Дом Евы

Глава 1

Филадельфия, октябрь 1948 года

Мамы и драконы

Руби

Бабушка Нини всегда говорила, что рано – это вовремя, вовремя – это поздно, а поздно – просто неприемлемо. Пышка опять неприемлемо поздно задержалась. А знала ведь, что у меня важное дело! Мне не трудно было раз в неделю переночевать у бабушки Нини, чтобы Пышка могла подработать, убирая конторы. Я просто просила ее приходить домой вовремя, чтобы я успевала на автобус и не опаздывала на субботние факультативные занятия. Но Пышка уже третью неделю подряд заходила в бабушкину квартиру на четверть часа позже договоренного, тяжело волоча ноги и восклицая высоким голосом: «Ох, Руби, девочка моя, извини! Щас расскажу тебе, что случилось!»

Отмазок у моей кузины было больше, чем у шлюхи, которой грозит тюрьма, а мне с утра некогда было слушать ее затейливые байки. За час мне нужно было добраться аж до Южной Филадельфии, так что я просто поморщилась, давая ей понять, как меня бесит ее наплевательское поведение.

– Деньги на автобус? – Я протянула руку, но Пышка протиснулась мимо меня в узкий коридор, где по стенам криво висели семейные фотографии в разномастных рамках, и вошла в маленькую Г-образную кухню. Там она сняла свой парик «под пажа» и бросила на кухонный стол. Я вошла за ней, кипя от раздражения.

– Твоя мать сказала, что оставит деньги.

Из-под тостера выбежал маленький таракан, и Пышка прихлопнула его ладонью.

– И что мне теперь, делать крюк и идти домой за деньгами? Просто дай мне двадцать центов!

– Дала бы, коли могла. – Пышка встала у раковины и принялась тщательно намывать руки. – Но до следующей пятницы у меня шиш в кармане.

– А у бабушки что, ни цента нет? – Я уже была на взводе. – А вдруг мама забыла?

– Слушай, девочка, я вчера разговаривала с Инес, и она сказала, что оставит деньги. Не доводи меня; если прямо сейчас выйдешь, все успеешь. – Пышка достала из ящика со льдом банку «Шлица», открыла и сделала большой глоток, а потом выдохнула так, что сразу стало ясно – она об этом пиве всю дорогу до дома мечтала. Еще глоток, и она расстегнула до пояса пуговицы на синем форменном платье. Складки жира у нее на животе аж затряслись от облегчения.

– А лекарство Нини приняла?

Я кивнула, вся кипя от злости, и схватила школьную сумку.

– Она двадцать минут как уснула. В глаза капать следующий раз в одиннадцать.

Дверь в квартиру была открыта, и я чувствовала запах скрэппла [1], который жарила новая соседка на первом этаже. У нее были грудные двойняшки, и они всю ночь дуэтом рыдали.

– Больше не проси меня с бабушкой сидеть.

Пышка рыгнула, потом крикнула мне вслед:

– Слушай, ну я же извинилась. Чего ты хочешь‐то, крови моей?

В ответ я хлопнула дверью, а потом мне сразу стало стыдно – вдруг я бабушку разбудила?

Тост, который я сделала себе в дорогу, уже остыл, масло затвердело. Я сунула его в рот, бегом спустилась на два лестничных пролета и выскочила на 28‐ю улицу. Ночью прошел дождь, так что в воздухе до сих пор ощущалась влага, а в выбоинах скопились мокрые листья, которые я старалась обходить.

Я уже три недели подряд получала замечания за опоздания, и миссис Томас сказала, что, если я еще раз опоздаю на факультатив, она на меня рапорт подаст. Может, Пышка нарочно пытается мне жизнь сломать? Попасть в программу «Взлет» фонда Армстронга было для меня большой честью, и это знали все, даже Пышка. Со всей Филадельфии отобрали ровно двенадцать негритянских школьников, которые претендовали на полную стипендию на четырехлетнее обучение в университете Чейни, старейшем негритянском колледже в стране. Чтобы стипендия досталась мне, нужно быть безупречной – в том числе не опаздывать. Если я проиграю, колледж и обучение на оптометриста мне не светит. У нас в семье никто еще в колледже не учился, и на мое обучение средств тоже не было. Так что лентяйке Пышке с ее наплевательским отношением ко времени я не собиралась позволить испортить свое будущее. Тем более сама‐то Пышка даже школу не окончила.

По Коламбия-авеню я промчалась мимо Храма Господа. Там у парадного входа стояли женщины с ног до головы в белом и приветствовали прихожан. Из всех окрестных церквей с утра в субботу собиралась только эта, и я постаралась ни с кем не встречаться взглядом, а то вдруг какая‐нибудь из этих женщин решит, что меня интересует их Господь и предлагаемое спасение, и начнет заманивать на собрание.

Все так же торопливо я свернула за угол на Тридцать третью. Впереди, возле цирюльни Процесса Уилли, устроились на складных стульях четверо каких‐то типов. У двоих была доска с шашками, а бумажные стаканчики держали все четверо – наверное, потягивали что‐то горячительное, чтобы не мерзнуть с утра пораньше. Одежда у них была мятая, а взгляды мутные – они явно тут всю ночь просидели. От таких жди проблем.

Я застегнула доверху свою толстую кофту, надеясь, что так они не обратят на меня внимания, но не успела. Стоило мне шагнуть на мостовую, как один из этих типов подал голос.

– Детка, ты такая шикарная, аж плакать хочется.

Его сосед ухмыльнулся так широко, что я заметила отсутствующий у него зуб.

– О да, боже, да. Вся такая как бутылочка кока-колы, аж пить захотелось.

– Наверняка и на вкус сладенькая.

Тот, что был ко мне ближе всего, потянулся схватить меня за руку, но я увернулась.

– Эй, куда торопишься? У папочки есть все, что тебе надо!

Я глянула на него как можно более злобно и поспешила прочь. Мужчины продолжали свистеть мне вслед, и я чувствовала спиной их взгляды. В такие моменты мне хотелось, чтобы существовала кнопка, которой меня можно было бы удалить. Не умереть, ничего такого – просто чтобы меня не было. Ну или как минимум взять булавку и проткнуть мои огромные сиськи, словно шарики с водой. Чтоб я стала плоская как блин и скучная – смотреть не на что. Может, тогда мама бы меня разглядела и перестала на меня шипеть.

Мы снимали квартиру в краснокирпичном здании на углу Тридцать третьей и Оксфорд – уже третью за последние два года. Напротив был огромный парк, но мы не смели туда заходить. Тамошней пышной растительностью я любовалась разве что с нашего крыльца – сидела на проржавевшем складном стуле и смотрела, как краснолицые мужчины играют в гольф, рядом разложены одеяла, корзинки с едой и отдыхают с детьми светловолосые жены гольфистов, а отовсюду громыхают последние хиты Тони Беннета и Перси Фейта.

Взбежав по цементным ступеням к входной двери, я нашарила висевшие у меня на шее ключи. Дверные звонки здесь никогда не работали, а ключ в замке повернулся не с первого раза, пришлось еще потыкать. В дождь дверь заедало, и, чтобы ее открыть, приходилось со всей силы толкать плечом. Поднимаясь по скрипучей лестнице, я чувствовала, как блузка липнет к спине. Когда я нервничала, у меня вечно лицо и спина потели – ужас просто. До автобуса двадцать минут – еще успею надеть какую‐нибудь другую блузку, которую не надо гладить, и попрыскаться духами Инес.

Из передней дверь вела в канареечно-желтую кухню. Я вбежала туда и почуяла запах сигареты. Нервно сглотнув, я утерла лоб рукавом кардигана.

Деньги мне Инес всегда оставляла в одном и том же месте – в бумажной салфетке между двумя ножами для мяса в кухонном ящике. Отодвинув нужный ящик, я увидела салфетку и вздохнула с облегчением, но когда я ее схватила, то почувствовала, что она слишком легкая. Я встряхнула салфетку, потом передвинула другие ножи, надеясь, что деньги просто выскользнули в ящик. Но их не было.

Меня опять прошиб пот, и я попыталась сообразить, что делать дальше. Никаких денег в квартире точно не было: я выбрала всю мелочь еще на прошлой неделе, тогда Инес тоже не оставила мне на дорогу. Я не представляла, сколько времени добираться до Южной Филадельфии пешком, но от одной мысли, что надо будет идти через весь город, у меня голова начала болеть.

Я нервно вцепилась в спинку кухонного стула, у которой плохо прилегала обивка, и попыталась что‐то придумать, но тут в кухню вошел Лип, очередной мамин бойфренд, зажав сигарету в желтых от никотина зубах.

– Ты чего тут делаешь? – воскликнула я.

Он склонил голову набок.

– Теперь и ты моя женщина, что ли?

– Ты ж обычно по субботам утром в цирюльне.

Лип подошел к раковине и повернул кран. Несколько секунд вода текла просто так, потом он взял с сушилки стакан и налил себе попить. Пока Лип пил, он всю меня ощупал глазами. Мне всегда было не по себе от его похотливых взглядов, и я старалась держаться от него подальше, но в этот раз не отвела глаз.

У Липа была гладкая кожа цвета вишневого дерева и выпрямленные волосы. Он повязал голову голубым атласным шарфом с узлом на лбу, на шее цепочка, футболка навыпуск. Лип думал, что похож на Нэта Кинга Коула, но на самом деле он был далеко не такой милый.

Когда на кухне мы были вдвоем, она сразу ощущалась тесной и душной. Лип наклонился и стряхнул пепел с сигареты в стеклянную пепельницу, стоявшую среди разбросанных на столе счетов. Я слышала, как тикают настенные часы и как течет вода в туалете дальше по коридору: Лип опять забыл пошевелить ручкой после того, как спустил за собой воду.

– Чего ты тут копаешься?

– Мать сказала, что оставит мне двадцать центов на дорогу до Ломбард-стрит. Ты их не видел?

– Не-а.

– А можешь одолжить мне денег до ее возвращения?

Он ухмыльнулся.

– А что мне за это будет?

До автобуса оставалось десять минут, и я слышала, как кухонные часы отсчитывают драгоценные секунды.

– А чего тебе надо? – Я прикусила ноготь и выплюнула кусочки розового лака.

Лип потушил сигарету.

– Поцелуй.

– Чего? – У меня так заныло в животе от тревоги, что дышать стало трудно.

– Просто поцелуйчик, ничего страшного, а я тебе четвертак дам. – Лип ухмыльнулся, сверкая золотой коронкой на верхней челюсти справа.

Это по десять центов туда и обратно, и еще пять останется на крендель и сок в перемену. Инес на еду мне никогда денег не давала, я сидела на уроках голодная. Сумка вдруг показалась мне очень тяжелой. Я только сейчас поняла, что так и держу ее в руках.

У меня уже сил никаких не было. Отчаянно хотелось попасть на занятия, хотелось заработать стипендию и перестать рассчитывать на то, что стремные бойфренды Инес будут обеспечивать нам крышу над головой.

– Просто чмокнуть, что ли? – Голос у меня срывался; меня злило, что я попала в такую ситуацию, а все из-за матери.

– Угу.

– В щеку?

Он залез в карман, подбросил двумя пальцами четвертак, поймал и шлепнул его на стол.

– В губы.

Меня пробрала дрожь.

Лип сложил руки за спиной и прищурился – точно таким же взглядом он смотрел на Инес, когда хотел, чтоб она «дала ему сладенького», как он это называл. Меня накрыло стыдом. Сглотнув, я заставила себя подойти к нему, обойдя хромированный кухонный стол.

От того, чтобы попасть на занятия вовремя, меня отделял поцелуй. Один жалкий поцелуй. Это мне по силам. Я закрыла глаза и запрокинула голову, чувствуя, как от него несет вчерашним виски и сегодняшними сигаретами. Меня чуть не стошнило.

Лип прижался своими толстыми губами к моим губам; коленки у меня стукнулись друг о друга. Я почувствовала, как его толстый язык раздвигает мне губы. Я попыталась отодвинуться, но Лип положил одну руку мне на левую грудь, а второй схватил меня за попу, подтянув к себе поплотнее. Я заерзала, но он прижимал меня все крепче, тыча своей штукой мне в бедро поверх юбки.

– Да хватит! – я уперлась локтями ему в талию и попыталась высвободиться. Но он держал меня крепко.

И тут дверь в квартиру распахнулась. Лип отшатнулся и отпихнул было меня, но не успел. Большие глаза Инес ошеломленно уставились сначала на него, потом на меня.

– Какого черта? – воскликнула она, роняя коричневый бумажный пакет с покупками. Я услышала, как что‐то разбилось, когда он упал на линолеум.

Лип попятился еще дальше от меня, вскинув руки в воздух, будто перед полицейским.

– Это все она! Сказала, ей деньги на автобус нужны. Повисла на мне, я и поделать ничего не успел.

– Врешь! – прошипела я. – Это ты виноват!

– А ну вали отсюда. – Мама вскинула руку, будто собиралась сделать предупредительный выстрел. Из хвоста у нее выбились пряди, а кожа – обычно такого же орехового оттенка, как у меня, – побагровела.

Я повернулась к Липу, чтобы увидеть, как он отреагирует. Наконец‐то мама приняла мою сторону! И тут я поняла: она смотрит на меня. Она это мне говорит. Меня винит. Ее взгляд резал меня как ножом.

– Давай, иди отсюда, из молодых да ранних!

Я подхватила четвертак, а когда подошла к двери, мама меня еще и в затылок пихнула.

– Нечего лезть к моему мужику! Веди себя как ребенок!

Она с такой силой захлопнула за мной дверь, что дверные петли аж затряслись. Я двинулась вниз по крутым ступеням, хватаясь за перила, чтобы не упасть. На улице я попыталась прогнать из головы всю эту сцену, но пока бежала три квартала до автобусной остановки, все так и чувствовала впившиеся в меня пальцы Липа и обжигающую ярость Инес.

Автобус подъехал к тротуару, когда мне оставалось полквартала. Я пустилась бежать быстрее – колени под юбкой ходили туда-сюда, сумка колотилась о бедро. Я закричала и замахала руками, пытаясь привлечь внимание водителя. Оставалось всего несколько метров, и тут дверь закрылась. Я успела постучать кулаком по металлической обшивке автобуса.

– Подождите, пожалуйста! – заорала я.

Но водитель отъехал от тротуара, будто не слышал меня. Будто я не имела никакого значения. Будто меня не существовало. Я швырнула школьную сумку на землю, потом наклонилась и сплюнула, чтобы избавиться от невыносимого вкуса Липа во рту.

Глава 2

Вашингтон, округ Колумбия, октябрь 1948 года

В строю

Элинор

Элинор деловито шагала по территории университета Говард, сжимая в правой руке письмо. На штемпеле была эмблема Альфа Бета Хи, так что она знала – внутри то, чего она ждала: ответ на ее просьбу о вступлении в сестричество.

Весь прошлый год она наблюдала за девушками из Альфа Бета Хи, за тем, насколько важную роль они играли в университете. Шикарно выглядели – всегда в одинаковых сиреневых шарфах, облегающих трикотажных свитерах, в туфельках на каблуке и с блестящими кудряшками. Занимались важными вещами – организовывали передвижные библиотеки для детей сельского Юга, рисовали плакаты в помощь Мэри Чёрч Террелл, которая неустанно боролась с запретом для чернокожих посещать общественные места, и собирали еду для бедных. А еще – и это самое важное – они круче всех в университете танцевали степ. Когда они встряхивали хорошенькими головками, что‐то выкрикивали, притопывали и прихлопывали, все вокруг останавливались и смотрели. В университете были и другие сестричества, но девушки в серебряном и сиреневом явно были круче всех – а теперь Элинор перешла на второй курс, наконец получила право претендовать на вступление в сестричество, и ей очень хотелось в АБХ, как их часто называли.

Она пересекла газон, стараясь не наступить на студентов, которые занимались или отдыхали между лекциями на траве, и взбежала по лестнице к своей комнате в общежитии, по пути нечаянно отдавив какому‐то молодому человеку ногу – уж больно она была большая.

– Ох, извините! – крикнула Элинор через плечо и поспешила к своей комнате, которая располагалась по левой стороне коридора.

Сердце у Элинор взволнованно стучало. Она попыталась успокоиться, прижав письмо к груди. Наверняка там приглашение в сестричество! Оно изменит ее жизнь. Сделает ее яркой, а не скучной. Популярной, а не незаметной. Сделает частью веселой компании, а не одинокой простушкой.

Элинор не представляла, где взять деньги на вступительный взнос, – после трех семестров родители уже с трудом наскребали плату за учебники и все необходимое. Но это мелочи, она что‐нибудь придумает. Элинор просунула палец под клапан конверта из дорогой плотной бумаги и принялась его отклеивать. Руки у нее дрожали. Из конверта выпал листок такой же дорогой бумаги.

1 октября 1948 года

Дорогая мисс Куорлс,

большое спасибо за заявку на вступление и интерес, проявленный к сестричеству Альфа Бета Хи. Мы ценим Ваш энтузиазм и уважение к членам АБХ и к нашим задачам. У Вас правильный настрой, но в этом году у нас было много интересных заявок и мы не сможем предложить Вам место. Старайтесь участвовать в жизни студенчества, хорошо учитесь и попробуйте еще раз в следующем году.

Ваша сестра по духуГрета Хепберн,президент «Альфа Бета Хи, Инкорпорейтед»

Перед глазами у Элинор все расплывалось; она несколько раз моргнула, потом перечитала письмо еще раз, теперь помедленнее. Она вчитывалась в каждое слово, пытаясь выжать из него значение, противоположное тому, что прочитала в первый раз. Но к третьему прочтению глаза у нее уже жгло от слез. Она все правильно прочла, ей действительно отказали. Элинор скомкала письмо, и тут в комнату вбежала ее соседка Надин Шервуд.

– Почему у тебя такой вид, будто кто‐то умер?

Элинор сунула смятое письмо подруге. Надин расправила его одетой в перчатку рукой, просмотрела, а потом бросила в мусорную корзину возле комода.

– Знала бы, что ты хочешь в АБХ, – сразу бы тебя предупредила, что этим все кончится. Чего ты мне не сказала‐то? – Надин сняла жакет, одновременно скинув туфли с открытым носком.

– Хотела тебя удивить.

– Милая моя, все знают, что они берут только девушек, у которых волосы прямые как линейка, а кожа светлее бумажного пакета. Как ты‐то этого умудрилась не заметить? – Надин уселась на свою кровать, постукивая пальцем по золотому портсигару. – Иногда ты ведешь себя так, будто Огайо на другой планете.

Элинор уже слышала такое про АБХ, но решила, что это просто сплетни. Во-первых, потому что глупо же судить о девушке по цвету кожи, а во‐вторых, она знала как минимум двух студенток, которые попали в АБХ и не соответствовали этим требованиям.

– Миллисент в АБХ, а у нее кожа темнее моей.

– Папа Миллисент судья, и семья у них богатая. – Надин закурила «Честерфилд». – Ее мать была в АБХ, и ее родители оба окончили Говард. Это называется «места по наследству».

Этого Элинор не знала. Для нее все это было в новинку. Она развернулась и уставилась на себя в зеркало, висевшее справа от двери. Глаза до сих пор заплаканные, а еще кожа теплого бронзового оттенка, широкий нос, высокие скулы и неплохая копна на голове. Так о ее волосах всегда говорила мать, водя по ним расческой-выпрямителем каждое воскресенье перед церковью. Элинор говорили, что она симпатичная, но она никогда не считала свой цвет кожи достоинством или недостатком. Он просто такой, какой он есть.

Честно говоря, Элинор даже не знала, что неграм есть дело до цвета кожи друг друга, пока год назад не приехала учиться в негритянский университет. В Огайо ближайшими соседями семьи Элинор были итальянцы и немцы, а чуть подальше в их квартале поселилась еще и польская семья. В ее городе негры были слишком заняты тем, чтобы уживаться с соседями, и на то, чтобы соревноваться между собой, их уже не хватало.

– И что мне теперь делать?

– Забыть про этих выпендрежниц и сходить со мной сегодня на танцы.

Элинор выдохнула. У Надин на все был один ответ – сходить на вечеринку. Удивительно, когда она вообще успевала учиться.

– Мне надо работать.

– Ты вечно работаешь. Считается, что колледж – это лучшие годы нашей жизни, а ты никогда не расслабляешься. По-моему, ты в этом году еще ни разу не была на хорошей вечеринке.

– Я должна получать хорошие оценки, Надин. Мои родители столько убивались на работе, чтобы я могла учиться, и я не могу все это профукать, отплясывая линди-хоп.

Элинор хотелось добавить: «В отличие от тебя, я не в рубашке родилась», но Надин таких слов не заслуживала. Она всегда вела себя с Элинор по-дружески, никогда не подчеркивала различия между ними.

Надин встала и распахнула шкаф – он считался общим, но на самом деле почти все вещи там принадлежали ей. Подвигав туда-сюда несколько шикарных платьев, юбок и шелковых блузок, Надин бросила на кровать Элинор платье с круглым декольте.

– Я в него больше не влезаю. По-моему, как раз твой размер.

Элинор чуть не расплылась в улыбке, но сдержала себя. Платье было чудесное. С пояском на талии, идеального розового цвета, материал атласный и мягкий на ощупь.

– Хватит меня искушать, – сказала она, отворачиваясь.

– Танцы вмиг прогонят тоску-печаль, – с усмешкой произнесла Надин и снова уселась на свою кровать. – И кстати, линди-хоп давно никто не танцует.

Элинор покачала головой и полезла под кровать за своими единственными приличными туфлями на танкетке. Новыми они были ей маловаты, но за полгода Элинор их разносила, и туфли наконец стали более или менее удобными. Смена у нее начиналась через полчаса, библиотека на другом конце студенческого городка – пора было идти.

Надин потушила сигарету и строго посмотрела на Элинор.

– Отказы не принимаются.

Элинор невольно вгляделась в тонкое лицо Надин. Если это правда насчет АБХ, Надин как раз вполне им подходила – правда, ее такие вещи, похоже, совсем не интересовали. Надин всю жизнь прожила в Вашингтоне, округ Колумбия, и ей не приходилось так стараться, как Элинор, чтобы вписаться в общество. Фамилия открывала для Надин все двери, ей и пальцем шевелить не требовалось, чтобы завязывать связи.

– Ладно, я пойду.

– До вечера. Имей в виду, Огайо, – промурлыкала она, называя Элинор прозвищем, которое сама ей дала, – я тебя дождусь, а потом буду пилить, пока ты не наденешь это платье.

– Я даже не заказывала пропуск на выход на сегодня.

– С начальницей общежития я разберусь, – отозвалась Надин.

Элинор раздраженно кивнула и закрыла за собой дверь. Полученное письмо так подорвало ее уверенность в себе, что ей сложно было думать о вечеринках. Элинор и не помнила, когда последний раз чего‐то хотела так, как попасть в АБХ. Она вложила массу сил в заявку, целую неделю с ней возилась. Средний балл у нее был выше требуемого, а в качестве общественно-полезной деятельности она несколько раз сходила волонтером в начальную школу Харрисон. Хуже того, она впервые попыталась чего‐то добиться после тех проблем в выпускном классе – и вот так все закончилось. На бумаге она выглядела как идеальный кандидат.

А в зеркале нет.

Элинор пошла быстрее. Сомнения в себе впервые возникли у нее в душе, когда она поступила в этот университет, но она старалась с ними бороться. Элинор шла по площади Основателя и сейчас, думая о своих проблемах, она нечаянно наступила на известняковую плиту с печатью университета. Говорят, если пройти по ней и не остановиться прочитать надпись, то тебя ждет целый семестр невезения. Элинор остановилась. Ей и так уже с лихвой хватало невезения.

До университетской библиотеки оставалось совсем чуть-чуть. Элинор зашла внутрь и поднялась по мраморным ступеням на второй этаж. Ее начальница Дороти Портер стояла по ту сторону стеклянной стены, в архивном зале, поднеся к глазам увеличительное стекло. На ней было платье в горошек, ниже колена, тугие кудряшки убраны со лба.

– Что, новый документ? – спросила Элинор, ставя сумку.

В архивном зале всегда было прохладно и сухо – все ради лучшей сохранности редких рукописей, брошюр и книг, которыми миссис Портер занималась как архивист.

– Это письмо Джеймса Фортена из Филадельфии Уильяму Ллойду Гаррисону [2] от 31 декабря 1830 года, – сказала она приглушенным голосом, будто боялась повредить хрупкий листок бумаги, который держала в руках.

Элинор прочитала письмо, глядя через плечо миссис Портер. За год работы она хорошо запомнила, что ни в коем случае нельзя трогать незащищенную бумагу, не вымыв сначала руки.

– Фортен был богатый негритянский парусный мастер. Потрясающее дополнение к нашей мозаике рукописей. – У миссис Портер блестели глаза. – Попрошу тебя это кодифицировать.

– Свободный негр, биография, Филадельфия? – уточнила Элинор.

– Да, а потом десятилетие и пол.

Миссис Портер убрала листок в прозрачную обложку и передала Элинор.

– В следующем месяце мы устраиваем закрытый показ биографий и портретов для спонсора из Бостона. Хочу узнать твое мнение, какие экспонаты стоит продемонстрировать.

Элинор изумленно повернулась к миссис Портер. О таком ее просили в первый раз, и это слегка утешило Элинор после отказа во вступлении в сестричество. Миссис Портер очень трепетно относилась к «своей коллекции», которую собирала двадцать лет, и занималась ею с невероятным энтузиазмом.

Когда Элинор приехала в Говард, она собиралась изучать английский и стать учительницей, но ее планы изменились всего через несколько недель, после того как она познакомилась с миссис Портер.

Элинор занималась в библиотеке и вдруг услышала у себя за спиной голос:

– Ты мне не поможешь, дорогая?

Обернувшись, она увидела женщину – тогда она не знала, что это миссис Портер, – в клетчатом костюме, державшую в обеих руках тяжелые сумки для покупок. Элинор взяла сумку потяжелее и пошла за женщиной к залу Мурленд.

– Осторожнее, – с упреком сказала миссис Портер, когда Элинор шумно плюхнула сумку на стол. – Никогда не знаешь, какие сокровища найдутся на полу у кого‐нибудь в подвале.

Содержимое сумки плохо пахло, но миссис Портер, не обращая на это внимания, принялась тщательно и осторожно разбирать все, что там было – письма, дневник, фотографии, пыльные книжки, ржавые безделушки и вырезки из газет. Элинор любила старину, так что она спросила миссис Портер, зачем это все.

– Я стремлюсь собрать коллекцию, в которой будет отражена вся наша история. Полная история негров, – улыбнулась миссис Портер.

Ее энтузиазм был очень заразителен. Еще через несколько минут миссис Портер спросила:

– А ты читала «Случаи из жизни девушки-рабыни»?

– Хэрриет Джейкобс? Это одна из моих любимых книг! – заулыбалась Элинор. Она увлеклась историей, когда в восьмом классе учительница дала ей почитать книги Клода Маккея, Элис Данбар-Нельсон и ее мужа Пола Лоуренса Данбара.

Миссис Портер велела Элинор надеть белые перчатки, а потом вручила потрепанную газетную вырезку. Прочитав ее, Элинор уставилась на миссис Портер с открытым от изумления ртом.

– Все верно, – подтвердила та. – Это самое настоящее объявление о розыске Джейкобс. Опубликовано в газете «Американ бикон» 4 июля 1835 года в Норфолке, штат Вирджиния.

Чувствуя, как по коже бегут мурашки, Элинор рассматривала объявление, обещавшее вознаграждение в сто долларов за поимку и доставку Хэрриет Джейкобс. Она вспомнила, как Джейкобс семь долгих лет пряталась на чердаке дома своей бабушки, прежде чем наконец сбежать на Север, и неожиданно прослезилась. Посмотрев на миссис Портер, Элинор почувствовала, что они друг друга понимают. С того дня все пошло по-другому. Еще до конца первого семестра Элинор сменила специализацию на историю, чтобы стать архивистом в библиотеке, как миссис Портер.

Отбор экспонатов был первым шагом на этом профессиональном пути, так что она бодро ответила:

– У меня есть кое‐какие мысли на этот счет.

– Чудесно. Я оставила тебе пачку карточек на абонементном столе, нужно их внести в каталог. Я к себе в офис, буду очаровывать потенциальных спонсоров.

Миссис Портер подняла очередные несколько сумок с книгами и пошла наверх, на третий этаж. На абонементном столе Элинор ждал список читателей, которые не вернули в срок взятое в библиотеке. Надо было им позвонить. Звонки и задания миссис Портер не оставили ей времени на размышления о чем‐либо еще.

Библиотека в университете была самым тихим и спокойным местом – особенно для тех, кто, как Элинор, предпочитал книги общению с людьми. Правда, в глубине души Элинор осознавала, что общаться тоже хочет, – потому‐то и пыталась вступить в АБХ. Ее снова накрыло волной обиды за отказ, и она невольно скривила губы. Может, стоит сходить на вечеринку с Надин? Давно не было повода принарядиться, и танцевать она всегда любила. Но нет, еще нужно прочитать несколько глав к семинару по философии. На заявку в АБХ ушло столько времени, что Элинор порядком отстала в учебе. И все напрасно. Она заставила себя забыть об обиде и вернулась к работе.

Просидев час за сортировкой и регистрацией карточек, Элинор наконец обратила внимание на звуки мнущейся бумаги и отвлеклась от работы. За столом напротив успела вырасти кучка скомканных листов. Элинор покраснела и оперлась локтями о стол, чтобы сохранить спокойствие и устойчивость. Опять Спина!

Спина принадлежала парню, который всегда садился на один и тот же стул с мягкой обивкой за один и тот же деревянный стол. У парня были широкие плечи и темные волосы, упруго курчавившиеся над длинной шеей. Элинор часто фантазировала, каково было бы подергать его за эти блестящие кудри. Она уже много месяцев любовалась этим парнем со своего поста, но не помнила, чтобы он хоть раз повернулся к ней лицом. Когда Элинор видела его спину на привычном месте, у нее сразу слегка поднималось настроение.

Где‐то через час, когда Элинор составляла список канцелярских принадлежностей, которые требовалось заказать, она услышала шаги – кто‐то шел к абонементному столу. Она подняла голову и увидела широкие плечи и тугие кудряшки. Это он! Мистер Спина!

– Извините за беспокойство, мэм, нельзя ли у вас поточить карандаш?

Элинор потеряла дар речи. Пару раз она видела его сбоку, но к встрече с ним лицом к лицу и на таком близком расстоянии оказалась не готова. О господи, да мистер Спина красавчик!

– Точилка ведь работает? – спросил он. Во взгляде его чуть скошенных черных глаз читалось легкое удивление. Кожа у него была гладкая, а губы мягкие.

– Да, конечно, рада помочь, – сказала Элинор, приходя в себя. Она взяла его карандаш, сунула в точилку и стала крутить металлическую ручку. Жаль, что нельзя разглядеть свое отражение в точилке, вдруг подумала она. Вдруг у нее глаза опухли? Или волосы растрепались? Элинор повернулась к парню, держа в руке карандаш.

– Уильям, – сказал он.

– Простите?

– Меня так зовут. Уильям. Уильям Прайд.

– О, а я Элинор Куорлс.

– Вы давно в Говарде?

– Я на втором курсе. А вы?

– Третий курс медицинского. Степень бакалавра я тоже тут получал.

Элинор сохранила невозмутимость, хотя внутри у нее все затрепетало. Он собирался стать врачом. Негритянским врачом.

– Ну, если вам понадобится еще поточить карандаш, я тут целый день. – Голос у Элинор сорвался, и она попыталась замаскировать нервозность бодрым смехом.

– Я запомню. – Он подмигнул ей и вернулся к своему столу. Элинор снова занялась работой, изо всех сил стараясь сосредоточиться на лежащих перед ней бумагах, а не глазеть на красивую спину Уильяма Прайда.

Глава 3

Самое сладкое

Руби

В государственную школу имени Томаса Дарэма я прибыла с сорокапятиминутным опозданием, до сих пор чувствуя мерзкий вкус от языка Липа во рту и его отвратительный запах. Миссис Томас, моя преподавательница по факультативам, когда я попыталась войти в класс, закрыла дверь у меня перед носом, так что я села на твердую скамью в коридоре и постаралась хоть что‐то расслышать из урока о том, как писать письменные работы в колледже. Через непрозрачное стекло мне не видно было доску, и ответов остальных учащихся я тоже не слышала, но у миссис Томас был звучный голос, так что я записывала, что могла.

Блузка моя промокла под мышками, а в животе ныло, как я его ни поглаживала. Я сидела под дверью два часа, испытывая отвращение к самой себе. Я перетерпела, пока меня обсасывал мамин бойфренд, и что толку? Все равно все были в классе, а я нет. Наконец дверь открылась и вышли мои соученики. Кое-кто украдкой поглядывал в мою сторону, и мне казалось, что они знают, чем я занималась с Липом. Я съежилась от стыда и постаралась не встречаться с ними взглядом.

Два года назад, в восьмом классе, нас отобрали в программу «Взлет». Там нас готовили к колледжу – предоставляли наставничество и субботние дополнительные занятия, а еще на протяжении всей старшей школы прогоняли нас через сложные тесты. Все это служило подготовкой к колледжу. Двенадцать лучших и самых умных учеников состязались за две полные стипендии в колледж. Десятерым, которые останутся без высшей награды, полагалась только скромная стипендия на учебу в профессиональном училище и помощь при поиске работы. Я не могла себе позволить оказаться в десятке проигравших, жить и дальше в нищете вместе с Инес, выпрашивать деньги у Пышки, служить добычей Липу. Это был мой единственный шанс. Не могло быть и речи о том, чтобы не получить стипендию.

Наконец мимо прошествовали последние участники программы, не замечая меня, будто я невидимка. Но я, слушая их шаги, удалявшиеся по коридору, прекрасно представляла себе, что они думают: «Почему она вечно опаздывает? Нечего бояться, что стипендия достанется ей. Безалаберная. Глупая. Она мне не угроза».

– Мисс Пирсолл, – строго позвала учительница. Она увидела меня через стеклянную дверь.

Я перекинула сумку через плечо и зашла в класс. Миссис Томас тем временем принялась стирать надписи с доски. Жалюзи она не опускала из-за разнообразных гардений, папоротников и сансевьерий, которыми заставила подоконники. На улице бибикнула машина, в ответ ей залаяла сначала одна собака, потом другая. В классе пахло чаем с медом и ванильной свечой – она горела там всегда.

Миссис Томас закрыла за мной дверь, потом села за свой длинный деревянный стол. Ее темные волосы были убраны со лба и подняты наверх с шеи. На миссис Томас была нитка жемчуга с золотой застежкой, а в ушах такие же изящные жемчужные сережки. Миссис Томас была самая приличная и чинная негритянка, какую я только встречала, и разочарование, которое она излучала, делало мне больно, словно дырка в зубе.

– Мисс Пирсолл, вы понимаете, что на Восточном побережье множество негритянских школьников мечтали бы оказаться на вашем месте? – спросила она, жестом велев мне сесть.

– Да, мэм.

– Так в чем дело? Я вас предупреждала на прошлой неделе.

– Я помню, но…

– Никаких «но». – Она наклонилась ко мне, и ее голос словно вбивал в меня гвозди. – У нас не бывает вторых шансов. Если ты хочешь вырваться из тех обстоятельств, в которых живешь, нужно работать на полную.

Правое колено у меня задрожало, я прикусила нижнюю губу.

– Без сосредоточенности и полной самоотдачи никакой потенциал не принесет плодов.

– Да, мэм.

Она откинулась на спинку стула и переложила с места на место лежавшие перед ней бумаги.

– На следующей неделе вместо поездки в больницу Ханеман ты останешься здесь и отработаешь то, что пропустила.

– Нет, пожалуйста, не надо! Я все дома сделаю!

– Извини, Руби, но я не могу тебя допустить к поездке. Это будет выглядеть так, будто я оказываю тебе предпочтение перед теми учащимися, которые каждую неделю приходят вовремя. А теперь иди домой и подумай, действительно ли ты хочешь в колледж.

– Хочу, мэм. Больше всего на свете.

– Тогда приходи на занятия и работай так, будто от этого зависит твоя жизнь. Все, свободна. – Она встала, скрежеща ножками стула по полу, и указала мне на дверь.

Я вышла из класса с камнем на сердце. Эта поездка планировалась уже много недель. Наш класс должен был ходить с медиками на обходы. У меня был шанс познакомиться с настоящими врачами, а я все испортила.

Я захлопнула за собой дверь школы, но все еще ощущала, как шершавые пальцы Липа сжимают мою грудь. Я зашагала по Ломбард-стрит быстрее, словно пыталась сбежать от призрака. Сколько я ни сглатывала после того поцелуя, все равно его вкус оставался у меня во рту. Дойдя до светофора на углу Броуд-стрит, я откашлялась и сплюнула на тротуар, не тревожась о том, что веду себя неженственно и меня кто‐то может увидеть. Такую гадость вытерпела, и все зазря.

Я шагала на север по Броуд-стрит, пока в голове у меня не прояснилось. Идти обратно к Инес не было смысла – она наверняка все еще в бешенстве, плюс там наверняка будет Лип. Ни его, ни ее мне видеть не хотелось, а еще меньше хотелось слышать скрип кровати и стоны, когда Инес будет давать ему сладенького. Я села на трамвай, потом пересела на автобус и доехала до 29‐й улицы. Пока я шла к Даймонд-стрит, волосы мне слегка встрепал ветер, и я пригладила челку, чтобы она не топорщилась.

Дом моей тети Мари был третий от угла, рядом с магазином красок. У передней двери я оглянулась через плечо, как она меня учила, потом вытащила ключ, висевший на нитке бус у меня на шее. Я поднялась на три длинных пролета до ее квартиры, дважды постучала, чтобы предупредить о своем приходе, и только потом повернула ключ в замке.

От старой печки, горевшей посреди комнаты, пахло сыростью, и ароматическая смесь с корицей, гревшаяся на медленном огне на плите, не до конца скрывала этот запах. Тетя посмотрела на меня и жестом велела входить. Она сидела на провалившейся тахте, одетая в цветастый халат, и прижимала плечом к уху телефонную трубку. В руках у нее были ручка и блокнот.

– 644, 828 и 757. И никаких штучек на этой неделе, Джо, иначе ты об этом пожалеешь.

Тетя положила трубку и улыбнулась, продемонстрировав щербину между передними зубами. Инес она приходилась старшей сестрой, хотя между ними не было ничего общего.

– Твоя мать привезла твои шмотки.

– И что сказала? – поинтересовалась я, грызя ноготь. У стены я заметила три пакета, доверху набитых свитерами и шортами. Там были вещи, которые я много лет не носила. Похоже, Инес просто стряхнула в пакеты все, что у меня было, неважно, какого размера и на какой сезон.

– Что ты возомнила себя взрослой штучкой.

Тетя Мари провела рукой по коротким седеющим волосам и спросила меня, что случилось. Я расшнуровала туфли и рассказала, как мне нужны были деньги на дорогу для занятий и как Лип их мне предложил.

– За поцелуй? – Она присвистнула. – Он взрослый мужик – больше он ничего не сделал?

Я быстро кивнула, не упомянув про то, как он терся об меня своей штукой. Тете Мари случалось решать проблемы с помощью двадцать второго калибра, который она держала под кушеткой, и я не хотела ее лишний раз тревожить.

– Ну и хрень. А Инес еще что‐то там рассуждает, что нашла наконец хорошего мужчину. Чего хорошего в мужчине, который заглядывается на девчонку неполных пятнадцати лет? – Она рывком встала и раскрыла мне свои объятия.

Тетя Мари была полная, высокая и мощная, как дерево, и я утонула в ее колышущихся объятиях.

– Живи у меня сколько понадобится, ладно?

– Спасибо. – От облегчения я еще глубже зарылась в ее объятия.

– Все будет в порядке. – Она взяла меня за подбородок. – Ты ела?

– Немножко. Тост на завтрак.

Тетя Мари направилась в спальню, которая находилась в глубине квартиры.

– В холодильнике тунец есть. Ешь сколько хочешь.

Чтобы попасть из гостиной в то, что у тети считалось кухней, мне потребовалось два шага – на самом деле все это была одна большая комната. Я достала из холодильника тарелку, на которой лежала смесь из тунца с луком и крутыми яйцами, нарезанными кубиками, и сделала себе два бутерброда с белым хлебом. Откусив большой кусок, я унесла остальное к тете в спальню. Тетя опустила иголку проигрывателя на пластинку, и запела Дайна Уошингтон. Тетя уселась за туалетный столик, а я на край ее кровати. Она заговорила, глядя на меня в зеркало:

– Сегодня выступаю в «У Кики». Обещала прийти пораньше и помочь все подготовить. Ты не против побыть одна?

– Я справлюсь.

– Твои рисовальные принадлежности все еще в углу под подоконником. Только полы мне не перепачкай.

Стены в спальне тети Мари были фиолетовые, а обстановка мне всегда напоминала закулисье театра: кругом парики и усы, макияж и ресницы, перья и боа, цилиндры, галстуки и сюртуки. Я жевала бутерброд, а тетя румянила свои коричневые щеки и красила ярко-красной помадой широкий рот. Когда я рассказала, что Пышка опоздала и что на следующей неделе меня не возьмут в поездку, она вопросительно склонила голову набок.

– Мне съездить туда поговорить с ними?

– Нет, у меня все схвачено, – нервно отозвалась я.

Тетя хотела как лучше, но миссис Томас не понравится, если она приедет разбираться. И потом, миссис Томас не понять таких людей, как моя могучая тетя Мари с пистолетом и букмекерскими ставками, она бы при одном виде тети, наверное, в обморок упала. Такие люди, как тетя Мари и миссис Томас, обычно не пересекаются в жизни. Если тетя приедет заступаться за меня, миссис Томас только еще больше разозлится, а она и так уже обо мне низкого мнения. Надо просто принять наказание и жить дальше.

Подпевая Дайне Уошингтон, тетя Мари надела крахмальную белую мужскую рубашку, висевшую на двери шкафа, потом протянула мне золотые запонки, чтобы я их ей вдела. За рубашкой последовали мужские брюки и клетчатый пиджак, а дополнили образ висячие клипсы.

– Как я выгляжу?

– Суперкруто.

Она усмехнулась.

– Хочешь меня догнать – учись что есть силы. С Пышкой я разберусь. Ты просто делай, что эти люди тебе говорят, и получи стипендию. – Я вытерла майонез с уголка губ. – А, и Шимми придет посмотреть под раковиной.

– Кто это – Шимми?

Я пошла за ней по коридору, вдыхая пряный запах одеколона, которым она попрыскала себе шею и запястья.

– Сын моего домохозяина. Нанять настоящего водопроводчика ему жадность не позволяет. Вечно посылает своего парня тут все чинить, и ничего толком не делается.

Когда тетя ушла, я закрыла дверь на цепочку, а пластинку с Дайной Уошингтон не стала выключать, чтобы не было одиноко. Инес не разрешала мне держать краски в доме. Говорила, мол, когда мое барахло везде валяется, это ее нервирует, но ее вообще все на свете нервировало, что меня касалось. Свои художественные припасы я держала у тети Мари в металлическом ведре. Я надела свой бежевый фартук с пятнами засохшей краски, потом заколола челку невидимками, чтобы не мешала.

Солнце теперь освещало другую сторону улицы, и в комнате стало сумрачно. Я дернула за проржавевший шнурок медного торшера, потом постелила себе под ноги старую простыню, чтобы не испортить пол. Мольбертом мне служили несколько деревяшек, которые нашла и сколотила тетя Мари. Краски стоили дорого, так что у меня было всего три основные – желтая, синяя и красная, но я научилась их смешивать так, чтобы получить почти любой нужный мне цвет.

Глядя на чистый холст и пытаясь решить, с чего начать, я чувствовала, как у меня расслабляются плечи. Так было всегда – рисовать для меня значило дышать свободно. Когда я брала в руки кисточку, все мои проблемы волшебным образом исчезали. Рисовать я начала примерно два года назад, после того как наставница из программы «Взлет» свозила нас в Филадельфийский колледж искусств на урок масляной живописи. Урок вела Луиза Клемент, молодая студентка-художница. Я никогда до тех пор не встречала негритянскую художницу, и меня привлекло то, как светится ее лицо, когда она говорит о своей работе. Когда Луиза принялась объяснять про теорию цвета и техники работы кистью, у большинства моих одноклассников взгляд остекленел от скуки, но я слушала очень внимательно. Через три часа занятия я нарисовала свою первую картину – пастельное изображение гибких ветвей дерева, которые тянутся к свету луны. Луиза так долго смотрела на мою картину, что меня прошиб пот – я решила, что, наверное, что‐то сделала не так.

Потом она коснулась моего плеча и сказала:

– Искусство – это друг, к которому ты всегда сможешь вернуться. Оно всегда будет рядом, всегда подтвердит тебе, что ты действительно жива. Продолжай.

Когда мы стали собираться уходить, Луиза подарила мне холщовую сумку, в которой лежало несколько тюбиков краски, четыре кисти и три небольших холста.

Как правило, мой подход к живописи состоял в том, чтобы позволить кисти выплеснуть наружу то, что таилось в моем сердце, так что я опустила плоскую кисть в черную краску и провела ею по белому листу, создавая в небе комок тьмы. Скоро меня увлек размашистый серый простор, потом сверху добавились брызги синего – я полностью погрузилась в то, что называла Рубиновым миром. Там я полностью контролировала все происходящее.

Дайна Уошингтон пела «Я хочу, чтобы меня любили», и тут резкий стук в дверь привел меня в чувство.

– Кто там? – хрипло поинтересовалась я.

– Миз Мари, это Шимми.

Я вытерла руки о фартук и открыла дверь. За ней в свете флуоресцентных ламп в коридоре я увидела бледного парнишку с курчавыми темными волосами. Наши глаза встретились, и мне вдруг стало душно и жарко.

– Вы кто? – Он густо покраснел и не отрывал от меня своих изумрудно-зеленых глаз на две секунды дольше, чем того требовала вежливость.

– Руби. Мари моя тетя.

– А я Шимми Шапиро.

Я отошла в сторону, чтобы дать ему войти.

Пахло от него кедром и немножко картошкой – наверное, он ел ее на обед. Я почувствовала себя в испачканном фартуке настоящей неряхой и пожалела, что не оставила челку, чтоб прикрыть широкий лоб.

Он посмотрел на мой холст и краски, потом перевел взгляд на кухню.

– Вот эта раковина?

Я кивнула, он закатал рукава до локтей и поддернул повыше штанины комбинезона. Поставив на стол сумку с инструментами, он сел на пол, отодвинул самодельную шторку, прикрывавшую трубы, и достал из-за нее ведро. Я почувствовала запах отбеливателя и увидела бутылку с уксусом и небольшую фляжку, в которой наверняка был кукурузный ликер.

– Дайте мне тот фонарик, пожалуйста, – окликнул меня Шимми, не вынимая голову из-под раковины.

Я заметила фонарь, свисавший с его сумки, и отстегнула его. Когда Шимми взял фонарь, наши пальцы соприкоснулись.

– Вы художница?

Я нервно хихикнула.

– Да нет, вовсе нет.

Он еще повозился под раковиной, потом вылез и сел.

– Починили?

– Нет, у меня нет нужных инструментов. – Он снял перчатки и вытер пот со лба. – Можно мне воды?

Какую бы чашку я ни брала, все они были либо выцветшие, либо со щербинками, а я не хотела позориться перед этим белым парнем. Я выбрала свою жестяную кружку со вмятиной возле ручки.

Он прислонился к раковине и неспешно принялся пить, разглядывая мою доморощенную студию в углу.

– А по-моему, художница. Что вы рисуете?

Я опустила взгляд на собственные босые ноги. На большом пальце розовый лак облупился, и я прикрыла его другой ногой.

– Да ничего особенного, просто время убиваю.

– Можно посмотреть?

Обычно я не показывала свои картины никому, кроме тети Мари, но что‐то было такое в том, как Шимми спросил, – какая‐то теплота, которая прогнала часть горечи от всего ужасного, что сегодня со мной случилось. Я смущенно повернула мольберт в его сторону. Он подошел поближе, потом подпер рукой подбородок и принялся изучать картину, будто в музее.

– Красиво, но мрачно. Что вас так опечалило? – Шимми уставился на меня своими глубокими зелеными глазами. Вид у него был задумчивый, и его явно интересовал мой ответ.

– Кто сказал, что меня что‐то опечалило?

– Контраст цветов вот тут и тут.

– Вы что, художественный критик? – Я развернула мольберт прочь от него.

– Нет, но я занимался немного в художественном музее. И я знаю, что мне ваша картина нравится.

Я не привыкла к комплиментам. Он с таким вниманием отнесся к моей работе, а я отвернула от него мольберт, как‐то глупо вышло. Я опустила руки и позволила Шимми смотреть на картину. Он снова ее оглядел.

Посередине листа была расположена большая голова с огромными налитыми кровью глазами. Волосы ей я нарисовала преувеличенно буйные и такие пышные, что они заслоняли и накрывали тенью солнце. Внизу, в правом углу, рос дуб с дуплом в центре. Из дупла выглядывала маленькая синяя птичка, которая искала свет. Шимми подошел поближе и провел по птичке пальцами. Через несколько секунд он произнес:

– Прекрасно.

Вдруг остро ощутив свою уязвимость, я обхватила себя руками.

– Птица передает все чувства.

На всем листе одна только эта птичка была яркой и полноцветной.

– Спасибо, – пробормотала я наконец и только после этого поняла, что затаила дыхание.

– Можно? – Он потянулся к моей кисти.

Я кивнула. Он окунул кисть в желтый на палитре и нанес мазок на волосы большой головы. Получился идеальный контраст с синим цветом птицы.

– Если не нравится, можете закрасить черным.

– Нет, хорошо получилось. – Сердце у меня колотилось так, будто я только что взбежала по лестнице, прыгая через ступеньку. Шимми стоял совсем рядом, мы почти касались друг друга. Он так уставился на мою картину, что мне казалось, будто он заглядывает мне в душу.

Он допил воду и поставил кружку в раковину. Потом, повернувшись к двери, сказал:

– Мне пора. Скажите своей тете, что мама кого‐нибудь пришлет. Увидимся, Руби.

– Когда? – Вопрос вырвался у меня раньше, чем я успела притормозить. Очень хотелось поймать вылетевшее слово и проглотить его. У меня не было никакой причины еще хоть раз встретиться с этим белым парнем. Пусть даже ему понравилась моя картина.

– Я работаю в кондитерской Гринуолда, – сказал он с мальчишеской улыбкой. – Приходи завтра выпить содовой.

– Посмотрим.

В коридоре Шимми помедлил.

– Если придешь, угощение с меня.

– Я в состоянии сама за себя заплатить.

– Да, конечно, я не имел в виду…

– Спасибо, что посмотрел раковину, – поспешно сказала я, закрывая дверь.

Дайна Уошингтон замолкла, и я сменила пластинку на Билли Холидей. Когда я подошла к раковине, зазвучала песня «Любимый». В раковине не было ничего, кроме кружки Шимми. Я взяла ее и машинально прижала край к нижней губе.

Глава 4

Черная Мекка

Элинор

Элинор провела по губам коралловой помадой, потом прыснула на запястья и шею туалетной водой с ароматом сирени. Волосы она сверху уложила двумя валиками, а сзади оставила падать на спину локонами. Отойдя на несколько шагов от зеркала в спальне, Элинор едва поверила, что это действительно она. Платье, которое выбрала для нее Надин, облегало фигуру, словно вторая кожа. Глубокий вырез подчеркивал изящные плечи, а розовая атласная ткань заставляла ее лицо светиться. Элинор с изумлением уставилась на свое отражение – она давно не чувствовала себя такой красивой.

– Ну что я тебе говорила, Огайо? Ведь правда у тебя уже поднимается настроение? – Надин подошла застегнуть крошечную застежку на шее Элинор.

– Поехали, пока я не передумала, – усмехнулась Элинор, оглядев комнату. – Почему ты вечно такой бардак устраиваешь, подруга? Ты же знаешь, что беспорядок действует мне на нервы.

Надин успела перебрать несколько платьев, несколько пар колготок, туфель, перчаток, и все они валялись у нее на кровати, некоторые даже на полу.

– Просто мне сложно выбирать. – Надин взяла сумочку.

– Лучше я останусь и приберусь. Твой беспорядок – идеальный повод никуда не ходить.

– Нет, пожалуйста, не дай пропасть моим трудам. – Надин уперлась пальцем в спину Элинор и шутливо вытолкнула ее за дверь.

В коридоре толпились студентки, пахло фруктовыми духами, пудрой и помадой для волос. Некоторые девушки, накрасив губы красной помадой, в лучших пальто и шелковых чулках шли по коридору к выходу и пританцовывали на ходу. Некоторые сидели в гостиной у огня, дожидаясь своих молодых людей. А некоторые попросту устроились у себя в комнате с книжкой, притащенными из кафетерия вкусностями и негромко игравшим радио. Если бы не Надин, которая вечно старалась ее расшевелить, Элинор была бы среди этих последних.

Когда подруги расписывались у передней стойки, заведующая общежитием, толстая женщина с проседью в волосах, сдвинула очки и процедила:

– Не забывайте всегда вести себя как леди. Где угодно можно встретить будущего мужа, и мне бы не хотелось, чтобы вы испортили себе репутацию дурным поведением.

– Да, мэм, – хором ответили они, вписывая свои имена в журнал вечерних выходов.

В «Студентикете», кодексе правил для студентов Говарда, все было четко прописано: пропуска на выход с территории университета выдавались только дважды в месяц, и письменный запрос на них нужно было подавать как минимум за неделю. Когда Элинор спросила у Надин, как это она так быстро достала ей пропуск, подруга ответила с лукавой усмешкой:

– Если я тебе расскажу, потом придется тебя убить.

До границы университетской территории девушки дошли держась за руки. Надин настояла на том, чтобы заплатить за такси, – сказала, что родители рассердятся, если она поздно вечером будет ездить на автобусе. Потрескавшаяся кожа на сиденье такси пахла кокосом. Когда водитель свернул на Ю-стрит, Элинор принялась разглядывать в окно нарядных людей в шляпах и пальто, которые прогуливались по ярко освещенной улице. Они проехали казино Мюррея, «Форд», кинотеатр Дабни и наконец остановились перед клубом «Бали» на 14‐й улице.

– Приятного вечера, леди. – Водитель вышел и открыл перед ними дверь машины.

Увидев, как вспыхивает красно-желтая вывеска над клубом, и услышав доносящуюся изнутри песню «Караван» Дюка Эллингтона, Элинор внезапно ощутила прилив волнения. Она редко выбиралась за пределы университета.

По узкой лестнице Элинор спустилась вслед за Надин в танцевальный зал, тускло освещенный настенными светильниками в готическом духе. Вокруг танцплощадки выстроились буквой «П» квадратные столы. Оркестр играл «Это ничего не значит», и танцующие пары в такт покачивали бедрами, щелкали пальцами и притопывали. То там, то сям группками стояли девушки, держась вместе для безопасности и стреляя глазами, надеясь, что какой‐нибудь парень пригласит их потанцевать.

Почти все места были заняты, но Надин заметила бывшего одноклассника за столиком ближе к центру.

– Вперед! – сказала она, улыбнувшись Элинор, и прошествовала через зал. – Как дела-а-а, Кларенс? – Надин положила длинные пальцы себе на бедра и наклонилась, демонстрируя декольте.

– Надин Шеррвуд, – произнес этот мощный парень, запнувшись. Он смотрел на Надин так, будто она была ниспослана ему Богом.

– Что, так и будешь на меня пялиться или предложишь нам сесть? – мурлыкнула она.

– П-прости. Пожалуйста. – Он вскочил и предложил им обеим усесться. Элинор втиснулась рядом с Надин, которая представила их друг другу.

– К-как у тебя дела?

– Отлично. – Надин наклонилась, позволяя Кларенсу зажечь ей сигарету. Они продолжили беседовать, а Элинор принялась обмахиваться.

– Что‐то жарко тут, – сказала она в никуда. У нее вдруг пересохло в горле, и трудно было пошевелиться, не врезавшись при этом в друга Кларенса, у которого пахло изо рта гнилым сыром. Он почти ничего не говорил, но не сводил глаз с ее губ. Все‐таки это неудачная затея, решила Элинор. Надо было поступить, как она хотела, и остаться дома. Элинор оглядела зал в поисках официантки, и тут‐то она его и увидела.

Мистер Спина из библиотеки. Уильям. Он повернулся к Элинор прежде, чем она успела отвести взгляд, улыбнулся, и она помахала ему рукой в ответ. Он тоже помахал и шагнул в толпу. Элинор опустила голову, надеясь, что он не к их столику идет, но в то же время только этого и желая. Она попыталась переключиться на разговор Надин и Кларенса и заняла руки тем, что открывала и закрывала застежку на портсигаре Надин.

– Что, созрела наконец закурить? – поддразнила ее Надин, а заика Кларенс воспринял это как знак пододвинуться поближе, отпугивая круживших вокруг парней.

На Элинор упала чья‐то тень, и она залилась краской.

– Элинор?

Он сменил свитер на твидовый пиджак и рубашку с остроугольным воротничком. Синий цвет ему очень шел.

Элинор запрокинула голову и улыбнулась.

– Уильям, верно?

– Надо же, второй раз за день сталкиваемся.

– Да, удивительно.

Тромбонист издал долгий, постепенно затухающий звук, а солист пропел последние высокие ноты песни.

– Потанцуем? – Он подал ей руку.

Элинор покраснела и протянула ему руку, чувствуя, что у нее дрожат пальцы.

– С удовольствием.

Пока она выбиралась со своего места, Надин в приливе энтузиазма ущипнула ее под столом за бедро. Уильям не отпустил ее, даже когда она встала, и Элинор пошла через толпу, держась за его теплую руку. Пальцы у него были гладкие, будто ему в жизни не приходилось заниматься тяжелой работой, а не жесткие и грубые, как у ее отца – да и как у большинства парней, которых Элинор знала на родине. Квартет играл громко, и Элинор радовалась, что музыка заглушает стук ее сердца.

Как только она шагнула на паркет танцпола, ансамбль замедлил темп музыки. Пары прильнули друг к другу. Уильям шагнул ближе и обнял ее за талию так, будто сто раз уже это делал. Пахло от него чудесно – древесной корой, а может, бергамотом. Что бы это ни было, запах был очень мужской.

– Не ожидал тебя здесь сегодня встретить. Раньше я тебя только в библиотеке видел, – низким голосом сказал Уильям ей на ухо.

Элинор сглотнула. Он что, и раньше обращал на нее внимание?

– Меня соседка по общежитию притащила.

– А ты, конечно, лучше бы сидела дома и занималась.

– Откуда ты знаешь?

– Ты в библиотеке работаешь.

– И что это должно означать?

– Наверняка ты больше времени проводишь с книгами, чем с людьми, – поддразнил он ее, демонстрируя в улыбке идеально ровные зубы.

– Иногда с ними приятнее.

– Ну что ж, мисс Элинор, я рад, что сегодня вы здесь. Всем нужна передышка. – Он крутанул ее, потом запрокинул. – Это полезно для души.

– Откуда такая мудрость? – Она подняла голову, чтобы ее глаза блестели на свету.

– Из жизненного опыта.

Они танцевали легко и непринужденно, кружась и подпрыгивая, три песни подряд так, будто звучала одна песня. К тому моменту, когда ансамбль сделал перерыв, лоб у Элинор вспотел, да и локоны наверняка обвисли. Они поаплодировали музыкантам, и тут раздались громкие голоса, которые заставили всех обернуться ко входу.

– Что-что? Кто-кто? Что-что? Кто-кто?

Через толпу маршировала шеренга девушек в сиреневых платьях-рубашках с серебряными поясами. Люди расступались перед ними, и наконец они выбрались на танцпол, синхронно двигая руками и ногами. Барабанщик уже собирался уходить со сцены, но все‐таки немного постучал для них. Девушки хлопали в такт, а потом хором выкрикнули:

– Альфа Бета Хи, вот кто!

Под всеобщие аплодисменты девушки из АБХ победно вскинули руки. Некоторые из них стали рассылать воздушные поцелуи, потом покинули строй, чтобы поздороваться с друзьями и поклонниками, которые собрались в зале. Элинор заскрежетала зубами. Танцуя с Уильямом, она сумела забыть отказ от АБХ, а теперь все это к ней вернулось.

Уильям тронул ее за локоть.

– Принести тебе что‐нибудь выпить?

Пока Уильям заказывал напитки, Элинор покосилась на строй кандидаток в АБХ, одетых в белое, а не в традиционный сиреневый, с серебряными лентами в волосах. Они стояли возле стены, сложив перед собой руки и с каменными лицами ожидая инструкций. Кандидаток в строю должно быть видно, но не слышно, пока они доказывают свою верность Альфа Бета Хи. Серебряные пояса и право одеваться в сиреневое они заработают только через шесть недель, после испытаний. Эх, а ведь Элинор могла бы оказаться среди них! Оглядывая кандидаток, она невольно им завидовала. Но Надин была права – все эти девушки были сплошь светлокожие.

Уильям принес для Элинор коктейль «Оранж краш».

– Твое здоровье! – Он приподнял свой бокал с пивом. Элинор сделала глоток; она только рада была отвлечься на Уильяма.

Возникший было контакт между ними вдруг нарушил пронзительный голос, громко звавший Уильяма по имени.

Они оба обернулись и увидели, что к ним плывет Грета Хепберн, президент АБХ и королева двух последних университетских балов. Она чмокнула Уильяма в щеку, чуть не упав ему в объятия.

Уильяма это явно удивило.

– Привет, Грета, давно не виделись, – сказал он и сделал шаг назад, высвобождаясь из ее рук.

Грета перекинула мягкие волнистые волосы через плечо и повернулась к Элинор:

– Я так понимаю, ты получила письмо? – Похоже, она попыталась продемонстрировать сочувствие, но до ее светло-карих глаз оно не добралось.

Элинор кивнула, отчаянно мечтая, чтобы Грета при Уильяме помолчала.

– Удачи в следующем году. Не сдавайся! – проворковала она, потом развернулась к Уильяму: – Так пить хочется. Будь лапочкой, принеси мне пунша.

– Хорошо, – ответил Уильям. – Элинор, еще что‐нибудь будешь?

– Нет, спасибо.

Уильям ушел, а Грета пододвинулась так близко, что Элинор чувствовала запах ее дорогих духов.

– Откуда ты знаешь Уильяма?

– Мы только что познакомились.

– А мы с ним знакомы миллион лет. В детстве нас практически вместе купали, – со смехом сказала Грета. – Наши семьи очень близки.

Элинор не знала, что сказать, так что кивнула и продолжила пить свой коктейль. Уильям уже шел обратно к ним и улыбался. На кого он так тепло смотрел, на нее или на Грету? Они стояли так близко друг к другу, что поди пойми, но, наверное, на Грету. Элинор не могла не признать, что посмотреть там было на что. Все в университете так считали. У Греты всегда была безупречная прическа, по ней видно было, как она богата, одевалась она всегда модно и броско, а держалась как настоящая королева Говарда. Кожа у Греты была такая светлая, что ее негритянское происхождение выдавала только учеба в негритянском университете.

– Вот, держи. – Уильям протянул Грете бокал, она потянулась за ним, двинула локтем назад, задела бокал Элинор, и яркий «Оранж краш» вылился прямо на одолженное у Надин платье.

– Ой, прости! – воскликнула Грета, но даже не попыталась ей помочь. Уильям шагнул к Элинор и протянул ей свой вышитый платок.

– Как ты?

– Нормально.

Просто унижена, а так все нормально, подумала Элинор. Ансамбль снова заиграл.

– Уильям, давай потанцуем! – Грета схватила его за руку. Уильям посмотрел на Элинор.

– Я схожу в женскую комнату приведу себя в порядок, а вы развлекайтесь, – сказала она и ушла прежде, чем они успели ей что‐то ответить.

Посмотрев на себя в высокое зеркало, Элинор увидела, что намок весь перед платья Надин. Придется оплатить химчистку. Грета не просто так въехала локтем в ее бокал, а специально. Неужели мало было не принять ее в АБХ?

Элинор попыталась замыть горловину влажным бумажным полотенцем – хорошо еще, она не чай и не кока-колу пролила. Но вечер испорчен – лучше всего вернуться в общежитие. Если уехать прямо сейчас, она успеет еще прочитать несколько глав по философии.

По пути к выходу Элинор оглянулась на танцплощадку, на то, как Грета покачивалась, обняв Уильяма за шею. Красивая пара, как на фото из журнала.

В детстве нас практически вместе купали.

Ну и хорошо. Уильяма Прайда, будущего врача, никак не могла интересовать девушка вроде Элинор. Пока они танцевали, он, можно сказать, прямо заявил ей, что она скучный книжный червь. Элинор порадовалась, что ее не слишком увлекла легкость, с которой Уильям обнял ее за талию, и его добрый голос. Уильям проявил вежливость, подойдя к ней, но это ничего не значило.

Она последний раз оглянулась на танцпол. На одном его конце отплясывала Надин, а на другом Грета наклонилась к Уильяму и сказала что‐то, что заставило его усмехнуться. Элинор направилась к двери. Только оказавшись на улице и ощутив прикосновение прохладного ночного воздуха, она поняла, что так и держит в руке платок Уильяма.

Глава 5

Гадкое поведение

Руби

Квартиру заливало солнце и мешало мне спать. Я перекатилась на вытертом раскладном диванчике и увидела, что тетя Мари сидит за столом и прижимает к лицу замороженный кусок мяса.

– Что случилось? – Я приподнялась, и с меня сползло шерстяное одеяло.

– Перед закрытием пришлось врезать одному придурку, который набрался и начал нести чепуху.

– С тобой все в порядке?

– Выглядит хуже, чем есть на самом деле. Просто сама на себя злюсь, что не увернулась. – Тетя поморщилась. – Не знаю, кто его впустил, но ясно было, что это плохо кончится, уже по тому, как он всю программу сидел и кривил рожу. Менеджеру надо бы лучше фильтровать гостей. «У Кики» – это наш безопасный угол.

«Наш» – это она не столько про негров говорила, сколько про таких людей, как она. Которые одевались как хотели и целовали кого хотели. Тетя отняла от лица мясо, и я увидела черные и синие разводы вокруг ее левого глаза.

– Чем‐нибудь помочь?

– Сбегай на Тридцать первую улицу и купи кое-что.

Я опустила босые ноги на холодный деревянный пол, и меня сразу пробрала дрожь. Печка погасла, но запах углей еще чувствовался. Я чихнула от холода, потом еще и еще, пока глаза у меня не заслезились.

– Прими-ка ложечку рыбьего жира, он в том шкафчике над раковиной, – скомандовала тетя Мари.

– Да со мной все в порядке, – ответила я, стараясь отвертеться от необходимости пить гадкую жидкость с рыбным запахом. Из-за нее у меня изо рта пахло и живот болел.

– Милая, я тебя не спрашиваю. Ты у меня болеть не будешь, не под моим присмотром.

Я в своей жизни достаточно часто гостила у тети Мари, чтобы знать, что спорить с ней бесполезно, поэтому взяла бутылку и ложку и проглотила дозу гадкого рыбьего жира. В животе у меня забурлило, а вкус остался на языке даже после нескольких глотков воды.

– Молодец. – Тетя Мари снова приложила отбивную к глазу. – Оденься как следует.

Я кивнула и постаралась сдержать очередной чих – вдруг она заставит меня еще что‐нибудь принять. Копаясь в бумажных пакетах, где лежали мои вещи, я будто слышала эхом из каждого пакета слова Инес – «из молодых да ранних». Она и правда упаковала все до единой мои вещи.

Семь лет. Вот сколько времени Инес продержалась как моя мать. С рождения и до третьего класса она была для меня просто дочь Нини. Красивая дама, от которой пахло жимолостью; она носила босоножки на каблуке и приходила по выходным пить пиво с кузиной Пышкой. А потом глаукома Нини стала хуже, она упала и повредила бедро. Через два дня ее официально признали слепой.

Через неделю после диагноза я почувствовала – что‐то не так, уж слишком у Нини дрожала нижняя губа, когда она прижимала меня к груди.

– Если б я могла тебя оставить, милая, я бы оставила. Но Нини совсем состарилась, а Инес единственная мать, которая у тебя есть. Будь с ней терпелива.

Вот так я и выяснила, что эта Инес моя настоящая мать и что мне надо переехать в ее квартиру в нескольких кварталах от Нини, где она жила со своим тогдашним дружком.

Но Инес явно меня никогда не хотела. Я сильно скучала по Нини и нашей с ней привычной жизни. А Инес бесило все, что я делала на новом месте. Если я выливала на блинчики слишком много сиропа, получала пощечину. Если задавала вопрос в присутствии ее мужчины, она на меня набрасывалась. И боже упаси, если кто‐то из ее ухажеров отвлечется от нее и заинтересуется мной, – тогда меня ждала встреча с толстым кожаным ремнем, который висел у нее на двери спальни изнутри. Большая часть ее приступов бешенства завершалась тем, что она отвозила меня к тете Мари, пока не «придет в себя».

Но Инес еще никогда не выселяла меня со всеми вещами. До этой истории с Липом – ни разу. Меня вывернуло от отвратительного вкуса рыбьего жира так, что горло заболело.

– В горшке кукурузная каша на завтрак. – Голос тети Мари привел меня в чувство.

Я кивнула. Черные брюки гладить не требовалось, так что я надела их, клетчатую блузку, свободный кардиган и туфли без каблука. Когда я только переехала к Инес, она принялась шутить, что лоб у меня большой, как сковородка, и на нем можно яичницу пожарить. Она не уставала над этим смеяться, и с тех пор я не выходила из дому без челки до самых бровей. Челку я разглаживала так, чтобы она лежала прямо на лбу, а остальные волосы убирала в пучок.

К тому времени, как я собралась идти, переодевшаяся в цветастый халат тетя Мари стояла в коридоре у зеркала и наносила на синяк зубную пасту.

– В гастрономе Сандлера не иди к злобной продавщице с родинкой. Она любит нашим давать жесткие куски мяса. Иди к продавщице в светлом парике; даже если у нее клиент, подожди.

Тетя Мари протянула мне вязаную авоську, список покупок и три доллара, завернутые в платочек. Деньги она заставила меня приколоть изнутри к блузке, возле сердца – там вор до них доберется, только если повалит меня и будет удерживать.

– Считай там мои денежки, ладно?

Я отперла все три замка на ее передней двери. Был октябрь, но погода стояла приятная, и я удивилась, что на улице теплее, чем дома у тети. По ту сторону улицы была заправочная станция, и когда я проходила мимо нее, бородатый мужчина высунулся из окна своей машины и уставился на меня.

– Детка, ты слишком шикарная, чтобы гулять в одиночку. Давай я тебя подвезу. – Он мне в отцы годился, а во рту у него была такая же золотая коронка, как у Липа.

Я перешла на другую сторону, напряглась, услышав, как он что‐то кричит мне вслед, и повернулась проверить, не идет ли он за мной. Убедившись, что не идет, я прошла два квартала до 31‐й улицы – там по обеим сторонам на четыре квартала выстроились еврейские магазины и компании. Здесь можно было купить все что угодно – от свежего хлеба до овощей и фруктов, сладкого и ювелирных украшений. По субботам вся улица закрывалась. Местные жители в основном делали покупки в воскресенье, до или после церкви. Тетя Мари церковью не интересовалась, да и Инес тоже не особенно. Мы туда ходили, только когда кто‐то умирал или женился.

Я шла вдоль улицы из магазина в магазин, покупая все по списку, и у меня даже осталось в конце концов пять центов. Выйдя на 31‐ю улицу, я все время косилась на кондитерскую Гринуолда и размышляла, не стоит ли зайти. Кондитерская находилась посреди квартала, по сторонам двери стояли красно-белые столбики, похожие на карамельные трости. Внутри я никогда не была. Насчет некоторых белых магазинов на Тридцать первой у меня всегда было ощущение, что туда лучше не соваться, – кондитерская относилась к их числу. До того, как Нини ослепла, она сама делала нам мороженое, или мы покупали три конфетки за пенни в магазинчике на углу.

Когда я вошла, звякнул колокольчик. Вздрогнув от неожиданности, я почувствовала себя очень глупо – пожалела, что пришла, – и повернулась, намереваясь уйти, но тут услышала свое имя и замерла, словно приросла к полу с шахматным черно-белым узором.

– Руби?

Ну да, звал меня Шимми. Он стоял за ламинированным прилавком в полосатом, как карамель, фартуке и бумажной шляпе и махал мне, чтоб я подошла.

– Ты пришла, – сказал он срывающимся голосом.

– Тетя Мари послала меня за покупками. – Я подняла авоську как бы в доказательство своих слов, потом огляделась.

Внутри магазин выглядел меньше, чем казалось с улицы, и пахло тут тортами. Вдоль стены тянулись аккуратные полки, уставленные стеклянными банками с тянучками в обертке, желейными конфетами, жевательной резинкой, лакричными палочками, леденцами, солодовыми шариками в шоколаде, сливочной помадкой, разноцветным зефиром, арахисовым маслом, ирисками, карамелью и шоколадом. Я будто оказалась в сладком сне – мне хотелось потрогать и попробовать абсолютно все.

Шимми взял белое полотенце и протер прилавок, который и без того сиял.

– Что будешь?

Я указала на развесное мороженое в прозрачной витрине.

– Какие у вас вкусы? – Глупый вопрос, на каждом контейнере была четкая этикетка.

– С шоколадом, с орехом пекан, с ванилью, с вишней и ванилью и с земляникой. Я больше всего люблю вишню с ванилью.

Я кивнула на вишню с ванилью, и он вонзил металлическую ложку в сливочное лакомство.

– Я только один шарик беру! – попыталась я остановить его жестом, но Шимми не обратил внимания и добавил мне второй шарик.

В магазине мы были одни. У прилавка стояли три высоких серебристых табурета, но я к ним не пошла. У окна я увидела музыкальный автомат с блестящей металлической отделкой, пластиковыми трубами и яркими лампочками. За всю свою жизнь я очень редко общалась с белыми, особенно с белыми ровесниками. Были две сестры, с которыми я играла по субботам, пока Инес убирала у них в доме, но это и все. Тетя Мари страшно разозлится, если узнает, как глупо я себя веду. Я уже думала, что надо взять мороженое навынос, но тут Шимми прервал мои мысли.

– Ну как? – нетерпеливо поинтересовался он.

Я поднесла ложку к губам и дала мороженому растаять у меня на языке.

– Вкусно.

– Просто вкусно? – Он полез в витрину и положил мороженого и себе.

– А платить тебе за это нужно?

– Нет, это один из плюсов работы в этом магазине. – Он зачерпнул ложкой мороженое и поднес к губам. Часть осталась у него на верхней губе.

– Тебе салфетка нужна, – сказала я.

Он ухмыльнулся.

– Можешь сесть.

– Мне и так хорошо.

– Руби, расслабься, это практически мой собственный магазин. – Он махнул рукой на табурет.

– Ты уверен? – Я осмотрелась; мне очень непривычно было в местах, принадлежащих белым.

– Мистер Гринуолд хороший человек.

Я поколебалась, но все же залезла на табурет. Шимми наклонился ко мне через прилавок, и мы соприкоснулись серебристыми креманками.

– Твое здоровье! – сказал он, отправляя себе в рот большой кусок мороженого, так что на верхней губе осталось что‐то вроде усов.

Колокольчик на двери снова звякнул, и в магазин вошла бледная дама в красной фетровой шляпе. Ее темные глаза натолкнулись на меня, и она вздернула тонкий нос, будто учуяла внезапно скисшее молоко.

Шимми выпрямился.

– Добрый день, миссис Леви, чего изволите?

Они долго молчали; я не знала, уйти мне или достаточно просто встать, так что уставилась в креманку с мороженым. Мне так не хотелось привлекать к себе внимания, что я даже ложку в руку не брала.

– Полдюжины шоколадных черепах и горсть лакричных палочек, – сказала она, медленно и тщательно выговаривая слова.

– Сию секунду. – Он пошел набирать заказанное.

– Как поживает твоя мама, Шимми? – Я чувствовала гневные взгляды, которые эта женщина на меня бросает, и вся взмокла.

– Хорошо. – Шимми завернул ее шоколадки в вощеную бумагу, потом сверху в белую и заклеил сверток красной этикеткой кондитерской.

Держа покупки под мышкой, женщина прошла мимо меня, остановилась у двери и неприкрыто уставилась на мою пышную грудь. Я втянула шею и опять уткнулась в свою креманку.

– Не води дружбу с кем попало, Шимми. Подобные особы опасны для хороших еврейских мальчиков вроде тебя. – Женщина фыркнула и громко хлопнула дверью.

Шимми убрал деньги в кассу.

– Извини, – произнес он, но я уже слезла с табурета. От отвращения, которое излучала эта женщина, у меня пропал аппетит. Да и что вообще я тут делаю? Ну, кроме как строю из себя дуру? Я отодвинула недоеденное мороженое.

– Не уходи! – Шимми схватил меня за локоть. Руки у него были теплые и влажные.

– Это не мой мир. – Я высвободилась.

– Слушай, миссис Леви просто злится, потому что муж изменяет ей с продавщицей из гастронома.

Я остановилась.

– Я как раз туда ходила сегодня. С которой?

– С Альмой, с той, у которой родинка на подбородке.

– У нее всегда такой злой вид, я никогда к ней не подхожу.

– Это потому, что она хочет, чтобы он развелся, а он отказывается: у них с женой два сына.

– Ужас.

– Все соседи знают, и ее старший сын начал хулиганить в школе.

Я замялась, чувствуя некоторую жалость к грубой посетительнице.

– Ну же, давай я тебе что‐нибудь включу на музыкальном автомате. В воскресенье народу мало, и если ты меня бросишь, придется мне в одиночку съесть целый контейнер мороженого, – сказал Шимми, умоляюще глядя на меня зелеными глазами. Никогда еще я не видела таких ясных глаз, настолько светящихся надеждой.

Я вздохнула и подчеркнуто медленно села обратно. Он поаплодировал, потом пошел к музыкальному автомату.

– Ты тут каждый день работаешь?

– Только по воскресеньям, средам и четвергам после школы.

– Здорово, наверное, есть бесплатно столько сладкого, сколько хочешь.

– Да, это плюс. Но надо следить, чтобы все эти сласти не испортили мне фигуру. – Он поднял руку и напряг мышцу. Шимми был тощий и жилистый, сласти ему явно не вредили, а от вида его старательно напряженных мускулов я начала хихикать.

– Что, не согласна? – Он поднял другую руку и сделал то же движение. Я захихикала громче. – Что мне поставить, чтобы ты продолжила улыбаться?

Я покраснела.

– А Нэт Кинг Коул есть?

Он бросил в щель монетку, нажал кнопку, и заиграла мелодия «Упал цветок».

– Это одна из моих любимых. Как ты узнал?

– Угадал, – ухмыльнулся он.

От знакомой музыки я расслабилась, и мы доели мороженое. Мы болтали обо всем на свете – о словах любимых песен, о том, что больше всего ненавидим в школе, потом сосредоточились на еженедельных радиопередачах. И Шимми, и я считали, что «Шоу Фреда Аллена» лучше всего. Он начал передразнивать персонажей и рассказывать мне анекдот за анекдотом, а я смеялась от души. Посетителей в магазине было мало. Пришел мужчина с пятью маленькими детьми, но он так старался порадовать каждого из них любимым угощением, что на меня особо внимания не обратил. Время летело незаметно; Шимми прокрутил на музыкальном автомате все знакомые мне песни, потом поставил несколько своих любимых. Когда я сказала, что мне пора, он попросил меня посидеть еще немножко.

Тетя Мари наверняка уже меня заждалась, но я сказала ему, что еще одну песню можно.

– Это будет твой финал.

– Лучшее я приберег напоследок. – Он нажал на кнопку музыкального автомата, и зазвучал «Рок-н-ролл» Уайлд Билла Мура.

Я узнала песню только потому, что в прошлые выходные Пышка принесла пластинку и крутила ее без остановки, пытаясь научить меня танцевать джиттербаг. Я принялась пощелкивать пальцами в такт песне и пританцовывать, не слезая с табурета.

– Ты откуда знаешь эту песню? – спросила я. Уж слишком много в ней было негритянского духа, соула. – Пытаешься произвести на меня впечатление?

– А получается? – Он наклонил голову.

– Немножко. – Я стала двигать плечами, мурлыча слова песни.

Шимми наклонился вперед, постукивая длинными пальцами по прилавку. Он был так близко, что мы соприкоснулись локтями, и от его запаха у меня кружилась голова.

– Что‐то в звуке рожка и мощном фоновом ритме приводит меня в полный восторг. – Он повернулся ко мне. Под нижней губой у него было пятно мороженого.

– Согласна. – Я машинально облизнула кончик пальца и вытерла это пятно. Мы уставились друг на друга.

Тут дверь магазина открылась и вошел седеющий пузатый мужчина в такой же бумажной шляпе, как у Шимми.

– Я тебе что говорил насчет этих непристойных пластинок в магазине? – возмущенно воскликнул он, а потом увидел меня, и глаза у него потемнели, как грозовое небо. – Сидеть не разрешается! – взревел он.

Я вскочила так быстро, что чуть не грохнулась.

– Мистер Гринуолд… – пробормотал Шимми, попятившись.

– Шимми, нужно же соображать, что к чему.

Мистер Гринуолд был высокий и мощный, как медведь. Он навис надо мной, сжав зубы. Но не успел он сказать хоть слово, как я метнулась мимо него и вылетела из магазина. Я знала, на что такие мужчины способны. Я читала газету и смотрела новости. Но, пробежав полквартала, я поняла, что забыла сумку с покупками. Если я приду домой без продуктов, мне влетит. Придется вернуться, ничего не поделаешь.

Мне аж жарко стало от нервов, и у двери в магазин я остановилась. Пока я собиралась с духом, чтобы зайти, до меня донесся крик мистера Гринуолда:

– Можешь их быстро обслуживать, но нечего им тут болтаться, и уж точно не у прилавка сидеть. Ты это знаешь, мальчик. Мой старик, небось, сейчас в могиле вертится. – Он цокнул языком. – Мне уже несколько человек пожаловались.

– Она… она мой друг, – проговорил Шимми, запинаясь.

– Ты не можешь с такими дружить. Я думал, у тебя есть здравый смысл, мальчик. Не становись таким, как твой отец.

Мистер Гринуолд замолчал, услышав звонок на двери, и с улыбкой повернулся в мою сторону.

– Добро пожаловать в… – Тут он понял, что это я, запнулся и нахмурился. – Опять ты?

– Я забыла сумку, сэр. – Я бочком просочилась в магазин, не встречаясь с Шимми взглядом, схватила сумку тети Мари и поспешила прочь. Мистер Гринуолд запер за мной дверь, а потом шлепнул на дверь табличку «Закрыто».

В церкви закончилась служба, и темнокожие семьи в лучших воскресных костюмах брели по улице, чтобы пообедать дома, а потом вернуться на вторую службу. Я шагала по 31‐й улице с покупками тети Мари, стараясь прогнать из памяти слова мистера Гринуолда и его злое лицо. Я деньги платила за покупки, с какой стати он со мной обращался так, будто я грязная жвачка, прилипшая к подошве его ботинка? Я и так знала, конечно, что белые нас ненавидят – такова уж жизнь. Все мои знакомые жили в тесных крошечных квартирах, где вечно был сквозняк, а белые, получавшие за эти квартиры арендную плату, почти не пытались привести их в порядок. Окружавшие меня взрослые работали на низкоквалифицированных работах, а белые работодатели слишком мало им платили за слишком тяжелую работу. Пышка убирала офисы, моя мать прибиралась в семьях, которые не могли себе позволить служанку на полный день, а Нини раньше брала на дом стирку и готовила еду на заказ, чтобы свести концы с концами.

Глядя на них, я понимала, что меня ждет та же жизнь, и с детства приняла решение – я не буду уборщицей у белых. Я стану оптометристом, найду способ вылечить глаукому Нини и верну ей зрение. Я первая в нашей семье поступлю в колледж, а когда вернусь с учебы, заработав кучу дипломов, все увидят, что семья моего отца ошибалась на мой счет. И Инес тоже ошибалась.

Тетя Мари сказала мне, что, когда Инес в пятнадцать лет призналась, что беременна, Нини заплакала, а потом дала ей пощечину и сказала: «Хорошо, что твой отец уже отправился к Господу, а то бы ты его сама до райских врат довела».

Потом Нини успокоилась, смирилась с реальностью, и у нее остался только один выход: добиться, чтобы отец ребенка выполнил свой долг. Джуниор Бэнкс был симпатичный парень, а его родители владели похоронным бюро. Они жили на углу Шестнадцатой и Йорк-стрит в таунхаусе с широким передним крыльцом.

– Ну ты хоть не с простецким негром опозорилась, – сказала Нини. Тетя Мари рассказала мне всю эту историю прошлым летом за игрой в карты, слегка перебрав самогона.

Когда мать моего отца, миссис Бэнкс, открыла дверь, она даже не пригласила Нини и Инес на чай. Просто встала перед закрытой стеклянной дверью, будто не хотела, чтобы они разглядели убранство дома. Словно боялась, как бы они что‐нибудь не стащили.

По словам тети Мари, когда Нини откашлялась и сообщила новости, миссис Бэнкс посмотрела на Инес в поношенном пальто и широкополой шляпе, в которых она больше напоминала издольщицу, чем приличную молодую девушку, и рассмеялась.

– Как будто Джуниор бы на такое польстился! Иди ищи другого дурака в отцы своему ублюдку! – Даже запирая дверь, миссис Бэнкс продолжала хихикать.

Инес целыми днями не выходила из квартиры, а Нини пыталась придумать, что делать дальше. Тетя Мари сказала, что через несколько дней сама пошла к Бэнксам, собиралась набить морду тому, кто выйдет. В дверях появился мистер Бэнкс и сообщил ей, что Джуниор теперь живет в Балтиморе и никак не может быть отцом. Он протянул тете Мари конверт – «за беспокойство» – и закрыл дверь.

В конверте были деньги – где‐то два месяца платы за жилье, – и на этом дело закончилось. Через полгода после моего рождения все услышали, что Джуниор Бэнкс предложил руку и сердце некой приличной девушке.

Я знала, где жили Бэнксы, и иногда проходила мимо их дома специально, чтобы посмотреть на их ухоженное крыльцо и горшки с растениями в подвесных кашпо. Когда я заработаю диплом и стану доктором, думала я, они на коленях будут просить прощения за то, что отказались от меня. Они увидят, что я достаточно хороша. Достаточно умна. Достойна фамилии Бэнкс, которую они не дали Инес вписать в мое свидетельство о рождении.

Я твердо была намерена доказать, что чего‐то стою. Я вылечу Нини глаза – и никогда не буду нуждаться в мужчине, чтобы обеспечить себе крышу над головой, как приходилось делать Инес. Вот почему я так много сил тратила на «Взлет» и так стремилась получить стипендию. Я просто не могла себе позволить проиграть, а внезапная дружба с Шимми явно стала бы неуместной помехой на пути к моей цели. Надо забыть о нем и о его волшебных зеленых глазах. Никакому мистеру Гринуолду или той грубиянке не требовалось объяснять, что у нас с Шимми не может быть ничего общего. Я это с рождения знала.

На следующие несколько дней я погрузилась в учебу и прогнала из головы Шимми и то, как он добавил мазок желтого на мою картину и крутил Уайлд Билла на музыкальном автомате. Но в следующую пятницу, когда я сидела на крыльце тети Мари, я подняла голову и увидела, как Шимми выходит из магазина красок на углу. Один глаз у него был прикрыт падавшими на лоб волосами, а другим он уставился на меня.

Я машинально потянулась потрогать челку, проверить, что ее не сдвинуло ветром. На коленях у меня лежала «Двенадцатая ночь» в бумажной обложке – задание по классу английского языка продвинутого уровня. Краем глаза я следила, как Шимми приближается. Он шел рядом с мужчиной постарше, у которого явно были проблемы с левым коленом.

– Пап, я тебя тут подожду.

– Я быстро, – сказал мужчина, уставившись вперед, на входную дверь. Лицо у него блестело, за перила он ухватился неловко, и до меня долетел исходивший от него запах алкоголя. Я его уже видела, просто не знала, что он отец Шимми. Это был домохозяин тети Мари, он приходил брать деньги за квартиру. Все говорили, что он алкоголик, и пить он ходил к мистеру Лерою на верхнем этаже, иногда напивался там до потери сознания. При этом деньги он не забывал считать даже пьяный. Он не доверял жильцам, так что собирал с них арендную плату раз в неделю, а не в конце месяца, как обычно принято.

Шимми остановился в паре метров от железных перил.

– Привет.

Я не отрывала глаз от книги, хоть и перестала понимать, что в ней написано.

– Что читаешь?

Я повернула книжку обложкой к нему, мысленно приказывая ему уйти.

– Я это в прошлом году читал. Для Шекспира неплохо.

Тут я не удержалась.

– А какая пьеса тебе больше всего нравится?

– Наверное, «Ромео и Джульетта».

– Почему?

– Обожаю истории о запретной любви. – Он смахнул волосы со лба и улыбнулся.

Несмотря на всю свою решимость, я не смогла не расплыться в ответной улыбке.

– Не ожидала, что ты безнадежный романтик.

– Можно я сяду?

Я оглянулась посмотреть, кто на улице за нами наблюдает. Два мальчика пинали жестянку, черный пес обнюхивал помойку в поисках еды. У миссис Эдны на втором этаже было открыто окно, и хотя я ее не видела, это не значило, что она не притаилась где‐то в комнате. В этом квартале кто‐то всегда за тобой наблюдал.

– Неудачная мысль.

Он присел двумя ступенями ниже и посмотрел на меня сквозь длинные и густые ресницы – жаль, что такие достались парню, у которого и других достоинств много.

– Я не хочу, чтобы у тебя были еще какие‐то проблемы. – Я запрокинула голову, глядя в небо.

– Извини насчет мистера Гринуолда. Я не знал, что он так отреагирует.

– Мне не следовало ждать ничего иного.

Он начал багроветь – сначала шеей, потом румянец залил щеки.

– Конечно, следовало. Я хочу как‐то исправить тебе настроение после этого.

Я сжала губы, пытаясь почувствовать следы гигиенической помады, которой сегодня намазалась, но она уже высохла.

– Просто забудь об этом, пожалуйста.

Шимми достал из кармана тюбик сиреневой краски и протянул мне.

– Теперь ты сможешь добавить цветы на дерево на твоей картине.

Еще ни один парень не приносил мне подарков. Зато они вечно пытались от меня что‐то получить. Трогали меня за попу в школьном коридоре, заглядывали под юбку на лестнице, старались полапать в школьном дворе, пока взрослые не смотрят. А если вспомнить еще Липа и мужчин на улице… Шимми от них сильно отличался.

– Спасибо. Для меня это очень много значит.

– Пойдем завтра вечером послушать музыку в «Делл» [3], – хрипло сказал он.

– Ты с ума сошел? Ты что, глухой и слепой? – рассмеялась я, вертя в руках тюбик краски. Краска была хорошая, быстросохнущая.

– Я серьезно.

– И как это у нас получится? Я даже в твою кондитерскую не могу зайти, чтоб меня не выкинули за дверь, словно мусор.

Он умоляюще сложил руки.

– Я тебе покажу как. Заеду за тобой в восемь.

Он так долго смотрел мне в глаза, что пришлось отвернуться. Надо было сказать: «Ни в коем случае», но зачем‐то я прошептала:

– А если нас кто‐то увидит?

– Я возьму папину машину. – Он шагнул ближе. От него так пахло кедром, что мне трудно было соображать.

– Шимми, ты мне ничего не должен. Мороженое было вкусное, но…

– Ну же, Руби, не заставляй меня упрашивать.

Я вздохнула. Как бы мне ни хотелось это отрицать, общество Шимми мне нравилось. Он был умный, забавный, и с ним было легко. И нам правда нравилась одна и та же музыка. В «Делл» я никогда не была. Что плохого в том, что парочка друзей послушает музыку?

Я подняла голову и снова посмотрела в окно миссис Эдны проверить, не шпионит ли она. В окне по-прежнему никого не было. Если тетя Мари узнает, мне конец.

Я выдохнула.

– Ну ладно, но не посреди улицы, где все видят. Подъезжай в боковой переулок.

– Хорошо, подъеду.

Глава 6

Источник

Элинор

Следующим утром Элинор убрала в переднее отделение сумки экземпляр «Наш Ниг: очерки из жизни свободного чернокожего» Хэрриет Э. Уилсон. Миссис Портер одолжила ей первое издание, вышедшее в 1859 году, и велела беречь книгу как новорожденного младенца. Надин все еще спала, натянув на глаза атласную маску для сна, и Элинор постаралась не споткнуться о кучу ее одежды на полу и как можно тише закрыть за собой дверь. Когда она проходила мимо стойки у входа в общежитие, ее окликнула дежурившая там первокурсница.

– Куорлс, тебе письмо.

Письмо Элинор развернула на ходу. Его прислали из офиса казначея – ей велели зайти сегодня до двенадцати дня, потом офис закроется. Значит, она опоздает на смену в библиотеке, но выбора не было.

Офис казначея находился на первом этаже административного здания на северной стороне кампуса. Когда Элинор туда явилась, мужчина с угольно-черными усами и широкими плечами повторил ей то, что она и так знала: она просрочила оставшуюся часть выплаты за обучение.

– Сможете сегодня заплатить? – сказал он, постукивая перьевой ручкой.

– Нет, сэр. Какие у меня есть варианты?

– Мне сообщить вашим родителям?

– Нет, пожалуйста, не надо. – Элинор не хотела, чтобы родители из-за нее еще больше работали. Она быстро прикинула, сколько у нее на банковском счету и сколько под матрасом в комнате. Меньше четверти нужного.

– А я могу отработать?

Он поправил бифокальные очки, сползавшие с тонкого носа, и заглянул в ее дело.

– Вижу, у вас уже есть работа в библиотеке. Мы не можем давать студентам разрешение на работу больше чем на двадцать пять часов. У вас и так максимум.

– Так что же мне делать?

Он откинулся на спинку стула и внимательно оглядел Элинор, потом вздохнул, порылся в одной из своих папок и достал визитку.

– Вы готовы поработать вне кампуса?

– Да. Где угодно. Я согласна на любую работу. – Она вцепилась в край стола.

– Вы знаете «Уэр»?

«Уэр» был первый в городе универсальный магазин, где и владельцами, и сотрудниками были негры. Надин ходила туда за покупками. Элинор как‐то раз пошла с ней, когда искала платье на осенний бал. Шикарнее магазинов ей в Вашингтоне не попадалось – Элинор очень впечатлили ряды вешалок с модными платьями и самый лучший выбор аксессуаров, который ей только доводилось видеть.

– Да, конечно.

Мужчина протянул ей визитку.

– Спросите Глорию и скажите ей, что я вас послал. Она ищет новую продавщицу. Как только получите работу, возвращайтесь, составим вам план выплат, чтобы рассчитаться за семестр. Надо будет все оплатить до того, как вы запишетесь на зимний семестр, никаких исключений.

– Спасибо, сэр.

– Идите и не посрамите чести Говарда.

Элинор не представляла, как она успеет работать на этой второй работе, при этом одновременно помогать миссис Портер архивировать коллекцию и получать хорошие оценки, но придется что‐то придумать. В детстве она засыпала под стук деревянных ложек о металлические миски и запах масла, сахара и ванили, который плыл по дому, – мать всю ночь пекла пироги. Потом она ложилась чуть-чуть поспать, а когда вставала, отправлялась в поездки по шоссе номер десять, развозила заказчикам свои пироги, сытные и сладкие, чтобы накопить Элинор на колледж. Хотя бы с текущей проблемой Элинор надо как‐нибудь справиться самой.

Из-за визита в офис она опоздала на смену на десять минут. Элинор извинилась перед девушкой, смена которой закончилась, сунула сумку под абонементный стол и решила для начала расставить книги по полкам. По субботам народу всегда мало, а у миссис Портер выходной, так что Элинор хватит времени заняться эссе о том, что роман «Наш Ниг» – это ответ на «Хижину дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу. На заявку для Альфа Бета Хи ушла куча времени, но если она на работе хоть какие‐то идеи набросает, это поможет ей нагнать отставание.

Элинор расставила книги на тележке по темам, а внутри них по разделам. Держать учебники в руках, чувствовать сладковатый терпкий запах книжных страниц, пока катишь тележку по ковру, – все это очень успокаивало. Элинор нравилась работа в библиотеке еще и потому, что у всего было свое место – это так приятно, когда письма, рукописи, записные книжки, различные издания и прочие вещи аккуратно расставлены и разложены по категориям.

На абонементном столе зазвонил телефон, прервав ее размышления, и Элинор поспешила снять трубку. Отвечая позвонившей клиентке, она подняла глаза и увидела Уильяма Прайда и его великолепную спину за его обычным столом, на его обычном стуле.

Наверное, он почувствовал присутствие Элинор, потому что слегка повернул голову, а увидев ее, уронил карандаш, отодвинул стул и встал. Элинор зажала трубку плечом, наблюдая за тем, как он идет к ней – в свободном джемпере, идеально накрахмаленных брюках и отполированных туфлях с фигурными носками.

Она приподняла палец, давая ему знак, что сейчас подойдет, потом записала запрос клиентки.

– Хорошо, мэм, я проверю полки и перезвоню вам. До свидания.

Элинор повесила трубку и повернулась к Уильяму:

– Тебе нужна какая‐то помощь?

– С тобой все в порядке? – спросил он, опершись локтями о стойку.

– В каком смысле?

– Ты вчера так быстро ушла, я даже не поблагодарил тебя за танец.

– Мне пришлось. Платье промокло от коктейля Греты, – сказала Элинор и тут же пожалела, что вообще упомянула ее имя. Она понадеялась, что в ее словах не прозвучало горечи или ревности.

Взгляд его пронзительно черных глаз стал мягче.

– Я тебя искал.

– Я же тебе платок не отдала! – вспомнила Элинор. – Я его постираю вручную.

Уильям отмахнулся.

– В пятницу отдашь. У меня лишний билет в театр «Линкольн». Не хочешь сходить со мной?

– Я? – она удивленно похлопала глазами.

– И не говори мне, что тебе надо заниматься. – Он опустил гладкий подбородок, и Элинор представила, как прижимается к нему губами.

– Кажется, в пятницу я свободна, – сказала она с улыбкой.

Уильям пододвинул к ней листок бумаги и велел написать, в каком она общежитии.

– Я зайду за тобой в семь.

Несколько дней спустя Надин, сидевшая на краю кровати в атласной комбинации, сняла бигуди с челки и изумленно уставилась на Элинор.

– Уильям Прайд пригласил тебя на свидание?

– И чего в этом такого удивительного?

– А когда это случилось?

– В субботу. И я сама сумела получить пропуск на выход. – Элинор разглядывала платья на своей стороне шкафа.

– Я училась в Данбар-Хай с его младшим братом Теодором, Тедди. Он был в моем классе по биологии, такой симпатичный. – Надин усмехнулась. – Удивительно, что ты согласилась. Ты обычно только на дополнительные смены в библиотеке соглашаешься.

– Ха-ха-ха. Это всего лишь одно маленькое свидание.

– Театр «Линкольн» – это большое свидание, Огайо. Билеты туда не так‐то легко достать. – Надин потушила сигарету и подошла к Элинор, которая так и стояла у шкафа. – Что наденешь? Ты же знаешь, Уильям Прайд учится на врача.

Элинор вытащила темно-зеленое платье с круглым отложным воротником. Это было самое нарядное ее платье, его сшила лучшая подруга ее матери. Элинор редко его надевала, берегла для особых случаев. Последний раз она его надела на встречу желающих вступить в АБХ. Элинор вспомнила, как ей отказали, и нахмурилась. Надин отвлекла ее, забрав платье и повесив обратно в шкаф.

– Платье очень миленькое, Огайо, но ты сказала «Уильям Прайд» и «Линкольн».

– И что?

– Девушке, которая отправляется провести вечер в городе с красивым будущим доктором, нужно что‐то поизысканнее. – Надин порылась в шкафу и выудила темно-фиолетовое платье с облегающим корсажем, пышной юбкой и рукавами-крылышками. Оно было еще красивее, чем предыдущее, которое Надин ей одалживала.

Элинор покраснела.

– Не надо меня наряжать. Ты же видела, что стало с прошлым платьем, которое ты мне дала. – Испорченное платье висело в глубине шкафа Элинор. Поскольку у нее была просрочена оплата за обучение, она не представляла, когда найдет лишние деньги на то, чтобы отнести его в химчистку. Надин только отмахнулась.

– Ты же знаешь, я разбираюсь в моде. И потом, Уильям Прайд крупная рыба. Чтобы его подцепить, нужно как следует постараться.

– А с чего ты решила, что я собираюсь его цеплять? Он просто проявил вежливость. Искупает то, что его дорогая подруга Грета Хепберн облила меня лимонадом. «Мы практически вместе купались». – Элинор передразнила пронзительный голос Греты, и Надин расхохоталась.

– Сомневаюсь, что он о ней думал, Огайо. Я же говорю, билеты в «Линкольн» не так‐то просто достать. Если они такие близкие друзья, почему он ее не пригласил? – Она обеими руками протянула подруге поблескивающее платье.

Элинор знала, что не взять его будет очень глупо. Она со вздохом натянула платье, потом позволила Надин подрумянить ей щеки. Но когда Элинор глянула на себя в зеркало, у нее прямо голова кругом пошла, тут было не поспорить.

– Ну вот. Ты красотка, прямо как Лина Хорн в «Дождливой погоде», – сказала Надин с улыбкой.

Представителей противоположного пола в женское общежитие пускали не дальше передней гостиной, так что, когда Уильям зашел за Элинор, третьекурсница, жившая ближе ко входу по коридору, пришла ее позвать.

– Последняя проверка. – Элинор повернулась к Надин, поддергивая нижнюю юбку под платьем, чтобы все лежало как следует. – А у тебя какие планы на вечер?

– За мной попозже зайдет знакомый джентльмен, мы собираемся на танцы в «Пещеру». – Она потанцевала на месте, двигая плечами.

– Это же после комендантского часа, нет?

– За меня не переживай, главное, сама получай удовольствие, Огайо. Я к утру вернусь. – Она лукаво усмехнулась Элинор.

Они с Надин прожили в одной комнате весь прошлый курс, но Элинор так и не поняла, как Надин удается безнаказанно нарушать все правила. Войдя в гостиную, она заметила двух девушек, которые сидели на диване и делали вид, что читают, но то и дело косились на Уильяма.

Он стоял у камина в хорошо сшитом темно-синем костюме, мягкая шляпа с узкими полями чуть сдвинута вперед, что придавало ему загадочный вид. Когда Уильям подошел поздороваться, Элинор вдохнула все тот же незнакомый аромат. Она решила, что бергамота в нем больше, чем древесной коры.

– Чудесно выглядишь. – Он схватил ее руку в перчатке и поцеловал. У Элинор побежали по запястью мурашки. – Идем?

Элинор взяла его под надежную руку, радуясь, что послушала совета Надин насчет платья. Солнце уже садилось, осенний день становился прохладнее, но, шагая рядом с Уильямом, она почувствовала, что слегка вспотела. Элинор расстегнула верхнюю пуговицу пальто. Проходившие мимо мужчины здоровались с Уильямом, нескольким он пожал руки, пока они шли по двору.

– У тебя много знакомых, – сказала она.

– Я жил вон в том общежитии. – Уильям махнул рукой в сторону, потом полез в карман за ключами от машины.

Элинор мало что знала о машинах, но его автомобиль, стоявший под кленом, листья которого уже покраснели, был явно куда лучше, чем проржавевший «шеви» ее отца. Внутри машины было до сих пор тепло – нагрелось, пока Уильям ехал сюда. Усевшись, Элинор поняла, что тут можно вытянуть ноги и они не провалятся в проржавевшие дыры в металле, как в старом «шеви». В машине Уильяма даже коврики под ногами были плюшевые. Элинор сложила руки вместе, чтобы не дергаться. На свидании с мистером Спиной, так близко к нему, она нервничала больше, чем кошка с длинным хвостом в комнате с кучей кресел-качалок.

– Так откуда ты родом? – Уильям переключил передачу и выехал на улицу. Двигатель негромко гудел, и ей казалось, что колеса едва касаются мостовой.

– Огайо. Недалеко от Кливленда. – Так проще всего было объяснить про Элирию – большинство людей никогда о ней не слышали. – А ты? – спросила Элинор. Она не хотела выдавать, что уже знает, что он местный.

– Прямо тут родился и вырос. В столице нашей родины.

Элинор наблюдала за городом, проплывавшим мимо за окнами машины. Ей нравился Вашингтон, очень яркий и живой в сравнении с унылой промышленной Элирией.

– Приятно, наверное, жить в таком преуспевающем городе, где есть все на свете.

– Даже не знаю – я ведь ничего другого не пробовал. А твой город, наверное, маленький?

– Скорее, даже крошечный.

– Ну, симпатичные люди обычно бывают родом из крепких и дружных сообществ. – Уильям подмигнул ей, и от его внимания у Элинор стало тепло на душе.

Он несколько раз объехал квартал, потом нашел место для парковки на углу Двенадцатой и Т-стрит. Над входом в кирпичное здание театра ярко светилось название «Линкольн». На белой афише перечислялось, кто будет выступать в театре в ближайшее время. На стенах по обе стороны от входа висели в огромных рамках фотографии тех, кто выступал здесь раньше, включая Перл Бейли, Эллу Фицджеральд, Кэба Кэллоуэя и Дюка Эллингтона. Пока они стояли в очереди, Элинор наблюдала за толпой ухоженных мужчин и нарядных женщин, которые возбужденно болтали, дожидаясь, когда можно будет войти внутрь. Уильям достал из внутреннего кармана пиджака два билета и протянул их капельдинеру. Они прошли через вторые двери, и каблуки Элинор погрузились в толстый бордовый ковер. Капельдинер довел их до третьего ряда.

– Ну как? – Уильям повернулся к ней.

Элинор посмотрела на широкую сцену, до которой почти могла дотянуться. Она никогда еще не сидела так близко. Честно говоря, она вообще почти никогда не ходила на представления, если не считать рождественских спектаклей дома, в подвале церкви.

– Просто идеально, – сказала она с улыбкой. И это была правда.

Когда они удобно устроились с напитками, тяжелый бархатный занавес раздвинулся и на сцену вышел мужчина в черном костюме и с цилиндром. Он принялся развлекать аудиторию, пародируя кинозвезд и политиков. Как следует разогрев зрителей, он закончил очередную пародию и представил основную звезду вечера:

– Наша гостья прямо из Ньюарка, штат Нью-Джерси. Ее называли Божественной, называли и Дерзкой. Один из лучших голосов на нашей эстраде… Встречайте мисс Сару Вон!

Зрители бурно зааплодировали. Элинор глазам своим не верила – на сцену вылетела Сара Вон в расшитом бисером облегающем золотом платье, которое блестело в огнях сцены. Сара склонилась к микрофону и слабым голосом сказала:

– Заранее прошу прощения. Я сегодня простыла, так что не знаю, что получится.

Она пожала плечами и улыбнулась, а потом из нее полился такой чувственный голос, что он словно окутывал Элинор каждым своим переливом и извивом. Сара Вон спела все песни, которые Элинор слышала по радио, и несколько новых. Только когда она поклонилась на прощание и скрылась за занавесом, Элинор снова почувствовала, что может вздохнуть.

– Это было великолепно, – сказала она Уильяму, поднося руку к груди. – Ничего лучше не видела. Спасибо.

У него блестели глаза.

– Не за что. Ты, похоже, любишь музыку не меньше, чем я.

Уильям протянул Элинор руку, помогая ей встать, и ей стало теплее от его прикосновения. Они направились к выходу из театра. Кто‐то из посетителей сразу вышел на улицу, но Уильям повел Элинор налево, а потом вниз еще на один пролет, в танцевальный зал. На сцене квинтет играл знакомую мелодию.

– Потанцуем, малышка?

Элинор кивнула. Ей нравилось, как он произносил слово «малышка». Они вышли в центр зала и остановились под мерцающим серебряным шаром. Когда он протянул ей руку, их тела соприкоснулись, и это получилось невероятно естественно. Элинор одновременно удивилась своим ощущениям и обрадовалась. Уильям двигался как человек, которому комфортно в собственном теле, и Элинор принялась покачивать бедрами, чтобы не отставать. Потом музыка замедлилась до негромкого журчания, и Уильям шагнул еще ближе. Он притянул ее к себе, держа за правую руку. Элинор чувствовала, как стучит его сердце там, где она прильнула к нему грудью, а когда уткнулась лбом ему в щеку, то почувствовала, что так должно быть всегда.

Так они и двигались, рука в руке, соприкасаясь бедрами, пока весь мир вокруг них не замер. Элинор даже не слышала музыку, только неровное дыхание Уильяма над ухом. Когда она наконец открыла глаза и увидела часы у него за плечом, безмолвные чары развеялись.

– Мне надо возвращаться. Комендантский час.

Уильям промчался по Ю-стрит, потом они пробежали по двору.

– Сейчас выйду. – Элинор улыбнулась ему как можно теплее, надеясь, что он не против ее подождать.

В вестибюле заведующая общежитием подняла голову от кроссворда.

– Ты в последний момент. – Она постучала по часам.

– Можно мне еще пару минут, поблагодарить моего кавалера?

– Не задерживайся слишком долго, не демонстрируй, что сильно нуждаешься в его внимании, – сурово сказала заведующая.

Уильям прислонился к металлическим перилам, держа шляпу в руке. Он был так великолепен в костюме и пальто, что Элинор едва-едва была в состоянии глядеть на него в упор.

– У нашей заведующей общежитием все строго, как в армии. Она слишком серьезно ко всему этому относится, – сказала Элинор, спустившись. – А ведь ей наверняка и платят‐то мало.

Уильям рассмеялся ее шутке.

– Ну тогда хорошо, что я вернул принцессу в замок вовремя.

– Эх, если б заведующая была такой же милой, как настоящая королева, – отозвалась Элинор, хлопая ресницами, а потом вспомнила: – Нужно же отдать тебе платок. Я могу сейчас сбегать и…

– В следующий раз заберу. – Уильям посмотрел на нее в упор, и у нее прилила кровь к вискам. Он хотел встретиться с ней еще раз. – Ты не против?

– Только если ты обещаешь следить за часами. Иначе меня выгонят из королевства, а это никуда не годится, – хихикнула она, любуясь его теплой улыбкой.

– Тогда завтра?

Элинор прикусила нижнюю губу. Очень хотелось согласиться, но следующий день ей предстояло провести за прилавком универмага.

– У меня завтра полная смена в «Уэр», – объяснила она.

– Тогда можно я заберу тебя с работы?

– Ты серьезно?

– Ну ты же весь день будешь стоять на ногах, я не могу допустить, чтобы ты еще и ехала на автобусе, малышка, – с улыбкой сказал Уильям, и она заметила ямочку у него на левой щеке.

– Ну ладно, – Элинор посмотрела на него снизу вверх. – Тогда до встречи.

Уильям наклонился к ней и поцеловал в щеку. Ей казалось, что на коже от его губ остался след. Эх, вот бы хватило смелости ухватить его за подбородок и поцеловать как следует!

– Спокойной ночи.

Поднимаясь по лестнице, Элинор чувствовала, что он смотрит на изгиб ее спины, и после того, как она месяцами любовалась в библиотеке его спиной, у нее шла кругом голова от мысли о том, что теперь его очередь. Вернувшись к себе, Элинор достала из верхнего ящика его платок. От него до сих пор слегка пахло бергамотом, и она постелила его себе на подушку.

Глава 7

Держась на плаву

Руби

Тети Мари дома не было, так что я спокойно готовилась к вечерней встрече с Шимми. Днем в субботу мы убирались в квартире, и когда я принялась причесываться, то почувствовала, как затекли пальцы. Тетя поставила меня оттирать водой с уксусом забрызганную жиром стену за плитой, пока шелушащаяся краска не начала шелушиться еще сильнее. Потом я подмела пол, покрытый потрескавшимся линолеумом. Там было столько щелей и выпуклостей, что полностью полы чистыми не бывали никогда, но я сделала, что смогла. Тетя Мари вымыла то, что у нас называлось ванной, а потом мы вместе вычистили из печи сажу и высыпали ее в старую шину на заднем дворе, рядом с другими кучами мусора.

Перед тетиным уходом на работу мы поужинали горячим – окра, кукуруза и помидоры, и хотя мы были вместе почти весь день, я так и не спросила у тети разрешения вечером пойти погулять. Отчасти потому, что она бы мне не разрешила, а отчасти потому, что гулять я собиралась с Шимми, белым еврейским парнем, с которым мне ни в какой день недели нельзя было общаться. Но мы же не собирались никакой роман заводить, это просто дружеская встреча – так что я не хотела зря нервировать тетю Мари. И все же следовало что‐то сказать, наверное, – надевая через голову просторный свитер, я чувствовала, как меня мучает чувство вины.

Я натянула белые гольфы и надела двухцветные туфли. Мне достался вполне приличный гардероб поношенных вещей от белых нанимателей Инес, и шить я умела, так что подгоняла все по своей фигуре. Потом я надела жемчужные сережки тети Мари и подкрасила губы ее розовой помадой.

Тетя Мари пользовалась только одеколоном, и у нее на ночном столике не было ни одного хоть капельку женственного запаха, так что придется обойтись смесью мыла «Айвори» и лосьона «Джергенс». Еще одна разница между тетей и моей матерью. У Инес были сладко пахнущие лосьоны, тальковая пудра и туалетная вода на каждый день недели. Она даже убирать чужие дома ходила надушившись. Говорила, так она себя чувствует человеком, а не просто какой‐то черномазой прислугой.

Когда я спустилась вниз, было почти восемь и уже стемнело. Я теребила челку, то взбивая ее, то приглаживая, и наблюдала за улицей. Ветер носил листы газет, фантики от конфет и жестяные банки из-под лимонада, так что они сталкивались друг с другом и шуршали о бетон. Я слышала трансляцию бейсбольного матча откуда‐то с первого этажа, а от запаха готовящейся томленой свинины меня подташнивало. Я знала, что это все нервы.

Я никогда не делала ничего настолько сумасшедшего. Не уходила тайком из дома. Очень глупо и безрассудно было бог знает куда отправляться с этим парнем. Ничем хорошим это закончиться не могло, и я просто зря тратила драгоценное время, в которое могла бы заниматься тригонометрией и изучать шесть функций углов. И тут вдруг показались фары, а потом и сам голубой «форд-крестлайн». Машина замедлила ход, потом свернула в переулок. Шимми приехал.

У меня еще была возможность вернуться и забыть обо всем. А я сосчитала до десяти, потом выдохнула и открыла дверь. Сбегая по ступеням и сворачивая за угол, я оглядывалась, надеясь, что никто из тетиных знакомых не видит, что я в такое время выхожу одна из дома.

Узкий переулок представлял собой всего лишь щель между домами. Там пахло кошачьей мочой, маслом, на котором жарили рыбу, и пивом. Шимми потянулся открыть для меня пассажирскую дверь, а мне тем временем пришлось обойти битую бутылку.

– Я сяду на заднее.

– Почему?

– Если ты хочешь со мной гулять, надо вести себя умно. – Я задвинула переднее сиденье и проскользнула на заднее. Шимми закрыл за мной дверь и медленно выехал из переулка.

Я присела, чтобы меня не было видно из окна. Если кто‐то заметит Шимми, то решит, что он едет один.

– Так здорово, что ты пришла. Я не знал, выйдешь ли ты, – сказал он через плечо срывающимся голосом. Знал бы он, сколько раз я собиралась отказаться.

– И как мы попадем в «Делл»?

– Увидишь.

Я не знала, доверять ему или потребовать объяснений. Было удобнее всего сидеть незаметно, если вытянуть ноги налево, а голову и туловище направо. От плюшевых сидений шел дымный запах, напоминавший новую кожу с капелькой хвойного аромата. Я невольно принялась поглаживать пальцами мягкую подушку – никогда еще в такой хорошей машине не ездила, мне это сразу стало ясно.

– Как провела день? – спросил Шимми.

Я вся была на нервах, потому что ушла из дому украдкой, и как начала болтать, так и остановиться не могла. Я рассказала Шимми про программу «Взлет» и про то, как сегодня утром мне пришлось пропустить поездку в больницу с одноклассниками.

– Вместо того чтобы учиться у настоящих докторов, я просто сидела в пустом классе и работала над заданиями, которые в состоянии сделать одной левой. Напрасная трата денег на проезд, а они мне нелегко достались, – пожаловалась я.

Шимми остановил машину и выключил двигатель. Я услышала впереди громкую музыку и подняла голову к окну посмотреть, где мы. Боковая улица возле парка.

Шимми развернулся, чтобы мы могли смотреть друг другу в лицо.

– Ты хочешь быть доктором?

– Оптометристом.

– Почему?

– Моя бабушка несколько лет назад ослепла, и я хочу выучиться, чтобы ее вылечить. Или таких людей, как она, – вернуть зрение ей, наверное, уже не получится, но я не теряю надежды.

– Никогда раньше не слышал про цветных докторов.

– Во-первых, я негритянка, а не цветная, – резко сказала я, выпрямившись. – Миссис Томас говорит, что «цветные» – это обидное слово, которое используют сегрегационисты, чтобы подавлять нашу расу.

– Прости, я не хотел…

– И ты разве никогда не слышал про доктора Чарльза Дрю?

Шимми настолько удивился, что я невольно присвистнула. Мне приходилось учить его историю, а он о моей ничего не знал.

– Он негритянский хирург и основатель банка крови. – Я вздернула подбородок.

– Ты умнее, чем мои знакомые девочки. Большинство из них интересуются в основном поисками мужа. Прости меня, – ласково сказал он, и его смущение заставило меня смягчиться. – Иди посиди спереди. – Он вытянул руку, чтобы я могла на нее опереться.

Я поколебалась, но потом перелезла вперед, стараясь прикрывать юбкой колени. Устроившись спереди, я почувствовала, что от него пахнет пряным кремом после бритья. Переднее сиденье было настолько широкое, что между нами еще один человек мог поместиться, так что мы сидели на приличном расстоянии друг от друга. За окном виднелась шеренга высоких деревьев, окружавших нас с трех сторон.

– Мы возле «Робин Гуд Делл»?

– Да, с дальней стороны Фэйрмонт-парка.

– Как ты нашел это место?

– Когда я был маленький, дедушка привозил сюда нас с кузенами послушать музыку. Он не мог себе позволить купить билеты на всех нас, так что приходилось обходиться этим местом. Бабушка делала нам с собой хот-доги, мы вылезали из машины и танцевали вон под тем фонарем, – Шимми показал на него жестом, – воображали, будто мы на сцене.

Шимми наполовину опустил окна. Музыка доносилась до нас громко и в основном четко.

– Бесплатный концерт. Я здесь не был с дедушкиной смерти.

– Когда это было?

– Примерно два года назад. – Он хмыкнул, явно стараясь скрыть грусть, которая стала заметна в его голосе. – От этого места приятные воспоминания.

Его рассказ заставил меня почувствовать, насколько я соскучилась по Нини и близости с ней в моем детстве, по тому, как каждую ночь залезала к ней в постель. Мы молча сидели, слушая, как зовут и плачут инструменты.

– Хорошая машина, – заметила я.

– Это моего старика. Мама не любит, когда он водит в субботу вечером, так что либо разрешает мне взять машину, либо прячет ключи.

– А зачем она прячет ключи?

– Потому что он вечно пьяный. – Шимми прикусил губу. – А что насчет твоего папаши?

Я сжала пальцами собственное бедро.

– Он в Балтиморе живет. Так и не женился на маме. Она меня родила в одиночку, и я разрушила ее жизнь.

– Не надо так говорить.

– Но это правда. – Я обхватила себя руками.

– Не могу себе представить, чтобы ты что‐то разрушила или испортила. – Он повернулся ко мне, и глаза у него были такие теплые, что я почувствовала, как краснею.

– Ты у тети живешь?

– Пока да. До тех пор, пока мама не успокоится. – Я не могла и представить, чтобы рассказать Шимми про Липа и поцелуй, так что сказала, что мы поругались из-за денег. Это даже была отчасти правда. Потом мы тихо сидели, слушая ритмичную музыку. С улицы виднелись проблески фонарей, тени деревьев были огромные и тоже светились. Ни одной другой машины я не видела. Я знала, что девушки делают с парнями на придорожных парковках, и на секунду вспомнила про Инес и ее фразочку «из молодых да ранних».

Шимми перегнулся через меня и открыл ящик для перчаток.

– Я тебе кое-что принес. – Он передал мне маленькую белую коробочку. Я поддела пальцем печать кондитерской Гринуолда. Внутри оказались две шоколадные конфеты.

– Я еще в тот раз заметил, что ты сластена.

– Спасибо. – Я протянула одну конфету ему, и когда он ее взял, наши пальцы соприкоснулись. Мне показалось, что между нами возник электрический разряд, и меня пробрала дрожь.

– Ты замерзла.

– Да все нормально.

Он снял свой плотный вельветовый пиджак и накинул мне на плечи. Тепло его тела пропитало материал, и я сразу почувствовала себя в безопасности.

– Ты чего сегодня делал? – Я поднесла конфету к губам и откусила. На черном шоколаде отпечаталось колечко розовой помады.

– Ходил с родными утром в синагогу. Но маме не понравилось, о чем рабби сегодня говорил, так что по пути домой она ругалась на идише.

Я распахнула глаза.

– Ой, а скажи мне ругательство на идише!

– Какое? – Он пожевал свою конфету.

– Да любое.

– Что‐то ничего в голову не приходит. – Шимми усмехнулся.

– А что твоя мама говорит?

Он на секунду задумался.

– Du farkirtst mir yorn!

– Что это значит?

– «Ты меня в могилу сведешь», – прошептал он. Воздух между нами казался сладким и липким. Он так долго на меня смотрел, что мне пришлось отвести взгляд.

Он точно меня в могилу сведет, если тетя Мари узнает.

– А как обругать кого‐нибудь?

– Назвать dummkopf, это значит, что он глупый.

Мы оба рассмеялись, потом доели конфеты.

– А еще что ты делал? – Я смяла обертку в комочек.

– Пришел домой, поел и весь день отдыхал.

– Отдыхал? Везет. А меня, как только вернулась с занятий, тетя Мари запрягла помогать по дому.

– Да, мы в субботу ничего не делаем трудоемкого, но мама следит, чтобы я помогал по дому в воскресенье, перед работой у Гринуолда.

– Но стены ты, конечно, не моешь, – весело заметила я. Руки у меня до сих пор побаливали.

– Нет, но мне надо убирать свою комнату и стричь газон.

У него была своя комната и газон, который надо стричь. А я спала на продавленной выдвижной тахте у тети Мари, дожидаясь, пока мама не разрешит мне вернуться в квартиру, где она жила с очередным бойфрендом.

– Хорошо, что ты пришла, Руби. Мне нравится с тобой разговаривать. Ты особенная.

– Что, никогда раньше не дружил с неграми? – выпалила я, не удержавшись.

Шимми взглянул на потолок, будто ища там подходящие слова.

– Нет, дело не в этом. В тебе просто чувствуется такая уверенность. С тобой мне легко, будто я могу быть самим собой.

От этих слов у меня стало тепло в груди.

– Плюс ты знаешь музыку почти что лучше меня.

Я повернулась к нему.

– Когда ты поставил в кондитерской «Рок-н-ролл», я чуть с ума не сошла. Как ты вообще добавил эту пластинку в музыкальный автомат?

– Похоже, она там случайно оказалась. Не удивлюсь, если мистер Гринуолд ее уберет. Он говорит, эта музыка аморальная и ядовитая. – Он спародировал голос своего хозяина, и мы оба рассмеялись.

– Он не хочет, чтобы я ее ставил, но я ставлю, когда его нет.

– Ты часто делаешь то, что не положено?

Шимми покачал головой, и я заметила, что он напрягся.

– У меня есть младшие брат и сестра, так что маме я нужен как мужчина в доме, когда папы нету.

– А я единственный ребенок.

– Тебе, наверное, одиноко.

Я пожала плечами.

– Я привыкла. Ну и потом, я выросла со старшей кузиной, Пышкой. Она меня вечно во что‐нибудь втягивала.

– Так в тебе все‐таки есть авантюрный дух.

– Ну, я бы не сказала.

Мы оба захихикали.

Музыка вздымалась и падала, а мы так много говорили, что не заметили, когда она наконец утихла.

Шимми первым обратил на это внимание.

– Наверное, антракт.

Мы с минуту помолчали, но это была хорошая тишина. Наконец я спросила Шимми, кем он хочет стать, когда вырастет.

– Бухгалтером, как папин брат. Он меня готовит, показывает всякое. Но я буду не так богат, как ты, когда ты станешь врачом, – улыбнулся он.

– Сначала надо получить стипендию. Все остальное будет потом.

– Получишь. Не могу себе представить, чтобы в твоей программе нашелся кто‐то умнее тебя.

– Ты милый.

Мы одновременно посмотрели друг на друга. Наши взгляды встретились, и это было так интимно, будто мы поцеловались. Он задел пальцами мои пальцы на сиденье между нами, а потом положил ладонь так, чтобы мы касались друг друга мизинцами.

Казалось, прошло очень много времени, прежде чем Шимми глянул на часы на приборной панели, прервав наше зачарованное молчание.

– Черт, мне пора домой. Если я вернусь после десяти, мама закричит «Фе!», – сказал он, взмахнув кулаком.

– Вот это явно значит, что она очень злится.

Шимми кивнул.

– Я на всякий случай перелезу на заднее сиденье.

– Ты слишком беспокоишься.

– Фе! – сказала я с улыбкой. – А ты недостаточно. – Я потянулась к дверной ручке.

– Молодец, акцент отлично получился. В следующий раз еще кулаком потряси, – сказал он. – Так, посиди еще минутку. – Шимми вышел из машины, обошел ее и открыл мне дверь. Я вышла в ночь. Все ощущения у меня обострились, как никогда раньше.

– Спасибо, что пришла. – Он шагнул поближе ко мне. Между нами подул свежий холодный ветерок. Шимми взял мою руку, нежно поднес к губам и поцеловал. В животе у меня будто электричеством кольнуло, а потом это ощущение пошло вверх, до кончиков ушей.

– Мне понравилось, – сказала я хрипловато. Мы все еще держались за руки. Я держалась за руки с мальчиком. С Шимми.

– И мне тоже, – прошептал он, потом поднял сиденье и помог мне сесть.

Обратно мы ехали молча. Я все еще чувствовала на коже влажный след его губ.

После того, как Шимми высадил меня в переулке, я принялась прокручивать в памяти все то время, которое мы провели вместе. Но, распахнув дверь квартиры, я с ужасом обнаружила, что тетя Мари не на работе в «У Кики». Она сидела на тахте, одетая в домашнее муумуу, и изучала свой блокнот со ставками.

– Ты где была? – резко поинтересовалась она.

Рядом с ней стояла стопка с выпивкой – что‐то золотистое, за ухо она заткнула карандаш. По радио передавали бейсбольный матч – «Мемфис ред сокс» вышел на подачу в матче против «Детройт старс».

Я ошарашенно застыла на месте. Тетя сделала радио потише.

– И что это ты тут крадешься в дом с улыбочкой, как у Чеширского кота?

– Я просто…

– С мальчиком гуляла, похоже. Если ты у меня живешь, это не значит, что можешь гулять как вздумается. С кем ходила?

– А почему ты не на работе?

– Девочка, за квартиру эту плачу я. Не меняй тему.

Я опустила голову и пробормотала:

– В магазин ходила.

– Ты еще попробуй мне голову морочить, доморочишься. С кем? – Она уставилась на меня в упор.

Я сглотнула.

– С Шимми.

– С каким Шимми? Погоди, ты хочешь сказать, что гуляла с Шимми – сыном хозяина? Девочка, ты что, головой стукнулась? – громыхнула она.

– Мы просто друзья.

Она отпила из стопки и впилась в меня взглядом.

– Я вот что тебе скажу. Ты ввязалась в игру, которую выиграть не можешь. Кончай с этим немедленно.

– Да, тетя.

– И не смей больше уходить без моего разрешения, поняла? Для созревающей девушки вроде тебя эти улицы опасны.

– Да, мэм.

– Никакая я не мэм, девочка. – Зазвонил телефон, но она продолжила: – Но я серьезно.

Я пошла в глубь квартиры, в крошечную ванную. Мне туда не требовалось. Мне просто нужно было побыть одной, вспомнить ощущение губ Шимми на моей коже, вспомнить, как горячо у меня было внутри. Я не знала, когда еще мне будет так хорошо.

Глава 8

Приглашение

Элинор

Уильям, как и обещал, ждал Элинор у «Уэр» в конце ее первого рабочего дня. Он принес охапку розовых и белых лилий и приглашение на обед. Тем вечером он впервые поцеловал ее на скамье в парке под лучами растущей луны. После этого у них установился свой ритм. Закончив смену в университетской библиотеке, Элинор занималась рядом с Уильямом за тем же столом, за которым много месяцев наблюдала его спину. В промежутках между занятиями и ее двумя работами Уильям показывал ей свой Вашингтон, при этом часто захаживая на Ю-стрит. Они смотрели кино в кинотеатре «Репаблик», ели во всех лучших ресторанах и танцевали так, будто их тела были созданы друг для друга. Так прошли два месяца, словно слившись в один чудесный миг, полный покоя.

Потом наступили рождественские каникулы. У Элинор не было семнадцати долларов на автобусный билет до Элирии и обратно, так что Надин пригласила ее провести праздники с ее семьей в Петворте, квартале Вашингтона к северо-западу от Говарда. Когда Элинор вернулась в общежитие, Уильям опять ждал ее, на этот раз с книгой стихов Филлис Уитли в кожаном переплете. Элинор еще никогда не получала подарка, выбранного с таким вниманием.

Остаток дня они провели у него, и между поцелуями в знак благодарности за подарок Уильям, нежно поглаживая Элинор по спине, пригласил ее на бранч в дом своих родителей. Он прошептал это так небрежно, что Элинор не была уверена, правильно ли расслышала.

– Ты хочешь познакомить меня с родителями? – спросила она, отодвинувшись, чтобы лучше видеть выражение его лица.

– А что такого? – лениво улыбнулся он.

– Ну, вдруг я им не понравлюсь?

– Ерунда. – Он провел пальцем по краю ее воротника. – Им нравятся те, кто нравится мне.

И вот теперь, неделю спустя, они ехали в дом Прайдов на бранч, и Элинор в очередной раз сомневалась, достаточно ли хорошо она одета, чтобы произвести должное первое впечатление. Одним из преимуществ ее второй работы в магазине была скидка для сотрудников, по которой Элинор удалось купить несколько платьев и кожаные туфли. С помощью Надин, умевшей найти модную вещь, Элинор купила с рук шерстяное пальто с запа́хом длиной чуть ниже колена. Губы она накрасила желтовато-розовой помадой, а волосы уложила сверху с начесом, оставив сзади локоны, свободно падающие на шею. Элинор надеялась, что выглядит стильно, не хуже городских девушек на Ю-стрит.

Уильям поехал на север по Джорджия-авеню, потом на запад по Апшур-стрит, направляясь на «Золотой берег», как он его называл. Элинор никогда еще не заезжала так далеко на север и заметила, что чем дальше они ехали, тем больше становились дома, тем длиннее подъездные дорожки, тем идеальнее широкие газоны перед фасадом. Возле Бладжен-авеню Уильям притормозил и съехал на кольцевую подъездную дорожку дома, выглядевшего как шикарный английский замок.

– Добро пожаловать. – Он выключил двигатель, и Элинор заморгала, не веря своим глазам. Дом был просто огромный, на широкой дорожке стояло несколько машин поновее той, что у Уильяма.

– Ты что, здесь вырос? – Она сглотнула, потрясенно глядя на дом.

– Угу. Моя семья одна из первых сломала расовый барьер в этом квартале. А теперь многие из этих домов принадлежат негритянским семьям.

Вблизи дом выглядел еще более впечатляющим. Справа над крышей возвышалась башенка, и Элинор представила себе, как юный Уильям с братом играют тут во взятие крепости. Передний двор был достаточно большой для хороших догонялок.

От входной двери в обе стороны расходились слюдяные ступени. Когда Уильям с Элинор поднялись в вестибюль, их приветствовал искренней улыбкой немолодой мужчина в сером жилете и белоснежных перчатках.

– Мастер Уильям, рад вас видеть.

Коротко представив их с Элинор друг другу, Уильям спросил, как дела у его сына.

– Бьет по бейсбольному мячу, как следующий Сэтчел Пейдж.

– Вот это, я понимаю, новости! – Уильям хлопнул его по плечу, потом протянул ему пальто Элинор.

– Очаровательно выглядишь, – прошептал он, оглядев ее темно-бордовое платье с пышными плечами и высокой талией. Элинор сжала его руку, надеясь, что у нее перестанет сосать под ложечкой. Она давно так не нервничала. Элинор знала, что семья Уильяма гораздо богаче ее собственной, но не представляла, что они богаты как белые.

А оказалось, что в доме полы из сосновой древесины, стеклом блестевшие у нее под ногами; потолок над головой взмывал ввысь, хрустальная люстра ловила лучи дневного солнца. Они зашли в гостиную, где над камином висела картина Джейкоба Лоуренса – из серии про Великую миграцию [4]. Элинор ее опознала только потому, что миссис Портер, показывая ей статью о творчестве Лоуренса, недавно опубликованную в популярном журнале, говорила, что хочет добыть что‐то из его работ для «своей коллекции». Элинор склонила голову набок, гадая, оригинал ли это.

Ее отвлек Уильям, подошедший с двумя бокалами.

– Тебе апельсиновый сок или что покрепче?

– Сок, пожалуйста. – Она взяла бокал, гадая, не стоило ли взять «что покрепче», чтобы успокоиться.

Ее отцу никогда не требовался повод для выпивки, а мать отвергала алкоголь лишь в воскресенье, Господний день. Самой же Элинор редко доводилось выпивать. Она боялась выглядеть несдержанной в присутствии всех этих светских гостей. Элинор пила свой сок и разглядывала четырех белых женщин, которые сидели в пушистых вельветовых креслах с бокалами шампанского и хихикали. Уильям их познакомил, и женщины оказались довольно милые, но их присутствие Элинор озадачило. Может, из-за того, что она столько времени провела в Говарде среди исключительно темнокожих людей, ей даже в голову не пришло, что на бранче соберется смешанная компания.

Уильям повел Элинор дальше по дому. В каждой комнате, в которую они заходили, на потолке была красивая лепнина, а на стенах резная обшивка. Повсюду висели тяжелые зеркала, стояли вазы с распустившимися экзотическими цветами желтых, сиреневых и мятно-зеленых оттенков. Элинор разглядывала элегантный декор, от стеклянных столиков до персидских ковров, невольно ощущая, что попала туда, где ей не место.

Уильяма такие мысли не тревожили. Он ожил, с каждым разговором держась все более прямо и гордо. Уильям представил Элинор еще нескольким белым, а она все продолжала высматривать людей, похожих на нее. Почему у его семьи нет друзей-негров? Для города, в котором такую важную роль играли законы Джима Кроу, это было странно. Кто вообще его родители?

В следующей комнате фонограф играл струнную музыку, а на ее фоне смеялись и громко спорили гости. Двое немолодых джентльменов, оба белые, напряженно дискутировали, сжимая полупустые бокалы.

– Эти сельские негры вечно нас тянут вниз своей ерундой насчет поколений рабства, – сказал один.

– По-моему, важно помнить, где наши корни.

– А по-моему, важно забыть и идти дальше.

У Элинор буквально чуть челюсть не отвисла. Белые вот так разговаривают о неграх прямо у них дома? Потрясенная, она обернулась к Уильяму.

– Не обращай внимания, – сказал он, махнув в сторону мужчин, которые уже раскраснелись от спора. – Это очень старые друзья отца. Они вместе в Говарде в общежитии жили, и каждый бранч спорят об одном и том же.

– В Говарде?.. – Элинор невольно обернулась и снова взглянула на мужчин. Вот эти двое одной с ней крови? Она напрягла зрение и мозг, но так и не разглядела в их лицах ничего, что выдавало бы негритянское происхождение. Возможно, насчет женщин в гостиной она тоже ошибалась. Но не успела Элинор задать Уильяму уточняющий вопрос, как он приветственно раскинул руки.

– Папа! – Уильям обнял мужчину с таким же бежеватым цветом кожи, как у него. Они были очень похожи, только у старшего уже появился небольшой животик, а в волосах и усах проглядывала седина.

– Элинор, это мой отец, доктор Уильям Прайд-старший.

– Очень приятно.

– Это мне приятно. – Отец Уильяма тепло пожал ей руку, и Элинор сразу вздохнула свободнее.

– Уильям, а ты мне не говорил, что ты второй в семье с таким именем!

– Мне казалось, что говорил.

– Я бы такого не забыла. – Она игриво хлопнула его по руке. К ним подошла плотная светлокожая женщина в снежно-белом платье, расшитом стразами, и удивленно приподняла брови, переводя взгляд с Элинор на Уильяма.

– Мама.

– Уильям, я тебя не видела уже… не скажу точно, сколько времени.

– Неделю, мама. – Он наклонился и чмокнул ее в щеку. Она вытерла воображаемую пушинку с его лацкана, но глядела при этом на Элинор.

– А кажется, что дольше. По тебе можно подумать, что Ледройт-Парк на другой стороне планеты.

– Я занимался.

– Только вот чем занимался, интересно. – Она посмотрела на Элинор в упор.

– Приятно познакомиться, миссис Прайд. У вас чудесный дом.

Элинор представилась, улыбнувшись и протянув матери Уильяма руку, но та по-прежнему плотно сжимала накрашенные красной помадой губы.

– Куорлс? – Она оглядела Элинор с ног до головы. – Вы из тех Куорлсов, что в Маклине?

– Прошу прощения? – Элинор оглянулась на Уильяма.

– Мама, Элинор из Огайо.

– А-а. – Роуз Прайд еще раз ее оглядела, потом переключила внимание на темнокожую женщину в форме служанки, которая подошла и что‐то прошептала ей на ухо. Роуз кивнула и подняла два пальца.

– А из какой вы части Огайо? – спросила она, склонив голову набок, будто хотела расслышать получше.

– Из маленького города к юго-западу от Кливленда.

Выражение лица у Роуз сделалось такое, будто она съела что‐то горькое.

В этот момент служанка зазвонила в серебряный колокольчик.

– Бранч подан!

Элинор и Уильям двинулись за его родителями в столовую, которая находилась по соседству. Стол был накрыт пышно, с золотистыми подставками под тарелки и столовым бельем цвета слоновой кости. По центру стола на шелковой дорожке стояли зажженные свечи и рассыпаны были лепестки магнолии. Тарелки были из красивого костяного фарфора с рисунком. За столом свободно расселись шестнадцать человек. Уильям отодвинул Элинор стул с высокой спинкой, потом сел рядом. Она посмотрела на двух женщин, которых она раньше приняла за белых, – те как раз усаживались рядом с краснолицыми мужчинами. Приглядевшись, она заметила, что у одной из них был широковат нос, у другой полноваты губы.