Проводы любви
1.
Время завтрака истекало, когда Ольга вошла в обеденный зал, просторный, почти квадратный, с двумя противоположными стенами, сплошь из стекла. Четыре массивные колонны подпирали лепной потолок со свисающими люстрами, которые пылали хрустальным разноцветьем. Длинные, до пола, с замысловатым рисунком шторы; на столах свежие накрахмаленные скатерти, в вазочках веточки цветущей вербы. Даже использованные приборы на них не портили первого, пока ничем не омраченного впечатления изысканности и праздничности всего окружающего… Официантки, убирающие со столов посуду, делали вид, что не замечают вновь прибывшую. Впрочем, скорее всего, так оно и было. Да и не входила такая предупредительность в их обязанности. Ольга это поняла лишь после того, как, лавируя между столами и небрежно отставленными стульями, к ней направилась худенькая пожилая женщина в белом халате.
– Новенькая? – спросила та, стараясь придать лицу самое гостеприимное выражение. Ольга, поддавшись этой игре, заискивающе-деликатно кивнула и протянула талон на питание. Диетсестра, мгновенно погасив на лице улыбку, деловито и сосредоточенно обвела помещение вспоминающим взглядом.
– Вот здесь можно сесть, – указала она на стол у самого входа, за которым уже никого не было.
Задевая ее, несколько раз в день, будет проходить толпа людей, направляющихся в правую половину столовой…
– Тут два свободных места, – голос диетсестры зазвенел, как ледяная сосулька, сорвавшаяся с крыши на тротуар. На столь продолжительный разговор по поводу «устройства» у нее не хватало ни выдержки, ни любезности.
Двое мужчин враз с изучающим любопытством вскинули на Ольгу глаза. Она постеснялась отказаться от их соседства:
– Ладно. Хорошо. Какая разница?! – хотя понимала, что здесь будет ненамного удобнее, чем там, у двери. Впрочем, приехала с опозданием, винить некого…
Вот уже около недели «экипаж» этого стола с надеждой поглядывал на два свободных места. Пожилой инженер Кирилл Максимович сильно верил в счастье встретиться с таким же заядлым, как он сам, преферансистом; а тоже немолодой, несколько располневший, но все еще бравый и красивый дагестанец Бекбулат Сулейманович не терял надежды, что к ним посадят приятную, знающую толк в любви женщину, с которой у него завяжется и станет бурно развиваться роман. Он и приехал-то сюда, подальше от родных мест, тряхнуть стариной, пожить в свое южно-темпераментное, неутолимое удовольствие. Остальные предпочитали столоваться в прежнем составе: просторнее. Тем более, что молодожен, «рыжебородый юноша-мужчина», как его уже здесь «окрестили», никем, кроме своей супруги, не интересовался, даже разговоров на «фривольные» темы не выносил. К четвертому, Борису Сергеевичу, на субботу и воскресенье намеревалась наведываться жена. (В этом доме отдыха официально разрешались одно-двухдневные визиты членов семьи и других гостей. Они могли даже кормиться здесь, разумеется, при условии, если питание заблаговременно оплачено.) Куда лучше, если для нее останется свободное место и не будет повода для ревности. Все «шуры- муры», по ее мнению, как правило, заводятся между теми, кто сидит за одним столом – ежедневные встречи, общие разговоры, «глазки», турниры любезностей…
Ни один из этих мужчин ничем не выдавал своих тайных надежд. Разве только с самым безразличным видом время от времени бросал:
– Нашего полку еще не прибыло?
– Пока нет, – отвечали ему.
– Ну и отлично: все посвободней…
И вот пополнение…
Кирилл Максимович, в общем-то, не возражал против этой женщины, все какое-то разнообразие. И в то же время немалое разочарование. На кой шут выдавать путевки людям, ничего не смыслящим в преферансе! Если и на последнее, шестое, место посадят к ним не того, кого он ждет, сезон, можно сказать, перечеркнут!
Бекбулат Сулейманович же моментально приосанился, вскочил, чтобы пододвинуть к Ольге стул. Она выглядела так, как рисовало его поэтическое воображение: молодая, чистое тонкое лицо; темно-серые продолговатые глаза; светло-русые волосы до плеч, загнутые на концах в полуколечки; стройная фигура с в меру развитыми формами – волнующее сочетание девичьей невинности и женской осведомленности. Одета скромно, но со вкусом – узкие черные брючки и удлиненный свитер под цвет глаз.
– Здравствуйте, – поздоровалась Ольга, вдруг вся порозовев под беззастенчиво изучающими взглядами мужчин. Ей ответили галантно, как принято во время отдыха. Потом оба соседа, привстав и чуть склонив головы, представились. Она также назвала свое имя.
«О!» – театрально, входя в роль страстного обольстителя, воскликнул Бекбулат Сулейманович, он вспомнил об ее знаменитой тезке: «Как у Пушкина!» – От этой аналогии молодая женщина показалась ему еще более загадочной и желанной.
Как только официантка поставила перед Ольгой тарелки с едой, мужчины, чтобы не смущать ее, откланялись. Бекбулат Сулейманович, сверкнув черными глазами, высказал надежду на очень скорую встречу за столом.
Перекусив и не без аппетита, Ольга пошла в свою комнату. С этим-то ей, несомненно, повезло: в центральном, а значит, более благоустроенном и удобном корпусе на втором этаже здесь и столовая, и телевизор, и кинозал. И соседка всего одна. Правда, в возрасте… Но ничего, а может, даже лучше: сдержанней, доброжелательней…
В обстановке комнаты ничего особенного: две деревянные полированные кровати, по тумбочке на жилицу, стол, шкаф для вещей – уютно, тепло, светло.
Окно выходит в сторону «парадного подъезда», из него видны другие корпуса, а также почти весь парк. Эта широта обзора радовала, наполняла душу ощущением внезапно обретенных простора и свободы.
Пока Ольга развешивала в шифоньере свои вещи, Татьяна Ниловна, как старожил – она прибыла сюда несколько раньше, – рассказывала ей о режиме, распорядке дня. Забота, участие еще больше располагали ее к соседке.
– А домой, в Москву, разрешают отлучаться? Все еще не покинула тревога за семью, хотя она уже почувствовала некоторое успокоение – вон сколько людей живут себе здесь. И ничего плохого с их близкими, как видно, не случается. И самим им отдых, а значит, и лечение. Да и в новом коллективе оказаться тоже полезно, интересно. В прошлом году впервые за годы замужества Ольга с такими же вот тревогами в душе собиралась в санаторий в Юрмале.
– Да я от одного беспокойства, как они здесь без меня, с ума сойду, – жаловалась она матери перед отъездом. И наказывала ей почаще заходить к мужу с сыном.
Сперва ей там в самом деле было невмоготу. Почти ежедневно она наведывалась в почтовое отделение, чтобы позвонить домой. Очень часто писала и получала письма. Однако постепенно стала привыкать к новому образу жизни.
Пора стояла довольно поздняя: сентябрь. Погода Прибалтики, особенно в такую пору, не очень-то балует теплом и солнцем. Отопительный сезон еще не начался, в комнатах влажно и прохладно; отдыхающие большую часть дня проводили на воле: бродили по берегу моря, в сосновых рощах, отводили душу в набегах на магазины. Незаметно пролетало время… К концу срока, стыдно самой признаться, Ольга почувствовала, что не возражала бы еще так пожить. Правда, существовало еще одно обстоятельство, которое, несомненно, способствовало этому настроению. Она влюбилась. Любовь была чисто платонической, более того, так сказать, на расстоянии: потянулись двое друг к другу, взволновали свои души. А тут к нему приехала жена. Ольга и Борис могли позволить себе только обмениваться тоскующими взглядами… Потом разъехались, даже не узнав, кто куда. И все же в душе Ольги остался глубокий след от встречи с ним. Вроде бы ничего особенного: среднего роста, узколиц, сутуловат. Прежде ей не нравились мужчины такого «типа». Но в Борисе, в ее восприятии, было нечто такое, что, легко преодолев надуманное ею предубеждение, коснулось, образно говоря, чутких струн ее души. И зазвучали первые аккорды чарующей, чудодейственной, нам самим неподвластной музыки любви… Спустя месяцы, уже в Москве, бывало, увидит чем-то похожего на него и обомлеет. Да так, хоть с тротуара сходи, пока не успокоится зашедшееся сердце. Словно после тяжелого сна: понимаешь – ничего этого на самом деле не было, а еще долго не можешь прийти в себя. До сих пор приятно вспомнить – в твою жизнь, хотя и как мираж, вошел мужчина и осветил ее, пусть ненадолго, своим вниманием. Женщине, погрязшей в трудовых буднях, – это как глоток свежего воздуха в угарной избе. Со временем Ольга вновь впряглась в «свою телегу», и снова ей стало боязно оказаться вне ее привычной тяжести…
А Татьяна Ниловна между тем рассказывала о себе: несколько лет назад овдовела, уже второй раз. Дети – сын и дочь – живут своими семьями. Сама она уже трижды бабушка. Путевку в дом отдыха дал профсоюз бесплатно, как ветерану труда. Спасибо за заботу! Чего не поехать, не переменить обстановку?!
Волнения и тревоги Ольги она как рукой отмела: это в ее-то возрасте! Думать надо не только о семье, но и о себе лично! Годы мчатся точно волны в штормовую погоду: только были – глядь, и нет их, о берег разбились… А уж их-то, бабья, участь! Появились морщинки, пробилась седина, налились тяжестью ноги – и ты кто угодно: мать, бабушка, вьючная скотина, но – шалишь, уже не женщина! А как заставить себя с этим смириться! И что особенно обидно, мужчины твоего возраста, даже более пожилые, тебя ну просто не видят! Надо же так уметь унижать своих сверстниц! Для них лишь те женщины, что на двадцать, тридцать лет моложе их!
– Умные, вернее, мудрые женщины о себе не забывают, – наставляла Татьяна Ниловна. – У них и одеться есть во что, и личная жизнь не на последнем плане – не в семье, так на стороне! А такие, как была я, дуры, всю тяжесть взваливают на себя и, как ишаки, тянут ее, не находят времени оглянуться, осмотреться, глаза вверх возвести. А работа домашняя, сами знаете, такая: сегодня все сделала, завтра с утра опять ее непочатый край!
Первый муж Татьяны Ниловны умер от несчастного случая. На ее руках осталось двое детей. Да и сама она еще, можно сказать, дитё – двадцать четыре годика. Мужчины, прослышавшие об ее горе, всеми способами стали выказывать ей внимание. А юной вдове не до них. Да и обидно как-то: они же все женатые, чего от нее-то хотят? И она замкнулась, отдалилась от людей, приняла твердое решение жить одна. Замужем побыла, детей нарожала, вот и есть чем заполнить существование. Но… оказалось… Не все так просто, девочка! Около года она продержалась, как хорошо укрепленная крепость, а потом… В общем, согласна была сдаться, но все претенденты отступили. Да и что за печаль им! А мать говорила ей еще раньше: «Не любовника ищи, а мужа, не то горько тебе придется». Легко сказать! Только кто – молодой да свободный – бросится на женщину с двумя малолетками! И все же сначала она завела любовника. Сразу соседи стали смотреть на нее косо, пошли пересуды. Какие же все разумные да добропорядочные, когда беда не в их доме!
– До сих пор помню: стою это я у окна, а жили мы на первом этаже двухэтажного дома, и слышу, как соседки балабонят: «Эта-то, – кивок на мои окна, – мужика стала привечать». И столько в голосе, на лицах осуждения! Умру – не забуду! А одна женщина, самая скромная, малограмотная из них, видно, знала, почем фунт лиха, возьми да скажи: «Что сделаешь, бабоньки, «требвается!» Так и сказала: «требвается». И все сразу прикусили языки. Вроде бы только после этого поставили себя в мое положение, одинокой молодой женщины. Через три года я все же вышла замуж, за другого. Вместе в школе учились. А тут встретились: я вдовая, он – разведенный. Может, и неплохо жили бы, если бы не его мать да сестры: зачем взял женщину с чужими детьми! Сначала он огрызался на них, потом поддался им и загулял… Он гуляет, а я, дура, плачу, цепляюсь за него. А ведь была еще молодая и собой ничего. До сих пор не могу себе простить, что не выгнала его тогда и не отомстила – любовника не завела. Это я теперь стала смелой да решительной. В молодости же и подумать ни о чем таком не решалась: замужняя – нужно верною быть.
– Так что, Олечка, не будьте, как я, простушкой, о муже, семье заботьтесь, но и о себе не забывайте. Ох, короток наш, женский век! Только поздно, слишком поздно мы вспохватываемся!
Обедать соседки пошли вместе.
2.
– Вон там, – показала Татьяна Ниловна, – кувшины с настоем шиповника. Перед едой надо принимать, очень полезно.
Налив по стакану чуть желтоватой жидкости, направились к своим местам, оказавшимся в противоположных сторонах зала. И тут Ольгу словно окатило знойной волной удушья: за ее столом сидел, низко склонившись над закуской, Борис, Борис Сергеевич, тот самый, с которым в прошлом году у нее была, как она мысленно считала, любовь. Ольга тотчас узнала его по тонкому, до боли в сердце дорогому и милому профилю, по сутуловато-приподнятым плечам… Он был в том же, что и в Прибалтике, коричневом кожаном пиджаке. Все это способствовало его узнаванию и тому волнению, которое ее охватило. Минута, в течение которой она простояла поодаль, показалась бесконечно длительной – столько мыслей и чувств вспыхнуло в ней и, оставив ожог, погасло! И все же ее ревнивый взгляд усмотрел, что Борис Сергеевич почти не изменился. Вот только в темно-русых волосах, точно на гравюре, возникли редкие, но ярко-белые штрихи.
От нежности и жалости – он уже не так молод, как ей прежде казалось! – защемило сердце.
Никого другого за столом пока еще не было. Уйти, пока Борис ее не узнал, не заметил? – возникла спасительная, показалось Ольге, мысль. Но… куда? Да и не смешно ли, не глупо ли это покажется со стороны? Если здраво рассудить, между ними ничего, совсем ничего «такого» не было. Лишь какое-то наваждение. Да и оно за истекшие месяцы почти выветрилось, как тепло из дома, который давно перестали подтапливать.
Расстояние до стола в несколько шагов Ольга едва осилила: всё в ней трепетало, словно она шла по жердочке над пропастью.
Так и не преодолев волнения, остановилась позади Бориса, произнесла:
– Здравствуйте! – Голос дрогнул, приветствие прозвучало как-то неестественно для подобного случая. Борис равнодушно полуобернулся, вскинул на нее невидящие глаза и, продолжая жевать, ответил дежурно, приличия ради:
– Здравствуйте, – но тут же узнал ее. – О… вы?! Выронил вилку, отодвинул тарелку в таком замешательстве, что сомнений не могло быть: он искренне рад встрече. – Когда приехали?!
Она ответила. И, стараясь скрыть все нарастающее смущение и волнение, подчеркнуто деловито поставила на стол стакан с витаминным напитком, села на свое место.
– Вы здесь давно? – спросила.
– Да нет, четвертый день, – а сам подумал: «Чуть не целый срок – еще три недели – вместе!» – Сколько времени уже прошло, как мы отдыхали в Прибалтике? – Беззастенчивые взгляд и улыбка Бориса показались Ольге оскорбительными. Уж не слишком ли пристально она смотрела на него тогда?
Впрочем, Борис держался как настоящий мужчина, ни разу не отвел свой взгляд первым, хотя и не предпринимал почти ничего для сближения. Вскоре Ольга поняла, почему: он ожидал приезда жены.
И все же сейчас ей стало не по себе от этого напоминания как о чем-то неприлично-интимном, превышающем границы дозволенного.
– Около семи месяцев, – ответив, Ольга сразу остыла, приступила к обеду. Борис последовал ее примеру. Однако еда для них превратилась как бы в тяжкую обязанность удовлетворять некую низменную потребность.
Суп ели в пол-ложки, дух спирало от опасения, как бы не втянуть его в рот с шумом. Второе накалывалось на вилку крошечными кусочками. Да и они едва проходили через горло, его то и дело перехватывало спазмом. Нет, это не еда, мука.
Уж лучше бы им сидеть за разными столами. Друг друга они все равно узнали бы не только здесь, даже в сутолоке московской улицы.
Ольга выскочила из-за стола: пусть Борис не думает, что она будет его обременять своим присутствием или что по-прежнему рассчитывает на его внимание.
– Приятного аппетита!
– Спасибо! – Борис с облегчением оторвался от обеда, обернулся ей вслед, приглушенно-интимно спросил:
– Встретимся?
Ольга его не поняла: что он имел в виду? Время их отдыха только начиналось, сидят они за одним столом…
– Я надеюсь, – ответила неопределенно.
До своей комнаты Ольга бежала, ничего не видя, не слыша. Словно внезапно прорвалась плотина, сдерживавшая чувства. И они захлестнули все ее существо.
Дрожащей рукой она едва попала ключом в прорезь замка, влетела в комнату и в изнеможении упала на свою кровать. Словно и не разделяли их столько долгих холодных унылых месяцев!
– Татьяна Ниловна, милая, дорогая, если бы вы знали, что произошло! Нет, надо же такому случиться! – Ольга вскочила с постели, когда вернулась соседка, и с откровенностью, на которую способны лишь люди, случайно сошедшиеся и потому уверенные, что никто не сможет злоупотребить доверенной тайной, поведала о прошлогоднем знакомстве с Борисом, о новой встрече с ним. – Нет, вы подумайте: оказаться за одним столом!
– Это судьба, – многозначительно заметила Татьяна Ниловна. – Чему быть, того не миновать. Вот я со своим Василием… Учились в школе, он ухаживал за мной, мои родители были против того, чтобы я за него вышла, – в молодости он такой озорной, можно даже сказать, хулиганистый был… И что же? Через несколько лет встретились и все же поженились… Нет, судьба – это судьба, ее не объедешь, не обойдешь. Это только теперь мы ни во что не верим, а так-то, если подумать, все равно какая-то таинственная сила существует! Взять хотя бы сны…
Но Ольге не хотелось слушать ни о чем, не имеющем отношения к ее чувству. Сама же рассказывать теперь она могла бы сколько угодно.
– Ой, извините, Татьяна Ниловна, но я обещала домой позвонить. – Ольга одернула на себе платье, заглянув в зеркало, подправила волосы… – Неужели это она? Глаза светятся, что фонари в ночи, губы и щеки знойно-пунцовые…
– Да ведь только приехала, – усмехнулась соседка. – Вот такие мы, бабы, ум у нас всегда враскорячку. Сердце тянет в одну сторону, а рассудок упирается, пятится назад. У мужиков всё по-другому. Мой, бывало, как задурит, он только на порог, а я уже чувствую – чужой. Если у мужчины сердце дома – он добрый, ласковый, и жена хороша и в халатике, и в передничке…
– Вы думаете, если Борис Сергеевич полюбит, он… – А то как же? Да все они, мужики, из одного теста слеплены! Так что смотри, Олечка, не обожгись… Я-то твоих семейных дел не знаю, но как бы не поменять кукушку на ястреба…
Мгновенно забыв о своем намерении, Ольга подошла к окну… Хлопнула парадная дверь, и на тротуаре появилась стремительная худощавая фигура Бориса. Он кинул взгляд в одну, другую стороны, как бы высматривая кого-то, потом, сунув одну руку в карман брюк, слегка сутулясь, пошел по еловой аллейке вглубь парка. Ольга видела его между темно-коричневыми стволами до тех пор, пока они не сомкнулись.
«Очевидно, живет в том коттедже», – решила она про себя. – Почему он так долго был в центральном корпусе? Звонил домой? – и испытала что-то похожее на ревность. Не исключено, что он надеялся увидеть ее где-нибудь в холле, вестибюле. А она умчалась!
Спускаться к телефонам-автоматам расхотелось: Борис ушел, и всё потеряло смысл. Чего спешить? Позвонит попозже, когда и сын, и муж наверняка будут дома…
– Ваша семья будет к вам приезжать на выходные? – спросила Татьяна Ниловна.
– А разве можно?
– Почему нельзя? В прошлые субботу и воскресенье столько гостей здесь было! Как на маевке! А чего? Кругом такая природа! Да и погода – лучше не пожелаешь. Для москвичей это же так полезно – провести один-два дня за городом.
Ольга думала не о том, приглашать ли ей мужа с сыном, а о том, что вот к Борису жена даже в Прибалтику приезжала, а уж сюда-то непременно явится. И у нее окончательно испортилось настроение. На полдник она не пошла, хотя ей хотелось пить. Что-то удерживало ее. Кажется, всё то же опасение, как бы Борис не подумал, что она использует любой повод для встречи с ним.
Когда вернулась с чаепития Татьяна Ниловна, Ольга пригласила ее выйти погулять. По тротуарам, тропинкам через парк бродили люди. У всех такое бездумное, праздничное выражение лиц! Как у детей на цирковом представлении! Ольге не хотелось быть похожей на них: вдруг встретится Борис Сергеевич!
Она предложила соседке посмотреть поселок за территорией дома отдыха. Но уже через несколько минут ее неудержимо повлекло обратно, туда, где было больше шансов встретиться с Борисом.
За полчаса до ужина Татьяна Ниловна пошла отдохнуть, а Ольга решила позвонить домой. Ну не чудо ли, находясь за несколько десятков километров, внезапно ощутить себя в кругу семьи, услышать близкие, родные голоса. И для этого достаточно лишь снять телефонную трубку, опустить в прорезь пятнадцатикопеечную монету, набрать нужный номер! Кто-то заглянул в застекленную кабину. Ольга так и вскинулась навстречу. Она увидела того, кого, лукавя сама с собой, всё это время искала взглядом, жаждала душой. Борис, не обращая внимания на многолюдье в вестибюле, громко сказал через дверь:
– Я подожду вас.
Она согласно кивнула ему и благодарным взглядом проследила путь его до кресла в глубине ниши, образованной изгибом лестницы на второй этаж. Ожидание радости общения с семьей мгновенно исчезло. Она уже почти не воспринимала того, что говорил ей муж, скомкала разговор с сыном. И, торопливо попрощавшись до следующего звонка, выскочила в вестибюль, направилась к Борису, который, не отводя от нее задумчиво-нежного взгляда, сидел, опираясь на самодельную трость из ветки с зеленоватой свежепахнущей корой.
– Я вас долго ждал в полдник, – произнес он, поднимаясь ей навстречу. – И в парке вас не было… Потом вижу, вроде вы вошли в корпус.
– Да… я… мы с соседкой вышли пройтись… А на чай я, кажется, уже опоздала.
– Чай до шести официально, но и позже можно попить. Здесь в этом смысле хорошо, без особых строгостей. Сходите попейте, я вас подожду. Потом погуляем еще? – спросил.
Все очень искренне, доверительно. Так вот какую встречу он имел в виду тогда, в столовой!
Она ответила также без ухищрений любовной дипломатии:
– Хорошо, погуляем. Я быстро.
Метнувшись к гардеробной, повесила пальто на крайнюю вешалку и не пошла, а вроде бы даже не касаясь ногами пола, полетела в столовую. Неужели все то, что казалось ей неосуществимой мечтой, так легко и просто становилось действительностью!
Приближаясь к своему столу, с умилением задержала взгляд на стуле Бориса, на его стакане с коричневатой кромкой на дне, на крошках от ватрушки, рассыпанных по столу, – все это как бы еще хранило тепло его губ, рук…
Она торопливо выпила чай, не почувствовав его вкуса, лишь одеваясь, ощутила жгучую боль во рту: обожгла нёбо, и, когда проводила по нему языком, оно шелушилось, облазило. Но стоило ли обращать внимание на такую малость, если ее ожидал мужчина, воспоминания о котором так долго ее согревали! Демисезонное полупальто и высокая искусственного меха шапка придавали облику Бориса нечто архаичное. На своем муже она такого не потерпела бы. Что-то более веское, нежели чувство внешней благопристойности, руководило ее отношением к этому человеку.
– Я здесь живу, – произнес Борис, приподняв трость в сторону двухэтажной дачки, свежевыкрашенной в темно-зеленый цвет, мимо которой они проходили. – А вы?
Ольга ответила на вопрос, не придав ему никакого значения. Здесь все разговоры на подобные незамысловатые темы. Не сговариваясь, как бы интуитивно, избегая встреч с людьми, они вышли по тротуару с территории дома отдыха на узкую улочку.
Вдоль заборов с обеих сторон, утопая вершинами в небесной выси, вперемешку стояли зеленые сосны, ели, белоствольные березы. Какой рай, надо полагать, здесь летом! Да и теперь, ранней весной, прекрасно.
– Борис Сергеевич, вы здесь уже бывали или впервые? – спросила Ольга. Вы запомнили мое имя? – удивился он. И даже приостановился. Ее вопрос он, очевидно, счел не таким уж важным, чтобы отдать ему предпочтение перед поразившей его памятью спутницы. – У вас когда-нибудь был знакомый с таким именем?
– Нет, – не скрывая разочарования, ответила Ольга. Выходит, он не чувствовал все эти месяцы того, что она. Забыть имя человека, которого полюбила и как клад хранила в тайниках души своей?! – У меня не было знакомого с таким именем. Просто… Хотя это вовсе не просто… Я долго вспоминала вас.
– О, благодарю! – в искреннем порыве Борис схватил ее кисть, крепко прижал к своей груди и долго не отпускал. Потом взял Ольгу под руку. Теперь они шли как очень близкие люди, между которыми все ясно, определенно. Но именно это ощущение и смущало Ольгу. Ее воспоминания об их прошлогоднем знакомстве были чистыми, романтическими, без налета чувственности. Да и они от времени поблекли. А вновь вспыхнувшее чувство как бы не приняло еще определенных размеров, глубины, содержания.
– А вы… вы хоть иногда вспоминали обо мне?
Борис отвел от нее взгляд и, как ей показалось, постарался придать своему голосу побольше убедительности:
– Вспоминал, конечно. Всё так внезапно кончилось! Эх, жизнь! Его лицо исказила гримаса то ли страдания, то ли вины. И уже другим, философским тоном:
– А жизнь идет своим чередом…
Ольге не понравилась эта последняя фраза, обшарканная, как лестничная ступень подошвами прохожих.
Какой смысл он хотел вложить в нее? Впрочем, возможно, ему и в голову не приходило придавать ей какое-то особое значение?!
Она постаралась подавить свое огорчение и продолжала:
– Если бы мне сказали, что мы вновь встретимся, да еще так, за одним столом, я бы не поверила!
– Вы правда не знали, что я сижу за этим столом? – Борис явно в том сомневался.
– Как?! Вы допускаете, что я специально села рядом с вами?! – Ольга, потрясенная, приостановилась, высвободила свою руку.
– Да нет, нет, это я просто так сказал. В самом деле – невероятно!
Но шли они теперь уже поодаль друг от друга. Она чувствовала себя безвинно униженной. Если бы ей это было известно, она ни в коем случае не села бы за этот стол, хотя бы из опасения быть заподозренной в навязчивости.
– Пойдемте обратно, – предложил Борис. Ольге хотелось уйти с ним куда-нибудь далеко-далеко, а вот он, как видно, такого желания не испытывал. Ну что ж, пожалуйста.
– Чем вы занимались все эти месяцы? – Ольга поняла: Борис имел в виду время после их знакомства в Прибалтике. Для нее многое измерялось этим «расстоянием».
– Работала, думала о вас… – честно ответила она. Борис вновь искоса взглянул на Ольгу нежно и признательно. Ей ни о чем спрашивать его не хотелось. Правды он мог и не сказать. Ложью же пусть себя и ее не унижает. Он рядом – и никаких проблем!
– Какая у вас профессия? – неожиданно задал вопрос Борис. И вроде бы виновато объяснил свой интерес. – Мы так мало знаем друг о друге…
– Я – экономист, – кратко ответила Ольга.
– Трудная и, по-моему, не женская профессия, – то ли уважительно, то ли сочувствующе высказал свое мнение Борис.
– Почему вы так думаете? – Ольга удивленно вскинула брови, приподняла плечи. – Конечно, моя работа требует большой точности, четкости, внимания. И… профессиональной грамотности. Но я ее люблю и успешно с ней справляюсь.
У входа в свой коттедж Борис приостановился, просто, естественно, как будто не впервой, пригласил:
– Зайдем ко мне.
Ольга отпрянула.
– Нет.
– На несколько минут. Прошу вас, – он крепко сжал ее кисть.
Боясь обидеть Бориса, но и не желая ему уступать, она, вырывая руку, пояснила:
– Пора ужинать.
– Да успеем. Ужин до восьми. Я озяб, у меня совсем легкое пальто…
– Зайдите, погрейтесь, – она наконец высвободила руку и хотела уйти, но Борис ее остановил:
– Да погодите, – взглянул на часы. – Ужинать так ужинать… Не хочется расставаться.
Эти последние слова были произнесены с такой подкупающей искренностью, что Ольга неожиданно для самой себя произнесла:
– Мы можем еще сегодня погулять.
– После ужина я поеду в Москву.
– Зачем?!
– Завтра рано утром мне нужно быть дома.Ольга прикинула: завтра суббота… что за дела могут быть у человека в городе в нерабочий день?! Но ничего уточнять не стала. Только поинтересовалась, когда он вернется. Это было для нее самым важным.
– Да завтра же, к обеду, в крайнем случае, к ужину.
3.
Вечером Ольга на танцы не пошла, хотя и любила танцевать. Развлекаться в отсутствие Бориса! Удерживало и настороженное отношение к Бекбулату Сулеймановичу. Уж слишком откровенно он выражал ей свое расположение. Она же не могла ни оценить, ни принять его.
Насколько томительно тянется время! А считается, что для всех всегда в часе шестьдесят минут! Непонятное заблуждение! На следующее утро, наспех перекусив, чтобы не встречаться с соседями по столу, Ольга вернулась в свою комнату, села к окну. И хотя знала, что Борис уехал домой, почти не сводила глаз с аллейки, по которой он обычно ходил. В то же время искоса поглядывала на часы: сколько еще осталось до обеда? До ужина? Нет, он должен непременно должен вернуться к двум часам!
А в памяти то и дело всплывали слова из песни «Нежность»:
Опустела без тебя земля,
Как мне несколько часов прожить?..
Казалось, что это сказано о ней, выражено ее состояние. Разве возможно, чтобы еще кто-то точно так же страдал, жаждал свидания с любимым?!
Словно и не было многих месяцев, разделявших их прошлогоднюю и эту встречи! Выходит, не остыли ее чувства, только затаились, а теперь выплеснулись мощным фонтаном.
– Можно у вас поубираться? – женщина с веником и ведром в руках остановилась в дверях комнаты.
– Да, пожалуйста, – обрадовалась ее появлению Ольга Своим присутствием она, быть может, хоть немного отвлечет ее от грустных, – почему, собственно, грустных? – но именно тягостно-грустных томлений.
Горничная обмакнула веник в ведро с водой и стала сметать пыль с ковровой дорожки. Выглядела она как девушка, внезапно пережившая тяжелое горе, – тонкий гибкий стан, крупные удлиненные синие глаза, но на лице, сохранившем черты привлекательности, множество морщинок.
Заметив, что Ольга ничем не занята, лишь разглядывает ее, Тоня попыталась завести разговор:
– А чего это вы одна сидите? Где ваша напарница?
Ольга ответила, что Татьяна Ниловна поехала домой.
– Ой, и чего это все в Москву так стремятся?! Даже во время отдыху. Да ничего хорошего в ней нету! Народу всюду полно! Раньше я тоже работала в Москве, а жила тут. Едешь с работы или на работу в электричке народищу – туча черная, все пуговицы пообрывают, да… Чтобы купить полкило колбасы или еще чево, надо очередь не знай какую выстоять! А у нас здесь или в других городах! Вон моя дочка, она врач, как окончила институт, работала в Москве, да… Потом уехала насовсем в Усть-Илимск. Не в тот, который старый, в Иркутской области, а есть еще один, новый, в пятнадцати минутах от того. Какая же там жизнь! Да там люди совсем ногами не ходют! На работу подают автобус, с работы – автобус, да… Даже по заводу не ходют, а ездят. Иностранцев там полно, новый комбинат строят, бумажно-целлюлозный, да…
В магазинах – колбасу никто не берет. Куры по одному рублю двадцать копеек, тамошние, свои, – тоже лежат навалом. Шубы – искусственные, натуральные, дубленки – сколько хошь! Моя дочка сначала туда ездила посмотреть, жила там восемнадцать дней, да… Жених у нее там был, он ее вызывал, юридический факультет окончил. Триста рублей получает. А его мать, она пенсионерка, тоже туда поехала, двести двадцать получает, работает уборщицей в столовой для иностранцев. Дом уже купили из двух комнат за тысячу рублей. Там у них так: приезжают – покупают, уезжают – другим продают. Потом туда насовсем поехала моя дочка, шесть часов на самолете.
– Чего это она из столицы в такую даль? – спросила Ольга.
– Ну а как не поехать? Замуж-то все равно надо выходить. Такое наше бабье дело. Хозяйкой стала в своем доме. И работа там у нее легкая, да… Здесь-то она работала, как уж это? В ре-ани-ма-ции. Так, кажется, называется. Очень трудная эта работа. Все поступают раздавленные, кто этажами, кто машинами. Они умирают, а врачу легко ли! Одно расстройство. У них в больнице еще хорошо было – все врачи свои: и хирурги, и по другим болезням. А в некоторых больницах – жди, когда тебе на подмогу привезут откуда-нибудь другого врача, да…
На вопрос, не думает ли она переезжать к дочери, раз так хвалит жизнь там, Тоня, выпустив из рук веник, с обидой и укоризной посмотрела на Ольгу, почти сердито ответила:
– Что я, с ума сошла? У меня тут сын, ему только шестнадцать лет, муж. Бросать квартиру? Она нам так дорого стоит! Семь лет работаю и все на нее, да…
– Кооперативную купили?
– Зачем кооперативную? Государственную, двухкомнатную получили, вон в том доме, она кивнула в сторону окна, из которого кроме парка и дач дома отдыха ничего не было видно.
– А сколько в нее надо! Она же без плитки, без антресолей, без шкафов, без полов, – набили кое-как досок, как в сарае, и с рук долой, да… Приходится всё самим делать, божеский вид придавать. И мебель надо сменить, и разные там шторы. Говорю же, на нее, матушку, теперь и живем. Вот уж когда это дело осилим, всё пустим на еду да одежку. Зараз на всё не хватает, сами знаете, какая у нас зарплата, да… Ну что, пыль еще стереть? – Тоня заправила волосы под косыночку, выдернула тряпку из-за пояса передничка, прошлась ею по столу, тумбочкам, подоконнику.
– Водичку сменить? – она кивнула на графин.
Ольга ответила, что сама нальет. Только что грязной тряпкой и веником махала и, не помыв руки, пойдет за водой! Горничная за работой не гналась: была бы честь предложена! Как только она вышла, Ольгу вновь охватили мысли о Борисе: уже пол-одиннадцатого. Он, должно быть, собирается в обратный путь. А что, если дела его задержат на весь день?! Да она с ума сойдет до вечера!
И тут ее осенило: а не съездить ли ей домой. Время скоротает, заполнит хоть каким-то делом и кое-что из вещей возьмет. Когда собиралась сюда, думала: для кого ей там выряжаться? Две-три смены – и хватит. Она ехала не флиртовать, не наряды демонстрировать, а отоспаться, отдохнуть, почитать. Дома как-то на всё это не хватало времени. Но, встретившись с Борисом, сразу почувствовала,
пребывание в доме отдыха требует и соответствующей «экипировки».
С чего это ей прибедняться! Не в поле обсевок!
В дом отдыха она ехала на такси, так как не знала, где он находится. Здесь ей объяснили – на электричке до ее района рукой подать. Потом несколько минут на автобусе почти до дома. Она быстренько собралась и, не обращая внимания на удивленные взгляды отдыхающих – среди них Бориса ведь не было, – почти бегом направилась к железнодорожной станции. Всё ей сопутствовало – только купила билет, подошел поезд. Через десять минут – Востряково. Тут же неподалеку – автобусная остановка. А вот и ее рейсовый автобус.
Ольга не стала звонить в квартиру, а отыскала в сумочке ключ и отомкнула дверь. Где-то в глубине ее сознания внезапно возникло намерение проверить мужа в верности. Правильно замечено: всякий судит о другом по мере своей, ну… не испорченности, так уж во всяком случае, вины! Андрей настороженно выглянул из кухни. Он был в ее цветастом переднике, очевидно, готовил обед. Увидев Ольгу, обрадованно воскликнул:
–Кого вижу!.... Вот это сюрприз! – и тут же начал снимать фартук. В присутствии жены заниматься немужскими делами!
Супруги обменялись поцелуем – так у них было заведено при встречах и расставаниях. Ольга вздохнула с облегчением: муж по-прежнему ей предан душой и телом. Как же приятно в этом вновь и вновь убедиться! Какое счастье – и дома у нее все благополучно, и… это внезапное озарение – любовь к другому мужчине, к тому же, как кажется, взаимная!
– Ты чего это надумала? – Андрей прижал Ольгу к груди. Как не растрогаться – только уехала и уже не выдержала, прикатила. – Ах ты, моя радость! – И за руку потянул ее из прихожей в комнату.
Ольга не сопротивлялась: впереди у них около трех недель разлуки. Да и муж… пусть тешит себя хоть таким заблуждением. Она только спросила, не сбежит ли то, что на плите.
– Я уже все выключил, все готово, придет сын будем обедать.
Вскоре заявился Игорек. Увидев Ольгу, он в радости разбросал по прихожей шапку, пальто, ботинки, ранец и со словами:
– Мама, мамочка! – повис у нее на шее.
Отец с нарочитой строгостью потребовал, чтобы сын срочно навел порядок в прихожей. Но тот, как бы не слыша его, перескакивая с одной темы на другую, взахлеб посвящал мать в дела и события своей школьной жизни.
– Ой, мама, что сейчас было!.. Шли мы с Хлебниковым домой. Ну из школы, после уроков. Четыре мальчишки из шестого «А» остановили нас, говорят Витьке: «За то, что ты трепался, сейчас будем тебя бить». Я подумал: «Что мы вдвоем сделаем против четырех, да еще таких верзил!» И говорю им: «Раз Хлебников трепался, давайте по-честному: дайте ему три раза по затылку, и все»… А они стоят и улыбаются. Я спрашиваю: «Ну чего же вы? Сколько мы будем вас ждать?» А бросить Витьку одного я же не могу! Не по-пионерски. Тогда один как размахнулся, как даст Витьке по щеке, по самому больному месту, и они ушли.
Заметив недоуменный взгляд матери, пояснил:
– У него, мама, огромный шрам через ту щеку! Летом он плыл с отцом на лодке по Москве-реке, к ним подошла моторка. Их лодка наклонилась, Витька вот так упал на борт, ему как даст по лицу винтом моторки! Все каникулы он лежал в больнице, кожа до кости была разрублена. Мы как узнали об этом, под «ура» Выбрали его председателем пионерской дружины. Заслужил! Как участник войны!
– Ну, Игорек, хватит, – остановил сына Андрей, – мама с дороги устала, пора обедать. А ты еще не убрал свои вещи.
– Да погоди ты, папа! Я еще расскажу про пение! – обиженно отмахнулся мальчик. – Сам говорил – смешно, а мама не знает.
– Ну расскажи, расскажи, – разрешила Ольга, растроганная вниманием сына и мужа.
– Понимаешь, мамочка, к нам пришла новая учительница по пению. Смешная! Она очень плохо видит. Когда ставит отметки, надевает сразу двое очков, ну вот так – одни, а на них вторые… Один раз она ходила по всем классам, спрашивала, не у них ли забыла свои окуляры. Потом повесила на всех этажах объявления: кто нашел ее очки? Знаешь, где они оказались? В ее портфеле! Правда, смешно?
Ольга улыбнулась: в самом деле, мол, нелепое недоразумение! И хотела встать со стула, но мальчик вновь усадил ее на место со словами, что он еще не всё про пение рассказал, чего же она торопится?
Ольга, с трудом сдерживая себя, приготовилась дослушать сына.
– Эта учительница, мама, велит нам вот так сильно разевать рот, когда мы поем. Ходит по классу и всем говорит: «Шире, шире», – и лезет в рот своим пальцем. А вдруг он грязный! Правда, мама? Она говорит: «Сварите дома яичко, обхватите его губами, будете знать, как надо раскрывать рот». А мы спрашиваем: «А вдруг проглотим?» Она говорит: «Будете сыты, вот и всё». Но ведь оно в скорлупе! Как же это, мама?
– Учительница пошутила… – заметила Ольга, чтобы унять мальчика.
– Да нет, мама! Она весь урок только и говорит про яичко и про рот яичком. Подходит к ученику близко-близко и смотрит – яичком рот раскрыт или нет. Если яичком, говорит: «Молодец, ставлю пять». Один раз она велела начать нам петь, мы все раскрыли рты яичком, понадеялись друг на друга, и никто не запел. Как к кому учительница наклонится, тот начинает кричать: о-о-о! Разве, мама, это правильно, ну… петь разинутым ртом – яичком? Ничего же не получается!
Поняв наконец, что ни мать, ни отца дела и проблемы пятого «Б» не заинтересовали, Игорь обиделся, насупился и стал ползать по прихожей. Пальто и шапку повесил на вешалку, портфель бросил на диван-кровать, ботинки швырнул поближе к стене.
«Бедный малыш», – с нежностью и жалостью подумала Ольга и обняла, поцеловала его, объяснила: она же спешит, вот как вернется совсем, у них будет уйма свободного времени, чтобы поговорить, всё обсудить.
…В дом отдыха Ольга вернулась к полднику. Лишь ее и Бориса булочки лежали нетронутыми. Как хорошо, что она за это время побывала дома, убедилась, что там всё благополучно. И принарядиться теперь есть во что! И до возвращения Бориса – он говорил, что в крайнем случае вернется к ужину, – оставалось не так уж долго…
4.
Борис пришел, когда Ольга, затягивая ужин, допивала чай. Она покинула столовую, ни о чем его не спросив, не упрекнув в задержке, попрощалась лишь долгим укоризненным взглядом.
Но Борис, кажется, его значения не понял: такими ласковыми, добрыми были его глаза и улыбка.
Из полумрака комнаты было хорошо видно, что происходило на освещенной заасфальтированной площадке перед центральным корпусом. Но Ольга смотрела лишь на тех, кто выходил из него. И мгновенно определяла – не Борис, и это не он… Она узнавала его по особой, чуть склоненной посадке головы, по походке, не похожей ни на чью другую. Но как ни старалась, определить, в чем же эта особенность, не могла. Очевидно, эту исключительность она не столько видела, сколько чувствовала.
Обеспокоенно взглянула на наручные часы: более двадцати минут ужинать! А что, если он вышел, а она его не заметила! Ей вновь стало грустно и тоскливо: целые сутки отсутствовал, а когда она уходила из столовой, он ее не остановил, не пригласил пройтись перед сном.
И тут – легкий стук в дверь. Кто бы это мог быть? Приятельница Татьяны Ниловны? Но неужели она не знает, что та поехала на именины внучки?
Не спрашивая «кто», не приглашая войти, Ольга подошла к двери, распахнула ее. В освещенном коридоре стоял Борис.
– О-о-о! – произнесла она, сама не осознавая, чего больше вложила в это короткое, но емкое восклицание – радостного изумления или искреннего недоумения. Так внезапно, без приглашения, договоренности явиться к ней!
Борис явно опешил от такого приема, но, успев заметить, что в комнате больше никого, внес ясность:
– Я хотел напроситься к вам в гости…
Отказать – значит обидеть, а то и вообще прервать их отношения. Это было свыше ее сил.
– Пожалуйста, заходите.
Борис вошел, огляделся, похвалил «апартаменты»: довольно просторные, окно в сторону парка…
– Садитесь, – Ольга показала на кресло в углу комнаты, сама села у стола. Только что так рвалась к нему, а встретились – вроде и сказать нечего. Очевидно, то же самое ощущал и Борис, ибо совершенно неожиданно произнес:
– В этом костюме вы ездили в Домский собор.
– Вы помните?! Ольге показалось это чуть ли не равносильным признанию в любви: за столько времени не забыть! Экскурсия в Домский концертный зал Государственной филармонии в мельчайших деталях запечатлелась и в ее памяти. Получив билеты у экскурсовода, Ольга и немолодые супруги Завьяловы, с которыми она там подружилась, решили ехать в Ригу, так сказать, в индивидуальном порядке. Концерт начинался в шестнадцать часов, времени оставалось в обрез… Они поспешили на станцию. У выхода с территории санатория прохаживался Борис. Похоже, что на концерт он не собирался.
– Вы не едете в собор? – Ольга не смогла скрыть огорчения.
Борис мгновенно все понял, ответил, что у него назначена деловая встреча, если товарищ не опоздает, он с ним переговорит и тоже приедет. Ни Ольга, ни ее спутники толком не знали, где находится Домский собор, говорили – недалеко от железнодорожного вокзала. Прохожие, к которым они время от времени обращались, торопливым жестом указывали то влево, то прямо. И экскурсанты долго бродили по узким коротким улочкам Вальню, Аудею, Скарню, пока не пересекли центральную, магистраль города, улицу Ленина, и не оказались на площади 17-го июня.
Любители музыки уже в восхищении оглядывали торжественно вознесенные своды, красочные витражи древнего собора, когда Ольга и Завьяловы, уставшие, запыхавшиеся, разыскали свой ряд. Он оказался боковым и, к их величайшему огорчению, мощные колонны скрывали от них гордость республики – уникальный орган.
О том, что Борис уже здесь, не стоило и помышлять. Они и то едва успели к началу. Божественные звуки, но, вопреки ожиданию Ольги, не церковной, светской музыки, вырвались из многочисленных труб органа и, постепенно набирая силу, как лучи солнца, осветили, заполнили высокое, просторное, прохладно-сыроватое чрево собора… Исполнялись произведения композиторов-органистов Генделя, Баха, Листа, Сен-Санса, Глазунова, Ляпунова… Ольга неважно разбиралась в музыке и отдавалась лишь ее сиюминутному волнующему и возвышающему воздействию; оно перекликалось, сливалось с ее настроением – светлой, болезненно-сладкой тоской по Борису. Временами она уличала себя в том, что многокрасочный мир звуков органа для нее внезапно умолкал, и она оказывалась полностью во власти камерного звучания музыки души своей…
Поток выходящих из собора разминул Ольгу с ее спутниками. Она постояла в сторонке, поджидая их, а когда поняла, что те уже ушли, не спеша, одна направилась к вокзалу. В последний раз оглянулась на собор… Площадь вокруг него опустела. Лишь один человек, чуть сутулясь, торопливо шагал вслед за ней. Борис!
Какая-то внутренняя сила подтолкнула Ольгу в его сторону.
– Вы?! – вырвалось у нее. – Благодарю вас! – Ведь он приехал, потому что ей пообещал.
Борис, изобразив на лице радостное изумление, неубедительно ответил:
– А я вас не заметил…
Ольга ему не поверила. Больше того, она была совершенно убеждена, что Борис приехал сюда ради нее и, скорее всего, не попав на концерт – билет он не заказывал, здесь перед началом купить уже было невозможно, – дожидался ее где-то на улице.
Они шли, разговаривая о чем-то самом отдаленном от того, что их здесь свело: о том, как красива Рига, как она похожа на некоторые другие столицы европейских государств. Выяснилось, что Борис побывал в туристических поездках за рубежом, так что сравнивал со знанием вопроса… Их перегоняли, им шли навстречу, задевали плечами, локтями, но они ничего этого не чувствовали, не замечали, были вдвоем в шумном подвижном многолюдье.
– Понравился ли вам концерт? – спросила Ольга, забыв о своем намерении не уличать Бориса. Возникла пауза. Нужно было что-то сказать или о чем-то еще спросить… Но о чем? Они почти незнакомы, у них так мало общих тем, интересов…
– Да я в Прибалтике отдыхаю почти каждый год, и в Домском соборе бывал не раз, – ушел Борис от поставленного вопроса, тем самым убедив ее окончательно в том, что он здесь лишь ради нее.
– Можно бы погулять по Риге, – продолжал. – Да уже поздно, едва-едва вернемся к ужину. Что-то сегодня концерт затянулся.
– И, кажется, дождь вот-вот пойдет, – подняв глаза, согласилась с ним Ольга.
Какая разница – бродить по городу или ехать в вагоне поезда в Юрмалу! Главное – вдвоем, с ним!
Они вышли на улицу Ленина.
– Знаете… – взгляд Бориса заметался по сторонам. – Мне очень нужно забежать в одно учреждение. Идите по этой улице, Даугавас, потом по 13-го января, я вас догоню.
В крайнем случае садитесь… в последний вагон поезда…
Он назвал время его отправления. – Я обязательно на него успею.
Из-под ног Ольги как бы уплыла земля, но, взяв себя в руки, она бодро ответила: «Хорошо». Свернув на улицу Даугавас, посмотрела на противоположную сторону улицы Ленина, куда перешел Борис. Сначала он шел убыстренным шагом, потом, очевидно решив, что Ольга далеко и его не видит, побежал. Едва заметная хромота стала очевидной. Да, он в самом деле хотел успеть поехать с ней следующим поездом. А это искупало все.
Но их встрече не суждено было осуществиться. У билетных касс пригородных поездов ее поджидали супруги Завьяловы.
– Где вы были? А мы решили: рано или поздно придете сюда, вот и ждали. И билет на вас купили, пойдемте быстрее. – Подхватили ее с обеих сторон под руки, увлекли на платформу. На рельсах стоял электропоезд, не тот, в котором они договорились ехать с Борисом.
Объяснить все Завьяловым и остаться? Скромность и стеснительность Ольги взбунтовались. Да и Борис… Ей казалось, что он перестанет ее уважать: ждала, пропустила поезд! Нет уж, лучше поехать… Оказалось же, что Борис на нее обиделся: пообещать и не дождаться!
– Я все помню, – между тем добавил Борис, удобно располагаясь в кресле. – Помню, к примеру, как за вами ухаживал тот представительный мужчина, муж вашей подруги. – По укоризненно-грустному тону Ольга поняла – он ее ревновал! Это было несправедливо. То есть кое-кто и тогда ей намекал на то, что Завьялов внезапно воспылал к ней нежными чувствами. Он спешил на завтрак один, без жены, чтобы переброситься несколькими словами с Ольгой, покупал билеты в кино на троих и старался сесть между женщинами, но Ольга, занятая своим «романом» с Борисом, этому не придавала никакого значения. А вот сейчас подумала: не было ли то непредвиденное обстоятельство одной из причин их с Борисом «любви на расстоянии»?! Чтобы отмести все сомнения, подозрения на этот счет в прошлом и настоящем, Ольга решила открыть Борису, так сказать, все карты: пусть знает, что для нее никого кроме него не существует. И в шутливой форме передала ему разговор с их соседом по столу, дагестанцем, который состоялся несколько минут назад, после ужина.
– Олга, – остановил он ее в вестибюле. – Вы жестокая женщина, вы ранили меня в самое сердце и избегаете меня. Я прихожу в столовую – вас нет. Я ухожу – вы приходите. У меня уже шея болит вот так смотреть на дверь.
Ольга подумала, что Борис рассердится на Бекбулата Сулеймановича, опечалится ревностью. Но он очень спокойно заметил, повернув русло беседы в сторону их отношений:
– А мы тогда так и не сказали друг другу тех самых главных слов…
– Мне очень хотелось их услышать от вас…
– Я был в растрепанных чувствах, – Борис крутнул головой, как бы освобождаясь от давней своей вины перед ней. – Началось похолодание, я позвонил домой, чтобы мне прислали по почте кое-что из теплой одежды, а жена решила сама привезти, – и после непродолжительной паузы добавил с нежностью в голосе, что все то до сих пор живо в нем, и он сейчас может сказать… те самые слова.
– Скажите! – попросила она. Он встал, облокотился одной рукой о стол, склонился над Ольгой, сидящей в кресле.
– Ну, может, так сразу и не стоит их говорить, но… вы мне нравитесь. – И ладонью коснулся ее кисти, лежавшей на подлокотнике кресла. – Почему у вас такая холодная рука? Вчера на улице и то была горячей.
– Прохладно, открыта фрамуга.
Оба поняли: опять заносит в сторону. Их лица стали сближаться, губы слились в поцелуе…
Выпрямившись, Борис осторожно потянул Ольгу к себе. Она послушно и охотно поднялась и словно в ожидании великого таинства – вокруг все замерло, – закинула руки ему за шею. Глубинные, сладостно-томительные чувства встречными потоками полились из одного сердца в другое. Обессиленно отпрянув, они вновь кидались в объятия, сливались в поцелуях. И даже, оторвавшись друг от друга, долго ощущали себя чем-то единым, неотделимым, переполненным болезненно-острым волнующим блаженством.
Ласки Бориса становились все интимнее, они опьяняли, дурманили, вытесняли чувства стеснительности, долга перед кем-то…
– Ах, как ты возбуждаешь! – страстный, нетерпеливый шепот как бы пробудил Ольгу. Она поняла, к чему все клонится, слабо, но настойчиво стала высвобождаться из объятий.
– Нет! Нет!
– Но почему? – о, сколько искреннего недоумения слышалось в этих словах! – Мы же одни! Когда еще так повезет!
–Не смейте! – видно, это прозвучало очень убедительно, потому что Борис, послушно отступив от нее, как-то по-детски обиженно произнес:
– Ничего нельзя, только губами можно!
Ольга облегченно рассмеялась, благодарная ему за деликатность и послушание.
– Но почему?! – повторил он вопрос. И ждал объяснения.
В самом деле – почему? Ольга не знала; тем более, что так трудно всему этому противиться, противостоять. И словно внезапное просветление – происходящее насиловало, оскорбляло чистоту ее чувств! А Борис все более воспламенялся, тянулся к ней:
– Ну перестань, зачем все осложнять? Мы не дети и давно знакомы. А у нас, мужчин, это на первом месте.
До сознания Ольги еще отчетливей дошло – и он признает, что интимная близость при подобных обстоятельствах нравственна. Их любовь лишь набирала силу. А Борис готов был всем этим пренебречь, пожертвовать?
Сказочный, расцвеченный таинственными красками храм, воздвигнутый в тесной полутемной комнате ее чувствами, начал гаснуть, рассыпаться. До нее уже доносились с улицы смех, голоса. Всё обретало конкретный смысл: это они вдвоем уединились. Там же, за стенами, на улице плещется жизнь, которую не нужно таить от всеобщего обозрения.
– И потом ты говорила, – шептал Борис, – что тосковала по мне. Вот и избавишься от обременительных чувств.Бывалые люди уверяют, что чувства проходят, если их удовлетворить.
Ольга хотела любить, быть любимой, а он…
– Пожалуйста, прошу вас, уйдите, – тихо, но настойчиво, решительно, внезапно даже для самой себя, попросила она.
Борис, вроде бы еще не веря в то, что услышал, попытался ее обнять. Увернувшись, Ольга, как боксирующий человек, прижала кисти, собранные в кулаки, к груди, готовая к защите.
– Ну и вид у тебя! – невесело усмехнулся Борис.
Ольга повторила свою просьбу. Нет, это было ее требование.
Обиженно понурив голову, он пошел к двери. Уже приоткрыв ее, спросил, придет ли она смотреть программу «Время». Почти все отдыхающие к этому часу собирались у телевизора.
– Приду, – пообещала Ольга, довольная, что он явно не хотел с ней на этом прерывать знакомство.
– Я буду ждать вас, – произнес, перейдя на «вы». А в голосе обида, в глазах упрек.
Как смело и требовательно она настаивала на том, чтобы он удалился! И искренне верила, что в самом деле того хочет. Но вот он вышел, и опустела не только ее комната, но и душа. Страстные и нежные поцелуи все еще горели на губах, щеках. А мрак комнаты, казалось, только лишь скрывал присутствие Бориса. И Ольга, раскинув руки и не сдерживая стона, призвала его в свои объятия. Нет, ничем Борис не оскорбил ее чувств. Зачем, зачем она только что лгала ему, себе! Вот только слова любимого не переставали казаться менее горькими и обидными. Неужели он только и хотел от нее – обладания!?
5.
Время приближалось к девяти вечера. Вот-вот начнется программа «Время». Борис, должно быть, уже там, ждет ее. Но как, как можно совмещать в себе нежность и коварство!
– Не пойду! – решила Ольга. И, как раненое животное, заметалась по комнате. Лишь сознание – и он тоже, должно быть, страдает – слегка утешало.
Она разделась и, придвинув к кровати тумбочку с настольной лампой, легла в постель, чтобы отвлечься, успокоиться, раскрыла книгу «Александрийская поэзия», которую вчера взяла в библиотеке. Мифы и легенды Древней Греции – тот самый неиссякаемый источник, который, казалось ей, мог утолить ее мятущуюся душу многовековой мудростью любовных отношений между Мужчиной и Женщиной.
Ольга торопливо листала страницы, не находя в них того, что соответствовало бы ее настроению. А может, ей не хватало терпения вчитаться, вдуматься в смысл?! Но вот ее взор задержался на абзаце:
«Кожа его не бела, а сверкает огнем – это слова Киприды о сыне своем Эросе (Эроте). Его взоры огненны, остры. И зол его ум, хоть и сладостны речи. Мыслит одно, говорит же другое. Как мед его голос. В сердце же горькая желчь у него. Он обманщик: ни слова правды не скажет; хитер и на злостные шутки охотник. В пышных кудрях голова, а лицо его полно задора. Крошечны ручки его, но метать ими может далеко. Может метнуть в Ахерон и до дома Аида – владыки. Телом он весь обнажен, но глубоко припрятаны мысли.
Словно как птица крылат: то к тому, то к другому порхает. К женщинам и к мужчинам, и садится им прямо на сердце. Маленький держит он лук, а на луке натянутом – стрелку; стрелка же, как ни мала, достигает до глуби эфира. Носит колчан золотой за спиною, а в этом колчане злые тростинки, – он даже не раз меня ими ранил. Все это страшно. Всего же страшней тот факел, который носит всегда при себе. Он бы мог им спалить даже солнце.
…Поцелуй его – яд, и в устах его – чары. Если же скажет: «Возьми, я прошу тебя, это оружие», – не прикасайся к подарку: все вещи окунуты в пламя».