Сказки взрослым на ночь

МАМА, НЕ ПЛАЧЬ

Мама, не плачь .. Яна гладит маму по волосам, они длинные с рыжеватым оттенком и чуть вьются на кончиках, значит пора стричь. У мамы темные мешки под глазами – следствие приёма успокоительных и снотворного. Нижняя губа мамы поджата, будто она обижена на кого-то и не хочет с ним разговаривать. Мама спит беспокойно, то и дело подтягивая под себя одеяло, а Яна стоит и гладит ее по волосам. Мама, не плачь.. Утром мама уходит. Ещё рано, но маме будто хочется бежать от Яны или от дома. Яна просит её не уходить, плачет, хватает за руку, но мама уходит все-равно. Может назло, а может действительно она опаздывает на работу. Яна остаётся дома одна, ей скучно, она берет с книжной полки книгу, перелистывает несколько страниц, слегка остановившись там, где есть картинки, но ей быстро надоедает, и она бросает их на диван, на пол, на ковёр – лишь бы не возвращать на место. С посудой тоже безобразие: чашки, ложки и ножи должны лежать по-другому. Яна так хочет. Ведь если Яна не поможет маме, то кто. Яна не трогает иконы, мама их очень уважает и Яна тоже, она их только разворачивает наоборот, чтобы они не оглядывали комнату суровыми, отнюдь не нарисованными взглядами. Ещё Яна Любит свечи,  мама их часто зажигает перед иконами, а Яна задувает, такая у них интересная игра. Так проходит день, стрелка настенных часов указывает на 17:45 и мама заходит домой и начинает убирать книги на место, расставлять посуду по полкам и разворачивать иконы. Тихонько напевая «баю-баюшки-баю», она зажигает свечу, а Яна радостно подбегает к ней и задувает ее. Мама снова  начинает плакать. “Мама, не плачь”, ведь Яна всегда с тобой, она всего лишь ребёнок и умерла две недели назад, так и оставшись лежать в своей детской кроватке, задохнувшись от угарного газа сломанной колонки на кухне, в 17:43, за две минуты до того, как пришла мама.

ДЕВЯТЬ С ПОЛОВИНОЙ ЛЕТ НАЗАД

На плите уютно шкварчало мясо на чугунной сковороде с чуть сдвинутой крышкой, рядом начинал петь чайник с кипятком, так по домашнему, по привычному, как может только посуда, которая бережно хранится в полном любви и тепла семейного очага небольшого загородного домика. Поздняя осень – и в камине слышался треск березового полена, на самом деле это трещит кора, разрываясь на маленькие искорки и вереща как бенгальские огоньки. Александр Павлович, погрузив свое тучное немолодое тело в любимое кресло коньячно-красной каретной стяжки, чуть вытянул ноги и слегка похрустел пальцами, украдкой, чтобы супруга не слышала. Но Надежде Ивановне было не до этого, в духовке уже подходили пироги, румяные как щечки маленького мальчика, зашедшего домой с мороза после зимнего катания. А тут еще овощи, надо рассортировать, красиво нарезать – вроде обычный семейный ужин, но хозяйка строгих укладов считала, что эта традиция – священно. Кот Чуча лениво прохаживался от стойки до камина, своей кошачьей мудростью понимая, что сейчас не стоит напрашиваться на ласку хозяев, поэтому он то лениво грел то один, то другой бок, то не торопясь, вставал и мягко ступая лапками прогуливался по коридору. Все в доме дышало спокойствием и безмятежностью. В поселке редко кто оставался на осень, скотину, даже собак в будках, никто не держал, а те единственные соседи из дома напротив отправились с ночевкой на озеро, что километрах в пятнадцати по грунтовой дороге. Надежда Ивановна взяла со стойки хрустальный стакан, придирчиво осмотрела его грани и сполоснула и без того блестящие формы под струей холодной воды, затем, улучшив среди своих кулинарных хлопот момент, достала из нижнего ящика бутылку бренди Sanches Romate, аккуратно наполнила его на одну треть. "Заслужил, он у меня такой домашний и мягкий" – подумала она о супруге и поставила стакан на лакированный столик, вблизи его кресла. Тот послал ей поцелуй одними глазами и неторопливо потянулся за бренди. Горький, терпкий аромат ударил в нос, Александр Павлович всегда сначала насыщал себя запахом, а затем медленно, каплю за каплей, слегка оттопырен мизинец, он опустошил стакан на пол-дюйма. Хорошо смазанный дверной замок скрипнул раз, скрипнул два, и входная дверь чуть приоткрылась. – Илюша, сынок, ты же не планировал сегодня заезжать. Надежда Ивановна пыталась за нотками серьезности скрыть затаённое чувство радости – сын приехал. Мама, папа? – тонкий девичий голосок. – Мама, папа! Топот ножек, на ходу сбрасывающих сапожки и гостиная наполнилась рыжими волосами, смехом и улыбкой. Кудрявая, чуть старше одиннадцати, зеленоглазая девчушка, несмотря на свой небольшой рост как будто заполонила собой всю комнату. Она успевала улыбаться всем одновременно – и матери, и отцу и даже коту, который уставился на нее наминающим взглядом. – Боже, как я соскучилась! С ребятами так весело, они такие забавные. А Марк особенно, оказывается, он живет через три дома от нас, а ты говорила, что там никого нет. Там и его бабушка и его сестра, и собака у них такая – вроде хаски, а уши как у пинчера, она большущая, но игривая, вот бы их с Чучей познакомить. А книжек у них сколько интересных! А сколько историй Марк мне рассказывал, я таких нигде не читала. Девочка сбросила рыжий, под цвет волос, но другого оттенка шарф, украдкой проведя рукой по красному следу на шее, пунцовому как сваренный рак. Взгляд Надежды Ивановны скользнул по одежде дочери – чуть стертые колени комбинезона болотного цвета, расстегнутые карманы, в одном из которых торчал уголок платочка, мама его всегда клала, когда та уходила из дома, а под вечер вытаскивала старый и запускала стирку. Чайник уже даже не пел, а стонал на своем огненном эшафоте, а девочка, как свойственно подросткам продолжала рассказывать и рассказывать обо всем на свете, связывая истории и перепрыгивая на разные темы. А кот как будто замер, чуть присел и прижал короткие ушки к холке. – Ой, я такая забывчивая. Все болтаю, как тараторка. Мама, у тебя чайник сейчас взлетит, из него уже пар, как от паровоза..

Надежда Ивановна так и стоя у плиты, прошептала: "Саша, Сашенька". Александр Павлович, который не издал никакого звука, все это время только теребил потными пальцами кожаный узелок, фиксирующий простой деревянный крестик, который ему тайком от его отца, ярого коммуниста, подарила мама и который он никогда не снимал ни в армии, ни на заводе, ни в больнице, когда случилось туда лечь с камнями. И которого у него не было уже девять с половиной лет. Кот жалобно мяукнул и буквально расстилаясь по полу, пробежал между креслом и лестницей наверх и вынырнул в до сих пор приоткрытую дверь. Где-то вблизи раздался собачий, рычание и кошачье шипение, а потом истошный визг. – Папа, смотри, что я нашла – девочка раскрыла маленькую ладошку – на ней чуть испачканный черной землей лежал, устроившись как в раковине, маленький старый, но такой родной сердцу и душе Александру Павловичу, символ его детских воспоминаний. – Саша, Сашенька – опять протянула Надежда Ивановна. – Мама, ну как же чайник – шутя топнула ножкой рыжевласка. Она стояла посреди комнаты и продолжала улыбаться. – Папа, ну ты рад? Александр Павлович не слышал голоса жены, не слышал истошного визга чайника и даже не думал о лае на улице поселка, в котором не было собак. Не думал он и строго отругать дочь, что не захлопнула дверь за собой. Он пытался вспомнить слова той далекой детской молитвы, которой учила его мама, но вместо нее в его голове проносилась лишь одна мысль: "Что это за тварь, которая находится в теле его дочери, которую он собственноручно удушил и сжег в бочке, а останки закопал у тайного старого охотничьего домика в лесу девять с половиной лет назад"

СТАРАЯ КАРГА

“Он общается больше с котом, чем со мной” – картинно заламывает руки Лиза, длинные пальцы левой руки сжимают фаланги правой, сильно, но достаточно аккуратно, чтобы не задеть стразы на маникюре. То место, где было обручальное кольцо уже покрыто загаром трех или четырех курортов, но иногда все еще зудит и Лиза машинально поправляет его подушечкой большого пальца.

Фраза про кота была произнесена и в кабинетах органов опеки и попечительства, куда Лизу без очереди, по звонку ввел ее очередной ухажер, у психолога частной практики, чей сеанс, длительностью 40 минут и превосходящий по цене средний МРОТ по региону, был оплачен другим небезразличным к аромату ее волос мужчиной. Эту фразу и залом рук она повторяла и у астролога, который чертил на ее черно-белой фотографии зодиакальные пояса, небесные экваторы – все для расчета ключевых точек смещения в ее судьбе.

Лиза купалась в мужском внимании, как тренер по плаванию – уверенно и профессионально, еще в школе на нее засматривались старшеклассники и молодые учителя, в ВУЗе она, не сдав еще первую сессию, отвергла несколько предложений руки и сердца, а к концу пятого курса к зданию ВУЗа за Лизой приезжали машины, чья стоимость могла бы несколько лет кормить среднестатистическую семью.

Но судьба-насмешница, распорядилась по другому – и девушку, которая к 26 уже привыкла к поездкам только на кожаных сидениях элитного таксопарка Wheely, чей средний чек в ресторанах, за которые она никогда не платила, редко имел меньше четырех нулей, и привыкшей с мужчинами общаться по формуле: время общения равно стоимость активов умноженную на производную от сумму подарков, разделенную на возраст ухажера, – с головой затянуло в какой-то хаотичный, полубезумный водоворот страстей, страстей житейских, даже бытовых, но для Лизы это был глоток свежего воздуха.

Этот парень был из соседнего двора ее детства, хулиган, но из “благородных”, тех кто защищает “свою” улицу и “своих”. Его отец, обычный трудяга образования должного сыну дать не смог, так как слег с инсультом, едва тому исполнилось четырнадцать, поэтому пришлось выкручиваться на подработках. Мальчик не дал себя переломить быту и невзгодам, в нем перемежались духи поэта, бунтаря и бойца, поэтому уже чуть позже, в более зрелом возрасте, при случайной встрече, Лизе предстал тот мальчик из детства, но в подтянутом теле молодого человека и с легкой трагедией в глазах, которая бывает у тех, чьи родные ушли раньше положенного срока.

И Лиза забыла про свои обещания подружкам “выйти замуж только за олигарха”, планы про личную горничную из Непала, про шале вблизи Альп и ожидания круглогодичного загара на курортах Калифорнии. Вместо этого она с головой окунулась в воспетую всеми поэтами мира любовь. Чувства связывали, стягивали, как скарфинг, и дарили тот вихрь эмоций, которую испытывают героини книг, которые есть в тайном сундуке у каждой девушки. Он показал ей другой мир, это и катамараны на Амударье, и экскурсия верхом на верблюдах, но не в Эмиратах, а в Узбекистане, и ночевки под открытым небом, а не Four Seasons, и песни у костра с его друзьями, такими же “обычными” как и он сам, и такими же открытыми, честными и простыми..

В этом водопаде чувств родился Арчи. Мальчик с пепельными волосами и печальными уголками губ. Лизе казалось, что с рождением ребенка ее как будто стало больше, как будто он – ее продолжение. Она чувствовала даже ночью, находясь в другой комнате, как пустышка выпадает у него из ротика, и, когда Арчи плакал от колик в животе, Лизу саму корчило от боли. То счастье, которые сын ей дарил, затмевало все остальное.

Где-то вычитав, что ребенку полезно расти вместе с животным, Лиза настояла, чтобы завести кота, усердно выбирала среди модных манчкинов и девон-рексов, а потом случайно в квартиру забежал черный пушистый комочек, метнулся сразу в комнату Арчи и забился под диван. Уговорами и палкой для селфи его достать не удалось, но через день жалобного мяуканья тот все-таки был задобрен миской молока и обещаниями его не обидеть. Глядя как комочек лакает молоко, Арчи смеялся. Смеялся долго, заливисто, искренне, как умеют только дети. Лизино сердце упало на подвальный этаж, а потом взлетело в стратосферу. Она бы каждый день кормила бы котенка чем угодно – хоть кроликом, хоть уткой, даже если бы ей самой пришлось на них охотиться, лишь бы слышать как смеется ее сын.

Пушистый комочек остался у них, имя ему так и не дали, но он в нем и не нуждался. Когда у семьи возникала потребность в уюте, они слышали урчание у ног и видели маленькие черные глазки. Лизу удивил только ветеринарный врач, который, взяв кровь у котенка (ведь не приведи бог какие паразиты, а животное же будет с ребенком!), долго всматривался в показания мобильной лаборатории, а затем пробормотал что-то вроде “анализы, как у тридцатилетней кошки”, а на вполне резонную реплику дамы, предварительно проштудировавший полсотни страниц в интернете, что таких кошек в природе не бывает, и не удержавшейся от нескольких колкостей в адрес пожилого зоо-врача, что его квалификация, при незнании таких очевидных фактов, вызывает больше вопросов, чем анализы веселого игривого и явно здорового животного, указал ей на дверь. Больше в эту ветклинику она не ходила и даже написала о ней несколько нелицеприятных отзывов на форумах о домашних питомцах и iRecommend.

Арчи как морской бриз после штиля наполняет паруса рыболовецкого судна, наполнял ее жизнь смыслом. А еще в ее жизнь крадущимися шагами начали приходить и тихонько нашептывать о себе те самые отголоски обещаний, которые Лиза давала подругам после трех бокалов Crystal. О Мальдивах и Тиффани, о порше.. Они рассказывали про яхт клубы и старые Тосканские виноградники, обещали будущие вечера в Ла-Рошель в компании молодых французов.

И еще они презрительно отзывались о ее спутнике. “Не так уж он хорош” – твердили они по ночам, “он тебя не стоит” – будили они Лизу утром, “нужен ли он тебе” – врывались к ней в голову в полдень. Она их не слушала, но они были настойчивы в своем шепоте. Супруг действительно был для нее затянувшимся увлечением, неким природным явлением, мощным, неукротимым и своенравным, но .. временным. Лиза действительно начала замечать, что его чувства к ней уже не те, какими были раньше. Что он не держит данных ей обещаний. Не умеет доделывать ничего до конца. Раньше он таким не был. Сбывалось все, что шептали ей призраки прошлой жизни “до него”. Из пазлов складывалась картинка.