Прощайте пацаны!

Куда уходит детство,

В какие города?

И где найти нам средство

Чтоб вновь попасть туда?

Оно уйдёт неслышно,

Пока весь город спит,

И писем не напишет

И вряд ли позвонит…

(Леонид Дербенев)

Глава 1. Один день лета

У-у-у,– прерывают сон протяжные, сливающиеся в один, далекие гудки, и я открываю глаза.

Несколько минут лежу молча и слушаю. Это далеко, в лазоревой степи, гудят шахты, призывая горняков к началу утренней смены.

Перевожу взгляд на тикающие на беленой стене ходики, водящие по сторонам кошачьими глазами – на циферблате ровно восемь. Выбираюсь из-под одеяла, спрыгиваю с кровати и натягиваю короткие, до колен штаны с одной помочью.

Мне шесть лет, и я вполне доволен жизнью. Она такая интересная и удивительная.

Зевая и почесываясь, шлепаю босыми ногами по прохладным крашеным половицам из комнаты на кухню, тяну на себя высокую, с лязгнувшим запором дверь и оказываюсь на застекленной веранде. Там сую ноги в старенькие кожаные сандалии, отодвигаю в сторону марлевую кисею от мух и ступаю на крыльцо в три широких ступени.

Снаружи красота: из-за старого террикона, что за дальним концом улицы встает солнце, на деревьях в саду чирикают воробьи, а с улицы наносит запах акаций.

Над летней, через двор кухней, в синь неба вьется белесый дым, там мама готовит завтрак.

Поддернув помочь, сбегаю с крыльца и, проходя мимо гаража, машу рукой, «привет!» своему другу Дозору.

Тот, положив голову на лапы, лежит перед своей будкой сбоку гаража и в ответ мигает желтыми глазами. Дозор – немецкая овчарка, ростом с теленка и умная, почти как я.

Открыв ведущую на зады калитку, направляюсь через сад в дощатое строение, именуемое сортир, и пускаю в прорубленное в полу окошко, золотистую струйку. Потом бегу по дорожке в огород, где заглядываю во вкопанную у забора, наполненную до краев водой, шахтную вагонетку.

Там у меня живут два рака, которые родители привезли с Северского Донца.

Раки большие, коричневые, с длинными усами и клешнями. По вечерам я кормлю их наловленными в траве кузнечиками и букашками. Сейчас раков не видать, наверное, еще спят, зарывшись на дне в иле.

Вернувшись назад, переступаю порог летней кухни. На застеленном клеенкой столе у окна, уже исходит паром высокая стопка золотистых блинов, рядом стоит стеклянная банка с молоком и три синих чашки.

– Так, давай умывайся и будем завтракать, – говорит мне мама, и уходит в дом за Лялькой. Мама у меня очень красивая: с длинными черными волосами, заплетенными в косы и уложенными веночком на голове, большими, широко распахнутыми глазами и ямочками на щеках. Ну а Лялька, моя сестричка, она совсем малая и вредина. Играть с ней неинтересно.

Чуть позже мы сидим на табуретках за столом (Лялька у мамы на руках) и завтракаем.

– А папка где? – спрашиваю у мамы.

– Рано утром уехал на шахту, обещал скоро вернуться.

Сестренка капризничает, не желая есть блины, а я уминаю с душистым молоком уже пятый.

– Вот видишь, как Валера хорошо кушает, – наклоняется к ней мама. А – ну давай, догоняй, брата.

Сестренка пучит на меня глазенки, хмурится, и откусывает от вкусняшки.

Мы с нею совсем не похожи. Я черноголовый и смуглый (бабушки говорят в маму), а Лялька с золотистыми волосиками и серыми глазами, как у папки.

После завтрака мама дает мне задание сходить к бабушке Варе и принести от нее банку ряженки*.

– Хорошо, – говорю я и выхожу из кухни.

Сбоку от нее, у водопроводной колонки, раскинула усыпанные цветами ветви антоновка. Ее посадил дед Левка, когда я родился. Яблоня растет быстрей меня и уже вымахала под крышу.

Миновав чисто выметенный двор (это моя обязанность по субботам) я выхожу из калитки за ворота, где с интересом оглядываюсь по сторонам нашей улицы.

Она прямая и длинная, обсажена по бокам акациями и пирамидальными тополями, за которыми тянутся дощатые заборы, у которых зеленеет травка и золотятся россыпи одуванчиков. За заборами, в садах, беленые известкой дома, перед их воротами в землю вкопаны скамейки. На них по вечерам сидят бабушки, ведя неспешные разговоры и лузгая семечки.

Сразу за нашим домом улицу делит пополам блестящая асфальтом трасса, а у последних виднеется будка железнодорожного переезда, с поднятым вверх шлагбаумом.

Закончив наблюдения и не обнаружив ничего интересного, кроме большого красного петуха с серьгами, пасущего стайку кур, я выхожу на середину улицы и шлепаю сандалиями по мягкой пыли к бабушке Варе.

Они с дедом Левкой живут через три дома, у водопроводной колонки, затененной двумя высоченными с неохватными стволами вербами.

Подойдя, нажимаю клямку* одной из створок ворот (она со скрипом открывается) захожу в длинный широкий двор. Справа, на высоком фундаменте, с высокой крышей дом, слева коровник. Рядом с ним, в палисаднике, копанка* с водой, где плавает десяток откормленных гусей, а рядом прохаживается и гергочет черный, с красными соплями индюк, сопровождая нескольких своих подружек.

На все это из своей конуры хмуро глядит мохнатый и злой волкодав Додик. Рядом перевернутая вверх дном немецкая каска, из которой его кормят. Прошлым летом я хотел ее взять, чтоб примерить, но пес едва не оттяпал мне пальцы.

– Привет, – говорю я, проходя мимо, в ответ Додик дважды басисто гавкает.

Бабушка стоит у печки летней кухни, пристроенной сбоку дома и, варит кукурузную затирку поросенку Ваське.

Она высокая, в белом платочке, темной кофте и такой же длинной юбке. У них с дедом были семеро детей. Три сына погибли на фронте (оттуда вернулся только папка), со стариками живут младший сын – дядя Женя и дочка Рая.

Во время войны, вместе с дедом, бабушка работала забойщиком* в шахте, где подорвала здоровье и часто прихварывает.

– Здравствуйте бабушка Варя! – громко ору с порога.– Мамка прислала меня за ряженкой.

– Доброе утро, унучек,– улыбается она. – Щас слажу в погреб и достану.

– А де дед? – почесываю ногу о ногу.

– Де где ж ему быть? В саду или огороде.

Я выскакиваю из кухни и открываю калитку в сад, похожий на сказку. Таких у нас на поселке Краснополье, что на краю города, ни у кого нет.

Сразу же за калиткой, по центру сада, одна за одной, три, выше крыши дома, груши – лимонки, за ними, такие же высокие еще две – «лесные красавицы». Справа и слева, уходящие вдаль ряды анисовки, боровинки и белого налива, перемежающиеся красной и желтой алычой, а в дальнем конце несколько черносливов.

Груши дед Левка сажал, когда на свет появлялся сын, и первая была папкина.

Все деревья такие большие потому, что каждую весну и осень дед щедро удобряет сад с огородом коровьим навозом – трехлеткой.

Когда наступает лето, ветви на них ломятся от плодов, которые с удовольствием едят, а еще варят повидло с вареньем и сушат на зиму.

Спросите, откуда я все это знаю? Наверное, потому, что башковитый, так говорит папка.

Я, к примеру, могу читать с пяти лет, считаю до тысячи и даже имею свои книжки: «Конек Горбунок», «Чук и Гек», «Приключение Буратино», «Волшебник изумрудного города» и «Старик Хоттабыч»». А еще у меня хорошая память: того же «конька» знаю наизусть. Как и два стиха Пушкина – про Лукоморье и царя Салтана.

У лукоморья дуб зелёный;

Златая цепь на дубе том:

И днём и ночью кот учёный

Всё ходит по цепи кругом;

Идёт направо – песнь заводит,

Налево – сказку говорит.

Там чудеса: там леший бродит,

Русалка на ветвях сидит;

Там на неведомых дорожках

Следы невиданных зверей;

Избушка там на курьих ножках

Стоит без окон, без дверей;

Там лес и дол видений полны;

Там о заре прихлынут волны

На брег песчаный и пустой…

До чего же красиво, просто дух захватывает!

Ладно, что-то я сильно разболтался, где там мой дед Левка?

А вон и он, в самом дальнем конце сада возится у своих ульев. За ними обширный, жирно отливающий черноземом огород с одинокой яблоней – дичкой на меже, а еще дальше, до самого горизонта, голубая степь, в которой виднеются шахтные терриконы.

– Дедуля! – кричу, – здравствуй!

Ближе не подхожу, боюсь. Прошлой осенью меня жиганула у улья в щеку пчела, я завизжал как поросенок и дал стрекача к бабушке, где та поставила мне припарку.

Дедушка неспешно оборачивается, и идет ко мне. Он на голову выше бабушки, с бритой наголо головой, в синей сатиновой рубахе навыпуск и широких штанах. На ногах галоши.

– Добрай раницы, Валерык, – подойдя, треплет широкой ладонью меня по вихрам. – Прыйшов у госци?

– Не, – верчу я головой, мамка прислала за ряженкой.

Затем, в ясном свете и гудении пчел, мы идем с ним по саду в сторону дома.

Все мои деды и бабушки, а их целых шесть, очень интересные люди. Например, тот же дед Левка.

По национальности он зюзюк* и приехал в наши края после Гражданской войны из Беларуси. Эта такая страна, она далеко – далеко, там, где садится солнце. Здесь он стал работать забойщиком на шахте, женился на бабушке Варе (она русская) и построил дом.

Как рассказывали бабушка и папка, на Краснополье он был самый сильный человек. Мог рубить отбойным молотком уголь две смены, на спор ломал подковы и занимался французской борьбой. Не раз выступал в Луганске и Сталино* на первенство Донбасса, где брал призы и мечтал победить Поддубного. Это такой борец, чемпион мира. Его фотографию я видел в журнале «Огонек», который выписывает папка. А в семейном альбоме, кроме других есть фотография деда в смешном купальнике и с двумя медалями на шее.

Дед показал мне пару приемчиков (я тоже люблю бороться) и иногда валю на землю даже пацанов старше себя.

– А батька дома? – спрашивает он, когда затворив калитку в сад, мы подходим к летней кухне.

– Нема, – отвечаю я, – с утра на работе.

Батька, в смысле мой папка, работает начальником шахты «Давыдовская», что в степи за поселком Булатовка и железнодорожным переездом. Он часто задерживается там допоздна, а иногда выходит и в воскресенье, как сегодня. Дает стране угля – как говорят шахтеры.

На столе в кухне уже стоит крынка с ряженкой, на которой шоколадного цвета корочка, бабушка сидит рядом на табуретке и перебирает фасоль.

– Может выпьешь утрешнего молочка? – поднимает на меня добрые глаза.

– Не, ба (отрицательно верчу головой) у меня делов много.

– И какие жа у тябя дела? – кряхтя опускается дед на табуретку.

– Схожу к деду Никите, он обещал мне сделать саблю. Буду рубать ею будяки*.

– Передавай сватам поклон, – говорит бабушка Варя на прощание.

Спустя пару минут я топаю по улице, прижимая к груди крынку. У наших ворот блестит на солнце новенький «Москвич» – с работы приехал папка.

На улице имеются еще три машины: «Победа» и две «Волги». На «Победе» ездит здоровенный толстый дядька, которого все зовут Фотограф, хотя его фамилия Удовиченко. Он заведует городской фотографией. А на «Волгах» с красивыми оленями на капотах, дядя Вася Лисов и дядя Толя Бандурин, оба работают у отца забойщиками.

Я как-то спросил у него, – па, а почему ты не купил «Волгу»? Она больше и красивее.

– Денег не хватило, – улыбнулся он.

– А у дядей Васи и Толи хватило?

– Ну да, они получают больше.

– Как так? Ты же их начальник.

– Больше всех на шахтах, зарабатывают забойщики с проходчиками сынок, и это справедливо.

Когда я подхожу к воротам, слева раздается громкий свист. На крыше дома напротив, в майке и трусах, стоит мой друг Сашка Винник. Задрав вверх голову и сунув в рот пальцы, гоняет голубей. В синем высоком небе кружится десяток дутышей и турманов.

– Здорово Сань! – ору я, наблюдая, как птицы поднимаются все выше.

– Здоровей видали! – откликается он, и снова свистит, длинно и с переливами.

Я так не умею и сокрушенно вздыхаю.

На нашей Луговой, в поселке и городе, полно голубятников. Причем в большинстве это взрослые дядьки. Они даже устраивают соревнования, чьи птицы выше летают. А еще на базаре в Кадиевке* (туда меня как-то брала мама) есть специальное место, где торгуют голубями. Каких там только нет! Я даже всех пород не знаю.

Дядя Алеша, Сашкин папка, тоже заядлый голубятник, а еще мой дядя Женя. На улице и «домиках», таких человек двадцать.

«Домики», это на самом деле два двухэтажных больших здания из рыжего песчаника и с высокими крышами, что за коротким переулком в сквере. Там всегда весело. В беседке, увитой плющом, взрослые мужики стучат костяшками домино, девчонки качаются на качелях или нянчат кукол, а пацаны играют в ножички или жошку.

Когда голуби в небе едва видны, я отвожу от птиц взгляд и направляюсь к калитке.

В летней кухне, за столом, уже сидит папка и завтракает, а мама в полисаднике за окном, срезает для Ляльки с куста, ветку сирени.

– Во, принес ряженку, – опускаю на стол крынку. После чего усаживаюсь на табурет напротив и болтаю ногами.

– Как там дед с бабушкой? – отставив в сторону пустую чашку, утирает папка губы полотенцем.

– Дед в саду, считает пчел, а бабушка занимается по дому.

– Ну-ну, – говорит он. Потом мы выходим на свежий воздух. Там папка усаживается на крашеную ступеньку крыльца (чиркнув спичкой закуривает), а я плюхаюсь на стильчик* под своей яблоней.

Папка у меня, что надо. Он чуть ниже деда Левки, жилистый, худощавый и похож на артиста Марка Бернеса из фильма «Два бойца», что я видел с пацанами в клубе. Ну, просто вылитый.

По моему разумению, он самый смелый человек на свете. Прошел всю войну (был офицером артиллеристом), за что имеет орден Красной звезды и несколько медалей. После войны пять лет был на Дальнем востоке, где валил лес, а затем приехал домой и женился на маме.

Она рассказывала, что на поселке папка был первый хулиган: пропускал занятия в школе и постоянно дрался. Причем не только с одногодками, но и со старшими парнями. Лупил всех и на него постоянно жаловались.

Как-то раз дед Левка осерчал, отхлестал папку вожжами и определил коногоном* в шахту, а немного спустя, взял к себе забойщиком в бригаду. Через год сын стал стахановцем* и его портрет в числе нескольких взрослых горняков, висел на досках почета в шахтоуправлении и клубе.

Перед войной папка состоял в городском кружке Осоавиахим*, где летал на планере, а еще купил себе мотоцикл и на спор въезжал на старый террикон, что за нашей улицей.

Террикон тот – будь здоров, мы иногда лазим на него с пацанами. Оттуда видать весь город внизу, Краснопольевский лес и поселки в степи – Анненку, Замковку, Сабовку и Ломоватку.

А вот в прошлом году, был случай. На шахте «Давыдовка», где папка теперь начальником, был другой, по фамилии Карпухин. Там, кроме местных горняков, работал десяток бывших заключенных, у нас их зовут «зэки». В округе есть целых три лагеря и часть освободившихся устраивается на шахты, поскольку там высокие зарплаты.

В утреннюю смену эти зэки пришли пьяные, за что Карпухин запретил им спуск в шахту, а те в отместку проломили ему обушком голову и организовали бузу.

Папку (он был помощником начальника) срочно вызвали на работу, и, приехав туда, он пригласил хулиганов в кабинет на беседу. Затем, как рассказывали очевидцы, внутри началась потасовка, один из них, разбив окно, выпрыгнул наружу, а двоих, в бессознательном состоянии, забрала приехавшая милиция. Зэков посадили, Карпухин долго лежал в больнице и стал инвалидом, а на его место назначили папку.

– Чем думаешь заниматься? – выпустив носом струйку дыма, задает он вопрос.

– Пойду к деду Никите, а потом к Юрцу с Санькой.

– Только смотри, не дерись с ними, а то накидают банок* (ерошит мне волосы)

– Не, – щербато улыбаюсь, – я сам им накидаю.

Юрец с Санькой мои двоюродные братья и мы крепко дружим, но иногда случается.

Затем к нам подходят мама с Лялькой, у которой в кулачке зажата ветка сирени.

– Ня, – говорит сестричка, протягивая ее папке.

Он нюхает, делает вид, что чихает, и мы все смеемся.

Чуть позже я вприпрыжку бегу к воротам и выхожу на улицу. На ней многое изменилось: куры с петухом куда-то ушли, на их месте, в траве играют два кота – наш и соседский.

А на лавочке дома напротив, сидит дед Егор Резников и, закинув ногу на ногу, дымит папиросой. Дед в защитного цвета военном картузе и с усами, как у Буденного (его я видел на картинке). Моя бабушка Варя и его жена Мотя – родные сестры.

Но если бабушка Варя тихая и худая, то баба Мотя горластая и в два обхвата. Они вместе работали в войну в забое, но баба Мотя сохранила здоровье. Если на улице кто из соседей гоняет жену (такое порой случается), она сразу же идет туда и может съездить обидчика по роже.

Дед же – почетный гражданин города.

Когда в Гражданскую белоказаки подходили к Брянке, намериваясь взорвать и затопить шахты, они с дедом Подколзиным организовали рабочую дружину, и та удержала город до подхода красных. Затем дед возглавил шахту «Мазуровскую», что в степи на склоне дубовой балки и стал давать стране угля.

За это в Харькове был награжден лично Косиором* орденом Трудового Красного Знамени. Этот орден он давал мне как-то подержать в руках. Очень красивый. Кроме него у деда есть кавалерийский карабин с желтой ложей, хранящийся на стропилах в коридоре, чтобы я туда не добрался.

У деда Егора с бабушкой Мотей, три сына: дядя Володя, он воевал, как мой папка и работает в горкоме; дядя Витя, тот служит в уголовном розыске, и дядя Коля (он больной на голову). У дяди Вити имеется пистолет «ТТ», он мне подарил от него гильзу.

А еще у меня есть прабабушка, такой ни у кого из пацанов нету. Ей почти сто лет, зовут Литвинихой, живет в доме у Резниковых. Прабабушка выше своих дочек, грузная, с клюкой и на улицу выходит редко. Одевается по старинному: в длинную темную юбку, ситцевую с оборками кофту, на голове летом белый платочек.

Когда она сидит на лавочке и видит меня бегающим по улице, всегда машет рукой приглашая посидеть рядом.

Я подхожу, говорю «здравствуй ба» и усаживаюсь рядом. После этого Литвиниха достает откуда-то красивую золотистую баночку и угощает правнука монпансье – это такие разноцветные леденцы, очень вкусные. В магазине их не бывает, откуда такие у бабули тайна.

Пока я грызу леденцы, она расспрашивает, какие на улице новости, я рассказываю.

Из разговоров родни знаю, что бабушка родом из Сватово, ее муж был на железной дороге начальником и жили они богато.

После революции у Литвинихи на нашем поселке была своя палатка, где она торговала маковниками, сайками и пирогами, а еще у нее столовались (отменно готовила), начальник шахтоуправления и прокурор. Как-то раз к Литвинихе за что-то придрался участковый, захотев прикрыть торговлю и при этом заматюкался.

Бабуля тут же съездила ему по уху, поскольку грубости не терпела, да так, что милиционера отливали водой. За это ей ничего не было (прокурор сказал, так дураку и надо), а над участковым в поселке долго потешались

– Ну, здорово, казак, – говорит дед Егор, когда я подхожу и мы ручкаемся*. – Куда навострил лыжи?

– К деду Никите.

– В таком разе передай ему поклон (окутывается дымом).

– Передам, – киваю я и, пройдя шагов двадцать вперед, взбегаю на обочину пересекающей улицу, автотрассы. Она широкая, прямая, обсажена по сторонам деревьями и тянется через степь от Луганска до Донецка, через Алчевск и нашу Брянку.

В двух десятках метров слева, рядом с перекрестком, остановка из беленого шлакоблока с длинной скамейкой внутри, большими оконными проемами и указателем время следования автобусов. Там можно пособирать фантиков от конфет, мы в них играем с пацанами, но мне некогда.

Зыркнув по сторонам и пропустив гремевший в сторону центра самосвал с прицепом, я шлепаю сандалиями по уже теплому асфальту, вдыхая его приятный запах, перехожу на другую сторону и по тропинке через усыпанную одуванчиками поляну, направляюсь к дому деда Никиты Ануфриева (отца мамы).

Он, пожалуй, самый интересный изо всех троих. Потому как серб и бабушка Степанида тоже. Их прадеды в составе двух гусарских полков, пришли в наши края из далекой страны за теплым морем, при царице Екатерине. Имелась, оказывается, такая. Все цари у нас были мужики, а потом стала она, как рассказывала мне мама.

Ну, так вот, всех этих сербов записали в казаки и поселили на берегах Северского Донца, для защиты южных границ от турок с татарами. А села, которые они построили, назвали ротами. Всего на Луганщине таких четырнадцать. Называются «Первая рота», «Вторая рота» и так до последнего, где родились дед и бабушка. К северу от нашей Брянки, в сторону Донца, есть целый район – называется Славяносербский. А еще имеется станица Луганская.

До революции все эти сербы служили в казачьих частях, не платили повинностей и жили в достатке.

Никите повезло еще больше. При последнем царе он служил в 13-м Нарвском гусарском полку, На этот счет в их с бабушкой семейном альбоме имеется фотография: дед в полной гусарской форме (кивере, ментике и при шашке). Есть и еще, более поздняя – там он в папахе и бекеше, с папиросой в руке, сидит, закинув ногу на ногу в кресле, а по бокам стоят несколько казаков.

Деду пришлось много воевать: сначала в Австро-Венгрии и Галиции, где он заслужил три Георгиевских креста, затем, на Дону и Перекопе.

Вернулся он домой в 1920-м году, женился и стал работать кузнецом на шахте, а потом на конном дворе. А еще знал плотницкое, столярное и бондарное ремесло. Короче был на все руки мастер. У них с бабушкой имелось четверо детей. Тетя Настя, умершая молодой, старший сын дядя Шура, служивший в армии комиссаром и погибший в 1942 году на Миус – фронте, моя мама и ее младший брат, в прошлом морской офицер, дядя Витя.

Когда началась война и немцы захватили Донбасс, у деда на чердаке хаты полицаи нашли спрятанный радиоприемник. Его доставили в комендатуру, где для начала выпороли шомполами, а затем решили повесить.

Но бывшие сослуживцы – старые казаки Передрей с Высочиным и Кобзарь, а еще соседи и родня, пришли к коменданту с просьбой о помиловании, сообщив, что Никита отменный кузнец, плотник и столяр, известный на всю округу.

У немцев же в это время случилась нужда: на узловой станции Попасная сломалась мельница, на которой они мололи муку из награбленного в колхозах зерна, для отправки в Германию.

Комендант согласился, при условии, что дед отремонтирует мельницу, если же нет, его повесят, а семью расстреляют. Никита согласился, за неделю привел мельницу в порядок и был помилован. Через неделю ее взорвали партизаны.

Когда же Донбасс освободили советские войска, кто-то сообщил в СМЕРШ*, что дед сотрудничал с фашистами. Его снова арестовали и стали допрашивать, при этом били так, что дед оглох на одно ухо. Спасли снова те же сослуживцы. Придя к чекистам они рассказали, что мельницу Никита отремонтировал под страхом казни семьи, а его сын геройски погиб на фронте. В контрразведке все это проверили, и деда отпустили.

Подойдя к высокой калитке, сбоку от которой в землю вкопана удобная лавка со спинкой, я открываю калитку и захожу во двор. Справа в нем стоит дом (дед зовет его «курень») впереди хозяйственные постройки, слева, за штакетником, зеленые шпалеры винограда.

На Краснополье, да, наверное, и во всем городе, виноград издавна растет только у деда Никиты. Осенью, за черенками, к нему приходят не только родичи и соседи, но даже незнакомые люди, и он никому не отказывает, не беря за это ни копейки.

Растут у них с бабушкой и совсем редкие в наших краях сладкий перец, кабачки и синенькие*, которые я не люблю, и откуда они взялись, не знаю.

Несмотря на преклонный возраст, дед постоянно трудится. Он делает на заказ комоды, платяные шкафы, столы и горки, дубовые бочки, а также многое другое. Отбоя от клиентов, у мастера нет. Причем цены за работу не назначает – кто сколько даст. За это деда постоянно корят родичи.

А еще вместе с отцом и дедом Левкой, дед Никита построил нам дом, сделав туда всю мебель, и теперь возводит на своей усадьбе второй, для семьи дяди Вити. Тот служил офицером на Балтике, но попал под сокращение и вернулся на родину с женой и двумя пацанами.

У себя дед с бабушкой часто говорят по-сербски (мама с дядей Витей его не знают), а я выучил несколько фраз, которые при случае употребляю.

Миновав дом и летнюю кухню с сараем, подхожу к столярной мастерской. На верстаке рядом дедушка строгает доску, из-под рубанка вьется спиралью пахучая стружка.

– Здраво деда! – подхожу ближе.

Дедушка с минуту продолжает, а затем неспешно оборачивается, – здраво унук.

– Како си?* – задираю вверх голову.

– Хвала, нисам лоше*, – следует ответ

На этом мои познания в сербском кончаются, дальше общаемся как обычно.

Через несколько минут из летней кухни появляется бабушка Степанида. В отличие от рослого деда она маленькая, сухонькая и, как у нас говорят моторная*. Я ей тоже говорю «здраво», бабушка спрашивает как у нас дома дела, а потом сообщает, что варит казачьи галушки.

– Ух ты! – облизываюсь. – Все. Остаюсь у вас обедать.

– Добре, – кивает она и уходит.

Затем из-за дома доносятся веселые крики, хлопает калитка и во дворе появляются Юрец с Санькой. Первый мой одногодок, второй двумя годами моложе. Оба загорелые, острижены наголо, в сатиновых трусах и сандалетах на босу ногу. Передвигаясь прыжками, корчат друг другу рожи.

– О, Валерка! – радостно вопит Юрец. – Чего у нас есть! Айда покажем.

Дедушка снова начинает шоркать рубанком по доске, а мы, обойдя дом, бежим на другую половину усадьбы. Там среди высоких груш и яблонь стоит второй, готовый наполовину. Дальше обширный, засаженный картошкой, подсолнухами и кукурузой огород, за ним волнистая степь с уходящей к далекому горизонту трассой.

– Давай за нами, – оборачивается Юрец, и мы скрываемся в кукурузе. Она уже выше нас, на стеблях изрядные початки. Метров через десять останавливаемся, и Юрец тычет пальцем в землю, – гляди.

На ней длинная плеть с разлапистыми листьями, на конце небольшой кавун*. Темно-зеленый и круглый. Такой сорт в наших краях зовут «огонек».

– Откуда он тут взялся? – делаю круглые глаза.

– Не знаем, – смеется Юрец. – Хай растет, потом слопаем.

– А может щас? – предлагает Санька

– Дура, он же еще зеленый, – дает брату щелбана.

Вернувшись назад сшибаем с яблони несколько медуниц и хрустим ими, усевшись в тени дома.

Потом хлопает калитка и во дворе появляется молодая женщина. На ней красивое ситцевое платье и босоножки, в руках авоська* с продуктами. Это мама Юрца и Саньки.

– Никак у нас гости? – подходит ближе.

– Ага, – бодро киваю.– Здравствуйте тетя Соня.

– Утро доброе племянничек (улыбается). А у нас на обед галушки.

– Знаю, мне уже бабушка сказала.

– Ладно, пока играйте. Будут готовы, позову, – и идет по дорожке к дедушкиному дому.

До полудня мы гоняем по двору мяч, потом строим замки в куче песка у забора. Когда солнце повисает в зените, нас зовут обедать.

Для начала тетя Соня заставляет меня с братьями умыться под рукомойником, затем все усаживаются за накрытый в холодке под яблоней дощатый стол. Во главе дедушка, напротив унучки, с другой стороны бабуля.

В центре стола душисто парит кастрюля с галушками, рядом в корзинке ломти хлеба. Здесь же малосольные огурчики на блюде, нарезанный батон «докторской» колбасы и несколько стручков красного перца. Дополняет все запотевший графин компота из черешни.

Помешав половником в кастрюле, тетя Соня разливает золотистое варево по мискам, ставя каждую перед едоками. Дедушка берет стручок покрупнее, опускает в свою, чуть болтает ложкой и начинает с аппетитом есть. Унучки не отстают, активно работая своими, очень уж вкусные у бабушки галушки.

Из всей нашей многочисленной родни так их готовит только она, хотя рецепта не скрывает. Хрустя огурчиками, опустошаем миски и просим добавки. Тетя Соня подливает. На колбасу сил не хватает, переключаемся на компот.

Потом все говорят бабушке «спасибо», я вылезаю из-за стола и, попрощавшись, иду домой. Там уже пообедали, мама моет в летней кухне посуду, Лялька помогает. Папка уехал на машине по делам.

Я сообщаю, что есть не буду, бабушка накормила и, поднимаюсь на прохладную веранду. Там, усевшись на диване, читаю детский журнал «Костер». Их, кроме газет, родители выписывают много. Для себя «Огонек», «Работницу», «Вокруг света» и «Роман-газету»; мне этот самый «Костер», а Ляльке «Мурзилку».

Минут через десять откладываю журнал в сторону, сую ноги в сандалии и спускаясь во двор.

– Куда теперь? – интересуется из летней кухни мама.

– Немного погуляю, – направляюсь к калитке.

Снова иду тем же маршрутом, но на другую сторону улицы. Там в третьем от дороги доме живет Жека Цивенко. Он старше меня на год, перешел во второй класс, мы друзья – не разлей вода. Отца у Жеки нету, погиб в шахте. Живет с мамой, бабушкой и старшим братом.

– Жарко, – говорит приятель. – Может искупнемся? – кивает на конец усадьбы.

За ней, на обширном пустыре стройка. Туда подведена железная дорога, у насыпи горы песка, штабеля кирпича и бревен. Дальше длинный и широкий котлован. В начале лета прошли сильные дожди, и он наполнен водой. По воскресеньям, когда стройка не работает (на ней только сторож) мы с Жекой пробираемся туда и купаемся. Поскольку плавать не умеем, делаем это у самого берега. Вода теплая и прозрачная, красота!

В этот раз нам не везет.

Как только перейдя железнодорожный путь мы спускаемся к котловану по песчаному отвалу, на нем возникает сторож с берданкой в руках «стоять! Стрелять буду!

– Тикаем! Кричит Жека – и мы не сговариваясь, бежим к воде.

Приходим в себя у другого берега, выскакиваем из нее и даем стрекача к посадке. Там тяжело дыша и отплевываясь, валимся на траву под деревьями

– Слышь, Валерка, – говорит через минуту Жека. – А ведь мы переплыли котлован. Умора!

Глядим в ту сторону и удивляемся. Точно переплыли. Сторожа на берегу уже нет, ушел в караулку на другом конце стройки. Вылив из сандалий воду и обсохнув, возвращаемся на свою улицу. Там прощаемся до следующего раза и расходимся по домам.

Солнце почти скрылось у горизонта, жара спала. Из степи давно пригнали стадо коров, на уличной дороге осела пыль, из палисадников повеяло ароматом ночной фиалки.

Юрец с Санькой и я сидим на лавке. Все умытые и в чистых рубашках.

– Ну, когда уже? – зудит Санька.

– Терпи, – говорю я. – А то нас вообще турнут. Замолкает.

Сегодня на улице у нас будет кино. У деда Егора, чей дом напротив

Кино деду привезли день назад на синей «Победе» два дядьки, в картонной коробке. Баба Мотя рассказала, что это подарок от горкома, потому как дед Егор орденоносец и почетный гражданин города.

Наконец к дому напротив начинает стягиваться родня. Другие деды с бабками, дяди с женами и отец с мамой. Чинно и не спеша они исчезают за воротами, затененными высокими акациями, откуда проходят в дом. Мы незаметно шмыгаем следом.

Из застекленной веранды с геранями на подоконниках попадаем в темный коридор, оттуда на кухню, а из нее в просторную, с тремя окнами, горницу.

Вдоль нее у стен – на диване, стульях и табуретках уже сидят, тихо переговариваясь, взрослые.

Мы устраиваемся на крашеном полу сбоку в углу и пялимся на стоящий в другом конце горницы на комоде, ящик.

Он небольшой, отсвечивает лаком, со стеклянным окошком впереди и черными, по бокам, рукоятками. Мы с Юрцом уже знаем, что ящик зовется телевизором, но как он делает кино, не понимаем.

– Ну, давай, Виктор, начинай, – разгладив усы, говорит дед Егор, стоящему у комода одному из моих дядей.

– Даю, батя, – кивает тот курчавым чубом.

Затем щелкает крайней рукояткой, окошко загорается матовым светом, а потом оттуда выплывает молодое женское лицо, шевелящее губами.

– Вот это да, – шепчет мне Юрец. – Как живая.

Дядя, между тем, чуть вращает вторую, и горницу заполняет мелодичный голос.

– …а теперь вашему вниманию предлагается художественный фильм «Чапаев», -певуче говорит тетка из окошка.

Вслед за этим исчезает, а вместо нее возникают буквы и музыка.

Буквы ползут вниз и меняются, музыка затихает, и теперь по степи со звоном несется пулеметная тачанка.

– Ух ты, – переглядываемся мы и замираем.

Тачанка проносится к реке, от которой убегают солдаты, и встает у тех на пути.

– Стой! Куда?! – грозно встает на ней усатый дядька в папахе.

– Василий Иваныч, чехи с хутора выбили,– отвечает один

– А винтовка твоя где?

– Там (показывает в реку).

– Айда! – взмахивает рукой усатый, и все бегут за тачанкой назад. Только пятки сверкают.

Мы завороженно глядим в окошко, взрослые тоже.

Все время, пока идет кино, в горнице тишина, публика внимает.

Когда же оно заканчивается, женщины утирают платочками глаза, а мужчины хмурятся и крякают.

Нам тоже жаль Василия Ивановича.

Потом в окошке возникает круг с квадратами по сторонам, дядя Витя говорит «все», щелкая рукояткой, после чего окошко гаснет.

Родня не торопясь выходит из дома во двор, мы последние.

Над головами мерцают россыпи звезд, где-то в садах цокает соловей, тянет ночной свежестью. Женщины расходятся по домам, а мужчины усаживаются на крыльце и длинной скамейке у веранды.

После чего закуривают, несколько минут молчат, а затем обсуждают фильм. И одного из его героев – Еланя.

Оказывается после Гражданской войны, он жил в нашем поселке, который зовется Рудник Краснополье.

– Геройский, Павло был человек, – говорит, дымя папиросой, дед Егор.

– Это да, – соглашается дед Левка. – Теперь таких нету.

Дед Никита, задумавшись, молчит. Он не особо говорливый.

Перекурив, расходятся и мужчины, мы с отцом направляемся к своей калитке.

«Интересный выдался день» думаю про себя. «И таких впереди много».

Глава 2. Осенние этюды

На дворе сентябрь.

Жара спала, небо выцвело и стало выше, по нему к югу тянет журавлиный клин. У папки отпуск, вся наша семья копает картошку в огороде. Папка выворачивает лопатой из чернозема уже пожухлые кусты, мы с мамой обираем с них клубни и бросаем в ведра. Лялька, пуча глазенки, активно помогает.

Картошка в этом году уродила на славу – крупная, на кусте до десятка. Работа спорится, ведра быстро наполняются, мы с мамой пересыпаем их в мешок. Когда он набит под завязку, отец втыкает лопату в землю, легко вскидывает его на плечо и уносит во двор.

На второй день, к вечеру, работа закончена, картошка спущена в подвал и определена в закром.

За ней наступает очередь кукурузы, которой засажена половина огорода Молодыми вареными початками мы лакомились летом, основной урожай пойдет на корм курам. Наламываем дюжину мешков, из них надираем пять ведер янтарных зерен, засыпаем в деревянный рундук в сарае. Такие же работы ведутся и на соседних усадьбах, детвора активно помогает взрослым.

Спустя еще несколько дней, на восходе солнца, мы грузимся в наш «Москвич» и выезжаем со двора на улицу. Оттуда выруливаем на трассу в сторону Дебальцево. По сторонам мелькают в красках осени посадки и убранные поля.

Километра через три папка сворачивает на грунтовку, пылим ею по волнистой степи, останавливаемся в обширной низине. Здесь тоже поселковые огороды, среди них и наш. Длиной в сотню моих шагов, шириной в пятьдесят, он засажен подсолнухами с тяжелыми, опустившими головами шляпками, густо набитыми семечками.

Из багажника извлекаются мешки и остро заточенные ножи, сестричка, радостно визжа, приступает к ловле кузнечиков в траве, а мы втроем, двигаясь по рядам, начинаем резать шляпки. Когда все мешки полные, папка снимает в автомобиле заднее сидение и загружает мешки на его место и в багажник. Затем садится за руль и уезжает

Мы же, воспользовавшись передышкой, направляемся втроем к группе раскидистых дубов за огородом. Под одним из них в траве журчит родник, вымыв на стоке руки, пьем из ладошек воду. Она вкусная и студеная. Хорошо!

Вскоре отец возвращается – продолжаем. К полудню все стебли без голов. Снова грузимся в машину и возвращаемся домой. Там обедаем, а потом отдыхаем. Родители с Лялькой в доме, я на веранде.

Следующие дни мы выбиваем подсолнухи (пустые шляпки уносятся в огород) семечки сушатся на солнце и провеиваются, а потом мы с папкой отвозим их на маслобойню. Оттуда привозим бидон душистого подсолнечного масла и десяток кругов жмыха, называемого у нас макухой. Она вкусная, можно погрызть, идет на корм коровы дедушки Левки.

Когда наступает суббота, отправляемся на машине в гости. Папка с мамой, я, дедушка Никита и бабушка Степанида. Едем в село «14-я рота», где живет бабушкина родня. Я никогда ее не видел, сел тоже и мне интересно.

Миновав центр города, выезжаем на трассу ведущую к Кадиевке. Она вдвое больше нашей Брянки и застроена многоэтажными домами. На улицах много автомобилей и народу, ходят трамваи. Я бывал здесь вместе с родителями на базаре.

Вскоре Кадиевка остается позади, под колесами гудит асфальт, по сторонам посадки, впереди открывается долина. Внизу на солнце блестит река, переезжаем высокий бетонный мост, автомобиль поднимается вверх по склону. За ним необъятные просторы, у горизонта синеют терриконы шахт, справа еще какой-то город. Минуем и его.

Спустя полчаса по степной дороге въезжаем в большое село, окруженное садами.

– Вон на ту улицу, Николай – показывает дедушка отцу пальцем.

– Я помню, – переключает скорость и сворачивает на нее. Улица широкая, с затравеневшими обочинами, вдоль нее тянутся плетни, за ними беленые хаты.

Подруливаем к одному, в палисаднике цветут мальвы, останавливаемся у ворот, папка длинно сигналит. Через минуту в них открывается калитка, нас встречает бабушкина родня. Несколько смуглых дядек с тетками, девчонка и пацан. Взрослые челомкаются меж собою, гостей приглашают во двор.

Он большой, чисто выметен, слева с высокой соломенной крышей хата. В центре колодец с «журавлем»*, по другую сторону летняя кухня. Дальше хозяйственные постройки и стог сена, за ними сад. Гости вручаю хозяевам привезенные подарки, те благодарят и зовут нас в хату.

Чуть позже все вместе сидим в просторной горнице за столом. На нем парит украинский борщ, на блюдах домашние колбаса и сало, пышные пироги, в глечиках* густая сметана. Меж ними бутылки со спиртным и графины с компотом.

Рядом со мной на лавке сидит пацан. Чуть старше и чернявый – зовут Витька. Как разъяснили взрослые, он мой троюродный брат, я не возражаю. После первых тостов застолье набирает обороты, а мы, изрядно подзаправившись, покидаем хату.

– Хочешь, чего-то покажу? – засовывает Витька руки в карманы. – Ты такого не видал.

– Хочу.

– Тогда пошли.

Выходим за ворота и идем по ихней улице к центру.

Там небольшая площадь, на ней каменная церковь, рядом такое же здание с вывеской «Сильрада»*, почта и магазин. У него о чем-то беседуют несколько женщин, в луже купаются гуси, на деревьях чирикают воробьи.

Сворачиваем в переулок заросший лопухами, он выводит на окраину. Там длинное озеро с земляной греблей*, за ней лес.

– Ее строили еще первые поселенцы, – говорит Витька. – Мне дед Илько рассказывал. Ему сто лет.

Останавливаемся на середине, смотрю как из замшелого прохода в гребле в поросший вербами овраг, с шумом падает водопад.

– А рыба в ставке есть? – оборачиваюсь к брату.

– Полно. Летом поймал на удочку вот такую щуку, – широко разводит руками. Я, конечно, не верю, но вида не показываю.

Миновав греблю, входим в лес. Тут вперемешку растут дубы с кленами, ясени и ольха.

– Давай за мной, – говорит Витька, забираем влево. Продираемся сквозь кусты жимолости и выходим на поляну. Посередине стоит танк. Рыжий, гусеницы вросли в мох, длинная пушка с набалдашником глядит вбок.

– Ух ты! – выпучиваю глаза. – Немецкий?

– Ага, – сплевывает на землю Витька. – Ну как, видел когда-нибудь такой?

– Не, – верчу головой. Подходим вплотную.

Танк размером с копну, в борту рваная пробоина, верхний люк открыт. Обхожу кругом, с интересом рассматривая махину, возвращаюсь к стоящему на месте брату.

– Хочешь залезем внутрь? – предлагает он.

– Еще бы.

Через пару минут находимся внутри. Там полумрак, видно место водителя, задняя часть пушки и какие-то механизмы. Пахнет погребом и ржавчиной. Под ногами что-то звенит, нагибаюсь – стреляные гильзы. Сую несколько штук в карман, будет чем похвастаться дома перед пацанами

– Ну что, вылазим? – говорит Витька.

– Давай.

Спустившись, отряхиваем штаны, и он рассказывает, что в сорок третьем тут были сильные бои, после них и остался этот танк, а за лесом старые окопы.

– Понял, – говорю я и рассматриваю гильзы. Они из окисленной латуни, длиною со спичечную коробку.

– А ты почему не набрал? – спрашиваю брата.

– У нас такого добра навалом, – машет рукой. – Попадаются даже с пулями. В костре хорошо взрываются.

Тем же путем возвращаемся назад, солнце клонится к закату. По селу, в пыли, неспешно движется стадо коров, сзади пастух щелкает бичом. У ворот буренок ждут хозяйки.

Гулянка на усадьбе родни между тем продолжается.

Ехали казаки из Дону до дому,

Обманули Галю – забрали с собою.

Ой, ты Галю, Галю молодая,

Обманули Галю – забрали с собою!

доносится из открытых окон.

Заходим во двор. Там на лавке, под высоким осокорем, дымя папиросами, беседуют мой папка, дядька Богдан и его кум Матвей.

– Ну шо, нагулялись? – спрашивает нас дядька.

– Ага, – дружно киваем.

– И куда ходили?

– Показывал Валерке в лесу танк, – кивает на меня Витька.

– Что еще за танк? – интересуется родитель.

– Фрицевский подбитый, с войны остался, – говорит Матвей.

– Ясно.

Вскоре песня стихает, гулянка прекращается, гостей определяют спать. Старшие отправляются в хату деда Илька, это брат бабушки. Отец с мамой и я остаемся здесь. Нам выделяют одну из спален с двумя кроватями.

На следующее утро, умывшись и приведя себя в порядок, завтракаем в том же составе. Завтрак необычный. Перед каждым миска янтарного медом, в центре нарезанный крупными ломтями пышный каравай (зовется паляница), пара кувшинов холодного молока и рассыпчатый творог на блюде.

Дядька Богдан откупоривает бутылку самогона, наливает взрослым по чарке, все чокаются «дай Бог не последняя» и выпивают. Потом каждый берет деревянную ложку и начинает сербать мед, закусывая ноздреватыми ломтями хлеба.

– У вас что, всегда так за завтраком? – выхлебав часть миски, спрашивает у хозяина отец.

– Не, – отправляет в рот очередную ложку. – Только по большим праздникам.

– А сейчас какой? – вякаю я со своего места.

– Ты приехал,– подмигивает дядька Богдан и грохает дружный смех.

– В старые времена в Сербии почитай в каждой семье имелась пасека, – шамкает дед Илько. – Мне мой дед рассказывал. Держим их и тут. А – то как же?

От второй чарки папка отказывается (нам в дорогу) закончив завтрак, выходим во двор, оттуда на улицу.

Там родня загружает в багажник «Москвича» гостинцы – двух жирных ощипанных гусей, липовый бочонок меда и корзину золотой антоновки. Потом все тепло прощаются, мы приглашаем родню в гости и усаживаемся в машину.

Папка запускает мотор, включает скорость, отъезжаем от усадьбы. Вскоре село остается позади, едем по грунтовке среди убранных полей и еще спящих посадок.

Наступает октябрь, огороды убраны, приходит время капусты. Она уродила будь здоров, кочаны белые и тугие, каждый размером больше футбольного мяча. В очередное воскресенье, с утра, папка с мамой и я, отправляемся на грядку.

Там, обрубая лишние листья, срезаем кочаны, загружая в мешки, и папка относит их в летнюю кухню. Когда все закончено, он спускается в погреб. Там, на цементном полу, уже стоят две дубовые бочки с засоленными раньше огурцами и помидорами, третья пустая. На полках вдоль стен два десятка трехлитровых банок с вареньем и всевозможными компотами.

Он вытаскивает наверх пустую бочку, ставит рядом с кухней, мама начинают ее пропаривать. Для начала заливает внутрь ведро кипятка, и помещает туда связку укропа. Потом укрывает сверху притащенным мною из сарая старым ватным одеялом. Через полчаса одеяло снимается, изнутри валит душистый пар. Содержимое выливается, бочка промывается холодной водой и отец снова возвращает ее в погреб.

К тому времени подходят бабушки Варя и Мотя со Степанидой, на столе в летней кухне начинается резка кочанов. Готовые пряди укладываются в эмалированный таз, туда же добавляются натертая морковь, горошины перца и соль. Все перемешивается. Таз мама уносит в погреб, наполняя бочку. Как только она заполняется наполовину, туда же высыпается таз мытой отборной антоновки для вкуса.

Подобное происходит по всему поселку, детвора довольна. Все с аппетитом хрустят сочными капустными кочерыжками, они в изобилии.

Одним таким днем на улице появляется «шушпан». Так в наших краях зовут старьевщиков. Они ездят на телегах, собирая старую одежду, обувь, и всяческую дребедень. А взамен предлагают весьма ценные для детворы вещи: пищалки, надувные шары, калейдоскопы и даже пугачи.

Я давно мечтаю о таком, прихватываю из сарая старую телогрейку, медный дырявый чайник и выскакиваю за ворота. Телега шушпана с понурой лошадью стоит через три дома, ее уже окружили пацаны с девчонками. Идет мена. Подбежав, предлагаю свой товар.

– Чего за них хочешь? – оглядев, спрашивает шушпан и кладет в телегу.

– Пугач.

– Мало.

– Щас принесу еще.

Мелькаю пятками домой и притаскиваю старый, с медной головкой безмен*.

– Вот теперь в самый раз, – приняв, говорит он, достает из ящика рядом новенький пугач с двумя коробочками пистонов и протягивает мне, – держи хлопец.

Хватаю свою добычу и мчусь домой. Там, усевшись на лавку в палисаднике, для начала рассматриваю приобретение. По виду это точный револьвер (их видел в кино) железный, с мушкой, барабаном и гнутой рукояткой.

Взвожу курок, достаю из одной коробочки пистон и ложу на полку. Потом целюсь в куст белых хризантем напротив, и жму на спусковой крючок. – Бах! – громко звучит в воздухе, вверх поднимается дымок. Вытряхиваю использованный пистон, ложу новый и повторяю. Отстреляв пяток, прекращаю. Хорошего понемножку.

Когда во второй половине дня с работы приезжает папка и, пообедав, курит в палисаднике, я показываю ему пугач и спрашиваю, – у тебя в детстве такой был?

– У меня был монтекрист , – повертев в руках, возвращает.

– Что еще за монтекрист? – вскидываю брови.

– Это такая малокалиберная винтовка. Бабушка подарила.

– Ух ты! Это которая Литвиниха? – киваю на ворота.

– Ну да, – затягивается папиросой.

– А револьвер на войне был?

– Был. Системы «Наган».

– А когда дашь стрельнуть из своего ружья?

У папки дорогое охотничье ружье – бескурковка. С гравировкой на замке и ореховым ложем. Подарили забойщики с его шахты. Иногда осенью и зимой, в свободное время, он ходит на охоту в степь, принося то зайца, то фазана. Когда готовится к ней и заряжает патроны, я внимательно наблюдаю как он вставляет в них капсюля, засыпает меркой порох, дробь, а потом все запыживает специальной машинкой.

К оружию я отношусь трепетно. У меня есть рогатка, из которых стреляю по воробьям, лук со стрелами, самодельная сабля из обруча и теперь вот пугач.

– Скоро, – взъерошивает он мне чуб и, затушив окурок, уходит отдыхать

Вечером, на улице, я хвастаюсь пугачом перед Сашкой Винником и даю тройку раз стрельнуть.

– Ничего, – возвращает. – А давай меняться?

– Что взамен?

– Даю арбалет.

Арбалет у Сашки на все сто. Сделал он его сам, пуляет стрелой на тридцать шагов и пробивает доску в заборе. Все свободное время Сашка чего-то мастерит. То воздушного змея, которого вместе запускаем, то особого устройства рогатки или вертушки, крутящиеся от ветра.

– Не, – подумав качаю головой. – Не буду.

После этого он предлагает на следующее утро сходить в Мазуровскую балку, испытать самопал. Делает его Сашка давно и тайно, чтобы не получить выволочку от отца. У многих ребят постарше есть такие, хочется и нам.

Утром, после завтрака, отправляемся в балку. С нами увязывается младший Сашкин брат Вовка. Берем, иначе наябедничает родителям.

Балка находится в степи за нашей улицей в получасе ходьбы. Сначала идем по тропинке степью до белой водокачки, окруженной садом и колючей проволокой (оттуда в город поступает вода) потом спускаемся в обширную долину. Она тянется до виднеющегося у горизонта поселка Анненка. Склоны долины внизу густо поросли раскидистыми дубами, за дальним высится террикон шахты. По нему вверх ползет груженая породой вагонетка.

По низу балки добираемся до заброшенного карьера, с выходами плитняка наверху. Для начала пьем из ладошек студеную воду из журчащего меж камней родника, затем усаживаемся на травку рядом, и Сашка достает из-под куртки самопал.

– Дай глянуть, – прошу я.

– На, – протягивает.

Изделие похоже на старинный пистолет (их видел на картинках) только без курка. Вместо него рядом с запальным отверстием примотан держатель для спички.

– Тяжелый, – взвешиваю в руке.

– А то, – забирает самопал Сашка и приступает к заряжанию.

Для этого в ствол о его края соскабливает серу из коробка спичек и приминает шомполом. Добавляет щепотку бекасиной дроби (я спер ее у папки) и все это запыживает клочком газеты. Я в это время отыскав ржавое ведро, устанавливаю его на камень шагах в семи от карьерной осыпи.

– Так, отходите, – говорит Сашка и, прицелившись, чиркает теркой коробка о запальную спичку.

Она вспыхивает, раздается шипение, а потом оглушительный выстрел. Как только рассевается дым, видим, ведра на камне нег. Подходим ближе. Оно валяется на земле, с десятком пробоин.

– Не слабо, – переглядываемся мы с Сашкой, а Вовка утирает выскочившую из носа соплю. Потом самопал заряжается вторично, и приятель дает стрельнуть мне. Мажу. На этом испытания заканчивается, поскольку спичек у нас больше нет. Домой идти неохота, и мы направляемся в дальнюю часть балки. Там растут дикие груши и глед*.

Для начала собираем в пожухлой траве золотистые душистые плоды и с удовольствием чавкаем, а потом забираемся в кусты, с висящими на них красными кистями. Глед мучнистый, кисло-сладкий и тоже нам нравится.

– Ежика нашел! – кричит забравшийся в середину Вовка.

Продираемся туда. Под раскидистым кустом на земле лежит колючий шар размером с блюдце.

– Так, возьму домой. Пусть мышей ловит, – снимает Сашка с головы кепку и, присев на корточки, веткой закатывает в нее ежа. Я тоже не прочь иметь такого, но это добыча братьев. Спорить не приходится.

На выходе из балки набираем под дубами крупных желудей, из них можно делать потешные фигурки и той же дорогой возвращаемся обратно. Домой Сашка с Вовкой идут через свой огород, он выходит в степь, а я со стороны остановки.

Перед ноябрьскими праздниками дед Левка колет кабана. Они у него они всегда отменные, не подкачал и этот, набрав со слов взрослых пудов двадцать. Многие на поселке для такого дела приглашают «ризныка», но дедушка всегда колет сам.

За сутки до забоя «ваську» прекращают кормить, давая только воду, он злобно похрюкивает в сарае.

Утром папка с мамой, я и Лялька, приходим на дедовскую усадьбу, начинается подготовка. Для начала Додика на цепи отводят в сад и привязывают там к дереву, двор напротив дома устилают сеном. Женщины в летней кухней греют чугуны с водой, а папка с дядей Женей вертят жгуты из заранее припасенной ржаной соломы. Я помогаю, Лялька наблюдает со стороны.

Когда все готово, борова выманивают сахарным буряком из сарая во двор, и как только начинает им хрустеть, захлестывают на задней ноге веревку. Папка наматывает ее конец на ладонь, дядя Женя, становится рядом.

– Пачали, – говорит с другой стороны дедушка.

В следующий миг следует рывок, кабан опрокидывается на бок, папка с братом наваливаются сверху, а дедушка всаживает ему под ребра остро заточенный немецкий штык.

Боров истошно визжит, пытаясь освободиться, через секунды визг переходит в хрип, подергавшись, затихает. Я начинаю радостно прыгать, а Лялька реветь.

– Ты чего? – спрашиваю сестренку.

– Ва-аську жалко…

Потом к туше подходит бабушка с эмалированным ведром. Дед вынимает штык из раны, в емкость бьет алая струя. Когда наполняется доверху, ведро передается маме и та уносит его на веранду. Дальше папка с дядей Женей поджигают соломенные жгуты и опаливают на кабане щетину, а бабушка с мамой и тетей Раей, поливая кипятком, скребут его ножами.

– Будя, – говорит дедушка, отсекает у кабана ухо и, разрезав на кусочки, оделяет всех. С удовольствием хрустим редким лакомством. Затем, перевернув на брюхо, тушу накрывают старым ватным одеялом. Я опускаюсь на нее, сестричку сажают сзади, хохоча подсигиваем на кабане. От взрослых знаю, это делается, чтобы сало стало мягче.

Дав немного поскакать нас сгоняют, папка вместе с дядей Женей под руководством дедушки приступают к разделке. К полудню она закончена.

В деревянном ящике на веранде, накрытые крышкой, плотно уложены обсыпанные крупной солью куски сала, рядом стоит трехведерная кастрюля с потрохами, на столе грустит кабанья голова. В погребе, в дубовой кадке, охлаждается мясо.

После уборки двора и возвращения на место Додика, дедушка с сыновьями моют у колонки руки и мы отправляемся в дом.

Там, в большой чугунной сковороде на печи, издавая дразнящий запах, дожаривается «свежина» из мяса, печени и почек, в зале мама с бабушкой накрывают стол. На нем уже исходит паром рассыпчатая картошка, рядом своего посола огурцы с помидорами, нарезанный ломтями хлеб и бадейка узвара* из сушеных груш. Здесь же стоит бутылка «Московской». Дедушка выпивает не часто, разве что по праздникам и вот по такому случаю.

Дружно рассаживаемся по местам, бабушка ставит в центре шкварчащую сковороду, мужчины выпивают по чарке и все присутствующие наваливаются на свежину.

Во второй половине дня приходит бабушка Мотя. К вечеру на противне в кладовой благоухают домашние колбасы и свиной желудок, начиненные кусочками мяса, печени и селезенки, называемый в наших местах «бог».

Когда наступает вечер, мы возвращаемся домой. Мама несет на руках уснувшую Ляльку, папка клеенчатую сумку с мясом, я замыкаю строй.

Седьмого ноября вся наша родня – Ковалевы, Ануфриевы и Резниковы, собирается у деда Левки. Все приходят с гостинцами, принаряженные и веселые. Взрослые располагаются в горнице, детвора в соседней комнате. На столах холодец, колбасы, магазинный сыр и всевозможные соленья. Для взрослых бутылки вина и водки, нам ситро.

Застолье начинается с праздничного тоста, все дружно выпивают и закусывают. Подкрепившись, Юрка с Сашкой и я надеваем пальтишки и идем на улицу. Празднуют почти в каждой хате, с «домиков» слышится веселая гармошка. Что-что, а погулять у нас на поселке уважают.

Айда туда, – предлагаю братьям, те соглашаются.

Идем по улице вперед, сворачиваем в переулок. Чуть позже сражаемся с тамошними пацанами в биток. Это такая игра, когда на кон стопкой ставятся монеты, а потом участники с нескольких метров мечут в него свинцовую отливку в виде пряника. Кто попадает, бьет ею по пятакам и десюликам, стараясь перевернуть. Удалось – твои.

На этот раз нам везет, выигрываем тридцать копеек и спустя час возвращаемся обратно. Застолье в дедушкином доме в самом разгаре.

Летят утки, летят утки и два гуся,

Ох, кого люблю, кого люблю – не дождуся.

Приди, милый, приди, милый, стукни в стену,

Ох, а я выйду, а я выйду, тебя встречу.

напевно доносятся из дома женские голоса, мужчины покуривают на лавке во дворе и неспешно беседуют.

– Так, где были? Чего делали? – интересуется двоюродный брат папки дядя Володя Резников. На войне был кавалеристом, дома на стене у него висит шашка.

– Ходили на домики, дядь Вов. Играли там в биток, говорю я.

– Ну и как? – попыхивает дымком дядя Женя.

– Выиграли тридцать копеек.

– Богато, – смеется папка.

– А вы в детстве играли в биток? – спрашиваю родителя.

– Нет, тогда была другая. Называлась пристенок. Первый игрок бил монетой по стене – та отлетала на землю. Второй старался ударить своей так, чтобы упала рядом. Если большим и средним пальцем руки мог покрыть их, забирал монету соперника себе.

– Интересно, – говорю я. – Надо будет попробовать.

На следующий день гулянка продолжается в новом доме дяди Вити Ануфриева. Строить его закончили в сентябре. Он самый большой и красивый на улице. С четырехскатной крышей, верандой, подвалом под ней и четырьмя комнатами, не считая кухни.

Родни становится больше: приходят братья тети Сони с женами и сыном Валеркой, годом моложе нас с Юрцом. За столом мы особо не задерживаемся и, прихватив самокат, поочередно катаемся на дороге, эта часть улицы заасфальтирована.

Самокат внукам сделал дедушка Никита, один на всех. Он деревянный, с поворачивающимся рулем, вместо колес подшипники. Если разогнаться, катится быстро и далеко. Поочередно доезжаем до конца улицы и обратно, а потом меняемся.

Когда надоедает, оттаскиваем самокат к Ануфриевым, прихватываем из дедушкиной мастерской несколько больших гвоздей и направляемся вчетвером к железнодорожному переезду. Примерно в это время со стороны Дебальцево на Ворошиловград должен идти паровоз с гружеными углем вагонами.

Выбрав подальше от будки дежурного удобное место, взбегаем на насыпь, каждый укладывает свой гвоздь на блестящие рельсы и возвращается назад. Ждем долго, наконец, далеко в степи возникает столб дыма, затем появляется железнодорожный состав, проносящийся мимо. Когда миновав переезд удаляется, и стихает звон стыков, мы снова карабкаемся на насыпь и забираем еще горячие, тонкие пластинки.

– Да, рассматривает свою Юрец, – всмятку! Это ж надо, какая сила!

После этого, раскинув руки, ходим по рельсам (кто дальше) боремся на траве, и в первых сумерках возвращаемся обратно. Гости, тепло прощаясь, уже расходятся, а жалко. Хороший был праздник.

В следующее воскресенье мы с мамой идем в поселок. Наша улица окраинная, он дальще. Поселок большой, и мне очень нравится.

За последними уличными домами слева высокий рыжий террикон старой шахты, ее в войну взорвали немцы, справа, на пригорке, конный двор. Там живут несколько десятков лошадей, под навесами стоят мажары* с бричками и телеги. Рядом длинный, здоровенный стог сена.

Через короткое время в обширной низине открывается поселок.

Мы с мамой по грунтовке спускаемся туда и, миновав проулок, выходим на широкую центральную улицу. Затененная высокими тополями с облетевшими листьями, она тянется далеко по сторонам. Через равные промежутки, застроена каменными, на высоких фундаментах, белеными домами.

Называются они казармами, в каждой живут по два десятка семей. У фасадов палисадники, перед ними в ряд летние кухни с сараями для живности и угля. Улица аккуратно выложена булыжником.

В центре располагался поселковый клуб, справа от него магазин и школа. Напротив здание почты и медпункт, сбоку за декоративной оградой, ухоженный парк с эстрадой. Летом, по воскресеньям, там играет духовой оркестр, в павильонах продают мороженое и ситро, на танцевальной площадке кружатся пары.

Мы с мамой направляемся к клубу. Он с лепным фронтоном, высокой крышей и двумя, на всю длину здания, пристройками по бокам. В клубе имеется зрительный зал на три сотни мест, в пристройках – библиотека, различные кружки, парикмахерская и билетная касса.

Перед зданием чисто выметенная площадка, с рядом старых лип. Под ними длинные, с чугунными боковинами скамейки, чуть дальше, стойка с цветной афишей. На ней улыбающийся парень в военной фуражке и надпись «Максим Перепелица».

Утренний сеанс уже начался, перед клубом было пусто.

Пришли мы сюда не просто так. Мама решила записать меня в библиотеку. Все книги, что у меня есть, я давно прочел, детский журнал «Костер» приходит раз в месяц и я «глотаю» его за пару дней.

Входим в левую пристройку, идем длинным с крашеным полом коридором, мама открывает третью по счету дверь. За ней довольно просторный, с высоким потолком и люстрой зал. На подоконниках больших окон цветы в горшках, у боковой стены пара диванов, по центру длинный, сияющий полировкой стол. На нем подшивки газет и журналов, их листают несколько посетителей.

Поздоровавшись (в поселке все друг друга знают) минуем декоративную перегородку и оказываемся во втором, такого же размера помещении. Вглубь, с проходами между ними, уходят четыре двойных высоких стеллажа со стоящими там книгами. Их не меньше тыщи.

Слева, у первого, стол, за ним сидит представительная тетя в очках, это мамина подруга. Они вместе учились в школе, дружат и теперь.

– Вот Клава, – после взаимных приветствий говорит мама, присаживаясь на стул сбоку – привела сына записать в библиотеку.

– Любишь читать? – улыбается заведующая.

– Очень, – киваю головой.

– И какие книги интересуют?

– Приключенческие, а еще военные.

– Ясно.

После этого она оформляет на меня карточку читателя и уходит к стеллажам. Вскоре возвращается и кладет на стол книгу, – вот, эта тебе понравится.

На черной обложке мускулистый дядька в шкуре, отбивается дубиной от оскаленного тигра. Ниже надпись «Борьба за огонь». Далее записывает книгу в карточку, и протягивает мне, – вернуть нужно через неделю. После получишь продолжение.

Затем они с мамой начинают о чем-то беседовать, а я ухожу в читальный зал. Там устроившись на диване, принимаюсь листать книгу. Она с картинками о жизни первобытных людей. Я уже знаю, что это наши далекие предки, жившие в давние времена.

Чуть позже мама прощается с библиотекаршей и мы отправляемся домой. Книгу «проглатываю» за три дня, даже меньше гуляю на улице с друзьями. На четвертый иду в библиотеку, возвращаю и получаю вторую «Пещерный лев». Обе потрясли, узнал для себя много нового. Вторая половина ноября выдалась ненастная, зарядили холодные дожди. За это время прочел еще две книги «Остров сокровищ» и «Робинзон Крузо». Передо мной все больше открывается захватывающий мир книг.

Глава 3. Зима и месяцы за ней

Хитрые кошачьи глаза косятся по сторонам, под ними стучит маятник. На ходиках семь утра.

Окна в нашем доме разрисованы легкими морозными узорами. Потрескивает растопленная папкой высокая голландка, он ушел на работу затемно, мама на кухне готовит завтрак.

Спустя полчаса, мы едим яичницу на сале, а потом оладьи с вареньем, запивая их горячим чаем. Затем Лялька убегает в зал, играть со своими куклами, мама убирает со стола и моет посуду, а я иду в прихожую.

Там, сняв с вешалки, натягиваю на себя зимнее пальто, шлепаю на голову шапку и, прихватив варежки, сую ноги в валенки с калошами. Открыв дверь, выхожу на веранду, а оттуда, спустившись с крыльца, во двор.

Из конца в конец он засыпан искрящимся под солнцем снегом, ветки деревьев в саду блестят инеем. По ним прыгают синички, внизу подвешена кормушка. Подойдя к ней, достаю из кармана пальто горсть семечек. Встав на цыпочки, засыпаю внутрь, отхожу в сторону и наблюдаю. Птички тут же пикируют в кормушку, весело чирикая, подкрепляются.

Скрипя валенками, направляюсь к воротам. Нажимаю защелку на калитке, выхожу на улицу. Посередине ее уже очистил грейдер (это такой трактор) у заборов до половины, волнистые сугробы. На улице пусто, над крышами домов вверх поднимаются белесые столбы дыма, исчезая в синеве неба.

Для начала решаю сходить к Юрцу с Санькой. Перебегаю скользкую трассу, миную хату дедушки Никиты и, открыв калитку, захожу в их двор. Оба брата там. Старший грызет зажатую в руке сосульку, младший наблюдает.

– Хочешь? – протягивает мне Юрец огрызок.

– Не, – верчу головой и предлагаю лепить снежную бабу.

Предложение встречается на «ура!», лепить решаем за воротами.

Через полчаса кряхтя и упираясь ногами, накатываем здоровенный снежный шар, потом второй, чуть меньше. Пытаемся взгромоздить его на первый – не получается. Тяжелый.

– Робя, я с вами! – доносится сзади.

Оборачиваемся. К нам бежит Ленька Кобзарь. Он живет через два дома с дедушкой и отцом. Мамка их бросила. Ленька рослый и мордастый, раньше мы с ним дрались, но теперь замирились.

Общими усилиями поднимаем второй шар на первый, укрепляем. Осталась голова. Через пять минут устанавливаем и ее, осматриваем свое творение и у меня возникает мысль.

– А давайте, это будет дед, – сообщаю ее ребятам.

– В смысле? – вскидывает брови Ленька.

– Снежных баб лепят все. А вот деда никогда не видел. Наш будет первым.

– А что? Это клево, – хохочет Юрец, Санька тонко подхихикивает.

Затем Ленька притаскивает откуда-то дырявое ведро, а Юрец из погреба крупную морковку. Ведро водружаем на снежную голову, овощ приспосабливаем в качестве носа, вместо глаз втыкаем два уголька из угольного сарая.

– Все равно, баба, – говорит Санька.

– Мы с Юрцом переглядываемся и рысим за дом дедушки Никиты. Он в этой части улицы первый, за забором сбоку усадьбы растут кусты терна. Наламываем с них колючих веток, возвращаемся и густо втыкаем ниже морковки «бороду».

– Теперь точно дед! – подсигивает на месте Санька, все довольны своим творением.

– Ленька, ты где!? – доносится со двора Кобзарей хриплый голос.

– Дед зовет, – говорит Ленька. – Покедова. И убегает.

На обед остаюсь у братьев. Тетя Соня кормит нас фасолевым супом, тушеной картошкой с мясом, напоследок выпиваем по чашке узвара из сушеных груш и чернослива. Потом снова одеваемся и убегаем на улицу, кататься на «козле».

Такие есть у многих старших ребят на улице. Это те же санки, гнутые из длинного стального прута, толщиной в палец. Верхняя часть – дуга, чтобы держаться руками, нижняя – полозья с металлическими накладками. На «козлах» хорошо зимой гонять по улицам и спускаться с крутых горок. Наш для унучков сделал дедушка Никита

Вытащив железяку из сарая, катим ее через дорогу, за ней на другой стороне улицы крутая впадина. Снег еще не тронут, первым скатываюсь вниз я, за мной Юрок, Санька последним. С каждым спуском колея удлиняется, скольжение все лучше. Примерно через час к нам присоединяется Жека Цивенко, вернувшийся из школы. Катаемся до первых сумерек.

Домой возвращаюсь мокрый, много раз падал в снег. Мама не зло ругает и ставит валенки сушиться у печной духовки. Папка наоборот, смеется, и рассказывает, как сам любил кататься в мои годы на «козле».

На следующий день к нам приходит Юрец, мама угощает его пирожками, и мы отправляемся на «домики». Там, присоединившись к другим пацанам, строим в сквере снежную крепость. Когда она готова, разделяемся на две партии – одна ее защищает, а вторая берет штурмом. Туда и обратно летят снежки, мы радостно хохочем и визжим, если какой попадает противнику в лоб, доходит до рукопашной.

Потом стороны меняются, и все повторяется. Сражаемся, пока крепость не разваливается и кому-то подбивают глаз, после чего расходимся.

Юрец обедает у нас, потом отправляется домой, я устраиваюсь с книжкой на диване и читаю. Книжка называется «Маленький бизон», про индейцев. В ней история жизни мальчика из племени «черноногих». Вместе с ним я путешествую по прериям, охочусь и узнаю много нового. Потом играю с папкой в шашки, «продуваю» несколько партий и меня отправляют спать.

В очередное воскресенье случается радость. Утром, часов в десять, мы с Сашкой Винником охотимся с рогатками на воробьев, чирикающим на вербах у дома дедушки Левки. Потом стайка разлетается, а из ворот появляется дядя Женя. На голове кубанка, одет в короткую москвичку*, на ногах фетровые бурки*, пахнет одеколоном. В одной руке держит лыжи, в другой лыжные палки.

– Ну что? Гуляем орлы? – подмигивает нам с Сашкой.

– Гуляем, дядя Женя, – отвечаем мы

– Держи, племяш, – поочередно вручает мне лыжи с палками. – Это тебе.

– Спа-а-сибо, – делая круглые глаза, беру в руки.

Лыжи длинные, в два моих роста, с кожаными креплениями. Палки чуть короче, из бамбука с ремешками для рук, внизу кругляшки и металлические наконечники.

Дядя Женя мой крестный и часто меня балует. Когда был маленький, подарил механическую юлу, в прошлом году заводную машинку, а вот теперь лыжи.

– Катался когда-нибудь на них? – задает вопрос.

– Не, – верчу головой. – Ни разу.

У многих старших пацанов на улице и «домиках» есть лыжи, но прокатиться на них мелюзге не дают, – типа сломаете.

– Тогда немного поучу, – говорит крестный.

Он шлепает лыжи на снег, вставляет носки бурок в крепления и берет в руки палки, – становись на мои ноги впереди. Так, а теперь берись руками за палки. Готов? Тогда пошли. Вместе шагаем вперед по снегу, у меня вроде получается.

Когда доходим до ворот нашего дома, – дядя Женя говорит, – слазь. – Ну как, все понятно? – освобождается от лыж.

– Ага, – поправляю сползшую на глаза шапку.

– Тогда дальше сам, – подмигивает и, хлопнув калиткой, заходит в наш двор.

Я разворачиваю лыжи, становлюсь на них, и, взяв в руки палки, иду по лыжне обратно. На середине падаю набок, поднимаюсь и продолжаю.

– Дай и мне, – ролсит ожидающий у дедушкина дома Сашка. Я не возражаю.

У него получается лучше, наверное, потому что старше. Через час лыжи более-менее освоены, расходимся по домам.

Зайдя во двор, прислоняю их к стене летней кухни, рядом ставлю палки, отряхнув с ног снег, поднимаюсь на крыльцо. В прихожей снимаю валенки и верхнюю одежду, прохожу на кухню. Папка с дядей Женей сидят за столом у печки, дымят папиросами и о чем-то беседуют.

– Ну, как подарок? – спрашивает у меня крестный.

– На все сто! – показываю большой палец.

– Ладно, мне пора, дела, – тушит в пепельнице окурок, встает и идет в прихожую.

– Ты как погляжу, намылился в Завадск к своей крале? – интересуется папка.

– Ну да, – одеваясь, отвечает дядя.

– Смотри, как бы тебе там местные по шее не надавали.

– Это вряд ли, – белозубо скалится. – Ну, бывайте. И выходит, прикрыв дверь.

Я тоже в этом сомневаюсь. Дядя Женя удался в деда Левку – под два метра ростом, широкоплечий и со здоровыми кулаками. Работает забойщиком на шахте, а туда слабых не берут. Он лет на десять моложе папки, неженатый и ищет себе невесту. Прошлым летом мы ездили к одной на его мотоцикле. Дядя Женя с час любезничал с ней в палисаднике, а я на улице охранял «ижак», чтобы местные пацаны чего-нибудь не отвинтили.

Вскоре из магазина приходят мама с Лялькой, купив свежего хлеба, масла и пару пачек сахара, раздеваются, моют руки, и мы обедаем. Потом мама, вымыв посуду, укладывает сестричку спасть, а мы с папкой одеваемся и идем колоть дрова.

Мороз спал, в небе сияет солнце, с крыши веранды звенит капель.

– Так, поглядим, что за лыжи подарил тебе дядя Женя, – останавливается у летней кухни папка. Берет в руки одну, потом вторую и рассматривает.

– Ну как? – задираю голову.

– Хорошие. Березовые и с пропиткой.

– А у тебя в детстве были лыжи?

– Тогда они были, почитай у всех (ставит на место). Гоняли на них, будь здоров. У меня даже был разряд.

– Что еще за разряд? – не понимаю я.

– Это такая степень спортивной подготовки. Нужно пробежать дистанцию за определенное время. К примеру, пять километров за двадцать минут.

– И ты пробегал?

– Конечно.

– А я смогу?

– Вполне. Когда подрастешь и если будешь много тренироваться. Ладно, что-то мы заболтались. Пошли немного поработаем.

Заходим в палисадник с голыми деревьями и направляемся по дорожке к угольному сараю. Рядом с ним, под навесом аккуратно сложены поленница и длиной в половину моей руки сосновые чурки. Зима в этом году морозная, дров на растопку уходит больше и их надо пополнять.

Папка берет лежащий на ней остро наточенный топор и устанавливает на дубовом кругляше чурку.

«Трах!» – мелькает лезвие, «чпок» – разваливается чурка пополам. Снова те же звуки – половинки раскалываются еще раз. Папка отбрасывает их в стороны, я собираю и рядами укладываю в поленницу.

Трудимся примерно час, и когда она изрядно вырастает, он говорит, – шабаш сынок. На сегодня хватит.

– Тогда пойду еще немного покатаюсь, – говорю я, направляясь к лыжам.

– Не спеши, – достав из кармана пачку «Беломора» закуривает.– Сейчас мы их тебе смажем.

– Зачем? – вскидываю брови.

– На дворе оттепель, снег влажный, будет липнуть к лыжам, а они хуже скользить

Уходит в летнюю кухню и возвращается со свечным огарком. Взяв в руку, поочередно натирает им каждую лыжу с изнанки и довольно хмыкает, – теперь в самый раз. Можно еще смазать кусочком сала, но лучше воск.

Теперь липнуть не будет? – интересуюсь я.

– Давай проверим, – перебрасывает губами дымящуюся папиросу во рту.

Я беру лыжи, он палки, выходим за ворота. Вставляю ноги в крепление, беру у него палки и, помогая ими, делаю несколько шагов по лыжне.

– Отталкивайся ими и скользи! – доносится сзади.

Толкаюсь один раз, два, ускоряюсь и через десяток метров зарываюсь носом в снег. Встаю, снова продолжаю и довольно быстро оказываюсь у дедушкиного дома.

– Не хило, – говорю сам себе, разворачиваюсь и возвращаюсь назад.

– Ну вот, уже лучше, – говорит папка. – Дай ка я попробую.

Меняемся местами, и все убыстряя ход, он скользит по лыжне до начала улицы, а потом обратно.

– Здорово, – цокаю языком. – Старшие пацаны отдыхают.

– Кое-что еще помню, – улыбается. – Ну ладно, учись, – освобождается от лыж и идет к калитке.

– Бегаю по накатанным колеям, пока ноги не становятся ватными. Потом утираю ладошкой потный лоб, снимаю с ног лыжи и, прихватываю палки, ухожу во двор.

– Как успехи? – появляется из гаража папка.

– Да вроде ничего, только ноги устали.

– Поначалу всегда так, – закрывает металлические двери. – Я тебе что скажу. Лыжный спорт один из самых лучших. Развивает все группы мышц, увеличивает объем легких, и укрепляет позвоночник. Так что пока зима, катайся ежедневно.

Затем мы уходим в дом, раздеваемся, моем на кухне руки, и направляемся в зал.

Там, за столом, накрытым кружевной скатертью, Лялька раскрашивает цветными карандашами журнал «Мурзилка», мама, устроившись в кресле, вышивает на пяльцах*.

У нее это здорово получается. На всех дверных проемах у нас висят шторы ручной работы с исполненными гладью* цветами, а на стенах несколько картин, вышитых тем же способом.

В левом углу зала на этажерке светится зеленым шкала радиолы «Дружба», из нее льется тихая мелодия. Усаживаемся с папкой сбоку на диван и слушаем.

Последующие дни недели активно осваиваю дядин подарок, а потом ко мне присоединяется Сашка Винник. Родители тоже купили ему лыжи. Не ограничиваясь нашей улицей и ближайшими окрестностями, делаем вылазки к Мазуровской балке.

На подъезде к ней, в степи, рядом с водокачкой – древний курган. Высотой метров десять и с пологим спуском. Мы забираемся на него, отталкиваемся палками и поочередно несемся вниз. Под лыжами визжит снег, в лицо бьет ветер. Иногда падаем, поднимаемся и продолжаем. Красота!

Приближается Новый Год, за день до него папка привозит елку. Она пушистая и пахнет хвоей, устанавливает ее на деревянной крестовине в зале. Затем мама достает из шифоньера картонную коробку с елочными игрушками, начинаем наряжать. Первой на верхушку водружается пятиконечная звезда, за ней цепляются стеклянные шары, сосульки и различные сказочные фигурки. Все это украшается блестящей мишурой, под елкой помещается дед Мороз в шубе, колпаке и с посохом.

Лялька восторженно визжит и хлопает в ладошки, для нее это первая такая елка.

День 31-го декабря проходит как обычно, а вечером у нас праздничный ужин. В зале накрыт стол на четверых со всякими вкусностями. Имеется сваренный накануне холодец, домашняя колбаса, голландский сыр, копченый рыбец и соленья. А еще целая ваза мандаринов с яблоками, купленными родителями на базаре.

Когда за окнами темнеет, усаживаемся за стол, папка стреляет в потолок пробкой от шампанского и наполняет два хрустальных бокала. Мне и Ляльке мама наливает в чашки шипучее ситро.

– С Новым Годом семья! – поднимает бокал папка.

– С новым счастьем! – добавляет мама.

Чокнувшись, выпивают, мы с сестренкой приникаем к свои чашкам. Ситро грушевое, прохладное и щекочет в носу. Когда ужин подходит к концу Лялька начинает сонно клевать носом. Мама уводит ее спать, я тоже вскоре укладываюсь в кровать и проваливаюсь в сон.

Утром под елкой нас с сестричкой ждут подарки: меня книжка «Волшебник изумрудного города» и перочиный ножик, а Ляльку кукла с закрывающимися глазами, умеющая говорить «мама». Считается, что их ночью принес Дед Мороз, но это для маленьких. Я то знаю, что никакого Деда Мороза нет, все сказка. Подарки нам сделали родители.

Проходит неделя. Вечер. За разрисованным морозом окном в небе мерцают первые звезды.

Мы с Лялькой, наряженные в праздничные одежки, сидим за столом на кухне и наблюдаем, как мама накладывает в прозрачные вазочки кутью. Именно так в наших краях называют рождественское угощение, с которым ходят колядовать. Это сладкий вареный рис, с изюмом, украшенный поверху кусочками мармелада или разноцветными леденцами.

Наполнив вазочки, мама кладет под крышку каждой по блестящей чайной ложечке и завязывает их в белые полотняные салфетки. Папка, дымящий у печки папиросой, хитро поглядывает на нас и дает советы, как побольше набрать святочных гостинцев.

– Ну, а колядки вы хоть знаете? – интересуется он, – а то ведь кроме медного пятака те, кого будете поздравлять, могут ничего не дать

– Знаем, – хихикает сестричка, – нас мама учила, и заводит тоненьким голоском,

«Щедрык, ведрык, дайте вареник,

Ложечку кашки, кольцо колбаски…

– А вот еще,

« Щедрый вечер, добрый вечер,

Добрым людям, на здоровье…»

– Молодец, – улыбается отец, – с такими колядками, все гостинцы ваши…

Затем мы ужинаем ватрушками с творогом, запивая их овсяным киселем.

Через полчаса, тепло одетые, с кутьей в руках и полотняными торбочками через плечо, мы гордо шествуем с Лялькой через дорогу к Ануфриевым. Для начала заходим в дом дяди Вити. Там нас уже ждут Юрец и Санька с такими же атрибутами.

Как только Лялька с порога затягивает колядку, оба начинают вопить, что нужно спешить, а то другие пацаны соберут все лучшие гостинцы.

– Цыц! – прикрикивает на них тетя Соня. Умолкают.

Старшие дослушивают «щедровку» до конца, а затем, когда мы «засеваем» крашеный пол прихожей горсточкой припасенной в карманах пшеницы, пробуют и хвалят нашу кутью.

После этого, тетя Соня щедрой рукой опускает нам в торбочки первые гостинцы: конфеты, мандарины, орехи и пряники. А еще выделяет по серебряному рублю. Мы в восторге. Братья завистливо косятся на нас, но им дулю с маком – хозяевам не положено.

Затем веселой гурьбой мы вываливаем из дому, заходим во двор к дедушке, стучим в окошко и дружно поем колядку. Через минуту на крыльце загорается свет и нас встречает бабушка. Она целует всех по очереди и приглашает в дом.

В жарко натопленной горнице, углубившись в газету, в деревянном кресле перед столом, восседает хозяин.

Стол перед дедушкой уставлен праздничными гостинцами для всех тех, кто зайдет с рождественскими поздравлениями. Для детей – сладости, пахучая антоновка и горка монет, для тех кто постарше – колбасы, пироги и бумажные рубли.

Дедушка глуховат, и специально для него мы еще раз поем щедровку, да так, что в окнах звенят стекла, а во дворе испуганно взлаивает Тобик. Никита Степанович одобрительно кивает, утирает рукой повлажневшие глаза и благосклонно кивает бабушке.

Та крестится на иконы в красном углу и, радостно причитая, пополняет наши торбочки новыми гостинцами, а затем вручает каждому из внучат по полтиннику. Дед же, дав нам знак оставаться на местах, грузно встает с кресла и уходит в боковушку.

Оттуда он появляется со святочной звездой в руках. Она сделана из серебристой фольги и прикреплена к фигурному деревянному жезлу, увитому яркими лентами.

– Хорошо спиваете, – поглаживает усы и протягивает звезду мне. Раньше он давал этот святочный знак, пользующийся особым расположением у набожных хозяек только молодым парням. А теперь вот нам – знать услужили.

Весело переговариваясь и держа над собой звезду, мы направляемся вдоль заснеженной улицы обратно через дорогу к хате деда Левки, а затем к другой нашей родне и спустя час изрядно пополняем гостинцами торбочки и карманы.

Договариваемся оттащить все по домам, а затем двинуть к соседям и на «домики». Тем более, что Лялька устала и ей пора спать.

Дальнейшее путешествие продолжаем вчетвером – к нам присоединяется Сашка Винник. Там и сям по длинной улице снуют группы колядующих детей и подростков. Окна всех без исключения домов мерцают теплым светом, да и ночь на диво звездная, с ярко блестящим в небе месяцем.

Мы торопимся, вот-вот в дело включатся старшие ребята. Двое из них уже маячат под фонарем у переулка, ведущего на «домики». Это Колька Коломиец и Юрка Шарапов. Оба наши соседи, учатся в восьмом классе. Колька высокий, со смоляным чубом, Юрка ниже, рыжий и лупоглазый. Позапрошлым летом у меня с ними случилась неприятность.

В тот день, навестив Ковалевых, дедушка был на базаре, а тетя Рая варила в летней кухне борщ, я наблюдал как бабушка Варя в доме строчила на швейной машинке. Называлась она «Зингер» и меня очень интересовала. Однако трогать машинку мне запрещалось, так что сидел на стуле, дрыгал ногами и наблюдал.

Сделав перерыв, бабушка встала, подошла к большому сундуку у стены откинула крышку и стала что-то искать. Я тут же соскочил со стула, прошлепал босыми ногами туда и, поднявшись на цыпочки, заглянул внутрь.

В сундуке была сложена праздничная одежда, сбоку длинный пенал. А в нем, среди каких-то коробочек, флаконов и мотков ниток, тускло блестели орден и несколько медалей. У папки они тоже были, но эти увидел впервые.

– Чьи они? – задрал голову.

– Твоих дядей Алексея и Владимира (вздохнула) оба погибли на войне. Царствие им небесное, – обернувшись, перекрестилась на икону, висящую в углу

– Можно посмотреть?

– Держи, – вложила мне в ладошку орден. – Это Алешин.

Он был в виде рубиновой звезды с золотым серпом и молотом, перекрещен винтовкой с саблей, в центре по кругу белой эмали, золотыми буквами какая-то надпись.

– Красивый, – поцокал я языком. – Ладно, я с ним немного погуляю?

– Добре, – закрыла крышку сундука бабушка и вернулась к своей машинке.

Я прикрепил орден к майке, вышел на веранду, а оттуда, надев сандалии, во двор. Там, представляя, что солдат, промаршировал до ворот и вышел на улицу. Она была пустынной, в траве гуляли куры, на лавочке перед домом Шараповых сидели Юрка и Колька. Грызли семечки.

– Это ш о у тебя на майке за значок? – спросил Колька, когда поравнялся с ними.

– Не значок, а военный орден! – гордо ответил я.

– А ну ка топай сюда, поглядим, – сплюнул на землю шелуху Юрка.

– Во,– подойдя к ним, выпятил грудь.

– Ну-ка, ну-ка, – отвинтил его у меня с майки Колька и оба принялись рассматривать, – стоящая вещь (переглянулись).

– Слушай, давай меняться, – предложил Юрка.

– Не, – повертел я головой.

– Так ты же не знаешь на что?

– На что? – мне стало интересно.

– Щас, – встал с лавки Юрка и ушел во двор.

Вскоре вернулся и показал мне плоский фонарик, – во, немецкий «Даймон»*. Отлично работает. Нажал сбоку кнопку, в стекле загорелся свет, передал Кольке. Тот тоже включил – выключил, оба уставились на меня, – ну так как?

– Согласен, – решительно кивнул я. Обмен состоялся.

Взяв фонарик в руки порысил в сад к деду Левке. Там устроился за вагонеткой с водой и стал нажимать кнопку. Фонарик не горел. Потряс, снова нажал. Результат тот же. Из глаз потекли слезы, «обдурили», горько заревел.

– Ты чего? – раздался голос. Рядом стоял дядя Женя. Он возвращался домой с работы, шел с шахты по тропинке через огород. Всхлипывая, я рассказал о своем горе.

– А ну-ка дай мне фонарик, – протянул руку.

Взяв, открыл корпус и рассмеялся, – они вынули из него лампочку и батарейку. Ладно (вернул) пойдем, разберемся с этими засранцами. Однако Юрки с Колькой на улице уже не было. Оба куда-то свинтили.

– Ничего, – заверил я крестный. – Никуда они от меня не денутся.

Спустя пару дней он отловил обоих и надавал по шеям. Однако ордена у друзей уже не было. Тоже кому-то променяли. Вот такая была история.

Сделав последние визиты и проводив домой братьев, мы с Сашкой, сидим на лавке у его дома. Хрустим пахнущими сеном яблоками, которыми нас одарил кто-то из соседей и слушаем набирающую силу рождественскую ночь. Малые, но понимаем, какая-то она особенная, не такая как все.

В мае к Ануфриевым приезжает родня – тетя Галя с сыном Виктором. Они родня и нам, поскольку тетя Галя была замужем за дядей Шурой, старшим сыном дедушки Никиты и бабушки Степаниды, погибшем на войне. Витя им внук, а Юрцу с Санькой, мне и Ляльке – двоюродный брат. Годами он такой как дядя Женя, рослый и веселый. Недавно отслужил в армии, учится в автодорожном институте.

Живут они в Луганске, у тети Гали новый муж – зовут Петр Григорьевич. Прошлым летом мы были там в гостях. Пока взрослые гуляли и пели под баян, Витя прихватил меня с Юрцом, и мы отправились на трамвае в центр смотреть английские танки.

Ехали на нем впервые, у нас в Брянке трамваев нету, и с интересом разглядывали многоэтажные дома, широкие проспекты и искрящиеся под солнцем, бьющие фонтаны. По дороге брательник рассказал, что после Гражданской войны эти танки городу подарил наш именитый земляк, маршал Ворошилов*.

Похожие на стальные чудовища махины стояли на гранитной площади, окруженной сквером, когда подошли ближе, мы с Юрцом опупели. Были они зеленые, в заклепках, размером с дом, по бортам торчали пушки и пулеметы.

Задрав головы, обошли кругом, а потом я спросил Витю, – залезть на них можно?

– Отчего же (рассмеялся) валяйте, я, когда был пацаном, тоже туда забирался. И показал как лучше. Через минуту мы с Юрцом были наверху одного танка. Походили по броне, заглянули в лючок башни, внутри была темнота. Слезли.

– Да, блестя глазами, – сказал Юрец. – Вот бы на таком поездить!

– Когда вырастишь, может и поездишь, – потрепал его по плечу брат. И как в воду глядел. Спустя годы Юрец стал танкистом и дослужился до полковника.

Погостили тетя Галя с Витей у нас два дня, а потом папка отвез их на машине в Луганск.

Между тем работы на пустыре за нашей улицей закончилась. Там построили лагерь для заключенных. Внутри два громадных цеха, другие производственные помещения, несколько двухэтажных казарм и футбольное поле. Их окружала высокая ограда из бетонных плит с колючей проволокой наверху и фонарными столбами. По периметру, похожие на скворечники, сторожевые вышки.

С внешней стороны, рядом с трассой, еще одна казарма для охраны, железные ворота и КПП. Все это мы с Жекой Цивенко, Сашкой Винником и Юрком рассмотрели с верхушки нашего террикона, на который постоянно забираемся.

А еще с той же стороны, подходя вплотную к уличным огородам, появилась шикарная спортивная площадка. На ней имеются высоченная трапеция для лазания по канату, шесту и наклонной лестнице, параллельные брусья, турник, и «конь» с подставкой для прыжков. Дальше следует длинный бум* и площадка с битами и городками. Все это окружает штакетник с вкопанными под ним скамейками.

Три раза в неделю, с утра, на площадке занимаются спортом солдаты роты охраны, а мы, сидя на штакетнике, с интересом, наблюдаем. Когда же они возвращаются в казарму, спрыгиваем на площадку и все повторяем. За месяц натаскались так, что выполняем практически все упражнения. Больше того, Колька Гузяков вертит на турнике солнце, а я единственный из пацанов поднимаюсь до самого верха по канату только на руках. Потому как цепкий.

Поскольку котлована больше нет, и купаться негде, мы Женькой Цивенко разведали новое место. Это бассейн на шахте «Краснопольевская-Глубокая», в получасе ходьбы от поселка Булатовка, примыкающего к нашей улице со стороны железнодорожного переезда.

Вода в нем используется для шахтных нужд, из установленных поверх нее труб вверх бьет множество искрящихся на солнце струй. Размером водоем с волейбольную площадку, глубина два метра. Плавай и ныряй – не хочу. Что мы и делали практически каждый день.

Здесь же знакомимся с новым пацаном. Зовут его Женька Хорунжий, живет на улице рядом с нашей, куда вместе с родителями переехал весной из Беловодска. Он моих лет, но на голову выше, загорелый и с выгоревшими на солнце волосами.

– Ну как вам бассейн? – спрашивает нас с Жекой, когда изрядно наплававшись, одеваемся.

– На все сто.

– Хотите, покажу еще одно место, где можно искупнуться?

– А разве такое есть?

– Увидите. Айда за мной.

Миновав территорию шахты по железнодорожным путям, выходим за нее и взбираемся по тропинке на крутой откос. В сотне метрах от него высится водонапорная башня, за ней уходящее вдаль волнами овсяное поле.

– Считай на месте, – говорит Женька, первым направляясь к башне. Вблизи она кажется огромной, из светлого кирпича, внизу полуоткрытая дверь. Поочередно заходим внутрь. Там полумрак, по стене вьется металлическая лестница, в оконные, уходящие вверх проемы льется дневной свет.

Взявшись за поручень, наш новый знакомый осторожно поднимается по ступенькам, мы с Жекой, следуем за ним. Под сандалиями звенит металл, слышится сдерживаемое дыхание, минут через десять ступаем на бетонную площадку. На ней установлен великанский железный бак, метров пятнадцать в диаметре, уходящий под купол крыши. Там, на стропилах воркуют несколько голубей.

– Ничего себе, – удивляемся мы с Жекой. – Никогда такого не видали.

Бак на расстоянии несколько шагов окружает дощатая стена с несколькими окошками. Выглядываем в одно. Далеко внизу земля, синеют посадки, в сторону шахты паровоз тащит пустые вагоны

– Ну как, насмотрелись? – подмигивает Женька. – А теперь можно и искупнуться.

Сбросив с ног сандалии, стягивает майку со штанами, вешает их на какую-то трубу, и карабкаетсяся по вертикальной лесенке в бак. Потом сверху донесся всплеск и его крик «лафа!». «Давайте сюда!»

Мы тоже быстренько раздеваемся и лезем следом. Бак с нешироким парапетом по краям, наполнен доверху, поочередно сигаем в воду. Она теплая и прозрачная. Громко хохоча, плаваем от одной стенке к другой, брызгаемся и ныряем. Затем сидим на парапете, дрыгая ногами.

– Да скалит зубы Жека, – расскажем пацанам, не поверят.

Снова купаемся, а когда надоедает, вылазим из бака, выкручиваем трусы, одеваемся и спускаемся по лестнице обратно.

– А теперь можно попастись,– говорит Женька, когда выходим из башни.

– Это как? – не понимаем мы.

– Вон там, – показывает на овсяное поле, – полно гороха.

Не сговариваясь, идем туда.

Овес с еще зелеными метелками нам по грудь, внизу густо переплетен гороховыми стеблями. На них крепкие и полные стручки. Одни, сорвав и раскрыв, мы отправляем в рот, другими набиваем пазухи. Чуть позже сидим в тенистой посадке сбоку поля, чавкая приятную сладость и делимся дневными впечатлениями.

Домой возвращаемся под вечер.

Наш новый приятель сворачивает за переездом на идущую параллельно нашей улицу, она зовется Новая. Мы с Жекой идем к себе на Луговую.

Появление лагеря за нашей улицей взрослым не нравилось а вот пацаны были в восторге. Мало того, что мы регулярно посещаем спортивную площадку, но и еще знакомимся с солдатами. Почти каждый вечер свободные от службы играют там в городки, а мы угощаем бойцов созревшими в садах яблоки.

За это нам разрешают смотреть кино в их казарме. Оно по воскресеньям, тоже вечером. Сеансы проходят в небольшом зале на первом этаже с двумя рядами жестких театральных кресел. Сзади на столе стрекочет кинопередвижка, на сцене мерцает экран. Нам разрешено сидеть впереди, но не болтать и вести себя тихо.

Все фильмы, которые показывают – военные, и мы поочередно смотрим «Александра Невского», «Балладу о солдате», «Двух бойцов» и многие другие. Для нас это можно сказать подарок. Билет в кино в поселковом клубе стоит три рубля, а такие деньги есть не у каждого пацана.

По средам, во дворе казармы, огороженном высоким глухим забором идет чистка оружия за которой, забравшись наверх мы с интересом наблюдаем. За длинными, обитыми жестью столами солдаты драят автоматы.

Один такой мне уже доводилось видеть и даже потрогать.

В феврале, гасая на лыжах, я простыл и меня третий день не пускали на улицу. Было утро, в доме потрескивала голландка, на стене стучали ходики. Мама в зале гладила белье, Лялька спала в спальне в своей кроватке. Я же сидел на стуле в соседней комнате и смотрел в окно, выходящее на зады усадьбы.

Там дрожали ветками голые деревья сада, и белел сугробами огород, за забором которого темнела автотрасса с летящей по ней поземкой.

Примерно с час назад, на перекрестке остановился трехосный, с брезентовым тентом грузовик, откуда вниз спрыгнул солдат и встал на обочине. На нем были шапка – ушанка, песочного цвета бушлат, на ногах кирзовые сапоги.

За плечами висел автомат, а в руках солдат держал красные флажки.

Потом грузовик уехал, а я сразу же побежал на кухню и сообщил об увиденном папке, просматривавшему на кухне газету. Он вместе со мной прошел в комнату, к окну, поглядел туда и сказал, – это, сынок, военный регулировщик.

– В смысле? – не понял я.

– По-видимому, скоро мимо пройдет армейская колонна, а боец флажками укажет ей дальнейший путь следования.

– Они едут на войну?

– Нет, – покачал головой. – Скорее всего, на учения.

Затем мама приготовила завтрак (все поели), папка ушел чистить во дворе снег, а я снова устроился на прежнем месте, в ожидании колонны. Шло время, она не появлялась, солдат стал явно мерзнуть. Он опустил уши шапки, часто хлопал руками по бокам и пристукивал сапогами.

– Ну, как, все стоит? – спросил, вернувшись со двора, пахнущий морозом папка.

– Стоит. А колонны нету.

Не раздеваясь, он прошел ко мне, с минуту глядел в стекло, а потом, снова вышел.

Вскоре стоял рядом с бойцом, они о чем-то поговорили и направились к нашему дому. Затем на веранде хлопнула дверь, за ней вторая и на кухне, в облаке морозного пара, появились солдат с папкой

– Надя! – позвал маму.

Чуть позже, сняв шапку и поставив рядом в угол автомат, солдат с аппетитом уплетал за кухонным столом, жареную картошку на сале и хрустел солеными огурцами.

Мне же было поручено смотреть в окно и предупредить о появлении колонны. Трасса оставалась пустынной, мама налила гостю чаю, а к нему наложила в блюдце вишневого варенья, затем снова ушла в зал.

Все это время я одним глазом смотрел на трассу, а вторым на автомат. Никогда такого не видел. Те, что показывали в военных фильмах, были с куцыми дырчатыми стволами и круглыми дисками, а этот совсем другой. Похожий на игрушку.

– Что, нравится? – перехватил мой взгляд, солдат, прихлебывая горячий чай из чашки. – Можешь потрогать.

Я слез со стула и, пройдя на кухню, осторожно коснулся автомата рукой. Он был холодный, чуть пах смазкой и с мелкими каплями на металле.

– Так, спасибо вам за все, – поднялся со стула гость.

Затем он протянул мне руку «дай пять пацан», и я шлепнул в нее ладошкой.

После солдат поправил торчащие за голенищем флажки, натянул на голову шапку, прихватил свой автомат, и они с отцом вышли. Через несколько минут регулировщик вновь стоял на перекрестке, а вскоре со стороны центра подошла колонна.

Впереди рулил зеленый «бобик», за ним десяток, с брезентовыми тентами таких же грузовиков, к которым были прицеплены с длинными стволами пушки.

Наш солдат выбросил одну руку с трепещущим флажком вперед, а вторую вскинул над головой. Колонна, урча моторами, медленно потянулась в сторону заснеженной степи.

Миновав перекресток, последняя из машин на несколько секунд остановилась, из-под тента высунулась рука, боец влез в кузов, и автомобиль снова тронулся.

– Пап, а пап, – обернулся я от окна, к стоявшему рядом отцу, когда трасса опустела, и машины скрыла летевшая вслед поземка. – У тебя на войне были такие пушки?

– Это гаубицы, сынок, – ответил он. – Мои были калибром меньше.

Вот такая была история с автоматом.

А еще этим летом я впервые побывал на свадьбе. Женился дядя Женя. Невестой была та самая девушка, к которой мы ездили с ним на мотоцикле. Стройная, черноглазая и красивая, звали Верой. Свадьба состоялась в доме дедушки Левки, гостей была тьма. Гуляли целых три дня, играли два баяна, пели и плясали, детвору щедро одаривали конфетами, пряниками и орехами.

«Как только вырасту, сразу женюсь» решаю для себя.

Глава 4. Первый раз в первый класс

Погожее сентябрьское утро, рассеянные лучи солнца сквозь садовую листву, росчерки перистых облаков в высоком небе.

Стою во дворе важно надув щеки.

На мне военного образца фуражка с лаковым козырьком, стального цвета гимнастерка и отутюженные штаны, на ногах черные ботинки. А в руке дерматиновый портфель. Там букварь, карандаши, счетные палочки и тетрадки.

Затем на крыльце появляется мама, в красивом бордовом платье и с букетов георгинов в руках, спускается по ступеням.

– Ну что, пойдем сынок?

– Ага, – говорю я, и мы выходим за ворота.

Через пару минут со стороны перекрестка к нам подходит тетя Соня, ведущая за руку Юрца, обряженного в похожую форму. У них с собой тоже цветы и портфель. Мамы приветствуют друг друга, мы с братом солидно киваем друг другу, после чего вчетвером идем вдоль улицы на Рудник Краснополье. Там находится школа, где будем учиться. Когда-то в ней учились наши мамы и отцы, а теперь пришло время сыновей.

Когда минуем последние дома, навстречу попадается дед Передрей. Это старинный приятель дедушки Никиты, вместе воевали в Гражданскую. Работает водовозом на конном дворе. На голове старая казачья фуражка плечи обтягивает ситцевая рубашка, вместо одной ноги протез

– Здорово девчата, – останавливается. – Никак ведете огольцов в школу?

– Здравствуйте, Матвей Захарович. Ведем, пришло время.

– Ну-ну, – обводит нас с Юрцом взглядом и скрипит дальше. А я тут же вспоминаю наше первое знакомство.

Было мне тогда три года, стояло лето, играл с мячиком во дворе. Мама полола картошку в огороде, Ляльки тогда еще не было. После очередного удара ногой мяч подкатился к воротам, я подбежал туда и увидел, что калитка не на защелке, как обычно. К маме недавно заходила соседка, поболтала с ней и ушла.

Встав на цыпочки, я тут же потянул на себя ручку, открыл калитку и оказался на улице. До этого меня туда одного не пускали. Вот она, долгожданная свобода!

Никаких мыслей в голове не было, вместо них работали ноги. Они вынесли меня на середину, в теплую пыль и я с удовольствием шлепал по ней вперед, туда, куда чуть опускалась дорога. По ее обочинам зеленела трава, мне было хорошо и хотелось шагать дальше.

– Ля-ля-ля, – довольно напевал я, размахивая в такт руками.

Потом улица закончилась, впереди открылась бескрайняя ширь, я в нерешительности остановился и сунул в рот палец. Такого никогда не видел.

С одной стороны, вдали, высилась рыже-красная гора, над которой висели облака, с другой были россыпи одуванчиков в траве похожих на маленькие солнца. А между ними та же дорога, ей не видно края.

Внезапно сзади послышался какой-то скрип, оглянулся

Со стороны улицы ко мне подошел какой-то дядька и остановился. Высокий, как папка, с седой головой и усатый. А еще у него была одна нога, вместо второй деревяшка.

– Ты чей будешь, пострел?

Я наморщил лоб, вспоминая, а потом глядя снизу вверх, сказал «мамкин».

– А куда идешь?

– Туда! – показал пальцем на уходящую вдаль дорогу.

– Все ясно,– шевельнул усами. – Давай руку.

Протянул ему ладошку, он взял в свою, и мы поскрипели дальше вместе.

Вскоре гора осталась позади, дорога опустилась вниз. Сбоку от нее, среди деревьев, стоял большой красивый дом. Перед ним было много цветов и лужайка с качелями, а на открытой веранде сидели какие-то молодые тетки.

Дядька толкнул рукой железную калитку, и мы пошли по каменной дорожке туда.

– Ваш пацан? – спросил теток, когда поднялись по крашеным ступеням. – Встретил на дороге.

– Да кто его знает, может и наш, – переглянулись. – Мы здесь второй день. Практикантки.

– Тогда забирайте, – подтолкнул меня вперед. – Да лучше глядите за детишками. Поскрипел обратно

Затем одна тетка спросила, как меня зовут, и я ответил, – Лель. Полное имя не выговаривал

– Ну, тогда умоемся, покушаем и отдыхать, – сказала вторая. – Все другие детки давно спят, а ты болтаешься.

– Ага, – согласился я, поскольку действительно устал и проголодался.

Далее меня умыли, накормили молочным супом и булкой с компотом, а затем отвели в большую прохладную комнату. Там в кроватках посапывают много таких как я, что снова удивило.

– Ну вот, теперь бай-бай,– уложили меня на одну из свободных, и я довольно уснул.

А в это время там, откуда я ушел, случился переполох

Закончив работать в огороде и не обнаружив во дворе чада, мама оббежала на улице всю многочисленную родню.

В результате создали группу поиска.

Баба Степанида с тетей Соней отправились по Луговой в сторону железнодорожного переезда, где в будке всегда сидел дежурный, а мама с бабой Варей и тетей Раей поспешили в обратную, в направлении старого террикона на окраине.

По дороге, на громыхавшей колесами водовозке им встретился этот самый дед Передрей, знающий на поселке всех и каждого.

– Стой, Захарович, стой! – замахала руками баба Варя.

– Тпру! – натянул вожжи. – Здорово кума. Чего надо?

– Вы случайно тут мальчика не встречали? Конопатый такой и с чубчиком, – запричитала мама.

– Конопатый, говоришь? – покосился на нее дед. – Как же встречал, с час назад. Отвел на Краснополье в садик.

– Слава богу! – обрадовалась бабушка Варя.

– Ладно, бывайте, – ответил Передрей, и водовозка погромыхала дальше.

Чуть позже, вчетвером, мы возвращались по дороге назад. Таким был мой первый выход в большой мир.

Вскоре впереди открывается поселок, спускаемся с бугра и идем к школе.

Она в длинном одноэтажном здании с высокой крышей, просторным двором, и примыкающим к нему небольшим сквером. На другом конце хозяйственные постройки

Двор перед школой пестрит многочисленными детьми с родителями, на крыльце стоят несколько строгого вида теток, а из репродуктора на столбе, бодро звучит песня

Всё выше, выше и выше

Стремим мы полёт наших птиц,

И в каждом пропеллере дышит

Спокойствие наших границ!

Мы вливаемся в праздничную толпу, мама с тетей обмениваются «здрасьте» со знакомыми, а мы с Юрцом рассматриваем сверстников. Все они поселковые, никого из ребят мы не знаем, но тут замечаем Женьку Хорунжего. Он тоже с мамой, у нее в руках цветы.

– Здорово Жень! – машем ему руками.

Потом в репродукторе что-то щелкает, он замолкает, и одна их теток на крыльце, в строгом черном костюме призывает всех к вниманию.

Для начала она поздравляет школьников с началом нового учебного года (родители громко хлопают в ладоши), а затем приглашает первоклашек занять места перед крыльцом.

Таких набирается человек тридцать, нас выстраивают с букетами у него в два ряда. Потом от старшеклассников отделяется один, в красном галстуке с маленькой девочкой на плече. В руке у нее зажат колокольчик на деревянной ручке, смеясь, громко в него звонит. Родители умиляются и снова хлопают в ладоши, а пара проходит перед нами.

Стоящий позади скуластый пацан отпихивает меня, чтобы лучше видеть, а я в свою очередь толкаю его. На нас шикают.

Торжественная часть завершается вручением цветов спустившимся с крыльца учителям. После этого родители остаются снаружи а учеников разводят по классам.

Наш в дальнем конце высокого длинного коридора, просторный и с четырьмя большими окнами. В нем крашеный пол, три ряда зеленых парт, перед которыми стол со стулом. За ними на стене, большая черная доска, рядом тумбочка.

Сопровождающая нас молодая женщина в белой блузке и длинной расклешенной юбке, рассаживает всех ребят по партам.

Мы с Юрцом хотим вместе, не получается. Меня с каким-то пацаном она усаживает на предпоследнюю парту среднего ряда, а его с девчонкой на вторую, крайнего от окон. Женька получает место в противоположном ряду.

– Итак, ребята, будем знакомиться, – говорит, закончив процесс, учительница. – Меня зовут Лилия Иосифовна Достлева. Я ваш классный руководитель. Буду учить чтению, письму, арифметике и чистописанию. А теперь узнаю кто вы. Названным, нужно встать и отвечать «я». Понятно?

– Поня-ятно, – вразнобой тянет детвора, а потом сзади что-то падает.

– В чем дело? – глядит туда классный руководитель. И мы тоже поворачиваем головы.

– Он дернул меня за косу, – басит с предпоследней парты длинная рыжая девчонка. А я дала ему сдачи.

– Как твоя фамилия, мальчик? – задает вопрос учительница, поднимающемуся с прохода, расстроенному пацану в очках.

– Равлик, – бубнит тот, ощупывая ухо.

– Сядь на место и больше так не делай.

Пацан усаживается, а Лилия Иосифовна, берет лежащий на столе журнал и зачитывает по нему фамилии.

Первым встает Юрец и так до последней буквы алфавита.

Когда знакомство заканчивается, учительница присаживается на стул и предлагает всем достать из портфелей буквари, что все тут же исполняют.

– По ним я буду учить вас читать, – говорит она. – А может кто-то уже умеет?

– Я могу! – пищит сидящая впереди девчонка, « я, и я тоже» раздается еще несколько голосов.

– Похвально, – кивает Лилия Иосифовна.

Читать я тоже могу, но молчу. Чего зря хвастать?

Затем она предлагает нам достать тетрадки и разъясняет, что в тех, что в линию, мы будем писать буквы и слова, а которые в клетку – цифры. Далее наступает очередь счетных палочек, и когда я достаю из портфеля свои, они рассыпаются, а я лезу под парту.

– Это кто у нас? – интересуется учительница, когда сопя, появляюсь снова.

Я называюсь и получаю замечание. Оказывается на все в классе нужно спрашивать разрешение. Для чего следует поднимать руку.

Когда ознакомление с наличием у всех школьных принадлежностей заканчивается, классный руководитель знакомит нас с правилами поведения в школе, распорядком и другими нужными вещами.

Спустя некоторое время из коридора доносится звонок, и Лилия Иосифовна сообщает, что наш первый урок закончен, можно расходиться по домам, а завтра в восемь утра, всем быть в классе. В числе других первоклашек, мы с Юрцом и Женькой выходим на зеленый двор, сзади меня окликают «эй пацан!» Оборачиваюсь – сзади стоит скуластый.