Записки убийцы

Глава 1

В океане – кровь.

Поначалу я этого не замечаю, но вообще-то и большинство людей этого не замечает. Это называется отрицанием. Мы отказываемся видеть то, с чем нам в конечном итоге придется иметь дело, а возможно, даже и признать. Что касается тех, кто ни в чем не повинен, то им неведома вся жестокость действий, необходимых для того, чтобы отнять жизнь, поэтому они просто не в силах уложить в голове невообразимое. Для виновных же все сводится к отрицанию собственной способности совершить нечто подобное, и такое отрицание может стать карающим мечом, который медленно вскрывает их, выворачивая наизнанку. Хотя есть и другой класс людей, которые больше животные, чем люди. Настолько больных, настолько безумных, что они ощущают мимолетную радость от смерти, а затем ищут еще большей радости, проделывая это еще раз. А потом еще. Вы не найдете вины в их глазах. Вы не найдете там раскаяния. Бывают моменты, когда я и сама ощущаю себя одним из этих животных, но потом чувство вины накатывает вновь.

Хотя знаете что? Раскаяния все-таки нет. Сама не знаю, что это говорит обо мне.

И вот я иду по пляжу, не замечая того, что таится в воде, и это похоже на многие другие прогулки по пляжу Ист-Хэмптона. Прохладный песок между пальцами ног… Вкус соли на губах… Порыв ветра поднимает мои длинные каштановые волосы с шеи. Я вижу, как это происходит, словно нахожусь где-то над этой сценой и смотрю на себя сверху вниз. Как будто это я мертва, а тот, другой человек на пляже – жив. Иногда я почти слышу, как ветер шепчет мое имя: «Лайла… Лайла…» Словно зовет меня туда, куда, как он знает, должен лежать мой путь, но я по-прежнему сопротивляюсь. Этот ласковый, успокаивающий шепот – соблазнительное обещание того, что если принять все это, смириться с ним, то это принесет облегчение, даже прощение.

Ветер лжет. Он всегда лжет.

Но тогда именно поэтому он и хочет меня. Из-за моей лжи. Потому что знает, как она преследует меня. Он знает мои секреты, неведомые остальным. Только вот это тоже ложь, и, присмотревшись, я вижу вдалеке одного-единственного человека, который тоже знает эти секреты и теперь быстро приближается ко мне.

Он идет ко мне, грациозный и привлекательный, на нем до смешного дорогой костюм, мокрый песок под его черными кожаными туфлями невероятно гладкий, куда бы он ни ступил. Но ведь это человек, который может легко убедить людей, будто запросто ходит по воде, так почему бы и не по песку? Человек, достижения которого уступают разве что его самомнению, в то время как его харизма – лишь одно его оружие в числе множества прочих. Он может поцеловать женщину и заставить ее желать большего – и, конечно же, сделал это и со мной, – но я напоминаю себе, что это не делает меня наивной, поскольку его власть над людьми такова, что ему достаточно произнести одно только слово, чтобы заставить и взрослых сильных мужчин последовать за ним. Он – воплощение совершенства, красивая картинка в рамке, и лишь немногие видят, что накрывающее ее стекло разбито вдребезги. Но я-то вижу. Я знаю о нем то, чего не знает никто другой.

Как и он обо мне. В этом-то вся проблема.

Отвергая его, я отворачиваюсь от его приближающейся фигуры лицом к океану – новый рассвет озаряет небо, и странное красное пятно пачкает глубокую синеву воды. Оно начинает расти и все растет и растет, пока кровь кого-то ушедшего и почти наверняка забытого не прольется сквозь него, словно нефть из подожженной скважины. Кровь теперь повсюду. Нет ничего, кроме нее и вины, которую я пытаюсь отрицать.

И вдруг он уже позади меня – его рука у меня на плече, и я вздрагиваю от этого прикосновения. Это он сделал это. Это он пролил эту кровь.

Только вот… Нет. Вроде это не так. По-моему… это все-таки моих рук дело.

Я просыпаюсь от одного из своих ночных кошмаров – этих шоу уродов, которые, как я думала, наконец-то закончились. В комнате темно, с прикроватной тумбочки трезвонит мой сотовый, а все мое тело ноет от потребности во сне.

– Рич, – бормочу я, пытаясь отпихнуть большое твердое тело, которое умудрилось полностью придавить и облапить меня. – Отвали! У меня звонит телефон.

Тот не двигается, и это проблема, которая выходит за рамки данного момента и более непосредственно касается нас, работающих в одном местном офисе Бюро и вместе прыгающих в постель.

– Рич, черт возьми!

Он издает стон и перекатывается в одну сторону, в то время как я сдвигаюсь в другую и хватаю свой мобильник, глянув на то, что высветилось на экране. Звонят из местного отдела полиции.

– Специальный агент Лав, – отвечаю я.

– Мы обнаружили тело у пирса Санта-Моники, и нам нужна ваша помощь, – говорит мужчина на линии. – Ранним утром какой-то бегун обнаружил труп и сообщил об этом в полицию.

Я смотрю на часы – 5:00 утра – и удивляюсь, какой идиот бегает трусцой в такую рань, в темноте, по пляжу. Но это все равно не моя работа.

– Это территория местных властей. Вы ошиблись адресом.

– Вы ведь специальный агент Лайла Лав, верно?

– Вы это уже знаете, – раздраженно говорю я, и поскольку все это явно так просто не пройдет, сажусь, готовясь бороться со своей потребностью опять забыться сном.

– Тогда просят лично вас. Распоряжение директора Мерфи.

Мой босс ждет меня там? Если он готов присоединиться ко мне, то это явно нечто большее, чем просьба поделиться своими навыками профилирования с местными, и моя сонливость переходит в тревогу.

– Сейчас буду.

Заканчиваю разговор и сбрасываю одеяло, скривившись, когда понимаю, что на мне рубашка Рича, которая явно не посылает ему того довольно прозрачного намека, как следовало бы после нашего вчерашнего «разговора», от которого я, по сути, уклонилась. «Но пахнет хорошо, как и всегда», – думаю я, с трудом поднимаясь и ковыляя умываться.

Заходя в крошечную ванную, задеваю ногой за треснувшую плитку и морщусь, а затем пристраиваюсь у столь же крошечной древней раковины и беру зубную щетку.

– Когда мы закончим разговор, который начали вчера вечером?

При звуке голоса Рича я начинаю активно чистить зубы, убедившись, что сейчас настолько же не способна говорить о переезде к нему, как и тогда, когда вечером мы занимались сексом.

– Лайла, – нетерпеливо произносит он, и моя передышка длится всего десять секунд.

Бросаю на него взгляд сквозь длинную завесу своих растрепанных темно-каштановых волос и вижу, что он уже стоит в дверях, прислонившись к косяку. Голый. Этот мужчина сложен как бог, как какой-нибудь светловолосый мускулистый бог, но все же… «До чего же это некстати!»

– Почему бы тебе не одеться? – спрашиваю я, хотя и не уверена, что он сможет понять меня, когда рот у меня полон пены.

– Я серьезно, Лайла. Мы встречаемся уже шесть месяцев. Нам нужно это обсудить.

– Ты голый, – говорю я, вынимая зубную щетку изо рта, поскольку в прошлый раз он меня явно не услышал. – Я ничего не собираюсь обсуждать в голом виде.

Возвращаюсь к чистке зубов.

– Ты не голая. Это я голый.

– Какой ты смешной… – говорю я, после чего включаю воду и прополаскиваю рот, а поскольку он все еще стоит там, когда я заканчиваю, то поворачиваюсь к нему лицом. – Я серьезно, Рич. Ты голый. А меня ждет мертвое тело. Эти два понятия не сочетаются. Сейчас не время.

– Ты один из лучших специалистов по профилированию в стране, – заявляет он. – Тебя всегда ждет труп. Вот почему нам никогда не удается поговорить.

Отворачиваюсь и опираюсь руками о раковину, проявляя к белой керамике больше интереса, чем она того заслуживает, – хотя его обнаженное тело, пожалуй, заслуживает и большего, чем я могу позволить себе дать ему прямо сейчас.

– У каждого есть свои фетиши.

– Тебе ведь не нравятся мертвые тела. Почему ты несешь такую фигню?

«Потому что я хочу тебя отпугнуть», – думаю я, зная, что вообще-то и вправду могу напугать его, если буду настаивать, что у меня и в самом деле такой фетиш – трупы. Хотя, конечно, с логикой у Рича всё в порядке и он понял бы, что это просто помогает мне ловить убийц. Так что просто говорю, что иду одеваться, и в надежде, что он поймет намек и сделает то же самое, поворачиваюсь, чтобы пройти в гардеробную. К счастью, за его разочарованным возгласом следует некий сдвиг воздуха, который говорит мне, что Рич наконец-то решил что-нибудь надеть. Жалея, что уже нет времени принять душ, сдергиваю с вешалок линялые джинсы и черную футболку с V-образным вырезом, одеваюсь, а затем прислоняюсь к стене, чтобы натянуть черные армейские ботинки.

Всего три минуты спустя я возвращаюсь в ванную и обнаруживаю Рича все в том же дверном проеме, и хотя он уже не голый, его черные джинсы с низкой посадкой не особо прикрывают его достоинства, которые в данный момент мне и вправду хочется прикрыть. Бросаю ему его рубашку, которую он ловит и натягивает прямо через голову. Воспользовавшись тем, что удалось ненадолго его отвлечь, возвращаюсь к раковине, чтобы умыться, расчесать волосы и поразмыслить о том, насколько бледной выглядит моя кожа без макияжа, который я уже просто не успеваю нанести. Я все-таки девушка. Мне нравится быть девушкой, несмотря на эту работу, и чертовски нравится, как это обстоятельство, в сочетании с моим «грязным ротиком» – как назвала бы это моя мама, если бы была жива, – напрочь сбивает людей с толку.

Готовая сразу по нескольким причинам поскорей убраться за дверь, подхожу к Ричу, но он не двигается с места, и его крупное тело оказывается на пути у моего миниатюрного.

– Итак, насчет этой квартиры, – говорит Рич. – Ты живешь в Калифорнии уже два года. Это место размером с коробку из-под печенья, и это натуральная помойка, Лайла. Пришло время что-то менять.

– Ты прав. Квартирка и вправду крошечная, и это подтверждается тем фактом, что в данный момент ты меня душишь. Мне нужно что-то попросторней, и если б к этому еще и прилагался унитаз, у которого не требуется всякий раз до посинения теребить ручку, чтобы заткнуть в нем воду, это было бы большим плюсом.

– Я рад, что ты согласна.

Он рад, что я согласна? Ладно… Все пошло не так, как планировалось. Рич не понимает, что я ему говорю. Я вижу это по его лицу, и мне нужно заткнуться, пока я не увязла еще глубже.

– Подвинься, Рич. Мне нужно идти.

Тем не менее он преграждает мне путь.

– У меня долгосрочная аренда и унитаз, который не нужно теребить, – продолжает он. – Конечно, это не твой бывший манерный Хэмптон, но это шаг вперед по сравнению с этой дырой. Переезжай ко мне. Отныне я хочу просыпаться и каждое утро смотреть в твои чудесные карие глаза.

Ну вот… За что боролась, на то и напоролась.

– Я разве не говорила, что меня ждет труп? И Мерфи?

Лоб у него мгновенно хмурится.

– Тебя там ждет Мерфи? – Рич подается назад. – Что, черт возьми, происходит?

– Понятия не имею, – отзываюсь я, подходя к стулу в углу спальни и вешая себе на грудь сумку на ремне, которую всегда беру с собой на место преступления.

– Если Мерфи на месте преступления, – говорит он, – то мы берем дело в свои руки.

– Скорее всего, – отвечаю я и, не собираясь продолжать разговор, оставляю все как есть и направляюсь к двери, чтобы побыстрей ускользнуть. Но, к моему разочарованию, Рич опять встает передо мной.

– Переезжай ко мне, – повторяет он, опуская руки мне на плечи. – Я без ума от тебя.

– Я не из тех девушек, которые любят постоянные отношения.

– А как ты называешь то, что у нас с тобой?

– Секс… Дружба… – Я сбиваю его с толку, и, думаю, саму себя тоже. Стоило бы опустить часть касательно дружбы, только вот Рич мне действительно нравится. И, вообще-то, довольно сильно. Разозлившись на себя, добавляю: – Да не знаю я!

– Ты только что описала идеальные отношения, Лайла. Это как раз то, чего все мы хотим. И секс, и дружба в одном флаконе.

Примечание для себя: дружба – это реально плохое слово для мужчин.

– Послушай, Рич… Я хочу сказать, ты просто как такой идеальный калифорнийский чувак, какими их себе обычно представляют – только доски для серфинга не хватает, – обалденный и милый, но…

– Какой-то там пляжный чувак, да еще и милый? Твою ж мать… – Он убирает руки с моих плеч и проводит одной из них по своим длинным вьющимся светлым волосам. – Так вот каким ты меня видишь?

Поднимаю руки:

– Нет. Боже… Нет, конечно. Прости. Видишь? Ни фига я в таких делах не смыслю. – Укрепляю голос, чтобы убедиться, что он понимает, насколько серьезно я настроена. – Ты – всеамериканский крутой герой. Перед тобой мало кто устоит. Ты потрясающий, Рич. Просто охеренно потрясающий. Слишком хорош для меня. Проблема – во мне. У меня есть проблемы. Большие проблемы. Вот почему я не беру на себя никаких обязательств. – Убираю прядь волос с лица. – И не могу сейчас так поступить. Ты знаешь, что я не могу сейчас так поступить.

Челюсть у него напрягается, и он недовольно, неохотно кивает мне.

– Ладно, иди. Выясни, что там у Мерфи.

Я не спорю. Обхожу его и устремляюсь в гостиную, задержавшись в дверях только для того, чтобы сказать:

– Запри дверь, когда будешь уходить. Меня очень любят всякие больные ублюдки.

И направляюсь к входной двери.

– Тогда кто же я, Лайла?

– Исключение! – кричу я в ответ, и Рич и понятия не имеет, насколько правдиво звучит это утверждение.

Благодаря тому, что этот утренний бегун поднимает нас всех с постели ни свет ни заря, я добираюсь из своего района Лос-Фелис до Санта-Моники всего за тридцать минут, что в любое другое время суток было бы неслыханно. Припарковать мой серый «Форд Таурус» на стоянке рядом с пляжем также не составляет труда. Выхожу из машины, вешаю на шею значок ФБР, борюсь с порывом сентябрьского ветра в семьдесят с чем-то градусов [1] и направляюсь по тротуару к пирсу. Пробираясь сквозь все еще спящий вечный карнавал приморского променада, направляюсь прямиком к колесу обозрения, которое наверняка приведет меня к самому концу пирса. Оказывается, растущая толпа вокруг желтой ленты на близлежащем пляже ничуть не хуже справляется с этой задачей.

Подхожу к нескольким полицейским в форме и показываю им свой значок.

– Кто тут главный детектив? – спрашиваю у них.

– Оливер, – отвечает мне один из патрульных.

«Отлично», – думаю я, двигаясь дальше по тротуару. Этот человек ненавидит меня. Успеваю пройти еще футов десять, собираясь уже ступить на песок, как вдруг слышу:

– Специальный агент Лав!

При звуке голоса детектива Оливера морщусь и поворачиваюсь, чтобы увидеть этого сорокалетнего «Серого Лиса», как называют его дамы из полиции, который движется в мою сторону. И да: пожалуй, смотрится он неплохо. Если вам способен понравиться стереотипный, курящий, вечно одетый в мятый костюм честный коп с дурным характером.

– Детектив…

– Надеюсь, сегодня вы получше выполните свою работу и посущественней мне поможете, чем два дня назад?

Ну вот, начинается…

– Это было профессиональное убийство, детектив Оливер, – натянуто говорю я. – Нельзя так вот запросто указать на того, кто его совершил, просто щелкнув пальцами.

– Вы мне вообще ни на что не указали.

– Преступник – это не какой-то там тридцатилетний тип с двумя детьми и собакой, который живет в пригороде. Об этом миллион статей написано. Такие не соответствуют профилям.

– А мне похер все эти статьи, ученая вы наша… И если вы и ваши люди собираетесь ошиваться на моем месте преступления, то лучше вам все-таки соорудить мне хоть какой-нибудь профиль.

Он уже сходит с тротуара, чтобы ступить на песок.

Я раздраженно разворачиваюсь и двигаюсь следом, быстро догоняя его.

– Мои услуги предоставляются добровольно, из профессиональной любезности, а не для того, чтобы вторгаться в ваше личное пространство.

– Забавно, – сухо отзывается Оливер. – Что-то я не припомню, чтобы мне предоставили выбор сегодня утром, когда я отказался от ваших услуг.

Мы добираемся до гавани, где в нескольких футах от другой огороженной лентой зоны собрались различные официальные лица. Один из полицейских машет ему, а он, в свою очередь, машет на группу людей, собравшихся у причала.

– Идите. И на сей раз дайте мне какие-то ответы, – говорит Оливер, прежде чем показать мне спину.

Стиснув зубы, смотрю прямо перед собой и продолжаю идти, проталкиваясь сквозь толпу полицейских, пока не нахожу Джо, рыжеволосого судмедэксперта – на самом-то деле все его так вот попросту и называют, – склонившегося над убитым. Его очки в толстой оправе медленно съезжают на нос.

– Приветик, агент Лав.

– Привет, Джо, – говорю я, но в данный момент мое внимание приковано не к нему, а к мертвому обнаженному мужскому телу на песке. Морская вода омывает его босые ноги, и холодок пробегает у меня по спине, причем вовсе не потому, что я так уж брезглива. Именно в таком виде мы и обнаружили другую жертву всего две ночи назад, а одежду убитого тогда так и не нашли. Я и сейчас этого не ожидаю. Отсутствие одежды на теле или где-нибудь еще, где ее можно было бы отыскать, обычно расценивается большинством работающих на месте преступления как попытка скрыть улики. Но только не мной. Два дня назад интуиция подсказывала мне, что за этим кроется нечто большее, и сейчас это определенно так.

Я подхожу ближе, и Джо переходит к голове мертвеца.

– Пуля между глаз, – говорит он, поднимая на меня взгляд и указывая на чистое отверстие ровно между бровями. – Знакомая картина?

– Слишком уж знакомая, – бормочу я, доставая из сумки пластиковые перчатки, присаживаюсь на корточки на песке и осматриваю останки.

– Чисто вошла, – добавляет Джо. – Идеальная аккуратность, никакого беспорядка, никакой суеты.

– Одежда снята до или после убийства?

– До.

Я не спрашиваю его о причинах такого вывода – он подробно изложит их в своем отчете.

– А в деле двухдневной давности?

– Тоже до убийства, и хотя, конечно, надо еще дождаться анализа брызг крови и окончательного подтверждения, этот случай – повторение предыдущего один в один.

– Только тогда это была женщина, – уточняю я, высматривая какие-либо признаки борьбы, которые он мог не заметить, одновременно борясь со своими волосами, которые следовало бы стянуть на затылке на этом чертовом ветру.

– Но это ведь не исключает серийного убийцу, верно? – спрашивает он, вроде как слишком уж захваченный подобной перспективой.

– Серийные убийцы и профессионалы – это совершенно разные породы, – говорю я. – И мы на данный момент имеем дело всего с двумя жертвами, что не позволяет отнести эти убийства к серийным – по крайней мере, по определению.

– Наемный убийца? Вы думаете, это наемный убийца?

– Да, – просто отвечаю я.

– Да какой же профессиональный киллер снимает одежду со своей жертвы?

– Вот это… – рассеянно отзываюсь я; мой взгляд останавливается на татуировке на руке у мужчины, которая не прикрыта его телом и не замыта песком, и в животе у меня закручивается узел дурного предчувствия. – Можно мне получше рассмотреть эту наколку?

– Конечно, – говорит Джо. – Я тоже хотел на нее глянуть. Выглядит интересно.

Он отводит руку трупа в сторону, и легкость этого движения подтверждает правоту моих предположений: парень еще теплый.

– Я тут подумывал и сам сделать татуировку, – добавляет Джо.

– Время смерти? – спрашиваю я, чтобы вновь сосредоточиться на деле.

– Труп совсем свежий, – отвечает он. – По моим оценкам, часа три ночи – может, три тридцать… – И сразу меняет тему: – Может, Супермена? Девчонки ведутся на Супермена?

– Что? – недоуменно отзываюсь я, глядя на него.

– Я тут подумал, не сделать ли татушку с Суперменом.

– Если ты пытаешься смириться со своим статусом упорного фрика, то сойдет.

– Кто говорит, что я упорный фрик?

– Похоже, что все, кроме тебя. Смирись с этим. Тебе это идет.

Он хмурится.

– Серьезно, агент Лав… Не могли бы вы просто…

– Татуировка, Джо, – напоминаю я, чувствуя, как узел в животе закручивается все туже.

– Ну да. Татуировка. Его. Не моя.

Эксперт поворачивает руку трупа ровно настолько, чтобы показать мне наколку, и я уже больше ничего не слышу из того, что он говорит. Я вижу перед собой Деву Марию, у которой изо рта струится кровь, и внезапно оказываюсь на совсем другом пляже. Ресницы у меня опускаются, и я вновь переживаю тот самый момент, когда меня схватили сзади. Тогда я крутнулась на месте и применила совершенно неэффективный защитный прием. Эта его полная неэффективность и то наказание, которое я получила за свою собственную слабость, и стали причиной того, что отныне я оттачиваю свои боевые навыки столь же усердно, как и свои способности к психологическому профилированию. Тогда я тяжело брякнулась на песок, придавленная тяжелым мужским телом и намертво скованная большими сильными руками. На одном из мускулистых предплечий была видна татуировка, которая двигалась и изгибалась вместе с плотью, когда этот человек удерживал меня на песке. Татуировка в виде Девы Марии, изо рта которой струится кровь.

Молитвы ей или кому-то еще ничем мне тогда не помогли.

– Специальный агент Лав…

Услышав свое имя, возвращаюсь в настоящее и обнаруживаю детектива Оливера, который стоит позади Джо и сердито смотрит на меня, а не на мертвое тело.

– Вы спите или все-таки готовы ответить на мои вопросы?

Со вздохом встаю и оборачиваюсь, чтобы обнаружить в добрых двадцати ярдах от себя Мерфи, директора лос-анджелесского отделения Бюро. Стягивая перчатки, начинаю уже двигаться в его сторону, но детектив Оливер догоняет меня.

– Погодите-ка, милочка…

Ну все: моментально разгорается гнев, и я резко оборачиваюсь к нему.

– Милочка? Ну что ж, тогда послушай, дорогой… Если ты не хочешь, чтобы я засунула тебе в рот носок, который у тебя в штанах, то отвали, детектив Оливер! Я все поняла. Это твоя территория, а я всего лишь двадцативосьмилетняя засранка, в то время как ты бывалый и опытный ветеран. Но я в правоохранительных органах чуть ли не с пеленок и пока что замечательно справлялась со своей работой!

Он выгибает бровь.

– У вас всё?

– Нет, – говорю я, – это у тебя всё! Мы пытаемся поймать одного и того же чертова монстра, так что отвали на хрен!

Оливер смотрит на меня долго и пристально – до такой степени, что я уже поворачиваюсь, чтобы уйти. Он мягко хватает меня за руку и разворачивает к себе.

– Не прикасайся ко мне! – тявкаю я.

Детектив поднимает руки.

– Понял… – Глаза у него сужаются. – Не хотите поговорить о том, что вас там настолько пришибло?

– Ничего, кроме вас, – вру я. – Не понимаю, о чем вообще речь.

Он прячет руки под куртку и проводит ими по бедрам.

– Я раздражаю вас всякий раз, когда вы появляетесь на моем месте преступления…

– Раздражаете? Вот как вы это называете?

– Всякий раз, когда вы появляетесь на моем месте преступления, – повторяет он. – И вы так ни разу и не позволили мне вывести вас из равновесия. Так что же вас так там достало? Потому что явно не я.

– Это заказуха, – говорю я, уходя от темы обо мне. – И это всего лишь мнение и рабочая теория, а не факт, но я почти уверена, что он снимает с них одежду по требованию клиента.

– Ничто из этого не отвечает на мой вопрос. Что вас так потрясло?

Звук шагов заставляет нас обоих поднять глаза на подходящего к нам моего босса, и есть что-то такое в его аккуратно расчесанных густых седых волосах, а также в коричневом костюме и осанке, что излучает властность и контроль над ситуацией. Его контроль, а не детектива Оливера.

– Специальный агент Лав, детектив Оливер… – приветствует он нас, останавливаясь к нам в профиль и обводя взглядом наши воинственные физиономии. – У нас какая-то проблема?

– Нам с вами надо поговорить, директор Мерфи, – заявляет детектив Оливер.

– После того, как я поговорю со своей сотрудницей, которая вновь любезно встала с постели, чтобы помочь в одном из ваших дел.

– В деле, которое вы фактически взяли на себя, – напоминает ему детектив Оливер.

– Фактически? – отвечает мой босс, после чего произносит более твердо: – Да, взял. И мне нужно поговорить со своим агентом. Наедине.

Детектив Оливер кривится и уходит, а директор Мерфи смотрит на меня.

– Как все это понимать?

– Типичная война за территорию, когда дело переходит нам. Ничего такого, что я сама не смогла бы разрулить.

– Я сам этим займусь, – обещает он, а затем, к счастью, двигается дальше: – В Нью-Йорке есть дело, которое имеет достаточно сходства с этими двумя, поэтому не исключено, что мы имеем дело с серийным убийцей, который пересек границы штата. Так что теперь это наша епархия [2].

– Это не серийный убийца, – говорю я, повторяя то, что уже сказала детективу Оливеру. – Это работа профессионала.

– Или серийного убийцы, одержимого убийствами в стиле заказухи. Составьте профили жертв, а потом мы снова пообщаемся.

Колеблюсь, но не могу оставить все как есть.

– Вы сказали, Нью-Йорк?

– Верно. Ваш родной штат, который, помимо ваших навыков профилирования, делает вас наиболее подходящей кандидатурой для этого дела.

Утверждение спорное, но я не говорю ему об этом.

– Я уже видела такую же татуировку, как на руке у жертвы, – сообщаю вместо этого.

– Где? И при каких обстоятельствах?

– Не по роду профессии, и это было много лет назад. Вообще-то дома, в Хэмптоне.

– То есть на территории «Мендес энтерпрайзис», – утвердительно произносит он. – Семьи и империи, базирующихся в Хэмптоне. Все исключительно законно и при этом совершенно незаконно. Прямо как в каком-нибудь бандитском сериале. Я кое-что почитал о них, когда вы присоединились к нашей команде.

По моему телу пробегает дрожь беспокойства.

– Почему вы решили почитать о них, когда я присоединилась к команде?

– Предпочитаю знать, откуда взялись мои люди и что способно на них повлиять, прямо или опосредованно.

Не уверена, как воспринимать подобное замечание, но Мерфи не дает мне времени попытаться разобраться с этим, уже двигаясь дальше:

– Насколько я понимаю, место Мендеса-старшего занял его сын Кейн – после того, как его отца убили несколько лет назад. Вы его знаете?

– Если вы провели кое-какие исследования, как говорите, то наверняка знаете, что просто нельзя вырасти в Хэмптоне и не знать семью Мендес, – отвечаю я, сохраняя как можно большую уклончивость. – Да все их там знали… И да, я знала его.

– Говорят, что человек он продувной и предпочитает действовать тихой сапой – хотя, с другой стороны, таким же был и его отец.

– Я бы сказала, что это вполне подходящее определение, – соглашаюсь я, думая про себя, что Кейн, как и многое другое, – это то, о чем мне сейчас не хотелось бы особо распространяться.

– Насколько я понимаю, всегда безупречно чист, когда расследуется какое-то дело. Человек, который перекладывает всю грязную работу на других. Возможно, как и наемный убийца, с которым, по вашему мнению, мы имеем дело. Это, наряду с упомянутой вами татуировкой, которая связывает тело с Хэмптоном, выглядит как связь, требующая расследования.

– Я определенно думаю, что с Хэмптоном и вправду есть какая-то связь, и нам нужно это проверить.

– Так что отправляйтесь туда, – заключает он. – И проверьте.

Я бледнею.

– Что? Нет… При всем моем уважении, директор Мерфи, я уехала оттуда не без причины.

– И теперь вернетесь туда по еще более веской причине. А именно по работе. Идите собирайте вещички. – Он смотрит на свои часы, потом на меня. – Еще нет и семи. По дороге домой позвоните в офис. Если повезет, наша команда организует вам вылет уже к полудню.

Он уходит, а я смотрю ему вслед, не видя ничего, кроме океана крови. Я возвращаюсь туда, где начались все эти кошмары. А еще – к нему.

Глава 2

В первом классе до Нью-Йорка – первого моего пункта назначения перед Хэмптоном – полно людей двух типов: богатых напыщенных ослов, которые смотрят на всех свысока еще в автобусе, и людей, которые просто хотят напиться и завалиться спать в кресле с увеличенным пространством для ног. Стряхиваю туфли и вытягиваю ноги в джинсах, надеясь, что сиденье рядом со мной останется столь же пустым, как и сейчас.

– Что будете пить, мисс Лав?

Поднимаю взгляд на вопрос с техасским акцентом и вижу стюардессу средних лет, крашеную блондинку – волосы у нее растрепаны и слиплись от избытка лака для волос.

– «Кровавую Мэри», и побольше Мэри, – отвечаю я.

– Простите, – говорит она, – но в каком это смысле: «побольше Мэри»?

Она, блин, серьезно?

– Мэри, – повторяю я. – Побольше Мэри.

За это заслуживаю нескольких морганий слипшимися от туши ресницами и морщусь.

– «Кровавая» – это, ясен пень, томатный сок, а значит, «Мэри» – это… – Протягиваю руку, уверенная, что она будет поражена моим остроумием, и позволяю ей восхищенно подхватить ответ, но все, что получаю, это еще несколько недоуменных морганий.

– Водка, – говорю я. – Просто принесите мне водки на камушках. На камушках – это в смысле со льдом.

Она нервно смеется.

– Конечно. Сейчас принесу.

Стюардесса поспешно уходит, а мой сотовый звонит в кармане моего черного рюкзака без всяких надписей, вид которого скоро станет возмутительно непристойным. Протягиваю руку и достаю телефон, быстро просматриваю сообщение от директора Мерфи: Почему вы еще не забронировали билет на самолет?

Набираю ответ, надеясь, что на этом наше общение и закончится: Я в самолете, вот-вот взлетим.

Он: Что? Почему вы не взяли билет через департамент?

Я: Потому что некомпетентность убивает, а помогавший мне клерк явно желал моей смерти, что затруднило бы раскрытие этого дела.

Он: Вы создаете бумажный кошмар.

Я: Для кого-то другого. Мне нужно выключить телефон.

Он: Вы предупредили местных о своем приезде?

Я: Нет.

И тут телефон начинает звонить.

– Вот черт, – шепчу я, нажимая кнопку ответа. – Агент Лав, – говорю в трубку.

– Агент Заноза в Заднице на данный момент! Может, Хэмптон для вас и дом родной, но у нас есть процедуры, которым нужно следовать. Когда вы прилетаете?

– Я приземляюсь в Нью-Йорке в семь. А оттуда поеду в Хэмптон на поезде.

– Меня тут со всех сторон осадили сверху из-за нашего мертвеца. Возьмите вертолет.

– Это дорого.

– Не дороже плохой прессы и паники среди общественности. Я хочу, чтобы вы оказались там прямо сейчас, и не позже. И дали мне ответы. Я отправлю вам бронь по электронке, и местные будут встречать вас, когда вы приземлитесь. И я ожидаю услышать от вас хоть что-то уже сегодня вечером.

– Ладно.

– Ладно?

– Есть, директор Мерфи! Я позвоню вам, как только свяжусь с местными.

– Так-то лучше. Хорошего полета, агент Лав.

Он отключается.

Засовываю телефон обратно в рюкзак как раз вовремя, чтобы получить стакан водки. Выпиваю его и морщусь. Черт, без томатного сока это натуральная отрава. О чем, черт возьми, я думала?

– А теперь я хотела бы «Кровавую Мэри», – говорю я стюардессе.

– Побольше… Мэри?

– Просто «Кровавую Мэри», – отзываюсь я, откидывая голову на подушку и чертовски надеясь, что еще немного спиртного поможет мне уснуть. У меня и так будет достаточно забот, когда я вернусь домой. Ни к чему разбираться со всем этим еще и по дороге туда. Мой чертов мобильник звонит опять. Выуживаю его из сумки, замечаю номер Рича и выключаю телефон окончательно. Он, наверное, только что узнал, что я уехала, и я не сумею сейчас сосредоточиться на его неуместном возмущении. Вытаскиваю папку, в которой теперь есть данные по убийствам в Эл-Эй [3] и предположительно связанному с ними делу в Нью-Йорке, а также свой «Макбук». Опускаю столик, открываю папку и сразу же вижу перед собой фото сегодняшней жертвы – человека, у которого есть две общие черты с тем, что напал на меня много лет назад: он мексиканец и у него на руке такая же наколка. Просматриваю остальные фотографии и нахожу снимок татуировки, подтверждающий, что да, это точно такое же изображение, которое я помню: Дева Мария, изо рта которой течет кровь. И поскольку я уже неоднократно гуглила и исследовала его, то знаю, что документально подтвержденной принадлежности этой наколки к какой-либо банде или организации нет – несмотря на всю мою уверенность в том, что она все-таки есть.

Перехожу к нашей первой жертве, белой женщине, тоже чуть старше тридцати. Тоже убитой пулей между глаз, а одежда ее отсутствовала, когда мы ее нашли. Но на теле у нее нет никаких татуировок, и ее карьера инвестиционного банкира уж точно не кричит о бандитизме. Может, культовое убийство? Да… Нет… Возвращаюсь к более обоснованному «может быть». Перейдя к следующему делу, теперь смотрю на жертву из Нью-Йорка, белого мужчину лет сорока, без каких-либо сведений о его карьере. Конечно же, тело было раздето догола, как и в наших местных случаях, а причина смерти – пуля между глаз. Кроме способа совершения убийств, у этих людей нет ничего общего, что, на мой взгляд, лишь подтверждает интуитивный вывод, что это не жертвы серийного убийцы. Они из списка на устранение. Я знаю это. Я просто чувствую это.

Рядом со мной появляется заказанный стакан, и я поднимаю взгляд, чтобы наткнуться им на стюардессу – Техас, как я решила теперь ее называть, – которая стоит рядом со мной и вещает о чем-то приторно-сладким голоском. Я и вправду терпеть не могу приторно-сладкое. Это напоминает мне про Хэмптон. Киваю, понятия не имея, с чем соглашаюсь, а затем одним махом опрокидываю свой стакан. И, слава всевышнему, в ответ она уходит.

Уверенная – возможно, вне всякой логики, – что всех этих жертв связывает татуировка, просматриваю фотографии убитого из Нью-Йорка, выискивая на них ту наколку, которую так и не нахожу. Либо нью-йоркские облажались и не задокументировали эту татуировку, либо по тому же раздолбайству не снабдили меня всеми снимками, либо же этой татуировки попросту не было. Из этого делаю вывод, что либо способ убийства совпадает совершенно случайно, либо никакое это не совпадение. Морщусь. «Просто замечательно…» Спасибо водке, мозг у меня теперь быстр, как молния. Мы с Техас, наверное, даже сможем теперь общаться на равных, что не очень-то радует.

Засунув документы обратно в папку, закрываю ее и запихиваю между сиденьями, откидываю голову на подголовник и опускаю ресницы, поскольку мне хочется сейчас оказаться на пробежке, а именно там мне лучше всего думается. «Стиль казни» вовсе не означает наемного убийцу, но все инстинкты и вся моя профессиональная подготовка говорят мне, что это так. Все это вполне может оказаться заказухой, и некоторые из жертв – или, может, только одна – просто случайно оказались членами той банды или группировки, которую представляет наколка. Мои мысли возвращаются к татуировке на теле этим утром, и тут я опять мгновенно оказываюсь на том пляже, вновь под тем мужчиной. Выбрасываю это мерзкое воспоминание из головы и делаю то, что, как я давно выяснила, спасает меня от самой себя: заставляю себя мысленно вернуться на свое первое действительно страшное место преступления, ужасы которого делают его куда более живым и ярким, чем любое воспоминание о месте преступления до него, – и вдруг отлетаю на два года в прошлое…

Машины «скорой помощи» и полиции говорят мне, что к месту преступления я вырулила точно. Паркуюсь у обочины сразу за стоянкой многоквартирного дома и надеваю через голову кожаную сумку, прежде чем открыть дверцу. Выхожу из своего серого «Форда Таурус» и закрываю машину. Это ново и просто, потому что новое и простое – это то, что я надеялась найти, когда приехала в Лос-Анджелес несколько недель назад. Я пересекаю парковку, направляясь к толпе, собравшейся у желтой ленты. Путаюсь в своих собственных ногах, раздраженная тем, что не такая уж я крутая и уверенная в себе, но реальность такова, что мой новый отдел вовсе не приветствует меня с распростертыми объятиями. Все это – «молодая, женского пола и чертовски хорошо разбирается в профилировании» – не особо действует на мужчин в моем отделе.

Пробравшись сквозь толпу, подхожу к ленте и патрульному в форме.

– ФБР, – говорю я, вытаскивая свой значок из-под черной спортивной куртки, которую ношу поверх черной футболки с котом Гарфилдом и на которой красуется мой любимый ответ идиотам: «Без разницы».

Этот седой пузатый мудак смотрит на меня еще раз.

– С каких это пор двенадцатилетним стажерам выдают значки?

Завожусь с пол-оборота.

– У меня две любимые мозоли, офицер [4], и вам удалось наступить сразу на обе, – говорю я, подныривая под ленту, чтобы оказаться к нему лицом. – Это невежа с дыркой вместо рта и сотрудник полиции, который засовывает в упомянутую дыру слишком много пончиков, отчего не может дотянуться до своих пальцев на ногах, не говоря уже о том, чтобы достойно выполнять свою работу.

– Сука…

Кривлю губы.

– Черт, мне нравится это имя. Хорошего дня, офицер. – Двигаюсь дальше, подняв руку и пошевелив пальцами в знак прощания.

Меня приветствует мужчина в костюме, на груди у него висит значок детектива.

– Вы Лайла Лав, – утвердительно произносит он.

Я не спрашиваю, откуда он знает.

– Верно.

– Я бы сказал, добро пожаловать, но, боюсь, ничего доброго нас сегодня не ждет. – Мужчина указывает на открытую дверь квартиры. – Мы благодарны федералам за то, что они одолжили вас нам сегодня. Я – детектив Смит.

Он пожимает мне руку.

– Буду рада помочь, – говорю я.

Мой собеседник морщится.

– Сомневаюсь, что вы скажете такое после того, как увидите место преступления.

Смит указывает на соседнюю квартиру рядом с нами.

– Переоденьтесь вон там. Вам надо быть в защитной одежде.

Это впервые.

– Защитной? Почему?

– Поймете, как только окажетесь там.

Он поворачивается и уходит.

Корчу гримаску и вхожу в квартиру, где меня встречает рыжеволосый парень в джинсах и футболке, который оглядывает меня с ног до головы.

– А ты еще кто такая?

– Лайла Лав, – говорю я. – Мне нужно одеться.

– Лайла Лав [5]… – повторяет он. – И кому же хотелось, чтобы ты стала стриптизершей, когда вырастешь?

– Эта шутка примерно столь же оригинальна, как про того мальчишку-подростка, который думал, будто зеленый «Эм-энд-эмс» сексуально его возбуждает.

– Заводишься от «Эм-энд-эмс»?

Отлично. Он не знает этой распространенной подростковой шутки. А я терпеть не могу, когда никто, кроме меня, не понимает моих шуток.

– Нет. Они делают тебя счастливым. И толстым, если слишком часто их есть. Точно так же, как плохие шутки делают тебя глупым.

Его необычайно кустистые брови сердито сходятся на лбу.

– Понятия не имею, о чем ты, блин, толкуешь… – Парень тянется к вешалке прямо за собой, хватает защитный костюм и сует его мне. – Надевай. И не переживай. Свою одежду можешь не снимать. – Он приподнимает бровь. – Если только сама этого не хочешь.

Одариваю его невозмутимым взглядом.

– Ты такой забавный, – говорю я намеренно ровным тоном.

– И такой возбужденный, милая, – отзывается он, бросая мне под ноги резиновые сапоги. – Держи – они реально меня заводят.

Практически уверенная, что теряю клетки мозга всякий раз, когда участвую в подобном разговоре, и отчаянно пытаясь спасти те, что у меня еще остались, я поворачиваюсь к нему спиной и натягиваю белый комбинезон. Закрывшись до плеч, застегиваю молнию и оставляю капюшон и маску болтаться за спиной. Затем надеваю пару больших резиновых сапог поверх своих черных «конверсов», цвет которых маскирует грязь от многочисленных посещений мест преступлений на природе, а бренд – мою обычную склонность к «Луи Виттон» во всех формах, включая кроссовки. Закрыв и ноги, игнорирую рыжеволосого придурка и выхожу из квартиры, немедленно направившись к толпе.

Детектив Смит приветствует меня приказом:

– Капюшон – на голову, маску на лицо. И удачи.

Он отходит в сторону и освобождает мне путь к пластиковой завесе, отделяющей зону расследования от другой квартиры. Я снова начинаю двигаться, и в животе возникает скребущее чувство страха, которое всегда возникает перед тем, как я вижу мертвое тело – в те моменты, когда смерть шепчет мое имя. И так и происходит. Каждый день и каждую ночь. Кровь шумит у меня в ушах. По всему телу разливается адреналин. Останавливаюсь и натягиваю капюшон и маску. Еще несколько шагов, и я едва замечаю тот момент, когда прохожу сквозь прорезь в завесе или когда вижу пластиковые листы на полу, покрытые кровавыми следами, предупреждающими о том, что ждет меня собственно на месте убийства. Или даже полицейского у двери, который одними губами произносит «Удачи!», прежде чем жестом пропустить меня вперед.

Я вхожу в комнату, и под ногами у меня чавкает что-то жидкое. Затем все замедляется, и у меня формируется туннельное зрение. Мои ноги плюхают по красной луже – так много красного… Мой взгляд скользит мимо собственных ног в поисках тела, которого там нет, и останавливается на другом человеке в белом костюме, показывающем куда-то вверх. Смотрю на потолок, и у меня пересыхает в горле. Там закреплено тело, и оно не целое. Конечности отсоединены и вновь соединены в разных местах: ноги там, где должны быть руки… Кисти рук там, где должны быть ступни… Руки там, где должны быть ноги…

Мой взгляд вновь опускается на кровь, которая уже начинает сворачиваться вокруг моих сапог, и внезапно вся комната начинает кружиться, а желудок у меня закручивается узлом. Я бросаюсь к двери и выхожу так быстро, как только позволяет пластиковая занавеска, а затем поворачиваюсь и прислоняюсь к стене за ней. Колени у меня слабеют, и я опускаюсь еще ниже, стягивая маску, которая все еще на мне, и хватая ртом воздух; глаза закрываются сами собой.

– Вы как?

Моргаю и открываю глаза, чтобы увидеть мужчину, сидящего передо мной на корточках.

– Хорошо, – выдавливаю я. – Я в порядке. Сейчас пойду обратно.

– Все, кто входил, выходили точно такими же, – успокаивает он меня. – Обождите минутку, отдышитесь.

– Обожду. Спасибо.

– Я Рич, – представляется мужчина, одаривая меня улыбкой кукольного Кена, которая достигает его голубых глаз типичного красавчика. – Я здесь, если я вам понадоблюсь.

Он нянчится со мной. А я не нуждаюсь в том, чтобы со мной нянчились!

– Да пошел ты, – бросаю я, поднимаясь на ноги. – Мне не нужно отдыхиваться, и ты мне тоже не нужен!

Опять натягиваю маску и бросаюсь к двери.

И тут перед глазами пустота. Все становится просто черным пространством, пока я вдруг не оказываюсь в совсем другом воспоминании. Я в Хэмптоне. Я с ним в модном дорогом ресторане. Он смотрит на меня своими чертовыми карими глазами. Протягивает руку и касается моего лица, затем кладет ее мне на ногу…

Я была молода и глупа. Он был старше и даже близко не глуп. Отбрасываю это воспоминание и сразу же вновь оказываюсь на том пляже, в ту адскую ночь, и он тоже там…

Я вся дрожу, на ногах у меня кровь, кровь по всему телу.

– Иди в дом, – приказывает он. – Прими душ.

– Нет, – говорю я. – Нет, я…

Он хватает меня за руки.

– Иди, мля, в дом! Делай, как я говорю!

– Нет, черт возьми… Нет!

– Мисс Лав… Мисс Лав!

Моргаю и выпрямляюсь в кресле, понимая, что Техас перегнулась через соседнее сиденье и вцепилась мне в руку с совершенно подавленным видом.

– О боже… – бормочу я. – Я что, кричала?

– Да, – подтверждает Техас. – И довольно громко.

– Вот же млят! – выпаливаю я, а затем поднимаю руку. – В смысле, простите. Мы уже взлетаем?

– Мы уже садимся. Вы весь полет проспали. – Она бросает на меня неодобрительный взгляд и уходит.

Ерзаю в кресле, и папка падает на пол, рассыпав свое содержимое. Наклонившись, тянусь за ней, запихиваю все это добро обратно, и тут мое внимание привлекает фотография татуировки. Смотрю на нее и мысленно возвращаюсь к тому, как лежу на том пляже, а нападавший навалился на меня сверху – мой взгляд прикован к его руке с изображением Девы Марии, изо рта у которой течет кровь. Я так и не узнала, кто это был и почему он пришел за мной. Вместо этого просто сбежала. Но сейчас я не могу сбежать, да и не хочу в любом случае. Мне нужно поймать убийцу. Который, похоже, каким-то образом связан со мной и моим прошлым, причем связь тут далеко не одна.

Глава 3

Сразу после посадки в Нью-Йорке проверяю сообщения на своем телефоне, среди которых нахожу квитанцию об оплате и данные вертолетной службы, которую мне еще надо тут найти, чтобы добраться до Хэмптона. Директор Мерфи явно так и горит желанием потратить деньги на ее услуги, и чем больше я думаю об этом, тем больше меня беспокоит его готовность выложить шестьсот долларов, чтобы ускорить мое продвижение в Хэмптон. Что он знает такого, о чем мне не сказал? Набираю его номер, направляясь к выстроившимся в очередь такси, чтобы добраться до частного аэродрома, с которого мне предстоит улететь, и вызов сразу же переключается на голосовую почту. Поморщившись, сбрасываю звонок, забираюсь в такси и проматываю на экране оставшиеся сообщения, удаляя даже не одну, а целых три записи голосовой почты от Рича, – и делаю это без малейших угрызений совести. Он хороший парень, а вот у меня совершенно не выходит относиться к нему по-хорошему. Ричу нужно возненавидеть меня, а мне – приложить все усилия, чтобы это поскорей случилось. Почему, черт возьми, такого еще не произошло?

Час спустя я уже в вертолете, пролетаю над Лонг-Айлендом, и мои мысли возвращаются к той кровавой сцене в Эл-Эй, которая припомнилась мне в самолете. И я точно знаю, почему мой разум перенес меня туда. Воспоминание было не о том, как я пыталась сбежать от своего прошлого или что в тот день я нашла Рича – или, скорее, это он нашел меня. Это напомнило мне, как тот день привел меня к тому, что я нашла свою зону отстраненности – то место в своем сознании, куда я могу отступить и где кровь и смерть не являются чем-то реальным. Я называю его Иноземьем, и когда мысленно вхожу в этот мир, то совершенно ничего не чувствую. Я просто обрабатываю данные. Просто анализирую. Это здравомыслие. Это покой. Это выживание. И тогда в самолете мой разум подсказывал мне сделать Хэмптон частью этого моего Иноземья. Вообще-то забавная идея, учитывая, что место вроде Хэмптона – это Иноземье и само по себе. Альтернативная вселенная, где богатые и знаменитые живут своей великосветской жизнью и сторонятся тех, кто не соответствует давно предопределенным стандартам, которые известны, но никогда прилюдно не озвучиваются. Вселенная, которая некогда владела мной, контролировала меня. А я не могу допустить, чтобы это случилось вновь. Я могу выжить и обязательно выживу, превратив эту поездку в посещение одного из мест преступления в этом моем Иноземье, а не в возвращение домой.

Легче сказать, чем сделать, решаю я, когда мы приближаемся к деревне Уэйнскотт, пролетая над теперь уже темным силуэтом кладбища, где похоронена моя мать, и миллион воспоминаний – хороших и плохих – сразу же вспыхивают во мне. К тому времени, как пилот сажает нас на асфальт, я заставляю их подчиниться, но сейчас просто хочу поскорей избавиться от этой стрекозы и убраться из этого аэропорта. Выбираюсь из вертолета, хватаю маленькую сумку, которая по-прежнему со мной, и направляюсь по летному полю к выходу. Мой план состоит в том, чтобы взять напрокат машину и добраться до коттеджа в Саг-Харборе, который я забронировала на ночь. Как только я окажусь там, не рискуя попасть на линию огня моей семьи, то постараюсь скрыть этот вечер от всех, кто причастен к этому делу, как и планировала поступить до того, как директор Мерфи объявил о моем визите. Сообщу местным официальным лицам, что я уже здесь, что я устала и увижусь с ними завтра. А сама проведу кое-какие исследования, пока на меня никто по-настоящему не обратил внимания.

Этот отличный план проваливается буквально через два шага за порог терминала, когда я нахожу взглядом долговязого худощавого патрульного, держащего табличку с моим именем. И поскольку территориальный инстинкт местного начальника полиции мне хорошо известен, то я расцениваю подобную встречу не как распростертые объятия, а скорее как попытку с ходу установить контроль надо мной.

Подойдя к мужчине, останавливаюсь перед ним.

– Это я, – говорю я. – Я Лайла. А вы кто?

– Офицер Роджерс. Ширли Роджерс.

Недоуменно моргаю.

– Вас зовут Ширли?

– Да, мэм. Назвали в честь отца. Он был героем одиннадцатого сентября.

– О! – отзываюсь я. – Это явно делает Ширли на редкость уникальным именем. Поблагодарите своего отца за службу.

– Его давно уже нет в живых, – неловко бормочет он.

– Ну что ж, тогда спасибо вам и вашей семье за его службу, – повторяю я. – И передайте своему шефу, что я здесь во плоти и что утром с ним увижусь.

Направляюсь к киоску прокатной фирмы.

– Мисс Лав… Подождите. Пожалуйста.

Парень догоняет меня в тот самый момент, когда звонит мой сотовый. Тянусь за телефоном, пока он по-прежнему делает попытки пообщаться со мной – которые, как пока что не понимает, обречены на полный провал.

– Мисс Лав…

– Я беру напрокат машину, – говорю я, перебивая его, достаю из сумки телефон и вижу на нем номер Мерфи. – Меня не нужно подвозить.

Подхожу к стойке проката автомобилей.

– Лайла Лав, – говорю я, отвечая на звонок без всяких «алло», после чего добавляю: – Я в аэропорту.

Кладу свое удостоверение на стойку перед высокой темноволосой женщиной, которая, к счастью, мне незнакома, хотя в восточной части Хэмптона я знаю почти всех.

– Хорошо, – одобрительно отзывается Мерфи, – потому что вас ждет подарочек. Мертвое тело, подходящее под почерк нашего убийцы.

– Что? – отзываюсь я, принимая бланк от служащей, которую вроде ничуть не волнует мой разговор с кем-то помимо нее. – Вы уверены?

– Только что получил сообщение от шефа местной полиции, который сейчас в Саутгемптоне на какой-то встрече. Кстати, он прислал за вами человека.

– Он здесь, – говорю я, уже мысленно переключаясь на услышанную новость. – Что вы рассказали местным о моем расследовании?

– Вы хотите сказать, вашему брату?

Подколол-таки, гад…

– Да, – говорю я. – Ему.

– Когда стало ясно, что сами вы ему ничего не сказали, я не стал вдаваться в подробности. Он считает, что здесь есть некая связь с серией убийств, которые вы расследуете. Остальное я оставляю вам, но мне нужно быть в курсе того тона, которого вы придерживаетесь.

– Понято.

– И не знаю, как вы, но лично я нахожу странным, что этот труп появляется именно тогда, когда вы уже там.

– Да, – говорю я, уже думая о том же. – Не могу с этим не согласиться.

– Либо кто-то оставил вам подарок, – добавляет Мерфи, – либо кто-то знал о вашем приезде и в экстренном порядке подчистил концы. В таком случае у этого человека есть доступ к вашему ближайшему окружению, будь то профессиональному или личному. И в любом случае общий знаменатель – это вы. Кто-то явно счел вас угрозой. О чем вы умолчали, агент Лав?

– Ни о чем, – отвечаю я, и это чистая правда – по крайней мере, в связи с этим делом и моей работой, насколько мне известно. – Но я попробую выяснить, кто это может быть.

– Выясните, – приказывает Мерфи. – И будьте начеку.

И заканчивает разговор.

Вновь уделяю внимание женщине за стойкой, а потом поворачиваюсь и выхожу из очереди, только чтобы вновь увидеть поджидающего меня Ширли.

– Почему вы ничего не сказали мне про труп?

– Я пытался.

– В следующий раз пытайтесь активней. Какой адрес?

– Монток, – говорит он.

– Мне нужен точный адрес.

Он достает из кармана телефон и называет улицу и почтовый индекс.

– Кому принадлежит дом и кто в нем живет? – спрашиваю я, зная, что в этом районе много сезонной аренды.

– Я не знаю.

– Выясните, – велю я, после чего указываю на его мобильник. – Забейте мой номер в список контактов и напишите мне, когда узнаете.

Ширли выполняет мое приказание, и я демонстрирую ему ключ от прокатной машины.

– Встретимся на месте преступления.

Разворачиваюсь и иду к выходу, низко опустив голову, чтобы избежать случайных встреч, которые слишком легко случаются в аэропорту, обслуживающем богатых уродов, въезжающих в этот город и выезжающих из него. Прямо сейчас мне нужно подумать. Кто знал, что я приеду? Какая тут связь с этой татуировкой и теми убийствами? Я в опасности? Мой ответ – решительное «да». Выхожу в сияние уличных фонарей и беззвездную, безлунную ночь, нахожу дорогу к парковке, где разыскиваю свою самую обычную и ничем не примечательную белую машину, и этот утвердительный ответ, который я только что дала себе, по-прежнему не выходит у меня из головы.

Именно поэтому, не теряя времени, бросаю сумку в багажник и расстегиваю ее. Вынимаю из нее наплечную кобуру и надеваю поверх простой черной футболки, которая хорошо сочетается с моими простыми черными джинсами, дополненными черными же «конверсами». Вкладываю в кобуру свой табельный пистолет, «Глок‑23», стандартное оружие ФБР, иначе известное как «мой лучший друг в этом мире», отправляя тем самым недвусмысленное послание тем, кто сейчас может наблюдать за мной или даже специально явился по мою душу. Пусть знают, что со мной на борту есть один мой добрый приятель, который хорошо умеет проделывать дырки во всяких мерзавцах.

Едва успеваю устроиться в машине, как звякает мой телефон. Сообщение от Ширли: Домовладение арендует Синтия Райт. Владелец – Кейн Мендес.

То есть дьявол – или принц – Хэмптона, в зависимости от того, с кем разговариваешь. А поскольку разговариваю я сама с собой, то дьявол.

Выезжаю на прокатной машине из аэропорта на шоссе, направляясь в сторону Монтока – популярного места пляжного отдыха среди туристов и места жительства многих местных обитателей. Не проходит и пяти минут, как в моем зеркале заднего вида возникает патрульная машина Ширли. Не обращаю на него внимания, сосредоточившись на открывшемся мне повороте событий. В памяти всплывают слова Мерфи касательно того, что убийство, которое я собираюсь расследовать, является либо подарком мне по случаю возвращения в родные края, либо, по крайней мере, реакцией на мой визит. Но вот чего Мерфи не знает, так это что я никому и словом не обмолвилась о своем приезде. Единственные предупреждения о моем прибытии были даны им самим, и, скорее всего, через правоохранительные органы. Воздерживаюсь от очевидного предположения, что кто-то из наших нечист на руку. О своем ожидаемом приезде я не объявила не без причины: я местная жительница старой закалки, дочь того, кого в этих краях некоторые могли бы назвать венценосной особой. Весть о моем визите распространится подобно лесному пожару и достигнет самых дальних горизонтов, причем очень быстро, – мысль, которая и помимо убийств способна дать мне много пищи для ума до самого конца поездки.

Тридцать минут спустя голова у меня полным-полна воспоминаний, без которых я вполне могла бы обойтись, и все они напоминают мне, почему я никогда не провожу отпуск в Хэмптоне. Как раз поэтому я и рада наконец подъехать к месту преступления – белому, обшитому деревянными панелями коттеджу на полоске пляжа, в радиусе пары миль от которого разбросано еще с полдюжины подобных домов, все задами обращены к воде. Паркуюсь на первом же свободном месте за вереницей машин с опознавательными знаками и без них. К тому времени, как подхожу к багажнику, перекидываю через грудь ремень сумки для осмотра места преступления, чтобы она покоилась на бедре, и вешаю на шею служебный значок на шнурке, Ширли уже паркуется позади меня. Раздраженная его присутствием, хотя и сама предложила встретиться со мною здесь, закрываю багажник и игнорирую его по одной-единственной причине: я достаточно хорошо знаю шефа местной полиции, чтобы поспорить на все свое наследство, которое сейчас гниет в банке, что Ширли приставлен ко мне в качестве няньки. Другими словами, шеф позаботился о том, чтобы бедняга получил хорошую, крепкую порку, которой тот наверняка не заслуживает. Но я все равно собираюсь задать ее ему, чтобы он от меня отвязался и не отсвечивал.

Направляюсь к желтой ленте, где на страже стоит Нед, один из давних местных патрульных, который все еще выглядит высоким и подтянутым, несмотря на седеющие волосы.

– Лайла Лав! – приветствует он меня. – Как дела, малышка?

– Я уже не такая маленькая, Нед, – отзываюсь я, подныривая под ленту.

– Я знаю тебя еще с пеленок. Для меня ты всегда была малышкой, вот почему мне невыносимо видеть тебя сейчас здесь, в самой гуще убийства. Хотя, думаю, это у тебя в крови, с твоей семейной историей и всем прочим.

– Верно, – говорю я, и слова «у тебя в крови» пронизывают меня насквозь сразу по десятку причин, которые он все равно не поймет; губы у меня сжимаются в знак неохотного согласия. – Да. Полагаю, это так. Мне лучше зайти в дом.

Показываю ему спину и двигаюсь дальше по тротуару, твердо зная лишь одно: если б я тогда осталась здесь, то никогда не пережила бы того «убийства», которое у меня якобы в крови.

Подхожу к крыльцу и показываю свое удостоверение незнакомому мужчине в форме. Года три назад такое было бы для меня в этих краях в новинку, хотя отныне, надеюсь, ничего диковинного в этом нет. Туризм заметно увеличил население городков и деревушек, известных как Хэмптон, и, пожалуй, сейчас я скорее камешек в пруду, чем скала на береговой линии. Остается только на это надеяться.

Поднявшись по ступенькам, вхожу в дом и останавливаюсь в дверях, чтобы мысленно каталогизировать все, что вижу. Это большое помещение вроде гостиной открытой планировки с полудюжиной мужчин в различной униформе, занимающихся расследованием. Следов борьбы нет. Никаких раскиданных по полу пятен или луж крови, через которые пришлось бы пробираться. Однако на кофейном столике лежит обнаженное женское тело, резко выделяясь на белом кафельном полу среди коричневой кожаной мебели.

Не теряя времени, сразу иду туда и подступаю к столу рядом с телом. Бет Смит, судмедэксперт, одна из многих, работающих в главном офисе в Хэмпстеде, стоит на коленях, ее светлые волосы убраны с лица. Но я сосредотачиваю внимание не на ней, а на пулевом отверстии между глазами жертвы и ее рыжих волосах и веснушках, которые теперь добавляют различий четырем нашим жертвам. Отныне у нас двое мужчин и две женщины. Один мексиканец, трое белых.

– На теле есть какие-нибудь татуировки? – спрашиваю я, доставая из сумки на бедре пару перчаток и натягивая их.

Бет поднимает на меня взгляд, на миг остающийся пустым – ее внимание все еще явно приковано к месту преступления, пока на лице у нее не отражается узнавание.

– Лайла Лав… – произносит она, едва заметно улыбнувшись. – Днем агент ФБР. По ночам стриптизерша.

Смеюсь над тем, что она использует мой собственный отработанный воинственный ответ тем, кто любит подшутить надо мной, и присаживаюсь на корточки на уровне ее глаз.

– Бет Смит, – говорю я. – Днем великий судмедэксперт, а по ночам…

– По ночам одна, – заканчивает она. – Возня с мертвыми телами – не лучший способ знакомиться с мужиками. И в ответ на твой вопрос: никаких татуировок – по крайней мере, пока что я их не обнаружила. – Бет прищуривается, глядя на меня. – Почему тебя привлекли? Чего я не знаю?

– Я дам тебе знать, когда сама это выясню, – обещаю я, припомнив, как директор Мерфи понукал меня взять вертолет и прибыть сюда как можно скорее, что подводит меня к одному очень важному вопросу. – Можешь назвать время смерти?

– Официально пишу шесть часов вечера, то есть три часа назад.

– Среди бела дня, – отмечаю я. – Есть какие-нибудь признаки борьбы?

– Никаких, – уверенно отвечает Бет. – Убийство было чистым и быстрым. – Она указывает на пулевое отверстие между глаз жертвы. – Всего одна пуля. Вот она жива, а уже через секунду ее просто не стало.

– Она была обнажена, когда ее убили, или раздета после?

– Судя по состоянию и положению тела, раздета до убийства, – отвечает Бет.

– Ее одежду нашли?

– Насколько я понимаю, сейчас ее ищет сержант Ривера.

– Эдди Ривера? – уточняю я, чертовски желая, чтобы мне не приходилось этого делать. – Он теперь сержант?

– И ежедневно напоминает нам об этом вот уже около трех месяцев.

– Еще бы, – сухо отвечаю я. – И он ведет это дело?

– Да. Он.

При звуке знакомого мужского голоса стискиваю зубы, поворачиваюсь на каблуках и встаю лицом к мужчине, о котором идет речь. Его каштановые волосы коротко подстрижены, коричневый костюм тщательно выглажен – симптом его занудной педантичности, которая хоть и уместна при исполнении им служебных обязанностей, но в остальное время превращает его в напыщенную занозу в заднице.

– Поздравляю с повышением до сержанта, – приветствую я его. – Могла бы сказать, что рада за тебя, но ты был самодовольным ослом и до повышения. А сейчас ты, наверное, и вовсе невыносимо самодовольный осел.

– Да, так и есть, – соглашается Эдди, и в его голубых глазах загорается вызов, как это частенько бывало на многочисленных семейных обедах, на которые его приглашал мой отец. – Но тебе ведь нравятся самодовольные ослы, так что мне повезло.

– Верно, – сухо говорю я, и поскольку давно обучилась тому, что лучшая оборона – это нападение, наношу встречный удар: – Приятно видеть, что твое мнение о себе за все эти годы ничуть не пострадало.

А потом, не имея желания играть в словесное домино с мужчиной, у которого всегда было нездоровое желание одновременно и трахнуть меня, и стать вторым сыном, которого у моего отца никогда не было, двигаюсь дальше:

– Ты уже нашел одежду убитой?

Его губы сжимаются.

– Почему ФБР на моем месте преступления задает какие-то вопросы?

«Потому что мы собираемся поменять юрисдикцию, мудак», – думаю я, но вместо этого говорю:

– Спроси у своего шефа. Это он потребовал моего присутствия. Так нашли одежду?

– Нет.

– Установили личность жертвы?

– Ее зовут Синтия Райт. Двадцать восемь лет. Юрист по профессии. Арендовала этот дом шесть месяцев назад и работала на своего домовладельца.

– Кейна Мендеса, – добавляю я.

– Да, – подтверждает Эдди. – Кейна Мендеса.

– Простите, – окликает нас с порога кто-то из патрульных, привлекая наше внимание, прежде чем добавить: – Приехал Кейн Мендес, хочет вас видеть.

При этих словах по телу у меня прокатывается волна адреналина.

– Естественно, хочет, – отвечает Ривера. – Передай ему, что я сейчас подойду.

– Простите, сержант. Он хочет поговорить с агентом Лав.

Ривера приподнимает бровь, глядя на меня.

– Он хочет поговорить с тобой… Почему меня это не удивляет?

– Уверена, что тебя мало что удивляет, – сухо отзываюсь я, сохраняя внешнее хладнокровие, в то время как сердце готово выпрыгнуть у меня из груди. – Есть ли что-то, что мне следует знать, прежде чем я поговорю с ним?

– Не трахайся с ним и не ставь под угрозу мое дело, иначе я заберу твой значок.

Эдди поворачивается и уходит.

Господи, до чего же я люблю возвращаться домой! В кавычках, естественно. Пожалуй, мне стоит изменить стратегию. И вместо того, чтобы ждать счастливых воссоединений до завтра, поиметь их полной ложкой уже сегодня вечером. Направляюсь к двери и выхожу на пронизывающий океанский ветер, который сейчас такой же холодный, каким будет и предстоящая встреча, если я правильно к ней подойду. Спускаюсь по ступенькам и уже добираюсь до тротуара, когда ко мне подваливает Ширли, подстраиваясь под мой шаг.

– Что вы тут делаете, офицер Роджерс, в моем личном пространстве?

– Шеф сказал…

Останавливаюсь и поворачиваюсь к нему.

– Мой брат сказал, – поправляю я.

– Он мой босс, агент Лав. Я просто делаю то, что мне приказано.

– И что же именно?

Лицо у него краснеет, и меня охватывает раздражение, но только не на него. А на саму себя. Я без того знаю, каковы были приказы. Застываю на месте, тяну время, прячась от этого Кейна-чертова-Мендеса. Офицер Роджерс что-то бормочет мне, и я отключаюсь, подавляя прилив адреналина, разливающегося по всему телу, и заставляя себя успокоиться. Снова начинаю двигаться.

Офицер Роджерс уже не спешит присоединиться ко мне, но я отдаю ему должное за то, что у него хватило смелости придерживаться прежнего курса, несмотря на мое очевидное неудовольствие. У него и вправду есть приказы. У него и вправду есть работа, которую нужно выполнять. Точно так же, как у меня есть нога, которой я могу отвесить поджопник, и эта жопа должна по праву принадлежать моему брату, а не ему. Однако в этом маленьком отвлекающем маневре, который я организовала, есть и хорошая сторона. В процессе я отвесила поджопник самой себе, нашла свою зону комфорта и приготовилась к игре в кошки-мышки, которую наверняка попытается затеять Кейн Мендес. И я не буду в ней кошкой, если он добьется своего.

Приближаясь к концу тротуара, бросаю взгляд на офицера Роджерса.

– Где Мендес? – спрашиваю я.

– Припарковался на дороге напротив вашей машины.

– Оставайтесь здесь, – приказываю я и не жду, пока он подчинится. Иду дальше, и, к его чести, у него хватает здравого смысла прислушаться. Роджерс остается позади, хотя здравый смысл подсказывает мне, что я должна была всеми силами оставаться в Лос-Анджелесе и даже приветствовать попытки Риверы отодвинуть меня в сторонку. Но меня сдерживает слишком уж много связей, секрет, который я должна сохранять в тайне, и эти убийства, которые я не могу игнорировать. И одна из таких связей – это Кейн Мендес.

Глава 4

Готовая наконец разделаться с той частью возвращения в родные края, которую представляет собой Кейн, иду вдоль вереницы из четырех машин у тротуара, моя – пятая. Пробираюсь между передним бампером своей и задней частью какого-то пикапа и останавливаюсь как вкопанная, когда вижу Кейна. Как и ожидалось, он припарковал свой спортивный черный «Мерседес» на противоположной стороне дороги, прямо напротив моей прокатной тачки, давая мне понять, что знает, что это моя. Меня он еще не видит, а я наблюдаю за ним, оцениваю его и любуюсь его костюмом – серым, сшитым на заказ и идеально облегающим его длинное мускулистое тело. Кейн присел на капот своего «Мерседеса», скрестив руки на широкой груди и закинув ногу на ногу. Невозмутимо. Небрежно. Вроде как расслабленно, но в нем все равно есть что-то от хищника. От зверя, ожидающего кормежки – ожидающего меня. По крайней мере, так он думает. Моя же задача сейчас в том, чтобы он понял: миска пуста.

Его внимание переключается в мою сторону, как будто Кейн чувствует, что я наблюдаю за ним, и в этот момент словно что-то бьет меня прямо в грудь – знакомое осознание присутствия этого человека, которое я не хочу ощущать. Волна эмоций накрывает меня с головой – эмоций, которые я отказываюсь назвать и яростно отвергаю. Кейн – это большой стакан яда, который я уже проглотила, ощутив все последствия. Я не настолько глупа, чтобы выпить хоть немного еще. И пока я стою столбом и смотрю на него – это миг, который он способен прочитать миллионом способов и который я не могу позволить ему прочитать.

Иду дальше, и его хорошо знакомые мне глаза – умные и такие темно-карие, что кажутся почти черными – следят за каждым моим шагом. Кейн наблюдает за мной так, как всегда наблюдал за мной – так, как он наблюдает за всеми. Как будто только они и имеют значение. Как будто его больше ничего не волнует. Это способ, которым он соблазняет людей. Это способ, которым он уничтожает людей, но каждый, кто разрушает, в конечном итоге и сам будет уничтожен, что и доказало убийство его отца. Иду не быстро. Двигаюсь не спеша, размеренно, просчитывая каждый шаг и не позволяя себе испытывать никаких чувств. Наконец останавливаюсь перед ним – достаточно близко, чтобы показать, что он ничем меня не страшит, но и достаточно далеко, чтобы оставаться вне его досягаемости – чтобы убедиться, что он не прикоснется ко мне.

Ожидаю, что Кейн оттолкнется от машины, нависнет надо мной и попытается с ходу надавить на меня, но он этого не делает.

– Агент Лав… – приветствует он меня. Голос его звучит утонченно и изысканно, характерный акцент едва уловим. – Все еще занимаешься убийствами, как я погляжу.

– Я слышала, что то же самое можно сказать и про тебя.

– Если ты намекаешь, что я сын своего отца, – говорит Кейн, – то тебе лучше остальных известно, что это совсем не так.

– Разве?

– Я не в большей степени он, чем ты – твой отец.

– Почему ты здесь, Кейн?

– Сама знаешь почему.

– Потому что убитая женщина – это твой арендатор и служащая, – заявляю я.

– Я здесь не поэтому.

Он здесь ради меня. Делаю вид, что это не так.

– Что ты можешь рассказать мне о…

– Ничего, – перебивает меня Кейн. – Я с ней незнаком. Управлением моей недвижимостью занимается мой лизинговый агент.

– Она – сотрудница юридического отдела твоей компании.

– С которой я никогда не встречался.

– Ты ведь знаешь – я выясню, если ты лжешь.

Губы у него изгибаются в легкой улыбке.

– Конечно же выясните, агент Лав, но я никогда не лгал вам. И не собираюсь начинать сейчас.

– Ты просто не говоришь мне того, чего не хочешь, чтобы я знала.

Эта отсылка к прошлому – к моей тайне, нашей тайне — вырывается у меня прежде, чем я успеваю остановить себя, и я сглатываю сухой комок в горле.

Кейн, конечно, тоже это понимает, и глаза у него сужаются, темнеют.

– Просто задай вопрос, если хочешь получить ответ, Лайла.

Лайла. Не «агент Лав», а Лайла. И сейчас мы опять говорим о прошлом, а не о настоящем, и это следует прекратить. Прямо сейчас. Немедленно.

– Как ты узнал, что нужно сегодня сюда приехать?

– Как я узнал, что ты здесь, или как я узнал, что произошло убийство?

– И то и другое.

– Полиция связалась с моим агентом по недвижимости, который позвонил мне и сообщил про убийство, – объясняет он. – И я всегда знаю, где ты.

– Это уже что-то извращенное, Кейн.

– Извращенное? – Он смеется. – А ты умеешь подбирать слова, Лайла.

Кейн делает паузу, и настроение у него меняется, мрачнеет, а в лице появляется что-то, чего я не могу прочесть, прежде чем он говорит:

– Тебе в этих краях самое место, Лайла Лав. Тебя тут слишком уж долго не было.

– Нечего мне здесь делать.

– Разве?

– Да. И закончим об этом. Прямо сейчас мне требуется раскрыть убийство, Кейн. Мне нужны контакты твоего агента по недвижимости.

Он лезет в карман и достает визитку, которую поднимает над головой, а затем протягивает мне. Я смотрю на нее, понимая, что если возьму, то Кейн прикоснется ко мне.

– Я не кусаюсь, пока ты меня об этом сама не попросишь, красавица. Ты же знаешь.

Тянусь к нему и хватаю визитку, но он ловит меня за руку, и по ней словно прокатывается электрический разряд; однако его слова и его глаза, нацеленные в мои, – вот что удерживает меня, а не рука.

– Я все уладил. Забудь.

Он отпускает меня, и я опускаю взгляд, засовывая карточку в карман, – рука у меня дрожит, хотя руки у меня, блин, вообще никогда не дрожат.

– Где ты был сегодня днем?

– У себя офисе.

– Что, я полагаю, может подтвердить половина твоего персонала.

– И камера наблюдения.

– Ну конечно… Еще камера. Не уезжай из города, пока мы тебя должным образом не опросим.

– Ты же здесь. Так что никуда я не уеду.

Заставляю себя посмотреть на него.

– Я еще позвоню.

Отворачиваюсь и отхожу от него, чувствуя на себе тяжесть его взгляда, и как раз в тот момент, когда собираюсь вновь скрыться между машинами, он кричит:

– А попка у тебя по-прежнему классная!

Складываю руки за спиной и показываю ему средний палец. Кейн смеется негромким, глубоким, дразнящим смехом, который затихает на ветру, хотя сам он отказывается исчезнуть из моей жизни. Я ускоряю шаг, создавая столь желанное расстояние между ним и мной, и обнаруживаю, что возле ворот меня поджидает Ширли. Игнорируя его в надежде избежать разговора, прохожу мимо, ступаю на тротуар и направляюсь к крыльцу.

– Я слышал, вы раньше встречались с ним, – говорит Ширли, пристраиваясь рядом. – И вас называли Мэрилин и Пачино – в смысле, потому что Кейн родился в криминальной семье, а ваша мать была известной актрисой, которая когда-то играла Мэрилин Монро и была замужем за мэром. А потом ваша мать погибла, и…

– Вспоминать о моей покойной матери – это очень дурной тон, – говорю я, останавливаясь, чтобы посмотреть ему в глаза. Лицо у него краснеет в ответ, но мой урок ему еще не закончен. – И поскольку ты, похоже, наслушался сплетен обо мне, то позволь мне просто выдать все до конца. Ты в курсе, что я спала еще и с Киану Ривзом?

– Правда? Это был Киану из «Матрицы» или Киану постарше, из «Джона Уика»?

У меня никогда нет времени смотреть фильмы, и я понятия не имею, что он имеет в виду под «Джоном Уиком» [6], так что просто со всем соглашаюсь.

– С обоими, – говорю я, – но версия Джона Уика была постарше. Мудрее. Лучше в постели.

Ширли поднимает руки.

– Пожалуй, это больше, чем мне следует знать.

– Ты прав. Вот именно. Вот к чему я и клоню. Черт возьми, Ширли… Ты ведь не отсюда, не так ли?

Он бледнеет, явно совершенно сбитый с толку.

– Нет. Из Коннектикута. А как вы узнали?

– Потому что сплетнями кормятся только пришлые. И если ты веришь, что я спала с Киану Ривзом или Кейном Мендесом, не подкрепляя это ничем, кроме чьих-то слов, то так и будешь до скончания веков ходить в няньках.

Поворачиваюсь к нему спиной и поднимаюсь по ступенькам обратно в дом. Ривера ждет меня в дверном проеме, опершись одним плечом о косяк – один его надраенный ботинок перекинут через другой, глаза холодные и расчетливые.

– Что ты выяснила?

– Ничего. Ни черта. – Пытаюсь обойти его.

Он подступает ко мне.

– Я тебе не верю.

Эдди совсем близко, и его пряный одеколон, неуместный на месте преступления, которым он явно злоупотребил, раздражает мне ноздри.

– Отойди, Ривера.

– Ты здесь закончила.

– На каком основании?

Тикают секунды, и в его глазах сверкает смесь ненависти и вожделения, которая хотя мне и знакома, но никогда не становится терпимой.

– На каком основании, сержант Ривера? – повторяю я.

– Конфликта интересов.

– Какого еще конфликта интересов? – нажимаю я.

– Мендес.

– Здесь нет никакого конфликта интересов с Мендесом.

– Мы оба знаем, что это не так. Я хочу, чтобы тебя отстранили от моего дела.

Думаю о том, с какой срочностью Мерфи доставил меня сюда.

– А если ФБР заявит о своей юрисдикции?

– Даже если это произойдет, то ты не будешь агентом, ответственным за это дело. Я позабочусь об этом. Я уже сказал тебе. Я хочу, чтобы тебя отстранили от моего дела.

Вприщур смотрю на него, и моя первая мысль – вся эта ситуация вовсе не такая, какой кажется. Чрезмерная реакция Риверы выглядит столь же деланой, как и моя конфронтация с патрульным Роджерсом с целью избежать его встречи с Кейном Мендесом.

– Ты меня услышала? – требовательно вопрошает Эдди. – Я хочу, чтобы ты отстранилась от моего дела. Когда твой директор узнает, что ты трахалась с Мендесом…

– Я услышала тебя, – говорю я. – Ты хочешь, чтобы я отстранилась от твоего дела.

«Пожалуй, слишком уж хочешь», – думаю я, прежде чем добавить:

– Оставим это на усмотрение руководства.

Поворачиваюсь и уже делаю шаг, но никуда не иду. Кейн прав. Мне здесь и вправду самое место – по крайней мере, сейчас и до тех пор, пока я не выясню, какое отношение все это имеет ко мне, прежде чем кто-то другой успеет это сделать.

Забираюсь в свою прокатную машину и набираю номер директора Мерфи, который на сей раз отвечает на звонок.

– Что можете сообщить, агент Лав?

– Тот же почерк, другой штат. – Не даю ему времени расспросить про подробности. – Как вы узнали, что мне нужно быть здесь именно сегодня вечером? Как вы предсказали убийство?

– Это явилось для меня полной неожиданностью.

– Но вы же хотели, чтобы я оказалась здесь именно сегодня, и как можно раньше.

– Чистое совпадение. Ничего больше. Я не собирался ни во что вас втягивать.

– Но я уже втянута. Я-то уже здесь.

– И хорошо подготовлены для проведения быстрого и тщательного расследования.

– У меня своя история с Кейном Мендесом.

– Что делает вас идеальным кандидатом на то, чтобы проникнуть ему в голову.

– Зачем мне проникать ему в голову?

– Он связан с этим. Сегодняшний вечер ясно это показывает.

– Я вам этого не говорила. Откуда вам знать, что он как-то во всем этом замешан?

– Я видел адрес места преступления. И знаю, что Мендес – владелец этого дома.

– Но это не делает его ответственным за убийство.

– Согласен, но любой другой, работающий над этим делом, предположил бы, что это так, – из-за того, что Мендес собой представляет, а мне не нравится очевидное в качестве ответа на что бы то ни было.

– Вы что, защищаете Кейна Мендеса? Он – это часть политики, о которой вы постоянно упоминаете?

– На нас регулярно давят, требуя закрыть какие-то дела и успокоить общественность, но это не всегда означает раскрытие дела.

– Вы хотите сказать, когда требуется просто какой-нибудь козел отпущения.

– Верно. А я не создаю козлов отпущения.

– Но Кейн Мендес не из тех, на кого легко свалить все грехи.

– Вы правы, – говорит Мерфи, – не из тех. Но когда выглядишь непобедимым, то становишься проблемой.

Хмурюсь.

– Я и вправду не понимаю, что здесь происходит.

– Просто поймайте мне убийцу, агент Лав.

– Поймаю, – заверяю его я. – Хотя вам следует знать, что Ривера хочет отстранить меня от дела. С ним будут проблемы, но я с ними справлюсь.

– Если вам нужно, чтобы я…

– Нет. Это просто к вашему сведению.

– Принято. Завтра не забудьте отчитаться.

Мерфи заканчивает разговор, и я уже завожу машину, но тут замираю, когда до меня доходят слова Кейна: «Я все уладил. Забудь».

Я вдруг начинаю сомневаться, говорил ли он о прошлом и моей тайне или же о настоящем и сегодняшнем убийстве.

Выезжаю на шоссе с одной-единственной мыслью: у моей тайны есть свои тайны. Именно эта мысль сейчас и направляет меня. Еду дальше и вместо арендованного онлайн коттеджа оказываюсь в гараже пляжного домика, который я унаследовала от своей матери – в то время как моему отцу тогда досталось то, что он называет усадьбой. Я никогда по-настоящему не понимала, зачем нам два дома всего в считаных милях друг от друга, но всегда подозревала, что моя мать держала этот домик, чтобы получить хоть немного столь необходимого личного пространства, свободного от отца. Хотя он, как правило, следовал за ней, так что не уверена, что от этого был хоть какой-то толк. Как бы там ни было, этот домик стал моим надежным укрытием с тех пор, как я бросила Корнелльский университет, чтобы оправиться от ее смерти. А позже стал и прибежищем на выходные, позволяя отдохнуть от городской суеты, когда я решила, что двух лет учебы на юридическом вполне достаточно, и поступила на службу в полицию Нью-Йорка.

А еще это то самое место.

Именно здесь тот мужчина с татуировкой напал на меня. Именно здесь произошел тот странный поворот, который я не могу объяснить. Что-то выходящее за пределы необходимой самообороны. Что-то, что теперь определяет, кто я такая. Или, может, определяет, кем я всегда была и в чем не смела признаться даже самой себе.

В любом случае, если человек из той ночи связан с этими убийствами – а я почти уверена, что это так, – то именно здесь я найду ответы и поймаю убийцу. А ты не поймаешь убийцу, скрываясь от него. Ты поймаешь его, узнав его поближе.

Заглушив двигатель, не даю себе времени прокручивать в голове прошлое. Открываю дверцу, подхватываю сумку, иду прямо ко входу, ввожу в систему сигнализации свой код, а затем набираю номер службы безопасности, называю им пароль и ставлю в известность, что дом обитаем. Зайдя на кухню, включаю свет, осветив выбеленные шкафчики, стягиваю через голову сумку и бросаю ее на гранитную стойку-островок. Пистолет оставляю в кобуре, но дом не осматриваю. Я даже не вижу его. По крайней мере, в данный момент. Прямо сейчас я не вижу перед собой ничего, кроме прошлого. Мне нужно встретиться со своими страхами лицом к лицу, и я иду по выложенному плиткой полу прямо во внутренний дворик, отодвигаю занавеску, чтобы открыть дверь, а затем выхожу наружу и закрываю ее за собой. С океана дует холодный ветерок, и желудок у меня сжимается. Но я делаю это. Иду на пляж. Иду к тому месту, где все это произошло. Начав идти, так и иду, не останавливаясь. А потом бегу. Бегу изо всех сил, пока не оказываюсь на том месте, где все случилось. Вдыхаю соленый морской воздух и раскидываю руки, подняв лицо к небу, – полная луна словно проливает свет на мою вину.

В голове у меня мелькают образы, но они отказываются обрести форму. Я опять в своем повторяющемся кошмаре, но я не сплю. Смотрю вниз, и у моих ног собирается лужа крови. Так много крови… Слишком много крови. Моргаю, и она исчезает. Теперь там только песок. Сажусь. Делаю глубокий вдох, а затем ложусь на спину, вытянув руки по бокам, – желая, чтобы память о прошлом вернулась ко мне. В ней я найду ответы, и теперь я понимаю: это то, что мне нужно. Настоящие ответы. Но ничего ко мне не приходит. Я лежу там, все лежу и лежу, и после всех тех раз, когда прошлое преследовало меня, теперь оно ускользает от меня. Не знаю, как долго я остаюсь там, но наконец заставляю себя сдаться. Встаю, вглядываясь в океан и ожидая, что он превратится в кровь, но океан просто разбивается о берег.

Поворачиваюсь к дому и уже делаю шаг, как вдруг резко останавливаюсь – у дома мелькает какая-то тень. По спине у меня пробегает противный холодок. И вот опять. Опять та же тень. Там кто-то есть. Сразу же вспоминаю, как лежала на этом самом песке с тем мужчиной, придавившим меня сверху, татуировку у него на руке. И как потом Кейн схватил меня за руки и сказал: «Я позабочусь об этом». И я позволила ему, не задавая никаких вопросов, пока не стало уже слишком поздно что-то менять. Потому что я была слабой в ту ночь, а он был сильным. Но я уже больше не слабая.

Выхватываю из кобуры пистолет и бегу к дому – ветер у меня в волосах и на лице, сердце гулко стучит в ушах, – и не останавливаюсь, пока не вижу кровь, забрызгавшую все стекло двери, выходящей во дворик, и какую-то записку, прилепленную посередине. Адреналин так и бурлит во мне, но сейчас я в своем Иноземье, так что пытаюсь сохранять хладнокровие. Подхожу к двери, открываю ее, взявшись за ручку через полу рубашки, а затем систематически обыскиваю дом до последнего дюйма. Когда наконец понимаю, что совсем одна, подхожу к своей сумке, натягиваю перчатки, а затем выхожу обратно на улицу и срываю записку с двери. Вернувшись в дом, запираю дверь, задергиваю жалюзи и внимательно изучаю записку. Наверху ее алфавит, наклеенный буквами из газеты, последняя буква «Я» в нем крест-накрест перечеркнута. В записке говорится:

Я – то ЯБЛОКО на ужин, после которого доктор не нужен. Но врач ничем не смог бы ему помочь, так ведь?

Я ЗНАЮ.

Глава 5

Держу записку рукой в перчатке, и мир вращается вокруг меня – ничего, кроме черно-белого пространства, то появляющегося, то исчезающего. Ни комнаты. Ни мыслей. Ни звуков. Проходят секунды, а может, и минуты, пока у меня не появляется первая связная мысль. Я слишком уж надолго свалилась в штопор, потеряла контроль над собой. А я не теряю контроль над собой. С некоторых пор. Моргаю и мысленно возвращаю себя к реальности, ощущая, как сердце бешено молотит в груди, как кровь стучит в ушах. И, блин, чувствую, как у меня подкашиваются колени, а рука, в которой я держу записку, дрожит.

Перечитываю ее еще раз, сосредоточившись на двух словах: «Я знаю». И кровь – или, скорее, то, что теперь уже больше похоже на какую-то краску, разбрызганную по раздвижной стеклянной двери – говорит мне, как в точности это следует понимать, на что ссылается этот человек. Еще кто-то, кроме нас с Кейном, был здесь той ночью. Кто-то, кто видел все – или видел достаточно, чтобы представлять собой опасность, и это знание потрясает меня до глубины души. Делаю медленный вдох, а затем с натугой выталкиваю воздух из тесной полости, которая, как я полагаю, все еще остается моей грудной клеткой. Повторяю это несколько раз. «Вот млятство…» По-моему, у меня впервые в жизни паническая атака. Сейчас. Здесь. Не посреди луж крови и не при осмотре мертвого тела, а от перспективы спалиться.

Стряхнув с себя слабость, на которую у меня нет времени, делаю еще один глубокий вдох и повторяю ту же пытку. Черт, у меня и впрямь гипервентиляция легких, а я не давала себе на это разрешения! Выпрямляю спину и быстро и резко втягиваю воздух, игнорируя боль. Напоминаю себе, что я не новичок в поимке всяких виновных уродов и это не первый раз, когда кто-то из них преследует меня. Однако это впервые, когда я сама этот виновный урод, но суть не в этом. То есть суть-то как раз в этом, но это к делу не относится. Блин, мне реально нужно срочно успокоиться! А то я уже опять начинаю мыслить как та стюардесса, Техас.

– Иноземье, Лайла… Это просто работа на месте преступления, Лайла… С личной стороной всей этой фигни разберешься потом, Лайла…

Крепко сжимаю зубы. Я, блин, разговариваю сама с собой! Я просто ненавижу людей, которые разговаривают сами с собой, – почти так же сильно, как и людей, которые совершают глупости. А еще терпеть не могу людей, которые совершают плохие поступки. И вот теперь я соответствую всем трем этим категориям… Особенно по части плохих поступков, иначе сейчас не жила бы под гнетом своей идиотской выходки, а моя семья не рисковала бы тем же. Однако нечего рассуждать об этом прямо сейчас. Прямо сейчас необходимо действовать. Необходимо принимать какие-то решения, иначе так и промаюсь до самого утра.

Пройдя через комнату, захожу на кухню, где нахожу на серой каменной стойке свою рабочую сумку, расстегиваю ее и достаю пластиковый пакетик для улик. Не удостоив записку даже взглядом, засовываю ее внутрь и запечатываю. Убийственную записку. Определение, вполне подходящее по причинам, о которых я не планировала сообщать никому, кроме Кейна, и все же кто-то знает. И этот кто-то знает меня, в то время как я не знаю его, а это опасно и совершенно неприемлемо. Но я выясню, кто за этим стоит, и как только это произойдет… Что ж, не знаю, как, блин, я поступлю, но со временем обязательно разберусь с этим.

Решив найти этого гада, перекидываю свою рабочую сумку через плечо, и мой взгляд падает на ключи. Тот факт, что я не помню, как положила их на стойку, уже сам по себе говорит о том, в каком душевном состоянии я находилась, когда вошла в дверь. Если я не найду способ по-настоящему отключиться от своих личных чувств, у моих проблем будут собственные проблемы. А когда у твоих проблем начинаются собственные проблемы, то ты либо честный человек, которого только что убили, либо преступник, которого только что поймали. Ни тот, ни другой вариант мне не нравятся.

Уже поворачиваюсь, но останавливаюсь. Мой взгляд возвращается к этим ключам, и по причинам, которые я не могу объяснить, мне неуютно оставлять их там. Хватаю их, на сей раз выхожу из кухни и прохожу через гостиную, хотя полностью отключаюсь от этой комнаты. Особенно от ее декора, напоминающего мне о моей матери и об эмоциях, которые она рождает во мне. Я не могу быть дочерью Лоры Лав прямо сейчас.

Продвигаясь дальше, сворачиваю направо и иду по коридору, который, если я дойду до конца, приведет меня в главную спальню, но, не доходя до нее, останавливаюсь перед тяжелой, словно в каком-нибудь древнем подземелье, арочной деревянной дверью, ведущей в кабинет под крышей, и вставляю ключ со своей связки в замок. Мгновение колеблюсь. Необходимость в этом ключе – логичное объяснение того, почему я не хотела оставлять ключи в кухне, но моя интуиция не удовлетворена подобным ответом. Стою там, не двигаясь и выжидающе прислушиваясь к звукам вокруг меня. Что полное безумие, поскольку я одна. Я в этом уже убедилась. Однако ощущение безумности происходящего столь же бесспорно, как и единственный звук, достигающий моих ушей, – тиканье напольных часов в спальне, семейной реликвии, передававшейся из поколения в поколение по материнской линии.

Тик.

Так.

Тик.

Так.

Поморщившись, поворачиваю ключ и открываю дверь, после чего включаю свет и начинаю подниматься по двум пролетам деревянной лестницы, пока не добираюсь до мансарды, которую мои родители давным-давно превратили в кабинет. Оказавшись наверху, вижу уходящие далеко ввысь наклонные потолки, в то время как стены, обшитые деревянными панелями в тон полу, старят пространство и уменьшают его. Быстро пересекаю комнату, которую моя мать называла берлогой, а отец – просто своей. То есть до тех пор, пока мать не умерла и эта мансарда не стала моей.

Останавливаюсь перед тяжелым дубовым письменным столом перед арочным окном, который занимает центральное место в комнате, и бросаю на него свою сумку. Собираюсь убрать в нее пакетик с запиской, но ловлю себя на том, что колеблюсь, и в конце концов решаю оставить его на виду.

– На виду? – передразниваю я вслух собственные мысли, по-прежнему невольно разговаривая сама с собой. – Какой-то призрак зацапает его и твои ключи, Лайла, или что? Потому что здесь больше никого нет.

И все же я способна распознать интуитивные намеки, когда получаю их, и давно перестала пытаться найти логику в том, откуда они берутся. Они просто приходят. Они требуют. Я к ним прислушиваюсь. Те несколько раз, когда я этого не делала, заканчивались катастрофически, хоть я и упорно пыталась отрицать собственную вину в этом. Еще одна катастрофа мне сейчас совсем ни к чему.

Обхожу стол, открываю верхний ящик и с некоторым облегчением кладу пакетик внутрь, сама не понимая, отчего так спешу проделать это. В любом случае дело сделано. Быстро подхожу к двери слева от лестницы, открываю ее и вхожу в гардеробную, погруженную в кромешную тьму. Шагнув вперед, нащупываю шнурок, свисающий с потолка, и дергаю за него. Почти мгновенно в глаза мне бьет свет, ослепляя меня, – напоминание о том, что я временно ввинтила в патрон сверхмощную лампочку из гаража, которая, похоже, два года спустя светит все так же ярко. Заменить ее руки не дошли, поскольку я и походы по магазинам сочетаемся не лучше, чем собачьи галеты и макароны с сыром быстрого приготовления, которые только и оставались у меня в буфете, когда я уезжала из Лос-Анджелеса.

Смаргивая плавающие перед глазами пятна, обвожу взглядом пространство: наклонный потолок над головой, старую униформу моего отца, оставшуюся со времен его работы начальником полиции, висящий рядом одинокий чехол с платьем, которое я надевала на одно из награждений моей матери… Воспоминания, мимо которых я прохожу – как в буквальном смысле, так и мысленно, – чтобы подобраться к деревянному сундуку, занимающему всю заднюю стену.

Опустившись перед ним на одно колено, берусь за серебристый висячий замок и поворачиваю кодовые колесики, пока дужка его со щелчком не отскакивает. Сняв замок, поднимаю крышку и сосредотачиваюсь на том, что сама называю своей «кондитерской»: доброй полудюжине пистолетов, запасе патронов и нескольких ножах. Все это добро отец явно не собирался оставлять здесь, но теперь они мои, и я их люблю. Это для меня и вправду что конфеты, и прямо сейчас они дарят мне небывалый душевный подъем, но я здесь не поэтому.

Схватив лежащий в углу черный футляр с набором для снятия отпечатков пальцев, встаю и направляюсь к двери, сосредоточенная на победе в войне, которую этот неизвестный пришелец только что развязал против меня. Эта миссия заставляет меня уже через минуту спуститься по лестнице и пройти через гостиную, и я не останавливаюсь, пока вновь не оказываюсь у раздвижной стеклянной двери, ведущей на пляж. Остановившись там, тянусь к панели сигнализации на стене, чтобы отключить систему, поколебавшись лишь несколько секунд, в течение которых говорю себе, что выходить из дома – полное безумие. Несмотря на мое стремление сохранить свой секрет, мне следовало бы подождать до утра, чтобы обработать место преступления, но я быстро исключаю этот вариант. Это не оставшийся в машине чемодан, с которым вполне можно и обождать. Моя тайна под реальной угрозой, и если есть ключ к разгадке, кто за этим стоит, я должна это выяснить. Быстро, решительно и профессионально – как человек, которым всегда хотел видеть меня мой отец. Чтобы он мог гордиться мной, как выражаются в подобных случаях. Хотя если б отец знал, что именно я скрываю, то я почти уверена, что он испытывал бы целую массу чувств, которые не имели бы ничего общего с гордостью.

Вырубаю охранную систему и включаю наружное освещение, чем раньше не заморачивалась. Сдвинув занавеску, осматриваю освещенную область, которая простирается достаточно далеко во все стороны благодаря удачно расположенным прожекторам. Никакой непосредственной угрозы не вижу, но выходить туда все равно опасно. Я знаю это, но суть в том, что есть два типа людей: те, которые прячутся в шкафу, и те, что идут искать проблему. Естественно, в любом фильме ужасов, которые я когда-либо видела, и те и другие в итоге расстаются с жизнью, но я из ФБР. Я не жду помощи. Я и есть помощь. А потом, если б этот урод желал моей смерти, то наверняка уже успел бы исполнить свое желание.

Щелкнув задвижкой на двери, открываю ее и выхожу наружу, где останавливаюсь и стою несколько секунд, осматривая обстановку, прислушиваясь и высматривая какие-либо признаки присутствия кого-то еще. Ветер свистит вокруг меня, ероша мне волосы, – пока что единственный мой и друг, и враг поблизости, как подсказывает мне интуиция. А интуиция никогда меня не подводит. Смущает и раздражает меня временами – это да. Но чтобы подводить? Нет. Она оставляет это всем остальным. Тем не менее я на боевом взводе, готовая найти ответы и устранить эту проблему. Я не люблю проблемы. Мне не нравятся всякие уроды. Осматриваю раздвижную стеклянную дверь, где сосредоточена фальшивая кровь, надеясь, что она легко отмоется. Присев на корточки рядом с ней, открываю набор для снятия отпечатков пальцев, и – вот же скотство! – звонит мой сотовый, отчего я чуть не выпрыгиваю из штанов. Интуиция там или нет, но я явно на взводе, это точно.

Морщась, достаю чертову штуковину из заднего кармана и смотрю на номер – звонит Рич. Колеблюсь, прикидывая преимущества того, чтобы кто-то оставался на линии, пока я здесь и совершенно беззащитна, но этот кто-то – это Рич, а я не могу одновременно выяснять с ним отношения и оставаться начеку. Сбрасываю звонок, но решаю, что разумней держать телефон под рукой. Вообще-то даже набираю «девять-один-один», но на «вызов» не жму. Теперь я готова: одно нажатие кнопки – и помощь будет в пути. Поднявшись, засовываю сотовый обратно в карман – так, чтобы в случае чего его было легко выхватить – и сосредотачиваюсь на дверном стекле. Хотя после недолгих усилий обнаруживаю, что пальцевых отпечатков нет. С дверной ручкой, естественно, история другая – снимаю отпечатки, которые, скорее всего, принадлежат мне, но все-таки нужно иметь образцы для полной уверенности. Поворачиваюсь и снова осматриваю пляж. Порыв холодного ветра, тронутого океаном, приподнимает мне волосы – вкус соли и аромат водорослей, которые я некогда почитала за совершенство, касаются моего языка. Но теперь это уже никакое не совершенство.

Впервые в жизни они кажутся чем-то горьким и неправильным во всех возможных смыслах – как и мое возвращение сюда, хотя, скорее всего, причина в том, что кто-то, как выяснилось, знает о той ночи и ничего до сих пор не сказал или не сделал. Реальность обрушивается на меня быстро и жестко, отчего я невольно кривлю губы. Этот человек хочет, чтобы я боялась его, – но это потому, что он боится меня. Перевод: я не единственная, кому есть что скрывать. Можно было бы только порадоваться этой мысли, но правда в том, что я знаю, в какое отчаяние способен привести секрет, который ты не хочешь раскрывать. Я знаю, на что человек способен пойти, только чтобы этот секрет остался надежно похороненным. Или для начала чтобы просто похоронить его. Натужно сглатываю при воспоминании о том, что я некогда натворила, и, не поворачиваясь спиной к пляжу или к кому-то, кто может сейчас наблюдать за мной, сдвигаю дверь.

Снова войдя в дом, закрываюсь изнутри, повернув ключ, вновь включаю сигнализацию и вырубаю наружное освещение, чтобы брызги фальшивой крови на стекле оставались в темноте как можно дольше. С дверью я разберусь утром. Все еще стоя лицом к ней, смотрю вверх, а затем налево и направо, осматривая французские окна от пола до потолка, по-прежнему закрытые тонкими, но плотными электрическими жалюзи. То, что надо, чтобы уединиться, но я знаю, что нынешней ночью все равно буду чувствовать себя выставленной на всеобщее обозрение. Хотя нет. Я чувствую себя выставленной напоказ – чуть ли не голой – уже много лет и далеко не уверена, что в моей жизни когда-либо настанет день, когда я избавлюсь от этого чувства.

Тоскливо выдохнув, разворачиваюсь на каблуках, и на миг мой взгляд останавливается на мягкой, чрезмерно пухлой мебели в центре просторной комнаты и сводчатом потолке над ней. Диван и кресла темно-серые, но так было не всегда. Некогда они были кремового цвета, который выбрала моя мать, и мой мысленный взор возвращает меня на два года назад, к этому дивану с красными отпечатками ладоней на подушках. Опять вижу на нем саму себя, всю залитую кровью. Когда в дверь вошел Кейн, его рубашка с белым воротничком была тоже пропитана кровью, а пиджак исчез. Внутри у меня зарождается дрожь – такая же, как и тогда, и я отталкиваю это воспоминание, злобно и яростно, быстро расхаживая по комнате.

– Черт возьми, Лайла! – рычу я. – Не позволяй этому пролезть тебе в голову!

Похлопав себя по щекам, выбрасываю это из головы, проясняя мысли, хотя не останавливаюсь, словно на разминке в спортзале. Снова пересекаю комнату, пока не оказываюсь в кабинете, а затем в гардеробной. Заталкиваю набор для снятия отпечатков пальцев обратно в сундук и закрываю его, перекинув защелку на место. Уперев руки в бока, обдумываю варианты: стоит позвонить Кейну или нет? Надо ли предупредить его, что он может быть в опасности? Невесело смеюсь, и смех мой, ломкий и незнакомый, разносится по комнате. Кейн в опасности?! Я что, чокнулась? Вообще-то это никогда не подлежало сомнению, но похоже, на данный момент я окончательно двинулась головой. Кейн не в опасности. Кейн и есть опасность. Ему не нужно, чтобы я держала его за руку, но мне, черт возьми, определенно требуется время, чтобы все это обдумать, прежде чем я снова увижу этого человека, а его пронизывающие взгляды нацелятся на меня. Что мне на самом деле нужно, так это выполнить свою работу: найти автора записки, найти моего убийцу и убраться из штата Нью-Йорк к чертовой матери.

Направляясь через гостиную, с раздражением ловлю себя на том, что мой разум вызывает в воображении образ Кейна, прислонившегося к своей машине сегодня вечером: высокого, темноволосого и чертовски привлекательного мужчины, в глазах у которого горит огонь. Почему, черт возьми, он не мог просто растолстеть и потерять всякую привлекательность? Перевод: так легче было бы выбросить его из головы. Конечно, я знаю, что это делает меня жуткой стервой, но если б я вдруг перестала находить его привлекательным, то была бы равнодушной жуткой стервой. «И равнодушие по отношению к Кейну было бы желанным затишьем посреди адской бури», – думаю я, входя на кухню и снова направляясь к двери гаража, где логика вынуждает меня резко остановиться. Я не могу добраться до своего чемодана, не отключив сигнализацию. «Вот черт…»

Нажимаю кнопку на панели возле двери, и низкий мужской голос из динамика тут же спрашивает:

– Чем могу вам помочь, мисс Лав?

– Вы можете снять с сигнализации гаражную дверь и оставить остальную систему включенной?

– Нет, мэм. Боюсь, если вы хотите открыть одну из дверей, вам придется полностью снять систему с охраны.

– Ну да. Конечно же, не можете. Спасибо.

– Какие-то проблемы? – спрашивает мужчина.

– Не те проблемы, которые я не смогла бы решить, – говорю я. – Спасибо.

Он что-то отвечает, но сейчас для меня это просто набор слов. Отключаюсь от него, мысленно повторяя свои собственные слова: «Не те проблемы, которые я не смогла бы решить». Кроме одной, исправляюсь я. Той, которую я оставила решать Кейну. И эта реальность обращает мои мысли к строке алфавита в верхней части той записки, которую мне оставили сегодня вечером. «Я – это Яблоко», – говорилось там. А «Д», решаю я, – это дура, которой я была, выставив себя на всеобщее обозрение и нарушив золотое правило, которое усвоила еще в полицейской академии, а позже и в ФБР. И все же поступила именно так. Я настолько выставила себя напоказ, что с равным успехом могла быть такой же голой, как тогда на пляже.

Воспоминания опять накатывают на меня, и я крепко зажмуриваюсь, мысленно блокируя образы, которые хотят быть увиденными, но они сохраняются, крича в моем сознании, словно сороки. Это словно удар в живот, сравнимый с ударом того толстяка в клоунском костюме, который набросился на меня на бульваре Санта-Моника в мою первую неделю в Эл-Эй. Я подставила этому ублюдку подножку и надела на него наручники, арестовав его, а затем провела ночь перед телевизором, пересматривая «Оно» Стивена Кинга за большой пиццей с сыром. Потому что я – Лайла-блин-Лав и оказалась этому мудацкому клоуну не по зубам. Показала ему, кто тут хозяин. Губы у меня сжимаются. Вот как мне нужно владеть своими воспоминаниями – и как тот, кто написал эту записку, пытается завладеть мной прямо сейчас. Я не могу этого допустить. Мне нужно подумать. Я должна выяснить, что, черт возьми, только что произошло.

Отталкиваюсь от двери, подхожу к стойке, хватаю свой портфель и направляюсь в кабинет, напряженно размышляя. Либо мы с Кейном были здесь не единственными в ту ночь, либо он нарушил наш обет молчания и рассказал кому-то об этом – кому-то, кто сейчас предает нас обоих, во что я не верю. Не потому, что я оцениваю преданность Кейна ко мне как непоколебимую, – он просто не настолько глуп, чтобы предоставить кому-то оружие, которое можно использовать против него. Возвращаюсь к варианту «А»: мы были не одни в ту ночь. И кто бы там еще ни был, этот человек до сих пор молчал. До того вечера, когда я вернулась в родные края. Почему? Что подвигло его подшутить надо мной именно сейчас, а не в любой момент в течение последних двух лет?

Добравшись до кабинета, взбегаю по ступенькам. Как только оказываюсь наверху, подхожу к столу, сажусь, достаю из сумки папку с делом и бросаю ее на стол. Вздохнув, кладу руки по обе стороны от папки, пока неготовая открыть ее. Повернувшись вместе с креслом влево, оказываюсь лицом к стене, украшенной лишь тремя белыми досками слева и массивной пробковой доской от пола до потолка справа. Все это не принадлежало моему отцу. Эти доски были и остаются моими, и когда я смотрю на них, некая часть моего сознания видит все те многочисленные дела, которые я когда-то обдумывала здесь. Вообще-то к тому времени, когда я начала работать в этом кабинете, на меня уже навесили ярлык «девушки-убийства» – шуточка, выданная по пьяни одним из моих коллег на вечеринке по случаю проводов кого-то на пенсию, которая прижилась. Суть в том, что почти каждое из дел, которыми я занималась в этом доме, начиналось с трупа. И многие из них я раскрыла только потому, что не сдавалась. Запиралась в этой комнате, которую стала называть своим Чистилищем, и безвылазно сидела там, пока не находила ключ к разгадке. Тянусь за своим значком, достаю фотографию, спрятанную в его кожаной обложке, и смотрю на саму себя с Кейном Мендесом. Переворачиваю ее и изучаю сделанные шариковой ручкой отметки – мой личный отсчет всех преступников, профили которых я составила и которых мои усилия помогли осудить. Таковых уже тридцать один. Тридцать один раз я доказала, что грехи моего прошлого, включая Кейна Мендеса, не определяют того, что я собой представляю.

Засовываю фотографию обратно в удостоверение, а затем встаю, подхожу к одной из белых досок, беру маркер с металлической полочки под ней и забираюсь на деревянный библиотечный табурет с тремя ступеньками. Сдернув колпачок, начинаю писать имена убийц, которых я помогла довести до суда. На десятом имени останавливаюсь и смотрю на список, представляя жертв всех этих нелюдей и сознавая, какой кровавой стала вся моя жизнь. И почему же? Пишу свой ответ огромными буквами: ПОТОМУ ЧТО Я – ДЕВУШКА-УБИЙСТВО.

Глава 6

Мне не нравится прозвище Девушка-убийство. По большому счету, оно просто отвратительное, но, стоя здесь и глядя сейчас на него, написанное моим неряшливым почерком на белой доске, я не ощущаю никакого отвращения. Вообще-то, в отличие от этого места, этот титул мне подходит. Раздраженная этим заключением, откладываю маркер, спускаюсь с низенькой приступки и подхожу к своему столу. Усевшись за него, поворачиваюсь и снова смотрю на собственноручно написанные слова: ПОТОМУ ЧТО Я – ДЕВУШКА-УБИЙСТВО. Девушка, блин, убийство… Мои руки на обтянутых джинсами коленях сжимаются в кулаки, напряжение сковывает плечи. В самую точку. Это я. Это верно, даже если я ошибаюсь.

Во всем виноваты мои родители.

Конечно, это звучит банально, но в моем случае это действительно так. Они заставили меня пойти на курсы актерского мастерства, чтобы пробудить во мне желание быть в центре внимания. Они хотели, чтобы я изучала и понимала различных вымышленных персонажей. Проникала в их мысли. Я действительно этому научилась. Я хорошо знаю убийц, на которых охочусь. Слишком хорошо. Родителям я никогда бы этого не сказала. Они бы этого не вынесли. И Рич этого не вынес бы, вот почему я и должна была уже сказать ему. А Кейн… Ну, Кейн бы понял, и это делает его опасным. Очень, очень опасным. Смерть просто становится мной. Вообще-то некоторые могут сказать, что я настолько испорчена, что справляюсь со смертью лучше, чем с жизнью. И хотя смерть привлекает меня, моя собственная смерть меня ничуть не привлекает. В смысле, когда же автор этой записки – которого я, пожалуй, назову «Стивен Кинг-младший» за его (или ее) жутковатое использование обыденных слов – перейдет от желания довести меня до белого каления к стремлению похоронить меня и избавиться от меня? Может, завтра утром, когда я еще буду здесь? А я ведь никуда не денусь, пока не закончу работу, ради которой меня сюда отправили. И я не настолько глупа, чтобы оставить Младшего в покое и ожидать такой же милости взамен. А это значит, что мне нужно сосредоточиться на поимке убийцы и Кинга-младшего, пока тот не поймал меня. И при сегодняшних хреновых обстоятельствах мне понадобится кое-какая поддержка, которая позволит мне сосредоточиться.

С этой целью в голове я разворачиваю свое кресло на колесиках и подкатываю на нем ко второму сундуку из толстой черной стали, расположенному под окном с деревянными ставнями. Наклонившись над ним, набираю на замке комбинацию цифр, пока дужка не отщелкивается. Открываю крышку и улыбаюсь, обнаружив своего старого друга там, где я его оставила. Засунув руку внутрь, чтобы по-дружески поздороваться с ним, достаю Куджо [7], мою версию сторожевой собаки, – двуствольное ружье, которое некогда принадлежало моему отцу, но досталось мне вместе с домом. Поглаживаю его, моего малыша. Своего защитника. Коротенького, громкого и большого, кормить которого нужно только патронами.

После быстрого осмотра убеждаюсь, что он в полной боевой готовности. Готов запугать и заставить отступить к чертовой матери любого, кто вздумает напасть на меня. Мой табельный ствол – это совсем другая история. Он маленький, почти бесшумный, быстрый и смертоносный, и я достаю его не для устрашения или чтобы наделать шуму. Я долго и упорно тренировалась, почти до одержимости, чтобы быть уверенной, что если я вытащу его, то ты мертвец. Опустив крышку сундука, закрываю его на замок, после чего снова разворачиваю кресло и подкатываю к письменному столу, где пристраиваю Куджо слева от себя, а свой сотовый телефон – справа.

Теперь, когда мой телефон и мой сторожевой пес на расстоянии вытянутой руки, я чувствую себя гораздо более уютно и по-домашнему, чем несколько минут назад. Пожалуй, это и не одно из моих наиболее излюбленных Иноземий, но я понемногу начинаю ценить его по достоинству. Вообще-то я была не права, когда сказала, что мне здесь не место. Черт возьми, это ведь мой мир! Более молодая, менее уверенная в себе «я» забыла об этом, и я пошла у нее на поводу, принимая ее позицию. Она сбежала. Она позволила кому-то другому забрать у нее ее семью, этот дом и эти края. Тот, кто оставил мне ту записку сегодня вечером, тоже это знает. Но этот человек знает женщину, которой я некогда была, а не ту, которой я сейчас являюсь. Тогда я была просто Лайлой Лав, но теперь, черт возьми, я Девушка-убийство! И это действительно так, потому что мертвые тела умеют разговаривать со мной, а если б я их не слышала, было бы еще больше мертвых тел, еще больше убийств, которые я не остановила. Так что да. Я, блин, Девушка-убийство. Я могу выследить убийцу и поймать его. И смогу найти выход из всей этой ситуации. Свой собственный выход.

В этот самый момент звонит мой телефон, и я опускаю взгляд на экран, уже зная, кто это. Естественно, Рич. Вздохнув, подбираю мобильник и сбрасываю звонок, после чего сразу же отправляю сообщение, пока он не успел перезвонить, с одним-единственным словом: Завтра.

Он отвечает мгновенно: Сейчас, Лайла!

Челюсть у меня напрягается, и я печатаю: Пожалуйста, Рич. Завтра.

Телефон сразу же звонит по новой, и я уступаю неизбежной потребности просто покончить с этим разговором к чертовой матери. Нажимаю на кнопку и подношу сотовый к уху.

– Рич, черт бы тебя побрал… Какую часть «пожалуйста» ты не понял?

– Ты никогда не говоришь «пожалуйста», Лайла. Что стряслось? Что происходит?

Хмурюсь. Это я-то никогда не говорю «пожалуйста»?

– Я говорю «пожалуйста»!

– Нет. Не говоришь. Так что случилось?

Защитно выпускаю иголки.

– Я все-таки говорю «пожалуйста»!

– Нет. Не говоришь. И это нормально. Это то, какая ты есть.

– И какая же?

– Ты сдержанная, ты осмотрительная, Лайла. Ты не показываешь эмоций. Хотя что-то тебя все-таки тревожит, и, может, как-нибудь ты…

– Рич, меня не…

– Повторяю: что случилось?

– Меня тут поджидал очередной труп, и теперь я уединилась в своем Чистилище, как и всегда.

– Тогда ладно. Это объясняет твое нежелание разговаривать, но не использование слова «пожалуйста».

– Я сказала «пожалуйста», Рич! – огрызаюсь я. – Пожалуйста – уже в тысячный раз, – не могли бы мы поговорить завтра с утра? Видишь? Я сказала «пожалуйста» по меньшей мере тысячу и один раз с тех пор, как отправила тебе сообщение минуту назад. Пожалуйста, давай поговорим утром? Тысяча и два раза.

Тяжелая тишина заполняет линию. Один удар сердца. Три. Четыре.

– Я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы понимать, что это означает, – что ты отстранилась от всего и я не получу ответов. Но мне это не нравится.

И все же мы по-прежнему разговариваем. Что на самом деле ясно показывает, насколько это все-таки не мое – отношения с мужчиной. Я не способна даже по-человечески покончить с ними.

– Завтра, – повторяю я, потому что «никогда» явно не закончит эту беседу.

– Если тебе нужно…

– Я же сказала тебе…

– Я понял, – добавляет Рич, как будто чувствует, к чему я клоню, и так же быстро завершает разговор: – Ты в Чистилище. Но мы обязательно поговорим завтра, даже если для этого мне придется приехать к тебе.

Мои глаза расширяются.

– Рич, я…

– Спокойной ночи, Лайла.

Он отключается, а я раздраженно выдыхаю, прежде чем положить телефон на стол напротив Куджо. Ричу нельзя приезжать сюда. Я не могу этого допустить.

– А я все-таки говорю «пожалуйста»… – ворчу я, хватая стоящую на столе деревянную шкатулку и придвигая ее к себе. А эмоций я не показываю, потому что больше их не испытываю. Ни разу с тех пор, как покинула эти края, чего я не намерена объяснять ни ему, ни кому-то еще. И жжение в груди подсказывает мне, что чем раньше я опять уеду отсюда, тем лучше, так что пора наконец приниматься за работу.

Поднимаю крышку шкатулки, достаю оттуда стопку картонных карточек, и, благодаря тому, что доступ в кабинет еженедельно являющимся в дом уборщикам закрыт, прилипшая к ним пыль облаком оседает у меня на лице, попадает в раскрытый рот. Ну как тут не разинуть рот после такого разговора? В горле першит, и я пытаюсь отхаркнуть ее – навык, которым мой наставник в мои дни в полиции Нью-Йорка овладел почти столь же блестяще, как и своей профессией профайлера. Роджер Гриффин был – да и остается – моим кумиром. А еще он заядлый курильщик, который вроде задался целью довести меня до отека легких из-за пассивного курения.

Кое-как прокашлявшись, невольно вспоминаю о нем и думаю, как сильно я хотела бы его увидеть. Но я не стану ему звонить. Мне нельзя с ним встречаться. Только не тогда, когда я несколько лет старательно избегала его, и, по сути, он и стал одной из причин, по которой я уехала из Нью-Йорка. Роджер слишком уж хорош в своем деле. Так чертовски хорош, что я не хотела, чтобы он обратил на меня внимание, если обстоятельства сложатся не в мою пользу. Он может любить меня как дочь, но возненавидел бы как чудовище, если б увидел, что скрывается у меня внутри.

И я не шучу и не преувеличиваю. Сама не понимаю, почему он так и не разглядел, кто я такая на самом деле, – хотя, наверное, мне нужно было самой увидеть это, чтобы и он это увидел. И это еще одна причина, по которой я никогда больше не позволю себе посмотреть этому человеку в глаза.

Хотя если б я это сделала и если б Мистер Интуиция оказался сейчас здесь, то он посоветовал бы мне тщательно задокументировать то, что я знаю о своем преступнике – вернее, преступниках, поскольку теперь их у меня два. Преступник номер один – это мой наемный убийца, или же серийный убийца, если я прислушаюсь ко всем остальным, а не к своим инстинктам, чего у меня никогда не получалось. Так что преступник номер один – убийца-профессионал. А преступник номер два – Кинг-младший. Если, конечно, преступник номер один и преступник номер два – это не одно и то же лицо. Версия, конечно, малость притянутая за уши, даже при наличии такого общего знаменателя, как татуировка в виде Девы Марии, но с тех пор, как я начала заниматься профилированием, мне доводилось видеть и более безумные вещи. Мне нужно относиться к ним как к двум разным людям, пока я не буду уверена в обратном, причем в данный момент тот, кто оставил мне записку на двери, является прямой угрозой, которая может помешать мне заниматься чем-то еще, включая раскрытие заказных убийств. Преступник номер два теперь мой новый король [8], пока я не свергну его с престола – что я обязательно сделаю, – и пока официально получает главную роль. Не знаю, не на такой ли исход рассчитывал Кинг-младший после сегодняшнего вечера. И поскольку я терпеть не могу давать всяким уродам то, чего они хотят, то все-таки надеюсь, что это не так.

Хватаю из серебряного держателя слева от себя ручку и начинаю писать на карточках для заметок, по одному слову на каждую:

ОБРАЗОВАННЫЙ

РАСЧЕТЛИВЫЙ

Постукиваю ручкой по столу и думаю о своей матери и обо всех ее подругах-кинозвездах, с которыми она меня познакомила, – обо всех этих чрезмерно раздутых эго, которые они олицетворяют, прежде чем схватить еще одну карточку и написать на ней «ЭГОИСТИЧНЫЙ». А поскольку раздутое эго частенько скрывает неуверенность в себе, беру другую карточку и пишу «МНИТЕЛЬНЫЙ». Снова постукиваю ручкой. Это явно кто-то, кто находился тут в ночь нападения, кто мог быть связан со мной, с Кейном или с нами обоими. Мне нужен список. Мне нужен список, что означает новую стопку карточек.

Помечаю только что созданную стопку «КИНГ-МЛАДШИЙ», а затем вычеркиваю «Кинга».

– Ты не можешь быть королем, – говорю я и пишу просто «МЛАДШИЙ». Мне чертовски нравится, как это выглядит и звучит, поэтому я встаю, подхожу к библиотечному табурету под пробковой доской, утыканной кнопками, и поднимаюсь по трем ступенькам наверх. Прикрепляю карточку с надписью «Младший» в центре верхней части доски, а затем выстраиваю карточки со словами в ряд. Закончив, слезаю на пол, смотрю на начало своего творения и морщусь при виде выстроившихся передо мной определений: мнительный, эгоистичный, образованный, расчетливый… Я только что описала каждого политика и юриста на планете Земля, и если верить парню, который был у меня до Рича, саму себя. Кейна тоже, если убрать слово «мнительный»: его уверенность в себе – это то, что всегда привлекало меня к нему. «Черт, Лайла… Только вот этого не надо. Не думай о Кейне». Вновь сосредотачиваюсь на доске и словах, которые только что написала. Начало никудышное, хотя напоминаю себе, что любая головоломка в самом начале представляет собой беспорядочное множество мелких деталек, которые вроде совершенно нереально пристроить друг к другу.

Вздохнув, провожу рукой по волосам и возвращаюсь к столу. Усевшись и решив, что нужно подзарядить мозги, открываю правый ящик стола. Есть! Мой запас шоколада все еще цел. Достаю пакет из ящика, кладу на стол и, согласно своему ритуалу, выкладываю перед собой аккуратным рядом дюжину шоколадных конфет. Каждая из них станет наградой за то, что я пристрою на место очередную детальку пазла, и поскольку за весь день у меня и крошки во рту не было, мне даже не придется совершать утреннюю пробежку в качестве расплаты за любовь к сладкому. Шоколадная мотивация на месте, так что настало время для новой карточки и нового направления. Кем бы ни был этот Младший, он наверняка знает хотя бы одного из нас – меня или Кейна, – а то и нас обоих. Кейна все равно никак не избежать, как бы мне этого ни хотелось. Он явно часть всего этого, равно как и всей моей жизни, – из-за той ночи.

Пишу на одной карточке свое имя, на другой – его. Итак, кто был близок мне тогда? Кто входил в мое ближайшее окружение? Беру стопку карточек и использую по одной на каждое имя. Мой отец, Грант Лав, который тогда был начальником полиции и баллотировался на пост мэра… Мой брат, Эндрю Лав, который только готовился стать начальником полиции… Эдди «Мудак» Ривера… Вообще-то я пишу на карточке просто «МУДАК», потому что это тупо поднимает мне настроение. Роджер Гриффин, мой наставник… Логан Найт, мой начальник в полиции Нью-Йорка… С этого момента карточки начинают все быстрей сменять друг друга. Менеджер предвыборной кампании моего отца и его сотрудники… Женщина, с которой Эндрю тогда встречался… Моя тогдашняя – а ныне бывшая – лучшая подруга Александра Харрис… Останавливаюсь на двенадцати карточках – по крайней мере, пока.

Перехожу к Кейну и смотрю на пустые карточки. Я знаю только одного человека, который был когда-либо близок с ним. Это я сама. Ну и еще одного. Пишу это имя на карточке: Мигель Мендес. Это покойный отец Кейна. Человек, который руководил преступным картелем, ловко скрывая свою криминальную деятельность под многочисленными слоями законных операций. Человек, у которого были враги, ныне унаследованные Кейном. Так что дело наверняка в Кейне, а не во мне. Придется его во все это втягивать. «Нет, – сразу же думаю я. – Не так быстро». Не раньше, чем я исключу другие варианты, напрямую связанные со мной, а не с ним.

Хватаю заполненные карточки, подхожу к пробковой доске и, чтобы оставить место для наших контактов, взбираюсь на табурет и прикрепляю карточки со своим именем и именем Кейна на самом верху. Когда заканчиваю, список под моим именем протягивается до самого низа, а под карточкой Кейна остается только одно имя – Мигель. Просматриваю свой список, то и дело возвращаясь к Эдди, которого пометила как «мудака», но в итоге мой взгляд останавливается на этой единственной карточке. Мигель Мендес… Может, дело в нем? Он погиб вскоре после той ночи. Была ли какая-то связь между нападением на меня и его смертью? Не было ли это на самом деле нападением на Мигеля или Кейна? Мне не нравится, к чему это меня ведет, – а именно к порогу дома Кейна. Хватаю конфету, срываю с нее обертку и отправляю в рот – только чтобы моментально подавиться от отвращения.

– Ну и гадость!

Сажусь, выдергиваю из-под стола мусорную корзину и выплевываю то, что у меня во рту – промаркированное как шоколад. Поспешно ищу воду, но так и не нахожу. Открыв ящик, хватаю салфетку и начинаю в полном отчаянии вытирать язык, как будто это как-то поможет. Мне нужно убрать эту дрянь изо рта! Наконец, когда во рту остается лишь какой-то меловой привкус, выбрасываю салфетку. Затем хватаю пакет с конфетами и ищу дату срока годности – только чтобы обнаружить, что он истек два года назад. Шоколадные конфеты – явно не то, что стоит брать с собой в бомбоубежище.

Звонит мой сотовый, и раздражение из-за Рича и моего шоколадного фиаско окончательно побеждает. Этот человек должен отпустить меня! Он так и напрашивается, чтобы я причинила ему боль, а мне это на хрен не сдалось. Хватаю свой телефон и резко провожу пальцем по экрану, чтобы ответить.

– Я же сказала «пожалуйста», – резко отвечаю я.

– «Пожалуйста» не всегда достаточно. Ты это знаешь.

От глубокого, самодовольного голоса Кейна, от его слов, пронизанных сексуальным подтекстом, я напрягаюсь.

– Привет, Кейн, – холодно произношу я, и вправду чувствуя холод. Ну, или в основном холод.

– Привет, Лайла, – отвечает он, произнося мое имя с едва заметным латиноамериканским акцентом, который у него на языке звучит как наждачная бумага и шелк одновременно.

Ощутив горячий укол в груди, выпаливаю:

– Откуда у тебя этот номер?

– У меня есть возможности. Ты это знаешь.

«Даже слишком хорошо», – думаю я.

– Почему ты мне сейчас звонишь?

– Я уже много раз хотел тебе позвонить.

Однако он этого не сделал. Так и не позвонил. Ни разу.

– В чем дело?

– Ты в пляжном домике?

В его голосе слышится нотка беспокойства, которую я одновременно и приветствую, и отвергаю.

– Почему это тебя касается?

– Все, что связано с тобой, всегда меня касается.

– Я никогда…

– Так ты в пляжном домике? – нажимает он.

– А почему бы и нет? Это ведь мой… – Я останавливаю себя, прежде чем сказать «дом родной», и исправляюсь: – Да, я здесь.

– Это твой дом родной, – заканчивает он невысказанное за меня. – Тебе все еще снятся кошмары?

– Оставь попытки залезть ко мне в голову, Кейн.

– Воспринимаю это как «да». Лайла…

– Перестань произносить мое имя.

– Мне не нравится, что ты там одна.

– Я тут целыми месяцами была одна, пока не уехала.

– Ты редко бывала одна, и мы оба это знаем. И я хотел позвать тебя к себе. Приезжай прямо сейчас.

Смеюсь.

– Так вот попросту? «Приезжай прямо сейчас» – и ты ждешь, что я моментально примчусь? Самонадеянность у тебя просто зашкаливает, Кейн Мендес!

– Твое место здесь, рядом со мной. Приезжай сюда.

– Нет.

– Тогда я сам к тебе приеду.

– Из тебя получится красивое украшение для газона, но сейчас слишком темно, так что полюбоваться будет некому. На что бы ты ни рассчитывал, этого не произойдет.

– Мы оба знаем, что это не так.

– Если мы увидимся снова – именно что «если», – я посмотрю тебе в глаза и задам кое-какие вопросы о твоей погибшей служащей.

– Ты хочешь сказать, что думаешь, будто это я убил ту женщину?

Не упускаю из виду, как он называет ее – «та женщина», причем совершенно без запинки. Это говорит мне о том, что Кейн не испытывает к ней абсолютно никаких чувств – а может, и вправду даже незнаком с ней. С другой стороны, он чертовски хороший манипулятор.

– Я не говорю, что это ты ее убил; ты просто лицо, представляющее оперативный интерес.

– Лицо, представляющее оперативный интерес… – повторяет Кейн. – Тогда ладно. Позвольте мне внести ясность, агент Лав. Я не убивал эту женщину и никому не приказывал ее убить. И я ничего не знаю о том, как и почему она умерла. Ты просто избегаешь меня, Лайла.

– Какую часть фразы «ты являешься лицом, представляющим оперативный интерес в деле, которое я расследую» ты не понял?

– Давай как-то уберем это препятствие для нашего общения. Что конкретно позволит вычеркнуть меня из списка лиц, представляющих оперативный интерес?

Мне не хочется убирать это препятствие, и все же я ловлю себя на том, что отвечаю ему чересчур уж поспешно.

– Только твое железное алиби. С кем ты был? И где?

– Алиби… Ну конечно. Это логично.

– Так у тебя оно есть?

– Да. Есть. – Следуют две секунды колебания, указывающие на какие-то мысленные подсчеты, прежде чем Кейн объявляет: – Я был с Самантой. Она подтвердит мою историю.

Женщина, с которой он трахался до того, как трахался со мной. Клянусь, если б Кейн оказался сейчас здесь, то я влепила бы ему по физиономии, и это меня бесит. Это не должно меня никак волновать. И не волнует.

– Я поговорю с ней.

– Я ведь мужчина, Лайла. Тебя тут не было, а она…

– Я не хочу этого слышать.

– Она чисто для перепихона. Ничего больше.

– Я поговорю с ней, – напряженно повторяю я.

– Я приеду. Нам нужно поговорить об этом не по телефону.

– Ну что ж, поскольку мне очень хочется, чтобы меня отстранили от этого дела и можно было бы поскорей вернуться домой, то изволь, приезжай. Тогда я смогу вылететь уже завтра утром.

– Лайла… – произносит он, и его голос снова становится смесью наждачной бумаги и шелка.

– Да ипать тебя, Кейн!

Он смеется, низко и сексуально, но в этом его смехе проскакивает и нечто мрачное и напряженное, отчего по спине у меня пробегает холодок.

– Это звучит как приглашение.

Открываю было рот, чтобы оспорить это утверждение, но Кейн уже продолжает:

– Если кошмары станут сниться слишком уж часто, то ты знаешь, как со мной связаться.

Из трубки доносятся короткие гудки.

Я втягиваю воздух сквозь зубы и прижимаю телефон ко лбу. Да. Я даже слишком хорошо знаю, как связаться с ним. Так же, как и знаю, какова на ощупь его постель, и как он пахнет, и что на вкус он такой, каким не был никто ни до, ни после него. Как пряный темный шоколад, который вызывает привыкание до такой степени, что это пугает. Он дьявол – хотя, с другой стороны, и я далеко не ангел. Кейн позаботился об этом. Он навсегда затронул мою жизнь, и я никогда уже не смогу отменить то, как он изменил меня. И в некоторых из тех кошмаров, о которых он говорит, я представляю себе, кем бы я стала, если б когда-нибудь вновь поддалась его искушению. Кошмары эти были – и остаются – самыми кровавыми из всех.

Откладываю телефон в сторону, беру карточку для заметок и ручку. Пишу на ней «САМАНТА ЯНГ» огромными буквами, поднимаюсь по ступенькам и прикрепляю карточку в самом центре доски. Потом спиной вперед спускаюсь со ступенек табурета и смотрю на это имя, уперев руки в бока. Она ненавидит меня. А еще она богата, расчетлива, мнительна и эгоистична. Она получила образование в Гарварде. Саманта полностью соответствует профилю, который я начала составлять. И не исключено, что это она пыталась шпионить за мной с Кейном в ту ночь. Да, это Саманта. Она хочет, чтобы я исчезла. И все же… это кажется слишком очевидным.

Я сажусь, постукивая пальцами по столу, и тут снизу доносится звонок в дверь. Инстинктивно подхватываю Куджо.

Глава 7

Не даю себе времени подумать о том, кто там стоит за дверью. Я вооружена и готова иметь дело что с призраком, что с человеком, что с наемным убийцей. Последнее вызывает наибольшее беспокойство, хотя я сомневаюсь, чтобы киллер стал звонить в дверь. Однако в случае с предыдущими жертвами не было никаких признаков борьбы. Этому не бывать, если в его списке на ликвидацию я следующая. Так говорит Куджо, думаю я, решительно шагая к выходу из кабинета и спускаясь по лестнице. За это время звонок нетерпеливо звонит еще трижды. А когда начинает трезвонить беспрерывно, моя хватка на ружье понемногу ослабевает. Я уже знаю, кто это, и почти уверена, что этот человек и вправду готов убить меня, хотя в итоге удовлетворится тем, что просто как следует на меня наорет.

Словно доказывая мою правоту, к тому времени, как я сворачиваю в выложенную блестящей темно-серой плиткой прихожую и обхожу стол, на котором стоит массивная ваза с искусственными бело-красными цветами, он выкрикивает мое имя.

– Лайла, черт возьми! Открывай! Я знаю, что ты здесь!

Подхожу к двери, а визитер уже начал новый раунд требований.

– Лайла…

– Не шуми, уже открываю! – кричу я, ставя Куджо в угол возле гардероба.

– Лайла, черт возьми!

– Ты это уже говорил! – откликаюсь я, протягивая руку к другой панели сигнализации и набирая код снятия с охраны. Получаю в ответ «система деактивирована» компьютеризированным женским голосом, после чего отпираю дверь.

– Я повторю это еще хоть десять раз, если надо, пока ты не откроешь эту проклятую дверь! – получаю в ответ.

Открываю упомянутую «проклятую дверь» и сразу же оказываюсь лицом к лицу со своим братом. Как и в старые добрые времена, наряд на нем более чем неформальный – линялые джинсы, ботинки и коричневая рубашка с короткими рукавами и прицепленным к карману полицейским значком. И хотя для некоторых сливок общества, проживающих на подведомственной ему территории, это явно моветон, его излучающая уверенность в себе внешность, симпатичное открытое лицо, светлые волосы и высокое, стройное, мускулистое тело, которое сейчас чуть ли не полностью занимает собой дверной проем, способны очаровать даже самых занудных и чопорных представителей местной элиты.

– Лайла, черт возьми! – опять рычит он, не сводя с меня бледно-голубых глаз.

– Эндрю, черт возьми! – рычу я в ответ, и в мгновение ока он заключает меня в свои знаменитые медвежьи объятья, от которых чувствуешь себя и задушенной, и горячо любимой одновременно.

– Я чертовски соскучился по тебе, сестренка!

Мои руки обвиваются вокруг него, и те эмоции, в полном отсутствии которых я только что поклялась, растекаются по моей груди, словно кислота, готовая уничтожить меня. И все же от одной реальности никуда не деться – знакомый древесный запах его одеколона каким-то образом пробуждает воспоминания о рождественских елках, семейных праздниках и обо всем таком прочем. Временах, когда еще верилось в Санта-Клауса и чудеса.

– Я тоже по тебе соскучилось, – признаюсь я.

Эндрю отстраняется, его ладони у меня на руках.

– Я рад, что ты здесь, но я жутко зол. Какого черта ты в моем городе, в моем штате, а я узнаю это от ФБР?

– Я хотела сделать тебе сюрприз. Я понятия не имела, что произойдет еще одно убийство, как только я окажусь здесь.

– И ты не разыскала меня, когда прилетела? – Он заталкивает меня в дверь спиной вперед, закрывает ее за собой, а затем смотрит на меня сверху вниз, уперев руки в бока. – Не вешай мне лапшу на уши! И в каком это смысле «еще одно убийство»? Были и другие?

– Пожалуй, нам стоит проверить, работает ли кофеварка.

– Почему я думаю, что предпочел бы бутылку виски?

«Это мне нужен виски, чтобы пережить эту поездку», – думаю я, когда мы направляемся на кухню. Звонит его телефон, и я слышу, как он отвечает, но продолжаю двигаться, сворачивая налево, на кухню, и на этот раз, похоже, по-настоящему обращаю внимание на окружающую обстановку. Подходя к стойке, действительно замечаю гранитную столешницу, хотя в прошлый раз, когда была здесь, она воспринималась как пустое белое пространство. А когда останавливаюсь у стойки между холодильником и раковиной, где все так же стоит моя старая кофемашина «Кёрэг», мне бросается в глаза задняя стенка в клетку серых оттенков. Я сидела на кухне и помогала маме выбирать эту плитку много лет назад, но кажется, будто это было вчера…

Проверяю запас кофе, а затем смотрю даты на коробке – только чтобы обнаружить, что и у кофейных капсул, и у одноразовых сливок давно истек срок годности.

Вздохнув, поворачиваюсь и вижу, что Эндрю присоединяется ко мне, запустив пальцы в свои волнистые светлые волосы.

– Что-то случилось? – интересуюсь я при виде его обеспокоенного лица и телефона в руке.

– Кроме мертвого тела на моей территории? – отзывается он, прислонившись к стойке и ухватившись за нее руками позади себя. – Какой-то скандал во владениях Спилберга.

– Тебе нужно уходить? – спрашиваю я, стараясь, чтобы в моем голосе не прозвучало надежды.

– Даже не надейся, – кривится Эндрю, тем самым показывая, что все мои попытки изобразить безучастность успешно провалились. – Меня информируют обо всех происшествиях со знаменитостями на моей территории, – добавляет он. – Но сам я не езжу на вызовы без крайней необходимости.

– Конечно. Я так и знала. – Перехожу к более важным темам для разговора. Кофеин – вот что сейчас меня больше всего заботит. – И кофе, и сливки просрочены, что в значительной степени соответствует моему определению ада, просто чтоб ты знал.

«Сразу после кошмаров о нас с Кейном и океанах крови», – мысленно добавляю я.

– Какого черта ты здесь делаешь, Лайла? И не говори мне, будто примчалась только чтобы повидать меня. Ты даже не отвечаешь на мои звонки.

Тоже прислоняюсь к стойке, сложив руки на груди.

– На Манхэттене совершено убийство, которое я пытаюсь связать с еще двумя в Лос-Анджелесе.

– И все же ты здесь, а не на Манхэттене.

– Это достаточно близко, чтобы заскочить домой, – говорю я, и слово «домой» неловко соскальзывает у меня с языка.

– Чушь собачья! Ты оказалась здесь ровно в тот вечер, когда было обнаружено убийство. Могу только заключить, что это связано.

Вообще-то это не вопрос, но поскольку он смотрит на меня так, словно хочет получить ответ, то проще ответить.

– Не исключено, – соглашаюсь я.

– Твой босс – мудак. Домой отпустил, как же! – Его взгляд заостряется. – Это ты последовала за убийством или убийство последовало за тобой?

– У меня нет причин полагать, что оно последовало за мной.

– И все же оно произошло, стоило тебе прилететь сюда.

– Ты уже указал на этот факт.

– Тебе не кажется это странным? Такое совпадение во времени?

– Да, любопытно.

– Любопытно? – восклицает он. – Это выглядит как подарок, оставленный восхищенным убийцей, или как чертова угроза!

– Твою ж мать, Эндрю! – говорю я, пытаясь перевести разговор на какую-нибудь другую тему. – Что-то я не припомню, чтобы ты так часто чертыхался.

– А я вот чертовски хорошо помню, как ты постоянно материлась.

– Приятные воспоминания, не так ли?

Он хмуро смотрит на меня, и тут его телефон снова начинает звонить. Эндрю достает его из кармана и смотрит на номер.

– Папа, – говорит он мне, отвечая на звонок, прежде чем я успеваю потребовать, чтобы он этого не делал.

– Она прямо передо мной, – говорит ему Эндрю, поглядывая на меня. – Да… Подожди. Я включу громкую связь.

– Нет! – одними губами требую я, машу руками, но он все равно переключает разговор на динамик громкой связи и кладет телефон на стойку.

– Ты в прямом эфире с Лайлой, – объявляет Эндрю.

– Какого черта ты не предупредила о своем приезде? – доносится из динамика грубый, яростный вопрос знакомым голосом моего отца. – Как насчет подарка в виде телефонного звонка, за которым последуют объятия, – вместо мертвого тела?

– Рада слышать твой голос, папа, – говорю я, снова обхватывая себя руками, и теперь уже мой черед сердито смотреть на Эндрю.

Мой брат, в свою очередь, вроде как перепутал мой хмурый вид с улыбкой и отвечает за меня:

– Она хотела сделать нам сюрприз.

– С трупом? – спрашивает мой отец.

– Млять, какие же вы все все-таки паникеры, из всего делаете драму! Я не заготовила себе труп, когда летела сюда.

– Млять? – повторяет мой отец. – Твоя мама…

– Постоянно находилась в свете рампы, – говорю я, – иначе у нее тоже такое сорвалось бы.

Тут в наш разговор встревает Эндрю, опять переходя к деловым вопросам:

– Вы уже заявили о своей юрисдикции по этому делу?

– Пока нет, – отвечаю я, – но мне нужен полный доступ ко всем материалам.

– Мне уже трижды звонили по поводу того, что ты появилась на месте преступления, – говорит мой отец. – Поползли слухи. Люди нервничают.

– Убийство вообще часто заставляет людей нервничать, – отвечаю я.

– Это федералы заставляют всех нервничать, – поправляет мой отец. – Прямо завтра, с утра пораньше, нам нужно провести пресс-конференцию.

– Пресс-конференция – плохая идея, – говорю я.

– Мы ее по-любому завтра проведем, – заявляет мой отец.

– Скажи там, что я случайно оказалась здесь и Эндрю попросил меня помочь.

– Мы объявим об этом вместе, – говорит мой отец. – Жду тебя завтра там, а вечером у себя на ужин. А теперь мне нужно идти.

Но никуда он не идет. Медлит, а потом использует то, что я называю его «отеческим тоном», – чуть более мягкий вариант обычного жесткого, что являет собой его лучшие попытки проявить нежность.

– Лайла, – произносит он. – Рад, что ты дома, пусть даже и не при лучших обстоятельствах.

Отец отключается, резко обрывая любое воздействие своего «нежного» момента. Да что, черт возьми, с этими мужчинами, которые при разговоре со мной просто бросают трубку?

Эндрю хватает свой телефон, и тут же раздается звуковой сигнал о сообщении, на которое он бросает взгляд, а его выражение лица говорит мне, что мой брат недоволен, еще до того, как он вновь смотрит на меня.

– Придется поехать разобраться с этой проблемой.

Но, как и папа, Эндрю никуда не уходит. Стоит там же, где стоял, и все его внимание приковано ко мне.

– А ты хорошо выглядишь. Хоть и похудела, но хорошо.

Закатываю глаза и отвечаю:

– Ты тоже хорошо выглядишь. Стал малость пощекастей, чем раньше, но все равно хорошо.

Эндрю смеется.

– Никакой я не щекастый, – говорит он, уже направляясь к двери, ведущей в прихожую.

– Может, ты и не щекастый, – кричу я, – но ты мудак! Никогда не говори девушке, что она толстая или худая. Просто скажи ей, что она хорошо выглядит. Что она красивая. Неудивительно, что ты до сих пор без пары.

Эндрю останавливается в арке и поворачивается ко мне лицом.

– Насчет без пары… Я не один и должен предупредить тебя, прежде чем ты выяснишь это каким-то не таким образом. Я встречаюсь с Самантой Янг.

Бледнею, но быстро прихожу в себя, уверенная, что просто неправильно его поняла.

– Что? – ошеломленно спрашиваю я. – В смысле, с той самой Самантой Янг?

Он смеется.

– Да. Той самой Самантой Янг.

Его это забавляет, как будто это какой-то пустяк, хотя Эндрю чертовски хорошо знает, что только что врезал мне под дых.

– И давно?

– Уже с полгода, и я знаю, что между вами нет особой любви, но мы собираемся это исправить.

– Она встречалась с моим бывшим. Тебе не кажется это странным?

– Маленький городок… И это было много лет назад.

– Эндрю…

– Лайла, – твердо говорит он, в его тоне слышится предостережение. – Мне нужно ехать. Я буду в отделе в семь.

После чего поворачивается и движется к двери.

– И это всё? – Я требовательно смотрю на его широкие плечи. – Нам не стоит это обсудить?

– Иди запри дверь, – зовет он, исчезая в коридоре.

Поджимаю губы и иду за ним, твердо намереваясь сообщить ему, что я думаю об этой новости. К тому времени, как я вхожу в прихожую, Эндрю уже собирается выйти из дома, но вдруг останавливается как вкопанный. Вслед за ним нацеливаюсь взглядом в угол, где пристроился Куджо, и поджимаю губы. Черт возьми, братец явно собирается сделать из этого проблему. И впрямь – он поворачивается ко мне, и его голубые глаза пристально смотрят мне в лицо.

– Почему у тебя дробовик у двери?

Подхожу к Куджо и беру его в руки, стоя лицом к Эндрю.

– Это на случай, если ты меня разозлишь. И тебе это удалось.

– Лайла, – опять предостерегающе произносит он. Эндрю вообще постоянно предостерегает меня в наших разговорах. Это его конек. Я решаю поменяться ролями.

– У меня в руках заряженное ружье, Эндрю. Ты мог бы по крайней мере вести себя хотя бы немного испуганно.

– Я прямо так и дрожу в своих ботинках тринадцатого размера [9]. Но сейчас…

– Тринадцатого? – Я в ужасе смотрю на него, на его торчащие вперед ступни. – Ого! Действительно настоящие монстры. Когда они только успели так вырасти?.. – Потом опять поднимаю на него взгляд. – А хозяйство у тебя тоже им под стать? Если нет, то можно попасть в довольно неловкую ситуацию. В смысле…

– Хватит болтать, – говорит Эндрю, явно не испытывая большого удовольствия от моих попыток отвлечь его от заданного вопроса. – Что тут вообще происходит?

Молча смотрю на него, несколько раз моргнув.

– Лайла, – рычит он. – Отвечай!

– Ты сказал «хватит болтать».

– Не цепляйся к словам, остроумная ты наша. – Эндрю кривится. – Я хочу получить ответ.

– Мертвые тела заставляют меня нервничать, – вру я, хотя это совсем не так. Вот лужи крови и ошметки мозгов – совсем другая история. Конечно, нелогично, что труп – это нормально, а все остальное – нет, но это просто моя реальность, которой я ни с кем не делюсь.

– Ты расследовала по меньшей мере дюжину убийств. Как такое возможно?

Эндрю сильно ошибается в этой цифре, но поправлять его кажется контрпродуктивным по сравнению с моими планами изворачиваться и хитрить.

– У всех нас свой крест, который приходится нести.

Он прищуривается, глядя на меня.

– Если б ты тогда осталась здесь…

– Я у себя дома, и у меня все еще ружье в руке.

– Безопасность – это дело семьи.

Звонит его телефон, и Эндрю снова хмурится, как будто это я спровоцировала паузу в разговоре. Он выхватывает его из кармана.

– А с тобой мы еще не закончили.

Поворачивается и открывает дверь, прежде чем я успеваю его остановить.

– Нам нужно поговорить о…

Он захлопывает ее у меня перед носом, и я добавляю:

– Саманте, Эндрю. Женщине, которая трахалась с Кейном в тот самый вечер.

Делаю шаг, твердо намереваясь вразумить его прямо здесь и сейчас, однако логика берет верх, и я перехватываю Куджо, запираю дверь, а затем опять включаю сигнализацию. Назвать Эндрю идиотом, которым он на самом деле является, было бы нехорошо, а это именно то, что я бы сейчас сделала. И, вероятно, не стоит и говорить ему, что Саманта – потаскуха, сучка, шлюха, которой голый Кейн нравится так же сильно, как и она ему в том же виде. Я приваливаюсь к двери. Саманта Янг? Как он может встречаться с этой млятской Самантой Янг? Просто безумие… Эта женщина трахалась с Кейном – пикантная деталь, которую он узнает, когда ему предъявят алиби Кейна, которое мне вдруг срочно требуется подтвердить.

Тянусь в карман за телефоном и понимаю, что оставила его наверху. Еще одна удачная пауза, которая мне требуется, потому что я с ходу позвонила бы Кейну, а я не уверена, что это правильный шаг в данный момент. А потом, я знаю Кейна. Неважно, что он знает или не знает о моем брате и Саманте: он скажет мне, что оказал Эндрю услугу, показав ему, что представляет собой Саманта на самом деле. Но разве мой брат уже этого не знает? Вся ее семья насквозь коррумпирована. Сама она коррумпирована. Что я здесь упускаю? Явно многое, чего на данный момент я не могу изменить, а это значит, что нужно сосредоточиться на том, что мне сейчас под силу. На том, чтобы найти моего Младшего и наемного убийцу.

Отталкиваюсь от двери и направляюсь по коридору в сторону кабинета. Как только поднимаюсь по лестнице и возвращаюсь в самое сердце Чистилища, кладу Куджо на стол и поворачиваюсь лицом к пробковой доске, на которую я прикрепила карточки, снова уперев руки в бока. Мой взгляд останавливается на карточке с надписью «САМАНТА ЯНГ». Затем мое внимание переключается на карточку с надписью «КЕЙН». А потом – на ту, на которой написано «ЭНДРЮ ЛАВ». Нахмурив брови, подхожу к табурету, взбираюсь на него и переставляю карточки так, чтобы Саманта оказалась между Эндрю и Кейном. Затем под карточку Саманты пришпиливаю собственную.

Я – тот общий знаменатель, который связывает двух присутствующих в ее жизни мужчин.

Хмурюсь, когда в голову мне приходит еще одна мысль, и поспешно спускаюсь со стремянки обратно к столу, где сажусь и тянусь за папкой со своим делом. Открыв ее, достаю портретные снимки каждой из жертв, беру несколько пустых карточек для заметок и засовываю ручку в карман. Снова подойдя к пробковой доске, подтаскиваю табурет к крайнему правому углу, где еще полно свободного места. Забравшись по ступенькам, прикрепляю фотографии к доске – один ряд для убийств в Лос-Анджелесе и другой для Нью-Йорка. Спускаюсь обратно и смотрю на проблему, которая назревает у меня в голове, а теперь и на доске. Эндрю и Кейна объединяет Саманта. У всех убийств есть общий убийца. Но сейчас у меня на уме не это. А я сама.

Единственный общий знаменатель для всего, что есть на этой доске, – это я.

Глава 8

«Никакой я не общий знаменатель», – говорю я себе, расхаживая перед пробковой доской. В смысле, да, я определенно общий знаменатель между моим придурковатым, сексуально озабоченным братцем и моим спесивым, грязным во всех смыслах бывшим. Но Саманта – это тоже общий знаменатель. И да, все эти убийства связаны с Лос-Анджелесом и Нью-Йорком, и я вполне могу оказаться связующим звеном – но равно как и любой из десятков или даже сотен обитателей Хэмптона, живущих и имеющих деловые связи сразу в обоих местах. Я сама… Саманта… Кейн… Мой отец… У всех нас есть какая-то двойная связь. И теперь я окончательно исключила вероятность того, что моя личная вовлеченность в эти убийства объясняется простым совпадением – тем, чего просто не существует в природе, как сказал бы мой въедливый бывший наставник. Роджер сказал бы, что случайностей не бывает, кроме как в сказках. Вообще-то я с ним не согласна. В смысле, скажите Эмме Райли, студентке колледжа, которая по чистой случайности выбрала бар, в котором охотился серийный убийца, что случайность не становится просчитываемым фактором в жизни и смерти. И все же какой-то навязчивый голос у меня в голове твердит, что я упускаю что-то совершенно очевидное.

Останавливаюсь и, скрестив руки на груди, поворачиваюсь лицом к доске, смотрю на написанные на ней слова, практически не видя их. Думаю я сейчас не о Саманте и ее сексуальном треугольнике с двумя хорошо известными мне красавчиками. Я думаю об убийце, за которым охочусь. И не исключаю вероятности того, что мой убийца – это Младший. Возможно, это один и тот же человек… хотя нет. Нет. Это просто смешно. Убийца расчетлив. Работает чисто. Делает свое дело и не оставляет после себя никаких улик. А у меня есть записка и поддельная кровь. Убийца ничего подобного не оставил бы.

Я подхожу к столу, сажусь, хватаю свой телефон и отмечаю, что сейчас ровно час ночи. Мне требуется как минимум четыре часа сна, чтобы эффективно функционировать как человеку, не говоря уже как профайлеру. Хреново, но так уж предопределил Господь, так что ничего тут не поделаешь. Я окончательно заключу себя в Чистилище, как только покончу с некоторыми расспросами и расследованиями. Как только соберу все необходимые данные. Но пока мне нельзя отдыхать. Беру бумагу и ручку и начинаю разрабатывать стратегию работы с делом, а не только подозреваемых. Потому что дьявол всегда кроется в деталях.

Час спустя мой список дел на предстоящее утро завершен и включает в себя выяснение того, как жертвы связаны друг с другом и с Хэмптоном, даже если они были убиты в Лос-Анджелесе. Мне также понадобится перечень всех, у кого есть недвижимость, бизнес или родня в обоих местах. Это большая работа, но, к счастью, я регулярно снабжаю пончиками с джемом одного из наших технических экспертов в Лос-Анджелесе – как раз в расчете на такие случаи. Дьявол в деталях, и все становится гораздо проще, если заранее подкормить того, кто способен их найти. Составив план, засовываю телефон в карман, перекидываю через плечо сумку, а затем тянусь к Куджо – единственному партнеру по постели, которого планирую иметь, пока я здесь.

Во всеоружии для сна – в буквальном смысле этого слова – спускаюсь по лестнице, и хотя я твердо намереваюсь направиться в спальню, опять останавливаюсь в коридоре, и по спине у меня пробегает противный холодок. Живот наливается тяжестью, и пусть даже я не знаю, прошлое или настоящее преследует меня в данный момент, но рисковать не собираюсь. Направляюсь прямиком в гостиную и еще раз быстро осматриваю каждую комнату, шкаф и дверь в доме и даже проверяю панель сигнализации. Как только заканчиваю, я уже не настолько на взводе, но это тревожное чувство не проходит. «Мне не нравится, что ты там одна», – сказал Кейн. Мне тоже – вот почему я так часто обитала у него дома, и мы оба это знаем.

Достаю бутылку воды из в остальном пустого холодильника и направляюсь в спальню, свет в которой после моего осмотра дома по-прежнему включен. Останавливаюсь в дверях и несколько мгновений прислушиваюсь к тиканью напольных часов. Взгляд мой скользит по огромным пухлым креслам стального цвета по бокам от арочного окна, закрытого тяжелыми серыми шторами. Это мое убежище, куда я никогда не беру никакие свои дела, – роскошь, которой у меня не было в моей крошечной квартирке в Лос-Анджелесе. Это то место, где я не позволяю течь крови. Но она все-таки течет. Однажды это произошло. И это изменило все. В первую очередь меня саму.

Вздохнув, подхожу к огромной кровати слева от меня, накрытой ангельски-белым покрывалом, которое всегда олицетворяло для меня мою мать, и кладу Куджо поверх него. Сумка летит следом. Не задерживаясь, иду в ванную справа от себя, где включаю свет. Войдя туда, ступаю на бело-серую плитку между утопленной в пол ванной и стеной, вдоль которой протянулась стойка с раковиной. Останавливаюсь рядом с душевой кабиной, открываю дверь гардеробной и тоже включаю там свет. Захожу внутрь и оказываюсь в большой комнате, в центре которой бок о бок стоят две длинные скамьи, а стены уставлены прямоугольными стеллажами и шкафчиками с моими дорогущими шмотками.

Невольно вспоминаю ту ночь на пляже и минуты после того, как Кейн оставил меня, приказав переодеться и принять душ. Я тогда подбежала к гардеробной, голая и вся в крови, с одеждой в руках. Побросала ее прямо на пол, сдернула джинсы и майку с вешалок и натянула их. Закончив одеваться, запихнула свою одежду в пакет для мусора и испугалась, увидев оставшуюся на покрытом ковром полу гардеробной кровь. Сейчас я смотрю на плитку под ногами, которой заменила ковровое покрытие, и понимаю, что даже сейчас, два года спустя, мой взгляд на то, что было правильно или неправильно в ту ночь, меняется по несколько раз на дню.

Стряхивая с себя воспоминания, подхожу к комоду в глубине гардеробной и выдвигаю ящик. Игнорируя множество своих шелковых ночных рубашек и халатиков, достаю черную фланелевую пижаму из двух частей, кладу ее на комод. Тянусь за пистолетом, и мысль о том, чтобы снять с себя хоть что-то, мне категорически не нравится. Так что от замысла переодеться на ночь отказываюсь. Что наверняка лишь подтверждает, что у меня непорядки с головой, но легкое сумасшествие – это намного лучше, чем глупость. Задвинув ящик, выхожу из гардеробной и замираю, когда мой взгляд падает на ванну. В ту ночь я плюхнулась в нее полностью одетой, о подробностях чего я сейчас стараюсь не думать. Похоже, что именно в ту ночь я и тронулась умом. Я ненавижу ту личность, какой я тогда была. Настолько не готовую к тому, что на меня обрушилось… Очень хорошо, что та личность – это уже не я.

Резко вдохнув, я прохожу через ванную в спальню, где мои ноги утопают в мягком ковре кремового цвета. Да и вообще все в этой комнате мягкое и уютное. Это все моя мать. Это она придумала интерьер. Это она обставляла комнату. Она просто обожала ее. Все здесь так и дышало ею, да и дышит до сих пор. Я позаботилась об этом. Останавливаюсь в ногах кровати и смотрю на огромную картину, на которой мама изображена в своей прославленной оскароносной роли Мэрилин Монро, перекрашенная в блондинку. Платье на ней канонически белое, драгоценности дорогие. Выглядит она потрясающе, и самое удивительное в том, что хотя моя мать полностью вживалась в своих персонажей, она всегда знала, что представляет собой как личность. Она не теряла себя в своих ролях. Не могу сказать того же про саму себя.

Сажусь на кровать, и в кармане у меня блямкает телефон. На сей раз это точно Рич, думаю я, хватая его. Но высвечивается номер Кейна, а его текстовое сообщение гласит: Красивое украшение для газона, говоришь?

Замечаю, что губы у меня невольно кривятся в усмешке, поскольку суть в том, что Кейн – единственный человек на этой планете, который по-настоящему улавливает смысл моих брошенных с ходу подколок. Хотя, я думаю, он это знает. Я думаю, этим Кейн напоминает мне, насколько хорошо он понимает меня, а я понимаю его. А вот чего он не понимает, так это того, что я уже знаю это и что мне это не нравится. Набираю ответ: Красивое украшение для газона – это лучше, чем уродливое. Тебя беспокоит, что ты – лицо, представляющее оперативный интерес?

Кейн: Ничуть не беспокоит.

Откидываюсь на матрас и отвечаю: А зря.

Тут телефон начинает звонить, и, конечно же, это он. Я не отвечаю, и после нескольких звонков получаю его следующее сообщение: Чего ты боишься?

Себя… Его…

Печатаю: Спокойной ночи, Кейн.

Он отвечает: Спокойной ночи, Лайла, и, клянусь, я почти слышу, как он произносит мое имя тем глубоким, знойным баритоном, который всегда заставляет меня чувствовать себя единственной женщиной на всем белом свете. Хотя, с другой стороны, он вообще мастер в том, чтобы заставить тебя ощутить себя центром вселенной. Интересно, не такое ли чувство Саманта пытается вызвать у моего брата? И не это ли чувство Джек-потрошитель вызывал у своих жертв?

Ставлю будильник на телефоне, чтобы поспать ровно четыре часа, а поскольку одиннадцать – мое счастливое число, добавляю еще одиннадцать минут. Кто откажется от дополнительных одиннадцати минут сна? В итоге я встану прямо на рассвете – идеальное время, чтобы вымыть дверь во внутренний дворик. Кладу телефон на живот, а руку на Куджо, прежде чем закрыть глаза. Сон начинает овладевать мной на удивление быстро, но мой разум работает, даже когда дремота уже держит меня в плену.

Я сижу на диване, неукротимо дрожа всем телом, и это меня чертовски бесит. Дрожь – это для мягких, избалованных барышень, которые начали планировать свой путь к богатому замужеству, едва только научившись ходить и говорить. Девочек, с которыми я ходила в школу. Девочек, с которыми, как хотел мой отец, мне следовало подружиться и стать такими же, как они. Я даже не знаю, почему дрожу. Я не боюсь. Я ничего не чувствую. Абсолютно ничего. Я заглядываю глубоко внутрь себя и пытаюсь отыскать хоть какие-то эмоции, но там просто черная дыра тьмы, которая, как мне кажется, что-то значит, но мне вроде как совершенно до лампочки, что именно.

Звук шагов привлекает мое внимание к открытой раздвижной стеклянной двери, и я вскакиваю на ноги. Мгновение спустя в комнату входит Кейн. Его галстук ослаблен, белая рубашка испачкана красным – кровью, и у меня пересыхает в горле. В груди закручивается тугой узел – там, где должны существовать те эмоции, которых я не испытываю. Кейн, конечно, не выказывает ни малейших признаков того, что его промокшая одежда или события, которые привели к этой ситуации, хоть как-то повлияли на него – он все такой же хладнокровный и собранный, как и всегда, но разве я и сама не хладнокровна и не собранна? Я ведь не плачу. Не бьюсь в истерике. Я просто – о да! – дрожу до такой степени, что кажется, будто у меня сейчас подкосятся колени.

Кейн, похоже, тоже это замечает. Его взгляд резко опускается к моим ногам, задержавшись там на несколько мгновений, прежде чем пройтись по всему моему телу, а затем возвращается к коленям, где останавливается еще раз. Хотя выражение его лица не меняется, но черты его словно заострились, челюсть едва уловимо напряжена – в унисон с обострением его энергии. И поскольку я мастер вызывать в нем подобную реакцию, я знаю, как это назвать: гнев. Жесткий, едкий гнев, который всегда контролируется, всегда сдерживается, но всегда ощутим, словно жесткий, точно нацеленный удар. И сейчас этот удар нацелен на меня. Я слишком часто просто-таки напрашиваюсь на это, и, думаю, это ему даже нравится, потому что… Ну, потому что мы просто два упертых человека, которые становятся еще более упертыми под влиянием момента.

Но сейчас мне это не нравится. Я этого не понимаю. Или, может, понимаю. Или нет. Господи… Сама не знаю, что понимаю, кроме того, что вся кожа у меня горит под его пристальным взглядом. В ответ я опускаю глаза, и хотя я до сих пор не просеку, почему он злится, но теперь знаю, почему так дрожу. Я голая и вся в крови.

Внезапно я вновь мысленно оказываюсь на пляже – смотрю, как вода превращается в кровь, и по причинам, которые не могу объяснить, я больше не дрожу…

Резко просыпаюсь и с бешено колотящимся сердцем сажусь в постели, хватая ртом воздух, – только чтобы понять, что сработал будильник на моем телефоне. Потянувшись за ним, нахожу его на матрасе рядом с собой и выключаю, отмечая, что почти шесть утра. Я спала и даже не помню, как задремала. Но черт возьми… Кошмары вернулись, причем по полной программе – после того, как их не было уже несколько месяцев. Провожу пальцами по волосам и похлопываю себя по щекам, желудок у меня яростно урчит, поскольку последний раз мне удалось поесть лишь где-то во вторник.

Поднявшись на ноги, еще раз похлопываю себя по щекам и, заметив, что в щель между занавесками уже начинает пробиваться свет, быстро бегу в ванную, а затем отправляюсь на поиски губки и ведра. Найдя на кухне необходимые принадлежности, направляюсь к раздвижной стеклянной двери и поднимаю занавеску, осматривая внутренний дворик, чтобы убедиться, что там никого нет. Отключаю сигнализацию, сдвигаю стеклянную дверь и выхожу на прохладный утренний пляжный воздух. Останавливаюсь там же, где и ночью, и осматриваю окрестности, позволяя своему шестому чувству делать свое дело, и тревога заметно отпускает меня.

Расслабив плечи, поворачиваюсь к стеклу, чтобы привести его в порядок, и вдруг холодею. Фальшивой крови нет. Стекло вымыл кто-то другой.

Глава 9

Не задерживаюсь у двери, дабы оценить тот факт, что у Младшего хватило любезности прибрать за собой, – хотя, учитывая мои мысли о Саманте, уже подумываю, не стоит ли поменять это прозвище. Равно как и не позволяю себе зацикливаться на том факте, что эта неведомая личность опять шпионит за мной. Хотя непонятно, какую цель преследовало мытье двери – либо еще больше запугать меня, либо Младший просто опасался, что мог оставить на ней свои отпечатки. Эта мысль возвращает меня в дом, где я опять запираюсь, включаю сигнализацию и спешу в ванную.

По дороге звоню в охранную компанию и запрашиваю установку камер наблюдения, но еще явно слишком рано, чтобы там могли мне хоть как-то помочь. Да и вообще я сомневаюсь, что камеры будут установлены до того, как я покину город, но я хочу, чтобы их все-таки поставили, несмотря ни на что. Я живу на другом конце страны. Мне давно уже следовало позаботиться о возможности наблюдать за домом дистанционно. Эта мысль останавливает меня на полпути, и я хмурюсь. Почему Младшего не тревожило то, что у меня уже могут быть камеры? Конечно, он или она могли просто на всякий случай прикрыться шарфом или капюшоном, но вдруг Младший знал, что у меня нет камер? Саманта, будучи близка с Эндрю, могла в каком-нибудь случайном разговоре запросто это выяснить, а Эндрю и не заподозрил бы, что этот разговор затеян с целью извлечения информации. «Так что, – думаю я, снова мчась по коридору, – мне нужны эти чертовы камеры прямо сейчас». Младший может сколько угодно думать, что своими действиями выгоняет меня из города, но он ошибается. Он сам позаботился о том, чтобы я оставалась здесь, пока не разберусь с ним. Что бы, блин, из этого ни следовало. Иду в ванную и начинаю раздеваться, размышляя, что именно из этого следует, но ответа так и не нахожу.

Встав под душ, я уже скорее довольна тем, что, пока Младший пытается заморочить голову мне, я уже успела заморочить голову ему, иначе не привлекла бы столько внимания. Он не хочет раскрывать мой секрет. И хочет удержать меня от того, чтобы я раскрыла его секрет. И что же это за секрет? Я всерьез заинтригована. Эта мысль заставляет меня поскорей высушить волосы. Цвет их в этом городе назвали бы мышино-коричневым, особенно теперь, когда высвеченные мелированием пряди отросли и давно острижены, но лично я называю этот цвет «какой Бог послал». Если Его это устраивает, то меня тем более. Однако макияжем я по-прежнему пользуюсь, так что осмеливаюсь задействовать то, что у меня осталось в ящичке в ванной – в надежде, что срок годности всего этого добра еще не истек и оно не вызовет у меня крапивницу или что-нибудь в этом роде. В любом случае я пускаю его в ход, и делаю это, не взбодрившись кофе, – что, вероятно, означает, что как только я выйду на солнечный свет, то буду выглядеть так, словно накрасила меня семилетняя племянница, которой у меня нет. Господи, помоги мне, мысленно содрогаюсь я, представив себе, что у Эндрю с Самантой когда-нибудь будут дети. В смысле, наймет ли она няню, чтобы без помех трахаться с Кейном?

Раздраженная этой мыслью, отбрасываю бледно-розовую помаду, приглаживаю волосы и направляюсь к гардеробной, где напрочь игнорирую развешанные тут и там дорогущие брючные костюмы и платья, которые я просто обожала, когда жила в этом городе. Сейчас это уже не мой город, и я больше не хочу ему принадлежать. Именно поэтому накидываю халат, беру свой чемодан, который успела достать из машины, и бросаю его в центр гардеробной. Открыв крышку, достаю черные джинсы «Экспресс» и черную футболку с надписью «Эл-Эй Рокс», которая сразу объявляет меня пришлой. Одевшись, достаю из сумки свои кроссовки UGG и пару секунд рассматриваю их, прежде чем отбросить в угол. Ну их к чертям. Даже для пришлой это уже слишком. Сопротивляюсь мысли отказаться и от джинсов «Экспресс», хотя снимаю с вешалки черную футболку с местной благотворительной акции, в которой я давным-давно принимала участие, и надеваю ее вместо лос-анджелесской. Потом выбираю дорогущие сапоги «Шанель» до колен и черную сумочку «Шанель» в тон, а также, как вы уже наверняка догадались, блейзер от «Шанель». Длинное пальто-тренч того же бренда оставляю висеть в углу. Мой лучший аксессуар остается скрытым из виду – это кобура на лодыжке, где спрятано мое табельное оружие. Вторым моим лучшим аксессуаром становится значок ФБР, прикрепленный к поясу, который недвусмысленно объявит всем в этом городе: лишних вопросов не задавать, окончательное суждение остается за мной.

По дороге в гараж набираю номер своего технического эксперта, любителя пончиков, которого мы все зовем Тик-Так, потому что… Ну, потому что мы просто так его называем. У меня и вправду нет другого ответа.

– Черт возьми, Лайла, – бурчит он в ответ, когда я забираюсь в свою прокатную машину. – Ты в курсе, какое время сейчас в Эл-Эй?

– Время бухать?

– Время спать, Лайла, – бормочет Тик-Так. – Ты разбудила меня посреди ночи.

– Мне кое-что нужно.

– Мне уже снятся кошмары, в которых ты как заведенная повторяешь: «Мне кое-что нужно… Мне кое-что нужно…» И знаешь, что я говорю в ответ?

– «Все, что захочешь, моя королева»?

– Я говорю: «А иди-ка ты в жопу, Лайла!»

Поджимаю губы.

– Хм-м… Ладно. Кому-то явно нужен кофе. Я пришлю тебе по электронке подробную информацию о необходимых мне отчетах, но еще отправлю е экспресс-почтой отпечатки пальцев для анализа. Это очень важная часть. Пробей их по базе, но не регистрируй.

– Ты знаешь, на какой риск я иду…

– Ты знаешь, что ты у меня в долгу.

– Я слишком хочу спать, чтобы ты мне об этом напоминала.

– Когда я приехала сюда, меня ждало еще одно убийство.

– Там, где ты, Лайла, всегда происходит убийство.

– Такой же почерк, что и в тех двух, над которыми я у нас работала, и еще в одном на Манхэттене.

– Как я и сказал… Где ты – там и убийство. Напиши мне, что тебе нужно.

Тик-Так отключается.

Думаю, теперь это для меня в порядке вещей. При разговорах со мной мужчины просто бросают трубку. Пожимаю плечами и завожу машину. Мой пункт назначения – маленькое почтовое отделение, где, как я знаю, есть уличный почтовый ящик, так что почту можно оставлять круглосуточно. Оттуда поеду куда-нибудь выпить кофе, а потом, может быть – только может быть, – сгоняю в отдел полиции, где мои братец с отцом заставят меня пожелать виски, которого я обычно не выношу. Хороший план, за исключением одного: в этом почтовом отделении больше нет уличного ящика, а откроется оно только часа через полтора.

Заметив закусочную, которую я хорошо знаю, захожу внутрь, радуясь тому, что знакома только со здешней кухней, но не с персоналом. Забившись в угловую кабинку, вскоре тружусь уже над второй чашкой кофе, разложив перед собой материалы дела. Вновь и вновь просматриваю фотографии жертв, останавливаясь на той татуировке и пытаясь придумать причину, по которой у одной из жертв она есть, а у других нет, но прихожу лишь к одному выводу: если б это был серийный убийца, все они подходили бы под какой-то общий шаблон, а они не подходят. Эти люди не живут по соседству, не работают в одном здании, не похожи друг на друга ни цветом волос, ни возрастом. Даже род занятий не совпадает. Тем не менее у них должна быть какая-то связь, которую я пока не нашла. Хотя для меня это отсутствие видимой связи говорит о том, что все они из некоего списка на устранение. Убийца нацелился не просто на тех, кто соответствует какому-то профилю, а на этих конкретных людей. Если я хочу найти этого убийцу, то мне нужно найти того, кто снабдил его этим списком, а пока что у меня имеется лишь одна-единственная зацепка – татуировка. И я знаю только одного человека, который может знать, что она означает.

Отправляя экспресс-почтой отпечатки, снятые с двери, слышу, как упорно названивает мой телефон.

Проигнорировав целых десять звонков от собственного брата, я еду к замку на берегу океана – просторному обиталищу Кейна Мендеса – и паркуюсь среди дюжины элитных автомобилей. Я не хочу находиться здесь, но когда еще в Лос-Анджелесе рассказывала Мерфи о татуировке, где-то в глубине души уже понимала, что в итоге тут и окажусь. Я знала, что только здесь и найду свои ответы, и, по правде говоря, эти ответы мне требовались уже довольно давно. Телефон звонит опять, и когда это снова Эндрю, испускаю стон и просто отвечаю на этот чертов звонок.

– Я не собираюсь участвовать в пресс-конференции, которую, как полагаю, уже пропустила, – с ходу объявляю я, исходя из времени.

– Ты была просто обязана приехать. Мы уже об этом говорили.

– Я оказала тебе услугу. Никто и не вспомнит про ФБР, если меня не видно и не слышно.

– Новость о том, что ты здесь и носишь значок, уже облетела весь город.

– Потому что это ты проводил пресс-конференцию, – указываю я.

– Большой город заставил тебя забыть о политике маленького городка. К тому времени, как твоя голова коснулась подушки, все тут уже знали, что ты здесь и при значке. Черт возьми, сестренка! Я знаю свой городок. Если ты собираешься действовать в нем, тебе нужно следовать моим правилам.

– Занимайся своими делами, Эндрю. А я попытаюсь проверить кое-какие факты и поскорей убраться отсюда.

– Я не хочу, чтобы ты убиралась отсюда, Лайла. Ты это знаешь. Мы еще поговорим об этом – о тебе, обо мне, о деле и о многом другом – сегодня вечером за ужином у папы. И если ты подумываешь о том, чтобы не явиться, я просто выслежу тебя и притащу за шкирку.

После этого заявления он, естественно, бросает трубку.

Издав громкий вздох, я открываю дверцу и вылезаю из машины. В воздухе чувствуется прохлада, обещающая приближение зимы, вода в океане холодная, и основная масса туристов наверняка сидит по домам. Жалея о тренче, который оставила в шкафу, направляюсь к главному зданию замка, по бокам от которого расположены два небольших, более традиционных строения. К арочному входу ведет деревянный мост, перекинутый через искусственный ров. Пересекаю его, гадая, наблюдает ли Кейн за моим приближением или же каким-то образом уже предупрежден о том, что я здесь. «Черт…» Наверняка он приставил кого-то присматривать за мной. Этот гад просто помешан на контроле, на все тут наложил лапу. Ну, кроме меня. Я уже это исправила. И твердо вознамерилась, чтобы все так и оставалось, хотя прекрасно знаю, что он собирается проверить серьезность этих моих намерений.

Войдя в вестибюль – под ногами камень, над головой высокий потолок, – подхожу к стойке на манер гостиничной, странной треугольной конструкции из дикого камня, которая требует не меньшего внимания, чем человек, выбравший подобный дизайн. Подхожу к администратору, симпатичной брюнетке лет двадцати пяти, еще одной, которую я не знаю. Мне нравится эта тенденция никого не знать. Я понимаю, что это ненадолго, но мечтать не вредно.

– Мисс Лав, – приветствует меня девушка за стойкой, доказывая, что не такая уж я анонимная, как надеялась. – Я провожу вас в его кабинет.

Она встает, даже не потрудившись поинтересоваться, к кому я пришла.

– Я знаю дорогу, – отвечаю я.

Ее накрашенные красным губы слегка изгибаются.

– Он сказал, что вы так и скажете.

– Естественно, сказал… – бурчу я, отворачиваясь от нее. Нуждаясь в спасении от внезапно нахлынувшего на меня адреналина, игнорирую лифт слева от меня и поднимаюсь по широким каменным ступеням справа. «Вот и все, – говорю я себе. – Только одна встреча. Затем между нами все кончено. Кончено. Кончено. Кончено». Повторяя про себя эти слова, останавливаюсь на верхнем этаже и приказываю себе найти свое Иноземье и шагнуть внутрь. Быть агентом Лав. Но это его мир, в котором Кейн единоличный хозяин, и мое Иноземье отказывается вторгнуться в его пределы.

Глубоко вдохнув и выдохнув, чтобы немного успокоиться, не чувствую каких-либо изменений в своем душевном состоянии. «Ладно, давай поскорей со всем этим разделаемся», – говорю я себе, сворачивая налево по коридору к огромным двойным дверям, подход к которым перекрыт письменным столом в форме подковы, за которым, словно в пулеметном гнезде, расположилась знакомая блондинка.

– Лайла, – приветствует меня Табита, когда я подхожу к ней. Как и всегда – по крайней мере, в моем присутствии, – тон у нее ледяной, а вид надменный и чопорный. Впрочем, если б я была юристом с гарвардским образованием, потерявшим лицензию и теперь играющим роль секретарши Кейна Мендеса, которого я хочу трахнуть, но который не хочет трахать меня, я тоже могла бы стать стервой. Ну, большей стервой, чем уже есть.

Останавливаюсь возле ее стола.

– Ты, как всегда, прямо что кукла Барби, Табита, – говорю я, отмечая полное отсутствие морщин на ее тридцатилетнем личике – что говорит мне о том, что она, как и большинство жительниц этого города, уже пристрастилась к ботоксу. Бросаю взгляд на ее глубокое декольте и возвращаю свое внимание к ее пластиковому лицу. – И грудь у тебя теперь больше?

– У меня натуральная грудь!

Ухмыляюсь.

– Ну да. Натуральная. Конечно.

Табита обжигает меня взглядом. Больше уже не обращая на нее внимания, я прохожу мимо ее стола прямо к двойным дверям кабинета, без стука распахиваю одну из них и захожу внутрь. Закрыв за собой дверь, прислоняюсь к ее деревянной поверхности, в то время как Кейн так и сидит в самом центре комнаты в форме полумесяца, обрамленной только окнами и океаном. Сомневаюсь, что слишком уж многие первым делом замечают это потрясающее зрелище, а не человека за массивным вишневым столом, исходящая от которого энергия опасна для любого, кто осмелится даже просто вступить с ним в какие-то переговоры, не говоря уже о том, чтобы бросить ему вызов.

– Лайла… – произносит Кейн, откидываясь на спинку кресла, чтобы изучить меня. Его серый костюм, сшитый на заказ, сидит на нем как влитой. Галстук на нем темно-синий, в тон тонким полоскам на ткани его костюма.

– Кейн, – отвечаю я и, хотя намеревалась двинуться с места, не делаю этого. Проходит несколько томительных секунд, пока он не выгибает темную бровь в мою сторону.

– Что мы тут делаем, красавица? – интересуется он.

– Лайла. Меня зовут Лайла.

– Ты сказала мне прекратить произносить твое имя.

– Факт остается фактом, Кейн, – говорю я, пересекая разделяющее нас обширное пространство, в то время как его глаза следят за каждым моим шагом. – Пусть будет «агент Лав», – добавляю я, занимая кожаное кресло перед его столом.

– А что – мне нравится, как это звучит, – отвечает он, в голосе у него опять шелк и наждачная бумага, и я не сомневаюсь, что это сделано специально, поскольку все, что делает Кейн, делается специально. – Агент Лав…

Старательно игнорирую то, что, как я знаю, является намеком на один из многочисленных сексуальных аппетитов этого мужчины.

– Расскажи мне еще раз, где ты был вчера вечером.

Кейн подается вперед, положив руки на стол.

– Лайла… – мягко и укоризненно произносит он, выбрасывая мою инструкцию касательно «агента Лав» за окно.

– Ты действительно был с Самантой Янг? – нажимаю я.

– У меня нет причин лгать о чем-то подобном, хотя есть и одна очень веская причина, которая заключается в тебе, чтобы сказать обратное.

«Однако алиби тебе важней», – думаю я.

– Так ты был с ней?

– Да.

– С какого по какое время?

– Совсем уж точно не скажу. Где-то с шести до восьми.

– А ты в курсе, что она встречается с моим братом?

– Ты хочешь сказать, что она с ним трахается.

– Ты знал, – обвиняюще произношу я.

– Нет, не знал. И в твоем благообразном братце явно есть нечто большее, чем кто-либо из нас предполагал.

– Как это прикажешь понимать? – говорю я, хотя прекрасно понимаю, что он имеет в виду.

– Она нечиста на руку, и это ни для кого не секрет в этом городишке. Ты это знаешь.

– И все же ты трахаешься с ней.

– Она мне чисто для перепихона. Я знаю, кто она такая, и мне на это начхать. Если твой брат говорит тебе, что встречается с ней, то это уже совсем другая история. Хотя не может быть, чтобы он не знал, что она собой представляет, а значит, его это тоже не волнует.

Сестра во мне встает на защиту брата.

– Типа как у меня с тобой?

– Нападки на меня из-за моей родословной не меняют того факта, что твой брат связался с ней. А то, что она позволяет ему верить, будто у них серьезные отношения, говорит мне о том, что она чего-то хочет от него.

– А чего она хочет от тебя?

– Того, чего у нее никогда не будет.

– А от моего брата?

– Если она чего-то хочет от твоего брата, то тебе лучше проследить, чтобы она этого никогда не получила.

– Например?

– Понятия не имею, – говорит Кейн. – Но если он спутался с ней, то либо свалился со своего золотого пьедестала, либо им каким-то образом манипулируют.

– Он чист.

– А она нет.

– И все же ты только что развлекался с ней. Что это говорит о тебе?

– Так вот в чем дело? В том, что я с ней? Поскольку ты уже второй раз обращаешься к этой теме. Поправь меня, если я ошибаюсь – а я не ошибаюсь, – но я просто уверен, что у тебя с этим кукольным блондинчиком в Лос-Анджелесе ровно та же история.

– Дело не во мне.

Он выгибает одну из своих темных бровей.

– Ты в этом уверена?

– Это дело ведет Эндрю. Я не могу подтвердить твое алиби без того, чтобы он не узнал, что ты был с ней.

– Так скажи ему. Если он чист – и даже если это не так, – возможно, это его разбудит.

– А если он явится по твою душу?

– Да ладно тебе, красавица… Смею ли я поверить, что ты беспокоишься о моих отношениях с твоим братом? – Кейн не дает мне времени возразить. – Твой брат мне вполне по зубам.

– Я не хочу, чтобы ты стал его врагом.

– Я буду нежен и ласков с ним ради тебя. Ты ведь знаешь, каким нежным я могу быть. Если ты хочешь, чтобы я поговорил с ним…

– Нет, – быстро говорю я. – Даже не думай. Позволь уж мне самой решить, как со всем этим поступить. А вдруг она будет отрицать, что ты был с ней?

– Это интересная перспектива. Думаю, тогда это я окажусь тем, кого поимели, согласна?

Резко выдохнув, встаю, обхожу стол и становлюсь у окна, скрестив руки на груди. Мне не нужно оборачиваться, чтобы понять, в какой момент ко мне присоединяется Кейн, – он достаточно близко, чтобы утвердить свою доминирующую роль, но все же не настолько, чтобы влезть в мое личное пространство. Кейн хорошо знает, как сдвинуть границы тех, кто его окружает, не заходя слишком далеко. Я смотрю на океан, разбивающийся о скалы под нами, и, припомнив, как мне когда-то нравились этот вид и этот мужчина, едва не задыхаюсь.

– Что ты хочешь знать? – спрашивает Кейн мягким, но требовательным тоном, потому что требовательность – это одна из основных сторон его хищной волчьей натуры.

Поворачиваюсь к нему лицом, и он тоже поворачивается ко мне, и я с трудом противлюсь желанию либо отступить, либо шагнуть вперед и ударить его. Или поцеловать его, а затем прикусить его чертов язык.

– Что ты знаешь про моего брата?

– Ничего.

– Кейн… – говорю я, и мне ненавистно, что его имя в моих устах звучит как мольба. – Мне нужно знать.

– Ходят кое-какие слухи о твоем отце, а не о брате.

Я бледнею.

– Что? Об отце? Какие еще слухи?

– Насчет его выдвижения на более высокий пост и милостей, обещанных не тем людям.

– Какой еще более высокий пост?

Кейн склоняет голову набок.

– А ты не знаешь?

– Просто ответь на вопрос.

– Губернатора штата Нью-Йорк.

Я смотрю на него, борясь с яростью, поскольку впервые слышу о подобной затее.

– Ты и вправду не знала, – констатирует он, и в голосе у него звучит такое же изумление, какое я сейчас чувствую.

– Нет. Не знала. Какие милости, каким людям?

– Семье Романо.

Это просто удар под дых.

– Семье мафиози, которая, по твоему мнению, убила твоего отца?

– Да.

– Что это значит для тебя?

– Мы с Романо много лет назад заключили мир, Лайла. Ты это знаешь.

– Ты просто провел черту на песке. Вы не заключили мир.

– Что ты хочешь услышать?

– Теперь ты враг моего отца? – спрашиваю я.

– Прямо в данный момент? Нет.

– Но ты мог бы стать его врагом? – Я поднимаю руку. – Не отвечай. Почему ты мне не позвонил? Если б я была тебе хоть сколько-то небезразлична, ты сказал бы мне!

– Несколько слухов и встреч – не повод бить тревогу.

– Это же, млять, Романо, Кейн! Черт возьми, ты должен был позвонить мне! Ты исподтишка следил за мной, как какой-то чертов маньяк, но ты не позвонил мне по этому поводу!

– Я позвонил бы, если б это стало проблемой.

– Мне нужно остановить это, пока это и вправду не стало проблемой. – Резко вдыхаю и выдыхаю и столь же резко меняю тему: – Что ты знаешь о мужчине с той ночи?

– Его больше нет. – Тон у него жесткий. – Это все, что нам обоим следует знать.

– Ты знаешь его имя? Кто его послал? Хоть что-нибудь?

– Лайла…

– Отвечай! – приказываю я.

– «Нет» на все твои вопросы.

– Как ты, Кейн Мендес, который знает об этом городе абсолютно все, можешь не знать ответов?

– Кто-то позаботился о том, чтобы я не смог получить их, не привлекая внимания к тому, к чему ни один из нас не хотел привлекать внимания.

– Ты когда-нибудь видел татуировку, как у него на руке, до или после той ночи?

– Лайла, – в приказном тоне произносит Кейн. – Послушай меня – и услышь меня прямо сейчас. Ты оставишь эту тему в покое.

Его острая потребность контролировать то, что я делаю или не делаю в отношении той ночи, – это как то, почему я на данный момент принимаю решение оставить Младшего при себе.

– Что ты знаешь про эту татуировку?

– Ничего.

Я прищуриваюсь, глядя на него.

– Ты лжешь.

– Почему ты спрашиваешь об этом?

– Однако ты не стал отрицать, что соврал. Почему ты увиливаешь?

– Почему ты так стремишься засветиться там, где не хочешь светиться?

– И при этом ты якобы не знаешь, кто в этом замешан… Ясно. Вранье. Кругом вранье. – Я не даю ему времени ответить. – Я проверю твое алиби. И свяжусь с тобой, как только сделаю это.

Поворачиваюсь и направляюсь к выходу, но в тот момент, когда уже тянусь к дверной ручке, его рука оказывается на двери у меня над головой – его большое тело так чертовски близко, что он почти касается меня. Так близко, что я чувствую его запах. И Кейн пахнет той жизнью, которая когда-то была для меня как наркотик, – жизнью, которую я любила, а теперь ненавижу.

– Выпусти меня, – мягко прошу я.

– Ты не будешь задавать вопросов о том мужчине или о той ночи, Лайла. Ты не единственная, кому есть что терять.

Поворачиваюсь к нему лицом, проклиная решение, которое теперь не дает мне прикоснуться к нему.

– Что случилось с тем Кейном, который доверял мне так же, как я доверяла тебе той ночью?

– Я доверяю тебе, Лайла.

– Мне кажется, ты был только рад видеть меня на другом конце страны.

– Потому что я не звонил? – Он склоняется еще ближе. – А хочешь знать, почему я не звонил?

– Потому что это я сказала тебе не звонить.

– Ты думаешь, это помешало бы мне позвонить тебе? Или приехать за тобой, если б мне этого захотелось?

Эти слова ранят сильнее, чем следовало бы, а еще доказывают, что я полная дура всякий раз, когда этот человек касается моей жизни.

– Между нами все кончено.

– Ничего между нами не кончено, Лайла, и если ты думаешь, что мое молчание означало, что между нами все кончено, то ты скоро поймешь, что это не так. Не задавай вопросов, последствия которых могут оказаться непредсказуемыми для нас обоих.

Кейн толкает дверь, и несколько долгих мгновений мы смотрим друг на друга, и то, что повисает между нами, – это некая странная смесь сексуального напряжения, гнева, вызова и чего-то еще, чему я не могу дать названия. Я отворачиваюсь от него и выхожу из кабинета, и вот теперь – теперь я в своем Иноземье, в своей безопасной зоне, в своем укромном месте, где я абсолютно ничего не чувствую. Где Кейн и прошлое не способны добраться до меня. Спускаюсь по лестнице, медленно и непринужденно, и прохожу через вестибюль. Выхожу из здания под порыв ветра с океана, дующего мне в спину, и лавирую между машинами, пока не оказываюсь рядом со своей прокатной тачкой, где нахожу конверт с прикрепленной к нему красной ленточкой. Дыхание у меня пресекается – это явно от Младшего.

Все еще оставаясь в своем Иноземье, подхожу к машине, натягиваю на руку рукав, чтобы не смазать отпечатки, и открываю дверцу, после чего достаю из сумки резиновую перчатку. Вернувшись к лобовому стеклу, беру конверт и забираюсь в машину. Натянув вторую перчатку, вынимаю записку, в которой говорится:

Д – это ДОВЕРИЕ.

Ты ДОВЕРЯЛА ему.

Д – это еще и ДУРА.

Это ТЫ.

Глава 10

Я не из тех, кто колеблется и дергается по пустякам. Вообще-то люди, которые тратят время на такую дерготню, действуют мне на нервы. Если тебя что-то беспокоит, просто сделай с этим что-нибудь. Отрасти яйца и ухвати за яйца кого-нибудь еще. И именно поэтому, зная, что Саманта руководит своим бизнесом по дизайну одежды у себя из дома, а не из офиса семейной фирмы, расположенного в Нью-Йорке, я еду в ее особняк в нескольких милях от офиса Кейна. Конечно, я не ожидаю, что она будет там, поскольку Саманта только что прилепила записку мне на лобовуху, а ее особняк – единственное известное мне место, где ее можно найти, но я хочу, чтобы она знала: я у нее на хвосте.

Проехать за ворота не получается. Персонал, который она держит на территории, просто отказывается пропускать меня. Собираюсь уже сдать назад и уехать восвояси, когда серебристый «БМВ», который, как я знаю, принадлежит Саманте, подъезжает сзади, перекрыв мне выезд. Возможно, это демонстрация силы, но наверняка это также и ход, призванный удержать меня за пределами ее личного пространства, что я нахожу действительно чертовски интересным.

Ставлю машину на «парк», а затем бросаю взгляд на записку Младшего на пассажирском сиденье. Намеренно оставив ее там, прямо на виду – на тот случай, если Саманта подойдет ко мне, – выхожу из машины, и Саманта делает то же самое. Ее длинные светлые волосы – гладкое, красивое напоминание о том, что я единственная брюнетка в жизни Кейна. Я даже не в его вкусе. На ней черные брюки и черная водолазка, создающие иллюзию благопристойности. «Ой, да ладно!» У всех у нас есть какие-то сверхспособности: кто обалденно печет кексы, кто рисует картинки, кто слышит, как с ним разговаривают мертвые тела… Ее же главный талант – затрахивать мужчин до бесчувствия. Какая там благопристойность! Саманта представляет собой именно то, что я сказала вчера вечером. Шлюха, стерва, или как там, блин, я ее еще назвала. Мы идем навстречу друг другу, а когда встречаемся у багажника моей машины, она надевает на глаза свои брендовые солнцезащитные очки. Маленькая хитрость, хорошо известная любому сотруднику правоохранительных органов – призванная скрыть ложь, которую вам вот-вот скормят.

– Лайла Лав… – произносит Саманта в качестве приветствия.

– Агент Лав, – поправляю я, указывая на свой значок, на который она могла взглянуть, а могла и не взглянуть, поскольку я не вижу ее млятских глаз. – Не сомневаюсь, что раз уж ты трахаешься с моим братом, то знаешь, что прошлой ночью произошло убийство.

– Да весь Хэмптон уже это знает… – Саманта обнимает себя за плечи. – Это нервирует.

Равно как и то, что она путается с моим братцем. «И с Кейном, черт возьми».

– Где ты была вчера вечером?

– Вчера вечером? Да какая разница, где я была? Главное, что я не была в доме той женщины.

– Так где ты была, Саманта?

– С твоим братом.

– Правда? – спрашиваю я, имитируя классический и в высшей степени высокомерный изгиб брови Кейна. – А мне совсем не то говорили…

Саманта снимает очки и смотрит на меня немигающим взглядом.

– Спроси у него, – говорит она и, никак не показывая, что услышала мое замечание касательно ее местонахождения, добавляет: – Я была с твоим братом.

– С какого времени по какое время? – спрашиваю я, поскольку Эндрю был в Саутгемптоне, когда я приехала в город, и мысль о том, что она была с Кейном и Эндрю в один и тот же вечер, вызывает у меня тошноту.

– Не знаю. Я была здесь, работала, а потом поехала к нему домой. Точно не скажу. Не знаю, в какое время.

Я уже давно выяснила, что сразу два «не знаю» в одном предложении означают, что человек знает, но не хочет говорить.

– Может, твой персонал нам с этим поможет? – предлагаю я. – Или записи с твоих камер наблюдения?

– Я… Наверное.

– Вот и славненько, – одобрительно произношу я. – Пойдем поговорим с твоими работниками.

– Я дам тебе записи с камер, но ты все-таки поговори со своим братом.

– Обязательно. И с твоим персоналом тоже.

– У меня сегодня дел по горло. Записи и твой брат должны меня полностью оправдать. И вообще-то это просто смешно. Я могу быть многим из того, что тебе не нравится, Лайла, но я не убийца.

– Ты и вправду много чего собой представляешь, – заявляю я. – Кое-что из этого довольно легко подтвердить – в отличие от твоей непричастности к убийству. Мне нужны доказательства твоего алиби.

Поворачиваюсь и иду к своей машине.

– Лайла!

Продолжаю идти.

– Агент Лав!

Останавливаюсь и поворачиваюсь к ней лицом.

– Да, мисс Янг?

– Если ты решишь сделать это личным делом, то тебе не понравятся результаты.

Кривлю губы.

– Ты говоришь как любой подозреваемый, которому есть что скрывать, пусть даже это и не то преступление, которое я расследую, – говорю я и на сей раз, когда опять иду дальше, уже не останавливаюсь, пока не сажусь в свою машину и не захлопываю дверцу. Бросив взгляд в зеркало заднего вида, замечаю, что Саманта так и не сдвинулась с места, а это значит, что ее машина еще не убралась с моего пути. Включаю задний ход и слегка газую, отчего ее руки взлетают в воздух и она вроде как что-то кричит мне. Нажимаю на тормоз и газую опять, после чего она наконец разворачивается и топает обратно к своей машине.

Саманта быстро сдает назад и съезжает на обочину, чтобы дать мне проехать. Я тоже сдаю назад, и мой разум уже делает выводы из этой встречи и той, с Кейном, – многие мне не нравятся. Только начинаю укладывать их в голове, как звонит мой сотовый. Схватив его, смотрю на экран и вижу номер своего босса.

– Директор Мерфи, – приветствую я его. – А вы раненько.

– Это называется хорошей работой, – заявляет он. – Ну, рассказывайте. Так у нас серийный убийца?

Челюсть у меня сжимается.

– Я же говорила вам. Я думаю, что…

– Да, профессиональный киллер. Подкрепите это фактами.

– Разные возрасты, расы, стили жизни, работа, пол – нужно ли продолжать?

– Один убийца?

– Пока не готова сказать.

– Они умерли одинаково? – не отстает Мерфи.

– Да.

– Тогда это один убийца, – заключает он.

– Или один и тот же стиль убийства.

– Это маловероятно.

Мерфи прав, но я всячески стараюсь не затрагивать тему смены юрисдикции.

Он словно читает мои мысли.

– Вы не хотите претендовать на нашу юрисдикцию. – Мерфи не дает мне времени возразить. – В этом нет ничего личного, специальный агент Лав. Это ваша работа.

– Которую я должным образом и выполняю. Я не пробыла здесь и двадцати четырех часов. Мы не можем переориентировать два полицейских управления в штате менее чем за сутки, да еще и с незавершенным расследованием. И откуда нам знать, что это не то, чего хочет наш убийца, учитывая, что здесь меня ждал труп?

Мерфи пару секунд молчит.

– Мы заявим о своей юрисдикции ровно через сорок восемь часов с данного момента, если вы не убедите меня в обратном. Это понятно?

– Понятно.

– Что вам нужно от меня прямо сейчас?

– Пространство.

– Ладно тогда. Пространство так пространство. Вы знаете, как со мной связаться.

Он вешает трубку.

Я поднимаю взгляд и обнаруживаю, что опять заехала на парковку той закусочной, в которой сегодня утром заправлялась кофеином. Глушу мотор, мои пальцы сжимаются на руле, и сразу несколько выводов лавиной обрушиваются на меня: если Саманта не была с Кейном прошлым вечером, то ни у кого из них нет алиби на время убийства. Однако если они все-таки были вместе, как подсказывает мне внутреннее чутье, и она просто не решилась признаться в этом мне, сестре Эндрю, то у меня проблема посерьезней. Поскольку если она и вправду натуральная шлюха, какой кажется, и кувыркалась в один и тот же вечер и с Кейном, и с моим братом, то никак не могла побывать у меня дома. А значит, Саманта не может быть автором тех записок – если только не наняла кого-то на эту роль. Перевод: независимо от того, как я все это вижу, кто-то, кого мне еще предстоит вычислить, знает мой секрет. И хотя Саманта, знающая мой секрет, это не идеально, есть люди, которых я знаю, способные в определенной степени ее контролировать. Кейн вот вполне может ее контролировать. А другими словами, я сама. Чего я не знаю о той ночи? У кого есть мотив выгнать меня из города? Может, у самого Кейна?

Хватаю с сиденья пластиковый пакет с запиской и отвергаю эту версию. Нет. Это не Кейн. Он не из тех, кто пишет записки и прибегает к запугиванию исподтишка. Он – это власть. Прямота. Требовательность. Что доказано его требованиями в мой адрес сегодня и даже той ночью. Не говоря уже о том, что этот человек всеми силами пытался удержать меня от отъезда из города. «И все же, – думаю я, – он так и не позвонил мне». Это странно, но тогда я списала это на его уязвленное самолюбие. И только сейчас понимаю, что есть и другое объяснение, почему Кейн дистанцировался от меня. Он счел это более благоразумным. Но по какой причине? И как это связано с Младшим? И почему, черт возьми, я не посвящена в этот секрет?

Обозлившись, принимаю решение. Я найду Младшего и получу ответы о той ночи. Как именно я к этому подойду, будет зависеть от того, как долго это дело продержит меня в городе и сколько у меня будет возможностей держаться в тени, на сей раз никуда не уезжая отсюда.

Забиваю в поиск на своем телефоне «офис судебно-медицинской экспертизы в Хэмпстеде», нахожу номер рабочего сотового телефона Бет, а затем соединяюсь с ней.

– Агент Лав, – приветствует она меня. – Я думала, что увижу тебя сегодня утром на пресс-конференции.

– Не сложилось. Мы можем встретиться?

– Когда?

– Ты была на пресс-конференции, а это значит, что ты все еще в нашей деревне. Так что прямо сейчас.

– Ты явно все еще не веришь в то, что нужно заранее предупреждать людей, – сухо констатирует Бет.

– Предупреждение дает людям время придумывать всякие истории, которые отнимают у меня время.

– Сделаю вид, что ты только что не предположила, будто я кинулась бы выдумывать какую-нибудь историю, если б ты не поставила меня перед фактом.

– А ты собиралась?

– «О, я вовсе не это имела в виду, Бет», – певуче передразнивает она меня, что в ее устах звучит довольно мило. Впрочем, в моих устах и с добавлением хотя бы одного привычного для меня трехбуквенного или четырехбуквенного слова это была бы совсем другая версия милоты. – «Я доверяю тебе, Бет!» – продолжает она. – «Мы ведь подруги, Бет!»

– Ладно, – говорю я. – И все такое. Так ты можешь?..

– Да. Я только что закончила вскрытие, так что совершенно свободна. Где?

– В закусочной «У Микки». Я займу нам столик.

– Буду через пятнадцать минут, – говорит Бет, сразу же отключаясь и тем самым доказывая, что в моей жизни есть не только мужчины, которые не утруждают себя прощальными репликами.

Я засовываю записку в сумку, не собираясь давать Младшему шанса вновь прибраться за собой. Когда она надежно убрана с глаз долой, выхожу из машины и направляюсь в закусочную. Подхожу к двери как раз в тот момент, когда она открывается и из-за нее выходит Джек Лерой.

– Лайла Лав! – восклицает он, крепко обнимая меня.

Большинство людей, в отличие от меня, были бы только рады возможности угодить в объятия знаменитой и некогда весьма привлекательной кинозвезды. Но дело в том, что большинство людей, включая мою мать, верили и верят, что он убил свою не менее знаменитую жену, и поэтому я бы предпочла, чтобы вместо меня он обнимал уличный столб, а руки у него были бы скованы наручниками.

– Как дела, малышка? – спрашивает Джек, к моему облегчению отпуская меня и окидывая быстрым, но внимательным взглядом. – Выглядишь так же сногсшибательно, как твоя мать.

– Ты говоришь это каждый раз, когда видишь меня, – отвечаю я на знакомый комплимент, от которого отмахиваюсь по одной-единственной причине: я вовсе не такая сногсшибательная, как моя мать, и меня это устраивает. – Давно ты здесь?

Он смеется.

– А что? Думаешь, это я убил ту женщину?

Я даже не пытаюсь скрыть усмешку, которая, как я надеюсь, выглядит у меня на устах столь же вызывающе, как ярко-красная губная помада.

– Не смешно, – бросаю я, – если это вообще шутка.

Лицо у него напрягается, Джек явно смущен.

– Расслабься, Лайла.

– Агент Лав, – поправляю я и, в полной мере наслаждаясь недовольным выражением его лица, продолжаю: – Ты знал Синтию?

Намеренно называю жертву вчерашнего убийства по имени.

– Нет.

– И все же ты знаешь, о ком я говорю?

– Я смотрел пресс-конференцию сегодня утром.

Это разумный ответ, но я еще не покончила с тем, чтобы он чувствовал себя неуютно.

– Где ты был вчера вечером? – спрашиваю я, потому что, как говорится, один раз убийца – навсегда убийца. Что вообще-то не так. С точки зрения статистики одно убийство – это всего одно убийство, но Лерой мне не нравится, и я предпочитаю думать, что он может быть просто аномалией.

– На премьерном показе в Саутгемптоне.

– Какого фильма?

– Нового выпуска «Звездных войн», – отвечает Джон и немедленно меняет тему: – Не можешь же ты всерьез думать, будто я в этом как-то замешан?

– Я ничего не «думаю». Я собираю факты. А это твое алиби можно подтвердить? И как?

– Показ был громким. Я зарегистрировался. Там были камеры наблюдения. И много гостей, с которыми я общался.

– Позвони организаторам, – приказываю я. – Попроси их отправить записи с камер и показания свидетелей Эндрю.

– Это действительно необходимо?

– Да, – говорю я. – Прими это, и давай поскорей с этим разделаемся.

Хватаюсь за дверь, чтобы войти в закусочную, но останавливаюсь.

– Хотя нет, не надо. Мне нужно знать, кто еще был на показе. Я сама с ними свяжусь.

Не дожидаясь ответа, захожу в закусочную, где на табличке написано: ПОДОЖДИТЕ, ПОКА ВАС НЕ УСАДЯТ. Я не жду, пока меня усадят. Направляюсь прямиком к угловой кабинке, в которой сидела утром, и сажусь, прислонившись спиной к стене, чтобы хорошо видеть дверь.

Официантка Роуз, латиноамериканка лет шестидесяти с небольшим, которая сегодня уже обслуживала меня, возвращается ко мне, явно довольная тем, что я оставила просто-таки несусветные чаевые. Можно подумать, что абсолютно все в этом городе готовы подбросить обслуживающему персоналу немного бабла, но, к сожалению, большинство местных богачей славятся редкостной прижимистостью.

– Еще кофе или желаете что-нибудь поесть?

– Кофе, – говорю я. – Возьму чего-нибудь жирненького, когда подъедет моя подруга.

– Кофе с жирненьким, – смеется она. – Звучит заманчиво.

– Настоятельно рекомендую, – заверяю я ее с совершенно серьезным видом, несмотря на ее веселое хихиканье, и она отходит.

Покалывающее ощущение, что за мной наблюдают, вынуждает меня поднять взгляд на столик слева от меня, через проход. Там сидит, уставившись на меня, Александра Харрис, симпатичная брюнетка и помощница окружного прокурора. А еще она моя бывшая лучшая подруга, хотя «бывшая» – это не по ее инициативе. Ее просто постигла та же участь, что и моего наставника: болезнь под названием «слишком много знаю, слишком много видела», которую она подхватила, оказавшись со мной в тот вечер.

Тянусь за своим кофе, но так и не беру его. И внезапно – помимо своей воли – возвращаюсь в прошлое.

– «Кровавую Мэри», – говорю я бармену.

– Нет уж, – возражает Александра, хватая меня за руку и глядя на мужчину, который только что принял мой заказ. – Самую дорогую бутылку шампанского, которая у вас только найдется! – Она поворачивается ко мне. – Сегодня ведь твой день рождения.

– День рождения у меня завтра.

– А сегодня вечером ты моя. – Выражение ее лица смягчается. – Я знаю, что ты обычно праздновала свой день рождения с мамой, а потеряла ее всего два года назад. Нам нужно чем-то занять тебя.

– Мы и вправду праздновали его вместе, – говорю я. Грудь у меня сжимается, мой смех печален. – Отец обычно вручал мне какой-нибудь дорогой подарок и отправлял восвояси, а она устраивала настоящий праздник, и неважно, сколько мне было лет. Шоколадный торт… Кофе… Поход по магазинам… Я с нетерпением ждала этого каждый год.

– О боже… Мне приходилось иметь дело с твоим отцом. Надеюсь, что Кейн более склонен к проявлению чувств, чем он.

– Да все более склонны к проявлению чувств, чем мой отец, – говорю я. – Наверное, это из-за того, что он так долго проработал в правоохранительных органах. Не столько здесь в качестве начальника полиции, сколько в полиции Нью-Йорка. Это огрубило его.

– Это и делает с тобой твоя работа в полиции Нью-Йорка?

– Да, я грубая, как пьяный матрос.

– Ты сквернословишь, как пьяный матрос, – шутливо поправляет она, но быстро трезвеет. – Надеюсь, что Кейн сегодня компенсирует все плохое в твоей жизни и будет совращать тебя до самой полуночи.

– Скорее с полуночи. Он сейчас в Хьюстоне, вернется только к ночи.

– Вот как? – говорит Саманта. – И что он там делает?

– Закрывает какую-то сделку с банком для своего отца.

– Отца? Я не думала, что Кейн работает на своего отца.

– Он работает на «Мендес энтерпрайзис». Так что, естественно, работает на своего отца.

– Да, но его отец…

– Давай не будем, – предостерегающе произношу я, раздраженная тем, что она, как и многие другие, затронула со мной эту тему. – Кейн – юрист с дипломом Йельского университета и руководит общенациональным конгломератом, в котором работают тысячи людей.

– Я знаю. Еще бы не знать. Я просто волнуюсь за тебя.

– Кейн – это…

– Это настоящая находка, Лайла. Этот мужчина чертовски сексуален и до неприличия богат. Каждая старлетка, появляющаяся в этом городе, охотится за ним, но он смотрит только на тебя.

«Потому что мы с ним понимаем друг друга». Я беру у бармена фужер шампанского и протягиваю его Александре. Она берет его у меня и подносит к губам, пока наполняют мой.

– Прости, – говорит она. – Наверное, я просто завидую. Ты же знаешь, чего мне стоила эта история с Ларри.

– Твой бывший – просто мудак, даже не заслуживающий упоминания.

– Ты просто не можешь себе представить, Лайла… – Саманта качает головой. – Я по-прежнему вижу его белую волосатую задницу, торчащую из штанов, когда он трахался с этой сучкой, которую называл своей секретаршей. И я все еще слышу ее стоны. О господи… Эти стоны…

– Лучше б ты узнала об этом до того, как вышла за него замуж.

– Вообще-то сама знаю. – Она бросает взгляд в конец бара и хватает меня за руку. – О боже… Здесь Дженсен Майклс!

При упоминании о подающей надежды кинозвезде, от которой Саманта отказалась ради Ларри несколько месяцев назад, губы у меня кривятся.

– Мой день рождения. Твое желание.

– Мое желание? Нет. Я не…

– Давай.

Ее взгляд поднимается за мое плечо.

– Он подзывает меня к себе!

– Ну так иди. Чего ты ждешь?

Она смотрит на меня.

– Сегодня же твой день рождения.

– День рождения у меня завтра, но, – хватаю ее за руку, – помни одно. Он хочет трахаться. Ты хочешь трахаться. Речь сейчас о тебе. Ради тебя. Мне нужно, чтобы ты это сказала. Он хочет трахаться. Я хочу трахаться. Просто трахаться.

Саманта морщится.

– Я не употребляю таких слов. Это ты у нас употребляешь их столько, что на весь город хватит.

Закатываю глаза.

– Скажи это, или ты остаешься со мной. Он хочет трахаться.

– Ладно. Он хочет… трахаться.

Смеюсь над тем, с каким трудом она это произносит.

– Теперь скажи: «Я хочу трахаться».

– Нет. Да… Я хочу трахаться. И завтра расскажу тебе обо всем в красках.

– А вот этого не надо.

Александра смеется.

– Нет, надо. Ладно, иду. Действительно иду.

– Да уж изволь.

Она кивает и уходит.

Я моргаю и смотрю на свою кофейную чашку, а затем опять возвращаюсь назад во времени.

Я отпиваю шампанского, которое осторожно держу в руках на случай, если понадоблюсь Александре, когда они с Дженсеном направляются к двери. Она машет мне у него за спиной и одними губами произносит:

– С днем рождения меня!

Смеюсь и машу рукой, прежде чем допить последний глоток из своего единственного на сегодня бокала. Когда мой телефон подает звуковой сигнал, достаю его из сумочки, чтобы найти сообщение от Кейна: Лайла Лав.

Губы у меня изгибаются в улыбке, и я набираю: Кейн Мендес.

Он печатает: Знаешь, что бы я с тобой сделал, если б оказался там прямо сейчас?

Смеюсь и, поскольку мне просто нравится подначивать этого человека, печатаю: Ничего оригинального, я уверена.

Я почти слышу его глубокий, грубоватый смех, когда Кейн читает этот ответ и отвечает: Вызов принят. Я в Нью-Йорке, собираюсь сесть в вертолет. Потом приеду к тебе. Пока что adios.

Это приятный сюрприз, так что я быстро засовываю телефон обратно в сумочку и оплачиваю счет. Утром Александра будет в ужасе от того, что совершенно забыла про него. Поднявшись, вешаю сумочку на плечо и вдруг пошатываюсь.

– Ого, – бормочу я, хватаясь за высокий табурет у барной стойки и давая себе минутку восстановить равновесие. Встряхиваю головой, и со мной опять всё в порядке. Мне явно нужен ужин, который я пропустила. Направляюсь к двери и выхожу на парковку, когда это происходит снова.

«И вот с этого и начался весь этот ад», – думаю я, возвращаясь в настоящее. Накрытая приливом нежданного адреналина, который так и бурлит во мне, я делаю вполне логичную вещь. Тянусь за своим кофе, но не успеваю сделать и глотка, как мой взгляд останавливается на Александре, которая теперь смотрит прямо на меня. Но то, что я вижу, – это не она, а я сама, стоящая в своей гостиной, голая и вся в крови.

Глава 11

Я, конечно, знаю, что Александра даже не подозревает о том, как та ночь изменила меня, – хотя, безусловно, осознает тот факт, что с того момента мы уже никогда не были близки. Ее желание увидеть меня на следующее утро, чтобы поделиться подробностями своего живительного траха, было вполне ожидаемым и даже понятным. Но также ожидаемой была и ее способность заглянуть мне в глаза и понять, что одна-единственная ночь полностью изменила меня. Она могла начать задавать мне вопросы, на которые мне не хотелось бы отвечать. Именно поэтому я так и не позволила этому случиться, несмотря на неловкость, которая возникла тогда и сохранялась до тех пор, пока я не устроилась на работу в ФБР. И прямо сейчас, когда Александра смотрит на меня, а я смотрю на нее, я опять испытываю то неловкое чувство. Это совершенно особый вид неловкости – примерно как когда в субботу вечером напиваешься в хлам, а потом делаешь вид, будто ничего такого и не было.

Она встает, и, прочитав ее намерение подойти ко мне, я тоже быстро встаю, немедленно направляясь в ее сторону, потому что ни за что на свете не собираюсь застрять за своим столиком, если Александра вздумает злоупотребить моим гостеприимством, которым здесь и не пахнет. К несчастью, она бросается вперед, вместо того чтобы колебаться или дожидаться меня, и высокие каблуки ее темно-синих туфель в тон ее темно-синему костюму громко стучат по кафельному полу.

– Я слышала, что ты в городе! – восклицает Александра, встречая меня в самом центре закусочной. К счастью, посетители за соседними столиками находятся вне зоны слышимости.

– После той утренней пресс-конференции, – отзываюсь я, – я почти уверена, что даже любимая корова Джейн Уайз знает, что я в городе.

– У нее все еще есть эта корова, – говорит мне Александра со сдавленным смешком. – Ее зовут Люси. И она знаменита, знаешь ли. Эта корова…

– Участвовала в «Фармлэнд», – перебиваю я, имея в виду ныне не существующее детское телешоу. – Я знаю. И справлялась со своей славой получше, чем большинство жителей этого города.

– Тут я с тобой полностью согласна, – заверяет меня Александра, после чего быстро меняет тему: – Ты уже виделась с Кейном?

Этот вопрос меня не удивляет. Если кто-то, кроме Кейна, и знает, насколько неразлучны мы с ним некогда были, так это моя бывшая лучшая подруга.

– Он вчера вечером появился на месте преступления.

– И?.. – произносит она, понижая голос, как будто это какой-то большой секрет.

– И у меня на уме было только мертвое тело.

– Мертвое тело… – повторяет Александра. – А не его горячее тело?

– Мертвое и горячее – это не те два слова, которые я часто использую вместе.

– Но случается?

– Бывает, – соглашаюсь я, думая об одном конкретном серийном убийце, чья привлекательная внешность позволила ему залезть в трусики шести девушкам, прежде чем он жестоко убил их. – Иногда.

– Это был бы один из тех случаев, когда мы бы напились и ты объяснила бы, о чем, черт возьми, говоришь.

«В некие стародавние времена», – думаю я. Но только не сейчас, и Александра, должно быть, видит это в моих глазах, поскольку откашливается и добавляет:

– Что слышно о вчерашнем убийстве? Вы передаете мне убийцу для подготовки судебного дела или как?

– На этот вопрос может ответить мой брат, шеф полиции.

– Да ладно тебе, Лайла… Ты же из ФБР, и ты показалась с мертвым телом.

– Единственное тело, с которым я показалась, – это мое собственное, которое, уверяю тебя, живее всех живых.

– Ты была на месте преступления, – указывает она.

– Да, я была там и занималась тем, что делаю для многих правоохранительных структур. Я приехала. Оценила ситуацию и поделилась своей оценкой с тем, кто там на самом деле командует, – со своим братом.

– Если ты приехала не ради этого дела – что я считала очевидным, поскольку оно ждало тебя сразу по приезде, – то тогда зачем?

– По личному делу, – отвечаю я, и когда Александра протягивает руку и заправляет свои коротко подстриженные каштановые волосы за ухо, кольцо у нее на пальце говорит мне, что теперь она замужем, хотя я не знаю, как долго и за кем.

Из глубин ее жакета доносится звон, и она засовывает руку во внутренний карман.

– Прости, мне нужно…

– Прими звонок, – говорю я, поворачиваясь к ней спиной и возвращаясь на свое место. Ее взгляд по-прежнему прикован ко мне, но официантка и кофе спасают меня, когда я возвращаюсь за свой столик.

Опять усаживаюсь и минутку болтаю с Роуз, пока приправляю свой кофе большим количеством сливок и сахарозаменителя. Краем глаза подмечаю, что Александра уже вновь занимает свое место, и это тот самый момент, который Бет выбирает для своего появления.

Она входит в закусочную, и я наблюдаю за ее приближением, оценивая ее так, как оцениваю всех знакомых и незнакомых в своей жизни, – каждое такое наблюдение когда-нибудь может пригодиться для сравнения с каким-нибудь другим человеком в ходе расследования. В случае с Бет, она высокая, худая и настороженная, когда осматривает закусочную, прежде чем заметить меня, после чего поднимает руку и направляется в мою сторону. Ее черные брюки в тонкую полоску в сочетании с жакетом в тон определенно выглядят по-мужски, в то время как черная шелковая блузка несколько смягчает этот образ. Это говорит мне о том, что по какой-то причине ей кажется, будто ее феминность работает против нее, но при этом она не хочет полностью выхолащивать свою женскую сущность. Я вполне могу это понять. Отсюда и мое вольное употребление известных всем трехбуквенных и четырехбуквенных слов, которыми я пользуюсь столь же легко, как своей розовой помадой.

Бет широкими шагами преодолевает оставшееся между нами расстояние, и уверенность в себе, которая всегда восхищала меня в ней, явно все еще жива и здорова – в отличие от той обнаженной женщины, которая стала объектом нашего изучения вчерашним вечером. То, что Бет удается с такой же готовностью отстраниться от смерти, что и мне, наверняка многое говорит о том, почему мы контачим. Это, вероятно, делает ее самым близким к подруге человеком из тех, кто у меня когда-либо будет, и, поскольку я не разговаривала с Бет целых два года, слово «подруга» не стоит понимать так же буквально, как утверждение, что шоколад лучше секса. По крайней мере, хорошего секса.

Бет проскальзывает на место напротив меня, кладет рядом с собой свою огромную сумку от «Гуччи», и название дорогого бренда напоминает о том, что она, как и большинство здесь присутствующих, происходит из семьи с деньгами. В ее случае – семьи инвесторов в недвижимость, которые наверняка предпочли бы, чтобы она занималась интерьерным дизайном, а не трупами.

Роуз останавливается рядом с нами, разглядывая Бет, в руке у нее кофейник.

– Кофе?

– Весь кофейник, пожалуйста, – говорит та, ставя свою перевернутую до сих пор чашку на блюдце. – Но я начну с этого.

Официантка наполняет ее чашку и обводит нас взглядом.

– Что-нибудь из еды?

Мы с Бет качаем головами, и как только Роуз уходит, Бет понижает голос и подается ближе.

– Что, черт возьми, происходит?

– Как, черт возьми, тебя понимать?

– Я здесь, в Ист-Хэмптоне, – говорит она, как будто это все объясняет.

– Ты ведь здесь живешь, – отвечаю я, и тут до меня доходит: – Но… Центр судмедэкспертизы находится в Хаапподже, и ты только что сказала, что закончила вскрытие. Здесь не может быть для этого подходящих условий.

– Я бы назвала помещение, которым пришлось воспользоваться сегодня утром для этих целей, в лучшем случае приемлемым.

– Тогда зачем проделывать это здесь?

– Именно это я и сказала, когда получила запрос, и стала настаивать на том, что вскрытие необходимо провести в Хаапподже. А тридцать минут спустя моя начальница…

– Директриса судмедэкспертной службы округа Саффолк? – уточняю я.

– Да. Бриджит Джонсон. Она позвонила мне и сказала, что не станет проводить вскрытие по документам в течение сорока восьми часов. И что мне нужно провести его на месте.

– Я даже не уверена, что это законно.

– Не только ты одна.

– Зачем это делать?

– Она сказала, что в Хаапподже слишком много сотрудников и вообще людей, которые могут распустить язык. Это замечание было высказано после того, как она напомнила мне, что в Ист-Хэмптоне полно влиятельных людей, которые не хотят, чтобы у них во дворах толклись съемочные группы новостных каналов.

– Мой отец провел сегодня пресс-конференцию. Я думаю, она что-то не так поняла. Это уже не новость.

– Пресс-конференцию, которую он практически свел к тому, что вчера вечером имело место самоубийство, а не убийство.

– Ни хера себе… Скажи мне, что он этого не делал.

– Хотела бы я это сказать.

Отодвигаю свою кофейную чашку в сторону.

– Каким местом он вообще думает? Он же потом будет выглядеть лжецом.

– Он скажет, что был дезинформирован.

– Тобой, – добавляю я, и быстрота ее ответа заставляет меня задуматься, не выдвигался ли уже когда-нибудь подобный аргумент.

– Да, я и вправду считаю, что мне готовят роль козла отпущения, раз уж и твой брат поддержал его.

– Ты не пыталась возразить?

– У меня не было ни малейшего шанса. Они позаботились об этом.

– И чем дело кончилось?

– Сегодня утром ко мне явился Ривера и буквально не отходил от меня, пока я не закончила отчет о вскрытии.

– Он тебе что-нибудь сообщил?

– Помимо того, что мы с тобой обе предположили на основании осмотра места преступления, особо ничего. Установлены расстояние, с которого произведен выстрел, и рост стрелявшего. Никаких следов ДНК. Никаких материальных улик. Никаких признаков борьбы.

– Татуировки?

– Нет. – Бет хмурится. – И ты уже спрашивала вчера вечером. Что у тебя с этой татуировкой? Это и есть связь, которую ты ищешь?

– Я давно уже выяснила, что отметины на теле, как правило, способны много о чем рассказать, – без запинки ответствую я. – Так что всегда ищу их.

– Ясно. Ничего из такого в этом деле тебе не поможет. Честно говоря, все проделано настолько чисто, насколько это возможно. Если не найдется свидетеля, само по себе тело ничего нам не расскажет.

И все-таки расскажет, и я уже слышу этот рассказ из уст Бет. Чисто… Профессионально… Все это много чего говорит мне о нашем убийце.

– Можно ли как-то выдать это за самоубийство?

– Никто не пустит себе пулю между глаз с расстояния в целый фут, что подтверждают данные криминалистической экспертизы. Причем так, чтобы ствол бесследно исчез.

– Другими словами, они просто пытались всех угомонить, чтобы никто не совал туда нос.

– Ты-то здесь. Ты из ФБР. И ты была на месте преступления.

– Это вопрос?

– Общественность тоже обратила на это внимание перед той пресс-конференцией, как раз поэтому-то они и предложили версию самоубийства. Чтобы всех успокоить.

– Ты хочешь сказать, что теперь поддерживаешь их, хотя они вводят людей в заблуждение?

– Не поддерживаю, но вполне могу их понять. Давай посмотрим правде в глаза, Лайла. То, что ты оказалась здесь ровно в тот момент, чтобы попасть на место преступления, наводит на мысль, что тебя предупредили об этом убийстве. – Бет издает резкий смешок и добавляет: – Или ты была в нем как-то замешана.

Я не смеюсь. И уж точно не собираюсь говорить ей, что, по-моему, она очень близка к истине.

– Еще раз, – говорю я. – Это вопрос?

– Тот же самый, который я задала, когда села. Что, черт возьми, происходит?

– Я же говорила тебе…

– Скажи-ка лучше мне, – раздается мужской голос. Голос Риверы.

Он появляется рядом с нами, уже приставляя стул к торцу нашего столика. То, что ему удалось незаметно для меня подкрасться к нам, тогда как мне хорошо видна дверь – а таких проколов со мной обычно не случается, – заставляет меня думать, что Эдди уже давно ошивался где-то поблизости, а не исключено, что и прислушивался к нашему разговору.

– Так что, черт возьми, происходит?

– Это ты мне скажи, – говорю я. Заметив у него на подбородке шрам, которого раньше не было, решаю поменяться с ним ролями. – Начнем с ножевой раны у тебя на лице. Кто это тебя порезал?

– Начнем с того, что ты здесь делаешь, – парирует он.

– Мне нравится здешний кофе, – отвечаю я.

– Знаешь, – сухо говорит Эдди, – люди, которые мнят себя большими хитрецами, частенько прикрываются наглостью. Такое твое поведение, а также те несколько тысяч миль, которые не так давно отделяли тебя от этого места, заставляют меня задуматься о том, что же ты скрываешь.

Он попал слишком близко к цели, и теперь уже мой черед отбивать удар.

– Люди, которые меняют тему и переводят разговор на других людей, когда их спрашивают о ножевом ранении, обычно получают его не с честью.

Губы у него кривятся.

– Давай только не будем играть в эти игры, Лайла.

– Но тогда ты бы не был самим собой и я не была бы самой собой, и что это было бы за возвращение домой?

Эдди подается ко мне, игнорируя Бет; его пухлый палец постукивает по столу передо мной, голос у него глухой, напряженный:

– Если тебе хочется пообщаться с моим судмедэкспертом, то ты делаешь это только через меня.

– Вашим судмедэкспертом? – встревает Бет. – Я на вас не работаю.

– Для такого крупного мужчины, – говорю я, все еще сосредоточенно глядя на него, поскольку он, блин, маячит прямо у меня перед носом, – у тебя всегда был синдром маленького человека. Я бы на твоем месте задумалась. Такое может заставить девушку усомниться касательно прочих твоих достоинств… Хотя ладно. Если ты хочешь принять участие в этом разговоре, то я, конечно, введу тебя в курс дела.

Эдди по-прежнему нависает надо мной, его дыхание касается моей щеки, и я почти уверена, что он купился на мою легкую уступчивость не больше, чем я сама. На самом-то деле я только что отвела ногу назад, нацелившись ему в голень, чтобы доказать это, но Эдди наконец откидывается на стуле и приказывает:

– Выкладывай.

Как будто я хоть когда-то кого-то беспрекословно слушалась, особенно его…

– Конечно, – говорю я. – Сейчас введу тебя в курс того, что ты пропустил. Итак, поехали. Мой лучший друг в Бюро – гей. Причем упертый. Просто-таки жуть какой упертый. Я пыталась обратить его, но у меня ничего не вышло. Как на твой мужской взгляд – можно это сделать?

Его лицо приобретает рождественский оттенок красного, и теперь это мой любимый цвет.

– Я знаю, что ты здесь по делам Бюро.

– Знаешь, что говорят о предположениях? – отвечаю я. – Петух тоже предполагал, что купается, да в суп попал.

– Твой брат сказал мне.

Быстро решаю, что разговор с Эндрю, в котором я назову его идиотом прямо в лицо, в конце концов, не такая уж плохая идея.

– В чем смысл этой встречи в верхах, Эдди? – требую я, поскольку мне остается только заключить, что мой братец повторил ему каждое слово, которым я поделилась с ним вчера вечером. – Ближе к делу.

– За чем бы ты тут ни гонялась, этого здесь нет, – ответствует он. – У меня уже есть подозреваемый по вчерашнему делу. Я рассчитываю задержать его в ближайшие несколько часов.

– И кто же? – спрашивает Бет.

– Кевин Вудс, – объявляет Эдди, все еще глядя на меня, а не на нее. – Человек с криминальным прошлым, который встречался с убитой. – Он бросает на Бет острый взгляд. – Твоя работа – изучать мертвые тела. А моя – проследить, чтобы у нас их больше не появлялось. Занимайся своим делом, а я буду заниматься своим.

Затем возвращает свой взгляд ко мне.

– Ближе к делу, говоришь? Изволь. Это не твое расследование. У нас уже есть наш человек. Возвращайся в Калифорнию и наслаждайся курортной погодкой. Ты нам здесь не нужна.

Он встает и уходит. Смотрю, как Эдди пересекает закусочную, и мой взгляд останавливается на пустом столике, за которым буквально минуту назад сидела Александра, – та уже поднялась и движется за ним к выходу. Он исчезает, оставляя меня с одной мыслью: это не просто война за территорию. Происходит нечто большее.

– Так ты здесь неофициально? – требовательно спрашивает Бет, опять привлекая мое внимание.

– Все сложно, – отвечаю я.

– Уж куда сложней, – отзывается она, поднимая свой мобильный телефон и указывая на экран с текстом. – Мне приказано вернуться в главный офис. Причем немедленно – что, как я подозреваю, как-то связано с появлением здесь Эдди. Хотя я вроде бы должна оставаться здесь и никому ничего не рассказывать об этом деле.

То, что местные хотят сохранить расследование в тайне, меня не удивляет. А вот к тому, что в этом замешана ее начальница в гораздо более крупном округе Саффолк, да еще и в год, когда нет выборов, явно стоит приглядеться.

– Когда ты сказала, что тебя попросили остаться здесь и провести вскрытие прямо на месте, но ты изначально отклонила это требование… – медленно произношу я. – Кто попросил?

– Твой брат.

– Мой брат… – повторяю я, и его связь с нечистой на руку Самантой Янг вновь всплывает у меня в голове.

– Да. И я знаю, что Эндрю твой брат, но если он позволит Кевину Вудсу взять вину за это на себя…

– Кто такой этот Кевин Вудс?

– Мальчик-игрушка Сиары Мэттьюз. И под «мальчиком-игрушкой» я подразумеваю, что он на двадцать лет моложе ее. Парень руководит местной строительной компанией.

– Сиара не только снялась в нескольких фильмах с моей матерью – они были близкими подругами, и мой отец хорошо знает ее мужа Джона. Эта женщина как-то не вяжется с мальчиком-игрушкой.

– О, дорогая, ты так много пропустила… Джон начал пить и распускать руки. Сиара позволила своему мальчику-игрушке Кевину зализать ее раны. Джон в итоге узнал, и кончилось все плохо. Они с Кевином поцапались. Мальчик-игрушка наставил на него пистолет.

– Дай угадаю, – говорю я. – Прицелившись между глаз.

– Да.

– И чем дело кончилось?

– Ходят слухи, что он как-то отмазался и уехал из города.

– Ты намекнула, что Вудс не убийца. Объясни, что привело тебя к такому выводу.

– Он тогда не спустил курок. Он не убийца. – Бет хватает свою сумку. – Мне нужно идти.

– Подожди. Ты ведь не хуже меня знаешь: то, что кто-то не убил кого-то в первый раз, вовсе не означает, что впоследствии этот человек не наберется решимости довести дело до конца.

– Да, знаю. Но я посмотрела этому человеку в глаза и теперь говорю тебе: он не убийца.

– Так ты с ним знакома?

– Пересекалась с ним однажды.

– При каких обстоятельствах?

– На одной вечеринке, и пусть даже и коротко, но когда занимаешься всем этим так долго, как я, то начинаешь понимать людей. Смотришь на мир их глазами.

Бет права. Все это так, хотя истинные мастера убивать позволяют тебе видеть лишь то, что сами хотят тебе показать. Она должна это знать. Она не может этого не знать.

Ее телефон снова гудит, и Бет смотрит сначала на экран, а затем на меня.

– Мне пора. Позвони, если я тебе вдруг понадоблюсь.

Я киваю, и она выскальзывает из кабинки. Смотрю, как Бет движется к выходу, как совсем недавно Эдди, и лишь дивлюсь, как же такой опытный в нашем деле человек мог прийти к столь неверному выводу. Я знаю по опыту, что если ты не нажимаешь на спусковой крючок в первый раз, то это вовсе не значит, что ты не нажмешь на него в следующий. Кевин Вудс интересует меня. То, что она защищает его, тоже интересует меня. Но желание Эдди сделать его катализатором, который заставит меня уехать из города, интересует меня больше всего. К несчастью – и для него, и для меня, – у меня есть причины остаться. Моя потенциально коррумпированная семья… Младший… А еще тот факт, что никто из тех, кто мастерски убил четырех человек без каких-либо улик, не стал бы втягивать себя в личный скандал, который свяжет его с убийством. Кевин Вудс – не тот убийца, за которым я охочусь. И мысль о том, что по каким-то политическим или личным мотивам моя семья позволила бы невиновному человеку взять вину за преступление на себя… Это даже не похоже на мою семью. Может, я знаю их не больше, чем они знают меня. Но я исправлю это упущение, прежде чем уеду. Я в этом совершенно уверена.

Глава 12

Хватаю свой телефон и набираю номер Тик-Така, который на самом деле Джефф Ландерс. И прямо сейчас мне нужен Джефф, а не Тик-Так.

– Ты же знаешь, что прошла всего пара часов? – вот и все его приветствие.

– Мне нужно все, что ты можешь нарыть на Кевина Вудса из Ист-Хэмптона, – говорю я. Тон у меня деловой – другая сторона Лайлы Лав, с которой те, кто работает со мной, тоже знакомы, и знакомы хорошо. – Он подозреваемый в убийстве, которое я тут расследую.

– А значит, подозреваемый по всем делам.

– Нет. Местные пытаются изолировать это дело, что лишает нас возможности сменить юрисдикцию. У Вудса предположительно были шашни с жертвой. Я в это не верю.

– Подожди, – говорит Джефф, и в доказательство того, что он кое-что узнал обо мне за годы нашей совместной работы, тон у него тоже серьезный, а на заднем плане слышен треск клавиатуры. – Тридцать два года. Родился и вырос на Манхэттене.

Что могло бы указывать на связь с первой жертвой в Нью-Йорке, хотя это сомнительно.

– Что еще?

– Унаследовал строительный бизнес своего отца, – продолжает он. – Тогда и сейчас основное внимание уделялось элитным домам, построенным по индивидуальному заказу, но как только фирму возглавил Кевин…

– Когда это было?

– Три года назад, – отвечает Джефф. – Так вот тогда, когда Кевину удалось урвать заказ одной голливудской шишки, бизнес реально пошел в гору.

– В каком это смысле у голливудской шишки?

– У Кита Миллера.

Это влиятельный кинорежиссер, который работал с моей матерью.

– Где у Кита Миллера недвижимость?

Его пальцы стучат по клавиатуре.

– В Эл-Эй, Саутгемптоне и Нью-Йорке. Хотя погоди… – Еще несколько щелчков по клавишам, после чего Джефф говорит: – За последние пять лет у Вудса было пять клиентов из такой вот голливудской публики. У двух дома в Хэмптоне и Лос-Анджелесе. У трех – в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе. Все они связаны с обоими штатами.

– И местами схожих убийств, – заявляю я, и всякая надежда на то, что Миллер – моя единственная связь, теперь исчезает без следа. – Мне нужен…

– Полный список всех в Хэмптоне, кто имеет отношение сразу к двум штатам. Ты уже мне говорила.

– Вообще-то, по-моему, я написала тебе это по электронке.

– Ладно, не цепляйся к словам. Без разницы. Это большой список. Тебе нужна информация. А мне нужно время.

– Хорошо, – соглашаюсь я. – А как насчет ареста Вудса в прошлом году?

– Сведений об аресте нет.

– Хм. Копни глубже. – Сразу же двигаюсь дальше: – Мне нужно знать, не связана ли последняя жертва с какой-то из предыдущих.

– Нет. Я уже проверил.

– А как насчет связи с кем-то из клиентов Вудса? Посмотри, и посмотри быстро. Как я уже сказала, Вудс – это…

– Проблема юрисдикции, понял. Я добуду тебе все, что смогу, но только совсем уже к вечеру.

– Годится. У Вудса есть живые родственники?

Снова щелканье клавиш, прежде чем Джефф отвечает:

– Нет.

– Пришли мне все, что сможешь найти о нем. И я имею в виду абсолютно все, каким бы незначительным это ни казалось. Я хочу знать даже то, какой парикмахер его стрижет.

– Я знаю, как ты работаешь… Дай мне время до вечера. Моего вечера, Лайла. Я все-таки работаю по лос-анджелесскому времени, хоть ты и в Нью-Йорке, и мне еще предстоит одна важная встреча.

– Найди мне связь между этими жертвами, которая не Вудс, и я клянусь, что буду приносить тебе пончики каждый день до конца твоей жизни, даже когда ты окажешься в доме престарелых, забытый всеми, кроме меня.

– О, ну что ж, теперь у меня есть мотивация!

Он фыркает и вешает трубку, а я немедленно начинаю строчить в блокноте.

КЕВИН ВУДС В РОЛИ КОЗЛА ОТПУЩЕНИЯ – СТРЕМЛЕНИЕ НЕ ПУСТИТЬ В ГОРОД ФЕДЕРАЛОВ ИЛИ ЧТО-ТО БОЛЬШЕЕ?

ЭДДИ ХОЧЕТ, ЧТОБЫ Я УБРАЛАСЬ ИЗ ГОРОДА. ЭДДИ ХОЧЕТ АРЕСТОВАТЬ ВУДСА. ЭТО ОН МЛАДШИЙ?

ГДЕ БЫЛ ЭДДИ ВЧЕРА ВЕЧЕРОМ, А ПОТОМ СЕГОДНЯ, КОГДА ДЛЯ МЕНЯ ОСТАВЛЯЛИ ЗАПИСКИ?

ПОЧЕМУ КЕЙН ТАК ЧЕРТОВСКИ НЕПРЕКЛОНЕН В ТОМ, ЧТОБЫ Я НЕ ЗАДАВАЛА ВОПРОСОВ ОБ ЭТОЙ ТАТУИРОВКЕ?

ПОЧЕМУ Я ПОЗВОЛИЛА ЕМУ УКЛОНИТЬСЯ ОТ ОТВЕТА?

КЕЙН НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ТЕМ, КТО СТОИТ ЗА МЛАДШИМ, И ВСЕ ЖЕ Я ОПЯТЬ ОБ ЭТОМ ДУМАЮ, ИНАЧЕ НЕ СТАЛА БЫ ЭТО ЗАПИСЫВАТЬ.

НО ЭДДИ… ЭДДИ. ЭДДИ. И КЕВИН.

Написание списка превращается в сложный мыслительный процесс, и я выпиваю еще чашку кофе, чтобы взбодриться, добавив к нему порцию жирного, идеально прожаренного картофеля-фри с большим количеством кетчупа. Под картошечку съедаю чизбургер, а затем заказываю один из клубничных пирогов, которыми, если верить Роуз, знаменита эта закусочная. Поскольку вообще-то это заведение даже не указано на карте Ист-Хэмптона, не совсем понимаю, среди кого оно знаменито, хотя погоди-ка – я ведь все-таки видела здесь Джека Лероя. А поскольку он заботится о том, чтобы его звезда сияла как можно ярче, может, это место сейчас круче, чем я помню, и если Роуз утверждает, что пирог знаменит, то я ей верю. Мой выбор обусловлен еще и тем, что любовь к клубнике – один из немногих моих фетишей, который хоть немного напоминает фетиш нормального человека. И частенько десятиминутное окно, в течение которого я набиваю рот клубникой, сводит то запредельное безумие, при котором хочется порезать саму себя или кого-то еще, до вполне приемлемого уровня. К счастью, я никогда не резала себя. Кого-то еще? Вообще-то да. Было дело, но это лишь потому, что у меня не было при себе пистолета, чтобы пристрелить того урода. Я выхожу из закусочной и решаю, что сегодня надо озаботиться составлением плана действий. И едой. Мне нужны продукты. Но сначала главное – нужно заготовить ловушку для Младшего.

Через пятнадцать минут эта стратегия приводит меня к современному дому из цельного стекла, стоящему на морском берегу, где меня ждет один должок, который мне давно причитается и который я планирую востребовать прямо сейчас. Паркуюсь на подъездной дорожке и подхожу к двери, зная, что отсутствие охраны, как и многое другое в этом городе, не более чем видимость. В эту самую минуту мое появление запустило какую-то сигнализацию. Это предположение полностью подтверждается, когда я еще только тянусь к звонку – дверь моментально распахивается, и в дверном проеме появляется Лукас Дэвенпорт, фигура которого в шесть футов четыре дюйма полностью заполняет арку.

– Почему ты не отвечаешь на телефонные звонки? – вопрошает он.

– Как ты можешь до сих пор выглядеть как слегка облагороженный Тарзан? – спрашиваю я в свою очередь, игнорируя его вопрос. – Неудивительно, что ты все еще без пары.