Придумай настроение.
Автор: Вера Салагаева ( Салагаева Вера Ивановна).
Место проживания: Шерегеш. Кузбасс.
Сборник стихов. Название: « Придумай настроение».
Лирика разных жанров ( любовная, философская, пейзажная, гражданская), строк 2735.
Контакты: 8-913-328-94-71.
« Муза, ты явилась мне».
Сквозь дожди, метели, мрак, мне почудилось сиянье,
Зов, пьянящий, словно мак и цветов благоуханье.
Аромат тянулся, плыл, от начала мирозданья
И тревожил, и манил, и охватывал сознанье.
И волной, и полосой, и оковами, и властью,
Он вливался стать душой, её гибелью и счастьем.
Ароматом наполняя, всё вокруг, внутри, извне,
Окрыляя, отравляя, Муза, ты явилась мне.
« Уж, бегуны проснулись».
Уж, бегуны проснулись. Тропы кроссовками топчут.
Лучик дрожит на скуле и уходить не хочет.
Пахнет парным и бархатным, как на тропинках мальчики,
А за окном распахнутым, старятся одуванчики.
Старятся и белеют, сеют пушинок множества,
Только они лысеют, чтобы потом, продолжиться.
Мальчики топчут дорожки в тихой берёзовой роще,
Чтобы стареть понемножку и продолжаться дольше.
Сон пополам расколот, утро сопит громче.
Скоро, проснётся весь город: стаи борзых и гончих.
«Какое счастье быть твоей».
Какое счастье быть твоей и улыбаться дню и утру
И сыпать сотни мелочей, сквозь пальцы, как на щёки пудру.
Какая радость целовать твои глаза, улыбки ломтик
И жить легко, как егоза и как живёшь, о том не помнить.
Иметь вес кильки. Стрекозой порхать над илистым болотом
И знать, что за твоей спиной – надёжность, весом с бегемота.
Свечой томиться в синеве, теряя каплями бездонье
И просто, править на земле, не зная царственных агоний.
« И ты, что мандарином, вкатился в мою жизнь».
Звериные повадки в меня вносила жизнь.
С кровати, не с кроватки, я прыгнула, как рысь.
Кому на грудь и к сердцу, к кому из-за спины.
Бывало, к иноверцу. Бывало, в пасть жены.
Прыжки мои, ужимки – всё, к шарму обезьян.
Во мне цвели пружинки и ширился изъян.
Эх, жизнь моя подруга, соперница, вдова,
Ромашкового луга – росинка и пчела.
Ветров скользящих ворох, пространство и стена,
Огонь и мокрый порох, уют и племена.
И ты, что мандарином, вкатился в мою жизнь
И стал, в прыжках, трамплином и кошкой, сделал рысь.
« Выхожу».
Выхожу в не единожды проклятый и обласканный уличный мир.
В синеву проливаются локоны электричества, с окон квартир.
Фонари, в одиночку и стайками, освещают прожорливый мрак
И скрипит, проржавевшими гайками, обречённый к развалу, барак.
А когда-то, он жил коммуналками, беготнёй и вознёй непосед
И гордился кедровыми балками и из окон струил млечный свет.
Тополя, ещё живы и молятся, ему – нищему, в сбитых лаптях
И горюет далёкая звонница о его неприкаянных днях.
Так и мы: кто гвоздями, кто перьями, упадём в неизбежность конца,
Где, наверное, розы – деревьями и – она, без души и лица.
« Берег моря, солнце, чайки».
Берег моря, солнце, чайки, белый парус над волной.
Я лечу на сердце спайки – солью, йодом и тобой.
Ты послан мне, на издыхании моих чувственных антенн,
Как повеса донне Анне – соблазнитель душ и тел.
Истребляя день вчерашний, обещаний не беря,
Я кручу с тобою шашни, фавориткой короля.
Избалованная зноем и заласканная всласть, я
тщетно жду ковчега с Ноем, не желая ниже пасть.
Залечила йодом раны, пересыпала тобой.
Жди на ужин дон Хуана, с белокаменной рукой.
« Разлились поля – раздолье».
Разлились поля – раздолье. Нет ни края, ни конца.
Белый клевер – в изголовье. Слева – омут чабреца.
Травы вязкие, густые, за волной бежит волна.
Мысли светлые пустые и затылок жжёт звезда.
Вдалеке курлычет речка, в пёстрой россыпи камней
И берёза, словно свечка, тихо молится над ней.
Так лежать бы, ветер слыша, а не шум мирских дорог
И увидеть, как о крышу, месяц чешет тонкий рог.
« Сижу, бывало, летом».
Сижу, бывало, летом, а кажется – зимой,
Сую себя в пакеты, несу себя домой.
Раскладываю в спешке, ведь жизнь что мотылёк
И твёрдые орешки, и жаркий уголёк.
Стараюсь не рассыпать, но падаю крупой,
Глазами жёлтой рыбы, а иногда – икрой.
Томлюсь вином в бутылке и жарюсь на костре
И верю, что икринки, распустятся к весне.
Оберегаю темя, ростков моих, любя.
И я съедаю время и время ест меня.
« Упади, скатись, приди».
Упади, скатись, приди или прицарапайся в родовой хрусталь любви и теки и капайся.
Я устала ждать тебя – тыквы половину и изящество крепя, гладить его спину.
Половина упадёт, будет всё иначе, тыква форму обретёт и спина заплачет.
« Балансируй».
Что ты смотришь, как вялая слива; брызни солнца в задумчивый взгляд.
Ты, ещё молода и красива, ещё жизни натянут канат.
Балансируй, кивая знакомым. Привечай добрым словом родню,
Разговаривай с эльфом и гномом, а ему говори: Я люблю.
Доброта, то придёт, то покинет, наш подлунный неистовый мир.
Только, с Родины, знаю, не двинет: у неё в подмосковье – кумир.
Ей бывает, как всем – одиноко, когда заняты люди собой
И мечтает она о Марокко, где целуются суша с водой.
Наши горести, просто, невзгоды – Атлантиду сорвало с корней.
Об ушедших слагаются оды. Нам, оставшимся, жить до нулей.
« Как гасят солнце, в этот день».
Как гасят солнце, в этот день, сцелованные шторы
И по квартире бродят тень и горсть гоморры.
Вздыхает пламенем свеча, мешая пыль и мраки
И я у сильного плеча, как тень собаки.
Вернее не найти пород и видов и подвидов
И тень заглядывает в рот, потомку сефевидов.
Когда пропустит время свет и Бог убьёт Гоморру,
У нас останется сто лет на чай и разговоры.
« Родилась, окрестили».
Родилась, окрестили, дали имя и душу.
Называют Россией, её воды и сушу.
И народ её щедрый, россиянами назван
И богатый и бедный, её духом помазан.
Ем и пью его с хлебом. Он течёт во мне, кровью.
Да, продлится под небом, русский дух Лукоморья.
Да, влечёт заграница, но туда, только в гости.
Пусть родная землица, как умру, примет кости.
« Одуванчики».
Говорят, жёлтый цвет – цвет измены,
Только нравятся мне, розы чайные,
Жёлтые хризантемы и одуванчики стаями.
Солнце в них, никогда не кончается,
Ночует в ванильных игольницах,
Утром с них начинается, стартуя с пальчиков солнечных.
Бражны медовые головы, хмелем бродящим раздутые.
Были бы, крепче олова, не старели бы, парашютами.
« А мне казалось, я живу».
А мне казалось, я живу: не нарисована, не снята
Фигуркой с полки – наяву: хожу, дышу и чья та.
Но, ты пришёл, исчезло всё: что было до и будет после.
Ты влез в сознание моё и в кровь мою и кости.
Цвело, летало и звало, до сумасшествия манило
И было мало и мало – пространство, небо и светило.
Мы не смотрели, ни назад и ни вперёд. К чему, всё это?
Мы жили задом наперёд, мы проживали лето…
В осенней капле – целый мир. Она – слеза и капля счастья.
Мы смотрим из чужих квартир, на наше общее ненастье.
« Гроздь».
Умываюсь солнцем ярким, одеваюсь в шёлк ветвей
И горю рубином жарким, радуя людей.
Я грустна в любое время, смех мне, не к лицу.
Меня рвут и давят в землю, я горчу
Я родня хмельному брату, с солнечной лозы,
Но в родных лесных пенатах, зрею до зимы.
Упадут снега – остыну, стану восковой,
Натирают мною спину, делая настой.
Прилетают греться птицы к моему костру,
Но как хочется забиться, сердцем, на ветру.
« Не пойму».
Не пойму, чем тебя я не пара. Посмотри, я же, лучше других.
На щеках – завитки жара. На губах – алой розы, вспых.
Мои бёдра очерчены лаком. О, гитарные эти края.
Ах! Каких я пускала в драку, женихов и каких отправляла в моря.
Алой чайкой губ целовала и, вздымая вершины груди,
Я печалилась и тосковала по большой настоящей любви.
А теперь, лишь смотрю и печалю, зелень семени миндаля
И в зелёных глазах качаю, уходящего вдаль, тебя.
Что не так и чего во мне мало? Посмотри, какое лицо!
Я б, такое сама целовала и на лбу, завитка кольцо.
Уж довольно меня мучить и позволь, рук пролить молоко,
На твои сердечные тучи, глубоко–глубоко.
« Как мурашки, по проспектам».
Как мурашки, по проспектам, люди тянутся к жилью,
В свои норы, замки, клетки; под каблук, к любви, к рулю.
Гонят их долги, желания, чувства или эгоизм,
На веселье, к наказанию, счастью, даже в коммунизм.
Веря, каясь и влюбляясь, к смерти и из разных мест,
На горбах несут, сгибаясь, люди свой тяжёлый крест.
« Тебя я знала в вещих снах».
Тебя я знала в вещих снах, но стал, нежданным,
Как быстрорастворимый страх, проникший в голову, обманно.
Пока боролся разум мой с горячей влагой кровотоков,
Убило сердце свой покой и сомневающихся смогов.
И вот оно, мгновенье Муз и право, чудное мгновенье,
Готовность стать рабою уз, ослепшего повиновенья.
И всё, прекрасно и взахлёб и даже то, что некрасиво
И то, что сущностью амёб, инстинктами звериной силы.
И понимаешь, что слепа и страсть и то, что будет после
И что рождается пила, на шею крепкую и кости.
« Я приму тебя любого».
Я приму тебя любого ( Ты с войны или в войну),
С кровом ты или без крова. Принимала и приму.
И прощу и приукрашу и себя преподнесу.
Кто познал любовь, как наша, не заблудится в лесу.
Огонёк горит и тлеет и всегда к себе зовёт –
Сердце, что любить умеет; душу, что не предаёт.
Я приму тебя любого, в темноту, грозу и свет;
Злого, нищего, слепого. Но, как милостыню – нет.
« Когда мне снятся исполины».
Когда мне снятся исполины и всё крушат вокруг меня,
То моя гордость, как вершина, боясь склониться, ждёт тебя.
Внизу цветы, вода и травы и ожидание огня
И мёда вкус и вкус отравы – всё, что вбирается двумя.
Но, в снежной воющей пороше, в угоду гордости своей,
Любя, крошу и ты раскрошишь, меня остатки, в горечь дней.
« Как хочется прожить одним мгновением».
Как хочется прожить одним мгновением и яркой вспышкой, вымеренный срок.
Как загорается свеча перед молением и тает чистым, выпавший снежок,
Как листья, от осеннего горения, ложатся, не жалея, в пласт земли,
Как скоростное лунное затмение меняет яркий свет на сгусток тьмы.
Как миг любви, не требующей муки, кинжалом острым страсть вонзает в грудь,
Как мысль, не загнивающая в скуке, взрывает мозг и обнажает суть.
Как капелька росы, на дивной розе, сгорает с первым солнечным лучом,
Как мотылёк, смеясь в лицо угрозе, танцует перед смертью над огнём.
« Как узорна марь небесная».
Как узорна марь небесная. Звёздных вышивок огни
В бытие сочатся пресное, в стебель розовой свечи.
И цвета мешая дымкой, уплывают к потолку,
Ночи тянутся резинкой. Я себя напрасно жгу.
Где? Те руки столь желанные? И дыхание сожмёт:
Твои ласки долгожданные, ветер листьями вметёт.
Где? Те губы окаянные, губы дьявола в огне…
Звёзды плавятся стеклянные на горящем язычке.
И не спится и не пишется ( совы ухают в ночи)
Возле сердца, стуки слышатся. Стуки, временно – ничьи.
Нам разлука не обещана и воровкой влезла в дом.
В небе розовая трещина, тянет солнце из-за гор.
« Дама в шляпке и торнадо».
Дама в шляпке и торнадо мелочей, вещичек нужных,
( что имеется и надо), бледно–розовой помады,
Лака для волос,
Бантов, ленточек и кружев
И цветных полос.
К силуэту дамы в шляпке, силуэт мужчины в тряпке,
Чтобы женщина считала, что она сильнее стала,
Что она и пуп и соль, а не клеточная моль.
Угождать мужчине надо и она этим займётся,
( не до нервного припадка), так меж парами ведётся.
Про любовь, строкой отдельной: шоколадной, карамельной
И в отдельном кабинете, в полу приглушённом свете…
Про стихи ( Ой, это надо. Он не пишет и не будет).
Но, на пике он – торнадо и её, что в шляпке, любит.
« Бессонница».
Не удержать мыслей резвых, конница быстрая мчит,
Станут острее лезвий, вмятины копыт.
Так бывает, вначале. Бессонница, взяв удила,
Крупы коней качает, твёрдые, как скала.
Мчатся, пока есть силы, страшен призрачный храп,
Вздуты потные жилы, морды пеной кипят.
Пройдены мыльные вёрсты, конские влажны бока,
Кто-то, размытый и пёстрый, тянет с коней седока.
Сбито дыханье у конницы и можно уже, пристрелить
И конницу и бессонницу и крепкий сон заварить.
« Твои слова баюкали».
Твои слова баюкали. Луна – ломтём айвы.
За стонами, за звуками, ищу цветные сны.
Окно чадрой завешено, струится полумрак.
Уже, сполна отвешено за мой покой и страх.
Я всё ж, такая – прежняя, но времени рука,
Осеннею черешнею, рассыпала года.
« Я, знаешь ли, не молодею».
Я знаешь ли, не молодею. Пока, не снега, а дожди,
Вершат головою моею, вплетая дождинки свои.
Но, время идёт, ты же знаешь: вперёд не бежать, не отстать.
Листаешь меня ты, листаешь, пока не устанешь листать.
А пальцы устанут? А губы? А сердце устанет стучать?
Рубить гробовые нам срубы, коль чувства придётся терять.
Ты тоже ходок в свою осень. Упрямишься, так же, как я.
Давай, мы друг друга попросим, исчезнуть до декабря.
« Не страшились и не знали».
Не страшились и не знали, что придёт гроза,
Настежь открывали окна и глаза.
Пили и глотали страстный дар творца,
Как пионы в мае, распустив сердца.
Был тот май и не был. В золоте сады,
Как земля и небо, мы разделены».
« Задень меня взглядом».
Задень меня взглядом, дотронься стихом
И я, буду рядом – святой и грехом,
Свечением в бездне, в пустыне – глотком,
Припевом у песни, у страсти – костром,
Счастливою вестью, дыханием рода.
Не стану, лишь вещью – меняется мода.
« Намагнитились дорожки».
Намагнитились дорожки и искрили тополя.
Ты явился, как с обложки, стильного календаря.
Яркий принт на светлой майке, полумесяцем глаза.
Щурился, как на Ямайке, а вверху плыла гроза.
Здравствуй! Милое создание и мгновение моё.
И откинулось сознанье…и полезло в рост жнивьё.
« Поднимала руки».
Поднимала руки, шла тебе сдаваться,
По пути украла литого иностранца.
Он, свежее кофе, слаще шоколада
И пиратский профиль капитана Блада.
Мост казался шатким, на него ступила.
Чёрный, крепкий, сладкий – всё, как я любила.
« Несовместимость».
Устала быть виной и ложью, за печкой знать, сверчка, шесток;
Идти к любви по бездорожью и пить её, как кипяток.
Лепить песочные причалы и знать, что смоет их волна
И начинать опять, сначала, в дырявой скорлупе челна.
Искать ответы на вопросы, не стоящие пятака
И позабыть, как пахнут розы и знать, как пиво из ларька.
Ни кактусу, ни розе алой, не цвесть в растворе кислоты.
Но, как в ней лакмус зацветает и как и в земле, цветут цветы.
« В феврале, я желала дождя».
В феврале, я желала дождя, отчего закаляли метели.
Я была стальной шляпкой гвоздя по которой бить не хотели.
Стала нежным бутоном цветка, что мечтал распуститься в апреле,
отчего же, стальная рука, надломила его до капели.
Отчего жизнь желает ломать, когда силы твои на исходе
И готова дарить благодать, когда стали железными ноги.
Проверяя на прочность наш дух, ожидает, не встанем ли, снова
И опять, как назойливых мух, плющит нас о квадраты бетона.
« Вот и яблоки упали».
Вот и яблоки упали, как две жизни в один миг.
Так и я, возьму, растаю, на губах оставив крик.
Далеко видны ожоги, красных яблок, на снегу.
Не меня толкнут, а ноги из квартиры, где живу.
Не меня в земле зароют, не в мой холм поставят крест.
Не по мне, в луну, завоют волки серые, окрест.
Не по мне, поминки справят, в гранях булькая вино.
Меня выжмут и оставят, моим недругам назло.
Как вдыхается раздольно, выдыхается – живу,
Отчего же, сердцу больно, что ожоги на снегу.
« Ещё шагает жизнь и бодро».
Ещё шагает жизнь и бодро, ещё плетётся караван
И не оскалившейся мордой смотрю на мир и горожан.
Ещё рассветы стелют нежно лучи на тёмный хвойный зонт
И там, где широко, безбрежно, маячит дымкой горизонт.
Когда дойду, всё станет ближе и мрак, и звёзды, и луна.
Леса и горы станут ниже и ниже станут города.
И будут их дымиться трубы и будет чёрною роса
И я услышу смех беззубый и ночь вольёт стекло в глаза.
«Горе – счастье».
Горе, всегда, как море. Счастье, как ручеёк.
Горе бурлит и воет. Счастье звенит и поёт.
В горе я – скорбь со свечою; в счастье я – радость с цветком.
В горе – ползу я, лозою. В счастье – торчу стебельком.
Горе и счастье не дружат: ходят не в паре, след в след.
В горе я – ниже и уже; в счастье я – солнечный свет.
« Как в эту осень тосковали журавли».
Как в эту осень тосковали журавли, прощаясь с речкой, лесом и полями.
Не сладко видно, жить в чужой дали, где пальмы не сравнятся с тополями.
И звёзды те же и земля одна, но дух России выжжен солнцем знойным
И птичья перелётная душа, тоскует по берёзам белоствольным.
Возьми и отними в моём лесу извилистую тропку к мшистой гриве,
Где синие озёра пьют листву и ветер заплетает косы иве.
Слезу не выжмет (не самая большая из потерь). В лесу, таких тропинок, словно судеб.
Но, в моём небе, пусть откроют в нечто дверь и крест могильный из берёзы срубят.
Как в эту осень тосковали журавли, прощаясь с церковью, златыми куполами.
Казалось мне, что молятся они, за своё небо, птичьими словами.
« Что такое измена?»
Что такое измена? Боль, страдание, стыд
Или же – перемена, когда всё отболит.
Шаг вперёд, обновление, к горизонту приблизиться шанс
Или тяжкое уведомление, что не будет и не было нас.
Нужен был. Ты же, заешь. Я знала
Но, теперь, я забыла и жду отправления от вокзала
В одиночество, думы, нужду.
Время лечит – банально, но честно,
Отнимает и снова, даёт.
Обезболивать можно и местно. Остальное…пройдёт.
Дай Бог, памяти и снисхождения, не забей унижением рот.
Ты был нужен для стихосложения. Получилось…наоборот.
« Ты уходил – смеялась».
Ты уходил – смеялась. Ты не заметил обмана.
Как же я, слёз боялась, боль рассовав по карманам.
Ты уходил – смотрела, стёклами глаз, пустыми.
Знаю, сирень кипела. Видела я, пустыню.
Будут моими муки, вслед не пошлю укора.
С силой, воткнутся руки, в тонкие рёбра забора.
« Я родную сторонку свою».
Я родную сторонку свою, не сменяю на дивные Сочи,
Для неё я пою и крою, наудачу и нет, дни и ночи.
Лето коротко, долга зима, но рябиновый рай возмещает,
Все изъяны глубинки и дна и на песню и стих вдохновляет.
Упаду-поднимусь, камень свой. Горше раны, чем рана, не будет,
Окроплю родниковой водой и залечит она и остудит.
Так шагать бы, шагать, колосясь, как трава и кукушкины слёзы.
Счастье – знать, что на свет родилась.
Горе – плыть до холма, у берёзы.
« Знала».
Знала: глаза твои лгут, голос фальшивил и бился.
В горле моём, парашют, выстрелил и распустился.
Пух тополиный сел, мошкою, на ладошку.
Взгляд неверный смотрел в верное окошко.
Долго томили шаги и белый свет ломался.
Ты захотел уйти, но если бы, ты остался…
« Весеннее потрясение».
Всё оживает весной, всё начинается снова:
Зимний умрёт покой, перед весенним зовом.
Птичья тревожит речь, блещут амуров луки,
Снегу хочется течь, как разморённой суке.
Каждой травинке расти, землю буря эгоизмом,
Белым садам цвести, мифами коммунизма.
Речка, уже поёт, в холод цедя плазму.
Скоро, её взорвёт от солнечного оргазма.
Выстрелят почки в лист, как кулачки разожмутся.
С выходом в новую жизнь, стоит переобуться.
« Вот какая я, явилась».
Вот какая я, явилась – неприступная, как мрамор.
Вся пришла, не запылилась, что не видно, то осталось.
Шея – жемчуг, уши – злато; кремень – сердце, ум – палата.
Платье, шпильки, локон, ножки: с весом кильки, с прытью кошки.
Я явилась самой–самой. Одним словом, дама дамой.
« Бежать из будней илистых».
Бежать из будней илистых, так хочется, порой,
Мне кобылицей жилистой, породистой, гнедой.
Луга шикарно-вольные копытам подчинить,
Жевать листы продольные и круглыми, запить.
И ржать. Ах, как же, хочется, как хочется поржать.
( Всем лошадям хохочется, когда есть что желать).
…Вдыхать экстракт сосновый, губами брать луну,
Когда она – подковой, счастливит тишину.
Валяться в травах влажных на утренней заре,
Росой туманить бражной, извилины в коре…
И не носит футболки. Кто так ещё, живёт?
И солнце гладит холку и ветер гриву пьёт.
« Всё кружится вокруг мужчины».
Всё кружится вокруг мужчины, все вихри женские мои.
Всё: от цветенья до кончины, в кругах вращения Земли.
И первый поцелуй и слёзы, моё дыханье на стекле
И ветка солнечной мимозы, в отекшем снегом, январе.
Пустые клятвы, обещания: любить до гробовой доски
И мимолётные свидания и годы долгие тоски.
Душистость летних испарений в лугах, в ромашковой волне
И строки всех стихотворений, зачатые тобой, во мне.
Круженье вечного соблазна, метанье и разломы душ.
Всё, что когда-то было важным и ныне, греет в пору стуж.
« Туман кучерявится в травах».
Туман кучерявится в травах, вдоль берега стадом плывёт,
Как будто, овечек кудрявых, пастух, спозаранку, пасёт.
И он, как и овцы – туманный, с туманным волнистым хлыстом.
Обманный туман тот, обманный, а пахнет парным молоком.
Плывёт, чтобы в небо пролиться, редея к столетним лесам.
Вот, так же и нам раствориться, истечь к голубым небесам.
« Ах! Каким же, ты был ароматным».
Ах! Каким же, ты был ароматным, ярко–алый застенчивый куст,
А сейчас, цветом пасты томатной, доживаешь и пламень и вкус,
Словно с вен молодых источили, чувством, алую свежую кровь,
Твоё сердце разбили, убили грубый мир и большая любовь.
Лепестки, ещё влажны туманом, окропившим листвяную вязь,
Но уж, рвётся в фиале багряной, неживая цветочная связь.
Так и молодость, бывшая прежде, лучезарным румяным цветком,
Лепестки оставляя надежде, увядает пред каждым витком
Быстротечного свежего времени, наслоив паутинки морщин
И уже, расцветают из семени – розы женщин, нарциссы мужчин.
« То, что бабочкой кружит».
Он назвал меня, красавицей, солнце брызгая из глаз.
Мне, сырком бы, надо плавиться – я твердею, как алмаз.
Широко глаза распахнуты, словно чудо из чудес,
Мне внесли в футляре бархатном, по велению небес.
Сердце кровью обливается, а под кожей, дробь бежит.
Как же, это называется: то, что бабочкой кружит…
Я увидела не « гнома» – « эльфа». Вот и вся дрожу.
Я мечтала жить в хоромах, теперь рада шалашу.
Говорит и улыбается и всё дымно в голове.
Как же, это называется, когда бабочки во мне…
« Ночь бродить и сон пасти».
Ночь бродить и сон пасти прутиком берёзовым,
Душу лёгкую нести в облаченье розовом.
Ей позволить говорить с полем синеглазым,
В колокольчики звонить взглядом, белым глазом.
Вздохи, шорохи ловить в сумраке лиловом
И ни капли не пролить ничего земного.
Всё впитать, вобрать, вместить, стать набухшей тучей,
Чтобы после известить – нет пространства лучше.
Краше нет лугов, полей на которых вырос,
Снега, тропок, тополей и Земли на вырост.
« Плакать не стыдно, плачьте».
Плакать не стыдно, плачьте, даже берёзы плачут.
Разве, дереву жальче, что новый день не начат.
Он оборвался утром, светом родившись пряным,
Сыпался белой пудрой цвет черёмухи пьяной.
Дуры, мы все богини? Верим неотразимы,
Если нас оголили, думаем мы любимы.
Роста траве помятой! Браво тебе, повеса!
Я бы хотела стать мятой, чтобы не чувствовать веса.
Вылейтесь горечью строки с века распухшего слова.
Дерево копит соки, чтобы заплакать снова.
« Несу четыре клади враз».
Несу четыре клади враз: себя, мозоли, злость, пакеты.
Он, ясноглазый, как карась, мне из окошка, шлёт приветы.
О, бабий быт – пустая трата, себя, мечтаний и надежд
И, кажется, ума – палата, а дух кишит толпой невежд.
О, сковородки, печь и фартук. Всё переплавить, сжечь, взорвать
И убежать в восьмое марта, а всё, что впереди – проспать.
И карася почистить злобно и его ясные глаза,
булавкой вздеть ( кстати, удобно) и выйти в вольные хлеба.
И вспомнить…ласковые руки, морковки слаще – поцелуй
И то, что сам погладил брюки и что соседки муж – холуй.
О, бабий ум – мудрец, философ, соперник полу королей
И недоразвитая особь, когда в душе – огонь огней.
« Я завидую ей, молодой». Белла Ахмадулина.
« Я завидую ей, молодой».
Я завидую ей, молодой, а она мне завидует, слаще.
Её губы целуют водой, а мои – обожженные, страстью.
Её кудри, лучами весны, расплескались по мраморной коже,
\только, осени яркой костры, не остудят любовное ложе.
Манит молодость свежей листвой, но горчит ею воздух весенний.
Я завидую ей, молодой, чтоб себе не казаться осенней
« Ко мне приходит ночью дом».
Ко мне приходит ночью дом, на курьих ножках,
Крылатый головной убор, с живою брошкой,
Три, на пороге, сапога, костыль еловый –
Сюжет для ужасов и зла и книги новой.
Костёр погасший и костёр, несущий пламя
И это, вовсе – не хоррор, а путь исканий.
Я грежу прозою во снах, проснусь – сжигаю
И хороню себя в стихах и вглубь копаю.
Там, у ядра земли моей, колышет лава
И мне приснится соловей и… слава.
« Кружи, кружи прозрачный ветер».
Кружи, кружи прозрачный ветер, летите жёлтые листы,
Осенний день пригож и светел и чист, как девственные сны.
Как хорошо дышать и вёрсты лихие мерить солнцу вслед
И день таинственный и пёстрый, ветвями, собирать в букет,
Цепляться кручам и пригоркам за травянистые бока
И путь закончив по задворкам, испить восторг у родника.
« Зелень, зелень».
Зелень, зелень – марь листвяная, шелестящая метель
И в глазах, ты – окаянная и в лугах – медовый хмель.
Стелешь мягко, опьяняюще, а разбудишь на стерне
И нет болеутоляющих капель в утренней росе.
По лугам цветы разбросаны, боль сердечной шелухи.
Но, плетутся травы косами и к влажным кочкам жмутся мхи.
« Ты явился, как гордый апачи».
Ты явился, как гордый апачи. Жаль, пера не хватало в носу
и роман, вроде, тёпленький начат и идёт, вроде, всё к колесу.
Закружит? Но, намеренно злится, кто–то в плоти и крови моей.
Обезьяна? Бунтарка иль птица? А луна сквернословит: забей.
Как томительна зыбкая лунность, как изящно уводит с ума
И струна провисает и струнность и уже, не решаешь…сама.
« А солнце, снова улыбалось».
А солнце, снова улыбалось, после назойливых дождей.
Мне, легкомысленной, казалось, что оно греет всех людей.
Когда–то, брошенные кем–то, в пространство голубой земли,
Они обжили континенты и бой за счастье повели.
И счастье мучает икота и всем не падает звезда,
И нет свободного полёта, а вот падение, есть всегда.
« Жмутся к берегу кусты».
Жмутся к берегу кусты, к глине жёлтой, скудной.
Нет ни ягодки – пусты, только запах чудный.
Набирают ветви цвет бисерною кистью –
Белый пенный первоцвет в изумрудных листьях.
Речка корни напоит, солнце обогреет,
Цвет нальётся, облетит в мае карамельном.
Лето красное взойдёт из лиловых пазух,
Мне в ладони принесёт ягод черноглазых.
« Я знала мужчин и разлуки».
Я знала мужчин и разлуки, но этой разлуки не снесть,
Когда намагничены звуки и в нём, магнетизм, тоже есть.
Когда у подножия жарко и ждёт на вершине огонь –
Всё рядом – разлито и ярко и красный, на пастбище, конь.
Когда, замирая от счастья, целуешь и шепчешь и ждёшь,
Идёшь и в ветра, и в ненастья и зонтик с собой не берёшь.
Когда ослабеют от муки, томительной и огневой,
и тело, и губы, и руки и хочется стать его той:
единственной и самой–самой, из дев, что ведут за собой
и в бездну, и в рай, и к корану, и к осени золотой.
« Я в себе нашла изъяны».
Я в себе нашла изъяны: не один, не два, не три.
Могут быть у обезьяны не красивые черты?
Я не верю гороскопам и китайским счётам лет,
Ведь гола бегут галопом, бить костяшки толку нет.
А хотя, ведь у китайцев, дай мне памяти, молва,
Столько рук и столько пальцев и большая голова.
И в гадания не верю, но гадалка, дёрнув кисть,
Нагадала мне потерю и бесформенную жизнь.
Так себя и собираю, по обрывкам и клочкам
И листаю и листаю, дней своих – плоды и хлам.
« Пока, ты меня понимаешь».
Пока, ты меня понимаешь, читаешь, листаешь и жмёшь.
Но скоро, листать перестанешь: устанешь, не станешь, уйдёшь.
Пожалуй, срываться мне – первой, пока не сорвали меня,
Вишенкой переспелой, листиком календаря.
Уйду тихо–тихо, по–лисьи, не тронув твоё бытие,
Как падают осенью листья и перья в лебяжьем крыле.
А может, упасть арбузом, прогромыхать по дну,
Треснуть, оскалить зубы – жёлтые, в алом соку.
Или метнуться бананом ( тот ещё, бумеранг)
Целишь в чужие раны, к тебе вернётся – танк.
Что же, я раньше времени, тревожу колокола…
Уморим друг друга пельменями, грозящими ротой, с утра.
« Шар герани, занавеска».
Шар герани, занавеска, грозди ржавое пятно,
До рябинового всплеска, лишь мгновение одно.
Загорит, листву сжигая, в горькой ягоде огонь
И душа, меха сжимая, затоскует, как гармонь.