Кони знают дорогу домой.

 Часть первая. Туманы Аркадима.

 Глава первая.

Он вошёл, не спеша, человек, с мужественным лицом, тёмными, затаившими ожидание, глазами. Одетый, в белый, искрящийся золотом галунов, мундир, он блуждал взглядом, по стенам, отливающим не природной белизной. Он искал Альхору, лишь она могла вернуть его туда, откуда он начал свой путь, чтобы стать гертом Сиятельного двора. Он искал исток, не зная где его начало, но чувствуя: он есть. Она появляется только здесь, в Чаше Мерцающего Тумана и живёт короткую жизнь и умирает с последним его выплеском.

Напряжённые, слезящиеся от мельхиорового блеска, глаза, всматривались в качающуюся белизну стен, окутанную пришельцем из другой Галактики. Бой башенных часов, бивших всего один раз в космические сутки, ровно в полдень, просочился сквозь куполообразные конструкции, открывшие идеально ровный круг в центре цитадели Туманов.

Сейчас, он всколыхнётся, задвигается и, не торопясь, поплывёт вверх, обнажая прозрачные видения своего мира и мира диоксидных туманностей планеты Соурс. Удушливое скопление перехватило горло, и двинулось дальше, вызвав больной спазм в гортани. Человек в белом мундире, завёл сильную руку за ухо, и поправил ков, вдавленный металлической бляшкой в мочку уха. Миниатюрный компрессор моментально переработал удушливый газ в кислород, и боль, освободив гортань, ушла и лёгкие задышали легко и свободно.

Рассеиваясь по краям, Туман тянул длинный серо – молочный шлейф в высокое отверстие Чаши, не оставляя никакой надежды, ни единого шанса увидеть её.

– Её нет, опять нет, в который раз нет. Туман пришёл пустой, – ударился его голос о белую глянцевую непроницаемость.

Полуденное время сообщило о начале открытия главных дверей. Шлюз продержится ровно двадцать два штриха, и опустит створу, оставив не успевших войти и опоздавших, стоять на голубом мраморе самодвижущихся ступеней. Опоздать нельзя. Он – утренний регут и послеполуденный герт, если Сиятельный верб Лорок отпустит статью на добровольное голосование. Двадцать с лишним лун своей жизни, Равивэл ждал этого дня и сейчас испытывал сильное волнение. Не иметь врагов можно, но недоброжелателей не получается. Они всегда где-то поблизости и невидимы, как воздух, но стоит оступиться, и они проявляются, как застарелые пятна, видимые лишь в ярком свете. В ослепительной радости – маски. Истинное лицо проклёвывается сквозь тонкую плёнку зависти и непроницаемую скорлупу безучастия, оставляя внутри пористый комок сожалений. Неприятное вязкое чувство, похожее на серый унылый день, окончания которого невыносимо дождаться, всё же уходит, уступая место свежим впечатлениям, но недоброжелатели остаются. И всё же, жизнь дарит перемены и в этом её прелесть.

Ещё недавно, она отняла лучшего друга, а сегодня преподносила Возвышение, делая его ближе к человеку, которого он считал своим наставником. Неравное возмещение, но разве узнаешь, каков её дар окажется более ценным для тебя. Время покажет, а пока, оно текло разными руслами для когда-то неразлучных друзей.

Герт Плюм – человек, не имеющий возраста и твёрдых жизненных принципов, являл двойственное впечатление. Его, не оскорбляющая весёлость и обезьянье проворство, делали его незаменимым – душой аристократического ядра, но неуёмная пытливость, просачивающаяся всюду и везде, вредным "микроорганизмом" доходила до виртуозности, принижая его напущенную весомость, и отводя в ранг придворных шутов высокого происхождения.

Остро выраженный дар следопыта, позднее привёл его к Визорам, но тогда, во времена метеоритной Пыли, он являл собой щуплого мальчика с золотой головой вияра – солнечного цветка, буйно плещущегося на равнинах Аркадима. Первая должность прирума, пожалованная Сиятельным Двором, тяготила его немощные плечи и ранимую душу, неразлучную с его верным другом Равивэлом. Ротонда Мастеров храма Возвышения, на долгие годы стала его домом и семьёй, где он, принимая руку Мастера, готовился стать государственным деятелем и защитником Республики.

Метеоритная Пыль, прилетевшая Туманом Скорби, отняла не только родителей и наложила пепельный опечаток на некогда зелёные равнины планеты, но и на, ставшее призрачным, будущее первенца верба Антура и его благоверной жены Атии.

Дружба двух сирот, длившаяся немалые луны, оборвалась в одночасье космического дня. Первое юношеское чувство к прелестной и смиреной девушке, носящей красивое имя Ция, приводящее в восторг, ещё не окрепшие сердца, не превратила их в одиозных врагов, но отдалила, развела, сделала чужими. Вся дальнейшая жизнь их недружелюбного существования, ограничивалась скупыми приветствиями и короткими, ничего не значащими разговорами. Юная девушка отдала руку и сердце, тогда ещё прируму Плюму, увидев в нём примерного и притязательного отца своих будущих детей.

Тогда, ещё не мужественная красота Равивэла, волновала стыдливое сердце Ции, но назидания строгих родителей, видевших в красивом юнце, ростки будущей неверности, вынудили девушку принять робкое решение.

Первенца Плюма обязали именем его сиятельного предка, не вернувшего ему, как и самому Плюму, наследственного права приемника верба. На высшую ступень честолюбивой лестницы взошёл гениальный устроитель и неподкупный муж Аркадима верб Лорок, став главой Сиятельного двора. Планетарное самолюбие Плюма, ущемлённое безучастностью к его генеалогическому Древу, положила начало медленной, но неотвратимой перемены его душевной сущности.

Равивэл, потеряв первую любовь и единственного друга, замкнулся в себе, доверяя лишь одному человеку – вербу Лороку, который вёл его по жизни и по лестнице Возвышения, заменяя погибших родителей. Верб Лорок, будучи свободным и бездетным, благоволил, и юному прируму ротонды Мастеров, и возмужавшему регуту Равивэлу. Данный, всем известный, факт ещё больше обострил и без того натянутые отношения бывших друзей.

Причины особого отношения Лорока к Равивэлу, были затуманены прошлым и никто, кроме дотошного бывшего друга Плюма не просачивался в озоновый Туман, принесший не чистокровного аркадимьянца. Но, кто знал об этом?

Верб Лорок начинал с плеба, воплощая, выношенную в изношенном платье и потрепанной душе, давнюю мечту его дилогической жизни, гласящей: « Прими этот город кирпичным и верни мраморным».*

Поделив жизнь на две неравноценные части, он доживал её вторую половину, пройдя много осыпающихся ступеней, от плеба до главы Сиятельного двора, не растеряв ни капли человеческого достоинства, но утратив свет Оранжевого Исполина.

Выбор Лорока был осознанным, но после понесённой не поправимой утраты, стал невыносимым и только три человека скрашивали его жизнь: сестра Вивьера, Равивэл и давний преданный друг Фёрст, с которым было связано немало жизненных поворотов.

Величественный дром, переживший вторжение Тумана Скорби, быстро отстраивался с привлечением, никогда не устающих, лурдов, всех разливов и всех номерных сборок. Плёнка серого сладко-ядовитого Тумана рассеялась, освободив высокое, цвета ангельского крыла, небо. Мерцающий воздух, вдохнувший в себя непрошенный и чуждый аромат, приобрёл бледно-коралловый оттенок, но лёгкий зыбкий румянец шёл к бледному лицу Аркадима. Но, там было что-то ещё. Необъяснимое, неуловимое, невидимое, оно жило в изменившемся воздухе, проникая в сознание людей и подчиняясь, лишь ему – Багровому Кристаллу.

Возвышение Равивэла, назначенное на сегодня, волновало его так же сильно, как первое юношеское чувство, подарившее первые душевные муки и полное поражение. Научившись верить в себя, теперь он знал, победа не жалует слабых и благоволит к уверенным и сильным людям.

Малахитовый зал был ещё пуст и только добросовестные лурды, снующие по глянцевым плитам мраморного пола, нарушали его тишину мелодичным звоном своих металлических ног, для быстроты и удобства, снабжённые колёсиками.

Круглый кристаллический стол с вращающимися поверхностями, расположенными одна над другой, поблёскивая тонкими гранями фарфоровой посуды, ожидал начала торжества: момента, когда его украсят изысканными яствами и благородными напитками. Овальные створы высокой двери разойдутся и титулованные гости, приветствуя друг друга, заполнят малахитовое пространство белизной мундиров, золотом нашивок и сдержанным разно тембровым звучанием голосов.

Соберутся все, и даже молодой повеса Альгудер, предпочитающий более интересное время препровождение, носящий титул регута и рвущийся получить сан герта. Благожелательное отношение к любителю женских юбок, крылось не в снисходительности верба Лорока, а в его возлюбленной сестре, чьё беломраморное личико и прекрасные формы, вызывали бисерную дрожь в сердце Альгудера, чем и обеспечили его присутствие на празднике Возвышения…

Проголосуют все и если руки дружно поплывут вверх и не дрогнут в мерцающей атмосфере Аркадима, то к плечу регута Равивэла приложат золотой эполет герта. Уставшие, от рукопожатий пальцы, поднимут кристальный кубок, осквернённый отменным вином и, учтиво, поданный услужливым роботом. Достопочтимый верб Лорок, вовлечённый в общее веселье, торжественно поднимет кубок и, не скрывая гордости в золотистых глазах, вспорет воздух строго симметричной залы басовитым голосом:

– Герт Равивэл, да отважится душа твоя. И это, будет, лишь начало.

Да отважится, примут друзья и невидимые недоброжелатели, а верб Лорок обнимет нового герта и его глаза, всегда суровые и сухие, улыбнутся и слегка повлажнеют, но этой мимолётной слабости не заметит никто, кроме Равивэла, почитающего Лорока, как учителя и как отца, лицо которого скрыло Время.

Да отважится душа моя, повторит Равивэл, поднимая кубок и, отпивая благородное вино мелкими грустными глотками, упрекнёт свою душу в том, что она давно ищет что-то, однажды потерянное и не находит его в мерцании Аркадима. Он не помнил своего раннего детства, словно появился на свет сразу трёхлетним ребёнком и оказался в ротонде Мастеров, куда его привёл незнакомец, ставший впоследствии его наставником. Время шло и туманные пришельцы, приплывая один за другим, всё так же забывали принести Альхору – жительницу диоксидных Туманов, хранящую Начало, скрытое Временем.

Равивэл не всегда являл себя миру красивым сильным мужчиной. Его глаза, цвета пришествия сумерек, с дробинами чёрного серебра в глубине, повидали немало космических и житейских бурь, влив в них стальную искорку, пока лучезарная улыбка богини, с волосами спелой осени и глазами утренней звезды, не растопила серебро зрачков, перелив их в вечерние капли.

Вспоминая их внезапную встречу, в анфиладах Хризолитового дворца, Равивэл, до сих пор, хранил в потаённом уголке души, её, тронутые зарёй, губы. Устремлённые из тени ресниц глаза, прямые линии греческого носа и тонкую синюю ниточку, бьющуюся на мраморе гордой и высокой шеи. Грациозное движение узкой ладони, отводящей локон со лба, стало подобно лёгкому взмаху крыла и ему казалось, что сейчас, сиюминутно, она взлетит и исчезнет, оставив его: восхищённого и очарованного, за пределами своего холодного сердца.

Он не видел её уже две полные луны и как влюблённый мальчишка, мыслями касался её полуоткрытых губ, тонких пальчиков и, едва уловимой, синей жилки на шее. Она была недосягаемой – лёгким облачком, дымкой, коснувшейся его растерянного сердца и лишь, имя, выхваченное с её прелестных губ, томило надеждой на встречу. Уповая на мимолётную встречу с застенчивой красавицей, он шёл к той, чьё горячее сердце и откровенные ласки заставляли закипать его кровь, обтекающую прохладное сердце.

В Овальном зале, вогнутый свод которого поддерживался шестью декорированными колоннами, на атласном пледе, постеленном на полу, восседала юная особа, воплощающая лесную нимфу. Её гибкие, как стебли наяды, пальцы держали скрипку, тонкую и изящную, как и она сама. Водопад чёрных волос, отражаясь в глади мозаичного пола, лёгкой тенью двигался в направлении её движений. Закрыв глаза, она плавно касалась струн смычком, плотно сжав алые, чётко очерченные губы. Скрипка печалилась, разливая свою грусть по пространству полупустой комнаты, а ветер, ласкающий прозрачные занавески, подхватывал её и уносил в сквозные проёмы солнечных окон.

Равивэл вошёл тихо, почти бесшумно и поцеловал девушку с закрытыми глазами в макушку. Музыка оборвалась. Скрипка и смычок плавно опустились на пол. Поднимая стройное длинноногое тело, одетое в короткий шёлковый хитон, усыпанный листьями в форме сердечек, она развернулась и протянула руки к Равивэлу.

– Приветствую тебя, муж мой – прозвенел её голос, разлился в пространстве комнаты и уплыл к потолку.

– Приветствую тебя, жена моя, – пробасил его голос, покружил на уровне лица и упал к ногам.

Целуя его в губы, а затем в золотой эполет, она обласкала его звучанием своего голоса, снова:

– Муж мой, герт мой. Да отважится душа твоя.

– Да отважится, – отозвался он, целуя её ещё раз, но уже в губы.

– Как верб Лорок? – поинтересовалась она, забираясь на диван с ногами.

– Передавал массу пожеланий моей жене Ассии, – ответил Равивэл, подсаживаясь к ней.

– От благородного верба я приму всё, – сообщила она, обнимая мужа за шею, – ты – очарователен, как же мне завидуют дамы Сиятельного двора: такой красавец и мой.

– Зависть съедает красоту, милая Ассия. Её бесконечность – в умении быть красивой старостью.

– О старости нам думать рано, а об обеде пора. Пообедаем вдвоём, пригубим вина и приумножим твоё возвышение, – нежным голосом проговорила Ассия и спрыгнула с дивана.

Поднявшись следом за ней, Равивэл сказал:

– Хорошо, я только переоденусь.

Вечернее солнце, укрытое бледно-коралловым маревом, черепашьим шагом, уплывало за шпиль, деля свой свет с Багровым Кристаллом.

Кристаллическая Комната, имеющая форму квадрата, хранила в себе низкий овальный стол, два полукруглых дивана, по обе его стороны и больше ничего, только кристальная прозрачность стен и бледно-жёлтая мягкость диванов и салфеток. Тонкие криволинейные грани белого криофарфора, отражались в сверкающей бледности стола. Позолоченные столовые приборы, завёрнутые в салфетки, поблёскивали своими наконечниками.

Равивэл вошёл в длинной прямой тунике, надетой поверх просторных брюк. Синий цвет костюма подчёркивал золотой орнамент. Дома он ходил, как ему было удобно, но выйти в таком наряде на улицу считалось дурным тоном и неуважением к окружающим. Одежда, служащая средством обозначения положения в обществе, подбиралась тщательно и со вкусом. Пышность костюмов увеличивала вес положения, а не вес тела. Ассия впорхнула в длинном фиолетовом платье, с широким вырезом и высоким разрезом вдоль правой ноги, соблазнительно обнажающим и, чуть заострённые плечи, и точёные ноги.

Хозяева, чинно и не торопясь усаживались за стол. Усадив жену на диван, Равивэл сел сам, ожидая появления лурда. Он появился незамедлительно, толкая перед собой сервировочный столик, уставленный массой тарелок, наполненной яствами. Быстро накрыв стол, и налив вина, он слегка наклонил металлическую голову и мелодично произнёс:

– Приятного аппетита, герт Равивэл. Приятного аппетита, Ассия.

Они поблагодарили его, почти в унисон и перешли к трапезе. Оставив на столе полупроводниковый кристалл, на случай, если слуга понадобится во время обеда, лурд выкатился, легонько позвякивая колёсиками.

Возведя руки над столом, Ассия подняла хрупкий кубок и, излучая глазами солнце, обратилась к мужу:

– Да продлится твоё Возвышение, благородный герт.

– Продлится, – отозвался Равивэл, беря, помутневший вином, кубок.

Грубо держа его за высокую ножку, он залпом выпил благородное вино и поставил кубок на стол.

Задетая невежеством мужа, Ассия вскинула смоляную бровь, другая бровь даже не шевельнулась, и, приоткрыв припудренные губы, изрекла, выплёскивая смесь удивления и огорчения:

– Благородному герту, не следует являть дерзкие привычки, даже своей жене.

– Прости, Ассия, я устал сегодня и мне не терпится удалиться к отдыху.

– Потерпи немного, я не утомлю тебя своим присутствием, – улыбаясь прямыми губами, сообщила она и, изысканно взяв кубок, приложила его к губам. Она отпивала мелкими глотками, пропуская каждую порцию вина по центру розового языка и опуская голову при каждом вдохе рубинового напитка.

– Не сердись, прелестное создание. Я сам не знаю, что происходит со мной, – загладил вину Равивэл, – прости.

– Раньше, ты окрашивал примирение чудодейственной фразой: « драгоценная любовь моя». Она тоже бродит в твоих туманах?

Оглядев жену взглядом приходящих сумерек, Равивэл успокоил, рассерженную, он это видел, нимфу.

– Не надо сомневаться в том, что начертано предвидением Алой Нити, – спокойно, но твёрдо сказал он и встал из-за стола, но не двигался с места.

– Истину хранит твёрдое сердце, а твоё колеблется, – выдохнула Ассия, положив красивые пальцы на стол.

– Что происходит? Я неподобающе выпил вино и ты оскорблена?

Твёрдый громкий голос Равивэла ударился о кристаллическую стену комнаты, отлетел и вонзился в нежные уши Ассии. Её пальцы дрогнули и застыли на холодной поверхности стола. В зелёных глазах, устремлённых на мужа, колыхнулась алая дымка, тут же спрятанная взмахом ресниц. Воспарив лёгким телом с дивана, Ассия кинулась к мужу, обняла за шею. Коснувшись металлической округлости, вдавленной в нижний шейный позвонок, её палец пронзила холодность металла, как недавняя холодность голоса мужа. Убрав одну руку, она прошептала:

– Рави, я не хотела ссоры, прости.

Нежный тёплый выдох коснулся его губ и разбился об их холодную неприступность. Отведя её руку, он двумя пальцами ухватил её за выпуклую мочку белоснежного ушка и прошептал:

– Я просил тебя, никогда не называть меня так?

– Просил, – отозвался её грустный сдавленный голос и уплыл за его чуть наклонённую голову.

Его рука скользнула вниз и освободила слегка порозовевшее ухо. Он наклонился ниже, коснулся розового пятна губами и быстро направился к арочному выходу, запахнутому шёлковой занавесью и уже не увидел, как его прелестная жена, сморщив носик, показала вдогонку кончик розового язычка. Упрекнув его в невежестве, она повела себя, как невоспитанная девчонка, но кто узнает об этом.

 Глава вторая.

Верб Лорок полулежал, подложив синюю подушечку с кистями под голову, тронутую серебряной дымкой. Качающееся кресло было его любимым местом отдыха. Ловя не слухом, а сознанием мерное постукивание дугообразных ножек о мраморный пол, он думал, держа в руках маленький томик в чёрной шёлковой обложке. Он брал его, из потаённого места, каждый раз, когда оставался один и всматривался в полу размытые страницы, словно искал давно утерянную веру.

Появление книги в чёрном переплёте мучило его память и вызывало невыносимую боль, собравшуюся в комок, в левом подреберье. Его золотисто-коричневые глаза влажнели, рисуя далёкие видения, оставленные памятью из того времени, когда он был молод и счастлив.

В свои шестьдесят лун, он – моложавый и подтянутый, но устаревший сердцем, был полон солнечной энергии его родной планеты, кружащей серебристо-голубым эллипсом, вблизи Оранжевого Исполина и лишь глаза, наполненные мужской печалью, напоминали о его предзимнем возрасте. Профиль, ещё красивого, мужественного лица с прямыми линиями византийского носа, гипсовым изваянием отражался на полутёмной стене. Титулованный мундир с золотой эмблемой пятилистника в голубой сфере, чуть ниже правого погона, воплощающего крыло птицы, горделиво висел, пленённый двумя тусклыми лучами. Крупную голову, не меняющую положения и широкий лоб, прорезанный двумя складками, атаковали, причиняющие боль, мысли. Они, как визитёры, с другой, уже исчезнувшей планеты, просачивались в сознание расплывчатыми образами и туманными клочками пережитых событий. Образ молодой, безвозвратно утерянной женщины, долгое время причиняющий боль, теперь, размытый в сознании долгими здешними лунами, являлся отголоском, не прощённой себе вины, гася в исстрадавшемся сердце робкую надежду обретения счастья.

Наполнив стену серебристо-зелёным светом, электромагнитное излучение, обрисовало контур часов, забивших мерным скучным боем. Подхватив стук, сознание выдало картинку падающих малахитовых бусин, скользящих от ног к персиковой стене. Как давно это было, – подумал он, и боль обострилась, прокалывая сердце. Излучение становилось видимым каждый час и сообщало текущее состояние временного Колодца.

Всмотревшись, уже усталыми глазами, ещё раз, в раскрытые страницы, верб Лорок, бережно закрыл книгу, встал и прошёл к зеленоватой стене. Просунув руку с книгой внутрь, он ненадолго спрятал, канувший в века, бумажный томик. Он ещё не раз достанет его и, поглаживая истрепанный чёрный шёлк, будет думать о том, что было потеряно в мерцающей атмосфере Аркадима.

Сейчас, он разденется и ляжет в термокровать и до утра забудет обо всём, что тревожит и переполняет его душу. Умные, но бездушные Мотыльки, сделают температуру кровати комфортной для его, ещё не старческих, но приобретших ломкость, костей. Всю ночь, неусыпно, стражи сна, будут следить за температурным балансом и никто, даже Урхи, не нарушат сна преподобного верба Лорока и только имя, прилетевшее из прошлого, утерянное, но не забытое, не раз всколыхнёт его, протяжным женским голосом.

Небольшая ссора, вызванная пустяком, не огорчила герта Равивэла, но оставила неприятное впечатление, вызвавшее желание не встречаться с женой до утра. Раньше такие желания не приходили в его умную, но кружащуюся от её сладко-удушливых поцелуев, голову. Но всё изменилось в тот день у Хризолитового дворца.

Скинув лёгкий шёлковый халат, он поднялся по ступеням, спустился и шагнул в просторную купальню, окольцованную чёрным мрамором. Холодный фарфор пронизал ступни, а затем и тело, растянувшееся по глянцевому дну, готовое принять порцию расслабляющего удовольствия. Как только голова легла в небольшое углубление, вода тёплая и успокаивающая, начала наполнять овальное пространство. Мышцы, изначально напряжённые и стянутые, медленно теряли упругость, становясь рыхлыми и ленивыми. Вода, словно живая, чувствовала желания хозяина и, читая его мысли, меняла свою температуру. После горячей воды, распустившей мышцы в рыхлые волокна, прыснули со дна ледяные струи и взбодрили, разморенное теплом, тело, возвращая его каждодневное состояние. Выйдя из купальни, он задержался на верхней ступени, и оранжевое облако окутало его с ног до головы. Высушив бисерную влагу на коже, оно оставило, лишь единственную, выжившую под лучами, капельку на блеске драгоценного камня, вправленного в золотой вытянутый овал, и висевший кулоном на его крепкой груди. Чью слезу носил нынешний герт Верхней Трибуны, ему было неведомо, но считая её дорогим подарком, он с почтением относился к секретному талисману, надеясь, что тайна, спрятанная в нём, однажды, рассеет свои туманы. Поцеловав драгоценную слезинку, Равивэл облачился в длинную шёлковую тунику цвета вечернего песка, с продольными разрезами до колен.

Упругая широкая кровать, с высокой спинкой, дарящей батальную сцену, сотворённую рукой великого мастера живописи, завешенная парчовым балдахином и, ожидающая супружескую чету, приняла одного супруга, распахнув свои шёлковые объятья. Ассия не шла, и ему было приятно состояние лёгкой невесомости, позволяющее отдаться далёким воспоминаниям или, ещё не пришедшим, в его жизнь приятным и волнующим моментам. Она, отмеренная двадцатью тремя циклами и множеством меняющихся фаз лун, первая из которых ознаменовалась его второй принятой должностью прирума, преодолевала невидимую и манящую грань к новому витку, обещающему большие перемены.

Текущий ныне цикл, преодолев двенадцать сфер и родящий сдвоенную луну, станет неоспоримо счастливым, если проницательная жизненная Нить, не изменит грядущего.

Мечтающий, ещё с вечера хорошо выспаться, Равивэл вспугнул сон, всколыхнув в памяти, трепетное имя, вовлекшее сердце в частое прерывистое биение.

– Виврьера, – взлетел шёпот к потолку и коснулся губ прелестной мадонны.

С вогнутой высоты потолка созерцала женщина удивительной вдохновенной красоты – Мария Магдалина, созданная рукой гениального живописца, жителя другой планеты. Томящая и переворачивающая душу, каждый раз, когда он ложился в постель, она смотрела печальными глазами. Близость неразгаданной тайны, в её затуманенных грустью глазах, полуоткрытых губах, руки, припавшей к светлому водопаду волос, нависала волнующим ощущением реальности. Казалось, ещё миг и она, приблизив очаровательное лицо, коснётся его губ, даря желанный, но холодный поцелуй. Разве он достоин такой красоты? Он – мерцающая персона в лучезарном свете двора и песчинка в летописях Галактик. Человек, ищущий себя.

Чары Морфея туманили действительность, приводя из нереальности видение странного существа, жующего металлический стержень и вздымающего белую пыль из пухлой, тоже белой массы. Тонкое, едва заметное очертание человека, стоящего спиной, расплывалось в басистый голос, далёкий и неузнаваемый, но рвущийся сообщить что-то очень важное, то, что невозможно найти в бледно-коралловой дымке Аркадима. И видения и голос поглотила тьма, и он уснул, наполовину прикрытый бардовым шёлком.

Завтра, он снова поднимется в мельхиоровую Чашу, ожидая прилива Тумана, который подчинится Луне, а не властным башням дрома, и заполнит серебристое пространство. И герт Равивэл, в который раз, будет искать Изумрудную Водоросль, живущую в удушливых туманах, имя которой – Альхора. Да окажется Туман не пустым.

Утренний выход верба Лорока никогда не оставался не замеченным. В аванзале спальни, его ожидали лурды, держа перед собой поддоны, накрытые блестящими полусферами, под которыми источал аромат, уже приготовленный завтрак.

– Доброе утро, верб Лорок, – мягким женским голосом приветствовал один из лурдов, появившегося в дверях хозяина, а другой, мужским учтивым голосом послал пожелание, – да продлится на долгие луны твоё Возвышение, верб Лорок.

– Доброе утро. Да продлится, – отозвался, одетый, в белый мундир, хозяин дома.

Лурды засуетились, подогревая еду прямо в щели металлической груди и, накрывая утренний стол. Лорок завтракал не торопясь, запивая блюдо из искусственных яиц, таким же не живым соком. Позавтракал, не проронив ни слова, встал, быстро направился к входной двери. Провожая хозяина, лурды весело махали металлическими руками и улыбались, сыпля вслед добрые пожелания.

Служба во Дворе, являлась, одной из немногих, отдушиной, позволяющей, на время, не тревожить прошлое и жить настоящим и он всегда был рад, отправляясь на работу, но сегодня, он был рад вдвойне, ибо его ученик, вчера получивший титул герта, становился его каждодневным утешением и ушедшей заботой, не видеть его долгое время. Его привязанность к сироте не ослабла, а наоборот, становилась крепче, не уступая силе любви к своей несравненной сестре.

Площадь Голубого Мрамора открылась взору и служащие, спешащие на работу, отвлекли его от мыслей, роящихся в его посеребрённой временем голове. Полуденное солнце, бившее прямо в глаза, скрывало их лица, но голоса, приветствовавшие его, обозначали их обладателей, и он приветствовал своих подданных безошибочно, называя по имени каждого. Башенные часы отбивали пришедшее время, а не то, что уже утекло безвозвратно, рассеялось за пределами Вселенной и уже не возвратится во временной Колодец.

Герт Плюм, проснувшийся рано и ускользнувший с семейного ложа, сидел перед зеркалом в ванной и, стоящий рядом лурд, сбривал его рыжую, двухдневную щетину. Бледное солнце, скользящее в витражное стекло, бросало бледно-жёлтые блики на его кудрявую голову, придавая рыжим волосам ещё более яркий оттенок, приближённый к оранжевому цвету. Его коричневые глаза, смотрящие в зеркальное отражение, были не по-утреннему задумчивыми. Догадка, сверлящая его неутомимую в поисках душу, не давала покоя и он, ищущий ответ внутри себя, являл себя миру хмурым и неустанно думающим, отчего его крупный нос, будучи молодым, затаил две строгие морщины. Лурд, превративший один палец металлической руки в острое лезвие, быстро и ловко делал обычное дело, взбрызгивая вязкие комочки пены с другой руки.

Заботливый, но загруженный текущими делами, муж, редко бывал дома и также редко выходил в свет, оберегая от чужих, как казалось ему, завистливых взглядов, свою обожаемую жену Цию и сына Антура.

Сейчас, она выходила из спальни заспанная, небрежно причесанная, с заметно округлившимся, но таким привлекательным животиком. Чисто выбритый, одетый в синий мундир, с эмблемой визора – глазом птицы, окаймлённым золотым оперением, Плюм поцеловал жену и позволил накинуть плащ. Смотря в глаза мужа, Ция бережно стягивала шнурок сагиона и лила с розовых губ добрые пожелания:

– Да будет не суетным твой день, герт Плюм. Да иссякнут твои заботы, муж мой, – говорила, словно напевала, даря очаровательную улыбку и сияние жёлто-коричневых, словно песочных, глаз.

– Да будет, да иссякнут, – принял он и, поцеловав жену, вышел. Не пройдя и трёх шагов, он услышал недовольный и обеспокоенный голос жены:

– Антура, опять нет в кровати. Его невыносимая привычка убегать с утра, сведёт меня с ума. О чём он думает, покидая дом без позволения родителей. Ох, и задам я ему трёпку. Идите, найдите его, – говорила она двум лурдам, стоящим перед ней и ожидающим окончания её каждодневного говорливого волнения по сыну.

Палевое солнце, ещё низко стоящее над горизонтом, словно вваливалось в восточное окно, окрашивая мозаичный монолит в радужное сияние. Равивэл, ещё не открыв глаза, откинул руку. Тёплое дыхание, исходящее от бархатистой кожи жены, проникло в его кожу. Ассия спала, подложив руку под чуть порозовевшую щёку. Ассия пришла, когда муж уже спал, и прилегла рядом, вдыхая травяной аромат, исходящий с его тёмных, средней длины, волос. Не учтивое, почти ребяческое отношение мужа, было забыто, и она, затаив дыхание, любовалась его красивым лицом. Лёгкое прикосновение к его плечу, откликнулось позывом сердца и её пальцы, принявшие этот зов, окрасились еле заметными волнистыми нитями алого цвета, придав руке животную горячность. Это, было её природной особенностью и жило в ней с самого рождения, окрашивая её чувственный мир и делая роковой женщиной. Подавив горячий порыв, она уснула, едва коснувшись подушки, отдавая своё излишнее тепло, её прохладному шёлку.

Утро подняло его первым. Окунувшись в купальне, расположенной в одном из портиков, Равивэл шёл на веранду, где обычно проходили завтраки. Лурд, вывернув из западного коридора, остановился и приветствовал хозяина скрипучим голосом:

– Доброе утро, герт Равивэл. Да продлятся солнечные дни твоей жизни, хозяин.

– Доброе, лурд. Да продлятся, – ответил Равивэл и подмигнул металлическому слуге.

Быстро отреагировав на его лукавый посыл, лурд предложил:

– Кофе, хрустящие ломтики, сок.

– Давай всё, – согласился Равивэл.

Лурд, открыв дверцу на груди, вытащил белый цилиндр и поставил его на поддон, примостившийся в другой руке. Крепкий горьковатый запах, поднявшийся лёгким дымком, приятно коснулся ноздрей Равивэла, и он глубоко вдохнул, гортанью ощущая его волнующий запах. Сунув руку в щель у плеча, лурд ловко выудил салфетку. Прямоугольное отверстие, открывшееся на голове, выбросило в его подставленную руку с салфеткой несколько золотистых ломтиков. Положив ломтики рядом с цилиндром, он подал поддон хозяину.

– Спасибо, лурд, – поблагодарил Равивэл и добавил тихо, – только никому не говори. Тайна?

– Тайна, хозяин, – пообещал лурд и подмигнул Равивэлу.

Съев лёгкий завтрак на ходу, Равивэл, в белом мундире, с золотым эполетом на правом плече и золотым пятилистником чуть ниже левого плеча, тихо ступая, двинулся к выходу. Дорогу перегородила, выпорхнувшая из спальни жена. Уже одетая в персиковую длинную тунику, с красиво уложенными волосами, она плавно двинулась к мужу, нежно приложила пальчики к его плечам и спросила:

– Как кофе с металлическим вкусом?

Смутившись, как юнец, уличённый в шалости, Равивэл поцеловал жену в губы и тихо приветствовал:

– С возвращённым солнцем, драгоценная любовь моя.

– Солнечных забот тебе, любовь моя. Да продлятся они в твоей жизни, – приветствовала Ассия мужа и, встав на цыпочки, поцеловала в щёку.

Он вышел, унося с собой её улыбку, нежные слова и поцелуй, вливший в него лёгкое и пьянящее головокружение.

Сейчас, случайные пути трёх аркадимьянцев, пересекутся на площади Голубого Мрамора, чтобы впоследствии сплестись в нити судьбы, не предсказанные их Алой весталкой.

Равивэл появился на голубом мраморе и сразу увидел визора Плюма, что спешил наперерез, к открытым створам. Его пурпурный сагион, ветром летел по площади, неся за собой, слегка раздобревшую фигуру бывшего друга. Они поравнялись, и Равивэл спокойно, с достоинством, приветствовал его:

– Доброго утра, визор Плюм.

Остановленный голосом следопыт, резко повернулся и, узнав Равивэла, ответил на его приветствие, не совсем учтиво, с присущей ему ворчливостью:

– Утро и без нас доброе, а вот тратить своё время на появления во Дворе – мне, весьма не интересное занятие. – Выложив нетерпеливую часть речи, он всё же приветствовал герта, уже более спокойным и прохладным голосом. – Да не обмелеют твои реки жизни, герт Равивэл.

– Не обмелеют, – принял Равивэл и, понимая, на что намекает его потерянный друг, спросил:

– Как здоровится твоей уважаемой Ции? До меня долетел слух, что она вынашивает второго ребёнка.

– Благодарю тебя герт, что интересуешься здоровьем моей жены и скажу, опережая все слухи: величие Аркадима продлится моим руслом. Лёгкая усмешка коснулась уголков его губ.

– Да, не иссякнет твой временной Колодец, визор Плюм, – отплатил за скрытую дерзость Равивэл, зная о его торопливости и нетерпении, но умолчал об укоре, явно выражающим его текущее семейное положение.

Верб Лорок подошёл шумно, как и полагается главе Сиятельного двора. Всякий, кто проходил площадь и спешил к лестнице, считал необходимым приветствовать его, не только гражданским долгом, но и личным уважением к человеку, обладающему свинцовой принципиальностью и редким благородством.

Приветствуя верба Лорока, Равивэл приложил правую ладонь к левому плечу и проговорил:

– Да не угаснет солнце над твоей головой, верб Лорок.

– Да не угаснет, – ответил Лорок и обнял Равивэла.

– Добрых начинаний утром и плодотворных решений днём, верб Лорок, – напутствовал Плюм дожа, припечатав широкую ладонь к плечу.

– Добрых и плодотворных, – повторил Лорок, чуть склонив голову.

Глаза Плюма, холодно смотрящие на герта Равивэла, стали ещё холоднее, почти прозрачными, когда он славословил в лицо вербу Лороку, но улыбка не сходила с его лица всё время и погасла, превратившись в ухмылку, когда он отвернулся и отошёл, вставая на самодвижущиеся ступени.

Глава третья.

Часы дрома отбили временной пульс и, начиная от последнего удара, ровно через четыре тысячи триста двадцать штрихов створы Двора опустились, возвещая о начале Собрания. Заседание Верхней Трибуны началось ровно через восемь штрихов, после закрытия шлюза. Верб Лорок занял место перед трибунами, обжив стул с высокой спинкой и красным мягким сидением. Обращаясь к трибунам, рассевшимся в полукруглом зале, с ярусным возвышением рядов, с вежливой учтивостью, верб Лорок, изложив суть вопроса, ждал ответных мнений, обводя оценивающим взглядом, полукруглые ряды, дразнящие, но не раздражающие красной обивкой. Речь шла о возобновлении полётов на соседние планеты и принятии кораблей с других планет и от решения, принятого трибунами, зависело, станет ли это возможным.

Первым отозвался герт Литий и сформулировал вопрос:

– Можем ли мы доверять Всадникам, если они чинят разбой и незвано и дерзко являются после этого?

– Виновные наказаны. Всадники прилетели не жить, а по неотлагательным делам, – вступил в прения герт Амирен, не дождавшись ответа верба.

Лорок молчал, ожидая всех высказываний.

– Что решать, если башня Созерцания благоволит Всадникам, – выкрикнул Таркий, тряся солнечной головой.

– Дайте сказать вербу Лороку, – кричали с задних рядов.

Шум спорящих трибунов, а он прекратиться не так скоро, отвлек Лорока от Собрания. Его мысли потекли, многими лунами назад, вспоминая события, предшествующие текущей необходимости созыва незапланированного заседания.

История уходила корнями в утекшие десятилетия, когда Аркадим принял дожем верба Анвеля – щедрого, но слабовольного продолжателя династии Антов, правивших до пришествия могучей Стихии. Его правление ознаменовалось не только великими, но и трагическими событиями, вовлекшими Аркадим в длительную осаду перед легионами Кроблитов, с планеты Атазлан. Им не нужны были богатства аркадимьянцев, им нужны были их жизни, ибо ресурсы их планеты были исчерпаны. Осада, длившаяся один истинный цикл, была пережита и гелеобразные кровососущие существа, спасаясь бегством, покинули мерцающую планету, и их паническое бегство было предсказано Алой Нитью, напророчившей прибытие пришельца в мельхиоровую Чашу. Пожирающий Туман, унёс немало гелеобразных жизней, но один Кроблит выжил в ядовитом Тумане, изменив свою сущность. Его долгая жизнь дошла до сегодняшнего времени, и он стал любимой зверушкой Верховного анта, ибо делил его одиночество и получил имя, которого не удостаивались ни лурды, ни живые существа, приносимые Туманами.

Со времён великой победы, вымирающая династия Антов прервалась, и должность верба стала выборной. Много сменилось дожей, но граждане Аркадима, желающие не только хлеба, но и зрелищ, рвались заглянуть за магнитный Обруч вечно цветущей сферы. Любимым развлечением избалованных жителей, невзирая на эмблемы, эполеты и другие регалии, стали путешествия к близлежащим Туманностям и маленькой планете Титарии – не единственной обитаемой в недалёком пространстве и принявшей название от главного промысла её жителей, выработки титана.

Представляющая собой безжизненную производственную равнину, она ничем бы не привлекла своего внимания, но естественные горячие источники, бурлящие над её поверхностью, коих не имел Аркадим, стала соблазнительной приманкой для посещений. Желая облагородить места бьющей живой силы, тогда ещё правивший, Анвель, подарил Титарии, искусственно выращенный оазис, превратив дикие источники в земли Горячих Струй. Позднее многими лунами, Титария, перенесшая случайный взрыв в шахтах и получившая безвозмездную помощь от Аркадима, стала его подругой, гостеприимно принимающей друзей и тех, кто связал себя брачными узами, породнившись с руслом созерцателей.

Планета, пережившая разрушение, послала сигнал о помощи на башню Эфира. Повреждённый взрывом спутник, сработал не чётко, приведя в действие квантовую Пушку в Аркадиме, ударившую в космическую темноту, и Архив сделал запись: « 14.0 4. 19 12». Куда ударил смертоносный луч, не знал никто, кроме Верховного анта башни Созерцания, но он хранил свои тайны, делая записи в Архиве жизни для своих потомков.

Полёты прервали, но не только по причине взрыва. В космосе появились Всадники ночи – космические пираты, взявшие эмблемой грабежа, насилия и работорговли чёрный квадрат – беспросветное непроницаемое чёрное зло, с планеты Стонущих Болот. Таковыми их считали, не ведая, что зло исходило от процветающей планеты, а не с болот. Может, поэтому они и стонали. Захватывая корабли, бороздящие космические просторы, Всадники пополняли казну награбленным добром, рудники Титарии рабочей силой, а Аркадим гениальными умами, ибо свои умы поредели после атаки Кроблитов. Дети, следующие на кораблях с родителями, бесследно исчезали, но имел место иной случай, растворившийся в многоликих тайнах Аркадима. Магнитный Обруч и чёрная Цепь, хранили сумеречную тайну глубокого Космоса, доверив её, лишь башне Созерцания. Прошлые времена и правители ушли, а наступившим временам и пришедшим правителям пришлось решать давно возникшие и продолжающиеся проблемы.

– Прения закончились, благородные герты, – объявил верб Лорок, перекрывая басистым голосом голоса спорщиков.

Шум постепенно стих, давая Лороку возможность высказаться до конца. В который раз, оглядывая Собрание, он заговорил твёрдым, не лишённым почтительности, голосом.

– Корабль стоит у магнитного Обруча и пиккор ждёт нашего решения. Голосуйте, уважаемые трибуны.

Их мысленные и оттого никому недоступные решения, врезались в память, расположенных перед ними консолей и отразились арифметическими знаками на экране перед вербом Лороком, которому только осталось озвучить итог.

Пиккор Лагуден, не впервые прилетев к Аркадиму, проживал в возрасте, когда голове, переполненной тайнами, грозило превратиться в урну для мусорных отходов. Молчаливый и проницательный, он чувствовал людей, как зверь добычу и поэтому, всегда знал, где больше заплатят.

Его вечно спутанные, засаленные волосы, прикрывал чёрный платок, связанный морским узлом на затылке и символизирующий эмблему космических Всадников ночи. Сам он не участвовал в их разбоях, считая это занятие не достойным и чрезвычайно опасным, но за хорошую плату доставлял « золотоносный» товар, предпочитая быть нужным, но не заметным, оставаясь в тени внешних орбит. Сейчас, на его корабле, с мифическим названием « Арго», кроме двух мужчин, находилось нечто необычное, его личная добыча окололунных волн – смешная зверушка и бесценная находка для анта Главура. Космический перевозчик представления не имел, зачем Верховному анту башни Созерцания длинноухое существо, но звон ни одного золотого слитка, уже касался его слуха, а сердце обливали тёплые струи алчного наслаждения. Серебристый браслет на руке Лагудена загорелся жёлто-зеленоватым светом, померцал и, выбросив, энергетический сгусток, погас. Сверкающий клубок тонких волнистых нитей, открылся, расширился и пиккор прочитал долгожданное сообщение. Путь в Аркадим, благодаря голосованию трибунов, был открыт. Обруч снял электромагнитную защиту, открывая проход ожидающему кораблю. Лагуден потянул скобу, и летающая субмарина медленно пошла вперёд, втаскивая своё сигаретное тело в атмосферу Аркадима. Многоярусный космодром, откроет одну стартовую шахту, и корабль плавно припаркуется на платформу перед открытым люком карантинной камеры, куда будет помещён весь груз, прибывший из Космоса, в том числе и люди, пленённые Всадниками. По истечении трёх лун, столько длится карантинное время, содержимое камеры рассортируют лурды и Верховный ант, наблюдающий за всем происходящим с башни Созерцания, прикажет доставить ему то, что заинтересует его гениальный ум, остальное будет использовано по усмотрению главного Смотрителя, принимающего грузы. Лагуден получит обещанное вознаграждение и, покутив пару дней на окраине Аркадима, вернётся на родные земли – планету Стонущих Болот: мрачную и дурно пахнущую гниющими водорослями. Судьбу пленённых людей станет решать ант Главур и если, они не интересны ему и бесполезны Аркадиму, то пополнят ряды людей, работающих на рудниках Титарии.

Ничто бесполезное не задерживается внутри Обруча, ибо там течёт другое Время, не пришедшее ещё в другие Галактики и это, есть правда, о которой известно башне Созерцания, поскольку Око Доджа неустанно следит за Вселенной.

 Глава четвёртая.

Выросшая и воспитанная в неге и роскоши, не утратившая тонкий, чувственный внутренний мир, Виврьера смотрела на мир материальный, широко распахнутыми глазами, как стрекоза на необычайно красивый цветок, выросший по взмаху волшебной палочки. Привязанность к любящему и заботливому брату, диктовалась не количеством ярких нарядов, вкусом изысканной пищи и блеском драгоценных камней. Неиссякаемая, щедро льющаяся золотой струёй, добродетель его души, тронутая болезненным налётом прошлого, рождала в ней необыкновенно сильную сестринскую любовь, доходящую до обожания. Не проходило ни единого дня, чтобы её ангельские губки не касались его мужественной, с тонкими морщинками, щеки. Любя сестру, строгий и требовательный Лорок, становился мягким и уступчивым, при виде её прелестного личика и ясного взгляда, словно его сердце, не давшее любви в прошлом, дарило её вдвойне, сейчас, становясь слабым и податливым. Вивьера, чувствовала его чрезмерную любовь и, в меру, пользовалась этим, отдавая взамен почитание и сестринскую верность.

Красивая, изящная и легконогая, как лань, она не испытывала недостатка в воздыхателях, одним из которых был молодой регут Альгудер, носивший красивое лицо, лёгкий весёлый нрав и белый мундир с серебряными нашивками, элегантно сидящий на его статной высокой фигуре. Упорные слухи о легкомысленности и особенному влечению к женскому полу, не огорчали её и она, видевшая в нём не мужчину своих воздыханий, а объект весёлого времяпрепровождения и друга, была с ним смела и целомудренно откровенна. Его настойчивость, вызывающая в ней веселье, казалась детской игрой и она, дразнила его, совсем не осознавая последствий игры с мужчиной несколько старше и опытней её. Иногда, ей казалось, что Альгудер страдает, и она жалела его, настраивая себя на хоть какое-то маленькое чувство, превышающее её истинное отношение, но в её мире жило другое чувство и оно уже коснулось её души.

Всё изменилось в ту неожиданную встречу, когда в её « стрекозиную» жизнь ворвался взгляд лунной ночи и голос отдалённого громового эха. Она, вмиг растерянная и безвольная, смотрела в его глаза, понимая, что вся прошлая жизнь – жизнь до этого момента, беззаботная и весёлая, подобная кружению бабочки, закончилась, призывая к течению новую, в которой появился он – человек без имени и эта тайна… манила. Мужчина, всколыхнувший её сердце в анфиладах Хризолитового дворца, являлся служителем Сиятельного двора, но брат, знающий всех своих подчинённых, никогда не говорил о нём, да и вообще не любил говорить о работе и поэтому Вивьеру мучили, приходящие на ум, догадки. Ей нестерпимо хотелось увидеть безымянного красивого герта, но природная застенчивость и строгое воспитание, не позволяли ей расспрашивать о нём брата. Она могла лишь мечтать и представлять себя рядом с элегантным и таким обаятельным мужчиной. Порой, её фантазии становились такими недопустимыми, что собственные мысли приводили в смятение, а юное личико покрывалось стыдливым румянцем. Он жил в её мечтах, и она была безмерно счастлива, отдаваясь новому удивительному чувству, поселившемуся в её впечатлительном сердце.

Сегодня, в опаловое утро, приплыл Алый Туман, и его пришествие совпало с прилётом корабля с планеты Стонущих Болот. Влажный, густой, с тонкими прожилками перламутрового блеска, он медленно опускался, наполняя Чашу. Смешиваясь с её серебряным блеском и становясь мерцающим, но по-прежнему влажным, он оседал на губы и вкус – томящий и сладко-удушливый, как поцелуй Ассии, кружил голову. Альхоры не живут в Алых Туманах, но Равивэл искал её, упорно и отчаянно, мучая глаза серебристо-кровавым мерцанием. Он покинул Чашу, когда последний всплеск пришельца исчез в идеально круглое отверстие, так и не явив его измученному взору жительницу планеты Соурс.

Равивэл всегда ходил пешком, если длина, намеченного пути, не превышала объём его физических сил. Не то, чтобы он отрицал атмомобили, носящиеся бесшумно и бездымно, как стрекозы, в воздухе и другие летательные аппараты, но пешие прогулки наполняли приятным ощущением живого прикосновения к действительности, её текущим событиям, маленькими прекрасными мгновениями, которые утекут во времени, едва отведёшь от них взгляд. Сверху всё кажется мелким и не таким волнительным. Высота крадёт, уплывающие от пытливого взгляда, детали, оставляя их незамеченными, а они, порой, и есть те самые прекрасные и чудные мгновения жизни, и он наслаждался ими, шагая по тенистым улицам к величественному центру, уже жужжащего, как улей, дрома, думая о том, как преобразился Аркадим, который он видел ребёнком. Метеоритная Пыль, превратившая его в груду развалин и безжизненную пустыню, подтолкнула храм Науки к осуществлению, давно припрятанной в его тайниках, частью уже воплощённой на другой планете, идеи о возрождении флоры.

Генная инженерия, каплей скинутая « Вниз», стояла на пороге Бессмертия, и вырастить деревья, кусты, траву, было делом несложным и благородным. Взять на себя роль Создателей живых организмов, накладывало только весомую ответственность и никакого риска быть осуждёнными в плагиате Сотворения. Миф, о котором знали все и мало кто задумывался об этом, ибо давно минувшие тысячелетия утекли во Времени, а новое время, дало иное понимание о сотворении мира, считался небылицей из летописей Вселенной. Архив Жизни, хранящий тайны мироздания, содержал всё необходимое для возрождения, насильственно отнятой, флоры. И новое чудо пришло в Аркадим:

Живой зелёный нерв природы, оставивший свой первозданный вид, но усовершенствованный наукой, отчего являл ещё большую красоту, бился, окружая стеклянно-металлическую холодную громаду центральной части дрома. Блестевшие в солнечных лучах многоуровневые перроны, окружали дома, громоздясь над их крышами и открываясь, каждый раз, когда атмомобили, субмарины, колесницы и многие другие виды летающего транспорта, приближались к ним. Никто не считал, чего было больше домов или многоуровневых парковочных площадок с лифтами, но понятие «город» устарело, получив своё новое название – дром. Но, никакие высокие строения не могли заслонить собой величественные сооружения Аркадима – башню Созерцания, башню Эфира и башню Багрового Кристалла – самые важные элементы большой системы мерцающей планеты и им, слышащим, видящим, туманящим и вмешивающимся, не было равных громад в обозреваемой части Вселенной. Тенистые улочки с купальнями, яркая россыпь цветения, украсили одноэтажную длину анфилад, призванных служить и дарить удовольствие знатным гражданам Аркадима и плебам, обжившим небольшой район дрома, тоже озеленённый, но менее роскошный, вблизи многочисленных арочных входов, ведущих под благодатные земли Аркадима – бесчисленные подземные лабиринты. Отраслевое подворье, спрятанное глубоко под землёй, где трудились неутомимые лурды, управляемые с пирамиды Эфира и наблюдаемые с башни Созерцания, покровительствовали размеренной, бесхлопотной жизни высокопоставленных персон и служителей ремёсел. Холмы и леса Аркадима не знали троп животных. По их траве, серебрящейся под лучами бледного солнца, бродили лишь изящные и благородные единороги. В ветвях деревьев пели соловьи, и красочные рыбы плавали в рукотворных водоёмах, ныряя в тени распахнутых радужных хвостов павлинов, грациозно гуляющих по берегам. Знать дрома охотилась на чужих холмах и равнинах, покрывая мехами каменные полы, любовные ложа, властолюбивые кресла и гордые титулованные плечи.

Прочность, польза, красота и величие – четыре составляющих начала, вписанных золотом в архитектуру дрома, являлись гордостью избалованного роскошью народа и соблазнительной приманкой для враждебно настроенных обитаемых планет. Плебы, взявшие на свои не титулованные плечи, единственную заботу своей безбедной жизни – рациональное умножение лурдов и их техническое обслуживание, сыпали восторженные восхваления дожу и его трибунам, навлекая чёрную тень, нависшую с башни Созерцания.

Да не возвысится дож, выше, уже Возвышенных антов.

Герт Равивэл шёл к площади Раздумий – единственному месту, где Тишина и Уединение, слившись воедино, текли вне времени, где прошлое жило вместе с будущим, и там было то, чего не было в Аркадиме.

Одно видение и он… замер, удерживая сердечные импульсы внутри себя, не давая им вырваться ни волнением, ни смущением, ни восторгом. Он видел её профиль – гордый, утончённый, освещённый лучами бледно-розового солнца, а затем, глаза – грустные и глубокие, как далёкая туманность в ночном небе. Он подходил тихо, боясь вспугнуть реальное воплощение самой Геры, и тщетно гасил гулкое биение сердца, опасаясь рассеять её затаённую печаль. Светлая печаль делала её, ещё удивительнее и прекрасней, похожей на Осень, тихо плывущую в кусочке чужого мира, вырванного из Вселенной и никогда не приходящую на улицы Аркадима. Она медленно повела головой, и удивлённый вдох… замер на её полуоткрытых губах. Склонив голову, Равивэл выказал своё восхищение:

– Да уподобиться Луна, красоте твоей, несравненная Вивьера.

Не отвечая, она выдохнула и тихо поднялась с грубых камней скамьи.

– Невозможно объяснить, что я чувствую сейчас, – снова заговорил Равивэл, глотая волнение. – Я растерян, как юнец. Первое, что приходит на ум: я должен представиться. Ты позволишь, Вивьера? – договорил он и облегчённо выдохнул.

– Да, – тихо выдохнула она и опустила глаза. Лёгкие тени ресниц коснулись её лица и румянец окрасил беломраморные щёки.

– Равивэл,– назвался он и коснулся её руки губами.

– А я гадала, перебирая сотни имён, – заторопилась она, ещё больше смущаясь.

– Ты думала обо мне? Удивился и одновременно обрадовался Равивэл.

Она молчала, а её хрупкие пальчики в его сильной руке подрагивали. Внезапно обнаружив свои пальцы в его руке, она вдохнула и вдох, снова… замер на её губах. Отведя свою руку, она плавно опустилась на скамью. Он, всё ещё ждущий ответа, опустился рядом, не сводя восхищённых глаз с её прелестного лица.

Достопочтимые граждане, парами и в одиночку, прохаживались по тенистым аллеям, вокруг живописного фонтана с крылатыми ангелами, застывшими в мраморе и вдыхали осенний воздух, напоенный ароматами прелых листьев и горьковатым запахом дыма. И никто из них, нисколько не жалел, что прогуливаются в четырёхмерной голограмме, и она исчезнет, как только последний аркадимьянец сойдёт с плотно прилегающих камней нереальной площади. Осень – время яркого увядания природы, светлой тоски и вдохновения, уйдёт, унеся с собой шорох листьев, золотой дым крон, голубое дыхание небес. Прошлое уйдёт, а остальное… останется. Всё, кроме этой прелестной девушки, ибо она проронила:

– Мне, пора, – и встала со скамьи. Он поднялся вместе с ней, и её лицо оказалось близко, так близко, что он ловил её дыхание.

– Как? Так скоро? Нет, это невозможно. Я ждал встречи, – быстро говорил он, удерживая её за руку. Сглотнув волнение он, наконец, произнёс. – Я думал о тебе, Вивьера.

Её лицо сделалось холодным, тоненькая синяя жилка задрожала на её высокой шее и она проговорила, чуть дрогнувшим голосом:

– Мне, пора. Я тоже, думала о тебе.

Семейные пары двигались медленно, плавно, словно парили над землёй и мир опустел, оглох, отдалился, унося с собой звуки, ароматы, краски, оставив их одних на каменной площади…, на безлюдной планете. Их, чьи сердца томило желание слиться воедино, в одно большое сердце. И стучать, стучать, стучать. Биться, захлёбываясь в собственном биении. Стучать, вопреки всем и всему, даже Алой Нити, обманувшей или поспешившей начертать то, что становилось…прошлым.

И лёгкое… недоверие просочилось за атмосферу Аркадима.

– Вивьера, я буду ждать тебя здесь, через три луны, – торопливо говорил Равивэл, удерживая её руку.

Ничего не ответив, она вырвала дрогнувшие пальцы и быстро зашагала прочь, оставив его стоять на каменных плитах оглохшей и ослепшей площади, ибо он видел лишь её, ускользающую в полной тишине и возможно…безвозвратно.

 Глава пятая.

– Вставай, сиятельная особа. Створы не любят, когда опаздывают, а верб Лорок, тем более, – будила Ассия обожаемого мужа.

– Постель так мягка и тепла, а в Нижней Трибуне – холодные стены. Не хочу идти, – откликался Равивэл, глубже натягивая синее хлопковое одеяло, прошитое золотым шёлком.

– В палатах, всегда – ветер. Вставай, герт. Солнце лижет двери, – уговаривала Ассия, поднимая мужа. – Не каждому выпадает честь получить золотой эполет, серебряных многое количество. Регут Альгудер готов жениться на Вивьере, хоть сию минуту, лишь бы пролезть выше, – говорила Ассия и стаскивала с Равивэла одеяло.

– Хватит, – пробасил он, сполз с ложа и отправился в портик. Неприятное чувство кольнуло в сердце, вызвав прилив лёгкого гнева, но тут же ушло, как только он окунулся в прохладную бирюзовую воду, ещё не прогретую едва проснувшимся солнцем.

– Я не вмешиваюсь в твои дела, но зачем тебе, идти в нижнюю Трибуну регутов? – спрашивала Ассия, следуя за ним вдоль ограждения купальни.

– Упомянутый тобой, юнец Альгудер, заставляет меня. Дисциплинарный суд. Я всегда был противником наказаний и вот, я – судья в Нижней палате. Хорошо, что всего на один день, – говорил Равивэл, раздвигая сильными руками воду.

– Что же, опять, натворил регут? Неужели тот скандал с Тифией? Равивэл молчал. – Что ж, молчание, тоже ответ. Ассия прикусила нижнюю губу. – Если так, то Тифия быстро научит его держать язык за зубами.

Не отвечая жене, Равивэл быстро вышел из бассейна, и она подала ему шёлковый халат орехового цвета. Набрасывая его на сильные плечи, он улыбнулся и так же спешно зашагал в дом. Ассия, метнувшись следом, удержала его и поцеловала в губы. Едва коснувшись её губ, Равивэл почувствовал сильное желание и, с трудом сдерживая себя, заспешил вглубь западного коридора, где его ожидал новый белый мундир с золотым эполетом. Думая о том, какой притягательной силой обладает его жена и, сердясь на своё бессилие перед её чарами, он погасил сразу все лучи, держащие мундир, так как мысль кодового слова была послана с гневом. Мундир, висящий в защитных лучах, свалился на его голову, заставляя хозяина выругаться крепким словом, не принятым здесь, но услышанным им от друга верба Лорока.

Весёлого, посылающего ко всем чертям придворный этикет, бывшего герта Сиятельного двора Фёрста, ныне спокойно отдыхающего в озёрном краю, Равивэл знал не очень хорошо, но относился к нему с почтением, ценя его удивительное чувство юмора и простоту в общении. Равивэл улыбнулся, вспомнив его изречение: Я шут сам при себе, поэтому судьба осторожничает со мной, боясь моих насмешек, дабы не выглядеть при дворе в неподобающем свете.

Оглядев себя в зеркале, Равивэл вышел из Рубиновой комнаты и быстро направился к выходу. У входной широкой двери с витражными стёклами, его ожидал, намереваясь напутствовать, лурд.

– Доброе утро, лурд. Как металлическое здоровье? Ты скрипел, когда подавал завтрак, – опередил его Равивэл.

– Ржавею, герт Равивэл, – ответил тот, разводя членистые руки.

– Что я слышу? Где только набрался. Смотри, отдам в переплавку, – пристыдил его хозяин и улыбнулся.

– Вредное слово, герт Равивэл?

– Вредное слово, очень вредное, лурд. Иди, позаботься о хозяйке.

Утро встретило лёгким ветерком, и это был хороший знак. В ветреное время в Чашу приплывают сразу несколько Туманов, и шанс увидеть Альхору возрастает, но везение опаздывает, не торопится, как и Изумрудная Водоросль. Туманы пришли пустыми.

Ничто не происходило в Аркадиме просто так. Его мерцающий воздух, словно придворный Оракул, чувствовал приближение грядущих событий, собираясь в густое облако над башней Созерцания. Даже, ничем не примечательный уход герта Равивэла из собственного дома, явился толчком к развитию последующих событий. Оставшаяся одна, в просторных, следующих одна за другой, величественных залах, Ассия получила сообщение, явившееся жёлто-зелёным сгустком энергии. Прочитав, она быстро удалилась в гардеробную комнату, занимающую просторное помещение, смежное со спальней, западные окна которой ловили лучи заходящего солнца, а сейчас приютили лёгкую тень деревьев, густо растущих за ними. Рассматривая и подбирая наряды, она шла вдоль стен, снимала приглянувшееся платье, и примеряла, стоя у пальметты. Кроме овальных зеркал, в форме веера и туалетного столика с множеством ящичков, в комнате не было ничего. Наряды, наряды, наряды, висящие в лучах и радующие качеством тканей, цветами и их оттенками.

В алом, с золотым орнаментом иероглифов, платье, она любовалась своим отражением в зеркальном полукруге, висящем над столиком из слоновой кости, расправляя золотые кисти коротких рукавов, свободно распустившихся на гладких полукруглых плечах. Прямые чёрные волосы, льющиеся по прямому тонкому позвоночнику до тонкой талии, не понравились ей, и она недовольно откинула одну, более короткую прядь, выбившуюся на грудь, за голову. Окликнув лурда, стоящего у двери, она плавно опустилась на упругий стул с высокой спинкой и грациозным манящим движением узкой ладони, призвала его к действию. Знающий своё дело, лурд, быстро задвигал членистыми пальцами, перебирая густую смоль её волос. Его, отливающие серебром, руки двигались так быстро, что за ними невозможно было уследить. Спустя некоторое время, из зазеркалья на Ассию смотрела молодая женщина, с волосами, уложенными в идеально ровную сферу. Придирчиво осмотрев причёску и найдя неточность, Ассия, тонким длинным пальцем, с алым овальным пятном аккуратного ногтя, указала на чуть торчащий из гладкой сферы, локон. Осмотрев, ещё раз, причёску хозяйки, лурд, небрежным, но лёгким движением, вытянул, выбивающийся локон и опустил вниз. Упавшая чуть ниже плеча, чёрная лента волос, покачивалась, отливая чёрным алмазом. Небрежный штрих лурда понравился Ассии, и она, наградив его довольной улыбкой, ленивым жестом полусогнутых пальцев, скучно уплывших вверх, попросила уйти. Понимая, что хозяйка довольна его работой, лурд выкатился в арочный проём двери, колыхнув персиковую занавесь. Поднимая красивое тело во весь рост, она медленно вставала, оглядывая себя в зеркале и, вытянув алые губы в улыбку, открыла, потянув за маленькую ручку, принявшую вид лежащего лемура, с опущенным вниз, дугообразным, хвостом, ящичек. Достав золотую стемму, Ассия продела её обруч между основанием головы и вздымающимся шаром, и рубиновые камни блеснули в коронном венце, бросая розовые оттенки в черноту её волос.

Она уходила, плавно покачивая широкими бёдрами в пустынную духоту созревшего дня, пока маленькая алая фигурка не растаяла в зелени цветущих садов. И никто, кроме её и человека, приславшего зеленоватый сгусток сообщения, не знал, какую тайну вдохнул душный воздух Аркадима.

У лукавого смутьяна Альгудера не было тайн, поскольку он выбалтывал их все, не смотря на то, что последствия его говорливости, порой, были не очень хороши для него, но ему везло. Мужчины упивались его пикантными рассказами, а женщины обожали, ценя его красоту, смелость и умение быть обворожительным.

Казалось, не было силы, способной лишить Альгудера нежных женских пальчиков, избалованных его поцелуями, стройных ножек, не ускальзывающих от его взгляда, манящих губ, шепчущих его имя и завоеванных сердец, желающих его ласк.

Но такая сила, была – юная дева, с редким и красивым именем – Вивьера.

Альгудер, окрылённый надеждой и сжигаемый нетерпением увидеть её прекрасное лицо, коснуться нежной руки, вдохнуть пряный запах её огненных волос и, что было его страстным желанием, вымолить, хотя бы робкий, девственный поцелуй, её трепетных губ, летел к ней. Дисциплинарный суд, не возымевший положительного результата, был забыт и он, опять, придя к закрытой двери Двора, ибо опоздал, мчался к Вивьере, пользуясь кратковременным отсутствием брата.

Она сидела в глубине сада, облокотившись заострёнными, и оттого, казавшимися ещё хрупче, локотками о низкую узорчатую спинку скамьи. В платье, цвета молодой листвы, со струящими широкими складками от лифа и украшенного сапфировым букетом у плеча, она была похожа на юное цветущее деревце, нежно ласкаемое лёгким ветром. Большая часть огненных волос, искусно уложенная на затылке виноградной гроздью и декорированная зелёными лентами, прибавляла возраста, на несколько лун, к её своим, восемнадцати, а пружинистый локон, спадающий ниже правого плеча, придавал лёгкое кокетство. И то и другое вместе, выказывали её молодой женщиной, манящей в головокружительное чувство.

– Да продлится твоя цветущая красота, божественная Вивьера, – голосом восторженного воздыхателя, проговорил Альгудер, останавливаясь перед ней.

Улыбка, осветившая её лицо и ямочки, расцветшие на её щеках, явились большим подарком, чем её приветствие. Смотря на сияющего поклонника, Виврьера смахнула улыбку, сузила глаза и, надев маску поучающей дамы, пожурила:

– Прогуливаешь, регут Альгудер, как неуспевающий ученик – и, сбросив маску, рассмеялась, договаривая весело, с лёгкой иронией. – Не быть тебе, повеса, гертом. Ой, не быть.

– Обворожительная Виврьера, я готов забыть о любом возвышении и, став твоим рабом, целовать твои прелестные ножки, только скажи. Только одно слово я у твоих ног, – проговорил вдохновенно Альгудер, становясь перед ней на колени.

– Мои ножки целует утренний прилив Тумана, а губы – солнечный ветер. Тебе ничего не осталось, молодой повеса, – изложила она, принимая его страстное высказывание, за озорство.

– Я бы нашёл много прелестных мест для поцелуев, если бы твоё сердце не было холодным, как утренняя звезда, – выдал Альгудер, подыгрывая её настроению.

– Довольно, Альгудер, твоих губ не хватит на всех дев Аркадима, – протянула она, затаив в голосе печаль и тут же, прыская смехом, добавила, – а вот кулаков, опороченных мужей, будет достаточно.

– Милая моя хохотунья, как же ты прекрасна, даже в своём упрёке. Как же я могу не любить тебя, скажи.

Её настроение менялось, как погода в летний день. Только что весёлые глаза, вмиг окутала печаль, словно их свет закрыло дымчатое облачко, приплывшее издалека. Она тихо встала и пошла по тропе, остановилась и, стоя вполоборота, тихо выдохнула:

– Мне кажется, любовь не так весела, как мы думаем.

Говорила не юная весёлая красавица, а задумчивая женщина, пережившая драму и это изменение и её слова, насторожили Альгудера, смешивая в его душе недоумение и лёгкое подозрение. Устремившись за ней и ощущая сильное сердечное волнение, он спросил:

– Отчего такая грусть? Ты изменилась. Где, прежняя весёлая и беззаботная, нимфа?

– Добрый, хороший мой Альгудер, друг мой, скажи, было ли в твоём сердце чувство, подобное всполоху предгрозового неба, билось ли оно, задыхаясь от собственного биения?

– Моя богиня влюблена? – предположил он, не желая принимать её откровения.

– Влюблена, влюблена, влюблена, – повторяла она, кружась. И, рванувшись к нему, горячо зашептала, обхватив его плечи. – Ты не понимаешь. Радуйся со мной, радуйся. Я подобна птице, я лечу. Что же молчишь?

Сомнение его серых глаз погасло, сменяясь печальными сумерками. Он смотрел в неподдельный радостный свет в её глазах и молчал, комкая в душе непонятное чувство. Незнакомое раньше, впервые родившееся и так больно сжимающее сердце, оно леденило кожу, отчего на его, впитавших лёгкий загар, щеках, выступили два бледных облачка. Напрягая, ставшие жесткими и непослушными, губы, он выдавил:

– Не знаю, кто завладел твоим сердцем, но обещаю: я не отдам тебя никому.

Нежно убрав её руки со своих плеч, он быстро зашагал прочь, меряя уверенными шагами зелёную мякоть тенистого сада.

– Альгудер, – донеслось до него, и он прибавил и ужесточил шаг.

Она присела на скамью, не спеша расправила складки на платье и подняла голову. Светлая, круглая, прозрачная, как хрустальная бусина, слезинка медленно скатилась по её щеке, оставляя тонкую, еле видимую ниточку, её первой, повзрослевшей печали.

– Прости, – прошептали губы. И шёпот, подхваченный ветром, затерялся в шуме хризолитовой листвы.

И она не узнала и не услышала, как его шёпот, подхваченный ветром, улетел в листву и её шелестом прозвучал:

– Люблю.

Альгудер ушёл, и нечаянная печаль сменилась внезапным весельем. Вивьера, подобно лёгкому ветру, кружилась по саду, думая о человеке, поселившемся в её голове и готовом перебраться в смущённое сердце. Она думала о Равивэле, и сердце восхищённо замирало и тогда, она останавливалась, вглядываясь в высокое небо, словно её счастье должно было свалиться именно оттуда и ниоткуда больше. Полуденное небо было чистым, лишь две белые точки кружили в нём и они приближались, становясь диковинными нежными птицами, которых принёс утренний туманный пришелец и она подумала: « Это, хороший знак».

Служащим Двора, особенно высоких степеней, было позволено посещать все объекты, сосредоточенные в центре дрома. Герт Равивэл, пользуясь должностным правом, наносил деловые визиты, всем башням по очереди. Туман, не явивший ему то, что он искал, сейчас собирался в небе, которое уже было заполнено транспортом всех видов, форм и объёмов. Внезапно, оно расчистилось, и в его пространстве появилась пирамида. Огромная, монолитная, она медленно плыла, покачиваясь, и никто не смел, преградить ей путь, ибо слова, исходящие от башни Эфира, должны услышать все. Информационные лурды появились сразу в нескольких частях дрома и люди, идущие по улицам, остановились, обратив свои взоры в небо. Пирамиды выплывали каждый раз, когда возникала необходимость оповещения или предупреждения граждан. Вот и сейчас, экраны пирамид зажглись и миловидная девушка сообщила: Внимание. Диоксидные Туманы. Опасность. Активируйте ковы. Внимание. На улицах дрома птицы. Для волнения нет причин, они безопасны.

Сообщение звучало ровно столько, сколько пирамида двигалась над улицами и уплыла, освободив небесное пространство для ждущих сигнала водителей, и он прорезал небо яркой зелёной вспышкой.

Равивэл стоял перед самым высоким зданием Аркадима – башней Созерцания, собравшей в своих бесчисленных и таинственных залах лучшие умы мерцающей планеты и не только, но это было известно лишь ему, а может, не только ему – Верховному анту башни Главуру. В её самой высокой точке, смотря в бескрайнюю даль Вселенной, созерцало Око Доджа – основателя Галактики и первого Верховного анта, почившего столетие назад. Над спицей, продолжающей её высоту, сновали сферы, казавшиеся с земли, крохотными точками, мерцающими искорками, плохо различимыми в сверкающем воздухе. Блестящие шарики, то садились на остроконечный шпиль, то слетали с него, соблюдая неукоснительную очерёдность, как муравьи, спешащие в муравейник. Высокая лестница поплыла вверх и, не останавливаясь, внесла герта Равивэла в круглый, огромного радиуса, проём, разомкнув перед ним две полуокружности дверей, разъехавшиеся быстро и бесшумно. Просторный, совершенно пустой, Хрустальный зал, с множеством, таких же круглых, как входной шлюз, дверей и лифтов, встретил звенящей тишиной, прежде чем неприятный скрипучий звук, коснулся его слуха. Лурд, появившись из поднятой двери лифта, докатился до герта и чинным голосом проговорил:

– Добро пожаловать, герт Равивэл. Да продлятся твои солнечные дни. Следуй за мной.

– Да продлятся, – принял Равивэл, всё ещё оглядывая зал.

Челночный лифт, ощупал Равивэла лучами и, не найдя ничего не дозволенного, поднял его и металлического швейцара на девятый уровень башни, таившей в себе всю управленческую деятельность её служителей – антов. Подобранные по стандарту особослужения, они, похожие, как братья, были высоки ростом, худощавы, отчего увеличивали свой рост, беловолосы и голубоглазы. Длинные волосы и длинные белые одежды, делали их похожими на разновозрастных ангелов, не имеющих крыльев и ангельских лиц. Мужественную красоту бледных, чуть вытянутых овалов лиц и их волевую степень, принижали взгляды широко распахнутых красивых синих глаз. Кончики их прямых носов чуть заметно подрагивали, словно принюхивались к чуждому запаху, проникшему за их стены. Они никогда не покидали своего таинственного заведения, служившего им и домом и местом научных изысканий и любовным ложем, охранявшим тайны, прекрасных и страстных аркадимьянок. Чрезмерная таинственность их деятельности, рождала массу слухов, доходящих до фантастических легенд, но никто, кроме них, не знал, что таила башня Созерцания, и видело Око Доджа. И ни один слух не прижился в мерцающем воздухе материального равенства и прекрасных женщин, словно посланных самой Афродитой. И Аркадим никогда не слышал их шагов на своих улицах, а может, скрывал.

Он жил тихо и расчётливо, радушно встречая своих жителей широкими улицами, тенистыми парками, цветущими садами и прохладой синих водоёмов. Душевные порывы и открытия его граждан, имели весомую ценность, принижая материальные блага, а их пребывание в роскоши диктовалось простым человеческим эгоизмом. Он, появившийся вместе с первыми людьми, перешагивающий эпохи и душивший любую притязательность к себе, комфортно проживал, пуская глубокие корни в самые отдалённые, ещё не узнанные уголки Вселенной. Не минул он и Аркадима. Быстрое развитие Аркадима, двигало его вперёд, а устаревшие изобретения, отданные, как надоевшие « Вниз», доставались другим, менее развитым планетам. Однако, все лучшие прекрасные достояния миров, уже, потерянные для них, было взяты и возвращены в Аркадим, став неотъемлемыми элементами жизни аркадимьянцев. Их верховный ант Главур, был для всех остальных антов и отцом и учителем, передавая им, не только знания, но и, переходящую грань человеческих способностей, тягу к открытиям, ибо топтаться на месте, как считал он – вернуться к невежеству грубо обтесанных каменных наконечников. Его сознание работало на внутренней энергии, отрицающей границы, пределы, уровни. Он жил разумом Вселенной, во времени, и вне времени: слыша, умея и ища…

Он появился, как белое привидение и приветствовал герта Равивэла, подойдя и приложив ладонь к плечу:

– Да не оскудеет мир мыслей твоих, благородный герт Равивэл, – холодно произнёс он, растянув тонкие губы в улыбку.

– Да не оскудеет, – ответил Равивэл и приветствовал Верховного анта. – Да сотворит великую мысль разум твой, достопочтимый ант Главур.

– Да сотворит, – отозвался он, чуть склонив белую голову.

Равивэл впервые видел Верховного анта, и он произвёл не очень приятное впечатление. Холодные, кажущиеся не живыми глаза, таили превосходство и недоверие, говоря о скрытом сложном характере человека, никого не впускающим за свою внешнюю оболочку и хранящим все свои лучшие качества внутри, которые невозможно разглядеть при первом знакомстве.

– Верб Лорок не упускает возможности совать свой нос в мои дела. Я уважаю его, но что он смыслит в науке? Как и вы – посланец Двора, раздираемого властью, – улыбаясь, сказал ант Главур и жестом пригласил следовать Равивэла за собой.

– Я прислан не вербом Сиятельного двора. Вам известно, достопочтимый ант Главур, что инспекция нацелена не на раскрытие ваших тайн, а на результаты ваших исследований, что должных идти на благо Аркадима.

– Вы здесь, впервые и я покажу вам всё, герт Равивэл. Как вам новая должность? Не скучна?

– Я ещё не осознал все возможности, ант Главур и полагаю, вы поможете мне в этом, – ответил герт, сузив тёмные глаза, ставшие похожими на влажные сливовые косточки.

Первый зал, куда Равивэла сопроводил Главур – огромный и светлый, впечатляющий своей высотой, размерами и количеством экспонатов, доставляемых сюда кораблями-ловцами и Всадниками, представленных музеем Вселенной, открылся по велению Верховного анта, приложившего свой, покрытый неповторимой сетчаткой, палец к светящемуся голубому пятну на массивной двери. Двери распахнулись, и Равивэлом овладел восторг. Множество потоков световых лучей, висящих в высоком пространстве музейной залы, держали в своих цепких объятьях, многочисленные диковины безграничной и обитаемой Вселенной. Сосуды разных форм, высоты и объёма, хранили в себе атмосферу и форму её жизни, чужих, но таких близких, благодаря башне Созерцания, галактик. Прохаживаясь среди множества экспонатов, Равивэл, удивлялся и восхищался несметному и столь удивительному богатству Вселенной, хранившей в себе необыкновенные, неповторимые формы жизни, их многое количество, включая его самого – Человека, одой из её форм, наделённого холодным умом и горячим сердцем.

И не факт, что в её таинственной сумрачной тишине, нет жизни, более разумной и более чувственной.

Удивлённый и рассеянный взор Равивэла привлёк цветок, качающийся в алом Тумане и стыдливо меняющий свой цвет, от бледно-розовой мальвы до огненного тюльпана, радуя всеми промежуточными оттенками – радужным сиянием далёкого мира.

– Дитя алого Тумана – вечно живущий и вечно цветущий цветок. Я искал в нём исток бессмертия, но он меняет не только цвет и форму, но и свою структуру, и каждый раз по-новому, не давая возможности расшифровать её. Взяв во внимание, его постоянную изменчивость, так похожую на женское легкомыслие, мы дали ему женское имя – Нумера – говорил он, выказывая в голосе сожаление ушедшей мечты.

– Разве, бессмертие не в мысли? – спросил Равивэл, выслушав трогательную историю учёного. – Мысль не знает ни границ, ни пределов и летит из прошлого в настоящее, затем, в будущее и далее, за границы Времени.

– Величайшая забота человечества – страх смерти. Преодолев его, мы сможем достичь гармонии с мыслью, временем и Вселенной, – ответил Главур и, указывая рукой на другой сосуд, продолжил. – Ещё одна возможность продолжить исследования – Агатовый заяц, лунный житель, случайно угодивший в сеть проезжего пиккора.

– Да будет неиссякаемым твой разум, ант Главур, – напутствовал Равивэл.

– Следующие три зала – музейные, если позволишь, перейдём в зал моделирования Вселенной, надеюсь, это достойно твоего внимания. Верб Лорок, посетивший наше заведение, был весьма взволнован. Кстати, как его драгоценное здоровье? Его металлическая гордость не доставляет ему проблем? – говорил Главур, пока лифт тянул тронутое самолюбие герта и лёгкую недоброжелательность анта.

Зеленоватая мгла электромагнитного поля, заполнившая объёмное пространство сферической залы, перечерченное ровными голубыми линиями, затаила мир великой мысли человека, именующая себя верховным созерцательным антом, служителем Вселенского Ока. Не менее гениальная, чем его голова, рука Главура коснулась тонких голубых линий, и они раздвинулись, расширились, и поплыли, свёртываясь в дымчатые сферы, словно ожидали могущественного касания руки человека, создавшего их и управляющего ими. В центре зальной вселенной плавно кружилась планета, внутри которой сидел человек, перебирая пальцами чёрно- белые клавиши консоли и « музыка», завоёванного времени, текла неспешным ходом планет, вращающихся не только вокруг собственных осей, но и вокруг Аркадима. И тот, кто сидел внутри, был её жителем.

Равивэл, оглядывая кусочки чужих неведомых, но уже подчинённых и управляемых миров, искал Изумрудную Водоросль, умеющую вернуть к истокам жизни, но её не было, здесь. Глаза, уставшие от света, мерцания и блеска, влажнели, теряя чёткие изображения, но мысль, работающая осознанно, улавливала их, стараясь не пропустить ни одной мельчайшей детали. Алый Туман расплылся перед глазами, обнажая очертания Красной планеты, усеянной огненными пятнами. Теперь, он знал и уже видел, что бесформенные пятна – цветы, меняющие окраску, внутреннюю структуру, обличие и не пускающие в свою тайну Бессмертия.

Алая дымка задрожала, собралась в густое облако и потекла вниз, вырисовывая размытые очертания…человеческой фигуры. Смахнув наваждение, явившееся, как он думал, усталостью и резью глаз, Равивэл отвлёкся не громким голосом анта. Обращаясь к кому-то, возможно к тому, кто сидел за пультом, он говорил нетерпеливо и раздражённо, теребя бледными пальцами овальную эмблему, висящую на золотой цепи, изображающую знак бесконечности, с зорким янтарным глазом в одной её половине:

– Ты, опять витаешь в облаках, ант Глум и создаёшь помехи своим воспалённым мозгом. Я умерю твой романтический дух, невежда.

Принеся извинения герту Равивэлу – и гражданину, и трибуну за свою несдержанность и резкий тон, Главур, придерживая за локоть, подтолкнул его вглубь зала, и, меряя мраморный пол частыми шагами, указывал рукой на маленькую планету, кружащую, по приближённым масштабам, вблизи Аркадима.

– Урия – планета Урановых Туманов, – начал он, – как ни странно, обитаемая. Её форма жизни – метановая Водоросль, обладает уникальной способностью вступать в реакцию с металлами и газами планеты, предоставляя нам, неиссякаемый энергетический ресурс воздухоплаванию. Наши корабли мчатся на далёкие расстояния, благодаря лурдам-ловцам. Они доставляют и складируют топливо в едином резервуаре, которое передаётся спутниковыми линиями к кораблям, независимо от их местонахождения. Кислородно-водородная разгонка ракет, давно устарела и сброшена Вниз, малоразвитым планетам. Время течёт, а мы вместе с ним, но как хочется опередить его, – мечтательно закончил он.

Равивэл вспомнил блестящие шары, снующие над башней, и все последующие вопросы утратили и смысл и озвучивание, но он задал другой, не менее важный для него вопрос и он прозвучал:

– Сколько планет созерцает Око Доджа? – спросил он, оглядываясь на, всё ещё кружащую планету, явившую ему мираж в образе очертаний человека, но на её землях, лежащих за сотни световых лун, цвела Нумера.

– Много, герт, много, – протянул Главур, даже голосом смакуя своё величие. – Не считая уже погибших. Кстати, если изволишь посмотреть, герт Равивэл, – заторопился он, двигаясь к следующей планете.

Тёмно-синие круги, расплываясь от центра к краям и, принимая голубые очертания жизненной атмосферной плёнки, окольцовывали бесформенную оранжевую туманность, уходящую в воронку космической пустоты и, делаясь всё светлей и светлей.

– Что это? – спросил Равивэл, чувствуя необъяснимое волнение.

– Исчезнувшая планета, герт Равивэл. Увы, там царит космическая пустота, и только лазуритовые бури будут напоминать о её существовании. Мы называли её – Терра, а те, кто жил там – Земля, – грустно проговорил Главур, смотря в медленно расплывающиеся кольца.

– Загадочная и красивая планета. Что погубило её? – поинтересовался Равивэл, не сводя глаз с лазуритовых колец.

– Невежество и бездействие, – тихо сказал Главур, вглядываясь в слегка побледневшее лицо герта Равивэла.

– Как такое могло произойти?

– Люди не ценят того, что окружает их, считая, что оно бесконечно. Их алчность не знает предела. Преобразование миров надо начинать с людей, живущих на них, но быстрый бег Времени, не позволяет осмыслить этого. Планеты кружат, живут, умирают и рождаются…новые, ибо Вселенная – мать всех планет, живущая руслом Времени, сыплет жизненное семя спор, не разрывая его бесконечности. Когда-то Терра возродиться вновь, возможно в другой области Вселенной, а пока, как это, не мрачно, она являет, лишь лазуритовые кольца, уплывающие в холодный Космос.

– Какая несправедливость, – тихо проговорил Равивэл, вглядываясь в экран.

– Справедливость живёт в наших головах. Открытое пространство миров губительно для неё, – толи пошутил, толи сказал серьёзно Главур и подтолкнул гостя дальше.

Равивэл покинул планетный и музейный зал и оказался в длинном коридоре, что кругом охватывал множество арок, соединённых в галерею. Отсюда просматривались все восемь нижних этажей с лестничными спиралевидными пролётами и самый нижний кристальный зал с круглыми дверями. Главур указал на лифт и Равивэл подчинился его властному взгляду.

 Глава шестая.

Лунный свет пробился в овальные башенные окна, освещая человеческую фигуру, склонившуюся к экрану странного аппарата, похожего на астрономический телескоп, но меньшего размера и другой конфигурации. Его голубые глаза пристально вглядывались в очертания материка, окружённого голубым сиянием. Рядом стоящий человек, очень похожий, на того, сидящего у консоли в зале Вселенной, тихо проговорил, вглядываясь в экран, висящий перед ним в зеленоватых перекрещивающихся лучах:

– Есть движущееся структурное изображение.

– Передай координаты спутнику, – проговорил сидящий человек и встал, уступая место помощнику.

Цепочка цифр и знаков, недавно светящаяся на экране и выглядевшая так:

« 37*4539**с.ш. и 140*2824**в.д.», уплыла в космическое пространство, которое, спустя некоторое время, прорезал тоненький луч, выстреливший с башни Созерцания. Пушка, сделавшая очередной выстрел, замерла, ожидая следующего касания повелительного пальца анта Главура. И, служители Архива, сделали очередную, в своём нескончаемом списке, короткую запись, внесённую в алмазную память диска, для грядущих веков и ещё, не рождённым потомкам беловолосых антов.

Событие, вмешавшееся в ход времени, произошло давно и его огненные шаги уже успели остыть на земле далёкой Галактики, а башня Созерцания, смотря вселенским Оком, уже искала новые территории и формы жизни, желая заменить время пребывания их в материальном мире, на вневременное душевное существование.

Было всё и ушло, а остальное…осталось. И Верховный ант, искушаемый честолюбивыми желаниями, сопровождал герта Равивэла по своим владениям, хранящим многовековой покой.

Уровень, предшествующий шпилю созерцательной башни, встретил полумраком, тянувшихся, спиралью, вверх комнат, уменьшающих свои размеры, по мере приближения к венцу купола. Витиевато изгибающаяся лестница, ведущая к Оку Доджа и, привыкшая к звукам частых шагов, идущих вверх, равнодушно и холодно принимала гулкое звучание посторонних шагов, отдающихся коротким эхом в глубине купола. Зал, вытянутые окна которого, беря начало у черноты мрамора и, плавно переходящие в удлинённые конусы купола, хранил самую сокровенную тайну, не видимую и, тщетно разгадываемую «Внизу», но обретающую смысл здесь, считая участь чужих миров, своим величайшим достижением, подделывающим почерк Времени. Здесь, в сиянии солнца или в лунном свете, вырывались нетерпеливые и властолюбивые желания анта Главура и Око Доджа, опускало царственное веко, ибо незрячее око и жёсткая рука, жили Временем, ещё не текущим по улицам Аркадима.

Пытливость герта Равивэла, представляла квантовую Пушку орудием весьма внушительных размеров, бьющую в космическую темноту мощным потоком квантовых лучей, а встретила маленьким аппаратом, излучающим тонкую струю на орбитальный спутник. Даже старое забытое ружьё, висящее много лун на стене, связано проклятьем: выстрелить хотя бы раз и каким будет выстрел, случайным или целенаправленным, решать не ему – ружью, а его забывчивому хозяину.

Лучевая Пушка башни стреляла не раз и не два раза и повелевалась властной рукой хозяина, и била точно в цель, становясь не участником событий, а невидимым толкачом, приводящим в движение проржавевшие колёса истории. И даже, само Пророчество, не могло точно знать, где и когда прогремит выстрел, ибо вселенская темнота, умела хранить тайны.

– Благодарю тебя, достопочтимый ант Главур, другие дела ждут меня на улицах дрома. Да не иссякнет и возвысится мысль твоя, – говорил герт Равивэл, прощаясь с Верховным антом.

– Да озвучит время желания твои, герт Равивэл. Да продлится несравненная красота Ассии, жены твоей, – желал ант Главур, провожая Равивэла.

Слова Верховного анта, догнавшие слух Равивэла в дверях челночного лифта, опять резанули грубым несдержанным голосом:

– Ант Глум, я запретил тебе садиться за пульт и приближаться к Пушке. Ты разнёс вдребезги пол континента, – и погасли полётом лифта, уносящего герта Равивэла на нижний уровень, откуда открывались двери в лето – тёплое ласковое, порой знойное и удушливое, уверенно ступающее по землям Аркадима и его жители…не знали других времён года. Влажные Туманы, приходящие беспорядочно и минующие Чашу, приносили дожди, когда им вздумается, нарушая устоявшийся порядок дрома, и жители спешно упаковывались в плащи, а лурды, покрытые водонепроницаемым серебром, были не прочь прогуляться под дождём, вдыхая незнакомый запах природного озона. Дождь демонстрировал свою силу и Равивэл, выйдя наружу, нажал перламутровую пуговицу на кителе. Тонкий прозрачный плащ с шарообразным капюшоном, окутал его фигуру с головы до ног. Щемящее чувство чего-то давно утраченного всколыхнуло его грудь, и он тяжело вздохнул, получив немалую порцию не свежего туманного воздуха, а кислорода, вырабатываемого костюмом. Он шёл домой, где его ждала очаровательная жена, но вспомнив, что три луны уже минули, изменил путь и направился к площади Раздумий, в надежде увидеть ту, которая поселилась в его сердце и, похоже, надолго.

Герт Плюм – любящий муж, уважаемый гражданин Аркадима и визор, разнюхивающий его тайны, брёл по мокрой ночной улице, прикрываясь неотъемлемой частью своего мундира – плащом, сливаясь с темнотой каменных стен, с зубчатыми башенками, силуэтами деревьев, бросающих длинные тени от света восходящей луны. Он шёл туда, где солнечный свет так близко касался мглы, что было уже невозможно понять, чего больше Света или Тьмы.

Обособленная часть Аркадима, где нашли пристанище пришлые люди, представлял собой, полуразрушенный и не восстановленный, после метеоритного нашествия, комплекс каменных жилых домов, торговой палаты и череды бань, сохранившихся лучше всех остальных построек. Ротонда, возвышавшаяся над палатой, хотя и была повреждена, но имела вполне подобающий вид, чтобы стать главным зданием в каменной одноэтажной россыпи. Ночами, её арочные окна тускло светились, отражая огонь задымленных каминов и тени человеческих фигур, в пристойных и не пристойных позах. Люди, собирающиеся там и не только там, для своих душевных и плотских увеселений, делили ночь с крепким вином, сладкой женщиной или азартными играми, принимающими непредсказуемые финалы. Тайные развлечения непритязательных жителей, не преследуемые и ненаказуемые, остающиеся их личными тайнами и зовом души, разнообразили размеренную, сытую, и оттого казавшуюся им скучной, жизнь. Не нанося вреда, ни благу жителей, ни благу Республики, Каменная Глушь, вела свою особенную жизнь, удовлетворяя и чистокровную знать и пришлых людей, получающую весомое вознаграждение за маленькие доставленные удовольствия.

Но, были и другие…

Планета Стонущих Болот – цветущая земля предков и убогая пустошь их потомков, не всегда являла собой чёрную истерзанную землю, с серым дымом, дурно пахнущим гнилью, исходящей от грязных болот. Она цвела, зеленела, родила, и народ её благоденствовал, прославляя солнце и луну, что светили всем одинаково заботливо, и дарили зной и прохладу.

Щедрость природы иссякла под гулкими топорами…

Живая вода просочилась в землю…

Народ обнищал и ожесточился… кто нравом, а кто душой.

И не было человека, способного возродить утерянное…

Гонимые несчастьями, люди, искали лучшей доли, и была одна надежда – Аркадим. Стекаясь к Обручу – семьями и в одиночку; утром, днём и ночью, они ждали и ждали… и стали – иззарами, жителями окраин. А те, кто остался, надеясь на возрождение своих земель и их было больше, стали – Всадниками ночи, космическими пиратами.

И появился человек – лучший из Всадников и они скрепили братство огнём и кинжалом, приложив раскаленный металл, поочерёдно обеими сторонами, в кровоточащий квадрат, чуть выше локтя, зная его силу расталкивания. Каменная Глушь, ставшая пристанищем иззаров, влекла сюда и Всадников, ибо лучшего места для удовлетворения своих тайных желаний не было в округе.

Визор Плюм стоял у ротонды, оглядывая её светящиеся окна. Его неуверенность, вызванная не страхом, а внезапно возникшим чувством стыда, удерживала его от шага вперёд, но он сделал его, гася, нахлынувшие сомнения, и шагнул внутрь. Войдя в низкую, разбитую грубыми открываниями, дощатую дверь и, оказавшись в высоком круглом, сильно закопчённом, со смесью, не различимых уже отдельно, запахов, помещении, он оглядел его. Длинные, грубо сбитые столы, заставленные простой посудой с простой едой; лавки, почерневшие, от частых сидений на них и времени и камины с живым огнём. Камины, изрыгающие огонь, пришлись не по душе знатному человеку, но по душе визору, пришедшему сюда, не ради развлечения, а по весьма важному делу. Тусклые лампы и отблески огня, делали его лицо, почти не узнаваемым.

За одним, из нескольких дощатых столов, сидели, богато одетые маски, играющие в кости и пьющие аквавит – крепкий напиток, окрашивающий края щёк и подбородки замаскированных людей в цвет заветренного, с белыми разводами, мяса. Увидев нового человека, люди в масках прервали игру, переглянулись, но, не уловив его интереса к себе, продолжили кидать костяшки. Плюм двинулся вглубь помещения. Холодный подозрительный взгляд, устремлённый из угла комнаты и, не остановивший Плюма, врезался в его эмблему с золотым орлом и рука незнакомца, скользнувшая к голенищу сапога, твёрдо сжала бронзовую рукоятку стального ножа.

– Я не причиню тебе зла, пришлый человек и даже не спрошу твоего имени. Мне нужен другой человек и с другим именем, найди мне его и ты получишь то, чего желаешь, – сказал Плюм, стоя перед мрачным крупным мужчиной.

– Мои желания не так скромны, как твои, визор, – усмехнулся чернобородый мужчина и скользнул по Плюму тёмными подозрительными глазами.

– Найди мне, Азика. Найди того, кто мне нужен и дай знать. Я буду благодарен, весьма благодарен, – просил и заинтересовывал Плюм.

– С чего ты взял, что я знаю Азика, – опять усмехнулся он, почёсывая толстую шею.

Плюм, рванулся к нему, изогнулся дугой и задрал рукав его прямой засаленной рубахи: Выше локтя чернел выжженный квадрат. Грубо, толстыми, с грязными ногтями, пальцами, мрачный человек убрал руку Плюма и, оглядываясь по сторонам, тихо, проговорил:

– Азик никому не служит, он сам по себе и я не думаю, что он захочет встречаться с визором. Слишком вы, ненадёжный народ.

– Это он решит сам, просто скажи ему, что у меня есть ключ. Мне нужен ваш лидер, а тебе – золото, не плохая сделка, а?

– Хорошо, – пробурчал незнакомец, – и добавил более воодушевлённо. – Нужен толчок для действий, твой золотой браслет на руке.

– Браслет мне нужен и самому, а вот это возьми, – сказал Плюм и, сняв с пальца перстень, протянул здоровяку.

Герт Плюм уходил в ночь, всё так же прикрываясь плащом и лишь, она знала, что задумал несостоявшийся наследник Двора, сжимая, ещё хлипкую, но уже набирающую силу, руку Мести.

Азик, живя тридцать лун и не все из них, достойно, подстёгивал свою, порой счастливую, а иногда несчастную жизнь, шпорами ночного Всадника. Там, куда тропы заросли колючими сорняками, была семья: отец, мать и две очаровательные черноволосые сестрички, слушающие его сказки на ночь. В ту страшную ночь, когда метеоритная Пыль разрушала Аркадим, болота подступили так близко, что его силы мальчика не хватило, чтобы уберечь мать и девочек от гнева стихии, проглотившей их дом. Уцелел он и отец, потрепанный и израненный, вернувшийся к чреву грязного болота из очередного ночного полёта, сделавшего его безногим калекой. Время текло, не обращая внимания на беспросветно-пьяную жизнь, ещё не старого и бывшего пиккора Тарка, но оно, каждый раз притормаживало, вытаскивая из памяти день его последнего полёта, утро расставания с дорогой женой Ливией, сыном Азиком и двумя весёлыми дочками: Анаей и Гульде. Вымучив его, не прощённой себе виной, время текло дальше – непристойными ругательствами в адрес Аркадима, словно цветущий богатый дром, хотя отчасти и разваленный, был виновником всех его бед и несчастий.

И тогда поклялся маленький Азик и скрепил заклятье словом: Однажды, богатства Аркадима станут моими. Азик рос и детская мечта и слово, данное себе самому, крепли в его упрямой душе, уже познавшей первое любовное поражение и первую страсть, нахлынувшую, как кровожадные болота во времена метеоритного вторжения. Женские взгляды не обходили стороной его мужественного загорелого лица, а их руки, изнурённые каждодневной работой, ласкали его, но он искал её – единственную и неповторимую любовь, которая ещё не посетила его горячее сердце. Что-то подсказывало ему, что она ждёт его по ту сторону Обруча, который не размыкался ни перед одним иззаром или Всадником.

Магнитный Обруч – мощный пояс силового поля, надёжный, неподкупный, непробиваемый и, управляемый с башни Созерцания, страж Аркадима, хранящий его безопасность и днём и ночью, имел единственное уязвимое звено – человеческую подлость. И она жила в самом сердце мощно защищённой планеты и была не самой лучшей частью маленького сердца анта, затаившего обиду и мечту быть первым, ибо другие места во власти, не имели значения. Властолюбивые старцы не торопились уступать тёплые и насиженные места молодым последователям, а молодость, не умеющая и не желающая ждать, искала пути внезапных перемен, поворачивая их русло в свою сторону. Тайное хобби анта Глума, лишённого благодеяния Верховного анта Главура и было тем самым ключом, способным разомкнуть зеленоватое сияние Обруча, но время ещё только готовило встречу герта и анта, а маленький, ничем не примечательный случай, ждал одного из них у двери комнаты, в которую не входил никто, кроме повелителя башни Созерцания. Не очень привлекательные качества Глума, раздражали Главура, доводя до ярости. Умного, но упрямого и рассеянного Глума, Верховный ант терпел, как последователя древнего русла, но недолюбливал, как человека, способного в своей рассеянности совершить непоправимую оплошность. Анту Главуру было что скрывать, и он опасался, что тайны его деяний, став достоянием Аркадима, не только бросят зерно недоверия, но и взрастят непримиримую ненависть к его сиятельной персоне.

Лёжа в шикарной постели Янтарной комнаты, он часто думал об этом: « Это может случиться, но почему? Разве мало он дал своим подданным. Роскошный развитый мир, без страшных болезней, которые косят жителей других планет. Новейшие технологии, освободившие людей от тяжёлого труда. Что нужно ещё? Бессмертие? Возможно, оно не за горами. Но, людям всегда мало того, что у них есть, особенно тем, кто у власти. Они живут, не понимая, что большинству не достаётся и этого, поэтому, нужны не новые блага, а другие люди – его последователи с геном идеальности и он их создаст».

В свою очередь, у Глума тоже были тайны, о которых не знал его Верховный ант и учитель. Запретная комната Главура и тайный интерес Глума, никогда не откроют своих секретов, но вместе сыграют весомую роль в летописи Аркадима, одну из страниц которой, было начертано написать жителю Стонущих Болот, Всаднику и лидеру повстанцев – Азику.

И никто, даже главный созерцатель Аркадима, не знал, состоится ли событие, не предсказанное Алой Нитью, но задуманное Глумом и получившее толчок от лурда, убирающего секретную комнату анта Главура.

Лурд пробряцал мимо Глума, занятого своими исследованиями. Направляясь в левое крыло арочного коридора и привлекший анта громким звуком, он заставил его последовать за ним. Небольшая гайка, выпавшая с металлической ноги лурда, не позволила плотно закрыть дверь, ведущую в тайную обитель Главура, и Глум вошёл. Лурд усердно драил мраморное возвышение.

– Тебе нельзя находиться здесь, ант Глум. Хозяин, будет недоволен, – проговорил лурд, не прекращая работы.

– Конечно, если ты расскажешь ему, но ты же не хочешь огорчать хозяина, – говорил Глум, дотрагиваясь до своего века.

– Не хочу огорчать, – согласился лурд и, повернувшись к Глуму, громко брякнул колесом.

– У тебя сильно бренчит колесо, позволь я исправлю, – попросил ант Глум, внимательно разглядывая гладкую поверхность мраморного ложа.

Увеличительный прибор, давно прижившийся в его глазу, выискивал частичку Главура, некогда живущую в нём частью его организма.

– Пожалуйста, ант Глум и благодарю тебя, – отреагировал лурд на просьбу Глума.

Подкрутив разболтанное колесо и, вернув на место выпавшую гайку, Глум, незаметно, подобрал с мрамора небольшую соринку и, зажав в кулак, быстро вышел из комнаты. Идя по коридорам, он нёс довольное, улыбчивое лицо юноши и только две тонкие складочки у уголков губ, выдавали его превосходство, скрытое глубоко внутри, делая его похожим на опытного постаревшего хранителя башни. Сейчас, он запрётся в своей лаборатории, сядет в кресло и, подобно своему учителю, откинется на высокую спинку и, сердце, не удержав удовольствия, вытолкнет каплю своей крови на его, расплывшиеся в улыбке, бледные губы, сделав их розоватыми и мягкими. Дело, задуманное им, возвысит его, вопреки желанию Верховного анта и это будет первая победа в череде его последующих побед, финалом которых станет вторжение за магнитный Обруч.

 Глава седьмая.

Уголок чужого, но удивительного мира, появился, как только герт Равивэл ступил на плотно прилегающие камни площади Раздумий. Она наполнилась светом желто-оранжевых и бордовых листьев, запахом сухой звонкой травы и новым смолянистым ароматом, исходящим из колючей зелени высоких прямых деревьев. Он знал, что кусочек осени вырван с третьей планеты от Солнца, спалившего её в своих огненных лучах. Она, оставшаяся уже в прошлом, оживала в будущем, не прерывая бесконечного течения Времени, и жила до тех пор, пока люди нуждались в ней, и умирала в полном одиночестве, не упрекая в нём, покинувших её людей.

Вивьера не шла.

Герт Равивэл, терзаясь сомнениями, прогуливался взад-вперёд и, с всё нарастающим волнением, оглядывал, наполняющуюся народом, площадь. Таинство уединения, которого он желал, исчезало, и он уже жалел, что назначил свидание здесь. Она пришла, удивительно красивая и манящая, в светло-сиреневом платье, перетянутом ажурным поясом, расшитым жемчугом. Широкий пояс, делающий её талию ещё тоньше и изящней, сочетался цветом с лентой, переплетающей её, словно горящие волосы, лежащие тяжёлым спелым колосом на её прямой и хрупкой спине.

– Она пришла, пришла, – возрадовался Равивэл, унимая сильное биение сердца.

Чувствуя неловкость, и оттого отводя взгляд, она опустилась на скамью и, спешно расправляя подол платья, ждала, когда герт Равивэл подойдёт к ней. Подойдёт и она увидит его лицо, посмотрит в глаза и сердце замрёт, ожидая звучания его красивого басовитого голоса.

Не медля ни секунды, Равивэл уверенным шагом двинулся к Вивьере, предстал перед ней и утонул в дымчато-золотом омуте её глаз. Мысли смешались и все, ранее заготовленные фразы, растаяли, вырвавшись с его губ облегчённым выдохом. Смутившись его открыто-восторженного взгляда, она опустила глаза. Новые слова, только что возникшие в его, наполненной счастьем встречи, душе, вырвались восторженно и нетерпеливо, ловя её ускользнувший взгляд:

– Вивьера, мысли о тебе не покидают меня. Увидел и сердце бьётся, как птица в клетке и ранит крылья. Посмотри на меня, скажи, что ты чувствуешь.

– Я растеряна, герт Равивэл, – тихо сказала она и подняла глаза.

– Не называй меня гертом, богиня моя, – умолял он, касаясь её нежной руки.

– Хорошо, но от этого я ещё больше растеряна. Я думаю, о тебе и я…счастлива. Счастлива от одной мысли о тебе…Равивэл, – говорила она тихо и сбивчиво, а имя выдохнула, приоткрыв чуть побледневшие от волнения губы.

– Могу ли я надеяться? Достоин ли я?

– На нас все смотрят, – заволновалась она, трогая кончиками пальцев свои щёки, тронутые смущением, словно лучиками утренней зари.

– Не думай об этом. Я не дам причинить тебе зло, любимая Вивьера.

– Любимая?!

Она встала, оказавшись так близко, что его сердце, не выдержав накала, выплеснуло признание, и оно зазвучало, лаская её слух:

– Да, свет мой. Я люблю тебя с той самой минуты, когда увидел в Хризолитовом дворце. Люблю и не знаю покоя, Вивьера.

– Душно, как душно, – шептала она и её полуоткрытые губы сводили его с ума. – Сад Лунных Роз, я буду ждать, Равивэл, – выдохнула она и тут же поспешила добавить. – В первую полную луну.

Сказав, она бросила на него нежный стыдливый взгляд и быстро пошла прочь, плеская сиреневым подолом по камням площади. А он, опять, остался стоять, провожая её восторженным взглядом и не переставая думать о том, что полная луна взойдёт не скоро, а по меркам влюблённого мужчины, это – целая вечность.

Сад Лунных Роз – место уединения влюблённых, сияние лунных цветов, горячий шёпот и поцелуи – сладко-удушливые, проникающие в самое сердце. Такими были поцелуи Ассии в первое и последнее посещение Лунного сада Равивэлом. Он уже не помнил, как цветут Лунные розы, раскрываясь ночами и собираясь в бутоны днём, но навсегда запомнил первый поцелуй Ассии, перевернувший, не только его сознание, но и его молодую жизнь. Их союз скрепил Главур, единственный полномочный ант, читающий пророческие переплетения Алой Нити. Что напророчила Алая Нить должно существовать до самой смерти и нет причин и сил, что смогли бы, разорвать её крепкий узел. Опьянённый страстью Равивэл, тогда ещё живущий в ротонде Мастеров, не противился бледным пальцам Верховного анта, воткнувшим в его грудь, чуть ниже сердца, маленькую золотую пластину с именем его наречённой супруги. Золотая пластина с его именем украсила грудь Ассии, скрепляя таинством слития сердец, двух влюблённых, в супружеский союз самой красивой пары Аркадима. Не имеющие родителей, они не восседали во главе пышного праздничного застолья, а сразу отдались любви, в подаренном им доме, с ветрами, гуляющими в длинных, залитых лунным светом, анфиладах. Залечивая любовной страстью ранки вокруг золотых пластин и, забывая всё прежнее, что тревожило и мучило, волновало и сеяло сомнения в юные, неокрепшие души, они вплывали в новое русло жизни, рукотворно отведённое от истины. Но, кто знал об этом?

Новое чувство, родившееся в его зрелом сердце, было не таким восторженным, но более глубоким и терпеливым и оттого сильным, что не давало ему покоя и мучило чувством вины. Мысль о свидании, назначенном не им, а дамой его сердца, томила душу сладкой негой, и он ждал, считая лунные фазы, не торопливо приращиваемым жёлтую мякоть к уже очерченным на небе циклам. Быстро текущие отношения с Ассией, не мучили томительным ожиданием. Тогда ещё не переживший отказа Ции, он встретил её и в первое же свидание овладел ею, подчиняясь её жгучей страсти и удивительной красоте. Раненое сердце излечило горячее любовное ложе, принявшее их жаждущие тела в сочную высокую траву с оранжевыми пятнами, упавших с деревьев, переспелых плодов. Пришёл, увидел, покорил, вспоминал Равивэл, ожидая полнолуния, а луна неторопливо плыла в небесном пространстве сочным ломтиком оранжевого фрукта, вызывая досаду и мучая нетерпением.

Не всё – Пространство и Время, есть ещё и любовь, живущая вне Них. Она не поддаётся объяснению, она, просто, живёт внутри тебя, и ты её чувствуешь, томя душу ожиданием волнующей встречи. Сад Лунных Роз готовил цветение, а в небе Аркадима цвел желтоватый ломоть луны, терзающий души двух влюблённых. Вивьера, уже жалела о поздно назначенном времени свидания, поглядывая на неспешную луну из окна своей комнаты. Мысленно рисуя образ возлюбленного, она шептала, подгоняя небесное ночное светило:

– Спеши. Умоляю, спеши. Я так скучаю по нему. Быть бы мне ветром, я бы подтолкнула тебя и время бы, уступило мне, узнав, как я люблю его. Я думала, любовь весела и беззаботна, но в ней столько грусти и ожидания и во всём виновата гордость. Почему, она не исчезает, когда приходит время любить? Любви нужны руки, губы, нежные слова. Зачем ей гордость, когда сердце летит к нему? Я так счастлива, так счастлива! Мир, радуйся со мной: я люблю!

– О чём ты шепчешь, любезная сестра? – прервал её восклицания голос брата, который добавил, – стучу в дверь, стучу, а ты молчишь.

Вздрогнув от неожиданности, Вивьера поспешила ответить:

– Так, мысли вслух. Залюбовалась ночным небом. Прости, я не слышала твоего стука, любимый брат мой.

– Ночь действительно хороша, – согласился он, обнимая Вивьеру. Со мной было такое, когда я влюбился. Не влюблена ли ты, сестра моя? – продолжил он, усаживаясь с Вивьерой на диван.

– Не знаю. Возможно, я чрезмерно сентиментальна, раз меня растрогало природное явление, – защитилась она, но густой румянец, покрывший её лицо, говорил об обратном и совсем не природном явлении, которым она залюбовалась.

– Любовь – лучшее чувство, что рождается в наших сердцах, но и коварное, в тоже время. Как никогда мы уязвимы, когда влюблены. Жить одним сердцем опасно, – сказал Лорок, и Вивьере было непонятно: шутит он или говорит всерьёз, поэтому, она прервала беседу, боясь, что он заставит её откровенничать:

– Поздно, Лорок. Давай спать. Тебе надо отдохнуть, день был не из лёгких, – тихо сказала она и поторопила его, – спокойной ночи и светлых снов.

– Спокойной ночи, сестра моя, – сказал он, поцеловал сестру в лоб и направился к двери, но прежде чем уйти, добавил, не сдержав улыбки, – не стыдись своей любви, Вивьера. Это – лучшее, что случается в нашей жизни.

Верб Лорок проснулся в хорошем настроении, предвкушая встречу со своим старинным другом Фёрстом, изъявившим желание нанести визит. Старина Фёрст, отойдя от правленческих дел, вёл тихую уединённую жизнь в небольшом, но роскошном доме, отдаваясь любимому занятию – чтению книг.

Их первозданный вид был утерян, заменён и усовершенствован в алмазные диски, не хранящие запах книжной пыли и шелеста бумажных страниц. Собранные с разных Галактик, они предлагали не тленные мысли, философию, фантазию и романтические излияния лучших, живущих ныне и давно ушедших, авторов. Прославив имена своих летописцев в далёких, но хорошо известных башне Созерцания, Галактиках, литературные труды продолжали свою главную миссию – не давать отдыха живой душе, ибо не сделать её бесчувственным механизмом, не способным отличить живое и мёртвое.

– Фёрст, старина, каким ветром? – воскликнул обрадовано Лорок, увидев желанного гостя на пороге своего дома.

– Попутным, Лорок, попутным ветром, – отозвался друг, обнимая Лорока.

– Твой уход из Двора, плохо сказался на твоих ногах, Фёрст. Они не часто ищут дорогу в мой дом, – упрекнул друга Лорок и пригласил присесть на роскошный диван, выставленный на открытую веранду, увитую синим вьюном.

– Старею, друг и рыхлею, – отшутился Фёрст, принимая приглашение и усаживаясь на диван.

– Не прибедняйся, старый шалун, я слышал о твоих похождениях с вдовой аркадимьянкой, – засмеялся Лорок, хлопая по плечу старинного друга.

Фёрст довольно улыбнулся, словно вспоминая некоторые подробности, минувшего порыва и тихо спросил, придвинув к Лороку седую, с одним нестареющим и оттого чёрным вихром, голову:

– Будет, верб, лучше расскажи, как там Голубой Мрамор?

Ожидающий такого вопроса, Лорок просветлел, но тут же сделавшись пасмурным, как ненастный день, ответил тоже тихо:

– Зыбкий геоид, Фёрст. Много трясётся, но мало меняется. Но, главное, – жив.

– Может, – начал говорить Фёрст, сузив коричневые и ставшие золотистыми от солнца, глаза, но Лорок прервал его:

– Нет. Не время, ещё не время, друг мой.

Лурд, выкатившийся из дома, поставил на стол поддон, с дымящимся травяным чаем, заваренным в серебряном чайнике и горько пахнущим горячим шоколадом, налитым в маленькие фарфоровые шкатулочки.

– Времена, – протянул Фёрст, оглядывая шкатулки, изрезанные растительным узором и качая крупной головой. – Машины времени никого не интересуют, лошади отброшены в исчезнувший вид, а шкатулки с шоколадом подслащивают наши мозги, удаляя пережитую горечь. – Он шумно, чуть свистяще, отхлебнул чай и, вытягивая морщины на лоб, проговорил, обращаясь к Лороку. – А помнишь…Фраза, брошенная лёгким волнением голоса, всегда предвещавшая начало долгих разговоров, тянувшихся до поздней ночи, сейчас повисла, радостной, но незаконченной, в воздухе, где появилась парочка зелёных жучков с прозрачными крылышками. Урхи, покрутившись над головами беседующих старцев, улетели, тихо позванивая короткими крыльями, и слились с зелёной листвой густо стоящих деревьев.

Лорок перевёл разговор в другое русло и Фёрст был не против, но тяжело вздохнул, понимая, что разговора по душам не состоится.

– Часто приходят волокнистые Туманы, и мы не уже не знаем, какое применение им найти. Постельного белья, салфеток, занавесей, тканей, произведено столько, что их хватит до скончания Аркадима. Выпариватели дымят день и ночь, а лурдам не найти времени скататься на починку, – выговорился Лорок и отпил чая, прихлебнув его шоколадом.

– Скажи друг, а Алые Туманы часто приходят в Чашу? – спросил Фёрст, оглядывая воздух.

– Часто, старина Фёрст. Так часто, что уже я путаюсь в своей памяти, а что говорить о молодых, что вдыхают эту гадость с малых лун. Я стал забывать её лицо, – сказал и вздохнул Лорок.

– Это нормально, друг. Она ушла…в другое измерение, куда заказан путь, ещё живущим людям. Главное, тебе не забыть…другое лицо, – говорил Фёрст, делая паузы между словами, словно выделяя наиболее весомые слова в своей речи.

– Этого лица я не забуду никогда Фёрст, хотя оно стало уже другим, – сказал и вздохнул Лорок, словно пожалел об утекшем времени.

На веранду выпорхнула Вивьера и, поцеловав брата, кинулась к Фёрсту и подарила его щеке касание нежных губ, и только после этого приветствовала обоих:

– Да продлятся твои луны и свет их, уважаемый герт Фёрст. Да иссякнет печаль души твоей, брат мой Лорок.

– Да продлятся, – принял герт Фёрст и приветствовал Вивьеру. – Да не коснётся лица твоего тень печали, прелестное дитя.

– Да иссякнет, – отозвался Лорок.

– Да не коснётся, – прозвенела девушка и сообщила. – Урхи появились, – и договорила, присаживаясь напротив Фёрста и рядом с братом. – Они чувствуют секреты. Шептались?

– Вивьера, ты расцвела, как лунная роза, наверно нет отбоя от женихов? – поинтересовался Фёрст, пропуская её реплику.

– Женихи, как мотыльки, покружили и улетели, – отшутилась девушка, но её сияющие глаза и лёгкий румянец, тронувший щёчки, не двусмысленно намекали, что сердце юной нимфы коснулось лунного света, распустившего его в цветок. В платье, цвета утреннего песка, с волосами, уложенными в веер и двумя локонами-пружинками за миниатюрными ушками, она была похожа на бабочку, влетевшую собрать пыльцу, но просыпала несколько её песчинок и задержалась, не желая лишаться лакомства.

– Вивьера, твоё сердечко хранит тайну. Я вижу, – начал говорить Фёрст, кивая Лороку, словно ища поддержки, – открой её двум стареющим мужам, давно выветрившим любовный опиум, – и закончил, глядя на ещё более смутившуюся девушку. – Надеюсь, ты влюблена не в повесу Альгудера?

– Лучше расскажите, о чём секретничали, благороднейшие старцы и навлекли целую стаю Урхов, – не отвечая, попросила Вивьера.

Друзья переглянулись и Лорок сказал:

– Размышляли о предстоящих гонках, сестра. День солнечного равноденствия близок и весь дром готовится к этому событию.

– Это весело, такого навыдумывают! Вот проигравшего гонщика бы не было, – высказала своё мнение Вивьера.

– Любое соревнование предусматривает и победителя и проигравшего, как и в жизни: кому везёт, кому нет. Всё честно и жалость неуместна, – осадил мечтательность девушки Фёрст.

– Ты считаешь меня легкомысленной, Фёрст, но ты мне – родной, как второй брат или дядюшка, скажи: жалость и любовь могут жить в одном сердце?

Друзья опять переглянулись и Лорок, опередив Фёрста, уточнил, глядя на сестру:

– Откуда такие мысли? Почему спрашиваешь Фёрста, а не меня? Ты не доверяешь мне или сомневаешься в моей любви к тебе?

– Что ты, брат любимый мой, как ты можешь так думать, – быстро заговорила Вивьера и, пытаясь развеять его сомнения, объяснила, – слово « жалость» слетело с губ Фёрста, и я адресовала ему вопрос.

– Логично, Лорок. Твои упрёки не существенны. Разве ты не видишь, как она счастлива с тобой, как обожает любимого брата, – вмешался Фёрст, чувствуя скрытую ревность во взгляде друга.

Оглядывая растерянную сестру и нахохлившегося друга, Лорок сказал:

– Прости меня, сестра. Я понимаю, что ты выросла и отдалилась от меня и это – нормально, но мне больно от этого.

Вивьера обняла брата, положив свою аккуратную головку на его широкое плечо. Глаза Лорока сделались чуть влажными, что не ускользнуло от внимания Фёрста, и он сказал, желая подбодрить друга:

– Ты боишься одиночества, старый ревнивец, но не забывай, у тебя есть ещё я – старая калоша, которая не утонет, пока не доставит тебя до берега и застрянет в его песке, пока ты будешь решать: одинок ты или нет.

Фёрст засмеялся, Лорок улыбнулся, а Вивьера подумала, глядя на друзей: « Милый, добрый и весёлый Фёрст и мой любимый брат Лорок, разве вы достойны одиночества. Разве могу я оставить вас, любя и почитая. Нет, нет, нет. Любимых людей невозможно оставить, сердце не выдержит такой боли ».

– Пожалуй, я пойду, – пропела она, выхватила с вазы печенье, озорно хрустнула им и убежала.

– Она ещё совсем ребёнок. О какой влюблённости ты говоришь, – упрекнул друга Лорок.

– Вспомни себя в её годы, – усмехнулся Фёрст, – ты тогда сходил с ума по стройной блондинке, помнишь?

– Помню, старина, всё помню, но мальчики мужают раньше, такова природа.

– Природе наплевать, когда ты испортишь девчонку, – расхохотался Фёрст, но уняв смех, бросил, – она выросла и тебе не удержать её, вот какова природа.

– Я хочу видеть её счастливой. Разве моё желание эгоистично? – сказал и вздохнул Лорок.

– Помнишь, друг, как мы мечтали полететь в Космос на корабле, созданном нами? Это, был предел нашего счастья, а на деле оказалось, что оно – что-то большее, что имеет человек.

– И мы полетели, друг, взяв билет в одну сторону, – договорил Лорок, что не произнёс Фёрст.

– Как ты думаешь, как там, сейчас? Прошло двадцать циклов, – проговорил Лорок, смотря в глаза другу.

– Не знаю, но как хочется узнать. Я скучаю, и она мне снится, – тихо произнёс Фёрст.

Урхи закружились над головами друзей, но услышали только хруст и причмокивание с коим они угощались печеньем и душистым чаем, не ведя душевных разговоров, отложенных на более благоприятное время.

 Глава восьмая.

Бледное солнце ещё не начертало своих лучей над горизонтом, а герт Равивэл был уже на ногах. Он стоял на краю купальни и, развязывая пояс халата, смотрел в бирюзовую прохладу бассейна. Рывок широких плеч и гранатовый шёлк заскользил по его загорелой спине, и упал на мраморные плиты, обнажая его сильную подтянутую фигуру. Оттолкнувшись, он нырнул в воду и поплыл, быстро и энергично, почти не разбрызгивая бирюзовой глади. Ассия вышла в тот момент, когда он выходил из воды, отряхивая прозрачную россыпь капель, покрывшую его тело. Подавая мужу халат, она оглядела его и, оставшись довольной, прозвенела мелодичным голосом:

– Доброе утро, муж мой. С лунами, ты становишься всё притягательней и мой восторг, уже не умещается в моём сердце.

Спокойно глядя на жену, Равивэл обернулся гранатовым шёлком и, улыбнувшись, сказал:

– Я бы назвал это, лестью, но уважая свою прелестную жену, скажу, что рад твоему открытию, которого ты не нашла ночью.

Ассия прильнула к мужу и зашептала, разглаживая капли на его руке, от плеча до кисти:

– Ночью было много других открытий, и они сводили меня с ума. Как коротки ночи Аркадима, – сожалела она, целуя Равивэла в грудь.

– Довольно похвал, прелестное создание, а то я растаю восточной сладостью, которую ты обожаешь не меньше меня, – сказал Равивэл и, поцеловав жену в лоб, двинулся в дом. Не слыша её шагов, он обернулся и залюбовался ею: нагое, прикрытое прозрачной тканью туники, белое, гибкое тело целовал первый луч, выглянувший из-за пышной зелени деревьев. Перебарывая возникшее желание, он быстро вошёл внутрь дома, резко колыхнув тонкие занавески в широком арочном проёме.

– Скоро полнолуние, – тихо прошептал он, и на сердце стало легче, словно лёгкий ветер коснулся его души, сняв надоевшее напряжение.

Шлюз закрылся достаточно давно, но никого не приглашали к началу собрания. Решив узнать, что происходит, Равивэл спустился в общий зал, предназначенный для отдыха трибунов. За отдельно расставленными низкими столами, на диванах, обложенных яркими подушками, сидели герты, выпивая вино и ведущие светские разговоры и явно весёлые, так как их лица держали не сходящие, ни на миг, улыбки.

Подойдя к наиболее заселённому столу, герт Равивэл, приостановился и проговорил, вмешиваясь в весёлый разговор:

– Перестирываете грязное бельё Плантагенетов или перемываете кости Цезарей, любознательные герты?

Компания окинула общим взглядом Равивэла и наперебой, пригласила присоединиться, а ответил герт Аргур, держащий широкий бокал с искристым вином, всей ладонью, пропустив его ножку между средним и безымянным пальцами:

– Бельё сильно испачкано кровью и оно, уже истлело, а венценосные кости давно сгнили. Подлил напитка и продолжил, глядя на Равивэла. – Всё уходит, превращаясь в прах, а истина…остаётся.

– И вы ищете её в вине? – спросил, улыбаясь, Равивэл.

– Истина в любви, – опять отозвался герт Аргур. – Ночью я держал грудь жены, а сейчас держу грудь французской королевы, – засмеялся он, потрясая широким бокалом, зажатым крупной ладонью.

Общий смех разлился в пространстве светлой круглой комнаты, обставленной диванами и горшками с комнатными растениями разной формы и окраской листьев, ползущих по колонам, устремлённым к потолку и щедро раскинувших свои тенистые шатры по его вогнутой чаше.

– Герт Равивэл, пригуби вина из моего кубка и почувствуешь королевскую кровь, – говорил Аргур, протягивая бокал.

– В чужом бокале не найти своей истины, – отшутился герт Равивэл и тут же спросил. – Я не вижу верба Лорока. Здоров ли он?

Теперь ответил герт Аксий, сидя за другим столом, где пили не вино, а прохладительные напитки:

– Верба Лорока вызвал ант Главур, так что все свободны на сегодня.

– Да, герт Равивэл, собрания не будет, – подытожил герт Влавит, разведя руками. – Так что, можем поговорить и о Цезарях.

– Зачем копать так глубоко и на поверхности есть, что разгребать. Так, герт Равивэл? – возобновил разговор герт Аргур и пристально посмотрел на Равивэла.

– Возможно, – отозвался Равивэл. – Но, золото заблестит и из-под хлама.

– Да, если это – золото, а если, нет?

– Не разгребай, герт Аргур. Не трать, дарованное тебе время на бессмысленное занятие. Благородство металлов, как и благородство людей, оценивается их стойкостью. Чрезмерная гибкость рискованна: можно уткнуться носом в то, что копаешь и если, это – не золото, то носу не понравится. – Смех огласил просторную залу. Равивэл направился к угловому дивану. Герт Аргур свёл брови, допил вино и проводил Равивэла осуждающим взглядом.

Дверь Двора откроется к времени обеденного перерыва: ни штрихом раньше, ни штрихом позже, поэтому всем попавшим за её титановую мощь, придётся ожидать внутри, развлекая себя вином, разговорами, прохладительными напитками и… думами, чем и был занят герт Равивэл, ожидая открытия шлюза. Мысли о Вивьере не покидали его, волнуя, восхищая и печаля его влюблённое сердце. Их первое свидание, девственное, как утренняя роза, но волнующее, как штормящий океан, томило ожиданием новой встречи, но луна, не спешащая округлить свою форму, висела туманным ломтём и равнодушно смотрела на мучения Равивэла. « Только бы увидеть её, только бы увидеть», – думал он, ожидая перерыва. Внутренние часы, возникшие зеленоватым мерцанием прямо в воздухе залы, сообщили о перерыве, и герт Равивэл первым двинулся к створам. Он брёл домой, думая о девушке, не подарившей ни единого поцелуя, но пленившей его сердце и совсем не думая о жене, ласкающей его долгие луны и оставляющей в сердце сладко-вязкий осадок. Новое чувство ожидания и восторга, перемешиваясь с чувством лёгкой вины, рождали боль, которая обострялась каждый раз, когда его руки, губы, словно подчиняясь чарам, ласкали Ассию, но малая часть разума, свободная от них, продолжала думать о Вивьере, и лишь стон, вырванный страстью, гасил стыдливые мысли.

Резко развернувшись, Равивэл изменил путь, направив уверенные шаги к Чаше, где в который раз не найдя ничего, вернётся в роскошные залы, следующие длинной цепью, упадёт в прохладный шёлк постели и, глядя в печальные глаза Магдалины, прочтёт в них усмешку, оставленную лучом, бродящего в облаках, кремового солнца. Он искал дорогу в память, хранимую Альхорой, но её, опять, не было в Чаше.

Равивэл лежал, раскинув руки и полы расстегнутого мундира, неаккуратно съехавшие углами, сморщились у его таза, обтянутого белыми брюками. Ассия вошла, когда перед глазами мужа возник сгусток энергии, расширился и он, прочитав сообщение, прилетевшее с башни Эфира, быстро вскочил, разглаживая сморщенные ранее углы кителя.

– Мне нужно ненадолго удалиться, верб Лорок прислал за мной, – сообщил Равивэл, вошедшей жене и его глаза просияли.

– Равивэл, муж мой, возьми меня с собой. Я так часто остаюсь одна, – быстро проговорила Ассия, словно боялась, что муж исчезнет, не дослушав её.

Спешно застёгивая мундир, он спокойно и твёрдо проговорил, учтиво отказывая жене:

– Я не хочу, чтобы моя жена скучала, пока я буду вести деловую беседу с вербом.

– Я не буду скучать, я поболтаю с его сестрой. Говорят, она такая красивая? – не отступала Ассия, целуя его в щёку.

Видя, что его лицо тронула тень сомнения, она привлекла его к себе и поцеловала в губы. Равивэл ответил на её поцелуй лёгким касанием губ и чуть отстранился. Её руки скользнули в густую тень его волос, и она поцеловала ещё раз. Сладко-обжигающая волна, грубо ворвавшаяся в грудь, разлилась внутри и ударила в голову, вызывая головокружение.

– Что ты делаешь со мной? Я превращаюсь в тряпку, – прошептал Равивэл, обхватывая её губы.

– Равивэл, любимый, умоляю, – шептала Ассия, делая его губы горячими, страстными и податливыми.

Горячие, волнующие, сжигающие волю поцелуи, сыпались, как раскалённые лепестки роз и Равивэл, теряя самообладание, обхватил тонкий стан жены, плавно опуская её на кровать. Его мундир и всё находящееся под ним и даже, недавнее сияние глаз, летело на мраморные плиты, покрываясь сверху её платьем и парой туфель, сплетённых из кожи. Сообщение выплыло ещё раз, но Равивэл, занятый более важным занятием, не увидел его, страстно и неистово любя жену и, на время, забыв о девушке, чей образ ещё недавно заполнял его мысли и сердце. Когда всё закончилось, и они лежали, ещё часто дыша, Равивэл думал, глядя в грустные глаза потолочной женщины: « Не взять молящую жену – дело не благородное, недостойное герта и дурной тон. В конце концов, пусть всё станет на свои места» и тихо сказал Ассии:

– Собирайся.

Неожиданно, она передумала и сообщила об этом в купальне, куда они спустились вместе, после страстной близости:

– Равивэл, муж мой любимый, я останусь дома. Решай свои дела без меня, что вмешиваться женщине в мужские беседы.

– Не следовало демонстрировать душевные муки, я бы и так отдал свою любовь, – заметил, покидая купальню, рассерженный Равивэл.

– Я знаю, огненный мой мужчина, – донеслось до него звонко и затем, тихо и протяжно, – мне вдруг расхотелось идти, не сердись.

Сменив мундир, он вышел во внутренний дворик, обсаженный цветущими акациями, где его ждал крытый паланкин, посланный вербом Лороком и лежащий на серебристых плечах четырёх лурдов.

Верб Лорок встретил Равивэла радушной улыбкой и пригласил в дом. Пройдя несколько залов, они оказались в крытом портике, обустроенном мягкими диванами яркой расцветки и множеством разноцветных подушек, с золотыми эмблемами сиятельного дома в виде солнца и расшитыми мелким изумрудным бисером по углам.

Приветствия остались у порога дома и теперь, усаживаясь напротив гостя, Лорок сразу перешёл к делу. Равивэл, ожидающий деловой беседы, был крайне удивлён, услышав вопрос личного характера, сказанный не жёстким тоном верба, а дружеским озабоченным голосом:

– Равивэл, друг мой, ты мне, как сын и мне больно видеть глубокую печаль в твоих глазах. Что тревожит и мучает тебя?

Тот ответил не сразу, но ответил, стараясь не выдавать нахлынувшего волнения:

– Моя печаль, хотя и глубока, но не мрачна, а озарена светом, верб Лорок. Я благодарен за проявленную заботу, но тебе не надо тревожиться.

– Ты сбросил камень с души, Равивэл. Может чаю? Беседа хороша за чашкой горячего ароматного напитка. А, друг мой?

Лурд, словно ожидающий слов хозяина, выкатился из широких дверей, но легконогая девушка опередила его, взяв поддон из его рук, она плавно опустила его на стол. Равивэл встал, приветствуя даму, и сердце его замерло. Широко улыбнувшись брату и, смутившись перед нежданным, но желанным гостем, она, убирая со лба, выбившуюся прядь, проговорила:

– Приветствую тебя, герт Равивэл. Да не оскудеет твой временной Колодец.

– Не оскудеет, – ответил он, принимая её пожелание.

– Приветствую тебя, несравненную Вивьеру, – сказал Равивэл, давя гулкое сердцебиение.

– Так вы знакомы, – протянул Лорок, – и хорошо, отпала нужда представлять вас.

– Да, мы виделись случайно, однажды, – объяснил Равивэл, не сводя глаз с Вивьеры.

– Я не буду мешать вам, – сказала она, глядя на Равивэла и намереваясь уйти, но задержалась, указывая рукой на птиц, гуляющих недалеко по зелёному полю двора.

– Откуда эти странные птицы? Их принёс Туман? – спросила она, обращаясь к обоим мужчинам, но останавливая взгляд на Равивэле.

– Редкие Туманы достигают Аркадима и не все приживаются в его мерцающей атмосфере, как не каждая человеческая душа, проникшая сюда в обличии птицы. Кто знает, в каких Туманах бродят наши души. В прозрачных, алых или серебристо-голубых? – сообщил Лорок, глядя не на сестру, задавшую вопрос, а на Равивэла.

– О чём ты, обожаемый брат мой? – спросила сбитая с толку девушка.

– О жизни, девочка моя, о жизни. Иди, погуляй. Я позову, когда герт Равивэл будет уходить, – попросил Лорок сестру, и она послушно удалилась, бросив сияющий взгляд на Равивэла. Тот проводил её восхищённым взглядом и сказал:

– Прекрасная девушка твоя сестра верб Лорок, как лёгкий ветерок, несущий прохладу в духоту души.

– Что-то всё же тревожит тебя. Что?

– Лорок, скажи мне, как друг, как наставник, благоволивший мне с детства. Кто я? Я не знаю, я ищу себя и не нахожу. Разве память живёт не в нас? Почему она должна являться Изумрудной Водорослью? Моё подсознание рисует видения, которых я не понимаю, но знаю, что они – мои.

Лицо Лорока, сделавшееся бледным, исказилось болью, собрав морщины у уголков губ, но он разгладил их, изобразив улыбку, и ответил:

– Видения живут во времени, и они не всегда реальны. Однажды, оно откроет свою тайну. Время не забывает тех, кто помнит о нём. Отпусти прошлое, Равивэл, и живи настоящим, – посоветовал Лорок и тронул Равивэла за плечо.

– Значит, оно всё – таки, есть?

– Прошлое есть у всех. Без него не придёт настоящее и не наступит будущее, так устроен мир. Выбери, что тебе важнее, – сказал он, указывая рукой на зелёных жучков, появившихся в воздухе.

– Прилетели шпионы, – тихо сказал Равивэл и протянул руку Лороку.

Пожимая сильную ладонь Равивэла, Лорок подумал: « Привычки живучи, в отличие от памяти», но Равивэл не умел читать чужие мысли, а Лорок сказал не то, о чём подумал:

– Чтобы найти правильный путь, нужно не раз заблудиться.

Вивьера вышла проводить Равивэла и как только они остались наедине, он прошептал, держа её руку:

– Я не могу ждать полнолуния, я измучился. Не будь жестокой Вивьера, приходи сегодня в сад Лунных Роз, умоляю.

– Осталось недолго, жди Равивэл. Ты же знаешь, их цветение – дар влюблённым, дар долгой любви. Ты же любишь меня, Равивэл?

– Люблю, люблю, звезда моя, любовь моя Вивьера. Но, что цветение роз, по сравнению с чувством, живущим в нас? Все цветы цветут, но.

Она не дала ему договорить и, убрав его руку, убежала, даже не оглянувшись.

Вивьера, не спала, почти всю ночь. Она несколько раз порывалась бежать в сад, но останавливалась, то у двери своей комнаты, то на лестнице, ведущий во двор. В итоге, она забралась в постель, накрылась одеялом с головой и затихла, перебарывая неистовое желание скорой встречи и томя в сердце свидание с полной луной и с ним, кого любила всем сердцем.

 Глава девятая.

Равивэл, вернувшись уже в сумерках, застал жену в постели. Решив, что она спит, он разделся и вышел на открытую террасу. Луна, равнодушно плывущая в вышине, прибавила своего сияния на четверть, но осколок, не заполненный её светом, как острый кинжал ранил его сердце. Ощутив в груди жжение, он лёг в постель и гибкие руки Ассии обвили его плечи. Её губы, сладкие и влажные, как кусочки экзотического фрукта, коснулись его губ, и он принял их, отчаянно и грубо, словно мстил луне, причиняющей ему боль своей неторопливостью. Губы Ассии, становились всё горячей и слаще, проталкивая поцелуи к самому сердцу, отчего Равивэл делался страстным и нетерпеливым, желая её гибкого, как стебель удивительного цветка, тела. И он любил её, снова и снова, отдаваясь безрассудному порыву, едва не переходящему грань животной страсти и луна лила свой свет в овальные окна и, отражаясь в мраморных холодных плитах, бросала дрожащие блики на высокие стены и изрытую ласками постель. Видения пришли к утру, когда усталое тело стало лёгким, а голова просветлела от любовного угара. Они были всё теми же, странное животное, вздымающее белую массу и голос, так и не нашедший того, кого звал. Размытые картинки длились недолго и были вытолкнуты из головы и сна, неожиданной болью, сжавшей мозги в тугой непроницаемый комок. Равивэл застонал и проснулся, ловя сонный голос Ассии, прогремевший, как набат, хотя она шептала:

– Что? Что, муж мой? Кошмарный сон?

Ничего не говоря, Равивэл вышел из спальни и, пробежав коридор, бросился в бирюзовую воду купальни. Прохладная вода освежила, взбодрила, и головная боль ушла так же внезапно, как появилась. Он ушёл, не позавтракав и не поцеловав жену и это, произошло впервые. Желание покинуть дом, который он любил, возникло внезапно и не покидало его весь путь, который он проделал пешком. Что-то изменилось внутри его, и это была не только любовь к Вивьере. Что-то упрямое и непримиримое поселилось в нём и взывало к протесту, причина которого была не ясна, и он мучительно думал, ища мотив моментальной перемены настроения.

Пирамида, выплывающая из-за деревьев, сообщила: Внимание. Сероводородный Туман. Активируйте ковы. Опасность.

Тронув мочку уха и не обнаружив ков, Равивэл вскрикнул:

– Будь ты проклята со своей любовью, неуёмная жена моя.

Быстро подойдя к невысокой колонне со щитом, он нажал на него, и мраморный столб поплыл вверх, вытаскивая из-под земли защитную кабину. Двери уплыли вверх, он вошёл внутрь, и створа опустилась, герметично закрыв проём. Серые хлопья посыпались сверху, густо и медленно. Падая на стекло кабины, они таяли, оставляя мокрые грязные полосы. Это, больший вред, который они могли причинить одежде и лицу, но ядовитый воздух был смертелен и Равивэл оставался в кабине до тех пор, пока пирамида не отменила опасность. Хлопья, недавно упавшие на землю, оставили мокрые следы на ней и вызвали к течению видения его снов. Он шёл, а пред глазами стояло странное животное, вздымающее белую массу и отчаянно рвущееся с повода. Слова, внезапно возникшие в голове, сорвались с его губ шёпотом:

– Иди, милая, иди. До дома недалеко. – Не понимая, что происходит, Равивэл присел на скамью и закрыл глаза. – Я схожу с ума, – прошептал он, чувствуя тяжесть свинцовых век, и услышал голос, вернувший его в реальность:

– Доброго дня, герт Равивэл. Тебе нездоровится?

– Доброго дня, герт Аргур. Спасибо, всё хорошо.

– Тогда спеши, створа опускается, – предупредил герт Аргур, убыстряя шаг.

Равивэл поднялся и пошёл к ступеням, несущим трибунов за титановые створы.

Герт Аргур, встав рядом с ним, оглядел Равивэла и заметил:

– Тебе повезло, герт. Забывать ков опасно. Туманы такие непредсказуемые.

– Да, – кивнул Равивэл, вплывая в аванзал, где располагались кабины для хранения оружия. Найдя свою ячейку, он приложил палец, и дверца открылась, принимая в своё холодное металлическое нутро серебристый цилиндр, снятый с петли, вмонтированной вовнутрь правого рукава мундира. Вторые арочные двери ощупали его лучами и, не обнаружив оружия, пропустили в зал заседаний. Верб Лорок уже сидел в своём кресле и, увидев Равивэла, кивнул ему. Чуть склонив голову перед достопочтимым учителем, Равивэл прошёл по проходу вверх и уселся на задний ряд. После перерыва он быстро вышел из зала и не появился там вновь, впервые удивив Лорока своим безрассудным поступком, и сердце наставника заныло, предчувствуя беду.

И она бы, случилась, но луна сравняла свои края, обретя неразрывную округлость, и Равивэл отложил разговор с женой, в котором хотел сообщить о разрыве супружеских отношений.

Благодатный мир Аркадима не наказывал неверных мужей и жён, развлекающихся в Каменной Глуши или тайком в Аркадиме, но жестоко обходился с теми, кто требовал официального аннулирования брака. В лучшем случае, зачинщика разрыва выдворяли за Обруч, и он оказывался на рудниках Титарии или на истерзанной зыбкой земле Стонущих Болот. В худшем случае, его просто выбрасывали в Космос, где останавливалось его жизненное время, ибо пророчество Алой Нити, было правильным и неоспоримым – судьбой, предначертанной до смертельного одра. Был и третий вариант – Монолит. Неприступная тюрьма за пределами Аркадима. Не было случая, чтобы кто-то сбегал оттуда или возвращался домой. Каменно-металлическая глыба, словно проглатывала узников, как только перед ними распахивались её непроницаемые ворота. Имея один видимый вход и не единого окна, она висела цельной пирамидой в черноте космоса, окружённого многоярусной смертельной защитой. Внезапный порыв Равивэла, забывшего о тягостных последствиях противозаконного действия, сгладила почти полная луна, выплывшая перед его окнами, и он всю ночь метался в тревожном сне, явившем всё те же необъяснимые видения.

Верба Лорока не посещали видения, его чуткая память была всегда с ним и настолько рядом, что не давала покоя. Лорок, как и всегда, сидел в качающемся кресле и, слушая мерное постукивание ножек о пол, плыл по волнам своей памяти, ставшей чужой волей и его собственной виной. Держа в руках чёрный томик, он прочёл несколько строк и спешно захлопнул книгу, боясь найти в ней то, что сделает его вину, ещё невыносимей.

Давно заросли те тропы и придорожные валуны глубоко вросли в землю, а память Лорока, не уходящая даже во вчерашний день, перебирала каждую деталь, каждый звук того трагического дня, сделавшего его пришельцем в другую галактику. Он помнил тот день, когда столкнулись два корабля, и только Судьбе было под силу столкнуть их в бесконечном Космосе. Качание корабля, повреждение обшивки, холодная космическая пустота, метеориты, пожар, смерти и крик, длившийся вечность. От неё не осталось ничего – звёздная пыль, рассеявшаяся в беспредельном холоде, кроме мельхиорового кулона со слезой благородного чёрного опала, подаренного ей в день их знакомства. Паника…слёзы…крики…плач детей, всё смешалось воедино в мерцании, в холоде, в огне и лавине камней. Чей – то голос, охрипший от крика, взывал:

– Чей ребёнок? Где родители? Родители есть?

– Его мать погибла, – отзывался другой голос, а Лорок мчался то на один голос, то на другой, ища своего ребёнка.

Кто-то сунул ребёнка ему в руки, и он обрадовался, что нашёл его. Но, увидев маленькую рыжеволосую девочку, слегка отстранился. Ребёнок, смотря невинными глазами, обхватил его шею и прижался к плечу. Чувствуя его доверие и беззащитность, он уже не смог отпустить ребёнка. Абордажные пиратские челноки всё пристыковывались и пристыковывались к борту. И чужой корабль поплыл, оставляя за собой горящую пустоту, в которой осталось всё, что было ему дорого. Лорок закрыл глаза. Было время, но ушло, и уже не вернулось, но осталось в памяти, и всплесками, приводя её к течению, вырисовывало яркие мгновения, давно минувших, но словно заново пережитых, дней. Новое время не сгладило вины и не лишило воспоминаний, но обласкало звонким голосом маленькой девочки, которую он назвал своей сестрой.

Сорвавшись с кресла, Лорок подошёл к окну и, сняв защитное излучение, распахнул его, чтобы глубоко вдохнуть чужой мерцающий воздух. Полная луна, плывущая поверх зелёного шатра деревьев, лила холодный свет, тающий в мерцании воздуха. Далеко, у самого горизонта, небо вспыхивало округлыми пятнами, открывая окна четырёхмерного эвклидова пространства. Он, опять, не уснёт и тоска по непрожитой жизни, захлестнёт его с головой.

Лунная ночь сладка для влюблённых и горька для одиноких людей, ибо её свет, никогда не меняющийся в природе, проливает в души и радость и печаль, в зависимости от того, что готовы они принять, какая музыка звучит в их бьющихся пульсах.

Эта ночь в саду Лунных Роз была особенной, именно ей выпала честь встречать то, что уже родилось в Аркадиме и уже звучало в его мерцающем воздухе. В мире всё звучит: природа, свет, ночная прохлада и луна – полная луна, сияющая на небосводе. Её свет, пронизанный тайной, коснулся каждого цветка, и они раскрылись, наполненные лунным светом и искрящиеся капельками росы, вызывали восторг и удивление, рождали желание коснуться губами их лепестков. Но, не было в саду розы прекраснее её. Вивьера шла навстречу и приближалась с каждым шагом, и сердце Равивэла билось всё сильнее и сильнее и замерло, когда она остановилась напротив него и протянула руки. Он целовал их, нежные и чуть подрагивающие, а она шептала:

– Что же ты делаешь, остановись.

– Не могу, – выдохнул он и, скользнув пальцами в её распущенные волосы, притянул её голову и поцеловал в губы.

Её лицо побледнело, глаза распахнулись, а губы, не вернувшие его поцелуй, прошептали: – Ещё, ещё.

Он целовал, она отвечала, неумело, но старательно и стыдилась своей неловкости, боясь открыть глаза и увидеть на лице Равивэла разочарование, но его не было. Равивэлу нравилось новое лёгкое ощущение, открытие, которого не пришлось узнать раньше, и он целовал её стыдливые губы пылко, но нежно, боясь вспугнуть или ранить очарование первых поцелуев.

– Люблю тебя, люблю, – шептал Равивэл, отрываясь от неё. Шептал и снова целовал её прелестные волнующие губы.

– Ты видишь, как я счастлива, видишь? Скажи, – выдыхала она, переводя дыхание.

– Ты, как лунная роза, расцветшая на моих глазах, и я буду беречь её, не дав упасть ни одному лепестку, Вивьера, – отзывался он, прижимая её к груди.

– Почему любовь так прекрасна? Кто выдумал её? Скажи, любимый, – восхищённо тянула она, прижимаясь к нему так близко, что он слышал биение её сердца.

– Не знаю, кто придумал её, но она родилась и живёт во мне и умрёт вместе с моим сердцем, – говорил он, вдыхая запах её огненных волос, и она затихала на его груди.

– Не говори так, любимый. Любовь выше смерти, она – свет, а он льётся и во тьме, звёздным светом и ему нет конца, как и нашей любви.

Уткнувшись лицом в её волосы, пахнущие фиалками, даже здесь в саду роз, Равивэл думал: « Что со мной? Почему, мне достаточно её взгляда, губ, торопливых слов? Где неистовое желание срывать одежды, обладать и наслаждаться телом, гореть, выпаливая всё внутри? Почему, я смотрю на неё и задыхаюсь от счастья, боясь грубого касания, неосторожного слова? Разве любовь бывает такой разной? Где она истинная? Та – удушливая и прожигающая насквозь или эта – лёгкая, как облако и волнующая, как запоздалый рассвет, дарящий надежду. Где я – настоящий? ».

– Звёзды светлеют, – тихо проговорила Вивьера, отрываясь от Равивэла. – Пора расставаться, но как я покину тебя?

– Встречи всегда заканчиваются расставанием, иначе их бы не было, так устроен мир. Я провожу тебя, – сказал Равивэл, протягивая ей руку.

– Лорок задаст мне хорошую трёпку, – весело проговорила Вивьера, вложив свои хрупкие пальчики в его сильную ладонь.

Полная луна плыла в вышине и розы ещё цвели, ожидая рассвета, чтобы закрыться в бутоны и расцвести ночью, вновь явив миру свою красоту. Они уходили, крепко держась за руки, и ночь провожала их, чтобы услышать:

– Прощай, любимый.

– Прощай, любовь моя.

– Почему, ночи так коротки. Ещё один поцелуй, любимая.

– Ещё один? Всего один и тебе будет довольно? Как я расстанусь с тобой? Как уйти?

– Надо уйти, чтобы встретится вновь.

– До нового солнца, – звонко рассмеялась она и побежала к высокой чугунной ограде, сплошь увитой зеленью и цветами.

Глава десятая.

День солнечного равноденствия не опоздал и пришёл вовремя, собрав всех или почти всех, жителей Аркадима на Арене, созерцать не гладиаторские бои, а битву сумасшедших гонщиков.

Смотр технических изобретений, проходивший каждое солнцестояние, являл такие экземпляры, что зрители не раз заходились то удивлением, то восхищением, то заразительным смехом. Изобретательные авторы показывали внешний вид своего детища, а затем, гнали, хвалясь техническими характеристиками. Их оригинальные машины нельзя было просто назвать автомобилями или атмомобилями из-за сложности конструкций и фантазии изобретателей. Победителю доставался лавровый венок, а Аркадиму его изобретение. Проигравший не получал ничего и лишался своего изобретения, как устаревшего, не нужного этому времени и миру и его сбрасывали «Вниз», навсегда забывая о нём.

Казалось, это соревнование, было смотром не только новейшей техники, но и женских нарядов, играющих цветами, оригинальными покроями, вычурной отделкой и изобилием украшений, тяготивших мраморные шеи, гибкие руки и хрупкие пальчики. Ярко разодетые персоны, прогуливались парами, щедро раздаривая приветствия и улыбки, попивая прохладительные напитки и оценивая блеск драгоценных камней.

Соревнования были в разгаре и зрители ликовали, когда Равивэл под руку с очаровательной женой столкнулся с вербом Лороком и его прелестной спутницей. После необходимой и обязательной процедуры приветствия, мужчины, как полагалось, представили своих дам.

– Моя жена Ассия, – спокойно сказал Равивэл, наблюдая за Вивьерой и усмиряя бурлящую внутри кровь, рвущуюся резвым конём по его венам, заставляя сердце биться часто и гулко.

Вивьера держалась спокойно, улыбалась и лишь чуть, единожды, дрогнувшие губы выдали её смятение.

– Моя любезная и очаровательная сестра Вивьера, – представил Лорок свою спутницу.

– Не зря ходят слухи о твоей красоте. Вивьера, ты удивительна, – восхитилась Ассия и мило улыбнулась.

– О твоей красоте тоже не молчит дром, но он умолчал о том, что ты жена благородного герта Равивэла, – спокойно проговорила Вивьера и лишь, Равивэл понял её укор.

– Вы знакомы? – поинтересовалась Ассия, не сводя глаз с девушки.

– Недавно, герт наносил визит брату, и я видела его, издали. Вы очень красивая пара, – закончила она, подтолкнув Лорока локтем.

Над стадионом поплыла Пирамида, оповещая всех присутствующих о первых результатах соревнований.

– Начинается самое интересное, нужно занять свои места, – сказал верб Лорок и, обращаясь к герту Равивэлу, предложил, – вы с нами.

Отказать вербу было недопустимо, но мучить Вивьеру было жестоко, и Равивэл замешкался, ища причину отказа, но Ассия поспешила озвучить решение раньше мужа и учтиво приняла предложение верба Лорока. Так случилось, что Равивэл и Вивьера сидели рядом, и он не сводил глаз с её мраморного профиля. Она, не проявляя никакого интереса к его персоне, наслаждалась тем, что творилось на стадионе и над ним, в воздухе, где продолжалась демонстрация наземных гонок, показывающая воздухоплавательные способности машин, кораблей и не поддающихся пониманию конструкций. Равивэл, болезненно переживая равнодушие Вивьеры, осторожно положил свою ладонь на её руку и её пальчики дрогнули. Сжав их чуть сильней, он ждал поворота её головы и взгляда светлых глаз, но не увидел ничего и лишился её руки, грубо вырванной из его ладони. Долгожданный перерыв внёс некоторую ясность в их отношения, но не обрадовал Равивэла. Верба Лорока отвлёк визор Плюм, явившись без жены и в своём незаменимом пурпурном плаще поверх синего мундира визора. Ассия переключилась на болтовню с, неожиданно появившимися знакомыми дамами, что позволило Равивэлу и Вивьере остаться наедине, среди шумящих зрителей Арены. Нежно развернув девушку к себе, Равивэл смотрел в её глаза, но не видел в них ни ненависти, ни укора. Маска равнодушия, надетая на лицо, не скрывала обиды, затаившейся в её глазах, и Равивэл знал: ей больно. Он мысленно подбирал слова утешения, и они начали звучать:

– Вивьера, – но она прервала его и заговорила, глядя прямо в глаза:

– Я люблю тебя, и ты любишь меня, я знаю, но будущего у нас не будет. Две золотые пластины сердцу не выдержать. Оно разорвётся. Разве я могу поступить так. Мы будем любить друг друга, но на расстоянии больше никогда не встретимся. Я смогу. – Она опустила глаза и, подняв их вновь, договорила. – Пусть так и остаётся.

– Оно разорвётся гораздо раньше, если я не буду держать твоих рук, целовать твоих губ и вдыхать запах твоих волос, – пылко говорил Равивэл, нежно сжимая её руку. – Не желай мне ранней смерти, любимая. Это, жестоко.

– Ты говоришь мне о жестокости? Ты, пришедший целовать меня с другого любовного ложа? – вспылила она и опять вырвала руку. – Ты умолчал, что в союзе.

– Прости, мне больно, что я встретил и полюбил тебя сейчас, не раньше, пока был свободен от союза с Ассией, но я нисколько не жалею о том, что это случилось. Я люблю тебя и это – главное.

Вивьера, ещё не пережив пылкого высказывания и что таить, обиды, кружащей внутри, проговорила:

– Душно, – и, продев изящную руку под нить многоярусных жемчужных бус, с силой рванула её. Крупный жемчуг, сорвавшийся с её шеи, покатился по голубому платью и запрыгал по мраморным плитам, издавая мелодичные звуки. Когда музыка бусин затихла, она сказала, уже спокойно и тихо. – Я не хочу стоять между вами и делить моего любимого с чужой женщиной. Отныне, между нами – расстояние. Пусть так и остаётся.

– Я виноват перед тобой, но любовь не спрашивала разрешения, поселившись в моём сердце. Ты обвинишь и её?

– Умоляю, не говори больше ничего. Я готова расплакаться.

– Вивьера, вот ты где, – обрадовано, проговорил брат, прерывая их беседу.

– Прощай, – бросила она и, подхватив брата под руку, потащила его к выходу, а он, еле поспевая за ней, басил:

– Ты не дала мне попрощаться с гертом Равивэлом. Что происходит, Вивьера? Куда ты так спешишь?

– Что вам прощаться, если завтра вы встретитесь вновь, – рассерженно бросила она, не сбавляя шага.

– Но, соревнования ещё не закончились.

– Ничего, завтра узнаешь всё. Я устала и хочу домой, – холодно бросила она и остановилась, осознав, что ведёт себя непростительно грубо. – Прости, я плохо себя почувствовала. Солнце сегодня, особенно жаркое, – смягчила тон и извинилась, с мольбой глядя на брата.

– Хорошо, если хочешь, мы едем домой. Твоё самочувствие мне дороже финала соревнований, – успокоил её Лорок.

– Спасибо, – тихо, еле сдерживая слёзы, выдавила она.

– Вы поссорились? – спросил Лорок, когда они были уже в пути, покачиваясь в крытом паланкине. – Герт обидел тебя?

– Нет, – поспешила ответить она. – Мы едва знакомы, чтобы успеть найти причины для ссоры. Я же говорю, солнце. Вот и глаза слезятся, – оправдалась Вивьера, хотя матерчатая крыша и густые кисти по бокам, надёжно укрывали лица от солнечных лучей.

– Всё будет хорошо. Я люблю тебя, моя сестрёнка, – тихо сказал Лорок и нежно уложил её голову на своё плечо.

– Ты самый лучший брат на свете, – прошептала она и уткнулась лицом в его грудь.

И лучший брат понял, что его юная сестра влюблена в герта, который был ему не менее дорог, чем она, но ничего не сказал и лишь прижал её сильнее.

Равивэл лежал на кровати и, закрыв глаза, шептал одно и то же: « Пусть так и остаётся, пусть так и остаётся, пусть так». Резкая головная боль оборвала шёпот, переводя его в стон. Сжав кулаки и зубы, с такой силой, что вены выступили синими бороздками, а зубы издали скрежет, он боролся с болью, вдавившись всем телом в упругую поверхность супружеского ложа, ставшее причиной расставания с любимой – теперь далёкой, но такой желанной.

– Опять, голова, – испуганно прошептала Ассия, ложась рядом с мужем.

Её лёгкие руки, прижавшие его голову к своей груди, нежно гладили его тёмные волосы, а губы шептали. – Всё пройдёт, потерпи, муж мой. Сейчас, всё закончится, любимый.

Боль ушла так же внезапно, как и появилась. Равивэл сел и Ассия, подняв прямую спину, сказала:

– Равивэл, муж мой, я говорила уже не раз, надо сходить к доктору Вайлу. Говорят он настоящий гений, эскулап, способный ставить диагноз без капсулы. Правда ещё говорят, что он – странный, но это ведь не мешает тебе посетить его?

– Гениальные люди кажутся нам странными, но на самом деле, это мы – другие, – ответил Равивэл и успокоил жену, – схожу или вызову капсулу на дом, жена моя, Ассия.

Ассия обняла мужа и поцеловала в губы, беззвучно прошептавшие: « Пусть так и остаётся».

Герт Плюм, мелькая ярким плащом в сочной зелени сада, прилегающего к красивому дому, шёл к Лороку, давшему разрешение посетить его в своих покоях. Лурд, встретивший гостя у дверей, проводил его к купальне, где Лорок совершал утреннее купание. Плюм вошёл во внутренний озеленённый дворик, когда Лорок, выйдя из воды, запахивал, расшитые золотом, полы роскошного синего халата. От зоркого глаза визора не ускользнула ни одна деталь, в том числе и кулон с чёрным опалом, скрытый на его глазах халатом. Мысль, внезапно посетившая голову Плюма, выдала: « Где-то я уже видел это, но где?». Отвлёкшись на мгновение, Плюм спешно приветствовал главу Двора:

– Солнечного дня, верб Лорок. Да продлится твоё Возвышение.

– Да продлится, – отозвался Лорок и приветствовал визитёра, договорившегося вчера, на Арене, о встрече. – Доброго утра, герт Плюм. Да умножатся твои победы в изысканиях на благо Аркадима.

– Да умножатся, – принял Плюм, прилагая правую руку к левому плечу и слегка склонив солнечную голову.

Лорок пригласил его в дом, где в Каминной комнате был накрыт стол к завтраку.

– Присаживайся герт Плюм, выпьем вина, поговорим о деле, приведшем тебя гостем в мой дом, – предложил гостеприимный хозяин, усаживаясь на вишнёвый диван с подушками из серебряной ткани.

– Я принёс бумагу, требующую твоей подписи, господин. Я намерен нанести деловой визит в башню Созерцания, с целью известной тебе, – учтиво и ясно говорил Плюм, не притрагиваясь к кубку, поданному лурдом.

– Соблюдать порядок обязаны все, даже верховный ант Главур. Занятый наукой, он двигает Аркадим к небывалым высотам, но, не появляясь на его улицах, остаётся таинственной персоной, живущей по своим правилам, часто противоречащим законам дрома и Двора. Я не прислушиваюсь к слухам и поэтому, доверяю тебе, герт Плюм, как лучшему визору, проверить деятельность башни Созерцания и дать полный отчёт к следующему Собранию и потому подпишу твою бумагу, – изложил Лорок и позвал лурда.

Лурд, вкатившись в комнату, приветствовал гостя и только потом посмотрел на хозяина, ожидая просьбы.

– Привези мне, дружок, письменный стол, – попросил Лорок, беря из рук Плюма тонкую пластину, умещающуюся на ладони и напичканную электроникой.

Через пару штрихов, лурд вернулся и, поставив перед Лороком блестящий ящичек, удалился бесшумно и быстро.

Приложив опечаток большого пальца, Лорок открыл ящичек, как книгу и взял один, из нескольких предметов, висящих в лучах – печать Двора. Приложив её к поверхности пластины, он легонько вжал печать и убрал её назад, плотно закрыв крышку сейфа.

– Проверь « льготу», герт Плюм, – обратился он к визору.

Тот, преисполненный величия, коснулся поверхности экрана, и на нём засветилась эмблема золотого пятилистника.

– Всё в порядке, верб Лорок, благодарю тебя и обещаю исполнение долга во благо Аркадима, – сурово и торжественно проговорил Плюм, смакуя внутри скрытую радость.

– Поскольку ты не пил вина, я предполагаю, что ты спешишь преуспеть в своих делах, герт Плюм, поэтому не задерживаю тебя. Срок действия печати тебе известен, так что в добрый путь, визор.

Приложив руку к плечу, Плюм откланялся и последовал за лурдом, что проводил его до ворот.

Вивьера не вышла к завтраку и брат, обеспокоенный её отсутствием, направился в её комнату, расположенную в дальнем крыле, в западной башне, устроенной над крышей дома. Дверь была открыта, что явно намекало на то, что хозяйки, ныне Розовой комнаты с высокими декорированными колонами из мрамора того же цвета, не было на месте. Лорок нашёл её в саду, прильнувшую к стволу дерева, задумчивую и печальную.

– Вивьера, солнце моё, отчего ты здесь? Я жду тебя к завтраку, – сказал Лорок, протягивая к ней руки.

– Я не голодна, брат мой, я в слезах, – ответила она, прижимаясь к нему.

Лорок нежно гладил её по волосам и спрашивал:

– Почему ты плачешь, свет мой? Слёзы портят красоту, не плачь.

– Мне приснился страшный сон. Я была в смятении и прибежала сюда, прости меня, – солгала она, скрыв истинную причину слёз, которой являлся Равивэл.

– Сны, всего лишь кратковременные видения, рисуемые нашим воображением. Они – туманы страха, которые мы сами напускаем, не понимая реального. Разум играет с нами, дабы сделать нас слабыми, – успокаивал он, гладя её волосы. – Пойдём, всё хорошо.

Хорошо было недавно, когда он целовал её в саду Лунных Роз, когда провожал, держа её руку, когда она увидела его на празднике солнечного равноденствия, и сердце замерло, ожидая его вечернего взгляда, тихого басовитого голоса и улыбки, но всё рухнуло, после короткой фразы и имени, названного им, не её имени. Женщина, очаровательная, как сама Афродита, вставшая на её пути и названная женой, сделала её чувство возможным, но не допустимым, а его самого – мечтой, мифическим запретным плодом, которым можно любоваться, желать его, даже коснуться, но никогда не узнать его вкуса. Любимый и любящий, но связанный обещанием золотых именных пластин, он будет любить её в тревожных снах, и уходить с первым робким лучом восходящего солнца, как призрачный любовник, служащий двум женским сердцам. И иначе не будет, поскольку судьба и даже время не соединит два жизненных русла в одно единое, ибо их воссоединение не начертано пророчеством, которое не верит слезам, не подкупается жалостью и не признаёт любовь, родившуюся мимо рук Алой повитухи.

 Глава одиннадцатая.

Ант Глум, сидящий в высоком кресле своей лаборатории, пристально смотрел в одну точку, в соринку, лежащую на столе, ту самую, которую он подобрал в секретной комнате Верховного анта. Сейчас, он положит её в раствор, налитый в контейнер, и поставит его в регенерационный инкубатор, чтобы спустя две луны вытащить оттуда готовый опечаток повелительного пальца Главура. И тогда, никто не помешает ему встать у Смертоносной Пушки и исполнить своё самое сокровенное желание, а если кто и помешает, то он будет на чеку. На этот случай, у него есть чуткий дрон, созданный им и названный им – «гизг» – гениальное изобретение Глума, способный чувствовать, не только приближение шагов, но и энергию идущего живого существа на довольно большом расстоянии, достаточным для того, чтобы скрыть улики и самого себя. Он создал его, ещё в детстве и очень гордился своим изобретением. Позже, он усовершенствовал его и вживил в мочку уха, придав форму серьги.

Превратить неизменный, неукоснительно соблюдаемый, засевший занозой в сердце, порядок в хаос, было его заветной и главное достижимой, мечтой, уже отсчитывающей свои первые неуверенные шаги. Возвыситься над человеком, держащим его – гениального учёного на второстепенных ролях своего грандиозного спектакля под названием Власть, до сладостной истомы щемило сердце Глума, терзаемое тщеславием. Глум не был бунтарём. Он был тихим незаметным служащим, маленьким знаком препинания в историческом тексте, стремящимся встать в том его месте, где обычная запятая становится вершителем судеб, выбирая, казнить или миловать. Но, это будет потом, когда все тайны Аркадима, явят свою наготу и заставят содрогнуться величественный дром, спокойно спящий за зеленоватым сиянием Обруча. А сейчас, он старательно готовил снадобье из трав, выменянных у Собирателя – человека без принципов и семьи, увлечённого собирательством всего, что плохо лежит или выбрасывается за ненадобностью, за знание о Временных пещерах. Всё было готово, когда первый рассветный луч робко сверкнул в небе цвета туманной росы, и ант Глум довольно улыбнулся, предвкушая скорую и лёгкую победу.

Предутренние штрихи – часы упоительного сладкого сна, не тревожимые ничем, даже Пирамидами, текли Туманом, заполняющим Чашу с монолитного мраморного основания до куполообразного потолка и идеально ровным отверстием, которое откроется с боем башенных часов и новая форма жизни, принесённая пришельцем, вольётся в воздух Аркадима.

– Да окажется Туман не пустым, – проговорит Равивэл, держа путь к Чаше.

– Да приплывёт свежий Алый Туман, – пожелает Ассия, чувствуя утреннюю усталость.

– Да явится Серебристо-голубой Туман, – прошепчет Лорок, терзаемый сомнениями.

И только ант Главур, открыв глаза, не пожелает никакого Тумана, ибо его голова, едва умещающая гениальный ум, должна оставаться ясной, поскольку, лишь ему дано пророчество: возвысить Аркадим своими деяниями. Однажды, он прочёл пророчество Алой Нити и Пирамиды возвестили о рождении нового брачного союза, и никто не узнал, что сирота из ротонды Мастеров взял в жёны прелестную деву с планеты Алых Туманов. Её страстная любовь и удушливые поцелуи затуманили его прошлую жизнь и навязали новую судьбу. Творить во имя процветания Аркадима, стало для него ежедневной целью, ибо его ум небесполезен высокоразвитой цивилизации. Легенда о пришелице с Красной планеты останется мифом, а она, благодаря гениальным научным изысканиям Верховного анта, обретёт новую форму жизни и станет любящей и нежной женой, коих в Аркадиме, уже немалое количество.

И одна из них, проплывающая утренним Туманом возле высоких окон башни, присмотрела сегодня молодого анта, печально смотрящего на внешний мир. Она вернулась поздней ночью, когда полная луна, волнуя сердца влюблённых своим упоительным светом, медленно плыла, смешивая свой свет с мерцанием высокого неба. Глум спал, но почувствовав её лёгкое прикосновение, открыл глаза и, нисколько не удивившись её присутствию, тихо спросил:

– Кто ты? Она молчала, луча нежный, чуть насмешливый зеленоватый взгляд. – Как ты прекрасна, – снова сказал Глум, дотрагиваясь до её чёрных волос. Нежный пьянящий аромат цветущих маков влился в его ноздри и он, глубоко вдохнув его, закрыл глаза. Её губы: тёплые и чувственные, коснулись его губ, и Глум замер, боясь вспугнуть очарование первого женского поцелуя. Он ждал её прикосновения снова, но его не последовало, и он открыл глаза. Она, всё так же лежала рядом и улыбалась одними губами, которые манили и он потянулся к ним, желая поцелуя. Он едва коснулся её алых полуоткрытых губ, и они потеряли свои очертания, как и лицо и всё красивое тело, воплощаясь в алый туманный сгусток, уплывающий к высокому потолку.

– Ты не хочешь быть человеком? – спросил он, наблюдая за туманом, который опускался. – Нет, ты не можешь быть им. Твой облик изменчив, прекрасная Нумера.

Туман опустился над ним, нежно проплыл по лицу и полунагому телу. Казалось, что он, не просто касался кожи, а проникал сквозь неё, даря невероятно прекрасные ощущения неги и слабости, от которых кружилась голова, и уплывало сознание. Глум застонал, испытывая невероятное удовольствие и Туман, наигравшись с ним, резко взмыл вверх и устремился в вентиляционные потолочные решётки.

– Постой, не уходи. Куда же ты? Останься. С тобой так хорошо, – шептал Глум, не находя сил вскочить с кровати и лишь, простирая руки к потолку.

Туман уплыл, не вняв его мольбам, и больше никогда не просачивался в башню, мучая ожиданием сердце молодого анта. Тяжкие ожидания пришелицы из другой Галактики, больно ранили сердце Глума и вселили ещё большую уверенность его ненужности, которая поселившись в голове, пустила корни и в его жизнь.

Ассия, видя физические страдания мужа и не зная его душевных мук, решила дать отдых Равивэлу, задумав слетать на землю Горячих Струй, понежить своё божественное тело теплом естественных источников Титарии. Имея мужа трибуна, получить выездную визу было несложно и Ассия, дожидаясь возвращения мужа со службы, собирала багаж. Равивэл не противился её отъезду и даже был рад, что никто не помешает ему прибывать в состоянии дрейфующей льдины, окружённой ледяным барьером непонимания, душевных тревог и маленькой надеждой на прощение. Он провожал её, сидя рядом в атмомобиле и она, не переставая говорить, утомляла его до тех пор, пока машина не зависла над кораблём дальнего следования. Парковочная платформа, располагаясь по внутренней окружности Обруча, делала возможной посадку в корабль прямо с воздуха, опуская пассажиров эскалаторным коридором с корабля на корабль, поэтому Равивэлу даже не пришлось спускаться. Стоя вверху, он провожал жену взглядом и не расточительной улыбкой, затаившей мимолётную грусть. Пассажиров, желающих лететь за пределы Обруча, было не много, поэтому посадка прошла быстро, и Равивэл вернулся домой ещё до заката солнца. Он много раз видел заходящее солнце, но этот закат показался ему особенным, предвещающим что-то мрачное. Розоватый полукруг, уже уронивший свою половину за горизонт, медленно оседал, принимая форму тонкого осколка, и ему казалось, что солнце навсегда покидает мерцающую планету и больше не взойдёт, оставив его в темноте и пустоте длинных прохладных анфилад, одинокого и раздавленного собственной виной. Но, оно возвращалось, продлевая его мучения, вызванные не отъездом жены, а отсутствием его любимой, которую он желал больше, чем прежде. Ассии не было, уже несколько лун. Вивьера появлялась в людных местах, под руку с братом или с молодым Альгудером, что приводило Равивэла в неслыханную ярость, будя в нём, не знаемую ранее ревность. Она радовала мимолётными взглядами, ничего не значащими быстрыми приветствиями и манила…телом. Желание обладать ею, возникло само собой, в тот момент, когда казалось, что он потерял её навеки, и оно не отступало, а набирало силу, делая его раздражительным и грубым. Альгудер, зачастивший в дом Лорока, был любезен и весел, как всегда, но Равивэл, видевший в нём причину равнодушия Вивьеры, готов был вызвать его на дуэль, которые иногда имели место происходить между чрезмерно энергичными молодыми людьми – юнцами, стремящимися покорить сердца возлюбленных дам, геройским поступком, бравадой безрассудного сердца. Влюблённое сердце всегда таково и он удерживал его страстный порыв, подключая холодный разум. Ассии не было и головные боли ушли. Не хочешь, да вспомнишь весельчака Фёрста. Как сказал, а! От жён одна головная боль и опухшие уши.

Ушла одна боль, но осталась…другая, и она была мучительней, чем физическая и она не проходила ни днём, ни ночью, терзая измученное разлукой сердце, а она…составляла компанию регуту Альгудеру.

Лунная ночь, спустившаяся лёгкой прохладой, пришла, чтобы разделить его одиночество и смотрела в открытые окна, играя лёгкими занавесками, и видела его, сидящего на краю не ласкового ложа, опустившего глаза в ладонь, где лежала крупная жемчужная бусина, отливающая перламутром в холодном лунном свете. Лёгкая тревога всколыхнула тяжёлое сердце, и оно забилось, отсчитывая время гулкими ударами. Он почувствовал её и бросился на улицу. Она стояла в тени цветущей акации, и лунный свет очерчивал лёгкой тенью её хрупкую стройную фигурку.

– Вивьера, – позвал он и затаил дыхание.

– Равивэл, – выдохнула она.

Одновременно сорвавшись с места, они побежали навстречу друг другу, и лунный свет слил их, недавно бегущие тени, в одну, недвижимую тень.

Целуя его, она шептала:

– Не могу, не могу, не могу без тебя.

– Люблю, люблю, люблю, – вырывалось горячим дыханием с его губ.

Равивэл взял Вивьеру на руки и понёс в дом, где ночь, смотрящая в окна, играла лёгкими занавесками. Красивая женщина смотрела с потолка на их обнажённые тела, затаив укор в печальных глазах, а может, лёгкую женскую ревность. С ней, всё было по-другому. Равивэл задыхался не от её поцелуев, а от страсти, скопившейся внутри. Её поцелуи живые и горячие, вызывали не головокружение, а ощущение полёта, невесомости, пронизанной лёгкими прикосновениями её бархатистой кожи, тёплой, чуть влажноватой и пахнущей фиалками. Она, не знавшая откровенных мужских ласк, замирала при каждом его прикосновении, но отдавалась легко и страстно, не стыдясь своих чувственных порывов, которые раньше, даже в мыслях казались постыдными. Любовь, однажды заставшая их врасплох, наконец, утолила, жажду, возведя себя в ранг Алой Пророчицы, не сумевшей или не захотевшей предсказать их будущее и ослушавшись её, теперь, они принадлежали друг другу.

Вивьера ушла до восхода солнца, не разрешив проводить её, и он остался, счастливый и окрылённый, подчиняясь воле богини, подарившей чудную ночь, какой он не знал раньше.

Регут Альгудер, став в последнее время исполнительным и рассудительным, видимо взросление всё же шагнуло в его жизнь, обрёл уважение не только друзей, но и верба Лорока и наконец-то получил золотую ленту герта. Конечно, не золотой эполет высшей степени, но его рвение возвыситься до герта, хотя и средней степени, было удовлетворено. Не показаться в новом мундире Вивьере он не мог, поэтому летел к ней, забыв все прежние обиды, которые несколько скрасились их совместными прогулками, тая очередную надежду на её, ставшее более мягким, сердце. Дверь в покои Вивьеры была приоткрыта, и Альгудер остановился, увидев её сидящую у раскрытого окна. Её волосы, распущенные по спине, легонько трепал ветер, прилетевший из сада, куда и был устремлён её взгляд. Он смотрел на неё, боясь вспугнуть очарование, затаившееся в лёгком наклоне её головы, но она, почувствовав его присутствие, быстро повернула голову, и он затаил дыхание, видя её счастливое и немного загадочное лицо.

– Альгудер, ты пришёл, друг мой, – воскликнула она, бросаясь к нему и обвивая его шею руками. – Как хорошо. День начинается с твоей улыбки. Да продлится её сияние на твоём мужественном лице, – весело приветствовала она и засмеялась, изобразив на щеках две миленькие ямочки.

– Да продлится, – растерянно улыбаясь, ответил он, сбитый с толку её чрезмерной веселостью и щедростью. – Ты такая красивая и весёлость вернулась к тебе. Счастье тебе к лицу, Вивьера, – проговорил он и коснулся её щеки губами.

– Все счастливые люди – красивы, даже если уродливы по природе, но тебе это не грозит, я про уродливость, а ты у нас – красавец, – щебетала она, ещё больше удивляя Альгудера.

– Да, женщины в восторге от моей внешности, вот бы ещё счастья немного, – сообщил он, целуя её руку, которую она не успела убрать с его шеи.

Взяв Альгудера за руку, она усадила его на диван, вишнёвого цвета, расшитый золотыми лилиями и присела сама.

– Отчего ты думаешь, что ты несчастлив? – спросила она.

– Девушка, которую я люблю, смеётся надо мной, не замечает меня, словно я – тень, – грустно проговорил он, глядя в её, уже спокойные глаза.

– И кто же она?

– Вивьера, довольно, – вспылил он и продолжил так же пылко. – Ты знаешь, что я говорю о тебе. Говорю в который раз о любви к тебе и слышу одни насмешки.

– Если ты – тень, то ты – красивая тень, и я заметила твой новый мундир с золотой лентой, – спокойно произнесла она, и её голос взлетел вверх, чтобы воскликнуть. – Ты возвысился до герта и за это, я тебя поцелую, мой обидчивый друг.

Вивьера приблизилась к нему и нежно, едва касаясь, приложила губы к его щеке. Резко повернув голову, Альгудер поймал её губы своими губами и поцеловал, придерживая её голову руками. Она не сопротивлялась и он, растерявшись, отпустил её.

Вивьера встала с дивана, прошла к окну, постояла немного и, медленно повернувшись, задумчиво произнесла:

– Что ты сделал Альгудер?

– Я поцеловал тебя, потому что люблю и давно желаю твоего поцелуя и не важно, что я украл его, – тихо сказал он, не понимая её вопроса.

– Твой поцелуй сладок на вкус, но холоден, как лёд. Разве так целуют любящие губы? – совершенно серьёзно сказала она, глядя на Альгудера.

– Я готов исправить свою ошибку, – произнёс он и улыбнулся.

–Ты заблуждаешься, друг мой. В тебе живёт не любовь, а детская привязанность. Я, как сладкая конфета, к которой ты привык и боишься лишиться её вкуса. Открой глаза и ты увидишь ту, которая станет звездой, затмившей твоё небо, огнём, раскалившим твоё сердце. Зачем тебе, взрослому мужчине, герту, конфета?

Слушая Вивьеру, Альгудер, опять удивлялся переменам в ней, как тогда в саду, и ещё больше любовался ею – красивой, возвышенной и новой.

– Откуда ты всё это знаешь? – спросил он, не отводя взгляда от неё.

– Знаю. Теперь, я знаю, – загадочно сказала она и улыбнулась, но не ему, а кому то другому – далёкому и родному.

Перед гертом Альгудером, возник зеленоватый сгусток. Прочитав сообщение, он глубоко вздохнул и обратился к Вивьере:

– Прости, дела зовут. – Он сказал это грустно и тут же повеселел. В его глазах забегали лукавые огоньки, и очаровательная улыбка озарила красивое лицо. Подмигнув Вивьере, он договорил, – и всё-таки, я поцеловал тебя, звезда моя и ты сладкая, как конфетка.

– Ах, Альгудер, милый друг мой, ты – неисправим, – проговорила Вивьера ему вслед и рассмеялась.

Он бежал по коридору и её смех, сопровождавший его некоторое время, нежно звучал в его сознании, наполняя сердце чувством томящего ожидания, в котором жила маленькая надежда на счастье, волшебной частью которого была она – Вивьера.

 Глава двенадцатая.

Герт Плюм сидел за дощатым столом, лицом к двери и осматривал каждого входящего в неё человека. Он нервничал, втягивая ноздрями удушливый запах закопчённой залы, витающий смесью дыма, жареного мяса и пота, исходящего от людей в запылённых, давно не знающих стирки, одеждах. Уже в который раз он приходил сюда и ждал, высматривая бородатого здоровяка, взявшего у него перстень, но его не было, как и другого, более важного для него, человека. Плюм сидел достаточно долго и уже злился, глотая от нетерпения и жажды слюну, но не притрагивался к высокому узкому бокалу с бледно-жёлтой пенистой жидкостью, принесённой молодой, но не опрятно одетой женщиной. Пропитываясь въедливым неприятным запахом увеселительного заведения, он упорно смотрел на, измученную частыми открываниями, дверь, ожидая того, кто уже был в Каменной Глуши, но по непонятным ему причинам, не входил в эту проклятую дверь. Слухи о появлении Всадников летели быстрее, чем они сами добирались до Аркадима, проникая за мощь магнитного Обруча. Как удавалось им делать это, не знал никто, кроме них самих, но, попадая в Глушь, дальнейший путь был закрыт, вторым Обручем, за которым текла роскошная жизнь, не доступная иззарам, ютившимся на окраине Аркадима.

Имя Азик, как символ иззаров и Всадников, было хорошо известно на задворках дрома, хотя мало кто знал его в лицо, а благородные улицы дрома не знали его совсем, но острый слух визора уловил его, а сейчас и зоркий глаз, ибо он, выхватил одинокого странника, входящего в ротонду.

Человек, высокий, широкоплечий, в чёрном плаще с надвинутым на лицо, капюшоном, не оглядывая зала, уверенно направился к угловому столу, за которым сидел, потерявший терпение, визор. Сев напротив Плюма, человек откинул капюшон, открывая молодое мужественное и загорелое лицо, с плотно сжатыми губами, словно на них стояла печать молчания. Его тёмные миндалевидные глаза, оценивающе смотрели из-под широкого, чуть нависшего лба. Прямая линия его губ разомкнулась в щель, и Плюм услышал хрипловатый голос:

– Назови своё имя и скажи: зачем ты искал меня?

– Моё имя Плюм. Я – визор, – начал он, но Азик перебил его, скрывая в голосе нетерпение:

– Это я вижу и так, дальше.

– Я бы лучше поговорил с твоим отцом, но зная о его состоянии, вынужден говорить с тобой, – опять начал разговор Плюм и снова, Азик остановил его. Метнув суровый и недоверчивый взгляд, он произнёс:

– Слишком длинное начало, – и спросил. – Зачем тебе мой отец?

– Я хочу знать о том полёте, что стал для него последним и лишившим его ног, – ответил Плюм, внимательно следя за рукой Азика, ушедшей вниз.

– Смотрю, ты хорошо осведомлён о моей семье, – усмехнулся Азик, кладя обе руки на стол.

– Это, мой промысел и сейчас я хочу знать о пассажирах на корабле твоего отца в тот трагический день и куда он их доставил, – изложил Плюм, и, сгорая от жажды, отпил из бокала.

Мутноватая жидкость оказалась горьковатой на вкус и приятно обожгла горло. Плюм скупо, одними губами, улыбнулся и посмотрел на Азика, ожидая ответа.

– Я тогда был мальчишкой и мало интересовался делами отца, с меня мало толку в этом вопросе, – сказал он и, впервые, как вошёл, оглядел зал.

Плюм, не удовлетворённый ответом, обдумывал дальнейший свой шаг, уже с аппетитом попивая из бокала. Когда глаза Азика, обшарив помещение, вернулись к Плюму, он произнёс:

– Я подогрею твой интерес золотым блеском. Что скажешь?

– Золото мне интересно, но откуда ты знаешь про ключ?

– О, – протянул Плюм и, осушив бокал до дна, продолжил. – Прошло много времени, но я помню мальчишку, прилетевшего с отцом в Аркадим, чтобы найти « золотой ключ» от его ворот.

Азик призадумался, затем поднял глаза на Плюма, усмехнулся и изрёк:

– Так ты тот карапуз, пробравшийся на корабль и решивший путешествовать по Космосу.

Плюм кивнул и Азик улыбнулся, отчего его глаза несколько просветлели, сделав лицо ещё более привлекательным. Вернув прежнюю суровость, Азик спросил:

– Моя выгода ясна, но я не вижу твоего интереса, визор. Ключ откроет двери твоего дрома и после нашествия Всадников он застонет, как мои болота. Ты позволишь?

– Мы можем договориться, не причиняя друг другу ни зла, ни разора. Если твоя информация подтвердит мои догадки, мы оба получим то, чего хотим. Ты хочешь лучшей жизни, но ты – патриот и вряд ли приживёшься в Аркадиме, поэтому возьми то, что нужно и оставь остальное мне.

– Ты хочешь власти и предлагаешь поделиться богатством своего народа. Не плохо, но с чего ты взял, что я поверю тебе? Маленький романтик превратился в большого отступника. Ему нет веры.

Понимая, что разговор зашёл в тупик, Плюм вытащил из кармана « льготу» и, протягивая Азику, объяснил:

– Это – пропуск, в твою мечту. Присмотри, что понравится. Опустошив широкий карман, он высыпал на стол горсть золотых кубиков и договорил, – и смени костюм. Прекрасные женщины Аркадима любят элегантных мужчин, остальное у тебя есть. Плюм встал и, выходя из-за стола, шепнул Азику. – Это, дубликат. Будь осторожен и не медли, его срок определён.

Герт Плюм уходил, но он вернётся вскоре, чтобы получить информацию, которая явится искрой сомнений, заложенной под фундамент Двора, и положит начало пренебрежительной травли самого уважаемого человека Аркадима.

В эту ночь луна затерялась в серых густых облаках и не лила своего волшебного света на улицы, площади, сады и поля дрома и это было хорошо для Глума, который крался длинными коридорами к винтовой лестнице, обвитой вокруг высокого мраморного столба. Его длинная худая тень, скользила впереди него, словно указывая нужную дорогу и, изгибаясь в полутёмных углах, отставала, когда Глум, оборачиваясь, светил фонарём вглубь уже пройденного прохода. Приложив палец, искусно обёрнутый отпечатком Верховного анта, к голубому глазу двери, он бесшумно открыл её сплошную створу, плавно ушедшую вверх. Переступив черту, отделяющую купольный зал от коридора и, проследив, как беззвучно закрылась за ним дверь, он, еле сдерживая нахлынувшее волнение, смешанное с лёгким страхом, быстро направился к Лучевой Пушке. Его далёкому предку, преподобному анту Изоку выпала великая честь первому выстрелить из пушки, ознаменовав начало судьбоносного вторжения Аркадима на другие отдалённые планеты и всколыхнув долголетие шумерских царей, и теперь он – потомок беловолосых и голубоглазых творцов, стоял возле смертоносного орудия, воображая себя вершителем судеб. Выбрав на экране нужный объект и, передав спутнику координаты, он замешкался и перевёл ручку давления в другой режим.

– Хватит с них землетрясения, пока хватит, – прошептал Глум, нажимая зелёный глазок активации, и самодовольная ухмылка озарила его вытянутое лицо.

Архив сделает очередную запись запуска луча, и он ударит в тектонические плиты, вызвав ураган небывалой силы, которому, не смотря на колоссальные разрушения, люди дадут нежное женское имя.

Ассия вернулась, и головные боли пришли снова. Любовное ложе, как прежде – душное и обжигающее, мучило Равивэла, но он ложился в него снова и снова, словно сила притяжения планеты сконцентрировалась в одном месте, на кровати, в Рубиновой спальне супругов. Вот и сейчас, обласканный женой, он лежал, смотря в грустные глаза мадонны, и не понимал, какая сила живёт в его хрупкой жене, лишая его воли, сгибая тело и не трогая душу, устремлённую к другой женщине.

К Вивьере вернулось прежнее веселье, и Лорок успокоился, полагая, что примирение с Равивэлом сделало своё дело. Брат не лез в личную жизнь сестры, считая, что первое неразделённое чувство надо пережить самостоятельно. Герт Альгудер стал чаще наносить визиты и сияние глаз сестры Лорок связывал с этим обстоятельством, но внутренний голос говорил ему, что всё не так просто.

В доме верба Лорока царил переполох. Каждый его отъезд, даже самый кратковременный, сопровождался бесчисленным количеством его указаний, не только сестре, но и лурдам, выстроившимся в шеренгу перед заботливым хозяином. После полудня верб Лорок сообщил о своём незапланированном отъезде, вызвав всеобщую и, старательно скрываемую трибунами, радость, дабы не разочаровать главу желанием немного развеяться, предпочтя долгу обывательскую леность. А сейчас, он давал распоряжения в своём доме, особо налегая на обожаемую сестру, жизнь и здоровье которой оберегались с особым рвением и даже фанатизмом. Герт Фёрст, прислав ему сообщение, загадочно намекнул на « птичку», поселившуюся в его доме и Лорок, обеспокоившись судьбой друга, незамедлительно отбыл в его холостяцкую обитель.

Вивьера, оставшаяся одна, не считая дюжины лурдов, упоительно мечтала о встрече с Равивэлом, гася, рвущее грудь желание, но оно было настолько сильно, что вызывало лёгкое головокружение, и она вышла на открытую веранду, вдыхая, напоенный цветочными ароматами, воздух. Удивительно волнующая густая ночь, упавшая на, ставший таинственным, сад и потемневшую воду бассейна, разбавляла свою темноту в струях живописного фонтана, являющего собой комплекс скульптур, уже погибшего мира. Тень, метнувшаяся от кустов, испугала Вивьеру и она тихо вскрикнула:

– Кто здесь?

Человек, вышедший из тени, обнял её за плечи и, притянув ближе, прошептал:

– Вор. Я пробрался в дом, чтобы украсть твой поцелуй.

– Так возьми его, – прошептала Вивьера, обнимая возлюбленного.

Их губы коснулись, даря лёгкое волнение, но внутренний жар, переходящий в любовный азарт, слил их в долгий поцелуй, переводя волнение во вспыхнувшую страсть, делающую их обоих нетерпеливыми и слабовольными. Увлекая Равивэла вглубь дома, Вивьера шептала:

– Я знаю, что поступаю плохо, но моя любовь сильнее стыда и выше клятвы именных пластин. Прости, любимый.

– Что плохого в нашей любви, Вивьера, – защищался он. – Ты в моём сердце, только ты, а клятвенная пластина, всего лишь кусок холодного металла.