Я обязательно уволюсь

Глава 1

Я хотела бы стать туманом. Я хотела бы стать воздушным змеем. Я хотела бы стать дымом. Я повторяла это про себя, когда смотрела на монитор, на вздутый пожелтевший натяжной потолок, на рабочий стол цвета школьной парты. Я могла поднять голову и опустить, но поворачивать – нет.

По опенспейсу туда-сюда ходили люди, смотреть на них было запрещено. Только два раза в день я позволяла себе оглянуться – сзади за такой же партой сидела моя единственная заступница, Стася. Она приносила чай и бумажные платочки, когда я плакала. Иногда интересовалась моими делами и всегда улыбалась, как будто я её радость. На самом деле это она была моей радостью.

Справа было слепое пятно. Я никогда не поворачивала голову вправо добровольно. Справа, за одним столом со мной, сидела моя смерть, моя петля, наказание за все грехи. Моя начальница Ангелина.

Один. На собеседовании Ангелина предупредила: «Я требовательна к себе и к другим». Я зауважала её за это. Всё правильно: начальница должна относиться к работе ответственно. И слегка испугалась – вдруг не справлюсь с её требованиями.

Два. В первый рабочий день Ангелина сказала: «Я не люблю повторять дважды». Я старалась конспектировать каждую её фразу, каждое слово, а потом расшифровывала закорючки, написанные в спешке. И всё равно Ангелина была мной недовольна, называла бесполезной и повторяла: «Отойди, я сама». Начало карьеры было положено, работа – это прогулка по нервам Ангелины, танец с яйцами на голове.

Три. Во второй рабочий день Ангелина произнесла: «Ой, кажется, у меня сломался компьютер. Наверное, он не хочет, чтобы я работала». Её рассмешила эта шутка – она взвизгнула-хохотнула по-поросячьи и ушла, спустя два часа написала мне, что сегодня работает удалённо. Я осуждающе подняла брови. Задач не было, и я посидела в телефоне и пошла домой.

На следующий день Ангелина пришла взъерошенная и взбудораженная. Она не села за рабочий стол, а пошла к коллеге Ане и села ей на уши. Час рассказывала о том, как съездила в парк развлечений «Остров Мечты». Моей мечтой было поскорее стать стеной, столом, креслом, лишь бы не слушать этот поток слов. Ангелина была на острове мечты не одна. Я узнала, что детей Ангелины зовут Анфиса и Аллуша, муж у неё деловой бизнесмен, они платят ипотеку, скоро Ангелина снова собирается в декрет. Я сидела со скучающим лицом и смотрела в чёрный монитор. Ангелина заметила меня, закончила с Аней и спросила, явно зная ответ:

– Ты сделала вчерашние задачи?

Задач у меня не было, я прошептала:

– Какие задачи?

– Я не слышу, говори громче! Задачи, которые я тебе вчера отправила в телеграме.

Мы с Ангелиной в телеграме не переписывались. Она пару раз писала мне в вотсапе, другие коллеги тоже, так что вотсап был для работы, телеграм – для друзей и новостей в режиме не беспокоить. Сообщение от Ангелины я, конечно, пропустила. Ангелина победоносно улыбнулась:

– Тебе стоит внимательнее относиться к своей работе. Смотри, получается, вчера ты ничего не делала весь день…

Дальше я не слушала – замерла и пережидала бурю – Ангелину. Замирание стало главной стратегией выживания в офисе.

Моя работа напоминала школу: никто не радовался по утрам, старшие обижали младших, отличницы-трудоголички вкалывали с раннего утра до позднего вечера. У нас даже отмечали посещаемость, и за опоздания полагалось наказание. Правда, это правило действовало только для коллег на стартовых должностях. А ещё нужно было ходить в сменке. Я поняла это, когда увидела, что Ангелина сидит босая, а рядом с ней валяются сапоги. Вместо них Ангелина натягивала другие сапоги – с каблуком повыше и кожей помягче. Так стало понятно, что Ангелина – женщина-загадка. Загадка, которую не хочется разгадать.

Ангелина всегда приходила позже, чем было нужно. Но ей это, как и многое другое, прощали. Может быть, потому что при любой неприятности Ангелина начинала визжать и оскорблять всех, кто оказался поблизости. В такие моменты я переставала дышать, чтобы не привлечь лишнего внимания. Но конечно, всегда доставалось мне. Ангелина требовала понимания без слов. А я плохо угадывала её желания, даже облечённые в слова.

Ангелина не заботилась обо мне и других сотрудниках: она отказывалась повышать зарплаты, не стремилась выстраивать отношения, давала невыполнимые задачи. Как будто мечтала выгнать всех. В таком месте не стоило начинать карьеру. Но эта работа была моей первой официальной, и платили тут чуть больше, чем на стартовой позиции. Я не могла позволить себе её потерять.

Не потерять эту работу было непросто. Ангелина всё переделывала за мной, крича на весь опенспейс унизительные гадости. Другие сотрудники уже привыкли и ничего другого не ждали. Мне говорили, что наш коллектив – большая семья. В большой семье всегда найдётся нелюбимый ребёнок или даже двое. Ангелина не любила нас обеих: меня и работу.

Если первая рабочая неделя оказалась насыщенной на открытия, то вторая – на события. У меня украли розовую кружку из «Икеи». Я оставила её на столе, отошла на пару минут, и больше кружки не было. Про себя я шутила, что принесла жертву богу работы и теперь всё станет неплохо. Я ошиблась.

Наш отдел занимался маркетингом, мы с Ангелиной и Аней – пиаром. Формально Аня и Ангелина занимали одинаковые позиции, на деле Ангелина руководила всеми нами и была, получается, директором по маркетингу. Я была уверена, что платят Ангелине гораздо больше, чем Ане. Ангелина выглядела очень зажравшейся.

К СММ-отделу у Ангелины всегда было меньше претензий и вопросов, даже если они запаздывали с постами или не отвечали на вопросы в комментариях. Всегда страдала пиар-часть отдела, а точнее – я, Ане прилетало меньше.

Любая коммуникация – это бой. Ангелина любила это повторять, когда у меня не получалось дозвониться до журналистов или найти «тёплые» контакты. К нам приходили с совершенно разными запросами: от кампании краудфандинга для небольшого приюта с пожилыми брошенными животными до продвижения личного бренда девочки-пятиклассницы, дочери человека-с-деньгами. Чтобы предложить сотрудничество, нужно было писать самым разным людям. Благодаря этому я узнала, что у многих богачей-бизнесменов нет социальных сетей и связаться с ними можно только через знакомых. Ангелина меня ни с кем не знакомила, так что приходилось довольствоваться работой с душными блогерами. Я ненавидела пиар всей душой. Ангелина ненавидела меня.

Я знала, что не должна работать здесь. Это было ясно любому с первого взгляда. Я выглядела иначе, двигалась иначе и совсем не попадала в коллективный ритм. Бывали дни, когда рабочие дела занимали около часа, а остальные восемь я смотрела в монитор. Другие коллеги умели растягивать этот час на весь день: периодически заглядывали в телефон, ходили в туалет, на перекуры, на обед. Мне было слишком страшно делать лишние движения – Ангелина могла заметить их и вспомнить, что я существую. Поэтому я ждала, когда она отвлечётся, и только тогда бежала в туалет и надолго там запиралась.

Бывали дни, когда я, напротив, оставалась в офисе допоздна и пыталась всё успеть. Ангелина меня удивляла: она никогда не задерживалась, более того, она никогда не уходила позже меня. Возникал вопрос: как она работает? Почему у меня не получается распланировать каждый свой день так же? И я знала ответ: потому что количество моих задач зависело от настроения Ангелины, а настроение её менялось после звонка мужу, после посещения врача, после отказов сотрудничать. Муж ей звонил каждый день, жаловался на детей. Ко врачу она регулярно ходила раз в неделю. Сотрудничать с нами отказывались многие: наш сайт выглядел замшело и бюджеты всегда были крохотные. Я мечтала стать человеком, который отказывает Ангелине.

В семь вечера заканчивался рабочий день. Раньше уходить совсем нельзя – коллеги могли написать донос директору. Директор был строг или глуп и действительно пару раз уволил тех, кто не хотел торчать в офисе весь день. Об этом мне рассказала Стася, моя доброжелательница. О Стасе я знала совсем мало информации: мы с ней родились в один день, она давно работала в этой компании дизайнеркой. Мы познакомились, когда я потеряла кружку. Она перерыла все шкафы с посудой, потратила на меня рабочее время. Так что я очень сильно уважала её.

Без её помощи я не продержалась бы и дня. Она мне улыбалась, здоровалась, смотрела с добротой. Пару раз даже приносила воду и платочки, чтобы я не сморкалась в рукав, когда плачу. Она тоже иногда ходила заплаканной. Но я ясно понимала: помощь ей не нужна, она была сама по себе.

У Стаси тоже был ужас-начальник. Он орал на неё, когда она опаздывала, или когда не успевала быстро сверстать сайт, или когда ему не нравился финал. Стася никогда мне об этом не рассказывала, но в опенспейсе сложно не услышать крики прямо за спиной. Вот и я слушала, особенно когда Ангелина забывала про меня. Вскоре Стася уволилась, сказала, что хочет попробовать себя в смежной области. Так я потеряла всю броню.

Напоследок я написала Стасе трогательное сообщение: «буду скучать; спасибо, что делала невыносимое выносимым; пусть у тебя всё будет хорошо». Она ответила по-доброму, и больше мы не общались никогда. Я быстро забыла о ней и ни к кому больше в агентстве так и не смогла привязаться.

Коллега Аня была неплохим человеком. Она аккуратно давала обратную связь, всегда была на работе вовремя и не повышала голос. В первый рабочий день она подарила мне красивую тетрадь с птицами, чтобы я могла записывать все мысли и приказы Ангелины. И в то же время Аня, хоть и была совсем немного старше меня, дружила с Ангелиной и ужасно старалась понравиться ей. Вся её социальная энергия была направлена на доказательство – они с Ангелиной уже ровня. Я же видела, что это всё неправда, никакая они не ровня. Аня была лучше, этичнее и работоспособнее Ангелины. У Ани имелся потенциал хорошей начальницы.

Существовала ещё эйчарка. Она меня наняла. У неё было очень вытянутое лицо, напоминающее по форме калошу. Сначала казалось, что это теперь мой самый близкий человек, такой дружелюбной и очаровательной она выглядела на собеседовании. Я задавала ей разные дурацкие вопросы, а она отвечала с удовольствием. В офисе она показала мне все важные локации, такие как туалет и кухня. Первые дни спрашивала, как я себя чувствую, всё ли хорошо. А потом улыбки закончились. Мы никак не могли подписать договор, хотя я уже работала в агентстве и работала. Она каждый день обещала, что надо подождать ещё недельку. Такие обещания раздражали, и я сказала, что начинаю сомневаться в надёжности агентства. Видимо, это задело эйчарку, и какая-то девушка тут же принесла мне договор, агрессивно швырнув на рабочий стол. В тот же день я встретила эйчарку на кухне. Она увидела меня и улыбнулась:

– Ну что, получила договор?

Я кивнула. Она улыбнулась шире:

– Поняла в нём что-нибудь?

Теперь улыбнулась я – растерянно. Мы разошлись и больше не общались.

Работа занимала всё время: дома я успевала поесть, привести вещи в порядок и посмотреть две серии какого-нибудь сериала. И моя кошка Окрошка тосковала по мне, выла у двери. Соседка, с которой мы арендовали квартиру, осуждала меня за кошкины истерики и очень жалела Окрошку. А мне было больно от этого воя, от ежедневного несчастья Окрошки. Я объясняла ей: «Это чтобы купить тебе корм». Но она всё равно страдала.

С дружбой всё тоже складывалось драматично – она была возможна только в интернете и по выходным. Сначала я плакала от одиночества и тоски, а потом привыкла.

Моя вынужденная недоступность не касалась друга-которому-нельзя-выходить-из-дома. Я старалась приезжать к нему на поздний ужин и почти сразу уезжала, чтобы успеть поспать хоть немного. От работы до него ехать полтора часа и столько же – на обратную дорогу. И я ездила, а кто бы не стал?

Люберцы – чудное место. Каждый раз, когда я там оказывалась, со мной происходило что-то инопланетное. В первый раз я была там летним днём. Светило солнце, во дворе орали дети, женщины развешивали бельё на верёвку во дворе. В кустах сидели пьяные безобидные мужчины с бальзамом «Бугульма». В следующем дворе в кустах сидели другие мужчины, у них была водка, они тоже никому не желали зла. Наверняка такие мужчины сидели под всеми кустами Люберец.

В другой раз был ураган, он снёс большое дерево, оно упало на проезжую часть. Со всех сторон дерево окружили люберчане. Падение дерева стало событием, сенсацией, зрелищем. Люберчане фотографировали дерево, обсуждали его, мужчина утешающе гладил девушку по голове. Дерево и вправду было жаль.

Однажды я шла по Люберцам и горько плакала. Ангелина опять отругала меня без повода, просто потому что поссорилась с мужем. Я слышала весь их звонок целиком, потому что а как не услышать, если она сидела в метре от меня. Отруганная, я летела на ужин к другу. Ко мне подошёл мужчина с ретривером и сказал: «Не плачьте, лучше погладьте собаку». Я погладила, ретривер облизал меня, и все рабочие горести забылись. Таковы были Люберцы.

Друг-которому-нельзя-выходить-из-дома Люберцы не любил. Его злила удалённость от центра и других частей Москвы, бесили тоскливые многоэтажки и что не все доставки еды ему доступны. До него было трудно добраться и трудно уехать обратно. Вокруг не было кофеен третьей волны, к которым привыкли его друзья, только места, куда все боялись заходить. Я не боялась и изредка покупала ему шаурму, куриные крылышки или шашлык. Еду из любимых кафе и ресторанов он получал редко, только если кто-то заботился о нём и привозил что-то с собой из центра. Привычная еда и большой круг общения свелись к минимуму. Не к такой жизни он привык.

Мы виделись только на ужинах, хотя раньше я могла проводить у него дома целый радостный день. Ужины были почти ежедневным ритуалом, на который старались приезжать и разные другие наши друзья. Так что мы с другом-которому-нельзя успевали обменяться парой общих фраз, а потом болтали уже в компании. Из-за работы я знала меньше новостей из его жизни, а он мало что понимал в моей. Работа украла целостность этой дружбы.

Как-то раз я приехала с большим опозданием. Все уже радостно жевали арабьяту и галдели. Возникло знакомое чувство, что я – часть огромной семьи. Наверное, ещё и поэтому я так стремилась попасть на ужины. За столом были два незнакомых мне человека: остроскулая женщина и девушка. Женщина сидела с краю, молчала, ей было неловко, и я решительно направилась развлекать её. Мы пили вино, шутили что-то про вино и игнорировали остальную часть стола. Она рассказывала про себя: что уже около пяти лет нигде не живёт и всё время перемещается, потому что жизнь – одно большое путешествие. Это восхищало и одновременно не было мне близко – я чувствовала себя самой оседлой птицей на свете и не думала, что когда-нибудь смогу покинуть Москву.

Мы напились, нас слегка шатало, мы держались за руки и посмеивались. Она смотрела только на меня, а я смотрела на неё. И я была готова уехать с ней в этот вечер, хотя никогда так не делала. Почти наступила ночь, все начинали собираться домой, разговоры становились мягче и тише. Женщине пришло сообщение. Она встрепенулась и сказала немного виновато: «Муж приехал». Я рассмеялась, как обычно не смеюсь, – низким грудным голосом. Она ушла и больше к другу не приходила.

Такое общение периодически случалось со мной, друг был значимой персоной, персоной грата и имел больше знакомых, чем среднестатистический россиянин. И эти знакомые были красивые, интересные. Мне нравилось улыбаться им, очаровывать, нравилось весело шутить и находиться рядом. Друг относился к моим выходкам спокойно, а точнее обычно их даже не замечал. Он иначе видел вещи, и флирт ему был несвойственен. Или я не могла себе представить его флиртующим. Я ощущала его своим старшим братом, безопасной гаванью, родственной душой. Он был чемпионом заботы и бережности, и я оберегала отношения с ним, как самки животных – новорождённое потомство. Я чувствовала что-то материнское к этим отношениям.

Однажды я искала базу с контактами для нового большого проекта. Папка не открывалась, требовался пароль. Пароль висел на стикере под экраном компьютера Ангелины. Она сама мне об этом сказала, улыбнулась и не сдвинулась с места. Надо было подойти к ней очень близко. Я напряглась так, что у меня заболел живот. Ангелина пахла духами с ароматом корицы и спирта. Я подошла, наклонилась совсем рядом и быстро переписала все цифры и буквы пароля. Он не подходил. Я снова наклонилась над Ангелиной, увидела, что вместо ноля нарисована большая буква «О». Корица со спиртом успели проникнуть слишком глубоко, моё тело им не обрадовалось, и я чихнула Ангелине на шею. Так стало понятно, что духи у Ангелины палёные. Я замерла, Ангелина тоже. Потом я сказала:

– У меня есть влажные салфетки.

Ангелина посмотрела на меня всё ещё в ступоре и ушла в туалет. Видимо, на неё никто никогда не чихал. Вернулась она через полчаса.

В папке вместо базы контактов клиентов я обнаружила базу контактов всех сотрудников, бывших и нынешних, то есть вообще всех-всех. ФИО, должность, дата рождения, паспортные данные, стаж работы, вид трудоустройства (трудовой договор, ГПХ с физ. лицом или ГПХ с самозанятым). Конечно, я стала изучать тех, кто работал на моей должности до меня. Девушки – а это всегда были юные девушки – менялись с периодичностью раз в два-три месяца или уходили в течение двух недель. Их было легко понять. Их было легко ломать.

Я записала почту своей предшественницы – на будущее, мало ли что. Где-то месяц я собиралась связаться с ней и постоянно откладывала: было не до того. Появился большой проект, и все считали, что наш отдел маркетинга должен на нём постараться. Я ничего не понимала, но у Ангелины выдался спокойный период, и она объясняла мне всё на пальцах и даже почти не кричала, если я задавала уточняющие вопросы.

Мы успешно сдали проект, заказчик остался доволен. Я получила похвалу от Ани:

– А ты молодец! Видно, что соображаешь.

И комментарий от Ангелины:

– Было не так уж и плохо.

Я возвращалась домой довольная, купила по дороге торт и собиралась съесть его одна. И съела. В десять вечера мне написала Ангелина: Сделай презентацию по проекту, и отправь сначаламне потом заказчику срочно!!!!!

Ангелина часто ставила запятые как попало, пропускала пробелы и набирала лишние символы и буквы. К этому я уже привыкла.

Я ответила: Давай завтра, уже поздно, я ложусь спать.

Ангелина написала:.срочно!

И я села делать презентацию. Презентации не были моим коньком. В пиаре вообще было мало моих коньков: я не могла похвастаться ни большой любовью к людям, ни выдающимися способностями к креативным идеям и всё время сдерживалась, чтобы кому-нибудь не нагрубить. Друг-которому-нельзя-выходить-из-дома говорил, что я должна работать с животными, а не с людьми. Во многом он был прав.

Через час кривая и косая презентация, выполненная в шаблоне паверпоинт, была готова. Я отправила её Ангелине, но она так и не ответила. Без согласования с Ангелиной отправлять заказчику что-либо было нельзя, тем более итоговую презентацию. И я легла спать.

Утро встретило меня двумя пропущенными от Ангелины в четыре утра и сообщением:

Зпуазчику отправиоа?

Нет.

Понятно

В тот день Ангелина впервые пришла на работу вовремя и кричала на меня полчаса, голос её срывался на визги в каждом втором предложении. А я была туманом, воздушным змеем, дымом. Очень сильно болел живот, и я концентрировалась на этой боли. Повторяла про себя: «Я обязательно выживу». Презентацию Ангелина переделала, отправила заказчику, и больше мы не возвращались к той ситуации.

А дальше стало происходить неладное. Ангелина с каждым днём становилась всё более недовольной, часто отсутствовала на рабочем месте и практически всегда отвечала на мои вопросы так:

– А сама подумать не можешь?

Живот начал болеть почти постоянно. Аня однажды увидела мои страдания, спросила, в чём дело, и протянула таблетку:

– У тебя гастрит?

Я не знала.

– Похоже на то.

От таблетки Ани стало легче, а дома я загуглила лечение гастрита. Уже на следующий день я пришла на работу с микроаптечкой, где были «Смекта», «Мезим», «Фосфалюгель», «Альмагель» и «Дюспаталин», а ещё обезболивающие. Жизнь заиграла новыми красками.

Иногда таблетки помогали сразу, иногда не помогали вовсе. Предсказать, как отреагирует мой живот, было невозможно. Я училась терпеть боль. Гнев Ангелины был гораздо страшнее какого-то гастрита и бил больнее, так что свою болезнь я принимала со смирением. В интернете про гастрит было написано немало. Я читала с интересом – во-первых, это была моя первая серьёзная болезнь, и нужно было с уважением отнестись к ней, ближе познакомиться. Во-вторых, наконец появился повод жалеть себя и оправдывать провалы на работе, а для этого стоило подготовиться информационно.

Настроение Ангелины привлекало теперь внимание всего офиса. Она грубила каждому, могла начать орать в любой момент. С ней ещё больше, чем раньше, предпочитали не связываться. А исподтишка называли Сатаниной. Мне это прозвище не слишком нравилось, но с офисом не поспоришь.

День шёл за днём, и почти про каждый я могла сказать: Ангелина снова не в духе. Мой гастрит тоже. Пора было что-то предпринимать.

Про контакт девушки из базы сотрудников я вспомнила на пятый месяц работы в компании. К недовольству Ангелины я уже привыкла и была равнодушна. Аню Ангелина тоже не щадила, поэтому они перестали общаться. Мы с Аней стали понемногу разговаривать не только о работе и иногда ходили вместе на кухню обедать. Кухней мы называли кабинет с обшарпанными стеллажами, шкафами и ненужной мебелью, потому что тут поставили холодильник, чайник и заварку зелёного «Гринфилда». Аня рассказывала о своём попугае, о философском образовании и задавала приятные необязательные вопросы обо мне. Большой плюс Ани был в том, что я не смогла бы в неё влюбиться – она слишком ярко красилась и слишком в стиле офиса одевалась. Появились перспективы для приятельства.

Однажды я спросила у Ани, что стало с моей предшественницей. Аня посмотрела на меня пронзительно, она такое умела, и сказала:

– Я точно не знаю. Она была хорошей девушкой, но однажды уволилась. Говорят, ушла по собственному.

Я, конечно, Ане поверила. Работа продолжалась.

Как-то Аня позвала меня пить чай. Был октябрь, работы было мало, так что я согласилась. Мы шуршали конфетами и смеялись над видео с попугаем Ани, где он смотрит на себя в зеркало. Аня встала, чтобы долить себе кипятка, а я услышала шуршание из шкафа для бумаг. Стало очень страшно. Аня стояла далеко от шкафа, а я сидела близко. Шуршание становилось интенсивнее, и дверца начала открываться. Я заорала, Аня облилась кипятком. Из шкафа выскочила Ангелина и тоже заорала, глядя на меня:

– Кто работать будет? Кто будет работать? У тебя задач нет? Ты всё сделала?

У Ангелины в волосах висел мусор, платье было в пыли, в ногтях – грязь. Хотелось смеяться, но было слишком жутко. Боковым зрением я заметила, как ускользает Аня. На секунду я даже подумала, что она меня заманила в эту ситуацию, но слишком уж сильно она испугалась сама. Аня тоже знала, что от Ангелины в бешенстве нужно держаться подальше.

Я отправилась на рабочее место и стала изображать деятельность. А вместо этого панически искала в заметках почту своей предшественницы. Мне стало смертельно необходимо узнать, почему она уволилась. Почта нашлась; не задумываясь я написала письмо, в котором объяснила свою ситуацию, не глядя отправила. Ответ пришёл в тот же день, в тот же час.

Привет!

Я и правда работала тампочти полгода. Меня ни разу не похвалили, хотя я хорошо всё делалас. Ангелина сумасшедшая, она любит унижать людей и орать, у неё бывают приступы гнева. У меня начался гастрит из-за этой работы, и до сих пор половина моей зарплаты уходит на лечение.

Мне не заплатили за последние две недели работы и уволили одним днём, вот скрин письма Ангелины.

Уходи оттуда как можно скорее! Иначе они и с тобой так поступят

Это письмо меня напугало, я пожалела, что не написала раньше. Текст увольнения предшественницы выглядел так:

Мы в твоих услугах больше не нуждаемся и не видим причин продолжать работать с тобой. Твоя безынициативность вредит нам, а профессиональные компетенции оставляют желать лучшего.

С этим согласны все в компании. Так что мы разрываем сотрудничество с тобой с этого дня.

Этот текст впечатлил меня в первую очередь враньём. Сколько я ни спрашивала про свою предшественницу у разных коллег, никто не мог сказать, почему она ушла и когда. Видимо, это было единоличное решение Ангелины. Её игра с властью.

Увольнение стало моим страхом, моей навязчивой мыслью. На каждый чих Ангелины или взгляд в мою сторону я думала – ну вот всё, сейчас я останусь без денег и работы. Искать что-то новое параллельно с ежедневным офисным трудом у меня никак не получалось. Тревога только нарастала. Любое недовольство Ангелины доводило меня до слёз, и я уходила плакать в туалет. Спустя две недели я решила сбежать.

Я написала эйчарке, что хочу уволиться. Мы созвонились, я кратко сказала о несовпадении с Ангелиной. Эйчарка ответила, мол, ну да, так бывает и ничьей вины в этом нет. А я была уверена, что кое-чья вина была и что она, эйчарка, знает о проблемах Ангелины с гневом и корпоративной этикой. Но она была подругой Ангелины, а значит, сообщницей. Наверняка Ангелина голубилась с эйчаркой, только чтобы та не рассказывала гендиректору всю правду об Ангелининых приступах бесячки.

Спустя пять минут после разговора с эйчаркой мне пришло десять сообщений от Ангелины. Пересказать их можно двумя словами: ты неблагодарная. Я стала собирать вещи, взяла несколько корпоративных ручек, все свои таблетки, одну выпила, чтобы живот болел вялой болью, которую можно терпеть долго. Я двигалась медленно, прощаясь с офисом, который так и не стал мне родным. Я объяснила Ане ситуацию, хотя в голове крутилась картинка, как она сидит за столом с Ангелиной и обсуждает, какая я плохая и неблагодарная. Аню было жаль оставлять, Аню было просто жаль – я могла с уверенностью сказать, что через пару лет Аня превратится в Ангелину. Я уже замечала в ней опьянение властью и слышала, как она прикрикивает на младших сотрудников.

В последние мои минуты Ангелина зашла в офис мрачная и недовольная. Она не смотрела на меня, безмолвно говоря: «Ты теперь тут пустое место». Я с ней спорить не хотела и уже направилась к выходу. Она бросила мне на прощание:

– Ты не умеешь расставаться.

Так могла бы сказать брошенная девушка. Мне даже уже так говорили пару раз, но в контексте чувств и романтических отношений. Ангелина умела удивить. Я развернулась, посмотрела на неё пристально и сказала:

– Прощай, Сатанина.

Я умела расставаться.

Глава 2

Из Люберец можно уехать в Тамбов. Об этом сообщила женщина около метро. Может быть, мне нужно было сейчас оказаться в Тамбове? Я не знала.

После увольнения две недели я болела и не могла встать с кровати из-за ангины. Кошку Окрошку это не радовало: она громко кричала и разбивала кружки с морсом, которые соседка приносила как знак соучастия и заботы. Или хотела, чтобы я поскорее поправилась, нашла работу и вовремя заплатила за аренду. После Ангелининых заискиваний перед теми, кто выше её по должности, я привыкла во всём видеть корысть.

В температурном бреду я бесконечно увольнялась, но Ангелина не отпускала меня. Я выбегала из офиса, она бежала следом, догоняла, хватала за руку. Везде горел огонь, воздух переливался перламутром, а мы с ней шли по сказочной дороге работы и труда. Когда температура спала, сны об увольнении прекратились. Пора было брать жизнь в ежовые рукавицы – искать новую работу.

Сразу после выздоровления я стала ездить в Люберцы к другу-которому-нельзя-выходить-из-дома. Рядом с ним я успокаивалась, собирала тревожные мысли в кулак. Друг работал по системе помидора: 25 минут работаешь, 5 минут отдыхаешь. Только мы обычно использовали более жёсткий вариант: 45 минут работаешь, 6 минут отдыхаешь. Друг работал, а я изучала рынок труда. У меня были низкие ожидания от себя: я старалась откликаться хотя бы на две вакансии в день. Сначала приходилось долго искать что-то хоть немного подходящее, потом долго-долго придумывать мотивационное письмо – абзац обманов и туманов. «Я всегда мечтала работать именно у вас», «Я бы хотела развиваться как лидер», «Опыта работы у меня нет, зато есть другие преимущества». Единственной настоящей мотивацией были деньги.

Друг всё время работал. Уверена, даже во сне он напряжённо думал. Деньги его мотивацией не были, но он и не бедствовал. Напротив – он зарабатывал немало: у него дома всегда был полный холодильник, и друг угощал меня дорогими намазками, дорогим хлебом, дорогими сладостями. А я старалась приносить ему угощения из внешнего мира.

Кем работал друг, я не знала. Он занимался чем-то таинственным и очень опасным. Деталей я не уточняла: он не рассказывал, я не спрашивала. Мы были друг другу нужны не для обсуждения работы.

К нему часто приходили в гости друзья-коллеги: они шептались на ужинах, тихо обменивались новостями и секретами. Я пыталась не запоминать то, что слышала, и из-за этого запоминала ещё лучше. Такие тайны я бы никогда и никому не рассказала, если бы спросили. Но никто не спрашивал.

Иногда за ужинами, когда шёпот заканчивался, мы разговаривали. Все были светлыми головами, гуманитарными словами. Разговоры велись в первую очередь о чёрном настоящем, об украденной молодости, о несправедливости. Конечно, мы смеялись, подкалывали друг друга, щекотали словами до слёз. Все мы прятали за шутками разрушенные надежды.

На одном таком ужине друг яростно критиковал богатых за обман и желание наживаться. Он предлагал изменить устройство мира, перераспределить блага. И ненавидел корпорации, эксплуатирующие бедных, не желал иметь с ними ничего общего. Я соглашалась с другом, но исподтишка думала, что понимаю корпорации, хоть сочувствие им – логическая ошибка. У корпораций деньги на еду были, а тема денег единственная меня волновала. Хотелось оправдывать богатых. Я так и делала, когда отправляла резюме в странные и спорные фонды, компании и организации. Однажды я спросила мнение друга об одном таком фонде, он жутко раскритиковал его и сказал, что фонд спонсируют очень плохие люди. Больше я ни о чём таком друга не спрашивала. Я предпочитала остаться в неведении. Мне, как и богатым, хотелось денег, так отчаянно хотелось денег, что сил думать об этике не было совсем. Какая этика, когда нечего есть!

Голод и смерть были близко, за плечом, и мы все это знали. Мы несли на себе коллективное чувство вины за наше блестящее настоящее, за зарплаты, гонорары, гранты, которые всегда были в три раза больше зарплат тех, кто не жил в Москве. Хоть у меня не было блестящего настоящего, я была частью моего окружения, а значит, была заодно с зарплатами, гонорарами и грантами. Я не могла сказать этим успешным людям, что я не с ними, что бедность не за моим плечом, что она оказалась совсем рядом, обняла меня, сжала и не могла отпустить. Мне бы не поверили.

Рынок труда каждый день менялся, а может, менялись мои настроения. Будни напролёт я искала работу, а в выходные отдыхала (тревожно ходила по комнате и гладила кошку). Постепенно у меня сформировалось расписание, которому я следовала каждую неделю.

В понедельник я тревожилась. Требования и обязанности меня ужасали. Требования обязательно были такие: опыт работы от шести лет; стрессоустойчивость; многозадачность; креативность. В моей голове это расшифровывалось так: «Вы в таком отчаянии, что уже согласны на любую работу, несмотря на вашу квалифицированность и экспертизу. На вас будут иногда орать, вам будут давать задачи, которые не входят в ваши обязанности. Вы будете перерабатывать, и вами всегда будут недовольны, ведь вы должны придумывать лучше и работать больше».

Кроме того, были опциональные требования. Профильное образование. Начитанность. Любовь к работе с текстом. Любовь к рутине. Настойчивость. Трудолюбие.

Обязанности звенели в ушах. Подбирать ресурсы. Управлять процессом. Взаимодействовать. Анализировать. Мониторить. Контролировать. Искать варианты. Подготавливать. Уметь чувствовать. Поддерживать связи. Придумывать и реализовывать.

От всех этих слов у меня начиналась паника. В панике я смотрела рилсы: как сделать правильное резюме, какие вопросы нельзя задавать на собеседовании, как правильно обсуждать будущую зарплату.

Во вторник я собирала себя в руки и искала положительные моменты. Быстрый карьерный рост, гибкий график, удалённый формат работы, спортивный зал, ДМС, надбавки. «Наш коллектив – большая семья». Комфортный офис в пяти минутах неспешной прогулки от метро. Прогрессивный стиль менеджмента. Фитнес, обеды, проезд на транспорте для иногородних. Детский лагерь и детский сад. Отсутствие дресс-кода, корпоративный психолог, билеты в музеи. Удовлетворение от круто сделанного продукта.

Я могла бы наконец пойти на терапию, ходить в музеи, могла бы вставать в 12, подкачать обвисшее тело, бесплатно питаться. Нашла бы друзей по интересам и стала бы карьеристкой. А ещё я могла родить детей, они бы бесплатно ездили в детский лагерь, мне не пришлось бы стоять в очереди на детский сад. На новый год и восьмое марта им бы дарили конфеты. Плюсов было немало.

В среду я начинала сомневаться и заново придумывала, кем могла бы быть. Начинала с простого – с менеджеров: ивент-менеджер, пиар-менеджер, СММ-менеджер, проджект-менеджер, контент-менеджер. Если в запросах ничего подходящего не находилось, я двигалась дальше. Дальше были библиотекарь, музейный смотритель, корректор, личный ассистент, копирайтер, помощник маркетолога, продавец кофе, флорист. В основном вакансии были в странных местах. СММ-менеджер для районного бассейна. Фонды не пойми чего для не пойми кого. Ивент-агентства специализировались на многозадачных людях и обновляли вакансии раз в две недели, потому что люди не специализировались на многозадачности за тридцать тысяч рублей. Друг посоветовал мне искать работу в подкастах: это сейчас модно, все делают подкасты, поэтому должно быть много открытых вакансий. Но только не в сфере культуры. Востребованы в подкастах оказались бизнес и политика. Я ничего в этом не понимала и даже не пыталась откликнуться. Я могла бы сама запустить подкаст про поиск работы и отчаяние.

В четверг я старалась улучшить резюме. Навыки были первым пунктом. Тут приходилось стараться, выжимать из себя крохи выдуманных талантов и несуществующих компетенций.

Я вспоминала, как однажды в университете у нас была пара по созданию презентаций. Наш преподаватель объёмным шрифтом написал ярко-розовый текст «ЭТО ПРЕЗЕНТАЦИЯ». Справа от этого текста была гифка – пальма, на которой вспыхивали и угасали огоньки. Слева тоже была гифка – быстро бегущий дятел Вуди. Текст был подчёркнут огромной волнистой линией кислотно-зелёного цвета. Фон был белым. За это занятие все получили максимальный балл. Навык «Владение PowerPoint на продвинутом уровне» я записала с надеждой, что презентациями мне никогда не придётся заниматься.

У меня было много вопросов к навыку «многозадачность». Во время учёбы я успевала ходить на вечеринки, напиваться в барах, начинать и заканчивать отношения. Наверное, с многозадачностью я справлялась.

В детстве я писала стихи «Человечек-огуречек, залетел и сел». Может быть, это не совсем можно было бы назвать креативностью, но а что было делать.

Стрессоустойчивость не была моим коньком, особенно после работы с Сатаниной. И всё-таки я записала этот навык. Я много лет жила с родителями в несчастливом браке и выжила.

Начитанность у меня не вызывала вопросов. Я прочитала «Анну Каренину», «Войну и мир», «Преступление и наказание» и «Вишнёвый сад». Мало кто мог похвастаться таким глубоким знакомством с уроками литературы.

В опыт работы я добавляла всё подряд. Университетские коллоквиумы я обозначила как выступления на конференциях. Практику, на которой мне просто подписали бумажки, – стажировкой в престижной киношколе. Студенческий фестиваль науки, на котором я позорилась пять минут, – участием в ежегодном симпозиуме. Волонтёрство на вернисаже в Третьяковской галерее я назвала солидным словом «медиаторство».

Из языков я знала английский и когда-то давно учила испанский в школе. Английскому я присвоила уровень «Высокое владение», испанскому «Хорошее владение». А ещё я вспомнила о двух пройденных уроках немецкого в «Дуолингво» и записала это как «Элементарные знания». Таким же образом я поступила с татарским, на котором умела считать до десяти.

Публикации были опциональной частью резюме, но я добавила их, чтобы казаться внушительнее. Сначала два приличных текста в модных медиа, которые нас заставили написать за хорошую оценку на третьем курсе. Потом статья из газеты «Районы-кварталы», написанная под псевдонимом. Я вспомнила даже про текст в школьном журнале «Три копытца» и его тоже включила в подборку. Были ещё старые тексты, которые я так и не дописала. Их я разместила в разделе «В процессе публикации».

В пятницу я устало хохотала. Мой взгляд цеплялся за самые разнообразные карьерные возможности: редактор «Страсти», автор вопросов для свадебного квиза, машиностроительный литератор, переворачиватель пингвинов, тестировщик бранчей и банкетов в роскошных отелях, ягодный эксперт, напарник частного детектива, участник социального эксперимента.

В одной из вакансий в качестве обязательного требования было написано: «Золотая медаль обязательна, сертификаты олимпиад “Русский медвежонок” или “Кенгуру” будут плюсом. Фото медали обязательно предоставить». На этом неделя заканчивалась и начинался новый круг страдания.

Как-то раз я пришла к другу-которому-нельзя позже, чем обычно. В большой комнате сидели уже три человека, двух я знала, а третий был новеньким. Новеньким и очень красивеньким. У него были золотистые волосы и пропорциональное тело – этого достаточно для интереса. Свободных мест не осталось, пришлось втиснуться между ним и стеной. Это было волнительно: я была похожа на завалявшегося плюшевого мишку, а он – на нежное солнышко. И всё равно мне хотелось с ним поговорить. Он попросил сделать ему чай, и это сразу приблизило меня к нему. Сделать чай – акт заботы, а забота – любовь. Думаю, он тоже знал эту истину.

Я принесла ему горячую кружку, в ответ он улыбнулся мне обворожительной улыбкой. Вместо работы я думала о его красоте и пыталась понять, кто он такой. После пятого помидора мы решили пообедать, и я позвала его к столу, но он отказался. Завтра он шёл на гастроскопию, поэтому ему нельзя было есть почти всю еду. Я смутно помнила, что это такое, но решила уточнить на всякий случай. Он стал рассказывать, что его беспокоят какие-то колики. И что у него бывает изжога, а после неё повышенное газообразование. Иногда его мучила диарея. Вряд ли он бы стал такое рассказывать романтическому интересу. Я поникла, но прислушалась к его словам.

Он подозревал, что у него гастрит: часто живот начинал болеть без причины и ничто не могло его успокоить. Он много путешествовал, такая была его работа, поэтому проверить здоровье времени не было. Да и живот то болел, то затихал надолго. В последнее время боль почти не оставляла его, а он как раз приехал увидеться с семьёй в Москву и пошёл ко врачу. А врач отправил его на гастроскопию. Гастроскопия – это когда тебе в рот засовывают шланг с камерой, шланг проходит по глотке, по пищепроводу и оказывается в желудке. С помощью камеры врачи могут увидеть язвы, неправильный цвет желудка, слизь и что-то ещё. Он говорил об этом с большим отвращением. Я подумала, что гастроскопия поможет раскрыть все секреты моей боли.

Вечером, когда мы закончили работать, я попробовала снова завести с ним разговор, как-то обратить на себя внимание. Но он не реагировал и смотрел видео с другом-которому-нельзя-выходить-из-дома. Я ушла, давясь от стыда. Живот слегка побаливал, говорил, что стыд ни к чему не приводит. Больше парень с золотистыми волосами к другу не приходил.

Поиск работы стоял на месте. Меня игнорировали все, кому я писала. Руки от этого опускались и превращались в жижу. Больше никаких мотивационных писем и откликов на вакансии. Я решила заняться опросами и вопросами. В гостях у друга-которому-нельзя я стала спрашивать у всех коворкеров, кем они работают и есть ли на их работах открытые вакансии. Вакансий, конечно, не было или они мне совсем не подходили. А вот о своём карьерном пути ребята охотно рассказывали. Наверное, потому что любили работу и устраивались в хорошие места.

Карина одевалась эпатажно. Она могла совместить в одном наряде чулки в сетку, тряпку-платье и косынку. Или шубу, ботильоны и спортивную форму. Всё это шло ей, но делало неживой. Мне всегда было интересно, почему даже корсеты и платья с глубокими декольте не делали её сексуальной. Может быть, она просто была не в моём вкусе.

Мне нравилось наблюдать за стилем Карины, но как человек Карина мне не нравилась. Она генерировала много шума, работала со скоростью компьютера, заканчивала свои дела раньше всех. И от нечего делать начинала разговаривать сама с собой. И кто-нибудь тут же отвечал ей. Карина работала продюсеркой в именитом онлайн-кинотеатре, а значит, была очень состоятельна. Она гордилась этим и называла гонорары – многозначные суммы. Это помогало изучать рынок, но также ранило. Для меня такие зарплаты оставались недостижимы.

Вася был тихим и сбалансированным. Мы бы никогда не смогли подружиться – слишком спокойный для меня, а вот других он притягивал. Рядом с ним, нежной ламой, я чувствовала себя раненой волчицей. Вася работал сразу на нескольких работах. На его основной работе – образовательном проекте, как-то связанном с точными науками – платили не слишком много, зато он каждый день узнавал что-то новое. Слушать Васю было одно удовольствие: он умел рассказать про все эти яблоки Ньютона, перевёрнутую Землю и цвет неба так, что я понимала. На второй работе Вася писал сценарии подкастов. Так я узнала, что подкасты – не просто разговоры, а тщательно спланированные шоу. Подкасты я никогда не слушала, поэтому Васины рассказы об этой части его работы меня всегда впечатляли. Также Вася волонтёрил на каком-то театральном проекте, проверял билеты, сканировал кьюар-коды. Проект был экспериментальным, а значит, никому не нужным. В глазах Васи никогда не загорался огонь, когда он говорил о работе. Как будто головой он понимал, как это важно, но сердце оставалось в другом месте или его не было вообще.

Никита встречался с Кариной. Они не брались за руки, не гладили друг друга взглядами. И всё же я видела, что они неплохая пара: Карина держалась Никиты, а Никита был увлечён программированием. Про его зарплату и место работы я ничего не узнала, наверняка на жизнь ему хватало. У него даже находилось время помогать Васе со сложными задачами на волонтёрском проекте, так он любил то, что делал. Наверное, всю страсть он отдавал работе, а Карине оставались только нежность и тепло. Я хотела заразиться от него увлечённостью, забрать себе эти быстро печатающие пальцы, этот сумасшедший взгляд и взлохмаченные волосы. Я хотела стать им.

Олег закончил магистратуру непонятного мне профиля и сейчас писал заявки, чтобы отправиться учиться в Йель или в Оксфорд на PHD. Он ездил в летние и зимние школы, выступал на конференциях, получал гранты на исследования. В общем, жил тревожной академической жизнью. Он не мог разговаривать понятно, его речь разбивалась на слишком сложные слова без смысла, и он гордился этим. Олег был для меня антипримером во всём. Во-первых, я была практиком, а академия – теорией большого взрыва мозга. Я не понимала, зачем придумывать что-то, что нельзя потом задействовать в жизни. Академия это бла-бла-бла и больше ничего. Во-вторых, академия была не самым надёжным источником дохода. Олега трясло, когда приходили отказы на стипендии и гранты. Олега трясло, когда финансирование подходило к концу. Олега трясло раз в три дня. В-третьих, ему всё время нужно было делать публикации, всё время выступать на конференциях – чтобы доказывать, что он умный и разбирается в теме. Это было обязательно, а не желательно. Поэтому он плодил скучные, пустые и никому ненужные статьи и доклады. Академия попахивала тухлой и злобной селёдкой, и жизнь Олега была тому подтверждением.

Случались моменты близости, когда никто уже не мог больше работать. В эти дни знакомые и приятели не приходили, были только настоящие друзья. Мы веселились, вместе готовили лазанью: одну для обычных людей, другую для веганов. А потом ужинали с вином и свечами. Мы проводили фестиваль летних напитков. На нём дегустировали колу с пихтой, комбучу из инжира, смузи из кабачка и репы и запивали это нормальным настоящим лимонадом. Мы вместе собирали домик для кота и умничали – у кого лучше пространственное мышление. Мы заказывали лапшу быстрого приготовления, рыдали от остроты, но жевали и смеялись. Так я выучила, что такое счастье и дружба.

Совсем редко я приходила одна. Мы с другом-которому-нельзя почти не проводили время только вдвоём, но я всегда этого ждала. Друг был отличным собеседником, и у него всегда роились идеи: гениальные, спорные, бессмысленные. Одной из них я очень боялась, он тоже. Потому что это была не идея, а факт, и в мире фактов тяжко находиться. Я другу никогда не рассказывала свои идеи – у меня их не было. Жизнь очень простая: деньги, кошка, дружба, несчастья. Всё остальное не существовало. Поэтому я в основном делилась с другом несчастьями. И главным несчастьем был Антон.

Глава 3

О моей любви к Антону не знал никто. За мной закрепилась репутация гомосексуальной женщины. Правды в этом было мало. Я действительно не встречалась с мужчинами. Но нигде и никогда я не заявляла, что гомосексуальна. Окружающие решили это за меня, а я не стала сопротивляться. К тому же такая репутация защищала меня от многих бед. Например, для знакомых одиноких мужчин я не представляла никакого интереса, как и они для меня. Сложно было отказаться от такой выгоды – я слышала разные грустные истории о мужчинах. Антон был не таким, конечно.

Антон не был моим лучшим другом: мы общались реакциями в соцсетях, виделись редко и в основном на днях рождения. Мы знали друг о друге совсем мало фактов: имя, фамилию, возраст. Остальное было не очень важно. Или – остальное меня не интересовало, и его тоже. Я забывала, какой у него любимый цвет и как зовут его отца. Он об этом у меня даже не спрашивал. У нас не было общих тайн и совместных историй. Мы не путешествовали вместе. Я даже не называла его другом, когда знакомила с новыми людьми. Я просто говорила: «А это Антон».

Поначалу любовь к Антону приносила мне много страданий. До знакомства с ним я думала, что, когда любишь, обязательно встречаться или хотеть этого. И я пыталась. И у меня не получалось. Мы целуемся, занимаемся сексом, живём вместе – ну бред. Я научилась любить без таких желаний и ожиданий.

Я была уверена, что Антон – это навсегда. Я не сразу стала такой – сначала мне не казалось, что Антон навсегда. Я не стремилась к общению с ним. Мы только учились вместе и попали в одну компанию добрых друзей. Сначала я его не замечала: он не был лидером, не был и душой компании. Просто приятный человек. Всё изменилось в конце первого курса. Я пришла на день рождения одноклассницы и не знала там никого, только Антона. Он познакомился с именинницей совсем недавно на презентации журнала «Патриот», который она же основала. Совпадения случайны. Антон рассказал мне это и ушёл в соседнюю комнату, потому что на таких мероприятиях обязательно передвигаться. Я осталась, подумала, что одноклассница пригласила его, потому что он смазливый.

На диване я сидела в одиночестве, пока в комнате не начался концерт под гитару. Я такого не любила и ушла в зал, где стояло много еды. Стояла еда, и стоял Антон. Он подошёл ко мне, а я так и не успела придумать, что ему сказать. Он, видимо, тоже. Я сказала: «Ты знал, что антоним к слову “патриот” – дефектор?», и мы проговорили весь вечер. Он был внимательным, смешно шутил и добывал мне закуски. Я очаровалась. Наверное, Антон сочувствовал моей потерянности, хотя потерянной я не была. Меня это тронуло. С тех пор я иногда думала об Антоне.

Потом наша большая компания вся рассорилась, но Антон продолжал общаться со мной: улыбался, когда видел в коридорах университета, спрашивал о делах и каких-то мелочах. Мне льстило, что он знает обо мне так много. Он всегда задавал вопросы о кошке Окрошке, о моей учёбе, о моих поездках. Мы были подписаны друг на друга во всех соцсетях, но я ничего не запоминала из его жизни, там особо и нечего было запоминать – какие-то незнакомые мне друзья, размытые фотографии Москвы и всё это очень редко. Поэтому обо мне мы говорили в деталях, а его я всегда спрашивала одинаково: «Ну как дела?» Он обычно отвечал скупо, но тепло и с доверием. Это очаровывало ещё больше. Постепенно я ловила себя на мыслях об Антоне чуть чаще, к ним примешивался оттенок страданий. Мне хотелось видеться вне стен университета, общаться больше. И совсем не хотелось встречаться с ним. Тогда я и решила: я люблю его.

Однажды, уже на втором курсе, я опоздала на пару так сильно, что решила не идти. Вместо этого бродила по старым неухоженным коридорам, водила руками по неровным бледно-зелёным стенам. Не хотелось ничего, и я пошла в столовую. Иногда я так делала: приезжала в университет, но не могла заставить себя пойти на пары и просто сидела, жевала и что-то читала. День был скучным, я снова печально думала о будущем. Я училась на кинопродюсерку. Когда поступала, хотела создавать фильмы, как у Лизы Холоденко, Агнешки Холланд и Аньес Варды. Но это были мысли наивности молодого птенца. Мне не хватало важных продюсерских качеств: целеустремлённости, напористости, уверенности, социальности. Продюсерка должна всё время знакомиться с новыми людьми, поддерживать контакт со старыми, быть в центре событий, словом – посвящать социальности всё свободное время. И, только достаточно хорошо нарастив социальный капитал, можно приступать к карьере как таковой. А я совсем не хотела всё время общаться и стараться, мне сложно было быть тараном, да и незачем. Так я осталась без мечты и не знала, как себе помочь. Меня радовали только походы в рестораны со вкусной едой.

В столовую зашёл Антон. Я тут же встрепенулась, помахала ему. Он подошёл, улыбнулся в ответ и пошёл за чаем и печеньем с брусникой. Вернулся и спросил: «Почему грустишь?» – «Карьерный кризис». Он посмотрел на меня с сочувствием и одновременно так, как будто бы знал что-то, чего не знала я. «Не нравится твоя карьера?» Я рассмеялась, уловив ироничную интонацию в его вопросе. «Не нравится. Хочется заканчивать с карьерой прогульщицы и начать жизнь с чистого листа». Антон дожевал печенье, накрошил на стол и сказал: «Предлагаю сделать начало ярким. Пойдём!» Антон впервые предложил мне как-то провести с ним время, и я пошла удивлённая, улыбчиво-натянутая.

Мы шли вниз по главной лестнице куда-то, где я никогда не была, – в подвал? Мы спустились на минус первый этаж и стали идти по тёмному тоннелю или подвалу. Было темно, влажно и некомфортно. Я взяла Антона за руку без задней мысли, от страха. Антон включил фонарик на айфоне. Вдалеке хлопнула дверь, и я вцепилась ногтями, поцарапала его ладонь, а он мягко и успокаивающе сжал мою. Наконец появились свет и другая лестница, ведущая наверх. Эту лестницу я никогда не видела, потому что одна по тёмным подвалам не ходила. А наверху оказалась копия нашего первого этажа, только всё было очень узким. Это место было радостью, большим открытием, личным музеем Антона.

– Это тайная часть здания. Оно старое, раньше в нём жили дворяне-аристократы. Здесь, наверное, было их убежище. Интересно, чего они боялись? Может быть, они прятали здесь декабристов или собирались на тайные встречи?

– Как романтично, что ты привёл меня сюда.

Антон смутился:

– Здесь тихо и можно побыть одному. Я прихожу сюда, когда устаю от пар и мне нужно подумать.

– Обычно так делают главные герои подростковых сериалов.

Мы посмеялись.

Везде были пыль, гнилые доски, битая посуда. Я поранилась о маленький осколок, кровь потекла весело и активно. Антон обмяк, беспомощно смотрел на меня и на рану. Я вытерла кровь бумажным платочком, сказала: «Не обращай внимания». Он ответил: «Тогда мне придётся сесть к тебе спиной».

Мы уселись на длинный стол, болтали очень долго, на улице был закат, мы видели его через маленькое окошко. Антон показывал свои находки и рассказывал про них. Графин с отломанной ручкой, кусок кожи с красивыми узорами.

– Совсем никаких сокровищ.

– Это место – сокровище. Тут можно играть в пиратов. Начать карьеру Джека Воробья.

Слово «карьера» ударило по ушам. Я снова вспомнила про свой кризис. Вместо улыбки я начала серьёзный разговор: