьми, живущими по соседству, к чему ее подталкивал скорее Девлин, чем мать. В хорошую погоду, когда Блю заканчивала заниматься, дети как раз возвращались домой из школы, и ее буквально выпихивали на улицу. Блю стояла в стороне, глядя на то, как дети играют в классики или бегают по глубоким лощинам, разрезающим склон между стоящими на террасах домами. Боди и Арла не присоединялись к ней, что, пожалуй, было лучшим во всей этой ситуации. Блю никогда не приглашали на чай, а детям, которых звала к себе ее мать, никогда не разрешалось заходить в дом (родители запрещали им проходить дальше калитки), но по крайней мере в хорошую погоду она могла наблюдать за их играми со стороны.

В плохую погоду, когда дождь загонял всех по домам или лед превращал беготню в опасное занятие, Блю садилась у окна, тасовала колоду и гадала, какую карту выберет какой ребенок. Паж Жезлов (перевернутый)[23] – для Леви, который украдкой щипал свою младшую сестру, когда, как ему казалось, никто не смотрит, а если та заливалась слезами, сваливал все на собаку. Невинная, немыслимо безнадежная Шестерка Кубков[24], перевернутая, для Розанны. Когда игры надоедали ей, она заводила разговоры с клиентами Девлина.

Когда Блю было девять лет, пришел мужчина в годах; что было очень странно, поскольку к Девлину обращались преимущественно женщины. Мужчина был худой и высокий, с копной седых вьющихся волос и темной кожей, покрытой белыми пятнами. Он ходил, опираясь на палочку, и говорил с акцентом, в котором чувствовался запах клевера, выделанной кожи и табака.

– Меня зовут Джекоб, – представился мужчина и, достав из кармана бумажный пакет, протянул его Блю. – По телефону мистер Чародей сказал, что у него есть дочь.

В пакете обитали конфеты, в черную и белую полоску, в прозрачной обертке, с сильным запахом мяты, и когда Джекоб предложил Блю взять несколько штук, та так и сделала.

Боди наблюдал за этим с крыльца; его детское лицо скривилось от возмущения этой несправедливостью.

– Спасибо, – поблагодарила Джекоба Блю и, отправив конфету в рот, обернулась к брату.

Ее язык почувствовал сладкий вкус сахара, в ноздри ударил аромат перечной мяты, но тут в горле у нее застряло терпкое зловоние тухлого мяса. Раздираясь между отвращением и стремлением быть вежливой, Блю застыла, зажимая конфету зубами, стараясь удержать ее подальше от языка и борясь с тошнотворным позывом. Боди злорадно ухмыльнулся.

Положив руку Блю на голову, Джекоб взъерошил ей волосы кончиками пальцев. Ужас, вызванный коварным поступком Боди, разочарование по поводу обманутых ожиданий насчет конфеты, и это прикосновение, прикосновение к голове, оказались чересчур сильным потрясением.

Резко отпрянув назад, Блю ударилась затылком о столешницу. Конфета выпала у нее изо рта, и она не стала ее поднимать. Она принялась растирать ушибленное место, и тут прибежала мать.

Бедняга старик извинился и спросил у Блю, сильно ли она ударилась, а та вынуждена была ответить:

– Все в порядке, просто я вздрогнула от неожиданности, только и всего.

Мать решила, что она здорово ударилась головой, однако Блю растирала затылок не из-за ушиба, а из-за прикосновения.

Такое происходило не со всеми. Мать неизменно действовала на нее только так, ее чувства были настолько сильными, что Блю не могла заглянуть сквозь них и увидеть исходную причину. А вот когда к ней прикасались во время игры в салки дети на улице, Блю ощущала лишь их восторженное возбуждение, словно адреналин игры был заразителен.

Лишь однажды это явилось для нее шоком, и это случилось с Розанной, пухленькой светловолосой девочкой, живущей напротив. Ее мать работала в вечернюю смену в супермаркете в городе, а отец постоянно был в домашнем халате, с приклеенной к руке банкой выпивки, и почти не выходил из дома.

– Что это у тебя с лицом? – как-то спросила у нее Блю. Розанна два дня не ходила в школу, и сейчас щеки у нее были покрыты красными точками.

– Это сыпь, – объяснила Розанна. – Она заразная, так что тебе лучше ко мне не прикасаться.

Подбодренная ее искренностью, Блю сказала:

– А что это за следы у тебя на ногах?

– Папин ремень, – сказала Розанна. – За щеки.

– Это тоже заразно? – спросила Блю.

– Папа говорит, я подцепила сыпь от мамы.

Блю не нужно было прикасаться к Розанне, чтобы это почувствовать. Девочки сидели бок о бок на низкой кирпичной ограде. Тревога Розанны перетекала в Блю, заражая ее необходимостью соблюдать осторожность, молчать, вместе с уверенностью в том, что, если она просто будет вести себя хорошо, все будет в порядке. Перевернутая Шестерка Кубков, во всей своей красе. И когда Розанна вдруг хлопнула Блю по руке и воскликнула: «Теперь ты водишь!», ей потребовалось какое-то мгновение, чтобы стряхнуть с себя ужас и броситься за ней.

Однако прикосновение Джекоба не было похоже на все то, с чем Блю сталкивалась прежде.

Оно погрузилось ей в желудок и вцепилось в сердце. Уголки ее губ опустились вниз, спина сгорбилась, признавая поражение. Но это была не просто грусть, не просто одиночество; чувство оказалось таким многослойным, что Блю не смогла в нем разобраться.

Старик проследовал за Девлином через кухню в комнату, обитую бархатом. В таких случаях Блю обычно шла к своей матери, однако тут она села у двери и стала слушать.

Мягко шелестели тасуемые карты, Блю чувствовала сочный аромат благовоний, проникающий под фанерной дверью.

– Очистите свой рассудок, – медленно произнес Девлин. Более выразительно, чем он говорил в повседневной жизни. – Отпустите все свои страхи, свои надежды, свои заботы; очистите свое сердце и позвольте всем своим чувствам перетечь в карты.

Блю сидела, обхватив колени руками, склонив ухо к двери, а мать наблюдала за ней с кухни и радовалась, поскольку ей казалось, будто дочь учится.

– А, Пятерка Мечей[25], – пробормотал Девлин, и Блю подалась вперед, мысленно представляя себе, как Джекоб также подался вперед.

– Вы готовы сразиться с прошлым и двинуться вперед к самоисцелению… О да, только взгляните: Тройка Кубков[26]; ваше сердце открыто. На протяжении длительного времени оно оставалось закрытым, но вы открыли его, подобно тому как раскрывается навстречу солнцу цветок, и прошлое – это нектар вашей души, готовый насытить настоящее.

А Блю подумала, что все совсем не так. Джекоб бежит от своего прошлого, хочет расстаться с ним, отказаться от него, и вовсе не собирается с ним сражаться.

– О, пять-пять! – визгливо ахнул Девлин. – Воистину, вот уж чудесное сочетание! Верховный жрец[27], пятая карта из Старших арканов, вместе с Пятеркой Мечей. В них мудрость и великая духовность. Вы покончили с прежней жизнью и можете двигаться вперед, с ясностью и мудростью; вы вольны двигаться вперед и – да, совершенно верно… прошу прощения, сэр, я так понимаю, вы разведены?

– Нет, не разведен…

– Но вы были женаты?

– Да, я…

– Ваша жена умерла? – Голос Девлина смягчился, и Блю представила себе, как он сочувственно кивает, тряся своим двойным подбородком. – Она тоже была очень духовной. Полагаю, она ходила в церковь, но также… Да, ваша жена ходила консультироваться с тарологами, не так ли? Вы не знали? Значит, она делала это втайне от вас. Посмотрите – Жрица[28]. Да, ваша жена действительно была очень духовной, и вы чувствуете себя потерянным без ее руководства; ваша душа дрейфует по воле волн. Ага! Да, вот оно что, теперь я вижу… Есть другая женщина, ваша любовь к жене натыкается на противодействие, а ваше влечение к этому другому человеку является одновременно препятствием и страстью. Взгляните, Звезда[29]…

Дверь в комнату оставалась закрыта еще двадцать минут, а когда она наконец открылась и Джекоб вышел, у него на щеках блестели слезы и он дрожал. Остановившись на пороге, Джекоб долго тряс Девлину руку, горячо благодаря его, и Блю, растроганная, смущенная всей той ложью, которую ему пришлось проглотить, бросилась к нему.

– Мистер Джекоб, пожалуйста, – воскликнула она, пытаясь сделать то, что до того никогда не делала. – Спасибо за конфеты! – Схватив Джекоба за руку, Блю пожала ее.

– Ты уже оправилась от удара? – Старик крепко сжал ее руку.

Это продолжалось всего одно мгновение: чувство вины, смешанное с горечью отчаяния, перетекло от старика ребенку. Силуэт Джекоба стал нечетким, воздух застыл, его рука стала липкой от пота, но Блю ее не выпускала. Чувство вины пустило у нее внутри корни, которые вторглись ей в вены, перекрывая их, и у нее закружилась голова.

– Вы не сразились со своим прошлым! – Блю чувствовала правду своих слов, но сознавала, что это еще не все. – Есть кое-что еще; это как болезнь, и она убивает вас изнутри!

Арла сидела в ногах у матери, Боди стоял рядом, и Блю не могла сказать, то ли все было вызвано ее дерзким шагом, то ли она все еще испытывала раздражение из-за его проделки с конфетой. Но вдруг все переменилось. Брат посмотрел на нее, приоткрыл рот и приготовил язык. Он беззвучно зашевелил губами, а Блю, читая по ним, повторила его слова вслух. Или на самом деле это Боди беззвучно повторял за ней? Все было настолько тонко, настолько переплетено между собой, что Блю не могла сказать.

– Ваша жена умирала, вы были не в силах этого вынести и нашли другую женщину, даже несмотря на то что вы любили свою жену и ее кончина причинила вам боль. Вы нашли утешение в другой женщине, но никому не сказали об этом, даже своим детям, и это вас гложет. Вы считаете, что это делает вас плохим, но это не так; вы просто человек, только и всего.

Казалось, старик испугался.

Высвободив руку, он тряхнул головой, вытер слезы, неловко схватил фуражку и палочку и поспешно выскочил в дверь, даже не попрощавшись.

– Извините! – воскликнула Блю, озадаченная тем, что это ведь была правда, а разве правда не лучше лжи? – Я не хотела вас огорчать, я не… Я имела в виду совсем другое, простите меня!

Подбежав к дочери, Бриджет Форд крепко прижала ее к себе, однако лучше девочке не стало. Боди, стоящий за ее спиной, улыбался так, словно только что выиграл в лотерею.

Девлин закрыл входную дверь, и Блю стало холодно и страшно.

Девлин шумно вздохнул.

Блю подумала про красные рубцы на ногах у Розанны, про ремень, который носил ее отчим, про то, что сейчас убежал клиент, плативший деньги.

Блю всегда изо всех сил старалась быть примерной девочкой, подстраивая свое поведение под настроение матери, поэтому ее никогда не били и редко ругали; она была примерной девочкой. Однако сейчас она чувствовала у себя за спиной тело Девлина, окруженное тяжестью отвращения Джекоба, ощущала во рту вкус затхлой гнили от конфеты. Блю внутренне приготовилась к тому, что ее полоснут ремнем по ноге, потянут за ухо, дернут за волосы, отвесят ей подзатыльник.

Ей на спину опустилась рука.

Нежное прикосновение к пояснице. Поцелуй в макушку.

– Никогда не извиняйся за это, девочка моя! – Запнувшись от волнения, Девлин снова поцеловал Блю в макушку. – Я горжусь тобой, очень горжусь. Нам просто нужно отточить твой дар, только и всего.

Дьявол[30]

Молли стоит на коленях перед очагом и мешает кочергой угли. Она сделает так, чтобы гостям было тепло. Оставшимся гостям. Молли не хочет думать о Джего.

Джошуа и девочки вернутся к обеду; Молли хочет, чтобы в «Болоте надежды» было уютно, чтобы они чувствовали себя здесь как дома. У нее за спиной Милтон, в кресле-каталке, с фуражкой на коленях. Он не жаловался на холод. Пока что. Но Милтон ни на что не жалуется и почти не вступает в разговоры. Джошуа находит, что с ним очень трудно, однако Молли так не считает. Она не задумывается над тем, зачем Милтон приезжает сюда, если он не участвует в совместных занятиях, не посещает психотерапевтические сеансы и не разговаривает с другими гостями; она знает, почему он так поступает. Одиночество, подобно раковой опухоли, разъедает его изнутри.

Молли говорит Милтону, что скоро станет теплее, и тот кивает своей фуражке. Она предлагает принести ему плед, чтобы укрыть колени, но получает в ответ такой взгляд, что становится ясно: лучше к нему не приставать.

В камине потрескивает огонь, в окна стучит дождь, ветер шуршит листьями и пучками длинной травы. Молли делает вдох, делает выдох, чувствует, как у нее замедляется пульс. Кажется, будто того, что произошло рано утром, на самом деле не было, будто ей не пришлось убирать нечестивую грязь, быть свидетельницей мерзкого поступка и наблюдать за тем, как ее бедный муж выходит на улицу через дубовую дверь.

Джошуа отсутствовал сорок минут. Молли стало спокойнее, когда она увидела, что он возвращается. Сейчас ей тоже спокойно от сознания того, что он рядом, у ручья, вместе с двумя девушками, а тем временем она, Молли, присматривает за Милтоном дома. Все так, как и должно быть. Все хорошо.

Входная дверь открывается.

Первой появляется Сабина. С куртки и резиновых сапог на деревянный пол и зеленую ковровую дорожку на лестнице стекает грязная вода. Сабина стремительно взбегает наверх. Молли окликает ее, спрашивая, в чем дело, что случилось, и уже собирается последовать за ней, но тут заходят Джошуа и Блю.

Милтон не встает. Он лишь поворачивает голову в сторону входной двери и склоняет ухо.

Увидев человека перед камином, Блю бледнеет. Она говорит, что в комнате Сабины кто-то есть, и Молли смеется, поскольку ей это кажется неудачной шуткой. Она говорит, что в доме больше никого нет, напоминает, что Джего уехал. Блю сглатывает комок в горле; она дрожит, словно потерявшийся кролик, и Молли хочется крепко ее обнять, но тут сверху доносится пропитанный болью крик, и обе женщины спешат на него.

Сабина стоит в коридоре, спиной к открытой двери в свою комнату, прижимаясь лбом к оклеенной обоями стене.

– Дверь была открыта, дверь снова была открыта, – повторяет она. Дыхание у нее сдавленное, зрачки расширены.

Молли прекрасно известно, что дверь была заперта на замок, однако она не говорит это вслух. Она опять убеждает Сабину в том, что дверь, должно быть, была не заперта и ее распахнул сквозняк, но Сабина гневно топает ногой и твердит, указывая на дверь, что она ее заперла, заперла, заперла!

Она говорит, что Блю видела кого-то в окне.

– Когда это случилось? – спрашивает Молли. Кровь бешено стучит у нее в висках.

– Только что! – буквально выкрикивает Сабина и снова топает ногой, словно ответ был очевиден.

Молли вынуждена была уточнить. Если «только что», значит, Блю не могла видеть в окне ее.

Блю смотрит на Сабину, смотрит на Молли, смотрит на распахнутую дверь в комнату, но не приближается к ней. Лицо у нее такое бледное, что Молли опасается, как бы она не свалилась в обморок. Блю спрашивает, не поднимался ли Милтон наверх, человек в окне был светловолосым…

– Разумеется, не поднимался, – заверяет Молли и подходит к двери, заглядывает в комнату и кивком приглашает девушек убедиться самим. – Здесь никого нет.

Сабина проходит в комнату следом за ней

– Но дверь ведь была открыта. Блю видела кого-то в окне. Если это были не вы, значит, это был он: Блю точно кого-то видела.

– У вас что-нибудь пропало? – спрашивает Молли.

Кровать не заправлена. Одежда, в которой Сабина была вчера, навалена кучей на стуле у окна, на полу раскрытый чемодан. Из бордовой косметички на туалетный столик выплескиваются бутылочки и баночки. Молли чувствует резкий запах спиртного. Роясь сегодня утром в вещах Сабины, она нашла в чемодане наполовину пустую бутылку виски, спрятанную под серой спальной футболкой, но это было час назад, когда девочки и Джошуа прочищали водостоки. Так что увидеть ее они не могли.

Молли говорит Сабине, что это, наверное, была игра света или отражение облака в окне. Она с удовлетворением отмечает, что та хмурится, обдумывая услышанное. Однако оставшаяся в коридоре Блю говорит:

– Нет, я точно видела кого-то.

– Убедись сама, – говорит ей Сабина, – сейчас здесь никого нет. Должно быть, этот человек сбежал, оставив дверь открытой.

– Это наверняка был Милтон, – говорит Блю, до сих пор так и не зашедшая в комнату.

Молли стоит в дверях и говорит, что это невозможно: Милтон все время находился внизу, и кроме того, ему это не по силам. Он не сможет подняться даже на три первых ступеньки, не говоря про весь лестничный пролет.

Молочно-белая кожа Блю становится серой. Она спрашивает, а как в таком случае Милтон поднимается к себе в комнату.

Молли объясняет, что комната Милтона внизу, в конце коридора. «Доступная комната», как она ее называет.

Блю качает головой.

– Здесь никого нет, и все на своем месте, – доносится из комнаты голос Сабины.

Блю наконец-то заглядывает внутрь. Молли внимательно наблюдает за ней. Взгляд девушки останавливается на чем-то посреди комнаты.

Молли заглядывает ей через плечо. Ничего.

Блю качает головой и пятится назад.

Сабина смотрит в середину комнаты, в ту точку, на которой сосредоточено внимание Блю.

– В чем дело, – спрашивает она, – что случилось?

– Ничего, – шепотом отвечает Блю и резко отводит взгляд, смотрит на пол, на стену – похоже, куда угодно, только не в середину комнаты. У нее трясутся руки.

Пятерка Жезлов[31]

Больше она на это не пойдет.

Блю пятилась назад, шаря в заднем кармане в поисках ключа от своей комнаты.

– В чем дело? – спросила Сабина, глядя на нее как на сумасшедшую.

– Что случилось? – подхватила миссис Парк, оценивая Блю пытливым взглядом.

– Ничего, – прошептала Блю – в первую очередь стараясь успокоить саму себя, а не двух женщин. – Ничего. Ничего.

Она хотела сказать, что там ничего нет, что этого не существует, что увиденного ею на самом деле нет. Но она заперла все эти слова у себя в голове.

– Блю, дорогая, вам лучше…

– Мне нужно принять душ, – сказала Блю и, отперев замок, проскользнула к себе в комнату, закрыла за собой дверь и заперла ее на задвижку. Закрыв глаза, постаралась прогнать чувство того, что мир вокруг разрушился, что это чересчур, что жить с такой тяжкой ношей невозможно. Однако рассудок снова показал этот образ. Это существо. Этого при…

– Их не существует.

Блю слышала в коридоре голоса женщин. Сабина сказала, что присмотрит за ней. Миссис Парк заявила, что идет готовить обед, так как домашняя еда будет полезна всем. А заодно проверит, как дела у ее мужа и у Милтона.

По состоянию здоровья старик не может подняться по лестнице, однако Блю видела его, она была уверена, что видела его… Она не хотела об этом думать.

Душ отчасти прояснил ее мысли. Девушка стояла под горячими струями, прижавшись лбом к кафельной плитке на стене, полностью сосредоточившись на покалывании воды, стекающей по спине.

Несомненно, она уже видела это лицо, и, подобно мухе в янтаре, оно застряло у нее в памяти, а сегодня поднялось на поверхность, подсознательно отвлекая ее мысли от годовщины смерти матери. Это оправдание для побега из пансионата, полного незнакомых людей, незнакомых образов и звуков, странных видений и странных снов. Бежать – бежать прочь. Теперь у нее есть отговорка: здесь небезопасно.

Но она не побежит. Она одержит победу. Она останется и заставит себя присоединиться к танцам, урокам искусства и психотерапии. Она поговорит с Милтоном и убедится в том, что это безобидный старик с плохим здоровьем, а то, что она видела вчера ночью, ей просто приснилось.

И того, что она видела в комнате Сабины, на самом деле тоже не было.

Закончив душ, Блю стала одеваться. Она забыла включить вытяжку; окна и зеркала запотели, покрывшись серой пленкой. Все вещи по-прежнему оставались аккуратно сложенными в чемодане. Она не переложила одежду в ящики комода, не расставила бутылочки и баночки на туалетном столике, как это сделала Сабина. Было бы так просто взять чемодан и уйти…

Подавить инстинкт было нелегко. Неприятное предчувствие подсказывало, что ей не следовало сюда приезжать. Зеркало начало отпотевать, и Блю подумала о том, как старательно она искала смысл в жизни на протяжении трех последних лет и как поездка в «Болото надежды» стала его частью, поставив перед ней краткосрочную цель.

Закрыв глаза, Блю сделала вдох и выдох. Убеждая себя в том, что бояться бесполезно. Что страх преграждает путь прогрессу.

Однако страх держал ее крепко.

Ей было страшно открыть глаза.

Блю не сомневалась, что если сделает это, то увидит в зеркале чужое лицо. Волосы будут не черными, а очень светлыми. Глаза будут не бирюзовыми с золотистыми завитками, а… Это было невыносимо. Блю отвернулась от столика к шкафу.

Она забыла, что там тоже есть зеркало.

Стекло отпотело.

Ужас сдавил Блю грудь, зазвенев в ушах подобно колоколу.

Из зеркала на нее смотрело ее собственное осунувшееся лицо в обрамлении влажных, черных, спутавшихся волос. Блю поднесла ко рту трясущиеся руки, заглушая рвущийся наружу крик.

Тяжело опустившись на кровать, она схватила подушку и крепко прижала ее к лицу, чтобы никто ее не услышал. Она проклинала видение в комнате Сабины, проклинала все видения, которые ей являлись, посылала их в преисподнюю за все те страдания, которые они ей принесли. Блю проклинала свою мать, проклинала Девлина, проклинала себя саму за то, что ей не хватило мужества пойти против них раньше.

Сабина находилась в соседней комнате, и Блю страстно хотелось пойти к ней, признаться в том, какой потерянной она себя чувствует, хотелось, чтобы ее обняли и утешили.

Невозможно.

Как только Сабина к ней прикоснется, Блю окажется переполнена чувствами. Достаточно было уже того мимолетного мгновения на лестнице: она лишь скользнула Сабине по руке, и этого хватило, чтобы она рассыпалась на части.

– Блю! – Сабина постучала в дверь, словно Блю своими мыслями привела в движение ее руку. – У тебя все в порядке?

Блю приказала себе успокоиться.

– Я только что вышла из душа, – ответила она, изо всех сил стараясь звучать спокойно. – Дай мне секундочку, чтобы одеться.

– Дашь мне знать, когда будешь готова, спустимся вместе.

Блю высморкалась, вытерла глаза, заставила себя посмотреться в зеркало. Переоделась, привела в порядок волосы. Чувство голода грызло ей желудок. После того как она поест и выпьет кружку крепкого чая, ей станет лучше.

«Все будет хорошо», – заверила себя Блю.

Она знала, что делать.

От одиннадцати до двенадцати лет

Девлин учил Блю тактичности, но получилось не сразу.

Это Бриджет пришла в голову мысль сделать ставку на жестокую откровенность, и когда Блю исполнилось одиннадцать, она начала читать по картам вместе с Девлином. Девочка занималась этим два раза в неделю, и в таких случаях Бриджет брала с клиентов вдвое дороже. Они с Девлином принимали только наличные, предпочитая передаваемые от одного человека другому отзывы любой рекламе. Когда одна из клиенток, японка с короткими розовыми волосами, поинтересовалась, получает ли Блю какую-то часть заработанных денег, Бриджет изобразила возмущение и сказала, что это само собой разумеется, она откладывает их дочери на будущее. Однако на самом деле в доме лишь появлялось больше хрустальных шаров, больше орнаментов и больше благовоний, все более дорогих.

Правда редко приносила утешение, и Блю обнаружила, что тех людей, кому гадал по картам Девлин, привыкших к успокаивающей душу доброте его откровенной лжи, еще больше влекло самоистязание искренностью. В то время как Девлин говорил молодой женщине, переживающей из-за разрыва отношений, наложившегося на малое количество друзей и потерю работы, что у нее прекрасная душа, которая только и ждет возможности расправить крылья, взлететь ввысь подобно бабочке, стремящейся к цветку подсолнечника, Блю заявляла:

– Вы отравлены чувством вины; вы постоянно указываете на других, поскольку боитесь взглянуть на свои собственные действия и ленитесь заняться своими собственными проблемами. Вы ждете принца, который приедет на белом коне и решит их за вас, но сделать это должны вы сами.

Клиенты, которые плакали, выслушав пророчества Девлина, слушали Блю с раскрытым ртом, слишком потрясенные, чтобы плакать, сраженные правотой ее слов и не имеющие сил с нею спорить. Однако они всегда приходили снова. Блю этого не понимала: если бы кто-то попробовал так с ней говорить, она постаралась бы обходить этого человека стороной и больше никогда с ним не встречаться.

Иногда ей достаточно было прикоснуться к человеку, чтобы рассказать его историю; в других случаях ей требовалось разложить изрядно потрепанные карты. Арла держалась подальше от комнаты приемов, однако Боди постоянно прятался за складками бархатных штор, то ли потому, что хотел подслушать какой-то непристойный рассказ, то ли из чувства глубокой ненависти к самому себе. Блю все чаще гадала: то ли он хочет выслушать историю очередного клиента, то ли жаждет насладиться смущением сестры.

Удовольствия ей это никогда не доставляло. Каждый расклад на картах отнимал все силы, оставляя ее опустошенной, расстроенной, но в то же время приносил чувство победы. Блю это чувство не нравилось, но ей было приятно выслушивать благодарности клиентов. Ей было приятно видеть, как они улыбались, когда все заканчивалось, слушать, как они говорили, что она особенная… Ей казалось, что это хорошо.

Так продолжалось до тех пор, пока ей не исполнилось двенадцать лет. Тогда она изменила свое мнение на этот счет.

Бриджет Форд ввела дочь в комнату в глубине дома. Девлин уже сидел за круглым столом из розового дерева с вырезанной посредине магической пентаграммой. Бриджет сшила ему длинный черный кафтан с расшитым жемчугом воротом, и ткань обтягивала его солидное брюшко. При виде вошедших в комнату жены и падчерицы лицо мужчины растянулось в улыбке, широкой и искренней. Ему предстояло лишь наблюдать: Блю должна была консультировать одна, и Девлин готов был лопнуть от гордости.

В комнате находились еще двое. Обыкновенно, если люди приходили вместе, их обслуживали по очереди – один пил чай на кухне вместе с Бриджет, в то время как другим занимались Блю и Девлин. Как говорил Девлин, Таро – это глубоко личное.

Однако в данном случае было не так.

Перед витриной с целительными камнями стояли мужчина и женщина. Женщина была средних лет, с редкими седыми волосами; казалось, она специально вымыла их по такому случаю, Блю определила, что обыкновенно она с этим не заморачивалась. И также не стирала свою одежду, если только того не требовали обстоятельства. Обернувшись к Блю, женщина улыбнулась. Взглянув на ее косметику, неумело наложенную трясущейся от волнения рукой, Блю поняла, что без нее женщина выглядела бы гораздо привлекательнее. Перехватив ее взгляд, мужчина также обернулся.

Он был усталый и сморщенный, словно древняя черепаха, с горбом на спине вместо панциря. На шее висели складки пожелтевшей кожи, выпученные глаза слезились. Блю ощутила исходящий от него кислый запах болезни, наполнивший воздух. Это был отец женщины.

Девочка оглянулась на Девлина, не зная, как быть: до сих пор ей лишь несколько раз доводилось работать самостоятельно. Отчим кивнул, приглашая ее сесть, но не указал, с кого начинать. Блю поняла, что это новое испытание с целью выяснить, как далеко она сможет продвинуться без посторонней помощи. Девлин хотел, чтобы она положилась на интуицию.

Точнее, он хотел, чтобы клиенты решили, что Блю положилась на свою интуицию.

Смущенно кашлянув, Блю постаралась говорить как взрослая.

– Предлагаю вам сесть, и мы начнем. – Затем, нервно оглянувшись на Девлина, она добавила, повинуясь тому, что подсказало ей нутро: – Мадам.

Женщина села, и Блю с облегчением отметила, что ее предположение оказалось верным.

– Я много слышала о вас. – Акцент у женщины был местный, Блэкпул или Престон, вне всякого сомнения, и она залилась краской, встретившись взглядом с Блю. – Многие вас рекомендуют. Все говорят, что вы попадаете в самую точку.

– Вы очень любезны. – Девлин принял комплимент, предназначавшийся Блю.

Он знал, что подобные вещи ее смущают. Также он знал, что то обстоятельство, что девочка мастерски умеет читать по картам Таро и в то же время стесняется оказываемого ей внимания, добавляет таинственности. Первое время Бриджет опасалась, что робость Блю будет отпугивать клиентов, но Девлин сказал:

– Нет, наоборот: смущение придает ее дару достоверность, доказывает, что она не ищет внимания.

…Блю перетасовала карты, а Девлин объяснил женщине, почему будут использованы две колоды – одна для раскладов, другая для очищения. Затем он посмотрел на Блю, что явилось сигналом.

– Будьте добры, перетасуйте карты, чтобы они немного зарядились вашей энергией, – запинаясь, произнесла девочка, после чего, спохватившись, добавила: – Пожалуйста. – Она пододвинула колоду через пентаграмму, скользнув кончиками пальцев по руке женщины.

Пока женщина смотрела на карты, а пожилой мужчина заглядывал ей через плечо, Блю оглянулась на Девлина и беззвучно прошевелила губами: «Убери», затем указала взглядом на старика. Она хотела дать ему понять, что будет лучше, если старик уйдет, но не решалась произнести это вслух, опасаясь, что у нее получится грубо, и ее за это отчитают.

У старика не было зубов. Он внимательно наблюдал за тем, как его дочь тасует карты. Девлин открыл было рот, собираясь заговорить, но женщина его опередила.

– Мне не нужно снять колоду? По телику я всегда видела, что колоду снимают.

– Да, пожалуйста, – сказала Блю, – и мне бы хотелось, чтобы вы, снимая колоду, мысленно задали вопрос – то, на чем должны будут сосредоточиться карты.

Женщина дважды сняла колоду, после чего пододвинула ее Блю. Та еще раз посмотрела на отчима.

Девлин ничего не собирается сказать?

Нет, непохоже. Это еще одно испытание? Ей уже двенадцать, через несколько месяцев исполнится тринадцать, и мать повторяет, что она скоро станет женщиной. Однако Блю не ощущала себя взрослой женщиной – нисколько не ощущала.

Она снова посмотрела на Девлина, затем на женщину и на стоящего у нее за спиной ее отца.

– Вам принести еще стул, или вы бы хотели… – Блю кивнула на дверь, ведущую на кухню, в надежде на то, что старик уйдет, однако вмешалась женщина, заявившая, что все в порядке и Блю может начинать.

От возбуждения у нее порозовели щеки.

– Понимаете, я хочу услышать, что меня ждет в любви. Вот какой у меня вопрос. Никаких скандальных подробностей, – добавила она, издав смущенный детский смешок. – Только намек, понимаете, просто чтобы понять, есть ли для меня что-нибудь. – Тряхнув головой, словно собака, она посмотрела на Блю. Воздух затянулся дымкой одиночества.

Блю перевернула первую карту. К девяти годам она уже запомнила все семьдесят восемь карт колоды Таро и могла перечислить как Старшие, так и Младшие арканы. В десять лет она уже знала значение каждой карты. К одиннадцати понимала их тонкие различия и то, как одна и та же карта могла означать самые разные вещи в зависимости от того, где именно оказывалась при раздаче, какие карты ей предшествовали и какие следовали за ней, и ложилась она правильно или перевернутой. По словам Девлина, спектр возможных интерпретаций получался таким, что ошибиться было невозможно. Главным моментом была убежденность в своей правоте. («Но разве это не значит просто лгать?» – спросила Блю. «Любая интерпретация не может быть ложью», – ответил Девлин.)

В двенадцать лет Блю поняла, что у Девлина не было никакого особого дара предсказывать будущее. Зато у него были талант рассказчика и интуиция, помогающая понять то, что хотели от него услышать. У него было доброе рыхлое лицо, высокий голос и общая аура шоу-бизнеса. Однако у него не было и в помине деловой хватки и умения распоряжаться деньгами.

Блю посмотрела на первую карту. Колесо Фортуны, перевернутая[32]. Для нее она была словно первый элемент блок-схемы, определяющий дальнейшее направление в зависимости от следующей карты и того, как откликнется на нее женщина.

Следующим выпал Повешенный[33].

Затем Башня[34].

Три Старших аркана подряд выпадали редко, но еще более необычной оказалась реакция женщины. Краска схлынула с ее лица, румяна на щеках стали похожи на пятна красной краски на грязном беленом холсте.

– Вы знаете, что означают эти карты? – спросила Блю.

У нее внутри что-то шевельнулось, и когда женщина сказала, указывая на фигуру Повешенного: «Это очень похоже на него», она повернулась к Девлину.

– Пожалуйста, подожди за дверью.

Должно быть, вид у нее был суровый, поскольку Девлин тотчас же встал, собираясь выйти.

– Ты уверена, девочка? – спросил он, хотя до того никогда не называл Блю «девочкой» в комнате с бархатными шторами.

Остальные карты лежали у Блю под рукой, и она чувствовала их все до одной, знала, какие они, понимала, что не сможет открывать их на глазах у всех.

– Да, пожалуйста, – подтвердила Блю, переводя взгляд на старика, сгорбившегося за спиной у дочери.

Дверь закрылась. У женщины в глазах были слезы – казалось, она была в ужасе, и Блю тоже стало страшно. Она почувствовала слезы, жгущие изнутри веки, почувствовала все то, что исходило от женщины и стоящего за ней старика.

– Ваш отец рядом, – тихо промолвила Блю. Женщина широко раскрыла глаза, но промолчала.

Вздрогнув, старик посмотрел на Блю, и во взгляде его были потрясение, радость, отчаяние, смятение, облегчение и огромная-огромная печаль, и девочка поняла все эти чувства. Все это вселило в нее холодный ужас, и ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не задрожать, не начать заикаться, не позвать мать.

– Ты меня видишь, – беззвучно прошевелил губами старик, голос его был тихим, словно дуновение ветерка. – Ты меня видишь.

Блю прочувствовала каждое слово так, словно оно было произнесено громко и отчетливо. Однако услышала их только она одна. Старик сказал, что уже очень давно его никто не видит. После своей смерти он следовал за своей дочерью, смотрел, как она скорбит по нему, как бредет по жизни, не зная счастья, не в силах обрести спокойствие.

– Он здесь? – спросила женщина, и шок испарился, ее лицо стало твердым, она положила руки на колени, вцепившись в свое тело, стараясь сжаться в комок. – Что он сказал? – Ее голос дрогнул, и старику было бесконечно больно это слышать.

Блю не понимала, почему старика видит только она одна.

– Он говорит, что всегда будет с вами, – сказала Блю, когда неслышимые слова слетели с уст мертвеца, – будет с вами до самой вашей смерти.

Шмыгнув носом, женщина вытерла глаза, встала из-за стола и взяла свою сумочку.

– Пожалуй, я пойду. Я пришла сюда не за… этим бредом. – Она обвела рукой хрустальные шары, подвески, талисманы и двенадцатилетнюю девочку с картами Таро.

Блю оставалась на месте и не смотрела на женщину, сосредоточив взгляд на ее отце.

– Ваш отец говорит, он рад, что вы это сделали.

Женщина застыла.

– Он болел и очень страдал, ему хотелось поскорее положить этому конец и освободить вас от бремени ухода за ним.

У женщины вырвался крик, и она крепко схватилась за спинку стула, словно опасаясь упасть.

– Ты это придумала! – пробормотала она. – Ты просто лжешь, мерзкая девчонка, ты…

– А затем вас захлестнуло чувство вины. Оно было подобно пятну, которое никак не отстирывается. Но это еще не все. Ваш отец говорит, что вы испытали облегчение, сделав это, освободив его и освободившись сама. Он говорит, что чувство вины, вызванное этим облегчением, даже сильнее того, которое обусловлено… которое обусловлено обстоятельствами его смерти. Вы понимаете, что я хочу этим сказать? – И Блю очень хотелось надеяться, что женщина ее поняла, поскольку она не могла заставить себя сказать это вслух.

Женщина бессильно рухнула на стул. Слезы, навернувшиеся у нее на глазах, исчезли, высушенные шоком и ужасом.

– Как вы это узнали? – спросила она, но что Блю могла ей ответить?

– Ваш отец хочет, чтобы вы думали о себе, заботились о себе так, как заботились о нем, проявляли по отношению к себе те же самые доброту, терпение и любовь.

Женщина кивнула так, будто поняла, однако у нее на лице отразилось смятение.

– Как такое возможно, – прошептала она, – после того, что я с ним сделала? – Она задала этот вопрос Блю, ожидая, что та знает ответ, однако Блю была еще ребенком и не могла ничего ответить. Она лишь озвучивала то, что говорил старик.

Они сидели в комнате, обитой бархатом, до тех пор, пока усталость не сломила Блю, вызвав сильнейшую головную боль, и тогда старик сказал, что на этом нужно остановиться. Блю позвала родителей. Те вошли в комнату осторожно, и она поняла, что они подслушивали за дверью, как поступала она сама, когда была младше.

Лицо Девлина распухло от слез.

Лицо Бриджет светилось восторженным возбуждением и предвкушением открывающихся возможностей.

Вечером Бриджет уложила дочь спать. Она сказала Блю, что та просто прелесть, что она ею гордится и любит ее и что ей суждено свершить великие дела.

– Мама, но ведь он умер. Как так получилось, что я его видела? – Блю ждала, что мать скажет, что такое невозможно, что этого не могло быть, что она видела старика как видение, а не как призрака.

Но Бриджет смахнула длинные черные волосы со лба дочери, и это прикосновение напомнило Блю, как она была маленькой, когда были только она и мать в маленькой грязной квартире в центре города. Ей невыносимо захотелось снова услышать убаюкивающую колыбельную.

– Он тебя выбрал, милая. У тебя поразительный дар. – Длинные седые волосы Бриджет были заплетены в косу, спадающую на плечо. Блю провела по косе тыльной стороной ладони, изо всех сил стараясь не расплакаться.

– Почему именно я? – только и смогла вымолвить она.

– Потому что сердце у тебя очень большое и чистое, и оно притягивает любовь и чувства отовсюду, и даже из таких мест, куда обыкновенным людям нет доступа. У тебя редчайший дар, девочка моя.

– Но я хочу быть обыкновенной, такой, как дети с улицы. Понимаешь, которые просто катаются на велосипеде, слушают музыку и…

Лицо матери стало твердым, губы сжались в тонкую линию.

– Ты только подумай обо всех тех, кому можешь помочь. – Она прекратила гладить Блю по лбу. – А сколько людей хотели бы иметь возможность делать то, что делаешь ты, но не могут этого. Подумай о том, от чего отказался дорогой Девлин ради того, чтобы помочь тебе научиться… – Натянуто улыбнувшись, Бриджет глубоко вздохнула, однако ее глаза выдавали разочарование. – Все эти обыкновенные дети вырастут и ничего не добьются в жизни.

– А я не обыкновенная, мама? – спросила Блю, и теперь улыбка Бриджет стала теплой. Она снова мягко прикоснулась к волосам дочери.

– Нет, дорогая, ты не такая, как все. Ты особенная. Разве это плохо – быть особенной?

Блю хотелось сказать, что ничего хорошего в этом нет, но она смогла лишь выдавить слабое «да».

Мать была счастлива, отчим ею гордился, и Блю понимала, что ей тоже нужно радоваться. Дети, с которыми она раньше играла на улице, в последнее время отдалились от нее: неспособность Блю говорить об учителях и футболе делала ее странной. Обучающаяся на дому и не имеющая друзей, она не могла ни к кому обратиться за помощью.

Этой ночью, а также многими ночами в последующие месяцы ей во сне виделись те самые слезящиеся глаза на беззубом лице; она чувствовала тот самый ужас, который переполнил ее, когда до нее дошло, что сделала женщина со своим отцом.

И еще Блю вспоминала слова матери о том, что она не такая как все.

Король Мечей (перевернутый)[35]

Когда Блю вышла в коридор, чтобы спуститься вниз, дождь уныло барабанил в мансардное окно. Миссис Парк помешивала суп в большой кастрюле на плите. Разлив черный чай по кружкам, мистер Парк жестом пригласил Блю и Сабину садиться за стол. Он поблагодарил обеих за помощь в расчистке водостоков, словно это событие было последним, а неприятного эпизода на втором этаже не было вообще. Милтон сидел, обхватив обеими руками бутылку с водой, его ходунки стояли рядом. Когда женщины вошли на кухню, он кивнул, но не сказал ни слова. Блю предположила, что все договорились не вспоминать о случившемся.

Щенки лабрадоров смотрели с фотографий в рамках, с застрявшим в горле рычанием; в них не было ни намека на ту прелесть, которой обладают животные на открытках. Блю подумала про Джего. «Я обожаю черных лабрадоров», – сказал он. Где Джего теперь?

Обвив пальцами кружку, Блю осторожно отпила маленький глоток, боясь обжечь язык. Чай оказался ледяным.

«Это ничего не значит, – поспешила заверить себя она. – На кухне холодно, кружки были холодные, чай не свежезаваренный. Холодный чай еще не означает, что…»

Однако над кружкой Сабины ровной струйкой поднимался пар, как и над кружками четы Парк. Блю прикоснулась к чайнику, обожглась и отдернула руку. Почему-то у нее в кружке чай остыл мгновенно. Она очень-очень постаралась забыть то, что увидела в комнате Сабины.

– Ну вот и суп. – Миссис Парк поставила кастрюлю на стол. Мистер Парк расставил тарелки и разлил по ним домашний овощной суп, густой, с желтым дробленым горохом и жемчужной перловкой. Поджаренные кубики бекона делали бульон соленым. На блюде лежали свежевыпеченные булочки, золотистые, с бледным разломом посредине. Блю взяла две, они согрели ей ладони, и она напомнила себе, что вот уже три года не видела Боди, а галлюцинации не смогут испортить реальную еду. Положив на тарелочку толстый кусок сливочного масла, Блю постаралась стряхнуть с себя ощущение того, будто собаки следят за ней.

– В нормальной обстановке первый лечебный сеанс должен был бы состояться сегодня днем: по часу индивидуальной психотерапии с каждым, пока остальные гости читают…

Миссис Парк остановилась, чтобы намазать хлеб маслом, и Сабина покосилась на Блю. Та чувствовала исходящий от супа аромат чабреца и бекона, буквально чувствовала вкус свежайшего мягкого хлеба, пахнущего дрожжами.

– Однако нынешнюю обстановку едва ли можно назвать нормальной, – продолжала миссис Парк. – Я подумала, что вы, наверное, предпочтете восстановительную йогу, чтобы отдохнули мышцы после физического труда, каким вы занимались утром. Вы как?

– Господи Иисусе!.. – пробормотал Милтон.

– Да, это было бы… – с жаром заговорила Сабина, пытаясь проглотить то, что у нее во рту. – Извините. Это было бы просто замечательно, я с огромным удовольствием!

И Блю едва не рассмеялась, увидев такое отчаянное нежелание отправляться на сеанс психотерапии. Ей стало грустно при мысли о том, что Сабину она больше не увидит. Теперь она поняла: здесь ей не место. Здесь ощущения слишком сильные, воздействуют со всех сторон. Пожалуй, традиционная психотерапия была бы лучше – та, при которой человеку не приходится выходить слишком далеко из зоны комфорта. Тогда Блю смогла бы рассказать о матери, о ее жизни, ее смерти так, как сочла бы необходимым. Приезд в «Болото надежды» был ошибкой. Вот почему она видит, чувствует, воображает то, чего на самом деле здесь нет.

– Я думаю, я все-таки поеду, – вежливо произнесла Блю. – В такую погоду будет лучше выехать засветло. Я с большим удовольствием осталась бы, но…

– Это все из-за того, что произошло… – начала было миссис Парк, но муж остановил ее, накрыв ее руку своею.