Рассвет в моем сердце

Яна

• Никто не понимает,
• Почему я не бегу так быстро,
• как только могу.

(с) Christina Perri, «Run»

Осень, 2014. Лондон

– Можете идти, мисс… – Детектив-инспектор сделал паузу, всматриваясь в мои водительские права. – Мисс… – Темные брови полицейского соединились на переносице, а густые усы смешно дернулись, как у Рокфора из мультфильма «Чип и Дейл».

Я хохотнула, и обладатель усов нахмурился. Думать о мультике сейчас действительно дико. Защитная реакция? Да, наверное, так.

– Воронцова, – подсказала я тихим голосом. – Во-рон-цо-ва.

– Вр-р-рнцова, – протянул детектив-инспектор и отдал мне документы.

Обижаться на коверканье русской фамилии не имело смысла. Удивительно, что англичанин хоть как-то смог ее выговорить.

– Вы свободны, – добавил полицейский и отошел переговорить с констеблем.

Молодой парень, веснушчатый и угловатый, до сих пор не мог прийти в себя после увиденного, и детектив-инспектор по-отцовски положил ладонь ему на плечо. Парень вздрогнул. Он стоял посреди кабинета в окружении дорогой темной мебели, высоких книжных полок и документов, разлетевшихся по ковру, но смотрел только на багровые пятна – они были всюду. Кровь забрызгала кожаный диван, светлые обои, корешки книг…

Я отвернулась. Подташнивало. Констебль пробормотал что-то и выбежал из кабинета. Для молодого служащего это было чересчур, ему бы штрафы за парковку выписывать, а не…

Воспоминания едва не прорвались, чтобы затопить паническим ужасом, но я отмахнулась. Нет во мне больше эмоций. Никаких. И мне жаль этого парня. Именно констебль услышал крики, вызвал подкрепление…

Я натянула на плечи мягкий плед. Хотелось спать, очень. Защитная реакция дубль два? Я посмотрела на документы, которые мне вернул детектив-инспектор: с фотографии улыбалась брюнетка, у нее родинка под бровью, пирсинг в носу, губы бантиком, а также сильно – да, сейчас я это признаю – накрашены серые глаза.

Сверкнула молния, и я посмотрела в окно. Едва узнала девушку в отражении – она совсем не похожа на беспечную девицу из моего паспорта. Бледный призрак со взлохмаченными темными волосами – вот кто я теперь. Серые глаза под стать лондонскому небу потемнели, утратили блеск. Губы красные, но не из-за помады: разбиты, с багровыми корочками.

Не в силах смотреть на жалкое зрелище, я прислонила руку к лицу – она пахла кровью. За два года в Лондоне я чувствовала запах металла чаще собственных духов, а посмотрев на пальцы, увидела в трещинках коричневые пятна.

«Кровь отмывается плохо», – говорил Доминик. Много раз говорил. Меньше следов – меньше времени, чтобы убрать последствия. «Никто не должен узнать», – вот что еще он говорил. Никто не должен узнать, никто не должен, не должен узнать, никто не, никто.

Я вскочила.

Детектив-инспектор оторвался от заполнения отчета. Он ждал, что я скажу. Впервые с момента, когда полиция приехала по вызову, я произнесу что-то кроме своей фамилии. Язык не поворачивался, горло сдавило. «Мой муж не виноват», – все, что мне следовало сказать. Четыре слова.

Вместо четырех слов произнесла всего два, повторив шепотом фразу детектива-инспектора:

– Вы свободны.

Но облегчения не почувствовала.

Константин

• Сними эти цепи с меня.
• Ты держала мое сердце в заложниках.
• Милая, освободи его.
• Твоя ложь не может скрыть того, что я вижу.
• Я лучше останусь один.

(с) Bon Jovi, «Breakout»

Осень, 2014. Москва

– Пошла ты! И ты, и твои заказчики, и твоя галерея.

– Костя…

Я скинул ее руку со своего плеча. Случайно задел черно-угольные локоны, и Мария ойкнула. Мое сердце сжалось, и я забыл о гневе, клокотавшем внутри. Сбивчиво забормотал:

– Мария, прости, я не хотел, прости.

Она погладила волосы, словно они были живыми, и сверкнула глазами цвета крепкого чая. Когда улыбка коснулась ее алых губ, мой гнев вернулся. Он пульсировал. Он поднялся по грудной клетке к горлу. Обжег и отрезвил.

Мария снова собиралась меня уговорить! Убедить. Сломать.

Я выругался. Поганое чувство, если сейчас же не уйду, то взорвусь, и ничем хорошим это не закончится. Но разве может стать еще хуже?

– Костя, извинись перед Гончаровым.

Да, хуже стать может.

Я вцепился пальцами в волосы – они склеились из-за масляной краски: часто дергал их, когда рисовал. Это помогало сосредоточиться, быть в моменте. Наверняка сейчас мои светлые пряди окрашены в яркий цвет.

Я содрал ногтями засохшую краску: темно-зеленая, как мои глаза. Сегодня я рисовал портрет, но не свой, а обрюзгшего бизнесмена – ему хотелось вновь увидеть себя молодым. Жалкое зрелище.

– Ты понимаешь, что натворил? – Мария сладко пела, словно сирена, даже отчитывая и пытаясь пристыдить. – Костя…

Я засмеялся. О да, я прекрасно понимал, что натворил. Люди в кабинете подумали: у Константина Коэна поехала крыша. Клянусь кисточками, так и было! Я скромный парень из глубинки. Молодой гений-самоучка, за моими плечами только помощь сельского художника. И я счастлив до усрачки: работаю в столице, в самой известной частной галерее России. Я благодарен меценатам: мое искусство покупают и вешают на стены. Но давно уже не испытываю приятных эмоций от любимого дела. Никаких, честно говоря, эмоций. А сегодня… Сегодня будто кто-то отвесил мне невидимую оплеуху.

И я испортил картину. Мария планировала продать портрет вроде бы за миллион рублей. Не знаю точную сумму, мне достается процент. Но о деньгах я в тот момент не думал. Я увидел заплывшее жиром лицо бизнесмена, «Ролекс» на его запястье, костюм известной марки явно не по фигуре… и услышал мерзкий голос: «Что это, Мария? Твой мальчик нарисовал красиво… Но мне хотелось увидеть что-то в стиле художника, как там его… в Милане… на выставке…»

Привычное безразличие вдруг стало яростью. Внезапной, давно забытой. Я схватил картину и надел ее на голову этому ублюдку. Пусть сам рисует как «в Милане», как «на выставке».

Холст с треском прошелся сквозь лысый череп и осел на шее. Рисунок был разорван точно посередине. Безвозвратно испорчен. А мне нисколько не было жаль потраченных усилий – их и так не ценили. Никому не интересно, сколько души я вложил в свою работу, сколько бессонных ночей потратил на создание уникального портрета в своей технике. Им плевать на мои чувства, а значит, я перестану заботиться об их доходах. Гребаные два года я ломал себя, подстраивался, исполнял приказы ради… чего? Мне некогда тратить деньги. Мои суставы болят, а зрение упало: я рисовал по восемнадцать часов в день. Мое сердце…

Я посмотрел на Марию. Мое сердце рвалось галопом, когда я смотрел на нее: оливковая кожа, миндалевидные темные глаза, полные губы, точеная фигура. Она не расставалась с красной помадой и деловыми костюмами. А я не расставался с ней. И подарил ей столько работ, столько денег, столько… себя.

– Пойми, – я смотрел на нее, мою богиню, и просил о снисхождении, – это убивает меня. Все, что ты просишь, все, что я делаю, – голос ломался, крошился, как краска, которую я содрал с волос, – убивает меня.

– Костя… – Она дотронулась до моей щеки.

Я ненавидел ходить небритым и подравнивать недельную щетину, но Мария считала, что так я выглядел мужественнее. Ей нравилось трогать мое лицо, но сейчас прикосновение вдруг показалось раскаленным утюгом, и я перехватил тонкое запястье. Слегка сжал. Мария опять ойкнула, но в этот раз я проигнорировал манипуляцию: я знал, что не причиню ей боль. Никогда не смогу нанести серьезный вред. В отличие от нее, я не был способен играть с чувствами.

Поэтому разжал пальцы и сказал:

– Талант становится тяжелой ношей, когда на нем стремятся заработать. Прости.

– Костя!

Она повторяла мое имя снова и снова. Гипнотизировала. Сводила с ума. Ее нежное «Костя?», когда о чем-то просит, ее с придыханием «Костя…», когда мы в постели, ее требовательное «Костя!», когда она чего-то добивается. Но впервые я не отреагировал. Тогда Мария склонила голову, и пара слезинок сверкнули у основания ее пушистых ресниц.

– Костя, ты ведь делаешь это ради нас. Чтобы нам было хорошо.

Нам? Мне давно не было хорошо.

Марионетка с золотыми руками. Вот кто я. Не гений. Не прорыв. Я инструмент. Подписал контракт – сделку с дьяволом – и верил, что стремительно лечу к успеху. Мне понадобилось два года, чтобы понять: Константин Коэн никогда не был на вершине. Он…

Я был в аду.

Не сказав ни слова, я направился к выходу из кабинета.

– Ты… ты потеряешь все, Константин! – Как холодно и чуждо. Слова ударили в солнечное сплетение. Так разбивается сердце? А голос Марии похож на вьюгу: – Подумай, от чего отказываешься. Хорошо подумай.

Я обернулся.

Мария стояла ровно, но притопывала каблуком. Волновалась? Она теряла не только художника, она теряла своего мужчину. Мария скривилась, цокнула языком. Переживала? Или показывала, где мое место?

– Потеряю все, ладно. Зато я буду свободен.

Яна

Осень, 2016. Москва

Я ненавидела выходные. Они напоминали о времени, которое я стремилась забыть. Ночные клубы, громкая музыка, липкие тела, алкоголь, мужчины, похоть… Я. Совсем другая я. Беспечная. Глупая.

Но мои подруги не знали ту Яну. Каждый субботний вечер они звали меня развеяться, а я стойко держала оборону.

– Яна, пошли! – Настя предприняла очередную попытку уговорить, чтобы я изменила планы. – Какой счастливый человек захочет провести субботу дома? В двадцать три года! В Москве!

– Интроверт, например. – Я выдавила слабую улыбку.

Подругу снова ждал провал: на уговоры я не велась, на шантаж тоже. Казалось, всегда было так, как сейчас: дом, работа, дом, работа. А все, что происходило раньше, – не моя жизнь. Воспоминания давно поблекли. Интересный фильм о золотой молодежи, но я давно досмотрела до титров.

– Ты не можешь снова мне отказать! – Настя сильнее вцепилась в дверной косяк, всем видом демонстрируя: мне ее не выгнать.

Настойчивая, уверенная в себе, яркая блондинка. Ее реальность – это многочисленные поклонники, шумные тусовки и горячие сплетни. Иной раз, когда я смотрела на Настю, я словно видела в отражении прошлую Яну и очень надеялась, что судьба к подруге будет благосклоннее, чем ко мне.

– Опоздаешь в понедельник, а твой начальник – тот еще фрукт, – попыталась я воззвать к здравому смыслу.

Мы работали в рекламном агентстве, но я радовалась, что в разных отделах. Моим начальником в отделе аналитики был друг детства, а Насте в маркетинге достался напыщенный индюк.

– Ее начальник… – ахнула Карина и перекинула через плечо темные волосы. – Как он горяч… – Моя вторая подруга демонстративно обмахнула себя ладонью и прикусила тонкую губу.

Я помнила Карину скромницей без чувства стиля: мы вместе учились в университете. Теперь Карина из студентки-тихони превратилась в модную девушку – прямо-таки Золушка! К тому же не уступала по внешним данным моделям с подиума и, конечно, стремилась наверстать упущенное веселье. Я помогла Карине подобрать гардероб, так мы и сдружились. После возвращения из Лондона я думала, что таким образом смогу стать прежней. Захочу.

– Не понимаю, чем тебе нравится Ковалев, – скривилась Настя. – Мой начальник – сноб и придурок.

– Вовсе нет! Он стильно одевается, он горячий, веселый и…

– И не обращает на тебя внимания!

– Потому что я из другого отдела! – запротестовала Карина. – Но когда мы пьем кофе в столовой, он всегда мил со мной…

– Конечно, ты ему рассказываешь все сплетни компании.

Подруги снова начали спорить о мужиках, как две кошки в мартовский период, а я стремительно теряла терпение. Почему они упорно пытаются меня с кем-то свести? Быть одной – это мой выбор! Осознанный. Почему все зациклены на отношениях? Стабильность, самодостаточность – вот что важно.

– Все, идите, – я указала на дверь, – мне надо сделать отчет.

– Отчет? – Настя округлила голубые глаза. – Ты серьезно? В субботу вечером – отчет?

– Я даже не начинала… – Пришлось неловко развести руками в ответ на претензию. Мне нравилось работать с цифрами, нравилась спокойная рутина, отвлекающая от мыслей.

– Не будь у тебя этой отговорки, ты бы придумала другую, – проворчала Карина. – Отчет! Пф…

Я сделала вид, что не расслышала их язвительных комментариев и начала аккуратно толкать подруг к выходу. Они не сдвинулись с места. Стояли на высоких каблуках и возвышались надо мной, как башни из «Москва-Сити». На их фоне я была жалкой пятиэтажкой. Поэтому и опасалась их злить, а то схватят и утащат в такси – сил хватит.

– Яна, попробуй. – Настя медленно, словно психически нестабильную, уговаривала меня. – Ты молчаливая, серьезная, грустная…

– Ты хотела сказать «скучная»? – уточнила я.

– Вовсе нет! – На лице Насти мелькнула боль. – Мы понимаем, милая, но… прошло два года. Попытайся жить дальше. Он не стоит того, чтобы ты…

– Я живу, – вырвалось истеричными нотками. Я спрятала подбородок в широком вороте. Честно, совсем не хотелось менять уютный свитер на узкое платье. – Повышение скоро, а в отпуске поеду на конференцию…

– Мы о мужчинах, Воронцова! – не выдержала Карина и залилась краской. Настя ткнула подругу в бок, но Карина бестактно выпалила: – У тебя два года не было свиданий! Хватит бояться…

Злость желчью поднялась к горлу. Я знала, подруги хотят помочь. Но мне не нужна их помощь. Ничья помощь и ничье внимание.

– Я не боюсь мужчин, – холодно отчеканила, – я их ненавижу.

– А Ваня? – робко спросила Настя и покраснела. – Он хороший…

– Он мой друг. Я знаю его с детства. – Нахмурившись, я пыталась игнорировать печальную статистику «друзей-мужчин». Ваня, несмотря на габариты боксера, очень добрый, словно плюшевый мишка. – Ему я доверяю, и у нас нет и не может быть никаких романтичных отношений.

Настя и Карина понуро кивнули. Ура! Этот раунд я выиграла.

– Спасибо за заботу, правда. Увидимся в понедельник.

Прежде чем подруги успели возразить, я выпроводила их на лестничную клетку и захлопнула дверь. Они что-то сказали, а потом я услышала, как стучат каблуки их шпилек в направлении лифта.

Устало выдохнув, я захватила с кухни кружку с зеленым чаем и направилась в комнату. Когда Настя и Карина ворвались ко мне домой со своими идиотскими затеями, я собиралась пить чай и есть печенье. И работать над отчетом, конечно. Грустно признавать, но мне и правда немного одиноко и некуда тратить свободное время. Пора завести кота.

Телефон издал сигнал. Я поставила кружку на журнальный столик и потянулась за мобильником. Сердце, как обычно при звонках и СМС, заколотилось быстрее обычного. Я не дышала, пока тянулась к тумбочке. А испытав облегчение, что это всего лишь рассылка журнала, выругалась. Мода, сплетни, гороскопы… Все это опять принадлежит другой Яне. Я кликнула «отписаться». Чай остывал и… Ладно, посмотрю этот выпуск.

Я задержалась на блоке с модой – ого, бархат в тренде! – пролистнула статьи про отношения и секс, усмехнулась над названием теста («Какое вы комнатное растение?»), по диагонали прочитала гороскоп и светские сплетни. На последней странице оказалась реклама книги «Теория о частицах души» Карла Дьютера[1]. «Родственные души? Их больше, чем две! Вы обязательно отыщете свою частичку!» – гласил заголовок.

– Ага, делать мне нечего. – Я съела печеньку и хмыкнула. Даже интересно, какой бред придумал очередной инфоцыган.

«Доктор философии Карл Дьютер выдвинул свою теорию о бессмертии души. По его словам, душа – огромная субстанция. Она расщеплена на частицы и бесконечно путешествует по разным телам. Их судьбы бывают поразительно схожи. Такие люди могут жить в абсолютно разных условиях, обладать разной внешностью, характером, возрастом, мировоззрением, но обязательно есть что-то, что их объединяет. Между частичками особая связь. Они приходят в одно и то же место. Они тянутся друг к другу, как молекулы, а в трудные времена могут помочь друг другу.

Когда частички воссоединяются, то люди испытывают чувство безопасности, сравнимое с возвращением домой после долгих странствий. Им весело вместе, им хорошо вместе. Это связь на высшем уровне».

– Что он несет…

Как наивным дуракам и дурочкам поможет его книга? Даст волшебный компас? Локатор на поиск частиц?

«Таким образом, Карл Дьютер считает, что у каждого из нас есть больше одного „предназначенного нам человека“ и больше шансов найти настоящую любовь. Более того, философ предполагает, что именно одна из частичек – самая подходящая – и есть наша родственная душа. Без своей „частички“ человек может сбиться с пути, а другие его отношения часто заканчиваются неудачно и могут причинить боль…»

Я выключила телефон. Кто верит в это дерьмо?! Люди сами причиняют друг другу боль. И никакие там «частички» не способны спасти от того, что мы выбираем не тех и обжигаемся. Я нахмурилась. Волна злости снова поднималась к горлу, но я спешно загасила ее. Горящим шаром злость осела в груди. Не нужны мне никакие частички, свидания, родственные души и прочее! Оставьте. Меня. В покое!

Но теория не выходила из головы. Вдруг в мире живет человек, с которым у нас схожи судьбы? Тогда мне его искренне жаль.

– «Это связь на высшем уровне…»

Я прикусила язык. Гадко на душе. Грустно. Я недовольна тем, как живу? Вряд ли повлияли подруги – они регулярно пытаются промыть мне мозги. Однажды пришли ко мне домой с красавчиком из «Тиндера»! Мол, одевайся, Яна, все устроено. Я рассмеялась, вспомнив тот случай, но хандра быстро вернулась, а грудную клетку словно придавило камнем. Дело не в подругах. Статья подарила мне самое обманчивое и беспощадное чувство – надежду. Глупости! Общая душа… связь на высшем уровне…

Мной – всего на секунду – овладело сожаление: вдруг я упускаю что-то важное? Вдруг, пока пью чай, жизнь проходит мимо? Моя судьба, тот, кто меня понимает, идет по улице, заглядывает в окна? А я на десятом этаже, и мы никогда не встретимся.

Сделав большой глоток чая, я поморщилась – ледяной! – и поставила кружку на столик. Ну их – и судьбу, и любовь! Я закрыла глаза, досчитала до пяти, открыла глаза: все в порядке. Внутренний голос замолчал, а я вернулась в хрупкую гармонию. Два года назад я перестала воспринимать окружающий мир как нужный мне. Зарывшись с головой в учебу, а позже в работу, я выстроила стены и не собиралась никого впускать. Замо´к заржавел и не открывается.

Прошел час, а я так и не приступила к отчету. Сидела, пялилась в монитор, пока ноутбук гудел, будто журил за бездействие. Я понимала: бесполезно. Не получалось сосредоточиться! Любимые цифры в этот раз не остановили ворох мыслей.

«Вдруг может быть иначе…»

Нет-нет-нет. Если моя судьба, моя частичка, и существует, мне плевать. Он – мужчина. А значит… Я скрипнула зубами. Для него лучше, если мы никогда не встретимся.

Обжигающая волна поднялась по пищеводу. Я прислонила руку к шее, пытаясь остудить кожу. Когда эмоции захлестывали меня, я радовалась, что рядом никого нет. Особенно мужчин, которым хотелось причинить вред. Я стиснула кулаки. Воздух. Надо на воздух. Захлопнув крышку ноутбука, я вскочила с дивана и переоделась.

«Прогулка в одиночестве, – думала я, наматывая на шею сиреневый шарф. – Мне станет легче. Всегда становится легче. Надеюсь, никто не попадется на моем пути…»

Я застегнула пальто.

«Или кому-то впервые не повезет?» – В карман я кинула складной ножик.

Мне нравилась поздняя осень. В десять вечера уже немноголюдно и тихо для шумной столицы. Ветер кружил опавшие листья, трепал волосы, протяжно выл, действовал на нервы. Не хватало музыки в наушниках, но лишиться слуха – значит быть уязвимой, а это рискованно в темное время суток. Стук моих каблуков – отличный саундтрек. Изредка проносились автомобили, а прохожие, хмурясь, спешили спрятаться от непогоды в подъездах. Я шла в противоположную от дома сторону, направляясь в парк.

С неба падали редкие капли дождя. Я всматривалась в лица людей, бросала им вызов. Никто не отвечал на мой взгляд. Правильно, бойтесь.

Подняв до подбородка ворот свитера, я спрятала руки в карманы светло-бежевого пальто. Потрогала гладкую сталь, едва не поранив палец. Сердце пропустило пару лишних ударов, и я стиснула кратоновую рукоять.

Холодное оружие стало моей отдушиной. Я пробовала многое: и психотерапию, где меня заставляли повторять «Я не виновата», и агрессивный спорт – Ваня пытался затащить меня в боксерский зал. Мне не понравилось. Ваня и другие потные мужики бились на ринге, обсуждая своих кумиров: Майка Тайсона, Мухаммеда Али, Джека Льюиса[2]. Каждый из парней проводил часы в студии бокса, оттачивая приемы. Надрать кому-то из них задницу казалось заманчивым, но я знала, что, как бы ни тренировалась, я по природе слабее. А мне нельзя быть слабее. Я уверена в одном: против холодного и огнестрельного оружия не помогут кулаки. Но идею купить пистолет я отмела сразу: на ствол нужно разрешение, и я боялась покалечить кого-то случайно. С ножом проще. Приятнее. Безопаснее.

В парке я встретила только собачников и влюбленную пару. От последних меня зазнобило, и я свернула на узкую тропинку. Когда я приехала из Лондона, то случайно отыскала в парке уединенный уголок и назвала его «местом силы» – там наедине с собой я забывала о прошлом. Слух обострился, пока я бежала до поляны. Среди высоких деревьев и пары тусклых фонарей спрятался мраморный мост: он дугой перекинулся через искусственно вырытый пруд. В ночи вода казалась темно-фиолетовой.

Я не помнила, сколько раз приходила сюда и сколько времени бесцельно вглядывалась в дно водоема, но отчетливо помнила, что прежде никогда не встречала на мосту другого человека. Порой казалось, я попадаю в магический портал и оказываюсь в ином мире. Но мое секретное место больше не было секретным. Мужчина, опершись руками о перила моста, задумчиво смотрел на воду.

Я спряталась за дерево и тайком, насколько позволял свет фонаря, разглядывала незнакомца. Он молод. Наверное, не старше двадцати пяти. Он высокий, широкоплечий, стройный. Он, отметила я по старой привычке, стильно одет – в черное пальто и вязаный белый свитер.

Мне бы уйти, но…

Он достал из кармана сигареты, закурил. Пальцы изящные, длинные, покрыты серебряными кольцами; эти пальцы, вероятно, не знали тяжелой физической работы. Творческая личность? Музыкант? Романтик, раз стоит тут, в одиночестве, на моем мосту.

Незнакомец затянулся сигаретой, и оранжевый огонек у его лица стал ярче – я подалась вперед под импульсом любопытства. Волосы у парня светлые, до подбородка, и чуть вились на концах. Он загорелый, начисто выбрит и… привлекателен.

Пожар поднялся по моей шее к щекам. Карина назвала бы это состояние «гормональной тревогой»: незнакомец, определенно, в моем вкусе, а значит, я в опасности.

Он вдруг провел большим пальцем по острой скуле и вновь обхватил губами сигарету… Надо бежать! Но я разглядывала ломаный изгиб его губ, прямой нос, а глаза… темные. Карие или зеленые?

Он будто почувствовал мой взгляд и поднял голову, всматриваясь в даль. Я тут же отскочила, прислонилась спиной к дереву. Черт! Грудь резко вздымалась, в ушах гудело. Зажав рот, я приглушила сбитое дыхание. Черт! Если бы Настя и Карина видели меня – хохотали бы весь вечер. Как школьница перед популярным парнем! Пускаю слюни, позабыв о правилах. Но есть в нем что-то…

«Между частичками особая связь. Они приходят в одно и то же место. Они тянутся друг к другу, как молекулы…»

Серьезно? Именно сейчас вспоминаю глупую статью?

Он – мужчина. В первую очередь, он мужчина.

Я прикрыла глаза. Шаги? Или показалось?

Рот наполнился слюной, ладони липкие, а пальцы сомкнулись на рукоятке ножа. Уйти? Это мое место, как бы по-детски ни звучало.

Выглянув из своего укрытия, я прищурилась: незнакомец смотрел в сторону. Луна пробивалась сквозь листву, и я вновь бесстыдно его разглядывала. Он красивый. Других слов не найти. Не смазливый, не брутальный. По-благородному красивый. «В твоем вкусе», – голос той, прошлой Яны, прозвучал насмешливо. И, разумеется, правдиво.

Незнакомец потушил сигарету о перила. Надеюсь, он уйдет. Но парень остался на мосту, вглядываясь в темную гладь пруда. Его успокаивало мое место. А мне сегодня покоя не найти. Я скрипнула зубами. Что же делать?

Вести с ним диалог я не собиралась. Прогонять – тем более. Я представила – в теории, – что смогу заговорить с мужчиной. Вздернуть подбородок, рявкнуть: «Проваливай!»

В легких резко кончился воздух, как и всегда бывало, когда я замечала мужчину ближе, чем на соседней улице. С виду этот незнакомец безобиден. Вот именно, с виду. Бежать. Бежать. Бежать! Но я крепче стиснула рукоять ножа. Нет. Бояться следует ему.

Проглотив ком в горле, я покинула укрытие. Будто вышла на сцену, но вместо софитов – тусклые фонари. Затылок тут же запульсировал: очевидно, незнакомец меня заметил. Если он умный и у него есть хоть капля инстинкта самосохранения, ко мне он не подойдет. А если ему дорога жизнь, и вовсе ретируется, когда увидит, что я собираюсь делать.

Вдох. Выдох. Я погладила кору старинного дуба, отвернулась и сделала пару шагов вперед, как дуэлянт. Досчитала до трех. Резко повернулась, достала из кармана нож. Вдох. Выдох. Метнула им в дерево: нож с гулким свистом пролетел несколько метров и застрял в стволе. Да! С первого раза! Точно в цель! А в плоть лезвие войдет мягче…

Я помотала головой.

Незнакомец, а вернее, безумец, стоял на мосту и наблюдал за мной. Он не ушел. Точно безумец! Или чокнутая я, раз остаюсь на поляне? Наедине с мужчиной. Продемонстрировав ему хороший способ меня убить. Страх подкатился к горлу, мешая вдохнуть. Убить! Во рту сухо, в голове пульсировала кровь. Идиотка! Бегом я пересекла расстояние до дерева и вытащила нож. Пальцы холодные, мокрые. Я могу за себя постоять, я могу…

Тяжелые шаги. Совсем рядом.

Если до этого мое сердце билось как заведенное, то теперь оно замерло. Затаилось. Конечности налились свинцом, и я потерялась в пространстве. Всего на секунду позволила панике взять первенство. Эй, нож в моей руке. Жизнь этого парня зависит от моего решения.

Полгода я приходила на поляну. Тренировалась. Прицеливалась. Ждала момент, когда беспечный пьяница или самовлюбленный придурок забредет сюда и начнет распускать руки. Спровоцирует.

Как же они любят говорить: «Виновата сама!», «Оказалась не в том месте и не в то время!». Вот и он, этот красивый блондин, виноват сам. Повторю: он красивый. И жаль, что он оказался глупым.

Я повернулась и метнула нож в ту сторону, где, как мне казалось, стоял незнакомец. Самооборона и дорогие адвокаты – я все продумала.

Нож вновь со свистом рассек воздух. Я зажмурилась и перестала дышать. В фантазиях момент триумфа рассматривала в деталях и смаковала подробности. Но в реальности едва уговорила себя распахнуть веки.

Когда я открыла глаза, незнакомец стоял от меня в трех шагах, под фонарем. Свет падал парню на макушку, подсвечивая медовые волосы. Его пальто было распахнуто, демонстрируя подтянутое, худое тело, а ладони спрятаны в карманах темных джинсов. Его зеленые (все-таки зеленые!) глаза ничего не выражали, будто моя выходка – это что-то обыденное, недостойное его реакции.

Я посмотрела парню за спину. Нож попал в дерево. Лезвие слегка выглядывало из коры и насмешливо поблескивало в лунном свете.

– Обычно я не промахиваюсь.

Блефовать – все, что мне оставалось.

В ответ ждала агрессии и, очевидно, насилия. Я безоружна. Я напала на него. Но не могла решить: я расстроена или обрадована неудачей?

Незнакомец медленно облизал губы… и бросился к дереву. Через секунду у него будет мой единственный козырь. И тогда… Тогда этот парень сделает со мной все, что пожелает. Но я приросла к земле, выбрала из всех реакций самую невыигрышную – замри. Так все и кончится. Я опять зажмурилась, до боли закусив губу. Два года назад все должно было кончиться именно так. От судьбы не уйдешь.

– Это твое?

Его голос был таким же медовым, как и цвет волос. Тягучим. Красивым. И… Безразличным?

На раскрытой ладони парень протягивал мне нож.

– Мое. – Я убрала оружие в карман и сразу почувствовала себя лучше.

Ну и дурак! Видел же, на что я способна, могла и пырнуть. До сих пор могу. Но почему-то не хочу. Его спокойствие ввело в ступор. Если незнакомец и боялся, то не подавал виду. Он проследил за моими действиями и по-доброму усмехнулся. Для него я не была опасной. Глупо было рассчитывать, что хрупкую девчонку что-то спасет. Даже если это «что-то» с острым лезвием.

Когда незнакомец полез в карман, я снова напряглась и стиснула нож.

– Интересное у тебя хобби. – Парень медленно достал из джинсов пачку сигарет. – Будешь?

– Что за гадость? – бросила я, рассматривая непонятную марку сигарет.

Первое правило – не разговаривать с мужчинами. Второе правило – не злить мужчин. Третье правило – убегать от мужчин. Почему сегодня я нарушила все?!

– Повежливее. Ты могла меня убить.

– А ты будто против! – вырвалось у меня.

Незнакомец дернул плечами. Ветер распахнул его черное пальто: поношенный свитер, местами в дырках, потертые джинсы, явно много раз стиранные, стоптанные кеды с разноцветными шнурками… Я гадала, кто он такой, а он поднял голову и, чуть щурясь, задумчиво смотрел на фонарь. Зелень его глаз будто покрыта ледяной коркой равнодушия. Да что с ним? Постоянно встречает девиц, которые метают в деревья – и в людей – ножи?

– Я курю кретек[3]. Хочешь попробовать?

Его голос звучал отстраненно и чуть хрипло.

– Нет, спасибо. – Я поспешила на мост.

После тренировки по моему расписанию следовала медитация. Я смотрела на пруд, слушала звуки природы и не собиралась менять традицию из-за чудаковатого парня.

Он следом пошел на мост, встал неподалеку, сохранив уважительную дистанцию. До меня ветром донесся аромат – не дешевых сигарет, как я ожидала, а каких-то пряностей. Запах кретека смешался с парфюмом: лимон и бергамот. Обычно меня бесили мужские духи, но его запах оказался приятным, с кислинкой.

Я провела ладонью по своему носу – от холода тот наверняка покраснел, – поправила шарф и посмотрела на листья клена: они медленно плыли по воде, скрываясь под мостом. Этот сумасшедший хочет стоять рядом? Пожалуйста. Мне все равно. Я думала о работе, о своих планах, о правилах… Но мысли упорно возвращались к незнакомцу. Он меня не боялся. И, самое невероятное, я не боялась его.

«Когда частички воссоединяются, то люди испытывают чувство безопасности, сравнимое с возвращением домой после долгих странствий».

Статья промыла мне мозги! О чем я вообще думала, когда поднялась на мост, а не убежала, сверкая пятками? Мы одни, и, если я закричу, меня никто не услышит. Фонари светили тускло, и, если я побегу, рискую свернуть шею. А главное, я никому не сказала, где меня искать. Идеальная цель маньяка! И нож ему принесла. Давай, убивай. Но парень совсем не похож на маньяка. Хотя… все маньяки не похожи на маньяков.

Я не могла объяснить, почему мне спокойно.

– Видишь звезды? – Он положил ладони на перила и посмотрел на небо.

Я запрокинула голову.

– Не видно тут звезд, – ответила чуть погодя. – Небо затянуто тучами.

– А я вижу звезды, – сказал упрямо, как мальчишка.

– Вранье.

Его легкий смешок заставил меня вздрогнуть. По телу словно разлилась теплая волна, и я вцепилась в мост, едва не поломав ногти.

– Красота в глазах смотрящего. – Он повернул ко мне голову. – Не спугнуть бы вдохновение…

Теперь я видела звезды: золотые крапинки искрились в его глазах. Он смотрел пристально, разглядывал, смущал. Как смущал бы любую девушку.

Обычную девушку.

– Почему смотришь? – выпалила я.

– Прикидываю, в какой позе ты лучше смотришься.

Воздуха стало чересчур много, и я поперхнулась. Очередной похотливый мудак! Я перестала на него смотреть и стиснула нож в кармане. Шестое чувство меня подвело. Ублюдок! В доверие попытался втереться!

– Эй-эй! – Проследив за моей рукой, парень воскликнул: – Не надо опять покушаться на мою жизнь, черт возьми. Я художник!

– Ага. Читаешь форумы для пикаперов? – проворчала я, нахмурив брови. – Отвали по-хорошему. Тебе светит только нож в печень.

Незнакомец заткнулся, но с моста не ушел. Продолжил стоять, смотреть и действовать на нервы. Художник! Я могла представить, как он держит кисточку длинными пальцами, макает в палитру, водит по холсту… Почему в моей голове это звучит так сексуально?

– Я художник, честно. – Его голос надломился, выдавая волнение.

Я молчала, и парень добавил:

– По крайней мере, был когда-то художником. Рисовал, понимаешь? – Он поводил рукой в воздухе, изображая кисть.

– Понимаю, – выдавила я.

– Глупо получилось. – Один уголок его губ был приподнят выше, делая улыбку кривоватой и особенно обаятельной. – «В какой позе смотришься». Я сам себе хочу треснуть по роже.

Так тресни. И проваливай. Но вслух я ничего не сказала.

Меня вновь привлекли его глаза. Они не улыбались, когда улыбался он. Казалось, в них навсегда что-то застыло. Заледенело.

На пару минут парк погрузился в тишину. Где-то вдалеке мчались редкие автомобили, напоминая, что мы в городе. И не одни во всем мире. Поразительно, но я тоже не спешила уходить с моста, а собеседника прогоняла лишь мысленно. Словно не всерьез.

– Анфас.

– Что? – Я обернулась на его голос.

– Нарисую тебя в анфас, – уверенно повторил он и достал свои отвратительные папиросы. Закурил, зажал между зубами сигарету и протянул мне руку: – Константин.

– Яна, – ответила быстрее, чем подумала.

Бесит, что у моего имени нет полной формы. Он представился официально, а я… я будто рада знакомству. Это вовсе не так!

Константин изучал меня, медленно поглощая дым, и протягивал руку. В любой другой момент я бы проигнорировала его жест. В любой другой момент я бы не стояла с ним рядом. Но он смотрел так, будто в его голове не было ни одной гнусной мысли. А в моей?..

Я быстро пожала горячую и слегка шершавую ладонь.

– Ты сказал, что «был когда-то» художником. Что значит «был»?

Константин смутился. Надо же, самоуверенному пофигисту трудно говорить о себе?

– Пару лет назад… – Он медленно облизал губы. – Я бросил все. Абсолютно все. – Его голос стал жестким, как засохшая кисть. – Бросил карьеру, Москву… Это моя жертва во имя свободы. Честно говоря, не думал, что когда-нибудь снова смогу рисовать. Но ты… – Он скользнул по мне взглядом. – Подарок судьбы! Твой портрет станет моей лучшей работой. Моей первой работой за долгие годы. Я увидел тебя и… Мне хочется вернуться к рисованию. Дать живописи еще шанс.

Он говорил с неподдельным восторгом, и я завидовала его страсти к искусству. Я любила цифры, но подобного трепета не испытывала.

А Константин мечтательно добавил:

– Карандаш… или масло. Ты не против мне позировать?

– Извини. – Я отрицательно помотала головой. Волосы ударили по щекам, и лицо вспыхнуло от одной мысли – провести несколько часов наедине с малознакомым парнем. – Не получится, – тихо добавила я. Ладонь, сжимавшая в кармане нож, вспотела.

Константин изменился: потух, стал серьезнее. И эта серьезность прибавила на его гладком лбу пару морщинок. Интересно, сколько Косте лет? На вид не более двадцати пяти. А когда он задумчиво выдохнул облако дыма, мне показалось, что ему намного больше. Он проницательный и мудрый. Он узнал мои секреты, а главное, узнал причину, из-за которой я отказалась позировать. Почему приходила сюда. Зачем пыталась его убить.

Я открытая книга, в то время как Константин оставался интригующей обложкой. Прочистив горло, я объяснила:

– Не напал на меня здесь, чтобы увести в свою квартиру и…

– Господи боже! – Он отшатнулся, словно я влепила ему пощечину. – Ты в своем уме?! Я говорю о написании картины, о живописи, а ты – о сексе. Озабоченная? Я хотел предложить встретиться днем в парке, чтобы я провел время за мольбертом, а ты – на мосту. Но если это намек на большее…

– Что?! – Я едва не сломала каблук, резко дернув ногой.

Константин ухмыльнулся и убрал бычок в карман пальто.

– Интересная у тебя, однако, прелюдия, Яна. Острая.

Мое лицо наверняка напоминало красный блин.

– Художники как гинекологи. Всякого насмотрелись, – спокойно объяснил Костя, не обратив внимания на мою реакцию. – Позировать домой я тебя не зову, расслабься. Мне достаточно общественного парка.

Либо он первоклассный психопат, либо я для него – объект, уровень красивого пейзажа. Что ж, успокаивает. Но вдруг все-таки психопат?

– Я тебя раньше тут не видела. – Сменить тему – правильный выбор, а то заговорит зубы и окончательно усыпит бдительность.

– Мое любимое место, – ответил Костя.

– Мое тоже. Почему мы не пересекались?

– Я не сказал, что приходил сюда вчера, позавчера или месяц назад. – Он подмигнул мне. – Вопрос был как часто, а не как давно. Два года назад я приходил сюда каждый вечер.

– Почему перестал?

– Почему… – Он замолк. Я смутила его? – Все меняется.

Уж мне-то не знать…

– Честно говоря, я не собирался возвращаться. – Костя поправил ворот свитера, будто тот его душил. – Я не понял, за что любят Москву.

– Неблагодарные вы, приезжие, – ответила с обидой. – Оскорбляете, возмущаетесь, а все равно едете! Чтобы ругать мой дом?

Костя опешил. Вскинул бровь.

– Приношу извинения за грубость, москвичка.

– Принято.

Я хохотнула и провела ладонями по щекам: не ожидала, что когда-нибудь снова улыбнусь. Из-за художника-красивого-пофигиста!

Он придвинулся ко мне ближе, как будто случайно.

– Теперь я понимаю, зачем я вернулся в столицу.

– И зачем? – вырвалось из моей груди со смехом.

– Нарисовать тебя.

– Ой, хватит уже… – Я закатила глаза. – Что ты делаешь в парке ночью?

– «Сон – пустая трата времени»[4], – хрипло пропел Константин. Его тембр идеально подходил для рок-баллад.

– Bon Jovi?

– Знаешь старичка Джона[5]?

– Знаю. Но музыку слушаю редко.

– Почему? – изумился Костя. – Не могу представить свою жизнь без музыки. – Он достал из кармана запутанные белые провода наушников.

Я замялась. Не говорить же ему правду.

– Боюсь не услышать что-то важное…

– Например, как незнакомка кидает нож?

Смех согрел грудную клетку. Константин, напротив, притих. Он посмотрел на мои губы, и я инстинктивно облизала их.

– Чудесно, – пробормотал Костя и отвернулся к пруду. Слишком резко, я не успела перехватить его взгляд и понять, что он имел в виду.

Когда он вновь достал сигареты, я смогла разглядеть марку. Вот почему сигареты странно пахли! Они с гвоздикой. И еще похрустывали, как старые поленья. Кретек. Не самый лучший. Крепкий до одурения. Дешевый до безобразия. Я считала, курить подобную дрянь – себя не уважать. Поэтому достала из кармана пальто крепкие сигареты приличной марки. Я курила редко, но привыкла носить пачку в кармане рядом с ножом.

Не колеблясь, я протянула сигареты Константину.

– Спасибо, – вежливо сказал он. – У меня свои есть.

– Разве это сигареты? – Я досадливо хмыкнула. – Тебя обманули.

Константин рассмеялся в голос. На его впалых щеках появились ямочки. Он провел ладонью по волосам и прочел этикетку:

– С гвоздикой. Может, все-таки? – Я помотала головой, а Костя серьезно добавил: – В этом суть гребаной свободы – делать что душе угодно, не вспоминая о нормах и принципах. Нарушать собственные правила и совершать смелые поступки. – Он цокнул языком, помолчал и хрипло закончил: – А я свободен. Чертовски свободен.

В его голосе… грусть? Он не рад свободе? Не могу поверить. Это же мечта! Принадлежать себе. Делать что хочешь. Наверное, ему повезло с родителями, раз он мог осознанно выбирать дешевые сигареты и носить потрепанные вещи. Гулять по ночам, не думая о работе и обязанностях. Не оглядываться на чужое мнение и флиртовать с незнакомым человеком, не боясь осуждения. Я, запертая в воображаемую клетку, ему завидовала. Свободен. От плохих воспоминаний, внутреннего контроля, правил…

Но в моем случае риск слишком велик.

Константин достал зажигалку, собирался прикурить, и я не выдержала:

– Извини, не могу видеть, как весь вечер ты куришь это отвратительное месиво. Уверена, ты не получаешь от процесса удовольствия, что бы там ни говорил! – с вызовом заявила я и вновь достала из кармана сигареты. Протянула Константину пачку: – Возьми.

Что со мной? Указываю мужчине, что ему делать. Могу ведь разозлить его.

Но, похоже, Константин не умел злиться. В его глазах поблескивали смешинки, подсвеченные светом от фонаря. Какой же он… пофигист!

Вскинув бровь, перевел взгляд на пачку и сказал:

– Хорошо, Яна. – Его губы дрогнули в легкой улыбке, а мое сердце ухнуло вниз. Как мягко он произнес «Яна». – Твоя взяла.

Когда его пальцы потянулись к сигаретам, то коснулись моей руки. Ненавязчиво, случайно, а мой мозг не сразу провел параллель с возможным насилием. Напротив, беззаботная часть меня взбунтовалась: «Ты поэтому хотела дать ему пачку? Чтобы он дотронулся до тебя?» Хитрая, хитрая Яна…

– Нет! – воскликнула я.

Сигареты упали на мраморную кладку, и Костя нагнулся, чтобы поднять пачку. Выпрямившись, он внимательно посмотрел в мою сторону. Сквозь его безмятежность пробивался интерес и волнение. За меня?

Константин вытащил сигарету, прикурил и сказал:

– Мою свободу похитили. Браво, Яна. Ты должна мне рисунок.

– Я рисовать не умею.

Шучу? Флиртую?!

Константин сипло засмеялся, а я покраснела. «Им весело вместе, им хорошо вместе». Опять идиотская статья лезет в голову! Но Костя вызывал у меня чувства, которые, я думала, никогда больше не смогу испытать. Он был харизматичен и красив, поэтому интересен. Он был вежлив и спокоен. По крайней мере здесь, на мосту, создавалось ощущение безопасности рядом с ним. Также Костя излучал загадочную свободу, о которой я начала грезить. Было необычно не испытывать напряжения в обществе едва знакомого человека, пусть я все еще держала в кармане нож.

Костя мало говорил о себе. Я тоже не спешила раскрывать карты, да и раскрывать нечего: моя жизнь в последние годы не слишком разнообразна. И мы болтали о всяких глупостях. Я узнала, что Костя любит дешевые сигареты, дорогую выпивку и вареные овощи. Пару месяцев он жил у моря, ночь – его любимое время суток, а песни Bon Jovi напоминают ему о брате. Константин с упоением рассказывал, как променял стабильность на путешествия, скольких людей встретил, столько всего видел. Я же давно не видела ничего дальше своего офиса и этого парка.

– Все равно нарисую тебя. – Костя подмигнул и достал кретек – неисправим! – Яна, ты напомнила мне, каким бывает вдохновение. Ты, похоже, в силах меня спасти.

Одной фразой он вернул меня на землю. Оттуда, с облаков, где просто Яна общалась с просто Костей. Без туманного завтра, без обманчивого «возможно». Спасти. Я не могу никого спасти. Я себя-то не могу спасти!

– Спасибо за приятные слова, но… – Как бы мягко, без последствий, исчезнуть из его жизни? Ком в горле мешал закончить фразу.

Константин нахмурился.

– У тебя кто-то есть?

Я потеребила шарф. Легче соврать. Да, у меня есть муж. Он ревнив, агрессивен, тоже блондин… Я помотала головой. Лгать Косте, этому простодушному и доброму парню, совершенно не хотелось. Не хотелось и прекращать общение с ним. Но мало ли чего я хочу? Мое прошлое – уродливые шрамы. Мое доверие к людям уничтожено.

– Я осознанно выбрала одиночество. Ты не можешь меня нарисовать.

Константин засмеялся:

– Почему ты воспринимаешь все так… пошло?

Он близко. Еще шаг, и сможет наклониться к моему лицу. Я не делаю шаг назад?..

Костя отчеканил:

– Мы свободные люди, Яна, нет ничего криминального в том, что я хочу изобразить тебя на холсте. Позировать пару часов – все, чего я прошу. Все, что мне нужно. Могу отдать тебе рисунок.

Он порывался коснуться меня, но я втянула с шумом воздух, и его рука зависла в миллиметре от моего плеча.

– Ты убедилась, что я не маньяк?

– Думаю над этим, – поддразнила я, сделав несмелый вдох. Мои страхи сильнее моих желаний. Реакции тела сильнее мыслей. Я отстранилась и твердым тоном произнесла: – Мы не увидимся снова. Желаю тебе найти новую музу. Ты неплохой парень, я надеюсь…

Он скривил губы.

– Не обольщайся. Я не собирался тебя соблазнять. Я не заинтересован в отношениях, а секс на одну ночь предпочитаю не мешать с работой. – Константин пощелкал пальцами. – Как ты сказала? «Осознанно выбрала одиночество»? Поддерживаю. Любовь – проклятье. Дальше гребаного рисунка никогда бы не зашло, поверь. – Звучало грубо. Но даже когда он злился, то был в равновесии. Ни на децибел не повысил голос. – Муза не стоит моего сердца, Яна. Со мной ты в безопасности.

«Со мной ты в безопасности», – фраза, которую мечтает услышать каждая девушка. Но почему… прозвучало так, будто он меня оскорбил? В уголках глаз – слезы.

Я упрямо смахнула теплые капли. Какого черта мне больно?! Я ведь добивалась, чтобы он отстал.

Хмуря брови, Костя наклонился. Его губы щекотали мои горячим дыханием. И все внутри сжалось. Запылало. Не страх, нет… Иное.

– Ко мне вернулось вдохновение, я его не упущу.

– Поздравляю, – просипела я, – меня это не касается.

Он посмотрел на мои губы. Коснулся своих. Медленно провел по нижней, а я зачем-то представила, как эти пальцы касаются меня в разных местах. Нежно, трепетно… или напористо. Рвано выдохнула. Это все воздержание, это все его внешность.

Константин усмехнулся. Его лицо все еще слишком близко. Он провел носом по моим волосам и опалил ухо дыханием:

– До встречи, Яна.

Отстранился. Обогнул меня.

Костя спустился с моста, насвистывая песню Bon Jovi. Его высокая стройная фигура постепенно скрылась среди деревьев. А я стояла и смотрела чудаку-художнику вслед.

«Это связь на высшем уровне», – опять вспомнились слова философа-шарлатана.

«Они приходят в одно и то же место».

Я нашла мост сама!

«Их судьбы бывают поразительно схожи».

Ему сделали больно? Его уничтожили? Ни за что не поверю. Константин – самоуверенный пофигист. Наверняка у него нет отбоя от поклонниц, а о разбитом сердце он только слышал. Подкат в стиле «Я тебя нарисую» явно с пикаперского форума. Ведутся же! Наверняка девчонки ведутся на его легенду «Благодаря тебе я снова пишу картины, моя муза». И я почти повелась! Не могу поверить. Два года выстраивала стены, доказывала самой себе, как мне нравится моя жизнь. И вдруг один зеленоглазый блондин пошатнет мой привычный мир?

Закурив, я заторопилась прочь из парка.

Нет. Мы не похожи. Я не хочу встретить его снова.

Или хочу?

Константин

Осень, 2016. Москва

Суббота и воскресенье – мои нелюбимые дни недели. Честно говоря, мне, безработному, так-то плевать, я не встаю раньше обеда. Но по выходным большинство людей остается дома, а Москва уже встретила меня сюрпризом: сосед снизу начал день с русского рэпа. Не то чтобы я нетерпим к чужим музыкальным вкусам, но, черт побери, девять утра!

Не-а, только дебилы.

Зевая, я скатился с матраса. Спал на полу, и на паркете ощутил, как басы колонок отдались дрожью во всем теле – бодрит сильнее кофе, рекомендую! Включу-ка этому умнику сегодня в полночь These Days[7].

Я встал и потянулся, разминая спину. Взъерошил волосы. Отыскал среди неразобранных вещей чистую футболку.

Ночевал я на чердаке, обустроенном под лофт, в новостройке спального района, и не ожидал, что стены (и пол) настолько тонкие.

Зевнул снова. Я жутко хотел спать и врезать соседу, но вспомнил вечер… Ладно, Яна стоила того, чтобы не выспаться. Я огляделся. Комната, она же спальня, она же кухня, завалена вещами: вчера, в третьем часу ночи, я устроил хаос, пытаясь впервые за два года что-то нарисовать и не расплескать на одежду вино. Пустая бутылка звякнула, когда я споткнулся об нее по дороге к столу. Выругавшись, расчистил поверхность от смятых черновиков, взял альбомный лист и посмотрел на рисунок трезвым взглядом: четкие линии, хорошая анатомия. Мои руки помнили, как держать карандаш.

Но все же набросок есть набросок. По памяти, грубыми штрихами. Для серьезной работы, достойной авторства Константина Коэна, потребуется несколько часов, а в идеальном случае – несколько дней наедине с музой. Рисовать по памяти и с натуры – разный опыт, как смотреть на фотографии других стран или путешествовать самому. При работе с натурой я словно видел истинное «я» того, кто мне позировал. Смущение, радость, предвкушение. Все эти эмоции передавались и мне, а я как проводник перенаправлял их на холст. За это мое творчество полюбили.

Яна удивляла необычной энергией, тем и зацепила меня. Она словно перекрытый камнем родник. Ее глаза, серые, грозовые, раньше наверняка были светлыми, возможно, голубыми, и блестели как драгоценные камни. Но ее небо затянуло тучами.

Что скрывает моя муза? Почему приходит метать нож в дерево? Как говорил Фицджеральд: «Дайте мне героя, и я напишу вам трагедию». Плоть. Кровь. Суть. Вот что отличает обыденную работу от искусства. Писатель выворачивает наизнанку себя, а художнику доступны иные пути – чужие души. Сломленные. Прекрасные.

Я воспользуюсь Яной? Пусть так. Свою душу я закрыл, поэтому не блефовал: у нас не могло быть никакого совместного будущего. Рад, что в этом Яна со мной согласна. Мне жаль, если она вдруг начнет на что-то надеяться. Но… Что не сделаешь ради искусства.

Правда же?

Я вернусь. Триумфально. По остывшему пеплу.

Осень, 2014. Москва (Через три часа после разговора с Марией)

Я бродил из комнаты в комнату, как раненый тигр. Моя клетка в элитном жилом комплексе, на высоте двенадцатого этажа, с дорогой мебелью и видом на Арбат. Я посмотрел в панорамное окно. Насмешка судьбы… Мог легко представить, как по старому Арбату сейчас бродил девятнадцатилетний мальчишка. Его пальцы перепачканы краской, из кармана торчат кисти, а к груди он прижимает складной мольберт. Очередной день провинциального художника. Все изменила одна встреча. Сладкие слова: «Хочешь, покажу тебе новый мир?» Моргнул – два года спустя я тут, на высоте во всех смыслах. Купался в роскоши: каждый день новая одежда, вкусная еда, секс с красивой женщиной, искусство…

Я ударил ребром ладони о стекло. Прочное. Прочнее, чем мои нервы.

Сегодня я все потерял. Какая жалость. Или нет? В последний раз смотрю на огни столицы, а на моих плечах – рубашка от знаменитого дизайнера. Я достал из кармана брюк пачку. И курю сигареты премиум-класса тоже в последний раз.

Щелкнув зажигалкой, прикурил. Усмехнулся. Ну и представление устроил! Костик, что рисовал прохожих на Арбате и питался «Дошиком», как тебе такое? Поверь, Костик, я не сожалею. Ты никогда не стремился к богатству. Тебе нравилось получать похвалу, ее похвалу. Но… Любая краска рано или поздно высыхает.

Выкурив сигарету, я сгреб вещи и кинул их на кровать. Что мне пригодится? Что я мог забрать? На адреналине не осознавал, в какую передрягу попал. Мной был подписан контракт. С огромной неустойкой. С безумными последствиями. Спасибо судьбе – или Дима подсуетился? – всего на четыре года. Осталось два. Мне следовало исчезнуть, раствориться в воздухе, умереть… Я скрипнул зубами. Они отнимут все: квартиру, которая не была по-настоящему моей – только на бумаге; Москву – тут я не прижился; коллекцию картин – то, что успел нарисовать за время работы-рабства. Забирайте. Подавитесь. Мне не жаль ничего. Кроме…

Сердце рвано ударило о ребра. Кроме… любви. Я собрал спортивную сумку и сел посреди коридора, освещаемый луной и оживленным шоссе. Провел ладонью по лицу – чертова щетина, колется. Вскочив, дошел до ванной и посмотрел в зеркало: лопнули сосуды на белках – три дня я спал урывками, дорисовывая картину, – а волосы склеены краской и гелем. Пропустив сквозь зубы воздух, я растрепал светлые пряди. Коснулся подбородка… Пошло оно все!

Я достал триммер, которым аккуратно подравнивал растительность на лице, поставил настройку «под ноль» и сбрил к чертовой матери всю щетину. Свобода! Я провел ладонью по лицу, снова и снова. Покрасневшая гладкая кожа.

Я рассмеялся, но заметил флаконы духов – мои и Марии. Взял «Гуччи», открыл крышку. Аромат восточных пряностей. Ее аромат. Я зажмурился. Почему она не здесь? С момента, как мы повздорили, прошло три часа. Три. Гребаных. Часа. Она злится? Она меня разлюбила? Эта мысль ударила в солнечное сплетение, и я, аккуратно убрав духи на место, вышел из ванной. Эйфория, будто анестезия, покидала тело. Часть меня жаждала, чтобы Мария вернулась. Уговорила меня. Околдовала темными очами и сладкими речами. Я бы вновь запустил пальцы в ее черные локоны, а губы… сладко-кислые, как вишня, я бы долго целовал.

Мария не приходила. Разочаровалась? Разлюбила меня?

Нет. Она не могла так поступить.

Я взял телефон. Ноль пропущенных вызовов. Это ошибка. Мы неправильно друг друга поняли. Обязательно поговорим. Помиримся. Куда я уеду? Идиот! Я же люблю ее. Не смогу без нее. Мария подарила мне все…

Я вновь посмотрел на Арбат и увидел в стекле на фоне города свое отражение. Сутулый, маниакально проверяю телефон и жду, как верный пес. Я расправил плечи. Да, я любил Марию. Она моя первая женщина. Моя богиня, ради которой я рисовал бы до полного истощения.

Она ради меня даже не поборола свою гордость.

Значит, это финал. Подхватив сумку, я оставил за дверью молчаливый телефон и свою прошлую жизнь.

Улица встретила освежающей прохладой. Ветер ерошил волосы, пробирался под куртку. Выкинул бы проклятую джинсовку – очередной подарок Марии, – но октябрьским вечером в столице холодно.

Москва не мой город. Шумная. Лживая. Вряд ли вернусь, когда кончится контракт. Я думал о деревне, скучал по размеренному сельскому темпу, но к себе домой приехать не мог. Я бы застрял в области, как в трясине. Брат меня предупреждал. Не оглядывайся, Костик.

Мурашки рябью по позвоночнику. Проклятый ветер.

Я включил музыку в плеере, шел в сторону вокзала и думал, куда бы поехать, поэтому не сразу заметил тень. Кто-то преследовал меня от дверей подъезда, но я понял это, только когда меня настигли в пустом переулке.

Удар. Подножка. Я не сориентировался и упал на колени. Наушники выпали, оказались в луже. Что за?.. Попытался повернуть голову, рассмотреть нападавшего, но тень ударила меня ботинком в живот. Осязаемая, надо сказать, тень. Из легких выбило весь воздух.

Меня решили ограбить именно сейчас? Да я везунчик! Самое время покупать лотерейный билет! Новый удар пришелся в солнечное сплетение.

– У меня нет денег! – проорал сквозь боль. – Только шмотки и плеер!

Нападавший никак не отреагировал. Он пару раз пнул меня – и перестал. Надоело? Понял, с меня нечего взять? Я медленно убрал от лица руки. Парень, высокий, весь в черном. Его лицо скрыли капюшон и медицинская маска. Я оперся о мокрый асфальт, пытаясь встать.

Снова удар в грудную клетку – я завалился на спину, едва успев приподнять голову. Сотрясение мозга явно не входило в мои планы.

– Чего ты, мать твою, хочешь?!

Он наклонился, придавив меня ботинком к земле. В нос ударил древесно-восточный аромат с нотами кардамона. Такой же, как у меня.

– Это за Марию, – прохрипел парень.

Что-то сверкнуло в лунном свете. Я прищурился. Это же не…

– Су-у-ука! – заорал я, когда боль волнами расползлась по пальцам.

Нападавший занес над головой и снова опустил на мою ладонь железный молоток. Второй рукой он крепко держал мое запястье.

Хруст. Оглушительный. Опустошающий.

Все внутри рухнуло в бездну. Я перестал сопротивляться. Моя правая рука… мой инструмент… мой способ познавать мир. Ладонь пульсировала, сломанные кости горели огнем, но я стиснул зубы. Не кричать. Не реагировать. Сука. Сука. Сука! Они меня унизили, уничтожили, но я не доставлю им удовольствия слышать мои стоны или мольбы. Из последних сил я держался. А молоток дробил мои кости, делал из пальцев фарш.

В тот момент я смирился, что никогда не смогу рисовать.

Осень, 2016. Москва

Я сжал ладонь в кулак и постепенно разжал пальцы. Большой, указательный, средний, безымянный, мизинец. Каждый палец исправен, как гребаные швейцарские часы. Я вытер со лба пот. Воспоминания – липкая пленка, тахикардия и злость. Мозгу плевать – эй, прошло два года! Я будто снова пережил ту боль и отчаянье.

Нападавший убежал, оставив меня в луже крови. Его шаги стихли, и я заорал во все горло, до сорванных связок. Оказалось весело спустя полчаса говорить в травмпункте шепотом. Но и так все понятно. Кровавое месиво вместо правой ладони красноречивее слов.

Несколько недель я ходил с забинтованной рукой. Несколько месяцев не сжимал без тремора вилку и просыпался от кошмаров. Но время лечит. Кости срослись, нервы восстановились. Врач торжественно заявил, что я все могу. К тому моменту у меня не осталось ни гроша в кармане, все ценные вещи были проданы, а жил я в убогой коммуналке на окраине Питера.

Окей, могу. Но что дальше? Как не вспоминать тот ад, что я пережил? Как не думать о Марии и ее прихвостнях, рисуя картины? Как. Мне. Жить?! Я пытался. Честно, пытался. Пришел на Невский, поставил мольберт.

«Нарисуете мою девушку?» – отлично помню, спросил темнокожий парень. Я тогда удивился, откуда он в Северной столице?

Но парень удивился сильнее, когда я, пару раз обмакнув кисть в краску, не смог приступить к заказу. Смотрел на пустой холст. В горле пересохло. Поднес кисточку – и рука дрогнула, остался смазанный след. Я выругался. Взял карандаш. Ладно. Начну с наброска. Фаланги пальцев тут же заныли. Я выронил карандаш и долго смотрел на то, как он катился по асфальту, по воле ветра направляясь к воде. Темнокожий парень и его подруга посидели немного, переглянулись и ушли.

«Проблема в голове, – твердили врачи. – Вы абсолютно здоровы, Константин. Психосоматика». Но меня преследовали фантомные боли. Или призраки прошлого? Так или иначе, попытки рисовать заканчивались одинаково неудачно. Я не мог нарисовать ничего серьезнее карикатурной паутины из линий и штрихов. Я думал, творить мне не суждено.

А вчера встретил Яну.

Осень, 2016. Москва (Вчерашний день)

Говорят, полезно возвращаться туда, где ничего не изменилось, чтобы понять, как изменился ты сам. Я приехал в Москву и отметил: да, столица осталась городом высоких зданий и хмурых карьеристов. В парке я увидел нескольких парней в костюмах – они смотрели в ноутбук. Составляли бизнес-план или обсуждали стратегию? Скукота!

Растянувшись на скамейке, я отдыхал от часа пик в метро. Пятнадцать минут на кольцевой ветке утомили сильнее, чем сутки в поезде.

Я не понимал, зачем вернулся в мегаполис – доказать, что могу? – но отлично помнил, почему сбежал: мне хотелось свободы, и я выгрыз ее зубами. Теперь… Я официально освобожден от контракта с корпорацией «Пейнт». Мог не скрываться, не прятаться. Пожертвовал имуществом и сбережениями, связями и здоровьем, но это детали, мелочи. Главное, я свободен. Правда, я совершенно не знал, что делать с так называемой свободой. Рисовать я не мог. Другой работы у меня не было. Свободен ли я? Одинок, финансово нестабилен, потерян. Всегда должна быть цель, а свобода – финал всех целей. Я достиг финала. Есть ли у меня будущее?

Я наблюдал, как солнце стремилось за горизонт, окрашивая небо в оранжево-розовый оттенок. Вот бы нарисовать этот закат… Пальцы дрогнули, они помнили: мне нравилось водить кистью по холсту, смешивать цвета, подмечать детали… Но за желанием не последовали действия, и я отмахнулся. Можно ли разучиться творить? Можно ли перестать гореть делом всей жизни?

– Черт побери! – Я злился на свою беспомощность.

Два года скитаний, несколько городов, сотни лиц, тысячи закатов – и ни одной картины. Ни наброска. Я ничтожество, я потерял вдохновение. Да-да, раньше смеялся над банальной отговоркой. Но оказалось, отсутствие музы – лучшее оправдание для бездействия.

Думал, если вернусь туда, где меня сломали, выйдет «исцелиться», но поездка оказалась бессмысленной. Воспоминания о прошлом отравляли воздух. Куда мне податься? В Евпаторию путь закрыт, для Ксандра я хотел быть удачным примером. Поэтому решил искать новое пристанище, а пустые надежды оставить в Москве наивному «Костику».

На мое плечо опустилась рука, а мужской голос воскликнул:

– Константин Коэн! Вот так сюрприз! Не ожидал увидеть тебя снова!

Я повернул голову… М-да. Верно говорят, Москва – большая деревня. Я видел перед собой Эдуарда Ковалева, «правую руку» Марии. Ковалев чуть склонил голову, и рыжеватая челка упала ему на хитрые глаза. Поправив деловой костюм за несколько десятков тысяч рублей, Эдуард смотрел на меня с пытливым интересом.

Я поморщился. Представил очередную сплетню: «Константин Коэн вернулся! Что ему нужно в Москве?! Влез в долги? Продал почку? Стал наркоманом? Приехал вымаливать прощение! Ах, примет ли его Мария…»

– Привет, Эду-а-а-ард. – Я улыбнулся, а живот свело от ненависти. Едва сохраняя спокойный тон, я бросил: – Что тут делаешь? Ты же на вечеринках и в офисе на пожизненном. Точно! За Марией ходишь как хвост? Она тут? – Я демонстративно оглядел парк, а по вискам заструился пот.

Представил, что из-за деревьев выйдет она. Когда-то любимая. Навсегда первая. Ради нее я вернулся? Нет, разумеется, нет. Но из песни не выкинуть слов.

– А что ты делаешь в Москве, Коэн? Деньги кончились? – холодно спросил Эдуард. – Не оглядывайся. Ее тут нет. – На его худом веснушчатом лице сверкнула улыбка, теперь неприкрыто фальшивая. – Вроде ты в бегах.

– Не делай из меня Тэда Банди. Банк я тоже не грабил, чтобы скрываться. Всего-то не захотел плясать под вашу дудку.

– Ты понимаешь, о чем я. – Ковалев совсем не изменился. Так же смотрел, будто я его главный соперник, так же использовал древесно-восточный аромат с нотами кардамона.

Я стиснул зубы. Нет. Прошлое меня не волнует.

– Вам на совете директоров посудачить не о чем? – состроив гримасу, поинтересовался я. Вдох-выдох! – Насколько помню, вы всегда находили, чем себя развлечь. Например, кто в этот раз смухлюет с налогами и заберет в карман выручку от продажи моей картины.

Эдуард смутился, а я, победно хмыкнув, вскочил со скамейки, чтобы уйти. Я работал на «Пейнт» несколько лет, прежде чем послать к черту контракт, и мне хватило времени, чтобы понять: бизнес в России бывает грязным. То, что я встретил Эдика в первый день в Москве, чертовски разозлило. На мне маячок? Или судьба издевается? Лучше Эдуарду свалить. Иначе я за себя не ручаюсь.

– Подожди.

Не ручаюсь.

Эдуард схватил меня за локоть, а я посмотрел на него таким убийственным взглядом, что он не только отпустил мое пальто, но и отошел на пару шагов.

Залебезил:

– Всем интересно, как ты жил, где работал, рисуешь картины или бросил. Мария не злится, клянусь! Она волнуется…

– Держу пари, вы делали ставки, как скоро я сдохну, – перебил я и достал телефон, чтобы найти недорогие билеты. Куда угодно, подальше отсюда. Мне бы замолчать, ретироваться, но я устал держать в себе боль, поэтому заговорил: – Мои счета заморозили, ни в одной галерее не хотели видеть старые работы, у меня не было дома, друзей, семьи… – Я прикрыл глаза. Помолчал. – Но я выжил. Воскрес, мать вашу. Поцелуйте меня в зад!

У Эдуарда округлились глаза. О да, я не тот сельский парень, которого Мария подобрала на улице, я не поведусь на сказку «Ты войдешь в историю как великий художник». Я в глазах компании «Пейнт» рабочая сила. Винтик в системе. Безусловно, заменимый. Нужный лишь из-за безотказности. Я выполнял коммерческие заказы, получал жалкие проценты и горстки ее любви. С меня довольно.

Эдуард растерялся. До выходки с разорванной картиной я, счастливый из-за востребованности, со всем соглашался. Верная марионетка. А мое неповиновение ввело его в ступор. Ковалев рассчитывал, я упаду на колени и буду молить, чтобы меня взяли обратно? Конечно, ему интересно, рисовал ли я и как много, потому что в таком случае адвокаты отнимут мои работы и присвоят компании – юридически все мое творчество за четырехлетний контракт принадлежит Марии. Я принадлежал Марии. Теперь – нет.

Ковалев думал, как бы меня уколоть, или что бы там ни было в его затуманенных прибылью мозгах, но меня осенило: фантомные боли в пальцах, нежелание рисовать… Я отказывался творить для них. Встреча с Эдиком все-таки принесла пользу. Я осознал: все дерьмо закончилось, новые работы принадлежат мне и тем заказчикам, которых я сам выберу. Но осознание и свобода – этого мало. Как мне вернуть самого себя?

– Ты загорел. Завидую, Коэн, – наконец выдал Ковалев.

Я закатил глаза и вернулся к поиску билетов. Калуга? Звучит неплохо.

– Эдуард, мы закончили? Если решу потратить время впустую, выберу посмотреть телевизор. Ариведерчи.

Что я буду делать в Калуге? Найду свою музу!

Эдуард вновь схватил мой рукав. Темные глаза прищурились, губы сжались в тонкую полоску. Ни следа показательной вежливости.

– Костя, мне по хрену на твое отношение ко мне и компании, но Мария…

Я пропустил сквозь зубы воздух, а Эдуард добавил голосу мягкости:

– Она любила тебя, эгоистичный ты засранец.

В грудной клетке затрепетало волнение. Мария помнит обо мне! Я в ее мыслях. Сожалеет ли она, что разбила сердце наивного художника?

– Ты ее подставил. Нам пришлось открыть дочернюю фирму…

Я прыснул от смеха. Нет. Единственное, о чем Мария, вероятно, сожалеет, – что я нарушил ее планы. Огромные деньги и молодой любовник – и то и то в один миг уплыло из ее цепких рук, как уплывает по реке маленький, но гордый кораблик.

Отдернув руку, я сам схватил Эдуарда за лацкан пиджака. Принюхался.

– М-м-м… Кардамон.

– Мария подарила парфюм, – гордо ответил Ковалев.

– Знаю. – Со всей силы я ударил его ногой в колено. Эдик заорал, согнувшись. – Прекрасно знаю, – повторил сквозь зубы. – Ну? – Схватил за волосы, заставил на меня смотреть. – Без молотка не такой смелый, да? – Я зло усмехнулся и врезал Ковалеву в челюсть.

– Не понимаю… – Эдуард доковылял до скамейки и рухнул, держась ладонью за лицо. – Не понимаю, о чем ты, Коэн. Ты больной. Лечись!

Я расхохотался. О да, я его узнал. Этот запах… этот голос… Псина Марии, он собирался лишить меня способности рисовать, а по итогу подарил волю к жизни. В минуты отчаянья ненависть подпитывала, придавала сил. Я знал, что рано или поздно вернусь к творчеству, и это станет идеальной местью.

Наклонившись к его лицу и вкладывая в слова все отвращение, что накопилось за долгие годы, я сказал:

– Я знаю, чего ты добиваешься, Эдик. И не собираюсь быть марионеткой. Все кончено. Ищите другого идиота с розовой ватой вместо мозгов. А Мария… – Я сглотнул горечь. – Мария использует тебя, придурок. Еще раз подойдешь – я тебе глаза выколю. Кисточкой.

Не дожидаясь ответа, я ушел прочь. Холодало, густые сумерки окутали город, морозный ветер лез под свитер. Гордо подняв голову, я шагал в глубину парка. Во всех смыслах оставляя «Пейнт» позади.

Погруженный в мысли, я бесцельно бродил по узким тропам. Уйду далеко? Не найду дорогу назад? Отлично. Других планов все равно нет. Билеты в Калугу я отменил, а вместо отъезда в другой город договорился о съеме жилья. Встреча с Эдуардом чертовски разозлила, и теперь побег из Москвы казался поражением. Нет, я останусь и докажу, что смогу зарабатывать на картинах без «Пейнт». Без Марии. Без давления.

Нужно перебороть фантомные боли и найти музу. Всего-то.

Ноги привели меня к пруду: переброшенная через сверкающую гладь мраморная кладка обсидианового цвета была густо осыпана желто-коричневой листвой. Безлюдно, тихо.

Я поднялся на мост и встал недалеко от фонаря – он потрескивал, изредка мигая. Вокруг раскинулись деревья с редеющими кронами. Мое отражение в темной воде рябило от ветра, как плохо настроенный телевизор. Я моргнул – и увидел себя прежнего. Ностальгия комом в горле. Защипало глаза. Точно. Единственное место в Москве, где я был свободен, даже находясь в тисках контракта.

Я вдохнул осенний воздух и провел рукой по поверхности перил; пальцы намокли и похолодели. Ничего не изменилось. Но изменился я. В голове заиграл мотив одной из песен Bon Jovi. Два года назад песня стала последней каплей. Драйв и смелость старичка Джона передались и мне. Тут, на мосту, я решил бросить работу в «Пейнт». Уйти в никуда.

– «Я жил, я любил, я потерял», – тихо пел, вглядываясь в прозрачную гладь. Руки потянулись к сигаретам. Я закурил, вдыхая пряный вкус табака, и продолжил напевать: – «Я расплатился по счетам, детка…»[8]

Взгляд. Внимательный. Любопытный. Я ощутил его, но не смог найти обладателя. Надеюсь, Эдуард не проследил за мной, иначе завтра утром труп этого засранца найдут в пруду. Я жадно курил, злился, думал: ну, выйди! Покажись! Кто ты? Затушив сигарету, посмотрел на полную луну, а когда повернул голову, обладатель взгляда будто меня услышал. Услышала.

Я ее увидел.

Худенькая фигурка в кремовом пальто. Шоколадные локоны спадали на плечи, каблуки высоких сапог проваливались в мягкую землю, сиреневый шарфик колыхался на ветру. Но девушка не замечала неудобств и не смотрела в мою сторону. Вздернув подбородок, она шла прочь от дерева, в центр поляны. Что она… Я не успел закончить мысль. Девушка достала из кармана нож – и бросила в дерево. Вау! Ловкая! Она взглянула на меня, и я застыл, пораженный: в глазах с приподнятыми уголками блестела сталь. Необычная форма, интересный оттенок из полутонов страха и дерзости.

Девушка ринулась к дереву, забрала нож и стояла, не двигаясь. Думала, я нападу на нее? Отниму оружие? М-да, фанатка криминальных сводок. Пожалуй, подойду и спрошу, все ли у нее в порядке.

Стоило мне покинуть мост, дойти до фонаря и встать рядом с незнакомкой, в мою сторону полетел нож, едва не срезав несколько прядей у моих висков. Вж-ж-их! Хрусть! Врезался в дерево.

Мне следовало испугаться. Наорать на нее. «Идиотка, ты чудом меня не убила! Кто кидает нож с закрытыми глазами?! Ты хотела убить или оставить меня инвалидом?! Первый вариант гуманнее!» Но я не испугался. Странное, противоестественное инстинкту самосохранения чувство. Возможно, дело в миловидной внешности или в расширенных от страха зрачках, когда она открыла глаза и поняла, что промахнулась. Испугалась необратимых последствий? Ее импульсивный поступок продиктован реакцией «бей». Обычно девушки выбирают «беги» или «замри». И «замри» стало ее второй реакцией. Брюнетка опасалась меня, напряглась всем телом. Она определенно боялась за свою жизнь и будто сама стала эмоцией страха.

Не думая, повторит ли незнакомка выходку, я вернул ей нож, пошутил немного. Пусть расслабится. Насилие никогда не входило в мои планы.

А в книге моей жизни перевернули страницу. Закончились твои скитания, Костя. Цепкие пальцы судьбы задели душу, пропустив холодок, и согрели. Я ощутил себя иначе. По-новому. Шестое чувство, о котором любят говорить поклонники эзотерики, дало знак.

Моя муза. Это она.

В облике городской леди. Я мог легко представить: у нее стабильная работа, квартира в многоэтажке, отношения со скучным коллегой, у которого рельефный пресс и напрочь отсутствует чувство юмора. У нее, наверное, тоже. Она обыденность. Очередная серьезная бизнес-леди. Что она забыла на мосту? И чем привлекла мое внимание?

Я помотал головой, а она в то время уже шагнула на мраморную кладку. Звала последовать за ней? Я направился в ее сторону, но, помня о выходке с ножом, встал на расстоянии. Попытался завести беседу, поговорил о звездах. Приземленная… Чем она цепляет? Меня тянет к ней, как магнит – железку. Или это игры голодного воображения? Я мечтал о вдохновении, вот и выкрутил фантазию на максимум… Нет. Она определенно живая, но застыла, словно статуя. А за всей шелухой – деловой стиль, высокие каблуки, аккуратный макияж, волны длинных волос – я рассмотрел, какой она могла бы быть. Бледная, худенькая, а черты лица мягкие. В другой жизни незнакомка – это эльфийка в воздушном платье, с цветами в волосах и с дудочкой в руках. Она широко улыбается, и уголки ее губ доходят до заостренных ушей. Беспечная, веселая, смелая.

Незнакомка отвернулась, а я продолжил ее разглядывать: представил на зеленой лужайке где-то в лесах Средиземья[9]… и на холсте.

В Москве нашлось что-то прекрасное для меня! Кто-то. Вселенная просит прощения за встречу с Эдуардом? Я посмеялся бы, но решил сосредоточиться. Передо мной шанс вернуться к живописи, и я его не упущу. Нарисую ее вздернутый носик и локоны – темные, как шоколад. Покажу через цвета масляных красок все оттенки леса, а бледную кожу незнакомки окрашу в розовый, подчеркну глубину асфальтовых глаз, а губы… ее губы…

– Почему смотришь? – спросила она.

Звонкий голос! Или перелив колокольчиков?

– Прикидываю, в какой позе ты лучше смотришься.

Я сразу понял, какую глупость выдал мой затуманенный вдохновением мозг: зрачки брюнетки в изумлении расширились, а щеки стали пунцоветь. Но что бы ни было дальше, я не жалел, разглядывая ее смущение. Румянец ей подходил и красиво бы смотрелся на холсте, теперь я в этом уверен.

Брюнетка опустила ладонь в карман, и я вспомнил о ноже. Второй раз она может не промахнуться, поэтому я лихорадочно думал над достоверным ответом. В итоге выложил все как есть: рассказал, что я художник, или был им когда-то, и мои слова не имели ни пошлого, ни агрессивного подтекста. Признаю, я придурок. Но вовсе не опасный. Ей повезло, что на мосту оказался я, а не какой-нибудь… Эдуард. Он-то наверняка опасен.

Незнакомка поддержала беседу. Ее губы приняли линию аккуратного полумесяца, когда она улыбнулась, и мое сердце предательски дрогнуло. Эй, лживый орган, угомонись!

Я закурил. Представился. Протянул, как идиот, руку. Она подойти боялась, неужто ответит на мой жест? Поколебавшись, назвала свое имя – прекрасную эльфийку звали Яна. Поколебалась сильнее – я видел, как в нерешительности дернулись уголки ее губ. И все-таки она пожала мою руку. Маленькие тонкие пальчики. Мне не хотелось отпускать ее ладонь, я вдыхал пряный дым, давился, заполнял легкие, но не думал отстраниться. Невидимый поток энергии медленно, по крупицам наполнял мою творческую батарейку. Нарисую мою городскую нимфу. Обязательно.

Спустя пару секунд Яна разжала пальцы. Она стояла, опершись о край перил, смотрела на воду, а перед моими глазами вновь предстал пустой холст, на котором постепенно вырисовывались черты лица сероглазой брюнетки. Я рисовал в воображении, не имея при себе ни красок, ни карандашей. Рисование как езда на велосипеде: будто и не бросал любимое дело. Мне надо лишь убедить Яну позировать. Несколько часов, безлюдный парк…

Но Яна ответила твердым отказом. Я нахмурился. Думал, она примет предложение хотя бы из кокетливой вежливости – так поступили бы многие девушки. Но Яна отнекивалась, дерзила. Боялась? Вряд ли меня. Казалось, ей вполне комфортно в моем обществе… Ох, она посчитала, что так завуалированно я планирую затащить ее в постель! Фу, какая пошлость. Для подобных целей есть другие дамы. Доступные и не сожалеющие. Яна точно не из таких. Для нее даже разговор на мосту будто что-то серьезное. А мне точно не нужно «что-то серьезное». Ни сейчас, ни потом.

Сигарета без фильтра почти догорела и стала жечь пальцы. Я затушил окурок и пошутил – острая прелюдия намекала на симпатию.

– Я тебя раньше тут не видела, – сказала Яна.

Перевела тему? Прелесть!

Улыбнувшись, я вспомнил ночи, когда, расположив этюдник на мосту, пел песни и творил. Восторгался происходящим: мой талант востребован! Старался не вспоминать, что группа Bon Jovi ассоциируется с братом. А если и вспоминал, то думал, как Дима гордился бы мной. В то время я был уверен, что на своем месте. Добрался до вершины. Я был наивен, я был влюблен…

– Что ты делаешь в парке ночью?

Я ответил строчкой из песни «All About Lovin’ You»[10]. Нет-нет, сердце, не начинай. Никакой романтики. Ладно. Я влюблен в ночь, это правда. Будто все вокруг замирает, и становится легче дышать. Я считал, лучше бодрствовать, чем проводить чарующие ночи в постели за просмотром абсурдных картинок, что именуются снами. Другое дело день: на улице шумно и солнце слепит глаза, или ливень, под которым ты вынужден бежать куда-то и зачем-то. Безумный ритм жизни, от которого я прятался в кровати.

Оказалось, Яна знает Джона Бон Джови. Но представить Яну на концерте старичка Джона или на любом другом рок-концерте у меня не получилось. Там отрыв! Безумие! Яна не впишется. Вот классическая музыка – это ее. Но выяснилось, что Яна вообще не слушает музыку. Хм…

Ее смех был заразителен, а приоткрытые губы манили. В моей голове проскользнула дерзкая мысль: какие губы Яны на вкус? Отбросив нелепое желание поцеловать ее, я отвернулся, наслаждаясь абсолютной тишиной. Яне нельзя видеть в моих глазах ничего лишнего, чтобы я видел ее без брони – улыбчивую, оттаявшую от волнений и тревог.

Под кожей неровно бился пульс, требуя-таки сделать очередную глупость, и я поспешил успокоиться порцией никотина. Курить вредно! И когда-нибудь я брошу пагубную привычку. Но сейчас я достал сигареты. Аромат гвоздики и крепкий табак всегда приводили меня в чувство.

Сначала я решил, что Яна не курит, поэтому ей неприятен вид моего кретека, но, проследив за тем, как я убрал зажигалку в карман пальто, она достала пачку «Мальборо» и протянула мне.

Я плохо представлял Яну с сигаретами, а воображение у меня, надо заметить, отличное. Ха. Сказочное существо с вредной привычкой? Интересно. Не все идеально, что мы идеализируем, я-то знаю.

Яна пыталась доказать, что ее сигареты лучше, а я рассказал ей, как понимаю свободу. Лицо моей новой знакомой посветлело, она словно услышала о святом Граале. «Свобода». Красивое слово. Обманчивое. Если без романтизации, то свобода – та же мечта, что и все остальные: о семье, детях, своем жилье, новой машине и прочих земных благах. Интригует лишь процесс. Но, осуществив мечту, мы в лучшем случае испытаем удовлетворение. В худшем – разочарование, желая большего.

Первые месяцы свободы, несмотря на травму и разбитое сердце, принесли мне радость: я путешествовал, перебивался случайными заработками и жил для себя. Но без рисования, без близких рядом я заскучал и сбился с курса. Теперь наивно поверил, что вдохновение в лице Яны подарит мне истинную свободу: баланс между творчеством и рутиной. Гармонию. Я надеялся влететь с ноги в мир искусства и сотворить массу шедевров, принадлежавших только мне.

– Возьми.

Яна вновь полезла в карман пальто и достала пачку дорогих сигарет.

Я усмехнулся. Наверное, Яна учительница. У нее, так сказать, профессиональная деформация – доказать свою правоту и убедить поступить так, как говорит она.

Бунтарский дух во мне торопился спорить, но я его осадил. Милашка-эльфийка, оказывается, строгая дама! Посмотрев на пачку, я согласился. Давно не курил приличные марки, это правда. Ради разнообразия и улыбки моей музы сделаю исключение.

Яна судорожно глотала воздух, пока я тянулся к сигаретам. Между нами, едва знакомыми друг другу людьми, искрилась химия, отчетливое влечение, но я тушил его, как сигареты о воду в консервной банке. Яна нужна мне для других целей. Яна неприкосновенна. А коснувшись тоненьких пальцев, вдруг испытал мощную потребность узнать ее ближе, поддаться порыву, перейти грань. Яна если и испытала подобное, то не подала виду. С ее губ сорвалось громкое, отчаянное «Нет!». Она выронила пачку, сжалась, отступила. Первый крючок – что-то из прошлого повлияло на нее? Не заострив внимания на ее реакции, не задавая вопросов – всему свое время, – я поднял пачку, закурил. Шутка. В таких случаях всегда спасает шутка.

– Мою свободу похитили. Браво, Яна. Ты должна мне рисунок.

Думал, стушуется. Пожалел о сказанном, но Яна вновь меня удивила. Дерзко вздернув подбородок, она стрельнула серыми глазами:

– Я рисовать не умею.

Смех вырвался из моего рта, согревая изнутри и слегка растопив лед беседы, – я еще на шаг приблизился к тому, чтобы узнать мою музу. Понять ее. Нарисовать.

Мы долго говорили. Темы словно находились сами собой. Родственные души? Я не верил в подобный бред. Но фактом было то, что разговаривать с Яной мне намного интереснее, чем со многими знакомыми. С ней я нашел гораздо больше тем, чем, например, с Эдуардом, хотя мы знали друг друга намного дольше.

Яна мало говорила о себе, я тоже не спешил открывать главы своей судьбы. Внутри теплилась надежда, что у нас будет много времени восполнить пробелы в изучении биографий друг друга, да и мои ошибки, свойственные юнцу в большом городе, не понравились бы Яне. Не то чтобы я стыдился прошлого, но давно не ассоциировал себя с тем мальчишкой.

О Яне за вечер я узнал немного: она работала в отделе аналитики рекламного агентства, любила французское кино и черный кофе без сахара, знала английский и французский языки. Про возможные отношения или подруг она умолчала. Я не стал настаивать или давить на нее. Отчего-то был уверен, что у нас будет уйма времени наедине.

– Все равно нарисую тебя, – завел я старую песню. Объяснил, почему для меня так ценно встретить ее, вдохновиться ей.

Яна вновь смутилась, поблагодарила… и начала протестовать – упрямо, отчаянно. Я рассмеялся, взлохматив свои волосы. Будто я тащил ее в постель! Или это скрытое желание? Намеки? Я был абсолютно сбит с толку.

«Осознанно выбрала одиночество», – сказала она и потеребила шарф. Хмурилась, будто пыталась убедить в словах саму себя. Человеку нужен человек – твердят все, твердит природа. Мы племенные создания, нам нужна стая. Но… лучше ей узнать правду. Честность – хороший фундамент для деловых отношений. И если Яна кокетничает, ей стоит сейчас же прекратить. Моя выдержка не железная, а ее привлекательность глупо отрицать.

– Муза не стоит моего сердца, Яна. Со мной ты в безопасности.

Хрупкие мостики, которые мы выстроили, беседуя несколько часов, вмиг рассыпались. Забавно, на реальном мосту мы обрушили мосты метафоричные. Но не сожгли, верно? Есть шанс. Пусть я, вместо того чтобы разбить лед, сам провалился под воду. Барахтаясь в ее безразличии, я забыл про уважительную дистанцию, подошел, сказал:

– Ко мне вернулось вдохновение, я его не упущу.

– Поздравляю, – хрипло, сбитым дыханием.

Эльфийка… Тело говорит за тебя. В первые минуты, когда ты бросила в меня нож, тело диктовало тебе: «бойся», а в последние минуты, перед тем как я ушел, твое тело закричало: выкручивай на максимум разум, прячься в коконе травм, отрицай, но…

Ты прошла точку невозврата. Ты задела художника. Ты навсегда останешься в его памяти. На его холсте.

– До встречи, Яна.

От темных волос исходил цветочный аромат. Я медленно вдохнул, заполняя легкие до отказа, чтобы вспоминать. Чтобы найти ее по запаху, как собака. Откуда же ты такая взялась, Яна… Словно послана мне судьбой.

Направляясь прочь от моста, я сломал пополам несколько сигарет в попытке обуздать досаду. Мне не нарисовать Яну по памяти. Мне нужно, чтобы она позировала. Мне необходимо, чтобы она открылась.

Рисунок – отражение души, такова моя философия. В коммерции оказалось тяжело творить. Заказчики просили: «Нарисуйте как тот известный художник», «Вот фотография, добейтесь стопроцентного сходства». Тайно я мечтал о своей выставке, где никто бы не диктовал мне, как правильно рисовать, а мои работы принимали бы и любили. Портрет Яны мог стать началом смелого движения к цели. Душа моей музы, определенно, интересна. Жаль, спрятана за семью замками. Чтобы создать шедевр, достойный имени Константина Коэна, я должен найти все ключи. Открыть все двери. Что думает Яна? Мне все равно. Эгоизм свойственен творческим людям. Но я верю, что Яне нужна свобода.

В лофте я позволил эмоциям утихнуть: выплеснул их в непонятную мазню маслом – с детства мой любимый способ успокоиться и не разбить что-нибудь, тем более на съемной квартире.

Остыв, всерьез задумался: «Зачем мне искать новых встреч с девчонкой, раз она отказывается идти на контакт? Хочу ли я растопить Снежную королеву? Или мне поискать другую музу?»

Я выругался. Нет, черт возьми. Другая муза мне не нужна. Впервые с болезненного разрыва я кем-то заинтересовался. Не только физически. Не чтобы потешить эго или снять напряжение. Мне льстили ее смущение и дерзость, ее тайны и острый язык, и мне мало короткой встречи. Впервые за годы мне мало. А главное, Яна не похожа на Марию.

Я двигался вперед.

– Соберись, Коэн, – приказал, глядя на отражение в зеркале – взъерошенный и растерянный. Художник. Приятно вновь считать себя творцом. – Ты нарисуешь ее. Ты убедишь ее, чтобы она стала твоей музой.

Отражение согласилось. Оно хотело вновь увидеть Яну. А я… тоже хотел ее увидеть. Я плохо запомнил черты ее лица, мне бы взглянуть на сероглазую брюнетку всего раз…

– Ложь.

Я заметил (или почувствовал): Яна хотела что-то получить от меня. Я не против, но ей придется отдать что-то взамен. Яна восхитилась мной, но по-иному, не так, как остальные. Мой талант не волновал ее. Моя внешность не была главной причиной. Совсем иное…

Моя свобода? Моя… душа?

Яна

Осень, 2016. Москва

Солнце пробивалось в кабинет офиса сквозь жалюзи с тем же упорством, с которым мысли о встрече на мосту лезли в мою голову. Все воскресенье я била себя по рукам, чтобы не искать в интернете информацию о Косте, и не смогла сосредоточиться на работе. Я приготовила еду на неделю вперед, посмотрела залпом второй сезон «Американской истории ужасов» и пришла в офис без готового отчета. Хуже всего, что все оказалось зря! Лучи играли солнечными зайчиками на стенах, а я, наклонившись к монитору, читала статью: «Талантливый художник Константин Коэн заключил контракт на четыре года с компанией „Пейнт“». Что ж, не обманул. Он и правда художник.

В понедельник я проснулась радостная: наконец-то новая неделя! Смогу загрузить себя работой и выбросить из памяти зеленые глаза, кривоватую обаятельную улыбку и шепот: «До встречи, Яна». Но, когда включила компьютер, пальцы сами – клянусь, сами! – вбили в поисковик «Константин», «художник», «Москва».

На экране замелькали десятки ссылок. Я сделала глоток кофе, открыла статью авторитетного журнала про искусство… и не смогла закрыть. В сотый раз за утро рассматривала фотографию: Константин Коэн стоял посреди конференц-зала и гордо держал свою картину. Он, молодой парень в потрепанном пальто, с неаккуратной прической и счастливой ухмылкой, казался неуместным на фоне стерильно-белых стен и панорамных окон. Выделялся Костя и среди других людей на фото: они, в деловых костюмах, смотрели в объектив хмуро, а он – по-мальчишески наивно.

Я вглядывалась в фотографию: у Константина такие же светлые волосы, впалые скулы, широкие брови, но глаза… на фото два изумрудных огонька сияли, а в ночь на мосту – тускло светились.

Статью я не прочитала, снова и снова возвращаясь к снимку. Сравнивала подростка с фотографии и реального мужчину из парка. Всего четыре года прошло, а Коэн сильно изменился. Любопытство щекотало мне ребра: что случилось? Почему он бросил успешную карьеру и для чего выбрал в музы меня?

Я встрепенулась. Какая разница! Не мои заботы, а он – пофигист и эгоцентрик.

Нахмурившись, я закрыла браузер и уставилась на пустую страницу с заголовком «Отчет». Что-то в Константине зацепило и меня… Загадочная «свобода». Забытое, казалось бы, чувство безопасности. Подумав немного, я снова открыла статью, сохранила фотографию на рабочий стол компьютера и почистила историю браузера.

– Тут ночуешь, а?

Заглянув за монитор, я увидела в дверях кабинета Ивана Солнцева – самого близкого мне человека в сумасшедшем доме, то есть в нашем офисе. Да простят меня Настя и Карина.

– Доброе утро, Воронцова! – прогудел Ваня низким басом.

Мой темноволосый и коренастый друг детства мог бы озвучивать медведя. «Кто-о-о ел из моей тарелки?» – представила я фразу из сказки «Три медведя», сказанную его голосом, и не удержалась от смеха.

– А настроение у тебя отличное, – заметил Ваня. Его голубые глаза блеснули: вот она, Янка, с которой он лазил по дачным заборам. Бесстрашная хохотушка.

– Привет. – Я смутилась и начала копаться в бумагах. Все, выкидываю из головы красивого художника, встречу на мосту, мое любопытство. Живу дальше, как всегда. – Не видел факс? В пятницу должен был прийти от Котова Валентина Михайловича, – поинтересовалась я у Вани, всем видом показывая, что думаю только о работе. Это же правда. Так должно быть.

– Не видал. – Друг повесил пиджак на спинку стула, стащил с моего стола «Сникерс» и плюхнулся на свое место – стул боязливо скрипнул. Ваня, закинув руки за голову, беспечно добавил: – Я единственный, кто сегодня опоздал, потому за Марию не беспокойся. Настроение у нее терпимое, а Эдика я вообще не видел. Не день, а лафа!

Ваню я слушала вполуха, свернув страницу «Ворда» и вновь наткнувшись среди папок на рабочем столе на фото из статьи про компанию «Пейнт». Сердце пропустило удар: даже на маленькой иконке улыбка Константина привлекала внимание и навевала навязчивые воспоминания – как близко он стоял, как шумно вдыхал сигаретный дым, как его губы касались моих волос… Ну каким образом тут работать! Я застонала и выпустила из рук документы – листы веером разлетелись по кабинету.

– Яна? Обидел кто? – В голосе Вани сквозило беспокойство.

Я вскочила, чтобы собрать документы, и отвернулась, пряча от друга вспыхнувшие щеки. Надеюсь, он не пялится на мой зад, пока я ползаю на коленях.

– Никто не обидел, я могу за себя постоять. – Вернувшись на свое место, я собрала листы в аккуратную стопку. Отложила подальше. Прикусила щеку изнутри. Нет. Зазнайка-художник лишил меня покоя! Может, если утолю любопытство, то смогу забыть о нем? Подняв взгляд на озадаченного Ваню, я спросила: – Знаешь что-нибудь о Константине Коэне?

Гениально! Спросить у всезнающего интернета? Не-е-ет. Показать другу, что меня впервые за два года заинтересовал мужчина? Вуаля! Да и как Ваня мне поможет? Его интересуют футбол, бокс и книги по философии – последнее, на мой взгляд, для того чтобы впечатлять девушек. «Мы предназначены друг другу и бла-бла-бла». Подмывало спросить у Солнцева про теорию «частиц души», но тогда я бы доказала себе, что верю в бредни шарлатана, а это абсолютно точно не так.

Ваня приоткрыл рот и приподнял брови домиком, напоминая мишку, которому посулили бочонок с медом. Я бы рассмеялась, не будь мне так неловко. И Солнцев туда же! Ладно подруги, им я и не собиралась рассказывать о встрече на мосту – они бы сразу принялись сводить меня с Коэном. Помогли бы, все узнали бы о нем, да в малейших деталях, но и ему бы про меня все выложили. Но Ваня!.. Где его беспристрастность?

Вздохнув, я максимально спокойно добавила:

– Яна Воронцова интересуется мужчиной. Шок-контент. Но сразу изменю ход твоих мыслей: интерес спортивный. Я поспорила с Настей.

Вру и не краснею! Костя определенно меняет мою жизнь. Но к лучшему ли?

– Поспорила? – недоверчиво переспросил Ваня.

Я кивнула, а друг усмехнулся:

– Понятно, Яна. Узнаю у Насти про эдакий спор, спасибо за отличный предлог позвонить ей.

Черт! Я и забыла, что месяц назад на корпоративной вечеринке Ваня весь вечер крутился вокруг моей подруги. Узнала я об этом от Карины, сама на вечеринку, разумеется, не пошла. Я думала, что Ване просто было скучно на корпоративе: алкоголь он не пил. Но, оказывается, до сих пор вспоминал эффектную блондинку из отдела маркетинга. Насте мой друг не особо понравился: он, по ее словам, недостаточно успешен… но чертовски целеустремленный, в этом я уверена. Он обязательно ей позвонит.

А мне влетит за придуманный спор! Надеюсь, информация того стоит и Ваня что-то знает: он давно в бизнесе.

– Как, говоришь, его зовут? – деловым тоном уточнил друг.

– Константин Коэн. Художник, работал на компанию «Пейнт». Они занимаются продажей картин.

– О, да ты сама нехило справилась, – подтрунил Ваня, разминая пальцы. – Мне бояться за Коэна? У тебя замашки сталкера.

Захотелось кинуть в Солнцева чем-нибудь тяжелым. Вместо этого я широко улыбнулась и попросила:

– Ванечка, ну вспомни что-нибудь. Или у Эдуарда спроси.

– Не буду отвлекать Ковалева, сам справлюсь!

Прекрасно, этого я и добивалась: Ване только повод дай с кем-нибудь посоревноваться. В данном случае, в добывании информации.

– Коэн… Коэн… – бормотал друг, потирая широкий лоб.

На миг Ваня затих, и я испугалась, что перенапрягла моего далекого от искусства (как, собственно, и я сама) друга.

– Коэн! Это же который Константин! – Ваня вскинул руками, изображая непонятный, но явно радостный жест, а следом вскочил и весело пропел: – Би-и-инго! Янка, би-и-и-инго!

– Бинго, – пробормотала я, усаживая Ваню обратно в кресло. – Тише, а то из соседнего отдела прибегут узнать, почему мой начальник сходит с ума. Так что ты вспомнил?

– Константин Коэн приехал в Москву из какого-то поселка. Ему вроде лет девятнадцать было. Не поступил на бюджет, но это не помешало ему подписать контракт с компанией «Пейнт». Его, не подведи меня память, на Арбате нашли, он там уличным художником работал. Давно это было…

– Четыре года назад, – вставила я.

Ваня присвистнул: «И это знаешь?!»

– Короче. – Ваня, видно, расстроился: он не сказал мне ничего интересного, типичные факты из интернета. Развернув «Сникерс», друг хмыкнул: вызов принят. – Два года прошло, и Костя Коэн послал все к чертям собачьим. Поговаривают, были у него неразрешимые разногласия с владелицей компании. – Друг поиграл бровями, а меня отчего-то бросило в жар.

– Сплетник, – шутливо сказала я. Но это ведь правда: мужчины любят слухи не меньше, а порой и больше, чем женщины. Когда я пыталась заниматься боксом, то не раз слышала, как суровые потные мужчины перемывали косточки и друзьям, и женам. Я улыбнулась воспоминаниям и попросила: – Давай конкретнее, без домыслов, ты не Малахов[11].

– Или это ревность, Янка? – отбил мой подкол Ваня. – Ладно, если по фактам, то Костя уехал из Москвы. Исчез, как в воздухе растворился.

– Подожди. – Я нахмурилась. – У него же был контракт?

– Ага! Поэтому несладко пришлось компании. Более того скажу: на Коэне они деньги-то и делали. Был парень золотой жилой для них. Вернее, руки у него золотые. Когда Костя деру дал, «Пейнт» чудом не разорилась и до сих пор концы с концами еле сводят. Грандиозный скандал! – Ваня в два укуса доел батончик и, вытерев рот от шоколада, спросил: – Ну а кто «Пейнт» руководит, угадаешь?

Я пожала плечами.

– Начальница наша! Мария Исмаиловна! Ей поэтому пришлось в срочном порядке рекламное агентство открывать, чтобы детище осталось на плаву. Сильно ее Коэн подставил. Творческая личность… – Ваня вдруг задумался. – Яна, а какое тебе дело до Кости? Мальчишка этот безумный, небось, в Европу сбежал, и след его простыл. А для спора художник-скандалист – так себе кандидат. Я думал, вы на красавчика из «Тиндера» спорить будете. Ну или на Эдика в крайнем случае.

Я поморщилась. На Эдуарда Витальевича Ковалева, начальника отдела маркетинга, я бы спорила в последнюю очередь. Во-первых, он совсем не в моем вкусе. Во-вторых, Карина повыдирала бы мне волосы.

Я попыталась увести разговор о споре:

– Ого, Вань. Спасибо! Ты «Википедия» и журнал «Сплетник» в одном флаконе.

Поверить не могу, что наша начальница руководит «Пейнт». Гламурная женщина в деловом костюме и с неизменно-красной помадой слабо ассоциировалась у меня с искусством и… с Костей. Непримиримые разногласия?.. Я решила позже проверить информацию в интернете.

– Не очень похоже на спор, Янка.

– А про Марию Исмаиловну ты уверен? – гнула я свою линию разговора. Костя сбежал, понятно. Но почему? Он показался мне беспечным пофигистом, но все же… Подставил стольких людей, был вынужден скрываться, потерял авторитет и деньги… Должна быть веская причина. – Я думала, у Марии Исмаиловны только наше агентство.

– Ну посмотри в великом «Яндексе», – обиделся Ваня. – Я больше ничего не скажу! А в спор твой не верю!

– Прости-прости. Слушаю внимательно. – Я одарила «мишку» заискивающей улыбкой. – Ты мне очень-очень помогаешь выиграть спор!

Ваня насупился, сделал вид, что занят документами, а потом махнул огромной ладонью и снова заговорил. Ему, наверное, самому интересно вместо работы поговорить о делах начальницы и талантливом художнике.

– Паренек этот… горы сворачивал. Но я бы ни с кем его не сравнил. Самобытный он! В фирму, где я тогда работал, привезли его картину. Повесили в вестибюле. По сей день помню, что на картине нарисовано было: морская пучина, затонувший корабль, сундук с сокровищами. – Ваня улыбнулся. – Косте бы это… как оно называется… выставки свои открывать! Гастроли по миру устраивать! А он коммерческие заказы выполнял. Портреты бизнесменов, реплики известных полотен. Тьфу! А эта картина… Из его раннего творчества, до «Пейнт». Как сейчас помню, смотрел я на морской пейзаж, и он словно оживал. Представляешь? – Ваня ахнул. – Мне казалось, я чокнулся, настолько реалистичная картина! Будто это… в другое измерение манит. Фотографии не такие яркие и наполненные жизнью, как та картина. Жаль, безумно жаль Коэна…

– Ты говоришь о нем так, словно он умер, – пробормотала я, испытывая что-то вроде гордости за то, что Константин захотел видеть меня своей музой. Я предполагала, что новый знакомый талантлив, но настолько… Ладно, теперь он может быть и наглым, и эгоцентричным. Маэстро же!

– Умер не умер, а дело свое бросил. – Голос Вани наполнился грустью. Друг тихо добавил: – Как в воду канул. Ну, мое мнение, в Европу он уехал и правильно сделал. Там его по достоинству, небось, оценят. И авось увидим мы его работы.

Я прикусила язык, чтобы не рассказать: Костя тут! В столице! Собирается рисовать мой портрет! Но отчего-то эта информация казалась личной, сокровенной. Делиться ей даже с другом детства мне не хотелось.

– Считаю, зря он подписал контракт с «Пейнт», – сделал вывод Ваня. – Душу продал. Знаешь ты Марию… Не кудесница, а искусительница. Напела сладких речей. Потому как ей что нужно? – Ваня поморщился. – Деньги, деньги. А он молодой был, из деревни. Мария его одевала в красивые шмотки и держала в новостройке на привязи, будто он неведомая зверушка! – Ваня ударил кулаком по столу. – Творца! Художника! Ну и не смог он исполнять чужие приказы. Летел к солнцу, Икар с душой нараспашку…

– И сгорел, – подытожила я.

– Да, верно. Чтобы не засудили за невыполнение контракта, скрылся. Мария ориентировки давала в прессу… в полицию… Будто Костя преступник какой-то. – Друг пошмыгал носом, расчувствовался. – Он пацан всего-то! Преступник, блин. Скажут же…

Я задумчиво посмотрела в монитор. Понятно, почему Константин сбежал: свободный художник не выдержал натиска коммерции. Но зачем Коэн вернулся?

– Спасибо, Вань, ты мне очень помог.

Тепло волнами растеклось по телу. Согрело. Давно я не разговаривала с Ваней о чем-то, кроме работы. А раньше, в юности, мы часами болтали обо всем на свете, у нас не было секретов. Но, когда я вернулась из Лондона, лучшим решением показалось закрыться. Прежней я быть не могла. А сейчас, душевно болтая с другом, почувствовала: прежней мне, конечно, не быть, но нынешней мне не все желают зла.

– Давай на ланч пойдем в бар, закажем твои любимые ребрышки?

Ваня если и удивился, то не подал виду. Он ухмыльнулся и кивнул:

– С удовольствием, Янка.

Что же получается? Константин Коэн помогает мне на расстоянии. Наверное, я должна ему рисунок.

– Хм… – Ваня взял со своего стола календарь с котиками и полистал. – Контракт-то закончился! Упыри эти, небось, забрали у него все имущество и финансы, а значит, брать нечего с него, и Костя мог вернуться в Москву. – Хмурясь, Ваня добавил: – Но я бы не вернулся. Пока Мария тут, пока «Пейнт» существует… не будет ему покоя. – Друг обратился ко мне: – Ты довольна? Помог я тебе обойти Настю в споре?