Еще не август

По дороге в Таиланд

Самолет шел на посадку со второго круга, тяжело кренясь и проваливаясь в ямы. У Веры вспотели ладони и мутило под ложечкой. Она отвела глаза от иллюминатора, за которым была серая муть без единого проблеска. В голове словно включили сигнальный маячок со словом «беспросветно», к нему прибавилось «неизбежно», а под ними бодрое «с возвращением!» Теперь с этим придется жить до следующего отпуска. Не так уж долго ждать. Летом будет ее законный – учительский. Эта поездка была чем-то вроде подарка в неурочное время в начале зимних каникул. Подарок коллег и друзей к «ягодке опять». Исполнилась давняя мечта о Таиланде. Всего девять часов назад она стояла на берегу, где небо и вода, сливаясь на горизонте, были одинаково голубыми, и, странное дело, чувствовала тоску по дому, которая сейчас прошла бесследно.

Наконец пытка приземления закончилась, и колеса шасси спасительно соединились с бетоном посадочной полосы. Вера перевела дыхание и мысленно перекрестилась. Включив телефон, нашла сообщение от Маргариты: «Я тут. Встречаем, ждем». Это означало, что необходимость брать такси отпала. Преданная подруга довезет до дома, но почему «Ждем»? Неужели Марго притащила кота? Единственное, о чем Вера попросила перед отъездом, забрать Жорика – всего-то неделя с кусочком, но тот, видимо, достал ее до печенок, иначе зачем было тащить его в аэропорт. Наблюдая, как пасть транспортера выплевывает чужие чемоданы, почувствовала, что ее саму тоже как будто пожевали и выплюнули. Вместо легкости, которая должна была наступить после отдыха, тянуло в cон. Зря попросила встретить, лучше бы на такси, с Марго не отмолчишься, а хотелось тишины, покоя. В ушах еще стояли шум прибоя и мелодичный звон колокольчиков.

Марго налетела откуда-то сзади. Стиснув в объятиях, оглушила, заорав над Вериным ухом:

– Я же говорила, ну просто другой человек вернулся! Не узнала тебя, клянусь! А глаза-то, глаза какие! Что загар делает с бледнолицыми! Так и носи.

Болтая без умолку, она потащила подругу к машине, где не было никакого кота. Удивившись, что Вере могла прийти в голову такая глупость, завела мотор и, проехав метров двести, влетела в пробку. Пока стояли, Марго расспрашивала о путешествии, но, не дослушав, перешла на пересказ новостей собственной семейной жизни, которые, впрочем, были похожи как две капли воды на прежние, предотъездные: муж и дети – бездельники и лодыри, а тот, кто недавно появился на романтическом горизонте, так там и маячит. Одна новость, правда, не касалась Маргошиной семьи: умерла их сокурсница по университету Валерия Войская. Произнеся это, Марго мельком глянула на Веру, но тут же отвела глаза. Было заметно, что лицо Веры, даже под загаром, посерело. На щеках заиграли желваки, а уголки губ поползи вниз. Повисла неловкая пауза.

Первой нарушила молчание Вера:

– Когда похороны? Что Костя? Ты говорила с ним?

Марго покачала головой:

– Это произошло еще в августе, представляешь? Никто из наших не знал. Костик никому не сказал. Просто кто-то вычислил его на Фейсбуке. Вместо имени ник, а на фото он самый, красавчик твой. Почти не изменился, кстати. Молодится и все время в поиске, а уж после того, как сообщил фейсбучной общественности, что овдовел, тут уж бабья налетело! Но какая он все же скотина, ты уж прости меня. Не сказать про Лерку.

– А ведь у них дочь была, как ее имя, не знаешь? Сколько ей теперь?

– Двадцать пять. Лерка ведь как ушла после первого курса, так сразу и родила.

Вера задумалась, что-то прокручивая в голове.

– Слушай, а мать Леры еще жива? Бойкая тетка была, интересная. В кино работала. Хорошо бы все же связаться с Костей, может, помощь нужна.

– Наши пробовали, но Костя не отвечает, а по поводу тещи… говорят, лежала парализованная после Леркиной смерти, а месяц назад умерла в больнице. И самое странное – никто из родственников тело не забрал. Хоронили друзья-киношники и какой-то фонд при Союзе кинематографистов.

– То есть ни внучка, ни зять не явились на похороны?

– Похоже, так.

Вера отвернулась к окну. Растекшиеся вокруг слякоть и серость опять просигналили в мозг: «беспросветность» и «неизбежность», за ними назойливо лезла «безысходность». Вера решила покончить разом со всеми «без» и «не». Для этого она не знала лучше способа, чем действовать, даже без особого смысла и результата.

– Знаешь, не бывает так, чтобы бесследно исчезли люди, даже если они не явились на похороны. В конце концов, Костя мог на дух не переносить тещу, а дочь, к примеру, могла просто уехать из страны и понятия не иметь, что бабушка умерла. Надо узнать, где они жили, расспросить соседей.

– Зачем тебе это?

– Узнать, где похоронена Лера.

– Хочешь сходить к ней на могилку? Надеюсь, не для того, чтобы плюнуть?

– Марго, ты охренела? Что ты несешь?

Вера сверлила глазами птичий профиль Марго, которая напряженно всматривалась в лобовое стекло, хотя для этого не было никакой нужды: пробка стояла без движения. Наконец, стукнув по рулю, Марго развернулась в раздражении:

– Ты упивалась страданием из-за того, что Лерка увела твоего Костика. Всю жизнь себе испоганила. Все, кто не был похож на Костика, тебя не устраивали. Нет, конечно, я понимаю, заплатила ты по полной, но ведь это было только твое решение: назло Костику, аборт и никакой свадьбы, а Лерочка наша, мышь белая, господи прости, цап – и в норку. Мы тогда на вас, на полоумных, смотрели и ничего поделать не могли, весь курс был на ушах. Две приличные девчонки превратились в мегер, честное слово. Из-за кого, главное? Кроме рожи смазливой, ничего особенного – позер, папенькин сынок.

– Успокойся, – прошептала Вера и расстегнула пальто. – Тошно, зачем вспоминать?

– Да потому что ты никогда этого не забывала! И мужья твои отваливали по той же самой причине: они хотели жить с тобой, а не с жертвой Костика. Ладно, прости. Ты недосказала про Таиланд. Понравилось?

Вера молчала, обидевшись.

Марго уже сожалела, что не сдержалась, и попыталась разрядить обстановку:

– Понимаю, как может не понравиться? Отдыхать везде хорошо, трудно возвращаться в нашу серость. Ничего, сейчас елку соорудим, разноцветные огоньки повесим. Я красивые фонарики купила, вроде китайских, с колокольчиками.

– У меня до сих пор в ушах звенит. Там колокольчики на каждом шагу. Я бы сейчас завалилась в зимнюю спячку со снами про Тай.

– Жорка твой не даст в спячку. Ох и настырный! Тоже на твою голову. Наглый сукин сын, чистый кобель, хоть и котяра.

Через два часа они наконец выгрузились у подъезда. Марго чмокнула в щеку и напомнила, что завтра со-звон по поводу празднования Нового года. Когда машина отъехала, Вера с облегчением выдохнула и, запрокинув голову к тяжелому серому небу, чуть не навернулась на оледеневшей дорожке. Боковым зрением отметила, что в глубине двора, на пустой детской площадке, качается на качелях некто неопределенного пола и возраста, но явно не ребенок, скорее подросток, но очень странно одетый. Яркое желтое пятно капюшона, скрывающего голову, торчало из оранжевой попоны, какие обычно носят работники дорожных служб, а на ногах у этого желто-оранжевого конуса болтались грязно-голубые ботинки-дутики. Присмотревшись, Вера поняла, на кого похож этот клоунский персонаж: где-то за неделю до отъезда в подземном переходе недалеко от дома она заметила странную попрошайку с ярко подведенными глазами и пирсингом на бровях и в носу. На ней и тогда были эти дурацкие голубые ботинки. Вера улыбнулась своим мыслям: «Ну вот, наконец яркое пятно на фоне вылинявшего пейзажа. Вполне себе экзотично…» Она уже была готова нырнуть в подъезд, как со стороны площадки послышался мелодичный звон, точно такой, как преследовал ее в Таиланде. Замерев на полпути, удивилась прозрачности звука и обернулась. Попрошайка стояла за спиной и тянула к ней руки, увешенные дешевыми браслетами с колокольчиками, трясла ими, словно танцуя, прихлопывая и подвывая в такт. Ее губы, изрядно посиневшие, растянулись в улыбке, обнажившей бледную десну и крупные зубы с щербинкой. Вера достала из кошелька денежку. Бродяжка тут же рванула с руки браслет и протянула его Вере. Стараясь вежливо уклониться от ее щедрости и мямля что-то вроде: «Зачем? Он тебе идет, у меня уже есть такой…», замолчала, заметив, что та вот-вот расплачется. Не желая огорчать несчастную, Вера надела на руку подарок, сложив ладошки лодочкой, и поклонилась на восточный манер.

Бродяжка обрадовалась, громко захохотала, расправила полы оранжевой куртки, как крылья, и, кружась в диком танце, начала отступать, а потом побежала, сломя голову. Капюшон слетел, обнажив плохо выбритую лысую голову с татуировкой пятиконечной звезды на темечке. Вера, мысленно прозвав бомжиху Звездой, брезгливо попыталась стянуть браслет, но от холода он впился в руку намертво.

«Ничего, под горячей струей с мылом сам соскользнет», – подумала она и зашла в подъезд.

Жорка встретил неприветливо, даже не мяукнув, даже не встав с дивана, демонстрируя всем своим видом, что не фиг сдавать его чужим людям, пока шляешься по курортам. Он теперь заменил Вере всех, кого прошлый год выкосил под корень: сначала ушла мама, а затем гражданский муж. Только маму уже не вернешь, а муж сам не вернется. Были бы дети – другое дело, но так, значит, суждено: вместо собственных – чужие. Хотя какие чужие? Просто не свои.

Вера помнила почти всех своих учеников по именам. За годы преподавания литературы в лицее с пятого по одиннадцатый классы этих имен набралось много сотен. Родители детей признавались: «У вас, Вера Александровна, нервы железные, как вы их всех выдерживаете? Тут с одним не справиться…». А как справишься, если разговоры по душам в семьях ушли в прошлое? Каждый о своем по телефону, Скайпу, Интернету, а глаза в глаза не получается, разве что когда ссорятся. Ей удается разговорить ученика, помочь. Последний случай – Валя из девятого с попыткой уйти из дома из-за маминого нового романа. Вполне обеспеченная и благополучная семья. В лицее, где она работает, только таким место, других администрация отсеивает с порога, но ситуация от этого ничуть не лучше, даже опаснее. Нет у деток социального иммунитета: живут, как на отдельной планете, где все к их услугам: заботливые родители, красивые вещи, вкусная еда, удобства. И, не дай бог, вдруг что-то меняется, рушится. Так и с Валей случилось: отец оставил семью, но не обделил – жене и дочери перепал солидный куш после развода. У девочки ничего внешне не поменялось, кроме одного, самого главного – собственной матери. Эта сорокалетняя дура пустилась молодость догонять. Сначала себя решила перекроить по гламурным лекалам, а потом и молоденьким любовником обзавелась. Он поселился в их квартире, а Валя задумала сбежать к отцу, но тому было не до нее: с бизнесом проблемы и новая жена на сносях, – вот Валя и решила, никому ничего не говоря, просто уйти куда глаза глядят. Сначала эти самые глаза были постоянно «на мокром месте», а потом и того хуже – смотрели в пустоту. В ее сочинении, которое писали на тему о вечных скитальцах, вдруг оказалось, что Пер Гюнт – любимый герой, а эпитафия Григория Сковороды «Мир ловил меня, но не поймал» понимается ею буквально. Пришлось вызвать на разговор, потом еще много чего сотворить, например уговорить Марго, руководившую школьным театральным кружком, взять Валю в коллектив под неусыпный контроль, и это помогло. Постоянную зацикленность на маминой жизни вытеснил внезапный интерес к себе самой, плюс тщеславная цель стать актрисой и всем вокруг доказать, что она о-го-го. В общем, Валентина никуда не убежала, а начала репетировать роль, а потом и еще одну. Расцвела, прекрасно отыграла спектакли, влюбилась в мальчишку-партнера, двое других влюбились в нее, а ее мама вскоре рассталась с любовником и загордилась дочкой.

Все попытки стянуть, разомкнуть или хоть как-то сдвинуть браслет оказались бесплодными. Под струей теплой мыльной воды звенящая штуковина только отмылась, заблестела, но не снималась с руки. Вера пошла в кладовку за кусачками, надеясь покончить с украшением зверским способом. После нескольких попыток перекусить металлический ободок поняла, что он не поддается, но упорствовала, уже не соображая, зачем ей так важно избавиться от дурацкой побрякушки. Острые лезвия кусачек притупились, не оставив на его поверхности ни следа. Теперь браслет выглядел нарядно, вот только колокольчики при всяком движении назойливо звенели. Хотя, если не придираться, звон их был мелодичным и даже успокаивающим. Почувствовав дикую усталость, плюнула и вернулась в ванную. Расслабившись в пенной, теплой воде, не заметила, как заснула. Очнулась от сильного звона в ушах и невозможности вздохнуть под водой. Рука зацепилась за край ванны, колокольчики на браслете непрерывно звенели, к их звону прибавился еще один – требовательный и резкий звонок телефона. Кашляя и выплевывая воду, выскочила из воды. Звонила Марго, узнать, все ли в порядке, как настроение и не находит ли Вера, что Жорка зажрался и надо его посадить на диету.

Вера прервала ее.

– Марго, а какого черта ты звонишь на домашний? Я мокрая стою, ты меня из ванной вызвонила.

– Так мобильный твой молчит. Проверь.

Вера поплелась назад. Она помнила, что положила его рядом на полочку. Там телефона не оказалось. В рассеявшихся по воде пенных ошметках появились прогалины. В одной из них просвечивали дно и темный прямоугольник затонувшего телефона.

– Марго, я утопила телефон!

– Хорошо, что только его. От тебя всего можно ожидать.

Вера выловила телефон, потрясла. Он был мертв, а колокольчики на браслете опять зазвенели. Разглядывая руку, окольцованную странной вещицей, она замерла от нелепой мысли: а если это браслет, если это колокольчики на нем разбудили и не дали захлебнуться?

– Маргоша, ты веришь в чудеса? – спросила устало Вера.

– Как для себя – нет, а для чайников вроде тебя – вполне.

Встреча Нового года проходила, как всегда, в традиционно скучном, но уже родном кругу Маргошиной семьи и общих друзей. После боя курантов и шампанского хозяйка предложила гостям вспомнить самые странные события года минувшего, случившиеся с каждым из них. Когда дошла очередь до Веры, она продемонстрировала свой браслет, поведав о его странностях. У всех тут же возникло желание доказать, что браслет снимается запросто и нет никакого чуда, все дело в трении, сопротивлении, расширении, просто надо знать секрет. Марго рассматривала в лупу браслет и никак не могла взять в толк, как при таком зазоре между кожей и внутренней поверхностью его невозможно снять. Гарик, муж Марго, предложил поставить на кон бутылку шампанского: кто снимет с Верки браслет, тот победитель. После многих попыток и советов стало понятно, что легче отрезать Вере руку.

Марго отвела подругу в сторону и, выкатив свои прекрасные темно-карие, всегда немного грустные армянские глаза, начала допрос по поводу контактов во время путешествия, а именно: не ходила ли Вера к таиландским колдунам; не они ли надели на нее этот браслет? Что, если бомжиха ей просто привиделась? Тогда Вера предложила сходить в переход, где обитала так называемая Звезда. Правда, не факт, что они ее там застанут.

Выбрались из дому только на второй день празднований. Звезды в переходе не оказалось. Продавцы киосков на вопрос о лысой бродяжке пожимали плечами. Полицейский, который дежурил неподалеку, тоже не понимал, о ком идет речь, но поинтересовался, в чем проблема, не совершала ли та, кого ищут, что-то противозаконное. Подруги прошлись несколько раз по подземному переходу, пробежались по соседним улочкам, заглянули на детскую площадку. Марго эта история быстро надоела, и она, запрыгнув в машину, послала Вере на прощание воздушный поцелуй. За суетой как-то вылетело у Веры из головы, что Жорику надо купить еду. Она поплелась в магазин и на обратном пути, спустившись в переход, заметила, что полицейский грубо подталкивает к выходу ту самую Звезду. Раздумывая, стоит ли сейчас вмешаться, Вера наблюдала за безобразной сценой. Полицейский чертыхался, держа женщину за шиворот разодранной куртки, а она хохотала, как вдруг, повернув голову, заметила Веру и приветливо помахала рукой. Вера сделала вид, что торопится, что все это не имеет к ней никакого отношения, и поспешила уйти. Выйдя на воздух и отметив про себя, что как-то невероятно быстро стемнело и серый ландшафт уже заштрихован чернильными тенями, она направилась к дому. Собираясь перебежать еще одну неширокую улочку, остановилась, услышав поблизости звон колокольчиков. Звезда стояла рядом. Вера, протянув окольцованную браслетом руку, спросила:

– А как он снимается?

Бродяжка снова расхохоталась и, сняв с руки, протянула ей еще один серебристый обруч.

– Ну уж нет, спасибо, – возразила Вера, – Мне бы от этого отделаться. Откуда они у тебя? Что за ерунда? Не согнуть, не разрезать…

Неожиданно Звезда затихла, собираясь, похоже, опять всплакнуть. Теперь пришла очередь улыбнуться Вере: очень уж забавно гримасничала эта несчастная. Даже в сумерках Вере удалось разглядеть, что женщина молода, меньше тридцати, а раньше казалась старухой из-за худобы и мешков под глазами.

– Ты говорить-то умеешь? – спросила Вера, вглядываясь в ее осунувшееся лицо.

Девушка утвердительно кивнула.

– Почему тогда молчишь?

В ответ она высунула странной формы короткий язык. Изобразив пальцами режущие ножницы, вздохнула.

– Ужас какой! Кто тебя так?

Неопределенный жест рукой дал понять, что где-то, кто-то, когда-то, но это смешно, потому как опять засмеялась.

– Знаешь что, – сообразила Вера, – Давай ты возьмешь назад свой подарок, браслет этот. Ведь ты точно знаешь, как он снимается. Сняла же еще один со своей руки. Может, в каком-то из колокольчиков застежка, а я ее не заметила? Я тебе за это дам поесть, вещей хороших вынесу… А хочешь денег? Много, конечно, не смогу. Тебе же нужны деньги?

Девушка затрясла головой. Это она сделала как-то очень знакомо, слегка наклонив голову, словно набычившись, словно на лбу у нее рожки. Потом подняла глаза, обесцвеченные сумерками, и улыбнулась, обнажив широкую щель между передними зубами. «Совсем как Костя улыбается и головой мотает», – подумала Вера и замерла, вспомнив упреки Марго: ладно мужиков, а теперь вот и эту девку больную с ним сравниваю! Права Марго – с этим надо что-то делать…

Вера сунула руку чуть ли не к самому носу Звезды:

– Пожалуйста, сними. Я обещаю, что буду надевать его тогда, когда мне самой захочется, хорошо?

Та, тяжело вздохнув, нажала на браслет, и он, легко отщелкнувшись, упал в грязный снег. Пока Вера искала его, девушка успела выбежать на дорогу, ведущую к переходу. Из-за угла на дикой скорости вылетел старый мини-вэн, располосовав темноту светом одиночной фары. Глухой звук удара, скрежет и жалобный крик заставили Веру броситься на помощь. Звезда лежала неподвижно, раскинув руки. Автомобиль дал задний ход и, рванув с места, объехал жертву, скрывшись за поворотом. Вера кричала ему вслед, грозила, но без толку. Конечно же не запомнила номер, да и не могла бы толком объяснить, что за марка машины – все произошло очень быстро. Склонившись над телом, она облегченно вздохнула: девушка была жива. Вера набрала номер «скорой».

До Марго она дозвонилась уже из больницы. После глубокомысленного замечания подруги, что лучше иногда потерять, чем найти на свою голову, что вечно она создает проблемы на пустом месте, приготовилась ждать, зная, с кем имеет дело. Уже через полчаса Марго стояла рядом с Верой в приемном покое.

В целом травмы были небольшие: пара сломанных ребер и никаких внутренних повреждений. Конечно же документов у Звезды не оказалось. Докторам и полиции надо было установить личность потерпевшей. Говорить пациентка не могла, ей протянули бумагу. Вместо того чтобы написать свои имя и фамилию, она принялась что-то чиркать, закрашивать и через несколько минут показала картинку. Вера охнула – она узнала это место. Неделю назад в Таиланде своими глазами видела и ходила вокруг храма Ват Арун, рассматривая его ажурную облицовку из фарфоровых тарелочек. Рисунок был сделан талантливо и невероятно быстро. Шепнув на ухо Марго, что девушка, скорее всего, побывала там, откуда Вера недавно приехала, предложила выйти.

Они стояли на улице. Под фонарем роились белые снежные мухи и, не долетая до земли, превращались в мокрое ничто.

Марго втянула носом влажный холодный воздух и резко выдохнула:

– Ты совсем сошла с ума или притворяешься? Что значит «забираешь ее к себе»? Ты даже не имеешь понятия, кто она такая! А то, что психованная, не видно? А запах, вши – ты проверяла? Это опасно, Вера! И потом еще не факт, что она к тебе захочет. Врачи сказали, что удерживать ее не будут. Ей, правда, лежать надо – на ребра гипс не поставишь. – Втянув голову в плечи, Марго демонстративно отвернулась, продолжая бухтеть: – Совсем охренела ты, Верка! Мать Тереза нашлась, твою мать…

– Подожди ты, не кипятись. Неужели не понятно, что не подзаборная она, что жила как человек, даже вот в Таиланде побывала. Ты видела этот рисунок? Ее точно этому учили. Ты так можешь? И я не смогу. Надо с ней поговорить без врачей. Я уверена, она нам скажет, кто и откуда.

– И что это тебе даст? Ну, узнаешь…

– А может, разыщем ее родню. Она потерянная, а не конченая – это большая разница.

– Ладно, пошли. Только обещай, что сначала с врачами обсудишь, опасно или нет в смысле заразы. Пусть хотя бы ночь подержат, продезинфицируют…

Кровать Звезды была засыпана кусочками бумаги разной величины. Она старательно разрывала ее на все более мелкие части и на каждой пыталась что-то изобразить. Где позволял размер, улочки и дома, а на тех, что поменьше, просто цветок либо какие-то знаки и загогулины.

Марго удивленно перевела взгляд с картинок на девушку:

– Ну ты даешь, художница, где ж ты так научилась? Талант!

Опять у Веры защемило сердце, когда разглядела щербатую улыбку, которой одарила их девушка. Неужели Марго не заметит? Ну, ведь точь-в-точь рот как у Костика. Теперь Вера буквально приклеилась взглядом к вспотевшей лысой голове, к покрасневшим векам вокруг синих, как у Кости, глаз. Марго продолжала выспрашивать со свойственным ей артистизмом и вкрадчивой мягкостью. Умела влезть в душу, когда хотела.

– Это Таиланд, правда?

Звезда кивнула.

– А ты там давно была?

В ответ неопределенный жест плечами.

– Сама ездила или с друзьями?

Неожиданно Звезда произнесла: «ама», что конечно же означало: «сама».

Подруги переглянулись. Это было ее первое слово, и к тому же вполне осмысленное. Окрыленные успехом, пошли дальше.

– Меня зовут Марго, это Вера. А тебя как?

– И-а.

Марго переспросила:

– Ира?

Девушка отрицательно мотнула головой.

– Инна?

Опять мимо. Все перечисленные имена, начинающиеся на «И», были отвергнуты, но ей нравилось игра, и было видно, что она готова это делать до бесконечности. Марго вовремя подсунула лист бумаги. Девушка написала на нем «Лина» и расхохоталась.

– Ничего себе, ты нас запутала, – подыграла хитрая Марго и, прищурив глаз, сказала: – А вот фамилию угадывать не буду, никогда не отгадаю.

Но Лина уже завелась. Радостно подпрыгивая на кровати, дала понять, что умоляет продолжить. Надув щеки, вытолкнула из себя:

– Му-и-а…

– Мухина, что ли?

Лина удивленно посмотрела на Марго, утвердительно качнув головой. Вере стало дурно. Это была Костика фамилия, которая могла стать и ее тоже, если бы за неделю до свадьбы не произошло то, что произошло, если бы не Лерка…

Марго никак не отреагировала, даже не посмотрела в сторону Веры, скорее всего не представляя того, что творилось у той в душе. Она бодренько понеслась дальше, пытаясь узнать, откуда у Лины эти удивительные браслеты с секретом, и добавила: уж не волшебные ли они? Она смешно рассказывала, как пытались их снять с Вериной руки, как ничто их не брало, как глупые женщины не нашли застежку, и вдруг вроде невзначай поинтересовалась:

– А что ты маме на Новый год подарила? Тоже небось такой браслет? Я бы не отказалась.

То, что произошло вслед за этим, вынудило срочно вызвать врача: Лина рыдала, заламывая руки, билась головой о стену, начались судороги. Врач вкатил ей успокаивающее и снотворное, попросив оставить сейчас пациентку в покое. Он пообещал, что присмотрят за ней до утра, а потом можно забирать, если не сбежит, конечно.

Уже сидя в машине, Марго наконец заметила, что Вера подавлена и ведет себя странно. Она истолковала это по-своему:

– Я же тебе говорила. А представляешь, если бы с ней такое началось у тебя дома?

Не поворачивая головы, Вера едва различимо прошептала:

– Она Костина дочь.

Машина, которая уже начала медленно отъезжать, резко остановилась.

– Совсем, что ли, трехнулась? – заорала Марго. – С чего это вдруг? Только потому, что она Мухина? А я вот точно знаю, да и ты тоже, что их дочь назвали в честь Костиной мамы Полиной. При чем тут Лина?

– Она могла сама себя так называть. Тем более что это имя знаковое.

– Блин, знаковое! Да уж, конечно, не поспоришь с несостоявшимся кандидатом наук по языкознанию. Что ни скажи, все какие-то символы, значения. То ли дело мы – простые училки. И как тебя ученики терпят с таким багажом знаний, а главное, занудством? И что говорит твоя ономастика про Лину?

– В переводе с греческого Лина – «скорбная весть», с латинского – «сирена». Но в данном случае это, скорее всего, сокращение. Так часто бывает. Как самостоятельное Лина не числится ни в православных, ни в католических святцах. Обычно за Линами скрываются Эвелины, Алины и, представь себе, Полины. Но неужели ты не заметила, как она похожа на Костю? У нее абсолютно его рот, улыбка, щербинка между зубов и манера качать головой…

Марго задумалась, повернула ключ зажигания. Внезапно перед глазами, визгливо скребя по стеклу, замелькали дворники. Подруги вздрогнули.

Что-то жалобно-зловещее было в этом звуке.

Марго неожиданно вспомнила:

– А где тот браслет, ты его не потеряла?

Вера порылась в кармане, нащупав холодную дугу:

– Почему спрашиваешь? Думаешь, надо?

– Конечно. Колокольчики отгоняют злых духов. Кто из нас был в Таиланде? Вперед!

Вера послушно просунула руку в кольцо браслета, еще раз отметив странность его конструкции: надевается легко, без всяких застежек, а вот снять невозможно. Вот и сейчас не уверена, что сумеет найти застежку.

Весь путь домой они гадали, сопоставляя факты, может ли эта девушка быть дочерью Кости и Леры, а значит, и внучкой Нины Игнатьевны, на похороны которой никто из родственников не пришел. Было решено с утра приехать в больницу и поговорить со Звездой по-другому: предложить помощь, крышу над головой, рассказать о том, что в молодости дружили с ее родителями.

Всю ночь Вера, как ни старалась, не могла уснуть. Как только закрывала глаза, так попадала в круговерть воспоминаний. Они были такими яркими, словно вчера наступило первое сентября – последнее для их выпускного класса. Запахи мастики и свежей побелки, букеты, сваленные на учительском столе, от них горький дух ненавистных астр, дурацкий белый передник со спадающей шлейкой и кружевная стойка-воротничок, немилосердно натирающая загоревшую шею. Завуч заводит в класс высокого русоволосого парня. Даже с пятой парты у окна, где сидят неразлучные подруги Вера Лебедева и Маргарита Погосян, видно, что у новенького глаза какого-то невероятно синего цвета. Парня зовут Константин Мухин. Его усаживают на галерку. Это временно – скоро он сам будет выбирать, где и с кем сидеть, а учителя терпеть его выходки и натягивать отметки, чтобы, не дай бог, министерский сынок не остался без медали. Вера тоже шла на медаль, но если бы кто-то тогда сказал: «Отдай медаль Мухину», отдала бы, не задумываясь, даже не спрашивая за что. Как только Мухин пересел за парту перед Вериным носом, уроки для нее превратились в навязчивое разглядывание его спины, шеи, волос. Марго постоянно шипела на ухо: «Прекрати выпадать в осадок!», но Вера влюбилась смертельно, без всякой надежды на взаимность. И вдруг – о чудо! Костя выбрал из всего класса именно Веру – любимицу учительского коллектива и вечную круглую отличницу. Сначала, как водится, она стала объектом задираний и колкостей, потом провожаний до дома, танцев на школьных вечеринках и, наконец, тайных свиданий. Почему смазливый баловень судьбы вдруг увлекся далеко не первой красавицей, было загадкой для всех, а печальнее всего, что и для Веры тоже. Она воспринимала их отношения как подарок, которого недостойна: стеснялась своих прыщиков на лбу; обкусанных ногтей; маленького роста и большой груди. Костя никогда не говорил, что Вера красивая, просто однажды признался, что любит, вот и все. Что именно в ней любит, не объяснил, а знать так хотелось! Уже на вступительных экзаменах в университет стало ясно, что Вера беременна. Костя спокойно, даже с некоторой мужской гордостью воспринял новость и предложил расписаться. Поспешность, с которой ребята собирались оформить отношения, не понравилась Костиному отцу – он почти не сомневался в истинных причинах такого «пожарного» решения, хотя против Веры ничего не имел: хорошая девочка, золотая медалистка, не то что сын – даже до серебра не дотянул, хоть все вокруг старались. Еще ему не нравилось, что Костя собирался на филологический в МГУ вслед за Верой. Ну что это за специальность для мужика?

Заявление в ЗАГС было подано втайне от всех. Их должны были расписать в сентябре. Неожиданно Костю зачислили на вечерний журфака, о котором он даже мечтать не мог с его оценками и сумасшедшим конкурсом. Кроме журфака добрый папочка организовал еще и две путевки в Варну в летний студенческий лагерь. Вторая путевка предназначалась не для Веры, а для дочки папиной любовницы. Костю попросили «присмотреть» в лагере за юной красавицей, актрисой, а теперь студенткой университета. Так появилась Лера. Она действительно в детстве снялась в небольшой второстепенной роли. На съемочную площадку попала с маминой подачи. Директору киногруппы Нине Игнатьевне Войской х отелось сэкономить. Чего раздувать смету за счет несовершеннолетней актрисы, которой полагается воспитатель? Она предложила попробовать на роль собственную дочь. Оказалось, что Лера вполне органична, и режиссер остался доволен. Больше сниматься в кино Леру не приглашали, но, окончив школу, она вдруг решила поступать во ВГИК. Там на первом же экзамене провалилась – никакие связи не помогли. Пришлось согласиться «перекантоваться» годик в университете на филфаке, где был надежный блат у маминого любовника, а потом опять поступать на актерский все равно куда, либо во ВГИК, либо в театральное. Лера была принята на филфак, а потом умотала с Костиком, сыном того самого любовника, на Золотые Пески.

Из Болгарии Костя вернулся загорелым, веселым, счастливым. Нащелкал уйму фотографий с морскими пейзажами. На некоторых фото рядом с ним позировала белокурая красотка в сомбреро. На Верин вопрос: «Кто такая?» – отмахнулся, сказал, что «подшефная» – дочь одной папиной знакомой. Вере захотелось уточнить, в чем заключалось Костино шефство над ней, на что получила в ответ: «Только не надо этого. Не вздумай ревновать. Тебе вредно». Он все время прикладывался ухом к ее животу и балдел от мысли, что там живет кто-то, похожий на него, а главное, им сделанный. О предстоящей свадьбе помалкивал, но и жениться не отказывался. Начались занятия в университете, и оказалось, что они обе – Лера и Вера – будут учиться в одной группе.

То, что Лера и Костя переспали, Вере донесли сразу. Рассказывая сокурсницам о классно проведенном лете, о клевом парне Косте Мухине с журфака, с которым провела «горячий» месяц на Золотых Песках, Лера обмолвилась, что родители теперь хотят их поженить, что Костя не против, но вот она сама не уверена, стоит ли. Ее мечта стать актрисой, а семейная жизнь – тоска, да еще, не дай бог, дети…

Марго тогда взбесилась, не веря ни одному ее слову, и заставила Веру объясниться с Костей, который повел себя странно: вину не признавал, но и не отказывался, шутил, прикалывался. Его забавляла вся эта «Санта Барбара». Если предстоящее бракосочетание Кости и Веры так и оставалось для всех тайной, то беременность скрыть не удалось – Марго сразу заподозрила неладное, заметив, как выворачивает наизнанку подругу от запаха жареной рыбы в студенческом буфете, испугавшись при этом так, как если бы узнала, что у подруги не беременность, а чума. Услышав, что Костя этому рад, не поверила ни одному слову, но Вера была абсолютно спокойна, что обнадеживало, но только до того момента, пока не закрутилась вся эта «мыльная опера» с Лерочкой Войской. Чтобы спасти подругу, Марго готова была пойти на крайние меры: обнародовать правду, проучить Лерку, написать письмо родителям Костика, да много чего еще, только Вера не позволила. Она решила, что свадьбы не будет, а главное, не будет ребенка. Ничего никому не сказав, за день до бракосочетания сделала аборт. Почему? А просто Костику назло. Это «назло» едва не стоило ей жизни.

Даже сейчас, когда уже все отболело и нет в живых Леры, ее мамы, Костиного отца, эти воспоминания вызывают тошноту и стыд. Невероятный, чудовищный стыд.

Вера села на кровати, подобрав под себя ноги и набросив одеяло. Колокольчики на браслете уныло звякнули. Она поежилась, ее знобило. Кот недовольно спрыгнул на пол, так и не примостившись на ночь возле беспокойной хозяйки. За окном завывал ветер, похожий на тот, что слышала в больничной палате гинекологического отделения двадцать с лишним лет назад. Ей пришлось пролежать там почти неделю. Во время аборта произошла перфорация стенки матки, началось внутреннее кровотечение. Удалось вовремя подключить хирургов. Жизнь спасли, но вынашивание детей стало невозможным. Вера больше всего на свете боялась огорчить маму, а получилось, что стала причиной ее болезни. От слез, переживаний, от непонимания, почему всегда такая правильная и послушная дочка такое натворила, она слегла с сердечным приступом, а Костя так и не понял, зачем Вере все это понадобилось. В тот день он был в ЗАГСе и даже кольца купил… Когда узнал, что на самом деле произошло, обозвал Веру убийцей. Ушел, хлопнув дверью. Не пожалел, не утешил, просто выбежал из больничной палаты. С той минуты она взвалила на себя всю вину за несостоявшуюся семейную жизнь, неродившегося ребенка, загубленную любовь, вот и тащит этот груз уже столько лет. А что Лера? Она ведь не врала про Болгарию, просто о связи Кости и Веры была, что называется, ни сном ни духом. Потом, конечно, пошли слухи, и ее вечно круглые, как у куклы, глаза еще сильнее округлялись при виде Веры.

Окончив первый курс филологического, Лера поступила во ВГИК и вышла замуж за Костю. Правда, актрисой она так и не стала. Кто-то рассказывал, что она чудовищно растолстела после родов, кто-то утверждал, что причина была в болезнях ребенка, из-за которых пришлось бросить институт, но больше никогда Вера ее не видела ни в жизни, ни на экране, да и не хотелось. А вот Костю иногда удавалось высмотреть в толпе студентов, а потом на фотографиях в газете, куда его устроили работать корреспондентом, и все ждала…

К утру навалился сон – пустой, тяжелый, без сновидений и отдыха. Вера выскочила из него одуревшая, как после пьянки. Под ухом жужжал новый мобильный, на котором еще с вечера был отключен звук. Марго уже подъезжала, успев позвонить в больницу, где ей сказали, что никакой Мухиной у них нет. Она возмущалась, ведь вчера сообщили врачу имя и фамилию, да еще и сунули денег санитарке. Может, новая смена и они не в курсе…

Действительно, никакой Мухиной в больнице не оказалось. На кровати, где она ночевала, не было одеяла, не было и казенного больничного халата, в который ее, как утверждала санитарка, обрядили после купания.

– Сбежала, паршивка, – сокрушалась она. – Как проскочила мимо охранника, ума не приложу. Спала тихонько, сама видела, а под утро сбежала. Вот рюкзачок с ее барахлом. Вам отдать или сразу на помойку? Воняет страшно.

Вера стояла в ступоре, не говоря ни слова, а Марго, махнув рукой, распорядилась:

– Выбрасывайте, конечно.

Но вдруг Вера ожила и ухватила мешок:

– Нет, отдайте мне, надо все пересмотреть, вдруг найдем зацепку, где ее искать. Не могла же она далеко уйти в халате. Мороз на дворе. Как же это?

– Так одеялом прикрылась, – ворчала санитарка, – Стибрила, между прочим, больничное имущество. А кто платить будет?

Вера без разговоров сунула ей деньги и подхватила вонючий мешок. Марго приказала бросить его в багажник, пояснив, что игры в Шерлока Холмса, пожалуйста, без нее. К этому дерьму она не прикоснется.

Дома, вытряхнув из рюкзака содержимое, Вера пересмотрела каждую тряпочку. Их было немного: несколько засаленных маек, спортивные рейтузы, дырявый свитер. Никаких наводящих предметов вроде ключей, записок, тем более телефона… В одном из отделений нашла сплющенный леденец, одноразовую бритву с прилипшими волосками, огрызок косметического карандаша и странный диск на цепочке, напоминающий брелок. Может, когда-то к нему и был пристегнут ключ от дома, которого эта девушка лишилась. Брелок был липкий, грязный, в пол ее ладони. На одной, слегка вогнутой стороне виднелся рисунок, напоминающий цветок с красным камешком по центру, а с другой стороны – круг с иероглифами и двумя сдвигающимися рычажками, которые залипли намертво. Вера намочила салфетку и попыталась оттереть изображение. В том, что этот диск тоже привезен из Таиланда, она уже не сомневалась – он очень напоминал по форме и рисунку фарфоровые блюдца, которыми был отделан храм Ват Арун. Процедуру оттирания и обмывания пришлось повторить несколько раз, и в одну из попыток красный камешек внутри цветка ожил, утопившись под нажимом пальца. Это была кнопка, которая запускает механизм внутри диска, но если бы только механизм! Красная кнопка неожиданно запустила жизнь Веры по абсолютно другой траектории.

Едва усмирив дрожь в руках, Вера схватилась за телефон. На язвительный вопрос Марго, как обстоит дело с дедуктивным анализом кучи дерьма, Вера завыла. Ничего не говоря, она поднесла к трубке телефона тот самый «брелок». Эта штука оказалась диктофоном с записью Лериного голоса. Марго затихла, а через минуту уже орала, чтобы Вера не смела ничего без нее трогать, а то вдруг сотрет все к чертовой матери, знает она ее технический идиотизм! Еще Марго успела прокричать, что уже садится в машину и скоро будет…

Вера с испугу нажала красную кнопку.

Первым делом Марго внимательно изучила устройство брелока. Ей удалось открыть заднюю панель. Надежда, что найдется флэшка, которую можно установить в компьютер, не оправдалась, зато был найден регулятор громкости. Странно, но отсутствовала опция перемотки, это означало, что придется слушать все подряд. Удивительным было то, что батарея не умерла, из чего можно было сделать вывод: записи не больше полугода и штуковину редко включали. Возможно, записано прямо перед Лериной смертью.

– Ну что, попробуем? Готова?

Вера присела на диван и замотала головой:

– Знаешь, как страшно было! Нажала, а оттуда она, с хрипотцой, но еле-еле выговаривая: «Привет всем…» Этот голос не перепутаешь, ты же помнишь. Сама маленькая, худющая, а говорит, как поет: из груди звук идет – глубокий, бархатный. Всегда мне в голову приходило дурацкое сравнение с мультяшным мышонком, которого озвучивает львица…

– Да ладно, львица! Лерка ржала как лошадь, и мужикам это нравилось. В ней было то, от чего у них крышу сносит: сумасшедшая сексуальная энергетика в каждом жесте. Это я тебе как режиссер по второму образованию говорю. Она просто могла сидеть, качая на большом пальце спадавшую туфлю, а глаз было не отвести. Я сама на это попадалась, представляя, как запросто мужская ладонь обхватывает ее тонкую щиколотку, и все прикидывала: а я смогу обхватить? Что ты на меня так смотришь? Про тебя такого в голову не приходило. Ты ведь ничего, кроме соперницы, в ней не видела. Слушай, а помнишь того кубинца, который за Леркой увивался? Он к нам в студенческий клуб ходил. Педро, кажется, звали? Она его Печкиным называла, прикалывалась. А если честно, от них такой разряд шел, стоять рядом страшно было: «Не подходи, убьет!» Зуб даю, она с ним спала, а за Костика нацелилась замуж…

– Хватит, давай слушать, – раздраженно перебила Вера, – Страшно, конечно, но, может быть, поймем, как ее дочь оказалась на помойке, да еще с отрезанным языком…

Марго нажала красную кнопку.

«Привет всем», – произнес хриплый тихий голос. Потом тяжелый кашель, через паузу продолжение: «Вот, например, самоубийцы пишут предсмертные записки, в которых успевают признаться в любви всему миру и попросить у него же прощения за то, что оказались тут лишними, а безнадежные больные вроде меня медлят, сомневаются, цепляются за каждую соломинку. Как вдруг – бах, и уже не до писем – только бы не возвращаться в сознание, не чувствовать боль. Тогда и жалеешь, что вовремя не успела сказать: прошу никого не винить в моей смерти…»

Голос затих, но запись, похоже, не остановилась. Кроме тяжелого дыхания никаких других звуков не было слышно. Марго ерзала на диване, сдвинув рычажок громкости на максимум. Следующая фраза резко ударила по ушам: «Кого винить, если болезнь неизлечима?» Тут же быстро убрала звук.

«Но они стоят рядом и чувствуют, постоянно чувствуют свою вину, словно чего-то не так сделали, чего-то недодали… Семья, дорогая, все нормально. Теперь нормально. Что было раньше – не считается. Мы жили так, словно бессмертны. А как по-другому? Бессмертные уверены в себе, в завтрашнем дне, в разумности мироустройства. Они знают, что завтра для них опять взойдет солнце, и нет оснований в этом усомниться. Я тоже когда-то была бессмертной. А теперь не исключено, что в процессе наговаривания могу забыть, что, собственно, собиралась сказать: теряю смысл и цель любого, даже самого простого действия. Доктор говорит, что это из-за метастазов. Они перебрались из груди в позвоночник, потом в шею, а теперь микроскопическими спорами отравляют мозг. Наверное, правильнее было бы сказать: „Дорогие мои, поздравляю вас со своей кончиной, отдыхайте“. Только вот врачи не дают. Тянут резину, хотя уже точно знают: оперировать нельзя, а химия не работает. Слышала, а может, показалось, как вы шептались у кровати: „Врач сказал, что до конца месяца… и все… надо готовиться…“ И слезы, слезы… Родные мои, отпустите! На самом деле мне все легче и радостней. Соседку по палате прикатили после уколов в позвоночник. Она стонет в забытьи…»

Марго, не останавливая записи, согнала на пол вскочившего на колени кота. Он недовольно мявкнул и, заметив, что никто не обращает на него внимания, истошно заорал.

– Вот зараза, – шикнула на него Марго, – Уймись ради бога! Из-за тебя пропустили кусок. О чем она говорила? Блин, перемотки ведь нет. Давай остановим.

Она нажала кнопку на диске, а потом запустила опять. Оттуда послышалось: «Привет всем».

Марго замахала руками:

– Нет, только не это! Опять сначала. Что делать? Мы даже не знаем сколько часов придется слушать. Бред какой!

– Уймись, пожалуйста, – попросила Вера. – Хочешь, заткни уши.

– Еще чего.

Голос Леры был глухим, тяжелым. Она часто кашляла и задыхалась. Слушать повторно все это было невыносимо. Наконец они дошли до места, на котором остановились:

«Соседка улыбается во сне – милая пожилая женщина, совсем одинокая. Ей легче – никто не удерживает. Вот бы так с улыбкой умереть. Мысли путаются опять. На бумаге не становятся яснее. Хорошо, что Полинка вернулась из командировки и привезла эту штуковину, похожую на блюдце. Теперь можно не писать, а наговаривать. До чего прогресс дошел: маленькая такая пластиночка, а ты хоть сутки не умолкай, все поместится. А главное, от вас, моя дорогая семья, ни слова наперекор».

У Марго зазвонил телефон; дочь по какому-то пустячному поводу, но ясно было – это надолго. Пришлось опять остановить запись. Вера нервничала, начала обкусывать ногти, чего давно не делала, сумев однажды избавиться от дурацкой привычки. Наконец Марго закончила разговор.

– Так на чем мы остановились? – спросила она почти равнодушно.

Вера с удивлением на нее посмотрела.

Марго поймала недовольство в ее взгляде:

– Успокойся, я сочувствую. Просто быстро переключаюсь и сбрасываю ненужную информацию и негатив. Врубай.

Вера нажала кнопку, но запись опять началась сначала.

– Ох, забыла! – завопила Марго. – Не хочу! Мы так головой поедем. Давай отложим до завтра. Мне домой надо.

– Иди.

– Я придумала! Надо сделать дубль записи на айфоне. Ты сиди слушай или даже не слушай, а просто включи рекордер на телефоне. Получится дубль, которым сможем оперировать, ненужное проматывать, а важное несколько раз повторять.

– Для меня все важно, – поджала губы Вера. – Завтра созвонимся.

Вера выключила свет, легла на диван, укуталась пледом. Ее знобило. В третий раз все началось сначала: «Всем привет!».

Вера зарыдала. Из другого времени и реальности доносились слова:

«Фотографировались. На этой, или, как скажут потом, „на последней фотографии“, семья стоит стеной, тесно прижавшись друг к другу, вокруг умирающей именинницы. Сплотились, подтянулись: „Все на борьбу с болезнью!“. На самом деле, дорогая семья, вас объединил страх. Каждый из вас задает себе похожие вопросы: „Лерка тут с нами или уже нет? А потом, когда уйдет, что будет?“ Вам очень не хочется менять свои привычки, мысли, планы, оказавшись один на один друг с другом. Каждый из вас любил меня для себя и не любил для другого. Мама, ты не уставала повторять: „Куда твои глаза глядели? Твой Костя полное ничтожество!“ Последнее слово ты всегда произносила с эдаким змеиным шипением. Костик, ты тоже прав: „Твоя мама – хроническая идиотка. Не понимаю, как ты умудрилась вырасти нормальным человеком?“ Доченька, и ты конечно же имеешь право с нами не разговаривать. Сегодня 20 августа. Этот день можно проехать, хотя когда-то, во времена бессмертия, он считался важным – день рождения. Полинка подарила браслет с колокольчиками, они так чудно звенят, и сама такая звонкая, радостная, как серебряный колокольчик. Показывала наброски тайских орнаментов для ресторана. Чудо! Доченька моя, прости нашу глухоту и тупость. Никто не подозревал, что это болезнь, а не плохой характер. Так были воспитаны: „Пионер – всем ребятам пример. Будь готов – всегда готов! Утро красит нежным светом…“ А ты задергивала наглухо шторы, натягивала на голову капюшон и не могла встать с постели раньше полудня. Ночами не спала, маялась, курила до одури, подвывая и качаясь, как еврей на молитве, воткнув в уши наушники с бесконечным, тупым рэпом. Потом ушла из дому, выбросила мобильник, сумку со всеми документами и кошельком. Искали тебя долго. Нашли у бомжей – полуголую, грязную, ничего не соображающую.

Врачи поставили диагноз: острый психоз на фоне клинической депрессии. Прости, нет сил об этом…

Сейчас передохну».

Запись остановилась. Вера ждала. Прошло минут пять гробовой тишины, потом десять. Вера заволновалась, потрогала диск – он был горячим. Решила ждать, сколько понадобится. Прошел час, другой – тишина. Неожиданно для себя уснула. Спала до утра глубоко, без сновидений, как в черную дыру провалилась.

На рассвете тяжело пробудилась, голова трещала. Диск молчал, а телефон полностью разрядился. Еле передвигая ноги, она пошла в ванную, по дороге поставив телефон на зарядку. Сквозь шум воды вскоре услышала злобное мяуканье. Кот сидел на столе, пытаясь сбить лапой болтавшийся на шнуре зарядки айфон. Вера наорала на паршивца. Жорик огрызнулся, зашипев в ответ. На индикаторе телефона значилось, что на нем пять часов записи. Вера как-то вдруг почувствовала дикую усталость, словно не спала всю ночь. Надо было звонить Марго. Больше оставаться один на один с чужим горем она не могла.

Теперь запись можно было слушать с любого места и, если надо, по многу раз.

– Молодец, что телефон не выключила, – похвалила Марго с порога, – Давай включай.

Голос Леры на этот раз зазвучал мягко, с теплом и любовью:

«Полиночка, ты толком ничего не помнишь, и это твое спасение. В твоем сознании все, что происходило, предстало как яркое приключение. Ты несла восхитительную чушь про время, которым могла управлять, про космические дыры в твоей голове. Сидя на больничной койке, ты не выпускала карандаш из рук, нащупывая в темноте путь, хорошо знакомый великим художникам: то ли лестницу в небо, то ли ступеньки в ад. Лечили тебя долго. Оказалось, что достались тебе по наследству паршивые дедушкины гены. Кто знал, что алкоголизм Костиного отца – следствие психической болезни. Твой дед, Василий Петрович Мухин, сначала запил, а потом не справился с тяжелейшей депрессией, когда бабушка Нина выкинула его. Она любила уточнять: „Под зад коленом“, а он выстрелил себе в рот из охотничьего ружья. Не будь его воли, не завертелась бы наша с папой семейная жизнь. Это он придумал отправить нас в Болгарию, чтобы не допустить свадьбы с Верой Лебедевой, моей сокурсницей. Хорошей девушкой, отличницей, но, как тебе сказать…»

Вера дернулась, потянулась к телефону. Марго шлепнула по руке.

«…скучная она и слишком принципиальная. Какое-то идиотское подростковое упрямство и самоотверженность. Костя сам от нее убежал, уводить не пришлось. Правда, как-то по пьяни вдруг признался, что любил Веру, что она ждала ребенка, но из-за меня аборт сделала. Не знаю, правда ли это или просто хотел боль причинить. Даже если это так, нет моей вины. Знала бы, послала бы его к черту, и тебе не пришлось бы мучиться с гнилыми генами. Полиночка, доченька моя, ты молодец. Совсем как барон Мюнхаузен, сама себя за волосы вытянула из пропасти, в которой нет дна – всю жизнь можно падать. Ты вернулась к жизни, а я уже нет. Наверное, тогда и завертелось по новой колесо самоуничтожения: опять на том же месте опухоль, а дальше только страх, выжигающий все живое внутри. Страх не за себя, за тебя, моя родная. В какой-то момент я поняла, что умирать не страшно: страшно жить».

На голос наложился какой-то посторонний звук вроде разбившегося стакана, потом недолгая тишина, шорохи, хлопнувшая дверь, чей-то визгливый окрик: «Зачем стакан брала? Доктора… позовите доктора…».

Запись остановилась. Долгая пауза – и опять с того же места:

«…Страшно жить. Мама, сегодня ты приходила. Плакала тихонько, но я услышала. Крепко ты сдала за мою болезнь, совсем старенькая стала. Даже после гибели твоего Васи так много не плакала. Глупая у тебя дочь. Всю жизнь считала себя нелюбимым ребенком. А потом не могла тебе простить, как ты, поджимая губы, сквозь зубы цедила ядовитые упреки в адрес Полинки, повторяя, что „яблоко от яблони“, что внучка – наркоманка и проститутка, а Костя – конченый алкоголик. А ведь он тогда еще держался, еще не запил, не ушел в сторону. Попросту спрятался. Ходил рядом, сидел рядом невидимкой – бессловесный, непроницаемый, отстраненный. Сработала самозащита. У вас сработала, а моя сломалась. Вы не виноваты. Это я сама. Вот вспомнила почти мистическую историю, которая приключилась со мной перед тем, как свалилась окончательно. Два года назад нам пришлось разъехаться. Мама, ты заявила, что больше не можешь с нами жить, и перебралась в квартиру-кормилицу, которую тебе завещал дед Вася. Ты сначала там жить не хотела, решила сдавать, а потом взбрыкнула и переехала, но жить на одну пенсию у тебя не получалось, но речь не об этом. Позволь мне выговориться. Этого практически не случалось в диалогах с тобой. Слушать ты не умеешь не потому, что бессердечная – нетерпеливая. Мысль улавливаешь сразу и мгновенно реагируешь, не давая закончить фразу. Так было всегда: мы умолкали, ты говорила. Неудивительно, что груз недоговоренного, даже скорее невыговоренного кажется причиной моей сильной одышки и невозможности набрать в грудь достаточно воздуха. Комок в горле, дыхательный спазм и глаза на мокром месте – это у меня с детства. От беззащитности или, правильнее сказать, от незащищенности. Синдром двоечницы, неудачницы-дочки перед супермамой. Ты сама много раз говорила, что ждала сына – хотелось по молодости угодить отцу. Потом желание делать хоть что-нибудь не для себя прошло навсегда. Рожала не ребенка, а подарок любимому. Подарок не получился, но отцу понравилась его копия: сероглазая, с белесыми тонкими волосиками – полная противоположность твоей смугло-чернявой породе. Отца почти не помню, ты ушла от него к другому мужчине, когда мне было всего три года, решив, что будет лучше для всех, если ребенок забудет своего „кобеля-папашу“. Он завел шашни с молодой ассистенткой в долгой киноэкспедиции на Урале. Добрые люди донесли, ты накатала письмо парторгу киностудии. Отца уволили: на одного фотографа меньше, делов-то, зато никто в твою сторону косо не посмотрел – такого, как ты, директора фильма, теперь это называется продюсер, надо было еще поискать. Все режиссеры выстраивались к тебе в очередь. Победил самый сильный, далеко не молодой, но зато крепко заслуженный. Он позвал тебя замуж, и с тех пор, вплоть до его смерти, которая случилась достаточно быстро, ты почти ни с кем больше не работала. Не знаю, как сложилась бы моя жизнь с отцом, но за отчима тебе благодарна. Эдуард заменил мне всех, даже друзей, с которыми было не так интересно, как с ним. Удивительно, что мы оба робели перед твоей красотой. Помню, как вдвоем стоим перед зеркалом, растерянные, неуклюжие, и стараемся освоиться в новой нарядной одежде, которую ты приказала надеть на премьеру фильма. Эдуард в светло-сером замшевом пиджаке напоминает беременного слона, а я – кремовую куклу в оборчатом бледно-розовом платье. И вдруг за нашим и спинами вспыхивает пламя. Это ты, наша красавица, затянутая во что-то кроваво-алое с золотыми искрами, стараешься справиться с копной смоляных волос, никак не желающих укладываться в ракушку на затылке. Мы теряем дар речи, боясь обернуться. Я первой выхожу из ступора и бросаюсь обнимать твои колени – выше не дотягиваюсь: мне нет и шести. Ты вскрикиваешь и отгоняешь меня, чтобы не помяла платье, зовешь на подмогу бабушку. Бабуля уводит меня на кухню и наливает чашку киселя, приказав немедленно выпить, если хочу пойти в кино. Давлюсь крахмальной слизью, выплевывая косточки, как вдруг одна вишенка падает с ложки на платье. Зная, что накажут за неряшество, стряхиваю ее с оборки, как тут же разливаю на колени горячий чай.

Бабушка быстро запечатывает мой рот ладонью и шепчет: „Не смей реветь, маму сейчас нельзя беспокоить“, но я рыдаю от невыносимой боли. На коленях вспухают пузыри, и холодная вода не помогает. До премьеры остается каких-то полчаса. Ты швыряешь в угол сумочку и в отчаянии произносишь: „Вот так всегда! Если куда-то собрались, значит, Лерка все испортит!“ Эдуард вызывает „скорую“ и напрочь забывает про такси, которое приехало за нами, чтобы везти в Дом кино. Он усаживает тебя в машину, успокоив, что обязательно подъедет к окончанию фильма, а мы едем в больницу. Потом наступает утро вашего отъезда в Ялту, потом такие же утра, дни, вечера перед командировками в Киев, Ленинград, Москву. В квартире еще долго пахнет твоими духами, и я вывожу потным пальцем слово „мама“ на запорошенной пудрой столешнице трельяжа. Бабушка всю жизнь, как попугай, повторяет: „Маму нельзя беспокоить“. Мои детсадовские болезни и успеваемость в школе расстраивают тебя. Бабуля лживо рапортует в письмах и телеграммах, летящих в разные уголки страны, о стопроцентном здоровье дочки, о хороших оценках, вкладывая в конверты фотографии беззубой девочки с букетом и бантом, потом угловатого подростка, а потом… В мои неполные пятнадцать уходят из жизни сначала бабушка, а потом Эдуард. Наконец я становлюсь твоей дочерью, но, вовремя не усвоив законов игры в дочки-матери, мы обе начинаем их нарушать. Это потом, через два года, появится Василий Петрович Мухин, Костин отец, как завершающий, но самый мощный аккорд твоей женской биографии. Твой необычайный дар блистательной стервозности расцветет с ним на полную катушку, а я получу от вас в подарок мужа Костю, а от Кости – дочку Полину… Что-то я далеко ушла от истории, которую собиралась рассказать. Для этого надо выпрыгнуть из детства и прибавить лет тридцать, приблизившись к своему „ягодному“ юбилею. Прервусь ненадолго, передохну».

Вместе с наступившей тишиной комната наполнилась серым сумрачным светом зимнего дня. На часах был полдень, а за окном полумгла приближающегося снегопада. Вера включила настольную лампу. Свет под ней растекся аккуратным кольцом, похожим на тарелку. Тени стали еще гуще, а голос зазвучал ярче, словно сфокусировав последнюю энергию.

«Мама, после смерти твоего любовника и переезда пришлось чуть ли не каждый день тебя навещать: то давление подскочило, то упала на ровном месте, восьмой десяток – не шутка. И вот всякий раз, как я заезжала во двор твоего дома, мне на глаза попадалась симпатичная пожилая парочка. Она – сухонькая старушка в белом вязаном берете, он – седой, согнутый пополам старик на кривых ногах, с палкой в трясущихся руках. Ступают осторожно, глядя под ноги, и курлычут что-то на ухо друг другу. Я сразу мысленно обозвала их „голубками“. Удивительным казалось то, что, в какое время суток к тебе ни заезжала, они всегда выходили из дому. Однажды, в августе, перед днем рождения, заехав к тебе, припарковалась в очень неудобном месте – напротив детской площадки. Пробыла у тебя недолго, быстро растеряв остатки хорошего настроения. Выйдя из подъезда, мысленно продолжала спорить с тобой. Сама не заметила, как села в машину, как завела ее и резко дала задний ход. В последний момент ударила по тормозам, завидев в заднем стекле моих „голубков“ чуть ли не в метре от багажника. Выскочив из машины, окаменела. „Голубков“ не было, зато под задними колесам лежал помятый скутер, а его хозяин, мальчишка лет двенадцати, стоял рядом. Если бы не затормозила, то он, летевший с соседней горки, угодил бы прямо под машину. Опомнившись, стала искать глазами моих спасителей, мелькнувших в заднем стекле так вовремя, но мальчишка тупо повторял, что никаких стариков тут не было. Помнишь, мам, как я вернулась тогда к тебе и попросила помочь найти эту милую пару, но получила в ответ закатанные глаза и зловещий шепот: „С ума сошла? Ты про Шишкиных, что ли? На кладбище они оба давно. Не к добру это, слышишь, Лерка. Срочно к врачу иди… Проверяйся… Покойники просто так знаки не подают. У Шишкиной вот тоже рак был. Но не твой, тяжелей. Она уже и не вставала, а Шишкин отказался ее в хоспис сдать. Мучились оба страшно.

Не знаю, правда или нет, но говорят, что он ее придушил, а потом сам отравился… Может, враки, но странно как-то – чуть ли ни в один день умерли“. Проверяться тогда не побежала, даже думать не хотела. Всего год прошел после операции. Чувствовала себя нормально. Какого-то разумного объяснения этой странной встречи с потусторонним миром в лице усопших Шишкиных у меня не нашлось. Но совсем недавно ты, Костя, опять напомнил мне историю этой семьи, принеся в дом диск нашумевшего фильма австрийского режиссера под названием „Любовь“. Я, посмотрев его, сразу вспомнила моих „голубков“ и в тот момент безоговорочно поверила слухам про их совместный уход. Конечно, Шишкин, бесконечно любя свою жену, помог ей уйти, и неважно, как ушел сам. Просто ушел… В тот вечер после фильма я спросила тебя: „Костя, а мог бы ты, как Шишкин, меня спасти?“ Ты не понял моего вопроса и посмотрел как на слегка поехавшую головой: „Какой Шишкин? От чего спасать?“ Тогда я решилась попросить о помощи, ну, например, как в кино – подушку на лицо, и все… Что ты ответил? Ты отшутился, что желание меня придушить у тебя возникает каждый день из-за моих глупостей и что я никогда не вылечусь, если не буду верить врачам, которые назначили еще одну „химию“, и вообще, что скоро человечество обязательно найдет способ, как с этим бороться. В этот момент я поняла: ты меня не любишь. И про желание придушить – не шутка, но шуткой останется навсегда, и помощи от тебя не дождусь. Все, как всегда, должна сделать сама, даже уколы. Ты боишься шприцов, крови и покойников.

Костя, а помнишь, как мы отметили нашу серебряную свадьбу? Невеста была лысой и бледной. Но, если честно, я себе тогда нравилась – стильно выглядела. Обнажившаяся черепушка оказалась идеальной формы, глаза выкатились на пол-лица, а кожа приобрела алебастровую прозрачность на лбу и ушах. Готика просто, но тебе, конечно, нравилась другая Лерка, в которую влюбился двадцать пять лет назад: сексуально неудовлетворенная, очень чувственная, недавно оставленная своим первым возлюбленным. Тому, первому, досталась незавидная роль репетитора семейной жизни. Ученица оказалась тупой, трусливой и бесхарактерной. Он быстро сбежал, поскандалив с потенциальной тещей, а я не бросилась догонять. И за тобой особо не х отелось бегать, просто удивляло, что после бурных болгарских каникул ты ушел в „несознанку“. Вел себя очень странно. Если правда про Веру, то понятно почему».

Вера опять попыталась остановить запись, но Марго стукнула ее по руке:

– Не смей, держи себя в руках. Пора уже посмотреть правде в глаза и успокоиться.

«Когда ты впервые зашел в дом с охапкой разноцветных, ненавистных мне астр и театрально бросил их к ногам, мама в тебя влюбилась, произнеся сакраментальное: „яблоко от яблони…“, но тогда это в этой фразе заключался совсем другой, позитивный смысл. Вы с твоим отцом были в ее вкусе: цветы – корзинами, шампанское – рекой, клубника – ведрами. Умели пустить пыль в глаза. Было чем: красавцы, острые на язык. Папа – большой партийный начальник, сын – будущий журналист, денежки водятся. Про гнилую наследственность стало понятно потом, когда поперли твоего отца со всех постов за беспробудную пьянку. Поначалу у тебя к спиртному тяги не было, был кураж: гитару в руки, девчонки в глаза заглядывают, ну как не выпить, и поехало… Еле дотянул до диплома, пошел работать в третьесортную газету, полысел и накачал пивной живот. Очень скоро в материнских глазах появилось презрение. Она перестала кокетничать с тобой, а потом разговаривать. Семью спасло от разрушения появление на свет нашей Полинки. Все сбавили обороты и продолжили жить ради ребенка, напоминая друг другу об этом, когда уже никаких доводов не находилось. Так и дожили до серебряного юбилея. Тебе захотелось отметить это как-то необычно. Придумал поездку на Кубу. Онколог предупредил, что после перенесенной болезни мне вредны буквально все радости, за которыми туда едут: солнце, алкоголь, кофе и сигарный дым. Я согласилась с его доводами, но не стала объяснять, что человеку важно опять все это попробовать просто для того, чтобы захотеть жить.

То, что случилось с мной на Кубе, не объяснишь никому. Ты, который был рядом, все видел, слышал, так ничего и не понял. Правда, однажды спросил: „Так у тебя что-то было с тем кубинцем, который топчаны по пляжу таскал? Вы же в одном университете учились?“ Ох, Костенька, было, и как! Да и, прости меня, повторилось прямо у тебя под носом, пока ты убегал на „кубинский массаж“».

Марго аж подпрыгнула:

– Ты слышала? Кубинец, тот самый, помнишь? Красавец. Я же говорила, что она с ним спала. Ну Лер-ка, ну зараза, так их всех.

– Да тихо ты, – возмутилась Вера, – дай послушать!

«Звали его Педро. Дурацкое имя, словно из какой-то мыльной оперы, даже стыдно было произносить его вслух в окружении сокурсников. Очень быстро придумала ему прозвище Печкин за то, что был жаркий до умопомрачения и черный, как сковородка. Печкин любил все русское: математику, шахматы и меня. Познакомилась я с ним, еще когда в школе училась, а потом оказались в одном институте. Не ты лишил меня девственности, но и не Печкин. Это был репетитор, которого мама наняла подтянуть меня по истории. Он вполне тянул на роль потенциального жениха, но ни о чем другом, как о контрацепции, не заботился. Зачем нужен секс и что в нем хорошего, так и не поняла. Не поняла и с тобой в Болгарии, уж прости меня. Открытие произошло с Печкиным, но его забрал Фидель. Печкин звал с собой, умолял расписаться. Я представила лицо мамы и отказалась. Рыдала в подушку, бегала на почту за письмами до востребования и обцеловывала их сверху донизу. Он писал, что больше так не может, что приедет жениться: места у них в семье всем хватит, и для мамы тоже. Работу в кино он, конечно, ей не обещает, но и без этого можно прожить. Этого я боялась больше всего. Представить его разговор с мамой было выше моих сил. Помнишь, как на лестнице Центрального телеграфа мы с тобой, дорогой Костя, столкнулись лбами, когда оба пыталась налечь на тугую, тяжелую дверь? Это я бежала звонить любимому Педро, но так и не позвонила в тот день. Наверное, удар о твой железный лоб был такой силы, что я потеряла разум. Шел сильный дождь, ты распахнул зонтик и нежно подул на мою шишку, взбухшую под прядью мокрых волос. Теперь уже почти не помню, как все было, но осталось ощущение, что ты шел по пятам. Ты сказал, что не можешь забыть всего, что произошло между нами в Болгарии, а я, забыв об этом капитально, вдруг вспомнила, рассмотрев под дождем, твои синие глаза, твою смешную улыбку с щербинкой. Разговор с Педро я заказала почему-то на завтра, а ты ждал у входа и проводил меня к парадной моего дома, а потом и к двери квартиры. О чем говорили, не помню. На следующий день ты появился с букетом астр и бросил под ноги. До Педро я дозвонилась и, как мне тогда, казалось, наврала, что встретила другого человека, что не надо ни его Кубы, ни звонков, ни писем. Это все случилось больше четверти века назад. Все эти годы я вспоминала о Печкине только во время супружеского секса, чтобы дойти до оргазма или для того, чтобы себя ублажить, когда ты превратился в импотента. Кто мог подумать, что судьба вдруг решит побаловать меня под конец?

Печкин почти не изменился, только еще больше почернел, а вот меня не узнал, хотя всматривался, но не решался спросить. Я тоже сомневалась, он ли. Ведь не может так быть, чтобы умница, почти гений, чемпион, отличник и медалист перетаскивал с места на место топчаны на пляже в надежде получить лишний песо. Отворачиваясь от прилипавшего на жаре взгляда странного кубинца, я заходила в бирюзовую воду, скармливая прожорливым рыбкам банановую мякоть. Потом плыла, ныряла, лежала на воде, подставив лицо небу и солнцу. С каждой минутой ко мне возвращалась жизнь. Наконец решилась подойти к этому похожему на Педро кубинцу и спросила на русском, забыв, что нахожусь на Кубе:

– Вас не Педро зовут?“

Он схватился за голову:

– Лера, это ты! Я почувствовал это сразу! Не сразу узнал, но потом, когда ты провела рукой по волосам… Сколько лет тебя ждал…

– Печкин, ты совсем не изменился. А что ты тут делаешь? Почему этот пляж, топчаны? Ты же был легендой физмата!

Мы сели с ним рядом на песок, и жаркий кубинский воздух стал раскаленным до невозможности.

– Лерочка, это правда жизни: надо кормить семью, у меня двое детей. Видишь эту гору? Там пионерский лагерь. Туда не так просто попасть, но я смог их устроить. Эта работа – спасение. А ты-то как?

– Печкин, ты офигительно говоришь по-русски. Совсем без акцента.

– У меня жена русская – Катя. Она из-под Воронежа. Очень хорошая. Плохая давно бы уехала. Трудно ей тут. А твоему мужу, вижу, не сидится на месте. Ты счастлива?

– Знаешь, Печкин, еще пару лет назад я бы сказала, что нет, но теперь знаю нечто, превращающее каждый обычный день в счастливый.

– Это любовь?

– Ну, загнул. Как был романтиком, так и остался. Нет, не любовь, а болезнь, вернее, победа над ней.

– Ты победила?

– Не знаю, похоже.

– А я до сих пор не излечился…

Он прорыл в песке тропинку к моей ноге, и я поняла, что ждет нас в оставшиеся шесть дней. Потом были ночные вылазки по окрестностям на древнем розовом кабриолете, пыльная и роскошная в своем разрушении Гавана, катания на катамаране, лодке, лошадях и много любви. Где был ты, Костя, в это время, не помню. Знаю, что не скучал, получив в недельное пользование симпатичную кубинскую девчонку за небольшую плату. Наш серебряный юбилей мы отметили весело и необременительно друг для друга. Тогда было самое время умереть. Всего лишь занырнуть поглубже. Умирать надо вовремя, счастливой и любимой, если не получается так жить.

Вот теперь опять вовремя: боль затихла. Рукой могу шевельнуть. Колокольчик звякнул так жалобно, а надо бы весело. Вот, попробую еще. Слышно? Уже веселее. Танцуем… Печкина вспомнила, жаркий пляж, сальсу… Океан за окном шумит, а может, это ветер налетел и срывает последнюю листву с деревьев? Рано вроде еще… ведь только август…»

Наступила тишина. Ни слова, ни вздоха. Мертвая тишина. Вера и Марго молчали, боясь ее нарушить, не в силах пошевелиться. Вывел их из состояния ступора кот, который, тяжело запрыгнув на стол, перевернул чашку. Марго выругалась и запустила в него тапком. Потом надолго ушла в ванную, вернулась деловая и сосредоточенная.

– Так, хватит киснуть. Надо проанализировать. Ты уж прости, но первое, что приходит в голову, тебе сказочно повезло, подруга, что такой подарок, как Костя, достался Лере. А второе – еще в августе Полина была нормальной. Нигде ни слова про ее историю с языком, значит, все это произошло после Леркиной смерти. Похоже, не помирилась семейка, как Лере хотелось, а пошла вразнос: Костя спрятался, бабка наехала на внучку, та с диагнозом… В общем, кошмар. Нам надо искать Полину и Костю. Кого сначала? Да как получится. Когда ты, говоришь, первый раз заметила ее в переходе?

Казалось, что Вера не слышит, теребит браслет на руке и о чем-то думает.

– Марго, – она подняла испуганное лицо, – ты слышала на записи звон колокольчиков? Это звенел браслет на Лериной руке. Точь-в-точь как этот. Звук один в один, а вдруг он тот самый, что был на ней, когда умирала? Господи, только не это!

Марго оторопела, не находя слов, но уже через минуту принялась доказывать, что браслетов у Полины было несколько, что все они звенят одинаково и не надо нагонять страхов, их и так предостаточно. Вера ее не слышала, плаксиво бормоча под нос:

– Это Лерин, я чувствую… не снимается… все колокольчики одинаковые, какой-то из них застежка… Как же это работает?

– Перестань ныть и прекрати теребить эту железку, – строго скомандовала Марго. – Лучше вспомни, были браслеты на Полине в больнице или нет. Сколько?

– Были, но только на одной руке, а когда в первый раз ее встретила, на обеих, а сколько – не помню. Какое это имеет значение?

– А такое, что я хочу знать, она только тебе их подсовывала или всем. Если только тебе, то тогда действительно все не случайно.

– То есть ты хочешь сказать, что она узнала про нашу связь с Костей и нашла меня. Зачем?

– Не знаю, не думаю, что знала, но что-то ее к тебе привело. Слишком много случайных совпадений, так не бывает.

– Надо ее найти. Бедная девочка, как же это? Еще полгода назад она была в порядке.

– Во всем виноват твой Костя, уверена! Ему плевать на дочь, на ее беду. Он неизвестно куда удрал и пишет в соцсетях про свое горе и одиночество. Будем действовать на два фронта: ты займешься поисками Полинки, а я попытаюсь найти этого козла, уж прости. Говоришь, что видела ее в переходе, значит, надо туда регулярно наведываться, а еще ходить по помойкам, ловить бомжей, задабривать и пытаться разговорить. Наверняка кто-то где-то ее видел и запомнил. У нее внешность яркая – лысина, татуировки… и, наконец, эти браслеты. В конце концов, обратимся в полицию. Имя и фамилию знаем, даже год рождения. Если жива, найдем. А я раскину свою сеть в Интернете, поставлю фальшак с чужой фоткой помоложе, буду склонять этого дурака Костика к знакомству и встрече. Ребята наши знают его ник, подловим гада. Браслет не снимай, тем более если думаешь, что он Леркин. Может, она с того света нам сигнал подает – дочку спасите. Поняла?

Вера кивнула и сквозь слезы опять забормотала:

– Я-то всю жизнь ей завидовала: у нее Костик, ребенок, а у меня фига. Кто же знал, как оно на самом деле. Так рано умерла, несправедливо, а я все думала, что это со мной несправедливо, вот ведь дура…

Пока Вера рефлексировала вслух, Марго направилась к рюкзаку, чтобы удостовериться, нет ли там еще каких-нибудь «наводящих моментов». Зажимая нос, она опять все перетряхнула и нащупала в самом уголке кармана слежавшийся до плотности камня комочек бумаги. Осторожно развернув его, обнаружила, что это рецепт. На нем даже можно было рассмотреть адрес поликлиники и фамилию врача – зацепка!

Доктор Майская была психиатром с большим стажем. На ее лице с тяжелым неженским подбородком, ртом подковкой вниз и слезящимися глазами сидела маска недовольства и смертельной усталости. Да, Полину Мухину она помнила, вела ее много лет. Тот факт, что пациентка больше полугода не появлялась, абсолютно не удивил: обычное дело при таких диагнозах. Половина больных бросает пить лекарства, многие уходят в алкоголизм и наркоманию, бродяжничают, кончают жизнь самоубийством. Спасает только самоотверженность членов семьи, готовых положить свою жизнь на борьбу с тяжелой болезнью. Узнав от Веры и Марго о ситуации, в которой оказалась Полина, она преобразилась, сменив пренебрежительно профессиональный тон на человеческий, заодно скинув маску.

Последний раз Полина была на приеме прошлым летом. Состояние ее не вызывало тревоги, многолетняя ремиссия после первого психоза давала надежду, что острое состояние не повторится. У доктора сохранились короткие записи их беседы. В них значилось, что пациентка нашла дизайнерскую работу. Оформляет ресторан в азиатском стиле. Ей предстоит командировка в Таиланд. Негативной оценки будущего нет. Из отрицательных момент ов: сильные переживания по поводу болезни матери, тревожность и плохой аппетит, – но в целом состояние стабильное. Признаки депрессии или мании отсутствуют. Как всегда, ей были выписаны лекарства, стабилизирующие настроение.

– Очень сожалею, что Валерия Витальевна умерла, – сказала доктор, стараясь скрыть слезы. – Из всей семьи мне довелось общаться только с ней. Поверьте, это чудовищное испытание для матери, когда с ребенком такое происходит. И ведь никто не виноват – просто генетический сбой в биохимии головного мозга. Воспитание, социальная среда, атмосфера в семье, конечно, могут сыграть свою роль, но не определяющую. Девочка родилась с этим. По линии отца есть отягчающие факторы.

Доктор запнулась и замолчала, испугавшись, что перешла порог конфиденциальности.

– Мы в курсе, – успокоила ее Марго. – Учились с Лерой, то есть с Валерией Витальевной, на одном курсе, а с Костей, Полининым отцом, еще со школы знакомы.

– Тогда вы, наверное, должны знать бабушку Полины. Вы не проверяли? Возможно, девочка у нее, хотя маловероятно. У них были очень напряженные отношения. Плохо получилось: с отцом нет понимания, с бабушкой на ножах, а мать умерла. Полина всегда мечтала заработать достаточно денег, чтобы жить отдельно от родителей.

– Бабушка тоже умерла, – выдавила из себя Вера.

Доктор, покачав головой, закрыла журнал с записями.

– Подождите, – взмолилась Марго, – а нет ли у вас хоть каких-то имен, адресов или хотя бы названия ресторана, где собиралась работать Полина?

– К сожалению, ничего конкретного, – ответила доктор, но, вспомнив что-то, опять открыла журнал: – Вот адрес, по которому Полина проживала с родителями, можете расспросить соседей, вдруг кто-то видел ее возле дома после смерти матери… Правда, есть еще имя Павел. Оно как-то связано с ее работой. Вот все, чем могу помочь пока. А почему когда вы рассказывали о ней, то называли немой?

– У нее кончик языка отрезан, и она почти не выговаривает согласные, – ответила Марго, почему-то показав врачу свой язык и добавив, что это совсем небольшой кусочек.

Доктор разволновалась. Было видно, что она потрясена:

– Тут два варианта – либо она угодила в плохую историю и ее наказали, либо сама себе нанесла увечье. Причина? Да какая угодно, даже элементарный скандал в семье, после которого наступило обострение. Ей нужна помощь. Держите меня в курсе ваших поисков. Подключите полицию. Если найдете, то сразу звоните мне и прямиком в больницу. Я приеду, поговорю с врачами, знаю точно, какие ей лекарства подходят. Отца, конечно, тоже стоит поискать, но поможет ли это Полине? Хотя всякое бывает, может, и сойдутся. Его эскапизм тоже сродни бегству в никуда.

За то время, что они провели в кабинете доктора, погода испортилась окончательно. Повалил густой снег – беда автомобилиста и радость праздного пешехода. Летящий со всех сторон белый пух преображал до неузнаваемости скучный пейзаж, в котором постепенно не осталось ни одного темного пятна.

Марго принялась расчищать стекла машины, а Вера блаженно подставила лицо и руки под колючие снежинки. Вдруг, вспомнив о чем-то, нахмурилась, вытерла рукой лоб и щеки:

– Марго, представляешь, каково ей сейчас? Бедная девочка, раздетая, перепуганная, больная. Господи, как же ее найти?

– Не переживай, она уже не первый день в такой жопе. Наверняка где-то отлеживается. Обычно это городские коллекторы. У них, у этих бродяг, есть теплые места. Вопрос в другом, насколько она адекватна, может ли понимать, что опасно, а что нет. Завтра начнем искать. Заявление в полицию тоже не будет лишним.

– Нет, Марго, я сегодня пойду. Пройдусь по переходам, помойкам, поспрашиваю. Не смогу сидеть в тепле, пока она на улице.

– Во, Верка, накрыл тебя материнский инстинкт по полной! Понимаю. Знаешь, чего подумала… а давай-ка прямо сейчас заедем в дом, где Лерка и Костик жили, поговорим с соседями, может, чего узнаем.

– Спасибо, Маргоша.

– Да я сама та еще «аидишэ мама». Прыгай в машину!

Марго пришла в голову идея раздобыть еще один адресок квартиры бабушки Нины. И тут Веру осенило.

– Помнишь, Лера на записи говорила, что Нина Игнатьевна съехала в ту квартиру, которую ей Костин отец завещал. Когда-то Костя меня туда приводил знакомиться с родителями. Мать Кости умерла рано, а отец покончил с собой, но свою любовницу Нину обеспечил жильем.

– Богатенький Костик получается, – процедила сквозь зубы Марго. – Обе квартиры в центре. Вряд ли, конечно, от Нины Игнатьевны ему что-то перепало, но кто знает, может, он тоже по закону права имел. Но знаешь, не могу понять, как он допустил, что его родная дочь оказалась на улице без крыши над головой.

– Да, клубочек еще тот. Проверим оба адреса.

Припарковав машину, Марго уверенно направилась к подъезду, даже не глянув на бумажку с адресом. Вера еле поспевала, бубня ей в спину:

– Мы не знаем кода. Как войдем? А если войдем, что будет, если Костя откроет?

Та не отвечала и вдруг остановилась как вкопанная, посмотрела на адрес и пошла в другом направлении к угловой части дома.

– Тут ошибка, я помню, что окна выходили туда. – Она махнула рукой в пространство и добавила: – Не удивляйся, я пару раз к Лере заходила, пока ты в больнице отлеживалась после аборта. Даже не так, тут ее подстерегла. Мы мило побеседовали.

– Ты мне никогда об этом не говорила! Зачем ты это делала? – взвизгнула Вера.

– Хотела восстановить справедливость… Стоп, смотри. Это не он?

Вера всмотрелась в силуэт мужчины, выходящего из подъезда: модное пальто с пижонистым ярким шарфом, замотанным высоко вокруг шеи, перекрывающим пол лица. Человек был высокого роста, подтянутый и быстрый в движении. Действительно, его можно было принять за бывшего возлюбленного, но Вера знала, что Костя давно уже так не выглядит. Пару лет назад она случайно столкнулась с ним на улице. Он ее не узнал или сделал вид, что не узнает, а вот она тогда признала его с трудом – располневшего, обрюзгшего, почти лысого.

– Нет, о чем ты? Костя совсем другой.

– А ты откуда знаешь? Ладно, пошли. Видишь, дверь не захлопнулась. Быстрее!

Они проскользнули в парадное, поднялись на нужный этаж и остановились отдышаться у двери Лериной квартиры. Вере захотелось в ту же минуту развернуться и сбежать. Почувствовав это и не дав опомниться, Марго нажала кнопку звонка. Резкий звук, похожий на свисток, ударил по нервам. За дверью была тишина. Марго собиралась еще раз надавить на кнопку, как неожиданно дверь приоткрылась, удерживаемая цепочкой. В просвете показались два мутных глаза, которые принадлежали пожилой женщине, прикрывающей краем платка, повязанного на восточный манер, нижнюю часть лица.