Камни говорят

Þórbergur Þórðarson

Steinarnir Tala

© Forlagið, 2008

© Мельников А. С., перевод, 2024

© Маркелова О. М., предисл., 2024

© ООО «Паулсен», 2024

Предисловие

Знатоки исландской литературы, называя прозаиков ХХ века, оказавших наибольшее влияние на развитие исландской прозы и обладавших ни на кого не похожим стилем, наряду с именем хорошо известного в нашей стране Халльдоура Кильяна Лакснесса непременно упомянут и Тоурбергюра Тоурдарсона (1888–1974).

Не будь Тоурбергюр писателем, он имел бы все шансы стать героем увлекательного романа. Он родился в сельской местности в Юго-Восточной Исландии – в краю, который в начале ХХ века считался глушью и в котором были живы старинный быт, способы ведения хозяйства и традиционная народная культура, в том числе устная словесность. В юности Тоурбергюр уехал из родных мест, успел побыть коком на рыболовецком траулере, поголодать в студенческие годы в Рейкьявике, потрудиться на физических работах, попреподавать в высшем учебном заведении. Тоурбергюр много занимался самообразованием и порой интересовался областями знаний, непривычных для среднестатистического исландца. В середине 1920-х годов он увлекся эсперанто, стал активно пропагандировать этот язык и написал по нему учебник, став основоположником эсперантистики в Исландии; по его мысли, этот международный язык мог бы помочь спасти культуру малых народов от забвения. Тоурбергюр много ездил по Исландии и Европе, а в 1935 году побывал в Советском Союзе. Однако социалистические убеждения не мешали ему интересоваться теософией, оккультизмом и верить в фольклорную нечисть.

Первыми книгами Тоурбергюра были сборники футуристических стихов: «Половины подошв» (Hálfir skósólar, 1915) и «Лохмотья мудреца» (Spaks manns spjarir, 1917) – оба изданы им под псевдонимом Styr Stofuglamm. В 1922 году они были объединены в книге «Белые во́роны» (Hvítir hrafnar). В 1924 году у Тоурбергюра вышла первая книга прозы – «Письма Лауре» (Bréf til Láru), тотчас ставшая предметом живых дискуссий у всей читающей публики Исландии. Подобной прозы в исландской литературе до тех пор не было: книге присущи сплав автобиографизма и фантастики, сшибка возвышенных и низменных жизненных явлений, откровенный эпатаж и, не в последнюю очередь, – сложные эксперименты со стилистикой. Исландский литературовед Хеймир Паульссон дает жанру и стилю этой книги следующую характеристику: «Там все смешалось: письмо, эссе о политике и религии, фольклорные рассказы, более или менее самостоятельные фрагменты обо всем на свете. Стиль был многообразным, ведь автор, по собственному признанию, одинаково блестяще владел шестью стилями: „канцелярским, научным, повествовательным, фольклорным, пророческим и развлекательным“»[1]. Эта характеристика по большому счету приложима ко всей художественной прозе Тоурбергюра – а в его творческом наследии насчитываются девять книг прозы, вышедших при жизни автора, а также немалое количество биографий выдающихся соотечественников, дневников, писем, публицистических текстов. Среди последних – сборник статей и очерков о поездке в Советский Союз, озаглавленный «Красная угроза» (Rauða hættan, 1935): для читателей, знакомых с убеждениями автора, иронический характер такого названия не вызывал сомнений. Несколькими годами ранее аналогичную поездку (также увенчавшуюся созданием книги путевых очерков) предпринял Халльдоур Кильян Лакснесс…

Тоурбергюр Тоурдарсон и Халльдоур Лакснесс были современниками, коллегами (в частности, в 1950–1970 годах Лакснесс возглавлял общество культурных связей Исландии и Советского Союза «МИР» – Menningarsamband Íslands og Ráðstjórnarríkjana, а Тоурбергюр Тоурдарсон был его вице-председателем) и обладали сходными мировоззренческими и эстетическими установками, поэтому здесь нельзя не упомянуть об их взаимоотношениях. Известно, что Тоурбергюр относился к стилю Лакснесса критически, считая, что тот просто вносит в текст своих романов слова и выражения, почерпнутые из разных источников и лишенные органической связи с окружением автора, и порой употребляет их в неверном значении. Современники отмечали, что характеры обоих писателей были диаметрально противоположны: если Халльдоур был щепетилен и озабочен мнением окружающих о себе, то Тоурбергюр, напротив, искренен и лишен тщеславия, присущего Лакснессу. После смерти Тоурбергюра Лакснесс написал некролог, в котором отметил, что они с Тоурбергюром были друзьями[2].

Ранее на русский язык переводилась лишь пара стихотворений Тоурбергюра и одна книга прозы – «Исландское дворянство» (Íslenskur aðall, 1938), вышедшая в переводе В. П. Беркова в журнале «Звезда» в 1957 г. в сокращенном варианте, озаглавленном «На пути к любимой»[3]. А теперь отечественным читателям предстоит знакомство еще с одной его книгой – «Камни говорят» (Steinarnar tala, 1956).

«Камни говорят» – первая книга в так называемой тетралогии о родных краях автора, местности Сюдюрсвейт на юго-востоке страны. За ней последовали произведения «О странах и народах» (Um lönd og lýði, 1957), «Сумеречная опера» (Rökkuróperan, 1958) и «Четвертая книга» (Fjórða bók, 1974). После Второй мировой войны в исландской литературе расцвел жанр биографии и автобиографии: «Разрыв между поколениями был очень резким; старшее хотело сберечь воспоминания о былом общественном укладе для поколений грядущих и таким образом попытаться навести мост через образовавшуюся после войны драматическую пропасть между поколениями»[4]. Жанровая природа этого произведения сложна (впрочем, то же можно сказать и о других книгах Тоурбергюра). В нем есть постоянные персонажи и дается представление об их взаимоотношениях – однако четко выраженной фабулы нет.

Это произведение автобиографическое: повествование начинается до рождения героя-рассказчика, затем подробно описываются обстоятельства его рождения, детство, взросление. Однако автобиографизм этот имеет совершенно особый характер: главным объектом интереса оказываются не внешние события, а душевные движения, мысли, эмоции, фантазии – словом, все те «мелочи», которые невозможно внести в анналы и запротоколировать в официальных документах, но которые тем не менее крайне важны для становления личности и формирования мировоззрения, особенно если речь идет о писателе. Книга рассказывает, как у героя-рассказчика зарождаются первые представления о родине, Боге, течении жизни, хуторском укладе, этических нормах. Описаны первые детские впечатления, в том числе такие, какие современные педагоги сочли бы неприемлемыми для ребенка: похороны односельчан, смерть людей и животных и даже случаи живодерства (которого рассказчик не может простить хуторянам). Люди на отдаленном хуторе рубежа XIX–XX веков, расположенном между горами, грозящими обвалом, и бурным океаном, подвергались смертельной опасности.

Возможно, эпитет «суровый» по отношению к быту на таком хуторе кажется стертым – однако совершенно правомерным. До середины ХХ века постройки на исландских хуторах представляли собой полуземлянки, сложенные из камней и дерна, с дерновой же крышей. Фасады могли быть деревянными – если удавалось раздобыть древесину, а полностью деревянное жилище позволяли себе лишь очень зажиточные люди в торговых поселках. Подобным образом сооружались хозяйственные постройки и хлева для скота – они могли соединяться с жилым домом особыми коридорами. (Планировка хуторов варьировалась.) В помещениях было темновато и тесно, особенно если учесть, что жило в них всегда много народу, и даже в кроватях из-за тесноты обычно спали по двое. Постройки из камня и дерна были не очень долговечны и легко разрушались от времени и воздействия стихий.

Такие постройки могут показаться эстетически непривлекательными, но нельзя забывать, что именно в землянках на хуторах в минувшие века создавались шедевры исландской словесности. Появление «полноценных» городов на острове началось не ранее второй половины ХХ века, точнее, речь шла – и, пожалуй, до сих пор идет – всего об одном городе: столице.

В наше время на родном хуторе Тоурбергюра Тоурдарсона в Сюдюрсвейте учрежден музей писателя. Внешний вид хуторских построек времен детства Тоурбергюра запечатлен на фотографиях и рисунках.

Сельский быт – от способов сбора кизяка для отопления до исполнения шедевров народной поэзии – отражен в книге «Камни говорят» с этнографической точностью. Однако описания старинного уклада не самоценны, а служат прежде всего мизансценой для событий внутренней жизни героя. Еще в «Письмах к Лауре» Тоурбергюр сформулировал принцип: «Мир мыслей для меня даже более реален, чем видимый мир». В книге «Камни говорят» в центре внимания именно «мир мыслей». Речь может идти о мыслях, продиктованных общераспространенными представлениями, – например, повсеместной верой в фольклорную нечисть. (Так, юный герой-рассказчик видит существо, якобы живущее в отсеке для кизячного топлива, встречает привидений и представителей «скрытого народа».) Также описаны сугубо личные представления: например, довольно большой фрагмент книги посвящен ассоциациям, которые вызывают у рассказчика слова родного языка, порой самые обыденные. Эти описания крайне импрессионистичны – но импрессионизм глубоко укоренен в исландской сельской культуре. В «мире мыслей» автора существенное место занимают начатки научного мышления: увлекательны и полны драматизма рассказы, как он, в отсутствие измерительных приборов, разрабатывает собственную систему измерения расстояния или, притаившись за дымоходом на крыше, старается не пропустить момент, когда солнце окажется точно в зените.

В исландском литературоведении существует термин skáldævisaga, составленный из слов (sjálfs)ævisaga – «(авто)биография» и skáldsaga – «роман», то есть беллетризированная (авто)биография с определенной (порой существенной) дозой поэтического вымысла. Это жанровое определение как нельзя лучше подходит большинству книг Тоурбергюра Тоурдарсона.

Художественный стиль Тоурбергюра оказал влияние на прозу Гвюдберга Бергссона, одна из самых знаменитых книг которого, «Тоумас Йоунссон бестселлер» (Tómas Jónsson metsölubók, 1966), тоже представляет собой радикальный стилистический эксперимент в модернистской манере, а также ряда более молодых писателей – Гирдира Элиассона, Кристин Оумарсдоттир и др.[5] Отношение последующих поколений исландских писателей к творчеству Тоурбергюра могло быть неоднозначным. Например, Хатльгрим Хельгасон в романе «Автор Исландии» (Höfundur Íslands, 2001) устами героя-рассказчика аттестует Тоурбергюра как писателя, который «записывал собственные причуды и наиглупейшие странности достойными слез буквами», но при этом не был способен на полет фантазии.

Почему в заглавии книги фигурируют именно камни? Рассказчик воспоминает о совершенно определенных плоских камнях, которыми была вымощена дорожка, ведущая к жилому дому на хуторе; они были привезены издалека и, если б умели говорить, очевидно, с радостью рассказали бы любознательному мальчику о своих родных краях. Но в этом тексте упоминается и множество других «камней», которые могут что-то рассказать: погибельные скалы; утесы, с которых приходится снимать овец, не способных спуститься с высоты самостоятельно; шхера, которую заливает водой во время морских приливов, и из-за этого юному рассказчику кажется, что она меняет размер… Камни в книге имеют отношение не только к физическому миру (строительный материал, географические объекты), но и к воспоминаниям героя и, что важно, к истории родного края. Когда герой видит валун, невесть когда скатившийся в долину со склона, он сокрушается, что в Сюдюрсвейте не принято вести летописи и никто не может сказать, когда именно этот валун попал туда. Камни и скалы окружены преданиями об эпохе заселения Исландии. Но размышления о давно прошедших временах (на которые натолкнул рассказчика вид поросших мхом валунов) идут в книге рука об руку с рассказом об односельчанке, которая умела предвидеть грядущие события. И в итоге рождается оригинальная философия времени, вкратце сводящаяся к постулату, что будущее тоже уже где-то свершилось, как и прошлое. Автобиографический герой Тоурбергюра Тоурдарсона укоренен в сельской жизни ушедшей эпохи – но его помыслы нацелены в будущее.

О. А. Маркелова

От переводчика

При передаче имен и географических названий автор перевода руководствовался общепринятым принципом фонологической транслитерации с исландского языка на русский. Древнеисландские имена (звучание которых порой отличается от их современных аналогов) транслитерируются в соответствии с традицией, принятой в русских переводах исландских саг. Практически все местные топонимы составлены из известных слов и несут какой-либо смысл (напр. Мосаклеттюр – Мшистый Утес); обычно они приводятся в тексте в транслитерированном виде на исландском. Иногда, если это необходимо для лучшего понимания текста, в скобках дан их русский перевод. Прозвища людей и клички животных ввиду их смысловой нагрузки даются сразу в русском переводе.

Стихотворные отрывки, за исключением двустишия на с. 187, переведены Ольгой Александровной Маркеловой.

Благодарю Вильхяульмюра Гисласона и Кристьяуна Эйрикссона, а также сотрудников Института исландского языка им. Аурдни Магнуссона за помощь в прояснении переводов целого ряда устаревших слов и понятий в тексте Т. Тоурдарсона. Автор английского перевода оригинала (The Stones Speak / Mál og menning, Reykjavík, 2015) Джулиан Мелдон Д'Арси, а также его многочисленные исландские информанты, сами того не подозревая, оказали нам помощь в распутывании некоторых сложных мест в книге. Разумеется, это не отменяет того, что мы с Джулианом Д'Арси порой по-разному подходили к оригинальному тексту, так что настоящий перевод книги не следует считать слепком с английского. Кандидат географических наук Мария Вадимовна Михайлова оказала большую помощь в научном редактировании фрагментов текста, касающихся особенностей гидрологии Лагуны.

А. Мельников

1

Весной 1886 года в области Сюдюрсвейт наступила прекрасная пора – у многих жителей сислы[6] Восточный Скафтафедль[7] появился повод для большой радости. В последнюю неделю месяца Гоуа[8] на них снизошло благословение Господне. На востоке Сюдюрсвейта в шхерах Хаульсаскер села на мель большая шхуна из французского города Дюнкерк. Все члены экипажа спаслись, перебравшись в одну шлюпку, а из нее уже на лодках – французских и исландских – добрались до берега в районе пляжа Бьядна-Хрёйн. Там, в центре Сюдюрсвейта, находилась рыбацкая гавань. Когда опять начался прилив, неуправляемая шхуна сошла с мели, и ее стал носить туда-сюда к западу от Бьядна-Хрёйн слабый восточный ветер. Впечатляющее зрелище!

Людей охватило крайнее возбуждение. Они стояли возле домов на тропинках и на траве или выглядывали из окон с возрастающим страхом. Где прибьет к берегу это большое судно? А шхуна уходила все дальше и дальше. Она оказалась западнее берега Брейдабольсстадюра, откуда неторопливо продолжила свой путь, каждую минуту приближаясь к границам между областями Сюдюрсвейт и Эрайви. Хочется надеяться: Господь на небесах не допустит, чтобы шхуну выбросило на пески Эрайвафьёрюр! Несколько мужчин побежали за ней по песчаному берегу в западном направлении: если шхуну выбросит на берег, то они закрепят на ней канаты, чтобы ее снова не унесло в открытое море. Сейчас шхуна оказалась у пляжа Фелльсфьяра – за ним сразу начинаются пески Эрайвафьёрюр. Судно постепенно приближалось к берегу. Люди перебегали от хутора к хутору, спрашивая друг друга: «Как ты думаешь, шхуна доберется до Фелльсфьяры?» – «Во всяком случае, осталось совсем чуть-чуть».

«Ну вот! Больше не видно воды между шхуной и берегом», – говорили люди, стоявшие на тропинках. Потом все поднялись на крыши домов – посмотреть, есть ли еще вода между судном и землей. Люди не довольствовались зрелищем мачт и парусов над песчаным берегом. Им хотелось как можно дольше любоваться этим величественным судном, трюм которого наверняка наполнен ценными грузами.

– Между шхуной и берегом небольшое расстояние.

– Что-то я его не вижу.

– А теперь между ними совсем нет промежутка!

– Однако судно несет на запад?

– Да, оно приближается. Кажется, вот-вот коснется дна.

– Поэтому-то скорость и упала?

– Да, теперь остановилось. Не движется, попало на мель. Его прибило к берегу!

– И слава Богу!

– Да это настоящий дар Божий!

– Надеюсь, беднягам на судне удалось добраться до берега живыми?

Шхуну прибило к берегу в восточной части Фелльсфьяры напротив старого хутора Федль на самом западе Сюдюрсвейта. На корпусе шхуны совершенно не было никаких повреждений, если не считать того, что руль оказался не в порядке.

«Какая прекрасная добыча», – говорили люди, обнаружившие большие запасы бесподобных белых булочек, картофеля, сала, соли, угля, красного вина, коньяка, рыболовных снастей, крючков, грузил, ножей, парусов, веревок и проволоки. Из мачт, рей, бушприта[9] и корпуса шхуны они потом получили много древесины. Гвозди разных размеров и крупные железяки можно было класть на крыши домов и на стога сена, чтобы их не сносило в непогоду. А вот рыбы в трюмах шхуны оказалось мало.

2

Этой благословенной весной, запомнившейся крушением французской шхуны, собирались пожениться три обрученные пары из Сюдюрсвейта: мой отец Тоурдюр и моя мать Анна, мой дядя по отцовской линии Тоураринн и тетя по матери Гвюдлейв, а также мой дядя Кетидль из Герди и Рагн-хильдюр, сестра отца и Тоураринна. Все это были порядочные благородные люди.

На хуторах, где жили будущие молодожены, полным ходом шла подготовка; местные жители находились в приподнятом настроении, предвкушая большой праздник. Из черного сукна были сшиты праздничные наряды, красиво расшитые передники и башмаки с окаемкой из белой сыромятной кожи. Подковали коней, на которых посыльные отправились в Папоус за угощениями. Повсюду на окрестных хуторах шел сбор тарелок, чашек с блюдцами и столовых приборов. Постоянно кого-то посылали с поручениями на хутора, где жили молодожены, в глубь страны к Рейниведлиру, на восток к Сльетталейти и в горы через пески Стейнара; те, кто оставался дома, сами себя занимали, заходя на соседние хутора или присматривая за овцами на пастбищах. Когда люди с нетерпением чего-то ожидают, очень сложно усидеть на месте.

Хуторяне резали овец; до глубокой ночи в эту теплую весеннюю пору из кухонь шел дым – по нему соседи могли видеть, что на огне готовилось что-то вкусное. Собаки сидели на оградах и крышах домов, наблюдая за каждым шагом людей. Псы нутром чувствовали приближающееся пиршество и ожидали, что люди будут милостивы и угостят их полагающейся долей лакомств. К этим собакам присоединились их собратья с хуторов Рейниведлир и Сльетталейти, чтобы также принять участие в столь радостном событии.

Хозяйки пекли блины, оладьи, печенья, булочки с изюмом, готовили на углях ржаной хлеб и лепешки, варили свежее мясо, порезав его на мелкие кусочки. В большом котле растапливали нутряной жир, опускали в него мясо и кипятили непродолжительное время. Когда блюдо было готово, содержимое котла выливалось в красивое корытце, а кухарки следили за тем, чтобы все мясо было покрыто корочкой из жира. Это блюдо называли жаркое, оно считалось исключительно вкусным. Хозяйки также варили много копченого мяса с картофелем и репой, из которых делали пюре, добавляя немного молока и муки и затем все перемешивая. Не жалели сливочного масла и варили густую кашу с изюмом. И, конечно, было много вина: настойки, причастное вино, бреннивин[10] и французский коньяк.

Хутора Брейдабольсстадюр, Хали и Герди, где жили обрученные пары, находились неподалеку друг от друга. Луг, на котором стояли эти фермы, примыкал к красивой лагуне, и некоторые бывалые путешественники говорили: «Это самый красивый луг из тех, что я когда-либо видел в Исландии!»

Свадьбу должны были справлять в Брейдабольс-стадюре, до́ма у Стейдна, отца Тоурдюра, Тоураринна и Рагнхильдюр. Его также звали Старым Стейдном, потому что в Герди жил другой Стейдн, помоложе. В гостиной и вдоль всей стены бадстовы[11] поставили столы и скамьи, с восточной стороны дома был установлен большой шатер из парусины, снятой c французской шхуны, прибитой к берегу у Фелльсфьяры. В шатре поставили два ряда скамей, а перед ним установили шест с развевающимся французским флагом, чтобы приветствовать гостей и создать более праздничную обстановку. Флаг взяли все с той же французской шхуны.

И вот настал день свадьбы – воскресенье, 23 мая. На ясном небе ярко светило солнце. На пиршество было приглашено множество людей. Они прибывали верхом с Лоуна на высокогорье, с Неса и Мирара на востоке, с Эрайви у побережья и со всех остальных районов Сюдюрсвейта: с Мёрка в горах, с Боргархёбна на востоке и с Торпа на севере; жители хуторов к югу от Сандюра пришли пешком. На свадьбе также оказался один человек, направлявшийся в Рейкьявик с Восточных Фьордов. Это был Бенедихт С. Тоураринссон, впоследствии ставший в столице купцом.

Отовсюду мчалось множество всадников: из-под копыт летели комья земли, а сзади неслись столбы пыли, словно длинные вереницы светло-коричневых призраков. Потом пыль улеглась, а с ней исчезли и призраки. Некоторые гости пели веселые висы[12], звенели удила, лошади фыркали и иногда пускали ветры. Приехавшие из Лоуна, Неса и Мирара сделали небольшой привал у лавовой пустоши Мольдарбакки близ песков Хейнаберг, где все – и люди, и кони – справили малую нужду: женщины сидели на корточках и выглядели как сужающиеся кверху кучки торфа; мужчины стояли отвернувшись, а лошади совершали этой действие совершенно естественно.

Между девятью часами утра и полуднем гости, приглашенные на свадьбу как с востока, так и с запада, направились на хутор Каульвафелльсстадюр. Там находилась церковь, где и должна была проходить свадебная церемония. Все жители этого местечка были в приподнятом настроении. Старый Стейдн с важным видом пришел на свадебный пир, залез на ограду с бутылкой в одной руке и стопкой – в другой и встречал гостей призывом: «И-и-дите сюда, мужики, по-по-жалуйста, угощайтесь!» Когда гости выпили по стопке, зазвенел церковный колокол, и люди длинной вереницей направились в храм, где мужчины сняли головные уборы; все присутствующие приняли богобоязненный вид. Женихи с невестами и самые знатные фермеры уселись на хóры, а женщины, которые не были на выданье, и не очень знатные мужчины, расположились на скамьях внизу. Старый Стейдн сидел на хорах и поглядывал на статую конунга Олава Святого, покровителя церкви, приговаривая:

– Ти-ти-ран был распроклятый, за-за-то уж убивать горазд, ха-ха!

Все присутствующие затянули свадебный псалом. Старый Стейдн пел громко, писклявым, дребезжащим голосом, порой опережая или отставая в пении от остальных и заметно фальшивя. По окончанию пения приходской священник Йоуханн Кнутюр Бенедихтссон приступил к церемонии венчания. Священник спрашивал будущих супругов, действительно ли они намерены сочетаться браком. Те по древнему обычаю Сюдюрсвейта отвечали «да»; как только они дали свое согласие, где-то из глубины церкви донесся пронзительный голос, который как будто спешил подчеркнуть: «Вот именно. Вот и-мен-но!». Это был Бьёдн Арасон с Рейниведлира.

Потом снова спели свадебный псалом, после чего все встали и неторопливо пошли из церкви – с печатью божественной святости на лицах.

На улице было ясно, радостно сияло солнце, ушедшее на запад в сторону Траундархольта. Мой дед Бенедихт посмотрел на небо и произнес:

– Какая же невероятная благодать сейчас на улице. Долго ли небеса будут с этим мириться?

Стоявший рядом его новоиспеченный зять Тоураринн не промедлил с ответом:

– Какого черта ты настраиваешь погоду против себя?

Бенедихт засмеялся:

– Наверное, я ее не боюсь, дружище!

Мужчины разбрелись вокруг хутора, разговаривая о погоде, окоте овец, росте травы и улове. Кое-кто попивал горячительное во дворе за домом, рассуждая об удовольствиях жизни. Женщины стояли парами между тропинок на кладбище и, переминаясь с ноги на ногу, тихо беседовали.

От скал Бютрюклеттар привели коней, которые уже были оседланы и взнузданы, и вся компания верхом направилась к Брейдабольсстадюру. По тропе под горой Каульвафедль мчалось множество всадников; гладь озер на песчаной равнине Стейнасандюр сверкала на солнце. К западу от хуторов, находящихся у горы Каульвафедль, процессия повернула вниз по склону в сторону равнины. В районе ручьев Ландквисля с утра было солнечно. Справа немного вдали виднелась гора Папбилис-Фьядль, сложенная породами красноватого цвета. Погода была теплая. Деревья на горных склонах уже зазеленели. В самом низу склона перед лесом светлела поляна. Там, возможно, когда-то находилось поселение ирландских монахов Папабили[13] и, скорее всего, стояла первая церковь, воздвигнутая после крещения Исландии, а по поросшим лесом склонам Папбилис-Фьядля разносился звон ее колоколов. Речка Рёйдау спускалась с горы, преодолевая двадцать порогов. Таков был праздничный пейзаж в день свадьбы.

На участников мероприятия радостно глядел холм Сурматар-Хнёйс, словно говоря: «Как сейчас весело! Как же сейчас весело!» А другой холм, Яудн-Хнёйс, был мрачен, будто знал, что радость недолговечна. С того места виднелось начало большого ущелья Миркюр, куда, по легенде, ирландские монахи побросали свои колокола[14]. Несколько овец паслись у дороги, ведущей к перешейку Мольдаграндар. Они подняли головы и мимоходом взглянули на гостей свадьбы. Кто-то крикнул: «Смотрите, а серая овца Пузатого очень упитана…» Овцы тут же пустились бежать прочь по перешейку. Вода в озере Мидвётн стала прибывать. В горах начал таять снег. Над всей равниной Мидсандюр кишели крачки. Поблизости кружили два коварных поморника. Несколько крачек издали боевой клич и, мгновенно собравшись в стаю, отогнали неприятеля в сторону моря. Солнечный свет отражался от воды небольшой лагуны. У поверхности воды семенила чета маленьких песочников. С пустыря доносилось пение множества ржанок. На камне сидел осматривающийся по сторонам дербник. Небольшая стая крачек агрессивно бросилась на него, прогнав в сторону горы Стейнафьядль.

Лошади скакали галопом, громко стуча подковами по каменистой дороге. Потом процессия снова замедлилась, и мужчины опять получили возможность поговорить друг с другом. Обсудили при этом, что у каурой кобылы подрос славный жеребенок… Пески закончились. С правой стороны появилась гора Стейнафьядль, скрыв из виду Папбилис-Фьядль. Достигнув холма Стейнабали, всадники снова ускорились. Поросшие травой развалины хутора Стейнар у подножия горы говорили проезжающим о бренности жизни, но эти речи в день свадьбы никто не хотел слушать – в такой момент совершенно нет желания размышлять на эту тему. Хутор стоял здесь со времен священника Кетидля Оулафссона[15]. В XIX веке был случай: на вершине горы начался камнепад; жители хутора глубокой ночью повыскакивали из постелей и увидели, что со стороны песков Стейнара их поселение затопило водой. В конечном итоге дома были заброшены. Чистый ручей, из которого хуторяне когда-то брали воду, все еще журчал к западу от стены кухни[16], но вот уже более пятидесяти лет его никто не удостаивал взглядом.

Далее дорога резко пошла в гору. Всадники на большой скорости проехали холм Сльетталейти. По склону с лаем бежал пес, пытаясь укусить лошадей за ногу. Собакам все равно: везут кони людей на свадьбу или еще куда-то. Далее всадники миновали холм Маркалейти, лощину Ревастейнс-Кваммюр и Тридлингамёрк (Поляну Бешенства). На этом месте, со слов парней из Герди, которые всему давали какие-то названия, Старый Стейдн как-то раз во время сенокоса вышел из себя – вот они и придумали такое имя этому холму. Пасущиеся здесь коровы подняли головы и посмотрели на людей. На мордах буренок читалось: «Что означают весь этот шум и гам?»

Вот процессия уже подъехала к холму Хамар – оттуда виднелись хутора в Брейдабольсстадюре, где наверняка в кухонных очагах уже зажгли огонь. Всадники завернули в Боргар-Кваммюр (Лощину Овчарни). Неподалеку от въезда в лощину дорогу перебежала овца с ягненком. Она остановилась, повернулась к людям и удивленно уставилась на них, словно вопрошая: «Что это за сброд, который причиняет такие неудобства мне и моему ягненку?» Поблизости находились развалины загона, использовавшегося в старину, когда еще практиковался зимний выпас овец; затем путь пролег через осыпь Боргар-Скрида, где за несколько дней до этого из-за дождей сошел оползень. По левую руку непрерывной чередой шли сенокосные луга, прилегавшие к Лагуне, – идеально ровные и красивые, словно поля в Выдумляндии. Оттуда открывался вид далеко в море. У горизонта вырисовывались контуры двух французских шхун. Как у них ловится рыбешка?

У осыпи Гердис-Скрида процессия повернула вниз и перебралась вброд через ручей Вёд. За ним открылся склон Балар. Кони перескочили через ручей Эйстюр-Лайкюр, потом через несколько буераков и ручей Сидри-Лайкюр и, наконец, понеслись галопом по тропе Мессюгётюр в Брейдабольсстадюр. Во всех хуторах всадников с лаем преследовали собаки. На флагштоке во дворе развевался французский флаг, покачиваясь от слабого юго-восточного бриза.

– Ты, значит, поднял флаг Франции, – улыбаясь, сказал Старому Стейдну староста Рейниведлира Эйольвюр.

– Ну да, так точно.

– Но я могу за это обеспечить тебе кару со стороны губернатора Исландии[17] и короля!

– Я не-не боюсь этих му-му-жиков, жалуйся на здоровье! Я вы-вы-вешиваю такой флаг, какой мне вздумается. Что ты-ты думаешь, сказал бы король, если бы ему рассказали про норвежский гарпун, который исчез, выпав из кита? – сказал Стейдн и плюнул в сторону.

Эйольвюр замолчал, ухмыляясь.

Люди спустились с лошадей, положили уздечки на холмики или повесили на ограды рядом с хутором и завели коней во двор.

3

Спустя некоторое время все уже сидели за столами в гостиной и бадстове – наконец началось пиршество. В гостиной расположились молодожены и их родственники, а также уважаемые люди с округи.

Перед каждым гостем стояла тарелка, лежали нож, вилка и ложка. На стол вынесли жаркое в маленьких корытцах, вяленое мясо в больших чанах и кашу из репы в мисках, а по тарелкам разложили картофель, ржаной хлеб и лепешки со сливочным маслом. Также гостей потчевали белым хлебом с французской шхуны – булочками четырехугольной формы, достаточно большими, со множеством дырок и рыжеватыми снаружи, но белыми как снег, если их разломать, и с самым прекрасным пшеничным вкусом в этом мире. Затем вынесли на тарелках густую рисовую кашу с изюмом.

– Я не ем этим, дорогуша, – сказал Старый Стейдн, протянув ложку женщине, прислуживавшей за пировавшими. – Я хочу мою старую роговую ложку.

Подавальщица, уже сведущая в новейших застольных обычаях, ответила:

– Таково нынче правило, Стейдн, – есть ложечками.

– Пра-а-вило есть ложечками… Дай мне мою роговую ложку, дорогая!

Подавальщица пошла за роговой ложкой и передала ее Стейдну. Ею он ел кашу, а металлическую ложку держал в левой руке. Потом все выпили пунша из чашек.

Первым слова попросил Торстейдн из Герди, брат Кетидля. Он зачитал стихотворение собственного сочинения, посвященное женитьбе. Потом другие гости вставали и читали свои стихи про молодоженов. Мать братьев Оддни из Герди, уже будучи немного навеселе, немного покачиваясь, рассказала сагу о Паудле-стихотворце и историю о несчастной судьбе хутора Федль, причиной которой были колдовские способности его обитателей, а также спела «Поэму отшельника» и «Вирши Лауки»[18]:

Старый Стейдн от души посмеялся над тем, насколько толстяк был хитер, обведя вокруг пальца боевой флот:

– О-он был умел в морских боях, не позволил этим гадким пиратам за-захватить себя. И-из какой это римы?[20]

– Это не рима, Стейдн! Это поэма! – сказала в ответ Оддни.

– Да, поэма, конечно.

После этого Стейдн повернулся к старосте Эйольвюру и задал тому вопрос:

– Не взял ли ты с собой арфенку, дружок? Я-я спою песню, если ты сыграешь.

– Ох, нет! Я совсем забыл взять с собой эту чертову гармошку.

– То-то, что ты, дружок, забыл гармонь, никуда не годится.

Гостей потчевали кофе, оладьями, пирожками, блинами, печеньями, булочками с изюмом, а крепкие напитки наливали в стопки, чашки и кружки, и всем можно было брать добавку вяленого мяса, жарко́го и сливочного масла. Мужчины пили бреннивин и коньяк, а женщины потягивали экстракт[21], красное и причастное вино. Но Оддни с Герди и сестра Старого Свейдна Стейнюнн с Рейниведлира вели себя прямо как дома, выпивая коньяк рюмку за рюмкой. Люди оживленно беседовали, нередко перебивая друг друга, все были радостны и веселы, предсказывали хороший рост травы и обильные сенокосы летом.

Старому Стейдну наскучили длинные пространные разговоры о сене, и он с увлечением принялся излагать истории о тех временах, когда был старостой. Рассказ пошел о рыбалке, когда море кишело рыбой, когда в день у рыбаков было по три разгрузки, не считая тяжелых акульих туш, с которыми лишь с трудом можно было дотянуть до берега, а вокруг рыбацких лодок плескались косяки китов, грозившие перевернуть лодку.

– Мо-мой брат Йоун боялся рыбы. Я-я-я же – никогда!

Стейдн рассказал и о том, как попадал на французские яхты и как французы его хорошо угощали. Как-то раз капитан налил им по рюмке, а потом Стейдну подали парное молоко, и «он выплеснул его в бокал со спиртным». Далее Стейдн вспомнил, дрожа от восхищения, о том, как им порой бывало сложно причаливать к берегу в неспокойном море, и о славных гребцах прошлого:

– Покойный Йоун с Герди быстро орудовал веслами.

Тогда вскочил с места племянник Стейдна по матери, Сигюрдюр с Каульвафедля, и закричал, размахивая руками:

– Ну и что, он сломал хоть одно весло?

– О-он никогда не ломал весел.

– Значит, он был не гребец, черт возьми!

– Не надо! Лучше помолчи!

– Ты – не гребец, если не сломал хотя бы одно весло!

После этого Сигюрдюр принялся рассказывать о людях, которые могли так быстро грести, что у них ломались весла. А потом перешел на историю о краже со шхуны, на которой он побывал, когда плавал у песков Сюдюрсвейта.

– Мы в тот день подгребали ко многим шхунам. Когда пришли к последней из них, то уже все были пьяны. Халльдор из Хестгерди был старостой. Мы забрались на борт. Капитан пригласил нас в каюту, но попросил немного подождать, пока допишет письмо. Он щедро угостил нас коньяком. Там было много хлеба, парни! «Это твой хлеб, недоносок?» – спросил я капитана. Он продолжал писать. Тогда мы запихнули себе за пазуху по многу булочек. А капитан все писал и писал. После этого он отдал нам письмо, и мы пошли на палубу. Там мы умыкнули у французов грузила, леску и ножи, закинув их в нашу лодку. Французы, увидев это, разозлились, ну просто рассвирепели! Мы поспешили в лодку и попытались оттолкнуться от шхуны. Но французы были тут как тут с баграми и, упершись в борт корабля, зацепили ими продольную балку у скамей гребцов на нашей посудине так крепко, что мы не могли оттолкнуться от шхуны. Это было некрасиво, скажу я вам! Тогда Халльдор выдирает румпель[22] и прыгает с ним вперед на край палубы, после чего бьет французам по рукам так, что те выпускают багры. Халльдор был ловок как никто другой. Не хотел бы я отведать его кулаков. Но и мы зря времени не теряли. В общем, мы оттолкнулись и, гребя изо всех сил, поплыли к берегу со всем добром, в том числе с баграми. Вот это было весело, скажу я вам! Мы тогда хорошо нагреблись. И не обошлось без сломанных весел.

Сигюрдюр с увлечением и мастерски рассказывал свою историю и, сам того не замечая, излагал все события с врожденным актерским искусством, на что слушающие реагировали смехом.

Однако Старый Стейдн не смеялся:

– Вы-вы поступили гадко. Я-я был кем угодно, только не грабителем.

– Что??? Ну, может быть, это не совсем именно так…

Жена Стейдна Тоурюнн посмотрела на него, энергично вращая глазами, и сказала:

– Ты жамерж, Штейдн – ты же дрожишь.

– Я-я дрожу не от холода, дорогая. Я дрожу от страсти.

После этого Стейдн запел дребезжащим голосом «Темноту свет отпускает на свободу»[23].

Затем он начал оплакивать свою прежнюю жену, Луссию.

Другой мой дед, Бенедихт, запел «Приди, моя кошечка», но на его щеках не было ни слезинки, хотя у него на кладбище в Бьяднанесе лежали жена и два сына-мо́лодца.

Бьёдн из Рейниведлира плакал много, потому что Тоураринн взял в жены Гвюдлейв – хорошо сложенную девушку спокойного нрава.

– Теперь я точно пойду по миру, – повторял Бьёдн снова и снова плачущим тонким визгливым голосом.

Пиршество продолжалось всю ночь. Хозяева постоянно приносили из кухни выпивку, хлеб и кофе. Прекрасное был застолье. Из отверстия на кухне постоянно шел темный дым, распространявшийся по соседним полям в ночном покое и глубокой тишине. Празднующие продолжали разговаривать, рассказывать истории и петь. Постоянно кто-то входил в дом и выходил, гулял по двору, а также между домом и шатром; многие отлучались за стены и ограды, а кое-кто исчезал из виду, спустившись к берегу Лагуны. Часты были разговоры о погоде. Снег редко задерживается в Сюдюрсвейте, март и апрель были в этом году теплыми. Тем не менее в мае похолодало, но в последние дни опять пришло тепло, и поля зазеленели. Овцы более-менее выдержали зиму, падежа от истощения не было, и многие рассчитывали на хорошие покосы грядущим летом. Сигюрдюру Арасону приснился сарай в Рейниведлире, переполненный дерьмом, в котором он стоял по грудь. Это сочли добрым предзнаменованием. Люди также разговаривали о рыбном улове и походах в море, а также о том, можно ли будет увидеть тюленей на лежбище на островах Хродлёйхсэйяр. И еще долго обсуждали овцу с ягнятами, которая провела зиму где-то в глубине гор, но вернулась весной к людям хорошо упитанная и с ягненком. Мнения о том, где она перезимовала, разошлись. Одни считали, что на востоке у подножия горы Папбилис-Фьядль, другие – что в глубине долины Кваннадалюр. А кое-кто утверждал, что она дошла до равнины Ведраурдалюр.

Староста Эйольвюр принялся рассказывать длинную историю о привидении с хутора Мариюбакки, которое он вызвал на поединок, чтобы то бросило свое обыкновение отрывать яички у молодых барашков. Эйольвюр также рассказал о другом захватывающем приключении – битве с утилегуманнами[24] осенью 1858 года на тропе во Фьядлабаке, закончившейся тем, что он их одолел – перегрыз им глотки. История развеселила участников праздника. После этого староста вышел, надев длинную куртку. Старый Стейдн пропел: «Много чего приносит людям несчастье», а потом опять принялся оплакивать Луссию. Везде можно было видеть, как люди ходили парами по лужайке у дома и обнимались. Собаки вскакивали, пробудившись от глубокого сна на крыше бадстовы, глядели на происходящее и истошно выли, словно сильно настрадались. Лагуна смотрелась как огромное зеркало у подножья склона, на вершине которого находился хутор. На воде дремали несколько уток. С флагштока свисал, словно уснув, французский флаг. Над сверкающими белизной отрогами ледника Эрайвайёкюдль пролегли мелкие полоски тумана.

Вдруг из бадстовы послышался шум: сначала ругань, а потом звуки начавшейся драки. Кто-то прорычал:

– Убирайся к чертям собачим!

Ему ответили:

– Ты, вор проклятый, украл целого кита!

Кто-то кричал в смятении:

– Господи Иисусе, за что мне их оттаскивать? Волосы-то у них уже выпали!

– Теперь я точно пойду по миру, – слышался визгливый голос, злой и в то же время хныкающий.

При этих словах в гостиную вошел Бьёдн из Боргархёбна, который немного был навеселе, но сохранял той ночью над собой контроль. Он сказал:

– Дорогуши, люди начали в доме применять кулаки. Точно-точно. Они сцепились и очень злы, да, крайне злы. Они уже порвали куртку Эйольвюра на мелкие кусочки. Совсем на мелкие кусочки. Невыносимо на них смотреть. Это позор, да, позор для нашего края. Нужно разнять этих буянов!

Старый Стейдн засмеялся, трясясь всем телом, а потом запел «Темноту свет отпускает на свободу».

Тоураринн сказал:

– Проследите за ним, чтобы он не ввязался в драку!

– По-помолчи-ка ты, до-дорогуша!

– Да дайте им вырвать волосы друг у друга, этим безумцам, и, думаю, с курткой Эйольвюра большого урона не случилось, – сказал дед Бенедихт.

В этот момент со скамьи невесты вскочил Тоураринн и стремглав рванул из гостиной по дорожке, затем влетел в дом и ринулся в самую кучу, раскидав драчунов в разные стороны, после чего ударил кулаком о кулак и сказал, что убьет дерущихся, если они не прекратят свою проклятую потасовку. На этом воцарилось молчание, разве что послышался один выклик:

– Господи Иисусе, меня всего переломали! Я умер!

Эйольвюр в порванной куртке, не торопясь, вышел наружу и тихо проворчал:

– Не могли не случиться неприятности, когда тут вывесили флаг французской революции. Я увидел еще вчера: что-то было нечисто вокруг этого чертова флагштока[25].

Из-за горы Стейнафьядль поднялось солнце, и пики, гребни и склоны вышли, сияя, из ночных сумерек, тогда как над лощинами и ущельями висели черные тени. Это было необычное зрелище. Гора выглядела как сплошная ткань. Спустя некоторое время весь горный склон уже был освещен солнечным светом. На луг прилетели ржанки, которые, проскакав небольшое расстояние, чирикали «мило! мило!», а потом останавливались, чтобы получше рассмотреть окружающий мир – а он после свадьбы выглядел иначе, чем накануне. Потом птицы опять пробегали какой-то путь, но уже ничего не говорили. В устье речки парами плавали утки.