Генерал-фельдмаршал светлейший князь Михаил Семенович Воронцов. Рыцарь Российской империи

Род воронцовых и фамильные традиции

В ряду громких имен, завещанных памяти потомства временами Екатерины Второй и Александра Первого, стоит целая семейная группа, отмеченная счастливою родовою чертою преемственности, дарований и заслуг. Это семья графов Воронцовых[1].

ВОРОНЦОВЫ – старинный дворянский род, в истории которого XVIII столетие по праву можно считать золотым веком. Именно в этот период представители семьи Воронцовых занимали ответственные должности в государственном аппарате Российской Империи, приобрели широкую известность благодаря своей просветительской и благотворительной деятельности.

У статского (впоследствии тайного) советника, ростовского воеводы И.Г. Воронцова (1674–1750) было три сына: Роман (1707–1783); Михаил (1714–1764); Иван (1719–1786)[2]. Старший из братьев – Воронцов Роман Илларионович (отвозил из Петербурга в заточение низверженную правительницу Анну с ее семейством) – прошел путь видного государственного деятеля: сенатор с 1760 г., генерал-аншеф при Петре III; при Екатерине Великой сначала в опале, а затем наместник Владимирской, Пензенской и Тамбовской губерний.

От брака с Марфой Ивановной Сурминой (1718–1745), происходившей из богатой купеческой семьи, Р.И. Воронцов имел пятерых детей: Марию Романовну (1737–1765; в замужестве Бутурлина, муж – сенатор Петр Алексеевич Бутурлин (1734–1784);[3] Елизавету Романовну (1739–1792; фаворитка Императора Петра III, в замужестве Полянская, муж – статский советник Александр Иванович Полянский (1721–1818); Александра Романовича (1741–1805; в 1773–1794 гг. – президент Коммерц-коллегии, канцлер в 1802–1804 гг.); [4] Екатерину Романовну (1744–1810; в замужестве княгиня Дашкова, в 1783–1796 гг. – директор Петербургской Академии наук и президент Российской Академии); Семена Романовича (1744–1832; с 1783 г. – полномочный министр в Венеции, в 1885–1806 гг. – в Лондоне).

Записки княгини Е.Р. Дашковой свидетельствуют, что заботу о воспитании детей Р.И. Воронцова взял на себя его брат – Михаил Илларионович Воронцов, по крайней мере, это относится к Екатерине Романовне, Александру Романовичу и Семену Романовичу. Будущая княгиня Дашкова имела возможность в доме своего дяди развивать свои природные способности и приобрести знания, позволившие ей стать просвещеннейшей из русских женщин своего времени. По словам С. Р. Воронцова, Михаил Илларионович относился к племянникам как к родным детям, в его доме они получили необходимое воспитание для последующей службы. В своих воспоминаниях А.Р. Воронцов также подчеркивал влияние, которое оказал на него дядя – государственный канцлер М.И. Воронцов – своей заботой о его образовании.

Следует отметить, что в семье Воронцовых существовало взаимное уважение между старшими и младшими поколениями. Э.С. Андреевский (медик М. С. Воронцова) в своих воспоминаниях так оценивал эти отношения: «Отцы знали, что предстоит их сыновьям и чего от них можно требовать, а сыновья, благовея к старшим, постигали, что им нечего переверять отцовских опытов. Так звено от звена не разлучалось, все крепли, взаимно пополнялись на постоянном пути их совершенствования»[5].

Эта сложившаяся преемственность в становлении и воспитании будущих государственных деятелей восходит к Михаилу Илларионовичу Воронцову. М.И. Воронцов в четырнадцать лет становится пажом при дворе Цесаревны Елизаветы Петровны, где, вероятно, выучил французский язык, впоследствии он вел на нем часть корреспонденции. В общем же Михаил Илларионович выделялся среди окружения Цесаревны образованностью и умением владеть пером. Современники, расходясь во мнениях относительно государственных способностей М.И. Воронцова, практически единодушны в признании за ним высоких государственных качеств – честности, твердости и прямодушия. Подобные характеристики мы встречаем у довольно резких критиков нравов того времени – Манштейна и Щербатова[6].

Секретарь французского посольства Ж.-Л. Фавье, характеристики которого подтверждаются и другими источниками, так пишет о М.И. Воронцове: «Этот человек хороших нравов, трезвый, воздержанный, ласковый, приветливый, вежливый, гуманный, холодной наружности, но простой и скромный. Его вообще мало расположены считать умным, но ему нельзя отказать в природном рассудке. Без малейшего или даже без всякого изучения и чтения он имеет весьма хорошие понятия о Дворах, которые он видел, а также хорошо знает дела, которые он вел. И когда он имеет точное понятие о деле, то судит о нем вполне здраво»[7].

После переворота 1741 г., когда на трон взошла Елизавета Петровна, М.И. Воронцов стал камергером и поручиком новоучрежденной лейб-кампании (то есть фактически генерал-лейтенантом), владельцем богатых имений. Затем, в 1744 г., тайный советник, граф Священной Римской империи М.И. Воронцов был назначен вице-канцлером, а в 1758 г. – канцлером Российской Империи.

Как было сказано, М.И. Воронцов сыграл важную роль в воспитании и становлении своих племянников – А.Р. Воронцова, С. Р. Воронцова и Е.Р. Дашковой. Дом канцлера был для них местом, где они приобщились к просвещению, получили первые уроки государственной деятельности. Недаром впоследствии С. Р. Воронцов, А.Р. Воронцов и Е.Р. Дашкова причислялись современниками к наиболее просвещенным представителям российской аристократии второй половины XVIII столетия.

Несмотря на различия характеров, всех троих объединяла феноменальная работоспособность и особое отношение к службе как к возможности выполнить свой долг перед Отечеством.

На открытии Российской Академии наук Е.Р. Дашкова выступила с программной речью, в которой наметила основные направления ее работы. В конце выступления она заверила слушателей: «Будьте уверены, что я всегда гореть буду беспредельным усердием, истекающим из любви моей к любезному Отечеству, но всему тому, что сему нашему обществу полезно быть может, и что неусыпною прилежностью буду стараться заменить недостатки моих способностей»[8].

Идея любви к Отечеству заложена и в словах С. Р. Воронцова, смысл которых заключается в том, что он не принадлежит ни к какой партии своего Отечества: «Я русский, и только русский»[9].

Быть полезным России – значит честно выполнять свой долг на служебном поприще. Успехи в карьере – своеобразная оценка деятельности, будь то государственная или военная служба. При этом Александр Романович и Семен Романович Воронцовы весьма осторожны в выборе средств для продвижения по служебной лестнице. Должность для них – не самоцель. Честь, доброе имя – дороже любого благополучия. «На службе ничего не приобрели, – пишет в автобиографии С. Р. Воронцов, – а напротив, всегда тратили свое: начальствуя полком, я не только не извлекал из него выгоду, как другие, но расходовал собственное достояние, в чем могу сослаться на всех гренадер, которые еще налицо»[10]. В свою очередь, А.Р. Воронцов полагал, что каждый человек имеет, сообразно своим достоинствам, внутреннюю цену, отнять которую не в состоянии никто. Такое понимание, думается, ближе всего к содержанию внутреннего мира представителей семьи Воронцовых.

В период правления Екатерины Великой братья Воронцовы подчинили долгу свои чувства, честно выполняя возложенные на них обязанности.

В характере С. Р. Воронцова, по мнению современников, не было своеобразной охранительной сдержанности в выражении мыслей. Он высказывал свои мнения открыто, не только в личной, но и в официальной переписке, несмотря на предостережения друзей и родных. Он понимал ответственную роль перед Отечеством в честном выражении своих взглядов[11]. В конечном итоге в конце царствования Екатерины II у С. Р. Воронцова начались осложнения на службе.

Александр Романович Воронцов постоянно опровергал в Совете представления всесильного Потемкина. «Я не понимаю, зачем нас посадили в Совет: что мы – чучела или пешки, что ли?»[12] – заявлял А.Р. Воронцов безмолвствующим членам Совета. Для подобных действий было необходимо иметь достаточно гражданского мужества. По словам Радищева, А.Р. Воронцов принадлежал к числу «крепких» душой людей, был «душесильным» человеком[13]. Одним из примеров стойкости А.Р. Воронцова являлся тот факт, что он не побоялся дать приют своему другу, швейцарцу Лафермьеру, секретарю и библиотекарю Императрицы Марии Федоровны, отстраненному от Двора Императором. На могильном памятнике Лафермьеру, поставленном в селе Андреевском А.Р. Воронцовым, надпись: «Другу искреннему, испытанному и благородному, при Царском Дворе непорочно проживавшему»[14]. Непорочность – редкая добродетель во все времена.

Подобные поступки вызывали далеко не однозначное отношение представителей высшей власти, но, несмотря на это, Воронцовы долгое время занимали ведущие государственные должности и сумели составить собственное окружение. Вероятно, это объяснялось тем, что такие люди, как С. Р. и А.Р. Воронцовы, Е.Р. Дашкова, благодаря своим талантам и образованности, придавали блеск правлению Императрицы, старательно поддерживающей о себе мнение как об одном из просвещенных монархов Европы. Тем более, что Воронцовы, возглавляя ответственные государственные посты, прекрасно выполняли свои обязанности: А.Р. Воронцов в должности президента Коммерц-коллегии; Е.Р. Дашкова как президент Российской и Петербургской Академии наук.

При этом хотелось бы отметить то обстоятельство, что С. Р. Воронцов мог являться для своего сына – Михаила Семеновича Воронцова – примером не только в сфере государственной деятельности, но и в военной области. До начала своей дипломатической карьеры С. Р. Воронцов подавал большие надежды именно на военном поприще, считая основным своим предназначением службу в русской армии. Поэтому необходимо кратко остановиться на основных этапах военной карьеры С. Р. Воронцова, который впоследствии удостоился высокой оценки А.В. Суворова. «Тактика ваша, – писал однажды сей славный полководец к нему, – должна быть в кабинетах всех государей»[15].

В дни своей юности С. Р. Воронцов был современником великих побед русского оружия. Воодушевляемые примером служения России своих отцов, молодые люди того времени были обязаны не уронить чести и достоинства Отечества. Государство не может существовать без национальной идеи, объединяющей истинных граждан, но, пожалуй, во времена юности С. Р. Воронцова не требовалось много говорить и напоминать молодежи о ее долге перед Верой, Царем и Отечеством, так как дела отцов, растущая мощь Российского государства говорили сами за себя.

С. Р. Воронцов, как и вся семья Воронцовых, за исключением Е.Р. Дашковой, 28 июня 1762 г. хранили верность Императору Петру Федоровичу, рискуя многим, но честь была дороже жизни. Спустя десятилетия Семен Романович вспоминал об этом «ужасном» дне, как окрестил он его в «Автобиографии»: «Мне тогда было всего 18 лет; я был нетерпелив, как француз, и вспыльчив, как сицилиец. Я пришел в неразрывную ярость при этом известии о перевороте, обнаружившем мне всю важность измены, которая мне стала более понятна, чем самому рассказчику, так как я знал кое-какие обстоятельства, пояснившие дело. Полагаясь, однако, на верность Преображенского полка, я не думал, чтоб мятежники могли иметь перевес»[16].

Если Отечеству угрожала опасность, долг дворянина был одним из первых выступить на его защиту, показывая своими делами, что, подобно предкам, достоин носить это звание. В конце осени 1768 г., когда Турция объявила войну России, граф С. Р. Воронцов просит графа Чернышева принять его на службу и отправить в армию, на что Чернышев заметил, что представит доклад о Семене Романовиче как единственном офицере, пожелавшем во время войны вернуться в армию, тогда как он имеет уже более 400 просьб об увольнении.

Началась служба С. Р. Воронцова под началом великого полководца своего времени П.А. Румянцева. Он участвовал со своим батальоном во всех сражениях, походах 1770 г. За битву при Ларге С. Р. Воронцов получает орден Святого Георгия 4-й степени. При Кагуле Воронцов первый вступил со своим батальоном в ретраншемент неприятеля и, отбив два знамени Московского полка, разбитого незадолго до этого, захватил 40 пушек. П.А. Румянцев прямо на поле боя составляет рапорт Императрице об удачных действиях Воронцова и Ельчанинова, отличившихся в этот день. За Кагул С. Р. Воронцов был произведен в полковники и получил крест Святого Георгия 3-й степени. «С этого времени прекратились мои успехи на военном поприще и начался для меня ряд неудач по службе: ибо после этой кампании, несмотря на свое усердие, на одобрение и похвальные отзывы фельдмаршала, меня постоянно обходили наградами»[17]. С. Р. Воронцов пишет в автобиографии, что покинул бы службу, но особое отношение к нему фельдмаршала П.А. Румянцева и понимание того, что оставить армию во время боевых действий бесчестно, заставляет его остаться.

В 1774 г. между Турцией и Россией в селении Кайнарджи был заключен мир, причем С. Р. Воронцову было поручено вместе с П.В. Завадовским изложить все статьи на итальянском языке. С. Р. Воронцов вместе с князем Н.В. Репниным отвозил мирный договор с ратификацией визиря. Н.В. Репнин произведен был в генерал-аншефы, а Воронцов в бригадиры, несмотря на то, что князь Николай Васильевич не скрывал, что Воронцов участвовал в составлении статей трактата и лишь из-за своей деликатности не повез первое известие о мире. Положение С. Р. Воронцова усугублял тот факт, что он отказал князю Потемкину служить в Преображенском полку премьер-майором (князь Потемкин был подполковником этого полка). Нелюбовь к гвардейским полкам из-за событий 1762 г. сохранится у С. Р. Воронцова фактически на всю жизнь. Князь Потемкин воспринял отказ как проявление высокомерия и надменности со стороны Семена Романовича и надолго сохранил это в своей памяти.

С. Р. Воронцов блестяще проводит через польские воеводства 1-й и 3-й гренадерские, Санкт-Петербургский пехотный и Сумской гусарский полки, причем в его войсках царила такая строгая дисциплина, что, по его словам, «не было взято ни одного яйца, за которое не заплатили бы, и воеводства, не привыкшие к подобным порядкам, письменно благодарили перед маршалом и выслали ко мне множество депутаций с самыми лестными изъявлениями»[18].

Пройдет примерно сорок лет, и французские граждане будут благодарить его сына – графа М. С. Воронцова, командующего оккупационным корпусом, за достойное и справедливое к ним отношение. Сыновьям не требовалось искать для себя примеров далеко от собственного дома, жизнь и дела отцов требовали быть достойными их памяти, и отношения в семье Воронцовых – лучшее тому доказательство.

Воронцовы не умели пресмыкаться, унижение было не в чести в их роду. В Манифесте по случаю подписания с Турцией мира имя графа С. Р. Воронцова не было даже упомянуто в списках особо отличившихся, несмотря на то, что его полк особо отмечен и удостоен был именоваться лейб-гвардейским: «Потомство, читая этот указ, подумает, что командир этого полка либо умер накануне, либо был подлым трусом, который бегал каждый раз, когда сражался его храбрый полк: почему, достойно наказанный и отставленный от службы, он не назван в числе лиц, награжденных за эту войну» [19].

С. Р. Воронцов решил окончательно выйти в отставку. Императрица Екатерина Алексеевна дважды посылала П.В. Завадовского просить Семена Романовича не оставлять службы, с разрешением свободно ехать куда угодно для поправления здоровья и с сохранением жалованья. Екатерина Великая умела ценить достойных людей и не переносила личные отношения на дела государственные. Лишь через полгода С. Р. Воронцов получил разрешение об отставке и отправился в Италию, чтобы поправить свое здоровье. В 1778 г. он вернулся в Санкт-Петербург, где жил довольно уединенно. Через три года он повенчался с дочерью А.Н. Сенявина – Екатериной Алексеевной.

Таким образом, военное поприще С. Р. Воронцова было завершено. Очевидно, что степень неудач, испытанных С. Р. Воронцовым, относительна. Как справедливо подчеркивает биограф С. Р. Воронцова Д.Д. Рябинин, горечь обманутых надежд усугублялась не только отсутствием справедливого отношения к заслугам С. Р. Воронцова, но и обостренным чувством гордости представителя аристократической фамилии, племянника государственного канцлера, который при отставке, получив генеральский чин (в 32 года), считал себя обойденным счастливыми выскочками. Надо заметить, что подобное болезненное восприятие оценки своей деятельности будет присуще и М. С. Воронцову.

С. Р. Воронцов пользовался уважением не только выдающихся русских полководцев. Не менее важно заслужить искреннее доброе отношение простых солдат. Во время службы в армии С. Р. Воронцов делает все возможное для улучшения быта солдат. «Мы молим за него Бога, – говорил один из старых сослуживцев С. Р. Воронцова Ф.В. Ростопчину. – Он был нам отец, а не командир»[20].

Необходимо сказать о том, что С. Р. Воронцов, а затем и М. С. Воронцов считали храбрость, самоотверженность врожденными качествами русских солдат, причем, по мнению С. Р. Воронцова, русские пехотинцы были лучшими солдатами в Европе.

В своих записках о русском войске С. Р. Воронцов подтверждал свою преданность идеям Петра Великого об организации русского войска, считая, что после 1763 г., когда полковнику была дана неограниченная власть, в армии начались злоупотребления, появилось бесчеловечное отношение к солдатам. В то же время С. Р. Воронцов высоко ценил заботы Потемкина о введении в войсках удобного обмундирования для солдат, подчеркивая при этом, что здоровье солдат – предмет неоценненный, о котором более всего надо заботиться командирам. С. Р. Воронцов считал вредным упразднение многих степеней воинской чинопоследовательности, так как этим было уничтожено соревнование между офицерами и нанесен вред самому духу подчиненности.

С. Р. Воронцов особенно подчеркивал, что состояние войска зависит от нравственных качеств и уровня образования офицеров, причем «войско, где все офицеры – дворяне, конечно, выше того войска, где офицеры – выскочки»[21]. С. Р. Воронцов считал, что дети «мелких торгашей» поступают в армию для получения высокого чина, что, в свою очередь, обеспечит им материальное положение (благополучие), тогда как в дворянских семьях, где дети с семи-восьми лет слышат о славе отцов, с раннего возраста воспитывалось чувство чести, «без которого войско есть не более как людское стадо, обременяющее страну, позорящее ее и неспособное ее защитить» [22].

При этом С. Р. Воронцов не ограничивался лишь громким заявлением; с учетом того, что офицер-дворянин владел поместьем, приносящим ему основной доход, он считал, что тот должен иметь возможность с ноября по февраль находиться, при желании, в своей усадьбе и заниматься хозяйством. Для этого С. Р. Воронцов предлагал упростить систему предоставления офицерам отпуска, так как служба не должна разорять и быть в тягость. Достойное выполнение служебных обязанностей – главное доказательство любви к Отечеству.

С. Р. Воронцов относился к службе с особой любовью и привязанностью, он сумел тщательно изучить военное дело как с практической, так и теоретической точек зрения, исследовал тактическую и военно-административную стороны военного искусства. Результатом этой деятельности и стала «Записка графа С. Р. Воронцова о русском войске», которая была актуальна спустя десятилетия после написания, на протяжении всего XIX столетия. Учитывая вышеизложенное, становится очевидным факт значительного влияния С. Р. Воронцова на развитие полководческих способностей сына.

Воронцовы при Дворе пользовались уважением А. А. Безбородко (1747–1799), П.В. Завадовского (1739–1812), Ф.В. Ростопчина (1763–1826) и других представителей аристократических кругов своего времени, многие из которых вошли впоследствии в так называемый «Непременнный совет» в начале правления Императора Александра Павловича.

С. Р. Воронцов положительно воспринял Указ 5 июня 1801 г., в котором Сенату предоставлялось право сделать доклад о своих обязанностях. По его мнению, в огромном государстве, при том, что большая часть населения была малообразованна, необходима постепенность, последовательность преобразований, без скачков от деспотизма к анархии. Подобных взглядов придерживалась и Е.Р. Дашкова. Известно ее высказывание в беседе с Дидро, что «просвещение ведет к свободе; свобода же без просвещения породила бы только анархию и беспорядок»[23]. Далее Е.Р. Дашкова высказывает мнение, что народ необходимо готовить к реформам, когда низшие классы будут достаточно просвещены, тогда они будут достойны свободы и не нанесут вреда существующему порядку в государстве.

Александр Романович Воронцов вместе с П.В. Завадовским, Н.С. Мордвиновым, Д.П. Трощинским и другими входил в так называемый «Непременный совет». П.В. Завадовский и Н.С. Мордвинов являлись сторонниками Сенатской реформы, при этом П.В. Завадовский подготовил основной проект; свои варианты составили и другие сенаторы, среди которых был и А.Р. Воронцов [24]. Как известно, проекты расширения прав Сената встретили критику членов «интимного» комитета: Н.Н. Новосильцева, В.П. Кочубея, А.А. Чарторыжского, П.А. Строганова.

Позднее С. Р. Воронцов в одном из писем к Ф.В. Ростопчину писал, что Император «имел несчастье быть окруженным деятелями, которые были так самолюбивы и тщеславны, что возмечтали в силах превзойти Великого основателя Русской империи. Эти господа стали упражняться над бедною Россией, издавая каждый день постановления»[25].

Далее, сравнивая некоторых представителей из окружения императора с машинами по производству постановлений, С. Р. Воронцов настаивал на том обстоятельстве, что «Опыты уместны только в физике и химии, а пагубны в юриспруденции, администрации и политической экономии»[26]. Несмотря на столь резкую оценку деятельности «молодых друзей» Императора, стоит обратить внимание на то обстоятельство, что почти все члены ближайшего окружения Александра I были, в свою очередь, хорошо знакомы с С. Р. Воронцовым и в разное время находились под его началом в Англии [27].

С. Р. Воронцов отмечал способности и высокий уровень образования Н.Н. Новосильцева и В.П. Кочубея, но для С. Р. Воронцова личная привязанность или забота о собственном благополучии не могли повлиять на характеристику служебной деятельности любого должностного лица. Подобного правила придерживался и А.Р. Воронцов.

Можно с уверенностью сказать, что, если в Англии М. С. Воронцов целиком находился под влиянием своего отца Семена Романовича Воронцова, то после приезда в Россию главным авторитетом стал для него дядя – Александр Романович, второй представитель семьи Воронцовых, который занял пост канцлера Российской Империи (необходимо заметить, что С. Р. Воронцов в свое время отказался от этой должности, предложенной Павлом I).

Канцлер А.Р. Воронцов, обладая значительными политическими связями, большим влиянием в государственных кругах и будучи человеком весьма незаурядного характера, не мог не оказать влияния на мировоззрение М. С. Воронцова. К тому же дальнейшая карьера М. С. Воронцова во многом зависела от А.Р. Воронцова, который старался опекать и направлять действия молодого человека, впервые оказавшегося в России после почти двадцати лет отсутствия.

Таким образом, С. Р. Воронцову и А.Р. Воронцову, их ближайшему окружению была присуща следующая система взглядов: монархическая власть незыблема; дворяне – посредники между верховной властью и народом; любые реформы не должны нарушать целостную систему государственной власти, обязаны учитывать историческое прошлое государства, его реальные потребности. Какими бы ни были личные воззрения на действия властей, истинный патриот – полагали Воронцовы – должен служить Отечеству на любом поприще. Честное выполнение обязанностей, возложенных Императором, – основа их жизненной позиции. Успех в карьере – своеобразная оценка принесенной пользы за время службы. Но ключевое понятие мироощущения – честь, нравственная ответственность перед памятью предков и последующими поколениями. К представителям семьи Воронцовых приемлема формула Монтескье – желание почестей при сохранении независимости от власти.

Эти принципы были положены С. Р. Воронцовым в основу воспитания сына – Михаила Семеновича Воронцова. В 1796 г. С. Р. Воронцов написал в автобиографии, что лучшее наследство, которое он может оставить своим детям, – это привить им понятие чести. Далее он определил основную цель в воспитании сына – М. С. Воронцов должен прославить род на поприще государственной службы[28].

Воспитание и образование М. С. Воронцова

В период становления личности М. С. Воронцова в России существовали определенные традиции в подготовке молодых людей к государственной службе. Общие моменты в процессе воспитания и образования мы встречаем в биографиях целого ряда выдающихся государственных и военных деятелей конца XVIII столетия – Н.И. Салтыкова, Н.В. Репнина, Г.И. Чернышева, И.П. Салтыкова, В.П. Мусина-Пушкина, А.П. Бестужева-Рюмина, А.М. Голицына, П.А. Румянцева-Задунайского, М.И. Голенищева-Кутузова, А.В. Суворова.

Все эти видные государственные и военные деятели получили основы образования в домах своих родителей, а затем направлялись с поручениями за границу или в армию, где на практике имели возможность применять полученные знания, одновременно при этом приобретая новые. Многих из них объединяло то, что они имели возможность проходить школу будущей государственной или военной службы, наблюдая непосредственно за действиями отцов на этом поприще.

Следует выделить интересное воспоминание А.Р. Воронцова, что Императрица Елизавета Петровна разрешала бывать детям при Дворе в приемные дни, что давало им возможность с ранних лет, незаметным образом познавать «школу» политики. К тому же будущий государственный деятель должен был уметь свободно и достойно держать себя в обществе, иметь хорошие манеры, а эти качества закладывались в детстве.

Постепенно во многих дворянских семьях складывалась определенная преемственность в отношении к службе, когда каждое новое поколение несло нравственную ответственность перед предыдущими за свои мысли и поступки. При этом личный пример членов семьи, их окружения оказывали решающее влияние на становление характера и образа мыслей молодого человека. Такой подход к процессу воспитания был характерен и для представителей семьи Воронцовых, основа мировоззрения которых содержится в словах С. Р. Воронцова, сказанных при рождении сына 19 мая 1782 г.: «Рождение твое всех нас порадовало, веди такую жизнь, чтобы все сокрушались о твоей смерти»[29].

Своего первенца графиня Екатерина Алексеевна Воронцова (урожденная Сенявина) и граф Семен Романович назвали Михаилом. Крестной матерью стала Императрица Екатерина Великая. Спустя некоторое время после рождения сына к С. Р. Воронцову прибыл курьер из Царского Села от графа Безбородко, который писал, что Императрица желает, чтобы граф С. Р. Воронцов сделал ей удовольствие и «принял на себя новую миссию, учреждаемую ею в Венеции»[30]. 20 сентября 1783 г. семья С. Р. Воронцова приезжает в Венецию. Несмотря на то что дипломатических дел в Венеции было не так много, пребывание там стало хорошей школой для С. Р. Воронцова. Императрица обращает внимание на его дипломатические способности, и графу Воронцову предложен выбор – место посланника в Лондоне или Париже.

Семен Романович выбирает Лондон, и тому было несколько причин. Первая состояла в том, что в свое время посланником в Лондоне был его старший брат Александр Романович и в Англии сохранились значительные знакомства и связи; во-вторых, С. Р. Воронцов считал, что Англия более выгодный политический союзник для России, чем Франция, учитывая к тому же, что договор 1780 г. о морском вооруженном нейтралитете пошатнул русско-английские отношения; наконец, третьей причиной была уверенность С. Р. Воронцова, что в Англии будет легче воспитывать своих детей – сына Михаила и дочь Екатерину.

Последнее объяснялось тем, что сложившаяся к этому времени система государственного управления Великобритании требовала подготовки политических деятелей, которым присущи были определенные черты характера, хорошее образование и воспитание. Так, в письмах Честерфилда к своему сыну обозначены основные требования, которым должен отвечать молодой человек «века просвещения», желающий быть полезным обществу. В частности, в них говорится, что основной целью воспитания и образования является необходимость достойного исполнения долга перед Богом и людьми. В основу процесса воспитания заложено развитие таких качеств, как честь и благородство. В процессе образования на одно из первых мест выдвигалось изучение истории, в ходе обучения которой рассматривались деяния великих государственных и военных деятелей прошлого, причем предпочтение отдавалось истории Древнего Рима. Другими необходимыми предметами считались: древние и новые языки; изучение современной истории европейских государств (государственного устройства, обычаев и нравов населяющих их народов); развитие ораторского искусства и умение ясно излагать мысли на бумаге.

Говоря о процессе воспитания, Честерфилд выделяет развитие таких качеств, как учтивость, приветливость, обязательность; умение вести себя достойно и естественно в любой обстановке. Согласно его теории, эти качества, в отличие от чести и благородства, не являются выдающимися, но именно они в первую очередь оцениваются людьми и вызывают их искреннюю любовь. А для того, чтобы держаться в высшем обществе, необходимо к тому же умение хорошо одеваться и танцевать.

Так складывалась целая система воспитания и образования государственных и политических деятелей, основу которой составляло развитие нравственных качеств. При этом именно в Англии, о чем впоследствии будет писать в Россию С. Р. Воронцов, было легче найти достойных преподавателей по некоторым дисциплинам, к примеру, по математике, изучению которой С. Р. Воронцов придавал особое значение.

Остановив свой выбор на Лондоне для продолжения дипломатической службы, С. Р. Воронцов получил туда назначение в качестве полномочного министра. Но страшное горе обрушилось на семью Воронцовых – 25 августа 1784 г. умирает от чахотки графиня Екатерина Алексеевна Воронцова, оставив Семену Романовичу двух малолетних детей. Смерть жены была страшным ударом для С. Р. Воронцова, следствием чего станет тяжелая болезнь графа.

Оставшись на всю жизнь вдовцом, С. Р. Воронцов посвящает свою деятельность служению Отечеству и воспитанию детей, взяв в основу слова своего друга В.Н. Зиновьева, поддерживавшего Воронцова в эти тяжелые для него дни: «Итак, любезный друг, не копи богатства для своих детей, не беспокойся украшать их ум познаниями, но прежде всего старайся дать им настоящее и твердое понятие о вере; утверди их в сем, уже тогда прочия им выгоды приобретать старайся. Без веры нет настоящего и твердого благополучия на сем свете, а кто оную имеет – в добродетели всегда непоколебим, никакое несчастие, никакая страшная угроза его в хороших правилах поколебать не может»[31].

22 мая (7 июня) 1785 г. граф С. Р. Воронцов с детьми приезжает в Лондон. Для М. С. Воронцова Туманный Альбион станет местом, где он получит основы своего воспитания и образования, развивая которые в течение всей жизни будет поражать современников глубокими познаниями в различных областях.

С ранних лет М. С. Воронцов имел возможность наблюдать за деятельностью умного и просвещенного отца, который незаметным образом привлекал сына к самим истокам познания государственной деятельности.

О развитии нравственных качеств своего сына, воспитании в нем любви к России граф С. Р. Воронцов заботился более всего, понимая, что это тот стержень, без которого нельзя выстоять в жизни. Как известно, окружение формирует характер. С. Р. Воронцов имел в Лондоне преданных друзей, во многих его дипломатических начинаниях самую активную поддержку ему оказывали сотрудники посольства, с некоторыми из них его связывала впоследствии личная дружба. Среди них – посольский священник Яков Иванович Смирнов; вероятно, не без его участия юный Михаил Воронцов пел в церковном хоре. Прекрасно образованный человек, Я.И. Смирнов исполнял особые поручения посланника, пользуясь к тому же уважением англичан; много лет служил при посольстве советником канцелярии и Василий Григорьевич Лизакевич, снискавший особое уважение С. Р. Воронцова за честную службу и знание дел.

Маленький Михаил Воронцов рос среди достойных людей, многие из которых становились со временем его воспитателями и учителями. Так, частный секретарь графа Воронцова Жоли, швейцарец из Лозанны, был гувернером будущего фельдмаршала. Среди тех, кто, помимо подведомственных сотрудников Семена Романовича, помогал в 1791 г. в агитации англичан против войны с Россией, был господин Парадиз, действовавший в данной ситуации с необыкновенным успехом. Этот человек был очень привязан к сыну посланника, впоследствии он станет его учителем геометрии.

Помимо замечательного домашнего окружения, дети посланника с ранних лет были вхожи в высшее лондонское общество и бывали при Дворе. Согласно желанию английской королевы, Михаил и Екатерина были представлены ей и королю в 1787 г. «Их Величества остались довольны детьми моими и вчера отзывались мне о них с большой теплотою, – пишет С. Р. Воронцов. – Они находят, что Катенька миловиднее и забавнее, но что у Мишеньки более кроткое и интересное выражение лица: это совершенно верно, потому что действительно этот ребенок имеет в себе нечто, высказывающее доброту и разумность, что делает его очень интересным»[32].

Главным в воспитании было развитие нравственных качеств молодых людей, основанных на преданности Вере, Царю и Отечеству. Но М. С. Воронцов рос в Лондоне, далеко от земли, где были корни рода Воронцовых, поэтому, когда дети стали учиться, перед С. Р. Воронцовым встала задача – дать им не только хорошее образование, но и привить подлинную любовь к России, поддержать в них тот русский дух, что дан им от рождения, для чего необходимо научить детей прежде всего родному языку.

В 1792 г. С. Р. Воронцов пишет брату А.Р. Воронцову: «Страна, где я нахожусь, представляет благоприятные условия для воспитания детей, чем они и пользуются; я же считаю священною и отрадною для себя обязанностью доставить сыну все возможные способы служить впоследствии с пользою своему Отечеству»[33].

Далее С. Р. Воронцов сообщал брату о его напрасных опасениях по поводу изучения сыном русского языка, так как сам он говорит с сыном только по-русски и, кроме того, М. С. Воронцов много читает по-русски и ежедневно переводит с английского на родной язык, чтобы выработать свой письменный русский слог. Переводчик посольства Назаревский проверял переводы Михаила и читал с ним сочинения Ломоносова; впоследствии С. Р. Воронцов намеревался поручить Назаревскому чтение с сыном церковных книг, считая, что в них заключаются основы русского языка. В том же письме С. Р. Воронцов сообщал брату, что Миша с гувернером Жоли прочел «Илиаду» и «Энеиду», а также несколько французских сочинений в подлиннике. С. Р. Воронцов особо подчеркивал легкость, с которой давалось обучение сыну, его любовь к чтению, и при этом усиленные занятия не сказывались отрицательно на здоровье М. С. Воронцова, который ежедневно занимался верховой ездой и постоянно совершал прогулки на свежем воздухе.

Через год С. Р. Воронцов писал о своем одиннадцатилетнем сыне, что, несмотря на то что он вынужден общаться с окружающими в основном по-английски или по-французски, говорит он по-русски без акцента, что особенно радовало отца.

Следует отметить, что особое внимание С. Р. Воронцова к изучению сыном русского языка было связано с тем, что он готовил его к служению России и понимал, что только в процессе изучения русского языка и русской литературы М. С. Воронцов узнавал историю, культуру России, становился русским человеком не только по происхождению, но и прежде всего по духу.

Накануне дня рождения С. Р. Воронцова в 1795 г. австрийский посланник граф Старемберг и его жена устроили сюрприз для Семена Романовича, подготовив втайне от него небольшой спектакль, в котором участвовали дети графа Старемберга, а также Михаил и Екатерина Воронцовы. Но свои главные дары дети преподнесли отцу в день его рождения: Катенька – свой перевод с французского языка на русский трагедии с библейским сюжетом «Смерть Адама», а тринадцатилетний Михаил – свои переводы (также с французского языка) нескольких трактатов Цицерона «нравственно-философского содержания».

Среди ранних воспоминаний М. С. Воронцова была сцена свидания отца с графом д’Артуа, будущим королем Карлом X. В полурастворенную дверь дети слышали, как отец в горячности сказал д’Артуа: «Когда в жилах течет кровь Генриха IV, то нечего попрошайничать, а надо возвращать себе права со шпагою в руке»[34].

Мы уже отмечали то обстоятельство, что С. Р. Воронцов был не согласен с правительством Российской Империи по целому ряду вопросов внутренней и внешней политики, и в последние годы правления Екатерины Великой ее отношение к С. Р. Воронцову заметно охладело. «В России есть много генерал-губернаторских мест, как, например, вакантное в Москве, где он мог быть полезен военной и гражданской службе; однако не к оным влечет его наклонность, а только быть в местах вне государства», – говорила императрица о С. Р. Воронцове [35].

Семен Романович считал себя незаслуженно оскорбленным таким отношением, и единственным его утешением были успехи детей, мысли о воспитании которых не покидали его и в эти, непростые для него дни. В автобиографии он напишет, что, устав от гонений, хотел оставить службу, но не находил возможности покинуть Англию, так как это могло нанести вред образованию сына. С. Р. Воронцов желал поселиться в окрестностях Бата, где можно было бы найти учителя математики для окончания сыном этой науки, «столь необходимой везде, которую он изучает с охотою и которая нигде на свете так не процветает, как в Англии»[36]. И далее он продолжает: «Любовь моя к сыну превозмогла мое отвращение к службе, столь несчастливой, столь несчастной для меня. И я решил пожертвовать собой, остаться на моем месте еще четыре года с целью окончить воспитание и научные занятия моего сына, служащего мне единственным утешением»[37].

М. С. Воронцов, будучи уже четырех лет от роду прапорщиком Преображенского полка, 8 сентября 1798 г. пожалован из прапорщиков в камергеры ко двору Императора Павла Петровича. По всей вероятности, успехи С. Р. Воронцова в воспитании своих детей дошли до Санкт-Петербурга. В одном из писем граф Ф.В. Ростопчин писал: «…не знаю, дошло ли до вас, что на вас имеют виды относительно воспитания великого князя Николая Павловича, и вот еще трудное служение, ожидающее вас через 4 года или через 5 лет»[38].

В том же 1798 г. по совету графа Ф.В. Ростопчина лейб-медик Рожерсон, старый друг графа С. Р. Воронцова, пишет к нему письмо, в котором советует не пускать своего юного сына на службу в Россию, хотя бы под предлогом слабого здоровья молодого человека. Через посредство князя Безбородко совет был приведен в действие, и шестнадцатилетний М. С. Воронцов был отчислен из гвардии и назначен в камергеры, минуя звание камер-юнкера, с разрешением жить при отце для занятий в посольской канцелярии [39].

На следующий 1799 г. отец Михаила Семеновича получит предложение от Императора занять пост Российского канцлера. Семен Романович, отказавшись перед тем от назначения вице-канцлером, не примет и это предложение. 27 апреля 1800 г. С. Р. Воронцов просит об отставке.

Нужно подчеркнуть, что за несколько месяцев до выхода в отставку граф С. Р. Воронцов просил разрешения, чтобы его сын мог приехать в Россию на девять или десять месяцев для посещения дяди, графа А.Р. Воронцова, и личного представления Государю. Но предусмотрительный граф Ф.В. Ростопчин не доложил об этом письме, дабы оно не послужило поводом потребовать Михаила Воронцова на действительную камергерскую службу.

22 июня 1800 г. Воронцовы получают известие от Ростопчина, что Император, будучи сердит на весь камергерский корпус, назначил некоторых в судебные учреждения внутри России, а тринадцать человек отставил от службы, в их числе был и М. С. Воронцов. «Надеюсь, – пишет Ф.В. Ростопчин, – что вы примете как факт, обеспечивающий пребывание сына при вас, и что ничуть не потревожитесь за его будущность: в 16 лет люди только начинают жить, а обстоятельства так часто меняются, что молодому человеку предстоит еще много времени для службы и возможности быть полезным»[40]. Граф Ф.В. Ростопчин оказался прав: вся жизнь Михаила Семеновича будет отдана служению России на военном и государственном поприще.

К этому времени С. Р. Воронцов завершает основной курс домашнего обучения своего сына, в процессе которого последовательность изучения дисциплин была примерно следующей: в десять лет М. С. Воронцов переводил с английского на русский, читал по-французски; из русских авторов предпочтение отдавалось произведениям Ломоносова; в это же время добавилось изучение немецкого языка; через год начались занятия греческим, латынью. Обучение сопровождалось ежедневными прогулками на свежем воздухе и верховой ездой. М. С. Воронцов любил играть в шахматы и ходить в море на яхте.

Тогда уже М. С. Воронцов свободно говорил по-французски и по-английски, одновременно с этим С. Р. Воронцов беспокоился о русском языке; в тринадцать лет М. С. Воронцов перевел несколько трактатов Цицерона, участвовал в спектаклях, подготовленных австрийским посланником, к пятнадцати годам закончил курс математических наук.

Хотелось бы отметить, что С. Р. Воронцов, признавая высокий уровень подготовки английских преподавателей и ценя саму систему английского образования, не отправил сына обучаться ни в одну из частных привилегированных английских школ, к примеру, в Итон, где воспитывались в разное время выдающиеся политические деятели Великобритании. Вероятно, это можно объяснить несколькими причинами. Одна из них – метод физического наказания с целью развития у воспитанника понятий ответственности и дисциплины. Так, один из директоров школы встречал прибывших вопросом: «Мальчик, когда тебя пороли в последний раз?» Свободное время питомцы Итона проводили «разоряя птичьи гнезда в окрестностях и совершая иные проделки подобного рода, что сильно возмущало местных фермеров»[41].

Кроме того, обучение в школе стоило немалых средств, а для С. Р. Воронцова, как, впрочем, и для большинства членов его канцелярии в Лондоне, проблема денежного обеспечения была весьма существенной. И все-таки, полагаю, главная причина была не в суровости нравов Итона или финансовой проблеме, а в том, что С. Р. Воронцов, сам мечтая в молодости о карьере военного, хотел, чтобы его сын связал свою жизнь с армией, тогда как в Англии, в отличие от большинства стран континентальной Европы, карьера военного отнюдь не считалась почетной.

Несмотря на то что в Итоне обучался один из выдающихся великих полководцев Великобритании Артур Уэсли, будущий герцог Веллингтон, в Итоне, или в какой-либо другой частной школе, М. С. Воронцову скорее всего внушалась бы мысль о престижности прежде всего политической карьеры, причем сам герцог высказывался довольно определенно по этому поводу: «Мы не военная нация, сама по себе служба в армии чужда нашим привычкам»[42].

Таким образом, став членом своеобразного «Итонского братства», М. С. Воронцов мог проникнуться идеей о непрестижности военной карьеры. Кроме того, в самом существовании сильного духа корпоративности в привилегированных школах, в оторванности воспитанников от семьи кроется еще одна причина нежелания С. Р. Воронцова отпускать от себя сына, который мог полностью потерять родные корни, совершенно забыть родной язык, а значит, и Родину, единственным связующим звеном с которой был С. Р. Воронцов и его друзья в Лондоне.

По этой же причине и из-за сложной внутриполитической ситуации С. Р. Воронцов не отправил сына для обучения и во Францию, к примеру, в Королевскую военную академию в городе Анжере – типичное аристократическое учебное заведение, куда поступали дворянские дети со всей Европы. В свое время там провел несколько лет Джордж Вильерс, первый герцог Бекингэм, воспитывался один из будущих премьер-министров Англии лорд Чатэм. Но думается, что и в более спокойное для Франции время С. Р. Воронцов не рискнул бы отпустить туда своего сына, так как уровень образования в академии нельзя было назвать достаточно высоким: верховая езда, фехтование, немножко грамматики, в полдень – урок математики, в конце занятий – обязательные танцы.

Для наследников традиций семьи Воронцовых, представители которой (особенно С. Р. Воронцов, Е.Р. Дашкова, А.Р. Воронцов) считались одними из просвещенных людей Европы, подобные приоритеты в выборе дисциплин и сам их набор был явно недостаточен.

Таким образом, С. Р. Воронцов предпочел дать сыну домашнее образование, лично руководя им. Следует отметить, что, как человек государственного подхода к делу, С. Р. Воронцов предпочел дать сыну домашнее образование, лично руководя им и не ограничиваясь составлением программы обучения собственного сына.

Уделяя огромное внимание воспитанию и образованию детей, С. Р. Воронцов в то же время составлял проекты подготовки русской молодежи для военной карьеры. В упоминавшейся записке о русском войске С. Р. Воронцов предложил проект создания школы генерального штаба: в ней могли обучаться восемьдесят или сто юношей; школа должна быть независима от кадетского корпуса; нахождение ее в деревне позволит проверять теоретические знания на практике; ученики обязаны отлично знать математику (съемка планов); школу необходимо оснастить лучшими инструментами, хорошей библиотекой; в конце обучения учащиеся сдают публичные экзамены, прием которых осуществляется очень строго. В результате в генеральный штаб должны поступать лучшие из лучших, им начисляется высокое жалованье, они повышаются в воинском звании в сравнении с теми, кто, не выдержав экзамена, отправляется в полки. «Армия, не имеющая отличного генерального штаба, похожа на тело без души», – считает С. Р. Воронцов[43].

С. Р. Воронцов считал также необходимым открытие в России специальных артиллерийских школ с преподаванием в них математики, физики, химии, и, как в школе генерального штаба, знания по теории обязательно проверяются на практических занятиях.

Но С. Р. Воронцова волновали проблемы подготовки молодежи не только для армейской службы, но и для дипломатической деятельности. Он полагал, что необходимо постепенно готовить русскую молодежь для замещения в будущем должностей консулов, поверенных в делах, посланников, считая, что засилье иностранцев в дипломатическом ведомстве отрицательно сказывалось на его деятельности. Для решения этой проблемы С. Р. Воронцов предлагал открыть в Петербурге школу для двадцати пяти или тридцати обедневших дворян для обучения иностранным языкам. Затем из них отбирать студентов в Коллегию иностранных дел, где бы они повышались в чинах по мере их способностей.

Следовательно, С. Р. Воронцов выступал за создание целостной системы подготовки российских государственных и военных деятелей. Успехи в воспитании и образовании М. С. Воронцова были связаны и с тем, что С. Р. Воронцов вложил в обучение сына большинство тех идей, которые ему не удалось реализовать в своих педагогических проектах в России.

В августе 1800 г. семья Воронцовых переезжает из Лондона в Саутгемптон, небольшое рыбачье местечко на берегу моря, в тридцати милях от Лондона. Граф С. Р. Воронцов с восторгом описывает жизнь своей семьи в это время. После раннего подъема в 9 часов – завтрак, затем прогулка по живописным окрестностям Саутгемптона. В полдень каждый начинал заниматься своим делом. В половине пятого вся семья собиралась за обеденным столом. Так как хозяин квартиры был книгопродавец, то каждый брал у него сколько угодно книг на английском и французском языках, серьезные труды читались в уединении, а что-нибудь полегче и повеселее слушали, собравшись вместе по вечерам. «Одним словом, мы поживаем как нельзя приятнее, и я никогда не был столь доволен, спокоен, как теперь. Я и думать забыл о политике, что так долго не давало мне покоя, и даже отказался от получения лондонских газет, кроме небольшого каждодневного листка, который Миша или Катенька прочитывают мне за завтраком. Наш образ жизни, пожалуй, покажется однообразным, но в частностях он имеет весьма приятные видоизменения, и все мы спокойны и довольны»[44].

Читая письмо Семена Романовича о жизни семьи в это время, погружаешься в атмосферу удивительного спокойствия и семейного счастья; несмотря на проблемы своего здоровья, служебные неурядицы, граф Семен Романович сумел создать для своих детей, столь рано лишенных матери, не только условия для получения ими глубокого и разностороннего образования, но и атмосферу тепла и заботы, понимая, что в будущем эти воспоминания должны стать поддержкой в жизни.

Благодаря хранящемуся в Санкт-Петербурге «Альбому графа Михаила Семеновича Воронцова» мы узнаем, какие литературные произведения в стихах он любил читать в 1800 г. Характерно, что в альбоме в основном представлены русские поэты и писатели, среди которых Сумароков, Ломоносов, Горчаков, Карамзин, Княжнин и Херасков. Особо выделены русские народные песни. Из европейских писателей мы находим имена Расина и Вольтера. При этом в составлении оглавления, в самом ведении альбома обращает внимание особая аккуратность и четкость, присущая М. С. Воронцову на протяжении всей жизни[45]. Вероятно, увлечение М. С. Воронцова русской поэзией помогло ему блестяще овладеть родным языком, что было редкостью среди аристократической молодежи и в самой России конца XVIII столетия.

Европа конца 1800 г. находилась на пороге войны, граф С. Р. Воронцов прекрасно понимал это, что заставило его серьезно думать о своей личной судьбе и о будущем детей, тем более что отношения Англии с Россией в этот период были весьма натянутыми.

Но в то время на С. Р. Воронцова обрушивается гнев Государя Павла I: «Его Императорское Величество высочайше указать соизволили: за неоплаченные Лондонскими банкирами Пишелем и Брогденом казне принадлежащие деньги 499 фунтов стерлингов, 14 шиллингов и 5 пенсов конфисковать на такую сумму имения генерала – графа Воронцова; прочие же его имения за пребывание его в Англии взять в казенный секвестр»[46].

Пораженный этим ударом, С. Р. Воронцов решается представить объяснения в письме из Саутгемптона от 24 марта (5 апреля) 1801 г., где пишет также: «Я не столько сокрушаюсь бедностью, в какую повергнут вместе с моими детьми, имея на себе долги и лишаясь своих доходов, сколько мыслию о том, что Государь Император взирает на меня как на изменника. Прослужив более 45 лет и проведя жизнь в этой деятельности и в честном быту, как следовало честному человеку, на склоне моих дней, у дверей гроба, закончить жизнь мою бесчестием и изменою Государю, который взыскал меня знаками своих милостей, своего доверия и который был моим благодетелем изо всех Государей, коим я служил столь долгое время!»[47]

Вскоре, однако, в Саутгемптон прибывает посланец с указом от нового Императора Александра Павловича, который восстанавливал все права графа С. Р. Воронцова и разрешал ему остаться в Англии.

В начале мая 1801 г. граф Семен Романович первый раз простился с сыном. Михаил Семенович Воронцов отправился на землю, любовь к которой прививалась ему с ранних лет.

Посольские дела не позволили С. Р. Воронцову поехать вместе с сыном, но отзывы о нем из Петербурга были наилучшей наградой отцу за воспитание сына. 20 мая 1801 г. граф А.А. Завадовский пишет своему другу в Лондон: «Не полагал я никак пережить судороги России и начать счастливую эпоху утешением, увидев твоего премилого сына. Не могу изобразить того, скольким чувством зрю в нем образ и душу твою: капля с каплей воды не больше имеют сходства, как он в твоей молодости. Чем больше познаю его, больше удостоверяюсь в том, что ты отец – пресчастливейший. Брат твой весьма любуется им, и всяк, кто его видит, не обинуется сказать: вот образец воспитания! Кроме прочего, и то понятно в нем, что, вывезен будучи грудным младенцем из России, говорит и чисто, и свободно русским языком, как бы вырос на Руси. Я радуюсь и тому, что он в первый раз видит Отечество в такое время, когда и природный англичанин не унывал бы в нем»[48].

В другом письме от 1 августа: «Последнее твое письмо вразумляет меня о важности подвига, который ты совершил в воспитании детей… В отечестве своем, из коего вывезен в пеленках, он не иностранец: привязанность к оному и обращение в обществе таково, как бы взрос на Руси. Сердце доброе и нежное, скромность не по летам и рассудок здоровый имеет, и о качествах предваряет всякого и наружный вид его»[49].

Русский характер юноши, выросшего в Англии, отмечает и графиня София Владимировна Панина: «Мне остается поздравить вас с данным сыну вашему воспитанием: умение его объясняться с такою легкостью по-русски приводит в удивление все здешнее общество и стыдит нашу молодежь, которая, во имя моды и хорошего тона, не в состоянии ни слова сказать на родном языке, да и вообще не блистает достоинствами, так что сношения с нею могли даже принести вред. Впрочем, с этой стороны вам нечего бояться за вашего сына: у него, по-видимому, столько благоразумия, что он не собьется с указанного вами пути»[50].

Во мнении о М. С. Воронцове сходится с Паниной и граф Ф.В. Ростопчин: «Не нужно было иметь много проницательности, чтобы подметить в вашем сыне все добрые отцовские качества: это увидел бы и всякий посторонний человек. Более всего поразила меня в нем нравственная чистота, спокойствие, ровность в расположении духа и основательное суждение»[51].

Признавая обширные и многосторонние знания М. С. Воронцова, следует повторить, что начиная с канцлера М.И. Воронцова, оказавшего большое влияние на С. Р. Воронцова, в семье Воронцовых возникла определенная система воспитания, направленная на подготовку к государственной службе. В этой системе беседы с отцом, личный пример С. Р. Воронцова, служба которого проходила на глазах М. С. Воронцова, сыграли в становлении будущего государственного деятеля особо важную роль.

Притом развитие нравственных качеств выдвигалось в системе воспитания на первое место. Несмотря на то что детство М. С. Воронцова прошло в Англии, отец сумел воспитать сына в традициях православной веры и внушил М. С. Воронцову, что служба на благо России – единственное доказательство любви к Отечеству.

М. С. Воронцов получил в доме отца классическое образование, у него были образцовые по тому времени гувернеры и учителя, подбором которых занимался сам отец. Владея древнегреческим и латинским языками, М. С. Воронцов с детства был знаком с античными классиками, которых он любил перечитывать в подлиннике на протяжении всей жизни. Среди них можно отметить сочинения Тацита, Горация, Юлия Цезаря. Уже во время наместничества на Кавказе М. С. Воронцов с особым вниманием изучал произведения Прокопия Кесарийского. Классическое образование приучило М. С. Воронцова начинать изучение любой проблемы с ее истоков, внимательно наблюдая за ходом развития того или иного процесса.

Не была забыта в образовании М. С. Воронцова математика, которой С. Р. Воронцов придавал особое значение, а также политические науки, новые языки, литература европейских стран.

Помимо глубоких и разносторонних знаний, будущий государственный деятель должен был обладать прекрасным вкусом, умением вести беседу, свободно держаться в любом обществе. Эти качества начинали прививать детям с раннего возраста. Высокое социальное положение отца позволило М. С. Воронцову уже в детстве наблюдать за представителями высших кругов английского общества конца XVIII в. и даже в 1787 г. достойно выдержать представление королю и королеве Англии, которым понравилось поведение детей российского посланника.

Для будущего военачальника развитие физических качеств занимало в воспитании одно из ведущих мест. М. С. Воронцов ежедневно занимался верховой ездой, ходил в море на яхте, увлекался шахматами. На протяжении всей жизни М. С. Воронцов поражал современников особой выдержкой, самообладанием и выносливостью.

Необходимо отметить, что С. Р. Воронцов старался дать детям такое воспитание и образование, чтобы в реальной жизни, на практике они были готовы к любым поворотам судьбы. Таким образом, С. Р. Воронцов, взяв лучшее из системы обучения различных европейских школ, выстроил собственный план воспитания и обучения сына, основная цель которого – духовно, нравственно, физически подготовить его к службе в России, заложить при этом основы глубокого и разностороннего образования. М. С. Воронцов получил воспитание в духе традиций передового российского дворянства, приверженцев идей века Просвещения.

В итоге, несмотря на то что военная и государственная деятельность М. С. Воронцова проходила в первой половине XIX столетия, можно утверждать, что по своему мировоззрению он был сыном «безумного, но мудрого» XVIII столетия.

Начало военной карьеры М. С. Воронцова

М. С. Воронцов принадлежал к поколению политических деятелей, представители которого до назначения на высокие государственные должности принимали участие в великих военных кампаниях первой четверти XIX столетия[52]. В каждом историческом периоде развития государства мы находим имена своих героев, своих властителей дум, но при этом нельзя не согласиться с мнением М.А. Давыдова, что в Российской Империи ими становились в первую очередь представители армии [53].

Принадлежность к элите русской армии не зависела от высокого чина или участия в громких боевых операциях. Прежде всего имелось в виду нравственное влияние личности, сила ее морального воздействия на окружающих. Мнение таких людей ценилось в обществе очень высоко, на них равнялись. К их числу принадлежал и М. С. Воронцов, о котором Ф.Ф. Вигель говорил, что он и А.П. Ермолов были кумирами русской армии, хотя им и не суждена была роль Потемкина и Суворова. В свою очередь, замечательный российский дипломат А.П. Бутенев отмечал в своих воспоминаниях, что к моменту начала Отечественной войны 1812 г. особенной «любовью пользовались в армии» два молодых дивизионных генерала М. С. Воронцов и И.Ф. Паскевич[54]. Такому отношению во многом способствовало полученное М. С. Воронцовым в Англии воспитание и образование, нравственные принципы, заложенные в основе его мировоззрения, основной смысл которого во многом заключен в словах М.И. Платова: «Мы должны показать врагам, что помышляем не о жизни, но о чести и славе России» [55]. Когда граф М. С. Воронцов прибыл из Англии в Санкт-Петербург в дом своего дяди графа Александра Романовича Воронцова, то слуги, лакеи, повара, даже актеры и музыканты известного Воронцовского театра бросились навстречу Михаилу Семеновичу и суетясь стали отыскивать его прислугу, каково же было их удивление, когда они заметили, что сын английского посланника молодой граф Воронцов приехал из Лондона совершенно один. Но как рассказывал впоследствии барон Шредер, присутствовавший при свидании дяди и племянника, канцлер А.Р. Воронцов не нашел в этом ничего удивительного. В шестнадцать лет он пересек всю Европу, направляясь на учебу в Версаль, куда был направлен своим дядей, канцлером Императрицы Елизаветы Петровны графом М.И. Воронцовым. И теперь спустя почти сорок лет подобная история вновь повторилась с семьей Воронцовых.

Первый шаг в военной карьере М. С. Воронцова свидетельствует о его искренней приверженности тем нравственным принципам, которые старался привить ему С. Р. Воронцов. Будучи пожалован в 1798 г. в камергеры, граф М. С. Воронцов, желая служить на военном поприще, мог быть произведен в свои девятнадцать лет в генерал-майоры, что соответствовало камергерскому званию. Но он просит разрешения начать службу с нижних чинов. Впоследствии Л.А. Нарышкин и граф А.П. Апраксин рассказывали, что когда при вступлении на военную службу они решили воспользоваться правами, данными камергерскому званию, то им прямо был указан пример графа М. С. Воронцова и «они должны были впредь довольствоваться обер-офицерскими чинами»[56]. 2 октября 1801 г. просьба Михаила Семеновича была удовлетворена, он определен поручиком лейб-гвардии в Преображенский полк.

М. С. Воронцов, вспоминая об этом времени, писал, что начал военную карьеру в 1-м полку, т. е. в Преображенском, где за сорок лет до его поступления начинал воинскую карьеру его отец. Обстоятельства складывались удачно для М. С. Воронцова: в 1802 г. А.Р. Воронцов стал канцлером Российской Империи, в Санкт-Петербург приехал с дочерью С. Р. Воронцов, которому при дворе был оказан весьма радушный прием, сам М. С. Воронцов заслужил лестные оценки представителей высшего петербургского общества и пользовался искренним уважением сослуживцев. Таким образом, социальный статус М. С. Воронцова, полученное им разностороннее образование, его личные качества открывали перед ним возможность дальнейшего продвижения по службе в самом Петербурге, дожидаясь официального выступления России на Европейском театре военных действий.

Но, как отметил в одном из своих писем С. Р. Воронцову П.В. Завадовский, М. С. Воронцову была присуща «сильная страсть к военной службе»[57], он желал принять участие в активных боевых операциях. В автобиографии М. С. Воронцов писал об этом времени (1802–1803 гг.), что ему наскучило возглавлять парады и маршировать по улицам Санкт-Петербурга. Молодой Воронцов подумывал о поступлении волонтером в армию французов, но отец не одобрил этого решения, а так как Россия не вела в это время в Европе военных действий, то М. С. Воронцов решил отправиться в Грузию, где шла война с горскими народами.

Россия была накануне серьезных военных операций в этом регионе. Проникновение России в Закавказье неизбежно должно было привести к столкновению с Персией и Турцией. Война с Персией была тем более вероятна, что Россия претендовала на вассальные княжества Персии, расположенные вдоль Каспийского моря. Получив необходимые рекомендательные письма, М. С. Воронцов в 1803 г. покидает Санкт-Петербург. По дороге на Кавказ Михаил Семенович останавливается в Астрахани, откуда 26 сентября 1803 г. пишет своему сослуживцу по полку С.Н. Марину, что нашел в городе товарища для поездки в Грузию – А.Х. Бенкендорфа: вместе они собираются уехать из города через два дня и надеются быть в Тифлисе приблизительно 6-го или 7 октября[58].

В своих воспоминаниях М. С. Воронцов отмечал, что «имел счастье» приобрести первый опыт на Кавказе в гуще военных событий того времени. Хотелось бы отметить, что сквозь эмоциональную сдержанность и лаконичность записей, присущую М. С. Воронцову, чувствуется искренняя радость предоставленной возможности испытать себя в настоящем сражении против храброго, гордого и хорошо вооруженного противника. В своих взглядах и поступках М. С. Воронцов нашел поддержку дяди – А.Р. Воронцова, который в 1803 г. писал князю П.Д. Цицианову: «Поелику нигде, кроме края, где вы командуете, нет военных действий, где бы молодому офицеру усовершенствоваться можно было в воинском искусстве, да и к тому присовокупляя, что под начальством вашим несомнительно можно более в том успеть, нежели во всяком другом месте, то по сим самым уважениям как я, так и брат мой согласились на желание графа Михаила Семеновича служить волонтером в корпусе, находящемся в Грузии»[59]. Далее граф А.Р. Воронцов замечает, что молодые годы Михаила Семеновича позволяют ему добиться чинов прямым путем, чего желают его отец и он сам. «Ко всему этому остается мне повторять то, что я и прежде писал вашему сиятельству, что он у нас один и что мы желаем, чтоб был полезен отечеству своему и для того, чтоб усовершенствоваться во всем, к тому относящемся»[60].

Таким образом, первым боевым наставником М. С. Воронцова в России был выдающийся русский военачальник, ученик А.В. Суворова – князь П.Д. Цицианов, под командованием которого российские войска вступили в войну с Персией. Кампании 1804–1813 гг. – одни из лучших страниц русской военной истории. Хотя европейские события во многом заслоняли военные операции, происходившие на Кавказе в начале XIX столетия, но для многих современников события того времени под стенами Гянджи значили не меньше, чем при Аустерлице.

Находившийся под покровительством Персии хан Джевад совершал из крепости Гянджи набеги, терроризировавшие Закавказье, к тому же Гянджа была стратегическим ключом северных провинций Персии, поэтому главнокомандующий князь П.Д. Цицианов считал захват крепости особо важным. В ноябре 1803 г. М. С. Воронцов начал свою первую военную кампанию, сопровождая П.Д. Цицианова под стены Гянджи. Они прибыли туда 2 декабря и в тот же день вступили в бой с персами, завершившийся занятием русскими окрестностей Гянджи[61]. За участие в операции 2 декабря М. С. Воронцов был удостоен первой боевой награды – ордена Святой Анны 3-й степени.

Во время одного из штурмов крепости на глазах главнокомандующего князя П.Д. Цицианова был ранен один из наиболее даровитых молодых офицеров того времени – П.С. Котляревский, чье имя впоследствии прогремит по всему Кавказу. Штурмуя крепость во главе егерской роты, командиром которой он являлся, П.С. Котляревский был ранен пулею в ногу, едва не был оставлен на поле боя. К счастью, его заметил и поднял М. С. Воронцов. На помощь к нему подскочил рядовой Богатырев, но тут же был убит пулею в сердце, и М. С. Воронцов один вынес из боя Котляревского[62]. Сам М. С. Воронцов писал, что в этот день обстоятельства сложились для него крайне удачно и ему удалось оказать помощь храбрейшему русскому офицеру П.С. Котляревскому, которого М. С. Воронцов считал одним «из бриллиантов нашей армии»[63].

Сын бедного сельского священника Петр Степанович Котляревский уже в четырнадцать лет участвовал в Персидском походе, услышав впервые свист пуль при осаде Дербента, находясь 4-м батальоне Кубанского корпуса, под началом Ивана Петровича Лазарева – известного героя Кавказа. После убийства И.П. Лазарева П.Д. Цицианов предлагает Котляревскому поступить к нему адъютантом, но тот предпочитает остаться непосредственно на полях военных действий и получает в команду егерскую роту. С описанного эпизода под стенами Гянджи начинается дружба Воронцова и Котляревского, которая будет их связывать сорок восемь лет.

Пройдут десятилетия после описываемых событий, и в 1838 г. П.С. Котляревский, по совету врачей, приобретет недалеко от Феодосии мызу «Добрый приют». Там герой Кавказа мужественно сносил мучительные страдания – последствия тяжелого ранения. 10 октября 1851 г. он принимал у себя наместника Кавказа князя М. С. Воронцова, который, несмотря на свирепствовавшую на Черном море бурю, заезжает в Крым, чтобы увидеть тяжелобольного друга. 21 октября 1851 г. П.С. Котляревский скончался. Слова Императора Николая Павловича, сказанные им в 1826 г., по поводу приглашения Котляревского стать во главе войск против знакомых ему персов, еще раз дают понять, что значило это имя для русских в то время. «Уверен, – писал ему Государь, – что одного имени Вашего достаточно будет, чтобы одушевить войска, Вами предводительствуемые, устрашить врага, неоднократно Вами пораженного и дерзающего снова нарушить тот мир, к которому открыли Вы первый путь Вашими подвигами». Котляревский и Воронцов, будучи ровесниками, значительно отличались друг от друга происхождением и условиями воспитания, детство одного прошло в Лондоне, другого – в селе Ольховатки Харьковской губернии, но их объединяло главное – понятие о долге перед Отечеством.

20 декабря 1803 г. М. С. Воронцов покинул осажденную русскими крепость, чтобы присоединиться к войскам генерала В.С. Гулякова и принять участие в боевых действиях против лезгин. М. С. Воронцов прибыл к Гулякову 28 декабря, а спустя два дня начались военные действия. После ряда успешных боевых операций Гуляков, перейдя реку Алазань, двинулся в Джаро-Белоконскую область, решив преследовать лезгин в самую глубину дагестанских гор. 15 января 1804 г. он выступил с отрядом в Закатальское ущелье. Впереди войска шел авангард с конной и пешей грузинской милицией, затем рота егерей с одним орудием, далее – колонна, состоявшая из рот Кабардинского полка[64], одной из которых командовал флигель-адъютант, будущий граф А.Х. Бенкендорф, другой – поручик Преображенского полка, граф наследственный М. С. Воронцов. Последующие события развивались весьма трагично для русских.

Противник открыл по отряду перекрестный огонь, как только тот втянулся в ущелье, а затем, используя замешательство грузин, бросился в шашки. Василий Семенович Гуляков пал одним из первых и так закончил свой более чем тридцатилетний боевой путь. В письме князю Цицианову Воронцов сообщал, что беззаветная храбрость повлекла Гулякова в такое место, куда идти все же не следовало без надежного прикрытия.

Дворянин из Калужской губернии, Гуляков начал службу рядовым в одном из армейских пехотных полков и, пройдя через турецкие, шведские, польские войны золотого века Екатерины Великой, был произведен в 1800 г. в генералы с назначением шефом Кабардинского полка. «Умалчиваю в своем представлении о генерал-майоре Гулякове, – доносил Лазарев главнокомандующему в Грузии, – ибо геройские поступки его и неустрашимость превосходят всякое засвидетельствованное»[65]. И вот этот герой гибнет, а подоспевший резерв Кабардинского полка пытается отбить тело своего командира из рук неприятеля. «Смерть храброго и опытного начальника, к которому солдаты питали слепую доверенность, расстроила порядок в авангарде. Грузины бросились назад, смешали колонну и многих столкнули в стремнину. Генерал-майор князь Орбелиани, шеф Тифлисского полка Леонтьев, молодой Воронцов, в числе других, жестоко расшиблись при падении и только с трудом выбрались из пропасти»[66]. Пройдет несколько десятилетий, и в 1831 г. многие офицеры, участвовавшие во взятии Закатал, выразили желание соорудить на этом месте памятник в честь Гулякова. Император Николай Павлович поддержал это желание и сам лично наблюдал за проектом, который осуществлял Брюллов. 15 ноября 1845 г. монумент был освящен. Наместник Кавказа М. С. Воронцов специально приехал для этого торжества из Тифлиса. Возможно, в эти дни он вновь вспоминал события сорокалетней давности, произошедшие в этих местах и описанные им в письме Цицианову.

М. С. Воронцов считал, что ошибкой Гулякова было также то, что впереди были выдвинуты грузинские солдаты: после нападения на них лезгин они бросились назад и опрокинули русских. М. С. Воронцов, находясь рядом с орудием, где был убит Гуляков, чудом избежал его участи [67].

Благодаря действиям князя Д.З. Орбелиани и А.А. Леонтьева, своим примером поддержавших солдат, войско было вновь собрано и отбило лезгин. Многие из тех, кто впоследствии прославят русское оружие в наполеоновских битвах, на полях Европы, проходили школу чести и мужества на Кавказе в начале века. Через десять лет под Краоном М. С. Воронцов появлялся перед солдатами в самых опасных местах сражения, воодушевляя их личным примером.

Между тем 3 января 1804 г. произошло взятие Гянджи, и это еще более усилило позицию России в Закавказье. Среди тех, кто прибыл поздравить князя Цицианова с победой, были посланники имеретинского царя Соломона, которые объявили, что царь Соломон желает вступить в подданство России с условием – он остается царем и в его владениях по-прежнему будет находиться Лечгумская область, отнятая им у князя Дадиани. Согласившись с первым условием, П.Д. Цицианов не принял второго. Используя междоусобную борьбу между мингрельскими и имеретинскими владетелями, Цицианов добился в 1803 г. вассальной зависимости Мингрелии от России. Рассчитывая того же добиться от имеретинского царя, П.Д. Цицианов оставил в Мингрелии прежнего владетеля. «Оставляя царей при мнимом государстве, в совершенном подданстве России, на условиях выгоды ей доставляющих, Империя, – писал Цицианов, – ограждается от издержек, требуемых при введении российского правления»[68].

После продолжительной беседы посланники имеретинского царя объявили, что не могут продолжать переговоры, так как не уполномочены дать согласие на возвращение Лечгумской провинции князю Дадиани. Они попросили отправить с ними представителя России, обещая содействовать положительному завершению переговоров»[69]. П.Д. Цицианов возложил на М. С. Воронцова дипломатическую миссию – вести переговоры с царем Соломоном. «Твердость сего молодого офицера, исполненного благородных чувствований и неустрашимости беспримерной, рвение к службе В.И.В. и желание отличиться оным удостоверяют меня, что поездка его будет небезуспешна»[70].

М. С. Воронцов повез с собой проект прошения Соломона к Императору Александру I, в котором заключались условия статьи подданства, и получил приказание, не соглашаясь в них на перемену ни одного слова, возвратиться через 15 дней, к 24 марта. От результатов поездки М. С. Воронцова зависел вопрос – вступят ли русские войска в Имеретию «с мечом ли в руках или дружелюбно»[71]. По прибытии в Имеретию М. С. Воронцову пришлось дольше запланированного времени дожидаться аудиенции царя. Во время ведения сложных переговоров в Имеретии в Санкт-Петербург было отправлено его письмо, написанное с таким оптимизмом, что, кажется, автор старался поддержать в своих друзьях веру в себя и доброе состояние духа. М. С. Воронцов сообщал следующее: «В Гори живем мы уже теперь дней десять, и продолжение пребывания нашего зависит от воли его величества царя имеретинского: ежели он умен, то отпустит нас скоро в какой-нибудь другой край, а ежели хочет драться, то мы не прочь, и попробуй чья возьмет, на днях сие будет решено. Кажется, что дело обойдется без драки»[72].

М. С. Воронцов был принят имеретинским царем Соломоном лишь 20 марта, и тот ответил, что «не может подписать пункты в прошении о подданстве, а желает просто присягнуть на верность Государю Императору без всяких пунктов» [73]. М. С. Воронцов заявил на это, что одного без другого принять не может и что главнокомандующий не будет вступать с царем Соломоном ни в какие переговоры.

Заслуживает внимания тот факт, что в эти же дни правитель Мингрелии князь Дадиани получил через Воронцова письмо от князя Цицианова, в котором тот требовал прислать 14 000 батманов пшеницы, 1400 батманов гоми, 2800 батманов ячменя и очистить крепости в Одише, Лечгуми и Сванетии. На что князь Дадиани ставит условия перед Цициановым: если отнятые у него царем Соломоном крепости и имения будут возвращены, тогда князь Дадиани выполнит приказание П.Д. Цицианова[74]. «Не нужно изъяснять вашему сиятельству, – писал граф Воронцов, – сколько я огорчен тем, что посылка моя сюда была неудачна»[75]. Для М. С. Воронцова это было первое сражение на дипломатическом поле, возможно, он понял, что войны дипломатии бывают так же тяжелы, как и военные баталии, служба его отца графа С. Р. Воронцова была тому примером. После возвращения М. С. Воронцова князь П.Д. Цицианов начинает лично вести переговоры с царем Имеретии.

Необходимо отметить, что с прибытием П.Д. Цицианова на Кавказ влияние России на проживающие там народы стало заметно возрастать, что не могло не тревожить Персию. В это же время между двумя враждующими державами свои интересы отстаивали правители ханств – Эриванский и Нахичеванский.

В начале июля главнокомандующий русскими войсками на Кавказе князь Цицианов направил к Эривани часть своих сил под началом генерал-майора Тучкова 2-го. Это было связано с просьбой Эриванского хана, который соглашался подчиниться России в случае защиты его от персов. Тучков встретился у урочища Гумры с сильным корпусом противника. Не дожидаясь, когда персы с царевичем Александром атакуют его отряд, он ударил первым и обратил врага в бегство. 19 июня П.Д. Цицианов вместе со своими людьми, среди которых был и М. С. Воронцов, прибыл под Эчмиадзинский монастырь. Русские войска с успехом отбивали нападения неприятеля – сначала атаку 18-тысячного корпуса под командой царевича Александра, а 25 июня были опрокинуты войска главнокомандующего персидской армией, сына и наследника шаха – Аббас-мирзы. Часть его войска попыталась закрепиться на берегу реки Занги, но вперед пошли егеря 19-го полка. М. С. Воронцов примкнул во время этой атаки к егерям, один батальон которых на штыках вынес противника прочь. Персы во главе с главнокомандующим бежали за Араке. Эривань была спасена, но местный хан, в ответ на требование Цицианова присягнуть на верность, нарушает ранее данное обещание и обращается за помощью теперь уже к персам. Аббас-мирза снова переходит границу и располагается лагерем при деревне Калагири.