Готика

Посвящается

Как бы сильно отчаяние ни владело вами не сдавайтесь, если это действительно то, чего вы желаете. Стоит ли ваша мечта того, чтобы за неё бороться, даже в те моменты, когда шанса нет? Нет отклика? Нет надежды?

Если честно ответить себе на эти вопросы, вы поймёте готовы ли идти вперёд всегда, вопреки всему: мнениям, осуждению. Если ваш ответ «да», то идите, не оглядывайтесь, потому что каждый день вашей борьбы непременно приведёт к вершине, и когда вы возьмёте в руку вашу мечту, чувства поглотят вас. И они будут далеко не самыми радостными, потому что в тот момент у вас будет горькая гордость, ведь вы вспомните каждый шаг вопреки всему, и вы будете гордиться собой за то, что не сдались, не отступили и теперь достигли своей мечты, сошлись в той точке, о которой грезили месяцами, возможно, годами.

Не предавайте свою мечту. Никогда.

P. S. Джесси, моя прекрасная девочка, я очень люблю тебя и скучаю.

Обращение

Ну здравствуй, странник. Ты открыл первую страницу в надежде узнать историю, но нет. Пока нет.

Можешь думать, что знаешь меня, ведь ты слышал моё имя, но то не моя история. Ты видел мою улыбку, но не мою боль. Ты видел моих демонов, но не мою душу. Ты мог прочесть мой взгляд, но не мог увидеть сердце. Хочешь прочитать эту книгу? Ты уверен?

Тихий, мягкий смех, напоминает скрежет.

Тогда я должен поприветствовать тебя, странник. Добро пожаловать в Дракмор место, которое поглотит тебя своей тьмой.

Легенда

Мракобесие. – Смерч. – Содом.

Берегите Гнездо и Дом.

Долг и Верность, спустив с цепи,

Человек молодой – не спи!

В ворота́х, как Благая Весть,

Белым стражем да встанет – Честь.

Обведите свой дом – межой,

Да не вни́дет в него – Чужой.

Берегите от злобы волн

Садик сына и дедов холм.

Под ударами злой судьбы —

Выше – пра́дедовы дубы!

Марина Цветаева

Место локации, в котором разворачивается действие истории, несёт название Туле – край земли.

На северном острове раскинулся город Шарте. На вершине горы расположилось мрачное сооружение, именуемое Дракмор. Его окружают леса, болота и неизвестность. Легенды наполняют те места, секреты пропитали город Шартре. А море Лафотен, что окружает землю с трёх сторон, поглотило множество жизней.

Южнее на другой стороне раскинулся остров Гардар. Венцом его творения стал замок Виллар. Так как остров имел маленькую площадь, все сооружения возводились ввысь. Он окружён толстой крепостной стеной, что защищает деревню и сам замок от постоянных морских приливов.

«Убивающие картины» – именно такой заголовок в газете привлёк внимание каждого жителя, ведь тема, которая интересовала всех, – четыре убийства, связанных с Анри Мортимером де Вилларом. Нарисованные и сожжённые.

Все экземпляры были раскуплены в рекордное время, оставив прилавки пустыми. Четыре смерти. Один художник. И каждую потерянную жизнь связывали с «убивающими картинами».

В статье говорилось о том, что всё это чистое совпадение, ведь после тщательного расследования, проведённого полицией, никаких доказательств насильственной смерти не было выявлено, но то, что продолжили журналисты, собственное расследование, предполагало одну теорию за другой. Так что же было в тех картинах, из-за которых погибло в смертельном огне, четыре человека?

Семейство де Виллар известно своей многовековой историей, ведь та земля и сам замок передавались только от отца к сыну по кровной линии, имел мрачную репутацию. Потомки основали замок, окружив по периметру скал толстой крепостной стеной, защищающей землю от моря.

Триста лет назад, когда велись войны, де Виллары приглашали в свой дом врагов на примирительный пир, а затем убивали их во время застолья, подмешивая в еду яд. Не лучше они поступали со своими союзниками – наёмными воинами. В углу пиршественной залы была оборудована потайная дверь, ведущая в комнату, пол которой был усеян кольями. Такую плату вместо золота за свою работу получали те, кто заключал сделку с семьёй де Виллар.

Так, на землях острова Гардар возникла легенда об Элементале. Существо высотой под два метра, с лошадиной мордой и длинными, до самого пола руками, кисти которых волочились по земле. Очевидцы, видевшие Элементаля, утверждали, что при его появлении воздух наполнялся зловонием гниющих трупов и серы. Существо, выбравшееся из самого ада.

Легенды гласили, что в те дни, когда туман был особенно густым по вечерам, некоторые наблюдали невероятную картину, прямо из плывущего марева появлялась процессия призраков в длинных плащах, лица их были скрыты под капюшонами так, что невозможно рассмотреть и неожиданно вся процессия исчезала в серой туманной пелене. Возможно, то были призраки, что за три столетия, пока велась война, убивала семья де Вилларов. Они тихо ступали по земле острова в надежде однажды отомстить тем, в чьих жилах текла кровь их предков.

Последний владелец замка – Анри Мортимер де Виллар и его жена Катриона де Виллар, обзавелись очаровательными наследниками, будущими правителями острова Гардар и замка Виллар, не подозревая, какая жуткая история ждёт их через пять лет. Мать, Катриона, сгорела в маленьком сарае. После расследования полиция сообщила, что произошло самовозгорание неисправной проводки, впоследствии чего домик загорелся. Спустя двенадцать лет пропал Анри Мортимер де Виллар. Место его нахождения неизвестно и по сей день.

В те времена Анри и Катриона устраивали самые пышные приёмы и балы. Люди любили посещать мероприятия семьи де Виллар. Анри был одним из лучших художников, чьи картины покупали богатые господа. Он рисовал пейзажи, замок Виллар, остров и море, что окружало его со всех сторон. Рассветы и закаты, настолько реалистично получались, что многие думали это какой-то фокус. Обман зрения, потому когда видели те картины, приглашённые со всех городов на пышные празднества, скупали работы Анри.

Первая смерть случилась ровно через три месяца после того приёма, на котором между Анри де Вилларом и герцогом Арнольфини, была заключена сделка. Герцог хотел, чтобы Анри нарисовал его портрет, и как только картина оказалась у заказчика, Арнольфини при неизвестных обстоятельствах, сгорел в собственном доме.

После тщательного расследования со стороны полиции и обыска было выдано следующее заключение: в поместье герцога произошла утечка газа. Арнольфилини умер во сне, где пламя огня окутало его комнату и поглотило. Но самым важным фактом в том расследовании фигурировала картина, портрет герцога, нарисованный Анри Мортимером де Вилларом. При пожаре картина не пострадала, словно её и не было в том доме в момент трагедии, хотя полицейские нашли её в комнате, над камином. Огонь окрасил всё вокруг чёрным цветом, копоть на стенах, сгоревшие занавески и кровать, но картина, сияющая яркими красками, не пострадала.

Портрет был возвращён в замок Виллар, но Анри даже не подумал связать воедино его шедевр и смерть герцога. Потому, когда поступил заказ от ещё одного почитателя его искусства, Анри сразу же принял его. Он рисовал тот портрет неизвестного мужчины с фотографии, посвятив ему много времени. Подбирая нужные краски, выводя линии и штрихи.

Третья смерть оказалась для Анри самым тяжёлым ударом, после которого он замкнулся в себе. Анри нарисовал свою любимую жену Катриону де Виллар, тогда ещё не представляя, чем именно обернётся та история.

Катриона с сыновьями ухаживала за садом, пользуясь небольшим сараем, в котором находились нужные инструменты и семена. Он был расположен на заднем дворе замка Виллар. Мальчики внимательно слушали рассказы матери, запоминая, как правильно ухаживать за землёй и растениями. Какая трава считалась сорняком, а какая была первым побегом будущего цветка.

Катриона искала лопатку, когда дверь от резкого порыва ветра захлопнулась, отрезав дорогу к свободе. Спустя пару мгновений сарай легко, словно вуаль, начало охватывать пламя. Происхождение его было неизвестно.

Увидев это, старший сын начал звать слуг, отца, но никто то ли не слышал, то ли не желал приходить на помощь. Увидев маленькое окошко, он попытался пролезть через него, но застрял. Огонь распространялся слишком быстро, будто ветер стал его другом и они создали всепоглощающий дуэт смерти. Катриона, увидев сына, приказала уходить и привести взрослых, но мальчик не мог оставить маму одну.

Наглотавшись дыма, он потерял сознание, а когда очнулся, спустя три дня, всё уже было кончено. Правая сторона тела была обмотана бинтами, огонь оставил клеймо на его коже, словно обещая вернуться и закончить то, что начал.

Анри не знал, что вторая картина, нарисованная им на заказ с фотографии, являлась своеобразной проверкой, ведь тот, кого он нарисовал, тоже умер. Откройся правда раньше, возможно, он не стал изображать свою жену, потому даже не подумал о том, что всё взаимосвязано. Каждый его рисунок убивал человека, запечатлённого на холсте.

Последняя смерть поставила конец на искусстве Анри. После смерти Катрионы, он впал в отчаяние, пытаясь спасти то, что осталось от его семьи, и пошёл на опрометчивый шаг, утаив тайну и заставив всех вокруг молчать о том, что сделал.

Люк, его хороший друг, чтобы показать Анри, что тот не виновен, заставил нарисовать свой портрет и умер через три месяца после того, как Анри отдал холст другу.

Анри оставил своего сына на попечение дворецкого и нянек, принявшись рисовать портрет. Он думал, это станет его последним творением. Хотел избавиться от проклятого дара, который забрал у него любимых.

Годы шли, его сын рос в тени бесконечной череды нянек и слуг, пока отец, закрывшись ото всех в своей мастерской, творил чудовищную картину. Он превратил искусство в нечто злое и осязаемое. Придал ему видимую форму, которой поклонялся. Чертежи его души, нарисованные на сотнях листах, были разбросаны по всей комнате. Анри не замечал ничего, ни с кем не разговаривал, будто хранил обет молчания, только бормотал себе под нос, сплетая слова в замысловатые пророчества.

В Ветхом Завете записано предупреждение о том, что нельзя человеку творить кумира и «никакого изображения того, что на небе – вверху, и что на земле – внизу, и что в воде – ниже земли». Ведь в этом есть нечто пугающее, в самой идее изображения чьего-то двойника, что должен быть уникальным и существовать в единственном экземпляре. Даже у самого светлого искусства всегда есть тёмная сторона. Потому что красота и совершенство не могут существовать одновременно и в жизни, и в искусстве.

Пролог

Квентин Вирмор – мой господин. Он же мой палач.

Ничего не знать о своём прошлом, где я родился, кто мои родители, этими вопросами я начал интересоваться лет в семь, но никто не давал никаких ответов. Кроме Квентина, рядом со мной никого не было. Я сидел в довольно большой комнате, заполненной множеством книг, а не игрушками. В то время я не понимал, что он со мной делал, но по мере взросления начал улавливать связь, которую создавал между нами Квентин.

Ноктюрна – наркотик, который, воздействуя на определённые участки мозга, подавляет волю человека, отключая его «я» и заставляя повиноваться приказам. В те моменты, когда Квентин вводил наркотик, смысл моего существования сводился к одному – любой ценой исполнить приказ. И я всегда шёл напролом, чтобы сделать всё и поразить цель.

Из записи, найденной нами с Тристаном:

«Вся прелесть вещества, содержащегося в ноктюрне – отсутствие привыкания. Никакой ломки, зависимости, но чем дольше препарат вводился в испытуемого, тем фиксирование и длительнее был результат. Основываясь на полученных данных, я решил провести испытание на человеке».

Основатели даже не догадывались о том, какую масштабную деятельность внедрил в стены Академии, Квентин Вирмор. Число испытуемых неизвестно, но чем дольше Квентин проводил времени за опытами, тем глубже погружался, жаждая сделать величайшее открытие. Или получить в свои руки совершенное оружие, которое будет защищать его ценой собственной жизни. Своеобразный живой щит из человеческой плоти и крови.

Все отмеченные сильные стороны, такие как: пониженный болевой порог, отсутствие страха, чистый разум, не остановили его, когда под влиянием ноктюрны Квентин видел изменения в поведении испытуемых. Самым основным провалом было изменение сознания человека. Все, кого он испытывал до меня, попросту сходили с ума, под влиянием наркотика. Поэтому Квентин пошёл дальше и решил провести эксперимент с чистого листа, выбрав для этого невинную душу, маленького мальчика.

Задания Квентина Вирмора были самыми разнообразными, словно я своеобразная пешка, цирковая собачка, которой можно приказать всё что угодно, и она сделает. Кражи редких камней, подмена документов, выслеживание нужных ему людей, пытки, без нанесения телесных повреждений, без крови. Он научил меня, как с помощью всего нескольких болевых точек, находящихся на теле у каждого человека, добиться нужного результата.

Первое своё убийство я совершил, когда мне было шестнадцать лет. Самое гадкое в том, что Квентин не желал стереть мне память. Он хотел, чтобы я помнил о каждом крике своей жертвы. О том, как наносил удары, позволяя крови стекать по телу и впитываться в землю. Я ненавидел его за каждую минуту, которую провёл в маленькой квартирке, пока не удостоверился, что моя цель мертва.

Иногда я помнил задания, которые выполнял и жалел о том, что не могу забыть. Не всегда то были убийства, чаще пытки, чтобы добыть нужную информацию. И я был чертовски хорош в добывании фактов, которые потом приносил Квентину, после чего он велел забыть о задании, стирая мои воспоминания одним лишь словом.

Переломный момент всей этой адской жизни наступил, когда на очередном совете основателей, Тристан добавил ноктюрну в еду, что подавали на ужине. После того вечера всё полетело в самое пекло. Тристан дождался нужного момента, и когда пришло время, задал единственный вопрос своему отцу, которому пришлось ответить правдой, так как он испытал на себе тот яд, что вводил в мои вены. Основатели, не подозревающие о том, что творилось у них под носом, заключили Квентина под стражу, и каждый понимал исход той битвы. Но никто не думал, что Квентину удастся сбежать.

В ту ночь, когда должно было восторжествовать правосудие, я пил горький яд поражения. Каждый чёртов день тоска глодала меня изнутри, как червь. Я пытался следовать плану Тристана, но Квентин пропал, будто его никогда и не существовало. Даже влияния основателей, желающих отомстить за предательство, было недостаточным, чтобы найти Квентина Вирмора. Не было никаких улик, оснований или сдвигов.

Последний шаг, который позволил себе сделать Квентин, обернулся катастрофой для каждого, кого я любил. В моей голове выстроился коридор с ровными прямыми стенами и чёткими углами, был только я и моя цель, больше ничего, никаких промежуточных мыслей.

Я стал зверем, что выслеживает свою добычу. Играл без правил, когда оставил ей записку и ждал, притаившись за толстым стволом дерева. Я вдыхал аромат ночи, густой запах сырой земли. Капли дождя с деревьев падали на кожу, впитывались в ткань, заставляя тело шипеть, будто я в лихорадке. Кровавая луна взошла и заняла центральное место на небосводе. На небе не было ни одного облака, только бордовый смог. Лучи от лунного света, преломляясь, падали на землю, разукрашивая всё вокруг багрянцем. Ярым, злым, недобрым.

Для Медеи в том не было ничего необычного. Она не чувствовала злой аромат, что струился, вился вокруг её тела, завлекая в воронку моих замыслов. Я помнил приказ, словно он до сих пор стоял позади и нашёптывал на ухо:

– Лиши её жизни. Тебе не в первый раз марать руки в крови, но эта жертва будет для тебя наиболее трудной. Посмотрим, сломаешься ли ты, Иерихон.

А потом вспышкой яркой сгорающей звёзды, промелькнул всё тот же голос, что вызывал внутри ледяную ярость, смешанную с толикой страха. Да, я боялся его всегда. С самого детства.

– Она слишком крепко захватила твои чувства, и это нужно исправить. Девочка держит тебя на невидимом поводке, мешая мне управлять тобой. Как только ты вырежешь её из своей души, полностью станешь моим.

В воздухе пронеслось нечто зловещее. Над головой вспорхнула птица, скорей всего тот огромный чёрно-синий ворон, что по пятам следовал за Медеей. Вспышка той угасающей звезды, как и воспоминание о разговоре, потускнело, и тут же стёрлось из памяти. В венах бурлил поток приказа, раскалённой лавой бежал по кровотоку, стучал ярмом в сердце, когда я снова нашёл свою цель.

Сегодня я не скрывал своё лицо, помнил о приказе. Я ступал бесшумно, слишком хорошо знал местность. Болота, за академией, опасное место, если не знаешь его. Для Медеи, которая родилась в Шартре, они были также опасны, но не из-за незнания, а опасности, которую я представлял.

– Иерихон, – тихо выдохнула, когда я появился в пределах её видимости. – Зачем ты назначил встречу? Что произошло?

Глядя в её большие глаза, я так и не вспомнил нашего прошлого, только приказ, с каждым словом ядовитым шипом вонзавшийся в мой мозг.

Проигнорировав вопрос, подошёл к ней, прижав к стволу дуба, знал, она позволит. Склонился, намотав на палец локон золотых волос. Потянул. Наши глаза столкнулись, но Медея не стала больше задавать вопросов, она увидела правду. Поняла, сейчас перед ней кто-то другой. Хищник, в облике человека.

Полночь скоро наступит, а с ней и то, что предначертано. Я не смогу противиться, как бы не старался, хоть особого желания и не было. Во мне вообще ничего не осталось, только воля другого человека. Того, кто с самого детства управлял моей жизнью. Диктовал правила. Наказывал и никогда не поощрял.

Медея приоткрыла губы, пытаясь выдохнуть мольбу? Новый вопрос? Но я не позволил, зажав её рот своей ладонью. Склонился, припечатав к острой коре дерева, и пытался вспомнить слова, которые нас связали однажды, прикосновения, но ничего не было.

Медленно скользнул рукой к горлу, надавил. Медея вскрикнула и попыталась оттолкнуть, но моё тело скала, которой никто не в силах помешать достичь цели. Медленно, слишком мучительно, сдавливал руку на хрупкой шее, читая в травянисто-зелёных глазах безотчётный страх. Она била меня своими маленькими кулачками, пытаясь ослабить давление руки на трахею, но я был неподвижен. Те попытки казались, смешными, пока я не увидел, как Медея закатывает глаза. Отпустив её, отступил на шаг, слыша прерывистое дыхание. Медея держалась за горло, когда подняла полный боли взгляд и встретилась с моим – пустым.

– Он послал тебя, – не вопрос, утверждение. Её голос сорвался, стал шершавым, словно необработанный алмаз. – Убить меня, значит освободить тебя. Ты слишком привязался ко мне, правда, Иерихон?

То, с какой агонией она произнесла моё имя, кольнуло больно, прямо там, за рёбрами, но тут же унеслось прочь. Это заставило меня зарычать и сделать шаг вперёд. Я поднял руки, намереваясь снова найти то место на шее, где билась тонкой нитью вена, но Медея опередила меня. Выждав момент, она вскинула руку, в которой был зажат камень, и полоснула по коже. Я не почувствовал боли, но уставился на алую струйку, окрасившую мою руку в багряный цвет.

Это так увлекло, что не заметил, как Медея выскользнула из моего поля зрения и сбежала. Развернувшись, смотрел на её попытки скрыться, понимая, что этого не произойдёт, и где-то глубоко так далеко, в самой тёмной части души, билась робкая мысль, чтобы у неё получилось. Она может попытаться, но я не отпущу.

Губы скривила злая усмешка, когда увидел траекторию побега. Болота. Медея выбрала неправильное направление. Возможно, выбрав путь к северу, ей удалось бы сбежать, но теперь не осталось ни единого шанса.

Не спеша, последовал за её ароматом страха. Он нёс в себе запах сырой земли, немного перепревшей, удушающей. Тихие шорохи шагов отдавались гулкими ударами в моих ушах. Тусклый, едва различимый вой волка в кровавую ночь, обещал смерть. Это то, во что верили все жители Шартре. Но они даже не подозревали, что предстоящая ночь обернётся кровавым рассветом.

Я видел, как её шаги замедляются. Медея попала в болото и отчаянно пыталась выбраться, но чем больше предпринимала попыток, тем сложнее удавалось вытащить ногу и переставить в поисках спасительного островка.

– Твоя попытка провалилась, – грубым, безэмоциональным голосом, выдал своё присутствие.

Медея замерла, бросив попытки выбраться из коварных силков болота, и оглянулась. Страх в её взгляде пробежал по мне взволнованной судорогой.

– Я всегда верила тебе, Иерихон, и сейчас могу сказать одно, я верю. Ты сможешь преодолеть туман в голове и…

Мой злобный хохот разрезал её слова, безжалостным лицемерием. Она не была готова к такому повороту, и даже не представляла всё, что есть в моей голове – громким набатом звучащий приказ Квентина.

– Твоя вера рассыплется в прах, как только я приведу в действие свой план.

Поскольку моя жертва была обездвижена и могла только стоять, я подошёл так же, как она, утопая в болоте, и замер, позволив красным лунным бликам окрасить тот момент. Медея вскинула руку, и я ожидал удара, но вместо боли, меня настигла нежность. То, с какой любовью она провела по щеке, заставило сердце громко удариться о рёбра.

– Тогда выполни приказ и освободись от покровительства Квентина Вирмора.

Медея отпустила руку, перестав сопротивляться. Тот момент был поистине сладким, как предвкушение первого поцелуя. Острым и больным, словно я уже вкушал тот плод и остался зависим. Мы пили дыхание друг друга, согревая кожу, когда я почувствовал резкий укол в правое бедро.

Оглянувшись, увидел Тристана, ярость полыхала в нём, словно факел, безудержная и жестокая. Но там была не только злость, ещё сожаление, решимость. Я всегда умел читать других людей, но с Тристаном это срабатывало редко, потому что он был закрытой книгой той самой, что стоит на полке – пыльная, в старинной обложке и потрёпанная. Ведь каждый хочет найти вход туда, куда дверь закрыта на мощный титановый замок.

– Уверен, что хочешь этого? – сощурив глаза, бросил Тристан.

Он выглядел чертовски самоуверенно, но мы оба знали, я не позволю Медее сбежать.

– Ты знаешь, у меня нет выбора, – то, с какой горечью прозвучал мой ответ, могло сбить с ног, но на лице Тристана вызвало хищный оскал.

– Если веришь в это, я вынужден прервать твою охоту.

Его грубое заявление заставило меня зарычать, показав зубы. Тристан понимал, как вывести меня из равновесия, но та спокойная пустошь, что царила в душе, была гладью озера, которого не касались тревожные круги.

Медея замерла, даже дыхание больше не рвалось судорожными точками, из груди. Нас окутало тревожное облако ожидания. Оно могло бы быть ласковым и тёплым, но я чувствовал, как иглы ледяного хлада, жгут кожу. Проигнорировав Тристана, вновь повернулся к Медее, пытаясь уловить её эмоции, когда она прикрыла глаза.

– Открой и смотри, – рвано приказал. Голос вибрировал от злости, жажды претворить в жизнь то, что мне было велено. Но для меня было важно, чтобы Медея смотрела в мои глаза.

Ожидание затянулось и мне пришлось схватить её за волосы. Потянул, откинув голову назад и грубо выдохнул в тёплую кожу губ:

– Смотри на меня.

Это должно было сработать, ведь я чувствовал под правой ладонью тонкую нить участившегося пульса. Язык тела изменился, дрожь пробежала по её коже, когда я прочертил линию остриём кинжала по ключице. Я так отчаянно хотел достичь своей цели, что позволил опасности подкрасться ко мне слишком близко. Укол в шею заставил меня замахнуться, но тот удар приняла не Медея, а Тристан. Я резко развернулся, Тристан не успел увернуться, и острый клинок прорезал рваную линию на его лице.

Крик наполнил загустевший воздух, а я всё не мог отвести взгляда от кровавой дорожки на лице Тристана. Луна красными лучами озаряла ту охоту, словно благословляя на жертву, которой сегодня должна была стать Медея Риверфорд.

Последнее, что я увидел, как Тристан помогает Медее выбраться из болота. Он осматривал её, касаясь слишком интимно, а в моём сознании набатом продолжали звучать слова приказа, который я не выполнил. Впервые оступился, подвёл, и это было самым лучшим исходом, который я мог предположить.

– Он просто исчез, – надлом в словах Тристана, заставил меня опустить голову и с силой сжать руки. Не стоило даже произносить его имени, я понял, о ком шла речь. – Собирайся.

Я не стал задавать вопросов, оделся и позволил Тристану отвезти нас к поместью Виршем. Связав воедино все ниточки, понял конечную цель. Очищение.

– Бери канистры и направляйся в дом, – голос режущий, как острый клинок от ярости и полного отсутствия контроля. – Мы разрушим всё, чем он дорожил.

Прежде чем поджечь дом нашего детства, Тристан нашёл все записи, которые делал Квентин, когда проводил опыты и погрузил в машину. Я не знал, что мы будем делать дальше, но если у него имелся план, то я мог просто довериться.

Спустя час мы смотрели на полыхающий дом. Треск балок был приятным, когда они падали, разрушая то чудовищное место, в котором мы с Тристаном провели своё детство.

Нужно позволить природе очистить то место, ведь в нём было заключено всё самое ужасное и гнилое из нашего прошлого. Я видел не только яркие языки огненного пламени, что безжалостно пожирали всю прекрасную архитектуру замка Виршем, я видел последствия своих действий.

Шрам на лице Тристана, уродливой змеёй дразнил меня каждый раз, когда мы встречались. Он напоминал о той кровавой ночи, когда Тристан спас Медею и забрал. Спрятал от меня, от Квентина Вирмора, так тщательно, что как бы я ни пытался, не мог отыскать её следы.

– Ты снова пялишься, – недовольно проворчал Тристан.

– Шрам на твоём лице, доказательство того, что я психически нездоров.

Тристан повернулся и сжал мои плечи с силой. Его глаза – это буря, круговорот чистого гнева и ярости.

– Ты разумен. Понимаешь? – голос рычащий. Гнев, что вылился на меня, пока наблюдал за тем, как в его зрачках пляшут языки пламени, прошёлся удушающей волной по телу. – Это место создали сто лет назад, чтобы исследовать свойства ноктюрны, но никто никогда не мог предположить, что один из тех, кто должен оберегать секрет, предаст. Я даю тебе слово, что найду противоядие. Прочту все записи Квентина, чтобы докопаться до истины, и тогда мы уничтожим его.

Верность, с которой Тристан всегда смотрел на меня, до сих пор поражала глубиной. Она царапала так больно, словно кто-то вставил в грудь стрелу и пытался её вытащить, задевая деревом, что застревало в коже.

– Почему?

– Потому что в детском возрасте психика ребёнка более пластична и легче поддаётся воздействию. Он закалял тебя, испытывал, пытаясь найти самую глубокую точку давления.

– Он формировал привязанность раба к хозяину, – ядовито выплюнул я, шипя, как гадюка.

– Верно, – кивнул Тристан, не пытаясь как-то защитить своего отца. Он всегда был на моей стороне, но никогда не имел весомых доказательств вины Квентина. – И мы оборвём ту нить так или иначе.

Его слова так глубоко поселились в моём сознании, что я поверил, или Тристан найдёт противоядие, или же мы выйдем на след Квентина и убьём его, приведя в исполнение приговор, который ему огласили Основатели.

Глава 1

Инди сидела на диване, как всегда пребывая не в реальности. Она словно бродила по другому миру и заявляла нам с Тристаном, что видела призраков, которые отчаянно звали её на свою сторону. В иной мир. Ту реальность, в которой не будет боли и отчаяния. Инди была предпоследней жертвой опытов Квентина, и только после того, как он сломал её сознание, решил начать опыт сначала, используя ребёнка, чтобы не повторять тех же ошибок, которые совершил с другими.

Тристан принёс чай, который помогал Инди немного больше задержаться в нашей реальности и не ускользать в своё сознание. Она сидела на диване, подтянув к себе колени, и медленно глотала горячий напиток, настоянный на травах. В комнате не было никаких звуков, пока мы втроём сидели вокруг небольшого столика. Иногда мне нравилось это состояние покоя. Тишина разливалась благодатными нотками, и не хотелось её нарушать. Не нужно было заполнять пустоты словами.

– Иногда я задаюсь вопросом, почему так произошло? Где судьба постелила мне тропу, по которой я свернула, приняв неверное решение? – её слова звучали как бред, что было практически постоянно. Мы с Тристаном переглянулись, но не спешили прервать. – Связь, которая сейчас недоступна мне, всё ещё натянута где-то между моей душой и сотнями тысяч километров, разделяющих нас с Квентином.

Я не пытался выяснить, что именно она имела в виду терпеливо ожидая, когда Инди просто выговориться. Она так часто пропадала в своём разуме, будто намеренно пыталась завернуться в те стены, где ничто не могло навредить, что я не пытался вытянуть её обратно. Спасением для неё была изоляция и наша молчаливая поддержка. Я не имел права лишать её этого выбора.

Инди резко повернула голову в мою сторону, и когда я позволил нашим взглядом столкнуться, её губы прорезала не самая добродушная улыбка. То было больше похоже на разочарование, смешанное с ненавистью.

– Почему я не смогла вынести всех тягот? Ты реален, Иерихон, а вот я, всего лишь оболочка. Почему тебе удалось выстоять против того шторма, который обрушил Квентин, а меня он разрушил, затянув в водоворот смертельной воронки?

Меня настолько глубоко пронзило отчаяние и боль, что я не смог ответить, пока Инди продолжала смотреть мне в глаза, будто пыталась в них найти ответ на свой вопрос.

– Инди, я не позволю тебе сделать неверный шаг, – мягким голосом, произнёс Тристан. – Каждому из вас я дал обещание, которое выполню. Не остановлюсь, пока не найду то, что вернёт ваши жизни. Больше никто и никогда не сможет подобным образом навредить вам.

Её смех в тот момент, казался зловещей тирадой. Хриплый, с металлическими нотками, будто гвоздём провели по железу.

– Ох, Тристан, ты думаешь, что это поможет? Возможно, Иерихон получит свою жизнь обратно, но то, что сломало меня, изнутри изменив сознание, никогда не вернётся к норме. Я всегда буду испорченной не такой, как другие. Не собой.

Откинувшись на спинку дивана, я прикрыл глаза, понимая смысл слов Инди. Я впитывал в себя каждую букву, которую она произнесла с тихим отчаянием и потерей, будто уже решила, как всё будет в будущем. Она не могла и не хотела верить, что всё возможно исправить. На самом деле я был полностью согласен с её чувствами, понимая: даже если Тристану удастся найти противоядие то, что позволит противостоять ноктюрне, меня прежнего это не вернёт. Я навсегда останусь сломленным, а руки мои будут помнить кровь.

Инди тихо забормотала какую-то песню, похожую на те, что поют в детстве, колыбельную, пока всё звуки не стихли. Её голос удалялся, словно на расстоянии, но я знал, что она засыпает. Как только наступила последняя нота, всё стихло. Открыв глаза, я заметил, как Тристан смотрит на нас, словно на своих детей тех, кто до сих пор нуждается в защите.

– Ты солидарен с ней, – тихим шёпотом, произнёс он.

Тристан мог прочесть правду на моём лице, потому я не стал отвечать. Уложив Инди, мы вышли на свежий воздух. Окружающие нас деревья, что росли здесь с незапамятных времён, защищали от ветра. Тихие отголоски той бури, что прошлась по нам в компании Инди, всё ещё кололи сознание, но я не мог позволить себе зациклиться на тех обречённых перспективах.

– Теперь это не квартет, а трио. Что основатели собираются делать? С самого начала их всегда было четверо, кто возьмёт управление вместо ван Доренберга?

Тристан выглядел задумчивым, когда я задал тот вопрос. После разоблачения Илии, его, как и Квентина, приговорили к смерти, которую обставят, как несчастный случай. С помощью ноктюрны, которой владели основатели, можно было с лёгкостью сделать всё чисто и без лишних подозрений. Никакой драмы.

– Они всё ещё не привели приговор в действие, чтобы не разглашать предательство Илии ван Доренберга.

– Боятся последствий, – хмыкнул я. – Это вполне обоснованно, но долго скрывать им не удастся. Кто-нибудь заметит, что теперь они выступают втроём и станут задавать вопросы.

– Потому Илия до сих пор жив.

Я смотрел на мечущиеся тени, что сновали по лицу Тристана, понимая, насколько тяжёлый выбор предстоит сделать основателям. За прошедшее столетие их правления такого не случалось ни разу. Да, были предательства и попытки скомпрометировать тайну, которую хранили четыре семьи, но всё не заходило настолько далеко. Не имело подобных последствий.

– Всё слишком запутанно, но я знаю одно, место ван Доренберга не будет пустовать. Деймос по праву рождения должен нести это бремя, но сыны основателей никогда не занимали этот пост, не достигнув двадцати пяти лет. Он слишком безумен и нестабилен, чтобы иметь взвешенное решение. К тому же основатели не знают, как много знал Деймос о делах отца.

– Они подозревают мальчишку?

Меня удивило это, хотя и не должно было. Деймос, как и все в его окружении, думал больше членом, чем головой. Из всех всадников он был самым нестабильным. Я видел их инициации и посвящение в ближний круг, и Деймос был главным палачом. Он не боялся замарать руки в крови. Не боялся осуждения или непринятия. Он был их силой, в то время как остальные всадники, слишком сильно боялись запачкать свои руки.

– Они проверяют его, и если Деймос не имеет никакого отношения к предательству своего отца, его продолжат обучать, а по достижению нужного возраста он получит полную власть и законно займёт место одного из основателей.

– Ты не договариваешь.

– Есть одна вещь, которая меня чрезвычайно волнует, – Тристан поднял очки и протёр глаза, явно тот вопрос не давал ему покоя. Мой интерес разгорелся с новой силой. – Семья Монарх уже давно претендует на место в кругу основателей. Ведь пока их трое, любое голосование или решение не может быть проведено, так как перевес окажется в пользу голосовавших.

– То есть несоблюдение правил, – задумчиво протянул я. – Но пока они держат Илию в подземелье, никто не станет заявлять права на его место.

– Рано или поздно это всплывёт и основателям не удасться сдержать недовольных. У Монархов большое влияние и сильные союзники, которые потребуют справедливости даже зная, что по достижению нужного возраста это место будет принадлежать Деймосу.

– Семья Монарх, которые два года назад потеряли своего сына из-за пожара, утроенного всадниками?

– Их виновность не была доказана. По сути, те игры, в которые играют всадники, порой заходят слишком далеко и могут стоить жизни. Адэр Монарх был с ними с самого детства, но, решив принять правила тёмной игры, поплатился своей жизнью.

Та история имела слишком много данных, которые не сходились в одной точке производной. У каждой стороны есть два оборота, не стоит забывать, что всадники смогли доказать свою непричастность к смерти Адэра Монарха.

– Думаешь, они хотят отомстить?

Тристан выглядел слишком задумчивым, он точно предполагал подобное развитие ситуации.

– Всё совпало слишком удачно. Пустующее место одного из четвёрки рано или поздно раскроется – это лакомый кусок, от которого многие захотят откусить. Их силу и влияние, пожалуй, можно сопоставить с семьями основателей. Но проблема заключается в том, что они не посвящены в те тайны, которые скрывает каждая семья.

– В этом и проблема. Деймос, в случае своей невиновности, имеет право на наследование поместья Талломар, но до того дня слишком много времени. Не просто месяцы, годы, которые необходимо учесть при принятии решения.

Слишком много неизвестных, которые придётся решить. Основатели не могли рисковать тайной, ведь при посвящении семья Монарх углубится в старые истории, которые должна будет хранить до конца жизни, и платой за предательство всегда будет кровь.

– Им придётся принять решение, которое не может быть правильным, ведь его попросту нет. Любой выбор окажет свои последствия, и я надеюсь, они не будут слишком разрушительными.

Академия Дракмор место многочисленных закрытых клубов и тайных сообществ. Но самым, пожалуй, элитным было общество всадников. Сыны основателей, считавшиеся неприкосновенными, хотя дело обстояло совершенно иначе. Их никто не жалел, не делал скидку, спрашивая гораздо глубже и больше, потому что каждый преподаватель в Академии понимал, всадники – это будущее Дракмора. Они должны быть быстрее, лучше, умнее, превосходя каждого студента, чтобы в будущем умело и правильно руководить этим величественным местом.

Мы зашагали по тропинке к Лунарию. Я вдыхал плотный аромат солёного воздуха, размышляя обо всём. Инди. Всадники. Основатели. Медея. Последняя тема всегда приносила боль и отчаяние. А ещё сожаление.

Боль не то слово теперь, когда она проникла мне под кожу, пульсируя в кровотоке. Медея была постоянной мыслью в моей голове. Её имя выбито на сердце. Боль – просто слово. Она не отражала того, что я чувствовал себя, словно горю в аду. Заживо. Без отдыха. Без возможности вдохнуть воздух и получить передышку.

Агония. Да, вот оно то слово, которое описывало моё состояние. Раздирающая на мелкие клочки, на лоскуты, рвала сердце. По венам не кровь текла, а жидкая лава. Всё внутри пульсировало от того, насколько невыносимо представлять, что больше не увижу её. Не услышу. Не напишу. Не смогу вдохнуть аромат кожи. Уткнуться носом в ямочку между шеей и плечом. Вдыхать её, чтобы она выдыхала нас.

Лунарий всегда был для меня местом спокойствия и глубокой тишины, не считая дневных часов, в которые зал наполнялся надоедливыми студентами, сующими свой нос не в свои дела.

Мне нравилось влияние, которое я распространял на студентов. Они внимали каждому слову и пытались научиться видеть то, что я предлагал. Ведь заглянуть поглубже в себя, чтобы понять душу и мысли, мог далеко не каждый.

Я поднялся на возвышение, приложив ладонь к стеклу, и ловил капельки дождя, что барабанил по крыше.

– Мне нужен подопытный, – голос Тристана прорезал тишину покоя, в которую я так отчаянно желал завернуться, и никогда не мог. – У меня есть цель. Тебе интересно?

Охота. Преследование. Наказание. Все три пункта, которые заставляли меня становиться хищником. Тем самым совершенным оружием, что создал Квентин.

– Что произошло с последней жертвой? Он не выдержал дозу или ты наигрался? – голос сухой, как гравий.

Я следил за тем, как капелька дождя, упавшая на стекло со стороны улицы, медленно ползёт вниз, попадая в другие потоки и образуя своеобразную реку, скользящую к земле.

– И то и другое. Слишком слабый, – разочарование в голосе Тристана повеселило меня. – Предполагая, что убийцы имеют более стойкий характер и психику, я не думал, что они будут настолько послушными. Что доказывает теорию, которую строил Квентин.

Злость вспыхнула в венах, как подожжённый фитиль, и пронеслась ураганом. Квентин считал, что детское сознание более пластично и если начинать опыты в раннем возрасте, то можно сформировать устойчивое сопротивление и сильную волю. Он тренировал меня, как питбуля, говорил «фас», и я нападал. Меня тяготила та связь, которую проложил в моей душе Квентин, но я не мог её искоренить. Он слишком хорошо манипулировал моим сознанием.

– Значит, охота. Кто цель?

– Тебе будет интересно, – загадочно протянул Тристан. – Жду вас в полночь. Всё готово, а я устал ждать, так что не затягивай.

Самым лёгким вариантом было применение ноктюрны, но я не хотел использовать наркотик, когда мог справиться сам. Моя сила росла вместе с теми приказами, которые любил запечатлеть в сознании Квентин Вирмор. Я знал, на какие точки нужно надавить, чтобы вырубить человека и не привлекая внимание доставить в лабораторию Тристана. Пока моя жертва охотилась на невинную девушку, я выслеживал, дышал той нотой горячей погони.

Тристан оказался прав, мне нравилась та гонка. Очередной безмозглый придурок, решивший, что может безнаказанно охотиться на нашей территории. Я не позволил ему поймать девушку, на которую он положил глаз, опередив на шаг. Как только заметил, что парень начал действовать, перехватил его, скрываясь в тени. Шея является одной из самых эффективных точек. Я нанёс удар сбоку, прекрасно зная, что именно там находится сонная артерия. Блуждающий нерв, который затронул, обеспечил моему сопернику как минимум головокружение, дезориентацию, которой мне хватит, чтобы уложить его в багажник.

– Вот как бывает, когда не следишь, кто может стоять за спиной, – прижимая его податливое тело к себе, пробормотал. – Стоит знать, что на любого охотника найдётся хищник, который может оказаться куда опаснее.

Со стороны мы выглядели как два лучших друга, только немного пьяных и разгульных. Вот в чём всегда был подвох: тот, кого ты хотел похитить, если всё сделать правильно, не мог оказать нужного сопротивления. Никаких криков о помощи, попыток сбежать или устроить драку.

Я погрузил его тело в багажник, связав руки и заклеив скотчем рот. Мне осталось только доставить добычу в пункт назначения и наблюдать за допросом, который Тристан, несомненно, устроит. Они как безропотные рабы с таким упоением рассказывали о своих тёмных делах, чем подогревали градус нашей ярости.

– Ну, здравствуй, брат, – усадив свою добычу на стул, наблюдал за тем, как Тристан запрокинул ему голову и влил раствор ноктюрны.

– Ты, как всегда, пунктуален, – скривив губы, ответил он. – Ну, что, приступим?

Тристан взял блокнот, тщательно записывая все изменения, происходившие с подопытным. Он отмечал сходства и проводил параллели для своих отчётов. Тщательная работа, которой Тристан уделял так много времени, однажды должна была окупиться, но этот день ещё не настал. День, когда он найдёт противоядие, и я смогу сказать Квентину «нет». Откажусь подчиняться его приказам и смогу наконец-то ответить сполна за всё, что он принёс в мою жизнь.

– Сколько жертв на твоём счету?

– Тринадцать.

– Назови все имена и расскажи подробно, что именно ты делал с теми девушками.

Он кивнул мне на блокнот, и я начал писать имя каждой жертвы. Вот почему подобные люди были отличными экземплярами нашего эксперимента. Мы играли в опасную игру правосудия, не имея права осуждать их за все чёрные проступки, которые они совершили, но мы это делали. Выносили вердикт. Наказывали. Платили по счетам за тех, кто пострадал и не мог дать сдачу. Позже, я пробью имя каждой девушки, чтобы выяснить, что с ними произошло, после чего отомщу.

Силуэт влюблённых, неясные очертания, будто размытые контуры, нечёткие. Нет границ, никаких ломаных линий, только плавные изгибы, и я мог часами смотреть на двоих влюблённых, представляя нас с Медеей. Она оставила мне эту картину, выражая глубину своих чувств. То, с каким плавным изгибом она изобразила девушку в объятиях мужчины, для меня выражало полное доверие. И часто я боялся, что потерял его навсегда.

– Я люблю тебя издалека, не касаясь твоих рук, не вдыхая аромат твоей кожи, – тихо шептал в пустоту комнаты.

Она всегда рядом, даже если время исчисляется миллионами километров. Неизвестность, как паутина, внутри вьёт свои корни, прорастает испещряющими ранами и гноится. Я не знал, где она? Как справляется? Чем занимается? Но зная Тристана, мог быть уверен в одном: Медея в безопасности, и если обстоятельства позволяли, она занималась любимым делом. Рисовала прекрасные картины, училась, ходила на выставки и, надеюсь, вспоминала обо мне.

Проведя пальцем по краскам, отвернулся, желая уменьшить давление в груди. Я настолько привык к боли, которая каждый день горела в венах, но продолжал истязать себя, запоминая каждую линию тех влюблённых.

Схватив сумку, вылетел из дома и направился в Торн холл. Спарринг с Тристаном всегда горячил кровь. Тело напрягалось, ожидая следующего шага противника. Мы никогда не пользовались экипировкой, предпочитая босыми ногами ступать по земле. Это привносило свою долю остроты в каждый наш поединок.

– Ты ведь знаешь всадников и то, на что они способны.

– Я прекрасно осведомлён о том, какую игру они вели, но никто не ожидал, что дам отпор, заставлю признаться в их виновности.

Его признание казалось слишком злобным и довольным. Я остановился. Грудь тяжело вздымалась, капельки пота скользили по обнажённому торсу, впитываясь в резинку штанов.

– Ты подверг их основательному допросу?

– В присутствии их отцов. Правда, ван Доренберг не участвовал, но остальные вдоволь наслушались историй о том, на что способны их сыновья. Думаю, в этом году будут вести себя намного тише.

– Сомневаюсь. Даже если они признались в том, что творили с Береникой, не значит, что отступят. Они выберут новичка для посвящения в их тайный клуб и начнут творить дичь.

Тристан сделал серию атак, а я отступал, будто он тоже злился и хотел в том поединке выбить все мрачные чувства из души. Ярость не самый лучший мотиватор, особенно когда в твоих руках острое оружие, способное причинить реальный вред. Оставить рану на коже, но мы были слишком увлечены процессом и знали, какие последствия нёс каждый наш поединок. Я всё ещё помнил, как нанёс рану, распоров кожу на груди Тристана. Это было больно и дико, но он справился. К тому же Тристан тоже оставлял на моём теле порезы, а после обязательно обрабатывал.

– Агнеш пригласила нас на ужин.

Его слова заставили меня резко остановиться, отразив удар, который был нацелен мне в грудь. Опустив рапиру, посмотрел в глаза Тристана. Он не отвёл своего взгляда, пока я грубо дышал. Я ненавидел приходить туда, где всё напоминало о потере. Ненавидел смотреть в глаза её семье и лгать, не имея возможности раскрыть правду. Ужасную, ту, которая потрясёт их умы до основания. Уверен, самое меньшее, что сделает отец Медеи, запретит мне видится с ней. И я не исключал того, что он мог избить меня за то нападение, в ночь кровавой луны.

– Вся семья собирается, и мы должны прийти.

– Я не вхожу в число семьи, Тристан.

– Они ничего не знают, эта тайна останется только между нами. Медея никогда не обвиняла тебя и не хотела, чтобы ты взял бремя той вины, за которую не несёшь ответственности. Это был не твой выбор.

– Но я несу! – рявкнул, развернувшись к нему. – В этом вся проблема, я несу его каждый чёртов день.

Мне приходилось смотреть им в глаза и лгать, ведь Медея не просто проходила обучение в лучшей школе искусств, как думали её родители, она сбежала. Спряталась, чтобы большой злой волк не нашёл её и не растерзал. Я хотел узнать о том, как она проводит время, смогла ли привыкнуть к другому городу, но Тристан не говорил ничего. Абсолютно. Он боялся, что любое слово, которое я услышу, использую для поиска и найду её. Незнание – самая худшая вещь, которую я чувствовал.

– Послушай…

Тристан хотел остановить меня, но я вырвал свою руку из его захвата.

– Нет, это ты послушай. Я был там, я охотился за ней, как дикий зверь, которому велели выследить и убить. Это я держал свои руки на её шее и готов был выполнить приказ Квентина, – с каждым словом мой голос понижался до рычащего гула.

Тристан позволил мне уйти, но я не мог сбежать от правды. Она как свора адских гончих гналась за мной, не позволяя забыть. Оставить позади всё, что я совершил. И поступок, который рвал сердце больнее всего, – моё нападение на Медею. Я помнил чёрную жажду, с которой наблюдал за её попытками сбежать. Чувствовал, будто снова и снова вынужден переживать те эмоции в наказание. И самое больное то, что я наслаждался каждой минутой, пока находился под давлением приказа.

Глава 2

Осень всегда казалась мне слишком серой и унылой, со вкусом пепла и грозы. Кобальтово-красный – именно с этим цветом ассоциировалась осень, но я любила каждое время года, находя самые разнообразные оттенки от алебастрового до полуночно-синего – зимой. Сочно-зелёного – летом и потрясающе мягкого муарового, весной.

Когда мимо пробегают дни, сменяясь один другим, а я вот она ничего не замечаю, пребывая в сфере ожидания и тоски, это жутко до боли в груди бьёт меня, разъедает. Каждый день похож на предыдущий. Ничего не меняется. Я так давно не брала в руки кисти, не рисовала на белоснежном холсте картины, не смешивала краски. Я забыла, как это жить и наслаждаться каждым мгновением.

Грустно посмотрела на свою руку, исписанную одним-единственным словом, что ножом острым засел в голове, прикусила губу, отвернулась, но в отражении было то слово, состоящее из семи букв. Оно словно красный маяк сигналило о боли. Инсанья – безумие любви.

Двойная жизнь – это не то, что бы я выбрала, но всё дело в том, что как раз выбора у меня и не было. Стать знаменитым художником – вот моя больная мечта, к которой я перестала стремиться. Тристан позаботился обо мне. У меня были деньги, возможности, но не было главного того, что я ценила – свободы. Я застряла где-то между желанием увидеть Иерихона и безумной потребностью забыть.

Академия искусств Морвир на южном побережье Лебора, которую я закончила с отличием, толкала вперёд, не позволяя останавливаться, но лето, которое потянулось серой пеленой, открыло глаза на моё одиночество. Я поглощала знания, изучала старинные картины, искусство, лепку, даже пару раз брала уроки, пытаясь превратить бездушный камень в прекрасную скульптуру, но как только обучение закончилось, я растворилась в своей потере.

Самым трудным было прощание с семьёй. Пришлось убедить отца, что приглашение в одну из ведущих академий искусств для меня отличный шанс довести до совершенства все навыки и умения, которые раскрывались с самого детства, когда я рисовала портреты своей семьи, друзей и природы, что окружала меня. Величественные, неприступные исполины – горы. Могучее море, на побережье Квальвика. Сидя на чёрном песке, я часами могла смотреть на заходящее солнце, на звёзды, что раскинулись по бархатному полотну небосвода.

Каждый раз, когда звонили родители, я отвечала одно и то же, будто сама поверила в свою новую жизнь. Мантра, в которую заставил меня поверить Тристан. Закрытая академия для художников, которая предполагает полное отсутствие внешних вмешательств. Даже на Рождество я не могла приехать, потому что в академии были уроки, которые не заканчивались никогда.

– У меня есть для тебя подарок, – тихим голосом, приветствовал Тристан. Он звонил раз в неделю, желая убедиться, что я в порядке, и с лёгкостью понимал, насколько потерянной я себя чувствовала. – Поздравляю с окончанием обучения. Красный диплом, Медея, да?

Не сдержав мягкой улыбки, я бросила взгляд на свой диплом. Если бы это было возможно, я хотела разделить ту победу с тем, кто не мог находиться рядом.

– Так что за подарок?

– Я прислал тебе адрес.

– Что? Почему?

– Когда придёшь, всё узнаешь и не отказывайся это то, что подтолкнёт тебя и не позволит грустить.

– Я не…

– Грустишь. Я слышу это даже по твоему голосу. Не противься, как ты обычно это делаешь, просто сходи, уверен, ты не сможешь устоять.

Заинтригованная его словами сразу же после разговора я направилась на улицу Рибера, в старый квартал, отмечая однообразные дома, что тянулись вдоль дороги, пока не остановилась напротив тёмно-серого строения с вензельной резной отделкой и вкраплениями белой краски.

Чёрное солнце, изображённое на самой широкой части стены, по краям было инкрустировано камнями, а в центре – золотой патиной. С того момента, когда я впервые вошла в лавку «Блэклайт» – чёрный свет, меня поразило то, с какой утонченностью и пугающей красотой было нарисовано чёрное солнце.

Магазин, наполненный старинными картинами, в тяжёлых дубовых рамах и множеством древних вещей, очаровал меня с первого взгляда. Шкатулки, медальоны, подсвечники, все эти вещи были наполнены своей историей. Древней, тайной и порой пугающей.

– Поль Декарт, – выйдя из-за прилавка и протянув руку, представился мужчина. – А вы просто Дея.

Очевидно, Тристан что-то задумал, раз не сообщил моё настоящее имя. Лёгкий трепет предвкушения пробежал по коже, когда я пожала его руку.

Поль обладал настолько глубокими знаниями в искусстве, что сам являлся шедевром. Он рисовал так, как я никогда не видела, и научил меня очень многому. Техника лессировки, с помощью которой я могла добиться потрясающей реалистичности в своих картинах, словно не красками сотворены они. Протяни руку и окажешься там на чёрно-зелёной лужайке, устланной мхом, под раскидистым дубом.

Это своеобразная техника рисования, которую создают тонким слоем краски по основе рисунка. При нанесении поверх предыдущего слоя краски, слой лессировки, будто глазирует поверхность холста, придавая выразительность и глубину нижних слоёв, прорисованных под лессировкой. Поль рассказывал, что в сочетании с плотными отрывистыми слоями в картине маслом, лессировка создаёт иллюзию глубины, благодаря чему появляется объёмная картина.

Сидя за прилавком, я выводила буквы на левом запястье, понимая, что не могу справиться с паникой, временами накатывающей на меня, словно цунами. Как девятибалльный шторм, она по щелчку пальцев овладевала каждой клеточкой тела, заставляя дыхание участится, а сердце бешено скакать в груди. И только слова, которых я боялась, позволяли не предаться страху и не бежать сломя голову подальше от призрака, что преследовал меня во снах.

Я всегда это делала, когда мыслей в голове было слишком много. Вылавливала их и записывала на своей коже те, что больнее всего жалили. От которых душа рвалась на части и те осколки полосовали каждую клеточку, безжалостно уничтожая.

– Ты уже закончила с полотном? – прищурившись, спросил Поль, как только вошёл внутрь, колокольчик мягко звякнул о дверную раму.

Опустив рукав, чтобы прикрыть кожу, я закусила губу, понимая, что закончила, слишком далеко от того состояния, в котором находилась.

– Нет.

– Лень не входит в число твоих пороков, поэтому здесь кроется что-то другое. Расскажи мне, Дея. Я не могу читать мысли, потому не знаю, как тебе помочь.

– Пороки. Интересно, – медленно протянула, чтобы избежать того разговора откровений, о котором просил Поль. – И какие же входят в число моих?

Он прищурился, явно не одобряя моего тона и перемены темы, но не стал продолжать. У каждого из нас были те шрамы, что рванными ранами сидели на душе и не позволяли вдохнуть полной грудью, чтобы не чувствовать отголосков боли.

Поль помрачнел как туча, что только недавно была облаком на голубом полотне небосвода, и прошёл в заднюю комнату, которую использовал для творчества. Именно там я провела с ним многие часы, изучая технику рисования, дополняя ту информацию, которую освоила в Академии Морвир. И это было потрясающее время, часы, что пролетали, как одно мгновение.

– Я же говорил, лень не входит в число твоих пороков, – услышала довольный голос Поля. Очевидно, он нашёл картину, которую я закончила. – И я верю, каждому твоему мазку, Медея. То, как ты использовала игру света и тени, не применяя тёмных красок, впечатляет.

– Просто я училась у лучших, – гордо произнесла, остановившись в дверном проёме.

Поль довольно кивнул, изучая мельчайшие детали картины.

– То, как ты изобразила его, просто невероятно. Двойственность, присущая каждому живому существу, тебе удалось отразить её в зеркале. Если смотреть вскользь, то видишь сходство, но остановившись и перебирая линии, понимаешь, что два, казалось бы, одинаковых лица – реальное и то, что в зеркале, имеют различия. Нечто тёмное, пугающее и одновременно притягивающее.

Как же близко он подобрался к правде, что всегда бродила в моём сознании. Иерихон был именно таким, с открытым сердцем, но настолько израненным, что мне понадобилось очень много времени, чтобы пробиться туда. Но когда я вошла, меня встретили не чудовища, а мягкая ласка.

Поль обернулся, в его глазах сияло восхищение и нечто настолько глубокое, что мои щёки порозовели. Гордость. Он был преисполнен тем чувством, потому что знал: именно он довёл до совершенства моё умение рисовать.

– Ты заслуживаешь галереи. Масштабной, выдающейся выставки…

– Нет, – категоричным тоном, оборвала я его слова. – Это просто невозможно.

Поль что-то знал, может, догадывался, но не понимал полную картину ту, что обернётся против меня, если решу выставить те работы.

– Хорошо. Тогда поступим по-другому, – он направился к двери, схватив с прилавка ключи. – Пойдём со мной.

Заинтригованная его предложением, я закрыла магазин и села на пассажирское сидение. Поль молчал всю дорогу, которая заняла не больше десяти минут, но, когда мы остановились возле большого одноэтажного здания, похожего на амбар, я занервничала.

– Смелее, Медея. Двери открываются тому, кто ищет, так что не робей, – он выскользнул из машины и направился к двери. Вставил ключ и открыв, посмотрел на меня через стекло автомобиля. – Если я не могу представить твои работы на выставке, то позволь хотя бы показать, как это может быть.

Выйдя на прохладный воздух, я поёжилась от ветра. Он не был ласковым и тёплым, скорее с ноткой холодного предостережения. Как только я переступила порог, Поль включил свет, и всё встало на свои места. Страх, что трепетал под кожей, отступил, уступив место восхищению. Это было огромное пространство с большими окнами и картинами. Пустыми холстами, что стояли вдоль стен, будто желая, чтобы кто-то разрисовал их красками.

– Если не хочешь, чтобы твои работы были выставлены на всеобщее обозрение, сделай это хотя бы здесь. Твоя собственная галерея.

Вместо слов, я подарила ему свою благодарную улыбку. Моё внимание привлекло количество чистых полотен, которые ждали своего часа. Я прошлась по всему периметру и нашла всё, что могло понадобиться для работы над новой картиной. Краски, мелки, кисти, палитру. Но самым важным было освещение, что лилось в окна с улицы. Солнце, будто позволяло своим лучам заглядывать сюда, чтобы осветить тёмные уголки, убрать тени, до наступления сумерек.

Первой картиной, которую я нарисовала в своём новом тайном убежище, стал Дракмор, со своими высокими шпилями, остроконечными башнями и тёмной притягательной атмосферой. Кругом, словно молчаливые солдаты, стояли деревья, на коре небрежно, но так очаровательно красовались пятна зелёного мха, что давало картине не погрязнуть во тьме. И я разукрасила каждое плотно, которое ждало моей кисти. Желало превратиться из чистого листа в картину, которую я выставлю для себя, чтобы подмечать штрихи, линии и шероховатости.

– Так и будешь сидеть в четырёх стенах? – войдя в помещение, недовольно пробурчал Поль. – Я думал, это позволит тебе увидеть мир немного по-другому, а не сидеть затворницей и постоянно рисовать.

– Я оттачиваю технику. Без постоянной тренировки всё это будет напрасно, – поднявшись, взяла тряпку и вытерла руки. – Ты ведь хотел, чтобы у меня была своя галерея, так вот смотри.

Он покачал головой то ли раздосадованный на меня за подобное поведение, то ли оттого, что я не до конца понимала значения его слов.

– Пойдём, тебе стоит выйти и прогуляться.

– И куда же?

– Туда, где муза может взять вдохновение.

Он вскинул брови, и я поторопилась. Сняла запачканный фартук, оттёрла краски с рук и лица.

Поль ждал меня в машине. Мы ехали по длинным улочкам Лебора, и каждая наша остановка стала тем самым экстазом вдохновения.

Первая картинная галерея, расположенная в старом квартале, поразила тем, как необычно была представлена. Мы неспешно ходили по длинным коридорам. Стеклянный пол, натёртый до блеска с цветовой иллюминацией, освещал тяжёлые, в дубовых рамах, произведения искусства.

– Это галерея открылась всего несколько лет назад, но подача и экспозиция, оказалась весьма успешной и популярной. Сюда каждый день приходят множество людей, фотографируют и любуются искусством.

– Но меня ты привёл не для того, так ведь?

Поль посмотрел на меня и вскинул брови, предлагая продолжить, но я просто закрыла рот и позволила моменту овладеть собой. Я смотрела, как по стенам пляшут разнообразные оттенки света, очаровывая, будто блуждающие огоньки в тёмной лесной чаще, зовущие за собой. Мне хотелось остановиться, сесть на пол и исследовать рисунки, но это было бы грубо.

Поль учил меня применять краски по-другому, видеть цвета глубже и использовать не так, как учили в Морвире, а по-своему.

– Индивидуальность каждого художника заключается не в том, как учат в академии, а в том, как он может увидеть и передать сюжет рисунка. Какие чувства он вкладывает в свою работу, не линейные, которым обучают профессионалы, а свои, которые видят в голове, когда переносят предмет на холст. И чем глубже чувства, тем сильнее получается картина.

– Ты веришь, что мы вкладываем частичку своей души в каждый рисунок? – для меня было удивительно услышать от Поля подобные слова.

Он тихо хохотнул и повёл меня дальше. В тот день мы побывали в трёх именитых галереях, а после, он привёз меня в маленькое здание, оказавшееся подвалом.

– Ты спрашивала, вкладывает ли художник душу в своё творение, думаю ответ находиться там, – он махнул рукой вниз и начал спускаться. – Не только самые популярные галереи имеют уникальные творения в своих коллекциях, Медея. Есть подобные, небольшие, незаметные выставки. Поверь мне, там можно найти настоящие бриллианты.

Если бы я прошла мимо, то не догадалась, что в неприметном с виду подвале с мрачной вывеской «Багровые тени», может хранится нечто столь выдающееся.

– Картина «Отчаяние» Эдварда Мунка стала первым прототипом известной картины «Крик». Посмотри на неё внимательно и скажи, неужели ты думаешь, он не вложил свою душу, мысли и чувства, рисуя те линии?

Я понимала, о чём говорит Поль. Эту картину нельзя было просто видеть, я её чувствовала, слышала, ощущала на кончиках пальцев. Казалось, звук отчаянный, разрывающий перепонки, достигает сознание, цепляя кровавыми когтями безысходности. Ощущала вибрации, даже стоя на расстоянии и просто наблюдая. В своей работе художник использовал темперу, пастель и масляные краски. Серые, жёлтые, кроваво-красные, тёмно-синие тона, красивыми линиями лежали на холсте. Линии моста довольно чёткие, ровные, в то время как природа, что изобразил Мунк позади, казалась плавной, волнообразной экспозицией. Чистые эмоции, передающие безысходность самой природы. Её отчаяния и немого вопля безумия.

– Ответ на твой вопрос «да», я уверен в том, что, рисуя картины, каждый художник вкладывает в них те эмоции, которые преобладают наиболее сильно. Блуждают волнами цунами в душе, когда ты позволяешь руке плавно скользить по холсту, сжимая в пальцах кисть. Размазывая на палитре краски и перенося их на холст.

– Академия даёт базовые знания, углублённую историю появления искусства известных художников, их биографию, но не учит тому, как изливать свою душу в рисунки, используя кисть с красками, словно проводник, – понимающе ответила я.

– Поэтому я велел тебе забыть всё, чему ты научилась, и позволить себе рисовать чувствами, а не головой, – кивнул Поль.

Мы ходили от одной картины к другой, и теперь я понимала, о чём он говорил. Здесь оказалось множество интересных работ с мрачной историей. Протоготические картины так бы я описала свои чувства на все рисунки, изученные тем вечером. Они содержали в себе множество эмоций, спектр красок и буйства. Спокойные – их нельзя было назвать таковыми. Каждая вызывала разрушительный шторм чувств, грозя уничтожить тайной, что скрывали те художники в своих картинах.

– «Женщина – летучая мышь» в исполнении Жозефа Пено имеет за собой шлейф мистической подоплёки и истории.

На картине была изображена женщина, парящая в эфире сумрачного неба. Текстура серых красок, смешанных с более светлыми на заднем фоне, выглядела угрожающе. Она словно предостерегала своим горящим взглядом: не подходить. Полностью обнажённая, с поднятыми вверх руками и развевающимися позади крыльями, напоминающими те, что были у летучих мышей. Структура линий, прожилки, цвет, всё соответствовало мрачному восприятию.

– Говорят, Пено рисовал эту женщину с натурщицы. Она была одной из его любимых фавориток и согласилась позировать обнажённой во время написания картины. Он наделил её властью свирепости и дикого образа.

Я была впечатлена той потрясающей прогулкой по самым именитым галереям и не столь популярным. То, что они хранили в своих чертогах, казалось уникальным и удивительным.

– Иногда эти работы задевают людей эмоционально, столетия спустя появляясь вновь, чтобы исследовать грани массового сознания.

Углубляясь в контуры и чувства той картины, я вспоминала, как рисовала, исследуя натурщиков, готовых принять участие в позировании. Писать картину с живого человека, описывая красками тело, было потрясающим опытом. Когда перед тобой идеальное скульптурное тело, созданное увы, не богом, а самим человеком, было волнительно и достаточно трудно нарисовать его максимально реалистично на холсте.

У него не было бугрящихся мышц, кубиков пресса, вздутых от усиленных тренировок вен, он был скорее, как красивое высокое мистическое существо. Кожа алебастрового оттенка ровная и гладкая, казалось, если коснуться натурщика, то можно испытать нечто похожее на экстаз. Статный, с прямой спиной, немного волнистыми волосами цвета жжёной корицы, он был прекрасен. Именно такими изображали в древности богов, рисуя на холстах или вылепливая из гипса. Застывшее совершенство.