Королевский шпион. Подмастерье палача
© Виктор Тюрин, 2024
© ООО «Издательство АСТ», 2024
Я – Франсуа, чему не рад,
Увы, ждет смерть злодея,
И сколько весит этот зад,
Узнает скоро шея.
Ф. Вийон
Глава 1
– Он живой! – закричал над моей головой какой-то молодой и громкий голос.
– Чего орешь прямо над ухом? – недовольно буркнул я, собираясь открыть глаза и объяснить крикуну, что так делать неправильно, как на меня вдруг обрушилась сильная боль, словно до этого сидевшая в засаде.
Не успел я осознать, что каким-то чудом остался жив, как возникшая в памяти картинка собственной смерти напрочь перекрыла все мои чувства и ощущения. Мозг, повинуясь инстинкту самосохранения, хоть и с опозданием, отдал команду, и тело уже начало реагировать, но стоило мне только открыть глаза и приподнять голову, как я замер.
Мне доводилось попадать в разные ситуации, но то, что сейчас видели мои глаза, не поддавалось никакому определению: яркий и шумный город, с населением в полмиллиона человек, вместе с домами, жителями и автомобилями, вдруг неожиданно исчез. Мой мозг, умевший придумывать хитроумные комбинации и строить логические цепочки, автоматически выдал закономерную последовательность: больница – сильные болеутоляющие – горячечный бред. Вот только все мои внешние ощущения говорили об обратном.
Тянет сыростью – рядом река, к тому же было слышно, как журчит вода, переваливаясь через камни. Впереди простиралось поле, а за ним в километре – темная полоса леса. Под руками чувствовалась земля, покрытая плотным ворсом травы. Все это я отметил мельком, сосредоточив основное внимание на парнишке лет четырнадцати-пятнадцати, стоявшем в пяти метрах от меня и одетом, как клоун. Его худые ноги обтянуты двухцветными штанами в обтяжку, похожими на женские лосины, а плечи облегала нелепая короткая куртка ярко-зеленого цвета. На узком пояске у него висели нож и небольшая сумка, а в руке он держал приличных размеров кожаный бурдюк.
За его спиной, чуть левее, метрах в пятидесяти, находились груженые телеги, лошади и около двух десятков человек, одетых так же странно, как и этот парень. Все это, увиденное мною, не несло в себе прямой угрозы, а значит, не требовало немедленной ответной реакции, поэтому, глядя на эту мирную картину, я позволил себе разобраться в том, что со мной произошло.
«Переселение души? Другой мир? Другое время?» – при этом я бросил взгляд на парнишку, который сразу отступил на шаг, положив при этом руку на рукоять ножа.
– Кто ты и что с тобой случилось, добрый человек?
Мозг автоматически зафиксировал, что вопрос был задан на французском языке, но времени для анализа не было, так как от меня требовался конкретный ответ. В другой обстановке я бы нашел несколько вариантов ответа, в зависимости от сложившейся ситуации, но в моем непонятном положении выбирать не приходилось.
– Мне разбили голову, парень, поэтому плохо соображаю. Совсем ничего не помню. Потерял память. Понимаешь? – при этом я постарался придать голосу максимум доброжелательности.
К моему удивлению, по лицу парня разлилось недоумение. Простые, элементарные слова его явно озадачили. Несмотря на головную боль и стойкое ощущение нереальности происходящего, до меня все же дошло, что я сейчас говорю на смеси старофранцузского языка с добавлением современных слов. После сделанного вывода я начал лихорадочно перебирать в голове темы, которые могли быть безопасны в разговоре с юношей, но он опередил меня, сам продолжив разговор:
– Не помнишь? Как это? Ты разве не сражался с подлыми разбойниками, напавшими на тебя? – теперь к его удивлению добавилось любопытство.
Увидев, что парнишка меня уже не боится, морщась от боли, отдавшейся в голове и ребрах, я сел.
«Разбойники? Пусть будут они. Только нужно свести перечень опасных вопросов к минимуму, пока не разберусь в местной обстановке», – подумал я, а заодно решил проверить реакцию парня на сочетание слов «потеря памяти».
– Подлые злодеи подкрались сзади и ударили меня по голове, после чего я потерял память, – выбирая слова, я старался подстроиться под речь парнишки.
– Потерял… что?..
По его округлившимся глазам мне стало понятно, что подобное словосочетание еще не появилось в обиходе, отсюда можно сделать несложный вывод: медицина здесь находится в зачаточном состоянии.
– Не обращай внимания, просто голова кружится, – неопределенно ответил я, решив не развивать дальше тему.
– Злодеев было много? Они на тебя здесь напали?
Судя по вопросам, парня явно интересовали подробности нападения, а мне стало понятно, что вариант с потерей памяти здесь не пройдет, а если начну детально объяснять, аборигены могут принять меня за сумасшедшего.
– Сзади напали, пока отдыхал. Ударили по голове, схватили, но я вырвался и убежал. Они за мной, а я – в реку. А где произошло… Там где-то, – и я показал рукой себе за спину.
Мои простые, рубленые фразы произвели нужный эффект, на лице у парня проявилось самое настоящее участие, он даже сочувственно покивал головой: какие мерзавцы эти разбойники. Нападают и грабят честных людей. Я оценил смену настроения: проявил сочувствие, значит, страха нет. Пришла пора сбора информации.
– Никак не могу вспомнить… Что это за местность?
В глазах у парня снова мелькнула настороженность, все-таки какой-то непонятный этот человек, но он все же начал объяснять:
– Это земли монастыря святых братьев…
Слушая его объяснения, я медленно подводил свое сознание к факту: меня закинуло в чужое тело, в прошлое. Паники не было, как и взрыва эмоций: да, мой мир перевернулся, но мне и раньше приходилось адаптироваться в экстренных условиях. Естественно, присутствовала растерянность и неопределенность ситуации, в которой я оказался, но они происходили от полного отсутствия информации. Историю Средних веков я когда-то учил в школе, после чего благополучно забыл со всеми остальными школьными предметами, зато кое-что помнил из романов Вальтера Скотта, вот только его книги были художественными произведениями, поэтому не могли претендовать на историческую достоверность.
«Хорошо бы найти с аборигенами общие интересы… и при этом не нарваться на местные табу. Инквизиция, еретики, костры. Хм. Чтобы избежать ненужных расспросов, все же надо будет попробовать втолковать им, что я ничего не помню».
Единственное, что стоило моего внимания из его объяснений, так это то, что встрече с обозом я обязан именно монастырю, в который купцы заехали для того, чтобы купить у монахов несколько бочек сладкого вина. Решив окончательно получить подтверждение своему предположению, я спросил:
– Эта страна – Франция?
Парень уже не боялся меня, но при этом держался настороженно, видно считая, что я не в своем уме, поэтому в ответ согласно кивнул. Мне были понятны его опасения, поэтому я снова поспешил его успокоить:
– Не бойся меня, приятель. Я не причиню тебе ничего плохого.
Судя по его лицу, мои слова его не слишком успокоили. В прошлой жизни я бы без особых проблем нашел общую тему для разговора, а вот о чем говорить с парнишкой из средневековья, не имел ни малейшего понятия. Наше молчание несколько затянулось, как вдруг неожиданно заговорил сам парень:
– Ты временами как-то странно говоришь. Вставляешь непонятные слова. Ты иноземец?
«Нет, я идиот. Продолжаю вставлять в свою речь современные слова, что, естественно, настораживает».
– Наверно… У меня в голове все перемешалось. Даже свое имя забыл.
– Ты не помнишь своего имени? – парнишка снова удивленно распахнул глаза. – Как так можно?
– А ты сам помнишь, кто сейчас король?
– Конечно. Наш христианнейший король Людовик XI. Храни его господь, – это было сказано с горделивой интонацией, говорящей о том, что он окончательно посчитал меня за дурачка, не знающего элементарных вещей.
«Людовик XI? „Квентин Дорвард”! Шотландская гвардия! Карл Смелый! Арденнский вепрь! Вот только теперь попробуй пойми: все это выдумки автора или реальные события?! И какое это время?!»
Все это мгновенно всплыло в памяти, но опять никакой конкретики с собой не принесло.
– А год сейчас какой?
Парнишка напрягся и затравленно оглянулся, бросив взгляд на обоз, но все же ответил:
– Я не понимаю, о чем ты говоришь, добрый человек.
«Элементарный вопрос – и сразу прокол. Поверить не могу: неужели у них даже понятия года нет?»
Только откуда мне было знать, что, начиная с тринадцатого столетия для обозначения дат в Европе не использовались цифры даже в официальных документах. Вместо этого, чтобы датировать документ или событие, делались ссылки на святцы или на ближайший церковный праздник.
– Спасибо, парень. Ты мне здорово помог, – при этом я постарался улыбнуться как можно дружелюбнее.
Подросток бросил на меня еще один взгляд, но уже не испуганный, а любопытно-задумчивый, после чего кивнул и быстро зашагал к реке.
Теперь передо мной стояли три задачи: как можно осторожней выбирать слова в разговоре, войти в контакт с купцами и заняться собой, так как моя жизнь здесь напрямую зависела от физического состояния.
Пощупал ребра, определил, что это ушиб, возможно от падения, потом осторожно поднял руку и неторопливо ощупал раскалывавшуюся от боли голову. Слипшиеся от крови волосы в районе затылка и правой части головы сказали мне о месте нанесения удара. Кулаки не сбиты, значит, драки не было, при этом автоматически отметил толщину запястий, что говорило о большой физической силе. Отметил глубокий порез на левом плече.
«Удар ножом, от которого хозяин тела сумел увернуться. Если принять версию человека-торговца, то это могло быть элементарное ограбление. Интересно, соответствует ли моя одежда купеческому званию или нет? Пока буду придерживаться этой версии. Если судить по парню, то с логикой здесь не дружат, так что у меня есть шанс проехаться народу по ушам, но главное, при этом не перегнуть палку».
Снова бросил на себя быстрый взгляд. Мокрые двухцветные штаны в обтяжку, полусапожки с острыми носами, в которых хлюпала вода, а на поясе болтались пустые ножны от ножа.
В мое практично-циничное понимание жизни никогда не входило такое понятие, как чудо, так как все в ней подчинялось анализу, логике и здравому смыслу, вот только теперь мне приходилось принять как факт нахождение моего сознания в чужом теле. Стоило мне об этом подумать, как ко мне снова вернулось ощущение нереальности, впрочем, длилось оно недолго, так как уже не имело под собой основы, да расстраиваться повода не было: поменял смерть на жизнь.
«Будет время, попробую с этим разобраться, а сейчас надо выживать, – я бросил взгляд в сторону стоянки. – Восемь груженых телег. Хозяйский возок с тентом. Приехали недавно, костер только-только разгорелся. Людей… Семнадцать человек. Из оружия у охраны – мечи, короткие копья и у одного имеется лук».
Двое возчиков сейчас занимались костром, а остальные… кто разговаривал, кто с явным любопытством смотрел в мою сторону, видимо пытаясь понять, кто я такой. Мимо меня, тяжело отдуваясь, протопал мальчишка, тащивший раздутый от воды бурдюк, при этом не замедлив бросить на меня новый любопытный взгляд.
«Идти к ним или сначала привести себя в порядок?»
Вот только принять какое-то решение я не успел, так как увидел, что ко мне направился один из охранников. В отличие от других солдат, у него имелся шлем, по форме напоминавший металлическую шляпу с полями. Под ним был надет плотный матерчатый капюшон, и все это сооружение фиксировалось на голове с помощью подбородного ремня с пряжкой. На широком кожаном поясе охранника висели меч и кинжал. Подойдя, остановился в трех метрах от меня, засунув большие пальцы рук за широкий пояс, и стал довольно бесцеремонно меня рассматривать. Его шлем, потертая кожаная куртка с железными наклепками, облегавшая крепкие плечи и оружие, говорили о том, что передо мной не просто солдат, а начальник охраны. Об этом также говорил жесткий и уверенный взгляд человека, умеющего решать проблемы ударом меча. Сейчас он пытался понять, кто стоит перед ним. В свою очередь я оглядел охранника, и при этом меня поразила одна неприятная вещь: его широкие плечи и подтянутая фигура сорокалетнего мужчины довольно резко контрастировали с его лицом. Нездоровый цвет лица, черные пеньки сгнивших зубов, два рваных шрама на лице и перебитый нос еще раз подтвердили мое предположение о том, что медицина в этом времени находится в зачаточном состоянии. Вдобавок ко всему от него несло резким и кислым запахом пота и грязной одежды.
– Ты кто? – оглядев меня, спросил начальник охраны.
– Я только помню, что на меня напали сзади и сильно ударили по голове. Голова до сих пор сильно болит и кружится.
Мой ответ охранника, похоже, не устроил, поэтому он обошел вокруг меня, затем вернулся на прежнее место.
– Голова разбита. Плечо порезано. Мокрый. В реку бросили? – вопрос охранника, судя по его задумчивому взгляду, был предназначен самому себе, поэтому я решил благоразумно промолчать.
«Пусть рассуждает, зато на его догадках мне будет легче свою версию выстраивать».
– На тебя напали и ограбили, судя по тому, что у тебя нет ни кошелька, ни лошади, ни оружия, – продолжил он констатацию очевидных фактов. – Сколько их? Как они выглядели? Ничего не вспомнил?
– Я задремал. Услышал шорох… и удар по голове. В голове словно каша, все путается, – я держался версии, ранее рассказанной пареньку.
Начальник охраны на смысл сказанного, похоже, не обратил ни малейшего внимания, зато внимательно прислушивался к самим словам, после чего снова, настороженно и цепко, оглядел меня.
– Ты как-то странно говоришь. Вроде звучит по-нашему, а не понятно. Может, ты в самом деле иноземный купец?
«Парнишка, похоже, успел поделиться своими наблюдениями», – промелькнуло у меня в голове.
Только я успел так подумать, как последовал неожиданный приказ:
– Руки покажи!
Сначала хотел его спросить, зачем ему это надо, но в последний момент передумал и просто протянул ему руки, ладонями вверх. Начальник охраны внимательно осмотрел их, потом разочаровано покачал головой.
– Не солдат… и не ремесленник, – каким-то образом определил он, после чего принялся рассуждать вслух: – Может, ты менестрель? Нет, у тех руки более изнежены. Или коробейник?
Тут он шагнул ко мне и бесцеремонно залез мне рукой за шиворот, пошарил по одному плечу, потом по-другому, после чего отошел и только тогда ответил, причем не на мой вопросительный взгляд, а сам себе, только вслух:
– Так и думал. Нет потертостей.
Только тут до меня дошло, что профессия коробейник, скорее всего, сочетается с коробом, которые те носят на плечах, а значит, на плечах такого торговца должны сохраниться профессиональные потертости. Начальник охраны тем временем продолжил говорить, только теперь он уже обращался ко мне:
– Меня сбивает с толку твоя одежда, приятель. Ты одет, как зажиточный горожанин. Может, ты действительно мелкий торговец и ехал с товаром в Амбуаз?
– Торговец? Наверно.
После моего ответа начальник охраны посмотрел на меня как на придурка и снова задумался. Пока он раздумывал, что со мной делать, я попытался быстренько проанализировать ситуацию.
«Вояке, похоже, без разницы, кто я. Для него сейчас главное выяснить: не опасен ли я? Судя по расслабленному виду, посчитал, что не опасен. Теперь пытается понять, что делать: взять меня прямо с собой или сначала доложить своим хозяевам. Надо ему помочь».
– Сначала я хочу привести себя в порядок, а потом, если можно, подойду к вашему костру.
Мое предложение его полностью устроило.
– Приходи.
Он развернулся и пошел к стоянке, а я – в противоположную сторону, к реке, одновременно оценивая свое поведение. Слишком все внезапно случилось, пришлось перестраиваться на ходу, импровизировать.
«Торговец? Пусть для начала так и будет. Главное, как-то обозначить себя для аборигенов. Безопасная профессия, проверку прошел, значит, опасности для них не представляю. Вспоминать буду частями, потому что о полной потере памяти никто из них понятия не имеет. Могут не понять, посчитать за сумасшедшего и послать куда подальше».
Мне еще много чего предстояло сделать, чтобы выжить в этом мире, но первые шаги уже сделаны. Впрочем, долгие годы работы за границей, под чужой личиной, из кого хочешь сделают первоклассного лицедея, а если к этому прилагаются анализ, быстрота мышления и хладнокровие, то из современного шпиона, как я теперь понимаю, может получиться неплохой попаданец.
Зайдя за кусты, снова оглядел себя. В моей одежде преобладали зеленый болотного оттенка и ярко-синие цвета. Хотя все вещи были не новые, но в хорошем состоянии, так как ни заплат, ни сильных потертостей не наблюдалось. Исключение составлял разрезанный рукав у так называемой куртки. Кривясь от боли, снял ее, осмотрел.
«Били ножом. Гм. Хотя… вполне могли зацепить краем меча, когда уворачивался».
Перед тем как раздеться, пытался посмотреть, что у меня в карманах, но не нашел, при этом отметил отсутствие кошелька и поясной сумки, что была у мальчишки.
«Срезали. Значит, ограбление. Возможно, он ехал в компании путников, которым доверял, раз подставил под удар затылок. После чего его ограбили, а когда поняли, что еще живой, попытались добить. Парень увернулся и бросился в реку. Грабители решили, что он утонет, и поехали дальше. Ладно, что у нас тут еще?»
Кроме серебряного крестика на шее, единственной памятной вещью у бывшего хозяина тела был ключ, висевший на просмоленном шнурке. Снял, покрутил его в руках, снова надел веревочку на шею.
«Мне это напоминает одну сказочку. Ключ есть, а дверца фиг знает где».
Спустившись к реке, я принялся раздеваться, причем очень медленно, так как пуговиц не было, а вся одежда крепилась друг с другом с помощью веревочек. Старательно запоминая последовательность, разделся до трусов, так как их название «брэ» мне еще не было знакомо, после чего осторожно залез в реку. Несмотря на то, что вода оказалась довольно прохладной, вошел в реку по пояс, а затем стал осторожно промывать от крови длинные волосы, которые никогда не носил в той жизни, после чего ополоснул лицо и, подойдя ближе к берегу, стал песком смывать пот с тела. Осмотрел порез, ничего серьезного, после чего несколько раз прополоскал рот. После водных процедур мне стало легче. Выйдя на берег, сел обсыхать на вечернем солнышке. Над рекой низко нависали толстые ветки какого-то дерева, скользили над самой водой стрекозы, где-то плеснула хвостом рыба. Глядя на окружающую меня спокойную и умиротворяющую картину природы, я неожиданно почувствовал, как закрученную внутри меня пружину начало понемногу отпускать. Теперь пришло время воспользоваться моментом и попробовать понять, что случилось и как мне жить дальше. В любой другой ситуации я мог бы с ходу набросать пару-тройку возможных вариантов развития событий, но только не в данном случае. По одной простой причине: у меня просто не было никакой информации. Плохая ситуация, но при этом не самая худшая.
«По крайней мере не стою на эшафоте под виселицей и не являюсь крепостным крестьянином у местного феодала».
Немного подумав над фактом заброски в другое время, я довольно быстро нашел возможный ответ на вопрос: почему меня, русского человека, забросило не в Русь или Испанию, где я принял смерть, а в средневековую Францию? Ответ лежал в хобби моего отца, который все свое свободное время посвящал поискам наших предков, пытаясь составить подробное древо нашей родословной. Именно он раскопал сведения о том, что один из наших предков, француз Шарль Ватель, прибыл в Россию в 1812 году, с армией Наполеона. Так случилось, что здесь он и остался, но не в земле, а в качестве мужа дочки мелкопоместного дворянина. Любовь – она такая… Стоило мне вспомнить фамилию моего далекого предка, как где-то в глубине меня, под слоем пепла, бывшего некогда сознанием хозяина этого тела, вспыхнула и тут же погасла искорка, но и этого мига хватило, чтобы понять, как звали этого парня. Клод Ватель. Меня подобный факт только удивил, но не поразил, как если бы подобное случилось при других обстоятельствах, но не теперь, когда я каким-то чудом оказался в Средневековье, в чужом теле.
«Клод Ватель? Ладно, буду им. Только это, похоже, простое имя, не дворянское. Жаль, конечно, что не граф, но и на том спасибо».
Подсохнув, стал неторопливо одеваться. Без привычки достаточно долго провозился со всеми этими завязками. Небо постепенно темнело, от воды потянуло холодком, запахи травы и цветов стали резче. Неожиданно ветер подул в мою сторону, и до меня долетел запах дыма и чего-то вкусного. Не только я, но и мой желудок, уловив этот запах, обиженно заурчал.
«Будем надеяться, что меня там покормят», – с этой мыслью я отправился к стоянке. Уже на подходе быстро оглядел походный лагерь. Лошади были распряжены, стреножены и сейчас щипали траву, а возы были поставлены в виде туго согнутого лука. Чуть в стороне от возов, спиной к стоянке, опершись на копье, стоял часовой, глядя как на дорогу, так и на брод, через который совсем недавно переправился купеческий обоз. Трое других воинов, отложив оружие, сидели в компании возчиков, у костра, над которым висел большой котел. Их громкий разговор, разбавляемый взрывами смеха, шел о какой-то совместной попойке и о шлюхах. Прислонившись спиной к одной из телег, начальник охраны сейчас наблюдал за мной. Он снял только свою железную каску с подшлемником, а кинжал и меч так и висели у него на поясе. В метрах пяти-шести от костра на тюках с товаром сидели двое мужчин в возрасте, обоим, судя по седине в волосах, было далеко за сорок. О чем-то негромко разговаривая, они при этом разглядывали меня с нескрываемым интересом. Купцы, определил я их статус. Оба были одеты чище и богаче, чем остальные обозники. Длинные одеяния, рукава с разрезами, остроносые башмаки с пряжками. На головах у обоих было надето что-то напоминающее восточный тюрбан с широким хвостом, который лежал на плече. Позже мне стало известно, что этот головной убор называется «шаперон». Опять же отметил, что на их одежде ни пуговиц, ни карманов нет, зато почти у каждого на поясе висела сумка. Все они были разной формы и цвета.
У одного из купцов было худое, аскетичное лицо с впалыми щеками и длинным, узким подбородком, при этом он изредка морщился, похоже, от приступов боли.
«Больной желудок или почки», – автоматически предположил я.
Другой торговец имел простое, ничем не примечательное лицо и небольшую бородку, правда, в отличие от компаньона, на его головном уборе была приколота маленькая иконка какого-то святого. За спиной у них стоял мальчишка, который меня нашел. Стоило мне подойти ближе, как разговоры разом затихли, и все присутствующие повернули ко мне головы.
– Здравствуйте, люди добрые! – поздоровался я, затем приложил руку к груди и чуть склонил голову. – Могу ли я присесть около вашего костра?
– Садись, незнакомец, – разрешил мне купец с иконкой на шапке.
– Франсуа нам сказал, что на тебя напали разбойники и разбили голову, поэтому ты теперь мало что помнишь. Как это понять? Поясни, – потребовал от меня объяснений купец аскетического вида.
– Злодеи подкрались сзади и ударили меня по голове. Попытались схватить, но я вырвался и убежал, – осторожно подбирая слова, заученно повторил я свою версию. – Об этом вы можете судить по моему бедственному положению.
– Как звать тебя? Или тоже не помнишь? – задал он мне новый вопрос.
– Вспомнил. Клод Ватель.
– Судя по твоим словам, некоторые из них мне непонятны, ты, похоже, прибыл издалека. Откуда ты? – задал мне новый вопрос купец с бородкой.
– Не помню, – выдал я стандартный ответ.
Купец с бородкой только открыл рот для нового вопроса, как вдруг неожиданно задал мне вопрос один из возчиков:
– Может, ты, парень, приехал к нам из страны Кокань?
Пока я удивленно хлопал глазами, кто-то за моей спиной продекламировал:
– Кокань – страна, где все твое, куда ни глянь.
После этих слов народ как-то сразу развеселился, и со всех сторон послышались смешки и веселые выкрики:
– Эй, парень! Ты обратную дорогу не забыл? Когда пойдешь обратно, меня возьми! И меня!
– Я не знаю такой страны, – сказал я в полной растерянности, глядя на радостные лица людей, которые после моего ответа развеселились еще больше.
Потом я узнал, что Кокань – это сказочная страна изобилия во французском фольклоре. Эта стихотворная сказка была весьма популярной среди простого народа. Страна винных рек и деревьев, на которых растут пироги, где все наоборот, там за труд наказывают, а за безделье платят деньги. Рассказ об этой стране ведется от лица человека, побывавшего в ней, но потом он ушел, а когда захотел вернуться, то не смог найти дорогу назад.
– Посмеялись и хватит! – недовольно прикрикнул на работников купец с бородкой, а затем снова меня спросил: – А кто ты по вере, незнакомец?
В ответ я достал из-под одежды крестик и продемонстрировал его народу.
– Добрый католик, – заверил я людей, чтобы исключить любые сомнения в этой области, так как мне не нужно было звание еретика и знакомство с инквизиторами. Хотя мое поспешное заявление полностью противоречило моим словам об отсутствии памяти, на это просто никто не обратил внимания. Даже начальник охраны, Франсуа, не насторожился, хотя по роду его службы именно он должен проявлять подозрительность к чужакам.
У меня были опасения, что люди при виде незнакомца насторожатся и будут сторониться, но вместо этого они приняли меня к себе, как приятеля, которого давно не видели. Они, совершенно не стесняясь, обсуждали меня, при этом отпуская грубые, но беззлобные, шуточки в мой адрес. Их простота, наивность и какая-то детская радость меня немало удивили. Насколько можно было судить по сложившейся ситуации, на данный момент я представлял для них театр одного актера. Оно и понятно. Долгая дорога, скука – а тут бац! – и повстречался им непонятный и смешной человек. В отличие от них, я, наоборот, напрягся: в моих словах не было ни связи, ни логики, а эти люди все воспринимали так, словно все так и должно быть. Как такое может быть? Уже позже я разобрался с этой непонятный на данный момент логической ошибкой. Все оказалось довольно просто: то, что выходило за рамки жизненного уклада этих людей, относилось к божьему вмешательству, а если что непонятно, так для этого есть святые отцы и церковь. Не успел я заверить людей в том, что я добрый католик, как из меня, совершенно неожиданно, вырвалась фраза на латыни:
– Confitemini Domino quoniam bonus quoniam in saeculum misericordia eius.
Еще толком не придя в себя от маленького чуда, вслух автоматически перевел сказанную фразу:
– Славьте Господа, ибо Он благ, ибо вовек милость Его.
Все разом замолчали, уставившись на меня, а кое-кто, как я заметил, даже перекрестился.
«Что это сейчас было?!» – вопрос самому себе был задан, но подвергнуть анализу пока необъяснимый феномен мне помешал купец с бородкой.
– Он латынь знает. Может, бежал из монастыря? – сделал он свое, весьма неожиданное для меня, предположение, причем обратился с этим вопросом не ко мне, а к своему компаньону. В ответ тот только пожал худыми плечами.
– Нет, господин, – неожиданно возразил ему старший охранник. – Этот человек не монах, уж больно руки у него гладкие, к тому же он поджарый и жилистый, как уличный акробат.
– Фигляр?! – снова оживился народ. – Жонглер! Покажи нам фокусы! Спляши! Эй, прокатись колесом!
Идиотские выкрики взрослых людей, ведущих себя, как дети, неожиданно разозлили меня. На моем внешнем виде это никак не отразилось, я даже сумел растянуть губы в резиновой улыбке. Все опять веселились, сыпались шутки, даже губы купцов кривились в легкой улыбке. Один только старший охранник не улыбался, задумчиво глядя на меня.
– А может, он студент университета? – вдруг неожиданно предположил он.
Все разом замолчали и выжидающе уставились на меня.
«Вы идиоты? Вам же русским языком сказано, что я память потерял».
Говорить, понятное дело, ничего не стал, а просто снова пожал плечами.
– Так мы это сейчас легко проверим, – с торжеством в голосе вдруг сказал торговец с иконкой на шапке. Теперь все внимание людей сосредоточилось на купце. Тот наклонился, пошарил в сумке, лежавшей у него под ногами, потом осторожно достал скрученный лист бумаги.
– Подойди ко мне.
Я встал, подошел и осторожно взял свиток. Развернул. Сердце радостно всколыхнулось, когда понял, что могу это прочитать, правда, с определенным трудом, из-за странной каллиграфии. Запинаясь, прочитал несколько строчек.
– Умеет. Точно студент. Грамотный, – вразнобой подтвердило мое умение сразу несколько человек.
Я отдал свиток, который купец сразу спрятал в свою сумку. Если до этого на меня смотрели не без настороженности, то теперь в глазах людей появилось уважительное любопытство. Я умел то, что не умели они, но при этом все равно у меня не было того, чему эти люди поклонялись – знатности, богатства и власти.
– Вот, а я что говорил, – раздался голос Франсуа, в его голосе были слышны нотки торжества.
Не успел народ признать меня студентом, как неожиданно раздался возглас «повара»:
– Похлебка поспела!
Люди, мгновенно прервав обсуждения, сразу загремели посудой. Я получил вместе со всеми миску густой похлебки, в которой даже плавали пятна жира, а также кусок сыра и серого хлеба. Честно говоря, я даже не успел полностью ощутить вкус супа, как моя миска показала дно. Добавочной порции мне не дали, так как остальные едоки были голодны не менее меня, поэтому, кроме стакана пива, больше я к ужину ничего не получил. После окончания ужина меня и парня отправили мыть котел и посуду.
Когда мы вернулись, уже окончательно стемнело и многие уже спали, оглашая ночную тишину переливистым храпом. Купцы, в отличие от остальных обозников, лежащих на земле, забрались в свой возок и сейчас о чем-то тихо говорили. Я лег поближе к догорающему костру и, глядя на угольки, стал анализировать свою первую встречу с аборигенами. Они приняли меня в свою компанию и сами поверили в легенду, которую для меня и сложили.
«Наивность? Не похоже. Все они люди взрослые, с определенным жизненным опытом. Тут, скорее всего, действует ограниченность сознания и узость кругозора, а дальше они не лезут. Да и зачем, если все остальное им заменяет вера в Бога. Так что здесь все более или менее логично. Даже с именем соглашусь. Обозначавшее его личность и намертво вбитое в сознание, оно могло сохраниться, но вот откуда выпрыгнула целая фраза на латинском языке? Или это говорит о том, что память прежнего хозяина частично сохранилась? Но почему именно латынь, а не какие-нибудь детские воспоминания? Может, я действительно беглый монах… или все же студент-богослов?»
Рано утром, после завтрака, состоявшего из невообразимого месива, где главным ингредиентом были бобы, мы отправились в путь, а спустя час выехали на большой торговый путь. Интерес людей ко мне уже пропал, да и какой смысл разговаривать с человеком, который отвечал одно и то же: не помню.
Когда утренняя прохлада ушла, дорожная пыль, поднятая копытами лошадей, лезущая в рот и в глаза, заставила людей окончательно замолчать. Купцы, сидя в своем возке, которым правил мальчишка, уже давно дремали.
Все это время я шел сбоку от одной из телег, на которой сидел возчик, разговорчивый молодой парень, по имени Жак, которому пыль не мешала болтать языком. Он и стал для меня источником основной информации. Обрадовавшись слушателю, он без умолку рассказывал о своих пьянках и бабах, но при этом быстро переключался, чтобы ответить на мои вопросы, правда, каждый раз корчил удивленную рожу, словно говоря, ну как можно не знать таких простых вещей.
По обеим сторонам дороги тянулись поля и виноградники, на которых виднелись сгорбленные фигурки крестьян, одетых в серую ряднину, но при этом я отметил цветные заплаты на их одежде. Красные, зеленые, желтые. Удивило, конечно, но спрашивать не стал, у меня и так хватало вопросов, причем куда более существенных. Например, что за странная толпа, бредущая нам навстречу?
Путешественники были одеты в грубые рубахи и штаны, шли босиком и опираясь на посохи. Их лица, впрочем, как и наши, покрытые серой дорожной пылью, делали путников неотличимыми друг от друга. У каждого через плечо висела большая тряпичная сумка, сшитая из мешковины, а на головных уборах приколото множество оловянных блях с изображениями святых, но помимо этого у многих на одежде я видел пришитые значки. Когда люди подались в сторону, освобождая нам дорогу, Жак пренебрежительно бросил:
– Ишь, какие! Хотят быть святее святых. Шалишь, не получится.
– Паломники? – высказал я догадку, что сразу было подтверждено кивком возчика. – А что у них пришито на одежде?
– Это знаки посещения святых мест. Их многие монастыри продают или дарят. Скажу честно, по мне так это глупость ходить по святым местам. Конечно, если тебе нужно исцелиться от тяжелой болезни и нет другого выхода, как надеяться на божью милость, то, наверно, можно пойти в другой город и помолиться мощам святого, который исцеляет такие болезни. Вот только даже в этом случае я пойду в церковь и буду молить Господа о ниспослании мне помощи. Знаешь, почему я так сделаю?
Жак явно, по-детски, хотел, чтобы я его спросил.
– Почему?
– Наш священник в своей проповеди как-то сказал: для истинно верующего Бог есть везде. Он вездесущ. Теперь ты понимаешь, что моя молитва придет к Господу в любом случае, и ездить никуда не надо, – сейчас в его голосе звучало торжество, словно он прямо сейчас сделал эпохальное открытие. – Так зачем тратить свою жизнь на это? Кружка пива, хорошая компания и податливая девчонка: разве не ради этого мы живем?
– Согласен. От пива я бы и сейчас не отказался.
Жак, покопавшись под сиденьем, достал наполовину пустую кожаную флягу:
– Глотни, приятель.
Сделав несколько глотков, я вернул флягу. Возчик основательно приложился к горлышку, потом заткнул баклажку пробкой и бросил обратно под сиденье.
Несколько минут я обдумывал смысл паломничества, пока в голову не пришла следующая мысль:
– Раз они ходят туда-сюда по монастырям, то почему бы им не пойти в монахи?
Парень засмеялся:
– Да кто этих бездельников возьмет?
Из его дальнейших объяснений, и к моему большому удивлению, стало понятно, что в монастыри людей со стороны просто так не брали. То есть можно постучаться в ворота, потом плакаться и бить себя в грудь, крича, что мой путь – это служение Господу, но это не поможет, если ты, конечно, не редкий специалист в каком-либо ремесле, либо знаешь несколько языков и умеешь переписывать книги. Только в подобных случаях можно попасть в монастырь, а так, кроме миски жидкого супа, куска сыра и хлеба ты ничего не получишь.
Пока я переваривал полученную информацию, мы догнали другой купеческий обоз, стоявший на дороге из-за сломанного колеса одной из телег. Задерживаться не стали, и только те, у кого были знакомые, коротко обменялись радостными криками и обещаниями при следующей встрече как следует напиться. Купцы, в свою очередь, сухо поздоровались со своими коллегами, не выражая при этом особенных эмоций.
«То ли конкуренты, то ли личная неприязнь», – подумал я, оценив их отношения.
Вскоре нас обогнал королевский чиновник, сборщик налогов, с помощником, четырьмя конными стражниками и двумя наполовину загруженными телегами. На боку у помощника болталась большая кожаная сумка. Насчет него меня просветил опять же Жак, дополнив свою короткую речь ругательствами, из чего нетрудно было сделать вывод, что и в старые времена эту службу не любили. Дальше снова потянулась пустая дорога, не считая крестьян на полях на фоне парочки деревень, да далекого силуэта то ли замка, то ли монастыря.
С одной стороны, издалека все это смотрелось, как французская пастораль. Природа, крестьяне, птички поют. С другой стороны, если не считать зеленой травки и птичьих трелей, местные крестьяне вблизи выглядели далеко не так радужно. Особенно мужчины и женщины в возрасте. Морщинистые лица, впалые животы и натруженные руки. Нетрудно понять, что такой вид они приобрели от тяжелого труда, недоедания и некачественной пищи. Про местную гигиену мне даже думать не хотелось. От неприятных мыслей меня отвлек стук копыт, а затем всадник, обогнавший нас.
– Глянь, Клод, королевская почта, – проинформировал меня возчик, прервав свой очередной рассказ о пьянке с приятелями.
Проскакавший мимо нас всадник порадовал меня яркими цветами одежды и наброшенной двухцветной накидкой, надетой сверху блестевшей на солнце кирасы.
«Белый и красный. Королевские цвета?..» – сразу возник вопрос, но спрашивать я не стал, чтобы окончательно не пасть в глазах Жака.
Вскоре нам попался скакавший навстречу регулярный отряд королевских войск, состоявший из двух дюжин королевских лучников во главе с офицером. Все они имели красно-белые ливреи, которые подтвердили мое предположение, кроме того, на левой стороне груди у всех были нашиты какие-то значки. Насколько я мог предположить, это были знаки, указывающие принадлежность солдат к какому-то определенному отряду. У каждого из них с одной стороны седла был прикреплен лук, с другой – колчан со стрелами, а с пояса свисал короткий меч. Я проводил их взглядом, потом спросил у возчика:
– Жак, а в городе, куда мы едем, можно найти работу, хоть на время? Может, что посоветуешь?
– Парень, я в Амбуазе никого не знаю. Только скажу тебе честно, Клод: ты какой-то малость придурковатый, поэтому мало найдется желающих иметь такого работника, хотя ты всегда можешь наняться на чистку общественных туалетов или подработать на кладбище у могильщика.
– Я же читать умею, – принял я обиженный вид.
Жак в ответ только пожал плечами.
«Отличная перспектива – чистильщик общественных туалетов».
Снова потянулся скучный и однообразный пейзаж из полей и лесов, пока я не разглядел на нижних ветвях дуба, росшего метрах в тридцати от дороги, пятерых повешенных. Судя по тому, что их лица были исклеваны воронами до полной неузнаваемости, а вместо глаз были черные дырки, висели они тут давно. Только когда мы подъехали поближе, я смог углядеть на стволе дерева какой-то вырезанный знак.
– Жак, это что? – обратил я внимание возчика.
– Разбойники, – в очередной раз удивленный моей тупостью, ответил мне Жак.
– Да нет. Вон там, – и я ткнул пальцем в направлении значка. – Вырезано на стволе дерева.
– А-а-а. Так это королевская лилия, – но увидев мой вопрошающий взгляд, продолжил пояснение: – Вырезается для того, чтобы все знали, что разбойники пойманы жандармами и повешены по королевскому указу.
Как я потом узнал, «королевская лилия» – геральдический цветок лилии; входя в герб французской династии при Валуа и Бурбонах, он считался эмблемой королевского дома.
Глава 2
Стены Амбуаза показались ближе к вечеру, но еще до этого признаком приближения города стало оживление на дороге, которая постепенно стала наполняться народом. Навстречу нам ехали пустые повозки и тележки крестьян, распродавших свой товар в городе, чаще стал встречаться самый разнообразный народ, а по обочинам дороги пастухи гнали с пастбищ стада овец и свиней.
Стоило обозникам увидеть видневшиеся вдалеке городские стены, как люди сразу оживились, а вслед за ними зафыркали, прядая ушами, лошади, словно почуяли, что их здесь ждет свежее сено и отдых. Меня, в свою очередь, тоже охватило нетерпение, состоявшее из любопытства человека, приезжающего в новое место, и тени надежды, что меня там могут узнать.
Когда мы подъехали поближе, я увидел мост через реку, а на другой стороне раскинувшийся город с замком. Мне уже было известно, что здесь находится королевская резиденция. Высокие и мощные стены замка вздымались вверх. Линии тяжелых защитных контрфорсов постепенно переходили в стрельчатые окна зданий, украшенные орнаментом. Сам город был скрыт городскими стенами, над которыми виднелись только крыши, печные трубы и церковные шпили. Сами стены, защищавшие город, имели шесть метров в высоту и толщину два с половиной метра и были сложены из могучих валунов, облицованных неровными блоками грубо обтесанного известняка.
В отличие от торгового тракта, движение у самого города было более оживленно за счет телег с различным грузом, мелких торговцев и просто одиночек-путешественников. Стражники – королевские сержанты – стояли как на мосту, так и у городских ворот. Чем ближе мы приближались к городским стенам, тем больше замедлялся ход обоза, так как поток телег, двигавшийся в обе стороны, постоянно останавливался. То сцеплялись колесами телеги, то заартачился осел, отказываясь идти, или наглые путешественники пытались пролезть без очереди – начиналась ругань, а спустя какое-то время в ход шли кнуты и кулаки. В этих случаях стражникам на мосту приходилось выступать своеобразными регулировщиками движения. Я видел, как в одном из подобных случаев сержант, пусть не сразу, но довольно ловко пробился сквозь собравшуюся толпу, дал пинка одному крестьянину, древком алебарды огрел другого возчика, пригрозил третьему, и через несколько минут движение вновь восстановилось.
Переехав мост, мы оказались перед городскими воротами. В двух нависших над ними башнях и на крепостной стене, я увидел солдат-лучников, которые скучающими взглядами провожали поток из повозок и людей.
Не успел наш обоз подъехать к воротам, как командир караула, чем-то похожий на нашего старшего охранника, вышел вперед, поднял руку в запрещающем жесте. Обоз встал. Двое стражников в шлемах, вооруженные короткими копьями и мечами, не дожидаясь приказа, прошли вдоль обоза, шлепая руками по тюкам и стуча кулаками по бочкам. Вернувшись, замерли в ожидании решения своего начальника, который сейчас стоял у возка, где сидели купцы, и только после чисто номинальной проверки груза стал уточнять, какие товары и куда купцы их везут.
«Так это своего рода таможня», – только сейчас догадался я.
Пока шел «таможенный досмотр», я крутил головой по сторонам. Из города все еще шел поток пустых повозок крестьян, запряженных мулами, которые временами противно кричали. Спустя пару минут мне это надоело, и я обратил внимание на сидевших на земле, по обеим сторонам ворот, бедолаг, которых по тем или иным причинам стража не пустила в город. Оборванные, покрытые серой пылью, они тянули руки и жалобно выпрашивали милостыню у проезжавших мимо путников и торговцев. Кто они такие, у меня не имелось ни малейшего понятия, но со временем мне стало известно, что средневековые города время от времени проводили чистку населения, избавляясь от пьяниц, хулиганов и бродяг довольно простым способом: выбрасывали их за городские стены, с запретом возвращаться обратно.
Глядя на них, я подумал, что на данный момент мало чем отличаюсь от этих людей, так как у меня, кроме одежды, тоже ничего нет, но уже в следующую секунду грустная мысль исчезла, так как обоз начал движение, втягиваясь в проем широко распахнутых городских ворот.
Город встретил меня шумной многоголосицей: он кричал, вопил на разные голоса, которые временами сливались в дикую какофонию. Над нашими головами, на верхних этажах домов, которые выступали вперед, нависая над нами, громко переговаривались соседи, обмениваясь городскими сплетнями. Драли горло, как узнал позже, зазывалы, рекламируя заведение или товар. На перекрёстке две кумушки ругались во весь голос, поливая друг друга бранными словами. Неожиданно их перекрыл звонкий звук трубы, потом стало слышно, что кто-то громко зачитывает текст королевского эдикта, а в завершение всего, из-за угла здания вышел мальчишка, который крутил за хвост дохлую крысу и громко напевал похабную песенку. Второй неожиданностью для меня стала вонь. В переплетении узких улиц, где дома стояли впритык друг к другу, все местные ароматы концентрировались, придавая удушливо-противный запах городу.
Сначала мы ехали по довольно широкой улице, но вскоре завернули, потом проехали небольшой рынок, из-за позднего времени совсем пустой, и наконец остановились на небольшой площади, рядом с которой находился постоялый двор. Купцы вылезли из своего возка и сразу направились к широко открытой двери, а меня окликнул Франсуа, старший охранник. Когда я подошел к нему, он сказал:
– Все, парень. Теперь ты сам по себе.
У меня мелькнула мысль, что было бы неплохо попросить у Франсуа или Жака пару мелких монет, вот только чувство самоуважения не дало мне это сделать, да и не стоило начинать новую жизнь с протянутой руки. Поблагодарив охранника, я махнул рукой Жаку и пошел, как говорится в сказках, куда глаза глядят.
Обойдя дурно пахнущую лужу с кучей свежего навоза, я углубился в сплетение городских улиц. Впрочем, как я быстро понял, современного понятия улицы как таковой здесь не было. По обеим сторонам уложенной брусчатки или утоптанной земли шли, впритык друг к другу, двух-трехэтажные дома с расположенными на первом этаже лавками. Верхние этажи выступали один над другим, нависали над головой, закрывая небо и солнце, при этом создавая впечатление наступивших сумерек.
«Интересно посмотреть, как там у них все внутри дома сделано. Наверно, каждый день, из-за любой мелочи, бегают по лестницам туда-сюда. Хм. Интересно. А где печные трубы? Или они едят исключительно, в тавернах?»
Ходил по улицам, не выбирая направления, пока не стало понятно, что я потерялся, словно маленький ребенок, отставший от мамы. Городские улицы, переулочки и тупики так причудливо переплетались и пересекались, что трудно было понять, идешь ты вперед или двигаешься по кругу. После того, как приличные дома стали сменяться на бараки с темными провалами вместо дверей и окон, а прилично одетые горожане совсем исчезли, стало понятно, что я ненароком оказался в неблагополучном районе. Не став искушать судьбу и местных обитателей, которые смотрели на меня оценивающе-раздевающим взглядом, я развернулся и пошел обратно, ориентируясь на крики продавцов и зазывал.
Разглядывая по пути горожан, я вскоре убедился, что Франсуа оказался прав: моя одежда мало чем отличалась от одеяний большинства увиденных мною мужчин, при этом было совершенно непонятно, зачем мужикам рядиться в яркую, цветастую одежду и выглядеть похожим на циркового клоуна. Тут, надо сказать, на мое мышление накладывалась специфика моей прежней работы: быть одетым так, чтобы можно было в любой момент слиться с толпой. Правда, яркие, попугайные расцветки были у зажиточной части населения: дворян, купцов и богатых горожан. Судьи, писцы, городские чиновники, профессора из университетов носили тоги и плащи исключительно темно-синего и черного цветов. Ремесленники, подмастерья и прочий народ одевались исходя исключительно из своего заработка. Даже при простом анализе можно было понять, что одежда разделяет людей на группы, а уже потом, разобравшись в этом вопросе, понял, что это одна из граней деления населения на три основных сословия. Духовенство, дворянство и остальной народ. Разделяли людей, помимо одежды, различные украшения. Перья, пряжки, перстни, украшенное драгоценными камнями оружие. Все это богатство, выставленное напоказ, словно говорило окружающим людям, что их владелец богат и знатен, определяя для остальных его социальный статус.
«В будущем, – усмехнулся я про себя, – это место займут крутые тачки и любовницы из модельных агентств».
Мимо меня шли ремесленники в туниках и облегающих штанах-шоссах, спешили по своим делам хозяйки в белых чепцах и платьях-коттах, степенно шагали купцы в богатых одеждах и деловито шли, в длинных черных одеяниях, городские чиновники и профессора университета. Довольно много было в городе священников и монахов, одетых в коричневые или черные рясы. Один раз я наткнулся на патруль городской стражи. Четверо сержантов, в шлемах и кольчугах, громыхая сапогами и лязгая железом, куда-то целеустремленно протопали мимо меня по улице.
Подавляющее большинство людей, встречающихся мне по пути, шли пешком, но при этом нередко слышался на соседних улицах цокот лошадиных копыт и предупреждающие крики.
Глядя по сторонам, я не только приглядывался к людям, но и рассматривал вывески, висящие над входом в лавки. Кое-что из рисунков было интуитивно понятно, вроде иглы и нитки над лавкой портного, а что-то для меня осталось загадкой, как нарисованная, над входом в таверну, голова негра (оказалось, что это «Голова сарацина»). В основном я угадывал, каким товаром торгуют в лавке, но желтое (как потом оказалось, золотое) сердечко требовало объяснений, правда, стоило подойти ближе, как все стало на свои места – это был магазин женской одежды.
Проходя мимо мастерских и лавок, можно было видеть, как подмастерье кузнеца бьет молотом по наковальне, а ученик пекаря, орудуя деревянной лопатой на длинной ручке, вынимает из печи хлеб.
Стоило мне пройти мимо очередной лавки пекаря и ощутить запах свежевыпеченного хлеба, как я почувствовал, что зверски хочу есть. Если до этого голод, притупленный новизной впечатлений, молчал, то теперь он завопил во всю мощь. Завтрак в виде тарелки бобовой каши с ломтем хлеба давно уже превратился в призрачное воспоминание для моего желудка.
Неожиданно ударили колокола. Их многократный звон пронесся над городом.
«Чего звонят? На молебен созывают?» – но вопрос остался без ответа, при этом я отметил, что крики зазывал стихают, а хозяева готовятся к закрытию своих лавок.
«Не понял. Неужели колокольный звон означает конец рабочего дня?»
Как потом выяснилось, я оказался прав в обоих своих предположениях. Несмотря на наличие городских часов, находившиеся в городской башне, расположенной на центральной площади, торговцы продолжали использовать звон колоколов, звавших горожан к вечерней молитве, как сигнал к концу рабочего дня. Впрочем, недоумевал я недолго, так как надо было срочно решать насущные проблемы, с питанием и крышей над головой. Мысли были самые разные, начиная от элементарного воровства и мытья посуды в таверне до азартных игр и грабежа припозднившегося горожанина. Мытье общественных уборных и работу на кладбище пока решил, как вариант, не рассматривать.
Вид церкви, мимо которой я сейчас шел, подвиг меня на мысль: не поговорить ли о моем бедственном положении со священником? В принципе это был нормальный вариант в моем положении, если бы он не имел один серьезный недостаток. Мои знания о католической вере, молитвах и обрядах стояли на нулевой отметке, к тому же я не знал, как сейчас обстоят дела с инквизицией и преследованием еретиков. Прокрутив в голове вопрос, я решил отложить его на время, пока не осмотрюсь в новом для меня времени, о котором пока не имел ни малейшего понятия. На первый взгляд люди здесь жили теми же проблемами, как и в будущем: деньги, работа, семья. Вот только разница понятий об окружающем мире сильно выделяла меня из толпы, поэтому я должен был их скрывать, чтобы не оказаться на допросе у инквизиторов или в сумасшедшем доме. За примером далеко ходить и не надо, так как такой наивный и простодушный парень, как Жак, считал меня за придурка. Впрочем, было у меня такое подозрение, что остальные обозники считают точно так же, как и возчик.
Вывернув из очередного переплетения улиц, я вдруг услышал где-то недалеко от себя стук молотков и визг пилы. Похоже, в том направлении шло какое-то строительство. Первая мысль, которая у меня возникла в голове, стоило мне услышать эти звуках: «Может, удастся подработать?»
Ускорив шаг, я вынырнул из переплетения улочек и неожиданно для себя оказался на центральной городской площади, позади небольшой толпы зевак, окруживших деревянную конструкцию.
«Так это же эшафот! – я сразу узнал деревянный помост. – То-то я слышал в обрывках разговоров о предстоящей казни».
Незаметно огляделся. Центром этой площади был фонтан, украшенный лепниной, здесь же находилось трехэтажное здание городской администрации, украшенное фигурными башенками. Из того, что мне уже довелось слышать от возчика, именно в таких зданиях заседал мэр с городским советом, сидели чиновники и судьи. Пригляделся к работе плотников и понял, что о приработке можно не мечтать, они уже закончили строительство и теперь собирали инструмент. Походил, попил водички у фонтана, слушая народ, который, как мне показалось, был излишне возбужден. Какое-то время разглядывал виселицу и непонятное сооружение в виде большого колеса, лежащего на помосте, после чего подошел к одной из групп горожан, чтобы послушать о том, что те говорят.
– Андрэ, ты мне вчера говорил, что будут казнить… – тут один из мужчин показал приятелю три пальца, – разбойников и аптекаря Пьера Вилана, а сегодня Луи мне сказал, что их будет меньше.
– Слушай больше своего глупого Луи! – вспылил его приятель. – Он просто болван и пустозвон.
Отойдя от них, я прошел немного дальше.
– Бедный Пьер, он так любил свою жену. А она стерва…
– Добрые люди, не подскажете: кого будут завтра казнить? – поинтересовался какой-то мужчина, видимо, только что подошедший, как и я, к толпе.
– Откуда ты такой незнающий взялся? Из леса вышел? – усмехнулся кто-то в толпе. – Уже два дня, как глашатаи на всех перекрестках громогласно объявили, что будут казнить разбойников из шайки Жака Рыжего и отравителя Вилана.
– Папа, а Пьер Вилан, это тот аптекарь, который недалеко от нас живет? – неожиданно спросила девочка лет восьми у своего родителя.
– Да, дочка. Только он уже там не живет. Пошли домой. Видишь, дождь собирается.
Только сейчас я заметил, что стало резко темнеть, так как поднявшийся ветер пригнал откуда-то тучи, наползавшие на город. Честно говоря, я даже обрадовался тому, что скоро пойдет дождь. Просто появилась надежда, что сильный ливень начисто отмоет этот вонючий и грязный город. Народ, что еще оставался на площади, при виде накрывающих город туч стал быстро расходиться по домам. Где-то рядом затопали тяжелые сапоги и залязгало железо – шла городская стража. Я уже разворачивался, чтобы уйти и поискать себе хоть какое-то укрытие, как вдруг заметил, что двое бродяг, выскользнув из переулка, кинулись со всех ног к эшафоту.
«Не понял?! А теперь понял».
Сам помост был обшит досками, но под лестницей оставалось незакрытое пространство. Только они протиснулись туда, как я кинулся за ними следом. Своим появлением я сначала испугал бродяг, заставив их отползти в самый дальний угол. В этот самый момент ударил гром, заставивший одного из бродяг перекреститься и начать читать какую-то молитву. Следом блеснула молния, а еще спустя несколько минут по доскам помоста застучали первые капли. Дождь постепенно набирал силы, уже хлеща по доскам изо всех сил. Кое-где вода стала просачиваться в щели, капая на булыжники, а когда одна из таких струек попала мне за шиворот, и я начал двигаться, ища более сухое место. Оно нашлось прямо под виселицей, где я стал устраиваться на ночь. С крышей определился, теперь можно и подумать, к тому же шептавшиеся в дальнем углу между собой бродяги не внушали доверия.
Так как под помостом встать в полный рост было невозможно, поэтому сначала я услышал шарканье ног, а затем во мраке проявились две сгорбленные темные фигуры, подбиравшиеся ко мне. Не успел первый из них ко мне приблизиться, как моя согнутая нога резко выстрелила вперед, ударив по выставленной вперед руке с ножом. Даже в полутьме я увидел тусклый отблеск на его лезвии. Нападавший закричал от боли и рухнул на землю.
Его подельник, испугавшись, отпрянул назад, чем я и воспользовался, кинувшись на грабителя с ножом. Было видно, что я ему сильно повредил руку, потому что тот, вместо чтобы оказать сопротивление, выставил левую руку ладонью вперед, в жесте защиты. Я ударил его кулаком в лицо, потом еще один раз. Под рукой что-то хрустнуло, а грабитель заорал от боли.
– А-а-а! Не бей! Ты мне нос сломал! И руку… – загнусавил он, при этом подвывая от боли.
Чуть отодвинувшись от него, я оперся рукой о землю и вдруг неожиданно ощутил под рукой нож.
«Он же, сволочь, собирался меня зарезать», – вдруг мелькнула мысль, и на меня вдруг накатила ярость, а в следующее мгновение нож оказался у меня в руке. Стоило неудавшемуся грабителю почувствовать острие ножа на своей шее, как он срывающимся от страха голосом заныл:
– Прошу, не убивай, не бери грех на душу. Христом богом заклинаю…
– Заткнись, крыса, а то точно зарежу. Эй ты, придурок, – позвал я забившегося где-то в противоположном углу, второго бродягу, – живо иди сюда.
– Деньги! Живо! – скомандовал я, когда трус подошел ближе. – Иначе обоих тут положу!
– У нас нет ни денье, – проблеял трусливый бродяга. – Мы ничего сегодня не заработали. Наши святые покровители отвернулись от нас, грешников.
– Деньги, собачье дерьмо! Или… – и я кольнул ножом в горло стонавшего бродягу.
Тот сначала дернулся всем телом от боли и неожиданности и только потом, чуть не плача, закричал:
– Нет у нас ничего! Пустые мы! Клянусь святым Бонифацием!
– Заткнулись! – прикрикнул я на них. – Тогда давайте что есть ценного из вещей. Живо!
– Вот. На. Возьми, – торопливо забормотал трус, протягивая мне свой головной убор. – Я ее совсем недавно украл. Она почти новая.
– Не мучай меня больше, нет у нас ничего, – уже чуть ли не заплакал лежащий у моих ног бродяга.
Судя по всему, у них действительно ничего не было, а значит, разжиться парой мелких монет мне не удалось. Неожиданно это вызвало у меня сначала всплеск разочарования, а затем новый взрыв ярости. Обычно я четко контролировал себя, но тут видно сказалось все, что произошло со мной за последние сутки: провал в прошлое, чужое тело, непонятная обстановка, голод, ночевка под эшафотом. Хотя я сумел взять себя в руки, но отголоски ярости чувствовались в моем голосе, когда злобно прошипел:
– Исчезли. Прямо сейчас.
Повторять не пришлось. Оба, причем довольно шустро, пролезли в отверстие под лестницей и исчезли за стеной дождя. Вернувшись на свое место, я тихо выругался из-за того, что сорвался, причем по мелочи. Причина моей вспышки была ясна – информационный вакуум. Главное для таких, как я – подготовка и информация. Находясь на чужой территории, мне непрерывно приходилось изучать и анализировать окружающую обстановку, чтобы правильно оценивать степень опасности. А как работать с тем, чего нет?
Чтобы отвлечься, я покрутил шляпу в руках. Это был головной убор с высокой тульей, узкими слегка загнутыми полями и острым, выдающимся вперед козырьком. Попробовал надеть.
«Вроде подошла. В крайнем случае продам старьевщику за пару монет. Возможно, и нож придется продать. Не о том думаешь, – оборвал я сам себя. – Надо идти от исходника и слепить для себя образ Клода Вателя. Если исходить из отличного физического состояния тела, то можно действительно предположить, что тот когда-то был акробатом или жонглером, вот только как быть с цитатами на латыни? Беглец из монастыря? Может, и так. Возраст пока можно оценить только ориентировочно… двадцать пять – двадцать восемь лет. Одет как не бедный горожанин. Так, может, все-таки мелкий торговец? Ну, не знаю. А вот студента из списка точно можно выбросить. Правда, ясности не больше стало, слишком много противоречий. Хм. Может, попробовать наняться в помощники к какому-нибудь купцу? Я знаю несколько языков. Хотя знаю их современные варианты, но есть шанс, что получится так, как с французским. Военное дело по-любому отпадает, моя работа – тайная война. Интересно, как тут обстоит дело со шпионажем? Скорее всего, что никак. А может, мне пойти по медицинской стезе? Неплохо знаю анатомию, немножко психологию и основы скорой помощи. Вот только не мое это, да и перспективы сомнительные. Да еще непонятно, как у них обстоят тут дела с дипломами. А на сегодняшний день? Можно грузчиком… или вышибалой. Короче, надо думать, а сейчас спать».
Проснулся я уже от громких звуков над своей головой. Солнце било сквозь щели, нарезая тонкими полосками утоптанную землю, а за деревянными досками были слышны громкие голоса людей. Я осторожно вылез из-под помоста, чем вызвал у местных зевак дружный смех. Они какое-то время показывали на меня пальцами и отпускали грубые шутки, но стоило мне отойти чуть в сторону, как внимание зевак снова вернулось к эшафоту. Надев «подаренный» мне головной убор, я теперь мало чем отличался от большинства горожан. В животе заурчало. Подойдя к фонтану, попил воды, затем снова вернулся к толпе зевак. Стоя позади людей, снова стал лихорадочно думать, как мне найти хотя бы временную работу.
«Может, в местный трактир попробовать устроиться? Кухонным рабочим. Или вышибалой».
Обдумывая варианты, я смотрел, как мужчина на эшафоте, стоя на лестнице, налаживал петлю. Слишком резко потянувшись, он покачнулся и чуть было не упал, но успел ухватиться за перекладину, правда, при этом выпустил веревку из рук, и та, скользнув, упала на помост. Зеваки, которые смотрели за всеми приготовлениями, почему-то не стали ему помогать. Правда, при этом никто из толпы не смеялся и не отпускал шуточки о его неловкости.
«Наверно, помощник палача. Вот только уже в возрасте дядька, – не успел я так подумать, как следом пришла другая мысль: – Может, помочь человеку? Сделаю доброе дело, глядишь, монета перепадет… или покормят».
Я решительно зашагал к помосту под удивленными взглядами зевак.
– Тебе помочь?
Мужчина, уже начавший спускаться вниз по лестнице, замер, затем внимательно, но при этом с явным удивлением, посмотрел на меня. В толпе кто-то засмеялся, но почти сразу умолк.
– Чужеземец?
– Какая разница. Так тебе помочь?
– Я палач, – сказал так, словно лязгнул металл.
«Палач? А где маска?» – автоматически сработал у меня в голове шаблон, оставшийся в памяти после просмотра пары-тройки исторических фильмов в далекой юности.
– И что?
Теперь уже палач озадаченно смотрел на меня. Его взгляд и воцарившаяся позади меня тишина сказали мне, что я что-то делаю не так. Оглянувшись, увидел недоуменные взгляды людей и понял, что, произнеся несколько слов, тем самым я сумел нарушить какое-то местное табу, но так как ни проклятий, ни угроз из толпы не последовало, то я решил ничего не менять в сложившейся ситуации, тем более что впереди маячила миска супа, а если повезет, то еще пара мелких монет.
– Помоги, если хочешь, – выдержав паузу, произнес палач.
Я залез на помост, поднял веревку с петлей и подал палачу, после чего стал держать лестницу. Когда тот слез, то последовал его новый взгляд, но уже пристальный, цепкий и оценивающий.
– Еще нужна моя помощь?
– Не откажусь, – при этом палач хмыкнул.
Судя по его саркастическому хмыканью, он такого непонятного для него человека видел первый раз в жизни, впрочем, то же самое можно было сказать и о толпе, которая при моем появлении на эшафоте зажужжала, как рой пчел. Под руководством палача я занимался различными мелкими работами, например, менял местами колышки на здоровенном колесе, при этом мне было слышно, как палач тихо ругал за что-то плотников. Как я еще понял, у палача было очень плохое настроение, хотя он умело это скрывал.
Выполняя мелкие указания палача, я продолжал краем глаза следить за людьми на площади. Их стало больше, и вскоре в мою сторону стали тыкать пальцами, объясняя вновь прибывшим, откуда взялся новый помощник палача, а еще минут через десять появился городской глашатай. Он трижды протрубил, привлекая к себе внимание, затем не торопясь повесил на ремешке свой горн через плечо, после чего достал из поясной сумки свиток. Подождал еще несколько минут, пока не соберется больше горожан, развернул бумагу и стал читать. Это были официальные изменения в казнь, из которых стало ясно, что один из разбойников искренне раскаялся, и теперь его ждет не четвертование, а петля. В итоге нам пришлось срочно добавить еще одну петлю на виселице. Стоило глашатаю дочитать текст до конца, как в толпе раздались негодующие крики, люди почему-то были недовольны внесенными изменениями.
Палач еще раз прошелся по помосту, подергал веревки, проверил узлы, после чего повернулся ко мне и сказал:
– У меня есть время до того, как колокола пробьют полдень. Если ты не против, парень, то пошли со мной. Угощу пивом.
При этом у него снова появился настороженно-недоверчивый взгляд, словно у бродячей собаки, которой нередко доставалось от людей.
– Еще бы поесть было бы неплохо. Если можно.
– Не только можно, даже нужно, – тут мне показалось, что в его голосе чувствовалось облегчение.
Мы спустились с эшафота по деревянной лестнице. Палач шел впереди, а я за ним. К моему удивлению, толпа, резко отхлынув в обе стороны, освободила нам дорогу. Идя следом, я слышал, как люди громко обсуждали меня, ничуть не стесняясь:
– Кто он такой? Помощник палача? А кому тогда сломали руку? Да нет, это какой-то бродяга. Почему бродяга? Одет вроде прилично.
Углубившись в хитросплетение улиц, мы шли, держась как можно дальше от центра города с его лавками и тавернами, при этом я отметил, что палач идет не как все граждане, а держится чуть ли не впритирку к стенам домов. Горожане, которые встречались нам по пути, стоило им его узнать, сразу опускали глаза и торопливо переходили на другую сторону улицы. В голове роились различные догадки о том, что происходит, но пока было понятно только одно: существует, пока не понятная мне, изоляция палача от общества. Спустя какое-то время мы дошли до городской стены. Судя по специфической вони в этой части города, нетрудно было предположить, что где-то недалеко находятся мастерские по выделке кожи.
«Он что, где-то здесь живет?» – поморщился я, когда мы проходили мимо громадных чанов с дубильным отваром.
Далее пошли загоны для скота, которые сейчас стояли почти пустые. Судя по количеству дерьма, которое убирали сейчас два человека деревянными лопатами, забрасывая его на телегу, скота в этих загонах еще недавно было довольно много. У меня было предположение, что у города есть хотя бы пара ворот, но как оказалось, кроме них существовал еще проход для скота, через которые стада загоняли в город. Вот через них нас выпустила городская стража.
За воротами, в тридцати метрах от городской стены, стоял возок, точно такой, какой я видел у купцов, явно предназначенный для долгих поездок, а в двадцати метрах от него пасся стреноженный конь. На земле, опершись спиной на колесо, сидел дюжий парень с перевязанной рукой. При виде палача он неуклюже вскочил.
– Мастер! Вы быстро справились! – но тут он увидел, что палач пришел не один, и, похоже, очень удивился. – А это еще кто такой?!
– Чтоб тебе сдохнуть, дерьмо собачье! – неожиданно выругался палач, после чего обрушился на парня с жесткой руганью. Судя по всему, ему явно хотелось выпустить пар. Из его слов, вперемешку с руганью, можно было понять, что сволочь и свинья по имени Жан, умудрился сразу по приезде в город сломать руку. – Почему только руку?! Почему тебе, ублюдок, башку не проломили?! Я бы тебя похоронил и сразу забыл, как о ночном кошмаре!
– Мастер! – детина с трудом опустился на колени. – Прости меня! Черт попутал! Больше никогда не буду, клянусь святым Августином!
Палач только плюнул в его сторону, затем обойдя стоявшего на коленях помощника, подошел к повозке.
– Иди сюда, парень, – позвал он меня, копаясь в повозке. – Ага, вот и мешок.
Он достал кусок отбеленного полотна, застелил его на земле, после чего достал из мешка уже нарезанную ветчину, половину каравая хлеба, круг колбасы, сыр, а в конце – кожаную флягу и две оловянные кружки.
– Садись, ешь, – пригласил он меня. – Времени у нас немного, а мне надо с тобой еще поговорить.
Я сел, глотая слюну при виде такого изобилия. Жана палач не пригласил, и тот, поднявшись с колен, теперь стоял с несчастным видом в стороне. Палач быстро налил пива в кружки, отломал себе кусок колбасы и стал неторопливо ее жевать, запивая пивом.
– Тебя как зовут?
– Клод Ватель.
– По имени ты француз, но некоторые твои слова звучат странно. Хотя мне доводилось слышать, что на границе с Кастилией есть Страна басков, так эти горцы считают, что говорят по-французски, но при этом их мало кто понимает…
В ответ я смог только отрицательно помотать головой, так как рот был занят процессом скоростного пережевывания и поглощения пищи.
– Откуда ты? И как здесь оказался?
Как можно кратко я объяснил ему, что после удара по голове частично потерял память. Его реакция оказалась довольно неожиданной. Он вдруг вскочил, зашел мне за спину и, убрав волосы, стал бесцеремонно рассматривать рану на голове, при этом спрашивать про симптомы, потом вдруг резко прервал свое обследование и сказал:
– Очень интересный случай. Может, нам еще удастся поговорить о нем, но сейчас я хочу получить ответ на свой вопрос: ты веришь в проклятье палача?
– Не верю, – проглотив кусок колбасы, подтвердил я, честно глядя ему в глаза, не имея при этом ни малейшего понятия, о чем он сейчас меня спросил.
Хмыкнув, палач на какое-то время задумался, потом сказал:
– Ты, действительно, какой-то странный. Могу предположить, что это действие раны на голове, но ты говоришь вполне разумно, не брызгая слюной и не размахивая руками. У тебя не было припадков?
– Я не безумец, – резко отмел я его сомнения.
Удовлетворенный моим ответом, он кивнул, как бы соглашаясь со мной, а потом неожиданно спросил:
– Клод, тебе приходилось бывать на войне и убивать врагов, глядя им в глаза?
По его вопросу нетрудно было догадаться, о чем пойдет разговор дальше. Его подмастерье сломал руку, поэтому ему срочно нужен помощник для работы на помосте. Мне никогда не доводилось делать что-либо подобное, но, с другой стороны, в моей прежней жизни «грязи» хватало, поэтому я решил, что час-полтора как-нибудь продержусь на эшафоте.
«Во-первых, деньги, так как палач вроде жлобом не выглядит, а во-вторых, совместная работа сближает. Глядишь, что присоветует, а может даже насчет работы поможет», – подумал я о перспективах, но все одно под сердцем чувствовался холодок. Так у меня обычно бывало, когда поручали работу «с душком».
– Приходилось.
– Значит, крови ты не боишься, – подвел итог палач.
– Не боюсь.
– Меня зовут Пьер Монтре. Я палач города Тура. Сюда меня пригласил городской совет города Амбуаза для свершения правосудия, – официально представился он, при этом пристально глядя на меня в ожидании реакции.
– Я уже это понял, – ответил я, прожевав очередной кусок ветчины. – От меня тебе что надо?
Мои слова ему неожиданно понравились, при этом он даже как-то повеселел лицом.
– Этот кусок собачьего дерьма, – он бросил злой взгляд на стоявшего парня, который сейчас со злым лицом наблюдал за тем, как я ем его пайку, – по приезде в город решил выпить пива, потом полез в драку, где безмозглому придурку повредили руку. Видно, господь решил меня за что-то наказать, наградив таким помощником. А, что тут говорить!
Пьер пренебрежительно махнул рукой в сторону Жана, потом перевел взгляд на меня и вдруг неожиданно спросил:
– Ты добрый католик?
Судя по всему, он спросил меня просто так, потому что по его лицу было видно, что он уже все решил для себя. Ни слова не говоря, я достал из-под ворота одежды крестик и показал палачу. Тот кивнул, потом прямо спросил:
– Так ты мне поможешь?
В принципе, я уже решил этот вопрос для себя, поэтому ответил согласием:
– Помогу. Что надо делать?
Пьер сначала вытер руки об импровизированную скатерть, после чего начал рассказывать о моих обязанностях, как помощника палача, четко и методично излагая в деталях то, что мне придется делать на помосте. В конце сказал:
– Как видишь, ничего сложного, а если что, я тебе подскажу.
Не успел палач закончить свои объяснения, как из ворот вышел мужчина в темно-синей одежде, наподобие римской тоги. С шеи у него свисала, падая на грудь, серебряная узорчатая цепь с бляхой на самом конце. Не дойдя до нас метров десяти, он остановился и официально заявил:
– Я судебный пристав суда города Амбуаз Луи Куапель. Палач города Тура, Пьер Монтре, ты должен прямо сейчас приступить к своей работе согласно контракту, подписанному тобой с городским советом города Амбуаз.
Палач, уже поднявшийся на ноги, коротко поклонился и сказал:
– Я готов выполнить свою работу, господин судебный пристав.
– Следуй за мной, палач.
– Клод, за мной, – тут же последовал короткий приказ Монтре.
Провожаемый злым и удивленным взглядом Жана, которому мое появление явно не пришлось по душе, я направился следом за палачом. Мы шли друг за другом, причем Монтре выдерживал дистанцию в пять-семь метров, не приближаясь к судебному приставу. Нетрудно было заметить, что на улицах города стало намного меньше народа, зато, когда мы подошли к центральной площади, там стоял многоголосый шум. Только я подумал, что мы вряд ли там протиснемся, настолько плотно там все было забито народом, как вдруг идущий впереди нас пристав, в руке которого появился жезл, поднял его вверх и громко провозгласил:
– Идет палач!
Толпа подалась в стороны, освобождая проход, сразу раздались крики, так как там кого-то придавило, после чего народ еще сильнее зашумел. К своему удивлению, среди тупых выкриков и грубых шуток я вдруг услышал пару-тройку угроз и ругательств в адрес палача, что естественно вызвало у меня недоумение: «А палач-то здесь при чем, идиоты? Ведь судил-то не он».
Я шел среди орущей и возбужденной толпы, которая обсуждала нас, тыкала в нас пальцами и отпускала шутки. Меня не смущали ни крики, ни толпившиеся вокруг меня люди. Если бы надо было, то я шел бы, улыбаясь, маша руками и приплясывая.
Балконы и окна зданий, выходящих на площадь, были заполнены людьми. Судя по богатой одежде и дорогим украшениям, лучшие места были отведены богатым и уважаемым людям города. Многие из них, как мужчины, так и женщины, прихлебывали вино из серебряных кубков. В паре мест, возвышаясь над толпой, сидели на лошадях дворяне, окруженные слугами.
Когда мы подошли к помосту, стало видно, что тот окружен городской стражей. Пристав, дойдя до лестницы, отошел в сторону, пропуская нас. Не успел я ступить на помост, как Монтре мне шепнул:
– Сними дублет и закатай рукава рубахи.
Сделав, как он сказал, я встал рядом с ним и стал наблюдать, как тот перебирает свой рабочий инструмент. Толпа, наблюдая за его действиями, то затихала, настороженно наблюдая, то начинала возбужденно шуметь, выражая свое недовольство тем, что начало казни затягивается. Впрочем, ожидание горожан не затянулось, так как вскоре появились новые действующие лица: судья, священник и глашатай. Пока последний зачитывал толпе список прегрешений преступников, палач шепотом повторил мне инструкции. Слушал я его вполуха, так как мне было интереснее узнать, за какие такие черные дела будут казнить злодеев. Аптекарь, как оказалось, обвинялся в отравлении своей жены и ее любовника, а разбойники – за убийства и грабежи на большой дороге. Не успел глашатай свернуть свою бумагу и сойти с помоста, как приехала телега с преступниками, сопровождаемая двумя конными стражниками. На бедолаг было жалко и в то же время противно смотреть. Бледные лица, ввалившиеся глаза и дрожащие руки. Толпа встретила их появление оглушительным ревом. Только один из них, главарь разбойников, подталкиваемый в спину, сошел с телеги сам, а двух других пришлось вытаскивать из телеги и тащить на помост солдатам, так как ноги у них подгибались от переполняемого их страха.
Стоило преступникам оказаться на помосте, как началась работа подмастерья палача. Сначала я поставил их всех на колени для того, чтобы злодеи могли в последний раз покаяться и прочитать молитву. К каждому из них подошел священник, выслушал их и дал прикоснуться губами к деревянному кресту, который держал в руках. Если разбойники громко каялись и даже с какой-то жадностью тянулись к кресту, то отравитель, маленький, худенький человечек, в отличие от них, до этого находившийся в прострации, словно очнулся, задергался, попытался вскочить, но со связанными руками это нелегко, поэтому он завалился на бок. Мне пришлось его поднимать и удерживать на месте, потому что он все время порывался вскочить на ноги, а когда понял, что все бесполезно, дико заорал во весь голос:
– А-а-а!!
От него смердело страхом, потом и дерьмом. До этого шумевшая толпа мгновенно замолчала, с животным интересом наблюдая, как аптекарь, надрывая горло, дико орет. Я не знал, что надо делать в подобной ситуации, а оглядываться на палача, который стоял за моей спиной, посчитал неудобным. Проблему разрешил священник, который стоял в шаге от аптекаря и морщился от оглушительного крика, давившего ему на уши. Он вдруг резко сунул ему крест прямо в лицо, и тот вдруг замолчал, поцеловал его, а затем, сотрясаясь всем телом, безутешно зарыдал. В ответ толпа заулюлюкала, засвистела, взорвалась криками – ей нравилось такое представление. Священник отошел в сторону и встал вместе с судьей, а на его место вышел палач. Толпа, в нетерпеливом ожидании шоу, снова заорала. С трудом поставив аптекаря на подгибающиеся ноги, я подволок его к виселице. Пьер, отточенным движением, накинул ему петлю на шею, чуть затянул, затем замер в ожидании последнего слова отравителя, но тот просто тупо стоял на лесенке, тараща полные ужаса глаза в пространство. Выждав еще пару минут, палач сильным ударом выбил лесенку из-под ног аптекаря. Тело бедолаги дернулось раз, другой, третий и замерло, раскачиваясь на веревке. Секунда тишины закончилась, и толпа разразилась воплями восторга. Судя по всему, горожане получали немалое удовольствие от смерти своего ближнего. Пьер еще раньше предупредил меня, чтобы я не торопился тащить второго преступника на виселицу.
– Дай людям всласть поорать, – сказал он, инструктируя меня. – А когда они малость поутихнут, только тогда тащи следующего преступника.
Так я и поступил, выждал несколько минут и уже был готов поднимать на ноги разбойника, как раздался чей-то крик:
– Гляньте, а наш аптекарь на дерьмо изошел!
Толпа снова заржала, засвистела, отпуская грубые шутки. Неожиданно откуда-то из первых рядов чья-то сильная рука швырнула в качавшееся в петле тело аптекаря дохлую крысу. Трупик мягко ударился о тело и упал на доски, рядом с повешенным. Пьер чуть качнул головой в ее сторону. Быстро подойдя к крысе, я столкнул ее ногой с помоста, но при этом успел заметить, что на ее шее была завязана веревочная петля. Выждав еще пару минут, я помог подняться на ноги убийце и грабителю с большой дороги, после чего подвел его к виселице. В отличие от аптекаря, разбойник решил покаяться перед народом. От волнения его голос перехватывало несколько раз, но его речь от этого только выиграла. Народ местами даже одобрительно шумел, слушая о душевных страданиях разбойника. Стоило ему закончить, как все повторилось: тело дергается в последний раз и замирает, раскачиваясь на веревке. Разогретая первой казнью толпа реагирует на новую смерть намного живее и энергичнее: люди машут кулаками, жестикулируют, показывая неприличные жесты, и, конечно, орут. Я смотрю на их широко раззявленные рты, вижу их похабные жесты, слышу крики и никак не могу понять, что их так возбуждает.
Палач, словно режиссёр, ставящий пьесу, дал актерам доиграть акт, а затем приступил к заключительному финалу. Стоило в его руках оказаться кованому трехгранному пруту, как разбушевавшаяся толпа мигом утихомирилась и выжидающе замерла. Монтре качнул прутом в воздухе, потом сделал замах, словно примеряясь к его весу, после чего положил инструмент на место и легонько качнул головой в сторону последнего преступника. Я подошел к главарю, помог встать тому на ноги, затем разрезал веревки на руках. Он попробовал сопротивляться, но руки затекли и плохо слушались, поэтому без особого труда я подтащил его к колесу и заставил на него лечь, слегка заломив руку. Тут на помощь мне пришел палач, а спустя пятнадцать минут главарь шайки был распят на колесе. Пока он корчился, дергаясь всем телом, раззадоренная толпа осыпала его ругательствами, грубыми шутками, распаляясь еще больше, при этом ей было наплевать, что тому было страшно и не хотелось умирать, испытывая жуткие муки.
– Богом заклинаю!! Убей меня, палач!! – вдруг дико заорал, не выдержав, преступник, продолжая дергаться всем телом на колесе. – Милосердия прошу!! Люди, сжальтесь надо мной!!
Сочувствия его крики не вызвали, наоборот еще больше воспламенили толпу, которая начала торопить палача, увидев, что тот снова взял в руки металлический прут:
– Чего стоишь, палач! Размахнись от души!! Врежь ему!! Забей мерзавца до смерти!
Пьер, не обращая внимания на крики, неторопливо прошелся вокруг колеса, словно присматриваясь, откуда ему начинать свою работу, потом остановился и посмотрел на судью. Уже потом я узнал, что судья на эшафоте является наблюдателем от города, который должен контролировать все действия палача и следить, чтобы те соответствовали выполнению всех пунктов договора. В большинство подобных контрактов, но только при сложной казни, которая проходила в несколько этапов, вносился пункт о том, что палач несет персональную ответственность за физическое состояние казнимого им человека, как ни смешно это звучит. Именно такой считалось колесование, где преступнику сначала ломали все крупные кости рук и ног, затем били в живот или грудь, чтобы сломать позвоночник, после чего изломанное тело поднимали на шесте и выставляли на всеобщее обозрение.
В нашем случае Монтре должен был нанести тридцать (так определил суд) ударов железной палкой, переломав преступнику все крупные кости и при этом не дать ему умереть раньше времени, но тут существовал один нюанс – последовательность нанесения ударов. Если суд был готов проявить в последний момент гуманность, палач действовал как бы в обратном порядке, нанося сначала «удар милосердия» по шее или по сердцу бедного грешника, прежде чем приступить к дроблению конечностей уже мертвого тела. Такая изощренная казнь требовала от палача особого искусства, именно поэтому городской совет пригласил мастера своего дела, палача из столицы.
Судья чуть кивнул головой, и палач взмахнул кованым прутом. Толпа замерла в ожидании, чтобы взреветь вместе с диким криком боли главаря. Новый крик боли – рев толпы! Еще один крик – дикий рев толпы!
Когда стоишь, словно на арене сумасшедшего цирка, где ломают на потеху публике одна за другой кости человеку, а вокруг тебя беснуются сотни людей, которые жаждут крови и страданий, ты, несмотря на свою тренированную психику, начинаешь понимать, что жить в мире, где жестокость – стандарт этого времени, придется весьма непросто.
Я опять смотрел на красные от выпитого вина и возбуждения рожи горожан, на их широко раскрытые рты с дырами от испорченных зубов, из которых сейчас вылетали ругань и крики. В какой-то момент мне показалось, что вид толпы отвлечет меня от жестокой картины, но вышло наоборот. Мне стало так тошно, что впору было блевать. Бросил взгляд на Пьера. Его лицо ничего не выражало. Палачу на первый взгляд было лет сорок – сорок пять, широкие плечи, развитая мускулатура. Мне было неизвестно, сколько лет он занимается своей работой, но методику этой казни он знал основательно, впрочем, как и анатомию человека. За время экзекуции главарь дважды терял сознание от боли, и тогда мне приходилось приводить его в чувство, отливая водой. Еще один раз палач сделал передышку. Отложив кованый прут, он вытер пот, медленными глотками выпил кружку воды, потом постоял несколько минут. Толпа тем временем, слушая хрипение уже сорвавшего голос главаря, возбужденно и радостно гудела. После короткого перерыва палач снова медленно и методично дробил кости под неумолчный рев толпы, возбуждение которой дошло до пика. Наконец все закончилось.
Монтре, тяжело отдуваясь, выпил одну за другой две кружки воды. Я пригляделся к распятому на колесе преступнику: тот находился без сознания, но при этом был жив. Палач посмотрел на судью, тот ответил ему быстрым и одобрительным кивком: все прошло согласно контракту. Дальнейшие действия, как оказалось, нас уже не касались. Я тщательно вытер железную палку палача, а затем сунул ее в большую полотняную сумку, после чего судебный пристав, сопровождая нас, расчистил дорогу. Толпа и не думала расходиться, продолжая таращить глаза на казненных преступников и смаковать подробности и детали прошедших казней.
Глава 3
Только отойдя метров сто от толпы, я обратил внимание, что судебный пристав, проведя нас, не остался на площади, а идет с нами.
Пройдя через «скотские» ворота, мы подошли к возку, возле которого топтался Жан с кислой физиономией. Увидев нас, он сделал шаг вперед, но тут же замер, наткнувшись на злой взгляд палача. Я видел, что ему любопытно, как все прошло, но при этом он не произнес ни слова. Остановившись, Пьер повернулся лицом к судебному приставу. Нервная дрожь, как следствие напряжения, охватившая меня во время казней, окончательно пропала, и теперь мне было интересно, что будет дальше. Чиновник неторопливо достал из поясной сумки кошелек и… бросил его к ногам палача.
– Пьер Монтре, палач города Тура, ты выполнил свою работу, согласно контракту. Это твои деньги. Считай, – голос городского чиновника был сух и холоден.
Честно говоря, меня удивило, но еще больше покоробило подобное отношение. Человек приехал по их просьбе, свою работу сделал качественно, а к нему отношение, как к собаке. Тьфу на вас! В отличие от меня, палач, без малейшего следа возмущения, это было видно по его лицу, поднял с земли кошелек и, высыпав монеты в ладонь, медленно пересчитал, после чего ссыпал их обратно в кошелек.
– Здесь все, сударь. Как насчет еды?
– Вам все скоро принесут, – отчеканил тот, потом развернулся и отправился обратно в город.
– Ни здравствуй, ни прощай, – буркнул я недовольно.
Пьер, услышав меня, только усмехнулся, потом резко повернулся к Жану и неожиданно закричал:
– Вот смотри, харя свиная, на этого парня! Он чужеземец и никогда не занимался этим делом, а сделал все как надо! А ты, шлюхино отродье, только пиво жрать горазд да шлюх трахать, больше ни на что не способен!
Впрочем, сейчас в его голосе звучали только отголоски той злобы, рвавшейся из него несколько часов назад. Я прекрасно понимал, что палачу нужна была разрядка после тяжелой и напряженной работы, от которой он еще окончательно не отошел. Жан, как мне показалось, принял привычную позицию – отступил подальше, вжал голову в плечи и опустил глаза в землю. Судя по привычности его движений, подобная сцена между ними происходила уже не в первый раз. Глядя на них, я усмехнулся про себя, так как то, что случилось, мне оказалось на руку. Сломанная рука парня обернулась для меня ужином, к тому же я рассчитывал получить за свою работу несколько мелких монет. Надежда, что меня здесь узнают, не оправдалась, поэтому я рассчитывал уехать с палачом в Тур, да и задерживаться здесь было нельзя. Как оказалось, французы почему-то не сильно любят палачей и их добровольных помощников. К тому же я рассчитывал по пути переговорить с палачом насчет поиска какой-нибудь работы.
«Должны же у него быть знакомые или приятели при должностях?»
Хотя, уже зная о том, что Монтре обрекли на роль изгоя, я не был готов однозначно ответить на этот вопрос.
Спустя несколько минут палач угомонился, напоследок безнадежно махнув рукой в сторону провинившегося подмастерья, после чего залез в возок, где и улегся отдыхать. Жан поднял голову, бросил взгляд в сторону возка, затем неожиданно для меня злобно ощерился, видно решив показать, какой он злой и страшный. В ответ на его грозную физиономию я только усмехнулся, после чего улегся на траву и закрыл глаза, оставив парня стоять в растерянности, а спустя пару минут услышал, как тот пыхтит и кряхтит, усаживая свое большое и рыхлое тело на землю.
Отрицательных впечатлений и эмоций от сегодняшнего дня я получил слишком много, даже для своей тренированной психики. Вот и сейчас полностью мешали расслабиться мелькавшие в памяти картинки казни и беснующейся толпы.
«Не люди, а стадо животных! Палач, бей от плеча! Бей от души! – даже сейчас меня внутри всего передернуло, стоило в памяти всплыть картинке с беснующейся и орущей толпой. – Вот дерьмо!»
Неожиданно раздавшийся скрип ворот, разом оборвавший мои воспоминания и заставивший поднять голову, только заставил меня отвлечься, но сильно обрадовал, когда увидел, кто пришел. Это был совсем молодой парнишка, толкавший перед собой тачку. Стоило ему к нам приблизиться, как из возка раздался голос:
– Клод, это нам еду привезли. Забери!
Я вскочил на ноги. Парень при звуке голоса остановился и замер, глядя на меня с испугом. Стоило мне сделать пару шагов в его сторону, как он быстро попятился назад, при этом не сводя с меня глаз. Мне очень хотелось сделать ему козу, потом сказать: «Бу!» – и проследить за его реакцией, но я сдержался. Сгрузив с тачки два небольших мешка и приличных размеров, еще горячий, большой горшок, закутанный в чистое полотно, я отошел в сторону. Парень, быстро подойдя к тачке, схватился за ручки и, развернувшись, чуть ли не бегом покатил ее к воротам.
– Еда еще горячая! Давайте есть! – известил я всех.
Жан, поднявшийся на ноги и шумно сглатывающий слюну, вместо того чтобы подойти ближе, наоборот, отошел в сторону. Палач, в свою очередь, выбравшись из возка, снова достал кусок отбеленного полотна. Пока он его расстилал, я в два захода перенес к возку привезенную нам еду, затем стал доставать все. Спустя несколько минут перед нами стоял горшок с тушеным мясом и бобами, исходящий паром, а вокруг него аппетитно расположились три круга колбасы, два каравая, приличный кусок ветчины, паштет, сыр и овощи, на которые я только брезгливо покосился. Репа, лук и чеснок. Помимо еды нам прислали две кожаные фляги, литра на три каждая. Одна была с пивом, а другая – с вином. Пьер уселся на землю, после чего сунул мне вторую ложку:
– Ешь.
Я посмотрел на Жана, пожирающего глазами разложенную еду, а затем перевел взгляд на Пьера, но сразу получил жесткий ответ на свой невысказанный вопрос:
– Свинья и остаткам будет рада.
Мне только и осталось слегка пожать плечами, после чего запустить ложку в горшок. Жан, услышав слова мастера, в очередной раз шумно сглотнув слюну, ушел за возок. Я ел, наслаждаясь в одинаковой степени как горячей едой, так и ее обилием. Пьер открыл одну из фляг и налил нам в стаканы пива. Ели мы с завидным аппетитом, поэтому довольно скоро горшок показал дно. «Похоже, парень останется голодным», – констатировал я очевидный факт, но переживать по этому поводу не стал: получи, что заслужил. Паштет, который неожиданно оказался очень вкусным, я сумел осилить только на треть и теперь почувствовал долгожданную приятную сытость. Пьер, съев кусок хлеба с паштетом, отломал кусок колбасы и продолжил неторопливо жевать, запивая пивом. Только дожевав колбасу, он позвал своего помощника:
– Эй ты, пустая баранья голова! Иди сюда!
Когда провинившийся прибежал, он выделил ему долю – недоеденный им круг колбасы, остатки паштета, хлеб и кожаную флягу с остатками пива.
– Забирай и исчезни! Чтоб мои глаза тебя не видели, свинячье отродье! – хотя это было сказано сердито, но былой злости в его голосе уже не было.
Парень, испуганно тараща глаза и неловко помогая себе искалеченной рукой, забрал продукты и снова исчез за возком. Я посмотрел ему вслед и подумал, что Жану при таком начальнике несладко живется. С другой стороны, если я все правильно понял в этой истории, бугай оказался самым настоящим придурком, раз так их подставил. Сам Монтре ни тупым убийцей, ни кровожадным маньяком мне не показался. Я наблюдал за ним, и мне он показался человеком, который честно выполнял свою работу, за которую ему платили деньги.
Пьер поднялся и, отойдя на несколько метров, приспустив штаны, отлил, затем, приведя себя в порядок, вернулся и сел. Открыл вторую флягу, затем налил нам вина и порезал сыра. По его задумчивому лицу можно было понять, что он сейчас собирается с мыслями, и, насколько я мог определить, для не простого для него разговора. Впрочем, я догадывался, о чем может пойти речь.
Пьер, несмотря на свою внешнюю невозмутимость, сегодня сильно перенервничал, так как его профессионализм как палача, которым он очень гордился, причем не без основания, оказался под ударом, и только этот, пока непонятный ему парень сумел его выручить. К тому же тот понравился ему как человек, и теперь, когда наступила разрядка, Пьеру хотелось выговориться.
– Знаешь, парень, тебя словно наш господь прислал мне в помощь. Давай выпьем за то, чтобы у нас все было хорошо, – выдал он стандартный тост, затем мы чокнулись оловянными кружками с налитым вином и выпили. Он тут же снова разлил вино в кружки, но пить не стал, а вместо этого, неожиданно для меня, стал рассказывать о своей жизни.
Сначала у Пьера Монтре было все, как у людей. Жена и дочь. Вот только его жена умерла слишком рано, их дочери только-только исполнилось десять лет. Пьер сильно переживал из-за ее смерти и все свое внимание и любовь перенес на ребенка. Он, не стесняясь, рассказывал мне, каким милым и красивым ребенком была его деточка, и что, приходя с работы, он никак не мог налюбоваться своим прекрасным цветочком. Он делал все что можно, лишь бы у нее все было хорошо, а когда ей стукнуло пятнадцать лет, Пьер познакомил ее с неплохим парнем, сыном городского живодера. Я не стал спрашивать, почему именно с ним, а не обычным городским парнем, потому что и так было понятно, что живодеры, как и палачи, относились к самому низшему слою городского общества, а значит, искать невест и женихов они имели право только среди своих.
Дело уже шло к свадьбе, как он вдруг узнал, что его любимая Абель сбежала с каким-то паршивым музыкантом. Это произошло во время праздника Тела Господня. Так Пьер Монтре одним махом лишился ученика, так как предварительно было получено согласие сына живодера стать подмастерьем палача, и своей любимой дочери. Спустя какое-то время новым ударом для него стала смерть помощника, с которым он работал уже несколько лет. Желающих освоить профессию палача долго не находилось, пока одно семейство, чтобы не сесть за долги в тюрьму, не отдало ему в ученики своего сына. Так у него полгода тому назад появился Жан.
– Мне хотелось сделать из него порядочного человека, но эту грязную свинью интересует лишь вино, азартные игры и шлюхи. К тому же у него лживый и паршивый язык. И что самое плохое, так это то, что мы связаны друг с другом железной цепью – договором, которым сковал нас городской совет. Будь прокляты эти жирные хорьки! Этого тупого мула мне навязал город, хотя я просил предоставить мне самому выбор своего помощника. Вот скажи мне, Клод, разве это не свинство?
Выпив еще пару стаканов вина, охмелевший Пьер сказал, что я ему понравился, как человек без предрассудков, а затем он спросил меня о том, что я собираюсь дальше делать.
Пожав плечами, я ответил:
– Пока не знаю.
– Эти жирные свиньи (мне уже было известно, что Пьер очень не любит городской совет) уже давно обещают мне второго подмастерья. И что? Где он? Как хорошо можно делать свою работу, когда у тебя в помощниках такой тупоголовый и бесстыжий урод, как Жан! Вот что я скажу тебе, парень: мне очень нужен ловкий и толковый помощник! Вот ты мне скажи…
«Так и знал, что все сведется к этому».
Пока палач разглагольствовал, я стал быстро прикидывать плюсы и минусы предложения, которое вот-вот последует. При отказе я получу несколько монет, но при этом о поездке в Тур можно забыть, а оставаться в городе, где меня знают как помощника палача, крайне неразумно. К тому же меня даже в город не пустят, ведь не зря палач торчит за городскими стенами. Из плюсов у меня будет временная работа (мерзкая и отвратительная) и заработок, а главное, появится время для спокойной адаптации в этом мире.
– Но ты же мне до этого сам сказал, что только городской совет может назначить тебе помощника и определить ему денежное вознаграждение. Ты же не можешь просто так привести меня и сказать: это мой ученик.
– Ха! Да мне плевать на них! Я все решу сам! Никому я не собираюсь ничего докладывать! – разошелся опьяневший палач. – К тому же ты будешь получать деньги как подмастерье. Треть – ему, две трети – тебе. Поверь мне, я щедр, а это очень хорошая оплата! Тебе любой это скажет!
– Да верю я тебе, верю.
– К тому же ты получишь кров и еду. Да ты пойми, парень, в твоем положении у тебя просто нет выбора! – продолжал он напирать на меня.
В принципе я уже решил согласиться и теперь старался выбить из него как можно больше преференций, сделав при этом скучную физиономию. Монтре видел по моему лицу, что мне не сильно нравится его предложение, и решил подсластить пилюлю:
– Ты получишь половину денег, что причитаются этому придурку за сегодняшнюю работу. Кроме того, я обязуюсь платить тебе за переработку, когда таковая случится.
– Ну, не знаю, – продолжил капризничать я. – Мне надо подумать.
– Думай, парень. Но судя по твоему бедственному положению, ты себе ничего лучше не найдешь.
– А сейчас что дальше делать будем? – поинтересовался я.
– Сегодня ехать уже поздно. Будем отдыхать, а завтра поутру двинемся в путь. Дорога неблизкая.
Чувство голода, которое меня постоянно мучило все эти дни, заставило поднять вопрос о еде.
– А завтракать мы будем или уже поедим в дороге?
– Это все зависит от твоего решения, парень, – ехидно усмехнулся Монтре. – Если ты согласен пойти ко мне подмастерьем, то тогда я обязан тебя кормить, а если нет, то ты сам по себе.
«Морда палаческая!» – подумал я, но вслух сказал:
– Я же сказал, что подумаю.
– Думай, Клод, думай.
Неожиданно мне в голову пришла мысль, и я не замедлил ее озвучить:
– А почему казненного привязывают к колесу лицом вверх, а не вниз?
– Смысл в том, что преступник должен смотреть в небо и ждать смерти, как божьей милости.
Это был ответ, наверно, понятный для другого человека, а для меня это было какое-то невнятное объяснение, но переспрашивать не стал, так как уже понял, что мне еще многое в этом времени придется понимать и осознавать по-новому. Хотя у меня накопилось много вопросов, задавать я их не торопился, так как сначала надо было определиться с работой. Пьер, похоже, решил, что мне надо подумать в одиночестве, так как встал и снова залез в возок. Спустя несколько минут уже оттуда раздался его голос:
– Продукты и вино положи в мешок. Он лежит в повозке.
Сделал, как он сказал, после чего улегся в тени повозки. Солнце уже лежало на вершинах лежащих вдалеке холмах, изредка прячась за белоснежные курчавые облака. На виноградники и луга легла синеватая дымка, сильно запахло скошенной травой. Только сейчас я почувствовал, что полностью расслабился, а значит, пришло время попробовать выловить из своей памяти все то, что я когда-то учил о средних веках.
«Война с Англией, судя по всему, закончилась давно. По крайней мере, о ней никто здесь и словом не обмолвился. Король Людовик XI. Отрицательный герой у Вальтера Скотта. Хитрый, подлый, лживый. Его заклятый враг – Карл Бургундский, но это если верить Вальтеру Скотту. Что еще помню? Война Алой и Белой розы, но это в Англии. Рыцари. Турниры. Духовенство. Дворянство. Еще вспомнил! Ян Жижка! Жил в Чехии! В пух и прах рыцарей разбил. В Германии были еще наемники-ландскнехты. А что сейчас делается на Руси? Кто там правит? Если Иван Грозный, то лучше туда не ехать. Впрочем, это все, что я знаю про эти времена. То есть вообще ничего».
Под эти мысли я заснул. Сколько времени проспал, не знаю, уже стемнело, когда на меня вдруг что-то упало, разбудив. Инстинктивно я хотел это отбросить, как раздался насмешливый голос палача:
– Это всего лишь плащ. Под утро роса выпадет. Промокнешь.
– Я согласен, Пьер, – неожиданно вырвалось у меня.
– Теперь я для тебя, Клод, мастер.
– Как скажешь, мастер, – ответил я, заворачиваясь в плащ.
Стоило рано утром пробить церковным колоколам, как нам привезли завтрак. Жареная рыба, каша, хлеб, пиво. Поев, мы занялись приготовлениями к отъезду, при этом Монтре сильно удивился моему неумению запрягать лошадь, но высказываться по этому поводу не стал.
Полчаса езды по проселочной дороге, после чего мы выехали на основной тракт, идущий в направлении Тура, оказавшегося, к моему удивлению, столицей Франции. Сразу закралась мысль об альтернативном мире, но тут же выяснилось, что город Париж существует и до правления нынешнего короля выполнял роль столицы. Я облегченно вздохнул, но тут же решил, что для меня, с моими куцыми знаниями по истории, особой разницы нет.
Сунув мне в руки вожжи, Пьер удобно улегся в возке, заставив скорчиться у заднего бортика в неудобной позе Жана. Поведение палача унижало парня и заставляло того дико злиться, причем не на него, а на меня, что было видно по его бешеным взглядам, которые я временами ловил на себе.
Пьер решил, раз дорога дальняя, значит, есть время обучить меня основам ремесла, а заодно рассказать о некоторых аспектах и особенностях профессии палача. Надо отдать ему должное, он честно и объективно говорил как о плюсах, так и о минусах своей профессии, которых, как оказалось, было намного больше.
– …Нас презирают, боятся и ненавидят, но мы, палачи, считаемся орудием справедливости среди мира, полного зла и насилия…
Я уже хотел удивиться гладкой фразе с философским оттенком, как Монтре добавил:
– Это не мои слова. Так мне сказал один умный человек, удостоивший меня своей беседой. Правда, хорошо сказано?
– Хорошо, – согласился я с ним. – А главное, правильно.
– А люди избегают меня, смотрят со страхом, словно я прокаженный, только ведь убиваю не я, а убивает закон, – в его словах была слышна горечь.
– Это люди, а как церковь смотрит на работу палача? – задал я осторожно вопрос.
– Святая церковь дает нам полное отпущение всех грехов, совершенных при правильном исполнении своих обязанностей и праведном образе жизни.
– Правильное исполнение обязанностей. Это как понять? – поинтересовался я, начиная понемногу интересоваться неизвестными мне нюансами, которыми, похожа, полна профессия палача.
– Это значит, что применять пытки я могу только по указанию судьи и ни в коем разе мне нельзя причинять боль пытаемому по собственной прихоти.
– Тут ваша совесть чиста?
– Я чист. Могу поклясться в этом перед самим Господом Богом. Если я грешен, так только в том, что не до конца верю об уготованном мне месте в царстве божьем. Ведь как ни посмотри, я лишаю людей жизни, а одна из десяти заповедей гласит: не убий. Как тут быть? Да и люди в своем большинстве говорят, что гореть мне в геенне огненной. Кому верить?
«Да, логики здесь никакой нет, но надо поддержать мужика».
– Скажи мне: кто ближе к Богу? Церковь или люди, которые выдумывают всякие гадости, потому что боятся тебя?
– Конечно, церковь.
– Вот тебе и ответ на твой вопрос.
– Да и я так понимаю. Головой и сердцем понимаю, что не сам казню преступников, а суд и закон, но иной раз слышу от людей обидные слова, и горечь обволакивает душу. Проклятье палача! Клеймо Сатаны! Все они верят, что, коснувшись меня, на них перейдет проклятье! Это неправильно! К тому же мне доводилось слышать, что в чужеземных странах совсем другое отношение к палачам. Да я сам разговаривал с негоциантом из вольного города Гамбурга и своими ушами слышал, как тот рассказывал, что их палач считается уважаемым человеком в городе, а если кто его и боится, так только нечистые на руку люди. У нас, во Франции, почему-то все по-другому, и никто не может мне сказать, почему так выходит.
В его голосе слышалась неприкрытая душевная боль, это вполне можно понять, но что мне было удивительно, так это слышать от человека подобной профессии довольно здравые рассуждения.
«Стереотип. Палач – тупое животное и тому подобное. Ага! Как же! Нате вам, получите палача – мыслителя!»
Монтре явно ждал реакции на свои слова, поэтому я отреагировал так, чтобы ему понравился мой ответ.
– Я тоже не знаю, – сказал я. – Но если подумать, то к наказанию приговаривают судьи, а ты, мастер, выполняешь только то, что тебе скажут. Это же очевидно.
– Вот ты понимаешь, а другие нет. Им проще назвать меня убийцей. Они говорят, что я проклят, что попаду в ад, а стоит глашатаю объявить о казни на площади, как все эти добрые и уважаемые люди, которые так думают про себя, начинают об этом судачить, при этом с нетерпением ожидая дня казни. Как можно после этого говорить о справедливости?
Монтре, видимо, нравился мой живой интерес к тому, что он говорил, этому еще способствовало вино, которое он время от времени прихлебывал из фляги. Только я собрался ему посочувствовать, как он снова заговорил:
– И если бы только ругали, а то ведь даже напали, хотели убить.
Вот этому заявлению я даже не удивился, при подобном отношении народа к палачу. Тут что, сумасшедших мало? Увидел палача, в мозгах перемкнуло и схватился за нож, который, кстати, как я уже заметил, здесь носят многие.
– Может, они просто хотели ограбить человека, не зная, кто он? – поинтересовался я.
– Это случилось два года назад, в канун дня всех святых. Я возвращался домой, когда на меня набросились двое грабителей. Один был с дубинкой, а другой с ножом. Я схватился за дубинку, без которой не выхожу в город, отбил удар, потом другой и вдруг вижу, как мне за спину заходит второй головорез с ножом. Понял, что дело плохо, бросился вперед, крича и зовя на помощь, что есть мочи. От неожиданности грабитель с дубинкой сделал быстрый шаг назад, не заметил, вступил в кучу свежего конского навоза, поскользнулся и упал. Я только успел ударить его дубинкой по голове, как на меня напал грабитель с ножом. Подставил под лезвие левую руку, а сам ударил его дубинкой. Злодей сумел увернуться, но я все же задел его по плечу. Он закричал, и тут подоспела городская стража. Они проходили неподалеку и услышали мой крик. Вор с ножом сумел убежать, а второго, которого я оглушил, забрала городская стража. На следующий день мы с ним снова встретились, но уже в камере пыток. Через час мне стало известно, что они не просто грабители, а убийцы, которые хотели убить именно меня. Франсуа Менье сознался, что он, вместе с Шарлем Бутье, хотели убить палача, так как тот, в свое время, повесил старшего брата Бутье, грабителя и убийцу.
– И что дальше?
– Шарля Бутье так и не нашли. Судя по всему, он сбежал из города. А Менье был повешен. При этом городские глашатаи официально объявили, что так будет с каждым, кто посягнет на жизнь палача города Тура.
– Нескучная у тебя жизнь, мастер.
– Знаешь, что я тебе скажу, Клод: я, Пьер Монтре, богобоязненный и достойный уважения житель города Тура, что бы обо мне ни думали другие люди, поэтому меня такие приключения совсем не радуют. После этого случая даже собрался городской совет, который решил, что мне надо нанять охранника. Я обрадовался, вот только рано, так как эти жирные свиньи только решили, что это надо сделать, но до сих пор не могут найти деньги для этого. Ты понимаешь, Клод, эти вонючие свиньи лопаются от денег, но для меня у них не нашлось даже пару-тройку лишних монет, – сейчас в его голосе было столько детской обиды, словно со мной говорил не взрослый мужчина, а жаловался маленький ребенок. – Я же не просто так говорю. Вон в Париже палач ходит с двумя телохранителями, а для меня… Да что тут говорить! Эти свиные хари даже не дали мне денег на закупку свечей, дров и прочего, что положено по договору с городом. Вместо этого они решили, что городской совет сам будет мне это поставлять! Даже на мне решили заработать, эти поганые ублюдки!
«Похоже, у Пьера совсем нет согласия с городскими властями. Вон как он их чешет, и в хвост, и в гриву!»
– А чем мне придется заниматься, мастер? – я повернулся к нему.
– Держать в чистоте инструменты, разжигать и поддерживать огонь, поддерживать в исправном состоянии механизмы и помогать мне с пытками.
Меня невольно передернуло при этих словах, но он видно не понял сути моей гримасы и поспешил успокоить.
– Да не волнуйся ты так раньше времени. Когда придет время, я тебе все подскажу и расскажу! Ты, похоже, более сообразительный, чем эта безмозглая свинья, значит, быстро разберешься, что к чему!
Я снова стал смотреть вперед.
– Впереди крытая повозка, мастер. Вся такая яркая и разрисованная.
– А, эти, – раздался у меня из-за плеча голос Пьера. В голосе палача звучало то ли пренебрежение, то ли презрение. – Это акробаты и жонглеры. Едут на Королевскую ярмарку.
– Королевская ярмарка?
– Я и забыл, что ты не из наших мест. Два раза в год в городе Туре проводится Королевская ярмарка. На нее съезжаются не только наши купцы, но и негоцианты из германских княжеств, торговцы из Кастилии и Флоренции. Вот только плохо, что вместе с ними в город стекается всякая шваль. Воры, грабители, шлюхи и жулики, и у городского правосудия, как и у меня, начинаются горячие деньки. Именно поэтому я до сих пор зол на этот кусок дерьма! Нас ждет столько работы… А! Даже говорить не хочу.
Стоило нам догнать повозку с актерами и акробатами, как стала слышна веселая песня, которую пели в два голоса, под бренчание какого-то музыкального инструмента. Самих певцов и музыканта я не видел из-за размалеванного полотна, натянутого на дугообразный каркас, зато увидел на облучке крепкого и плечистого парня, явно акробата, и сидевшую рядом с ним миловидную девушку. Когда мы их стали обгонять, они заулыбались, увидев нас, а затем парень крикнул:
– Уважаемые господа, ваши милости, проявите душевную щедрость! Не будет ли у вас лишней монетки для бедных артистов?!
– Не будет! – сказал, как отрезал, палач.
Он их явно недолюбливал, и мне была известна причина этого.
– Тогда, может, уважаемые господа не откажутся посетить наши представления в славном городе Туре?! Мы будем выступать на прежнем месте, недалеко от борделя мадам Валери! Думаю, увидев настоящее искусство, вы не удержитесь и проявите к нам свою щедрость!
Я с удовольствием слушал молодой, задорный голос симпатичной девушки. Будь у меня мелочь, точно бы не удержался и кинул им пару монет, хотя бы потому, что до этого момента особой радости в общении с этим миром я не испытывал, но теперь, глядя на их беззаботные и задорные лица, мне стало как-то легче и даже веселее.
– Появится лишняя монета – приду, – пообещал я девушке.
– Буду ждать! – крикнула она мне в ответ, весело рассмеявшись.
– Не отвлекайся, слушай дальше, – недовольно буркнул палач, которому явно было не по душе мое общение с бродячими артистами. – Кроме основных обязанностей у нас…
Видно, Пьеру давно не удавалось поговорить с человеком, который его так хорошо понимал. Хотя у меня наблюдались трудности с местным сленгом, а также со специфическими терминами его профессии, но при этом я довольно быстро схватывал общий смысл, а в нужных местах разговора проявлял сочувствие или удивление. Причем мое удивление по большей части не было наигранным, так как о жизни средневековых палачей мне было известно только то, что те вешают злодеев или рубят им головы.
Взять, например, заработок палача. Оказалось, что это хорошо оплачиваемая должность, но зарплата не стабильная, так как тут все зависело от трудоемкости и сложности пытки или казни. Если у работника топора и петли не было основной работы, что бывало крайне редко, и он хотел подзаработать, город предоставлял ему возможность заняться работой, за которую мало кто хотел браться. В частности, палачи иногда подрабатывали уборкой общественных уборных, присмотром за борделями или захоронением самоубийц. Кроме основной работы по уголовным делам ему приходилось работать еще и на церковь. Как рассказал мне мастер, папа Иннокентий IV буллой «Ad extirpanda» узаконил пытки при расследовании дел по обвинению в ереси, приравняв еретиков, «убийц своих душ и осквернителей Господних таинств и веры Христовой», к разбойникам и грабителям, которых подвергали пыткам в светских судах. Однако в том же документе при применении пыток запрещалось нанесение тяжких увечий (лишение конечности), убийство человека и пролитие крови, зато еретика сколько угодно можно было ломать на дыбе, дробить кости и суставы, пытать водой, огнем и каленым железом.
Помимо этого, палачу вменялось исполнять наказания по долгам и мелким правонарушениям, а если проще сказать: клеймить, пороть, отрезать уши и привязывать к позорному столбу. Для примера он мне рассказал о двух случаях домашних краж, которые произошли совсем недавно, прямо перед его поездкой в Амбуаз. Одна молоденькая служанка, в отсутствие хозяев, украла серебряные ложки, а им, по их возвращении, сказала, что видела вора, но не смогла его задержать. Хозяева ей не поверили и обвинили в краже. Стоило ей оказаться в пыточной камере, как та сразу призналась в содеянном и вернула ложки. Учитывая, что девушка не являлась закоренелой воровкой, при этом была бедной и совсем молодой, ее приговорили к позорному столбу на сутки, пяти ударам плетью и изгнанию из города. Во втором подобном случае слугу, который изворачивался и при этом пытался наговаривать на хозяев, приговорили к позорному столбу на двое суток, десяти ударом плети, отрезанию правого уха и изгнанию из города. Эту работу Пьер Монтре, так мне показалось, не любил, наверно, потому, что она шла по самым низким расценкам.
Пока я мысленно пережевывал полученную информацию, палач успел задремать, и тогда мне пришлось заняться разглядыванием окрестностей, так как дорога пока была пуста. Поля с работающими крестьянами, деревни, стоящие в отдалении замки или монастыри. Спустя какое-то время мы догнали один купеческий обоз, затем другой, которые медленно катили в клубах пыли. Обогнав их, скоро догнали трех странствующих монахов, с котомками за плечами. Блестя на солнце выбритыми тонзурами, они бодро шагали и оживленно о чем-то спорили. Они только проводили меня глазами, не прекращая свой диспут на религиозную тему. Впрочем, это я так решил, стоило мне услышать сказанную одним из монахов фразу на латыни. Потом нам встретилась группа паломников, которая брела с унылыми и серыми от пыли лицами. Какое-то время дорога снова опустела, пока у нас за спиной не послышался топот лошадиных копыт и лязг железа.
«Рыцари едут!» – обрадованно подумал я.
Во-первых, рыцарей в доспехах мне еще не приходилось видеть, а во-вторых, какое-никакое, а развлечение в дороге. Сначала я подал наш возок к обочине и только затем повернул голову назад. Нас догонял конный военный отряд, но это были не те рыцари, которых я себе представлял. Впереди скакал на лошади командир, причем, к моему разочарованию, доспехов на нем никаких не было. Обычный дворянин, хорошо одетый. На голове пышный берет с перьями. На поясе меч и кинжал. Сразу за ним ехало трое молодых людей, то ли слуг, то ли оруженосцев, я пока в этом не разбирался. У них из доспехов была только броня на груди, а на поясах мечи и кинжалы. Один из них держал пику, на конце которой слабо трепыхался треугольный флажок. Цвета были синий и белый, но рисунок мелкий, поэтому толком не удалось разглядеть. Второй слуга вез щит и шлем рыцаря, а у третьего в седельных мешках что-то громыхало. Вслед за ними скакало на лошадях три десятка человек. Если первая дюжина всадников была частично в доспехах, то на остальных были кольчуги, а из вооружения – луки. Еще я отметил, что вооружение у солдат самое разнообразное. У одного напоминающее кирку, у другого шестопер, а у третьего у седла свисала булава, навершие которой все усеяно шипами. Несмотря на то, что поверх лат у солдат были наброшены легкие накидки красного цвета с белым крестом, их лица блестели от пота. Отряд проскакал мимо нас, подняв большое облако пыли.
– Останови, пусть пыль осядет, – недовольно буркнул проснувшийся палач. – Заодно и перекусим.
– Это кто? – не замедлил поинтересоваться я.
– Королевские жандармы, – сердито и лаконично ответил мне полусонный палач, которого разморило на солнце. Его ответ мне опять ничего не сказал, но позже стало известно, что изначально жандармы (Gens d’Armes) были вооружённой конной свитой французских королей. Потом применение тяжеловооруженных всадников стало шире, им вменили функции полиции, и теперь бравым жандармам приходилось патрулировать основные торговые пути и гоняться по дорогам и лесам Франции за шайками разбойников.
Мы уселись в тени повозки, доедая остатки продуктов. Если мы с Жаном пили воду, которую набрали по пути, в роднике, то начальство запивало еду остатками вина. Отдохнув час, снова отправились в путь. Скоро я увидел две сидящие фигуры на обочине. Подъехав ближе, помахал приветственно рукой двум мелким торговцам – коробейникам, которые, похоже, обедали. Увидев мой жест, засмеялись, а в ответ отсалютовали мне кружками с пивом. Оставив торговцев за спиной и не видя больше ничего интересного для себя, я решил, что можно опять подумать о себе.
Мои учителя в той жизни, а затем и сама работа, приучили меня смотреть на окружающий мир реально, без сантиментов, находя и используя слабости людей. Особых сложностей в общении с людьми я не видел, но при этом прекрасно понимал, для того, чтобы понять как низменные мотивы, так и душевные порывы человека этого времени, мне придется научиться смотреть на окружающий мир его глазами, причем с учетом всеобъемлющей веры в Бога, которой пронизаны все грани жизни средневекового человека. У меня уже создалось мнение, что церковь взяла на себя обязанности святого привратника Петра и теперь нагло шантажирует людей, определяя, достоин ли тот или иной человек шагнуть во врата рая.
Вот что бы мне не помешало, так это хороший вводный курс лекций о политической и экономической расстановке сил в стране и за рубежом. Не знаю, кто это сказал, но фраза мне нравится. «Только зная истинное положение дел, можно ставить перед собой реальную цель, а затем начинать искать пути к ее достижению».
Мои мысли неожиданно перебило донесшееся издалека многоголосое, но совершенно нестройное, пение группы людей. Скоро повозка догнала группу молодежи, одетую кто во что горазд. Они пили пиво из кожаных фляг, которые передавали друг другу, и пели развеселую песню:
- Стены ходят ходуном,
- Пробки – вон из бочек!
- Хорошо запить вином
- Лакомый кусочек!
- Жизнь на свете хороша,
- Коль душа свободна,
- А свободная душа Господу угодна.
- Не прогневайся, Господь!
- Это справедливо,
- Чтобы немощную плоть
- Укрепляло пиво.
Песня разбудила палача, который снова задремал и теперь недовольно заворочался. Я уже догадался, кто эти молодые люди, но все решил спросить:
– Студенты?
– Студенты, – подтвердил Пьер, не поднимая головы от свернутого в изголовье плаща, изображавшего подушку. – Пьяницы, драчуны и охальники. Впрочем, не все. Приходилось мне знавать в свое время среди них умных и усердных учеников.
«Так вот за кого меня приняли обозники. Точно, пройдохи. Проныры и жулики, – подумал я, глядя на хмельные физиономии и хитро-вороватые глаза парней, идущих в клубах пыли. – И возраст у них разный. Вон тому крайнему, в коричневой одежке с красной заплатой, точно под тридцать».
– Эй, люди! Почему бы вам не совершить богоугодное дело и не подвезти бедных студентов, надорвавших здоровье за время изучения разных наук! – закричал один из студентов.
– Вас много, а лошадка одна! – ответил я.
В ответ компания стала грубо шутить, кривляться и строить рожи. Впрочем, через несколько минут мы их обогнали, и вскоре студенты остались позади. Когда вдалеке показались городские стены, нас обогнала группа всадников – дворян в окружении слуг. Равнодушно скользнув глазами по нашему возку, они проскакали мимо, вздымая облако пыли, зато я с интересом разглядывал их, отмечая детали и особенности для меня нового и пока непонятного сословия. Первое, что бросилось в глаза, так это выставленное напоказ богатство. У всех разноцветная одежда, расшитая узорами, на ногах мягкие сапоги с серебряными пряжками, на пальцы надеты перстни со сверкающими на солнце драгоценными камнями. Головные уборы украшены пышными перьями разных цветов, а на поясе висели кинжалы в богато украшенных ножнах. На лошадях – изукрашенная сбруя, а седла отделаны серебряным галуном. В отличие от хозяев, их слуги (которых было раза в три больше) вооружены до зубов. Кольчуги, шлемы, мечи, арбалеты. Сразу за спиной своих хозяев ехали в ряд три оруженосца, уперев копья в стремя, на концах которых реяли флажки с гербами дворян.
«Надо будет как-то с геральдикой познакомиться», – пометил я себе в памяти, провожая глазами группу дворян.
– Город уже виден, – сообщил я громко зевающему Пьеру.
– Это хорошо, а пока остановись. Мне отлить надо.
Справив нужду, мы вернулись в возок. Палач, к моему удивлению, сам сел на место возчика, а я – на его место. Не выдержав, все же задал вопрос, который еще со вчерашнего вечера крутился у меня на языке:
– Мастер, а почему ты красный колпак не носишь?
– Какой колпак? – при этом он так удивился, что даже повернулся ко мне.
– Для того, чтобы лицо скрывать от людей, – объяснил я ему.
– Да это глупость какая-то, – сердито заявил он, а потом сел прямо. – Или где-то такие колпаки носят?
– Не знаю, – секунду подумав, я задал новый вопрос. – А после ярмарки работы тоже будет много?
– По-разному. Случается, что даже несколько дней подряд не хожу на работу, правда, бывает это очень редко.
При подъезде к городу мы встретились с небольшим отрядом тяжеловооруженных конных солдат, стоявших на обочине. Это был патруль жандармов, своего рода «паспортный контроль», обычно стоявший на дорогах, перед городами. Так как удостоверений личности в эту эпоху не существовало, а ехавший человек вызывал подозрение или имел оружие, то он был обязан предъявить жандармам своеобразный документ с печатью, в котором указывались имя, общие приметы и цель его путешествия. Дворян, как правило, это не касалось. Офицер поднял было руку, собираясь нас остановить, но увидев палача, которого, похоже, знал в лицо, резко ее опустил и отвел глаза.
Потом был город, раскинувшийся по другую сторону Луары, длинный арочный мост, переехав который, мы свернули на проселочную дорогу, шедшую вдоль городской стены. У меня и тени сомнения не было, что мы опять едем к «скотским» воротам. В город мы попали одновременно с большим стадом овец, которое пастухи пригнали с пастбища.
Сначала мы ехали мимо многочисленных загородок со скотом. Не успел мой нос свыкнуться с этими чудными ароматами, как его сменил сладковатый трупный запах. Объяснять, откуда он идет, мне не было нужды спрашивать, так как, проезжая мимо кладбища, я видел, что некоторые ямы-могилы стоят открытые. На мой вопрос Пьер ответил, что свежих покойников не зарывают в одиночку, а кидают в глубокую яму, затем слегка присыпают, в ожидании новых трупов. Только когда яма наполнится доверху, могильщики ее зарывают. Сразу за кладбищем оказался нищий район, чему я не удивился. Развалившиеся деревянные лачуги и полусгнившие бараки с соломенными крышами. Окон как таковых в них не было, их заменяли небольшие отверстия. Уже потом узнал, что это сделано для того, чтобы зимой их можно было заткнуть сеном или тряпками для удержания тепла. Кучи мусора, крысы и зловонные лужи дополняли картину нищеты и безнадежности. Обитатели трущоб, грязные и уродливые, при виде палача не отводили глаз, а просто смотрели. Кто равнодушно, кто с затаенной злобой.
– Не советую здесь ходить после заката солнца. Тут ты быстро найдешь свою смерть, – при этом голос палача звучал просто и буднично. Он сообщил мне о факте, который был для него обычен и естествен. Впрочем, насколько можно было судить, мы проехали по самому краю трущоб, так как те скоро закончились. Дальше дома пошли почище, появились лавки и таверны, затем мы проехали рядом с небольшой площадью, на которой раскинулся базар со множеством людей. Тур, как и Амбуаз, представлял собой непонятный, хаотичный лабиринт из улочек и проулков, таких узких, что в них можно разойтись только двум горожанам. Позже, во время моих прогулок по городу, я понял, что в нем существовало только около десятка улиц, соответствующих понятию современного человека. При этом главной среди них была широкая улица, пролегавшая от ворот к центру города и центральной площади, где находилась мэрия, а остальные вели к торговым рядам и рынкам.
Когда Монтре, управляя лошадью, в очередной раз повернул за угол, я увидел мрачное четырехэтажное здание с решетками на окнах и понял, что мы наконец приехали «домой». Не останавливаясь, проехали мимо тюрьмы и остановились у одноэтажного дома, сделанного из серого камня, левый угол которого обвивал зеленый плющ. Из трубы шел дым.
«Не понял, – удивился я. – Кто там у него в доме? Женщина? Странно. Ведь он ни о ком не упоминал».
Глава 4
Стоило нам подъехать и вылезти из возка, как дверь открылась и в проеме действительно показалась женщина. У нее была хорошая фигура, выразительные глаза, пышные волосы, вот только сильно накрашенное лицо портило общее впечатление. Она быстро скользнула по нам глазами, но тут же задержала взгляд на мне.
– А это кто? – в ее голосе было неприкрытое удивление.
– Это, Амелия, мой найденыш. Я нашел его под эшафотом.
«Так ты у нас еще и юморист», – усмехнулся про себя я, при этом еще раз отметил, что Пьер Монтре, похоже, неординарный человек.
– Как? – в ее голосе было слышно удивление.
– Сядем за стол, Амелия, и…
– Потом, Пьер, – перебила женщина палача. – К нам сегодня два богатеньких купца завалились и теперь соревнуются, кто больше моих кобылок покроет. Сам понимаешь, пригляд нужен. У тебя там сейчас Морион. Она накроет стол, а затем уйдет, уж больно много сейчас у нас работы.
– Понимаю. Будет время, забегай.
– Мог бы и не говорить, – женщина повернулась ко мне: – Красавчик, у тебя имя имеется?
К этому моменту я уже сообразил, кто передо мной стоит.
– Клод, мадам Амелия.
– Не деревня, уже хорошо. Все, Пьер, я убедилась, что с тобой все в порядке, так что побегу, – с этими словами женщина быстро пошла по улице, не забывая поднимать юбки, обходя наиболее грязные места.
– Вы, двое, займитесь лошадью, я пока отнесу вещи в дом, – скомандовал Монтре, при этом, как я заметил, он хитро усмехнулся. Я огляделся. Конюшни здесь не было, а только коновязь. Мне уже было известно, что лошадь была наемная, а возок принадлежал городу. Подведя лошадь поближе, я ее распряг под прямым руководством Жана. Стоило нам закончить, как парень с силой ударил меня здоровой рукой в грудь, отбросив к стене дома, а затем попытался схватить за шею.
– Ты, крыса…
«Силушкой его бог не обидел, а вот умишка-то не дал», – подумал я, выкрутив ему руку, после чего со всей силы приложил его физиономией к стене дома.
– А-а-а!! – закричал здоровяк от боли.
Отпустил его, после чего сделал пару шагов назад. Он пошатнулся, а когда развернулся, я увидел кровоточащие царапины на его лице, к тому же левая бровь была рассечена и теперь кровь заливала глаз, который он инстинктивно закрыл. От удара он, видно, плохо соображал, потому что, не разобравшись, сразу закричал:
– Ах ты, сволочь! Ты мне глаз выбил! Убью!
Парень бросился на меня с занесенным кулаком, но я без труда уклонился от неуклюжего удара, при этом подставив ногу. Бугай, споткнувшись, со всей силы грохнулся на землю и задел искалеченную руку, потому что просто взвыл от боли. Мне не хотелось его сильно уродовать, но, зная наглую и тупую породу подобных ему людей, решил проучить его так, чтобы тот запомнил на всю свою жизнь. Я позволил ему встать. Судя по его искаженной болью физиономии, его ярость уже испарилась и желание продолжать драку исчезло, вот только я не собирался заканчивать урок. Быстрый шажок вперед, и мой кулак врезается в его солнечное сплетение, после чего парень сгибается, наклоняясь вперед, тем самым подставляя мне подбородок под второй удар – локтем той же руки, от которого его голова откидывается назад, и он, хрипя, снова падает на землю. Подхожу, чуть наклоняюсь и спрашиваю задиру: