Эйгер Дименсо. Петля

Всю жизнь ты медленно сгораешь, растрачивая жизненные силы на множество мыслей и дел. Однажды понимаешь, что именно должен был сделать и как, но времени нет, его не осталось, и ты лишь горишь, и наблюдаешь, каким миром и для кого ты был. В последние мгновения пока догораешь, проклинаешь весь мир, вспоминая ушедших кого ты любил: желая им мира в мире ином, желая им, своей жертвой ценой. И в недрах сознания выгорев полностью, всем телом истлев, ты либо канешь в великую бездну, где время не предел – либо окажешься там, где думать не смел, услышав призыв, что смерть – не предел.

Неизвестный голос во сне. Пел.

Часть 1

Каждый человек, будучи хранителем своей судьбы, порой преодолевая трудности и испытания, подбрасываемые жизнью, заслуживает второй шанс. Если хотя бы не ангела-хранителя, оберегающего от бессмысленных вызовов беспощадного мира, умело подражая в упоение жизни успех, за который каждый однажды заплатит ему причитающую цену.

Так уж вышло, что с недавних пор я стала хранителем развивающегося промышленно-портового города Нео-Меридиан, а также его области полных усадеб и ферм, когда прошлый хранитель был стёрт за различные махинации, инакомыслие, а финалом его деятельности стало обвинение в отступничестве.

В спокойное время мои обязательства ограничивались наблюдением. В последнее время изъяны мира проявляются все чаще, и эта пугающая закономерность однажды к чему-нибудь да приведёт, вынуждая применять силу пресекая распространение любой информации о нас. А наши законы были весьма суровы и не подразумевали альтернативной интерпретации. Посему и случилось трагическое событие в усадьбе Дименсо.

Ах, да, я не представилась: Нарциссия Лайтингвейл. Знать больше вам не положено иначе вас придётся сжечь.

Эта повесть о горькой доле Эйгера Дименсо, лишившегося всего, что было ему дорого. Многие на его месте предпочли бы покончить с собой, чем влачить судьбу свидетеля падения своей династии. Его разочарованию не было предела. В один миг ставшей частью его существования.

Однако даже среди тьмы отчаяния встречаются проблески света, окрыляющие истлевшее сердце, наполняя надеждой на будущее. Но это не его случай. И как это бывает неожиданно, всё началось в привычный день рутины и торжества, когда дорога жизни показала свои непредсказуемые перипетии, свернувшись в петлю.

***

Экипаж мерно пошатывало на широких и хорошо освещённых улицах Нео-Меридиан. Глядя в окно Эйгер наблюдал как сменяются пейзажи складских и заводских районов со множеством гружёных телег и уставших людей облаченных в рабочую форму к уютным аллеям, усыпанным цветущей черемухой и липами. Вдалеке виднелись дома с живописной изгородью: кованные узоры покрывали яркие вьющиеся растения по типу дикого винограда и гортензии. Пешеходы приветствовали своих соседей, кто выгуливал своих питомцев. Дети задорно обгоняли на своих двоих проезжающие экипажи. Эйгер возвращался домой, в предвкушении намеченного праздника, сразу, как только получил долгожданные посылку с только прибывшего лайнера с громким названием «Неизбежный рассвет».

Близился вечер, но мыслями Эйгер был уже далеко впереди обдумывая свою речь на презентации, будучи впервые спущенного на воду, военного корвета «Ярость бездны». А на следующий день – его ждала встреча с инвесторами по щекотливому вопросу спада спроса на многомиллионные лайнеры в другой части света из-за непрекращающихся войн. В своё оправдание планируя провести полномасштабную контратаку, ведь спрос на всевозможные военные суда превзошёл былой, в частности на массивные лайнеры с длительным сроком проектирования, отделки и комплектования, нежели быстрых и лёгких корветов, благодаря чему трансконтинентальная компания династии Дименсо могла выдавать в разы больше кораблей чем раньше.

Эйгера никогда не волновали такие мелочные понятия как война и мир. Для него всё было проще: в отличии от королей, императоров и других владык мира, только династии вроде Дименсо действительно были неприкасаемыми в этом мире. Будучи вне политики такие как они воистину направляли сложнейшую махину известную человечеству под названием цивилизация. Время от времени, от подобной власти, правители некоторых развитых стран приходили в бешенство, готовясь разнести весь мир на куски.

И в отличии от территориальных пределов – их зависть не имела границ.

Эйгер верил в нерушимость династического бизнеса: сменится правитель, сдвинуться рамки, изменится мир – а спрос на корабли будет вечен.

И каждый день эта мысль приводила его в экстаз, гораздо больший чем от пересчёта фантиков с изображениями гербов и количеством нулей следом.

Мир, где тебя считают правителем, отдавая тебе последние крохи не сознавая, что они ничего не стоят. Как и их жизни. Деньги – всего лишь побочный продукт успеха, ведь ни на какие деньги мира – имя не купить.

Исключением из правил всегда был брат Теодор Дименсо, отказавшийся от дарованных династией привилегий, избравший собственный путь. Отслужив во флоте, затем выучившись, он открыл клинику, и тогда уже будучи уважаемым психиатром нередко помогал разыскивать опасных преступников как в море, так и на суше. А располагая точными характеристиками кораблей он был в состоянии рассчитать подходящее место для перехвата беглеца в море. Уважение, со стороны династии, к Теодору лишь неуклонно росло. Выйти за рамки привычных семье и там добиться успеха…

Этим грезил каждый в династии Дименсо превознося его имя наравне великих прадедов, оставивших на зависть всем прекрасное наследие.

Эйгер никогда не планировал умирать, если это не входило в его планы. Как и все на свете он наивно думал жить вечно. Богатство, компания и известность династии этому благоволила. Душа радовалась о мысли о подарке, подготовленном для новобрачных, которому позавидовали бы все присутствующие. Алли, его жена, предложила Эйгеру, пригласить его троюродною сестру Марселлу Таусир чтобы та сыграла свадьбу с Ансезо Равенфорцем в их чудесной усадьбе: с холма открывался невообразимый вид на пролегающий от горизонта к горизонту горный хребет, а его пики, затянутые кольцами-облаками, пылали сладким золотом с каждым новым восходом дня. Усадьбу окружали аллеи и вереницы кустарников, ротонды и беседки, а центром регулярного парка был модернистский особняк с сочетанием белого камня и серого ригельного кирпича. Горная река, проходящая практически через самый центр усадьбы, завершала образ изысканного аристократичного убежища от городской суеты, наполняя природу разливающейся чистотой горного хрусталя. Место достойное чтобы о нём писали картины.

Ничто не предвещало беду кроме частых доджей в это время года.

Эйгер корил себя, что так поздно заказал свадебный подарок отчего тот пришёл чуть ли не под самое начало тожества. Глупо получилось. Сделай он это ранее и ему не пришлось бы унижаться, опаздывая к себе, прокручивая в голове, снова и вновь, с десяток извинений, но был непреклонен в мысли, что подобный презент – без сомнения умерит пыл. Как и сгладит любую досаду.

И если бы кто у него спросил: что может быть хуже вида мертвеца? «Вываленные кишки. Только свои» – подумал бы Эйгер Дименсо. И не оставил борзого незнакомца без внимания, оставив на его лице свежую печатку в виде развивающихся парусов. Но такой ответ – был бы ложью самому себе. Ему было что терять. И Эйгер мог потерять куда больше, если бы он уже оказался дома.

Вся его жизнь потеряла смысл, когда он ступил на тихую мостовую. В пасмурной тиши шелеста ветра и стрёкота одиноких сверчков, карета безмолвно покатила прочь, оставив позднего визитёра на пороге своей усадьбы, вернее сказать – судьбы истязательницы.

Всё что ему оставалось это обойти кованную арку, пройти по уютной прогулочной аллее засаженную четыре десятка лет назад рядами стройных лиственниц, представшими сейчас высокими как мачты лайнеров. В воздухе помимо вяжущей чистоты хвои витало что-то неспокойное: всеостанавливающая тяжесть надвигающейся скалы внушая Эйгеру с этого пути незамедлительно сойти. Эта была сила превосходящая жизнь. Сила, гонящая его прочь. Но он не мог ощутить ничего кроме захвативший его разум боли, быстро переросшей в шок. Сила отступала, но напоследок взывала, просила, не приближаться.

Эйгер сделал шаг переступив ощущение неизвестности, таким он определил оберегающее его чувство, но об этом он бы никогда в жизни не догадывался.

Впервые Дименсо оказался сам по себе.

Его родные, друзья, гости и слуги – их обезображенные тела лежали по аллее на пути от особняка, в лучах полночной вечной разлуки. Словно застывшие на небе отражения погибших звёзд.

Эйгер желал прогнать одержимое его наваждение: «Это не может быть. Я сплю. Наверно в пути отрубился». Но словно запоздалый гость, которого забыли пригласить, а то и не гость вовсе, заявился на свадьбу чтобы устроить резню и прямо сейчас, разум Эйгера охватил холод, тело прошибло насквозь словно угодив в звероловную яму, боль парализовала тело болью, когда Эйгер делает новый шаг.

Его пугала мысль вглядываться в лицах мёртвых, ещё недавно разделявших общую радость, чтобы узнать в них ему дорогих людей, что их уже нет.

В нежном, тёплом, мягком свете керосиновых фонарей, тела не могли казаться мёртвыми, но их дорогие наряды трепетали на ветру, словно кладбище прибившихся к скалам кораблей: искорёженные остова, переломленные мачты, разодранные паруса; кровавый свет сверкал равнодушными остывшими бликами утопленных в крови драгоценных камней – символы власти над остальным миром.

Перешагивая мёртвых, пробираясь через неистовство раскромсанной плоти, он замечает знакомые лица, отчего разум прошибает болью смятения: Рэймонд Науч со своей супругой Мелани Науч, их тела – Эйгер обедал у них этим днём, за чашечкой кофе они обсуждали всё и ничего, начиная от никому не понятной политики кроме глав государств до новых способов обработки дерева чтобы повысить его долговечность: подлый удар застиг их, когда они бежали от особняка, а их восьмилетнюю дочь, Кристину, и вовсе не сразу удаётся узнать: её голова была отсечена затерявшись в густой траве… удар пришелся по высоте спин супругов, оставляя сюрреалистичные, словно творение больной фантазии вышедшего из ума художника-креативиста: короткие обрубки-позвоночники, словно прорастающие из плоти, расцветая кровавой кроной медленно орошали кровью их спины.

От вида очередного обезображенного мертвеца с лицом дорогого друга, сознание Эйгера принимает решение не смотреть. Но приходится. Ведь иначе он может пропустить «её».

Кровь забиралась меж отполированных валунов старинной брустачки формируя громадную паутину. Эйгер продолжал обступать тела покойных, всех тех, кого он знал. Он не мог позволить себе смотреть вниз, отчего то и дело под ноги попадались брошенные вещи, сломанные туфли, отрубленные пальцы… всё это время под ногами чавкала кровь. От запаха разорванной плоти сердце сбивало ритм собственных шагов. А от одной только мысли объёмов крови его тошнило, обжигая горло желчью.

Оставалось около сорока метров до особняка, сорок метров заваленной телами аллеи, наполненной остывшей памяти о тех, кого Эйгер уже никогда не услышит. Тех, кого лишились их родственники, но пока даже не догадывались об этом. Ненаписанные истории жизни. Тысячи и тысячи не свершённых дел. Фамильные родовые ветви, прервавшиеся навсегда. Мозг пронзали тысячи мыслей остановиться. Но Эйгер их не замечал. Дименсо – не из тех, кто отступает. В сознании это звучало иначе: теперь он практически всё что осталось от династии. Это вытягивало из его тела силы жить. Это предавало его воли силы жить. Когда-нибудь это качество обернётся и ему стороной.

В висках давило. Глотку жгло. Вернувшееся с новой силой ощущение ужасной неизвестности он даже не заметил. Каждый его шаг становился медленнее предыдущего, от мысли опоздать. В сознании боролись страх, любовь и неизвестность. И только неизвестность способна быть переменной склоняющейся в любую из сторон.

«Лишь бы Алли была жива. Лишь бы она… только она… прошу тебя, Фатта!» – скорбный дух Эйгера взывал к упавшим небесам, сверкавшим в драгоценных камнях, в надежде что ещё не поздно, что их взгляд ближе, как никогда прежде. С каждым шагом укрепляясь в мыслях что это уже не звезды, а слёзы давно погибших звёзд.

Выл ветер. Ветви скребли по фонарям. Кто-то кричал. Их крик сливался с воющим ветром. Морфей Хорус, сидел прислонившись боком к дереву, молил пробегающих о помощи, но помочь человеку с выпущенными внутренностями уже никто был не в состоянии – все, кто выжил, эти несколько человек сейчас разбегались, спотыкаясь на крови и телах… тёмные силуэты опасливо разбегались, прячась в тенях. Один из них, Ник Эммерайс, толкает Эйгера хрипло выдыхая «Надо бежать». И только сейчас Эйгера отпускает шок: тяжелое дыхание обжигало сухое горло, в глазах плыло от воображаемого ужаса, от вида тел ему дорогих людей. Кровь звенела в ушах эхом столкнувшихся молотов в сердце, разбивая и плюща металл, а рёбра разрывало болью не в силах сдержать этот натиск внутри, но он шёл, ради своей Алли, переступая тела дорогих ему людей.

Эйгер не считал сколько, лишь знал, что их слишком много.

Поднимаясь по белым ступеням мраморной лестницы, красной и скользкой от набежавшей крови с тел выше, всматриваться в лица каждого – как удар кинжалом под рёбра, оставляющим невидимые рубцы, тут же принимающиеся ныть фантомной болью. Душа Эйгера горела от пытки. Переполняла смертное тело, уже не в силах сделать новый шаг. Отрешившись от всего увиденного, он делает ещё несколько вязких движений вперёд.

Переступая порог парадной Эйгер сам того не замечая закрывает оставленные распахнутыми двери.

В свете многочисленных люстр, яркий мраморный зал с полуколоннами и гербами, картинами предков, украшенный яркими лентами, торжественный зал накрыт дюжиной столов, отливает смертью повсюду.

Эйгер искал где бы он мог переступить тела, но не смог не заметить новую причёску служанки Зои, новый фрак и причёску дворецкого Резо, стильную золотую оправу очков рядом с тучным телом судьи Энцо и сверкающий на его массивной руке перстень с изумрудом, точно путеводной звездой сверкающей надеждой фантомных звёзд, как что-то инородное среди мира помутневших оттенков грёз.

Сердце замерло, когда Эйгер заглянул в лица убитых. Они были умиротворёнными. Но ужасные раны, причиненные им – никто бы не поверил, что такое возможно. Либо они так настрадались в последние минуты жизни, от ужаса и боли, от мысли что их время пришло, от вида что стало и происходило с окружающими; что попросту сдались, впустив смерть с великой радостью и без намёка о страдании?

Эйгер замирает, когда по спине проходит волна. Холодное цунами – молния, как предчувствие неотвратимого удара.

Хозяин особняка обернулся. Ничто ему сейчас не угрожало, но чувство, промелькнувшее в воздухе, поселило сомнение, предостерегая быть настороже.

Новый шаг раздался страшным всхлипом пропитанного кровью ковра.

Пройдя до лестницы, в сопровождении смерти, на другую сторону зала, он замечает до боли знакомый силуэт: дед Эйт Дименсо в старомодном костюме. С ружьём в руках. Без головы. Только некто с нечеловеческой силой мог сделать такое. Либо напавший орудовал мечом, что объясняет глубокие рассечения и ровные раны, что виделись на телах на всём пути прошедшей бойни.

Эйгер бросается к деду, осматривает карманы, выуживает горсть патронов и хватает ружьё. Медленно заряжает, оглядываясь по сторонам. Несколько тел на втором этаже. Никто не дышит, никто претворяется мёртвым чтобы напасть. Ни на ком и нигде не видны следы выстрелов, тем не менее рядом лежат две раздавленными гильзы, а для полного заряда не хватало ещё пяти. Крови было так много, что не понятно ранил ли дед нападавшего либо промазал. А кровавые следы вели во все стороны особняка.

«Скорее промазал, раз зверства не прекратились» – подумал Эйгер, в надежде, что дед хотя бы смертельно ранил неизвестного и в скором времени он если не истечёт кровью, то получит оболочной пулей в лицо.

Обретя оружие, шанс на спасение, Эйгера пронзило взорвавшейся внутри стужей, парализуя плечи и руки, сковывающей пальцы. Не понимая почему это с ним происходит нечто подобное, каждый раз, когда он продолжал идти его дыхание сделалось медленным, почти затаённым. Но думать, когда всё решают секунды Эйгер позволить себе не мог, как и умирать, но чувствовал, что это не самое страшное, что его ждёт.

От запаха смерти, цветов и парфюма в воздухе рождается новый вкус, то, чем можно описать саму Смерть, в конце концов приходящей за каждым, унося в своё царство. Эйгер представлял костяные сады, залитые алым светом. Огнём и жаром. Воздух плавился. А кожа таяла.

Парализованное от наваждения тело отказывалось идти дальше, словно душа и тело Эйгера в эту минуту уже существовали врозь. Грудную клетку жгло от горя сменяясь бурей то стужей, будто некто из вне в данную минуту баловался с переключателями в его теле. Без власти в собственном теле мысли Эйгера растворялись в прибывающем отчаянии. Их практически не оставалось, когда послышался женский крик.

Эйгер вышел из оцепенения, толкнул двери следом, сбивая наслоившиеся тела по другую сторону, ворвался расталкивая на своём пути тележки с подарками и угощениями, перешагивая через тела. Его взгляд метался в поисках уцелевших или нападающего, ведя стволом по контурам мебели, готовый выстрелить, и повторить. Отомстить! За них всех.

Оказавшись на другой стороне особняка, подходит к последней двери ведущий в парк, откуда донёсся последний крик вот как секундой ранее.

Эйгер протягивает вспотевшую руку к двери, дёргает холодную ручку… Дверь не поддаётся. Прикладывает все силы, но она будто застряла во времени как некоторые мысли повстречав взаимоисключающие прошлое и настоящее. Вскинув ружьё Эйгер делает выстрел в замок. Не помогает. Тогда два выстрела в петли. Дверь и вправду застыла в воздухе. Бросившись к окну, сметает цветы с подоконника и своим телом выбивает раму, стеклянный звон в мире мёртвых звучит угрожающе сочно.

Эйгер замер в ожидании, прислушиваясь к каждому звуку, ведь он должен был привлечь внимание убийцы. Ведь должен? И отвлечь внимание от жертвы на себя.

Где-то в дали шелестят листья, деревья подёргивает стон накренившихся стволов, с крыши вереницей тянуться одинокие капли, трава на секунду притихает в безветрии, ручей что неподалёку бесконечно убегает в звонящую даль.

Сделав ещё шаг по примятой траве, на хозяина особняка набрасывается тень, рассыпающаяся порывом ветра перед самым носом. Потеряв тень из виду принялся целить во тени окружающие его, ожидая что это было предзнаменованием перед ударом. Готовый выстрелить Эйгер выжидающе осматривался, водил прицел вдоль стены, забора, кустов пока сдавленный женский голос не позвал на помощь.

Шаг. Обернулся лишь чтобы убедиться, что за ним никто не следует. Ещё несколько шагов и за боскетом, увенчанным белыми лилиями, открывает взору ротонда. В стороне от неё, у разделённой на двое скамейке из кованных узоров, покрытых живыми лианами, молит о помощи Моника, подружка невесты. Лежа в крови, ловя воздух и горько всхлипывая. Она смотрит взглядом полным надежды, от которого у Эйгера перехватывает дух от мысли, что ничем не может помочь. Сделав последний шаг, он склонился на ней. Из-под руки, удерживающей отсечённое правое плечо, хлещет кровь. Взгляд Моники плывёт. А лицо совсем серое. Эйгер зажимает рану одной рукой, а второй обняв Монику прижимает к себе, успокаивает водя пальцами по лбу убирая волосы с её глаз.

«Она всегда была трусишкой. Оттого смогла так долго продержаться?»

Мир глазами Эйгера начинает пошатываться, сужаясь до небольшого участка охватываемого взором, словно стоя на корабле качающегося на волнах глядя в трубу на подступающую бурю гроз.

– Прошу, помоги, – слова лишенные интонации, срываются с дрожащие губ.

Как она ещё не потеряла сознание? Наверное, шок.

– Кто это сделал, Моника?!

– Помоги, – она едва застонала, из глаз проступили тонкие нити слёз.

Эйгер увидел, что её левая нога неестественно загнута ниже колена, словно и не её вовсе.

Кровь прибывала, смешиваясь с той, чтобы была рядом, вся тропа пропиталась ею стекая со стороны беседки единым ручьём. Стоя на коленях, Эйгер страшился утонуть в ней.

Взгляд Моники замер. Пальцы Эйгера продолжали баюкать, убирая волосы на висок, утопая в её волосах, пропитанных липкой кровью. Она умерла. Не оставалось ничего кроме как положить её тело. Нащупав пропавшее в траве оружие Эйгер схватился за своё лицо от мысли что такое было со всеми, просто он старался на смотреть в низ, а шёл, испытывая нерешительность чтобы увидеть их лица, тем чем они стали. Взгляд плыл, обжигая болью утраты.

Дыхание сорвалось в отрывистые всхлипы. Ему хотелось, чтобы ничего этого не было. Проклиная весь мир его душа кричала.

От возникшего ожога невидимого удара в спине, тело перекосило, горло обожгло от круживших в воздухе запахов, а в животе словно бесновал рой веспы. «Что я здесь делаю?» Лицо горело. Холодные руки успокавали. Пахло железом. «Он до сих здесь. Убивает». Мысль об убийце – всё что сейчас было нужно чтобы Эйгер собрался вновь, на одну попытку чтобы опередить чтобы закончить кошмарный калейдоскоп смертей.

Подвал. Эйгер не знал почему, но надеялся, что там ещё могли остаться выжившие, пусть и бункер не был закончен, но сейф был. Двадцать человек он бы вместил с лихвой.

Игнорируя наполнившее тело бессилие Эйгер делает шаг. Снова стон. На этот раз его собственный. Моля чтобы его любимая осталась в живых. Ведь она не трусишка, она скорее окажется в пылу сражения в окружении телохранителей, чем отступит… значит в сейф её могли затащить только после… Но Эйгеру не хотелось даже думать об этом, он уже спускался, и больше не придётся гадать, а сможет убедиться что сейф заперт изнутри.

Гулким эхом раздаются последние ступени под ногами Эйгера. Поворот. Ещё. С силой толкает двери. Слабоосвещенное помещение. По сторонам бочки с вином. По другую стороны помещения двери: закрытый сейф. Перед массивной плитой металла с огромным штурвалом-рукоятью стоят нетронутые стулья, накрытые от пыли. К сейфу не прикасались. Никто кроме него сюда не спускался. Он просто потерял время упустив тот единственный шанс, который ему подарила судьба чтобы спасти кого-то. Эйгер был уверен в этом. Но это его и спасло. Останься он снаружи и всё за него уже было бы решено.

Роящаяся внутри веспа жалила изнутри, превращая внутренние органы в жижу.

Эйгер хотел умереть.

Но сперва отомстить.

«Убью. Провалюсь под землю, но убью», – вертелись мысли в голове, в итоге приведших к убийце. Вернее, бесчисленным следам зверств, оставленных по всей усадьбе буквально утопающей в крови династии Дименсо. Раздавались редкие крики, Эйгер мог различить голос кричащего, но не мог двигаться с такой скоростью, с которой это делал убийца.

«Но могли убийцы если их было несколько».

Руки Эйгера тряслись, мысли метались, судорожное дыхание выпаливало паром на остывшем воздухе. Ружье в руках уже не внушало уверенности. Оно – отягощало, замедляя его неподъёмным весом.

Сквозь эхо мыслей Эйгер не сразу понимает, что наступила тишина, а крики доносятся из его памяти. Но он как на заевшей мысли продолжает метаться по усадьбе, как призрак с тысячей свершённых дел, в поисках убийц или выживших.

Не тех или других нигде не было. Даже те, кого он видел уцелевшими – оказались убиты недалеко от подъездной дороги к аллее.

Силы покидали Эйгера, он осел на бордюр. Всматриваясь в темноту перед собой глаза всё больше выцепляли из черноты теней новые силуэты тел. Части тел. Что-то тикало. Одной рукой достал из внутреннего кармана подарок для новобрачных: золотые парные часы, сделанные из сплава с редким металлом, считающегося в дальних странах, что обладающим им приносит удачу… Крыша часов украшенна бриллиантами, изображающими общий герб двух династий: парус и сторожевую башню, увенчанные россыпью мелких алмазов.

Даже в темноте при редком лунном свете было сложно от них оторваться. Часы, на которые ушло целое состояние, мастерство заморских ювелиров, оказались не важны, и даже больше – символом трагедии. Будь такая возможность Эйгер променял бы всё что у него осталось хотя бы миг чтобы попрощаться. Но чудес не бывает – высеклось скорбью на сердце, а душу заклеймила непомерное горе. Мир больше не будет как прежде.

Для Эйгера его больше нет.

Оставшись наедине с мыслями, приходит понимание какого это быть одиноким в огромном мире. Никакие слава или богатства не принесут утешения, если ты никому не важен. Если ты и есть тот самый символ трагедии.

На подъездной возникли огни. Они приближались. Стук копыт резал слух. Кучер Фередерико слетел с кареты, не дожидаясь пока лошади угомоняться и посеменил среди тел к Эйгеру.

– Мастер Эйгер?! Что случилось? Мастер Эйгер? Что с моими матушкой и Зоей?

Эйгер покачал головой не в силах вымолвить и слово. Будто прямо сейчас его грудную клетку какой-то незатейливый хирург вскрывал и тут же передумывая обратно резко скреплял, всё что оставалось Эйгеру это корчиться от боли и отрывисто дышать.

Фредерико сорвался к особняку, были слышны его всхлипы, как он петляет среди тел проскальзывая по аллее.

«Ну вот и всё», – сказал себе Эйгер.

Руки подтянули скатившееся с ног ружьё, упирая рукоять в камень, а холодный ствол приставил к подбородку.

«Кто же тогда отомстит за нас?» – в расколотом сознании Эйгера пролился самый прекрасный голос, заверяющий голос его Аллиэйры, словно пение ангела из сна, но он не спал, а случившееся не было кошмаром.

Ошеломлённый возникшим призраком родного голоса Эйгер вслушивался в темноту в надежде услышать самый успокаивающий на свете голос вновь: кроме шума сверчков, порывистого и теряющегося ветра в ночи натыкающегося на деревья и кусты, собственного отрывистого дыхания и дикого рокота сердца будто он болен, отдалённого клацанья копыт теряющегося в дали – его слух не улавливал ничего.

Использовав ружьё как трость он поднялся. Направился искать. Искать её.

Опущенный взгляд перетекает от силуэта к силуэту. Словно бродя по узким морозным улочкам каменных склепов, оказавшись в окрестности могил родных и знакомых, вытесанные в камне пред взором Эйгера, проносятся навеки застывшие лики, каждый с первородной жадностью отхватывая частичку жизни.

Стараясь не смотреть на ужасные увечья, практически разделяющие тела на две части: один аккуратный удар, словно хлыстом, вспарывая человека как какую-то пиьяту оставляя вокруг схожий след. Сердце сильнее стучит с каждым шагом сопровождающимся очередным проплывающим мертвецом в реке крови, ясно пологая, что рано или поздно найдёт Алли, но как бы к этому моменту его сердце просто не разорвалось внутри: ведь такой пытки он бы не вынес. Эйгер ещё не знал: путь и ожидание не самое страшное что было на его ждало.

Самое страшное это жить – после.

И только человек обладающей подлинной силой воли мог выйти за ограничения бренного тела и мыслей, отбросив былое как чуждую жизнь, позабыв о прошлом чтобы переродиться и расцвести подобно раскалённому фениксу принявшего свою судьбу.

Мало-помалу леденящей ужас нескончаемого изумления сменяется жгучим любопытством. Эйгер набирает шаг не в силах ждать: чем дольше медлил, тем больше шансов, что он не дойдёт.

Всюду следы… Его. Фредерико. Лапы псов. Уже не надеясь встретить вновь, пусть небольшие, но ещё раз также родные души, ведь мир неистово суров.

Вновь взобравшись по ступеням, обступая призрак друга, Эйгер смотрит из парадной: Фредерико рыдает на любовь безвозвратной, склонившись над телом Зои: пиемником горя и зла.

Эйгер обходит этаж. Каждый.

Дом наполнен светом и шиком. Отголосками былой истории. Настоящей смертью.

Обводит шагом каждое строение.

Всюду горстки тел, либо следы тех, кто не умер сразу, но в скором времени непременно бы угас от потери крови.

«Ужас происходящего, кровотечение, опасение за собственную жизнь – не лучшее время и сочетание чтобы сообразить, как остановить кровь.

Но.

Выживших могло быть больше если бы было больше охраны» – корил себя Эйгер, читая как мантру, чтобы унять разрозненные мысли и придать им пусть и обманчиво, но связный строй.

В этом он невероятно ошибался: если за кого-то решили, то спасти несчастного может только чудо.

Но реальный мир не сказка, а чуда не существует.

Кроме нас.

А мы решаем кому и как быстро умереть.

Такой вот парадокс.

Как Эйгер и думал, любимую находит в окружении останков телохранителей.

Аллиейра – воплощение его жизни, а её красота как эталон в искусстве: её тело обтягивало сложное платье с тысячей золотых перьев, отчего легко можно спутать с кольчугой. В лунном свете она, как воплощение мира, сверкала подобием остывшего феникса. Невероятно красивую, словно наполовину застрявшую в кошмарном сне: порез пришёлся с левой стороны, отсеча руку, вырвав рёбра и лёгкое. Удар достиг сердца разорвав на части, на полоски мышечных лоскутов, в другой жизни наделяющее прекрасной возможностью жить, любить и быть любимой. Вместе творить.

Эйгер упал на колени, подтянул Аллиэйру обхватив под плечи, обнял, горячо и больно прижимая к себе. Её платье звенело тихим металлическим шорохом, как в восхищенном экстазе перебирая золотую цепочку в руках, только усиленно в сто крат. Из глаз его жаром сочилась скорбь вперемешку с восходящим гневом, чарующий теплотой о былой любви. Сквозь остывшие кусточки стали, прикосновение просачивалось, согревая плоть.

В эти минуты Эйгер Дименсо отчаянно желал, чтобы его душа, его мир, его будущее, Аллиэйра, вернулась.

Слушая собственное дыхание, всего чего сейчас ему не хватало, это ощущения, второго бьющегося сердца рядом со своим.

Посадив её поудобнее Эйгер так и, уснул в обнимку с трупом любимой, так и не узнав какой монстр такое сотворил.

Часть 2.

Эйгеру снился тревожный сон, наполненный ужасами страданий, навечно запечатленными в мёртвой плоти: всё начинается после какого-то рутинного события на пути к дому. По прибытии: известный ему мир оказывается уничтожен. Серые лица, каменный взгляд, изодранные дорогие костюмы пропитанные дорогими парфюмом и кровью. Немые жесты, застывшие в последнем движении. Разбросанная мебель, драгоценности и подарки. Затаившаяся в ночи тишина. Немой мотив. Неизвестный монстр. Кошмар.

Ракурс меняется и перед Эйгером предстаёт иная картина: его находят мёртвым в прибывшем экипаже. Крови не много. На горле один аккуратный надрез. Лице озарено улыбкой счастья: в этом сне воплотилась его мечта – один он в обмен на судьбы других, даруя дорогим друзьям и родным долгую жизнь.

Вдруг по ветру разносится голос кристальной чистоты, сравнимый лишь со свежестью леса в подножии седых, всеми забытых, клыкастых гор: как смерч – наполненный энергий грома, буря – дарующая жизнь, цунами – пробирающей силой гроз. Голос трагически пел. Тоскливо жалел. Тянул раскатами грома – с триумфом рокотал:

«В первый раз ты сгораешь душой,

Мир угасает нежданно угасшей свечой,

Одна за другой, одна за другой – тобой.

Во второй – сея в сознании мрак,

Память сгорает внутри,

Оставляя вечность на муки,

Вечный покой тебе в руки.

Но вновь согретый мечтой,

Ты сделаешь шаг на встречу истоку,

Ты будешь гореть, пока не выйдет весь срок,

Отведенный тебе рукой роковой,

Отпустив тревогу.

В третий – ярко пылает бренная плоть слагая метели созвездий:

Угрызения совести – заблуждение слабых,

Твой дух вознесётся над миром,

Следуя за болью слабых.

И вспыхнешь могуществом звёзд всех расцветших,

Отражением будущих и прошедших,

Мощью тьмы рецессивной:

Ждёт тебя – вечный бой,

Обещая вечный покой.

Ты – стихия величия,

А мир лишь – иллюзия страха,

Преследуя тебя он – обернётся прахом.

Таков наш мир.

Великий. Иной. Твой».

Трепет грома проник в сознание Эйгера посеяв, словно вкусив, энергию иной полярности или масштаба. Как цвет из иных реальностей, но впитавший энергию каждого, и проникшей сквозь сон отчего мир выворачивая разрывает отражая все потаённые страхи ставшие пугающей реальностью: их тела, всех тех, кого Эйгер знал и дорого любил, вплетены в гигантскую паутину алых кристаллов, разорванных миров. От хозяина, ткача судеб, ни следа. В самом центре горит силуэт его Аллиэйры. Растерзанной. Мёртвой. От едва уловимых движений, порождаемых каплями крови, паутина рябит, ослепляя бликами, пока из разрозненных фрагментов многих миров, не начитает просачиваться громадная тень.

Эйгер опасливо прикинул, не мог ли он сам (когда-нибудь) оказаться этим пауком.

Телефонный звонок разрезал влажный воздух прогнав сон как пугливую мошку.

Эйгер с трудом расцепил руки, они прилипли, как и его костюм: в его руках оказалось что-то очень чуждое, твёрдое и холодное, словно это его удерживали всё это время, вытягивая остатки жизни. Сделав усилие, он освободился, оставив тело вместе со своей душой. Её уже было не вернуть. Смотреть на то, чем была Аллиэйра причиняло жгучую боль, вернее, от мысли взглянуть на любимую вновь.

Эйгер оглянулся, словно проснувшись на яви, оказавшись в доселе неизвестном ему мире.

Те же горы, леса, усадьба и небеса, но мир вокруг оказался мрачным, бесцветным, лишенным радости, и тех, кого Эйгер никак не мог потерять.

Моросил слабый дождь.

Моросил. Набирая силу.

Мрачный трезвон из чрева особняка сотрясал тишину, казалось, что он вот-вот поднимет даже мёртвых, настоятельно напоминая о себе металлическим истошным стоном.

Эйгер был уверен, кто-то озаботился пропажей родных, звонит, и звонит, лишь чтоб убедиться, что всё хорошо, услышать матушку, отца, спросить когда вернуться домой.

«Что же я им скажу».

Шаг набирался сам собой. Переходя на бег чтобы прекратить нагнетающий звона прибой.

Эйгер преодолевает путь на одном дыхании, но замирает, подняв холодный металл изящной трубки. На другом конце дыхание и слабые помехи от набирающей силу грозы, словно ненавязчиво напоминая, давая знак, что это только начало пути.

– Мастер Дименсо, полагаю? – из динамика огласил незнакомый, взволнованный, статный голос, внушающий доверие даже не видя лица. Такомо голосу оно и не требовалось.

– Да. Кто это? – решительно выдохнул Эйгер.

– Старший следователь Трифон Кайнарх. Мы получили печальные известия о случившемся у вас. Это правда?

– Это правда, – упавшим голом сказал Эйгер и оглянулся. В помещении начинали скапливается мухи. Проморгавшись оказалось, что это мушки были в его глазах.

На миг Эйгер представил как примитивные насекомые поглощают плоть, оскверняя тела людей, сделавших так много для этого мира.

Отвратительно и не справедливо.

– Мои соболезнования, – помедлил голос, – я немедленно высылаю к вам всех, кого смогу. Но, сами понимаете, это всё же небольшой городок.

Эйгер угухнул и опустил трубку. Заглянул в настенные часы, сделанными из старинного витража, привезённого из Аркри-Дус Максин Нези – ещё одной троюродной сестры, которая уже никогда не привезёт ни одной вещи наполненной богатством истории, не расскажет, каким на этот раз самым удивительным образом та или иная вещь оказалось в руках палеонтолога, и как историческая находка превратилась во вполне себе обыденную вещь.

Уже вечерело. Единственное что сейчас волновало Эйгера, это одолевающее чувство, будто он был вырван из своей реальности. А все те, кого он потерял на самом деле сейчас были где-то в другом мире. Без него. Ему хотелось в это верить, ведь пусть лучше не будет одного его чем всех тех, чьи лица и голоса, их смех и шутки, он будет помнить пока однажды воспоминания не растают, оставив сгорать его разум в последней мучительной агонии, проклиная весь мир, не в силах уже вспомнить тех кого любил.

Если Эйгер не ошибался, то до комиссариата было пару часов с учётом надвигающейся грозы. Он упал обессиленный на колени. Пара часов – это слишком долго.

Собравшись с тяжелыми мыслями Эйгер отстранился, представляя всё происходящее как не с ним случившееся, будто наблюдая со стороны случайного проходимца, ставшего свидетелем судьбы человека попавшего в горе которому не было пределов.

Эйгер вожделенно молил, чтобы всё это случилось с кем-нибудь другим, а он проснётся от кошмара зная цену своим родным.

Чтобы Эйгер хоть как-то смог прийти в себя его отвезли подальше от усадьбы.

Это было старинное здание-восьмигранник с защитными контрфорсами, с расходящимися каскадом террас, с бойницами в башне на шестом этаже. Когда-то здесь располагался форт, затем золотохранилище. Уже после смены власти золото переместили, а место выкупил местный чинуша и основал небольшой посёлок с пригородным отелем, рестораном, пекарней и собственным ипподромом с трассой, пролегающей среди строений форта, отчего это место всегда притягивало странствующие взгляды неуклонно множа число приезжих, а в скором времени и вовсе постоянных клиентов. Именно из-за этой активности перед бывшим фортом Эйгер и опоздал… И это была вторая причина почему ему до сих пор никак не удавалось сосредоточиться. За первую причину он винил себя, что согласился с предложением Алли предложить сыграть свадьбу в своей усадьбе.

В яркий кабинет, отделанный дорогими сортами дерева, покрытого глянцем, вошёл статный человек в синей форме. Почтенное лицо офицера на мгновение приняло удивлённый, угрюмый вид. Повесив фуражку, ловкими шагами преодолевает длинный кабинет, в былое время, рассчитанный на заседание дюжины офицеров, а в позднее время: кабинет главы охраны. На стенах сохранились картины тех времён, преисполненные ярких паттернов вразрез чёткости образов: словно из иной реальности через наполненный воздух осколками витража, глядели люди, судя по мундирам, какие-то важные шишки, большего Эйгер уловить не мог.

– Трифон Кайнарх. Мы общались по телефону, – тишину прошиб голос привлекая внимание Эйгера витающего, где угодно, но не здесь и сейчас.

Усталое лицо, средняя седина, пышные уши, бакенбарды, впалые щёки, ничем не примечательный нос. Пронзительные серо-голубые глаза сочетаются с его потрёпанной формой: в образе следователя отчетливо читались годы опыта проведённые на острие внимания.

Пока потерпевший разглядывал пришельца словно из другого мира, в котором ничего ужасного не могло произойти по одной простой причине, что он этого бы не допустил, и как бы в доказательство этой мысли, тот уже успел приготовиться к допросу: сел в кресло напротив, разместил кожаную папку на краю стола, достал чистые формуляры, дорогую, явно подарок, коллекционную ручку с витым узором и изящным пером.

Эйгеру не успели разместить в отдельной комнате с личным кабинетом, а посему дворецкий Клавдий Горх предложил мастеру Дименсо на время допроса занять кабинет своего мастера, редко заглядывающего в эти края.

– Я помню, – выдавил из себя поседевший человек отдалённо напоминающий Эйгера Дименсо, словно брат близнец – идейный наркоман, с тяжелой судьбой, обделённый смыслом жизни.

– Вы двигали тела?

– Нет. Только накрыл. Придавил булыжниками.

– Это верно. Хорошо, что вы не стали двигать тела, это бы только запутало следствие.

– Читал в книгах, что так делают криминалисты, – спустя паузу Эйгер выдал в вдогонку прошлой фразе.

– Расскажите всё с начала. Постарайтесь вспомнить всю последовательность событий той ночи.

Эйгер взглянул в окно. В непроглядную темень. Тьма будто смеялась над ним. Так ему казалось. И в каком-то смысле он был прав. Он судорожно вздохнул.

– Это началось здесь, – вымолвил Эйгер не отрывая взгляд от окна, от смутно похожего на своё отражение, напоминающее ему старика.

– Что значит здесь? Поясните.

– Авария… Столкнулись два пассажирских экипажа. За одним, что ехал по крытому мосту, следовал ещё груженый. Одна из карет накренилась, зацепила на встречной вторую и обе рассыпались. Кучера и туристы бросились помогать пострадавшим. Среди них оказался врач, он то и запретил перемещать тела… – осёкся Эйгер, – раненых. У кого-то были переломы. Мне так кажется. Да и толку если бы их и перенесли, крышу моста перекосило от влетевших брёвен больше, чем опора самой крыши, ещё и опрокинулась сама телега, разбросав по мосту груз. Я ждал полчаса пока авария рассосётся и выпилят поехавшую крышу, – Эйгер понимал, что прозвучало так себе, но способность подбирать нужные слова на сегодня была утрачена. – Затем на часы я уже не смотрел. Помню только, что была половина десятого. С обеих сторон моста скопилось наверно с десяток экипажей и только когда на другой стороне увидел знакомый экипаж, тогда и вышел.

– Я правильно понял? Всё это время вы оставались у себя в карете и не выходили чтобы помочь пострадавшим?

– Там было достаточно людей. А помимо их ещё человек двадцать просто стояли и глазели.

– Понял, пожалуйста продолжайте.

– Экипаж что прибыл, это был Фредерико, тем вечером он отвозил моего двоюродного старшего брата-промышленника герцога Димитриуса Дименсо. Я пошёл навстречу. А перейдя мост, он сразу узнал меня, и поведал, что его отправили за мной…

Лицо Эйгера на мгновение озарила улыбка, мимолётная, но глубоко запавшая в душу. Он продолжил: