Ангел из прошлого

Мужчина в черном пальто

 Не успела Сима ступить на покрытую инеем дорогу, как тут же появился он. Мужчина в длинном черном пальто. Его фигуру можно узнать даже издалека: не спутаешь ни с кем. Каждый раз он будто нарочно выжидает, чтобы выйти на улицу в одно время с Симой и испортить ей прогулку. Он будто заодно с теми, кто утверждает, что она никогда не найдет отца.

 Пальцы рук покусывают мелкие противные мушки страха, ноги наливаются тяжестью. Сейчас бы убежать обратно ― пролезть между широкими прутьями приютского железного забора, тайком войти через черный ход со сломанным замком, забраться на последний третий этаж и оказаться в безопасном месте ― подсобной чердачной комнатке. Но вместо этого Сима прячется под ближайший подъездный навес многоэтажной общаги и забивается в паутинный сырой угол.

 Незнакомец приближается. Его прихрамывающая походка отбивает неровный такт в ушах, хотя из убежища за деревьями виднеется только маленький квадратик дороги, и там никого нет.

 Сима кладет голову на колени, закрывает глаза и словно попадает в другой мир. Легкой быстрой походкой к ней идет высокий молодой мужчина в синих спортивных штанах и такой же ветровке ― совсем не по погоде. Он улыбается, а его большие голубые глаза будто излучают свет. Сима с трепетом смотрит на него и протягивает руки.

– Папа?

 Он подходит, наклоняется, закрывая ее собой от всего враждебного и пугающего.

– Я с тобой, я тебя не брошу, – говорит он красивым бархатным голосом. От него пахнет полевыми цветами, свежей древесиной и масляными красками. Сима порывисто обнимает его, но ее руки захватывают лишь пустоту.

 Она изумленно открывает глаза.

 Рядом никого нет.

 Только шаги мужчины в пальто раздаются так громко, будто звучат в ее голове.

 Сима всем телом прижимается к стене, не обращая внимание на сырость и грязь. Хотя этого можно не делать. Неважно, заметят ее или нет. Главное – она не увидит  незнакомца даже мельком.

 Для этого достаточно снова спрятать лицо в колени и крепко зажмуриться.

 Но когда идешь по дороге – лучше держать глаза открытыми. Иначе можно упасть. Или, что еще хуже – налететь на человека.

 Или – налететь на этого человека.

 Сима передергивает плечами, плотнее укутываясь в линялую коричневую курточку со стразами. Не потому, что продрогла, хотя и это тоже. Просто однажды случилось то самое, что хуже некуда. И теперь достаточно лишь подумать об этом, чтобы ее снова затрясло от ужаса.

 ***

 Это произошло примерно год назад, тоже зимой, только тогда был не мороз, а слякоть, и лужи хлюпали под ногами. Сима помнит, как сейчас: ее собрались переводить в новый детдом. Не в больницу, не в интернат для отстающих, а в самый обыкновенный детский дом для обыкновенных детей. И не в какую-то захолустную деревню или старенький городок – таких она перевидала множество. На этот раз ее везли в самое сердце Золотополя.

 Столица! Душа замирала, когда Сима представляла огромный город с таким красивым звучным названием. Ей виделись гигантские небоскребы с сияющими на солнце окнами, роскошные парки с аттракционами, много зелени, много машин, много людей – все, как в одном из фильмов, куда их однажды сводили на какой-то праздник. Сима до сих пор помнит свой восторг: цветные картинки плясали перед глазами и будто кричали яркими красками, что все ее мечты непременно сбудутся, иначе и быть не может. «Золотополь», – повторяла она про себя, засыпая, и хотела, чтобы ей приснился папа, живущий в одной из величественных золотистых многоэтажек. Наконец-то! Сердце волновалось и трепетало от предвкушения встречи. Где же еще такому талантливому художнику находиться, как не в столице с миллионом возможностей?

 В дороге Сима заснула. Может быть, потому, что ей приказали выпить ту самую таблетку – одну из тех, которые она раньше благополучно прятала под матрас или выбрасывала в окно, пока никто не видел. Но на этот раз номер не удался: вреднопакостная медсестра напоследок сама проследила, чтобы она не только проглотила, но и запила предательский белый кружок, похожий на маленькую пуговицу, оторванную с белой праздничной блузки. И как ни силилась Сима держать глаза открытыми, они все же закрылись, и она пропустила торжественный въезд в Золотополь. Конечно, никто с фанфарами ее не встречал. А когда ее грубо пнула в бок одна из воспитанниц, которую тоже везли в новый детдом, Сима открыла глаза и резко выпрямилась.

 Первое, что она увидела – панельную многоэтажку, похожую на башню, с единственным подъездом и маленькими окнами, которые смотрели серо, мрачно, как исподлобья, и уж точно не отливали золотом. Она шпилем поднималась в небо и возвышалась над приземистым трехэтажным домом из темно-красного кирпича, построенном в старинном стиле, отчего  выглядел еще мрачнее невзрачной многоэтажки. Дом окружал двухметровый железный черный забор с жесткой сеткой. А между ним и «шпилем» скромно пролегала узенькая щербатая дорога, по которой едва ли разминутся два автомобиля.

 Выйдя из бусика, Сима тут же вдохнула сухой и холодный воздух, который больно резанул горло. Конечно, это не Лазурит, приморский городок с его влажным мягким климатом, откуда их привезли, и где она прожила целых два года – настоящий рекорд, если учесть, что дольше года ее нигде не держали. Или не выдерживали. Ну кто как говорил, это неважно. Важно то, что теперь она жила в столице – пусть и не в самом ее сердце, а на окраине, на отшибе, что тоже неважно. И то, что ее привезли в детдом для детей со странностями, а не в обычный, как обещали – пара пустяков. Если Лазурит Сима успела исколесить вдоль и поперек, то и этот город она покорит. Когда-нибудь. Она найдет отца, как бы он от нее хорошо ни прятался. А он и не прячется. Он ждет. Он просто не знает, где ее искать. Наверное, от отчаялся. Опустил руки. Потерял след.

 Не страшно, ведь Сима скоро с ним встретится. Только бы найти брешь в этом неприступном заборе… А все остальное – дело времени.

 Пережив привычные неприятности на новом месте, она занялась тем, чем занималась всегда – тайком сбегала на улицу и гуляла, вглядываясь в лица прохожих. Об этом районе ходили ужасные слухи, и конечно детдомовцев предупредили: ни шагу за ворота. Сима не испугалась. Ведь если все время чего-то бояться, можно не заметить, как состаришься. Симе в ее шестнадцать это, конечно, не грозило, но услышав от кого-то забавное выражение, она всерьез задумалась. И решила, что бояться ей некогда: отец и так слишком долго ее ждет.

 В общем-то, не происходило ничего странного и необычного до тех пор, пока она не увидела этого человека. Когда его темная фигура показалась издалека, Симу внезапно охватила тревога, которая странным скрипучим голосом подсказывала внутри, что надо немедленно свернуть на другую дорогу или вообще вернуться в детдом. Но тогда это показалось таким надуманным и глупым, что Сима не прислушалась и смело продолжила путь.

 Что можно сказать о человеке, который носит все черное? Наверное то, что он консервативен, немного замкнут в себе и любит классику. Если уж говорить об одежде, то люди в белых халатах – вот, кого следует опасаться. Еще какую-то гадость вколют, от которой мозги, как не родные становятся. Было дело, проходили. И не раз. А хромающие мужчины в черном пальто с высоко поднятым воротником совсем не страшные. Совсем. В них нет ничего особенного, странного и…

 Сима так увлеченно рассуждала сама с собой, будто объясняла лучшему другу, почему не стоит бояться “просто людей на улице” и почему врачи дурдомов вообще не люди, а монстры, облаченные в белое, что попросту не видела, куда идет. Она даже не закрывала глаза, а хотя может и закрывала, чтобы удобнее думалось.

 Это произошло так быстро, что Сима не поняла, как, где и что. Она налетела на высокого мужчину в черном пальто и столкнулась с ним так сильно, что тот пошатнулся, разве что не упал. Сима быстро отскочила и вместо того, чтобы взять ноги в руки и бежать, что было бы вполне разумно, остановилась и посмотрела на него.

 Ох, лучше бы она этого не делала!

 Она увидела перед собой страшное лицо, исполосованное неровными шрамами. А огромные полубезумные глаза с яркими, будто светящимися белками, горели таким отчаянием, что Сима завопила, сорвалась с места и побежала, не разбирая дороги.

 Она бежала, не чуя ног, пока не оказалась в подворотне, где никогда не была. Сима опустилась на корточки, прислонилась спиной к стене грязно-розового оттенка и замерла. Ее всю трясло, но не от холода. Она не могла даже объяснить, что ее больше испугало ― шрамы на лице того незнакомца, или его горящий взгляд, полный отчаяния и боли. Немного успокоившись, Сима решила, что этот человек ― сумасшедший. Или у него случилось какое-то горе, оттого он смотрел так, будто внутри него был личный ад. Она старалась прогнать его образ из памяти, но он никак не уходил, сколько она ни трясла головой. Даже папа не появлялся, наверное, ему тоже стало страшно. Или он рассердился, что его дочь струсила – ведь она всегда была смелой и не сдавалась, что бы ни произошло. Или решил, что она уже взрослая и может сама разобраться с проблемой, в которую вляпалась по глупости.

 Когда Сима окончательно пришла в себя и огляделась, то увидела, что сидит у полуразваленного дома рядом большой свалкой и несколькими мусорными баками. Проблемы только начинались. Переваливающейся походкой к ней приближался некто грузный, в обвисших штанах и куртке, напоминающей лохмотья. Несмотря на это, он довольно-таки быстро двигался. Рыжие грязные космы падали ему на лицо, а большой пивной живот не внушал доверия.

Про таких маньяков она наслушалась всяких жутких историй в детдоме. Ну когда ее еще не отселили на самый чердак и разрешали сидеть в общей комнате вместе со всеми. Тогда ей казалось, что это просто сказки для запугивания малышей. Но теперь Сима понимала: это вторая ошибка за день, а может не только за день, а и за всю жизнь. Ведь прямо сейчас можно было сидеть в своей каморке, смотреть старенький телевизор, кутаясь в ветхий, побитый молью плед, и радоваться, что в такой пасмурный, промозглый день не нужно никуда идти.

 Только вот сожалеть о чем-то было поздно. Толстяк уже нависал над ней, и от него сильно разило спиртным.

Вскочить и убежать? Надо было думать раньше. Позвать на помощь? Бессмысленно кричать в этом захолустье, ее не услышат, по крайней мере – нормальные люди. Чувствуя слабость во всем теле и подкатывающую к горлу панику, Сима крепко зажмурилась и закрыла руками лицо.

– Ай-ай-ай, – услышала она над ухом, после чего последовало цоканье языком. – Такая молоденькая и без дома осталась! Что в мире творится-то!

 Сима несмело убрала ладонь ― не издевается ли он? Прямо перед ней стоял этот самый «маньяк» и смотрел на нее с сочувствием. Мешки под его мутными зелеными глазами выдавали алкаша со стажем. Он еле держался на ногах, но совсем не собирался её пугать или обижать.

– А у меня ничего нет, – посетовал он. – Даже хлеба.

Он начал рыться в безразмерных карманах штанов, пытаясь при этом удержать равновесие, но поскользнулся и плюхнулся на спину. Сел, скорбно качая головой.

– Вот видишь, – с пафосом произнес он, – до чего докатился!

– А кто вы? – несмело спросила Сима.

– Бомж Федот! – провозгласил новый знакомец, пытаясь подняться на ноги. – Вот увидишь, я раздобуду для тебя хлебца и выпить чего-нибудь. Пойдем, тут неподалеку такая ночлежка – просто царские палаты! Вот.

– Нет, не нужно, – поспешно отказалась Сима.– Я тут папу ищу. Не могли бы вы мне помочь?

 После этого короткого разговора она совсем перестала бояться. С новым знакомцем, как ни странно, сразу легко завязалась беседа, и он над ней не смеялся, как другие взрослые. Кажется, ему можно было доверять. Сима тут же ему рассказала, как нечаянно столкнулась с мужчиной, лицо которого исполосованным шрамами, и как сильно он ее напугал.

– А, да это Фролыч, – обыденным тоном ответил Федот. – Ходит все тут, ходит… Но ты не бойся, я за ним давно наблюдаю. Он просто гуляет и никого не трогает. Вот.

 Хотя Сима почти не сомневалась, что бомж говорит правду, все же решила для себя, что Фролыча будет обходить десятой дорогой. Совсем не хотелось снова увидеть его безумный взгляд, будто направленный ей в душу, и заново испытать пережитый ужас.

 После, когда она в очередной раз выходила за ворота детдома, то сама искала встречи с Федотом, который всегда был ей рад. Он с интересом расспрашивал о ее делах, самочувствии и о том, насколько успешно идут поиски отца. Они очень быстро сдружились, и Сима даже начала его подкармливать ― приносила ему хлеб и другую еду, если получалось незаметно припрятать свой кусок в карман во время обеда.

 Федот оказался на редкость благодарным и даже за такую мелочь был готов сделать для Симы ну абсолютно все, что только мог. Хотя мог он не так много, но вовсю старался угодить и хоть чем-то ее порадовать. Сима еще не встречала таких милых и отзывчивых людей, которые не считают ее сумасшедшей, а наоборот, пытаются помочь. Федот так старался, что на него невозможно было смотреть без улыбки. Он перебрал по очереди всех своих собутыльников, но так и не «нашел» среди них ее отца. Сима не перебивала его, чтобы не обидеть, но в душе твердо знала: ее папа ― не бомж и не пьяница. Его картины наверняка украшают стены какой-нибудь галереи в Париже. Ведь за столько лет он, должно быть, стал не просто известным, а очень известным художником.

 Оставалась только надежда, что он не уехал куда-нибудь заграницу.

– Не знаю я никаких художников, – насупленно бормотал Федот, когда Сима аккуратно решила прояснить ситуацию. – Да и зачем тебе именно художник? Знаешь, была в моей жизни такая историйка… Должен был родиться у меня ребеночек. Только вот родился ли, не знаю. Так что ты вполне можешь быть моей дочкой… А что!

– Нет, Федот, – грустно вздохнула Сима. – Не выходит. Моего папу зовут Илларион. И он умеет рисовать.

– Значит, бомж не прокатит, я понял, – обиделся Федот. – Только вот, если дашь мне краски, я тебе такую шедевру наваяю, все художники заплачут от зависти!

 Он еще долго бахвалился – таким он был, когда трезвый. А в пьяном виде становился слишком сентиментальным. Сима каждый раз просила его не пить. И ей становилось тяжело на душе, когда она не встречала его на привычном месте, где они условились видеться. Казалось, что он замерз где-то под забором и больше никогда не придет. Ведь он стал для нее настоящим другом, не нарисованным, живым, единственным из всех, кто не издевался над ее мечтами и не называл их красивым, но холодным словом – иллюзии.

 ***

 Сима все еще сидит в сыром углу под навесом возле подъезда панельной высотки, похожей то ли на башню, то ли на шпиль. Мужчина в черном пальто с поднятым воротником проходит мимо. На самом деле его шаги не такие гулкие и устрашающие, как она себе вообразила, скорее – тихие, шаркающие, к которым еще нужно прислушаться. Сима, осторожно повернув голову, видит развевающиеся полы пальто и постепенно удаляющуюся темную фигуру. Холод в который раз пробегает по спине. Промозглый ветер достал ее и тут, в тихом месте возле дома, забрался под курточку. Опасность миновала, можно вылезти и вернуться в детдом. Хватит на сегодня прогулок.

Сима робко выбирается из убежища и оглядывается по сторонам. «Кто же все-таки страшнее – Тамила или Фролыч?» ― спрашивает она себя. Хотя разве такое можно сравнивать? Да, Фролыч выглядит жутко но он далеко, и вряд ли Сима решится с ним заговорить. А Тамила ― рядом. Даже слишком. От ее резкого голоса каждый раз звенит в ушах, а она так старается крикнуть погромче. Рука чуть пониже локтя до сих пор болит от ее грубой хватки ― к завтрашнему дню там точно расплывется большой синяк. А если Тамила снова схватит за плечи и начнет трясти, нужно побыстрее отключиться, пока паника не подступила к горлу вместе с неудержимым страхом, который уничтожает напрочь все достоинство.

 А ведь совсем недавно Сима ничего не боялась. Никого и ничего. Даже людей в белых халатах.

 Золотополь – огромная столица, город больших возможностей, которые как будто ускользают, просачиваются сквозь пальцы. Как будто они не для тех, кто живет на отшибе. Город, в котором можно потеряться. И потерять себя.

 Сима с тоской смотрит в сторону детского дома. «Нет, Фролыч все-таки не такой страшный, потому что… что может быть хуже, чем то, когда в тебе хотят убить мечту? – Она вся сжимается, обхватывая себя руками. ― Он, во всяком случае, даже не пытался…»

 Сима, вздохнув, находит привычный лаз в заборе. К счастью, она настолько худая, что легко пролазит между прутьями. Поцарапав, как обычно, руки о колючие кусты, надежно скрывающие ее тайный ход, Сима плетется к черному ходу на заднем дворе приюта. Она войдет, и никто не заметит. Никто не узнает, что сегодня она снова выходила за ворота без спросу. Никто ― кроме  нее. Той самой, рядом с которой жизнь с каждым днем становится все более невыносимой.

Та, которая не оставит в покое

Тамила появилась неожиданно. В первый день их знакомства она сидела на лестничном пролете, прямо на ступеньках возле перил, опустив голову на колени. Лампа плохо освещала коридор, и Сима, поднимаясь, видела только силуэт незнакомки. То, что это незнакомка, не было сомнений: у нее была чужая фигура, растрепанные короткие волосы, а запястье украшал объемный широкий браслет.

Сима сразу решила, что это женщина, несмотря на ее несуразный вид – безразмерная кофта с небрежно закатанными рукавами, широкие джинсы, грубые ботинки. И почему-то она сидела именно здесь, неподалеку от комнаты-подсобки, в самом «безлюдном» месте детдома. Сюда почти никто не поднимался, только уборщица – швабру взять или веник вернуть на место.

Как быть? Сделать вид, что никого здесь нет и смело пройти мимо странной женщины или позвать на помощь? Второе – глупо и бессмысленно, ведь Симу здесь никто всерьез не воспринимал после нескольких случаев с ночными кошмарами и того, что она решила довериться самой популярной девочке детдома и рассказала ей, что в столице непременно найдет папу. Нет, над ней почти не смеялись, просто воспитатели, а может и сама директриса, сделали так, чтобы ее обходили десятой дорогой. А после – отселили на чердак, благо, что в столовую пускали, но и там она сидела отдельно от всех, как прокаженная. В воздухе висело напряжение, и дальнейшая ее судьба была под большущим вопросом.

 Поэтому, если возникала проблема, Сима пыталась справляться сама. Чтобы лишний раз не напоминать о себе. А то чуть что, сразу начиналось: надо переводить в другой детдом, в интернат для умственно-отсталых или вообще положить в больницу для психов… Ну уж нет, все это ей не подходило.

 Сима несколько раз глубоко вздохнула и на цыпочках начала подниматься, держась подальше от перил.

 В тот самый момент, когда опасность почти миновала, женщина резко подняла голову.

 Сима охнула и прижалась к стене.

– Ты кто? – спросила та хрипловатым низким голосом.

 На вид ей было лет сорок. В полумраке кожа лица казалась загоревшей, четко выделялись скулы, а небольшие глаза настороженно и пристально смотрели прямо на нее.

 Сима пролепетала свое имя.

– Тамила, – назвалась та вот так, по-простому, без отчества, привстав и протянув худую жилистую руку.

 Сима неловко ответила на приветствие, все еще задаваясь вопросами.

– Ключ у тебя? – деловито спросила незнакомка и недвусмысленным жестом дала понять, что имеет в виду ключ от комнаты-подсобки.

 Сима кивнула. И когда Тамила еще раз протянула руку, она молча отдала ей ключ.

 Сердце при этом неистово колотилось, из-за чего она не могла идти ровно по ступенькам и все время спотыкалась, следуя за Тамилой, которая тотчас отправилась открывать дверь.

 Сима вошла следом за ней с мыслью, что если та сейчас выгонит ее  из подсобки и займет ее место, нужно хотя бы успеть забрать портреты. Те самые, которые она нарисовала простым карандашом на обрывках старой обойной бумаги. Это было не просто портреты, а ее друзья. Сима с ними любила подолгу шептаться и рассказывать секреты. Ведь до момента, как у нее появился настоящий живой друг Федот, никто не хотел с ней общаться, и ей было очень одиноко.

Когда они вошли, Тамила обернулась и посмотрела на Симу.

– У тебя смешная прическа, совсем как у меня. – Она при этом не улыбалась. – Надеюсь, сработаемся.

 Она схватила ведро со шваброй, Симе сунула щетку, похожую на усовременненную метлу Бабы Яги, и кивнула, мол, идем.

Сима машинально повиновалась. Взяв оставленный на тумбе ключ, она по привычке заперла комнату за собой. Идя следом за Тамилой, она все теребила свои короткие волосы, висящие неровными прядями, – результат неудачной стрижки. Но у нее они были черные, а у Тамилы по цвету напоминали недопеченный пирог с яблоками, который иногда давали на ужин, и от которого у Симы болел живот. Хорошо, что Тамила сказала только про волосы и не отметила ее слишком худую фигуру, бледный цвет лица, большие голубые глаза, которые почему-то никто не считал красивыми: они всех пугали. Или не стала сравнивать со своей внешностью – ведь Тамила тоже не казалась красоткой. Она была невысокого роста, совсем чуточку выше Симы. Опущенные сутулые плечи говорили не столько о неправильной осанке, сколько о проблемах, которые та носила в себе, что было видно по неприветливо-настороженному взгляду. Нос на ее худом лице казался слишком крупным и привлекал внимание, а упрямо сжатые тонкие губы и небольшие глаза невзрачного кофейного оттенка не добавляли нежности в угрюмый образ.

 Сима медленно возила метлой по ступенькам. Ей никто не говорил, что теперь она должна убирать лестницы. Может, директриса приюта решила дать ей временную работу, чтобы не бездельничала?

 Тамилу, по-видимому, раздражала ее нерасторопность. Она периодически пристально на нее смотрела, а потом и вовсе сказала:

– Что ты копаешься, можешь быстрее?

 Сима нервно сжала рукоятку метелки.

– Не могу, – честно сказала она.

– И зачем таких молодых берут на работу. – Тамила подняла глаза к потолку, а потом устремила на нее испытующий взгляд. – Мало того, что я тебя ждала целых пятнадцать минут, так непонятно, зачем вообще запирать подсобку на ключ. И сейчас тоже… Что это еще за новости?

Она протянула руку. На этот раз Сима прижала ключ к себе.

– Это моя комната, – шумно сглатывая, выдавила она.

– В смысле, комната? – Тамила смотрела на нее, как на последнюю дурочку.

Сима бы рассказала, что ей уже шестнадцать, что она с трудом закончила семь классов, и к нормальным детям ее не пускают. Но не из-за этого, есть другие причины. Что вообще-то это детдом для проблемных подростков, но из всех она – самая проблемная. Да, так бывает. Что ее, кажется, держат тут из жалости, потому что считают сумасшедшей и непригодной для жизни. Пусть не говорят вслух, но ведут себя так, а она все понимает. Что вообще-то ей нравится жить в Золотополе, ведь это столица – город, о каком только можно мечтать. И еще сюда съезжаются все художники, а ее отец – один из них, самый лучший и самый талантливый… Просто вышло так, что ее изолировали от всех, и подсобка – еще не самый плохой вариант. Ведь есть еще ночлежка, про которую Федот рассказывал. Там не так уютно. Там холодно и воняет. Она туда не хочет, совсем. Так что лучше ей остаться в подсобке, до того самого дня, пока папу не найдет…

 Сима бы все это сказала, ведь с ней, на удивление, заговорили. Ей даже задали вопрос, а ей так хотелось выплеснуть душу! Но – вот незадача – горло будто перетянуло тугой веревкой. Она опустила голову и неожиданно для себя заплакала, прижимая руку к лицу.

 В эту минуту ей снова виделось, как приходит папа – такой же молодой, красивый, сильный, как и всегда, обнимает ее, прижимая к широкой груди. А потом уводит за собой. И все плохое, что было – весь страх, позор, слабость – остается в прошлом. Сима уходит с ним, не оглядываясь назад.

 Но по-настоящему папа так и не пришел. А она все еще стояла перед чужой недовольной женщиной, всхлипывая и размазывая слезы по лицу. И не нашла в себе сил развернуться и уйти. Хоть куда-нибудь.

 Тамила взяла ее за плечи и повела наверх. Терпеливо ждала, пока Сима дрожащими руками повернет ключ в заевшем замке. Вошла вместе с ней и усадила на кровать, после чего посыпались еще вопросы. Сима слышала мутный поток слов, почти не различая смысл. Только запомнилось:

– Значит, ты ― ребенок, который все время будет здесь жить?

 При этом у Тамилы был такой вид, будто она работает здесь первый и последний день.

 Сима и для нее оказалась такой же «прокаженной», как и для всех, хотя почти ничего не сказала. Впрочем, как обычно.

 Только вот потом Сима сама захотела, чтобы Тамила куда-то исчезла. Чтобы она уволилась и больше никогда не поднималась в ее подсобку. Но увы. Новую уборщицу, кажется, ничего не смутило. Ее вообще сложно было смутить. Она ходила на работу каждый день, как часы, не опаздывая ни на минуту. Бывало, приходила раньше и уходила позже, гораздо позже положенного. А потом начала появляться по воскресеньям – в нерабочие дни.

 Все бы ничего, да вот только Сима рядом с ней начала чувствовать себя крайне странно. Как будто целые пласты ее жизни куда-то исчезали, стирались и пропадали навсегда. Она не хотела верить, что у нее снова начались провалы в памяти, как в детстве, когда она почти все забыла, что связано с папой, но потом постепенно вспомнила. Недавно она случайно услышала разговор воспитательницы и директрисы. Сима хотела незаметно проскользнуть и выйти из детдома, как обычно она это делала, но приглушенные голоса заставили ее притормозить.

Каково же было ее удивление, когда она услышала свое имя! Эти двое обсуждали ее и еще кого-то, как Сима поняла из разговора – Тамилу.  «Обещала ее забрать месяц назад, и что? – звучал недовольный голос, по-видимому, воспитательницы. – Надо было сразу отдать все документы и девчонку отправить с ней, пока не передумала». «Погорячилась, видимо, с обещаниями, – это был степенный прохладный голос директрисы. – Такие дети никому не нужны». «А вы слышали, как она объяснила причину? «Девочка передумала», – ехидно повторила чьи-то слова воспитательница. – Как будто ее спрашивали, когда переводили к нам! А здесь – такая уж щепетильность». «Тамилу мы заставить не можем, если она передумала, – ответила директриса. – А с девочкой – разберемся. Здесь она надолго не задержится, это я вам гарантирую».

 Сима тогда вжалась в стену и почти не дышала. И не от страха, что ее заметят, а от мысли, что Тамила ей ничего не обещала. Она не говорила, что хочет ее забрать к себе. Симу никто не хотел брать, да она и сама не ни к кому не хотела: ведь у нее был живой отец.

 Но если бы Тамила сказала что-то подобное, Сима бы запомнила.

 На самом деле Тамила вряд ли бы на это пошла. Но зачем тогда она врала за спиной? Чем больше Сима проводила с ней времени, – не по своей воле, конечно – тем хуже она себя чувствовала. Тамила частенько «вспоминала» моменты, которые Сима не помнила, и ей стало казаться, что уборщица это делает нарочно. Только вот зачем? А ее сиреневый браслет на руке будто бы сводил с ума, вызывая странные мысли, ассоциации и чувства. Сима старалась на него не смотреть, но не всегда получалось.

 А еще Тамила почему-то решила, что Сима – ее собственность, такая же, как швабры, тряпки и ведра. Ведь она жила в подсобке, а не в нормальной общей комнате с другими детьми. А значит, можно безнаказанно издеваться – никто не придет, не вступится и не накажет. И это уж точно было не о том, что она хотела опекать сироту.

– Бред все это, – заявила Тамила без обиняков, когда Сима робко пыталась ей рассказать, почему она не может согласиться на разные льготы для сирот. Ведь там нужно было подписывать бумаги – то есть, подписываться под тем, что у нее никого нет. А как же нет, когда есть папа! Он живой, просто они пока еще не встретились.

– Ты что, хочешь заболеть или сойти с ума? – чуть ли не каждый день корила ее уборщица, хотя Сима давно ничего не рассказывала ей о себе и вообще старалась сталкиваться с ней как можно реже, насколько это возможно. – Надо жить в реальности. Тогда будет хоть какой-то шанс выжить. Понимаешь?

 Сима не хотела понимать. И, конечно же, не сказала, что клеймо безумной на ней уже висит давно. Что ее даже пытались лечить, и не раз, но не помогло. Разве можно вылечить правду? Поэтому она просто молчала. Тогда Тамила, не добившись успеха в чтении морали, принималась обзывать ее селедкой из-за того, что она слишком мало ест и слишком худая – добралась-таки до ее фигуры. А ведь в детдоме давали достаточно еды.

 Ни одного дня Тамила не оставляла ее в покое. Она приходила невзначай, смотрела на нее так прямо и пристально, что нельзя было увильнуть и отвернуться – Сима была словно прикованная под этим взглядом. Тамила говорила четко и слишком убедительно, что эти глупые иллюзии приведут к пропасти. Что отец давно бы нашел и забрал Симу, если бы того хотел или вообще был жив. «На дворе двадцать первый век, алё! – кричала она, разойдясь. – Что там сложного – найти человека! Это раз плюнуть, стоит только немного пошевелиться. Просто прими, как данность, что ты одна – одна, понимаешь? Не хочешь, чтобы помогали – начни сама хоть что-то делать для своего будущего…» И дальше все в таком же духе.

 При этом Тамила смотрела вовсе не сердито, а обеспокоенно. Иногда в ее взгляде проглядывала неуверенность, хотя голос у нее был громкий. И когда Сима пыталась отвернуться, Тамила тут же поворачивала ее голову к себе, внушительно глядела и говорила чуточку тише, чем обычно: «Смотри на меня! Я тебе что сказала – не отворачивайся и слушай! Тебе этого никто здесь не скажет, потому что им все равно».

 Хотя Тамила вроде бы не желала ей зла, Сима все равно не хотела ее слушать. Все слова уборщицы, особенно такие внушительные – то громкие, то тихие, проникали слишком глубоко в душу. Еще немного – они прорастут, и мечта, ее смысл жизни, рассеется, как мираж. Ведь на самом деле намного легче жить в реальности, отдать свою судьбу в руки попечителей, подписать документы, получить практическую профессию, устроиться на работу, зажить не хуже других и…

 Но все внутри нее противилось этому. Ведь она – художница, и не может быть кем-то еще. И где-то живет ее отец. И только он любит ее так сильно, как никто другой. И он ее не бросал. Не бросал, и все тут.

 Тамила утверждала, что это не так.

 Сима пряталась от нее, чтобы та не заставила ее поверить. Ее невзрачная одежда серого цвета, вечно спутанные короткие волосы, пластиковый браслет на руке, порой отрешенный, ушедший в себя взгляд напоминали пепелище. Однажды Тамила чуток приоткрыла тайну: у нее тоже была мечта. Какая – она не сказала. Но это все, что от нее осталось. Поэтому – долой мечты, от них только сплошные разочарования.

 Сима прониклась. И тут же испугалась – своих эмоций и того, что захотела узнать Тамилу поближе, может быть даже – поддержать. Но с уборщицей лучше было не связываться – с ее идеями, советами и вопросами, наводящими на странные ненужные мысли. Она не помогала искать отца, а только мешала. Ведь если ей верить, был другой путь: можно довериться кому-то другому, кто полюбит Симу и станет о ней заботиться. Только вот кто? Кому она нужна?

 Сима, конечно, не спрашивала. Она знала ответ.

 Да и ей самой никто не был нужен. Никто – кроме отца.

 Поэтому она стала избегать Тамилу еще более упорно – насколько это возможно.