Иночим великанов

Часть первая: Непредвиденная променада.

Как и любой щелкопёр, единственное, на что я могу уповать в своих потугах на поприще прозы, что на любой опус всегда найдётся свой чтец. А на добротный, даже несколько…

Дивелз. (Эпиграмма – Апокрифов полуэльфа)

В вычурной королевской опочивальне, прозаичные суетни обстояли, как и надлежало, прямиком пред приемом на аудиенции почтенной свиты. Королева Флагения, более часа избирала щегольский наряд из трех надлежащих случаю предложенных, покамест, фигурально не сплюнув, не сдалась, сделав предпочтения четвертому. Доколе её облегающий корсет тисками натужно стягивали две служанки, за витиеватым драпированным орнаментом окаймленной малахитом алой ширмы, состоящей из четырехфутовой прямоугольной гармошки, король, мельком слыша стенания трех женщин праздно, протянув ноги, затянутые в желтоватые шоссы, возлежал на их широкой двухместной постланной кровати, выжидательно-степенно скрестив руки и тонковатые голени. И под стекающим навесом из прозрачно золотистых балдахинов, он, скучающе выпятив губу, осматривал свои покои. Его томный взгляд небрежно гулял от внушительного лакированного комода, застолблённого полками парфюмерии и бесценными каменьями, да единодушно распятыми на кольях вешалок изысканными платьями, до своего легендарного меча, повешенного за пенсионную ненадобность на хладную кладку стены, на прослойке эллиптического лакировано промасленного спила многовекового дерева, что возвышался над гармошкой багровой ширмы. Он погруженный в себя, тяпкой рефлексии врываясь в прошлое, припоминал, как отец менторски ведал ему былину, как промоину дола родового меча ещё его деда, было почти невозможно оттереть от спекшейся крови орков, и враждебных эльфов нерадушно встретивших пришельцев. Но стоило ему перекинуть услажденный памятью взгляд на гобелен отца, как мягкий, но властный голос королевы глухо отозвался, из-за тонкой прослойки, через которую до этого до него доходили лишь звуки истошного натяжения ткани, да тяжёлые глубокие выдохи королевы с последующими трепетными сробевшими шёпотами извинений белевших до мела служанок с подкашивающимися поджилками.

– Так и будешь безмолвствовать? – сразу после этого почитай укора, раздался особенно надсадный выдох, и лязг зубов, взятой в щипцы корсета подневольной к этикету женщины высшего сорта.

Но государь не спешил отвечать. Вся эта обступившая золотистая лазурь покоев замка, столь опостылела ему, что ему до садни чесотки не терпелось вернуться на поле брани или охоты, сменив изысканно мраморный пол, на плотный до колен, шелестящих дерн, и обагрённое поприще, усеянное битыми шлемами солдат, клыками орков, или ломаными стрелами эльфов. Гобелен с величественным отцом, в ратных отблёскивающего нагрудника кирасы доспехов с закрепленной зеленой мантией, и пышной копной каштановых волос, вольно поддающихся дуновению ветра, побудила его украдкой коснуться своих, тонких и поредевших как осенний лес, начинавших сидеть и спадом доходивших разве, что до ушей. Его слаженная наружность, да тучей сдвинутые брови, на скуластом волевом лице, вынудили его сряду коснуться, в начале колючих заплывших щек, за тем наросшего за годы винных пристрастий живота, что натянул клетчатый кафтан, до предела натуги тяги. Старею – угрюмо почел Сибульт Второй, так и не достигший высот досточтимого отца. Его густая окладистая борода впервые за десять лет, понудила его пораздумать о бритье, под стать неустрашимого гладкому лицу отца, а насечки испещривших морщин, которые были сглажены писавшем портрет, будто ответно перепали на него. Но эта скоротечная сверлившая думы мысль, выражающейся в упорном чесании клочка волос под угрюмо повисшей губой, была, прервана неотвязчивой женой.

– И чем же так безутешно омрачены мысли, бравого мужа? – он поднял изведенный неладными обуревающими мыслями взор со своих кучковатых штанин на голенях (так как коленок он не видел), и завитых мысков королевских пигашей, которые он никогда не утруждался снимать и в ложе (даже на подоткнутом покрывале).

Королева обрядила себя в одно из своих самых роскошных и пышных белоснежно-янтарных платьев, хотя и пропустила гофрированный брыжи, коя так полюбилась, матери Сибульта, что любой её писанный маслом портрет, не обходилась без этого атрибута. Несмотря на роскошь, королеву наряд, несколько не полнил. Оно, напротив, подчеркивало её, а корсет, был данью уважения моде, нежели необходимость скрыть отложения изысканных блюд. На её вздернутой голове на тонкой малокровной шее виднелась, уложенная прическа, состоящая из диады двух кос, которые в конечном итоге переплетались меж собой, и ложились на открытые бугорки лопаток полуоткрытой спины. Её яркий почти золотой очерк на светлой белокурой голове, не мог вынудить его не завидовать, скребя зубами, относительно тому жалкому кустику на прогалине, что златым тыном придерживала открытая корона, которая тесно сидела у него на макушке. Ажурная кайма трена, едва касалась пола, а все постепенно поднимаясь выше по куполу к её стану талии, уже виднелись барашки оборки. Под лоном изящного наряда располагался овальный выпяченный яшмовый камень, поблескивающий от слабоватых лучей испод изрезанных полудневными иглами света процеженным из гардин, сокрывших алые по окаймлению витражи. На рюмке шеи виднелось задорно поблескивающее ожерелье, инкрустируемое ониксовыми камнями. Небольшая хрустально видная диадема, не доходила до бахвальства атласной короны, но так как Флагения не выносила, когда ей, что-либо жмет на голову, это была достойная замена. Король все ещё насуплено молчал рыбой, разглядывая её пленительно приятное овальное лицо с правильными формами черт, которое, несмотря на природные данные, стремилось, осунувшись сузиться, от переполняющего до кромки недовольства его смурной безучастностью.

– Отчего мы уладили сей прием? – внезапно инфантильно разродилось у него.

Флагелия отстранив служанок степенно прошла вперед, позвякивая украшениями сложа длинные ажурные рукава у втянутого коконом корсета стана с хомутами ложившихся лиф, и отодвигая полупрозрачную златую балдахину, кротко уселась у него в ногах. Кровать слегка промялась в близь ложбинки его окопа, а жена нежно коснулась колена перекрашенных ног короля в блеклых лимонных колготках. Он все ещё прострационным взглядом смотрел в никуда, хотя и передернул губой, когда она коснулась его изящными тончайшими пальцами. Его все до всех пронзенных фибр волновал исход сегодняшний аудиенций прикрытой вуалью спонтанного празднества.

– В кой раз ты у меня это вопрошаешь? – лукаво заломила королева, растягивая в ухмылке очаровывающие губы. Позади неё участливо выстроились две заурядные служанки, но обряженные стократ гоже посконных весняков, и это был сознательный каприз королевы, не желающей якшаться с совсем уж доморощенной челядью. Её обслуга выделялась как алмаз среди грязи, но в отместку была коротко острижена, и посему носила чепцы, на затрапезную прокрахмаленную ткань поверх по струнке вытянутых бесформенных прикормленных дородных телес, с белесыми фартуками. Она чаяла, что таким образом, её муж меньше будет на них глазеть, особливо, ежели они разделят его недуг облетевшей густотой головы. Но она несознательно заблуждалась. Кроме неё, ему никто не был нужен уже долгие годы, посему все опасения были пусты.

– Мне непременно стоит вещать с тобой в присутствии прислуги? – весьма безрадостно и скорбно поинтересовался король, измяв лоб в борозды морщинок, пока его блестящие золотом подвески на животе поднимались от усердного набора воздуха.

– Отставьте нас, – мановением одернув изящную кисть, брезгливым контральто приказала Флагения, и, не оборачиваясь, досрочно приняв оголенной спиной низкий раболепный поклон от служанок, продолжая с неподдельной прямотой назидать на меланхоличного вырванного в русло личных обуревающих раздумий мужа.

– Мой отец сберегал этот союз сорок лет, а вслед за тем он почил, и мне не вмочь сплотиться даже с Куиком, коим и босяк бы помыкнул ежели бы им довелось статься наедине, – ипохондрически протянул государь, и опять тяжко испустил процеженных выдох, пытливо взирая на грозное шитое лицо отца, усовещивающее сына неизбывным грозным взглядом исподлобья.

Флагения приблизилась ближе и кротко приняла одну из его сплоченных в увесистый капкан кистей, увешанную перстнями, и, сжав её в своих тонких пальцах с длинными ухоженными ногтями, чувственно произнесла, блеснув лазурно-синими глазами на пробивающимся свету свидетелю их беседы анемаи пересекающей преграду алого витража, и мнительных подергивающихся от квелого сквозняка занавесок.

– Мы возродим его. Наш сын уже готов. Мирадея при всей прославленной взбалмошности не сможет ему отказать, какой бы остервенелой шпилькой она не была. Если в недрах её ветреных грез, теплиться тяга править, ей потребен принц. Токмо представь, наш сын в комплоте с силами Лирры идет на штурм Леденёного замка. Разве не этого ты алкал? Отправиться с ним на отвоевания земель Ревении вспять под права и длань людей?

Короля коснулась шепотка уколовшей надежды. Его казалось, свинцовые сведенные скулы растаявшим льдом растянулись, а глаза просияли, показав его вызволенные из пучины неладных раздумий зеленоватые очи, из распустившихся оков присушенных век.

– Ну, так мы исходим? – опять же с пригоршней ехидности поинтересовалась королева, сжимая его размякшую длань, которая казалась, ожила, и отвечала ей вырванным из нутра теплом, и нежностью.

– Мне пригрезилось, мы все выжидали тебя? – посветлел король. Флагения неподвластно улыбнулась своим утонченным ртом, и они выходили из малость душных покоев, даже с упорством сквозняка повисших в чарах, спертости от густоты навеянных духов, скрашивающих испарину вымученных сборов королевы.

Проходя под руку по подсвеченной ребрами, колонн, остова, широкой односводчатой закопчённой галерее с бюстами правителей и их жен, они единодушно улыбнулись своим алебастровым прообразам, выточенным из камня. Висевшие поверх них на карамельных стенах портреты в натуральную величину, были писаны в их лучшие годы, и Сибульт слегка понурился, сличая себя нынешнего со своей молодой озорной подобравшейся копией. Зато горделивая Флагения не чувствовала не малых доли укора от молодцеватой близняшки. На обжившимся в галерее портрете она оцепенела в отжитых семнадцати летах, и нотка неопытности в её обескураженном лице, и висевшие бахромой наряды, были не сопоставимы и буквально сметены с её нынешнего пылающего темперамента, и она чуток горделиво зарделась, ухватив мужа сильнее, отчего и он воспарял духом. Под ними был устлан ворсистый темно-бурый ковер, а вездесущая расквартированная по нишам стража в закрытых сахарных шлемах, отблескивающих от плачущих свечей подвешенного с собственной тенью паникадила, чопорно прижатые к стенам, назойливыми искрами лат до поры мешала им предаться светской беседе. Но все их чаяние была на небольшой проблеск свободы подобранным языкам дозволена пролиться перед входом в тронный зал. Высокий расписной потолок, перешедший в желваки нервюр, усиливал глухое рокотавшее эхо раздающиеся в конце коридора, и латники то и дело дергались при очередном стравленным стенами истошном отголоске.

– Это должно быть, прославленный менестрель Гуик, – заметила Флагения, нехотя позвякивая стравленным голоском в такт, отдаленным мелодиям. Получалось недурно.

– Бьюсь об заклад, уже доходит до своих излюбленных каденций, – подхватив, подметил Сибульт, хотя понимал, что ему приятнее скорее его классические продубленные летами мелодии, чем те подчистую площадные новшества, что он привез из Зиля. Возраст вновь подкосил его открытость новому.

Наконец их неспешные поравнявшиеся размеренные шаги по бурому погашающему звуки ковру, встали, возле выпуклого барельефа, сражающихся с мифологической вытянутой шестилапой тварью эльфов ставней, отделяющих их с чадом гомона пира. Два лощенных до блеска румянца в щеках лакея в ухоженных алых ливреях под белую рубчатую рубашку с пышными, раструбами манжет, окаймленных золотистой тесьмой, вооруженных разве что шандалами, куртуазно ждали их легкого мановение или хотя бы намека лицевых мышц, дабы отворить створы в недра рокотавшего гульбища.

– Крайне уповаю, что мы не конечные, – цежено, выдохнул король, ловя неопределенный взор жены, обделяя вниманием лакея, с завитыми светлыми волосами, которых он постоянно слабо уловимо сдувал, в надежде не пропустить из-за курчавых шор приказ.

– Я королева. Меня положено ждать! – пылко заявила она с оттенком контральто, павой приосанившись, подобрав губы. Но тут же сменив оттенок непогоды, прикрасила вспылившую интонацию, в уклон значительно приятного ласкающего бриза. – Тем паче, я заверена, мы не замыкаем тех, кто был приглашен.

– Кто же посмеет опоздать, выказав такое беспардонное дерзновение? – истово вознегодовал Сибульт, выпучив округлившиеся очи, дернув желваками.

– Есть, кое-кто на примете… – игриво произнесла королева, ерзнув тонким языком по краю губы, и, не договаривая, двинула перебором пальцев по воздуху, и участливые лакеи, наизготовку облизывающиеся гроздьями капель испарины от гнетущего ожидание, цепко ухватив кольца створ, подобострастно опустив чела, потянули изукрашенные выпуклыми картинами воротины на себя, выпуская возобладавший гул наружу.

Огромный простирающийся сводчатый зал с реющими от квелого сквозняка стягами знамен и рукотворно расписанным потолком меж жил нервюр, включая три сложенных массивов столов, под завязку нагруженных, тесно стоящими, пленяющие воображение, и напирающие друг на друга яства, что, буквально оробевши, ломившись трепетали ногами, набросился на них своей сорвавшейся с привязи какофонией. И все от натиска осатаневших в кураже гостей, бесцеремонно опустошающих кубки, да проливая на узорчато расписные в полоски скатерти вино. Высокие потолки, подпираемые мраморными колоннами, стяжали отголоски и развеивали вопли гвалта взбеленившегося пиршества, под вкрапленные под углы ребер настенные картины эльфийского взгляда на древнюю провинцию Мирадении, преимущественно в ярких красках, заката и отблеском капель на листве, что замыкала идиллический пейзаж. В сердце же зала, на мозаичном карамельно-ванильном полу, надрывая струны, обтекающей ручьями пота, бард – Гуик, как и было предсказано Сибультом, на потеху сластолюбивой гудевшей толпе, довершал свою новую песню, и, увы, его серенады давно сгинули под гомоном, и ошалелыми криками обезумевшей вне призора властителей свиты. Примечательно, что достопочтенные, благопристойные леди, да чопорные порой донельзя господа, давно скинули внешнее кандалы напускного приличия, а одна из дам высшего света, едва не стянув платья до бедер, обливала свое восковое лоно алым вином, вынуждая одно из графов вылакивать остатки из её ложбинки меж налитых грудей, под её задорный визгливый хохот.

На почтенном месте короля в ложе свиты, как раз восседал заграбаставший правильные черты матери и зеленые очи отца, наследник короны – Симал. И, не сильно утруждая себя формальностями, распустив узловые родовые обязательства, держал на месте королевы прислугу, которая перешла стадию сконфуженной вычурами крестьянки, и давно взахлеб потребляла вино, которое ей активно подливал нерадивый к церемониалу положения, и не знавший меру утехам принц.

Стоило первой леди минуя налипшие на круглый лоб витые локоны, с противоположного стола заметить воровато приближающуюся нежданно выросшую в почитай беззвучно ввиду их галдеж отворенном проходе августейшую чету, как мадмуазель тотчас расторопно выплеснула бокал в лицо своему воркующему её на ухо кавалеру, который так ретиво бороздил шаловливой рукой под столом, старательно стараясь дотянуться до её кружевных чулок. Изумленный до немоты вольной выходкой герцог, вытаращивший очумелые очи, сжигающие кураж, хотел было отвесить ей ответную оплеуху, но его опрометчивая парирующая проделка, оборвалась на излёте, когда тот испод нахмуренных бровей, мельком взглянул в сторону, куда судорожно указала колготная белеющая до полотна спутница, телесно прижавшая к себе его негодование. Его свежо мокрый парик тот час, мочалкой спал, и он, отмыкая свои торчащие стружкой и немытые волосы с чарующе мягких боков от издыхающего бюста пассии, вознамерился показать свое расположение первым. Он был не стар, не млад, отчего пребывал все ещё в надлежащей форме. И его громогласный глас, и чинно поднятый фужер, не смотря на более темные бирюзовые пятна на его окропленном вином дублете с запятнанными кружевами рубахи, да ещё не высохшее от бусин капель сведенное оторопью лицо, никого не смутили.

– Да здравствует Король и Королева Майзы!

Всей возобладавшей над тишиной праздный сластолюбивый гул, как украденный стих. Разносящие слабый привкус гари при дне паникадило, что казалась, уже раззадорено раскачивается от повисшего в зале лепета, умиротворилась, и змеящиеся огни свеч, замерли в устойчивом положении, слегка чадя потолок в одной точке, как и раньше слезоточиво отпуская редкие капли, разбивающиеся об плитку пола уже с явным эхом хлюпа, точно от капели. Не сговариваясь, каждый из давеча бесцеремонно гомонящих, стрелой вскакивал, порой без стеснений роняя сидевших на коленях токмо заливающихся раскрепощённым хохотом ороговевших дам, или на оборот, ударяя теменем графов, которые казалось, потеряли последние задатки благопристойностей. Оловянный на коченевшие члены Симал, жидко спав с кресла, умыкнув за собой напоенную избранницу, закатав посиневшую губу, выказал напускное уважение, поклонившись, а его посоловевшая прислуга в домотканом сарафане, которая держалась на тонких ногах из последних сил, была подхвачена им за локоть, при первых поползновениях окончательно растелиться на полу с натянутой шальной ухмылкой. Осунувшаяся стушеванная графиня, что только, что недвусмысленно предлагала лакать с неё остатки капель вина, скрыла свой срам, и бледная как смерть чувствую кол в гортани, чумной выпучив глаза с замиранием сердца, лихорадочно ждала реакции ворвавшихся как не званых… правителей. Один единственный менестрель Гуик, что в своих узких посконно шитых шоссах, на арлекинскую мурыженную мипарти, не выпускал лютни, мерещился самым приличным в стойле упавших нравов. И, сняв свой точно жухлый, некогда ярко-красный колпак, выказал предельно учтивую милость, своим покровителям, кои призывали его на пир, а не на балаган площадного трактира, в котором он по случайности имел место оказаться “вновь”, разве, что с более приятным окружением стен и сводов с буколическими картинами истекших в лету веков.

Надменно обведший гробовую тишину желчным взором и трепещущими желваками король до поры не утруждал себя комментариями, видя на варварски разоренных блюдах, двух запеченных до бронзы промасленных птиц, поставленных в позу сношения собак. Он лишь исподлобья посмотрел на королеву, и та, насилу сглотнув комок, отметила отягощённым грызущим стыдом голосом, ровно чего и желала доказать себе.

– Видишь. Среди них, нет одного. Джоаль, все ещё припаздывает…

                              1.

…А, потом? – с лелеющим любопытством заломила раздетая до гола баронесса, лежавшая на животе в покоях не иначе как графа, зондируя высокий потолок своими пышными формами, и капельку заплывшем мясистым лицом, с тонким носом. Её витые рыжие локоны ниспадали на ярко серые глаза, но пьянённая интересом она не спешила уводить их за уши. Дергая ногами, слабо подернутыми намечающимся варикозом, словно лопастями, она нетерпеливо ждала слова, от сидевшего над ней упершего в резное изголовье кровати, едва накрытого по плоский живот моложавого виконта.

Он был слегка младше неё (как оценил бы он сам). При её тридцати шести, она была все ещё не замужней, и пускай ему миновало всего двадцать четыре, он был племянником королевы, а значить в теории владельцем ближайшей вотчины и нажитого состояния. На его почти безволосом сухопаром не знавшем загара сухопарым теле, был приметен небольшой рубец, и то, оттого лишь, что встарь его натаскивали к фехтованию, и он доблестно оставил последствия этих беглых поучений на своем не искушенным физическим трудом торсе, тянувшемся от сердца к брюшине. Небольшие обрисовывающиеся медные усы, и вытянутая реденькая бородка, делали его сошедшим с портретов олицетворением, зачатков к привычному образу повесы графа, разве что его едва ли бурые волосы, доставшиеся от матери, доходившие до покатых плеч, выбивалась из почтенной уложенной прически. Он был стройным, но не более. В бытии своем он избирал лишь, декламировать сонеты, да мостить кратковременные романы с графинями, которые так и липли к нему, видя его немного слащавое треугольное лицо с тонким носом, и угловатыми скулами, отличное от привычных пухлых щетинистых щек с чавкающими брылами, погрузневших мужей. Он любил терзать ожиданием своих избранных любовниц, чем их обгладывающий его заживо интерес лишь бурей возрастал. Знаки внимания, он оказывал редко, так как для этого зачастую не доходило, ибо уже за лаконичный сахарный разговор он в мгновения ока оказывался с ними на ложе. Беззаботная жизнь завидного шалопая виконта подкреплялась его статусом, но он не был лишен жажды самопознания, или развития. Его прибитый с малу учитель Дивелз, поведал ему во всех нежелательных подробностях истории их обжитого мира: Вторжение, с последующим после беглого осмотра и втирания в доверия автохтонных обитателей захвате – Мидарении – и становлении людей, как единоличных и самопровозглашённых владельцев этих бескрайних земель. Про падение эпохи древних властителей Тайнов от пламени необузданных драконов, и первых битвах с новоявленным, пробудившемся из давних эпох непримиримым злом – Некромантом. Ему особливо было занятно поминать об великом неизгладимом зле – Некроманте, представшем жупелом всем людей, даже тех, кто его отродясь воочию не узрел. Стихийно прибывавший раз в сотню лет с самих “непокорных людям” – Запретных земель, он производил ужасные кровопролитные гонения, и из разу в раз, поднимающих подневольных пред его чарами орков со всех углов мирадении. Он погруженный в себя, как раз с ностальгической ужимкой припоминал недавнею элегию, поведанную Дивелзом о потери Леденёного замка Антур с ревенских земель, когда лежавшая подле него графиня окончательно затеряла учтивое терпение, сорвав с узды желчь.

– Твое равнодушие невыносимо! – укоряюще вспылив, фыркнула она с нажевавшей на щеки стигмой, и, не скупясь на нагое растеривающее упругость тело, спрыгнула и принялась пошагово собирать свой туалет. Она уже натягивала тугие темные гольфы, когда Джоаль наконец вышел из своего умоисступлённого ступора, витавшего в облаках.

– Прости мою неучтивость. О чем мы балакали? – его спокойный вкрадчивый подернутый сонливостью елейный голос того гляди, предвещал, что он готов прильнуть, и отойти прямиком в чары глубоко сна. Но этой нити, (одетой лишь по колени), с довеском хватило, дабы временно вырвать его из неминуемой обуревающем дремы перед тем, как он возвращался душой в свои покои.

– Ты лепетал про свою посуленную вотчину, и как не прочь занять её с кем-то… – она произнесла это с неприкрытым огнем укоризны, но он казалось, опять провалился в свои заарканившие думы, и не замечал её нависших на сведенном лице переживаний. Её округлые с налетом дородности формы постепенно обрастали одеждой, а он так и лежал, зацепившись за соломинку сверлившей мысли, ненасытно рассуждая, какими ухищрениями можно будет занять ближайшие поместье, и отказаться от привилегий навязываемого сановника, без лишних обязательств.

– Сегодня релевантный прием, – как в молоко отпустила разобиженная его безучастностью графиня озленным тоном. – Там потребно пребывать всем привилегированным классам. Ты ведь украдкой припоминаешь, что фиктивно к ним относишься?

Его бездумный обособленный от неё взгляд все так же отстранено витая в облаках сверлил стеклянными очами пространство впереди, не замечая, как она в конечном исходе оскорбленно вздернув плоским подбородком спешно удалилась, хлопнув ставней, сгоняя пылевые ручья осыпей с кладки. Иные опрометью почли бы, мол, она ему прискучила, и тот использует безразличие вперемешку с бесстрастностью, просто, дабы резвее от неё отбояриться, и отчасти сие водилось так, но было ещё кое, что. Ноне в тронном зале, приключится внезапная перемена мест, и его незапамятный соперник на престол Симал все же зашибет долгожданную милость вступить в претенденты на трон замка Антур, который и ему казался весьма прельстительно заманчивым. Покуда эльфы с несколькими бравыми воинами отбили его из лап Некроманта, который будто магнитом шел к ним, с самих запретных земель огненным бичом выжигая встречные земли, и согнавшим вон регента майзы и всю его малую рать без одной пролитой капли крови, он стал вновь на слуху, и желанным. Точно тот своим попустительством сдул с него тлетворную пыль.

Его неизбывные грезы с горькой капелью в гортань таили, как и смакования спонтанного акта с баронессой, которая скоро разнесет домыслы, о квелости его гордости. Но сейчас, перед его затуманенным взором предстала иная картина. На ней средь потемок затемненного гардинами декора застал прошлый владелец достопочтенной крепости. Дивелз с известной не вытираемой щедростью, радушно подарил ему картину из своей наживной коллекции, так как он никогда не мнил зазорным свои двойственные корни, чтя историю и людей, и своих режущих слух и глаза свите в замке предков эльфов. Долговязый стройный, худощавый остролицый снежнокожий эльф, с белокурыми тонкими ниспадающими до закованного в приталенные латы сухопарого торса волосами, зрел на полуобнаженного Джоаля, с длинным угловатым мечом с витиеватой под лианы изогнутой рукоятью, способным перерубить любого латника, королевской стражи, так как их мечи имели небывалую стойкость при выковке, а заточка казалась, создана, для прорубки гротов. Его тонкая, но тесно облегающая броня с нагрудником в скани шипастых цветов скрывала все его тело, а дегтярно-черный окрас с небольшим эффектом преломления зноя, от анемаи, пестрил, чем создавал неотвратимый эффект присутствия. В его почти, что янтарных лупоглазых зеницах под стать сердоликам, был, ощутим статный упрек, а в левой руке обитал его вытянутый расписной серебристой филигранью по бокам шлем, с выбоинами для глаз, и стрелкой ложбинки накостника, и углублений для длинных ушей, а окраина латунного шлема, будто помадкой выходил вверх острие, и поминая схожие портреты в алых витражах Джоаль как пронзенный молнией и опамятовался.

– Прием!.. – не успел он сорвавшимся возгласом взвыть, утрачивая и без того тусклую краску с гладких меловых щек выпучивая незримые в полумраке очи, как уже прянул с измятой минувшей борьбой пары койки и, запутавшись в одеяле, грузно спал на пол. В овладевшей с ознобом на закорках спешке он все ещё обитав в темени его обители натянул свое щегольско-пышное одеяния поверх набежавших бусинок стылой испарины, и, накинув круглый куаф, пригнутый набекрень, растворив дверь на отлет, и перебирая одеревеневшими ногами с гулом по пустым потернам замка, не помня себя с остро сосущем под ложечкой чувством, галопом помчался прочь из навстречу к властной тете, и с сверх того влиятельного дяди.

      2.

Неприемлемые разнузданные страсти у столов поутихли. Кушанья больше не сношались между собой, а с пиететом, минуя легкий лязг, отделялись серебряными столовыми предметами, и приглушенным чмоканьем смаковались, отдавая скопленный в себе привкус нашпигованных пряных приправ и сладко острого соуса, как и подобает. Главенствующий король с королевой были оцеплены прихлебательской стушеванной свитой, которые проглотив вмести с кушаньями срам своих выходок, на время, урезонив свои выбившиеся из узды чувства куража сладострастия, увлеклись примеряющей негласное шельмование светской беседой между собой в приглушенной воркотне, не замечая их, и властителям судеб средь умеренного гомона выдалась возможность потолковать интимно. И сидевшей по одесную от короля проглотивший язык и разгильдяйский нрав Симал облаченный в свободный синеватого пошива упелянд нисколько не спугнул бы их наболевшую тему. Кресло виконта по ошуюю от Королевы, все ещё обездолено пустело, чем оба супруга были раззадорено, недовольны, отчего первоначальная наболевшая тема беседы встала ребром им в гортань, само собой.

– Джоаль всегда был безрассуден, но я ведь заблаговременно предостерёг, что это будет чрезвычайно значимо, – цежено молвил Сибульт пригубив атласный кубок, обряженный в филигрань, и капли вина ещё не сошли с его вислых от влаги усов, когда королеву неожиданно осенило.

– Желаешь его проучить? – её широко разверзавшиеся синие глаза лукаво блеснули, наблюдая за его назревающей реакцией, и попутно пытливо присматривая за проделками сына. Кой все так же воркующее донимал прислугу, которая в своей поношенной сермяге сдерживая прорыв наиглупейшего смеха, держалась на окосевших ногах, только за счет его устойчивого плеча, пока растрепанные светлые локоны ворсом вырывались из её чепца, кой срывался с алеющей хмели на щеках.

– Есть заготовленный помысел? – с толикой увлеченности подхватил Сибульт, потянувшись за новым для себя блюдом, которое казалось, приковывало к себе внимание, одним видом, но, а запах… околдовывал без остатка верности жене.

– Один, – не отрывая испытующего взгляда за присмиревшими гостями, заговорщицки процедила Флагения. Ей на мгновение проклюнулось, что отдаленно в теснине плоти, за ней наблюдает заморский смуглый гость, прибывший, в качестве посла мира, но тот затесавшись розой в лопухах моргнув изменил траекторию взгляда, и обратил внимание, на более молодую особу под своим плечом.

– Не любо мне, когда ты тянешь, – ипохондрически раздраженно изрек король, вцепившись вилкой в причудливую снедь, попутно стараясь отделить от неё хребтовый гребень, который казалось, прежде служил для защиты. Должно не сослужил.

– Не ешь это, – предварительно безальтернативно попросила жена, все так же снедающего без обособленности высматривая экстравагантного заморского посла.

– В честь чего? – его тучные и слегка подернутые хмелем зеленоватые глаза, были неслабо обескуражены, а борода шельфом провалилась вместе с набежавшей огорошенной гримасой.

– Я чаю, сие блюдо с востока. Припоминаешь, что сталось в былой раз, как ты позарился на одну из тех… – вне обиняка посмотрев на него, обвела она сверкающими лазурными зрачками в полном круге по границам ореолам белка век, поморщив изящный нос.

– Ты уродилась, почивать на софу, из-за скажем… спертости воздуха, – он примерено, сдавшись вернул блюда назад, и недовольно повел губой. Прилюдно давать слабину он не жаловал.

– Благодарствую супруг. А что касается Джоаля, у меня закрались такие воззрения. Он же всей малодушной душонкой сладострастной повесы, жалует как родного твоего злосчастного Дивелза, каковой все отрочество окучивал его сказками о закорках Мирадении, но сам наш бравый любитель ветхих сказаний, за пределы замка, и в жизни не отлучался.

– Не постигаю, к чему плетётся этот клубок слов, – непонимающе положил голову на инкрустированный перстяными кулак Сибульт, пока локоть его уперся в позолоченный подлокотник, который оканчивался горгульей с раскрытым зевом, выпускающим клыки и длинный раздвоенный язык, на полностью безглазый череп с широкой лобной долей.

– Как ты полагал известить Куика, касательно династического брака?

– Изберу посла, а лучше сановника. Пусть красноречиво предоставит нашего недомерка, и заверит, что за тридевять земель, лучше этого оболдуя августейших кровей не сыскать. Может, к слову, пошлю Дивелза, он языком орудует, ни на йоту дурнее как мой отец секирой. Полагаю, он наипаче удачный из кандидатур…

– Нет! Эта полукровка, не сгодиться. Да и мне он не люб, дабы сына сватать, – в сердцах вспылив взъелась Флагения, стравлено скрипя сведенными зубами мяв прелестные уста играясь желваками и вздувшимися жилами висков, свирепо покрутив пальцем по рожковому фужеру с позолоченной ножкой и резным орнаментом по стеклу, все так же краем горящего глаза примечая пристальный то и дело возвращающейся взгляд черноволосого посла с востока в тюрбане.

– В толк не возьму, отчего ты та на непременно на него окрысилась? Он верой и правдой служил ещё моему деду, и ни разу не был уличён вне милости. Детей эти бедолаги полукровки иметь не могут, чем они тебе так занозой в гузне не угодили? – слегка обидчиво прыснул Сибульт, и не теряя момента потянулся к другой ястве, что сильно отдавала шалфеем. Не хороший знак для королевства, но приятный на вкус.

– Я желаю, дабы справился Джоаль. Дай ему в навес трех солдат, и пусть доберется до Лирры, и передаст весть лично Куику… – она не успела и слова лишнего обронить, как король гулко поперхнулся. На это сразу устремил обгладывающее внимание человек с востока. Казалось, он только этого и поджидал, тщившись завершить козни с заморским блюдом. Но сем предстало лишь форменное удивление от ошарашивающей новости о предпочтенном кандидате в посланцы. Флагения же пропуская давления в гортани супруга, с обуревающей подозрительностью отметила непонятные взоры смуглокожего человека с востока. Но как бы он не пытался подозрительно бросаться на неё и мужа взглядами, его обступившее окружение казалось полностью удовлетворённо его обществом, и постоянно не наигранно реагирует, на каждое его слово сеяло бурные отклики, как если бы он знал язык в совершенстве, и успевал рассказывать не заезженные для ушей остроты, переводя местные анекдоты для внемлющих каждое его слово слушателей, развесивших уши. Иль они все услужливая клака?

– Джоаль посланец? Ну-ну, разутешила… – недобро зубоскаля усмехнулся король с нанесенным на лицо рделым румянцем, все ещё с хрипотцой покашливая раз в три секунды сотрясая виски и корону, утирая при этом седеющие соль с перцем усы, которые вымазались в сладком соусе, пока он подносил к ним бронзовую ножку запеченной птицы, в листах шалфея. Он уже позабыл о преданиях из лесов касательно эльфов.

– Следовательно ужель кандидатуру внесла я, то немедля срывается смех, а твой любимый “полуэльф”, дескать навес золото, так как его вдумчиво избрал ты? – сведя лицо в кулак, сквозь зубы отпустила та, а сжатый бокал, того гляди собирался треснуть в её напряжённых пальцах, и скрытых побелевших костяшках за широкими рукавами белесой ажурной ткани великолепного платья. Очередная уже свободно пробивающуюся через умерившую беснования свиту звонкая песня менестреля слетала со струн к концу, и уже набить оскомину рефрен, наконец, осел в лепете подоспевших к овациям гостей.

– А знаешь? Пускай. Ежели срамиться, то с размахом, – равнодушно махнул рукой в перстах Сибульт, отпираясь от всех сумлений. – Сын у нас не дарование, вот и представим его соответственно. Твой шалопут племяш, все же временами был вхожим в обществе Дивелза, так что я уповаю, на незначительные отложения этикета в его сладострастных, помещенных на возрастных барышнях мозгах.

– Вот и порешили, – звякнула бокалом королева, об кубок мужа, сгоняя хмурость, нацепив широкую улыбкой, растертой по её розовым обольщающим всякого губам. Она предумышленно сделала сие действо, как можно звонче с тем, чтобы даже в глухом гомоне соблазнить внимание человека с востока. Но его, не в пример местным, чужеродная смуглая кожа, испарилась с того место, и сгрудившиеся тела окрест его сгинувшей ауры, рассредоточились по своим местам, и находились в меланхоличной унылой скуке от ухода столь увлекательного заморского гостя. Этот кон неизвестного ей игрища явно был за ним.

Пир продолжал набирать обороты, войдя во вкус вина, заливая всем глаза возвращая хмель в разогревшейся крови, хотя и не так развязно, как до острастки ввиду прихода правителей. Стирающий пальцы об струны менестрель окончательно выдохся, и его голос постепенно стал хрипнуть, и он, обливаясь сальным потом, евшим очи, и забегающем солью на уста, больше доверял своему инструменту, нежели певчим силам, зреющим в его пересохшей гортани. Сидевший с боку Симал понуривши, с досадой опорожнял очередной бокал, осторожными глотками, а его безвольно икающая служанка все так же стояла на ватных ногах подле него, только за счет упора в изразцовую златую спинку его почетного седалища наследника престола.

И тут сквозь устоявшейся шум и воцарившейся гул умеренных разговоров, в зал полный умеренно недоумевающих господ, всецело до сих пор не беспочвенно гадая отчего их истинно собрали, если никакой внятной повестки не огласили даже запоздавшие правители, все же заметили их увлеченные взоры королевской четы, то и дело гуляющие от дородного лица к сушенному лицу, пока не остановились с возобладавшей хмуростью, и свита постепенно замирая праздными толками единодушно искала точку, так сильно приковавшую их внимание. А позади стреноженных столов через открытый арочный проход, и двух стражников у входа, стараясь действовать, незаметно, воровато пробирался Джоаль, попутно придерживая свой бордовый куаф с согнутым ребром набекрень. Он тут же как искра во тьме привлек внимание всей плеяды прихлебателей, и если мужское общество, лишь усмехнулось с редкими оскалами, то подавляющая группа высокородных дам, скривившись как от попавшего на язык кислого, выдала небольшой клекот, который зарождался очагами, и воспламеняющимися скачками бродил от стола к столу с обуздавшем гневом явно обиженных его появлением женщин.

Обвивая столы слева, слегка порозовевший от пробежки Джоаль дергая вислыми прядями вытесненной челки, размеренной вальяжной поступью дошел до своего пустеющего места за креслом с мягкой подбитой спиной из желтого шелка, под левой дланью от королевы. И все в обстановки полной постепенно вытеснившей шумы воцарившейся тишины, так как даже Гуик взял передышку для единодушного придания драматизма ситуации. Он, будто не отмечая замогильной тиши за пеленой звеневшего слуха, буднично отодвинул предназначенное ему окаймленное златом кресло, отчего раздался бурно шершавый пробежавший по затаенной тишью округе звук по плиточному полу каскадом разлетевшись по полым стенам, и только когда уселся, заметил пристальное внимание, нацепленное со всех сторон.

Его виноватые голубоватые глаза на резко сползшим, побелевшим до мрамора лице, смотрели сразу на всех, и только потом неспешно перепали на свою тетку, которая казалась, вразрез прочем довольна. Довольная тем, как все восседающие вошли в журящий бессознательный альянс, сверля его разными по степени негодования взглядами, до глубины поражённые его дерзостью. Сибульт утопив пальцы в головы горгулий, держался дольше всех, с тем чтобы не разразиться заготовленной желчной волной гнева к нерадивому племяннику, но умяв острастку и возобладав над собой, все же прочистив горло очередным бокалом с жидкостью, он выдал характерный отзвук разметавшегося по обедневшему на отголоски помещению во всю рокочущие по стенам покашливания, намекая на его инициативность в оглашение обелений. Как изволите.

– Нижайше прощу помиловать, за недопустимое опоздание. Впредь сего допущения не повториться, – окруженный немым полукольцом попрека конфузливо заверил пустивший в тишь робкое слово Джоаль, встав и поклонившись родственникам, низко, но, все же держа дистанцию, чтобы не попасть лицом в яства. Королева, напустив хмурость на гладкий открытый лоб, не дожидаясь как утихнет его слово резко одернула его за бордовый рукав в желтую тесьму его изящного кафтана, и залившись краской, сердито усадила обратно.

Сибульт отпирая взор исподлобья с малость ошельмованного племянника, наконец, звякнув подвесками, распрямляя клетчатую буро-златую ткань, привстал, и все, в конце концов, отлипли своими жалящими взглядами от проштрафившегося виконта, без толики совести, и с заглядываем в рот государю ждали громогласную речь, кою пришлось выжидать долгие томительные часы пиршества. Хотя мола кому они привиделись столь утомительными и чуждыми.

– Рад приветствовать всех собравшихся нынче у нас. И так как все обрисовались и на своих местах… – он ещё раз искоса повел буравящим источающем яд взглядом на сконфуженного Джоаля, который подмяв уста повинно вжался в кресло, скрывая розовеющие щеки утопающей шеей в кожуру кафтана. – Желаю паче не держать в умах, столь повисший в воздухе вопрос. Что празднуем мы сегодня? Отчего столь пышный пир? – велеречиво и патетически задал он риторический вопрос в обступившие массы, которые хлопая глазами переглядывались, но постарались безмолвствовать, боясь перебить зачавшего словоохотливую идиому правителя.

– Мой сын, – король почитай небрежно, указал плеснувшем на скатерть окропляющем вином из кубка на одесную сторону от себя, за которой все так же восседал отрешенно томящийся так похожий на мать Симал. Кой после оглашения себя окончательно лишился цвета лица, вжавшись в свой синеватый упленд, с выражением полного исступления в выкаченных зеницах, на осунувшейся мине. – В скорую пору пристанет женихом прекрасной принцессы Лирры – Мирадеи, чья красота молвой прошла, через всю мирадению, прогрызая наши уши. Посему я и прошу его встать, а вас чествовать, его, как будущего короля.

Каждый из господ, графинь, баронесс, дочерей знатных сановников, и даже лакеи с отстраненной к дверям стражей, закованных в латы, без долгих ропотных раздумий, залились единодушными рукоплесканиями, и чередовали это с поднятиями кубков, присовокупляя к ним мелкие бравурные выкрики. Человек с востока, лукаво высунулся из тени в омут оваций, и так же поздравил наследника династии майзы, подняв бокал, наполненный прозрачной жидкостью, изящно подернув нафабренные усы. Но тут король задрал открытую длань опять, не дав сыну пережить второй приступ смущения после того, как кровь только отошла из пут ледяного одеревенения оцепеневших от новости членов. Ибо он только нынче прознал, что вскоре должен изменим праздной жизни пойти под венец.

– Но не все так ладно… – поверг он всех резким выбивающим почву из-под ног выпадом мысли. – Трон ему я отдавать не намереваюсь. Поскольку не шибко стар, а прекрасная жена ещё может статься дать мне более достойного наследника, – от этих слов, в зале прошли непонятные негодующие перешептывания, но Сибульт быстро сверкнул по окоему глазами, давая намек, что это была лишь шутка, для затравки. – Но двум августейшим особам, однако ж надобен престол, – обезоруживающий новыми пассажами продолжал он. Его непоколебимый тон был столь уверенным, что Флагения воспылала чувством гордости за мужа, с упоением вбирая в лоно напоенный винами и прянами блюдами воздух раскачивая яшмовый камень, и в умалишённом обожании вкушала его речь. – Вследствие сего, я и мню, им впору занять “узурпированный” Ледяной замок, зачав в нем новую династию. И тогда союз трех королей будет воскрешен, и уже не рухнет никогда, так как все мы сроднимся, и никто не посмеем покуситься убивать своих детей, отцов и внуков…

Он гордо задрал кубок и тотчас с лязгом размножил его об стол. Жест был воспринят не однозначно, и вызвал у многих мурашки, но уже вскоре по мере спада лязга разлетевшегося на куски стекла все громогласно залопотали, а обескураженный Симал вскочил, толи от радости, толи обуявшего шока, и его служанка не удержалась и отправившись на волю воздуху рухнула навзничь, затеряв сознания, но о ней быстро все позабыли. Ошалевшей новостями сын раболепно обнимал отца. Королева гордая за мужа и белящие выпестованного потомства зардевшись, прижимала ажурную салфетку к невообразимо ехидным губам, прикрыв глаза под светлыми тонкими бровями в форме свода. Казалось, все экзальтационно загомонившее сонмище витало в охвативших с головой несбыточных грезах за назревающее возрождение давнего союза, о каковом слагали неизгладимые из памяти легенды, но если прихотливо приглядеться в оживший гоготанием зал, то можно выделить два темных пятна не ставших единым целом с восторженным гвалтом. Насупленный Джоаль сидел, углубившись в своё кресло, и обгладывающее наблюдая за младшем двоюродным братом, и дядей, не скрывая своего саднящего в горле и на душе разочарования. Симал всегда уступал ему, и разве что фехтования далось этому невзрачному юноше без натуг, который без двух декад мог стать королем, с нуля. Не прикладывая никаких натуг, не прочтя за четверть века больше двух книг, а слушки о том, что тому невмочь заснуть без лучины, и призора одной из возрастных служанок давно эхом проносились в стенах замка, и были доподлинно известны, всей свите. Однако всеобщие как прилив обуздавшее ликования не выдавало ни тени сомнений в избраннике на престол, или же все попусту лишились головы на плечах, от выскобленного из анналов веков словосочетания – Союз трех королей. Древний альянс пилигримов, против нелюдей, погубивших династии посконно правящих эльфов, что и сподвигло их коллективными усилиями воззвать Некроманта из пучины смерти, сновавшего возрождённым по обжитым деревням и предместья уничтожая ненавистных его хозяевам людей. И даже погубившего войска Кайбласа Благородного, последнего человека, занимавшего ледяной замок, до того, как те земли стали считаться безвозвратно утерянными от былого величия, подробленными на границы Майзы и Лирры, с выставленным, ненадежным регентом в крепости.

А тихо ликующая Флагения мельком заметила сочившееся недовольство племянника, как и человека с востока, но, если тот в силу наметанности сумел его скрыть под маской притворства, Джоаль, окончательно утратил располагающий вид, отчего она и одернула его опять. Наклонившись, и подобрав челку, выпадающую из-за его куафа в тон своему кафтану, для лучшего обзора, со все тем же зиявшее недовольным лицом, исказившего его рот и сведшее зубы, и прищурив голубые глаза, он выдержанно ждал отрезвляющего слова тети.

– Не уж-то, ты сам алкал занять вотчину, по праву принадлежащую царским особам? – наигранно усмехнулась она, но говорила шепотом потонувшим во всеобщем трансе.

Согбенный Джоаль, напустил вид, что на поверку снисходителен, и вобрав перебитого яствами и воском воздух с томным видом ответил, как и подобает, пиетету.

– Суть не во мне, а кому она выпадет тетя, – в его словах жила неисчерпаемая досада.

– Чаешь, они не годятся для новой династии? – сузила она свои притягательные синие очи в сторону зеркально понурившихся глаз родственника.

– За неё ещё судить не горазд. Но тетя, мы с вами оба ведаем, кто обмачивал простыни до двенадцати, видя ту самую “черную тень на стенах”, и кто почивал токмо под боком одной из слуг, держа палец во рту, до того, как научился охмурять молоденьких служанок, своим саном, и страхом гильотины, за измену пред родиной.

Флагения опустив глаза, тяжко выдохнула попрек. Этот жест не был заметен многим, она умела маскировать это, но племянник всю жизнь рос с ней, и знал повадки тетки лучше, чем родителей, которых давно уже позабыл.

– Ты ещё помяни, подростковый период, когда мы гоняли его от купелей, женских бань во дворе, в виду его вуайеристских наклонностей, – ядовито говорила она, придерживая раструб рукава, со спавшими веером пальцами поверх губ, нежилая, чтобы лишние слова вышли из скромного междоусобия. Такие беседы достойны лишь их.

– Я бы охотнее припомнил, как он в силу статуса понудил одну из своих служанок, всякую ночь укладываться с ним нагой, и какую трепку ему задал Сибульт, когда…

– Право полно, – прервала она его, небрежно отмахнувшись, играючи кривив черты безупречного лица.

– Не взыщи тетя, но мне под силу, как тебе так же легко выкинуть эти “пустяки” из дум. Мы с ним ладили, так как отроками росли и учились вместе, но я все же старше, а, следовательно, рассудительнее. Дивелз многому меня…

– Можно обойтись в беседе со мной без этого каверзного имени, которое уже в печенке у меня сидит! – вспылив оборвала она его, покривив лик дернув губой, и облепляя свою тонкую шею поверх ониксового ожерелье пальцами, имитируя удушение.

– Не обессудь тетя, запамятовал, – почтенно кивнул Джоаль, проглатывая мысль. Это приметила тетя.

– Ты голоден? – внезапно рачительно просветлела она. В тот момент, слегка отдохнувший Гуик, сыскал, второе дыхание, и пригубив целебный для связок и пересохшего горла бокал вобрав всеобщее бравурное ликования, выдавал новую песню, которая резко поменяла тональность, и стала прославлять Субульта Первого, отчего услажденный король растекся в кресле трона, раздавив лицо в бороздах ностальгии вспоминая легенду, которую с гордостью носил в своем имени.

– Нет, тетя я, пожалуй, под шумок, ретируюсь. Мне особливо нечего здесь лелеять. Справлюсь гоже к своим делам, прочту новый сонет, каковой как пить дать исполнит Гуик, прямиком к свадьбе моего “горячо любимого” братца…

– Не спеши, – ухватила его расторопность Флагения за пресловутый кружевной рукав. Заарканенный Джоаль послушно уселся обратно. Его брови встали домиком, а вздёрнувшиеся усы с незначительной бородкой сдавалось, переняли его настроение и так же непонятливо повисли. – Для тебя отведена роль в этом событие.

Джоаль тотчас повесив нос, ожидал худущего. Стать десницей брату, фактически означало, что на него лягут все обязанности, покудова оный будет неразлучен с первой красавицей лирры – а может и всей мираденией! Но он ещё не догадывался о своей фатальной ошибке в расчетах. Ошибкой ценой в душевное спокойствие.

Флагения потянула растаявшего от услады слуха мужа к себе, кротко взяв за плечо, покамест, скупая слеза орошала его пышные щеки с налетом промоин морщин. Но получив от неё лаконичное слово на ухо, он тут же как в стылую воду опущенный посерьезнел и конец значимых для него стихов, не вызвал привычного для барда, требования на бис. Вместо этого, заплывший палец в перстах, с повисшей на тучноватом лице пасмурности подозвал музыканта в красном колпаке к себе. С ужасом оцепеневшей до немоты и чувствуя, как зашевелились под колпаком стоймя взметнувшиеся волосы и как сбегают галопом мурашек по закоркам к душе, спавшей в пятке, растерянный музыкант, с неуемной дрожью по всему наряду арлекина под мипарти, прижимая лютню к подкосившемся коленям неспешно на ватной походке приближался, дрожа синими устами и выкатив до глубины фибр озадаченные очи на восковой мине. На его шеи окромя испарины уже чувствовалась эфирная петля.

– Благодарствую тебе Гуик от лица короны. Теперича, я вынужден просить тебя удалиться. Общая часть миновала, я ухожу, и тебе не к чему терзать уши тех, кто будет зазноблён всем, чем угодно кроме твоей гениальной музыки, когда мы ретируемся.

Окутанный наводящими седину страхами менестрель, спустив с плеч гнет мнительности, почтенно поклонился и в сей же миг, окрыленный безмятежностью, растворился в замке. Король же, встав ещё раз, пожал плечо взбалмошного от спавших на него перспектив сына, и, выводя грузность укутанного в клетчатый камзол живот, принялся возвращаться в подготовлено растворенные ставни врат залы. Джоаль все ещё терпеливо ждал, чего-то, когда тетка, будто рассержено прыснула.

– Чего щеголем восседаешь? У него к тебе поручение, не требующее отложений. Ежели полагаешь, что твои запоздания можно простить, то я бы попридержала эти грезы, и на твоем месте расторопно поторопилась исполнить волю моего мужа.

Джоаль привстал, почтенно отклонился ей, и с очумелыми глазами поспешил за удаляющимся Сибультом. Флагении наполнили бокал, и тогда она увидела темного гостя, который аналогично племяннику явственно не поддержал выдвижение Симала на престол. Она тотчас подозвала услужливую, как повелось остриженную служанку и повелела вызвать посла на аперитив. Получив известие, он выполз из-за вновь облепивших его гостей, и выставил напоказ сине-чёрное облачение. Он непременно направлялся к ней с лязгающим пристуком, и от его персоны поодаль веяла недобрая аура…

                              3.

Джоаль нагнал быстро удаляющегося от стравленного захлопнутыми за ним дверьми гула правителя, пока он беззвучно торил по ворсисто-бурому приминающемуся под весом государя ковру, попутно вешая свой томный взор на расквартированные по краям кремовых стен картины, и разбитые на постаментах бюсты знаменитых лиц короны, прошедших через два столетия. Он как раз застопорился перед портретом, который возник здесь с последней досточтимой полноформатной для их земель битвы, косьбой смерти унёсшей жизни почти половины королевства, с каждой стороны. А Ревения и вовсе растеряла свои владения, как и всех своих воинов, наследники Кайбласа, так и не были найдены, так как Антур был осажден и всю укрывшуюся свиту, беспощадно погубили. Некромант выжег бичом чар, всех кто там был, и кто бы знал, если бы не трусость отца Куика Пактия, каков у битвы мог обретаться итог? Но они непростительно опоздали, и пришли на границу пепелища, и хоть Некромант с ордами орков, сотнями лучших лучников эльфов с запретных земель, големов да троллями был разбит, победа была достигнута слишком большой ценой, и битва при Антуре вызывала озноб, даже у наследников великих правителей. В той битве сложил голову не только сам достопамятный Сибульт, но и отец Джоаля, старший брат Флагении. Мать же, не перенеся горя, умерла от нервного истощения.

Сибульт младший, перебирая желваками под бородой, пытливо смотрел на портрет Кармаля Лармонта, отца Джоаля, который никогда не расставался со своей расписной под руны секирой, отчего и снискал гуляющее средь ратников прозвище – палач. В его чертах не было ни йоты от сына, так как тот пошел в мать. Грубое и видавшее не одну хорошую битву квадратно-точенное, дубленое ветрами лицо, со знаковым рдяным шрамом от хмурого лба, до сведенных обветренных губ, со светлым чупруном на вскинутой голове, доходившим разве, что до пронзительных синих глаз, да с пышными порыжелыми усами, возвышающийся на сваленном им же дереве в пределах границе убористой размашистой ветвями дубравы. Нагрудник и пластинная броня, которая была столь прилегающей и атласной с филигранью их герба одинокой башни, все же не спасла его от кряжистой воительницы орков. Которая пробила не только сканью отделанную кирасу, но и его грудь, проломив в труху ребра, что прорезались к сердцу, несколькими хорошими ударами палицы, и та, даже не обратив чуткости на его обмякающее плечистое тело, отправилась к следующему несчастному.

Подоспевший Джоаль минуя слабый скреп лат притаившейся по галереи стражи, встал по ошуюю, и разделил трепетное чувство, теснившее его грудь, к знаковому портрету, человека, которого знал непростительно плохо. Ему миновало три года отроду, когда сие довелось, и даже сам Сибульт, был вынужден ожидать в замке, на не исключаемую вероятность, ежели Некромант одержит вверх, и необходимо будет удерживать осаду уже майзы. Король так и не возмог камнем на душе, висевшей эпизод, как тот трусливо поджидал вести, в окружении немощных старцев, и слезоточивых дев, которые прижимая к лону детей, затаив дыхания единодушно ожидали звона колоколов, извещающих о победе или поражении.

– Я восхищался им, как и отец, – хриплым баритоном проронил Сибульт, не отрываясь от завораживающего до гусиной кожи полотна. – Ты вестимо был не в меру мал, с тем чтобы помнить его, но поверь на мое слово. Ежели мне бы пришлось избирать с кем ступать на заклание в запретные земли, имя твоего отца первым созрело в моем угасающем сознании.

– Жаль, мне выпали от него лишь легенды, да переходящие из уст упреки, относительно сличения меня с ним, – притворно каясь, хмыкнул Джоаль, почесав ворот, который внезапно, стал сдавливать ему шею, как лишенная воска плеть.

– Пойдем, – помыкающим жестом, с ленцой махнул понурившейся правитель, и они избрали путь в сторону личного кабинета монарха.

На деле им пребывал кабинет для общения с десницей, но так, как Флагения, была образована по первому классу, необходимость в советах, третьей стороны, ему была вне нужды. Зато для приватных бесед, кабинет имел спрос, и порой каждочасно.

Грузно воссев напротив лакированного стола из тисового дерева, над которым тучей нависал портрет очередного великого эльфа, некогда правителя прошлой эпохи, томный Джоаль принялся пытливо осматриваться. Завешенные иссиня-черными драпри багровые витражи, за которыми набежали недоброжелательные не сулящие добра тучи, вытеснив погожую просинь, тут же напустили угнетающего нутра мрака. В колени упирался, широко простирающей письменный бурый стол, со всеми заправскими атрибутами для работы, включая стеклянный флакон с матово-зеленым зельем бодрости, который был подарен одним из последних друидов, обитавших в замке, и хранился Сибультом, как зеница ока. Забитый как глотка обжоры книжный шкаф с выточенным барельефом на створах, живо иллюстрирующий древние сказания прежних владельцев, а заветные книги, из него с эльфийского на всеобщий язык перевел лично Дивелз, отчего и получил вечное признание ещё старшего Сибульта, коему данный смышлёный полукровка достался ещё от отца. Небольшая софа с витыми зеленоватыми рюхами под боками, как понял Джоаль, необходима скорее для удобства интима с королевой, нежели сна от тяжелых расчетов на обшитых ангельско-мягкой бордовой материей подлокотников. На полу украдкой была урывками приметна малахитовая мозаика, коя так люба эльфам, и так не недостижима в полной мере для, повторения людьми, покуда техникой отделки владели лишь дворфы, кои делиться сокровенными знаниями не собирались, а с людьми так и вовсе масштабных проектов не водили. Их нелюбовь к эльфам вскоре миную прибытие, всецело воздалась к теснившим всех без разбора людям.

Умостивший своё заплывающее тело на место под дегтярно-черный окрас брони эльфа, запалившей свечу отгоняющей полумрак Сибульт под струйку света залез в один из ящиков, и изъял песочного цвета лист, который изначально был, завернут в свиток заправского пергамента. Поставив на один конец столешницы из лакированного тиса, чернильницу, а свежее подпаленную червлёную свечу под левую руку, натянув бумагу и подперев её стекающем животом, он, пуская на величавый портрет отпавшую тучную тень с венцом короны, принялся педантично записывать текст, вороним пером, произнося под диктовку каждое слово себе под усы, растягивая их словно тянучку.

– Королю Лирры Куику из рода Шенкама Непрощающего, сыну Пактия Железновольного от Сибульта Второго, из рода Памкиров, правителя Майзы. Я выказываю тебе все почести, достойные твоего титула и сана, и пусть весть моя не смутит тебя. Как ты уже ведаешь, наш регент позорно бежал, а неприкаянный Антур вновь заняли нелюди, и не далек час, как их силы опять наберут скрытую мощь, и мстительно набросят на нас, свои орды с накопленной яростью и растравленными ранами обид. И доколе час не поздний, я настоятельно прощу тебя, даже заклинаю, вспомнить о союзе наших предков, кой разбил всех тех, кто не дал нам миролюбиво жить, но вновь обретенных землях, не зная бед. Но тем паче, я чаю своим долгом внести рациональность и объединить наши дома и под иной подноготной, вне подлога. Наши дети уже достаточны, зрелы, дабы вступать в монархический брак, а разделять власть на столь больших территориях равноправно нам не под силу. Отчего я и сватаю выдать своего единственного сына Симала, за твою наипрекраснейшую дочь Мирадею. А как вотчину, обеспечить им свое личное королевство, скрепив наши дома каленым железом святого брака наших наследников. Весть доставит мой племянник Джоаль сын Кармаля, и в случаи твоего добра, мы, собрав волю в кулак выдвинемся всем нашем полчищем, на земли, на которых склонили головы наши отцы.

                  С безмерным почтением Сибульт Второй. Король Майзы.

Джоаль скучающие в пол уха вслушивался в помпезную монотонную речь, покуда не уловил упоминания племянника – себя. Его сердце сжалось, словно поражённое ледяными иглами вовнутрь. Дважды перечитанное письмо уже было скручено в свиток, а стекающий сургуч с багровой свечи, уже был придавлен именной печаткой рода. Затем Сибульт чьи брови очерчивались заревом одинокой свечи дарственно протянул документ вылупившему зеницы осунувшемуся Джоалю, который уже почувствовал, полоску испарены под кромкой шляпы, которую даже здесь не спешил снимать, покуда глаза полезли на собравшийся в бахрому лоб.

– Как ты, верно, уразумел, я всецело доверяю эту миссию тебе. Будем уповать, одно единственное поручение за все праздное бытье ты исполнить, горазд? – с небольшим давлением монотонно произнес тот. Повисла тишина, и привкус воска вяжуще повис в полутьме помещения, в котором встретились две тени, разбившиеся по стенам.

Дрожащими руками с посиневшими устами, виконт лихорадочно принял лист свернутой бумаги, а набежавший комок во рту, так и не спешил падать в пересохший зев. Испытующее смерявший его неотвязным взором визави Сибульт заметя это и внезапную немоту явственного укусившего страха, немного уважив свою тягу острастки повесы, удовлетворенно потрепал бороду, затем выдохнув, решился, на короткие детали, обведя прямым взглядом сошедшего с лица до меловой бледноты племянника.

– Не теряй дух, одного я тебя не отряжу. Но и орду не дам. Я наслышан, о выдавшемся перевороте на востоке, и сколько наших негоциантов и обычных сермяг в купе с лирийскими, пало из-за их бесстыжих попыток укрепить власть очередного новоиспеченного монарха. И ты доподлинно, уже слышал про наши ответные действия, каковые несут пожитки, но заверен, что в гожую сторону. Сие деловой вопрос, и я не хотел-бы, чтобы кто-либо из нашей свиты… Вернее никто не должен знать, кто именно направит весть Куику на поклон. Я им не верю, ни одному. Гожее станется сохранить это как государственную тайну. Исходя из писаний, я заверен, люди востока все так же чают подмять мирадению, и кто знает, на сколько проворны их потуги…

Стушевавшийся со стывшей в жилах кровью Джоаль, пропускающей ставшие приторными слова мимо ушей, все ещё не помня себя от пронзившей оказии, потерянно с закоченевшим видом и обретенным ознобом сидел над роковым свитком, как над убитой птицей, и было расслабившейся до вкрадчивости король, присовокупил в свою речь строгости.

– Ты исполнишь волю короля? – сие бесспорно было не вопрос, но оттого, то он и вернул племянника с эфирной поднебесной, на седалище под ним.

– Но я!.. – надсадно вырвалось у него, покамест он одолеваемый хладом меж лопаток, и сосущим чувством под ложечкой все же стянул убор, отчего пряди выскочили ему на осевшие лицо. – Я и за стеной то не вращался, отродясь! – он все ещё тяжело выдыхал полной грудью покоробленный юноша, у которого по белесым скулам бежали капли холодного пота, когда Сибульт с менторской манерой продолжил, напустив более расслабленные черты округлого лица, спуская натяжку.

– В том-то и кроиться истина. Кто покумекал бы, что “некто”, кто не за четверть века, и шагу не выдворялся за территорию стен замка майзы, отнесет письмо напрямки в Лирру? Воистину. Даже я не желаю ведать, какой тропой ты уродишься отсюдова, и королевского ведущего я вам не предоставлю.

– Но как же… Как я дойду? – начал он стрекотавшее осекаться, напуская стигму к вспыхнувшим сухощавым щекам, сверля государя одичавши вылупленными зеницами.

– Карты, – безразлично ответил государь, и оттопырился за стенавшем от натуги спины кресле, не сводя с него зеленых изучающих его оторопь глаз. Занятная картина.

– Но одно дело, карты, иное, мир вне серых клочков бумаги! – он будто обругал короля кипенью заклокотавшей желчи, на что тот лишь осклабился, отверзая бороду как щетинистый занавес от видавших лучшее время зубов.

– Твоя истина. Изволь по сему с моего дозволения, сыскать себе провожатого.

– Но где же? – хватаясь за слова, одернул потяжелевшей от новостей головой Джоаль, забыв, как моргать, и не ведая как избавиться от молотков в виски.

– Близлежащий ренкор, водит в себе всяческую разношёрстность сброда. Что-нибудь путное сыщется. Но заруби себе на носу: они все плутливые шарлатаны и корыстные пройдохи, и гоже вовсе не стоит разглашать кто ты есть. Городничему разве что. И не давай залог, покамест не завершишься, что у него есть за бравадой о себе достойная слава и реноме. Она мой дорогой, олицетворяет степень надежности. Ну, или первую брешь.

Обескураженный до глубин фибр Джоаль, как облитой стылой водой, понуро сидел и не мог оторвать не смаргивающего оцепеневшего взгляда от стружки свитка, и даже, кажется, забыл, как дышать. В его растворенные до предела веки проплывали соленые капли едкого пота, но тот все ещё был не в себе. Наконец, короля утомило высиживать точно гнездо кресло, без любимой супруги, и он, увлекая свою тень в приглушенной на свет сени привстал, с набором спертого с воском воздуха, в широкие ноздри, спуская кустистые брови.

– Завтра с первыми прорезавшимися лучами анеманы, ты в братии, трех солдат и оруженосца покинешь замок, и территорию майзы. Многие воспримут сей жест, как шальной моцион, так, как ты будешь вне обильной свиты, в окружение заурядного сопроводительного эскорта. Следопыт, уже твоя импровизация. Докажешь, чего стоит, твой прославленный в веках род. Или воротись и позорь его, как все годы прежде.

После этих отрезавших потуги к пререканиям слов, он отчески коснулся упавшего плеча Джоаля чутким пожатием длани, и, умыкая свою тень, освобождая волю янтарному свечению змеившейся огоньком свечи, направился прочь, напоследок бросив через плечо.

– Пока водиться время, отыщи Дивелза. Он предоставит тебе путеводитель, или иное путное подспорье или напутствие, к походу. В конце концов, кому как не ему знать об устройстве мира, не выдворяясь при этом из твердыни, без малого сотню лет.

Послышался отдаляющейся басовитый смех, и скраденный на выражение в осевшем лице и до отказа налившихся свинцом членов, сражённый Джоаль остался один с возложенным поручением. Праздные дни иссякли…

Фигура нетривиального человека, отпираясь от общего воцарившегося галдежа, приближалась все ближе. Сине-черное очертание облепляющего дюжее тело кафтана востока с накидкой, маячило издалека, и лучиной во мраке выделялись среди, привычных до приторности тонов заправских щегольских одеяний. Чем ближе он подступал, тем явнее становились мурыженные въедливым песком подолы его нависавшей черноватой хламиды, поверх развитого выпяченного торса, и слабый срежет ударов шипа изящного посоха. И откуда не возьмись вместе с ним, прибыл и вяжущий привкус чабреца. Он был с опрятной вытянутой черной, как уголь бородой и завинченными нафабренными усами под сглаженным носом, и без перегиба подведенными карими глазами, на бронзово-смуглой коже. На голове человека с востока венцом возвышался небольшой овальный тюрбан, из которого высовывалась коренастая угольно-черная коса, доходившая до поясницы, а мочки обременялись двумя злато-атласными серьгами. И дойдя до королевы почитай в упор, он низко поклонился, сложив себя вдвое, и его коса подобно змее свисла с развитой спины, но тут же взметнулась ввысь вместе с ним. Его острые мыски, в аналогично синим одеяние с золотой тесьмой по краям с затянутым златого шитья кушаком, особенно заинтересовали любопытно обгладывающую его взором Флагению, однако, все меркло супротив его жезла. Длинный, доходивший до высоких плеч златой посох, был инкрустирован зеленоватой мозаикой шестиугольников, мимикрируищих под чашею. На конце царапая бурую плитку, подводила черту небольшая стертая игла, напоминающее жало, а сверху, под чуть спущенную, руку так же укутанную в синею тунику по костяшки, на королеву смотрело всецело литое золотом змеистое существо расправившие ребра и выделяя плотоядный оскал с осклабившимися клыками и раздвоенным златым языком, с пылающими опалами в пытливых глазах.

Человек уже выпрямлялся, когда метавшаяся в мыслях королева только подбирала слова, а он поразил её вновь.

– Зигав Мурез, – представился тот, высказав своё имя, так мягко, будто каждый раз произнося его, он смаковал гордость, от этих слов.

– Заверена, мое имя для вас не тайна, – съязвила королева, и, словив его почтительную улыбку, радушно указала на кресло Джоаля, которое вновь бесполезно пустовало. С большим почтением, заморский гость, педантично откланявшись с учетом отмеченной косым приглядом по бокам готовой к его резким движениям стражи принял её предложение, подобрав полы кафтана у голеней, и уселся на выделенное место. Флагения впервые отчетливо заметила его парные сверкающие серьги, которые взбалмошно дергались при каждом его движении, но до этого уходившие на второй план. Свой жезл же, он держал по левую руку ложа оный на плечо, будто скрывая от любопытных неописуемой красоты глаза единственного предмета имущества.

– Вас сложно не приметить, в этой гурьбе, заурядности, – вновь отметила она, задорно подернув тонкими пальцами на сумятицу лиц, а тот лишь невольно качнул головой, помяв бороду, выражая признание, сужая подведенные черной полосой карие как антрацит глаза.

– Могу заявить о том же, но полагаю, для вас знакомы подобные обеты. Обеты лести и корыстного притворства, устремленные в сторону раболепского ханжества, без пригоршни уважения и подлинности прямодушия.

Её минуя поразительную патетику так же, поражал его еле заметный акцент, который тот очевидно снимал, долгие годы, вымуштровав с чуткостью сей недуг. А манящий чабрец и впрямь, вязал из неё веревки.

– Вы польстите мне, если просветите, где отвязали акцент, или выдадите учителя, поколе мы будет разделять вино, преломляя снедь, – она молниеносно щелкнула пальцами и тощая, и услужливая служанка позади, со страхом в горевших широких глазах, подбежала с плещущимся содержимом кувшином. Но внезапно, когда она приблизилась к Зигуву, он резво накрыл бокал Джоаля укутанной кистью, перемотанной синими лентами, и несколькими кольцами на крепких пальцах мечника. Но те не были ни на йоту грубы.

– Мы не пьем ни вин, ни иного дурманящего зелья, – лаконично указал он, и стрельнул взглядом на тонкую точно иглу проглотившую смешенную прислужницу. Что в чепчике казалась, свежо обожглась, и чувствовала неотвязную щемящую боль в горле, отчего её вспотевшая до бусин пота ложбинка между ключицами высветившееся от выреза её сюрко, задергалась, пока та покороблено недоумевающе ищуще смотрела на королеву.

– Как жаль, – досадно подогнула губу королева, и назидательно стукнула ногтем по своему порожнему бокалу, который уже вскоре был наполнен по золотистую полосу оправы. – И все же? – настойчиво напомнила плененная интересом королева о своем давеча отпущенном вопросе, и тот будто нехотя, поведя губой, выдавил следующие слова.

– Один прелюбопытнейший ваш господин имел любезность посетить нашу страну. Я долго пользовался услугами переводчика, доколе не посчитал жизненно необходимым выучить язык данного поразившегося мое воображения человека. Так пылки были его речи, и сладок велеречивый стиль владение всесветным наречием.

– И кем же был тот “столь” пригожий господин? – сгорала от нетерпения королева, прижимая бокал, который давил на щеки, впуская в рот сладко-хмелящие потоки, красной настоявшейся виноградной жидкости, прошедшей все этапы брожения, без тени кислинки.

– Некто виконт Юник. Он был столь заворожен нашей архитектурой и культурой, что остался на долгие годы, и казалось, нашел себе место. Будучи третьим сыном в семье, ожидать щедрого наследства, ему была явно некстати, вот он и отправился повидать новый мир. Ему очень полюбился мой театр, в коем он с отрадой вожделел выступать и сам.

– Увы, о нем моя память предательски пуста. Вероятно, он был родом из лирры, – после небольшой растерянности, ей точно овладела искра язвительности и она, осклабившись продолжила более хищно. – Я слышала недавно, на востоке стряслись радикальные перемены, и многие иноземцы, получили, скажем… не лучшее отношение вследствие своего этноса. Это так? И, к слову, коснулось ли этого того самого Юника?

Он слегка изменился в располагающем лице, и обвел по лбу змею на своем спущенном на плечо жезле, кой уже давно приковывал внимания свиты правителей и стражи. Но уже скоро чуточку заметные хмурые морщины на краях висков и век, разглажено распрямились, а подведенные очи, искоса стрельнули в неё. Одаривающее.

– Мы ведь разумеем друг друга без избыточных слов? – вне обиняков отметил он, точно извернув себя наизнанку, примерев новое выражение и более тяжелый баритон в речи.

– Вестимо так. Я догадываюсь, зачем вы здесь, и без окольных бесед, – подтвердила она его слова, опустив лазурные очи, разбавив речь свинцовой бременем, укусив свои щеки изнутри, дабы не покривиться, выдав подлинное расположение духа к пришельцу. Майза за декаду минуя ваш, приняла в свой порт лишь один корабль, с которого и довелось украдкой узнать о перевороте и гибели тысяч осевших в чуждой стране весняков, торговцев, и нелюдей, со своими семьями и нажитым имуществом в злосчастной до их участи стране. Или, переводя с государственного языка – Казна просела.

– Мне очень не по себе от выдавшейся трагедии, но вамир видоизменяется, и нынешний Шах Акурам Второй, увы не потерпит иных идеологий. Он сплачивает нас, и верой, и мировоззрением. Мне жаль, что от этого ненароком пострадали, многие жители майзы, и всей мидарении в частности… – Он осекшись выждал, набрав сбитого духами блюд воздуха, не отпуская от себя подсоленного укоризной взгляда королевы, которая, окончательно утратив чувство времени и пространства, отчего посторонний шум и звоны бокалов, с идиотским смехом молодых особ, желающей кокетливо показать себя перед очередным графов, ушел из внимания, растворившись, как капля крови в океане, покамест та испытующее буравила его. – Я крайне сожалею, что стал вестником таких безотрадных новостей, посему и взываю к вашему благоразумию, – продолжил он, на этот изменив тембр в сторону страдальческой апологии. Играл он свою роль отменно.

– Меня вот, что прельщает, – собралось с силами красноречие коронованной особы, готовившей яркое парирование. – Вы хладнокровно убили наших подданных, под наветом вашего шаха, и теперь взываете к нашему благоразумию, касательно ваших купцов, и лавочников? Кто восполнит утрату перед: женами; детьми; родными и государством, каковому они в срок выплачивали одну десятую от своих нажитых доходов? Что может на это молвить ваш нынешний благородный, и безукоризненно справедливый шах?

Но оскорбительные в некотором роде желчные нападки, промелькнули мимо востро направленного внимания Зигава. Он, пропустил все точно снося ветер, и лишь мягко вобрав сперто напичканного чадом яств, вин, пота и воска воздух для новой реплики, да сжал поручень кресла, скорее для равновесия, чем от обуявших нервов.

– Я прибыл, с мирными побуждениями. И намерен уладить конфликт миром. Полномасштабная война не к чему, ни вам, ни вамиру, отчего я и прошу выдать нам людей, кие не повинны в смене государственной политики, о которой они сами давеча ни слуха не ведали, и не должны страдать, из-за чужих проступков.

Королева иронически оскалилась. А Симал в метре от неё, растратил чувство реальности от пьянивших не хуже вина амбиций, и на ватных ногах удалился с потерявшей какие-либо виды пристойности в захлеб икающей служанкой. Многие аналогично постепенно покидали свои места, выбирая себе чету на ночь, а те, что оставались не могли поднять свои одутлые лица со столов, а у некоторых дам давно спускали подвески, поколе они невнятно бормотали свое неубедительное – нет.

– В конце концов, я не принимаю решению, – парировала она с толикой безучастности. – Заключительно слово остаётся за Королем Майзы.

– Я так не думаю, – будто со скрытой злой усмешкой, не выделяющейся за его бесстрастными чертами, резко ей в тыку отчеканил Зигав.

– Что?! – сробев сконфузилась она, даже опрокинув бокал, что излил содержимое на белесую скатерть, впитавший в себя сладкую жидкость, окрасившись в алое, меж остывших и надкушенных блюд на расписных тарелках. Сдавалось в первые кто-то заставил осечься неизбывно чванливую королеву Флагению. Немыслимо!

– Я вижу в ваших синих глазах больше власти, чем в королевских блеклых зеленых очах. Мы оба знаем, кто здесь принимает решение, а кто его подписывает…

– Да как вы!.. – вспылила она, сведя до треска зубы и начав задыхаться в коконе корсета упившись его духом чабреца. Но прозорливо кинув озадаченным взором по сторонам, все же заметила, что многие ещё на своих местах и в добром здравие вне остекленелых буркал, и даже развесили уши к их сбивчивой на интонации беседе. И дабы не сатанеть, теряя лицо на глазах, свиты и готовой к порывистым действиям стражи, она скрыла, рдело румяные щеки, и, придя в себя растратив намечающуюся стигму и жилку на увенчанной шеи, подозвала служанку, которая протиснулась меж пустеющим королевским троном, и королевой, дабы рачительно выслушать на ухо наказ.

Когда она почтенно удалилась, Флагения, вернулась источающим кислоту взором к послу, который учтиво и беззаботно выжидал, не брав, в рот и крохи со стола с остывшими яствами. Ишь какой привередливый!

– В одном вы правы. В моих глазах есть власть и не только над мужем. Вы задираете королеву, которая не шибко ценит помыкания или колкостей над собой, – стравлено, но выжигающее протянула она, силясь овладеть собой. С натяжкой.

– Мне очень прискорбно, если я разобидел вас, – виновато скуксил он пышные губы, под стружкой витых усов. – Поверьте, в моих целях стояло, все что угодно окромя этого. И я приношу чисто сердечные извинения, и умоляю о снисходительности, для моей неудачной проницательности. Надеюсь, я ещё не отогнал вас от себя?

Флагению утомила его показная добродетель, и когда недалече она почувствовала, что король все же получил её весть, она будто сбросила ушат с плеч, выпрямившись и вздохнув полной грудью натянув яшму, и более не ощущая сдавленности корсета.

– Король Сибульт! – сробевши, благоговейно воскликнул посол осипшим гласом, безмерно расширяя карие зеницы, выпуская весь обхват белка, смотря осунувшейся бронзовой маской ей за спину, и привстал со стула, отчего его коса, как и серьгами, взметнулись вместе с ним, а жезл едва не пал на бурую плитку. Низко поклонившись ещё раз, он получил лишь брезгливый мах рукой, и легкий кивок от уставшего во всех смыслах государя.

– Я, пожалуй, покину вас, – заявила королева, и, поцеловав кисть мужу, пошла прочь пуская трен платья и оборку в движение, в последний раз проведя пальцами по его плечу, что в условном эзотерическом языке жены и мужа, означало – будь осторожен.

Она не желала больше слушать человека, который разбил её своими, как не странно точными наблюдениями. Он ненасытно следил за ней весь прием, и сложно было упрекнуть его в не наблюдательности, как и в, том, что он проницателен. Но королева, отсекая неприятные рассуждения, желала, увидеться для вольной беседы без личин, с племянником, так как знала, что сын уже скоро будет лежать возле обездвиженной служанки, которую он сознательно напаивал весь прием, дабы не встретиться с ней лицом, при близости, которая всегда давалась ему с трудом.

      4.

Королева рыскала племянника по всех злачным местам, кроме самого избитого и излюбленного, которое не пришло ей на со стороны острый ум, лишь из-за её личной неприязни, к нелюдям, чьи сородичи в былую пору убили её досточтимых родителей, а позже и обожаемого брата. Так, что до глубины души опечаленная, она, повесив голову рискуя уронить диадему, желала встретить его с утра, и предостеречь, что её будто хмельная шутка, с его отправлением за стены, уже не такая веселая острастка, а главное взвешенная, учитывая его домашний уклад, и нелюбовь к открытым пространствам. И ненадуманной угрозой за стенами.

И, тем часом, сам Джоаль уже минуя пустые крылья замка, и притаившуюся по альковам стражу пробрался в библиотеку к Дивелзу, которая называлась так лишь в силу того, что, что никто из ныне живущих не помнил её просторы стеллажей без присутствия извечного остроухого старожила. И среди высочайших склоченных книжных шкафов, упирающихся в затемненный сумраком туч односводчатый занятый расписной фреской, потолок, как с эльфийской, так и с людской литературой, на подвесной лестнице, в сени стоял, казалось юноша, но на деле почти двухсотлетней полуэльф. Вид Дивелза всегда вызывал неприязнь у людей, не знавшего его. Он носил скроенное под свой рост и мосластое телосложение бледно синее эльфийское сюрко с голубыми полосами тесьмы по обрамлению штанин и рукавов, которую подобрал в одном из нетронутых шкафов, и казалось, в жизни не снимал её. У неё были долговязые растянутые и широкие рукава, доходившие до бедер, из которых свисали его тонкие кисти, с вечно не стриженными круглыми ногтями. Его нетипично антрацитового-черные и длинные по мере людей прямые волосы ровным каскадом струились по его сухопарой спине, и ниспадали блестевшими прядями на острые скулы, и только слабый венок, своими серебреными шипами, не давал им нагло лесть ему в глаза, под нахальным сквозняком. Вострые наконечники бледных ушей точно скалы из воды высовывались поверх волос, и часто привлекали фырканья тех, кто бродил по замку, и замечал в свободном от дверей своде прохода, его инородный силуэт. Ростом он был с обычного человека с севера, и до истинных эльфов ему не хватало порядка фута, кой он восполнял, часто стоя выше людей, у книжного шкафа за устремляющейся к своду стремянках. Или, занимая софу для чтения, которая специально им была занесена повыше на балкон, окаймленным балюстрадой, возле кабинета, бывшего смотрителя, библиотеки, почившего много столетия ранее.

Проходя по глянцевому полу, на котором мозаикой были изображены нагие эльфийские девушки, буколически пробегающие по зеленому саду сирени, за которыми приударял не менее одетый эльф с другом в пируэте танца, Джоаль припомнил, как часто в детстве, выложенная чешуйками эпохальная картина окутывалась ворсистым непроницаемым ковром. Кой с годами оказался задвинут далеко вглубь ближайшего чулана, в котором, кстати, хранились запретные книги, кои Дивелз скрывал даже от него.

– Высоко стою, и над людьми свою головушку возвышаю, – отразился эхом по широким потолкам задорный голос Джоаля, хотя ему была отнюдь не весело, после последних известий.

Голова библиотекаря, как и его уши увлеченно дернулась на отклик, и волосы подались небольшому витиеватому виражу. Он тут же съехал по лакированным перилам с шорохом, и так как был очень легок в силу природы эльфа, не страшился упасть с высоты второго этажа. Оказавшись на бренной низине, подол его сюрко слегка поддался силе потока воздуха, и после того, как умиротворено осел на законное место скрывая его голенастые с меловой кожей ноги, и сплетенные из дубленной кожи сандалии, подбитые шершавой подошвой, чтобы не скользить по поверхности. Он разверзнулся, и его утонченные черты, не знавшего загара лица, с острым подбородком, на корню лишенного сероты щетины, ещё немного вытянулись в улыбке телесных губ, натянув малокровную кожу на скулы, выделив агатовые стеклянные зеницы лупоглазого эльфа.

– Опускаюсь, и к вашим порокам приближаюсь, – отозвался его колко высокий голос, и они обменялись устоявшимися рукопожатиями, в районе укрытых локтей.

Они без лишних слов, сразу прошли к небольшому столу за колоннами, за которым полагалась читать королю, если тот соизволит прийти, вместо того чтобы прислать прислугу, как поступала королева, когда ей требовалась книга, из библиотеки, к которой она не приближалась, держа вынесенную годами дистанцию, как и к нелюдям в принципе. За витражными скругленных алых по окаёмке оконец все так же сложенными из представительниц нудистских общин эльфов (у которых после появления людей появились шторы), брезжило намечающейся пасмурностью и нависавшими мрачными тучами, которые готовились терзать душу Джоаля неусыпной ночью, нагнетая гнетущие сомнения перед навязанным походом. А пока, они расположились на двух искусно выделанных эльфами креслах, и чтобы сгладить тяготившую тень, полуэльф сходил за спасительной лампадой.

Вскоре легкое освежающее темень, слабое полымя озарила широкие убранства, казалось даже вотчину, принадлежавшую непосредственно одному небезызвестному жителю замка, который ни разу не поспешил бы уйти и на пядь земель в сторону от своей резиденции, подаренной ещё отцом Сибульта первого. Когда все прелюдии высылки тьмы были готовы, а слабое марево от подсвечника с капля подобным стеклом, удалялось вверх, освещая скруглённый алебастровый балкон с софой бронзовым отблеском, Дивелз втянув приятный привкус воска и затесавшегося в него ладана, зачал разговор.

– Чем могу услужить, милый друг? – он облокотился в кресле своих предков по линии отца, и участливо выжидал первого слова со стороны, как он всегда называл былого ученика, и виконта Джоаля – Друга.

– Есть у тебя в загашниках, одна вещица, как говорил мне мой дядя – Путеводитель по Мидарении. И как это ни прискорбна оказия, я прибыл к тебе лишь за сим пустяком.

Дивелз скривил вытянутое лицо, но не из-за его слов, а смысла, который извлек из них.

– Путеводитель нужен… тебе? – полюбопытствовав заломил тот, и его перетекающие агатовые бесцветно-глянцевые глаза, скосились при свете свечей лампы, и через витиеватый дымок, долго испытующее сверлили младого Джоаля, который уже снял свой убор и бросив его на деревянный стол, уложенный книгами, и картой, с приблизительными данными людей о раздольях мирадении.

– Мне наказали доставить донесение, в лирру, – без радостно продолжал он раскрывать подноготную, вынув из-за внутреннего кармана запечатанный свиток, и мягко положил его на читальный изукрашенный цветами облицовке по границе матово-гранитный стол, отчего тот в силу формы покатился, доколе не уперся в грузную книгу с видавшим видом переплетом, о сокрытых в толщах почвы гротах дворфов на юге.

Дивелз аккуратно дотронулся до пергамента тонкими пальцами не знавших ручного труда, и прихотливо повел длинным ногтем по печати свежее застывшего сургуча, и только тогда шмыгнул тонким ровным как спил носом, постучав ногтями другой кисти по сглаженному столу.

– И в чем же ты так проштрафился, коль разэтакую кару снискал? Гильотина в нашу пору утратила значение, или кривотолки на узурпаторов власти больше не действенны? – неосознанно из этого вышел звонкоголосый сарказм. Начало эльфа оставляло его беззащитным от подобного.

– Мне не досуг обсасывать это. Дивелз, засветло, с первыми прорезавшимися лучами анемаи, я обязан буду отойти в довесок с ещё четверкой счастливцев, искать смерти на прогалинах, где я стану мишенью для стрел вольных эльфов, или пока одиноких голодный орк, не вобьет в меня топор, пока я отстану от улепетавших от их беснования ратников.

– Тебе ведомо с кем исходишь? – внезапно лаконично вставил Дивелз, явно пытаясь найти рациональное зерно, сверля друга агатовыми бесцветными очами, уводя его тревоги в сторону.

– Ну, разве, что тощего, – без особой радости отметил поскучневший Джоаль, после чего пуще прежнего устало выдохнул новую печаль.

– Это твой оруженосец, кой потребен тебе лишь как фиктивное олицетворение сана?

– Вестимо так, – подтвердил он, кивнув пучком бородки, потерев следом короткие упавшие от печальной мины усы.

– Коли так, тебе статься, не пристанет так одиноко, и вы вместе узнаете, друг друга в разы гоже, – почти просияв на свету свечи, отметил полуэльф сверкнув кристальными зеницами и восковым ликом. Джоаль при этом даже при тени показал недовольную гримасу, и его растянутые квелые усы скривились вместе с ним.

– Я вроде попросил предоставить мне книгу, кою, скорее всего, нацарапал ты, как особливо тебе любо, при оном именуясь людскими именами, самообольщаясь грезой найти читателя.

– Отнюдь. Не все мои книги владеют псевдонимами, – грустно отметил он, и вышел из хомутов подлокотников расписного кресла, у которого по обрамлению оперились золотистые зазубрены в форме лепестков по кромке спинки, и лилии на фоне зелени на самой мягкой обитой под парчу подушке, в стесняющем цвета полумраке.

Джоаль испытал внезапный приступ колющего стылой сосулькой стыда в груди, как если бы обозрел ситуацию со стороны, и постиг, как корыстно пользует друга, нежели, принять его чистосердечные помыслы достучаться до скрытых мест его бедственного положения, выделив хотя бы малейшую толику в позитивное русло. Все эти щемящие сердце факты спрессовались, выливаясь в непреодолимое и сносящее желание извиниться, перед ним, но слова все ещё застревали в горле, не доходя до опавшего языка, которые сделался свинцово тяжелым и неподъемным, дыбы выдать хотя бы малейший звук.

Дивелз разверзая сень отблеском своих изящных широких глаз, вернулся и положил перед ним небольшой свекольного переплета томик с песочными слипшимися страницами, у которого маячила рукописная обложка – Некий раненный ратник с перекошенным небритым лицом притулился к древу, коего нагоняла через чащу необычная воительница. У которой при том были довольно рыжевато щетинистые щеки, и необычные волосы, будто смазанные надтреснутой грязью, отчего казались облуплено дымными. Её бугристо коренастые плечи были облеплены шкурами, а на широких открытых голенях были замечены следы рыжеватой шерсти, как и на стопах, которые совершенно голые и с длинными когтями стояли врозь, пока та, бравируя железными мышцами плеч и пресса, натягивала очередную стрелу в самодельном луке из нескольких перемотанных прутьев, целясь в спину латника, для решающего выстрела.

– Кто это? – вместо заготовленного обеления тучно озадаченно вопросил Джоаль с исступленным выражением, стукнув перстом по обложке указывая на девушку, с необычной шерстью на ногах. Кои на раз сломали бы ему шею, своими бедрами.

– Тумерка. Но тут есть одна опечатка. Они, как мне известно, прибывают в заснеженных участках, на севере, и в зелени встречаться, для скажем продолжения рода, и этот счастливчик либо не подошел ей, хотя им и нет дела до таких формальностей, либо испытывая судьбу, напал, что тоже не разумно, так как они никогда не ходят безоружными, – просветив развел мосластыми руками полуэльф подметая рукавами матовую поверхность стола, косясь исподлобья на мутный силуэт отдаленной девы лесов.

Джоаль ещё раз занимательно глянул на воительницу с луком, и её щетинстые щеки, которые были похожи на волчьи заостренными, как и янтарно блестевшие буркалы.

– Она человек… ну в смысле ей подобные? – неистовствовал любопытством виконт.

– Нет. И не эльф и не орк, ни… гоблин. Она как я уже молвил – Тумерка – из племени тумерок. Они древняя раса, которая рождает только девочек, и задействует в продолжение рода эльфов и с некоторых пор людей. Им в общей сложности несколько тысяч лет, но не внятной речи, ни четкой цели у них нет. Из генов, что они берут у донора, не один отличительный не оседает, и они просто фактически плодят свою копию, и не знаю, от чего они просто не свершают репродуцирование, как самки животных, утратившие самца.

– Это как? – изумился Джоаль выпучив блестевшие и без свечи зеницы.

– Скан носителя. По средству, защитной реакции.

– Откуда ты об этом изведал? Не выходил дальше этих стен, как и я, уже более ста лет, и…

– И, тем не менее, читал больше, и более важные вещи, нежели сопливые сонеты о любви для обольщения вздорных дам, – обрезав, прервал его Дивелз, чмокнув тонкой губой напоследок, свернув тенью от скул под каскадом прямых локонов.

Повисла неладная гнетущая тишина, и Джоаль на некоторое время потерялся, потом выговорил, и чувствовал, как слова выпадают из него осыпи камней по скату пробившейся речи.

– Спасибо тебе. Я, скорее всего не ворочусь, так как мне инда возбраняется взять здесь следопыта, или коня, для скорости. Ясное дело коней у нас с горсть, не в гании таки водимся, но тем не менее. Так, что с низким поклоном, благодарю тебя, и не взыщи за дерзость.

– Брось, – небрежно махнул когтистой дланью эльф, обличив застенчивую ухмылку. – Мне за доблесть подсобить любимому ученику. И мы ещё будем протирать вместе наши ткани на задах, и поминать об этой аляповатой истории. А ты будешь теряться, вспоминая, очередную взрослую дочку герцога, которую обуял своей красотой, а она простодушно понадеялась, что ты зашибёшь резиденцию, и титул, упала в твои объятия.

Они слабо хихикнули, смотря на друг друга прищурив саркастические вежды, и полуэльф заключил пред визави.

– Ты узловое правило не забывай. Что ладнее всего за стеной, быть настороже, и не изглаживать из памяти о двух вещай: не все привлекательное – неопасно; не все опасное – не смертельно, – сентенциозно подвел он итог тот, краснобаем, не поверку не видавшем воочию, о чем держит слог.

– Буду наматывать на ус.

Они ещё раз обменялись сердечными рукопожатиями, и грянул поражающий затишье раскатистый гром с испещряющими пасмурное небо зарницами. Плохой знак – подумал Джоаль. Недоброжелательное знаменье – подвел полуэльф.

Так они и расстались – молча. Но Дивелз оставшись со своим неизбежным союзником одиночеством, не спешил просто поджидать покамест его закадычный друг уйдет в мир, вне его содействия, и осенённый новым раскатистым воем, сокрушающим небеса грома, нырнул в чахлый чулан в поисках броши от сглаза, которую ему передал ещё Сибульт первый. Он понимал, что до рассвета ещё долго, но сон ему не так важен, как Джоалю, которому, скорее всего не в мочь уснуть с камнем на сердце, в эту обремененную на думы ночью. Капель забарабанила по отзванивающей керамической черепице и парапетам, и скатывающимися струями косо брела по алым витражам, когда он, протискиваясь с свечой в чулан нашел в груде скопленного антиквариата древних вещей и запретных книг нужную вещицу. Весь перемазанный пылью, то и дело, зверски чихая, утирая прямой нос широким рукавом, словно платком, он поднял оберег, в форме – Дера, представителя древних обитателей Мирадении, имеющего свойства роя пчел, с поправкой на рост в сажень, острые когти, ядовитую кровь и способность запроса подмоги в случаи смерти ячейки улья. Небольшая фигурка, выточенная из обсидианового камня, с вытянутыми конечностями под дугу обхватывающая пустоту под собой, и плоской ящерица подобной мордой, имела несколько вытянутых отростков на затылке, и витой хвост, который по слухам имел убийственный яд на кончике, в сокрытом нутре оболочке, поверх вострого щипа. Единственного, чего они на самом деле боялись, это драгоценностей, которые вызывали у них аллергию, на уровне отшелушивания чешуи, отчего они и занимали свои пространства подальше от горных пород, и часто строили свой улей в пустых промозглых пещерах, без природных ископаемых, средь компании соленых сталактитов.

Подобный камень мог в теории отпугнуть самого дера, который приблизился бы к нему, но также Дивелзу была по вкусу и иная притча, про эту брошку. Отдавший его Сибульт первый, поведал о том, как насевшего этот камень на шеи воина, ни ранила, ни одна стерла, ни копье, и как выбитый из седла ратник мог выжить оказавшийся под сотни килограммовой тушей лошади. И лишь однажды удача покинула владельца, когда приспел Некромант. Ведь говорившей о себе в третьем лице Сибульт отдал камень Дивелзу, перед тем как уйти на битву с Некромантом, взяв с него обещание, передать его сыну, если битва будет проиграна. Битва та, к слову, оказалась победной, но ни Сибульт немногие другие не праздновали победу, и обсидиановый камень, выточенный ещё дворфами, зачарованный древними эльфами, так и ждал своего ракового часа. Но тут приключилось явление, заставившие его безвольно осесть в чулане, чуть не выронив озаряющую утаенное непотребство свечу, грозившую сжечь его сокровищницу. На подернутом свинцовыми тучами небе через резные витражи багровых стекол меж обнаженных плоских грудей эльфийской девы, отдающей сиреневым блеском, в слезоточивых стоках, стекающих под углом капель, блеснула новая искажающая зарница молнии, пророчащие прорезавшая ту. Сжавшейся каждой клеточкой ороговевший полуэльф с сосущим под ложечкой чувством опять почувствовал роковой знак…

      5.

Дориль удалился с приёма чересчур рано, но достаточно, чтобы завидеть своего ново обретенного хозяина, исполняющего часть своего плана. Он обусловился столкнуться с ним у колоннады в широком зале возле тронного зала аудиенций, где давеча пророкотал пир. Покудова он с томным взором разглядывал штандарты, и багряные витражи с очерками на сводах, не смененные ещё со времен хозяйствований эльфов, он почувствовал резко обуявшее удушающее чувство повисшей вины. Быть статься я неправ? Не на того поставил? Оступился, и напрасно? – говорил он себе, насилу сжимая в своей кожаной перчатке, монету, которую смлада не выпускал, вспоминая отца.

Ему было двадцать семь. Низко посаженные болотного цвета глаза, с средней градации от бровей ко рту носом с горбинкой посредине, с гладко выбритыми слегка упитанными щеками. Не женатый, не любимый, нелюдимый. За все свое житье, в замке, его дом, ничего путного не принес королю, и его сносили только за счет былых заслуг. Родителей, само собой. Сам маркиз Дориль, попросту не мог произвести небывалый шаг к само совершенству, или меценатству для других. Для этого он был чересчур ленив и скуп. Но водилась у него на закорках, одна заветная мечта. Крохотная и прозаичная в своей ничтожности. Иметь сотню наложниц, среди которых главенствовать будет ненаглядная его пошлому глазу с юных лет королева Флагения. Никто не сулил, что грезы порядочны.

Сколько лет она прельщала его, терзая неусыпными ночами, вызывая колющее чувства в груди, и застывания в морозном удушье сердца, он не помнил. Так как не мог и дня отжить, не мня о ней, а каждый пир он уныло старался притянуть её интерес, но его русая челка, разделенная пробором, и зеленоватый плащ через левое плечо с приметной застежкой фибула, в виде пожирающей свой хвост змеи, никогда не бросалась ей на лазурные глаза.

И когда на горизонте беззаветных грез возник восточный посол, с интересным предложением, он особливо чураться не стал. Безусловно, Зигав был не дурак, и не обмолвился напрямую о своих планах, но имел способность зондировать мысли, пре случаи. Его посох с парными опалами в очках рептилии, четко мог озвучить ему в сознания все треволнения жертвы, когда та начинала мучиться в сомнениях. Вот только Дориль на тот момент ни на толику не колебался, чем и пригрезился ему наиболее благополучным исполнителем своих козней в майзе.

Расписные своды кулуаров, отзывались притягиваемым эхом при ходьбе по просторному помещению, посему скучающе прильнув к колонне Дориль с постной миной, беззаботно дожидался своего новоиспеченного хозяина, который подкрался беззвучно, на своей шитой ворсистой обуви. Он ухватил того за повисшее плечо, и тот немедля встрепенувшись покрывшись мурашками, обернувшись с повисшим в растворенных до предела вежд зениц ужасом, и оттекающей крови к бледности скелета. Однако ж Дориль слегка обмяк в разрез сковавшей члены оторопи, вернув краску от впавших тучных щек, разобрав подведенные глаза и золотистые серьги, своего покровителя, обдавшего его скопом знакомым благоуханием чабреца.

– Не делай так… – на оробевшем выдохе произнес он, ищуще посмотрев ему за спину, на зеленоватые штандарты дома Сибульта, на которых был очерчен свод черепа, пронзенный мечом, выпуская острие через разверзнувшуюся челюсть, сохраняя дол посередине, упирая гарду в макушку. Древний род, Сибульта, нес это знамя из-за океана, который пересекли для заселения мирадении спасающиеся от катастрофы люди.

– Мне важно, дабы ты страшился их, а не меня, – задорно произнес посол, и потянул его за темно коричневый рукав дублета наружу.

Они вскоре вышли из сени вестибюля узлового строения замка, очутившись на раскинувшейся обширной улице под навесом зубастых стен и зреющих как гроздья туч. Под ними была устлана плитка, идущая подобно паутине, кругами строя собой орнамент самых почитаемых цветов эльфов: синего; желтого; и порыжелого.

Несмотря на нависшие заволочившие синеву тучи досрочно напустившие сумерки, скрывающие все великолепие небес красок, и круглую кувшинку колоссального окна узлового строения замка под стать ступицы колеса, увидеть не шибко облупившуюся от веков чету эльфов, нежно притискивающихся к друг другу, не отрывая глаз, спускающих свои волосы по бархатной коже, все ещё довелось. В центре этой круговерти завихрения мозаики в их плотски скрепленных кистях, важно располагался небольшой многоуровневый мраморный фонтан с кувшинками и редкими рыбами в каждой из трех чащ, а на пике, которого была искусно выделана небольшая фея, разводившая руки, задравши голову и крылья. За сотни лет людского правления, покрытие мозаики претерпела безжалостное выцветание, а края плит постепенно выцарапано вышелушивались. Но фонтан был не тронут, и казалось ни царапины, ни трещины на его гладком мраморе, не будет ещё тысячи лет, относительно изъедено облупившейся плитки.

Вокруг всей этой широкой площади щербинками гнездились лазейки, и небольшие буколические лавки, допустимые королем, уходя по широким улицам, в дали прижитых у стен фасадов домов, по вымощенной дороге всей обступившей крепости. Ни грязи мелких поселков, ни широких ратуш в округе широко плаца, не допускалось, отчего все напоминало не мрачное обиталище узурпатора с не просыхающем от потчевания кровью эшафотом, или выведшего из ума седого маразматика, которых везде чувствует угрозу своему правлению, а вполне цивильный город, растянутый на многие сотни метров к жилым укрытым поселением за стеной. Правление Сибульта младшего, доставляла дискомфорт разве, что нелюдям, которые не допускались в столицу майзы после злосчастного покушения, и то этот эдикт не пересматривался лишь по острому настоянию Флагении, а не его собственной неприязни. Сам он остро недолюбливал только орков.

Но Зигав и Дориль упрямо пропуская все пробивающиеся сквозь мрачность красоты, плутали меж словно воронённых каменных стен простиравшегося по округе непреступного замка, с пристройками брезжащими флигелями лавок, и изголодавшейся до дождя черепицей свежее обработанных известкой намечающихся близь них домов, под призором редких с вышек стен дозорных. В такую погоду с рассвирепевшим ветром все постепенно скрывались в свои глубокие ниши или отбывали к отдаленным домам, не решаясь высунуть носа, убирая рассыпчатый товар, или тот, что не переносил влаги, отчего улица почти всецело принадлежала им. То, что нужно.

Вид Зигава и прежде до коликов нервировал лавочников, единодушно, как и ратников, которые звеня кольчугами, старались привлечь внимания иноземца своими язвительными подначками, исключительно сконцентрированным в русло его макияжа, или косы, но посол был непреклонен и кремне-стойкий ко всем осаждающим его улюлюканьям и зубоскальствам. Он шел осанисто и, постукивая по утопленной плитке своим безупречным жезлом, на редкость вызывающее задирал голову и нос, что к слову подбешивало и самого Дориля. Но тот минуя их променад все же зачал разговор, под тенью нависших тряпок, которые уже недоброжелательно развивались парусам подъятые недобрым дуновением освирепевшего ветра, захаживавшего с вытянутого крыла двора вблизи жилых построек.

– Я бы хотел прознать, как все прошло, и как мы поступим дальше? – он сказал это тихо, согбенно плетясь за его коренастой спиной и мятником косы, и от равнодушного безмолвия посла уже вознамерился повторить. Но ответил тот, только тогда, когда, скрывшись за трескучей ступицей воза, и под телесным воздействием Зигава они нырнули в небольшой лаз, клином меж углов стен и боковой лавкой, за которым обычно скрывались страстные любовники. Прижимая его к каменной кладке, вместе с ароматами чебреца, и поглядывая в серую расщелину, Зигав временно безмолвствовал, и будто ожидая тех, кто осторожно плелся, следом выслеживая их меж редких сермяг. И, не дождавшись, он распустил сильные пальцы в кольцах с ворота, до смерти перепуганного Дориля, которых все это время ожидал, что скрытый клинок, что был наперевес у него под черной мантией, покажет свое лезвие, вышедшее из его лихорадочно дрожавшей спины.

– Как звали опоздавшего князя? – все так же мелодично заломил Зигав, не отрывая своих подведенных глаз от проема меж стен, на плитку и пересечение кладки к открытой улице. Их скрытность напоминала собой жилку мяса, застрявшую в щербатых зубах.

– Это виконт Джоаль… Я проследил за ним, как ты и требовал, – жалобно и тихо ответил тот осунувшись, чья русая челка спала на болотистые глаза налипав к стучавших взмокшим жилами вискам, а выражение стало по-детски, угодливым, как при укоре родителя, что отвел нерадивого отпрыска в темный угол для наказания.

– И? – повернул он к нему свои завитые усы, и вытянутую бороду, покамест коса спала с правого плеча за спину. Они все ещё ютились в мрачной и промозглой алькове, чудом не промышляя невольным челобитьем.

– Он справились в кабинет короля, как мне передал лакей. А потом, по первой выдворялся король, а следом уж он. В руках у него имелся свиток, который он ревностно прятал за пазуху…

– Что было на свитке? – тут же требовательно настоял на ответе Зигав, у которого казалась, прорезался огонь в карих глазах, а синий тюрбан его покачнулся. Интонация журила не хуже раскаленного железа по незащищенной коже.

– Печать сургуча с пометкой… скорее всего перстня, – насилу вжался в стылую стену Дориль, который, не переставая дрейфить от вербального гнета Мереза, робко наблюдая за его нависшей нетерпеливостью, шмыгая носом с горбинкой, сглатывая неустанно циркулирующую в пересылающем от мандража горле желчь.

– Чудно, – выдавил тот неожиданную лаконичную, озорную улыбку. – Значит он…

Он слегка отступил, от чего появился простор для стравленного дыхания вне его неотвязного духа, и какое никакое личное пространство, в сдавливающих клещами стенах, полутьмы выемки, с промозглым тылом и украдкой загуливающими к ним, беснующимися да пробирающими до костей ветрами. Загадка куда он спрятал жезл его не грела, но его точно расплавило на непродолжительное время.

– Что теперь? – все так же осторожно поинтересовался Дориль, судорожно убирая челку с глаз, боясь пропустить деталь на красноречивом бронзовокожим лике с ореолом пасмурного неба.

Зигав выждал паузу, не оборачиваюсь к нему, зорко наблюдая за всем тем же пресловутым входом в скрытый лаз, в проеме которого, на встречу ветру и сору, прошли пять звенящих латами, латников. Они их не заметили, так как Зигав задрал свой рукав, образовав им темную шторку, и они в момент стали тенью проема.

– Теперь необходимо убить его по пути, – совершенно спокойно заключил он, обернув к нему свои подведенные неразличимые в сени глаза, и померкшие в спустившейся темноте крупные серьги. Но уловимый чабрец.

– Пути?

– Завтра или в ближайшие дни, князь покинет замок, с донесением королю Куику. Его необходимо перехватить, убить, выдав это за промыслы эльфов, или орков.

– Почему? – истово недоумевал маркиз, знавший, о виконте, лишь понаслышке, за счет его родства и слухов. Хотя скорее его сжигала зависть за его баснословные любовные подвиги, отчего тот напускал вид профана.

– Оттого что, что твоя шлюховатая королева не выносит нелюдей, а нерадивый виконт её ненаглядный племянник. Убитый мечом орка, аль стрелой эльфа или того, кто выдаст себя за эльфа, послужит ладным катализатором гонений, на нелюдей и гражданским войнам по всем ближайшим землям.

– Но решение всегда принимает король! – пылко возразил Дориль теряющий контроль над эмоциями, кривя лицом и срываясь до сиплого тенора.

– А вот и нет, – твердо парировав, заявил Зигав, стрельнув глазами. – Я потолковал с Сибультом. Он и приказа без её совета не отдаст. Не знаю, что за сила кроиться под её юбкой, но вы бессильны пред сим могуществом, – подвел он, отчего младой маркиз залившись краской по круглым щекам, проглотив язык, признав его правоту замолк. Тут посол оказался меток, как заправский лучник.

Какое-то время они немотствовали, напаивая легкие хладом закутка, поборовшим пот чабрецом и теребившим их укрытия ветрогоном, затем небольшой, но весомый мешок монет как по волшебству, образовался в твердо схваченных руках Дориля. Тот непонятливо посмотрел на всученное подношение, затем на невозмутимое проявившиеся из-за спавшей завесы лицо, посла Муреза, источавшего нечто заставляющее неустанно колебаться, и забывать, кто ты есть.

– Что это? – задал тот глупый вопрос, пожеванными отрывками слов.

– Плата наемным убийцам, – сердито отчеканил посол. – И помни, понудить, заручиться обстоятельствами, преподнести сие, как душегубство нелюдями. Пусть не скупятся, на жестокость и осквернят тела как подобает. Это условие. Коли все пройдет удачно, минет ваш холодный сезон, и твоя шлюха королева будет твоей, как и сто отборнейших красавец этих земель, если ты величаешь их женщинами… – закончил тот, поморщив сглаженный нос.

Выявившийся на пасмурный свет молодой маркиз проглотил укор, и, сдержав злость в сжатых кулаках, покорно кивнул.

– Я отчаливаю сегодня же. Король получил от неё извет на меня, но наши верные эмиссары все же остаются. Ночью, они умрут от отравления. Все. А ты после удачного исполнения жди меня в порту, под вывеской – Хромой Силивер. Не подведи меня, и я сдержу все обеты. Засим все.

Не дожидаясь ответа, синий кафтан Зигава растворился на посеревшей улице, и вскоре по пологому скату улицы застучал тот самый пропавший из виду жезл. А Дориль вытирая лившийся, как форменная капель пот, набежавший от опавшего на плечи осознания, в какую историческую ветвь он вплелся, с дрожью трепета в подломившихся поджилках отправился выискивать исполнителя воли Зигава, все повторяя себе под нос, – Все ради неё…

Началась пронзающая сгустившее в себе полчища туч небо ослепляющая розга гроза с последующим громогласным громом, и холодные капли дождя груздями сыпались на забитую мыслями открытую голову Дориля. Но он, стремительно мокнув, в окружении паникующих у стен торговцев и лавочников, казалось, вовсе не чувствовал вымокающего ворота рубашки и манжетов дублета, с мокнувшем с левого плеча плащом. И под тенью возвышающего черно-вороного нависающего над миром замка с его множественными башнями накрытых конусной черепицей кирпичных крыш и глазок алых витражей, он удалился к себе, готовясь совершить государственную измену, ради власти над королевой, и сотню несчастных, коим не повезло быть изувеченными природной красотой.

      6.

Джоаль, не смотря на сгустившиеся невзгоды и неминуемые сложности вследствие грядущего похода, не спешил отправиться прильнуть к взбитой “младой” служанкой подушке и подоткнутого одеяла на свежем взбитом сене в тюфяке. Он, напротив, возжелал подготовиться, отчего и вздумал наведаться к своему номинальному оруженосцу.

Гайт сын Райта, никогда не сетовал на свою жизнь. Его в малые лета продали в оруженосцы королевской свиты, и ему несказанно улыбнулась фортуна угодить непосредственно к рано осиротевшему виконту Джоалю. И суть удачи зиждилась в том, что виконт не как не мог освоить умения мечника, отчего чурался турниров или дуэлей за не поделённых фатами дам. Оттого бедный бедами оруженосец и жил в свое удовольствие, и не жаловал корить злую судьбу, покуда его задарма содержат, кормят, обряжают, и нечего не взыскивают взамен. От самого виконта он получил говорящую кличку “Тощий” естественно, за его рост и квелое телосложения, и дело не в том, что тот недоедал. Нет. Природа одарила его странным даром удачно усваивать еду, и не толстеть, не нарастить массу он не мог, но был очень вынослив, и часто ел скорее по привычки, а нежели от острой нужды. Но пристала пора сворачивать его идеальный мирок.

Когда в его скромную каморку заворотил “Сир Джоаль”, как тот называл его на людях, он ожидал, что тот принес ему кусочек со стола, к которому его в жизни бы не кликнули. Или хотя бы на ночь его ожидала новая байка, про разбитое сердце возрастной графине или молодой маркизы высшего слоя, которая слишком переоценила его посуленные небылицы, и теперь ручьем слез орошала подушку. Он ошибся во всех доводах.

У Сира не было не снеди, не гуляющей довольной собой усмешки победителя. Он был сумрачен и держал потяжелевшую невзгодами непокрытую голову понуро. Было засверкавший в полутьме улыбкой и двойственным блеском в зеницах Гайт сразу напрягся и сдавил покрывала простыни пальцами, закусывая губу.

Он жил в небольшой почитай мансарде, которая предназначалась для прислуги. Одно окно, алькова для сна в стене, небольшой кованый рундук с тремя парами одежд, из которых он носил от силы две, так как одеяние для турниров была не к чему. Так же у него хранились доспехи сира и именитый меч, принадлежавших ещё отцу Джоаля, которым Тощий управлялся лучше, чем следовало бы человеку с его весом. И на много гоже, чем полагалось слуге аристократа.

Он как раз праздно возлежал с превшей лучинкой, облачённый в свободную камизу, в вырубленной нише бурча под нос песенку, под одинокую лучину. Когда зашел усталый виконт, тот опамятовавшись, спрыгнув из альковов, и тут же поставил ему свой единственный трехпалый табурет, и ждал стоя в нарочитом благоговении, вытянувшись в струнку. Джоаль томно осмотрел блеклые стены в побелке, успевшие стать песочными из-за выцветания от лучей, что казались, не служили для прилива эмоций, но вместо этого, он ощутил, что даже такие цвета бренного сомона, будут вызывать в нем прилив тоски и ностальгии.

Новоиспеченный сановник валко плетясь, чуть не обрушившись уселся и, невзирая на приосанившегося оруженосца, с тяжестью в голосе спросил напрямик.

– Припоминаешь, как мы хотели оказаться за стенами и повидать мир?

– Нет… – с растерянностью, но молниеносно отмочил тот, бледнее на осунувшемся и без того не знавшем полноты щуплом лике с множественными оспинами.

– Я вот тоже. Но тем и печальнее признавать, что сие неизбежно…

Он, подняв омраченные голубые зеницы, оглядел своего слугу. Тот всегда был небрежно одет, субтильно тонок, а на голове у него был неизменный рыжий сальный еж, который дыбом торчал в разные стороны, покуда щеки были испещрены рябой коркой рытвин вместе с крапинками веснушек, а тонкий нос аналогично облепил себя точечными следами конопаток. Голубые, широкие глаза, не выдавали полноты переполнившего каждую клеточку страха, не смотря на заявленную перспективу, и Джоаль нехотя продолжил подпиливать его спокойствие.

– Все довольно прозаично. Король отдал мне наказ доставить благовестие в лирру. И я исхожу завтра с первыми лучами. При мне в довесок эскорта неопытности, будут три солдата, и соответственно ты – мой верный оруженосец.

После саркастично вызволенных из гортани сих слов, на вытянутом лице вечно лелеявшего своего хозяина Гайта появилась непреодолимая жажда ухватить того за горло и придушить. Но он быстро подавил этот бесконтрольный позыв, вспоминая кем, обычно являются оруженосцы, и как их используют по назначению истинные рыцари и графы.

– Но отчего вы? – единственное, что проронил Тощий, смотря на своего сокрушенно поникшего сира. Тот лишь поднял аналогично голубоватые глаза с темноватыми бровями на томно осевшем лике с следами тени от свечи, и, скривив усы, безотрадно отозвался.

– Ну, однажды сие должно было приключиться…

Так и испытавшей по себе неприятный озноб Гайт всецело постиг, что со спокойной жизнью пора кончать, и сбывая негу вливаться в реальный мир, и в свои отрубившие девятнадцать, он все же был вынужден вернуться к своему основному ремеслу, оставив в грезах, мечты увести под венец одну из служанок, и в будущем стать полноценном пажам виконта. Не авантажно, но ему бы со сторицей хватило.

– Ваш меч, у меня Сир, как и моя жизнь, – с внезапным приливом долга ремесла отозвался он, а за сиротливым окном как раз блеснула очередная ломанная молния, и залепетавший дождь, что застыл на время, продолжил свой натиск наступающей бури.

– Знать бы ещё, в чьи руки попадет моя… – заключил виконт, покачав бурой шевелюрой покосив острые скулы на крючья, державшие именитый меч в портупеи ножен, и тягостно покинул светлого лишь от свечи оруженосца, предварительно хлопнув его по вновь опавшему от заразной печали плечу.

Очень долго неусыпно пролежал Джоаль на накрахмаленной мягкой пелене, не смыкая отрицающих сон век, под аккомпанемент зазывающего стылого ветра и подпевающего ему в несвязный гам стучавшего в окно ливня. Его широкая кровать истощала от одиночества, так как обычно с ним, на ночь оставалась хотя бы одна из милых неюных дам, которые либо хотели прикоснуться к чарам этого смазливого лица, либо, многократно коря себя вновь вернуться к ним.

Как не было ему горше в горле и на душе, он, лежа в ночной свободной рубахе, с белыми ажурными кружевами, тот открыл самый свекольный том, который ему дал Дивелз. И, убрав приставуче спадающую челку с глаз, запалив вначале превшую лучину, прибившись к упирающейся в изголовья напичканную под завязку перьями подушку, и принялся жадно вчитываться, под отсвет во всю вошедшего на пост шандала. Ему наугад попалась глава про Анерелу владычицу запретных земель….

Точно её возраст определить невесть ни одному ныне живущему. Единственный неоспоримый факт – она ровесница Некроманта. Судя по тому, что по ветхим манускриптам, его создания часто приписывают непосредственно ей, как одной из последних ныне живущих высших эльфов, которые помнят эпоху Тайнов, кои давно скрылись в толщах почвы, в беспробудный сон или сгибли под гнетом пламени драконов. Все сведенья о ней могут быть изведаны токмо из многовековых обшарпанных, дважды переписанных книг эльфов, так как не один живой человек не сможет устоять перед её чарами, и скорее станет её воле лишенным рабом, чем успеет убежать или скрыться с её влияния, поведав о ней хоть мимолетное слово. Не типично долговязая, и чрезмерно красивая эльфийка, контролирует каждый пустяк в своей необъятной вотчине запретных земель.

Ей безропотно служат Члены черного ордена, чьи нравы известны всем, кто помнит второе столкновение. Закалённые в боях, и облепленные черными доспехами с белыми росчерками рун, эльфы обожествляют свою королеву, и служат ей верой и правдой до последнего вздоха. Её слово для них непреложный закон, и они сами поразят себя, если подведут доверие владычицы твердыне Эмтионом посреди пропасти бездонного каньона. Что говорить о людях, что под чарами и зельями колдуньи становиться подобием мутантов троллей, и теряют навыки речи. Сколько бы перебежчиков не бежало в те земли, то мгновенно растворились в её владениях, а тех, коих замечали после на границах, походили на бледнокожих, полностью лишившихся волосяного покрова одичалых зверей, что только косноязычно мычат, до полной утраты навыков коммуникации. Для неё все люди ровны, в её неутешном призрении. Бродят вести, как она использует молодых девушек, порождая с их помощью себе видоизменных рабов, которые более совершены, относительно доноров для спаривания. В минувшие годы, в попытках избежать правосудья за дезертирство во время стычки с Некромантом, многие ратники, окольными путями бежали в запретные земли, и если не были съедены шанерами или иными созданиями за границей, то, несомненно, стали её паствой. Несмотря на то, что Анерела названа в честь звезды, что дарит нам тепло, но единственное тепло, что может дать она, это её перламутровая улыбка перед тем, как она поработит ваш разум, обратив вас своим до смерти верным слугой…

Джоаль поморщив губы в узелок мешка, прикрыл книгу, и нахмурив тесные брови, исподлобья бросить взор на автора поверх корки толстой обложки – Лавелз Путешественник.

– Ох, Дивелз, знаю, я теперь, кто тебе по ночам в грезах приходит, – фыркнул, он скриви лицо в гримасу морщин, отложил высокопарный томик на лакированный комод. Его сон может и не был долгим, но лучше было зачать мелочь, приобвыкая к тому, что скоро тот будет вынужден ночевать на прогалинах, дубея от холода, и продиравшего до костей ветра, в окружения неладного мира. Мира за непреступной стеной…

            7.

Как токмо извелась затемно расстилающаяся по равнине мгла, а желтый диск, пробил себе пленку мрака к потягивающемуся алеющему зареву, и только лишь ласкающая холодные стены, во всю мочь забрезжила благосклонная к краскам анемания занимающаяся на всходе к своему законному поприщу зенита, слабо подкрепившись завтраком из питы и джема принесенным служанкой, который и куском не лез в рот, Джоаль нехотя стал собирать вещи. В его покоях, нависший иной портрет лупоглазого эльфа короля словно следил за ним янтарными зеницами сердоликов, пока он несносно носился из угла в иную сторону, ища себе места, растягивая неизбежный момент. Из всего своего ломящегося гардероба, он решил надеть, в чем и был завсегда. Его бордовое одеяние неизбывного кафтана в желтую отороченную полоску, плюс мешковатый куаф с подогнутым краем в тон наряду, было надето на законные места, и слегка высовывающийся бурый локон щекотал ему левую скулу. Он был готов. Единственное попутное средство, что он замел с собой после длительных метаний в думах, была книга Дивелза, изданная, как и повелось под чужим именем.

Выходя на нейдущих ногах, с иголкой сна в глазу из проема его покоев, он встретил у порога своего подобравшегося оруженосца. Тот будто не почивал вовсе, простояв истуканом под дверью всю ночь, отчего вид у него при всей слаженности был разбитый. На деле это было не так, и его щербатые щеки в крапинах, были такими минорными, от овладевшего осознания конца праздной жизни. В левой руке он как за жизнь державшись держал ножны, с торчавшим расписным эфесом дома Джоаля. По правую же он хранил небольшую походный ранец, в который был обязан свалить яству, и прочие необходимые вещи, что будет нести на своем горбу.

– Вижу, ты блажен, как и я? – саркастично отметил Джоаль, толком не разминая уст.

Гайт был облечен в теплую льняную рубаху под стать котте бурого цвета поверх туники, на которой в песочных тонах маячил герб дома Флагении в виде, дозорной башни, в которой по преданию и был порожден первый из рода Лармонтов, пока вокруг бушевала битва и осада невольно родильного дома. На ногах у него засели поножи, кожаного типа. А предплечья и кисти у него сдавливали утянутые и очевидно по незнанию натасканные краги, так же аналогично из кожи. Очевидно, какому-то лучнику невпопад выдадут наручи.

– Я готов Сир, – вместо привычного ответа, сделал поклон учтивый Гайт, ударив об друг дружку пятками боттов сбыв его истертые сапоги, что однажды радушно отдал ему, его сир. Джоаль слабо просиял от его выправки.

– Ладно. Идем Тощий, нас ждет целый мир.

Они без особого вовлечения, спускались через сложенную из камня аркадную арку их покоев по мрачной кишке полумрачного туннеля, покато скатной изваянной лестнице в не менее радостный и промозглый вестибюль. Из разбитых по углам окон сливаясь с общей палитрой стекла брезжил ласковый погоже алый рассвет, разгоняющий остатки набежавшей за ночь мглы, и выпаривающий небольшую росу и влагу ночного ливня. Отпускающие на весу тени, лампады ещё не обновили от отслуживших свой дозор огарков, отчего на ступенях можно было задеть мысками налипшие капли отвердевшего воска. Хлад непрогретого замка ощущался на закорках и осевших лицевых мускулах, а его гробовую тишину отлучали лишь суетливые слуги, готовившиеся к новому дню, выполняющие рутину, точно разглаживая мышцы огромного заспавшегося зверя.

А перед освещенным как прорубь брезжащим алым вливающимся златом, заблаговременно отворенным исходом из замка, меж величественными колонами с изразцами у подола, уходящими в свод остова костяных нервюр, и червлёными в хомут подобранными гардинами нависших на разбитых окнах, метущих атласно-зеленоватый пол из мрамора и более грубых плит с боков, его уже поджидали. Освещенная на прострел захаживающего света троица собранных солдат, и неизвестная женщина, вся с ног до головы облачённая в черное платье под саван, скрывающая свое лицо за фатой. Чуть выше одной из четырех стен на развилки огромного строения, без крупицы места, обвешанной мечами погибших в битве при Антуре воинов включая секиру его отца, а на одном из двух близнецов балконом свыше воровато и отчуждённо стоял Дивелз. Он будто не решался двинуться, без приказания или сигнала, так как, опустевши взгляд в пол, пуская каскадом свои прямые пряди, так и застыл тенью, даже не приближаясь к молочной балюстраде, не посмотрел на шершавые отголоски эха поступи, двух участников похода, постепенно спускающихся с величественной лестницы в озаренное в зев врат фойе. Вид у него был прибитый. Да и весь широкий зал, был затемнен, и выделял лишь клочки, на которые пал прорубивший себе дорогу, изрезавшими полузашторенные окна и мелкие пробелы в кладке набиравшие силу косые лучи, вкупе необъятной прорвы зарева света из отворенного горнила врат, где взвесью витали мириады нагнанных с неуловимый от всеобъемлющей белизны улицы пылинок.

Гулко опустившись вниз к придавленной сени фойе, Джоаль сразу поприветствовал разновозрастных скрытых брезжащем светом на лица солдат в зеленых коттах, на что те лишь в полу сгибе вымученно откланялись. Но все подлинное внимание он уделил скрытной женщине, так усердно таившее свое лицо, и тело в приталенной ткани наряда. Он только собирался к ней обратиться, когда та, застучав туфлями подступила и фривольно взяла его под руку, и настойчиво повела в сторону слабо подсвеченной галереи анфилад, унося за собой черную кайму трена.

– Ты можешь отречься от возложенного бремени. Это моя вина, – истово шептала она наперекор стуку туфель, отчего её вуаль капельку развивалась в месте расположения рта.

– Тетя? – в той же манере шепота, проронил он, склоняя голову щурив глаза, стараясь заприметить лицо, через затемненную ажурную ткань. Но в глубине замка слабо подернутого лишь полосами света было излишне сумрачно, дабы приметить хоть черту.

– Тише! – приложила она тонкий палец в ажурно перчатке к не менее кружевной фате. – Ненужно галдеть. Я здесь дабы отвратить тебя от беды…

– Отвратить? – согнул он шею набекрень в обуздавшем удивлении, прищурив глаз с налезшей бровью.

– Сибульт буркнул сей домысел с горяча. Ты не обязан…

– Нет уж! – внезапно для себя взбрыкнул он, задрав нос. – Я не Симал. Мне не нужна извечная опека. Сегодня я выйду отсюда, и только приказ короля отвадит мой порыв.

Они стояли поодаль от группы преисполненных важностью события ратников и оруженосца, под очередной аркадной аркой, уходящей вглубь истыканных световыми пиками анфилад мрачного замка, но мелкий шум уже донесся до третьих лиц. Полуэльф украдкой наблюдал за разворачивающейся каскадами откликами мизансценой, сверху сливаясь с безучастностью шторами, а над его понурившейся головой с укором висли расписные своды, где в полутьме перешептывались намалеванные эльфы, точно зубоскалившие злопыхатели.

– Это мой вина, – повинно покачала крытой головой Флагения с самозакланческой речью. – Я тогда навлекла на тебя беду с обиды на твоё нерадение, велев ему поучить тебя таким образом. – Тон королевы выделял подлинную охватившую с головой досаду своей малахольности, в осознавшей свою неправоту вырывающейся апологией.

Несмотря на назревающую давившую на гортань обиду, будто всплывшую как пена на кружке эля, он подавил её одним осознанием – Значит надобно отыграться и на ней.

– Вот и славно. Мне сие было желанно. Это и смена обстановки кряду. Мир повидать, в конце концов, не лишнее, – лукавил он, играясь её чувствами. Выиграл.

– С тобой лишь четверо шалопаев. А что ежели с тобой приключиться несчастье? – с точившимся кровью сердцем, чутко обхватила она его локти с обеих сторон, все ещё прячась за фатой, что из-за подсвеченного затылка, от небольших влезших просветов выдала очертания её головы, за абажуром ткани. – Как мне статься? Ты ведь мне родной, ничуть не меньше, как и сын. Не отрицай, схожих чувств!

Он не понял этого вспыльчивого обиняка, и поспешил вырваться из ухвата, поведя бровями на ратников, которые то и дело отводили взгляд, стоя у колонн, на атласный пол пустившего полноценный шельф проливающегося утреннего света.

– Нет, тетя я исхожу. Сие не обсуждается, и не терпит отлагательств. Король ясно дал понять, что конспирация ценнее моей безопасности. До ренкора, я даже с таким эскортом как-нибудь добреду. Могу лишь, обмолвиться напоследок, что я рад был быть твоим племянником.

– Если не вернешься, я прикажу тебя казнить! – яростным шепотом через вуаль, прыснула она, дребезжа краем фаты.

– Справедливо, – кивнул Джоаль, подобрав губы и уронив усы. – До встречи, – он притянул к себе её тонкую кисть, обмотанную той же тканью, что и фата и нарочито облобызал её. Она курьезно скривилась, но кто бы это приметил.

Он оставил её и, отдаляясь от протянувшейся галереи анфилад, начал приближаться к доверенным ему воинам, когда увидел, что нависающий балкон пуст. Джоаль хотел было обидеться, но тут из-за угла показался тот самый Дивелз, и он был несвойственно себе взбудоражен и ссутулен. Позади, была слышна дробь туфель королевы, что, приосанившись, раздаренная на его появление скрывается в ниши разветвление крыла замка, душа дальнейшие увещевания, ввиду патологического гнева. То, что нужно.

– Рад, что ты все же покинул стены, пропитанные знаниями, чтобы проститься, – нерадостно хихикнул виконт другу.

– Нет, не за этим, – отрезав, дернул волосами тот, обличив осунувшиеся по скулам и не токмо томный лик с запавшими бесцветными глазами. – А вот для чего, – он полез в карман своего приталенного сюрко, и вынул крохотную брошь, кою держал концами пальцев, обвитая её своими прямыми и белесыми ногтями.

– Что это? – недоверчиво осмотрел новоявленную пред казуальным светом вещицу Джоаль, что уже лежала на площади ладони идеальной гладкой кожи полуэльфа, скатившись с тонких пальцев.

– Обсидиановый камень. Ещё принадлежавшего Аскеталю, деду Сибульта первого, – менторски разжевав, преподнес он вещицу, не смаргивая зеркальными агатами.

– Сие вестимо здорово, но мне он на кой ляд… употребить как меновую монету? – недоверчиво сплутовал он, потеряв учтивость от нежданности подношения.

– Нет! – прикрикнул вскипевшей желчью тот, отчего даже звенящее дернулись ратники, улавливая последующие расходящееся по тусклым стенам звенящее эхо. – Это древняя зачарованная порода, отпугивает деров. От них нет спасения, ужели тебе чудом приведётся одолеть одного из них. С ними впору биться лишь армиями. А у тебя почитай троя. Бери, говорю! – он настойчиво ткнул в него вещицей, а на его ровном лбе подкрепленным серебристым венком, образовалась двухсотлетняя морщина и бусинками заблестела испарина, а черты огрубели с пятнами набежавшей стигмы.

– Быть посему… Его носить или можно в кармане хранить? – с умиротворяющим слогом, поинтересовался тот, недоверчиво разглядывая необычную брошь, гуляя бровями.

– Носи. Отец короля носил и был жив и невредим, покуда не пустился к Антуру на подмогу Кайблусу, оставив его для сына.

– Хочешь сказать, ещё удачи надает? – издевательски наметил тот кольцо на палец. Дивелз все спустил мимо зардевшихся концов ушей, и лишь присовокупил.

– Заклинаю тебя! Не снимай его… – он лихорадочно схватил его за плечи, отчего Джоаль смутился, и даже почувствовал озноб по спине, видя его подлинно встревоженные агатовые глаза, проявившие индиговые капилляры.

– Как восхочешь. Только будь покоен Дивелз, я вернусь, и мы ещё обсудим, какую-нибудь интрижку на стороне, и твою, и мою, – попытался сгладить повисшее чувство неловкости Джоаль, но тот блестев своими лупоглазыми буркалами лишь качнул головой и сдув опавшие на аккуратные брови пряди, вздохнул с неволящими язык словами.

– У меня плохое предчувствие…

Уже скоро они выдворялись из заблаговременно отворенных врат покидая отчужденно стылую сень фойе, и выпав к заревому на занимающееся просинью утро, обходя не затесненный плац, стали неспешной поступью пробираться по широким улочкам. То и дело, меж лавок кметов, им встречались наводнившие улицы весняки, что одетые в сношенные сермяжные пожеванные молью дерюги кланяясь челом выказывал почтение, привилегированной персоне, как виконт. Коего многие не понаслышке знавали, как баловня королевы, с которым она не разлучалась большую часть его жизни, сызмалу прогуливаясь по дворикам, держа того за руку, до исполнения двенадцати лет. Особенно в память закрался эпизод, когда она фланировала с ним, будучи беременный родным сыном наследником короля, и, несмотря на редут авангарда стражи, такая картина, отложилась у многих в анналах их дырявой памяти, как жест неподдельных чувств от лица заправской тети, заменившей ему мать. А они тем времени скрепя кто чем на свету, брели по широким улицам, с бьющим в нос букетом запахов помета птиц, до вяжущих духов с лавок, встречая запряжённую скотину в гнет телеги, что скрепя ступицей от нагрузки воза, переваливающий через утопленные камни и редкие ухабы, влачила очередного купца, с нагруженным до стенаний распираемых досок товаром. Один из них даже расцветший беззубой улыбкой, добродушно выдал Джоалю, порцию отборной ежевики, которую тот принял со всем пиететом и учтивым поклоном, но отойдя подальше, мельком отдал плошку Гайту, что съел её впервые же минуты пути, оставив на губах и пальцах разводья семян с фиолетовым оттенком сока. Возвышение зубастых парапетов, и конических черных башен с мелкими, словно вырезанных в тыкве окошками с облицованный кирпичным цветом черепицей, так же зрели через слепящие поднимающиеся лучи, и вносили крупинку грядущей скорби ностальгии, по этим привычным, неизменным вороненным оцеплениям. Зачавшийся не хуже утренней стужи, галдёж купцов, недовольство хабалок, вечно с пеной у рта завлекающих своей свежей зеленью гортанным воем, кузнец, что невесть как перекупил мечи у дворфов, и втридорога выставляет их как собственные, все это отдалялось по улице, вымощенной более, щербатой плиткой, относительно дворцовых дворов. Из углов уже даже начали звучать не лишенные приятности, звуки уличных менестрелей, вкупе с речистыми певуньями, но они быстро тонули в роптавшем гомоне, проснувшегося города, прибившегося к коренастому замку, привнеся в него черты немытых проселков.

Самое тяжелое для нехотя переступающего по уже худо вымощенному тракту Джоаля было наблюдать, как перед ним отверзаются на пути к во всю залучившемуся свету, навесные врата. Через арку зева которых, уже можно было узреть широкий окоем зеленых просторов под шапкой зарева раздолий, и изломанные пики мглистых гор, которые с насупившимися тучами, возвышались над необъятным небосклоном. Ведь если некогда сеем, имелось лишь то, что за непреступной стеной, и торить к этому нужды не имелось, то ноне в окружении ещё четверых, он покидает родимый дом, за ради авантюр, к которым ни на йоту не готов.

На высоких вороненных стенах у парапетов и бойниц стояли бдительные не свет не заря подскочившие лучники. Шамкавшие зеленые стяги, реявшие от ветра, будто потешались над ним. Столько лет эти непреодолимые стены держали его, и он даже не зрел предлога рваться куда-то без особливой краеугольной для бытности цели. Но все это сложилось, в такую эманацию, что он готов был бросить вызов, как минимум себе самому с его экзистенциальной заурядности. Отчего вскоре и заявил себе под нос, стоя напрямки под навесом арки высоких врат через широкий болотистый ров, отдающий миазмами, поверх ряски, на рябившее интригами приволье.

– Ну, что-ж. Пора бы уже и увидеть мир.

      9.

Пройдя по стенающим половицам, скрипучего выкидного моста пересекая видавшие виды доски, с границами спада к пахучей заводи с прощальным кваканьем приживал на кувшинках в лице лягушек и витавшими скоплениями мух и назойливой мошкары, они, минуя холод покрывшей арки высоких врат, ступили на твердую каменисто-грунтовую облупленную тропинку, и, сверившись с планом, выдвинулись в близлежащий город на поиски проводника – следопыта. Стояла заурядная погода для разгара осени. Ни жарко не холодно. Мерзляво, но терпимо. Анемая преимущественно не пекла, хоть Джоалю и приходилось крыть веки, дабы лицезреть хоть что-то, вне боли непривычки, как от слепящего зноя. Свыкнувшийся к притемненной обстановке замка, он ещё долго смотрел на мир в полглаза, свыкаясь с непомерно ярким по своим меркам светом, от которого нельзя умыкнуть в уютные покои. По голому тракту гулял сердитый ветер, кой то и дело старался сорвать шляпу виконта, которая так не удачно, не спасала от назойливых лучей.

Широкий тракт в ложбинки стлавшейся юдоли холмов и равнин до полков лесов, был взят под бока низкорослой муравой, тянувшимся простирающими лугами дерна далеко до непроницаемого глазу леса, коя от времени года, та была уже пожухло жеванной, а граница встречного леса, с фасадом древ впереди без малейших стеснений оголяясь, сбрасывая золотистую листву, которая по велению недоброго ветра, так и норовила забиться им за шиворот или в глаза. Издалека были слышны трели птиц, вошедшие в такт со звоном верениц колец кольчуги, торивших вблизи ратников. Они, к слову, были хмуры и не спешили знаться, но, когда туча скрыла слепящий свет, а они сблизились с просекой берез Джоаль освободившись от гнета, стал оценивающие их рассматривать.

Узловой из них нес наперевес небольшую секиру, и, несмотря на широкий выкатившийся живот, который нарочито высовывался по бокам раздутой котты, сразу было видно тот кряжистый и с дюжей силой, за кольчугой, идущей вместо рукавов. Он носил открытый шлем-колпак, который был изукрашен несколькими характерными царапинами, что давало связь: мог участвовать в битве у запретных земель. На его шерстяной клетчатой рубахи, с плотной чешуёй квадратов из кожи виднелся зеленоватый герб Субульта, а под всем этим неустанно бренчали коленчатые кольца кольчуги. На ногах после подала утепленной котты, пустились обычные теплые льняные штаны с очевидными подштанниками, и средней крепости поножами.

Двоя других, были много юнее, и на их сухих телах, виднелось схожее облачение, но в бело-зелёной мипарти без герба, а в качестве оружия они предпочитали заурядные приталенные мечи. У одного был обычный чепец из серого льна, испод которого выпирали светлые волосы по свежее выбритые впалые щеки. У другого же был скрывающий голову вытянутый шлем, с слишком широким накостником, отчего он часто курьезно крутил головой для лучшего обзора, избегая слепой зоны, у переносицы.

У каждого из них через плечо горбом почивала котомка в форме сливы, с очевидной дорожной снедью, а под ней, подпоясанным у поясницы, свертком младенца притаилось ворсисто-серое походное одеяло. У ратника в чепчике, правда оно весело повыше, и в довесок был заметен чугунный котелок, примотанный все к той же пояснице. Они были пасмурно угрюмы и не спешили поднимать фривольные темы бесед, даже меж собой, что натолкнуло до поры в заглот напаивающегося свежестью приволья Джоаля на витавшую мысль, что они друг другу до этого поручения были лишь сотоварищами по ремеслу. И пока они в угнетающем молчании в унисон аккомпанемент отзванивающих калечных рубашек, торили по протоптанной ещё вымощенной камнями дорожке с видами необъятных просторов снежных вершин гор во мгле, и просторов волнующихся зеленых долин в конопатках полевых цветов, так, как и Гайт отчего-то при чужих не торопился молоть заезженные темы для привычных толков ни о чем, истомившейся от монотонных звуков лязга и топота виконт решил развеять томительную тишину, почесав слежавшемся языком.

– Просветите судари, коль нам бок о бок предстоит тернистый путь, как предпишите величать вас?

Солдаты восприняли это воззвание без энтузиазма. Воин в чепчике хмыкнул, ратник со слепой зоной, споткнулся о большой камень, и только самый тертый покинул лидирующую клиновую позицию, сдав назад ближе к виконту, отчего весь конвой негласно замер. Его не бритое, загорело-дубленое квадратное лицо, как и приметный шрам на левой скуле, с обветренным годами широким носом, вызывали некую антипатию. Привыкший к восковому блеску господ, Джоаль был далек от сермяжных людей, тем более от тертых воинов, проливавших кровь, и свою, и чужую. Он свыкся читать о битвах, как об очерках на полях поэтов, и не чаял, столкнуться с этим в упор. Бытность умеет удивлять.

– Калиб, сын Ронда. Я бывший сотник армии короля Сибульта. В вашем распоряжении, – топорно значимо произнес он и учтиво протянул руку в теплых рукавицах со стертыми в ворс ладонями. Джоаль довольный первыми шагами на встречу, попытался абстрагироваться от его широко расставленных, отчасти серых и без эмоциональных, глаз, что казалось, хотят укусить.

– Я Джоаль, сын Кармаля. Виконт из рода Лармонтов, – чопорно отмочил в ответ довольный фамильярством ратника тот, и тотчас ощутил всю тяжесть его ухваченной длани, и хотел было отпустить руку, но тот все ещё не выпускал её, небрежно раскачивая, держа сдавленную эмоцию содрогания сведенных челюстей. Запустил он себя. Хотя распускал ли?

– Большая честь знаться с наследником столь именитого воина. Мой отец тоже, отбыл к стенам Антура, в ту досточтимую битву. Аналогично не воротился… – заключил он сокрытой тоской по сложившему голову родственнику.

Движение меж берез было продолжено, и настало время остальных, вернее их подбил к этому Калиб, буквально отвесив затрещину, одному и другому за нерадивость к вверенному господину просквозившему первой командой.

– Моз, сир, – в нос пробурчал, и кивнул ратник, у которого на лоб съехал чепчик.

– Коуб, – с присовокуплённым звоном в голове от шлема, гулко сказал второй, который все так же толкомне видел через этот шлем, и ему приходилось отводить выпирающую переносицу вытянутого железного ведра на голове.

– А я Гайт. Но можете кликать меня – Тощий, – звонко отозвался позади всех оруженосец, и все каким-то образом, словно ни видя его прежде, скосив взоры отметили тонкого замыкающего юношу с рыжими волосами, стоймя направленными во все стороны. Тот пожеманился, скроив виноватую мину человека, вклинившегося не в подобающую компанию, и хлебая ши из не своей тарелки.

– Отрадно, что все мы хотя-бы разузнали друг друга по имени, – констатировал Джоаль, и набежавшей ветер задул ему в рот лист жухлый лист ближайшей березы, отчего его речь немного потеряла остроту.

Никто не засмеялся над курьезом, как и не стал помогать ему. Выкашливая сырые крошки распавшегося листа, он, заливаясь пятнами краски осекся, и когда вздернул слезоточиво порозовевшие вытаращенные очи, получил уместное предложение от Калиба.

– Холодает сир, и зримы новые тучи. Вношу на рассмотрение замысел, ускориться, и топотать в Ренкор с удвоенной силой. К полудню нам нечего не стоит достичь его частокола стен, скрывшись от новых туч.

– Поддерживаю… – покивав, хрипло отозвался малость опухший виконт, сплюнув очередную порцию растолчённых остатков привкуса непрошено ворвавшегося листа изо рта с раскрывшимися черными песчинками.

Обдуваемая с со всех из четырех сторон света ватага продолжила путь молча. Перед ними после просеки множились просторы пажитей и пашней, за фоном косогоров и набухших холмов. Первый весняк вырос из-за скирды на обработанном поле пастбища за сушеной плетней, на крепких жердях. Недовольно скомкав испитое лицо в сети борозд, насуплено поглядывая на солдат предвкушая грабеж, он поправил подол затрапезной рубахи с надетой на плечи дерюжного пальто со свободными рукавами, не выпуская из мосластых рук вил, лицезрев испод навеса седых кучковатых бровей на путников, поправляя козырек треухи. Но его презренный источавший яд взгляд быстро ушел с ратников, и сконцентрировался на молодом человеке, уж слишком в приметных вычурных одеяниях. Джоаль заметя столько неприкрытого яда к себе, тут же огорошено, одернул идущего под руку звеневшего Калиба.

– С чегой-то он так досрочно невзлюбил меня? – фраппируемый, он будто и не заметил, схожих язвительных эмоций и к его всученным ратникам.

– Десятина, – не вдаваясь в подробности, лаконично отбрехался он, и, не сбавляя шага, проходя по тракту дальше, точно это был обычный докучливый момент на манер мошкоры.

Луга полные какофонии стрекотавших кузнечиков с прочими насекомыми, были уже опустошены, и урожай миную косьбу, спешно готовился к первым заморозкам перетягиваемый в жгутах, которые хоть и в майзе были незначительны, зато в зиле и прочих околачивающихся у столицы поселениях вдали, и ближе к ревении, имели не малую востребованность. Стараясь идти в ногу, с солдатами, Джоаль не упускал любого момента посмотреть по сторонам. Анемая наметившая себе путь к зениту, как раз зашла за надзирающую тучу, и он, стравливая журьбу век узрел вдали порыжело зеленого холма, затесненного у границ выцветшими борщевиками, и отведенного закрытого сенью облака пастбища, нежданно выставленный редут лошадей… нет – Кентавров…

Те выросли на его своде строем, и пытливо поглядывали из-за холма, на котором была выжжена трава. Фермер, сменил своё недовольство к ратникам и виконту, и учуяв их, спешной, прихрамывающей трусцой скрылся поодаль, в шаткую ветхую хижину, с треугольной и кривой крышей, из небольшой трубы которой веяла слабым столбом дыма.

Рослые кентавры все так же застывшее истуканами стояли в ряд, как если бы вышли осмотреть свои владения. Да они были крупны, а кожа их была нечто среднем, между болотной трясиной и дёгтем. Широкие коренастые плечи, крепко слаженный торс, и вытянутая фигура лошади, были подобно выточенным статуям, и завороженный до обуявшей оторопи Джоаль не мог насмотреться на них. Их цветом корицы шерсть, идущая от копыт и по хребту, была редкой, но густой. На голове у них виднелись длинноватые и спутанные бурые волосы, тянувшиеся по спине, и ниспадающие на вытянутое скуластое лицо, но благодаря бежевато-острым ушам у некоторых они были убраны, делая им полный обзор перед собой. Среди них стояли и более утонченные в стане и даже лошадиной доли. Они являлись щуплыми самками, и не сразу, но позже Джоаль убедился, что самок в разы больше.

– Видите их? – очарованный видом мифологических существ, ребячески указал пальцем виконт своей невосприимчивой ватаге, на холм, с фалангой копытных.

Стоило муторным глазам, ухватиться за выросший на вершине необычный живой копытный лес, все как с цепи сорвавшиеся, лихорадочно схватились мечи, даже Гайт. Вытягивая звякавшие жала из ножен, его свора напугала скорее самого виконта, чем группу хладнокровно лицезрящих их исподлобья кентавров, коя ещё и лучезарно подсветилась вышедшему из разбежавшихся от ветра облаков зною, отпуская длинные тени по выжженной траве к безучастно пасущейся скотине, забытой мнительным, скрывшимся крестьянином. Но группа разумных зверей, будто пресытившись наблюдением наконец, постепенно начала вымученно удаляться, издавая напоследок брезгливые фырканья. Последним ушел фронтовой поджарый бежевокожий, кой не шевелился, растравив крепкие жилистые руки, и казалось, тот безутешно призирает аккурат лишь Джоаля, под нависающими спутанными темными прядями, усердно скрывавших его усеченное лицо, и туманные эмоции за мороком тени.

Когда все единодушно скрылись, паника в рядах, отступила, и шелест железа, возвращающегося в ножны, успокоила дворянина, с его первым походом за стены родного замка.

– С ними нельзя застращать мечами. Эти разумные, – умяв дрожь в связках, указал Калиб, угрюмо посмотрев на своего нынешнего сира. – Будьте внимательны. Заставать врасплох, нападая со спины, их главное различие с дикими идущими напролом.

– И все? – недоумевал Джоаль, все ещё чувствуя бой молотков сердца по вискам, опамятовавшись, поспешив за уходящей спешно отдаляющейся группой не менее взвитых встречей людей.

– Вдобавок диких самок пользуют, с тем чтобы доить из них молоко. Лепечут, мол продлевает жизнь. А на вкус горькое как задумавшееся коровье. Да ещё сами кентавры все тщатся их отбить назад, отчего напирают на дреколья, и бездумно умирают.

– А отчего так мало самцов у “разумных” если отбивают как правило диких? – вставил озадаченный виконт с малой отдышкой.

– А кто их разберет, то, подчас как накидываешь сеть, а те лепят на своем в пересмешку с лошадиным воем? – подчеркнул Калиб.

Опять началась тихая часть пути. Каменистая тропа сменилась на разъезженный грунтовый тракт, с множественными проселочными путями, рытвинами и колеями от колес, свежими вымоинами с зыбью луж, затесавшихся с минувшей ночи, утопленными следами копыт в нагретой застывшей хляби, и категорически недостающими указательными столбами. По бокам ещё растекаясь, водились нивы пожухлой травы с полевыми цветами, и редким зудежом насекомых, но впереди тракта меж, обхватывающих его кюветом, расцепляя стезю громоздился встречный скалящейся лес, который обретался крайне непролазный сбитым, и сквозь частые убористые разлапистые ветви, нельзя было ни рожна ни прозреть, минуя черноту неясности его нелюдимости.

Упершийся в сбивавшую планы закавычку Калиб, как ведущий замер, а с ним Коуб и Моз. Гайт, в своих чужеродных крагах, лишь уперся на меч, что шел перевязью по его бедру и свисал на укрытой в легкие поножи голени. Старший ратник ещё долго неясно прибывал в молчанке, прямо смотря на первый проявившийся, да и то сломанный знак на фоне лесной глуши с граничащим спадом в канаву, помеченным желтым и пахучем дроком, стараясь разобрать выявившиеся буквы, на треснувшей выцветшей доске. Оставив безутешный процесс, он, виновато клюнув широким носом, повернулся к замыкающему шествия Джоалю, отчего его недельная щетина поверх загорелого обветренного лица, так же сплющилась в гримасу.

– Сир… у меня, есть малая загвоздка, – хрипло выдавил он, повинно потирая шею, кривя устами.

– Да? – как не странно, вполне располагающие поинтересовался тот, на самом деле смотря через воина в густую чащу таинства леса, где меж сбитых веток и свежее пробивавшегося в их канву подлеска, по палому насту спавших лимонных листьев украдкой пробегали неизвестные ему маленькие востроухие существа, лопая сучья, что щелкали не хуже насекомых.

– Я на поверку, не ведаю дороги, а знак вероломно развален, – сотник, грешно упав духом опустил голову, сморщив морщины возле широко разбитых глаз, ожидая выговора или оскорбления. Но Джоаль к показным острасткам и журьбе не привык. Или до поры?

– А ты вращался там прежде? – лишь искренне поинтересовался тот, со всей прямотой в тоне.

– Мне совестно признавать… но там живут мои сродники по стороне супруги, вот токмо я… из памяти окончательно вывалилось направление…

– Не беда, – повеселел Джоаль, в из ниоткуда прибившейся экзальтации. – У меня есть небольшой путеводитель. Может и без деталей, но тропу укажет.

Он фривольно залез в походный вьюк Гайта, и вынул маленьких томик со свекольной обложкой, и знаковым переплетом. Было ещё лазурно и светло, и по сносимому ветром с шелестом страниц оглавлению он нашел потребный город. Ренкор разместилось через непроходимый лес – Небарус, в котором по описанию со страниц проживали некоторые племена не казавшихся на глаза гоблинов, что ловко пробирались у подножий столетних деревьев, пристраивая к ним хижины, облагораживая прогалины лугами, и держась в стороне от суеты окрестности и людей, в частности. Джоаль решил не примерять личину всезнайки, приписывая всю славу себе, и возвестил всем.

– Согласно источникам, свидетельствующих о первых походах на запретные земли, был необходим перевалочный пункт для хранения припасов, и ночлега. Отчего и был выстроен ренкор, что находиться в пяти лигах от майзы, а путь к нему лежит, аккурат через небарус, и издревле у него было два обходных пути. По ошуюю разветвлённая дорога вела к дельте нагия, а напротив, по одесную в глубь чащобы, по тропе кметов к частоколу, что будет заметен издалека по пламени в столпе, который тушился, токмо ежали наступал враг.

Закончив декламацию, и поднимая умные глаза к своим спутникам, он словил заискрившиеся уважение, и слегка прорезавшиеся улыбки на лицах полных сожаления, о своей выпавшей участи.

– Может и не надобен нам никой провожатый, с таким добротным путеводителем? – отозвался Моз, своим звонким и казалось недавно, начавшим грубиться голосом, поверх тонких черт лица, сверкнув в вымученной ухмылке зелеными глазами.

– Он потребен для примерного описания. Тропы и маршруты, да фауна. А нам предстоит выкладывать окольный путь исходя из опыта, которого не знаю, как у вас, у меня, если честно и горсти нет.

Выслушав аргументы, и подхватив вещи, которые успели оказаться на дороге, вовремя самонапросившегося привала, в пору расчетов на распутье, вся ватага, заскрипев железом опять продолжала путь. Ближе за полдень спустя четыре лиге с редкими стоянками с обрамляющими стенами сбившихся вековых деревьев и искусавших их у подлесков и кюветов осатаневшей мошкары, да звонких трелей птиц, вдоволь напоившись выступающим соком деревьев и иными звонкими руладами, они, форсируя по тропинки скученную дубраву все же настигли обзором того самого привечающего столпа. В котором и правда маячила крохотная чадящая лампадка, чей курившийся огонек метался от ветра, но стоически и жестоковыйно не гас.

Высокий зубастый частокол в тесном сожительстве с кое-где ещё желтолистой дубравой подпирали сторожевые башни, стоявшие между сводом врат, которые были радушно раззявлены, но по движению пальца, острые сплетенные балки обрушались бы в долы в земле, и проход без увесистого челобитного тарана был бы закрыт. Но не только огонек подмигнул им, в знак внимания. Зоркие лучники в вытянутых шлемах, издалека заметили группу, и развеяли какие-то шумные оклики. И все они размеренно шли по протоптанной столетием дороге в окружении все того же непроглядного леса, и боковых насаждений через западающие кюветы, когда мимо них звякая чем попала, громогласно промчалась телега что давеча отголосками звучала из-за спины ещё издали, как пить дать груженная до верха поклажей и звенящим товаром. Кучер с огнем в вытаращенных глазах, нещадно стегал свою вороную клячонку, а на оседланном им же ветру его седые распущенные пряди поднимались словно парус, а сидевшая примкнувшая к краю повозки русоголовая девушка с запавшей шеей не внушала признаков жизни. Но лучники даже глазом не повели в сторону безумца в голубоватой камизе ополоумевшего чудодея, взбившего столп пылевой завесы, оставляя за собой непроглядные завесы. Их взоры приковали зелено-коттовые ратники, и по виду богатый граф. Зыкнув со стены вниз, дозорные велели оповестить местную власть о расфуфыренном госте с личной охраной. Мальчишка в изношенной целом семействе рубахе с прорехами и на три размера больше чем следовало, рачительно ринулся по хлюпающей непрогретой от близлежащей сени деревьев грязи в сторону главной ратуши, не раз упав по осклизлом пути измазав колени в рыхлой хляби, но доложив депешу в срок.

Однако ж сама гурьба, пересекающая границу врат, самолично не получила и отклика со стены. Пересекая внешний фасад высоких стен частокола, чьи бревна, уходили глубоко в землю, они ждали немногого, особенно Калиб и, двоя других солдат, но впечатления Джоаля было максимально удручающим.

Видя скудные домишки с соломенными крышами, да малокровных простоволосых девиц в рваных затрапезных сарафанах, он почувствовал ломящие чувство в груди. Его вид был на редкость вызывающим относительно сермяжных горожан, и теперь он начинал понимать искрившую неприязнь фермера к его фронтовой фигуре. Так же он, близоруко держа голову поднято, нежданно сойдя с тверди, вступил в склизкую чавкающую хлябь, отчего его знаковые дегтярные сапоги, растеряли, свою навязну, и на раз обзавелась серыми кляксами чамура. Остальные, включая Гайта не чувствовали дискомфорта, и даже не заметили, как их сир шатко увязает, свыкаясь с нависшей мыслью, что миновать данную оказию квелого грунта, в пределах границ поселения обнесённым кольями, до поры не удастся. Вокруг грудились множественные разношерстые строение: лавки; жилые склоченные из бревен и редкого камня дома; застревающие в гуще телеги; одинокая покрытая косой, стяжавшей желтые листья крышей конюшня; и даже небольшая не загребающая воздух лопастями мельница – хлев – под черепичным навесом с ерзающим жерновом, да мелким наделом, к коей вместе с котухом примыкала харчевня. Ратуша ближе к середине околотка, к которой и прилегал огонь выросшего почитай шпиля, нежданно гранитного столпа, совершенно не вызвала симпатии, не смотря на в разы приятнее относительно остальных домишек – бревенчатую пропитанную дёгтем обшивку фасада. Так же у здания были крупные окна, в которых зиял свет, несмотря на ещё весьма светлый полдень, не беря в расчёт близящиеся серые тучи, омрачавшие день в ненастный саван.

Вновь форсируя, но уже стопорящую хлябь, радушно устланную по улицам, меж прибитых к стенам бревенчатых домов и иных лачуг кметов, из которых сыпалась ругань, то мусор, они решились следовать плану. Под этими стенами, должно было быть место с большим скоплением людей, и не тех, кто носил обноски, а странников, бравых воинах… или хотя бы следопытов.

Под очередной крышей из соломы, послышалась желчная ругань, и из прорубленного окна вылетела чугунная сковородка. Она весомо воткнулась в глотавшую всякое грязь, прямиком пред Джоалем, и, утирая капельку отлетевшую к его опрятному носу, тот обескураженно лишь повел опасливым взгляд по траектории полета, надеясь избежать рецидивов обстрела. Но да него дошли лишь последние слова, от распаленной басовитой женщины, и тихое блеяние поруганного мужчины.

Огибая место рьяной склоки, они скрылись за тенью высокого бревенчатого дома, со стоком прямиком в хлябь, из которого выходило нечто похожее на воду из болот с листьями, но судя по пряному запаху листьев с пихтой, из трубы сверху, это была заурядная парная. Из полуоткрытых запотевших окон то и дело были слышны воодушевленные возгласы с хлестом вымоченных листьев и размокших прутьев, а вырывающиеся клубы пара были напоены мятой. Одни из трех створок дома с запотевшими окнами как раз будто по зову странников распахнулись, и из них высунулась голая по пояс румяная дева, что со свисающими облепленными листьями грудями, и намоченными светлыми волосами, кокетливо призывав их присоединиться, улыбками и мановениями игривых пальцев. Моз и Коуб, ответно свистнули ей, Гайт стесненно качнул головой, Калиб и вовсе не подметил её, а Джоаль, не желал отвлекаться. Отвлекаться надолго…

Они, отпираясь от приятных запахов, топтали затхлое месиво под собой, возмогшая и пробираясь к широкому каменному зданию вблизи скошенной мельницы, совмещающей с собой скудный хлев. Строение было двухэтажным, и из небольших окон, не было слышно отталкивающего гула перебранок или непотребных им драк. Это до поры внушало спокойствие. Крыша так, как и у бани имела багровую покатую черепицу, хоть и перекосившуюся, и годами не реставрируемую, облупившуюся с краев. С забитых листьями и грязью желобов то и дело занималась капель безвыходно застопорившейся воды, которая все не желала вытекать полностью, но и оставаться в доле корыта, аналогично неприкаянно не спешила. Чуть выше притворенной двери высилась кованая бирка в форме лепестка, раскачивающаяся на забредающем ветру – Квелый лист. Стены слегка треснули, и спасительная замазка известки, то и дело бросалась в глаза. Бревенчатый второй этаж, тоже не отдавал уверенностью, но все же был пригож, относительно низины. Но стоило им подобраться, как дверь, как волшебству отворилась, выпуская светлый зазор. Джоаль хотел было порадоваться остаткам магии, среди земли, оставленной ведьмами и магами, но тут же обозначалась истинна перла.

Из просвета прохода надменно выкинули человека. Он, расплескав в стороны брызги, упал лицом в хлябь, и не спешил подниматься из пут мягко постланного покрывала улиц. Его вялые движение вкупе веявшего от него перегара, вызвали у всех единодушный призыв омерзения к заправскому пьянице. Этот доходяга, был весь в черном облачении, а на ногах были вязнувшие в вялых потугах к движению, каучуковые сапоги, отдающие бурым оттенком. Кисти в перчатках с рваными раструбами без пальцев скребли по холодной грязи, хлюпая редкими пузырьками воздуха, а его длинноватые волосы привиделись черными, но это лишь от долгого отсутствия мытья, что машинально темнило их до мелассы. Он все не как не мог подняться, и, безвольно ворочаясь по скользкой грязи, вызвал отчетливое желание покинуть эту жалкую панораму падения человеческой чести – Как вдруг! Из все того же развернувшегося проема минуя рослую удаляющуюся долговязую фигуру выскользнула с оставленной в нутре помещения воркотней, небольшая фигура, и Джоаль с группой не обознался – У неё была зеленая кожа.

В небольших сапожках, казалось на дитя, и драпированных бурых ворсистых льняных штанах, в белой кружевной в районе малых плеч рубахе, стягиваемой кожаной жилеткой схваченный перекрестным шнурком, подчеркивая знатно налитых бюст, на свету показалась самка гоблинов. У неё были темно-червлёные волосы, развивающие как шапка, а длинные и тонкие у концов уши, держали их в узде от спадания на широкие глаза. А в правом ухе на середке болталось две окисленные с редким блеском серьги.

Они ошеломлённые новоиспеченным курьезом ждали от неё все чего угодно, кроме её отчетливых на слово выкриков и дальнейших действий.

– Хозяин! Подымайтесь, ну, опять обуют же! – она в своей хрипловатой манере, действительно обращалась напрямую к телу, увязшему грязи, которое уже бросило все старание всплыть из трясинной субстанции.

На её крепких плечах кряду была нанизана темная увесистая котомка со стягивающим шнурком у ворота, явно не по росту, которая при беге била ей по пятой выпяченной точке, а она каблуками сапог, по её дну, отчего раздавались позвякивания, схороненного в ней железа и стекла. А в коротких по их габаритам руках у неё обитал полуторный меч, почти с её аршин с небольшим стати, с расписным под вязь эфесом на длинной ручке, высвечивающейся из портупеи ножен на колышущейся перевязи. Хлюпающим галопом добравшись до человека, она, воткнув меч в слякоть, зачала силиться поднять его за опавшие плечи своими короткими, но тем не менее знавшими труд руками, на которых было всего четыре пальца с каждой из кряжистых дланей. Зеленая кожа, от её тщетных усилий становилась бутылочно-матовой, а меч предательски пал плашмя в объятья хлеставшей брызгами слякоти. При этом она зычно выругалась, как ни Джоаль, ни даже Калиб себе не позволяли, и их уши ушли в трубочки, а лице сконфуженно скривились. Так же с её приходом в свежем воздухе отчего-то проклюнулся четкий привкус пряного бадьяна.

Но она в своих бесплодных потугах поднять человека, наконец заметила пятерку неустанных наблюдателей. И им предстали её сапфировые глаза без белков, поверх бордовых бровей, что, сощурившись до черной точки зрачка, едко сосредоточились на Джоале, а округлое лицо с пышными матово-синими щеками стало кривиться в набежавших морщинах гримасы, со лба, доходя до курносого вздорного носа, и до тонкого рта из которого торчало два едва приметных в виду хмурости белых клыка с нижней челюсти, на угловатом зеленом подбородке.

– Чего зенки развесил, дылда гофрированная?! – прыснула она, пока на её малые плечи ложился человек, который сыскав силы, постепенно поднимался к ним спиной.

Калиб хотел было вмешаться и в воспитательном стиле ткнуть её секирой, но обескураженно укоренный Джоаль, нашелся раньше и остановил его.

– Брось. Не стоит. Она просто зла, – вразумляющее сказал он ему, как наставнику, или давнему другу, отчего гнев Калиба растаял, и смяв уста, он решил покладисто отступить. Гоблинша, больше на них внимания не разбазаривала, и с участием, отволакивала своего падшего “хозяина”, через шаг успевала желчно бранить все вокруг, но про них она забыла. Вздорная личность, уже оставила неизгладимое впечатление.

И глянувши на не затворенный проем ещё раз, на наличие вылетающих посетителей, подобравшийся Джоаль отважился зайти. Он, не до конца войдя в своё положения, обыденно попросил Моза и Коуба покараулить снаружи. Зато Гайта и Калиба поманил проследовать за ним для моральной поддержки. Разумеется, ратник отдал секиру своим более молодым братьям по оружию, избегая неверного авторитета в глазах почтенной публике. Время драк и разборок ещё не престало. До поры.

Полумрачный в бурых тонах салон был тих, может и благодаря тому, что был почитай безлюден. Кроме, непосредственно корчмаря, за стойкой, и сидевшей за ней же долговязой белокурой эльфийки в кожаной зеленоватой робе в черную полоску, на все двенадцать столов, было занято только два. В воздухе весел затхлый привкус прогорклости, а общее освещение было приглушено, и разбитые покрытые чадом лампады, по балкам посередь порожнего зала, поддерживающим второй этаж разбитыми по середку столбами, было единственным светом. Круглые столы были выпачканы липкими лужами, как и половицы затертого пятками сапог пола, но это уже не казалось чем-то не закономерным. У основной стойки было порядка восьми трехпалых бревенчатых стульев, не включая боковых, за которым по правую руку корчмаря и сидела томная восково-бледная эльфийка, со спадающими на острые скулы светлыми волосами по очиненный подбородок (она скрывала вострые уши, но кончики все же высовывались, выявляя телесный оттенок в золотистой ржи). Корчмарь был кряжистым, но все же малость грузноватым мужчиной, по виду похожему на тучного дворфа, если бы того сложить втрое, и как следует надуть. Широкая бронзовая борода, ложась лопатой, упиралась в волосатые сложенные на вислой груди руки, в которых мерещилось, мог на раз треснуть череп недоброжелателя. На нем свисало тесное одеяние сносной власяницы, с раскрытым воротом, и подогнутыми рукавами, высвечивающее его коренастые локти. Но румяное округлое лицо с двумя утопленными точками блестевших от свечей синеватых и в тени глаз, как нестранно при такой слаженности было располагающим. Он дежурил, смотря на вход, точно будто рассчитывая на возвращения “не галантно выпровоженного постояльца”. Но приметя группу гостей, он лучезарно просиял, размежевав бороду, надеясь на солидный заработок, учитывая внешний облик Джоаля, от которого за версту звенело, что он из знатных господ, с солидным мешком злата за душой. Пробираясь вперед по клейкому полу, все менее чувствующий отраду этого прибежища скорби, сам виконт почувствовал подсаливающую крошку опилок или пыли, что посыпалась ему за шею, со второго этажа, по которому барабанили сверху чьи-то ноги. Корчмарь при виде муторно вычищающего ворот господина повинно почесал свою плешь продолговатой головы, а боковые коротко остриженные волосы, покрылись небольшой влажной испаренной навернувшейся вины.

– Приветствую тебя, высоко почтенный муж. Мы проредили долгий путь от самой столицы, на отыскание верного и надежного следопыта. Который я надеюсь иметься в окрестностях доблестного града? – зачал тот красноречивое воззвание. Напрасно.

Выслушав его короткую тираду поставленным голосом, озадаченный корчмарь тучно почесал массивную бороду.

– Хой князь. Но у нас тут так речи, не… – он, потупив глаза, запнулся своим скрипучим голосом, и сидевшая неподалёку скрытная эльфийка, с тонкими чертами лица и впалыми щеками и казалось оранжевым переливающемся сердоликом в глазницах, подхватив лаконично закончила за него в нос.

– Слагают…

– Верно, – согласился тот, кивнув скорее себе. – Вы бы сударь, по делу бы, а то, одно слово туда, – он указал в одно оттопыренное ухо, – а другое оттуда, – на этот раз он показал ближе к пояснице, в вотчину мягких тканей крестца.

– Как изволите, – пожал кружевными плечами отгоняющий от себя велеречивость виконт, и опять вызвал он на его лице недопонимание. – Мне потребен проводник, до лирры, и понадёжнее. Примитивно и без словоблудий и околичностей.

Корчмарь, опять сделался тучным, закатив синие глаза, и выпятил губу поверх клумбы бороды. Но не от понимания, а скорее мысленно перебирая разных персон, на эту роль.

– Увы. Единственный, кто гож вам, пред вашим заходом, был отправлен пнем под жопу, на выход, – он один жестом подбородка указал в сторону притворенной двери.

– Та пьянь? – в изумлении буркнув отозвался Калиб, стоявший под плечом Джоаля.

– Та самая, – поддержала его выпавшее из уст недоумение пылким словом эльфийка, что снова следом томно приложилась к керамической плошке, подернув тонкую шею.

– Нешто нет недурнее? – скривил лицо Джоаль, представляя, с какими воплями, тот будет просыпаться от сухости во рту, посреди непролазного леса.

– Право, самый годящийся, – непроницаемо к сомнениям заверил кряжистый мужчина с некой теплившейся на лице уверенностью. – Его репутация на поверку, уходит далеко за эти земли, и нет такого корчмаря, который бы не знал Клайда Безродного, – его усы после этих слов заблестели и разверзлись в лучезарной улыбке посреди угнетающей полутени, выпуская, словно из-за штор, редкие зубы в непроизвольно сорвавшейся ухмылке.

– Отчего же он тогда такой “заправский”, распластался ликом в грязи? – нежданно встрял, резонно проронивший мысль писклявый Гайт.

Хозяин внезапно насупился, точно куснув себя за щеку.

– Одно дело прослыть славой. Другое, удержаться от пропитья всех непотребных денег в барах, или с полуэльфийками в борделях. Человек то он дельный бьюсь об заклад, вот только пороки высоки, и одолевает, под сей раз, как завижу его без путного дела.

– Пойдемте сир. Быть статься, сыщется в этом городе, тот, кто не обведет нас вокруг пальца, забрав деньги, пропустив все на ветер, – махнул на все рукой незавершившийся вкрадчивыми обетами и увещеваниями Калиб. Как внезапно, на него грозно посмотрела остролицая девушка эльф, за завесой белобрысой челки, касающейся тонкого носа в мелких царапинах, сверкнув на него сердоликами, выделив сведенные скулы и уста.

– Думай, о чем лопочешь ратник. Можешь осуждать его пороки, но не оговаривай честное имя.

После этих колючих на слух слов, она веско положила сверкающий кинжал с гравюрой лиан на доле на стойку, чем собрала очко в его пользу. Эльфы, ни в жизнь не заладили бы, защищать обыденную пьянь. Да ещё и человека.

– Я протираю штаны здесь, живехонькой только оттого, что он вывел меня из вамира, да позже ухищрениями провел меня из кумбаза, меж неладных стен майзы, где напомню вам королева с тяготившем климаксом, не выносит нелюдей… – обрывисто вспылив, вновь оскалила она белоснежные острые зубы, опаляющие смотрев на них, своим янтарными лупоглазыми очами. Чистокровная эльфийка, ко всему прочему, начала обдавать их своим природным мускусом, что не скрыли тесно облепившие одежды. Любисток так и лип к ноздрям поруганных людей.

– Тише, Сайма, – молитвенно попросил её хозяин харчевни, стуча редкими зубами сложив брови домиком, – не нужно. Они что зрят, о том и говорят.

– Сколько? – скроив тонкие черты, сердито спросила она хозяина, не переставая буравить взглядом свиту виконта, оранжевыми пылающими глазами, дергая желваками.

– Ты пропустила два, по цене трех крон. Так что, подавай шесть, – быстро подсчитал он, одеревеневший не вяжущим языком.

– Держи холуй. И за него тоже, – она скопом положила дополнительных пятнадцать. – А вы! – указала она на Джоаля с Калибом тонким пальцем, опять презренно воззрившись на их стушеванные позы. – Лучше берете его, чем всяк шарлатанов, и пройдох. Клайд за работой бесподобен, а без… сами лицезрели.

Сайма, нервозно забрав кинжал, и больше не выпустив не слова, вытянувшись в жердь, колченого переступая на левую ногу, вышла прочь из-за стойки, едва не задевая макушкой лампады. Её зеленные зоны приталенной куртки, поверх черных элементов уплотнённо облегающей кожи наряда на подобия робы, доходившие языками фалд до бедер, обрамленных по бокам тесьмой, с длинными остроносыми сапогами по тонкие колени, хромающее скрылись за дверью, когда оцепеневшей Джоаль отошел от её слов.

– Благодарю за наводку, – специально с утрировал Джоаль, а тот лишь улыбнулся.

– Всегда рад, – и на его затертой временем столешнице появилось десять монет в знак доброй воли виконта.

Водворившись к уже густо серому небу, занесенному тучами, и огибая корчму, они шли по горячим продавленным коленями явственными следам по грязи, как не странно – следопыта. Обогнув основное двухэтажное здание прибившиеся к старшей сестре мельнице, они звенящей сворой подступили к захудалой пристройке навеса хлева, который скрывал за серыми изгнившими досками похрюкивающий аккомпанемент работы жерновов, а на фасад с низкорослым формальным забором из плетни выпячивал небольшое пастбище. Их наводка оказалась верной.

Из водоскопа поверх корыта, наполненного водой для скота, торчала шея упавшего на колени горе-героя, а голова его ушла в толщи холодной воды. Неподалеку под тем же навесом котуха с запавшими на бок подремывающими в осаждающих мухах хавроньями, на толстом бочонке, свесив ноги, восседала памятная эскападой зеленакожая особа, и скучающе барабанила пятками по его ободу. Она все так же держала на спине тяжелую для неё котомку, а меж ног упарившись лезвием ножен в грязь, обхватила осемью пальцами в своих широких ладошках на коротких руках, длинную рукоять с эфесом на конце. И заметя подкрадывающуюся группу, она сквозь редкие, похрюкивания сновавших недалеко свиней, ощетинившись хмуростью, принялась украдкой взывать к человеку, который казалось, уже положительно для своей горе жизни, наконец утопился.

И он, точно уловив модуляции вибрации от хрипучей спутницы, вынырнул, гейзером выпустив над собой брызги капель, как только все уже собирались его спасать. Его волосы истощали и словно водорослями покрыли его голову и скуластое бледно-заветренное, скуластое лицо, со спадающим прямым, но малость припухши с конца носом. С недельной темной мокрой щетины аналогично часто накрапывала, неистощимая капель. Он, полусидя, не отпуская из обхвата корыто, взыскательно посмотрел на свою спутницу, и та, спрыгнув в навоз, перемешанный с грязью, валко из-за веса мешка встала на мыски шепнула ему, что-то на ухо, получив в придачу несколько холодных капель себе, на курносый нос. Уловивший новость человек, скосившись изучающие обмерив прямым взглядом, вдоволь осмотрел их, затем её, а когда вернулся к ожидающим, не совсем осознанный видом остекленелых мутных глаз, то остановился на самым почтенным, с кого и спросил, не спеша выказывать почтения, или хотя бы поднявшись из грязи.

– Чего потребно? – он был крайне недоволен, и все ещё неизбывно пьян, но не моргал застланным истончавшими от воды волосами зоркими глазами, и уперто не отводил взора, и, не взирая, на то, что держался исключительно за счет скопа воды, пропитал их чувством осторожности к своей неясной персоне. Молва о нем все же малость подкупили группу, не направляя упрека к его нынешнему моральному падению.

– Мы сударь здесь за тем, дабы предложить вам работу, – не совсем уверенно, (не способный до конца выкинуть нынешний образ из головы) держа осанку объяснялся нашедшийся Джоаль.

Гоблинша, опять шепнула ему на ухо, очередную напраслину, относительно своих доводов о людях, стоявших перед ним. Он что-то нечленораздельно пробурчал ей в ответ.

– Подробности, – это был не вопрос, он просо хотел уточнить, и, залезая рукой в стылую воду, плеснув ею себе в глаза, которые всецело пребывали за завесой мокрой челки.

– Нам нужно в лирру. И путь требует скрытности. Все скрытые тропы, и окольные лазы, всем, чем владеет истинный следопыт. Если вы, несомненно, таким являетесь…

Гоблинша опять потянулась к нему, но он упер в её плечо пальцы, попридержав рвение. Она скривила круглое лицо, но скаля клыки, промолчала, и повернула обратно не без труда взобравшись на бочку. Человек на ватных ногах встал во весь рост, и, не смотря на въевшуюся грязь на заскорузлой куртке и запятнанных льняных штанах, был вполне внушителен. Не коренаст, но весьма широкоплеч. Особенно приметны пристали серые словно ртуть блеснувшие на косом свету глаза.

– Цена? – опять совершенно спокойно, и бесстрастно отозвался он баритоном, преодолевая невнятную речь похмелья, ища опору своей неустойчивости.

– Я склонен предоставить вам полторы тысячи монет, за туда и обратно. Хотя доподлинно, не знаю, какие у вас расценки…

– Две тысячи, – тут же наперекор его речи, отчеканив, более твердо огласил он. – И все траты, на снедь, веревку, и пледы для ночлега на вас.

Он изрекал вызывающе, и не соответствовал такому чопорному расчету, исходя пропахшее навозом место. Но, однако ж, все вышесказанное, было по делу. Взбеленившийся на дерзость Калиб опять хотел бросить не хорошей посул, но последние слово, так или иначе, было за Джоалем. Гайт услужливо полез в свой вьюк, проверяя, сколько монет, передала ему королева. Там было три мешка, по тысячи монет в каждом, и это был притык. Он, подмяв губы, выделив крапинки на носу, кивнул виконту.

– Мы согласны, – благонравно кивнул ему, располагающий Джоаль.

– Предоплата, – спокойно указал тот, что все же вызвало на волю неосознанную клокочущую ярость у Калиба.

– Да как ты смеешь пьянь бесстыдная?! Это виконт Джоаль, племянник королевы!

Джоаль, закрыл веки, стукнув сведенными зубами, но уже скоро через обуявший слух звон расслышал сдавленный вымученный смех, человека в черном.

– Учитывая, как вы вольно разглашаете имена знатных персон, ких полагалось утаить, мне жизненно необходимо иметь хоть что-то за душой, до того, как кто-то позариться покуситься на “племенника королевы” …

Он постепенно сох на затухающих и без того скраденных тучами лучах, и щетина стала менее приметной, в кривой непривычно набежавшей на скуластые черты улыбке, и ярких серых зениц, выпутавшихся из шор волос.

– Все будет, по-вашему, – примирительно отозвался Джоаль, и жестом велел Гайту отнести ему первый мешок. С неохотой к месту сделки, и самого подряжаемого человека, рябой потупив взор, передал ему звонкий мешок, с перевязочным шнурком. Пока тот звонко прыгал у него в руке, оруженосец, все ещё пытался смириться с перегаром, кой все ещё остался во рту у сокрытого под навесом наемника. Но не вышло…

– Но, тем не менее, – бойко отозвался хрипом Калиб, казалось, пытавшись загладить свою прошлую вину пред патроном, – нам не лишнем будет заиметь сходный залог. Вам право надлежит разуметь, что ваша репутация до поры выше вас. Мы безусловно люди из замка, но нас не так легко облапошить, как вы грезите. Нам нужны более веские резоны в пользу ваших талантов и слова, нежели слово хозяина пустой корчмы, и эльфа нервотички.

От последнего слова, тот явно остался недоволен, и слегка качнувшись, находя опору, все же хрипло ответил, по существу.

– Да, вы правы. Доверие… не лишне заработать. У меня есть только меч, и она, – брезгливо указал он себе за спину на бочку, – так, что вот вам залог. Поутру встретимся на середине площади, у ратуши. Советую, запастись провизией, и сменить одежду, на… менее приметную…

Не успел он договорить, как зеленая фигура, вновь спрыгнула с бочонка в хлипающую грязь, и, доходя едва ли до его пояса, она, избоченившись, судорожно упирая руки в бок бурой жилетки, придерживая дол длинного по её меркам меча подмышкой, лепетала вслух, и довольно укоризненно.

– Меня, доверить им?! Воякам?! – она остервенело, дернула, головой уводя челку, а задранные веером острые уши её дергались в такт дыханию, покрываясь синими жилами на внутренней салатовой части.

– Мы тебя не обидим, – вкрадчиво попытался утешить её Джоаль. Но та была слишком своенравна, и пламенно пустила скабрезность, метнув к нему скроенную ядом гримасу.

– Да я тебе бы в рот плюнула, ни будь ты нашим вербовщиком!

На её резкое высказывание тотчас отреагировал, Калиб, набрав спертого воздуха в легкие, для хорошего горячего словца, но его опередил хозяин этой вздорной особы.

– Риба! – просто на просто прикрикнул он за её спиной, и та, сразу стухнув, поджала губу под клыки, и сделалась покладистой под гнетом его не попираемого авторитета. – Не смей пререкаться! Ты удашься с ними. Снимешь им комнату, и заселишь на ночь. Затемно встретишь меня с мечом, и сумкой в руках. Отвечаешь за все головой. Усекла? – он был тверд, но без перебора, отчего та хмурилась, однако вне новых приступов истерик, мельком покобенившись, коротко откивала, очевидно своему патрону.

– Что помещает ей умыкнуть от нас, и стянуть оставшиеся деньги? – опять заярился Калиб. Ответ нашел его в момент.

– Она ведает, что подобное портит мне реноме. Нет репутации, нет денег. Это все чем могу вас уважить. А нынче мне пора подготовиться. Фортуны вам, – отчеканил тот, и слегка шатко перешел он слабый заборчик и направился в сторону публичного дома.

– В чем? – озадаченно нахмурив тесные брови, заломил ему на дорогу Джоаль, не понимая заключительной реплики разболтанного, но уже обжившего тысячу звеневших у него под боком чеканок следопыта.

– Не каждый сможет снести Рибу, и я вам не завидую, – напоследок сказал тот через плечо, и обтекая, косолапо пошел прочь по хляби, форсируя дорогу к заветному месту.

Вся группа единодушно, опустилась вниманием на меленькую взбалмошную фигурку, держащую на спине большую сумку, и широкий и не удобный для её роста меч, а она, ответно спустив бордовые брови, гневно вперилась в них, очаровывающими глазами вне белка, чья синева пленяла, вынуждая утонуть в ней интересом.

– Я Джоаль сын Кармаля Лармонта. Виконт Майзы, и племенник королева Флагении…

– А мне, насрать, – безразлично отозвалась меленькая фигурка, втянув лицо до запавших ямок на щеках, не дав ему закончить. Она, упарившись на почивающую хавронью, перепрыгнула ограду, задев её укрытым острием меча, и увязая в грязи, упорно устремлялась вперед меж топкой дороги, напоминая плавник над застывшей зыбью. Все, обомлевши, смотрели на эту диковинную особу с сапфировыми глазами, и длинными острыми ушами с двумя серьгами, и как пучок темно красных волос раскачивался от её косолапых движений в топи дороге. Она уже прилично отдалилась, проделав шельф утопленных следов, когда, раззадорено обернувшись, заметила, что вся ватага нанимателей застыла у хлева, замеривши как истуканы, наблюдая за ней и якорем свисающей котомки чуть меньше её самой прижившейся на спине.

– Ну чего корни пустили? Пошли, переростки. Смердящий пот, храп и пердешь, в четырех стенах, сам себя не сделает.

Вся гурьба, озадаченно поглядывая по сторонам, последовала за ней, мысленно усмехаясь над её покачиваниями во время преодоления тягучих масс. Хотя вздорный слог тоже не оставлял повода не исказиться краешком уст в набежавшую ухмылку.

      9.

Гостиница, в которую всю ораву, пробираясь по хлипкой приставучей хляби завела Риба, вызвала форменную дрожь у Джоаля. Ветхое строение, нисколько не соответствовало, воззрению прекрасного, устоявшегося в уме виконта, касательно комфорта сна. Начиная с облезло выгоревшего на свету фасада, и далее вклиниваясь в обшарпанные двери, буря непринятия сего дома в его душе лишь крепла. Местный колорит, расположившийся на стульях у пылающего горнила очага изразцово-облицованным по подолу в “парадном” вестибюле, с величественной кладкой вытянутой в потолок трубы, в безвкусных, рваных одеждах, то и дело, заливаясь кашлем, надсадно надрывал связки, подливал масла в огонь его терзаний. И следом точно трафя зарождающуюся одиозность, испускал густые кишечные газы, на фоне зарева отходящего огня, пока их тени вытянуто отдалялись на бронзовые стены с обшарпанными портретами градоночальника и короля в зубоскалящей гуляющей ряби. А замурыженный стертостями и въевшейся грязью дощатый пол и высокий, поддернутый пятнами чада бурый от отсветов потолок поддерживаемый искаженными тенью брусьями балок, расходился по двух соседствующим комнатам. По одесную в спустившейся тени растянулся широкий стол с гладкой не затертой поверхностью, для банкетов, и даже стойкой с напитками, озаряемых тухнувшими шандалами, невостребованного крыла. А ошую была как раз им нужна. Даже не взирая на то что стены были вылощены побелкой, и следы налета желтизны жирных прогорклых пятен, и силков размещённой паутины у стыков сцепа балок в затемненных углах.

Минуя фойе, продвигаясь по на свои обертона взмыливающих о пощады половицам через свод деревянной арки, к маячившей долговязой девушке за ключом от номера скучающе облокотившийся на столешницу, они встали под хоросом, с которого обильно слезоточиво капал воск с истощавших огарков свеч, а отдаленные разбежавшиеся тени отсвечивали на потолке, в притемненном закутке. Субтильная девушка, выпятив губы, занималась счетом мух, затмевая сотоподобные ячейки, с вырезками под номера, и половина из их плеяды, были порожними, обличая нацарапанный гвоздем номер, меж ромба скрепленных дощечек. Её вытянутые тонкие пальцы ложились на стойку, а завороченные раструбы сине черных кружевных манжет выпускали острые малокровные локти, которая она клала на поверхность. Она была высока, а её темные и ниспадающее по плечи выпрямленные волосы говорили, о её эльфийской природе, как точенные и вытянутые черты лица – это если ещё позабыть об лавовых агатах. Но удлинённые уши, она, как и встретившаяся прежде эльфийка в корчме, тщилась скрыть спускающимися волосами. Она жутко стянула шнуровку черного корсета, поднимая бюст, так как заметила мужчин, рассчитывая кокетливо сыграть на их чувствах, и пропустила, как за небольшой табурет под ней, вскарабкалась путеводная гоблинша.

Когда, кряхтя из-за ноши и не только, Риба калачиком оказалась возле неё (все так же, не доставая до поверхности и плечом), она грубо выругалась, и встала на круглый спил грязными подошвами. Эльфийка, передумала впечатлять незнакомцев своими формами, отчего распустила перекрёстный шнурок на спине корсета, и высвободила складки белесой туники, и свободного ворота, спуская набежавшие индиговые жилы у скул и висков, пытливо сосредоточившись на зеленой особе, с сапфировыми глазами, и червлёными волосами, пускающими два листа ушей поверх гривы копны.

– Надобен номер. Их… – она, прищурив бордовые ресницы обернулась, чтобы подчитать, тех, кто с замиранием сердца наблюдал, на маленькую особу, которая на равных общается с представителем более высшей расы. – Включая меня шесть. Водятся комнатушки на шестерых? – она говорила ворчливо и комично, отчего прижав длинные пальцы, собранные в кулак, девушка эльф, начала тихо хихикать, что не сильно порадовала Рибу, которая понимала, что это отражается, и на отношении людей, приставленных к ней.

– Слушай сюда, – она ретиво ухватила девушку за вострое ухо, которое от легкого смеха высунулась из ряда каскада волос и подтащила к себе, отчего та смежила веки лавовых агатовых глаз, и, прикусив губу, пискляво застонала. – Мне потребен номер, или два, ежели не сыщется знатного на всех. Ясно? – она дождалась стенания похожего на смиренное согласие, дабы распустить натруженные пальцы, впивающие салатовыми ногтями в тонкую кожу ушного челна.

Спрятав свой изрядно зарумянившийся участок кожи, за темное каре, зардевшаяся алыми пятнами эльфийка через две невольные покатившиеся слезы произнесла слегка дрогнувшим голосом, и слезоточивыми наметками тона.

– Есть на троих… Большие заняты, – она, кривив угловатый лик, повела запястьем мимо тонкого носа, и казалась, готовилась, к следующей порции насилия от сумасбродной зеленокожей персоны, но та отнюдь хотела продолжать, особенно когда её заметили.

– Сколько за две, по три? – она язвительно сощурила вежды, сделав из зениц тонкую синею полоску, кусаче смотря на девушку, судорожно ищущею защиту в тех, кто абсолютно растерялся, от казалось-бы невзрачной внешне, но очень властной, когда нужно приземистой особы.

– Двадцать крон, или два малых алана, – предусмотрительно пятившись на два шага назад, произнесла в три раза более верзилистая эльфийка, сведшая скулы и зубы, боясь новой взбучки от казалось бы – мелкотравчатого гоблина. Она, сдвигаясь на попятную, плотски прижалась к шестиугольным коробкам за спиной, формирующих сеть крупных ниш, которые были облепленные более мелкими ромбами.

Довольствуясь малым, удовлетворённая Риба обернулась, с трудом удержав равновесие, из-за меча и котомки. И увидев не в меру, растерянного Джоаля, она тут же требовательно обратилась к нему с неизменной хрипотцой.

– Поди, человек в шляпе, мне нужно с тобой столковаться.

Джоаль украдкой усмирив цежено шипевшего Калиба, по скрипучему дощатому полу, подобрался к ней, и пока та во весь аршинный рост стояла, на постаменте, уже залячканного табурета, их взгляды пересеклись, как и с девушкой, не решающейся оторваться от безопасной границы, от прессинга резковатой приземистой особы.

– Два номера. Двадцать чеканок, или два мелких алана. Чем богат? – сдвинула она темные, но все же алеющие брови по кроям. При тусклом свете Риба была крайне странна. Её кожа была гладкой, и казалась вымытой, хотя от неё и пахло конюшней и неизбывным ароматом бадьяна. А что касалось ушей, то они были почти прозрачные, а в их широких долах, небольшие синеватые вены, сильно зияли через, будто натянутое полотно её салатовой кожи. Её кружевная рубашка, как и драпированные ворсистые льняные штаны, с подогнутыми под её рост сапогами, заставляли умилиться. Но гоблинка заметила, что он её не слушает, а только увлеченно рассматривает, и немедля прыснула.

– Ночью будешь обо мне грезить. Нынче мне твой ответ подавай, – она хотела топнуть, но покачнулась и начала западать с неустойчивого табурета. Джоалю хватило прыти и участия ухватить её за объемный стан, и поставить обратно, покуда её едва уловимые черные зрачки, выпучившись, увеличились, создав в синем пространстве, глубокое черное затемнение. Все содержимое черной котомки, вошло в пляс, и звон мелких склянок, стук по ним дерева, и казалось шелест, страниц книг, утихли столь же стремительно, как и сыграли свой скоропостижный концерт.

– Не трожь меня! – ощетинившись дыбом взметнувшихся волос, огрызнулась Риба, осклабив свои зубы, которые включая выпирающие клыки, были множественны, хоть и не так опасны. Сердито отпихнувшись, она ещё долго свирепо смотрела на него, покуда подошедший Гайт, миротворчески не внес предложение, так как знал суть короткой беседы между ними.

– Дать мадмуазели двадцать монет? – его удачно, вставленный вопрос разогнал чувство враждебности, и недомолвка у обоих растаяла.

– Да, пожалуй, – поправил съехавший убор ошалелый от почитай нападения за прямоту Джоаль, отходя от стойки, возвращаясь к ратникам. Когда все суммы были уплачены, а агатогоглазая девушка с осторожностью выдала в кряжистую четырёхпалую салатовую ладонь, два стертых у зубцов ключа, та посмотрела за когорту, которая в полной боевой амуниции ждала момента, когда смогут наконец отдохнуть, когда им за спину наведались местные солдаты, и отнюдь не с добрыми намереньями.

Они, минуя холл вошли без стука, и с откликами кольчуги и редких щитков брони оцепили бежевые от света стены, которые от низа шли обычными бревнами, с прокладкой пакли, а чем выше по побелки, тем ближе виднелись медальоны трофеев местного градоначальника, который щедро одаривал каждое здания города, своей добычей. И обозначили они своё присутствие, когда в тусклом освещении затухающих огарков свеч, срубленную скуластую голову кентавра являющимся первой из многих голову идущих под боком на крутую лестницу, гулко задел один из солдат который заходил за спину Моза.

Когда мечи солдат с мелким лязгом были обличены из ножен, и направленны на сонмище, только Риба сохраняла ледяное спокойствие, безучастно смотря на них. Но ненадолго. Почти враз, за её длинные уши ухватилась давеча обиженная девушка эльф, и насилу прижала ту к стойке, подсушенной годами древесины с широкими колеями на рельефе, отчего та вмиг стала темнее, своего обычного оттенка переливаясь матово-бутылочный цвет отекшего лица.

Каждый из прибывших солдат из оцепления, был в черном облачении котт, облепленных шитыми мелкими квадратиками задубленной кожи. Их каркасные кованные шлемы были впритык, и видны через них были лишь глаза, так, как рот у них был скрыт черной куфией. Они спускали по спинам синие плащи, а последнего вошедшего через парадный сложенный из мелких дощечек свод, украшал алый оттенок, подшитый изнутри мантии. Он отчего-то снял шлем, чем немного расслабил всех (кроме Рибы) так как был человеком, не вызывающим опаску или острую антипатию. Длинноватые темные волосы на пробор, но при этом с правильными чертами лица, с небольшим шрамом на щеке, с двухдневной щетиной, предстали их взору в полутени.

Пока он оценивающе обмерял всех своими темно-зеленоватыми зоркими глазами, то заметил меленькую прижатую бестию, что, скалясь и шипев, упорно вырывалась из хватки, и впивалась своими ногтями в тонкую кожу эльфийки, отчего та пунцовела и стискивала острые зубы, но неотступно не отпускала. Иногда маленькая обида сильнее нестерпимой боли.

– Эй, Туина! Отпусти её. Преждевременно, ещё самосудом заниматься, – спокойно произнес человек ненапряженным баритоном, отчего стоявшая за стойкой хоть и опешила, но все же повиновалась. Вырвавшиеся с горевшими ушами Риба, навернув подставку, спрыгнула с гулко вдарившего в половицы табурета, и бойко сбросив сумку с мечом, полезла во внутренний карман под жилеткой, и уже скоро готовила короткий гравированный по лезвию кинжал, вознамерившись поиграться с лицом обидчицы.

– Сударыня? – опять спокойно, и будто позабыв о взятых в кольцо пришельцев, вкрадчиво обратился десятник, к остервеневшей гоблинке, и только со второй попытки она поняла, что вопрос к ней, – Маленькая мисс?

На этот раз, гневный взгляд перекошенного округлого лица с оскобленными клыками, маленькой зеленой девушки обратился своей вспыхнувшей стигмой и дерганьем желвак к весьма располагающему человеку в черном.

– Я знаю, что у вас заведено, немедля воздавать обидчикам. Но ладить сие непотребство вы должны в своих кроях, где царит беззаконье, и ваш личный кодекс. Здесь юрисдикция борона Нуйда Гума, кой присягнул Сибульту Второму. И за хладнокровное убийство, тебе будет положено отсечь бесноватую голову, так как ты ещё к тому придачу – нелюдь. Покумекай об этом дважды, – все так же с напускным добродушием сентенциозно произнес тот.

При всем том, не меняя добродушную мину правильных черт, он все же сжал, эфес в ножнах, обинуясь о своих дальнейших действиях в случае необдуманного отказа. Нашедшаяся из омута инфернального безумия, Риба послушно укрыла скрытый кленок, и подобрала звенящую котомку. Десятник моментально утратил к ней интерес, и вернулся к оцеплению взятых в кольцо неизвестных ему солдат.

– Не обессудьте за ожидание, – размеренно обратился он к всем тем, у шеи которых лежало оголенное лезвие его обступивших людей. – Но мой господин был осведомлён, о прибытие неких людей, которых ему описали, как солдат, и одного вельможу. Я это перед собой и вижу, и вынужден указать вам на порядки. Для начала – вам – необходимо сдать оружие, пока не выйдите из города. Таков наказ градоначальника – без формуляра оружие не выдавать. Во-вторых, он незамедлительно желает зреть вашего сира, для беседы, о цели препровождения в ренкоре. И оно не подлежит отложению.

– Только через мой труп! – вспылив зарделся под кромкой шлема вспыливший Калиб, который, не страшась острия дола, на взмокшей шее, стал настырно пробираться вперед к ненавистному ему десятнику. Его расторопно схватили под руки, и держали покуда, рослый десятник, не подошел к нему в упор, железной хваткой ухватившись рукой в перчатке за древко его секиры, которую тот, все ещё строптиво не желал отпускать.

– Вы не исполните своей миссии, ежели не наловчитесь держать себя в узде, – он дернул и высокий гвардейский топор, с легкой прыти оказался в руках у темноволосого солдата. – А нонче, попрошу вельможу проследовать за мной, а все остальные, свободны, тотчас, как сдадут оружие на хранения.

– Я должен идти один? – внезапно проронил расхоложенной чередой событий Джоаль, как если бы выпрашивал дозволения у взрослого. Со временем отрочества ему не был ведан такой обуявший страх за себя, пред кем-то в форме. Конспирология обязывала его молчать о своем сане. Он, скрестив пальцы уповал, что остальные пойдут по его, примру.

– Ну…. Барон настаивал на личной встрече. Но вам дозволяемо будет взять слугу, коли вы всецело доверяете ему, – помявшись, нашел компромисс десятник.

Он наскоро въедчиво осмотрел всех, и внезапно отмежевав очевидность, приметил сиротливо стоявшую внизу Рибу, коя, уже подобравшись, держала меч, и, помня навет хозяина, она не собиралась его отдавать, ни при каких условиях – как ему показалось.

– Прощу прощения, но гоблинша не совсем с нами, – как-то вяло покачал виконт головой. – Она не сможет сдать вам меч, так как её хозяин, вверил ей его в хранение.

Десятник, вдумчиво почесал щетинистый подбородок поигравшись желваками, и внезапно объявил.

– Тогда решено – берите её с собой. Таким лезвием, да с этаким ростом, она много голов не нарубит, а вопросы будут к её обладателю. Кстати, где он, если это не вы?

– Он покинул нас, на не определенный срок. Сулился появиться у ратуши ранним утром. И как минимум за мечом, он я бьюсь об заклад, воротиться.

Темно-зеленоватые глаза десятника, дотошно осмотрели расписной эфес длинной рукояти в ножнах, что был ухвачен в руках Рибы, и тот криво усмехнулся.

– Да, за таким стоит вернуться. Хорошо, извольте следовать за мной четой. Вся ваша группа, увы, не пойдет с нами, но могу заверить, словом, чести, вы все увидитесь, не раньше, чем через час, – даже задрал он длань в перчатке в подлинность своих увещаний.

Стушеванные обстановкой, Калиб, Моз, Коуб не в пример напряглись, а побелевший до полотна, и приметных окопов на щеках Гайт, и вовсе откровенно серчал на своего сира, который предпочел взять себе в братию нелюдя, чем верного оруженосца. И это после того, как он столько лет, выслушивал тирады об его любовных авантюрах!

– Не суматошьтесь друзья. И обживайте жилье. Мы прибудем, как только сможем уладить формальные нюансы, с бароном. Будьте покойны, данные люди не желают нам зла. Вы не предадите свои клятвы, если отпустите меня на поруки этому мужу, – миротворчески попытался успокоить их Джоаль, но двоя, сохранили свой скептицизм и недовольство, скребущих на душе кошек. Ими, конечно же являлись, насупленный Калиб, и осунувшийся от овладевшей обиды Гайт.

Приземистая девушка грибом под соснами, проходила мимо рослых солдат, и, протискиваясь меж их коленок с поножами, самовольно отдала два ключа в обвисшую кисть Гайта, который стоял остолбенелым столбом, исступленно впериваясь на виконта, и, оправив кренящую котомку, и, пихая ножнами, тесно застоявшиеся ноги направлялась к Джоалю. Когда они стояли под руки, а одна из капель воска со звоном попала на шлем солдату в черном, а десятник благонравно проговорил.

– Отпустить их, как только сдадут оружие, – после этих слов, группа из двух людей, и низкорослой особы, спешно вышли прочь из облезлой гостиницы, с учинённым курьезом.

Риба враз застопорилась у помоста дощатого порога, очевидно не желая вновь вставать в вяжущую слякоть, и её переполнившему недовольству явно не было придела. Окунувшись на устланный вязкий покрой улицы, она то и дело, пеняла на ведущего, кой в разрез её вырывающейся желчи напускал вид, что не слышит её брюзжания. Из-за её неспешных нанизывающих топкую грязь шагов, приходилось задерживаться точно плугом, напоровшимся на твердую глину. А когда, вблизи вымахивая в небо, оказалось все тоже бревенчатое строение со сливным стоком, да с манящими парами и привкусом мяты, виконт остро пожалел, что не остался с ними, а попал в нежданный переплет.

Приятный прорезавший себе за собравшимися тучами, блеск анемаи давно как начал крениться к вершинам гор вытягивающихся поверх верхушек деревьев и заточенным кольям, призывая этим неминуемо намечающуюся сиреневую тень, и перед ними были первые предпосылки берущего бразды власти сумрака, с кусачими за нос осенними ветрами, и звенящим в уши жадным до теплокровных гнусом. Поплавком над зыбучей хлябью Риба особенно грязно чертыхнулась, и тогда закусивший губу Джоаль вышел с невиданным для себя прежде благородным предложением, которое, было вызвано скорее переполнившей его терпение усталостью, от её нескончаемого потока недовольства.

– Могу я взять твою ношу? Тебе стало бы покладистее, а мы бы быстрее добрались до ратуши, не задерживая нашего ведущего.

Хоть он и сказал это, максимально миролюбиво скосив к ней свое тонколицее холеное по щекам лицо, и даже нарочито располагающее улыбнулся задравшимися усами, гоблинка была верна себе.

– Лады, рыцарь без мечей, и лат. Но поломаешь, поглажу, я ночью обмочу твою подушку, вместе с тобой.

Приняв её вздорное условие, виконт взвалил ношу, и, взяв на себя часть (довольно весомую для таких габаритов) забот гоблинки, взаправду резче сократил дистанцию, до ратуши, так, как скорость зеленой особы увеличилась. Но увы не аннулировало её безутешное ворчание…

Перед ними было одно из самых грациозных творений, предоставленных в захолустном ренкоре. Высокая отвесная по обе стороны крыша с выпущенных слегами ребер на чешуйку однородной багровой черепицы, на фронтонах была украшена двумя вырезанными из дерева чудищами, что были зафиксированы на откосе охлупеней, с обеих сторон сопрягающего бревна. Черепица, была безупречна, и сразу было наглядно, о каком здании здесь радеют поборы, в первую очередь, поддерживая заправский вид управы города. Из множественных разбитых по бревнам окон, сверкали первые глазки янтарных свечей в глухом на изящества городе, а слабые занавеси пропускали мимолетные тени мыкающихся в непрерывной суете прислуг. Выкрашенное лаком крыльцо, к которому вели укладистые ступени, предвещало, что при удачной погоде, городовой спесиво осматривает свою вотчину, с веранды, поддерживаемой под выструганными узорами столбами, идущими от передних стен фасада, окаймляющих веранду, вычурой гения столяра. Почти все брусья были отесаны по-своему, и представляли собой определенный расписной мифологический узор, выточенный умелым мастером, и очевидно натурщиком, передающим часть мифа из памяти предков – слепая горгулья, и кудлатая баньши, была лишь малым следом, павшим на зоркий глаз.

Ведущий десятник с развивающейся и произвольно подъятой от ветра синеватой мантией с алым пошивом, уверенно пересекал вязкую жижу под ногами, уже подбирался к широким ставням, у которых стояло, двоя типичный солдат для этого города. Они держали руки, облаченные в тугих перчатках под наручи, на рукоятках, и прижимались спинами к бревнам у стен, не поведя в начале и глазом из прорубов шлема и крытых ртов. Но стоило ватно шагающей Рибе взойти на приветливо тукнувшие ступени, как они тут же пристально принялись обмеривать давящими взорами вытянутый меч, которым она орудовала как старец клюкой. Джоаль скрепя спиной, не привыкшей к взваливаемым на неё тяжестям, так же поднимал сухопарое тельце, всего по двадцати ступеням, которые с мешком более дести килограмм, внезапно стали для него почти не преодолимыми.

Два солдата в черных коттах, с синими плащами и тупоносых сапогах, открыли двери, с расписными очертаниями, и вырубками лепестком обрамляющих рыцарей в барельефах, и впустили их, в образовавшийся просвет. Коротконогая девушка, в наглую прошла первой, не дожидаясь виконта, а десятник так и вовсе ушел дальше, словно позабыв о взмокшем по рыхлой дороге Джоале.

Когда стирающий испарину со лба под куафом виконт, пересек озаренный проем, и уже издали, улавливая гул лопочущих на обертона разноголосых глоток, очутился внутри, то тотчас, невольно с одухотворением выдохнул. Спуская с усталостью и ломивший камень с сердца.

– Ну, наконец… – проронивши усталость, выдал тот, выпуская пар изо рта, от внезапно спавшего холода с покрывающейся сумерками улицы.

Уже начиная с красочного зияющего вестибюля, было множество знатных дам в пышных платьях с оборкой, и их кавалеров в щеголеватых камзолах. Неподалеку гнездилась богема, от паяцев, до актеров театра, и поэтов, натужно обвораживающих сердца юных издыхающих под ветрогоном вееров почтенных слушательниц. Под блики от проплывающей посуды в руках пажей на филигранных подносах, и света атласных шандалов, и висевшем высоко на потолке паникадиле, виконт стал оживленно осматривать, красивые витиеватые сиреневые гардины, обрамленные в багетные рамки картины на зеленоватых стенах в отблескивающую скань, воплощением которых находились прошлые владетели дома, мечи уложенные веерами по стенам, и, конечно же разногабаритные срубленные головы в виде трофеев расквартированных по стенам, на эллиптических спилах медальонов. Много голов.

Но, даже не смотря на эту колючку в свежее испеченной сдобе, определенное эстетическое удовольствие от вычурного окружения, виконт все ровно получал. Особенно от лестницы с искусно выточенными балясинами бортов, что, лоснясь на стену лакированными поручнями, с двух сторон тянулась в покои градоначальника, которые граничили с кабинетами для пленума, и должно быть покоями для семьи барона. Низина застланная изящно сшитыми паттернами ковров в узорчатых сердцевинах поверх половиц, вся была свободна, и негде не было шанса сыскать место для столов, или иной утвари, только настенная, и декор. Казалось, её нет совсем. Но на деле, её в качестве лишнего элемента на широком приеме знати, снесли в пустующие комнаты. Итого места под лестницей хватило всем, вот только посадить за стол, как и в самом столе было отказано.

Тем не менее, с каждой стороны общего гула какофонии толков отзывался раскатистый смех, и после позвякивали либо кубки, либо фужеры. Уложенные с яркими заколками прически утонченных дам в пышных платьях, стянутыми у лиф, то и дело лихорадочно дергались, вкупе с сдавленным корсетом станом, от очередной остроты видного господина в щегольском камзоле с цветами в петлицах, а вино по инерции выплескивалась на пол, отчего в оголенных клочках вне ковра тот был уже изрядно липок и блестел налипшей грязью и сором надутого трудами сквозняка.

Но внезапно подвергнутые экзальтации чада пира гости стали через косые взоры обращать внимание на вошедшего. Вначале они приняли его за графа, ориентируясь на наряд, но, уже вскоре через замявшейся гул заметя котомку, и согбенную спину, скривив мины, разочарованно посчитали, что он все на всего дорого одетый паж. От такого скорого преображения его сана, виконт, неслабо упал духом, ведь считал, себя все ещё достойным высшего общества, и совсем не намеривался, оставаться в стороне, избегая высокопарных речей, и крепких напитков, разделенных с возрастной маркизой.

Он немедля стал рыскать внизу столпотворенных кружевами оборок платьев и длинноногих шоссами остроухую Рибу, но наткнулся только на десятника. Тот, не убирая пальцев с эфеса, пробираясь наперекор увлеченно гоготавшей о своем толпе, настиг его и следом громко, заглушая звоны и осуждающей его сдавленный ропот, позвал.

– Сюда, сановник! – он махнул рукой перчаткой к себе.

Джоаль, печалясь, что не сможет распить вино, и приголубить очередную возрастную госпожу, насуплено последовал за солдатом.

Они пересекли ещё нескольких ослепляющих блеском подвесок и диадем слитков общества, пробираясь вдаль широкого дома, как если бы их цель была удалиться из этого рассадника щегольства подальше. Прошли всю сгрудившуюся богему, чьи красноречивые поэтические вычуры и отрывки заученных до отскакивающей от зубов декламации ролей, оставались позади, слабым блеянием в общей какофонии, не пресекаемого задорного лепета. Наконец они, минуя гудевшее столпотворение вышли так далеко от всякого щелка и роскоши, что свет стал точно украденный гаснуть в охватывающую сень, как и затухали все толки, а мелкая лампадка, взятая десятником, освещала средь охватившего мрака дорогу только путеводному ведущему, и гнувшейся от бремени раззадоренный неясностью Джоаль уже начинал проигрывать ситуацию, насколько зеленокожая особа, принципиальна, в своих обетах. Отчего он на ходу вдруг спросил, и по привычке громко, так как все ещё не отвык от гула кутежа, осевшего в ушах, и оставшегося позади.

– Где гоблинша?

– Тут балда, – послышалось впотьмах у его ноги, и он с ходу ощутил слабый удар по голени, твердым предметом, предположительно ребром меча в ножнах. Он проигнорировал вольность, хоть и был не слегка оскорблен таким непрерывным вызовом от челяди, а место удара ещё какое-то время горячо пульсировало.

Мимо них в сени городились сложенные в друг друга стулья; перевернутые столы, упертые к завещанным шторами окнам; и даже крупноватые окованные рундуки, которые казалось, сколотили из всех комнат в одной крупном мрачной точке дома. Так они и торили в окутавшем полумраке отклика гаснущего заката, пока урвавшийся вперед десятник, не остановился в тупике, уткнув в него спасительную пред крепнувшим мороком борющуюся с бурыми знаменами свечу.

На деле это была дверь, и в какую-то коморку. И постучав по ней тыльной стороной кулака два раза, с паузой, и третьим замыкающими, он будто соблюл условности, и дверца как уваженная вниманием поддалась. Чарами или нет, не ясно.

В щели разверзнувшегося проема забрезжил яркий выбившийся из неволившего закутка свет, и десятник, отходя с окаймившего золотого зарева, сошедшего с привязи, шепотом проговорил им из поглотившей его тени – Прощу сюда.

Оба не особо разбираясь с порядками, фигурально пожав плечами, зашли напрямки к свету. Окунувшись в новое светлое укромное место, перед ними предстал уютный кабинет с оттенком кельи, и с подпирающими по бокам высокими книжными шкафами по бокам стола, застилавшими и окна, делающие взлобье столь приметным, а воздух немного спертым от царившей духоты. За небольшим стертым столом на манер конторки застланным стружкой пергамента свитков, и ветхими манускриптами, подсвеченными несколькими развешенными как иглы убивающим воздух лучинами, кропотливо не отрываясь от протяжного растянутого по скату столешницы свитка, корпев, свисал широкий мужчина, с моноклем в левом глазу, и бурой власяницей, подпоясанной плетью, коя из-за выпирающего водяночного живота, была округлой и надрывно натянутой. Мужчина носил густую бороду, и слабый нарост ворса седеющих волос, на круглой голове, что был убран за макушку. У него был увлечённый взгляд собранных в кучу глаз, через свисающий монокль, и его грубые черты лица, не открывались от кропотливой работы над обветшалыми свитками, ещё некоторое время. Все же, нехотя заметя вошедших, он сделал жест десятнику, указав открытой крепкой ладонью в их сторону, свидетельствуя на явное нежелание видеться с кем либо, особенно с такими.

– Барон, как вы и требовали: неизвестный, с тремя солдатами, и оруженосцем. И… – он замялся, с тем чтобы отрапортовать, кем является Риба, но расторопно заявила сама.

– Я не отдала меч, твоему воротиле, и он погнал меня сюда.

Барон свел реденькие брови, и показал иным более резким мановением, что десятник может подождать снаружи – тот откланявшись молча выдворился. Они остались втроем. Несколько стульев из витков дерева, что были в помещение, сложены в друг друга, на беду себе ожидали их, и под ещё одним немым воздействием барона, Джоаль неясно отчего, покорившись разложил оба, подставив один для Рибы, другой соответственно под себя. Сбросив котомку, как можно бережнее, он, едва не рухнув, уселся разминая затекшую спину, и сквозь временно обуздавшую гримасу наблюдал, неуклюжую попытку, усесться низкорослой девице, которая все же вопреки курьезу справилась и, держа полуторный меч на коленях, тоже, как и барон, начала пучить полностью синие глаза.

– Кто таков? – спокойно, но властно стребовал широкий мужчина, откинувшись в кресле, пока его возросшая тень нависла на полках, меж которых стояли склянки чернил, мелкие выточенные из древесины бюсты, и различные клыки, и черепа мелких хищников.

– Джоаль, сын Кармаля. Виконт королевы Майзы.

Удовлетворённый отмоченным наскоро ответом, он почтенно кивнул, и перевел тяжелый взгляд на Рибу. Она ему явно была не по душе, хотя явно кривить брылами на неё он не повадился.

– Твоя слуга? – с сомнением указал он задиранием заросшего подбородка, пока вынимал монокль, и убирал его в нагрудный карман, что крылся ворсистой власяницей.

– Нет. Она принадлежит другому человеку. Хозяину меча, – заточено ответил Джоаль, и заметил, как было отворившейся рот Рибы хлопнув закрывается, подперев его клыки, вместе с её несформированным ответом. Может и к лучшему.

– Где он? – все требовательные запросы этого человека были лишены обиняков, идя напрямую, и с изучающим взглядом на румяном лице, под отсветы змеившейся потоком от лучин, отблескивающих в его не разборчивых сощуренных синеватых зеницах.

– Он отошел. Обещал появиться на рассвете, – вновь перехватил слово виконт.

– А твое слово? – перевел Барон свой томный взгляд на, казалось, невзрачную для него, остроухую, круглолицую и хмурую зеленокожую девушку.

– Он проведывает девиц, коим надобно уплатить за ночь с собой, – будто с грызущей обидой себе под сморщенный курносый нос произнесла она. Барон же лишь кивнул.

– Имя, твоего хозяина? – опять напрямую разузнавал он. Ему будто было ведомо умение выводить каждого на чистую воду, отчего под таким напором, язык сам собой разлетался.

– Хозяина кличут Клайдом… Коубом Стормом, – довольно спокойно сперва, и следом сбивчиво, как опомнившаяся провещала она, отводя несколько сконфуженный от пролившейся правды взгляд, и зря. Барон буквально влился в багряную краску, широко расширяя веки, отчего Джоаль с сосущим под ложечкой ощущением, не в пример испугался, что он стал подельником, опасного взявшего чужое имя бандита, за которым охотиться местная управа.

– Клайд? – надсадно выпало из него, с рокочущим басом ухватившись лишь за первое пролившиеся на свет имя. – Следопыт?

– Угу… – несвойственно себе, опасливо уронила она, подоткнув веки и опустив бордовые брови, как если бы усомнилась, в необходимости разглашения таких фактов, так как уже проштрафилась и выдала все тайны на-гора.

– Так чего мы здесь прозябаем? – внезапно просиял тот. Выпрямившись во весь дюжий рост, барон казалось, пробьет закопченный потолок, но вместо этого покрыв их своей коренастой тенью, он представился. – Барон Нуйд Гум, к вашим услугам, и созывает вас на пир. По случаю, нахождения друзей прослывшей в наших краях легенды, коей и я обязан по гроб. За это определенно надлежаще дёрнуть чего покрепче.

У побелевшего до полотна Джоаля спал с души камень. Ну, уже скоро он пожалел об этом, так как отвязаться от Борона было ещё тем геморроем.

      11.

В просторной полумрачной комнате, с обступившими бревенчатыми законопаченными стенами, посередине, прижатая изголовьем к стене, стояла широкая двухместная кровать с всклоченными простынями на ворсовой соломенной постилке промурыженного за ночь тюфяка. Лежащее на них, предавались блаженной истоме отдыха, под квелые отсветы растаявших огарков свечей на комоде, что тянувшимися бликами от легкого ветра, беспардонно захаживающего и сквозившего из-за порога, игрались на янтарном потолке меж теней лакированных брусьев. Взмокшая для глянцево-фарфоровой кожи полуэльфийка потянула на себя, тонкое оделяло, но уравновесивший дыхание Клайд, подоткнувший изголовье спиной, не спешил его отдавать, игриво вполсилы придерживая край. Она видела в полутьме его по-своему мерзкую, а по-своему и обаятельную ухмылку растянувшейся на каменном лике, отчего временно отступила, оставшись оголенной, оттого свернувшись калачиков, подластилась под его плечо.

– Если я застужусь, я скоплю деньжат на наемника, и велю тому содрать с тебя кожу, – мягко пустила она глядела она на него снизу, своими изумрудными глазами, всецело покрываясь мурашками, в позе дрожащего эмбриона.

– Убедительно, – холодно бесцветно ответил он, слабо протрезвевшим голосом, и накрыл её. Сам при этом, неизменно упираясь нагой спиной в изголовье, не переставая, вперившись перед собой, на пустую волнистую стену, разделенную клочками втиснутого мха, и примечая хождения под дверью, отчего колебалась желтая полоса света.

Получив львиную долю ласки, она победно укутала плечи, оставляя тоненькие стопы вне покрывала, и в тусклом освещении пытливо рассматривала его оставшуюся не удел поджарую грудь, порабощённую стынущей под бусинами пота новыми излияниями поработивших без живого места царства шрамов. С прошлого раза, ей приглянулся тот, который казалось, имел форму трех конечной звезды, на месте сердца, где рубцовая кожа была как не своя.

– Расскажи про этот, – мягко почти пропев, ткнула она ногтем его в поджарую грудь, и когда он томно опустил взгляд, она повела пальцев выше, задев его прямой нос. Он сконфуженно смигнул, аляповато скривив видавшее виды скуластое лицо, отчего она невольно пролилась смехом, и её золотистая челка спала на точенное лицо.

– Не располагаю желанием. Навеивает не самые радужные воспоминания, – хмуро огрызнулся он, пока та, убирая челку за маленько вытянутые уши, разочарованно выперла тонкую губу, втянув крылья хмыкнув маленьким носиком.

– Коли так, может хотя бы про кольцо раскошелишься? – она повела по его точно собранному из лоскутов правому предплечью, где ниже к кисти на безымянном пальце, крепко прижато к коже, разместилась серебряная расписная оправа ореола кольца, с гагатовым эллиптическим камнем в сердцевине от которого будто отражался ночной небосвод, занесенный в несчетную плеяду звезд, в их непроницаемой улицей уютной алькове.

Клайд небрежно поднял руку на свет, и как обычно бездумно посмотрел на брошь.

– Я с отроду не ведал, откуда оно взялось. Но стянуть его я не могу, по сей день, – угрюмо заметил он не совсем отпустивший хмеле, отчего его язык и был таким бескостным, а заарканенная словами, девушка высунула из спадающего каскадом по покатым плечам одеялом, тонкие пальцы и взялась за него.

Её усилия показалась вначале смехотворными, затем её взял пленявший азарт, и та, привстав, уперев колени, протянув голенастые ноги, в хрустевшую подстилку из соломы, начала более уверенно дергать за кольцо. А сам Клайд, хоть и был спокоен к её рвениям, не отрывался от подергивающихся вызволенных на показ мелких грудок девушке, перечёркнутых шрамом на ключицах, чьи утонченные черты сухопарого лица, переданные от эльфов, покрывались складками упорства и прорезавшимися индиговыми жилами. В каком-то смысле его это тешило, но вида он не подал.

– Не выйдет, – лишь бесстрастно на её потуги обмолвился он, когда она, уже осерчав без меры, готова была впиться острыми зубами в делающую вызов её самолюбию брошь. Перестав силиться, она, зардевшись впавшими щеками, разочарованно выпустила его палец, и словно обрушаясь, улеглась на тонкую взмокшую от усилия спину, взмывая в свободный полет пыль и тельца микроскопических клопов, обиженно скрестив тонкие как ветки руки на плоской помеченной рубцом лоне, забыв накрыть подогретую возмущением плоть. На её точеном лице читалось обуявшее недовольство, похожее на признак чести, что подлинно позабавило Клайда.

– А тебе гляжу, немедля стало весело? – желчно скривив почти бесцветные брови, припомнила она начало их ночи, и как она преодолела стойкий запах перегара, побудив его справить замазанные до последней нитки сохнувшей грязью, вещи в стирку.

Клайд чуточку смягчил прорезавшиеся эмоции, и показал, что казуальное наваждение жизни сошло на нет.

– Мне пригрезилось, что у куртизанки, был на лице налет принципиальности, вместо привычного… Стыда.

Она поняла его намек, без полуслова, и решилась ответить в полной мере. Перед этим она натянула ткань, по рюмку шеи, и следопыт остался почти без спасительного укрытия.

– С тобой мне не совестно. Тобой быть стыдно. Ни разговоров, ни полноценных ласк – ничего. Заходишь, платишь и уходишь. А ещё всегда водишь по ланитам, будто они тебе милее всего остального, – пылко костила она, отводя душу, видя его абстрактный витавший поодаль взгляд, и прыснула напоследок. – Кого ты представляешь, когда ты со мной? – она ожидала, его обычного отбрехивания, но внезапно, он туго выдохнул разбавленный мятом дыхание, и, чмокнув обветренной губой, выдал желаемый ей ответ.

– Ты права Зибила. Можешь взять с меня десятину, за занудство. А в тебе я вижу, девушку, кою более зреть не смогу. Ты на неё похожа, как и все полуэльфийки.

– Она ей была? – остывши клокотавшей желчью, более располагающе, поинтересовалась та, сверкнув изумрудными очами, даже сняв напряжение голоса, и натяжения ткани. Она быстро остывала. Выработанный рефлекс.

– Отнюдь. Просто была красивой блондой, с ганийских земель. Не как эльфы само собой, а как нечто среднее. Как ты…

Он оборванно смолк. Зибила поднялась, и попыталась его обнять, видя печаль в его серых ртутных глазах, но он дернулся, и та даже невольно усмехнулась краешками острых уст.

– Ты тверд в увереньях, что тебе ещё есть чему смущаться, передо мной?

– Мне не нужна жалость, – слегка сердито отозвался он, напустив брови домиком, и лавиной скатился затылком к мягкой подушке, пропустив спутанные волосы по стене, и с легкими узорами гравировки скани цветов с шипастыми лепестками на спинки барельефа кровати.

– А мне бы удостовериться, что у тебя за душой деньжата водятся, и сшибай меня дальше. В прошлый раз, настоятельница мне бока…

– Имеются… – тупо и бесцветно ответил он, перебив ненужные слова, будто стараясь успокоить скорее себя. Вышло не важно.

– Новая работа?

– Вроде того.

– Достойно заплатили, учитывая, что ты сулился отстегнуть мне двести? – подхватила та, лукавя как можно.

– Хватит с горкой на пять дней вперед, – откликнулся он, и тут же повернулся набок, спиной к ней высвечивая ещё с дюжину разно размерных шрамов, поперечных и продольных среди бессчётных рубцов, захвативших все, что можно считать кожей.

– Хочешь, я обниму тебя? Безжалостно. Ежели сочувствие тебе не надобно? – она села, скрючив свою изящную спину, и посмотрела на косо кренившуюся свечу с комода, которая окончательно догорала своим пеньком огарка.

– Не откажусь, – в стену напротив отозвался Клайд. Там в тусклом отсвете была картина, очерчивающая в рамке, великана, торившего путь застилавшей обзор порошившей метели, и следопыт муторно начал вспоминать детство.

Зибила задула последнею затухающую свечу отдав их на волю набежавшего мрака, и плотски прижалась к его испещренной зарубками жилистой спине, попутно подоткнув себя и его более теплым ворсовым одеялом. Её тонкая рука, обхватив его впалый живот, изрубленный в корневищах рубцов. В охвативших потёмках, теплым порывом воздуха, она принялась воркующее шептать ему в ухо.

– Ты её любишь? – вкрадчивый вопрос вызвал по его телу холодный озноб цыпок, и он ответил немотой. Иного для подтверждения истины, лишних слов и не требовалось, достаточно лишь почувствовать гусиную кожу на теле, или легкое подергивания глаза, или глотания наболевшего комка в горле.

Но он тоже решил не обойтись без каверзного вопроса.

– Сколько тебе? – он впервые поинтересовался её персональной жизнью. Невидаль для его нрава.

– Девяносто шесть зим, – весьма спокойно и без обиняков повинилась она.

– Смотришься на тридцать…

Не смотря, на большой сброс, она все же напряглась, так как воочию ведала жен весняков, которым было за тридцать. Она шепнула его за мягкий зад на почти тщедушном теле, и тихо с игривым укором вымолвила в полной овладевшей их миром темнотой.

– Эх, Клайд, комплемента от тебя, не дождёшься, как и ребенка от полуэльфа.

– А ты хочешь? С твоим то промыслом?

– Я за бытие многое повидала, и вновь бы занялась чем-то иным, было бы для кого… – угрюмо заметила она, и на этом их короткая беседа в теплых объятиях, и окутанной тьме помещении, подошла к разумному завершению, так как Клайд, устал и провалился в мир грез… о ней…

Барон, резко смахнувший личину сурового властителя, так же быстро и безжалостно сорвал с себя власяницу, как если бы она была салфеткой у ворота, а под ней всплыл украшенный золотистыми полосами и пуговицами, зеленый камзол, которых хоть и был, растянут на волю обрюзгшего живота, не терял обаяния, особенно супротив, почти рясы монаха, подоткнутого веревкой. Он быстро выбирался за границы письменного стола, и собрав всю волю в дюжий кулак протянул Рибе свою крупную ладонь.

Та, опасливо приподнимая свою бордовую бровь, вскоре приняла от него жест доброй воли, и покуда два его крупных пальца, сжимали её четыре, он не мог сдержать вырвавшейся улыбки, постепенно растворяющею, предыдущее смиренное лицо.

– Как же я уважен, одним шансом прикоснуться, к чему-то связанным с досточтимым следопытом Клайдом… Ведь нет не одной захудалой таверны, где заколачивающий себе чеканку менестрель не слагал быль, о минувшей битве при Антуре.

Гоблинка, подоткнув зеленые уста под клыки, снисходительно кивнула на его лесть, адресованную её хозяину, и вскоре раззадоренный экзальтацией, он пригласительным жестов повел её прочь из затхлой на запах коморки, которая в тусклых тонах, напоминала прибежище отшельника. Про осунувшегося от такой перемены настроений Джоаля казалось, забыли оба. И тот едва вырванный из обескураживающего беспамятства, опять же подняв звонкую ношу, нагоняя проследовал за ними, дабы хотя бы формально не отказываться от исконного плана.

Меж сваленных стульев и столов во внезапно набежавшей сумеречной темени, кряжистый барон, в своем новом аутентичном для своего сана облачение, загоревшейся нежданным знакомством вел низкорослую Рибу в сторону отголосками доносившегося до них чада пира, попутно честолюбиво расхваливая себя.

– Тут дело скорее практичности. Ни душа не припоминает меня в одеяние монаха, покамест я чахну над скрижалями о великих битвах. Ну и тем паче, о похождениях воспетых героев, точь как ваш легендарный хозяин. Он не говаривал об услуге мне?

– Не поспел ещё… я у него на службе недавно… – уклончиво отпустила та, мяв губы и клыки.

– Верно, в ту пору тебя не было. А зовут тебя?.. – уклончиво подводил тот, все ещё одолеваемый эйфорией от встречи с выбившимися нитями, связанными с ним.

– Риба. Просто и со вкусом… – брюзжала та, без явной радости в собственных словах.

Хоть Джоаль не видел в затопившей всякий просвет тьме, но по нависшей тишине, простершейся между ними, и гуле издалека, все же понял. Ей не особо пришелся по нраву акцент на своем хозяине, и она бы предпочла скорее молчаливо соглашаться, нежели ворошить байки, к которым может и не относиться.

– Да где же там, наш виконт? – внезапно как о заначке в кормане припомнивший о нем Нуйд Гум, обернулся, и, получив приблизительную расплывчатую тень позади, в отрывистых вспыхивающих отсветах звезд через брешь в застланных шторах, и тотчас полностью утратил интерес, вернувшись к коротконогой зародившей в нем пленительную страсть словоохотливости спутнице, по левую руку.

Они, близясь к гомону празднества свернули на право к изливающемуся златом свету, и вся на обертона гудящая орава, сгрудившаяся в единый пласт знати на первой этажа, с радостными возгласами приветствовали хозяина поднятым воем, и, в довесок чествуя его спутницу, но, ещё не доходя, Джоаль услышал обрывистую фразу.

– А это дамы и господа, Риба, она…

Все разом как в воду опущенные смолкли, включая екнувшего и сбившегося от своей взбалмошности барона, и выбравшейся из тени Джоаль с якорем гнувшей сумкой через плечо, воочию увидел свыкающимися с ярким залом зеницами, что побледневший до полотна Нуйд сжимает указательный палец во рту, а на Рибу ополчились почти все, хоть корящими полными яда взглядами. Осекавшийся барон с последующей небывало опустившейся в ратуши гробовой тишиной, что можно было резать, чмокнув, только высунул укушенный палец, когда заметил его, и он слегка просиял, минуя набирающей волю бесноватый вид.

– Впрочем, самый вещий гость, это… – он опять не успел договорить уже умеренной после сотлевшей эйфории речью, так как опомнившийся Джоаль наперекор подал голос сам.

– Вестник из королевства, спешивший известить вас достопочтенные подданные, что – принц Симал жениться! – все затихшие сначала окончательно сбились с толку не нашедшие, что молвить с прошлой эскапады сделавших их языки деревянными. А после, одушевившись из пучины исступлённости, истово задрали бокалы, и принялись в три горла чествовать принца Симала, даже не удосужившись узнать имя невесты, и вероятность успешности спонтанного брака. В таких вопросах сея мелочь неглавная.

Спустивший сведанные мышцы округлого лица, Барон, напустив себе присутствие духа, в надлежавший форме почеломкался с несколькими гостями, которых до этого, по-видимому, избегал в своем гордом одиночестве читабельной коморки. После соблюдений прелюдий он, смахнув вновь нахлобученную показную мину, вернулся к ним. Риба все так же хмуро стояла снизу, с почти полуторным мечом в портупеи ножен, которых многих смущал, но она вцепилась в него мертвой хваткой осемью пальцев, уперев в круглую щеку, и на отрез не собиралась отпускать, воткнув его конец в пол. А длинный обвитый кожей черен с вершиной красочного эфеса, держа над зеленым челом, задевая гардой сновавшего течением бока фалд, и оборку платьев.

Нуйд Гум, вернулся из пут светского общества, подозвав и Джоаля, который успел уже столкнуться бокалами с очень развеселым седовласым испитым вельможей, без капли мышц, чьи скулы под впавшими щеками могли рубить лед. Оторвав их обоих из запруды щеголей, барон молча повел их повыше к медальонам с головами, оцепенело скалящих пасти. И на устремляющейся ввысь лестнице с деревянной балюстрадой, возвышающей лакированные поручни, они нежданно пересеклись с его женой, которая властно встала у самых перил. Догадаться, что сей была она, не имелось признаком прозорливого предсказателя.

Возрастная женщина была пышной, но весьма приятной на вид. Казалась, она умело сочетает, в себе и умеренный макияж в гериатрических целях, и молодящее синеватое платье с минимальными белыми кружевами, чтобы не увеличивать формы, а её слегка кругловатые мясистые щеки, были украшены небольшой долей румянца марафета (или действием вина). Широкая уложенная ввысь прическа под широким лоснящемся челом, сочетала несколько серебреных гребней, и в рыжих курчавых локонах то и дело, можно было приметить черты обработанного розоватого кварца, в виде частей украшений, как и в снизки на шеи. Про кричащие фестоны у корыта груди, и говорить было нечего.

Заострив вид на муже, что опять стремился слинять, но уже в более официальный кабинет, она, уперев пухлые руки в бока номинального корсета, тут же подметила.

– Из чулана на пир. С пира вспять в четыре стены? – её корящий голос все же был мягким для того который боролся с душным гамоном, но очевидно если её разозлить, он на раз мимикрирует в пискливый фальцет.

– У меня важные гости родная. Смилуйся, и пропусти. Я скоро приспею. Они не задержаться, – успокоительно через гам, вкрадчиво просительно проговорил тот с легким басом.

Хозяйка города, доискивающимися бледно-невыразительными очами, обмеряющее осмотрела гнувшего спину виконта, и после перебросив чуткость, приметила зеленую приземистую особу, и вмиг приосанившись, припомнила все злокозненные инсинуации о гоблинах нависшее в городах.

– Стало быть, ты вознамерился променять торжества, на утехи с этой мелочью? – она брезгливо ткнула кривым перстом в перстнях, в сторону уже постепенно озлобляющейся Рибы. – А он что? – уже перевела она не палец, а целую пухленькую маленькую длань, на повинно сжавшегося Джоаля, подернув круглой щекой. – Лицезреть будет, иль он твой сводник и дрожит за товар?

Но Нуйд, не успел ответить, как хотел (нейтрально и с попыткой её задобрить).

– Сии слухи выросли, из-за вашего бессилия в удовлетворении мужчин. Завистливые кошелки! – вытаращивший очи Джоаль почувствовал, что его челюсть норовит отвалиться. Жена городничего с сошедшем вон лицом растерялась настолько, что твердь под ней начала теряться, и она, едва не упав без чувств робко отступила. Нуид, воспользовавшись ситуацией, подавив разгорающейся гнев, пройдя вперед на балкон, понурившись, резко указал чете следующих, уголок по коридору, а сам, взяв утратившую выражения алебастрового-бледную жену за опавшие плечи, старался своими утешающими словами смягчить её нависшую малокровность, да сведенную от безвольного шока челюсть, что фантомно произносила слова, онемевшим языком с остеклёнными бесцветными застывшими вылупленными глазами.

Забравшись в не затворённый широкий кабинет, в котором царил бы кромешный мрак, если бы не проблески выступивших рассадой на лике подростка звезд через слегка зашторенное оконце, очнувшийся от шока виконт, тотчас наравился мягко упрекнуть вздорную девушку, от которой в четырех стенах вновь занесло пряным бадьяном.

– Не очень-то благоразумно дерзить жене городничего. Ежели ты, вестимо, не скрытая почитательница гильотины, или раскаленных щипцов, вырывающих твою грудь.

Та, теряясь где-то в отмежевавшей шумы тени лишь фыркнула, и дожидалась Гума в гордом за свою самость молчании. Кабинет в синих тонах заступающей после сумерек ночи был просторен, и на стене от стола, через скос просвета назревающей багряной радии была видна подсвеченный подол портрета, и судя по шоссам с остроносыми ботами, и скипетру – короля. Но не успели они рассмотреть книжный шкаф, как дверь на отлет отворилась, и с ней вошел и проблеск златого света с пригоршней стравленного гомона веселившейся своры снизу, вместе с шандалом в крупных руках грозный барона.

– У меня есть одна просьба Риба, – с ходу сухо начал, он, и, мягко притворив дверь задушив обертона, замер на месте, покуда слабые огни, подсвечивали бронзой его округлое сведенное лицо, в котором читалась всеми фибрами подавляемая ярость и злом блестевшие буркалы.

– Я догадываюсь какая, – вполсилы просипела она, а красная копна в такт её клюнувшей головы, подпрыгнула и опала каскадом к мыскам сапожек.

– И тем не менее. Более ни цапай меня при всех за пальцы. Это портит мое реноме, если я бездействую на такую открытую дерзновенность. А здесь такое не в почете, – он сказал все, что хотел и прошел вперед по стонущим от его грузных шагов половицам, поджигая иные дремлющие на постах свечи, что были хаотично разбросаны по комнате. По пути он мельком дошел до мрака стены и прикрыл створки киота, поцеловав косой темно-бордовый перекрестный крест на шее. И пока пространство насыщалось светом, пустившая косую ушастую тень Риба с которой не спала повинная мина при вхождении грозного барона, держа меч как опору подмываемым виной дрожащим поджилкам, решила мягко переспросить неоговоренный нюанс.

– Это то самое, что вы помышляли провещать? – её голос звучал, все так же хрипловато, но и растерянно, вместе с ввалившимися ямками на подкушенных щеках, и опустившимися как при штиле паруса ушами.

– А тебе невтерпеж жаждется иных претензий? – источая сердитый тон, искоса метая молнии их глаз в неё уточнил он через плечо, поджигая последнюю свечу на полке, возле сокрытого полумраком портрета.

Она, закусив губу под клыки, не решилась отвечать, напустив на себя, как привиделось виконту обескровленную фисташково-синею краску кожи. И когда Нуйд, закончил все обособленные дела, и грузно уселся за стул, возле стола, в обступившем освещение дюжины свечей, то ещё раз повинно покосился на сокрытый настенный киот с вязью витков скани, будто ловя от него негласный укор за привод в его обитель нелюдя. Он, будучи насупленным, и погруженный в тягостные мысли, так и не предложил им сесть.

– Я тут мнил, мы посидим и посмакуем байки, но Рибе очевидно любо, нечто иное, – вскоре с небольшим призрением скосил на неё грозные голубоватые глаза барон. – Отчего я переведу вопрос к вам виконт. Прощу, прощения забыл, как вас там… – это звучало более искреннее вне стравленной желчи, и, спустив котомку, тот участилво ответил.

– Джоаль, сударь.

– Отлично. Так вот, если соизволите сесть, то прощу, – он, сгустив реденькие брови, в полумраке указал на стул впереди себя. Поруганная гоблинка осталась стоять, отвлеченно рассматривая красное зарево всходящей радии, что особенно удачно отвратила её угнетенный вид.

– И так, – мягче продолжил барон, – вы известили мне кто вы. Но вот на кой вам солдаты и куда вы устремляетесь, смолчали. Для меня, весьма значимы такие нюансы, так как пост обязывает уточнять такие мелочи, дабы они не народились в общий холст моего безразличия.

Он закончил перебирать брылами, и вместо того, чтобы ждать ответа, передвинул недовольный взгляд на отвлеченную гоблинку, а затем на указательный палец левой кисти, у которого явственно зиял фиолетовый ореол, кровоподтёка от зубов. Риба знала, когда хотела обозначить, а когда прокусить, и её острые клыки остались вне претензий Гума.

– Я направлюсь в лирру, – лаконично и обрывисто отстегнул виконт, чувствуя казуально проносящуюся дрожь у поджилок, от общей неловкости – допроса…

– Это твоя цель бытия, или если порыть, сыщется более неотложная причина? – уже более сердито отозвался тот под огни свечей, ощетинив грубые черты сведенного лица.

– Увы, мне невмочь, поведать вам паче. Государственная тайна, – глупо развел руками Джоаль в бордовых манжетах с желтой полосой тесьмы, как тут же на стол обрушалась ладонь Барона. От силы удара и грохота, встрепенувшаяся как игла Риба, оробев выронила меч, что звоном гарды отозвался на все пространство покоев.

– А я есмь кто, ежели не представитель государства?! – Джоаль чаял устрашиться в сердцах пробасившему верзиле с выступившими по лицу жилами, но тут он как бойко протрезвел, и не от вина, которого он принял лишь пинту. Нет, он понял границу своей власти, и наконец помянул, как к нему относились в замке.

– Вы мой благоверный, безусловно часть государства. Но я племянник королевы, а не захудалый посол или мозгляк гонец. Посему аль я говорю государственная тайна, следственно, она ей и остаётся. Настоятельно прошу предстать своими требованиями конкретнее или я уйду. Напоминаю, у меня поручение короля, а не графа, или вздорной дочки барона, со страстным письмом полюбившемуся рыцарю.

Барон, несмотря на мгновение близкое к тому, чтобы сорваться с места и придушить высокопарного, не терявшего присутствия духа виконта своими кряжистыми руками, быстро остыл, и даже прородился на язвительную улыбку с кривыми зубами.

– Хорошо стелешь, да ещё так помпезно. Вот токмо в одном нюансе у тебя пролет.

– Слушаю? – с мнительным репеем за заколовшую шею озадаченно произнес виконт, который от фраппирующей улыбки борона, на раз растерял всякую уверенность.

– Тут встала такая дилемма. Я нежданно-негаданно уразумел, что тебя никто здесь в глаза не знает, а стало потвердеть твою августейшую особу, не может. Как ты намерен обосновать мне, что ты подлинный исполнитель воли короля? Вовсе не статус виконта меня гложет, это рефрен другого толка. Где шанс, что ты не шпик востока, кой прибыл сюда для диверсии?

Выслушав все вываленные на голову наветы, Джоаль было растерялся до потери краски холеных щек, роняя усы к щетинистому подбородку. Но враз собрался, и уколом в память изыскал нить о самом дорогом, что у него обретается, и что он хранил у сердца. Робко доставая свиток пергаментной бумаги, он вмиг неприятно обескуражил барона, который немедля ухватился за уложенные волосы, что растрепались ворсом при касании.

Печать на застывшем сургуче, не могла его провести и при таком неявном освещении. Перст Сибульта, ему забыть было невмочь, так как распоряжение, и сборы с земель приходили со свитков, на которых был брат близнец этого сургуча и вдавленной в него метке печатки – Пронзенный череп, с гардой.

Барон чьи глаза, было полезли на лоб, а уста задергались ветрогоном судороге мотая бороду, привстал на трясшихся поджилках и в силу гибкости спины почтенно откланялся.

– Право, сердечно прощу помиловать мою заносчивую глупость… Рассчитываю, что данный конфуз не понёс урона, вашей достопочтенной персоне, и благотворной миссии в целом…. Нижайше прощу о снисхождении к моей поспешной осторожности, – он казалось, толком не переменился, однако его проклюнувшиеся раболепие было тошнотворным, лицо, осунувшись, сузилось, а глазницы были недалеки, дабы освободить место от глазных яблок, подавшихся прочь из орбит.

Джоаль так устал от его перепадов его непостоянного характера, что пряча донесение просто брезгливо махнул рукой на притворную куртуазность.

– Будем. Мне приелись ваши перескоки. Я ухожу…

Он привстал, и деловито подхватил набившую оскомину сумку, схватив попутно взгляд особливо притаенной с боку Рибы, полный толи гордости, а может и уважения.

– Прощу, повремените! У нас здесь сыщутся покои для почтенных гостей из столицы. Молю, дайте мне обелить свою поспешность, выказав вам достойный прием, – он был так жалок своим угодническими мотивами, что виконт даже испытал отвращение, к подобострастию такого рослого и могучего телом целого городничего.

– Извольте не унижаться. Мы уходим в гостиницу. А завтра с утра мы покинем ваш город. Буду уповать, новых загвоздок не возникнет? – попутно замолил он, с давящим на того взором, в тени свечей и желтеющей половины надвигающейся радии.

– Нет, помилуйте, что вы. Я даже…

– Благо демиургу. Премного благодарен, – перебил его виконт, явно не выражая благодарности. – Идем Риба.

Подхватив с пола меч, она хвостиком проследовала за ним, оставив Нуйда в неловком положении у свеч, и вставшей в бледнеющем положении наползающей радии, лоснящемся на кромку стола, где возлежали его взмокшие пальцы, вцепившиеся в дерево.

Когда скрипнувшая дверца в покои открылась, и Гайт в свете сиротливой разгоняющей полумрак свечи на ближайшей тумбе, увидел очертания своего – Сира, и впадающую тень острых ушей низкорослой спутницы, он, ещё сидел, уперев спину на кромку изголовья, но уже вскоре расторопно подпрыгнул, и метнулся к ним босиком, в одной камизе.

– Вас не было так долго, я зачал мыслить вы в беде! – он не сдерживался, и его рябое лицо, пылало, как рыжая копна на голове, стирая крапинки. Но не оспины…

Риба молча часто перестукивая грязными подошвами, устало перевалилась до дальней кровати с широкими бурыми деревянными бортами с вырезанными посередине лианами, у бревенчатой на совесть законопаченной стены, броско сбросив одеяло, прыгнула на её мягкую подстилку опробовав мочи тюфяка, положив ножны обвязанные портупеей в ногах.

Пока Гайт расспрашивал Джоаля о происходящем, тот заметил, что Риба готовиться ко сну и в сей же миг прервал тираду вопросов оруженосца, выставив перед его, не смыкающимся ртом палец.

– Обожди Тощий. Лучше для начала сообщи Калибу и другим о нашем прибытии и здравии, чтобы спали спокойно. Затем ежели у меня хватит сил, я поведаю тебе наш короткий и безвкусный разговор с бароном Нуйдом, – затем у него в животе страдательно пробурчала серенада, и он помянул, что, питаясь исключительно впечатлениями, почти нечего не ел с утра, довольствуясь крохами. – И сыщи чего-нибудь пошамкать. Знаю, у тебя снедь припасена….

Тот, учтиво кивнув, и не помня себя, стуча пятками выбежал без лишних уточнений, не притворив за собой дверь, а, Джоаль под одинокую свечу, и просвет, из пробивавшей себе путь дверного проема, сбросив давивший на лоб и взмокший затылок куаф, решил украдкой уточнить.

– Мне выйти, дабы ты переоделась в интимной обстановке?

Риба кривя курносый нос, сбросила сапоги на половицы, сидя на борту, показывая свои крохотные стопы и четыре пальца свисающих с высокого для неё борта в сторону пола, а её ворсистые драпированные брюки уже были спущены до затертых зеленых коленьев, когда она раскусила суть вопроса, под полузадранными бровями.

– И ты что же то, изволишь выдворяться, покамест я тут расчехляю своё не шибко привлекательное тельце? – она сузила веки, и глянцевая от огонька свечи сапфировая полоса ещё долго не сходила с виконта, а её штаны так и оставались полуспущенными, показывая белесые панталоны.

– Если ты восхочешь… – растягивая пуговицу, окаймленного манжета уверяющее галантно отозвался Джоаль.

Подозрительной Рибе понадобилось каких-то пять секунд, дабы насытиться небольшой искушающей долей власти.

– Не-а. Мне плевать, – она окончательно спустила брюки, стискивая и рубажку, и почти абсолютно нагая (если бы не шаровары на бедрах) забралась под широченное одеяло, переложив меч у скопившей её одежду стены, к которой и повернулась. Её правое ухо с серьгами торчала как флагшток с тиной червлёной копны, и она как маленький бугорок, невзрачно лежала, не подавая вида жизни.

Опешивший от её развязности виконт, аналогично спешно улегся на едва ли такую же мягкую постилку как в его родных покоях. И отягощенный неладными думами, внезапно машинально проговорил, дабы отвести от себя евшую за шею муторность дня.

– Мирной ночи Риба.

Спустя какое-то время, он услышал короткий скабрезный ответ.

– Мирной. Но все что попробуешь в меня пихнуть – откушу.

Закатив глаза, он отвернулся, и, подавив вспыхнувшую как угли злость, в сей же нежданно миг отдался укусившему сну, не дождавшись вестей и столь желанной снеди. Первый день за пределами родных стен замка, уморил его более чем он рассчитывал…

                              10.

Клайд пробудился раньше Зибилы, и та поняла это не сразу. Она была укрыта, и как ни странно, чувствовала себя отлично. По-летнему занимающаяся анемая лучезарно брезжила, через небольшое разорённое от штор окно, и приятный протиснувшийся зной легкими покусываниями касался её утонченного сухощавого лица. Безродный уже одевал свои надраенные затертые каучуковые сапоги, и уперто не очищенную черную потрепанную куртку, которую было жизненно необходимо отмыть, от въевшейся сухой грязи, которая потрескалась, и отшелушившись стелилась на досках пола отлупливающейся скорлупой. Но он казалось, не замечал её дозволив участливой подруги, справить все прочие не потребные, по её мнению, вещи на обмывку. На куртку она вывел вето. Так же она украдкой приметила, что его волосы, которые она раньше принимала за цвет воронёного крыла, были не в тон его одежде, и даже поблескивали от света.

– Не знала, что ты светлый шатен… хотя нет, ты русый, – сонно отозвалась она, жмурясь и потягиваясь субтильным телом к лучам.

Нацепив перевязь без меча, он, стоя к ней исполосованным рубцами открытом от рубахи бледным боком спокойно ответил, по мере сил.

– Я тоже.

– Ты помыл ради меня голову? – она знала, что это не так, но хотела убедиться, теша себя кроткой грезой, некем поистине нелюбимой девушке. Жалкое и печальное зрелище.

– Ну, можно и так сказать, – развел он, руками нахлобучивая преподнесенные стираные вещи, скрывая испещренное сухопарое тело. Она присела, подобрав под себя тщедушные бедра и колени, откинув покрывало, и посмотрела на него с подозрением, сощурив изумрудно поблескивающие под человеческий разрез веки.

– Значит, до этого ты смекнул, а рот вымыть, нет?

Клайд дыхнул на ладонь и втянул, широко растворяя крылья носа, оседающие миазмы. Скривив до неузнаваемости скуластое лицо, он понял её намек, и, кивнув насупив уста, разразился сухим откровением.

– Ну… так-то я пытался протрезветь, чтобы выбить пару монет…

– У кого? – подпирая коленями более заметно носившую пересекающий алый рубец плоскую грудь, заломила та, поправляя подсвеченную челку с нечеловеческих глаз.

– Об этом я тогда не размышлял, – опять, выдав показное раскаяние, Безродный свыкаясь с постиранными и накрахмаленными штанами и чуть тронутой штопающей ниткой курткой, принялся отходить к выходу, под скрипучие отклики половиц.

– Вот так просто? – на ходу требовательно спросила Зибила, тяжелевшим с каждым словом голосом, и дергающейся индиговой жилкой на тонкой шее.

Он нарочито остановился, прервав стоны досок, и посмотрел на неё с высока, но без пренебрежения в своих серых зеницах, и добавил, на прощание.

– Я мог бы уйти, сулясь, что ворочусь и заберу тебя к новой жизни, но этого не будет. Не из-за тебя, а потому как, я такой. Как ты фискалила: нелюдимый и не ищущий привязанностей. И ты больше прочих, должна разуметь отчего. Засим, прощай.

И он выскользнул, неплотно прикрыв дверь, даже не столкнувшись взглядами напоследок. Зибила со щемящей обиды, осевшей в сердце залившись стигмой по ввалившийся от досады щекам, взбеленившись желваками, наскоро подняла с полу свой голенастый сапог и метнула его в дверь, в которой осталась щель разлуки. Дверь пришибленно затворилась, а она, откинувшись, ещё долго недвижимо пролежала слезоточиво лицезря оставшейся на столешницы у огарка мошну с монетами, со скорбной миной, и неизгладимой горестью на душе, которую не испытывала уже очень и очень давно…

Однако привыкшего к дворцовой ночной идиллии, Джоаля, пригожий сон миновал, и он просыпался в кромешной ночи с заядлой периодичностью. Но не бессонница неприютного места терзала его думы. А до неприличия раскатистый храп. Причем он то и дело в кромешной тьме, растерянно смотрел на мирно сопнувшего на боку Гайта, но тот подобно грызуну тишайше сопел через водораздел диастемы меж зубов и скривлённой носовой перегородкой, чей ансамбль на порядок уступал, тому, что он услышал с противоположного правого бока.

Риба скинув одеяла, распростершиеся на измятой простыне с набивкой соломы, выставив все открытые части тела, широко разинув клыкастый рот, храпела, как лошадь, и несколько не сбавляла темп. Ищущий исхода своей беде Джоаль пару раз, вставая на мозглый пол, напаиваясь неотъемлемым духом бадьяна от неё, накрывал гоблинку, и слышал только нечленораздельное бурчание сквозь сильно затянувший сон, а однажды даже осознанное сорвавшееся меж клыков слово, произнесенное с благоговейной интонацией – Хозяин…

Даже несмотря на то, что тот нашел это нюанс милым, дальнейший сотрясающий барабанные перепонки бравурный грохот, отскакивающей от стен, не мог его усладить, отчего он, порвав наволочку, запихнул в уши куски ткани, которые подавили половину концерта одной музыкантши, с избито зацикленным мотивом.

То-то было его удивление, когда первым, что он увидел поутру в спертых на свежесть покоях среди мириад, воспаривших во взвеси пылинок, подсвеченных лоснящимися прерывистыми брезжащими вторгнувшимися через малое окно лучами, был вздернутый курносый нос Рибы, исступлено уставившийся на него бездонно синими сапфирами. Она полностью облеченная в своё, стояла во весь свой малый рост, и пытливо наблюдала за его ушами почти ложа угловатый подбородок на деревянный свод у изножья. Когда он, слыша собственное учащенно забарабанившее сердцебиение в звоне ушей, начал доставать вытянутые лоскуты, пронизанные, янтарное бурой ушной серой она озарено догадалась.

– Эвоно что! Стало быть, опять штормлю, – она, повинно покачав головой с шапкой червлёной копны, расширяя веки, сведя губы под клыки, и отошла поодаль.

Джоаль с ломотой в заморенных прогулками членах, поднявшись на ломящих локтях упирая тяжёлую голову на изголовье, делимое перилами, тут же обременился пустотой желудка, и увидел Гайта, который на раз участливо вручил ему тарелку со сдобой, и плошку теплого настоя с курившейся в свету полосой утреней снеди.

– Гожее утро. Завтрак в постель сир, – весело отозвался тот, растягивая ухмылку, рябинок и конопаток, уже облеченный в краги, и поножи, с льняной рубашкой.

Без энтузиазма с замутненными не отпускавшим до конца сном глазами, виконт принял завтрак, и почти не глядя, проглотив его без смакований, с ещё набитым тот ртом растряс оруженосца.

– Остальные, накормлены, напоены? – его речь лишена мягкости, и невнятна от сухости горла, но достаточно понятной для верного оруженосца.

– Право так сир. Калиб всех насытил, ещё час назад, – довольный отозвался Гайт, точно заразившись командным духом. Но вскоре поправился.

– Ну, так изволь отрапортовать, отколе я все ещё прозябаю в постели? – недовольно бросил он, скриви брови, да задрав тонкую серую полоску под гладким носом.

– Увольте. Так не положено нам смердам, расталкивать виконта, племянника королевы, – оторопело, обелялся Гайт, подкинув брови с рыжей не мытой копной.

– Глупый ты Тощий! Клайд же молвил – как только свет забрезжит. И давненько оно так? – указал тот на крохотное окно, вырезанное меж бревен у потолка и не струганных досок, разделенного двумя обработанными дегтем прямоугольных брусьев, на которых распустили силки раскормленные пауки, на совесть собирающие мошкару из щели.

– Рассвело, как два часа назад сир… – немного виновато объявил оруженосец, почесав мелкие налеты порыжелой щетины на подбородке, хмурив уста, и ища спасения взором на не предосудительном полу.

Побелевший Джоаль схватился за голову, впив в свисающие бурые пряди свои нежные пальцы, и ошалело вскочил, бросив кружку и несколько забытых в ней капель в свободный полет на пристанище простыни. Внезапно он с новым овладевшим испугом обнаружил, что на нем нанизана лишь камиза, и по голым голеням по колени прошелся игривый холодок, с низины, как и ночью не обогретых половиц. А Риба стоя и подпирая проем плечом, оценивающее осмотрела его утлые колени и, шмыгнув, добавила с неким пиететом, выпятив телесные губы на клыки.

– Да ты не робей, я и не такое видала.

Сконфуженный виконт повернулся к ней согбенной спиной и насуплено брезгливым жестом указал удивляющемуся его выкачивающему краску с впалых щек нервозу Гайту подать сложенную одежду на комоде.

Клайд брел по уже успевшей застыть за стылую ночь и подшучивающее утро почти терракотового оттенка земли, и жалел, что напился, на день раньше, и измазал и без того не новую, заскорузлую одежку, коя после разборчивой стирки, побуждала вымыться самому от режущего грязную кожу крахмала. Осенний внезапный прорезавшийся среди гуляющих облаков зной припекал ему слегка посвежевшие вившиеся волосы, и каждый шаг натягивал затвердевшую от высохшей грязи отлученную от мытья прореженную дырками куртку (она бы не пережила подобного), и осевшую одежку. А он погруженный в мысли тяжелой от ещё малость звеневшего похмелья головы, огибал упитанных дам, с гнетом коромысла и звонко плещущиеся водой в кадках, и просыпанным горохом пробегающих детей, которые при этом успевали канючить у него денег. Но познавши, что не ввек не получат от него желаемого, опускались до ядовитой брани, которую, Клайд пропускал мимо ушей, как и их притворные на лесть просьбы и всяк увещания.

Сквозь эпизодические растянутые отпавшие тени разношерстых домов и приосанившегося воронено-гранитного столпа, с призором сигнального огня, чья тень так же маревом виднелась на отвердевшей земле, прореженной колеями обозов, он выходил в сторону затмившей границу зубцов гор, ратуши. Как и ожидалось, у неё никого не обреталось, вне новых ещё не отогнанных кликуш на паперти, и он, бескорыстно выкрав себе время, отлучился в Квелый лист, в которой давеча не самым удачным способом оставил Сайму (или она его). Втискиваясь в полутьму и спертый дух, его ещё минуя липкий пол, гложило вчерашняя разнузданность ввиду хмеля. Хозяин встретил его не без язвительной улыбки поверх бороды, намекая на кое-где не оттёртую грязь, и с ходу корыстолюбиво заломив с него шесть монет за пропущенное по горлу вчера. Следопыт насуплено послушно опустошил карман, и заказал подобие завтрака.

Усевший в тени закоулка корчмы, он взахлеб опустошал плошку, освобождая её от раскаленной снеди, украдкой поворачивая набитый рот к крохотному витражу ромба-подобного окну, которое своим калейдоскопом выходило на фасад ратуши, и спуск ступенек к лобному месту ренокра. Согретое грудное молоко кентавриды, понемногу пробуждало его заморенное днем давеча тело, а миска желтоватой каши, обжигала небо, но он все так же пихал переваренную крупу в свой зев, успевая запить её чуть менее жгучей, но не более жидкой смеси.

В очередной поворот он задел деревянную кружку, что, покачнувшись, расплескала по промоинам высушенного временем накренённого на одну колченогую ногу стола густую сбегающую прочь жидкость, ручьями стремившуюся обрыву. Так как накрапывающие капли плаксиво лились на пол, он спустился, чтобы как-то смягчить урон для того, кто станет прибирать за ним. Уже на полу, и не щадя и без того грязный рукав видавшей виды куртки, он как губкой впитывал лужу белого хлюпающего состава, и с трудом отдирал ворсистую ткань от липко приставучего деревянного пола. Но не шибко увлекательный процесс, разбавил, заинтересовавший его слух, приглушенный на тона разговор за спиной, который не сразу, но заставил его ускориться в его тщание.

– Их пятеро. Один обряжен по пику моды из дворца, хотя я и смекаю, вам невдомек до таких тонкостей. Попросту зарубите на носу. Он в бордовом полосатом в желтую полоску кафтане, и нелепой куафе… то бишь шляпе такой с подогнутым краем. С ним: дохлый оруженосец; хрыч бывалый; дезертир и вор. Все до смехотворного допотопно. Необходимо обыграть это, под убийство нейкских лесных выродков. Как уяснили?

Говоривший очевидно был не из этих краев (все зубы были на месте, и в умеренной речи не прослеживалось гнусавости). Даже скорее из приближенных ко двору. Но простота речи, подчеркивала либо его спешку, либо необразованность. Когда Клайд неспешно поднимался, он, собрав лицо в кучу, да обострив слух, все же дождался ответа, тех, кто таился в тени, получая наказ.

– Мы вас поняли. Но не лишним сталось бы, уточнить гонорар, за-скажем… услугу, – низким контральто говорила женщина. Молодая? Старая? Ловивший слова как на удочку, следопыт, не понял, но голос определенно был сильным, как у заурядной жительницы севера познавший бремя сурового края. Ему представлялись по душе, девы с таким темпераментом.

– Верно. Могу разутешить, и не поскупиться. Шесть тысяч. За пятерых – это более чем приемлемо, и щедро… – не успел вымученными словами договорить неизвестный, как его перебил довольно высокий почти певчий тенор.

– Обожди-ка. Ты же токмо что втирал, какие они пустоголовые, и как им проводник кровь из носу надобен? Это разве не надбавляет ещё одного в копилку жертв?

Говоривший был явно либо юношей, или человеком с очень высоким голосом от природы, от чего даже упрек, ему приходилось пропевать. Клайд испытывал странную антипатию к таким мужским тембрам.

– Малой прав. Ты лепетал, они пожаловали семо за провожатым. Он кто? – заговорил глубокий, и по-своему грубый бас, судя по тучной интонации, не особо наделенного умом человека. Клайд был нейтрален к данным личностям.

Повисла нежданная тишина, за которую Безродный, успел запихнуть ещё пару стынущих ложек в рот, но жевать он старался раз в три секунды, дабы не пропустить ответ, отчего его щеки раздулись, как от укусов пчел, желваки работали как при конвульсии, а выпученные глаза налились слезами, от жгучей температуры. Иногда приходиться сносить форменные пытки с тем, чтобы избежать ещё больших напастей.

– Тут вы меня подловили, – как-то виновато и в тоже время прихотливо, полушутя отозвался наниматель, – я забыл о нем. Дело в том, что я не ведаю, кого они изберут, об этом мне лакеи не донесли. Но тысяча с носу, разве не предел мечтаний, для людей вашего склада? – попытался ретироваться он под конец, новой фривольной вольностью. Напрасно.

– Ты нас не знаешь, так что не кидайся догадками, – послышался куда более серьезный женский голос. Какой он был властный, сразу оценили мурашки на холодеющих закорках, и отнимающиеся поджилки.

Однако ж Клайд не стал дослушивать. Он с полу слова уловил суть. Его угораздило подрядиться к тем, судьбам коих уже ведут торги с наемниками. Но учитывая, что по глупости их вербуют, обольщая чеканкой в том, же месте, где они остановились, кто-то либо скрывает следы, либо действует от третьей стороны.

Уже расплачиваясь с корчмарём, он положил три лишние монеты, и выпросил услугу: рассмотреть тройку в тени, на которую сам не бросил острого ока, дабы не привлекать своего участия к неведомой тройке по души его вверенных.

– Они здесь штаны протирают со вчерашней ночи. Оружие, к слову, отдали. Ведут себя благонравно. Одним словом, на виду порядочные, хотя и кажутся бойкими. У верзилы красуется шрам на пол щеки, видно аж сквозь густейшую бороду по живот, а девица с крупным вырезом, все говорит за них. Последнего даже не разглядеть, тощий как игла, таится за ними, хотя ему давно впору бриться, – оценочно без пригляда, взвешенно отмочил тот.

– Видывал их раньше? – все так же, не отрываясь от стойки корчмаря, и не водя попросту глазами, напористо осведомлялся неутешный, похмуревший Клайд.

– Демиург не сводил. Они хоть и учтивы, но неблаговидны. Особливо их странная манера речи. Изъясняется за всех в основном женщина, – хмуро почесал залысину хозяин.

– Ты, как помню, говорил девица? – скривил брови хватавшийся за каждое слово тучного детины следопыт.

– Ну, таки, для меня-то она ещё молодка. А для тебя всецело женщина. Вот и объясняюсь и за себя и, чтобы тебе разжевать.

– Благодарствую. Что молвишь о четвертом? – продолжал тот, уже намечая палец в карман, если жадность хозяина возьмет вверх. Подвезло.

Кормчий, как бы почесываясь повернув головой, и украдкой пригляделся, и, после разведя руками, поджав губу с подобранной бородой, оговорился.

– Не-а, уволь, глаз он мне прежде не мозолил. Приспел спозаранок, стряпун молвил, прискакал на коне. Личный конь, – с завистью произнес хозяин лачуги, дернув прижатыми губами, – малой, то видно из знатной семьи. А так по себе, вполне обходителен, и запросил лишь, о том, может ли он отыскать тех, кто утрясает оказии всякие. Ну я в долгу за гульден не остался, поведал, что они часто забиваются по углам. Инда вот он кости этой троице и обмывает, а может, попусту воркует о своем. О чем талдычат, доподлинно не взыщи, растрясывать не стану.

– Премного благодарен. Задержи их наёмного, если в мочь, – бесцветно произнес Клайд, разворачиваясь, чтобы вновь вернуться к зною дожидающемся за затхлой корчмы.

– Обожди! – рассыпов позвал хозяин корчмы. – Отчего все эти доискивания, и одолжения? Коль прослышал, о чем, дай знать…

– Всенепременно, как удостоверюсь, – небрежно махнул ему Клайд, и покинул полумрачное спертое на дух заведение, вытравляя себя на обжигающий макушку и склеры свет.

Когда Джоаль, Риба, Калиб, Моз, да Коуб спускались с скрипучей лестницы под призором сонмища осклабляющихся голов на медальонах, их теперь уже за освещенной окнами стойкой приветствовала все та же долговязая кокетливая эльфийка, в темном корсаже под стать антрацитовым ниспадающим по плечи как на писанном холсте волосам. Она с почетом прощалась с каждым, строя им лавово агатовые широкие глаза, покуда очередь не дошла до Рибы. Пригвождённая улыбка тотчас сползла с её лица, и она промолчала вместо непреложного для её профессии притворства.

– Мы ещё не закончили, – в отместку бросила ей гоблинша перед тем, как выйти прочь, скосив бордовые брови. Девушка ответила ей лишь взаимным призрением, сочившимся исподлобья и метавшими молниями, дикими точно извергающими лавой агатовыми очами.

Уже скоро все выдворившиеся наружу, на стылый воздух, минуя скопившую затхлость трактир, и почти ослепли от вдарившего зноя, который теплым укусом устоялся на их муторных от неладного сна лицах. Особливо неладно стало Джоалю, не сроднившегося за минувшие лета, к яркому свету, от безвылазно оседлого на долгие лета в тенях простирающихся залов замка пребывания. Но кое-как переборов себя, он отправился с звеневшими кто чем эскортом по более приятной застывшей глине, при этом натянув козырёк кауфа поближе к глазам, отчего тень навеса, дошла до его утонченного носа, оставив на свету лишь темноватые усы, да выбивающиеся бурые пряди.

Они бодрой гурьбой наступали к ратуше по тверди глины, меж навалившейся тени сигнального столпа на оцепеневшей от пекущего света земле, как и обусловились, и там была довольно неожиданная картина. На крыльце закрытой террасы в качающемся кресле грузно сидел барон Нуйк. Его полнотелая осанистая жена под левую руку, не отрываясь, въедливо и спесиво надменно смотрела на свои владения, посреди грязевого колодца. Но как вопреки всем ожиданиям Клайда не обнаружилось. Джоаль поверх кауфа, повел головой, как и его верные лязгающие кольчугами ратники, но поблизости мимо домов с камышовой кровлей и ослиной мельницы с навесом черепицы, с редкими фланирующими горожанами, было глухо, и не похоже, что он отлучился на светскую беседу. Но все их удивление, было пылью, супротив облака паники, нарастающего на округлом лице малютки Рибы. Та, уронив уши, буквально сделалась обескровлено фисташковой, от бежавшей прочь под бичом подлинной тревоги краски. Меч в её руках сжался, настолько, что он передавила себе вены, отчего те, взбучились на её крепких четырехпалых ручонках темно синей краской, словно ручьи под настом надтреснувшего льда.

Покамест они, озираясь изыскивая следопыта, подходили, грузный барон поднялся, и, оправляя зеленоватый камзол поцеловав руку сменившее своё синее платье на более свободный блеклый наряд жене, вышел им на встречу, вступая на ступени, отгоняя у резных колонн безликую стражу. По мере того, как он спускался по ступеням, и его нахлобученная улыбка притворства только росла и росла, растягивая берега бороды. Джоаля это взбеленило куда пуще, нежели Рибу, которая даже если и помнила его переменчивость, метая округленные сапфиры, осунувшись тревожилось, только о судьбине запропавшего хозяина.

– Отрадно видеть отоспавших невзгоды достопочтенных гостей, а также их товарищей и спутников, – с наигранным добродушным хохотом отозвался ластящийся барон. Извечно хмурый как камень, подозрительный Калиб, который стоял за Джоалям, хотел было шепнуть ему, что-то, но его сбил с мысли новый вопрос Нуйда.

– Прощу прощения за назойливость, но где же… следопыт? – то и дело метал он малые голубоватые глаза за их, вздергивая реденькими бровями.

Все огляделись, но вместо ответа, поступила странная тишина с привкусом гомонящей по сторонам идиллии града.

– Понимаю… – смыслящие отозвался тот, и увлеченно кивнув, попробовал играть в учтивого хозяина и дальше. – Вы голодны? Быть статься, покуда у вас заминка, я бы наказал слугам, предоставить вам отменнейший … – но тут он, осекавшись, смолк, так как вдали меж перекошенных домов и испепеляющих лучей зноя, минуя мыкающихся сермяг показалась черная фигура.

Все остальные завлеченные его оцепенелой оторопью и упавшими брылами, меж резных брусьев, поддерживающих крышу и крыльцо, заарканено обернулись. Следопыт неспешно брел меж каменных домов, явно чувствуя дисбаланс, ввиду отсутствия меча и вещь мешка за спиной, отчего его поступь была несобранной. Он был подсвечен анемаей, как крохотной щелью в невзрачной пещере, но уже от этого заблистали его темно-русые очищенные от жира завихренные у концов пряди, куце состриженные по начало шеи, а куртку он точно одолжил извалявшейся в грязи свинье. Или, отнял у неё эту прерогативу сам. Тем не менее, все окончательно затихли, даже шелест кольчуги ратников, что напоминала о себе при каждом их неловком движении под зелёными котами. Мимо него проторила слезно трескучая телега, с косматым седовласым стариком на козлах, что прежде была под завязку набита товарами, а теперь там, как и ранее дремала лишь его дочь, или внучка, коя при свете была уже более живой от легкого румянца.

Клайд уже уловил, что все ждут его и скривил обветрено скуластое лицо. И первой к нему подоспела рачительная слуга. Она тут же с почтением протянула ему схороненный меч, и он без долгих праздных слов подвязал ножны под правое бедро, и одобрительно кивнул ей щетинистым подбородком, а затем все же показал смятение своё гурьбе. Только тогда Джоаль понял, что немного немало за ночь, уже попривык к горбу на спине, виде походного вьюка следопыта, который ему надоумил взять собственный нетерпеж.

Подошедший Безродный, без лишних слов принял, свою ношу лишив бремени нанимателя, и, обернувшись к ороговевшему барону, сделал нарочитый реверанс на его благоговейное ожидание, уже собирался уйти, когда проглотивший было язык Нуйд запротестовал.

– Прощу, повремените! Уделите мне минутку, поколе солдатам вернут оружие, и компенсацию, в виде отборной походной снеди, – все это он говорил не титулованному Виконту Майзы, а именно броско облаченному следопыту, которому по-хорошему было не до него, и тем более до оружия солдат. Но разумно рассудив, он, поскрипев зубами, вымученно кивнув, согласился.

В пору, как солдаты в черном и с синими плащами, растянуто медленно приносили группе дары, Безродный уделил барону ровным счетом две минуты отдалившись с ним на веранде, но тот будто засиял новыми красками с румянцем на круглых щеках. И казалось готов испустить поистине детский лепет, если бы Клайд, столковавшись, остался с ним на трапезу, продолжая расчехлять свои новые истории, многими искаженные в россказни.

Но как не растягивай они момент как клубок, он все же истощился, и вся амуниция вернулась вспять, а группа, подобрав поклажу и привнесенный провиант, начала исходить. Клайд откуда-то принес колчан и лук с небольшую пенулу, и немедля вручил все лучившейся с ямками на щеках Рибе. Та как привыкшая к подобному орудию, спокойно подобрала его, и, стянув перевязь ремня колчана на правое плечо, сделала ношей крест, приложив к противоположному плечу верхушку плеч лука, а натянутую струной тетиву пустила меж выпирающих грудей, как и перевязь, поверх маленького плаща хламиды со свободным откидным башлыком.

Группа была готова к отбытию, и они по напутствию освободившегося от толков с ностальгирующем по их разовому пересечению Гума, ведущего вышли из западного исхода ренкора, под чувственный провожающий взгляд благоговейного барона, немо млеть оставшегося в тени. Но не только он следил за ними. С угла одного каменного здания робко выглянул русый Дориль, который тотчас скрыл низко посаженные глаза, дабы его никто не заметил и не запомнил. А его подряженные наемники, тоже отправляли их в путь пристальными взорами, особенно стараясь приметить их ведущего, но он постоянно был к ним спиной с мешком, отчего интрига их встречи на поле брани только росла. Время покажет, что за плеяда попалась им на зуб, и кто их таинственный путеводный коновода.

                  Часть вторая: Лесной брод.

Обездоленные эльфы прокляли род людей после того, как те лишили их посконной земли. Но сим были лишь эфемерные, нечего не висевшие слова. Когда они отдали на заклания, свои души, дабы подпитать спящего Некроманта сделав его подлинно неуязвимым, этим сталось подлинное излияния их накопленных потуг к мести…

Дивелз. (Апокрифы полуэльфа)

Исход из ренкора, оторвал Джоаля не только от налета привычного уклада, но и цивилизации как таковой. Дальнейший путь был подобен тем строкам, в виршах, которые он пропускал мимо восприятия, но тут они были единственной фабулой, коей нельзя пренебречь, перейдя к более значимым элементам произведения. Данное бытие, не терпит слабости и лени, в пользу рутины и неотъёмной притомности.

Вдали под макушками бурно обступивших их с краев цедящих лучи деревьев встречно кучного бора были видны иглы простирающего горного хребта, чьи мглистые высоты закрывала, снежна поволока. Замок Антур, был едва приметен иглой верхушки его узловой башни, но, тем не менее, его синие вытянутые части рожков башен и уступы неприступных стен отчетливо виднелись сквозь марево пред отлогими растянувшимися редутом затмевавшими горизонт горами, в которых он, точно намечая насест нашел себе обиталище.

Их глиняная, вымощенная казалось для вида каменьями тропа, давно сменила свой небрежный вид, на втоптанный заурядный грунтовый тракт, с испещренный рытвинами, калий от колес и ухабов подков, редких лошадей, а может и кентавров исходя из ширины. Светивший выгоревшими волосами Клайд с поравнявшейся с ним семенящей шажками Рибой отданные на лучи уверено шли впереди, минуя дрязг кольчуг, и редко за битый час оборачивались, дабы взглянуть на состояния врученной на поруки когорты. Преобразившейся относительно осоловелого вида пьяни следопыт двигался широкими шагами, а за ним шустро двигая ножками, прыгала копна червлёных волос девушки гоблина, которая все ещё казалась непреклонно коситься на тех с острым недоверием, а виконту в вразрез на их сцепленную чету, и в частности на неё, как на какой-то несуразный элемент их досточтимого похода. Хотя, беря в расчёт себя, она была как ступица в колесе, ибо Джоаль обретался ближе к беспомощному письму, которое везли в телеге.

По бокам за границей кювета и аметистового вереска, путь им преграждали, высокие многолетние густо озонирующие смолой и хвоей ели – Этон, с пышно разлапистыми ветвями, и насупленными шишками на них, которыми при неосторожности, малахольно встав под веками росшими стволами можно было проломить себе голову. Так как каждая была размером с хороший валун, да ещё и с острыми чешуйками, способными при желании быть легкими наконечниками стрел на дичь, для тумерок.

Набегающий осеней ветер играл на шушукающем дерне, который порос по бокам канав, будто скрывая в своих недрах мелких зверьков, от хищников с плохим обонянием. Мерзко бренчащие в уши комары, быстро получали шлепок, и сдавленной вафлей, терялись на притоптанной мириадами ног земле. А в какой-то момент высокие хвойные стволы бора стали, слишком масштабными, и в конец закрыли назойливый просвет, отчего они оказались в охватившей сени, под погожей лазурью, в редких рваных клочках облаков. Покуда многие напаивались осенней свежестью, конгломерата запахов не лишенной росы муравы, боровой мятно смолистой хвоей, и окучивающим шмелей и прочую мошкару над вереском с редким клевером, Клайд что плутающие завел их в самое лоно извилистого пути внезапно застопорился на проселочную развилку пред стеной непролазного леса через кювет, и Риба, которая, не прекращая торить за ним, воспользовалась этим для передышки. А судя по прозрачному краю рубахе, лило с неё потом изрядно.

Бряцавший весь путь, обвешенный металлом Калиб с остальными ратниками, замер, в метре от ведущего, а Джоаль, аналогично гоблинше, переводил дух стираю испарину, и умиряя пожар закорок. То, как кауф Джоаля в одночасье стал опахалом, и говорить не приходилось. Безродный спустил свою котомку на взгретую глину, и, расторопно порывшись в ней нашел нечто напоминающее кожаную мошну, с золотым песком, которой пользовались в факториях или портах. Он сделал несколько размеренных шагов влево, затем вправо к иному пути, и стер за собой следы проведя, насыпав обычного песка из мешка на шнурке, под собой, втерев его в землю, боком измызганного застывшей грязью сапога.

Когда он оказался на противоположной стороне дороги, на жухлой траве подпаленного дерна, с фоном границ леса, и покатом скатом оврага, то тут же непримиримо почти гортанно отозвался вслух.

– Повторите ложные следы за мной и сотрите их за собой.

Первая свои усталые шаги лишённая вальяжности изобразила Риба, которая сделала, все как ей и велел хозяин, но когда, посыпав собой песком, она наклонилась чтобы стереть следы, то курьезно плюхнулась на карачки, отчего Моз и Коуб несдержанным выплеском посмеялись, над её неуклюжей скосившей усталостью. Она, отчего то оставила такой подначивающий момент вне едкого комментария, и, с натугой в коленях привстав, отряхнувши от пыли штаны, с наползшей фрустрацией на круглощекий лик, повинно посмотрела на хозяина. Клайд держался хладнокровно покойно, или старался таковым казаться.

– Не взыщите хозяин. Уморилась, – виновато отошла под его левую руку, а он, поведя серыми невозмутимыми очами, оговорился, играясь желваками.

– Как токмо проделаете, что я велю, соорудим привал.

– Где прощу на милость, вы его представляете? Не на обочье ли? – пылко объявил о себе прохрипевший, сдавленный в шлем колпак Калиб нахмуривший крупный нос, который начал сомневаться в избранном провожатом, когда он взял мешок песка. А по существу, ещё как только тот прилюдно искупался в грязи.

– Если прогалина не усладит ваши запросы, разрешу уродиться к заводи, и обождать там, – не без скрытой иронии небрежно ответил Клайд. Далась она ему с трудом.

– Разрешите? – вновь вспылил тот.

– Ты вестимо служишь своему хозяину, но веду вас я. Твоя безопасность тоже моя забота. Вы пренебрегли моим советом приобрести неприметную одежу, так что будем исходить окольными путями, путая хвост.

– Хвост? – не сдержавшись, пропищал Гайт, вытаращив на него очи, покуда волосы его встопорщились. То бишь чуть вострее обычного.

– Сей видать не такой как у меня, а молва, о тех, кто пятки подгрызает, – зачем-то сипло истолковала Риба, и все отчего-то смутились об оброненном факте, наличия у неё хвоста, которого доселе видно не было – может и к лучшему. Она уразумела свою ошибку, и, фантомно потрогав коротко остриженный затылок, выпучив губы на клыки, уронив взгляд оправдалась. – В смысле коса.

– Риба! – сверху вниз, гаркнул на неё следопыт, и та, как затушенная свеча замолкла.

Джоаль последним проделал обряд (форменного) пускания песка в глаза, и в обуздавшем замешательстве спросил для проформы у ведущего.

– Мы следуем по правой тропе, которая переходит в лес?

– Не, верно, – холодно отрезал тот. – Мы следуем по прямой, – указал он большим пальцем за собой.

– В лес?! – звонко прорезалась у Моза, который предпочитал обыкновенно молчать, и поправлять свой льняной подшлемник и отмахиваться от мошкары из топи.

– Ты наблюдателен, – кисло ответил Клайд, и, пересекая овраг, перепрыгнул на другую сторону ближе к глуши непросветного леса и крупиц подлеска. Проследившая его движения Риба недолго думая, сглотнув комок, заострив уши, нацелившись с разбегу, попыталась перепрыгнуть следом. Естественно, ей не хватило, каких-то сантиметров, и уже скоро она протянула по земле колею по пологому скату, чудом не прополов увядшую на открытом свету траву задранным носом. На сей раз это не воспринималась с усмешками, даже не смотря на её писклявые сочившиеся ругательства, и пререкания с хозяином, который слабо бранил её, за то, что она малахольно повторила за ним, а не перешла небольшую пахучую топь, по низине кювета. Всех единодушно страшила, евшая холодом поджилки мысль оказаться в лесах, которые до сих пор хранят дух былых безлюдных времен, и эльфы радикалы (нейксы), не раз отправляли стрелу в незадачливого путника, решившего беспечно прогуляться по их запретным для них вотчинам.

– Это самоубийство! – желчно пошел на склоку Калиб, когда с трезвоном перепрыгнул естественный ров, и, найдя твердь, воззрился на первые смолистые стволы, над сором пало стяженных у поросли подлеска игл.

– Если мы не будем плутать, нас как ягнят прирежут ночью, – уверенно без тени колебаний отозвался Клайд.

– Отчего же? – опять ворчливо хрипло, буркнул Калиб изошедший на готовность вправить мозги навязанному коноводе. Кулаки в наручах так и чесались задеть его скулы или скрыть отеком эти пронзительные ртутные… обезоруживающие зеницы.

– За вашим виконтом затеялась охота. Я об этом подозревал, ещё когда вы предложили мне работу и не стали торговаться за завышенную цену. Ныне я в этом заверен, так как ухватил мельком разговор нанимателя и наймитов.

– Где?! – оттолкнув плечом остолбеневшего Гайта, подскочил осунувшийся исходящий холодным потом Джоаль, бурая челка которого налезла на вылупленный глаз, и он был почти слеп на левую сторону, но фарфоровая бледность испуга, сделала его выжидающее спокойным истуканом.

– Поколе я поедал горячую кашу в корчме, за которой вы меня нашли, позади меня некий господин, давал наказ троим неизвестным, убить вас всех. Предложил от шести тысяч на нос, – он даже мельком облизнулся по не бритому подбородку. – Должен доложить, ваши враги не шибко церемониться с растратами средств.

А опустошенный словами Джоаль уже не слушал его, он схватился за голову роняя кауф, и озноб, плеядой сороконожек пробежавшийся по всему сдавленному хладом субтильному телу, вынудил его замереть, посреди начала непроницаемого разухабистого леса с отдаленным прерывистым пением воркующих птиц. Калиб недобро переглянулся с Мозом и Коубом, который даже снял свой пресловутый шлем, выпустив завитые карамельные локоны, показав юное лицо, с малокровными впавшими щеками и выцветшими бровями, решил внести свою лепту.

– Нам нужно воротиться, – заверенный в словах с ходу оговорился сотник, побуждающее посмотрев на Гайта, который вырванный из пут оплетшего ужаса, с загоревшейся в округленных голубых зеницах надеждой часто закивал. Они уже единодушно смотрели на обратный путь, витиеватого тракта, ведущий к скрывшемуся за сбытой верстой частоколу ренкору. Клайд степенно ждал, и казалось, даже не тревожился о потере нанимателя. Семьсот с лишним монет, все ещё были у него.

Но тут в окружении сбившихся в кучу смолистых замшелых столов, опомнившийся Джоаль убрал гребенку кистей, с гудевшей головы, и, сглотнув комок навеянных бед и первобытного ужаса, с заискиванием задал вопрос следопыту.

– Чтобы вы… посоветовали?

Тот повел темной бровью, под занавесом русой челки, что надуло ветром. Чуть позже, он, поживав губу не очень уверенно, и с каким-то лежавшим на душе сомнением прорезался на ответ.

– Здесь виконт загвоздок с целый воз. Ежели мы встретим их на тракте по возвращению в город, они без соблазна могут лихо прошить вас из лука. Если же, пустимся вперед, можем выиграть время, и оторваться. Но не то, ни это не обеспечит вам должной защиты. Я не ведаю, кто они, но судя по крохам из услышанного, и того довода, что их не приметил хозяин корчмы, группа скрытная, и их услугами пользуются те, кто приучен не сыпать слушками. И уж как пить дать, они не хотят прослыть бандой, дабы их узнавали издалека.

– Значит, торим вперед? – заискивающе отозвался Калиб, забыв о скептике в себе.

– Решать вам. Я отведу вас, по всем скрытым маршрутам, коими располагаю, если пожелаете.

Недолго ломаясь, спрыском слюны отозвался захваченный ужасами, пронзившими все фибры не меньше Сира, Гайт – Я согласен пойти за ним.

– Тебя кто спрашивал? – едко прорычал на него осерчавший Калиб.

– Идем с ним. Король уповает на меня. А по сему, мне надлежит доказать свою преданность, – высоко поднял голову смевший сосавшие чувство под ложечкой Джоаль.

От всего этого подступившего и повисшего в лесном воздухе пафоса, Риба не привыкшая к нему, лопнув терпением, начала посмеиваться, и прежде, чем Клайд успел ей указать, на смирение, она, гуляя глазами из стороны в сторону прородилась, на одну из своих не произвольных скабрезных шуток.

– Их троя. Вас шестеро. А страшитесь так, будто в жизни не подымали нечего тяжелее…

– Риба! – гаркнул на неё Клайд. Та понурилась и насуплено отвернулась к лесу.

Всех мало по малому устроил такой расклад, и они начали удаляться в неведомую чащу за ведущим.

Мимо мшистого рассыпанного тлетворного валежника, и высветившихся на сколах зубов пней рассады грибов, весь звучавший на обертона лязга обтекающий подлесок отряд, пробирался по неровному вздутиям корней и грунта, очень бережно, ступая по устланному волнами мху, и веткам, что подобно струнам, хрустко отзывались скрипом при каждом прикосновении. Всюду с ног сгибающие благоухало еловыми иголками, присовокупленными смолой, и различными дикими травами, и гроздями ягод, с пробегающим отдаленным привкусом кисловатой трясины местечкового болота. Настырно прорезающие просветы анемаи струились чрез только нависшие, словно шторы растопыренные ветви, идущие вплоть до необозримых верхушек, отчего земля под ними протянулась непрогретая, и отдавала холодком, и вязкостью росы и квашни хляби. Но взалканной прогалины так воочию и не объявилось, отчего их блуждания меж могучих скучившихся стволов и их вспучивших жилы корней затянулось. Незлобивый дрок, что урывками рос под ногами мимо мелких поспевающих за старшими насаждениями елей, уже начинал казаться чем-то спасительным от овладевшего уныния, благодаря своим желтым лепесткам, которые привносили хоть какой-то приток оптимизма, в воцарившемся хвойном бору, где не было ни открытых мест, а лишь тонкие ветки с острыми иглами, что то и дело нежданно цеплялись по лицу. Перебираясь через очередной сколотый буреломом пень, задравшим щупальца облупившихся от земли корней, юлившая меж крепнувшего подлеска Риба сорвала сероватый гриб с крупной навесной шляпкой, и, не глядя на наличие обжившихся червей, на раз проглотила его, почти не жуя. Это подметил, скучающий и изголодавшийся упаивающийся смолой Гайт, и тут же сорвал такой же.

– Э брат, не советую, – качнула она головой в гримасе, цепляя грёбшими веслами ушей море растопыренных веток подлеска. – А то гадить, будешь дальше, чем зришь, а зреть в мочь статься лишь, минуя декаду.

Гриб был тотчас брезгливо брошен на пожухлую влажную траву, а рука была обтерта об штанину. Гоблинка после того, как он, заручившись новой фобией, мнительно сплевывая прошел дальше, переступая набухшие корни, подняла именно этот гриб, и надкусила его. На её лице озарилась довольная улыбка. Она провела его, без усилий.

Когда Джоаль в своих пожуренных серой грязью дегтярных сапогах наступил в болотистую жижу, и его нога увязла в трясине по голенище, он невольно прикрикнул. Раньше Калиба, примчался Клайд, что, не щадя лица, ловил оплеухи от каждой паутиной разведённых ветвей, что оставляли розовые полосы, от стёганных скул до носа. Но уведя его вырвавшую вопль напасть, он отнял левую руку с эфеса, и качнул увещеванной тонкими розгами головой.

– Вы мой виконт, излишне и не по делу драматизируйте, – стравив желчь, упрекнул он его, отчего титулованный горлан зарделся, и прижал усы к носу в пристыженной понуренной гримасе, нагнавшей кровь и к ушам.

Когда путь по сбывшему вопль застывшему течению лесных пиков продолжился, Калиб решил расспросить ведущего, театральным шепотом, который аннулировался гулкими шагами трезвонящих ратников, по спрессованным ветвям и траве, что радостно хлюпала, приветствуя их, подобно отдаленным перебрасывающимся трелям раскатистыми отголосками, скачущим со всех сторон.

– Сир… – неожиданно его ударила, по крупному носу ветка, которую ранее оттянул перед собой следопыт. Лицо старшего ратника курьезно сконфузилось, и, прикрыв широко расставленные глаза в этой скроенной гримасе, он вызвал слабый смешок у проводника, когда тот обернулся к нему проведать, отчего он хлюпнул ноздрями и наловчился обратиться к нему с куртуазными позывами вкрадчивости. – Я хотел спросить… были ли вы вхожи в сем лесу прежде?

– Не доверяешь мне оттого, что желанный отдых никак не придет? – как-то плачевно улыбнулся Клайд, и пошел себе дальше, мимо небольших кустов смородины, которые внезапно приметил изголодавшийся от дороги, облизнувший струящийся под шлемом соленый пот, накрапавший на уста Калиб.

– Это ягода? – указал на очевидное насаждение ратник.

– Наглядно сударь, – брюзгливо произнес Безродный вперед себя, и последовал дальше вглубь дышащей елью чащобы к новому, выкорчеванному буреломом задравшему плеяду обломанных угрей корней, жуткому ощетинившемуся сваленному древу.

Риба же тем часом, в тени от всех, заела очередной гриб, и почувствовала первые признаки возобладавшей дурноты, когда перепрыгнула очередной выпирающий набухший корень, обтянутый мхом. Она тщилась угомонить себя, что придел все ещё не перейден, и она себя просто накручивает, но уже вскоре первые не здоровые клокотавшие побулькивания в её круглом животе заявили о себе. Ей было невообразимо совестно признаться, особенно хозяину, что с ней опять приключился казус, на фоне её безответной любви к сорту “Рядовок”, которые она не раз путала с “Паутинниками”, и, инда бы не количество, она бы спокойно переварила два три даже ядовитых гриба, но последний замыкал уже дюжину с хвостиком.

Моз же хлестко прихлопнув очередную мошкару, липнущую на открытые части сально взмокшей шеи, зажмурившись, наступил на ветку, и когда ему привиделось, что земля под ним слегка рыхлая, он обратил к ней оторванный взгляд и приметил ловушку. Колья торчали не совсем приметно, но достаточно, чтобы беглого осмотра хватило, дабы увидеть шапку иголок, испод искусственной пеленой травы и мха с прорехами.

– Следопыт Клайд? – глупо подозвал он того, оробевшим голосом и посиневшими устами.

Безродный, осторожно проходя мимо заставы докучающих веток, пуская правую руку в перчатки вперед для защиты уязвимых глаз, нехотя двигался к нему.

– Осторожно! – возопил тот белугой, когда тот был почти в упор. – Здесь ловушка…

Клайд, недолго думая одним рывком извлек меч. Почти полуторное лезвие с двумя продольными долами, звякнуло, когда коснулось веток, а гравировка на серой полосе посередине напоминала руны дворфов. Он ткнул невзрачную пелену, и когда та поддалась, и была откинута в сторону, небольшая яма, щедро нашпигованная кольями, фраппирующее представилась им обоим.

– Эльфийская погань! – хриплым тенором выругался Моз. Но следопыт воспринял его претензию безмятежно, и, опустившись на корточки, приложил колено к веткам, с усилием выдернул один из зубоскалящих кольев. Он был не длиннее арбалетного болта, и таким собирались не убить, а лишь покалечить.

– Это не для нас. Для дичи, – сентенциозно прокомментировал следопыт, а затем, обернувшись ко всем, огласил хорошим басом. – Пошли ловушки! Смотрите под ноги в оба, и ежели ощутите рыхлость под собой, замрите, хватайтесь за ближайшие стволы, и ждите меня.

Все восприняли совет, как аксиому, и большую часть пути, поглядывали под еле плетшиеся ноги на застывшем в волнении устланные корни и устланные широкие чешуйки шишек, пропуская порой случайную ветку, распростершую свои объятья для невнимательного лица потупившегося путника. Первый, снося испарину и градом сбегающие соленные капли с носа и по шеи, заморился Джоаль. Он отродясь, никогда так долго не смотрел вниз, и когда его открытую на сибаритствования холку донельзя искусала обольщённая его кровью мошкара, тот взвыл. Его раскатистое эхо обошло весь благоухающий бор, затмив кваканье отдаленных лягушек, обжившихся в заводях, и спугнула несколько птиц с высоких ветвей, пустивших им на память лишнее перо, но на этом эффект не прошел.

Издали уже вскоре послышался, ответный кличь. Не человеческий. Ни призыв эльфов к бою. Даже не оркский. Это были – Куины – древняя порода хищников, похожих на помесь волков и шакалов, если бы те увеличились до размера медведей, и видели в инфракрасном диапазоне красок, особенно подмечая теплокровных жертв.

Калиб, Моз и Коуб тотчас обомлевши, застыли. Гайт чьи мышцы сделались свинцовым, судорожно потянулся к ножнам. И только Безродный замер без лишних эмоций. Он положительно помнил, что они так же располагают и потрясающим слухом, и им будет впору отступить, если посеют отскоки частот от ближайших объектов. Вся надежда была на его отряд, который не сдрейфит. Увы, зряшная надежда.

– Что это Клайд? – стуча зубами, в охватившей лихорадке затрясся белее полотна виконт.

Следопыт безмолвствовал, и уповал на сознательность сановника. Опять-таки тщетно.

– Кто это?! – не улавливал сути, прыскал тенором человек привыкший получать ответы немедля, коего кряду обуяла сверлившая его нутро паника, в стукотне молотков по вискам.

Внезапно, почти пожелтевшая Риба, реявшая бадьяном, которая сидела под очередным пнем вблизи виконта, обхватив разбухший живот, щурив зеленые веки и болезненно выпуская клыки умеренно дыша и пуская по шеи следы струй пота, цежено и лаконично шепнула ему.

– Заткнись…

Её хриплый голос был пред рвотным, а уши, и вовсе будто стали прижиматься и тлеть, но, тем не менее, она знала, о чем лопочет. Обидно, было ей чуть позже, что эффекта это, по сути, не дало.

Отдаленно заслышались отклики увесистых прыжков через сокрушающиеся ветки дебрей, и рев взбеленившихся оскалов. Клайд вновь выхватил меч, и, перебросив вес, уминая рыхлость прощупывая иные ловушки, встал в боевую стойку. Впереди за завесой непроглядной чащобы, и преград выдернутых букетов корневищ деревьев, то и дело отголосками доносился вой, отдающийся перекатистым отзвуком. У всех неприятно затряслись сробевшие поджилки, особенно у до воска, бледнеющего остолбеневшего Джоаля. Риба подавляя неминуемое извержения несварения, стянула лук, а в её сапфировых глазах, через усиленную синеву набухших капилляров проглядывал угнездившийся страх.

– Всем сгрудиться по двоя, и рубить рядом с собой ветки! – гаркнул искоса им Клайд, остававшись на передовой в гордом одиночестве.

– А ты?! – расхоложенный боязнью, искренен рассеянно, зыкнул Калиб, занося на уровни плеч свою секиру. Увесистую и выедающую силы на излете.

– Встречу в лоб, – брыкнул он, не оборачивая русового затылка, – а вам держать оплот возле “королька”, – впервые обозначил он свое подлинное отношение к виконту.

Поодаль в сердцевине чащобы, то и дело рокотали собачьи тявканья, сопровождаясь одичалым лаем. Они безжалостно к себе рвали морды, об ветки раззадоривая себя все пуще. Изголодавшие и нетерпеливые, они бросились бездумно, не щадя ни окружения, ни себя. В их почти прозрачных в сторону бельма ониксового-алых очах, белесые капилляры, покрылись желтеющей частью, что для их физиологии было сродни приливу ярости.

Кряжистый Калиб и щуплый Гайт встали с левого фланга, прорубая себе простор для маневров от насаждений тонкого подлеска, и рослых не знавших беды стволов. Моз и Коуб, тоже облагораживали себе сцену для пируэтов мечей, уже с правого края. И только Риба с Джоалям, остались вне всего этого в арьергарде. Но она быстро сообразила. Пень, под которым она сидела, стал отличным постаментом для баллистического превосходства, и она, недолго думая шепнула Джоалю, бойко одёрнув того за рукав окаймлённого жёлтыми полосами тесьмы.

– Подкинь меня бестолочь, – один жестом короткого, но налитого синими жилами указательного пальца наметила она, на сажень столба дерева, что сорвало во время беснующих гроз. И пока он стушёвано решался найтись из пленившего беспамятства, она быстро сложила ему одеревеневшие ладони, создав из них челн трамплина. Он не одномоментно, но обуздав своё исступление поднял её достаточно высоко, чтобы та, ухватившись за оттопыренную часть уступа скола, подергивая мелкими сапожками, забралась на вершину, ободрав фаланги пальцев у начала ладони, задев и стенающий живот. Но гоблинка тут же гаркнув, поняла свою опрометчивость.

– Эй Джо? – она намеренно сократила его имя.

– Да? – совершенно забыв о статусе, и непреклонно стуча зубами, отозвался тот с синими устами на осунувшемся снежном лике с двумя серыми отметинами усов и клочка на бородке, заискивая даже перед такой маленькой волевой персоной как Риба.

– Лови, – чуть левее его ушедшего в еловую хлябь сапога, по индиговую рукоять в мягкую землю воткнулся её нож, которым она намеревалась проучить эльфийку в гостиничном доме (в другой раз). – Меть в буркалы, и выю, – посоветовала она, и, стянув лук с пышного лона, внесла первую стрелу под свой большой палец левой длани, которой держала длинноватую для неё рукоять свода дерева, и плечи, почти упиравшиеся ей в мыски сапог.

Наскоро, точно сквалыжный старец, уронивший златую чеканку, вынув нож, и забыв о тщеславии вытерев грязь, об незапятнанный давеча рукав, Джоаль робко держал его к сдавленной взмокшей холодным потом груди, согнув локоть. И пока подмоченная челка стелилась у его вылупленного глаза, настигающие преодолели последний рубеж.

Одно из масштабных скоплений препоны ветвей дало трещину, и из-за него с треском пробилась огромная вытянутая пасть, и широченные красные ониксовые глаза, пропитанные желтыми вздутиями повисшего в них голода. Их вздыбленная шерсть была необычного пестрого цвета, чем-то напоминающую сизо-зеркальную поверхность, и даже не смотря на примесь въевшейся грязи и слизанных ужимками игл, она все ещё приметно выделялась, среди ссохшихся ветвей, и разлапистых иголок, что налетом облепили им хребет на широкие спины, на котором от возбуждения поднялось встопорщенное плато шерсти. Их мутные глаза, в природной оправе капли-подобной формы, темного цвета границы века, уже ухватились за их единодушно учащенное сердцебиение, которое они слышали, так же отчетливо как отражение переливы трелей птиц, отскакивающие от противоположных стволов деревьев, упираясь в кору и ветви. Лица, застывшего истуканами скопища, были для них почти полностью залиты красной краской, с редкими белыми прожилками костей и желтой окаемкой. Все вокруг буквально блекло в сероте рельефа, пока теплокровные перекрикивались между собой, расширяя свои легкие, и грудную клетку, повышая температуру тела, выделяясь для куйнов все сочнее и обворожительнее.

Первый из проявившихся куйнов прельщенной лакомой добычей, сиганул, конечно же, на стоявшего, в авангарде Клайда. Несмотря на полное внешнее хладнокровие, следопыт окунулся в пробирающий ужас, так как всегда уходил от прямого контакта, с этой породой коренастых бестий в такой численности. Широкие угловатые сизые уши с прявшими кистями, на крупной вытянутой голове, прижались при прорезавшемся оскале, и когда широкие лапы, с тремя черными когтям прянули к нему в одном прыжке, тот сделал выработанный шаг влево, и замахом палача саданул того по крупной голове. Вот только поспешен был его выпад на упреждение. Всполох рун меча, ушел острием в землю, зацепив широкий пень, а вертлявый было расчетливо подавшийся назад куйн, вмиг потерял часть удлиненного синеватого языка и передних клыков с попавшей под горячий выпад мордой. Остатками купированного источавшего окропляющие желтые потоки языка тварь жалко взвизгнула, стушевавшись от невыносимой тукнувшей боли, и не успела податься, сдавшись на попятную, поджав хвост и уши, как следующий замах вырванного лезвия, свистнувшего по воздуху, обрушился ей на сжатую в мешковину шерсти шкирку. Фатальный удар прибил зверя, и его сизая-зеркальная шерсть, пропитанная серой грязью, залилась вырвавшейся вон желтоватой густой кровью, что уже успела бурно стечь под мельком обколотой мечом морды, в небольшую лужу, что смешалась с сопревшими палыми иглами под свисшими ветками, и уже отдавала солено-острыми каперсами.

Мельком орошённый брызнувшей желтой капелью Клайд, не сильно радуясь, напаиваясь густым привкусом их терпкой крови, наскоро обернулся с огнем в зеницах, так как меж барьера веток с бравурным хрустом прорвалось ещё четверо верзилы, и взрывая землю поднимая в воздух взвесь игл, понеслись в сторону остатков отряда, щеря жуткие пасти и бельма белых зрачков в сетях желтых капилляров в ониксе. Среди них без затруднений с диким хрустом снеся обступившие непролазные ветви, приметно объявился и особо крупный, который гордо скопил в своей коренастой спине отголоски отломанных прутьев стрел, что с наконечником ушли далеко в толстокожую плоть поверх сизой грязной шерсти. И он, повинуясь возобладавшим инстинктам, наметился на самого слабого. Им оказался Гайт. Стушеванный белее полотна оруженосец, приметив выросшего из неоткуда громадного восьмифутового в длину зверя, успел лишь с вырванной испугом испод ног твердью присесть, вытянув лезвие, на которое и наткнулся неистовый затмевавший проблески ясности тучей тела коренастый набросившийся хищник. Вспоротая мякоть заросшего брюха, тем не менее, до поры не остановило его прыть, и, встав на дыбы, сколько хватало длины лап, он отправил их к квелому юноше, который бросив увязший меч в грудной клетке зверя, не помня себя, помчался прочь. От подоспевшей вскоре разразившейся изнутри боли щетинистая громадина подкошено осела с дыбов на брюхо, и растравляющий меч подтолкнуто ушел глубже, пробираясь к могучим легким. Зверь вымученно первобытно взвыл, и тогда его заметил (а не заметить было неисполнимо) Калиб, который переступая игрался в гляделки, с одной из вырвавшейся к нему из чащи самки, которая крутила виражи мимо крепнувшего стволами подлеска, улучая момент для атаки, и все ужимками высовывала удлиненный синеватый язык из плутовской длинной морды с малиновым ромбическим носом в центре, стреляя пустыми сердцевиной ониксовые очами, на черной оправе века. Проявившийся альфа-самец, был столь огромен, что вызвал у него потерю контроля над самим собой, и нежданного не своевременного онемение членов. Его секира повисла в одеревеневших руках, и, если бы не свистнувшая стрела, пущенная Рибой, подкравшаяся и улчившая момент самка куйнов, растерзала бы его со исподтишка. Тем не менее, та, получив ранение на сжавшихся в пружину закорках, сложившись гармошкой, поджав острую сметку хвоста, жалобно заскулив, поджав кисти ушей, сробев, отступила. Калиб очнувшись из беспамятства обуявшего первобытного страха, влив в стывшие жилы горячей крови, замахнулся и что было силы, вогнал топор, к изливающейся кровью из-за зева сизошёрстой дюжей твари, коя будь целее, лихо закусила бы таким сотником на пол клыка.

Подкошенный зверь грузно пал ниц, изливаясь потоками желтой крови из некогда цельной, крупной вытянутой жуткой морды, и взведенный адреналином Калиб немедля басом окликнул Гайта – Тощий! – но тот будто уже с концами растворился в густом боре.

Крывшие правый фланг Моз и Коуб сообща, с трудом, конечно, но повалили незадачливо нападающего зверя, который нацелил клыки, в спину Моза, пока тот мельком следил за сиром Джоалем. Коуб который без отброшенного в сторону неподгонного шлема, стал в разы манёвреннее, полоснул зверя по когтистой лапе, и тот от пульсирующей боли, судорожно прижал культ к себе, виновато опустив сизые уши. Моз откликнувшийся на визг, тотчас как подогретый каленным железом по шеи, расторопно вогнал меч, по самую рукоятку, в расширившийся оникс глаза, испуганного садней хищника.

И только не вовлечённый, всеми фибрами ощущающий снедающий взмокшую холодной испариной грудь страх Джоаль, у которого пересохло в горле, и сокрушались боем осатаневши стучавшего сердца виски, истуканом слыша своё раскатистое дыхание стоял за пнем, с которого разила отдаленные цели бойкая как игла Риба. Стрела за стрелой соскальзывали с её толстеньких пальцев, и, шерстя по воздуху плюмажами, достигали точки, и когда после можно было расслышать щенячий визг, Джоаль урывками вытесняя сознания из пленившего ужаса понимал – Попала.

А занявший передовую, на раз, уклоняющийся и срубающий сизых верзил как матерый дровосек пни на плахе Клайд собрав ещё двойку в набирающийся обхват некрополь тем временем, растерялся, так как счел, что прореженные клином его отпора ряды хищников, обошли их с тыла. И он не успел среагировать, вернув себе обзор разухабистой чащи, как новый, раззявивший пасть затмившей все особливо падших собратьев куйн, сиганул в его сторону. Окроплённый меч подвел его, и он ускользнул из левой кисти, когда тот с неприятным ударом по локтю и лопаткам оказался на неровной земле прибитым навзничь, среди покрывала веток и мшистых корней, и влажной подстилки, впившейся в затылок и токмо отстиранные штаны. Остервенело накинувшийся хищник, обдавший его каперсовым вяжущим духом, впил в его широко разверзнутые руки свои черные когти, и с упорством вдавливал их в лесную выстилку и выпирающие жилы корней, меж которых словно в паз упала его левая рука. Широко разинув, крупную пасть, куйн, истекая желчью показал свой двойной синий язык, и ряд совершенно безобразных зубов, которые будто истлели, отчего были желтоваты, и каждая щербинка на эмали, бросалась в ему глаза, тварь уже готова была преломить попавшуюся в ловушку стреноженную жертву. Но не успел огорошенный Клайд насладиться всей прелестью тлетворного смрада из оскобленной пасти животного, как чудом выдрал более вольготную к уловкам правую руку из плена когтей, да подъёмного веса животного, прокатив ту по траве и благодатной для его плутней мягкой грязи с впивающими в рукав иглами. И недолго думая, он, сведя лицо в кулак направил её в метившую в него пасть животного, опережая его прыть.

Это узрела Риба и тревожно вскрикнула, когда ей точно защемило сердце. И тотчас её приметил очередной пробегающий хищник, и, навалившись на рослый облезлый до обзола пень, сбил его трухлявую основу всем своим весом, вложенным в передние могучие лапы, и она, утратив под собой устойчивость аляповато повалилась наземь рядом с цепеневшим Джоалем, который аналогично поддался упору падающего пня.

Как только расправленная ладонь Безродного посетила растворенную пасть зверя, тот, не брезгуя даром насилу схлопнул широкую челюсть. Но вместо пиршества победы, и привкуса желанной теплой крови заструившийся из культи в недра ненасытного зева, хищник, болезненно ошалело разинул ониксовые зеницы до точки белого зрачка, с черными границами обводов капель вокруг, вытянув черты морды и обескураженно прижал острые уши. Он казалась бездумно, ухватил ртом булыжник, и сжал, что было сил челюсть. Опрометчиво сдавленная пасть быстро со скулежом разжалась, и этого мгновения окатываемому конгломератом смрада Клайду более чем хватило. Он воротил к себе нетронутую кроме облюбованную обтекающей слюной и словно атласно златым свечением, целую правую в перчатке, и, опустив её за пазуху, и резво вынул кинжал с инкрустированной чешуей рукоятью. И вогнал его в грудь животному по рукоять, которое все ещё чувствовало неизгладимую пронзившую боль по всей ротовой точно обожжённой полости. Оказавшись между сосков (предположительно самки), остервенелый следопыт потянул ставшее плугом лезвие вниз, вспарывая брюхо дальше, пока хватало, длинны руки. Остановился он у границ таза, и его и без того вновь заляпанную грязью одежду, обкатило потоками горячей желтоватой крови, и мгновенно вырывающимися из широкой прорези внутренними амниотически-осклизшими органами в общей гаме нависшего каперского амбре.

Зарумянившейся пылом схватки пускавший с лица декалитры пота Калиб вонзил секиру в очередного хищника, и довольно заметил, что их ряды неустанно редеют, а тут и вовсе пресеклись, и тут же как получив обухом по голове опомнился – Сир! – утробно вскрикнул он, и его слабо приметная затесавшая у желтых бусин, облюбовавших нос и щетину ухмылка, воина, стосковавшегося по хорошим битвам, исчезла, отдав эстафету обуявшему страху перед гильотиной, за не сохранность жизни своего вверенного. Его шрам с левой скулы, что стал явнее, когда кожа стала краснеть от вложенных натуг, вновь пропал за алебастровой бледностью холодившего льдом жилы испуга.

Ретировавшись к тылу, он, спровоцировав к действию расторопных Моза и Коуба, которые аналогично вдоволь перепачканные желтой кровью, инициативно бежали за ним, опять найдясь из куража схватки, помянув о дальнейшей судьбе за несохраненную жизнь патрона. Они пересекли павшего плашмя громоздкое тело альфа-самца, у которого из спины поверх слипшейся шерсти со следами извержения желтой крови и обломанных пик стрел, торчал проклюнувшийся зуб лезвия меча, что прошёлся через все дюжие тело, и вышел из слипшейся сизой шерсти у истканного иными стрелами и рукоятками хребта блестящим огоньком. Его крупная морда кой впору откусывать людям мыслительные темницы по шеи, была рассорена на две части, и с перекошенным синим языком, осовевшая тварь смотрела в разные стороны своей нонче раздвоенной головой, выпуская из широкой прорези раструба неистощимый желтый сток орошающей утоптанную лапами мураву.

И подбежав всей трезвонящей кольчугами троицей к пню, они узрели непредвиденное. Последний из куйнов, лежал возле виконта, а тот исступлено замеривший и обездоленный на присутствие духа, пришибленно сидевший на земле расставив ноги, не мог вынуть руку, что впритык вошла в пасть рванувшего зверя, по локоть. Ратники, томно выдохнув втуне пропавшие опадения, скопом сбросили со спины возросшие горы страха, сменив их на лощину устоявшегося успокоения – отбились. Они бережно вынули оловянную руку сира судорожно непреклонно сжимающую гравированный кинжал, из горнила со стенками зубов, попутно удостоверились, что ран нет, и кафтан даже не прокушен, а всего на всего пропитан кровью, и все вместе подняли его на ноги, и пока тот со снулым видом, сконфужено одушевленно находясь уже ощутимой гусиной кожей, дрожа всем согбенно согнутым телом, вкрадчиво отмечали вслух.

– Все позади Сир. Вы живы…

Но тот все ещё до конца был не с ними. Он уже мысленно попрощался с миром. С возрастными познавшими варикоз графинями и нажившими брылы баронессами, которых любил больше всего на свете, как и слащавые сонеты, с Дивелзом… с любимой теткой.

Но было воспаленный сперва стычкой, а после нахождением патрона Калиб тут же протрезвел, и, ухватив секиру, вспыльчиво заворчал, дребезжа сведенным лицом.

– Как токмо попадётся мне на глаз этот костлявый ублюдок, я ему тотчас голову от шеи отхерачу! Сучонок малодушный, слинял, покинув строй!

Все его бухтение ушло в молоко, так как белее мела, забывший себя Джоаль все ещё был вне себя и держался лишь на руках участливых подчиненных, и усадившие его как из воды вышедшие сухими лишь брызгами капель потрафленые Моз с Коубом дабы тот не рухнул с ватных ног, учтиво дали ему отпить из кожаной фляги, напоминающую грушу. Калиб утирающей испарину с пропитанного брызгами приторной крови лица, заметя закономерную заботу о господине и целость младших, подбочившись оправив измызганную коту и бренчащую колючку, и перехватив древко секиры, пошел искать остальных. Ему неустанно встречались обступившие скоропостижное поприще брани желтоватые потеки, что забредали под одеяла из осыпавших иголок елей, и палых чешуи распавшихся шишек. Он с опасливой поступью брел мимо испустивших дух коренастых холмов сизых жилистых тел в промоинах желтых потеков в воцарившемся каперсовом горько соленом благоухании, крепко сжимая рукоять, пока не обнаружил меч с долговязой рукоятью, и расписным эфесом, и изящные руны в сердцевине невыразительной полосы двойного окроплённого желтыми стоками дола. Ратник тотчас стал метаться по сторонам взмокшей головой, но видел только сгруженные окопами тела куйнов, да поваленные трухлявые стволы в оцепления чащобы смолистых елей.

Но наконец он нашел его. Левая рука торчала испод трехпалой лапы, что даже после смерти хозяйки тяжело продавливала её чудовищными когтями, от которых его упас не иначе как демиург. Не став дожидаться очевидного, он, напрягая стальные мышцы сбросил тело пахучей каперсами самки куйна, и с ходу обнаружил скуластое лицо запрятанного под ней Клайда. Оно было цело, если не брать в расчет слюни и затекшую желтую кровь, что потопом нашла себя пристанище в его сведенных веждах. Он, распластавшись на земле, размеренно дышал, но молчал, так как губы тоже покрывал сгусток желтоватой жидкости. Калиб уронив секиру, тотчас расторопно припал к нему и начал обрывисто приговаривать, словно суетливая повитуха.

– Сейчас… Не шевелись, – он с прямотой стер все своей перчаткой, и невольно усмехнулся, каким чудом он избежал судьбины быть съеденным куйном, будучи без меча и в его полном расположении хищника – а вернее её.

После малой толики содействия, весь и полностью горько надушенный Клайд без лишних слов, убрал расписной скрытый из виду ратника кинжал в небольшие ножны, что были сокрыты внутри его видавшего виды облачения. Затем он вымученно встал на придавленные раннее ноги, и молчаливо добрел до меча, и вернув его в ножны под правое бедро, да взыскательно осмотрел чащобы, пробившимися от клейкой крови серыми очами. Среди дюжины холмов трупов зверей, все так же уверенно истекающие желтой кровью на пару с пробившимися к ужасной свободе органами, он окинул все ещё мокрым лицом в как в конфетти, занесенным иглами и мелкой крошкой трухлей с перчатки Калиба, ширь.

– Все целы? – голос был таким необычайно хладнокровным, точно баланс жизни и смерти для него докучливая прозаичность как закат, ветер, или лицемерие.

– Да-а, – выронив, выпуская усталость полным выдохом, присаживаясь на поваленное древо, ложа окровененную желтизной секиру себе на колени, и вытирая новую испарину со лба, все так же прикрытого шлемом-колпаком, полухрепя отвечал стоявшему к нему с заляпанной спиной Клайду. – Только сучок Тощий, деру дал.

– Один из мечников? – с сомнением поинтересовался измазанный с головы до ног следопыт, повернувшись к нему, не менее, очищенным фасадом лицом все ещё держащим следы румянца остывающей схватки.

– Оруженосец… Но поверь на слово после такого позорного побега, я его сам линчую, – сердито заверил тот, желчно сплюнув в сторону, неустанно насыщая легкие упаивающим лестным духом, с не осевшем царящими у ноздрей и округи каперсами.

– Быть посему, – небрежно махнул Клайд правой рукой облепленной грязью и иголками по перчатке. – Где Риба?

Тут пасмурное лицо Калиба сделалось неожиданно отрешённым. Он напрочь забыл о ней.

Клайд, поняв суть его заминки, сразу уверенно пошел по следам сам, не дожидаясь пустого мямлящего ответа. Он украдкой помнил, что она заняла высоту поверх пня, и вполне могла схорониться в укрытие недалече. Перепрыгивая поваленные деревья, и тела, задевая плечами крепкие стволы, вкушая гниловатый приторно-горький привкус, устоявшийся крови, вперемешку со вездесущей смолой и раздавленными лапами листьями дикой смородины, он добрался до Моза и Коуба, которые участливо успокаивали отрешенного Джоаля.

– Где Риба? – взыскательно заломил он у троицы. Светловолосые ратники пожали плечами изгрязненных котт, а Джоаль будто вышел из тяжелой формы транса, и указал на лук, что беспредметно лежал, чуть дальше поваленного пня, с которого она вела стрельбу.

Следопыт стал дотошно рассматривать сперва обвал от упавшего ствола, а там и ближайшую тропинку в сени, по хляби прочь которой маячили, будто плугом проделанные ухабы трехпалых лап с наметками малых семенивших сапожек. И он враз обуреваемый неладными думами измыслил, что её могли схватить и унести в широкой пасти, как ребенка, пока та истошно болтала ногами, оставляя эти следы. Он уверенными шагами затопал далее, не щадя ни лица, ни шеи, что бились об жадно не пропускающие косые просветы встречные как кордон плотные ветви крупных елей. Когда следы исчезли у шелковистых куп зеленоватых кустов, он стал буравящие обследовать беспросветную чащу. Клайд доподлинно знал, что отсутствия следов куйнов, ещё не означало, что те, не унесли его слугу, поэтому крикнул вдаль леса, не страшась второй волны проворных хищников. Стая была мала и голодна, в логове остались лишь единицы старых особей.

– Риба! – повторил он тревожный кличь, а эхо развеяло его тревожный голос по сбившимся чащобам леса. Он стоял меж стволов и кустов, не трогаясь с места, как истукан, лишь усиленно надувая вбираемой свежестью грудную клетку готовясь к следующему выкрику, как тут…

С угла повеяло чем-то настолько смердящим, и режущим обоняние, что даже встревоженному человеку удалось отвлечься от своих невзгод и выйти из состояния аффекта. Он, скривив мину, повел головой, и потянул левую к черену меча. Но перед ним нечего не объявилось, окромя чащи и отдаленных певчих птиц, и шепотов гурьбы солдат.

Он ещё долго бы сверлил густой безответный к его чаяньям лес, своим зардевшимся от напряжения и следов веток лицом, если бы не догадался опустить голову к прорезавшемуся знакомому аромату. Под самым пнем, у небольшого куста ягоды, притаилась почти фисташковая Риба, мельком пропуская свой неизбывный следующей за ней по пятам бадьян. Она, спустив свои драпированные штаны по мыски сапог, зажавши рот, сидела, прижавши уши, но густое амбре её выдало.

Клайд скривил пуще прежнего скуластое лицо, и та, отпустив широкие зеленные ладони ото рта с клыками, опустивши синие глаза, просыпала.

– Рядовки были такими скусными, – повинно оправдывалась она, все так же, не вставая с корточек, стараясь не смотреть ему в глаза, уминая траву, и ища пятый угол, не сходя с места.

– Мелочь пузатая… – сердито бросил Клайд, и, отодвигая меч за бедро, пошел прочь, оставив Рибу с её расстроенным прожорливостью кишечником.

                        1.

Стоило всей группе оторваться от ратуши ренкора, как наемники воровато высунулись из-за угла, укрывшего их любопытство каменного здания, за которым им велел ждать Дориль. Следопыт не смог избежать, их любопытного внимания полностью, и перед тем, как покинуть город ненароком встал перед ними в профиль. Наниматель после указаний поспешил вернуться в столицу, а тройка, получила заказ, и предоплату в две тысячи, потерю которых мог пережить Дориль, так как его всецело спонсировал Зигав.

Канна была долговязой девушкой, которая давно разменяла второй десяток, и отметка тридцати лет была не за горами, если бы она знала, когда родилась. В ней было шесть с половиной футов роста, и при внушающем росте она могла побахвальствовать ещё и хорошей рельефной мускулатурой, среди не только женщин, и мужчин, но и младых самок орков. Её почти черная вороненная тугая коса тянулась малость растрепанной сороконожкой по спине и заканчивалась секущимися концами у крестца, а раздвоенная на пробор челка со лба не доставала и до редких бесцветных бровей. Она была одета в зеленоватую с коричневыми прожилками, ушитую по талию и плечи, утеплённую робу с мехом куйнов на крепких плечах, которая подчеркивала её формы шнурками на выпирающей груди. На спине пересекая наискось грудь ремнем, у неё весьма приметно гнездился колчан с задубленной кожей и тесьмой. Лицо обладало острыми скулами, и гладким задранным носом, поверх утопленных выразительных ореховых глаз, переданных ей от отца, и узкий подбородок, навязанный родством с матерью. Её приметный шрам у правого уголка губ тонких уст, добавлял её образу вечную скорбь. Мать оставила его ей, когда та вопреки запрету ребячески смеялась с соседским мальчишкой вовремя панихиды её бабушки, которую та и не помнила. Она была старшей в их семье, и опуская связки почти что контральто самолично руководила своим покладистыми братьями, волей судьбы оставшихся ей на попечение и не только…

Старшего сына из их семьи величали Вайтом. Этот кряжистый и неимоверно высокий под сажень человек, одетый как монах во власяницу, был не только могуч как орк, но и вынослив как кентавр. Не смотря на то, с его макушки облетела чащоба прядей, оставив телесную позже буро-загорелую на анемаи прогалину ещё в двадцать пять, его пышная и длинная тянувшаяся шлейфом по развитую грудь борода с заметным шрамом на левой щеке, что была связанна в косы искусной к плетенью Канной, пугала в разы лучше, чем его жиденькие затесавшиеся как рогоз над прудом волосы, что то и дело отрастали торчком. Ему по наследству от матери досталось треугольное лицо, зеленые глубоко-утопленные в череп очи, и вздернутый круглый нос. Единственное, в чем судьба его обделила, это в достатке ума. Его мать сильно приложилась к элю, на назревшем празднике урожая, и разрешила мужу удостоить себя вниманием, а злосчастному элю она доставляла внимание ещё многие месяцы вперед. Отчего Вайт и стал немного тугодумен и тучен, но со своим родом деятельности справлялся на отлично. Его ослоп с шипами и металлическим набалдашником, не раз взметаясь и разрезая воздух, вдавливал череп в грудную клетку, а манера речи и низкий голос мог стать жупелом на всю округу, когда он издали, начинал в своем спокойном тоне обязываться выдрать им ноги, и забить ими же. Он был первым, кто без обиняков поведал младшему о том, что стряслось с их отцом.

Младшего в их когорте звали Слизел. Он был не глуп, но не гениален. Умел, но не чересчур. Умело владел мечом, но до королевской стражи ему было далече. Ростом был не мал, но до остальных ему было недостать, вне вставания на мыски с табурета. Но что касалось стряпни, он был даровит, и на порядок обскакивал остальных. Канна часто уламывала его сготовить любую пустяк, лишь бы не глодать суп из постных шкварок, который она варила от бездарности своих кулинарных навыков. Он был в этом такой мастак оттого, что часто оставался с отцом, а тот, будучи в прошлом досточтимым корчмарём в одной из таверн, дотошно готовил его как приемника, и оставлял подолгу на кухни, выдавливая из него толк. Малыш Слизел быстро преуспел, и даже порывался приготовить, что-либо дома, но мать железной рукой не позволила затмить себя. А однажды так сильно огрела его скалкой по брови, в знак ответных действий на ущемления своего авторитета, что у того, левая бровь так нормально и не заросла, отчего он надолго стал почти недотрогой. А шрам, напоминающей крылья ласточки, всегда оставался в памяти у тех, кто его видел несмотря на то, что он скрывал его спущенными до шеи темными волосами, на вытянутом смазливом лице с оливковыми глазами, да с правильными чертами и пропорциями, которые терялись из-за приметного изъяна.

Они не были известны в широких кругах, но некоторые графы лирры, не раз прибегали к их услугам, насылая их на соседей, убирая неугодных конкурентов, или зазнавшихся наследников. Отчего их репутация и росла из уст в уста, лишь у высших чинов, а солидный приток медяков за выполненное поручение, обеспечивал их до следующего сезона с достатком порой, окупая их запросы сторицей. Не раз им поручали убить и других наёмников. С неохотой, но они выполняли поручения, без особых изголяний или угрызением совести.

Но нынешнего субъекта они в лицо не знали, отчего с ходу и завязались споры. Всей тройкой они стояли под тенистым отлогим навесом деревянной крыше за публичным домом с обзором на весь ренкор, и спорили на повышенных тонах. Но на деле прекословили между собой только Канна и Слизел, Вайт, лишь тучно кивал, и соглашался, не поспевая порой за их изливающим потоком скоротечной мысли.

– Я тебе зуб даю, надобно выходить сейчас. Убьем их со спины, и дело с концом, – настаивал стравленным тенором Слизел, подпирая плечом начинавшую от влаги покрываться лишаем у подножья каменную стену здания, с частыми точно кистью нанизанными мазками преображающей побелки извести, скрепив руки, и поглядывающей через тонкий тын, обрамляющий полупустое стойбище бочек для стока вод из желоба, за скорым отступлением своры через западные ворота частокола. И то дело, отдувая от лица масленую не мытую челку, что спадала под легким порывом ветра, затмевая зоркий глаз, и рубцовый след на брови.

– Согласен, – скудоумно кивал басовитый Вайт, что без сомнений, был самым приметным, и стоял подальше заднего фасада, но все слышал и рисовал в своих скупых на воображения извилинах целые картины углем из их скупого описания, и примеров расправы с назначенными врагами.

– Но он нас услышал. Это как пить дать. Отчего и решил поторопиться. Бьюсь об заклад, сей плут пронюхал и поспешил оторваться от нас. Они могут быть предостережены, – вносила толику разума в их спор свинцовыми нотками Канна, опасливо выглядывая из-за угла здания, вместе с братом, чуток нависая над ним.

– Согласен, звучит здраво, – опять в нос заладил Вайт, отчужденно кивая подкидывая щупальца плетеной бороды, как и прежде.

– Авось, я один все исполню? Ты мне всего-навсего лук подай, я так и быть вам две тысячи, по родственным связям отсыплю, – мерзко, скалясь неровными передними зубами недобро хихикнул Слизел.

– Согласен. Чем шибче, тем гоже, – опять-таки аляповато мутно закивал Вайт, смотревший на погожую просинь лазурного неба, кое пересекало плеяда уносившихся в теплые участки птиц.

– Да помолчи ты! – источая разбавленный водой яд, буркнула на него стяжавшая морщинку на ровное чело Канна, и Вайт слегка пристыженно повесил крупный нос. – Не лишне по первой справиться об этом страннике, – менторски продолжила она, украдкой касаясь своего шрама на краю губы идущего от разреза. Чем-то его аура сразу побудила её интуицию опасаться.

– У кого же? Может того верзилу, заправлявшего корчмой, кой все допытывал нас о графе занудство? – предложил младший, искоса глянув на виснувшую на его голове узким подбородком сестру.

– Он с ним заодно. И деньжат может не принять. Мне пытать сейчас не с руки. Мы здесь до поры чисты, а залечь после где-то надо, – покачала головой Канна, пока ветер прошелся по её бледной коже, теребя короткую высунувшуюся на блеклые брови челку.

Повисло муторное молчание, а прошедшая мимо светловолосая девушка в сероватом чепце на жеванный выцветший домотканый сарафан зелено-болотистого цвета, уведя их павшую ей на глаз компанию, вначале намеревалась вдоволь посмеяться, над тем, как выглядывают из-за угла долговязая как жердь Канна, будто покрывалом ложась на младшего, разбавив свою кислую мину лучиком жизни. Но заметя при свете из-за тени нависшего и облачённого в рубище грозного Вайта, она ойкнула, сузив круглые черты лица, и поспешила удалиться, теряя цвет лица сильнее, чем было, становясь снежной девой средь застывшей тверди терракотовой глины.

– А что, ежели попусту спросить с городничего? – внезапно прорезалось у Вайта.

– Городничего? – в унисон произнесли оба посмотрев вначале на друг друга, столкнувшись вытаращенными зеницами, а затем накинувшись на него.

– Ну… – осекаясь, подергал тот порыжелую густую бороду, завязанную в несколько кос с блестящими клипсами на сёкшихся концах, как и обычно, когда мучил себя раздумьями. – Я приметил, он очень хотел потолковать с человеком покрытой сохлой грязью, и был счастлив, как дитя, когда тот уделил ему время.

При слове “дитя” Канна вздрогнула всем охладевшем телом, покрывшимся гусиной кожей, что ощутил спиной Слизел, на которого она облокотилась, но после вне лишних паник они, кивнув друг другу, дали добро идеи тугодумного и обычно косноязычного брата.

Озаренный благоговением барон все не сходил с крыльца ратуши, попивая вино из фужера с филигранью, смотря вдаль через ограду резных свай веранды к облезлым от зноя столпам редута частокола, неотрывно наблюдая, как просветившиеся меж убористых ветвей игольных еловых деревьев путники исходят по ещё каменистому тракту вглубь извилистой испещренной рытвинами глиняной стези. Он блаженно восседающий на качающемся кресле был все ещё переполнен эмоциями от новой встречи с Клайдом, и казалось, светился рвущейся наружу экзальтацией, а его бокал, на половину наполненный красным вином ошалело прыгал в неуклюжих кистях, отчего он спасительно поставил тот на коленку. И когда, стараясь миновать черных солдат, на половицы веранды взошел щуплый и молодцеватый Слизел, барон все ещё был упоен впечатлениями, и не приметил того. Зато заслышал, звон метала, освобожденного из ножен и гам раззадоренных солдат.

И покосившись он кряду нашел сцену, как моложавого парня, лет двадцати, приложили к искусно обструганному брусу, и уже намеривались вспороть брюхо, когда нашедшийся из обуявших наваждений, привнесенных в его рутинную жизнь следопытом Нуйд, оборвал початие своей стражи. Он не без труда привстал и грузно подошел к жмущемуся человеку обложенным двумя на умеренно пробивающимся за границу веранды светом, блестящими клинками мечей, напрямки к прижатому к расписному и выделанному брусу. Тот был облечен, как странник со всеми чертами: изношенной кожаной бурой куртке с прорехами у подолов и груди; накинутой на неё зеленоватой хламиде; выпускал мятую бледно-желтую потную рубаху у шеи; и имел подогнутые голенищем грязные истоптанные по глине дегтярные сапоги, и держал подпоясанную под левое бедро перевязь без меча. Не чем он не вызвал у него нареканий в не отступившем ожоге впечатлений, и подобравший пояс зеленого кафтана барон учтиво запросил.

– Отчего же ты любезнейший, так рьяно рвешься, на беседу со мной?

– Помилуйте, я право хотел лишь расспросить о человеке, что ушел с группой ратников. Мне кажется, именно он спас мне жизнь, два года назад. Но я так и не возместил ему долг, – искусно и выразительно врал осунувшийся субтильный Слизел, но как не странно скептик в бароне, принялся таить, и он велел расторопной стражи в черных платках отпустить молодого человека. Мечи с тонкого горла Слизела отстранились, и он надул гортань, выпустив кадык и медленно распрямляясь. Ухмылка плута все ещё таилась в его нутре.

– Ах, в скольких сердцах Клайд оставил свой неизгладимый след. От майзы до лирры, его имя бродит как блаженный ветер, под зноем. О чем именно ты хотел потолковать со мной? – умиротворенно говорил барон, стоя на веранде ратуши на ватных ногах опьянённых желанной встречей с живой легендой здешних земель.

– Это Клайд Безродный? – искреннее удивившись, разинув оливковые очи, разволновался Слизел, задрав одну бровь и шрам ласточку. – Тот, что был при битве за Антур? – не унимался тот, едва не срывая тонкий голос.

– Именно он, – довольно растёкся в улыбке круглолицый барон, отчего его щеки стали столь крупны и округлы, что он стал походить на бурундука с пущенной бородой.

– Ох, благодарствую вас от всего нутра, – с напускным благоговейным чувством ухватил увесистую руку барона Слизел, и пожал как можно более нарочито признательно. Стража, было, дернулась, но Гум усмирил их одним мимолетным взглядом сгущенных редких бровей.

И следом благословенно кивнул, и, похлопав его по слабому плечу, добавив напутствие на дорогу.

– Поспеши. Он ни в жизнь не останавливается на лежку, дольше, чем на сон. У тебя есть шанс перехватить его. Передай ему, что барон Нуйд Гум ему очень признателен, за его былую помощь, и за его новую истории, и не применено ждет его назад в ренкоре.

– Всенепременно. Ещё раз несказанно благодарю вас сир Гум.

Лживо раскланявшийся Слизел спрыгнул и побежал прочь, а Нуйд, усмехнувшись, опять приложил к густым усам бокал, и, вернувшись на отведенное место на террасе, и ещё долго покачивался в скрипучем кресле качалке тупо лицезря просторы леса, в которых уже растворился хвост гурьбы солдат и значимого для него следопыта.

День занимался погожий, и лучи заведшего под занавес осени бабьего лета, теплили округу, доводя каждого изголодавшегося по сбытой летней поре человека, в экстаз. Редкие облака курсировали под вялым ветром, а мелкая мошкара почти не одолевала люд, смиренно приступающий к своей рутине. И вроде бы все шло своим чередом, и припекающая анемая, да люди, вклинивающиеся в русло дел, и только один человек с куражом в зияющих глазах, вносил толику горечи в мирный уклад, несясь и сбивая с ног старушек, и отвешивая затрещины детворе, даже не желая слышать их просьбы.

Канна перехватила развесело мчавшегося брата и подтащила его к себе, видя его лучившийся азарт. Вайт, просто пучил зеленые глаза, и ждал ответа, прислонившись к белоснежной извести на каменной, кладке пожелтевшей стены из проклюнувшегося ряда треснувших кирпичей. Отдышавшись, и поправив темную челку и искрившегося испариной лба, тот пересохшим горлом проговорил, с малой хрипотцой.

– Все будьте покойны. Это обычный плут.

– С чего взял? – осанисто приподнявшись поинтересовалась Канна, отпустив дрожащие плечи брата, стрельнув в него исподлобья своими ореховыми глазами.

– Он кличет себя Клайдом Безродным, – усмехнулся он, – тем, что пал в битве за Антур. Он всем набухвостил, и даже толстячку городничему.

Канна расслабилась, опустив натяжение мускулов скуластого лица, а Вайт видя их единодушное спокойствие, тоже сбросил груз осторожности. Ему проще повторить их личину, чем признать, что это имя затерялось или вовсе не обитало в его закромах памяти.

– Выходит обычный пройдоха, но в кой веки опасливый, – хихикнула Канна, что с её рубцом у губы смотрелось несколько неестественно. – Тогда отходим немедля.

– Слушай, – резко вставил Слезил со странным выражением.

– Ну? – прислонилась она локтем к стене, натянув скулы выделив свой узкий подбородок, в саркастичной невозмутимости.

– А что ежели мы мол, поначалу убьем всех прочих, а лжеца оставим напоследок? Подпалим ему пятки, выпытаем, с чегой-то он прозывается Клайдом чьи кости земля держат, и откуда в нем столько нахальства. Что скажешь?

Он плутливо смотрел на неё, отпуская румянец впалых щек, а она утомленно повела глазами по оси век, приоткрыв рот от недовольства. Бугор Вайт со спины терпеливо ждал её решения, сдавив уста, утопив их во всепоглощающей телесный цвет бороде.

– Будет тебе. Но на сей раз, без перегибов. Не переходи черты, как с той лучницей. А то будешь спать отдельно.

– Заметано, – он приблизился и извернувшись поцеловал её во впалую розоватую обветренную щеку. Та брезгливо отпихнулась от его фривольности, и, наскоро обтерев слюнявое место рукавов, не смотря на него, пасмурно прошла прочь по затвердевшей глине на простор захолустного городка.

– Что с ней? – озадаченно и муторно спросил у Вайта Слизел. Но тот лишь помяв холмы плеч, отбрехался безмолвием. – Может течка? – продолжал тот, но старший брат будто принял обед молчание, заделавший немым с не совсем осмысленным выражением лица с лианами кос, падающими на развитую грудь.

– Нечего не мыслишь мне сказать? – с подозрением выказал сомнения в искренности ответов Слизел, сдвину рубец, сощуренно изнизу приглядываясь к осветленному треугольному лику брата, со спущенной по его шею бороде с лоснящимися клипсами.

– Течка, – басовито кивнул Вайт, уходя от ответа, как опаляющие лучи за набежавшие облака. Их недомолвка казалась имела почву, которую в кой веки не смышлёный брат таит.

– Ладно, бес молчаливый. Но помни, я все ровно дороюсь до правды, ведь я умнее тебя, – усмехнулся тот, с изминая свою мордашку в хорька.

Вайт сблизил крупные брови, и бойко толкнул брата в грудь и тот, распластавшись плашмя, повалился на спину, поверх застывшей грязи. Ещё не успев опомниться, видя просинь бескрайнего неба в порезах облаков с анемаей забежавшей в зенит, он услышал раскатистый братский дурной смех, который обычно до стынущей крови страшил их недругов, на расстояние.

– Ты может и умнее. Но я сильнее. А она красивая… – после этого, не подавая руки брату, он грузными шагами пошел за плутающей удаляющейся фигурой Канны по натоптанной тропинке в высушенной потоками света глине меж лачуг с крышами из сена. Слизел непонятливо покосился на отдаляющуюся широкую спину брата, укрытой пенулой, и, отряхнувшись от пыли и мелких камней, впившихся в плоские чресла, подскочив с положения лежа, проследовал вслед за ними, за сданным оружием. В этом они были равны друг другу – В навыках хладнокровного убийства.

                        2.

Команда бравых борцов с куйнами, не стала уходить далеко, и, въедливо исследовав окружность лесного бора на припасенные подлые ловушки, избегая их подлых запасенных под поддельным мхом кольев, расположившись на бивак, чуть дальше места сечи, распаковав вьюки со снедью. Моз и Коуб, развели костер, и на двух крепких рогатинах, что нашли в окрестностях, сорганизовали котелок, в котором полагалось варить похлебку. На открытой опушке в непрогретом лесу погода ощущалось все же погожей, и то и дело можно было расслышать клекот с небес, и редкие рулады, сквозь затмевавшие свет препоной верхушки обступивших, недоброжелательно ощетинившихся ветвями и шишками громоздких елей.

За все невзгоды преподнесенная прогалина, была очевидным станом стаи старых куйнов, и то и дело на просторах образовавшегося в омуте древостоя пустыря, встречались обглоданные кости, гоблинов, коренастых дворфов, и незадачливых эльфов, а подчас и особые крупны жилистое лакомство – орков. Смешавшаяся видом непогребенных останков Риба прижала уши, будто входя с костлявцами в симбиоз, отвращения и неприятия этого неприютного места. Она сидела с краю поваленного мшистого дерева, ободранного когтями от коры давешними хозяевами, и, суетливо обтирая рукоять лука, что промокла в смоле и пахучей крови, когда она откинула его. И пока все медленно высушивали выжатый сальный пот с разогретых тел, Калиб эмоционально рассказывал Джоалю, о своей лепте в защите сира. И тот хоть до конца не отошел от зацепившего потрясения, чутко вкушал, и даже слабо улыбался, замечая нотку жизни на обветренном лице железного-характерного солдата, покуда шрам на скуле налившись кровью гулял по возбужденному лику рассказчика, эмоционально воскресшего за любимым делом.

Тишину разбавили умеренные трели птиц, и слабый ветер, раскачивающий мачты древ, с парусами разлапистых шуршавших веток, а также трескотня сухих веток кои поначалу жертвоприношения долго слезоточиво выпаривали влагу, присовокупляя сие заклание, страданием восходящего дыма от стяженной влаги, а после ко всему примкнуло рокотавшая кипень воды в чугунном котелке. Почистившие овощи, и намеревавшиеся бросить в клокотавший котел порубленные грибы, Моз и Коуб, услышали тонкий писк встрепенувшейся Рибы, которая тут же смягчилась, опуская стоймя повисшие уши и червлёную копну, расслабляя мускулы стянутого в кулак лица, одушевленно поминая, что она скорее всего не получит ни ложки из этой похлёбки. Она в кой веки приятно ошиблась.

Моложавый Коуб, попридержал смахивающую руку, и немедля обернув к ней отзывчивость, спросил с неё, ясным и почему-то весьма лояльно вкрадчивым голосом.

– Не любишь грибы? – его карамельные кудри слабо трепыхались по забредшему ветру, а и без того малокровное лицо сузилось в вопросительной гримасе, выделив тонкий прижатый нос, на желтоватых от пламени светлых глазах, изредка отражающих лопающиеся столпы искр от марева огня.

– В том то и закавыка, что излишне люблю. Вот и несет меня от них, как лавину со снежных гор…

Оба ратника невольно посмеялись, от её непроизвольной сорвавшейся с уст метафоры, но она сохранила застенчивое спокойствие, то и дело, сидя на обзоле, исподволь поглядывая на хозяина. Её хозяин, сохнувший на квелом ветру от залившей его и без того видавшею невзгоды одежу, неотвязной пахуче каперсовой кровью, стоял поодаль от лагеря и, держа правую руку на эфесе, то и дело буравящее осматривая, границы, меж столпотворения вековых сосен, ища запропастившегося Гайта. О нем казалось, все позабыли, окромя него.

Когда дивный аромат, расцветающий в ворчливо булькающем котле, дошел до ноздрей Рибы, она почувствовала очередной вяжущий приступ урчания в надутом животе. Бросив лук, обхватив его осемью крупными пальцами, та, выпучив густо синие сапфировые глаза под бордовыми бровями, сделавшись салатовой на ныне снулом относительно округлости лице, боявшись до отнимания языка, как вот-вот начнётся вторая порция несварения. Но сквозь жалобное потрескивания веток от подначивающего их истлевание ветра и общего бича костра на земле, да арии птиц с отдаленным кваканьем, Коуб, расслышав зудешь кишечника, дал самую верную оценку.

– Кто-то проголодался, – он тепло улыбнулся ей и вернулся к вареву. Моз не поняв его лояльности, подавил свои недвусмысленные намеки, и, повернувшись с слабым лязгом кольчуги в сторону виконта своей челкой, выбивающейся испод съехавшего льняного чепчика, покашляв в кулак, учтиво спросил своего сира.

– Виконт Джоаль… как быть с Гайтом, коли тот не воротиться до ночи?

– Бросить паскуду, – вскинувшись, огрызнулся сквозь зубы Калиб, который растерял весь велеречивый настрой своего воодушевлённого рассказа, сощурив широко расставленные серые глаза, поверх нанизанного шлема колпака.

– Если дозволите решения приму я, – упираясь головой в наклоненный ствол облезлого дерева, который куйны выбрали для точения когтей, будто себе под нос мычащее произнес блаженный от задержавшейся в его теле жизни Джоаль.

– Право, и вы помилуете эту сыкливую собаку, которая бросила нас… вас, и удрала, сверкая своей трусостью? – разочаровался Калиб осев краями квадратного дубленого лика и щетинистым подбородком.

– Вестимо – нет! – оживился тот, оправив кауф не отрываясь от испещренной колеями когтей заболони, однако ж умяв тон в патетическое русло. – Но, и вышибать не стану. Тощий, как и я, большую часть жизни провел в стенах замка, его смятение вполне закономерно. Не скажу, чтобы я поступил краше, случайно зарубив глупо налетевшего зверя.

– Но, он жалкий трус и дезертир! – не унимался исходящий желчью Калиб, а Джоаль украдкой заметил, как при резком слове “дезертир” Моз, помрачнев, скрыл натянутое на череп лицо к мареву дыма от костра, возвратившись обратно к стряпне ища в нем спасение.

– Я сам разберусь с ним. Инда требую воздержаться от самосуда!

Бывший сотник, получив прямой осаждающий инициативу указ, притворно примерившись, отвернулся и принялся насуплено всматриваться в чащу. Он скрепя зубами долго въедливо вглядывался, игнорируя писклявый гнус, редких цикад, бульканья навара в омуте котла поверх взбаламученной ряби над ним, клекот хищников, шуршания Рибы, что все так же с прямотой настырно старалась стереть смолу с рукоятки темного лука. Он даже не заметил, как виконт оторвался от плавной заболони и пошел через валежник в сторону от него. А все оттого, что среди нависших паутиной ветвей впереди, он казалась, приметил чей-то отрывистый как наваждение силуэт.

Он не сразу постиг захваченное глазами, но отчетливо приметил две вещи. Это плотно прилегающей черный плащ, идущий от покрытой головы, закрывающей почти все тело, и голову остроконечным башлыком, (отчего лица было не разобрать) и как не странно, (он посчитал, что ему сие аналогично привиделось) босые до бедер белее воска ноги с умеренной мускулатурой, что небрежно возвышались, пока некто перешагивал поваленные деревья в глуши. Калиб был не шибко зрячим, но отчего-то счел, что меловая кожа ног, определенно принадлежит молодой девушке. Он поглотился проплывшим образом, и окружность полноценно для него растворилась…

Джоаль уминая ветви с аккомпанементом хором хрустящих игл валежника, подступил к муторной и в тоже время старательной малорослой Рибе, что истово скрывала опальный стыд, за скрупулёзной и не плодотворной работой. Та все так же груздём восседая на пне отдавая от себя бадьяном, не поведя на него взглядом, продолжала упористо стесывать салатовыми ногтями смолу, которая заходила за вытянутые в когти ногти, а под ними уже вскоре устроился липкий спрессованный янтарный налет. Виконт сел рядом, отчего бревно качнулось, и гоблинка вместе с ним.

– Будь покойна, я попусту хотел вернуть твоё оружие, и сказать важную вещь, – он протянул ей нож, на гравировке которого застыла желтая кровь, что стала походить на стылый оттенок халвы, мельком все ещё отдающей солоноватыми каперсами.

– Если тебя надобно поднатаскать мыть за собой тарелки и ножи, то ты не по адресу, – как обычно хрипловато и брезгливо ответила Риба, без тени лояльности, даже не подняв на него спущенный взгляд, продолжая жмуриться и треть согнутый черный прут, отчего у неё тряслись концы ушей, и серьги в правым ухе, вместе с неладно повисшей миной.

– Нет. Твой нож уберег меня. Спасибо, что не забыла обо мне, – он спустился коленом на спрессованную массу кластера веток и палых иголок, и низко поклонился, опуская бурую челку и честолюбивые манеры. Риба заметя этот галантный жест, как от огня отвратилась, и влилась сведенными к зубам щеками в более темной оттенок относительно её обычного зеленого, став бутылочно-тучной.

– Перестань! – тихо пискнула она, дрожа как при припадке. – Хозяин меня отругает…

– Пусть сперва выговорит мне, – величаво, задрал нос виконт, заверяя в своем заступничестве, и её непогрешимости. Но ей это не на толику помогло.

Джоаль выдержал должную патетическую паузу и вернулся на пень, который опять покачнулся, и едва не повалил приземистую девушку, чья напяленная гримаса опять была близка к падению за борт лодки при болтанке. Риба насилу удержалась от качки, и, переменив орудие своей деятельности, сбегая от овладевающих дум, стала усердно сдирать налипшие остатки въевшейся липкой зуды остриём вороченного ножа.

– Твой хозяин, славный воин. Выступил один, и повалил четверых. Не зря по нему щебечут в этих краях, – не замечая особой заинтересованности в её унылой потупленной мордашке, он решил развить эту мысль, играясь на её чувствах надеясь отлучить от терзавших дум. Тщетно.

– Если Уика будет нам благоволить, и мы все доберемся в сохранности, хотела бы ты попасть на примем в столице майзы? – совсем уж издали повернул он, намереваясь пробудить её чувства. Его ждало не совсем желанная реакция.

Риба недобро хихикнула, ощерив острые зубы и отверзавшуюся как навесной мост челюсть с клыками, собрав щеки в волны складок с двумя ямками, но в сей же миг вернула прежние отсутствующие выражения гладкого округлого лица, и тихо отзывалась, пока в стороне трещал костер и перешептывались ратники под зов легкого ветра.

– У вас “сир”, явно прохудилась память. В майзе негоже показываться нелюдям, вне дичи. Это непопираемое правило ввел Сибульт Первый, опосля посягательства на свою жизнь. Один скудоумный эльф сделал все, дабы подорвать к нам последние нити доверия, которое отчего-то ещё нужно зашибать у тех, кто бесстыже отымает наши земли…

Она поумолкла, и, приведя лук в должный вид, поняла, что больше её нечем занять дрожащие руки, отчего она вперилась на Моза с Коубом своими бездонными, как океан синими зеницами в опахалах бордовых ресниц. Джоаль поняв небольшую печаль в её вечно отдающем хрипотцой голосе, решил развить наболевшую тему малой девушки.

– А что станется, коли племянник королевы, известит весь свет про милость со стороны девушки, которая имеет природу гоблина, но, тем не менее, спасла мне жизнь?

– То ему молвят – она, дескать, молодец, но коли надвинется к воротам замка, ближе, чем на лигу, её трупец нашпигуют соломой, и, посадив на кол, поставят на пашни, отгонять младых бажуров.

– Кого? – не смотря на обиженный тон девушки, с жаром спросил тот. Она, метнув на него свою голову, отчего затряслись серьги в правом ухе, и взметнулась копна червлёных волос, лишь чмокнула выпяченной губой, опуская раззявленные от век сапфиры, имитируя неимоверное разочарование.

– Ты поведаешь мне кто они, или сия сакральная тайна? – ухищрением решил обыграть вопрос виконт, поглядывая на ствол дерева, по которому пробежалась хвостатая белка, в очах которых блеснул лучик отражения костра, покуда в зубах у неё почивал жук так же отражающей в амниотической оболочке все те же языки полымя.

– Ну как мне тебе их обрисовать? – опав пышными плечами, развела она короткими наработанными руками. – Вострый крючковатый клюв больше шлемов ваших служивых, да крылья зеленого окраса, что помогают прятаться в кустах. А ещё эти, жемчужненькие когти на розовых лапах, на которых они легко кожу с тебя сдерут, и бзднуть не поспеешь.

Безродный, который как раз отлучившись от дозора проходил рядом, остановил на неё колющий взгляд, и та, опять опально ежившись, сморщилась, как обожжённый цветок, усиленно заблагоухавший своим мускусом. Следопыт, отвязав от неё недовольный грозно укоризненный взор, ушел по делам дальше, а Джоаль, смотревший, как усталый Клайд оседает возле других ратников в пределах марева костра, раскрывая свой мешок, заговорщицким шепотом разузнал у смявшейся пожухлой Рибы.

– Слушай, а отчего наш провожатый, так лют… или дело во мне?

– Да кому ты нужен, – ворчливо испустила она, и как-то по-идиотски высунула острый темно-синий язык, меж башен клыков, скорее всего стараясь выразить ребячеством, суть нелепицы его запроса. – Он мной, вестимо же, недоволен, оттого и кислый как моча.

– Чем же? – стремительным выстрелившим вопросом, попытался отогнать, мысль о “кислинке” виконт, остро коснувшейся его языка – она умела усиливать воображение. – Я видел, ты недурно разила их. Ну, вернее слышал.

– Разила да, но мне живот поджимал, как капкан…

– Ты больна? – тут же тревогой отреагировал виконт, забыв о прошлых скабрёзностях, перебивая её своей прямотой. Сыграла вымуштрованная куртуазность, по отношению, пускай и к сумасбродной, но все же… леди.

– Не совсем. Такое случается, когда я лопаю грибы, – зачесала она шею, косясь в розовеющее небо, странной гримасой.

– У тебя на них аллергия?

– Аллергия? – свалила она брови обратившись к нему с нависшем на посмурневшей мордашке вопросом.

– Ну, нестерпимость, как если отчего-то тотчас невмоготу. Горящие пятна на теле, вздутия лица. Несварение…

– Эвона как зовётся, – уловила она очевидно доселе незнакомый или забытый термин, обретя новое слово в запасе не родного языка. – Не то, чтобы на сами грибы, а на количество… – после этих слов она замолкла, и, навострив лопухи зеленых ушей прислушалась. Джоаль заметя её реакцию, так же повел головой. За их спинами с вороватым треском гнулись ветки. Щебетавшие Моз с Коубом, получив тычок и соответствующий знак пальца к устам, от Клайда смокли, а тщетно изыскивающий образ Калиб отставши вниманием не смигивающих век, от неизвестного ему силуэта фланирующей девицы, расторопно схватился за секиру. В их лагере все обмерло, кроме побулькиваний начинки черного котелка, и легких потрескиваний тлеющий углей в жевавшем их огниве.

Последняя граничащая с их биваком ветка надломилась, и пре малость алом свете намечающегося заката бьющим через щербины пышных сросшихся ветвей, к ним протиснулась замызганная всем чем придется рябая кожа снулого и бледного как смерть Гайта. Он был с мелкими подтеками засохшей желтоватой и не только крови на пульсирующем краской краплёном лице, и пальцах, а краги уберегли локти и ладони, пока он бежал прочь, терзая свою тунику, рвав герб дома Джоаля от возобладавшего страха. Он был, как и прежде застращан, и крайне встревожен не отпускавшим чувством, и лишь когда рыскающее проедая их лагерь увидел своего виконта целым, слегка расслабился спуская одну гору с тонкой спины, но лишь за тем, чтобы вскоре подкошенным пасть на колени, уперев стеганное бегом через ветви чело в устеленную шелухой сора землю.

– Милостивый сир. Мне нет прощения, – глухо и истошно, жалобно блеял он в рыхлую землю, чем потешил Рибу, хотя это и не должно было вызвать и налета улыбки. У неё было скверное чувство юмора.

– Дезертира надлежит обезглавить, за столь низменное предательство, – окончательно вставая со своего пригретого места, ядовито отозвался хмурый как туча Калиб.

Все прочие выжидательное немотствовали, а раболепно челобитствующий Гайт не поднимался, ревностно вдавливая иглы в пересмешку с гнилушками коры выстеленных на мозглой земле себе в лоб. Гоблинка спрыгнула с заваленного вытянутого мшистого бревна, обрамлённого соблазняющими её нутро трутовиками, и осторожно обошла ветки, оставив их наедине с журьбой. Она опасалась гнева хозяина, но тревожить приватную канитель оруженосца, и его сира, она тоже не намеривалась.

Она плутовато подкралась к Мозу и Коубу, избегая пересечения взглядов с хозяином, который полностью невозмутимый внешне досужее жевал вяленый окорок. Присев и сложив под себя короткие ноги, она кротко дернула за рукав рубахи звякнувшего кольчугой Коуба и сделала обольщающую улыбчивую мину, и тот без каких-либо задержек, достал ей небольшую плошку, и сбыл туда порцию горячего варева сочного бульона, с разваренным мясом. Когда ей дали жалкий ломтик хлеба, она почтенно кивнула, чуть не расплескав все густое содержимое миски, змеившейся дымком, упоенным пряностями, на свои изрядно испачканные кровью и смолой льняные штаны.

– Что надлежит выделывать стоящему оруженосцу? – почти без надменности в тоне, произнес искоса косившийся Джоаль, не подымая Гайта, что резал себе лицо новой порцией иголок и пупыристых веток еле, выпирающих из цапучей к нему земли.

– Беспрекословно служить своего господину, – приподнялся он, чтобы его ввалившиеся щеки, прикрашенные в грязи, да редких следах выцветших игл были видны, как и понимание на осевшем лице.

– И? – продолжил тот, не смягчаясь в корящих интонациях и унизительной патетике.

Поразмыслив под стук собственных зубов, и скривив не находящее себе место лицо, он искал в памяти самое важное, и враз уразумел.

– Всегда держать под рукой меч, сира! – спохватившись, озарился его лик увещеванный многими ссадинами, улыбкой, и спавшей на него проницательностью.

– Так и… – просто сделал явный эзотерический обиняк Джоаль, разведя руки и вопрошающе задрав темные брови.

Опальный Гайт лихорадочно озираясь по сторонам чувствуя покрывающий согбенную спину холодный пот и озноб, припомнил, где оставил меч, и бездумно вскочив, ветром сдутый унесся обратно к месту сечи. Виконт хотел его окликать, но подоспевший Калиб дал ему консультацию по острастке, нависая как вездесущий судья, укрывающийся ощетинившимися колючками ветвей осуждающего проступок бора.

– Для исправления своего проступка, ему следует дать полную отдачу в своих промыслах обеления, – Приняв совет, проглотивший зов Джоаль, муторно развернулся и, привстав и в уставном порядке справился с бывшего сотника.

– Как там твои люди? Мы можем бросить в наши рты, нечто съестное, или для начала надобно прервать жизни, ещё нескольким сказочным тварям?

Калиб оценил юмор, который нечасто использовал сам, и утвердительно кивнув, растянув свинцовые черты лица в несвойственной ухмылке исказившей и рубец на скуле, и потянул его пригласительном жестом за собой к огниву и зачавшейся трапезе.

Доподлинно неведомо, сколько времени потребовалось Гайту, дабы перекувырнуть коченеющую уже тленно смердевшую тушу мертвого зверя с раззявленной вдоль мордой, тянувшую, на семь оруженосцев с помощью подвернувшегося рычага наиболее крепкого шершавого бревна, воткнув все оставшиеся отголоски стрел глубоко по хребту сизой спины в землю. Но когда он в преддверьях сумерек, насилу снося подкашивающую поджилки, выступившие по лицу жилы, и всеобъемлющую вонь каперсов с уже зачавшейся гнилью, ухватился, за обмотанный кожей черен, стараясь вытянуть скрывшийся дол меча, что ревниво ушел по самую крестовину, он почувствовал, что удача все же не на его стороне. Клинок настолько увяз в жилистой плоти, что даже не шевелился, а звук хлюпанья тормошенных в нутре прервавших движения кишок и то и дело, обороняющееся вызволяющие пахучие “ароматы” разлагающейся плоти с мутной желтоватой кровью из лопнувшего струпа окоченевшего тела, то и дело заставлял его содрогаться и ощутить приспевшие рвотные позывы. Которые и так неотвязно, зрели в нем, от всеобщих ополчившихся терпких миазмов, и ненасытных копошащихся мух, облепивших открытые раны павших хищников, на которых уже позарились мелкие падальщики, коих он чудом распугал своей персоной. Он, задержав дыхание, уперся в крепкие ребра ногой, и слыша битья по вискам молотков, тянул изо всех сил, но тот зацепился полотном между хребтом и ребрами, и застрял насмерть.

Дернув рывком раз, потом и два для надежности, он, выпуская столб блеклого пара из рта, сделал тяжелую от весившего амбре передышку, убирая выросшую из бусин полосу испарины со наморщенного и горевшего лба, и небольшую морось на пульсирующем горле с выпучившийся жилкой на шеи. Алый свет анемаи, медленно, но уверенно сблизился с манящем горизонтом, постепенно передавая бразды правления вестникам ночи потемкам, так как осень все ещё неуклонно сокращала день, и не далек был момент, когда легкая тень отвлекающего сумрака сделается глубоким беспросветным мороком заступившей во всю мочь ночи. Пока он не крепко стоял, в окружение казалась издевательски возвышающихся над ним деревьев, что сбитыми рядами, под дуновения, развернувшегося под вечер ветра, шептались иглами, напоминая приглушенный смех, то силясь изыскать глоток свежего дуновения с хвоей, он мельком приметил небольшую промелькнувшую поблизости тень.

А потом ещё одну. И ещё с десяток. Со всех сторон обильно смолистых стволов, пробегали небольшие тени, чуть меньше Рибы. Застывший с неприятным холодом на закорках, после града горючего пота оруженосец, уже хотел поверить, что группа гоблинов, улюлюкает над ним, пока бегло не разглядел одного из них, медлительно высунувшегося из-за толстого ствола дерева при стекающем за небосклон свете.

Крупная круглая голова, относительно цилиндрического дородного тела, с ворсистым подшерстком, поднимала ввысь несколько травянисто подобных ленточных локонов, что произвольно реяли, как если бы находились под бурным потоком воды, в море. А его проникновенно прозрачные глаза, имели небольшой флуоресцентный красный огонек посредине, что, то расширялся, то увядал, когда нечто игриво любопытно отводило голову в другую сторону. Широкий свод рта, доставал бы до ушей, если бы те у него водились, но разрез не высвобождал зубов, лишь пелену беззубого мрака, на подобия глубоких недр не просветных пещер через грот. Кисть, которой нечто держалось за ствол, имела всего три кругловатых пальца, но столь коротких, что сразу было понятно, они не приспособлены, на тяжелый рутинный ручной труд. Внезапно задранные копошащиеся колоски на макушке скрылись за стволом, как и флуоресцентный огонек в пустых глазницах ворсяного пушистого создания.

Гайт быть статься и не паниковал, если бы дюжина подобных вспыхивающих лучинами красных огней созданий не выглядывала из-за каждого сбитого ствола, и тут же скрывались, как только он въедливо вытаращенными зеницами не смигивающие смотрел на них дольше пары секунд. А звуки шелеста, которые они издавали, либо ртом, либо ноздрями (которые он не приметил в постепенно нависающей, как и его очумелость тьме), заставляли его бросить меч, и самозабвенно вновь бежать прочь, как он и рассчитывал прежде. Цвета их он так и не распознал, так как они околачивались в призрачно навеянной точно из не откуда мгле, словно призванной проявлением их ненасытного любопытства, оставляя вскоре лишь шорохи и знакомые огни.

В смятении обливаясь стылым потом (страха), с коченевшей кровью в жилах, судорожно ухватившись за эфес, он, стиснув зубы, чувствуя непреклонно облепивший озноб и шевелившиеся волосы на затылке, дернул что было силы, с поворотом на сто восемьдесят, дабы поддеть непокорный меч, расширяя облепленных жужжащими мухами раструб. И он, минуя новые вызволенные потоки и каперсового зловонья, милосердно к его беде поддался, и через чмокающие звуки, податливо рвущейся мякоти плоти, и заляпанной жёлтой кровью брюха, меч вырвался как выстрелившая винная пробка.

Огорошено осев наземь, с задранным перед собой окроплённым и пахучем лезвием, Гайт не успел нарадоваться или ощутить промозглость, осветив сумерки затесавшейся на его рябые щеки улыбкой, как мигом подобравшись и встрепенувшись, бросился во весь опор, прочь, от обступающей теней за завесой подернутой поволоки промеж деревьев. Во время оседлавшего ветер бега, он непроизвольно с жуткой миной обернулся, на застилавший место сечи маревом сгущено опавшего тумана, отмечая как вереница любопытствующих горевших красными огнями больших голов, то и дело вновь выглядывали промеж растворяющихся в призрачном дымке стволов, издавая свой излюбленный шелест, для общения.

В полностью опавшем сумраке, сокрушаясь сердцебиением, добежав до подсвеченного в непочатом до красок боре лагеря, он как раз застал байку скопившего к себе внимание латунного от отражения огня Калиба. Тот выпуская клубы паров увлеченно и в который раз, пересказывал, как вогнал топор в щетинистую сизошёрстную морду зверя, и как его безумные ониксовые бельма, разъехались в разные стороны, будто избегая прямого взгляда с одичалым воином, разевая простор меж черепа. Затем он украдкой поведал, как его спасла прошелестевшая стрела Рибы, и та, сощурившись, хлопнув себя по зеленому челу, неясно выказала ему, свое “не за что” и именно в этот момент, в их идиллию, ворвался суетный Гайт.

На фоне разошедшегося полымя единственного светила в померкшем лесе, он был выжито, бледен с лоснящейся пепельной кожей, даже сильнее чем обычно, а растрепанные стоймя всклоченные рыжие волосы, и краснота у разрытых юностью щек, заставила воспринять её неоднозначно. Моз и Коуб, повели носом. Риба косо бросив взор на меч, заласканный выуженной кровью, сочла, что тот страшится вида крови. Калиб с Джоалем, единодушно перебросились обременившимися бронзовыми от вида костра взглядами сомнений. Только Клайд проигнорировал его, так как уже сидел в сторонке, и ел в нелюдимом одиночестве, пропуская байки, отчего-то минуя жизнь устремляясь в сокрытую от ясности чащобу таившую каверзную неизвестность.

– Там среди деревьев! – утробно возопил тот, но голос мигом сел вместе с паром из рта. Он, не унимая пронзившую все фибры панику, неистово обернулся и, маша лезвием, глухо прорезал воздух, резкими махами, с последующими шорохами.

– Кого ты там увидал? – первым нехотя поднялся хмурящийся и брюзжащий Калиб, который меньше всего собирался реагировать на обуявшую панику Гайта.

– Большеголовые! У них глаза светятся! А ещё они цокают, как…

– Как шелест листвы, – послышалось тихое бормотания следопыта, что запил порцию снеди из личной кожаной фляги, словно в прострации наблюдая танцующий взмывающий к веткам огонь, незаметно для всех обернувшись к ним, пуская на скулы и опущенные веки тени от перетекающего по нему костра.

– Да! – ухватившись, прикрикнул тот, но следом изменился в осунувшемся лице, так как Клайд, сидел неподвижно, и, вскинувшись к нему, был до омерзения хладнокровен. Сотник же умял свой интерес, и отмахнувшись, обмякши, уселся обратно к виконту.

– Отдыхай оруженосец. Они не причинят тебе зла. Им свойственна лишь любознательность.

Безродный опять невозмутимо замолк, погрузившись в свои думы, скинув латунный отсвет с томного лица под спавшие пряди, а Гайт стал постепенно отходить от трепещущегося в буйном колотуне и обмывание крови сердца потрясения, отдающего постоянными постукиваниями в его налитые жилами взмокших висках. Первым, что он сделал, это воровато на подкашивающихся поджилках, трясущимися руками протянул рукоятью вперед именной меч своему виконту, но тот брезгливо отрёкся, ссылаясь на один непреложный факт, лукаво косясь на него бронзовым от костра ликом.

– За мой меч отвечает оруженосец. Носит, кстати, тоже.

Покорно кивнув, Тощий нашел ножны, что все ещё порожним балластом болтались на последних нитках на его левом бедре, и с вибрацией на вспотевших кистях внедрил в них острие, которое предварительно обтер об штанину. Залипшую пахучую кровь у перекрестья и кромки острия, ещё необходимо было тщательно отмочить. Преодолев охватившую с головой лихорадку, и с мановением приглашения патрона, присоединиться к поеданию снеди, и теплой наваристой похлебке, он все так же, как каленым железом за шею, пристыженный, за свой малодушный побег, держа голову понуро, все же сблизился, коря себя за былой проступок, и с точившемся кровью сердцем уповая на амнистию. Но верный себе Калиб то и дело водил по нему гадливо сверлящее царапающим взглядом, будто не понимая, отчего он посмел покуситься на еду, а не на кору деревьев, или чешуйки шишек с ладонь, что возлежали рядом, как разбросанные выпуклые следы чьих-то лап.

Риба причмокивая, доела и, напасшись в сытной трапезе смелости, приподнялась на едва ли доходивший до их лбов рост, отошла от всеобщего восседающего сборища, вокруг озаряющего и гонящего обступившие сумерки костра. Никто не помешал ей и не спросил куда она. Каждый свыкнулся, к её чудаковатым отношениям с тем, кого она звала “хозяином” и даже оком не повел за ней. Нелюдимо обособленный Клайд вычищал застрявшую прожилку из неровных и даже со щербинами, хотя и не желтых зубов на нижней челюсти если бы не слабые отсветы огня, когда к нему робко подсела опальная Риба. Она долго молчала, смотря скорее на его котомку, которая разделяла их ложбинкой, раскрыто лежавшей под сложенными ногами Безродного.

– Я тута хотела сказать, что… я же невольно, – обрывисто начала она, но томный следопыт и бровью не повел, все так же неотрывно ковыряя зуб, ногтем безымянного пальца левой руки, устремивши взор в сгущающее краски, обступившие непролазной чащобой пространство леса. – Сжальтесь хозяин! Право, я больше не буду.

Тот просто вынул прожилку сухожилия, и, неприхотливо выплюнув её в сторону, поведя языком по полости, сведя брови с латунного лба, прокомментировал её оправдания, исподлобья смотря в нависающий покрывалом морок, разгоняющей его вымоченные желтой кровью слипшиеся на скулах пряди, отдающие легкими каперсами.

– Третий раз, ты объедаешься ими при мне. И всякий раз, следом замедляешь мой путь. Я могу мириться с течкой, или несварением от отравленной воды, но это делаешь последовательно, и сознательно…

– Не правда! – пылко прикрикнула она на его свинцовую тираду полную умеренного яда дав волю облакам мглы из рта, чем привлекла остальную часть группы своей решимостью в споре. – Я не могу остановиться. Это как вы лепечите… пороки.

– Это пароксизм, – отозвался уловивший часть беседы Джоаль, но поняв, что его не слышат, как передавленную колесом лягушку, воротился своим вниманием к новому рассказу Калиба, что в очередной раз на словах разделывал успевшего в третий раз умереть за этот час, альфа-самца куйнов. Очевидно, его ошалелость этим примечательным событием положительно ещё долго не оставит его собеседников.

Клайд опять медленно отрезал ломтик походного провианта, и с ленцой положил ленту куска себе в рот с ножа. Он долго жевал его, неспешно работая желваками, пока Риба жалобно смотрела на него снизу-вверх, развесив свои длинные уши, как завядающее листы цветов, с раскрытыми как полная радия синими глазами, под опавшими бровями. Почти минуту Клайд под аккомпанемент трескотни костра, цикад и сказа сотника, безразлично неспешно мучил зубами кусок вяленого мяса, а потом, не поднимая на неё серый как ртуть глаз с малым отражением огонька, смотря четко на холодную и мягкую от не вытравливаемой влажности сине-желтую землю, передал ей вяленную культу и столовый нож с доморощенной рукоятью из стесанного сучка. Чуть просветлевшая слуга задрала уши, как стяги пре приветствие короля, и почти с одухотворением приняла часть его доверия.

– Спасибо, – как обычно низким тембром произнесла она, проявив омуты на щеках.

– Точи, не переедая, – намекнул тот. Гоблинка понимающе кивнув, на долю доверия кивнула и, ухватив отрезанный кусок, долго терзала его зубами, покуда не заметила своим слегка подсвеченным сине-матовым лицом от отсвета, прибившиеся внимание от остальных членов их отряда у мерцания столпов искр среди высоких задиравшихся в танце языков пламени, восходящих маревом к разухабистым ветвям вековых елей.

Не выпуская ломтя мяса, она сдвинула свои темно-бордовые брови, и ворчливо чавкая, насуплено отмочила.

– На что пырите?

– Риба… – очень мягко, иссекая, как и пар из-за рта намекнул ей хозяин, излишне уставший, чтобы полноценно прицыкнуть на её самость. Она безропотно доела в тишине, не замечая нечего, окромя профиля патрона. Но кто знает, что творилось в её умыслах.

Стан куйнов, стал благоволящее удачным местом для коротко временного ночлега – учитывая, что детёнышей и прочих сторожил окромя остовов скелетов на лежанке, не сыскалось. И когда уваженный новой жертвой стопки нарванного подлеска потрескивающий костер, изливаясь красками, пылал, чадя в небо, и щелкая сухими стенающими ветками под короткие вспышки стреляющих углей, Клайд как самый уморившийся, отдав короткое распоряжение выставить дозор, расстелил плотную черную подстилку изо льна. Коя часто болталась у него под котомкой, занимая много места, но имея с сем недурную ширину и длину, как и слой, не отказывающий полноценно озябнуть.

Он улегся, как обычно на спину, положим меч под правую руку, и, заготовив кинжал, что сжал левой, позарившись на густое полотно ночи, с острым месяцем радии, зашедшим на источенное поблескивающие мириадами огоньками звезд небо. Риба, которая долго мялась, попросилась прильнуть рядом, и он нехотя распахнул покрывало, давая ей пядь, для её мелкого тельца под левой рукой.

– Ну, хотя бы день без твоего храпа отжил… – муторно пробубнил он, улавливая её бадьян, когда, смыкая веки, отдавался пленяющей его силе безжалостной усталости.

                        3.

Канна разверзла вежды затемно, в, сгущенное поволокой, почти снежно мглистое утро, обволакивающее их стан с тесниной непросвечиваемых недюжинных елей, меж приземистых опоясавших лопухов близлежащих куп, покрытых волдырями капелек росы. Она подняла свою свинцовую от перепада давления голову с подстилки, и растрепанная войлочная вороненная коса, саданула её по оголенной налитой белесой груди забугрившейся гусиной кожей. А утепленное покрывало лавиной спало на второй прильнувший кулек, вблизи с которым она муторно покоилась. Первая разрезающая покров тьмы полоска зарева намечающейся на свою вотчину анемаи пробивавшая заслон беспроглядных дебрей, заставил её сморщить задранный нос, и рефлекторно курьезно зажмуриться, но уже вскоре ухватившая её рука, без особой силы притянула её сонливость ближе к пленяющему ложу.

Слизел, что возлежал рядом с ней, получил свою порцию прорезавшихся, забрезживших реденьких косых лучей по обветренной за ночь коже, и предпочел закрыться от них, нежели слепнуть, от них, без видимой на то причины. Канна, которая на поверку не шибко хотела бодрствовать, решилась, протянув ноги, коснувшись пальцами росистой муравы, подождать ещё какое-то время. Но, с другой стороны, она немного ярилась на Слизела, отчего глубины её фибр неприятно будоражило, и та не могла достойно усладиться глубоким сном, когда было невмочь выкинуть каверзные мысли, царапающие нутро, и до белых костяшек сведенные кулаки.

А тут ещё, недалече от неё обрушился почитай целый воз хвороста. Вайт привнес ещё заправки для костра, который на поверку не нуждался им поутру. Но, тем не менее, он как минимум справился с главным – поднял сестру из пут источавшегося сна.

Та недовольно привстала сызнова, опять обронив теплое покрывало с нагого тела. Слизел который как дымом потянул к ней руку, был тотчас одарен пощечиной, и, получив разящей заряд, с присущим хлопком разинул свои оливковые зрачки поверх белка, от выуживающего из сна, остро пробежавшегося по нему искрами недоумению. Она сжалась долговязой струной, подобрав колени, и по её согбенной мускулистой спине с выделяющимися бугорками хребта, прошлась новая кавалькада мурашек, которую она все ещё не замечала, устремив свой томный взгляд в густую чащу леса, в который окончательно опал и растекся налет молочной мглы.

Они не сразу смекнули до сути обманного маневра Клайда ввиду рассыпанного песка, над которым им пришлось ещё поломать голову, но уже спустя томительное время они, порыскав по распутью проселочной дороги, нежданно изыскали отпечаток сапога, который воткнулся в берег меж обрыва в ложбинку квашни трясины кювета. Проколовший землю мысок был маленьким, и одаривающий вниманием пустяки Вайт припомнил, что среди группы, назначенной на свиданья с роком, промелькнула приземистая зеленокожая девушка, которую он вначале признал за уродливого ушастого ребенка. Но уйти по пятам далеко им не уродилось. Они заплутали по тесной глуши, и искусанные гнусом и стеганные окружением, встретившись и с ловушками нейксов, остановились на полпути, к ним, выморившись на столько, что их не держали ломившиеся ноги. А когда расслышали вой куйнов, и вовсе затаились, и просидели в глуши до ночи.

Правда это не остановило похоть Слизела, который, уломал Канну лечь с ним, хотя та остро была не в расположение духа. Вайт покорно ждал в сторонке на стреме, хотя и сам не раз помышлял тем же, так, как и сама Канна, не желала никого другого кроме братьев. Их отношения зиждились и жили в подобном одиозном ключе много зим, и никто уже не считал это зазорным, отчего юродивость их семейства, с линии матери, только возрастало.

– Ты чего? – насуплено поднялся на локтях Слизел, испытующее рассматривая сгорбившуюся витком сестру, и ощупывая горящую трепещущую правую щеку, с очертанием жилистых розоватых фаланг пальцев, и крепкой дланью поверх бледной пульсирующей щеки.

– Будто самому невдомек… – огрызнулась она, прижимая колени к острому подбородку, а вскоре и опуская ореховые глаза к ним, отчего отведенная сплетенная, но растрепанная вороненная коса, вновь спала через жилистые плечи.

– Я бы не спрашивал, коли бы знал, – все так же недовольно ждал он, постепенно отнимая руки, от набухшего отпечатка на смазливом лице, с задранным рубцом у левой брови.

– А то, что спускать надо на живот, мудозвон чертов! – отводя душу в сердцах проговорила она, посмотрев на него со своими испепеляющие пылающими ореховыми очами на сведенных искрящейся злостью скулах, и особо подчёркнутым рубцом на губе.

Вайт уловив крупицу беседы, даже со своим, не блещущим остротами умом, понял суть, и сидя на сваленном трухлявом пне, под нависшим широким деревом у ещё пепельно-непочатого огнива с вчера, закрытым шелестящей на квелом ветру сенью разлапистых ветвей, излил свои доводы вслух.

– Значит не течка, – он, тучно сидя на коряге, был заверен, что ответный взор сестры, который обращен на него, скорее обидчивый, чем ненавидящий, но, тем не менее, был смущен своим невольно прорезавшемся перлом.

Смявшейся Слизел замолк, и, откинувши руки за голову, смотря на поднимающуюся от румянца лазурь слегка хмурого по окаемки безоблачного неба сквозь пики зеленоватых иглистых верхушек, заготовивших футовые шишки, точил ступы мыслей, выделяя муку на дальнейшую выпечку слов. Сготовленный ответ подступил скоро, и не лучшей фигурой речи – услащающей слух сдобы не вышло.

– А может статься сие и не я. Вайт то, куда чаще тупит, инда к нему и спрос.

Он был готов дать зарок, что в его голове, данный тезис звучал разумно, но её пророкотавшая реакция заставила усомниться в остроте его самоуверенных утешений. Прямо, скажем, дал он маху в своей учтивости.

– Да не одна ли малина, кто из вас одним миром мазанных имбецилов отец – мне то, что делать?! – она пыталась сочить укоряющим ядом, но слезы все же задушили.

Она пустила по щекам слезоточивые потоки, и по её вечно огорченному лицу, они смотрелись особенно не сносимо печалью. Закусивший губу Слизел стал немым, и как только через некоторое время, в упавшей на них идиллии песнопений леса и шелеста игл, булькающий под спадающей порыжелыми лианами бородой Вайт хотел отчеканить глупость, он пошел на опережение.

– А что ладить? Заграбастать денег, и уйти в подполье. Ты останешься с чадом, а мы сыщем обиходную для края работу или будем обустраивать дом. Иль нет?

Она жалко хихикнула, на распухшем от беззвучно спадающих слез розоватом лице, чествуя как солоно в гортани, и не сносимо холодно на сердце.

– Ты фермер? – сощурила она влажные розоватые склеры, в нестерпимо саркастической улыбке, сочившейся из неё душевной боли. – Не, недурнее мне тяпнуть трав у ворожеи, и как должно поднатужиться?

– Нет! – внезапно уверенно отпустил Вайт сидя поодаль от них, возле потухшего огнива, со сваленного трухлявого пня, сдавив свои треугольные черты лица в суровой мине, от которой коченели члены, а тон заставлял чувствовать, как встают волоски на руках и затылке.

Канна и Слизел одновременно вскинулись на него, как если бы у того и взаправду план был на степень пригоднее пустой околесицы.

– Вы будете обитать душа в душу, а я удамся в мечники, как рассчитывал раньше. Войн всегда много, а без жалованья солдаты не остаются. Пусть один из нас, станет достоин этого мира.

Канна внезапно обожглась его рассыпавшимся великодушием, и, посвежев зардевшимися чертами, жестом, подозвала к себе. Вайт смяв пенулу под власяницей, присел на колени перед ней, и она, смахнув слезный остаток, одарила его поцелуем в широкий лоб, затем и в губы, сокрытые в чаще плетенной бороды. Слизел, что лежал с боку, нарочито поперхнулся, и хотел, что-то добавить, но сестра его оборвала, чуть повысив тон.

– Имей совесть мозгляк! Аль у него план гоже твоего, – младший вышел из согревающей темной прослойки кокона, одеться, покуда Вайт заслуженно, получал ласки, за своё сердобольное отношение к ещё нарождённому ребенку их омерзительного порока.

Покамест он сердито не пойми на что (или от банальной ревности), натягивал обветренные брюки, и сапоги, бережно сложенные стопкой у капающего на него смолой дерева с положенным на кипу мечом в качестве груза, он скрепя зубами, уловил вдали чей-то истошный крик. И тут же раззадоренные всполохи дюжин плескавшихся перьями крыльев птиц, что взметнулись ввысь, чураясь, источника человеческих надсадных воплей. Стянув на поясе перевязь, и нацепив свою прогорклую от частой готовки рубаху, чей ворот на шнуровки, часто вбирал в себя листья, и перемалываемых в своей взбалмошности насекомых, он, махнув длинной челкой, обернувшись к родне, увлеченным скоропалительным плотским позывом, с надменной гримасой решился их прервать. Дух соперничества с братом сыграл как-никак своевременно.

– Поколе вы обжимаетесь, их могут уже перебить и растащить по кускам. И первые вклады в будущее пупса сгорят.

Заарканенная пассажем Канна, высунувшаяся испод размашистой спины Вайта, явственно выразив повисшую опасливую оторопь в опавших реденьких бровях, и, выскользнув, отпихнув его нависшую груду мышц с себя, отбежала наскоро облечься. В пору как Слизел празднуя малую победу, недобро усмехался, хмурый Вайт поднял среднего размера опавшую на устланной иглами и колючими прутьями земле шишку, и метнул её в нахальную смазливую физиономию брата. Повисшие исступление вслед удар по голове сменил гнев, и, сощурив веки пряча оливковые зеницы, уронив бровь ласточку, младший неспешно с легким лязгом вынул меч из ножен. Вайт проворно натянув спущенные до колен подштанники, и искря зелеными очами, ухватил деревянную палицу с металлическими колючками, и только Канна, что уже успела нацепить половину своего наряда, успокоила их один горячим выкриком своего низкого гласа.

– А ну прекратить! Нахватало вам шалопаям ещё себя перебить! – она уже натянула высокие сапоги, и подобрала свисающую помятую, тунику, которую следовало бы постирать, а лучше выкинуть. Меч и ослоп неспешно опустились, а выпячивающие губы братья смиренно вняли её укорам, кивнув друг другу, обозначая временное примирение обменом вымученных поклонов.

Слабо поднявшейся, но весьма пробирающий ветер поддувал с севера, а хорошая, для осени безоблачная погода, быстро с ясности, сменялась заступившими серыми гнетущими тучами, что выходили от верхушек отдаленных растянувшихся зубчатых отрог. Слизел, собрав остатки снеди, да скрутив одеяло, вскинул на плечо половину их вещей, передав остальное брату. И кинув в рот черствую булку, запивая её студёной водой из одной кожаной фляги, они продолжили преследования по тесному сбитому напаивающему их своим густым духом смолы и хвои лесу, полному непредвиденных опасностей, к которым они по привычки были готовы, если не умением, то импровизацией устрашения. Ибо не было той силы, которую они боялись, и казалась целой армии мало, чтобы пошатнуть их бесшабашность и задор…

Ночь у отряда виконта прошла неважно. Давший почин к здравым мыслям следопыт, кой казалось, беспамятно провалился в покоривший сон, не удосужился распределить порядок дозорных (вероятно избегая своего жребня), и инициативу на себя перенял Калиб, что уже мнил себя более пригожим, в таких вопросах, как бывший сотник и закоренелый вояка, чтивший муштру. Тут, то он и вдоволь отыгрался на Гайте, все ещё ощущая признаки безутешной чесотки в ладонях, при мысли о несостоявшейся казни дезертира. Когда смаянный расхолаживающим на события днем Джоаль улегся в подкосившей истоме, почти на голую землю, а Моз и Коуб, почетно опоясав, заняли место у огнища, придерживая обмотанные кожей рукояти будто штампованных по одному лекалу мечей готовые вздернуться при пинке под зад, Калиб все ещё недоверчиво смотрел на рябые щеки оруженосца, по которым бегал тлеющий огонек от постреливающих углей из огнива, слизывающий конопатки. Тот мнительно, по стойке стоял, придерживаясь за меч, и поколе все последовательно смолкли в спущенной покрывалом ночи, предаваясь блаженному сну, он, пуская редкие клубы пара из ноздрей, постановил каждые тридцать ударов сердца вертеть сдавленной страхами головой в разные стороны света, с каждой из сторон которых стоял обвод недоброжелательных темных стволов деревьев, скалящих свои ветви, и редко пронося в своих стойбищах отголоски борьбы ночных хищников с их добычей.

И первый час с последовательно спадающего на колевшие плечи хлада, нечего окромя отдаленного шороха, мелких зверей, что охотились на своих малых соседей, да докучающих комариных облюбованний, он не примечал. Только осерчавший ветер смиловствовавшись стих, а небо окончательно заволокло бескрайним покрывалом приветливо смигивающих звезд со скосом белесого серпа радии и иссиня-голубой путеводной уике, которые все в равной доле заставляли бы его умилиться сему празднеству белых отдаленных сотней тысяч световых лет вспышек и целых хороводов созвездий, если бы камнем на сердце не возложенная, ответственная задача. В качестве безобидного развлечения он решил считать прихлопнутых им напористых самок комаров, что почти осадой туч напускались с наступательным воем, ложась на его испещренные щеки и открытые участки обдуваемой шеи.

Но ближе к половине полутораста хлопков, когда казалось, он уже не в силах был держать ломившие веки поднятыми, а Калиб, обязывавшийся встать его на смену, то и дело гулко сопел, будто соревнуясь бурной как гром Рибой, в раскатистости храпа, у него заныли поджилки, покуда ладонь готовилась стать горящей мухобойкой, а шея отбивной. И стоило продутому и не в пример своему быту, зябнувшему Гайту расчистив себе пядь земли у костей спасительно присесть на сваленные пни, с ободранной зверями корой, и опереться на доверенный меч в ножнах, возложив подбородок с порыжевшим пушком на оледеневшие краги, как он чмокнув сонно наблюл полу слипавшимися веками отдаленную тень. Он все ещё был сонно вял, но как с искрой за шиворот насторожился, когда точно гаркнувший треском костер с искрами позади, растормошил его, а он, сбыв взгляд с растерянной сонливостью, воротившись, на помутившую его дрему точку, столь сильно приковавшую его тухнувшее внимание. Но ныне обнаружил пучину пустоты бора, западающую между сбившимися слабо озаряемыми их костром стволами, где только, что мелькнул белесый призрак. Его тяжелые веки, тут же получили новые подпорки бодрости, и он от отгоняющего желанную дрему испуга, стал выпрямляться из пружины, и даже крепче захватил рукоять, пока участившиеся пары воздуха высвобождались из его ноздрей, на свежесть ночной стужи.

А когда он забыв зябнуть урвал движение вновь, то не поверил своим вылупленным очам, окончательно окоченел. Перед ним посреди убористой чащи вальяжной поступью блуждала фигура, укрытая с головы до бедер, темным плащом, а ниже та была боса, и, не робея ни пред иголками не редкими острыми валунами, да выпирающих корней с сокрытыми ловушками дикарей эльфов препятствующим ночным прогулкам, уверенно брела в его сторону. Он был готов побожиться, что она будто озаряла себе путь, при том, что была покрыта сплошь черной, словно антрацит мантией, коя с каждым её новым размеренным шагом, обретала новые очертания. Наконец, он, чувствуя, как форменно зачала стыть кровь в жилах и прерываться горячее дыхания ближе к сосущей под ложечкой отропью, возмог узреть, по кромкам облачения зазубрены, и постиг, что накидка скрадывающее её черты, всецело состоит, из перьев. То, что это была аккурат “она”, выдали её тонкие голенастые босые ноги, и субтильная фигура, что, несмотря на плотное перистое одеяние под стать хламиды, все же была женственной.

Когда она беззвучной поступью по ветвям и иглам сблизившись приспела почти в упор, бархатными движениями перешагивая спавшие или наклоненные набекрень деревья с остатками сколов пней, и бугры его почивающих товарищей, бок о бок с остовами обглоданных костей, он все ещё с замиранием сердца, обмершее духом, с пленившей ошалелостью истуканом буравя, смотрел на неё, не решаясь, даже моргнуть, сам став подобием белой кости с налитыми свинцом потяжелевшими членами. Воочию представшая мраморно белая кожа, словно откликом от выступившей радии светилась в ауре ряби, отчего упомраченный Гайт с посиневшими губами и перебравшейся в пятки душой, даже начал отчетливо видеть её бледные ногти на босых стопах, и приталенные тонкие пальцы, выпирающие из широких перистых рукавов. Когда она, не роняя не звука в ночной в раз упавшей тиши подступила, напрямки он, слыша лишь звон в ушах с бесновато колотившемся сердцебиением затрясся в оцепившей холодным потом лихорадке, и хотел было крикнуть, но та беззвучно поднесла и приложила бледный и тонкий истощающей белое сияние восковой палец к черному ничему, где должен был обретаться рот. Только тогда он заметил манжеты, имитирующие полноценные крылья, черного ворона следующие при её неспешных движениях. Одеревеневший оруженосец, мог долго и очумело вглядываться в её необычную фигуру на фоне тлеющих углей пробивающихся за ним блеклым заревом, и загадочную пустоту на месте лица, или острый башлык с толстыми краями, кой скрывал голову так прилежно, что не оставлял шанса, узреть очертания ни уст, не отсвет глаз, что могли отразить если не его испуг, то хотя бы редкие искры углей, что постреливали за его спиной, пока она деловито любопытствуя обходила его и их бивак.

Но все огни, как небесные, так и отдаленные, с неясной ему антипатией не касались её как прокаженной. Она точно отреклась от мирских заурядностей, став самолично величаво излучать свет, и небольшую дымку, подобно слабым эфирным лучам, исходившим от её неясной оболочки, очевидно скрывая, загадочную ауру нутра. Она, размеренно шагая обошла дальше, а закоченевший истуканом Гайт, только и мог, что следить за ней саднящими от не смыкания склерами, даже не способный проглотить упиравшийся комок в горле, то и дело, рассчитывая хотя бы поперхнуться чем разбудит сопевшего под боком Калиба. Который, заметя обстановку уж точно, утолит свою недовольство им, разрубив его пополам за такую халатность при дозоре.

А босая девушка в вороненном оперенье, тем, часом не опускаясь до шороха, пристала к огню и даже не отпустив тени на ближайшие стволы, и нависая над ним, долго метила в него клоакой за место лица, покуда Моз и Коуб, не шевелясь, лежа на боках, грели себе спины от последних отголосков, затухающих сиплым пеплом углей. Однако ж вдоволь набоявшийся неистово буравивший её Гайт, все же решился одушевиться, и, как на ново набрав студенного воздуха в окаменевшую грудь, собирался ей, что-то вымолвить. Но тут все же точно воскресший, чмокнув обрубая храп, сонливо поднялся Калиб…

Оруженосец с пеной у рта, прожужжал об этом поутру почитай всем, ещё не раз, но то, как девушка распалась на перья, и беззвучно растворилась в чаще свернув белоснежный отблеск, никого не убедило, инда Сотника, который тоже украдкой заметил её. Или вернее он подтвердил лишь оставшийся после неё всполох перьев.

Ворча себе под мясистый нос, день ото дня стареющий ратник, поднялся на затекшие колени звонко пошамкав не снятой кольчугой, и, с ленцой почесывая заднюю часть тела, обнаружил закостеневшего меловокожего Гайта, который зависнув в исступленном выражение, все ещё неотрывно смотрел на опустевшее место под сложенными в полукруг камнями, где только, что стояла безвестная кудесница, пришедшая как ветер, из непроглядных толщ леса, оставившая по себе лишь палые перья.

– Ты москита проглотил, иль чай на колючку сел? – отметив спавшие перья небрежно поинтересовался сотник, выпуская клубы обледеневшей влаги влажного дыхания, но видя молчаливое помутнее в его выпяленных до предела глазах, лишь пошловато усмехнулся, добавив. – Дуй спать Тощий, на сегодня с тебя острастки хватит.

Так дозор сменился, но не ночные странности. Хоть Калиб был великовозрастным и тертым, он иногда сам себе не мог сознаться, как он нестерпимо боится темноты и дежурства в беспроглядной опавшей на его плечи ночи. Он часто предпочитал иметь под боком компаньона, даже если тот и безмолвствовал, он всячески уводил желание: рефлексировать об экзистенциальности бытия; о подкравшейся старости; трепете неизвестности; аль о возвращении жупела всей мирадении Некроманта…

И в эту неладную, не по-осеннему студеную ночь его грызущие за пятки страхи подтвердились. Знакомая особа, ещё по дневной передышке, крадучись высунулась из-перекошенного и надломившегося в середине ствола, подкошенного в уверенности сильными ветровалами древа. На внезапно проклюнувшемся из-за отмежеванной тучи свету месяца радии неизвестная особенно, запала ему в зачавшую терять остроту память. Её размеренные, почитай опасливые движения, и мосласто утонченная фигура, с непонятно отчего, отдающее зияющей белизной в ночи босыми ногами, и голыми малокровными бедрами, то и дело отдалялись короткими шашками от деревьев, направляясь к нему. Он не мог поверить и как очарованный, неподвластно себе встал с поваленного дерева. И неизвестная враз застопорилась меж обрубленных веток. Она, долго одеревенев стояла, задрав блистающее мглой молочно-белое колено над поваленным деревом, пытливо наблюдая за ним из черни накидки, пока тот на оловянных ногах не сделал шаг к ней, а та от него. Секира, что задержалась в рукавицах у Калиба, опустилась, в знак доброй воли, но от этого её антипатия, не смягчилась.

– Подожди… – робко растерял шепот он с новым клубом пара, до последней клеточки тела завороженный её манящим образом, но она, уже ретируясь, зашла за очередной толстый ствол отдающего смолой древа, и улетучилась, словно пар развеяв тройку перьев. Он долго не смыкал вежд, часто работая легкими напаиваясь духом хвойного леса, безутешно наблюдая за тем поблекшим местом, где потерял её из виду, но не единого пёрышка, с её одеяния, не высунулось назад к его ненасытному ожиданию. Он был не в пример обижен и форменно разочарован, отчего скривив мину пнул в древко секиру, и чуть с размаху отводя душу, в довесок не пнул Моза, кой так сладко почивал, не думаю ни о чем, погруженный миролюбивым сном, что ни мог не вызвать поползновений зависти старого вояки, увлекшегося загадочной кокеткой.

– Подъем! – гаркнул он, вместо отправки сапога в ребра, и Моз хоть и, не совсем понимая, происходящего, вынул меч, и как умалишённый на ватных ногах отошел, от сотлевшего огнища, для ведения дозора, со слегка сонным и отечным лицом.

Пока раздосадованный вновь ощущающий ночной холод сотник выгружался на подстилке и укутывался в кокон одеяла, он услышал вновь усилившийся храп близь опочивальни следопыта от Рибы, что, ворочаясь вновь опала на спину, и спустя какое-то время, он из-за наплывших раззадоривающих эмоций, не смог смириться с этим и с возроптавшим отвращением пробурчал мглой вслух.

– Ну как можно так бесстыже храпеть? – вскоре он заснул глубоким сном, и все вышесказанное к гоблинке, как-то неожиданно перекачивало на него.

                        4.

Подменивший Моза Коуб продрал слепленные сном веки в положении сидя. Он непростительно проспал свой дозор, и, если бы Калиб не дрыхнул, как вымотанный конь, получил бы тыльной стороной его рапиры по курчавому затылку. Но Сотник все ещё невозмутимо дремал, а нависший бич обуха его топора возлежал под левой ногой, и отдыхал сообща с хозяином. Первое, что приметил в забрезжившем алом свете во все ещё спящем лесе Коуб, был Клайд. Что, степенно стояв примкнув к стволу спину, дотошно обозревал лесные угодья, утопленные в, словно сдуваемом новым днем дымчатом тумане, и каждое дерево точно отвечая на его призоры по отдельности своей выплывало из власти, густо подернувшей его установившейся в боре молочной поволоки. Кого именно выискивал меж, сбившихся нерушимым редутом деревьев и мелких свежих кустов с налетом росы следопыт, или стоит ли готовиться к бою, Коуб, не ведал, но растрепав волнистые волосы, сгоняя осоловелость подловившей сонливости, он с хрипотцой холодного утра заломил.

– Не спится? – он тут же кашлянул, так как за ночь, его горло немного промерзло, а дыхание свело, от легкой утреней осенней стыни. Клайд не сразу ответил, а лишь тогда, когда оторвался плечом от коры, освобожденной от веток, и круговоротом обернулся.

– Не умею полноценно щемить, – на его муторном скуластом лице было столько твердости, что прекословить с ним не хотелось, хотя ратник отчетливо припоминал, как следопыт, лег и, закатив веки, неподвижно пролежал на покрывале, не делая поползновений чихнуть или лишний раз встать по нужде, как заурядный спящий. Будто уловив размышление удивленного ратника, Безродный вызволив из буреющей стылой челки яркие серые зеницы, разъяснительно нашел, что добавить. – Сновидений, во всяком случае, я не вижу, покудова нахожусь в походах.

– Но иной раз, как возвращаетесь домой? – незадачливо все ещё хрипло поинтересовался кривившийся Коуб, растирая своё горло, которое с садней, зудело.

– Мне нет приюта. Путь следопыта этакое и не подразумевает, – на ходу бесцветно отчеканил он и вернулся к своей поклаже, которая была рядом с его черной подстилкой, и слугой, что, не прекращая сопеть, была укутана по горло, покрывалом, дабы стравить её гам.

Приметивший сие ратник, отметил эту просквозившую небольшую заботу, оказанную хозяином, и передернувшись в ознобе решил вновь растрясти его просквозившую крупицами общительность, если тот невзначай вернуться к нему. Вынув пару стрел из колчана, и взяв свой захудалый черный лук с натянутой узлами через мелкое игольное ушко у концов прута, Клайд вернулся к огниву, и, взяв рукоять, правой рукой подложив тута же запасную, он вложил перья в пальцы левой, и присев на колено долго вглядывался в плотный утрачивающий облачность неизвестности бор. Повисший на устах вопрос Коуба растворился сам собой, и тот, почесав свои карамельные кудри, втянув впалые щеки, лишь с замиранием духа наблюдал за малословным следопытом.

С повадками хищника, Безродный в своих каучуковых сапогах, осторожно ступая по некрепкой росистой земле, и устланными веткам, двигался с грацией, и уже вскоре оттягивал тетиву с плюмажем, пока наконечник не приблизился к его выпавшему из перчатки перстню. Что приветливо блеснул от серебристой гравированной оправы вокруг и самого овального гагата, и бликом попал в созерцающее око Коуба. Плечи лука, изогнулись до предела, и только тогда, заряженная стерла, была испущена на волю. Прошелестев по поддетому мглой лесу, разрезая стылый воздух и пространство меж мелких кустов и подлеска, что единодушно раболепно приклонялись пред разящей иглой в волнении, она достигла избранной жертвы, отчего следом раздался истошный визг мелкого ужаленного сталью животного. Он был столь невзрачен, что явного эха по рассеивающейся мути не пошло.

Поколе ратник тщетно исследовал ареал жертвы, он видел лишь окаймляющий рванный туман, что все ещё упрямо гнездился над соснами, и покуда, было ещё ранее протаривающие себе путь утро, и первые алеющие просветы зарева анемаи сквозь ерши веток, он имел полное право, застояться в своем обреченном упорстве. Редкие утренние трели птиц, только начали наполнять прорезаемое отливами лучей пространство сгрудившегося леса, и кратковременный ветер, что покачивал колючки с крупными шишками, то и дело прерывал это тихое, разуметься однообразное, но бесспорно красивое пение животной фауны, свистом в зябшие уши.

Не проронивший ни слова следопыт, ушедший вглубь постепенно кольями света озаряемой мглистой чащобы, уже воротился. В спущенной руке у хладнокровного Клайда, болталась странная на внешний вид тварь. Габаритами чуть больше куницы, зверек имел все шансы считаться и крупным грызуном, и одновременно с этим, попыткой изобразить из себя подобие дикого и агрессивного зверя, с которым шутки плохи. Широкие когти завито свисали из обмякших передних широко расплющенных лап, а их длинна, спокойно позволяла впиться таким в глазницы, или вырвать кадык, незадачливому путнику, если у существа появиться на, то острая необходимость при обороне, предварительно сиганув с ветки. Вытянутая морда с черным пятном носа и щелевидным разрезом у вытянутых желтоватых сцепленных зубов, очевидно нужна была для разрыхления почвы – может они были норными жителями – мельком посчитал Коуб. Зверь был не шибко крупный, но следопыт нес его за шкирку, а не за лапу, так как задние были довольно мускулистыми, а передние длинны, и под движением раскачивали тушку столь сильно, что та била бы Клайда выше колен. Цвет шерсти зверька напоминал собой, бурый с пропалёнными, и порыжелыми проблесками пучков, длинных локонов на его сглаженной макушке. На которой к слову была пышная шапка копны, скрывающая отверстия для ушей. А вокруг мелких сжатых после скоропостижной смерти глаз, были черные обводы в форме овального листа лимона, напоминавшие мешковатые синяки после схватки. В шеи зверька, зияла сквозная рана, из которой текла темно-зеленая кровь, оставляющая окропляющий след, по пути из глуши. У животного были, окоченело, стиснутые желтоватые зубы, и две четы узловых передних, что особенно выделялись на его застывшей гримасе со смежёнными веждами, как если бы он съел чего-то нестерпимо кислого или горького, и, скривив лицо, шел вымыть на водопои этот докучающий саднящий привкус.

Клайд донес его ближе к огниву, и, достав из-за пазухи свой кинжал, чья рукоятка была инкрустирована имитацией панциря, а тыльник при долгом пригляде напоминал угловатую голову кентавра. Он без церемоний расположился на земли, и, бросив тушку навзничь, принялся освежевать непропорциональное тельце, без малой толики сожаления, как если бы частил луковицу. Пока зеленая тягучая кровь облепляла его руки, и, без того запачканную различной субстанцией одежду, он через плечо, совершенно бесстрастно, произнес с указом.

– Разведи костер, и поставь на огонь котел, с водой.

Без каких-либо запинок, нашедшийся Коуб подпрыгнул, и метнулся к перевёрнутому котлу, на котором оставил свой полуполезный остроконечный шлем с не подогнутым под разрез глаз накостником.

В мгновения ока, котел был воздвигнут на двух рогатинах, а закипающая вода от облизывающих лижущих языков потягивающегося пламени, приняла в свои бушующие бульканья, нарезку некогда живого и прыткого зверька, которому не повезло встретиться с Безродным. От воды отчего-то повеяло ореховым привкусом, а следопыт велел бросить в воду травы, и даже не много эля, что притаил Калиб, для дня завершения похода.

Все оказалось в беснующейся кипенью воде, и уже скоро аромат странного сочетания, взмывал, ввысь оседая на ближайших нависающих ветвях, зачатками нежданного собранного из чего попало блюда. На приятный запах, подневольно поднялась и Риба. Шаткой походкой она добрела до них, и пока Клайд с головой был захвачен помешиванием питательного бульона, она решилась на жест, и поздоровалась с Коубом.

– Гожее утро, и здравья тебе, воин людей, – наиболее искренне для своего тембра сказала она то, что посчитала наиболее, аутентичным для его рода ремесла. А он лишь лучезарно улыбнулся и ответил в схожей манере малорослой девушки с вздыбленными червлёными прядями и опухшим зелеными щекам с глазницами.

– Гожее, лучница гоблинов.

Она уселась на поляну подогнув под себя ноги, и пока вычищала серу, из длинных полупрозрачных в ложе ушей, хозяин, резко вставая, минуя приветствия, дал ей деревянную ложку и строгий наказ.

– Последи за похлёбкой.

Без нареканий, она встала и во весь малый рост, у клокотавшего котла, и то и дело помешивала содержимое чугунного казанка, что отдавал зеленью и необычным благоуханием, кои уже испарением оседали на её курносом носу орехами со сладким елеем. Пока Коуб смотрел в постепенно проявляющееся от сдавшегося на притязания тумана захолустье леса, он начал слышать брюзгливое недовольство тех, кого насильно расталкивал ставший более расторопным следопыт.

– Подъем. Вам пара исходить в путь. Вороги не дремлют, – довольно грубой манерой гаркал тот, то и дело, опускаясь до посыпания лиц не пробуждающейся группы, зачерпнутой с земли влажной еловой шелухой и корой.

– Но мы, то не вороги! – заносчиво огрызнулся плевавшийся Моз, который спал плохо, из-за того, что Калиб умыкнул его покрывало.

– Замолкни! Он дело говорит, – тоже нехотя поднимался опухший до вздутия рубца на левой скуле Калиб, что снял на время свой шлем, показав уложенные короткие седовласы волосы, не заходившие дальше начала полосы роста волос на лбу. Джоаль поднялся сам, ещё до того, как обретший образ зазывалы Клайд его окликал (на него пробуждающую шелуху следопыт, отчего то не заготовил). Он спал очень чутко, из-за случившегося давеча потрясения, и все не мог отогнать витавшего в думах момента, когда ему на руку бросился остервенелый зверь, который заглотил лезвие, что неожиданно для смерти подобного куйна стало его роком.

Гайт когда до него до еле коснулся Клайд, начисто вскрикнул белугой, как если бы ладонь в перчатке без пальцев, была раскалена или обвита колючим дерном режущим плоть, иль покрыта зубцами полотна лучковой пилы. От разверзающего утренею тишь тенора вопля взвеялись, расположившиеся поблизости тускло мурлыкавшие на свой лад птицы, что спугнуто взметнувшись, низвергнулись ввысь, с удобных пригретых веток. Близлежащие пение стихло, и лишь ветер, теперь оставался в этом опостылевшем окружении смолистых деревьев, облепляя пышные ветви, опустевшие от трехпалых когтей лесных пернатых.

– Ещё раз так завоешь, забью рот грязью с иголками! – сердито отозвался нахмуривший брови Безродный, уже вскоре возвращаясь к Рибе. Опомнившийся Гайт пристыженно зардевшись испещренными щеками вжал шею в плечи, и, поднимаясь, разминал затекшую спину, так как при ворчаньях во сне, он уперся в корень, и так на нем скривлено и спал вплоть до самого с холодным потом поднявшего утра.

Когда все постепенно скопились у котла, уже давно прерывисто через естественные шторы всецело просияло златом, всюду проторившими себе путь лучами, и следопыт, перед началом трапезы с прелюдией томно огласил.

– Ешьте сытно. Сегодня не мешало бы выйти к притокам нагия, а лучше и вовсе пересечь его вброд.

– Отчего спешка? – звонко поинтересовался Моз, которому по-хорошему нужно было помалкивать.

– Ответ станется не замысловатым, – небрежно качнул головой Клайд, – коли я хочу, истрать гроши, что мне причитаются, мне не мешало бы остаться живым. А те, что идут у нас по пятам, могут оказаться чуть умнее, чем мешок зерна.

Коуб украдкой ухмыльнулся, остальные невозмутимо молчали, и только Риба уразумела, что за сим высказыванием крылась шутка, из уст того, кто никогда не умел подлинно шутить. Собравшись с силами, и несколько томительных минут, переваривая варево необычной, но увы некем должно не оценённой стряпни, их путь продолжился.

Всю дорогу по проселкам встречного, взрытого с землей корнями зачастившего бурелома, следопыт проторивая путь, справился вперед выискивая обходные пути от ловушек и иных закавык, и пребывал предельно малоречивым лишь жестом указывая цепи звеневших путников за спину, куда нужно сворачивать, зато Гайт, словоохотливо пытался поведать незамысловатую историю, о вчерашнем дежурстве, и о девушке в накидки из перьев. Многие, включая Калиба, пред кем он рассыпал горох, позубоскалили над его сказом, полушутя единодушно изрекая – Что от одиночества не предвидеться. Прочим не было до него дела.

Покамест они с головой углублялись и, форсируя тернии отдающих в ноздри лесной смолистой еловой глуши, да колючие пни с шапками грибниц, им на глаза стал встречаться густо растущие желто-цветные лепестки дрока уютно расстилавшегося мимо налитых свежестью куп пахучих ещё не высохших от росы листьями лопухов, покрытых свежей паутиной с первым жирным уловом куколок слепней, пожаловавших на трапезу к пауку. Чуть далее под подолом огарков послевкусия вдарившей по пням молнии выросли и плодовитые кусты с алеющими ягодами со сладковатым ароматом, которые замыкающая коноводу Риба со знанием отрекомендовала, не есть, и в кой веки сама воздерживалась, что было сил, дабы не сорвать пленяющую её синий язык горсть. Однако ж столпившиеся деревья в один миг поредели до широких освещенных приятной глазу лазурью небес прогалин с редкими осокорями и березами, и теперь, лавируя через пологие спады и отлогие возвышенности прогретых лощин, они вдруг остолбенели. А все дело в том, что Клайд, что не слабо отдалился в происках ловушек диких эльфов, застыл в исступлении у отвесного обрыва на открытый пустырь.

Через бреши в зачавшейся редеющей желтой кроне и просветам над ними, по пышно усеянных ковром жухлых иголок со свертками ковров листьев, устланных инородными листьями в ещё не пресекшемся бору, озаренное Риба спешно перебирая ногами плавая в палой златой листве берез, шурша расторопно подбежала по крутому подъему к хозяину. Когда она, форсируя заводь ссыпавшейся кущи, застыла, он, будто все ещё не видел её, неотвязно концентрируясь на содранной до камбия коре, на нескольких искореженных стволах деревьях. Гоблинка долго ждала, пока позади неё оставшаяся гуськом следующая за ним группа, бередила скопившуюся насыпь отмерших частиц деревьев, легко поддающейся легкому ветру и перекатываясь, в едком привкусе перегноя с разбегающимися жуками и мышами ищущих взаимопонимания на тленом поприще.

Внезапно Клайд, не отводя взгляда с раззадорившей насечки, сообщил слуге.

– Попридержи всех. У меня не хорошее предчувствие…

Но стоило обуреваемой легкой тревогой Рибе развернуться, как все в два шага были тут как тут, и встревоженно заворожённые во всю гурьбу буркал завороженно глядели на неё, а затем в то место, что так пристально изучал их нелюдимый проводник.

– Поздно хозяин, – виновато отозвалась в нос гоблинка за его спиной, насупив губы под клыками.

Безродный не успел к ним обернуться, как стрела свистом, режущим воздух беззвучно, вонзилась в почву, под ногой Гайта. Тот, взвизгнув, став белее полотна, стушёвано попятился, назад скользя по вспученным утопленным в златой палой листве корням, и, если бы не встречный Калиб, попробовал бы бежать вновь. Вся группа не на шутку смешалась, а коновода, тотчас расторопно обернулся и с пылающими серыми глазами приказал. – Назад за подъем! И не двигаться!

Все безропотно повиновались, не задерживая внимания на стреле, с лязгом кольчуг и мелкой поклажи, стекая по шуршащему покрывалу, а Риба будто не воспринимая его наказ, подобравшимся истуканом стояла под его правой рукой, и тоже наблюдая густые заросли терновника посередине сосен поодаль через открытую от деревьев засеянную листьями лощину, куда так умалишённо буравя, заглядывался остервенелый хозяин, стоя на возвышенности, пред оврагом широкой, щербатой на деревья просеки.

– Я имел в виду всех, – свирепо посмотрев на гоблиншу, процедил следопыт, и слуга, шмыгая вздернутым носом, понурено отошла, но не на значительное расстояние. Самость претила ей оставлять его. А ещё она украдкой хотела прибрать в колчан разбазаренную кем-то стрелу – не пропадать же добру?

А Клайд смерив черную стрелу с сивым плюмажем, вынув расписной на лезвии меч, и задрав его блещущий всполох над головой, стал идти по покатому спуску к открытому на свету месту переливающимся по границам волнам некогда главенствующими здесь иголками с мелкими ветками с граничащими у обрыва кустами и преддверья моря желтой листвы. Он размеренной поступью шел по отлогому скату, пока не дошел до освещенной середины впадины, меж редких пней и нескольких вязов, что чудом затесались в бору. Но, тем не менее, сезонно оголяясь, сбросили листву, что, жухло шерстя под ним, то и дело взмывала золотистой стружкой, оседая на корни и увядший на пылающем свету лета дерн с боков невольной просеки лощины. А он, недолго ожидая, отклика на эпохальный жест, все так же занося искру блещущей стали над головой, приосанившись, решил провещать пару слов, по окрестностям леса, не сводя бокового зрения с терновника меж передних могучих вязов с коих, была спущена раззадорившая всех неладная стрела.

– Я Клайд Безродный! Друг нелюдей, и провожатый достойных людей! Прибыл с миром, и прощу взамен лишь обоюдно того же! – зазвенела его раскатистая декламация, осевшая отголосками в пределах лесного конгломерата открытой границы меж бором и рубежами нараставшей дубравы.

Как долго он стоял, как на ладони не известно, так как воцарившиеся безмолвие с перекликанием клекота и усталое шуршания листьев, вынудила всю стушеванную когорту начать нервничать сильнее обычного. Темная стрела с сивым опереньем все так же на половину торчала, из земли ската обрыва, где относительно недавно проходился Гайт, и это был отнюдь не промах, а красноречивый предостерегающий жест. Безоговорочно убеждающий повернуть вспять.

Спустя какое-то время как следопыт уже был закрыт набегающими время от времени тучами, тернистый куст меж граничащих вязов и подлеска зашевелился, и из-за его дебрей вырос некто, со слабо блеснувшей натянутой зеркальной тетивой угловатого лука, и черный одеянием, под стать самому Клайду. У него были длинные и прямые свисающие до широкой груди волосы, густо смоляного цвета, но меж ними пробивались заостренные малокровные уши эльфа. Тот был долговяз, и его приметили и все воровато приблизившиеся остальные, что куча малой стояли, издалече выглядывая из-за среднего холма во озолоченную в пробившем себе волю свету впадину. Он был одет в облегающее одеяние, будто сотканное из чешуи рептилии с лёгкими проблесками янтаря смолы, закрывающее большую часть тела сковывающими полосами, по огражденную шарфом шею. Битая летами куртка и потертые сапоги с ворсистыми брюками были скроено, ушиты, и обличали его подобием коры ствола, а древесного отлива хламида за спиной (явно не лишённой зачарованности), могла с лихвой сокрыть его, как только он запахнет её, и натянет спасительный капюшон. Скошенный гладким углом колчан был примощен у его левого бедра, и целая горсть сивых перьев, наизготовку выпирала под его правую длинную руку на тонких дегтярно-черных прутьях.

Эльф в черном облачении, долго пытливо осматривал следопыта блещущими самоцветами жемчужных очей, не спуская напряжения с зеркальной тетивы и натяжения плеч свода лука, пока с укором не провещал, ещё издалека обитая в укрывающей сени вязов.

– Здесь нет переправы для солдат, и лжецов, загребающих имена достойнейших! – голос, молвивший на чистом всесветном, был высоким и певчим, но на лице издалека, несмотря на скошенную гладкость, и правильность черт, с гладким вытянутым носом и ямкой на подбородке без тени серости щетины, можно было прочувствовать сочившиеся недовольство.

– Мы очутились в твоих владениях, не по своей воле! За ними в след гоняться убийцы, и единственный путь к отступлению пролегает токмо, через твой лес Ливелз!

Только непреклоннее палача эльф будто на раз оторопел, и сбавил натяжение отражающий вездесущие краски тетивы, что все ещё была задрана до надлома плеч изящного лука. Но позже найдясь, опять вытянул, что было мочи, да ещё с такой загоревшей злобой, что его черты лица, сведённые судорогой злобы, вытянулись, и стали походить на снуло змеиные, а завитые плечи лука угодили в предельное натяжение на луке в янтарном отсвете цедящего лучи покрывала дерева.

– Кто посмел тебе рассвистеть, как меня величают? – тенором прикрикнул он с другого конца, сгрубив свой высокий голос до неузнаваемости язвительной желчью.

Клайд отбросил всполохом по округе, разносящим зайчики меч, и пока тот подбросил вал игл с под омлетом листьев, устало отпустил, понурив голову с витой русой челкой по подбородок.

– Черный Эльф привечает, лишь тех, кто чтит его традиции. А имена лесных эльфов ведают единственно их друзья, – после этих томных слов Безродный, задрав перчатку, без пальцев, на правой руке, и указал блеснувшие кольцо, с овальным гагатовым камнем выбившиеся из порванного шва.

Эльф, тотчас спустив вожжи запряженной ярости, разжал зеркальную тетиву и, отводя, опустил янтарный лук, а его искрящаяся злость растаяла, как и стянутые в узел лицевые мышцы. Он стал надвигаться, вылезая саженью роста из укрытия, сокращая дистанцию до саженей размашисто широкими шагами, и когда добрел до преподнесённого меча, с серой полосой изящных рун, меж двух долов, и длинной рукояти и эфесом, то усмехнулся, сощурив веки на перламутровые зеницы, и разгладив ямку на гладком подбородке, как и подобает признавшему товарища другу.

– А плутали слуги, Клайд пал у стен Антура… – после этих сорвавшихся слов он прянул и нежданно для того в обуявшей экзальтации обхватил следопыта за стан, подняв, его в объятьях, как если бы тот весел не больше вьюка муки. И дав ему напитаться стравленной на себе для отвода нюха хищников лавандой, немедля поставил обратно с удивлением, как если бы поднял лишь половину, к чему готовился. Смущенно собравший уста в узел, обескураженный и поделившейся с ним уже духом въевшихся в его одеяние каперсов Безродный отходивший от такого рода теплых ласк, только отбрехался.

– Брешут. Клайд и не жил…

Вернув черную стрелу, в кожаную обитель сивых плюмажей, приткнутую у бедра, алебастрового-светлокожий эльф, ставший вблизи отдавать знакомым для лесных эльфов терпким майораном, в темных одеяниях, смягчился, до шепота, покуда все остальные сгрудившейся гурьбой молча ждали за возвышением бугра у двух навеивающих полутьму облезлыми кронами осокорей.

– Твои спутники, явно нешибко воинственные, раз не рванули на заведомо гиблую сечу. Ручаешься за них? – сдвинув антрацитовые брови, заломил эльф, поморщив тонкие уста и не добро блеснув жемчужными зеницами.

– За большую долю. Прочие несут ложку в ухо, я бы не будоражился, хоть они и пережили встречу с куйнами, – дружески свыкался с радушной встречей обыденно не словоохотливый следопыт.

– Ну, что ж, показывай, – прямодушно махнул ладонью в крагах у тонких пальцев Ливелз. – Только по одному…

Учтиво кивнув, следопыт через плечо с бугром котомки, начал пересчет на высь отвесного обрыва в золотую заводь, – По одному спускайтесь. Начиная с Рибы.

Гоблинка в бурой пенуле буквально скатилось с горки, не щадя мягкие ткани и льняную ткань, ворсисто обтягивающую её крепенькие бедра об иглы, камни и выпирающие концы корней, бьющих словно ручьи. Она, не выпуская, из-за спины лук с колчаном, крест-накрест пересекающих её выпирающую грудь давящими ремнями, темнее на свету бутылочным отливом круглого лица, рьяно подбежала к хозяину, пока застывший на свету эльф смотрел на неё с искренним удивлением, выпученных губ и опавшего подбородка с ямкой, впустив в ноздри её мускус бадьяна.

– Да неужели? – разочарованно кинул жемчужные очи тот на Клайда, вытянув лицо от чего острые скулы отдалили ниспадающие пряди.

– Не мели чушь! Это не она… – брезгливо фыркнул следопыт, – данная особа мне в довесок выпала, за одно поручение.

– Это Рок, а не вознаграждение! – с огнем в широких глазах с жаром произнесла Риба, сведя бордовые брови на все ещё матово-синей краске, затопившей круглые щеки.

– С Роком, не играют, – учтиво кивнул эльф, и, сводя свои жемчужные глаза с чудаковато обряженной гоблинке мирно борясь своим приторным майораном и вассалом лаванды с её пахучем бадьяном, посмотрел на Клайда с некой благодатью. – Вот, и ты приобщился к законам нашего мира…

– Единственная, правда о Роке, зиждиться на том, что у его малорослых последователей, есть устойчивый ответ на все невзгоды, – насуплено качнул он головой, и басовито позвал следующего. – Джоаль!

Подавшийся виконт через хватку упрямо отговорившего Калиба и Гайта брезгливо вырвался и, курьезно спустившись, едва ли, не уронив свою августейшую особу, показал эльфу свою необычную мешковатый кауф с подвернутым боком через гримасу, которую сочинил, зацепившись за корень. И щегольски пышный бордовый наряд с желтыми отороченный полосатыми полосками по швам, у которого правый рукав был заляпан истаявшей попутно с заскорузлой тканью желтой жидкостью.

– Ты значица в свою очередь, тоже избавил мир от одного из куйнов? – обмеривая виконта с головы до ног перламутровыми зрачками, снисходительно прокомментировал Ливелз, как только тот на голову ниже предстал подле него, приталив ёрзающие и взмокшие кисти.

– Он скорее сгорал от желания, очистить свою карму, и жертвенно прыгнул на мой кинжал, – лоснясь испариной по полу крытому лбу и запавшим щекам, и подтянув усы, отмочил тот нежданную шутку. Удачную.

Эльф сдержанно хихикнул, осклабив острые свойственные его роду белоснежные зубы, а Риба и вовсе избоченившись, выпячивая губу, загордилась, поминая, кто именно выдал ему оружие на борьбу с недругами.

Моз и Коуб вышли по очереди, но эльф лишь кивнул, заметя их смерявшим взором исподлобья, не приметя в их лицах не крупицы угрозы. Когда показался Гайт, он покачал головой и шорами прядей, окрестив его на месте – Морный. Но в как в пору приспела очередь Калиба, тот трезвоня явившись на свет и всем своим видом на растянувшейся золотистой лощине прогалины немедля выказал, свое “расположение” к эльфу. Он до белых костяшек под перчатками сжимал секиру, и готов был обрушить её, в любой момент на голову долговязого обитателя леса. Ливелз, почуяв в вяжущем напоенным лесным духом воздухе недоброе, отклонился назад, и стремительно вернул стрелу одни движением назад в изящную выбоину у рукояти янтарного дерева, не дрогнув не одним мускулом на угловатом лице. Джоаль не видел Калиба, и, обливаясь холодным, потом счел, что сим являлась долго выстраданная ловушка, отчего стушёвано ретировался. И лишь когда Клайд расторопно загородил жердь Ливелза, он понял, в чем истинная причина враждебности нелюдя.

– Все, что ты возжелал спросить с него, сначала взыщи с меня, – Безродный все ещё был без меча, но всем было очевидно, что он и без него, сможет отправить старого воина к про-отцам, если не свинцовым тембром или аурой, так жилистыми руками. Исказивший черты пламенно зардевший на пробившем себе дорогу зное сотник ещё немного колебался, впуская в ноздри вяжущий привкус лесного эльфа, и когда увидел всех со стороны, и их востро негодования, спустил блеснувшую секиру, ближе к ногам.

– Битва при Антуре, забрала моего отца… – смотря в землю, опосля вспылившие, цежено пробурчал он.

– А у меня обоих братьев, – ответно скрепя острыми зубами отозвался нахмурившийся эльф, когда Безродный перестал его загораживать. – А то бесчинство, что вы творили в лирре, и лояльного взора в вашу сторону не заслуживает! – свирепо огрызнулся он, грубив гневом голос до неузнаваемости. – Но… – будто протрезвев от внезапной обуявшей злости сбывая легкую стигму, мягко протянул он. – Клайд мой друг, и я приму вас здесь, доколе он с вами. Скоро затеется долгий дождь. Идемте.

Покуда все немо задавались вопросом – куда? – шестифутовый с половиной эльф (возвышающийся и над следопытом) поднял меч, и вручил его следопыту и, улыбнувшись, сверкнув жемчужными глазами, вновь располагающее убирая стрелу в колчан, почти пропел.

– Сегодня мой друг возвратился, и пир следом случился.

Безродный же в отместку, приметил не свою стрелу с сивым опереньем, жуком в муравейнике беспардонно затесавшуюся в колчан к слуге, и, выдернув её, отдал эльфу. Тот был признателен, а вот она…, впрочем, её мину передать невозможно…