Женщина, которая жила у моря

1

Жители Мессины знали, что эту бурю, разразившуюся над городом в ночь с 27 на 28 августа 1904 года, они запомнят на всю жизнь.

В ту субботу из-за удушающей жары на набережной было полно народа. Люди всех возрастов старались как можно дольше не возвращаться домой и, чтобы хоть немного освежиться, до позднего вечера прогуливались неспешным шагом под полной луной, почти скрытой за облаками.

– Посмотрите туда! Над морем смерч!

Одни ничего не замечали и продолжали прогулку, другие посчитали это просто дымовым облаком. Кто-то предположил, что это гроза, бушующая над континентом, по ту сторону Мессинского пролива. Трудно было понять в опустившейся тьме.

Тем временем темная масса на фоне серого неба становилась все более отчетливой и уверенно двигалась в сторону береговой линии, пока, наконец, вспышки молнии и мощные раскаты грома не развеяли последние сомнения. Люди бросились врассыпную, а матросы, появившиеся из ниоткуда, пробирались сквозь толпу к причалам, чтобы закрепить швартовы. Буря быстро приближалась к молу.

– Кровавый дождь, кровавый дождь! – воскликнула какая-то старуха, и женщины вокруг стали повторять ее слова, осеняя себя крестным знамением.

– Святая Барбаредда[2], защити нас!

– Что за чушь! – успокаивали их мужчины, одной рукой прижимая шляпы, а второй крепко держа жен под руку. – Этот ваш кровавый дождь – не страшнее минутного дождика в пустыне.

Они старались сохранять невозмутимость, но все же оборачивались и бросали тревожные взгляды на набережную, где под порывами ветра брызги накрывали даже статую Нептуна. Больше всего мужчины опасались, как бы не повторилась буря, опустошившая Галати прошлой зимой. «Все хорошо, все нормально. Бояться нечего», – говорили они, подталкивая жен к дому.

Промокший до нитки и запыхавшийся от быстрой ходьбы, Руджеро наконец добрался до своего дома, одного из первых в Палаццате. «Должно быть, – подумал он, встряхивая темной мокрой шевелюрой, – уже далеко за полночь». Он потерял счет времени, целуясь под аркой с молоденькой портнихой, и теперь ждал хорошей трепки от родителей (если они, конечно, не спят) за то, что поздно вернулся в такую грозу, будто в этом была его вина. Ему не хотелось лезть мокрой рукой в жилетный карман, чтобы достать часы, да и какой в этом толк? Руджеро на цыпочках поднялся по лестнице и, стараясь не шуметь, вставил ключ в замочную скважину. У двери он снял промокшие насквозь ботинки. «Вот черт!» – пробормотал он, заметив свет в кабинете отца. Должно быть, тот все еще работает или просто ждет его.

Надеясь остаться незамеченным, Руджеро на цыпочках прошел в свою комнату в конце коридора. Там он сбросил промокшую одежду и завалился на кровать. Он все еще ощущал запах девушки на своей коже, а рука помнила, как сжимала полную грудь под мокрым платьем. Розина – так она представилась – испугалась грозы и сбежала в самый неподходящий момент. «Эх, если бы не эта гроза», – думал Руджеро, воображая, что могло бы произойти дальше. Он достал французский журнал, спрятанный под кроватью среди учебников по юриспруденции, и забрался под одеяло. Вдруг раздался такой удар грома, словно молния ударила в двух шагах от дома.

Через мгновение в дверях появился Гульельмо в обнимку с подушкой почти такой же величины, как и он сам. Светлые кудряшки малыша были взъерошены, а пижамные штанишки, как всегда, сползали.

– Что ты здесь делаешь? А ну брысь отсюда!

– Я не могу заснуть.

Руджеро выругался и спрятал журнал под матрас. Затем, смягчившись, подвинулся, освобождая место для брата.

– Ладно, мелюзга, запрыгивай!

Гульельмо не мешкая пристроился рядом и свернулся калачиком. Комнату озарила очередная вспышка молнии. Они молча ждали раскатов грома.

– Думаешь, Колапеше[3] сможет удержать остров в такую грозу?

– Кто-кто? О чем это ты?

– Ну, Колапеше. Мне Костанца рассказывала. Он держит наш остров!

– Это же сказка, глупыш!

Гульельмо замолчал и задумался.

– Но Коко…

– Почему бы нам не называть ее Костанца? Она уже не девочка.

– Ладно. Костанца теперь уедет от нас, раз она выходит замуж?

Руджеро нашарил на тумбочке спички и сигареты, поправил подушку, приподнялся и прикурил.

– Да, но не прямо сейчас. Может, через пару месяцев. А теперь спи.

Руджеро сделал пару затяжек. Он совсем забыл, что завтра помолвка Костанцы. Должно быть, из-за этого никто не заметил, как поздно он вернулся домой.

– Слава Богу, дождь прекратился!

Сквозь стеклянную дверь балкона Агата вглядывалась во все еще бурное море и небо цвета покровов Пресвятой Богородицы, как говаривала ее бабушка.

Агата вышла на балкон и содрогнулась под порывами ветра, которые проникали под легкую дамастовую накидку, наброшенную поверх ночной рубашки. Но, по крайней мере, этот ветер разогнал последние тучи и унес удушливый воздух вчерашнего дня. Это северный ветер или сирокко? Агата вечно их путала, хотя Доменико много раз объяснял, в чем разница. Буря оставила следы по всему побережью: над рыбным прилавком дона Гаэтано сорвало тент, а проспект Витторио Эмануэле превратился в сплошной ковер из сломанных веток, листьев, досок и мусора, которые плавали в лужах и загромождали трамвайные пути. Взглянув в сторону порта и чугунного здания рынка, Агата увидела, что туда свозят выкатившиеся на улицу бочки, каким-то чудом оставшиеся целыми. «Пресвятая Богородица!» – тяжело вздохнула она, будто ей собственными руками придется приводить все в порядок и устранять разрушительные последствия бури. Агата провела беспокойную ночь из-за ветра и проливного дождя, бивших в ставни, грохочущего, точно канонада, грома и мыслей о Руджеро, который в такую погоду был на улице! Наконец, услышав, что он пришел, она поблагодарила Деву Марию и провалилась в сон, не в силах отчитать сына.

Доменико в постели не было: наверняка он заснул на диване у себя в кабинете. Он поцеловал жену на ночь и сказал: «Я дождусь Руджеро и приду к тебе». Но вместо этого снова засиделся допоздна, изучая очередной трудный случай какого-то пациента. «Вечно он так. Совсем не заботится о своем здоровье», – думала Агата, умывая лицо в тазу.

Она надела халат, села перед туалетным столиком и тщательно причесала медно-рыжие волосы, чуть тронутые сединой. Что ни говори, а Костанце от нее достались светлая кожа и волосы, а от отца – широко расставленные, как у всех Андалоро, глаза и большие пухлые губы, придававшие ей несколько своенравный вид. Но это впечатление можно смягчить, если слегка припудрить лицо. Агата знала, каким хмурым и безжалостным бывает взгляд свекрови, а ведь у Костанцы она вот-вот появится. Надо бы напомнить ей, чтобы поменьше жестикулировала и тише смеялась, когда придут гости на помолвку. Как же ей будет не хватать веселого смеха дочери!

Любезная и улыбчивая невестка – вот что нравится всякой свекрови. А уж этой свекрови и подавно. Кузина Иммаколата, которая все обо всех знала, сказала, что где-то слышала, будто в своей семье Мария Орландо прямо как мать настоятельница. Поладит ли она с Костанцей, которая все хочет делать по-своему? Агата собрала волосы в высокий пучок и закрепила локоны костяными шпильками. Только бы Костанца не вздумала заговорить о футболе и о том, как познакомилась с Альфонсо. Не дай Бог, свекровь узнает, что Костанца бывает на стадионе. Ох уж этот проклятый английский футбол! Доменико следовало бы запретить девочке ходить на футбольное поле, где столько иностранных игроков. Агата боялась, что дочь приведет в семью какого-нибудь англичанина или немца. Но отец и тогда бы пальцем не пошевелил, так же как ни слова не сказал о помолвке с Альфонсо, хотя заметно, что он не очень-то доволен. У Альфонсо все еще не было профессии, его содержал отец, а Доменико такое не одобрял. По его мнению, молодые люди должны брать на себя ответственность и самостоятельно зарабатывать на жизнь. Но, как бы то ни было, он предоставил дочери свободу выбора. Тем лучше. Альфонсо казался Агате хорошим, воспитанным парнем, к тому же он из приличной семьи. А это кое-что значит.

Агате все еще не верилось, что Костанца, ее малышка Коко, помолвлена и совсем скоро выйдет замуж. Ведь она еще такая юная! Для нее дочь навсегда останется малышкой Коко, но уже сегодня состоится помолвка, а там и свадьба не за горами. Нужно напомнить Доменико, чтобы не называл ее Коко в присутствии жениха и его родителей. Костанце больше не нравится это прозвище, но отец любит поддразнивать дочь и невозмутимо продолжает свою игру. Кто знает, может, это из-за того, что он отказывается признавать: его дочурка стала взрослой.

Агата закрасила коричневым карандашом два-три седых волоска и, нанося на лицо и шею крем из розовой воды и глицерина, напомнила себе, что настало время для разговора о браке и обязанностях невесты. Да еще эта досадная ситуация с «женскими салфетками». Костанца обнаружила их в сундуке с приданым, когда его открыли, чтобы достать вещи, которые будут показывать на празднике, и спросила мать, зачем они нужны. Агата покраснела и пробормотала расплывчатое «Ты поймешь, они есть у каждой невесты». Она вздохнула. Предстоящий разговор смущал ее, она даже не знала, с чего начать. Ее покойная мать в свое время была избавлена от этих мучений, и к алтарю Агата пошла в полном неведении. Она вспомнила свою первую брачную ночь и улыбнулась. В последний раз оглядев себя в зеркале, Агата встала. Голова ее была забита многочисленными заботами. Одной бутылки ликера для женщин будет маловато, надо сказать кучеру, чтобы попросил еще две у золовки Джеммы, когда поедет за ней. Не все любят мандариновый ликер, да и какао тоже, хотя Агата не понимала, как можно устоять перед шоколадом из Модики. Погода обещает быть прохладной: уместно ли предложить гостям спумони[4]? Может, надо было заказать лимонную и шоколадную пиньолату[5], как предлагала тетя Джустина? Но теперь уже поздно, все распоряжения отданы.

Агата открыла ящик комода, чтобы достать список оставшихся дел, но тут ее внимание привлек футляр с коралловым ожерельем из Шакки, которое принадлежало ее матери. Она вынула его из коробки. До чего же красива эта подвеска в форме цветка, с капелькой внутри! Агата поднесла ожерелье к груди. Она наденет его вечером. Агата знала, что оно нравится Костанце. Дочь не раз намекала, как хочет получить его в подарок на свадьбу, – она еще не знает, что так и будет. Агата бережно положила украшение обратно в футляр, закрыла ящик и направилась на кухню.

Насыщенный электричеством воздух и грохот грома не помешали Костанце уснуть сладким сном невесты.

Она проснулась раньше обычного, взволнованная и счастливая. Спрыгнув с кровати, босиком побежала открывать ставни. Распахивая окна, она была уверена, что от ненастья, как часто бывает на Сицилии, уже не осталось и следа. И в самом деле, на улице сияло солнце, и даже ярче, чем обычно, словно Мессина хотела сделать ей свадебный подарок.

Теперь ничто не помешает гостям прийти к ней на праздник, и Костанца сможет надеть легкое платье из органзы, которое пару дней назад прислала Анна, портниха. «Жизнь прекрасна», – улыбаясь, подумала Костанца и устремила взгляд к горизонту, не обращая внимания на хаос, царивший в порту после шторма.

Костанца обернулась и оглядела свою комнату: белый кленовый комод, письменный стол, где она знала каждую царапину и каждое пятнышко, обои с ласточками, на которых сохранились ее первые рисунки, и почувствовала, что все это стало каким-то далеким, чужим. Мысли ее уже летели навстречу будущему дому и комнатам, которым предстояло принять ее в скором времени.

Костанца не смогла устоять перед соблазном снова надеть праздничное платье. Она уже примеряла его, но до сих пор не была уверена, действительно ли оно хорошо сидит. На ее эскизе платье не такое открытое, ведь она худая, да и грудь невелика, но мама и Анна решили сделать глубокое декольте. «Лето на дворе», – говорили они, стараясь убедить Костанцу, что так будет лучше. Но она ни за что не нацепит эти накладки, которые продают корсетницы, как предлагала портниха!

Костанца быстро скинула ночную рубашку и осторожно, чтобы не помять, надела платье. В целом то, что она увидела в зеркале, выглядело приятно. Сиренево-голубой цвет придавал ее светлой коже и большим голубым глазам особое сияние. Она была высокой стройной девушкой, и платье сидело на ней как влитое. Правда, плечи слишком оголены и ключицы чересчур выступают. Костанца подумала, что можно прикрыть декольте такими же цветами, которые будут в прическе. Длинные волосы медного цвета она заплетет в косу и уложит вокруг головы. Она тут же прикинула, как это будет выглядеть, но результат ей не понравился. Когда она станет замужней женщиной, то придумает себе более современную прическу и избавится от этой девчоночьей косы. Наконец-то она будет делать то, что считает нужным, и ей не придется отчитываться перед мамой, тетей, братом и кем бы то ни было! Только отец всегда и во всем ее поддерживал. Он говорил, что она уже достаточно взрослая и может сама принимать решения и отвечать за свои поступки. Скорее всего, и на ее замужество он смотрел так же. В последнее время глаза отца часто застилала пелена грусти, которая исчезала, как только он замечал на себе чей-то взгляд. Может, ему не нравится Альфонсо или он переживает из-за того, что дочь скоро покинет дом? Костанце тоже не хотелось с ним расставаться. Только это и омрачало ее счастье. Не будет больше захватывающих приключений, которые устраивал для нее отец. Например, прогулок на лодке воскресным утром, когда он будил ее на рассвете и они тихо выбирались из дома, как двое мальчишек, пока мать не проснулась и не остановила их. Как же им было весело! В этот час море было гладким, как столешница. Отец платил какому-нибудь моряку, чтобы тот прокатил их до самого маяка, а Костанца забавлялась, высовываясь из лодки и окуная руки в воду или забрасывая рыболовную сеть. Они приносили маме корзинку кефали, чтобы она не злилась, увидев дочь в мокрой одежде и с обгоревшим на солнце лицом. Приличные синьорины так себя не ведут! Наверное, мать права, и, к сожалению, теперь Костанце придется вести себя, как полагается замужней женщине. Она нахмурилась, но через мгновение, когда она отперла ящик стола и достала дневник, лицо озарила лукавая улыбка. Костанца в который раз прочла заветные слова: «Дорогой дневник, сегодня мы поцеловались. Это было чудесно. Настоящий поцелуй, вроде тех, о которых Джузеппина рассказывала в школе».

Конечно, у нее бывали и другие поцелуи: легкие касания губ, от которых сердце билось быстрее, но этот – совсем другое дело. Костанца почувствовала себя уязвленной, когда Альфонсо резко отстранился от нее. Ему не понравилось? Может, он разочарован? Ведь она так непринужденно переступила все запреты, забыв материнские наставления о том, как должна вести себя приличная девушка. Она была готова целую вечность стоять, прижавшись к его груди.

Вот о чем думала Костанца. Ей предстояло сделать самый важный шаг в жизни молодой женщины того времени – помолвка, потом замужество и дети. Казалось, судьба ее предрешена, и отчасти она была этому рада. Зная, что ожидает ее в будущем, Костанца чувствовала себя спокойно. Правда, вместе с тем она понимала, что многие ее желания не соответствуют образу жизни замужней женщины. Она восхищалась сестрами Гонценбах, основательницами Женского института, в котором она училась. Они вели необычную жизнь: одна посвятила себя журналистике, а другая, та, что была ближе Костанце, собирала старинные сказки и легенды. «Значит, даже приличная женщина может делать то, что ей нравится, а не ограничиваться домом, мужем и детьми?» – спрашивала себя Костанца. Она не хотела упустить ни одного шанса, который могла предложить ей жизнь.

Костанца записала эти соображения в дневнике, как делала всегда, чтобы упорядочить свои мысли. Ей нравилось возвращаться к событиям прошедшего дня и не только радоваться хорошему, прекрасному и забавному, но и размышлять об ошибках. Записывая все на бумаге, она могла посмотреть на свою жизнь более трезвым взглядом, словно со стороны. Анализируя совершенно неважные с виду мелочи, она улавливала смысл многих вещей. Это как увидеть что-то новое в человеке, рассматривая его фотографию: ты вдруг замечаешь неприметную ямочку на щеке, циничный взгляд или кривые ноги.

Аккуратно положив дневник на место, под папку с рисунками, Костанца достала с книжной полки партитуру романса, который собиралась спеть на празднике. Взгляд упал на ее любимые книги Жюля Верна, аккуратно расставленные на полке рядом с серией романов для девушек, которые она ни разу не открывала. Жюль Верн раньше принадлежал брату: он отдал ей книги, когда перешел в старшую школу и в книжном шкафу пришлось освободить место для учебников. Костанца буквально проглотила эти книги всего за несколько месяцев. Она заберет их в новый дом вместе со сборником сицилийских народных сказок на немецком языке, составленным Лаурой Гонценбах, – он всегда служил Костанце источником вдохновения для ее рисунков. Как знать, может, совсем скоро она будет читать их своим детям.

Интересно, цветы уже доставили?

Костанца надела туфли и быстро направилась в прихожую. Проходя мимо кабинета отца, она заметила под дверью полоску света. Наверное, он забыл выключить лампу. Но, скорее всего, просто заснул в кабинете, как часто случалось, когда он засиживался до глубокой ночи.

Костанца решила не стучать и тихо открыла дверь: ей хотелось удивить отца праздничным нарядом.

С порога кухни Агата увидела тетю Джустину. Несмотря на свои 60 с лишним лет и ночную бурю, та уже вовсю хлопотала в своем привычном фартуке в цветочек – насыпала на мраморный стол горку муки. И откуда у нее столько энергии? Агата бодро поприветствовала ее.

– Доброе утро, доброе утро. Наконец-то ты встала! – отозвалась Джустина. – Лед привезли!

– Боже мой, лед!

– Слава Богу, я велела Кармелине зайти к торговцу рыбой и заказать лед.

Тетя Джустина с глубоким вздохом закатила глаза, продолжая замешивать тесто костлявыми, узловатыми руками. Агата, ее племянница, – хорошая женщина, она обожает мужа и детей, но, как и ее покойная мать, совершенно непрактична, не умеет вести хозяйство и уж тем более управлять прислугой. Потому-то в этой семье каждый делает все, что ему вздумается. Прачка приносит белье, когда ей заблагорассудится; кучера вечно приходится разыскивать в порту, если нужно куда-то ехать. А Кармелина, эта худосочная килька, – просто нахалка! И как только Доменико взбрело в голову нанять горничную-неаполитанку, бестолковую недотепу, которая еще и делает вид, будто знает о стряпне все на свете? Уйма времени понадобилась, чтобы научить ее нескольким сицилийским рецептам! К счастью, тетя всегда любила готовить, но ей не под силу в одиночку организовать такой большой прием!

– Агата, надо поторапливаться, – сказала тетя, почесывая глаз тыльной стороной ладони. – Я делаю тесто для канноли. Их нужно штук 50, не меньше.

– Не меньше? А сколько же у нас гостей? – Агата достала из кармана список гостей и быстро просмотрела его. – Надеюсь, Антонино не явится вместе с Джеммой, а то они опять сцепятся с Доменико. Он не хотел его видеть, но, тетя, разве можно не пригласить старшего брата, да к тому же священника, если будет Джемма?

– А что с аранчини?

– Я сама ими займусь. Хорошо хоть, с рагу мы вчера управились.

– Если бы ее высочество Кармелина соблаговолила хотя бы протереть рикотту…

– Кофе только сварился, сами тогда наливайте, – нервно ответила Кармелина. – У меня всего две руки, не знаю, как я вообще на ногах держусь, после такой-то ночки!

– Кармелина, принеси, пожалуйста, банку с топленым салом! Нужно еще цукаты нарезать. Может, ты, Агата…

– Минутку, тетя. Дайте мне отдышаться! Разве вы не видите, что я до сих пор в халате? – сказала Агата, доставая из буфета чашки и блюдца для завтрака. – Сейчас мы со всем разберемся. Кармелина, я выпью кофе с господином Андалоро в его кабинете. Отнеси туда поднос с…

Внезапный громкий крик эхом прокатился по всему дому. Потом наступила еще более зловещая тишина.

Три женщины окаменели от страха перед свалившейся на них неизвестной бедой, которую они инстинктивно отказывались признавать. Но уже через мгновение они выбежали из кухни и столкнулись в коридоре с Руджеро; с лицом, покрытым мыльной пеной, он так спешил, что едва не сбил женщин с ног. Он первым вошел в кабинет, дверь которого была распахнута настежь. Еще до того, как он увидел сестру, лежащую без сознания на полу, в нос ударил непривычный запах серы. Отец распростерся на столе, лицом вниз; его голова утопала в луже крови, а безжизненная рука вытянута была по направлению к пистолету.

Руджеро почувствовал, что его сейчас вырвет. Все поплыло перед глазами. Дождавшись, пока восстановится дыхание, он глубоко вдохнул и резко развернулся, чтобы помешать женщинам войти. Но те уже стояли позади него.

Изумленные взгляды, потрясенные лица, крики отчаяния… Руджеро охватила паника, он задыхался и не мог вымолвить ни слова. Сердца всех, кто был в кабинете, разрывались от невыносимой боли. Внезапно они столкнулись с тем, что и представить не могли. В одно мгновение в голове каждого пронеслись тысячи мыслей. И прежде всего одна: почему?

– Надо унести отсюда Костанцу! – крикнула тетя Джустина. – Руджеро, перенеси ее в комнату! Кармелина, дай нюхательную соль!

– Пресвятая Дева! – Кармелина перекрестилась и, содрогаясь от рыданий, вышла из комнаты. Но тут же вернулась назад.

– Священник! Я пойду за священником!

– Какой еще священник?! Лучше займись Гульельмо, ни в коем случае не пускай его сюда, а лучше отведи наверх, к синьорине Эльзе. Только никому ни слова! Никому. Ты поняла?

Агата неподвижно стояла в углу, будто парализованная. Она наблюдала, как другие плачут, суетятся, и ей казалось, что они где-то далеко-далеко. Это Руджеро прибежал в кабинет с бледным лицом, наполовину покрытым мыльной пеной? И почему он кричит: «Она не может говорить, не может говорить!»? Кто не может говорить? Зачем тетя Джустина усадила его на стул и встала рядом, как будто пытается удержать? И почему она испачкала чем-то красным его новую пижаму, которую Агата подарила сыну на день рождения?

– Что значит «не может говорить», Руджеро? – спрашивала тетя Джустина.

– Костанца, ее всю трясет, она не может выговорить ни слова. Как ни старается, у нее выходят только какие-то странные звуки.

Не в силах усидеть на месте, Руджеро вскочил со стула.

– Что делать?! Позвать врача, дать ей успокоительное? Боже, что происходит? – Он в отчаянии обхватил голову руками. И, наконец, разразился безудержными рыданиями.

– Агата, ради всего святого, шевелись же! Иди к Костанце! – крикнула Джустина, тряся племянницу за плечи.

Агата машинально повиновалась. Она нашла дочь на пороге комнаты: с искаженным от ужаса лицом она стояла, прижав руки к горлу. Агата моментально вернулась к реальности.

– Успокойся, доченька! Сейчас вызовем врача. Доктор Санторо поможет нам. Он ведь так привязан к Доменико и любит нашу семью. Он обо всем позаботится, может, отец еще жив и доктор спасет его.

Обнимая и поглаживая дочь, Агата заметила, что на ней надето праздничное платье.

Руджеро, все еще сотрясаясь от рыданий, спустился к привратнику и велел срочно отнести записку доктору Санторо. Вернувшись в кабинет, он оторопел: тетя Джустина одна стояла у трупа с тряпкой в руке. Что она делает?

Они переглянулись. Тетя Джустина бросила тряпку в ведро с водой, сразу окрасившейся в красный цвет, и вытерла руки о домашнее платье, словно они были испачканы мукой, а затем осторожно взяла со стола пистолет.

– Сделай так, чтобы он исчез с лица земли, – сказала она. – Никто ничего не должен знать. Нам не нужен скандал.

Руджеро взял оружие: оно было холодным. Держа пистолет в руках, он с отвращением разглядывал его.

– Но полиция… мы не можем… – пробормотал он.

– Никакая полиция не придет, если мы будем держать язык за зубами. – Тетя посмотрела ему прямо в глаза, совсем как в детстве, когда заставляла сознаться в какой-нибудь шалости. – А врач… Я сама с ним поговорю. Он поможет нам, ведь он друг семьи. Он сделает это ради нас. Ты слишком потрясен, так что предоставь это мне. У Доменико было кровоизлияние в мозг. Запомни: кровоизлияние в мозг. Вот что доктор должен написать в свидетельстве о смерти.

– Но мама, Кармелина…

– После поговорим. Сейчас нельзя терять времени, – она достала из ведра тряпку и продолжила вытирать кровь.

Руджеро стоял неподвижно и смотрел на нее.

– Мальчик мой, делай, как я сказала. Спрячь эту штуковину где-нибудь. Скоро придет врач, а за ним остальные. Поднимется шум. Хочешь, чтобы тело не приняли в церкви? Так оно и будет, если не сделать, как я сказала.

Руджеро покачал головой.

– Я не понимаю, тетя. Почему, почему он это сделал?

Тогда Джустина достала из кармана телеграмму, которую нашла на полу рядом с телом, и протянула Руджеро.

Нью-Йорк, 15:00

Прогноз неблагоприятный. Пациент обречен на мучительную смерть. Желаю ему быстрой кончины, чтобы избежать страданий.

Микеле

Руджеро все вертел и вертел в руках желтую бумажку. Слова плясали у него перед глазами, и он не мог уловить их смысл.

2

Альфонсо Орландо ухаживал за Костанцей всю зиму, с тех пор как они познакомились в одно необычайно знойное ноябрьское воскресенье.

В порту, на стадионе «Райнери», проходил товарищеский футбольный матч между университетской командой и английскими моряками. Руджеро играл за студентов в полузащите. Матч уже закончился, а Костанца, растрепанная и взбудораженная, не обращая внимания на косу, совсем распустившуюся, пока она с волнением следила за игрой, размахивала шляпкой, подпрыгивая, в надежде, что Руджеро разглядит ее в толпе зрителей. Внезапно она увидела, как брат подходит к ней вместе с высоким темноволосым парнем с робкой улыбкой и раскрасневшимся от игры лицом.

– Альфонсо Орландо, мой товарищ по университету и этому злосчастному матчу, – представил его Руджеро.

Неуклюже поправляя мешок с футбольной экипировкой, Альфонсо протянул Костанце левую руку и, потрясенный медно-рыжей копной ее волос, не нашел ничего лучше, чем, заикаясь, пробормотать:

– Неужели вы брат и сестра? Ведь вы совсем не похожи.

– Ага, у Костанцы усов нет.

Девушка расхохоталась и, взяв брата под руку, чтобы идти домой, без тени смущения принялась комментировать матч.

– Жаль, что вы проиграли. Но есть одна вещь, которая вас утешит. Сейчас расскажу, – сказала она, без всякого кокетства улыбаясь шагавшему рядом Альфонсо. Как оказалось, Костанца сидела совсем рядом с двумя известными фигурами из футбольного клуба «Мессина» – менеджером Хьюлиттом[6] и секретарем Оутсом, которые тоже пришли посмотреть на игру.

– Серьезно?! Там были Хьюлитт и Оутс?

– Да, говорю же вам!

– Видишь, Альфонсо, а ты не верил, что они придут. Конечно, они пришли посмотреть на тебя. Уверен, тебя возьмут в команду.

– А как ты оказалась среди англичан? – спросил Руджеро сестру.

– Да какая разница! – нетерпеливо выдохнула Костанца. – Просто оттуда лучше видно.

Но главное не это: Костанца своими ушами слышала, как Хьюлитт хвалил их команду. Он говорил Оутсу и Сандерсону, что студенты играют совсем неплохо и у некоторых есть большой потенциал.

– A very good team![7] – воскликнула Костанца в нос, изображая Хьюлитта, и сама же рассмеялась.

За все это время Альфонсо не вымолвил ни слова. Он слушал, как Костанца рассказывает о разговоре тренера «Мессины» и Оутса, но не понимал ни слова. Все его внимание было приковано к чувственным движениям ее рта с мягкой, слегка выступающей верхней губой, которая придавала девушке немного дерзкий вид… Альфонсо нравилось в Костанце все: прямой взгляд, раскованный смех, копна медно-рыжих волос, белая кожа, румяные щеки, напоминавшие лица на тех картинах, которыми он любовался в книгах по истории искусства.

Да, он влюбился с первого взгляда, и если бы позволяли приличия, сделал бы ей предложение в тот же день.

Потом они еще не раз встречались на стадионе «Райнери». Костанца приходила посмотреть на игру брата, горячилась и свистела, как мальчишка. Она часто сокрушалась, что женских команд пока не существует. Как бы ей хотелось запустить мяч в ворота! Альфонсо никогда еще не ухаживал за девушкой и не понимал, догадывается ли Костанца о его чувствах. Казалось, она рада его видеть, но он не знал, как дать ей понять, что она ему нравится. Старшая сестра посоветовала ему смотреть на Костанцу томным взглядом, делать ей комплименты и при каждом удобном случае изображать из себя благородного рыцаря. Но Альфонсо все не находил «удобного случая», да и как можно впечатлить томным взглядом девушку, которая не умолкает ни на секунду, рассуждает о пенальти, напевает модные арии и пытается научить его английскому?

Однажды, когда Альфонсо в очередной раз пришел к Руджеро, что в последнее время случалось все чаще и чаще, тот попросил сестру развлечь друга, поскольку сильная зубная боль вынудила его бежать к стоматологу. В гостиную, где сидела парочка, немедленно примчался маленький Гульельмо, которому очень нравился Альфонсо.

Парень поднял малыша на руки и под его восторженные крики несколько раз подбросил в воздух.

– Пойдем играть в д'Артаньяна! – воскликнул Гульельмо и за руку потянул Альфонсо в свою комнату.

– Сейчас не могу. Если я уйду, Костанца останется одна. Я должен составить ей компанию.

– Потому что ты ее жених, да?

Альфонсо громко рассмеялся, но Костанца уловила в его смехе едва заметное «может быть». Ее щеки запылали, и, не решаясь взглянуть Альфонсо в глаза, она громко сказала: «Я никогда не выйду замуж. Я буду сочинять сказки, а ты, если не перестанешь надоедать Альфонсо, больше ни одной сказки от меня не услышишь».

С тех пор, сама того не сознавая, Костанца стала уделять больше внимания своей внешности, если предполагалась встреча с Альфонсо. Она уже не чувствовала себя с ним раскованно. Ей стало неловко обращаться к нему на «ты», как это сложилось у них с самого начала. Будто невинные слова, спонтанно слетевшие с уст ребенка, открыли ей глаза на ясную как день правду, которую она прежде почему-то не замечала.

Костанце казалось невероятным, чтобы такой красавец, как Альфонсо (а он, бесспорно, был обаятелен), мог заинтересоваться ею. Значит, поэтому он так часто у них бывал? От одной этой мысли у нее кружилась голова. В те дни Костанца часто вспоминала о Джузеппине: если бы подруга была рядом, она наверняка подсказала бы, как себя вести, ведь она хвасталась, будто знает о парнях все на свете. Но, увы, Костанце приходилось полагаться только на интуицию и собственный, довольно скудный, опыт.

Однажды Альфонсо принес Костанце великолепный лист, который нашел в саду и сберег, зная, что она собирает гербарий. Переворачивая страницы альбома, они не раз соприкоснулись руками, и никто не отвел своей. Руджеро так и застал их – молча сидящими рядом.

В тот вечер, когда все улеглись, Руджеро постучался в комнату сестры. Костанца сидела перед зеркалом и расчесывала волосы.

– Что у тебя с Альфонсо? – спросил он без предисловий.

– Ничего. А что у меня может с ним быть? – ответила она, пожимая плечами.

– Ты изменилась. Не отрицай этого. А он вечно торчит у нас. Не думаю, что Альфонсо влюбился в меня. Он что-нибудь говорил? Признался тебе в любви?

Костанца молчала, делая вид, будто занята волосами.

– Ладно, раз ты не отвечаешь, спрошу у него.

– Не смей! – вскричала Костанца и вскочила со стула, красная от гнева. – Ты что-нибудь слышал?

– Вот и ответ, – сказал Руджеро, смеясь, и вышел из комнаты.

Все было ясно, хотя никто не сказал ничего определенного. Руджеро не понимал, как такой обходительный, симпатичный парень, который легко мог бы заполучить любую девушку Мессины, может быть таким застенчивым с женщинами. Что касается сестры, создавалось впечатление, будто любовь одурманила ее. Костанца бродила по дому с мечтательным видом и, казалось, не слышала никого и ничего вокруг. Руджеро решил немного помочь влюбленным.

– Почему бы нам не прогуляться, скажем, до статуи Нептуна? – предложил Руджеро как-то вечером, когда они втроем сидели на балконе и наслаждались прохладой. – Сегодня такой ясный вечер, небо просто усыпано звездами! Костанца, попроси Альфонсо показать тебе созвездия, он знает о них все!

– Прекрасная идея! – отозвалась она.

– Я схожу за курткой, а вы идите. Я вас догоню.

Костанца и Альфонсо не заставили себя упрашивать. Они быстро вышли из дома и, забыв о Руджеро, направились в сторону статуи, не умолкая ни на секунду.

– Ты правда знаешь все о звездах? Как называется вон та, видишь, там?..

Альфонсо не дал ей договорить. Момент настал. Поблизости никого не было, не считая пары матросов, которым не было до них никакого дела. Альфонсо собрал все свое мужество.

– Забудь о звездах… Я должен сказать тебе кое-что…

Но Альфонсо никогда не отличался красноречием. Он взял руку Костанцы, поднес к губам и поцеловал.

Они посмотрели друг другу в глаза, и Костанца, полагая, что настал ее черед действовать, иначе всему конец, притянула его к себе и поцеловала в губы.

– Костанца, – произнес Альфонсо, внезапно успокоившись, – я полюбил тебя с первого взгляда и буду любить вечно.

Первым человеком, с которым Костанце хотелось поделиться своей радостью, был, конечно, отец. Доменико сидел в кресле с газетой на коленях и озадаченно смотрел ей в глаза.

– А мама знает?

Костанца скорчила гримаску и помотала головой.

– Сначала я хотела сказать тебе, дорогой папа.

– Охотно верю, что Альфонсо в тебя влюблен. А ты? Ты уверена в своих чувствах?

– Скажи лучше, он тебе нравится? – спросила Костанца вместо ответа, присаживаясь на подлокотник кресла.

Доменико долго молчал.

– Он должен нравиться тебе, Коко. И больше никому.

Конечно, Альфонсо ей нравился. Он был красивым, добрым, милым. К тому же он был выше ее ростом, и потому она не испытывала неловкости рядом с ним. И когда он ласково поглаживал ее по руке или по затылку, запуская пальцы в волосы, Костанца чувствовала сладостное томление, трепет, и сердце ее билось чаще. Она представляла, как будет ходить на футбол, завернувшись в бело-синий флаг, и говорить всем, что она жена Альфонсо Орландо, да-да, того самого игрока «Мессины». Сандерсон и Хьюлитт недвусмысленно дали понять, что возьмут его в команду. О, она будет безмерно счастлива с Альфонсо.

– Да, пап. Я люблю его.

Теперь, чтобы считаться невестой Альфонсо, оставалось дождаться, пока родители жениха официально попросят ее руки. Костанце не терпелось всем об этом рассказать. Она поджидала кузину Палидду, которая обычно заходила по четвергам, чтобы поболтать. После того как Джузеппина, лучшая подруга, уехала, Костанца выбрала «доверенным лицом» пухленькую Палидду, которая смотрела на нее широко раскрытыми глазами и с открытым ртом.

Конечно, Джузеппина – совсем другое дело: с ней они были как сестры, и в тот вечер, когда Альфонсо сделал предложение, Костанца тут же бросилась писать подруге, спеша рассказать обо всем в мельчайших подробностях.

Но сейчас Джузеппина далеко, и поэтому приходилось довольствоваться юной кузиной. У Палидды, в ее 14 лет, все еще была несуразная и угловатая фигура. «Даже не знаю, как ее одевать», – удрученно сетовала ее мать Иммаколата. И все же у Палидды было серьезное преимущество перед Джузеппиной: будучи младше Костанцы на два года, она с благоговением внимала каждому ее слову.

Дожидаясь Палидду, Костанца думала, замолчит ли когда-нибудь синьорина Эльза, соседка с верхнего этажа, – она даже не снимала шляпу, подчеркивая этим, что зашла «на секундочку, только поздороваться», тогда как на самом деле торчала у них каждый Божий день после обеда и болтала без умолку. Она сидела бочком, наклонившись к тете Джустине, чтобы та лучше ее слышала, и сплетничала о консьержке, о детях консьержки, о неких синьоринах, которые обидели ее и навсегда стали злейшими врагами, и многих других. Костанца не понимала, как мама и тетя это выносят. Обе терпеливо сидели на диване, склонившись над рукоделием, и время от времени кивали головой. Слишком возбужденная, чтобы сидеть и выслушивать грязные сплетни, Костанца вышла на балкон, чтобы там дождаться кузину и других родственников.

«Помолвлена, я помолвлена, мы с Альфонсо помолвлены!» – репетировала она, пытаясь подобрать фразу, которая произведет на кузину наиболее сильное впечатление. Наконец в конце улицы показалась карета.

Четверг в доме Андалоро – приемный день.

У каждой уважаемой семьи был такой день, когда люди приходили после обеда, иногда засиживаясь допоздна, и дети всех возрастов в веселой суматохе смешивались со взрослыми. Тетя Джемма часто садилась за фортепиано, и молодежь развлекалась танцами или пением модных романсов.

Постоянным гостем этих вечеров был Коррадо Андалоро, двоюродный брат Доменико, который приходил с женой и четырьмя детьми. Это был крепкий, как и все Андалоро, мужчина, с большими седыми усами, за которыми он ухаживал с маниакальной страстью. Костанца и Руджеро очень любили дядю, потому что он всегда шутил и развлекал их.

Коррадо и Доменико были привязаны друг к другу так же, как некогда их отцы. Отец Коррадо, уважаемый патологоанатом в Мессинском университете, помог Доменико сделать карьеру, когда тот окончил медицинский факультет. Сам же Коррадо, хоть и получил юридическое образование, и слушать не желал о том, чтобы пойти по стопам дяди Фердинандо и работать в престижной нотариальной конторе. Он сумел самостоятельно построить блестящую карьеру журналиста. Сначала публиковался в небольших журналах, а затем понемногу начал заниматься исследованием социальных вопросов. Несколько лет назад он пришел в редакцию Gazzettino di Sicilia. На страницах этой газеты высказывал свое мнение по вопросам миграционного законодательства[8] и со временем стал одним из самых авторитетных ее голосов.

Вся семья с нетерпением ждала этих приемных дней. Когда гости уходили, тетя Джустина ворчала: такой беспорядок, будто отряд Гарибальди[9] прошел, но в глубине души радовалась, что дом наполняется жизнью, и с удовольствием наблюдала, как веселится молодое поколение. Перед приходом гостей Костанца и Агата приводили в порядок просторную гостиную. Они аккуратно раскладывали подушки на диванах, расставляли вазы с цветами, передвигали стулья и столики, чтобы освободить побольше пространства. Открывали большую стеклянную дверь, отделявшую столовую от гостиной, и выставляли на стол подносы с коньячными бокалами для мужчин и ликерные рюмки для дам. Доменико, по обыкновению, брюзжал из-за того, что дом снова погрузится в хаос. И хотя он говорил, что предпочел бы посидеть у себя в кабинете за работой или почитать хорошую книгу, радовался от души, когда приходили гости. «С этими приемными днями просто беда, – любила повторять Агата, носившаяся по дому взад и вперед. – Никогда не знаешь, сколько человек заглянет "на минутку" и останется на весь вечер». Знали бы тогда Андaлоро, как они будут оплакивать эти приемные дни.

В тот четверг Костанца решила на всякий случай убрать в шкафчик изящную латунную клетку с механическими птичками, которые каждый час пели гимн любви. Этот подарок Альфонсо стал предметом серьезных разногласий между матерью и дочерью. Агата требовала вернуть подарок, считая, что Костанца не должна принимать такие дорогие вещи, пока родители Альфонсо официально не попросят ее руки! В конце концов Доменико постановил, что часы, которые, к слову, не особенно-то ему понравились, будут стоять на консоли в прихожей как подарок всей семье.

– Я была бы счастлива провести сегодняшний вечер в кругу семьи! – Агата положила вышивку на столик и встала, чтобы встретить прибывших родственников.

– Надеюсь, хоть Томмазелли не явятся со своими фальшивыми улыбочками. Бог знает, кем они себя воображают… – шепнула она Иммаколате, помогая ей снять накидку.

Агата не выносила тех, кого называла «мелкими дворянами». Эти люди смотрели на нее свысока и здоровались сквозь зубы при встрече на лестнице, но неизменно приходили в приемные дни, чтобы задать Доменико пару вопросов о своих недугах. А вот с Иммаколатой, в спокойном лице которой что-то напоминало королеву Маргариту[10], Агата чувствовала особую близость. И хотя эта женщина была женой кузена мужа, Агата любила ее как родную сестру. Она задержала Иммаколату в прихожей и, отведя в сторонку, рассказала о женихе Костанцы и своих переживаниях, которые больше никто не смог бы понять. В этот момент дверь открылась, и вошел Доменико, вернувшийся из больницы. Увидев мужа, Агата умолкла. Наблюдая, как он кладет на скамью сумку и газету, она заметила на его бледном лице признаки усталости. Что поделаешь, Доменико стареет. Об этом говорило множество мелких примет. Например, накануне вечером он завел с ней странный разговор о шафере Костанцы: хотел предложить эту роль Коррадо, не дожидаясь официального предложения. «К чему такая спешка, – ответила Агата со смехом. – Ты слишком сентиментален».

Кроме того, Доменико стал более снисходительным и мягким по отношению к Гульельмо. Теперь он позволял сыну играть в своем кабинете под столом, пока изучал истории болезней пациентов, и разрешал позднее ложиться спать. «Да, он и в самом деле стареет», – с тоской думала Агата. Куда девался тот жесткий, принципиальный отец, который с такой строгостью воспитывал старших детей? Вместе с появлением седины его суровость таяла, как снег на солнце. Лишь по отношению к самому себе, к своим моральным обязательствам и к профессиональному долгу Доменико оставался тем принципиальным человеком, в которого она когда-то влюбилась.

– Что я вижу? Что это за девушка двигается с легкостью Венеры Боттичелли, словно ступает по облакам, не чувствуя ног от счастья! – дядя Коррадо улыбнулся, подмигивая племяннице.

Костанца покраснела до корней волос и бросила гневный взгляд на Руджеро, ведь только он мог все разболтать. Что ж, она найдет способ страшно отомстить ему, хотя прямо сейчас ничего в голову не приходило.

Не успела Костанца ответить, как ее чуть не сбила с ног запыхавшаяся Палидда, которая пришла в сопровождении младших братьев, соперничавших за внимание сестры, то и дело дергая ее за косу, словно колокольчик за веревочку. Гульельмо, спрятавшись за занавеской с картонным копьем в руке, с тревогой дожидался, когда двое старших кузенов наконец его заметят.

Подошли и другие гости. Джемма, которая, несмотря на возраст и недуги, никогда не упускала случая навестить брата в воскресенье, вошла в дом, заметно прихрамывая. Профессор де Доминичис, исключительно обходительный калабриец, директор престижного пансиона, прибыл вместе с двумя дочерями, которые подружились с Костанцей в школе Берлица. Едва войдя в гостиную, он подскочил к Агате, щелкнул каблуками и с образцовой галантностью поцеловал ей руку. Как обычно, пришел и сокурсник Руджеро, завоевавший всеобщую симпатию остроумными пародиями на профессоров и политиков. Он впервые привел с собой младшую сестру, которая смущенно уселась в углу. Разумеется, опасения Агаты оправдались: явилась баронесса Томмазелли, одна, без мужа, – тот простудился, и она хотела спросить совета синьора доктора по этому поводу.

На пороге гостиной внезапно возник Альфонсо, которого представили гостям как близкого друга Руджеро.

3

3 июня, в день покровительницы Мессины Богоматери с письмом[11], балкон гостиной дома Андалоро украсило драгоценное покрывало из лазурной дамастовой ткани – самая красивая вещь в приданом Костанцы. Агата и Джустина вывесили его, как они сказали, «перед шествием в честь Девы Марии». Возвращаясь в тот день домой, Доменико заметил, что это совсем не то выцветшее полотно, которое его жена и тетя вывешивали каждый год. Совершенно очевидно, что покрывало вывешено на балконе не столько в знак почитания Девы Марии, сколько из желания произвести хорошее впечатление на старших Орландо, родителей Альфонсо, которые должны прийти сегодня вечером, чтобы вместе с Андaлоро посмотреть на торжественную процессию.

Сидя на диване в гостиной, Орландо осматривались по сторонам, разглядывали картины, фарфор, драпировки, зеркала.

Агата передала Кармелине огромный букет красных роз, который подарил ей синьор Орландо, и велела поставить их в вазу. Доменико пригласил всех на балкон, чтобы полюбоваться видом. Из Палаццаты и впрямь открывалась великолепная панорама: одни корабли исчезали у горизонта, другие заходили в гавань, на верхушке маяка мигал фонарь, а прямо под балконом, на проспекте Витторио Эмануэле, кипела жизнь – проносились коляски, телеги, трамваи, прогуливались люди. Палаццата – огромное пространство, занятое мраморными палаццо, простирающееся на весь припортовый район, – одно из чудес Мессины и всей Сицилии; эти монументальные здания первыми предстают взору тех, кто прибывает в город морем.

– Дорогой доктор, вы здесь словно в театре! Бесподобно! – восхищался Сальваторе Орландо. – Ведь это рай на небесах, весь город у ваших ног! Сегодня и мы полюбуемся процессией сверху! А эта мраморная лестница… Просто чудо! Да у вас настоящий королевский дворец!

Вернувшись в комнаты, тучная синьора Мария тотчас рухнула в кресло, хлебнула соленого лимонада и принялась обмахиваться веером.

– День сегодня выдался очень жаркий, – сказала Агата, отметив про себя, что щеки у будущей сватьи свисают, как у мастифа.

– Жара тут ни при чем, дело совсем в другом… – проронила та чуть слышно, чтобы не услышали мужчины.

Агата покраснела и стала крутить жемчужину в своем ожерелье, задаваясь вопросом, когда же тетя Джустина оставит свою кухню и придет ей на помощь. Она обвела взглядом комнату: у балкона Руджеро пытался отвлечь разговорами о футболе несчастного Альфонсо, который заметно нервничал. Костанца, разумеется, все еще находилась в своей комнате. Она выйдет позже, как и договаривались. Доменико, прикрывшись дежурной улыбкой, с отсутствующим видом сидел в углу дивана, закинув ногу на ногу, напротив Сальваторе Орландо.

Раздраженная, Агата едва заметно ему кивнула.

– Так, значит, вы живете за городом? – проговорил тогда Доменико с таким видом, будто каждое слово давалось ему с огромным трудом.

– Можно и так сказать. Мы живем в Треместьери, рядом с вокзалом, недалеко от фабрики Сандерсонов, тех, что делают джемы и мармелады. Вы же знаете, где это? На трамвае можно добраться за несколько минут, но мы ездим на собственном автомобиле. Нас таких всего трое на всю Мессину. В следующий раз привезу вашим дамам одеколон в кожаном футляре, который тоже выпускают эти Сандерсоны.

Агата с благодарностью улыбнулась.

– Большая часть земель, где стоят здания фабрики, была во владении нашей семьи, я сам продал ее англичашкам.

Доменико слегка поднял бровь.

– Да что вы говорите?

– Знаю, знаю, не стоит продавать землю, но она не слишком плодородна, к тому же издольщики вечно мошенничают. Мне сделали… – он доверительно наклонился к Доменико и, понизив голос, сообщил: – «Астрономическое» предложение.

Сальваторе Орландо пригладил усы и продолжил, то и дело вставляя слова из местного диалекта:

– Я вложил кое-каких деньжат в компанию братьев Пирс. Англичане ведь знатные дельцы. Пирсы – судовладельцы; здесь, в Мессине, они настоящие короли, а не какой-то там Витторио Эмануэле[12]. Они крупнейшие акционеры Сицилийского банка, у них доли в дубильнях, кондитерских, оливковых рощах, виноградниках и прочих предприятиях, даже в нашей футбольной команде. Сицилиец сидел бы себе довольный на солнышке и наслаждался тем, что имеет, но этим вечно мало! Вот увидите, во что они превратят свою судоходную компанию теперь, когда Мессина стала международным портом.

– Да, это правда. Иностранцы преобразили город, и не только с экономической точки зрения, а прежде всего в культурном и социальном отношении. Благодаря им Мессина стала крупным городом-космополитом и распрощалась со своей провинциальностью, – ответил Доменико на чистейшем итальянском языке.

– Денежки у них водятся! Что правда, то правда. – Дон Сальваторе выразительно потер друг о друга большой и указательный пальцы. – Самые красивые виллы построены англичашками. Возьмите хоть виллу Берта. Или виллу Песси в Спарте, ту, что для Пирсов отгрохал молодой архитектор из Флоренции, у него еще такая куриная фамилия.

– Коппеде[13].

– Точно. Он самый. Я был на этой вилле и вот что вам скажу: может быть, однажды и я обзаведусь такой же. Конечно, я не так богат, как Пирсы, но при желании могу прокормить не одну, а целых три семьи. Так что мой сын, – с удовлетворением заключил Сальваторе, – может играть в свое «футболло», или как это называется, хоть всю жизнь, если захочет!

Закончив свою речь, дон Сальваторе откинулся на спинку кресла, выпятил живот и засунул руки в карманы жилета, наслаждаясь произведенным эффектом.

Доменико отвернулся и стал смотреть в другую сторону, едва удержавшись от резкого ответа. Его взгляд упал на полку, где стояла книга «Норманны: история цивилизации». Он задумался, что станет после его смерти с книгами, которыми он так дорожил.

– Видели, какая красивая служба была с утра в главном соборе? Гораздо лучше, чем в прошлые годы, – вступила в разговор донна Мария.

– Да, служба была замечательная, – согласилась Агата, стараясь заглушить голос мужа, который пробормотал что-то вроде: «Никогда не ходил на эти службы».

Супруги Орландо ошарашенно посмотрели на него и обменялись осуждающими взглядами. Агата подумала, что настало время помолиться Богоматери о благополучном завершении вечера.

– Мы с Марией всегда посещаем службу, наше место сразу за братией.

Никто из Андалоро никак не отреагировал на это заявление, так что синьора Орландо прервала неловкое молчание вопросом, прозвучавшим с почти инквизиторской интонацией:

– Вы ведь знаете историю Богоматери с письмом, покровительницы Мессины?

Агата, с облегчением ухватившись за возможность сменить тему разговора, ответила, что помнит ее лишь в общих чертах.

– Так вот, – начала синьора Мария менторским тоном, – через восемь лет после смерти Иисуса Христа апостол Павел высадился в Мессине.

– В бухте Сан-Паоло, рядом с Джампильери, – уточнил ее супруг, обращаясь к Доменико. – Вы ведь знаете, где это?

Все Андалоро утвердительно закивали.

– Да, в Джампильери, – продолжала синьора Мария, бросив гневный взгляд на перебившего ее мужа. – Высадился он и стал проповедовать Евангелие. И мессинцы так прониклись его учением, что пожелали познакомиться с Марией, матерью Иисуса, которая в то время еще была жива. И вот снарядили они в Иерусалим корабль с посланцами, среди которых был и сам святой Павел. А Богоматерь отправила мессинцам письмо, перевязанное ее волосами, – они и по сей день находятся в серебряной дарохранительнице, которую выносят во время процессии вместе со статуей Девы Марии. Вы понимаете, что это значит? Это значит, что Мессина – единственный город на свете, удостоившийся такой чести!

– Хороша, да? Никто не рассказывает всякие истории лучше, чем Мария. Она ведь еще и обучает ребятишек катехизису, – гордо прокомментировал дон Сальваторе, – в церкви Святого Франциска. Но вообще-то она домоседка!

– Правда в том, – вмешался вдруг Доменико, терпение которого лопнуло, в то время как Агата с еще большим напряжением вертела в пальцах свое ожерелье, – что я неверующий. Конечно, я позволяю жене ходить в церковь, крестил детей, причащаюсь и все такое, чтобы жена была спокойна, но не нужно рассказывать мне о чудесах, шествиях и тому подобном! Я прекрасно знаю, как живут и чем болеют бедняки! Я работаю в порту врачом на добровольных началах и два раза в неделю осматриваю эмигрантов. Вижу истерзанных людей, истощенных женщин с детьми, присосавшимися к их пустой груди, изможденных мужчин, оборванных стариков. И мне приходится пересиливать себя, чтобы выдать нужное заключение, иначе их не пустят на борт! Разве Дева Мария не видит эти страдания? Не видит этих оборванцев или разорившихся землевладельцев, так обнищавших из-за непомерных налогов, что они вынуждены покинуть родину и ехать в Америку? Они продают все, что только могут! А что делает для них церковь? Я настоял, чтобы Костанца получила светское образование в Швейцарском женском институте сестер Гонценбах, где обучают по новым педагогическим принципам: там занимаются рисованием и иностранными языками, а не читают сказки из Библии. Я не хотел доверять образование своей дочери… – распалялся он, но тут Агата прервала поток его красноречия.