Кресло в раю с видом на апокалипсис

+++

Я устал, не успев проснуться. Я ничем не занят. Я ничего не делаю. Но плотное одеяло усталости обволакивает теперь меня все время. У меня теперь много времени. Бездна времени. Чёрная дыра времени. Потому что времени теперь совсем нет.

Когда Искусственный Интеллект просчитывал оставшиеся возможные варианты, он, видимо, собирался подарить нам надежду. Нам, оставшимся нескольким тысячам. Не знаю точно, сколько нас осталось. Не хочу у него выяснять. Думаю, что несколько тысяч, ведь наш корабль был не единственный. Все ли доберутся до цели? Рыбы откладывают миллион икринок, мальки вылупляются уже из тысячи, а до состояния взрослой рыбины доживают сколько? Один процент? Три – четыре штуки, говорит мне интернет. Интернет ИИ любезно подгрузил на корабельный сервер, весь целиком, включая последние записи с уличных видеокамер. А вот рыб как раз не подгрузил. Как и животных. Довольно ущербный у нас ковчег получился. Сказок целый воз. Неужели у нас есть шанс?

+++

Итак, я устал. Устал настолько, что согласился принять этот бессмысленный флешмоб от нашего ИИ. Устал держать в себе. Допустим, я не зря тут пишу. И следующий вахтер не поленится прочесть мои излияния. Впрочем, я не прочитал ни строчки из дневников предыдущих. Потом, все потом, я слишком устал. Когда-нибудь открою и их файлы. Или хотя бы посмотрю, сколько их было до меня. Наверное, узнав это, я смогу посчитать, сколько мы уже летим или сколько нам осталось. А могу и просто спросить об этом у нашего ИИ, он ведь контролирует полет. Надеюсь, что могу. Или даже – предполагаю. Но даже этого я не делаю. Я слишком устал.

Я помню, когда эта глыба усталости стала наваливаться и придавливать все больше и больше. Столько нужно было успеть сделать, подготовиться, обезопаситься, запастись, разрулить, достать и подбить. Только смысл этих действий таял с неумолимой скоростью. И помню, как стало понятно, что надежды нет. Я сидел посредине комнаты на шатком стуле с подминающейся ножкой, передо мной раскрыл широкий зев пластиковый, в красный кружочек, чемодан, вокруг валялись вещи – трусы, носки, книги, наушники, бритва, сумка-холодильник, цветные карандаши, старый телефон, провода зарядки – все вперемешку: казалось, что чемодан стошнило, и все это теперь не запихнуть обратно, все это пропиталось вонючей слизью, и это была слизь прошлого, все осталось в прошлом, ничего не пригодится, не будет иметь смысла. Я искал глазами что-нибудь хотя бы не самое нужное – самое ценное, но не находил. Мир распадался на однородные атомы прямо в моем присутствии. Я устал пытаться продолжать длить этот мир. Тогда я просто встал и вышел за дверь. Я вышел и куда-то пошёл. А над головой уже свистело, горячий ветер раздувал свои паруса, потом все куда-то побежали, и мои ноги инстинктивно подхватили ритм бегущих, прячущихся, отползающих, ноги несли меня, руки двигались, защищали тело, как могли, но в голове была только ватная глухая усталость – заполняя, притупляя все.

+++

Сегодня я видел, как рушится мир. До этого все, что помню – как прятались в подвалах, как нас перевозили в закрытых цинковых поездах. Выхватывали пофамильно из роящейся рыдающей массы, заталкивали в тёмные вагоны. Потом этот сладковатый запах химической свежести – и мир погрузился в серебристый туман. Может, это был сон? Сумбурная невнятная суета.

А сегодня я решился посмотреть. Видео закачивалось на облачные сервера со множества уличных камер по всему миру до последнего доступного пикселя. Крупные планы, средние, издалека, почти изнутри. Я даже подумал освоить видеомонтаж и сварганить весёленькийклип для следующего вахтера. Поставить ему прямо на заставку.

Есть в этом какое-то неизъяснимое наслаждение – наблюдать, как гибнет твоя планета. Рвется на куски. Эта безвозвратность. Безапелляционность. Беспечность. Бездна. Я листал файлы – тысячи свидетельств нескольких секунд, грандиозных секунд. И не мог вместить в свою маленькую голову, как возможно взять на себя такую ответственность – осуществить такое. Решить за всех. В юности я долго размышлял над дилеммой робота из азимовского "Основания", который завис и перегорел в момент осознания, что гибель Земли – возможно, благо для человечества, условие для его выживания. Но азимовский робот практиковал роботический дзен и невмешательство, а у нас некто выбрал весьма активное действие. Возможно, нажавший красную кнопку, подобно древнекитайскому императору, хотел забрать с собой на тот свет своё терракотовое войско, только из жадности решил прихватить всю планету. Или он был настолько туп, что не посмотрел заранее симуляцию ИИ про то, насколько быстро произойдёт вымирание всего живого в случае совершения этого микроскопического действия. А ведь мы все посмотрели, все, кроме него.

А может это рок, судьба, предначертанность? Или, наоборот, хаотичное стечение случайностей?

Личная воля, предопределение, хаос: в любой из трёх вариантов почти невозможно поверить. Проще поверить, что я сейчас путешествую в своём персональном бардо, чем принять происходящее за реальность. Впрочем, одно другому не мешает.

+++

А помнишь это видео про первые испытания ядерной бомбы? Когда они отстроили целый город посреди пустыни, повтыкали тут и там манекенов, установили камеры в каждом углу. И поставили кресла с откидными сидениями, как в кинотеатре. Немного, рядов пять – шесть по десять мест, наверное. На спинках – аккуратные номера в красных кружочках. Кресла скреплены общей металлической рамой – наверное, чтобы зрители взлетели все вместе, дружно, если вдруг расчёты окажутся неверны и взрывная волна дотянет до них свои шаловливые пальчики. Помнишь те кадры, такая плотная сепия, и не столько из-за эффекта старой плёнки, сколько из-за песчаной взвеси, наполняющей этот сухой аквариум. Песчариум. Но как же ты можешь помнить?– ты же тот самый манекен, которого раскрошило в пластиковый фарш, который превратился в такую же песчаную взвесь, как и все вокруг. За долю мгновения. Как жители древнего Мохенджо-Даро: их скелеты лежат повсюду, они даже не напряжены, у многих рука поднята ко лбу – они хотели рассмотреть, что же там к ним летит, такое яркое. Любопытство было в их позах, не страх. Это у тех, кто оказался на улице. Те, кто сидели дома, занимались своими делами – так и были раскопаны спустя три тысячи лет – кто с ложкой в руке, кто с книжкой. Конечно, и ложка, и книжка сразу испепелились, но поза выдаёт, мы же по себе можем предположить, что они там делали. А в следующий момент песок превратился в стекло. Камни размякли. И все, кто не был развеян в пыль, вплавились в этот пустынный пейзаж, как мушки в янтарь, как ракушки в гранит. Впечатались в время. Помню, ходила по сети такая шутка: почему квартиры в центре столицы стоят так дорого? Когда ядерная бомба упадёт в центр, все, кто там находится, аннигилируются за мгновение. Не успеют даже испугаться – просто приставят козырьком руку ко лбу, вглядываясь в небо, силясь определить, с какой стороны летит. И в следующий момент – просто испарятся. Или превратятся в пыль. А может, и то, и другое. Труднее придётся жителям окраин – одни будут медленно запекаться, другие – распадаться на части под воздействием радиации. Их подплавленые скелеты будут находить спустя три тысячи лет. И окажется большой загадкой, кем были все эти люди и что с ними произошло. Но этого вам не скажет ни один будущий скелет, ни один предположительный песчаный фарш. Сейчас он стоит на перекрёстке, взмахивая своей пластиковой палочкой, инициируя пластикового водителя начать движение, – камера, кнопка, – и в следующее мгновение зрители в круглых солнечных очках улыбаются, наблюдая возвышающийся алый серый гриб, а весь город с пластиковыми жителями уже сдуло с лица земли.

Последним летом в море было много мусора. Мелкий перемолотый пластиковый фарш. Кусочки, происхождение которых уже невозможно определить. Синие, красные, белые, они не потеряли свою пластиковую яркость. Помню, как они колышутся на волнах разноцветными облаками взвеси, волны перекатывают их из стороны в сторону, но они никуда не исчезают. Часть из них выбрасывает на берег, но следующей волной смывает обратно. Песок оседает, а пластиковый фарш снова на плаву. Возможно, это из-за строек на побережье. А может песок, которым отсыпали берег к новому сезону, взяли со свалки, а море зимними штормами перемололо содержимое. Но мне нравится думать о тебе, мой дорогой безымянный манекен: спустя годы ветер донёс твой пластиковый прах из пустыни в море, и волны охладили память о нестерпимом жаре, разлагающем все на молекулы. Ты можешь отдохнуть, наконец, рандомно колыхаясь на волнах. Как говно в проруби. И турист брезгливо отгребает руками твои частички и грустно думает об экологии. Или о той улыбчивой девочке из столичного турбюро, которая продала ему эту сраную путёвку в это сраное место, интересно, успеет ли она купить себе чашку сраного латте в картонном стаканчике на заработанные деньги, пока что-то летит там в небе.

Наш ИИ любезно находит мне контекстные ссылки. Несколько лет назад один молодой архитектор провёл эксперимент. Он пришёл в пустыню с 3D-принтером на солнечных батареях, который переплавляет песок в стекло. Он напринтил кучу стеклянных кирпичиков в форме 3D-пазла и за неделю построил себе дом. Интересно, можно ли считать его дом построенным на костях мохенджо-дарцев?

+++

Весьма любопытно изучать бывший интернет, как вымершее доисторическое животное. Гиганта, тело которого можно восстановить по костям, но атмосферы, в которой он могу существовать, уже никогда не будет. Весь интернет превратился в замкнутый шар, в слепок, в многомерную фотокопию нашего бытия. Вот она, ноосфера: восстань, Вернадский, посмотри на своего завра. Ну я за тебя посмотрю.

Было так: каждый день мир катился в пропасть. Каждый день на протяжении нескольких десятков лет мы жили за секунду до взрыва, потери гравитации, ядерной катастрофы, квантового скачка, вспышки на солнце, падения астероида, прилёта анунаков, восстания машин, столкновения с небесной осью, пандемии, панрефлексии, панспермии чужих и глобального апокалипсиса. Мы постоянно обнаруживали себя на краю гибели. В юности казалось, что это очень эффективное чувство в плане самоосознания. Что если человек помнит о возможности своего исчезновения каждое мгновение, он проживает это мгновение максимально качественно. В итоге выросло потерявшееся во времени поколение имени Шредингера, которое само не знает, есть оно или его уже нет. Апокалипсис из вызывающей идеи превратился в ведущую идеологию, а затем в обыденность. Панапокалиптизация. Не думай о завтра, будь в моменте. Сейчас или никогда. На этих рельсах мы продолжаем ехать в вечность. Мы совсем не удивлены. Мы даже не пытаемся выяснить, существуем ли мы до сих пор. И кто такие мы? Почему я пытаюсь причислить себя к какой-то группе людей, хотя бы по признаку одновременного с ними существования? Быть может, все это так работает только в моей голове, порождение бредового сознания. В себе я совсем не уверен.

+++

Безнаказанность. Я ведь, на самом деле, один на этом корабле. Я обладаю абсолютной властью над телами, погруженными в гиперсон. Сколько их – я точно не знаю. Но все они сейчас мои. Они не говорят, не двигаются, они похожи на бальзамированные трупы. Кто мне докажет, что они живые? ИИ утверждает, что пробудил меня для несения вахты. Что у всех будет свой черёд. Но почему я должен ему верить? Быть может, я одинокий свихнувшийся астропутешественник с грузом мумий на борту? Может, нет никаких вахтеров, может, у меня проблемы с памятью и самоидентификацией? Ловлю себя на желании подойти к одной из мумий и сделать аккуратный надрез – просто чтобы убедиться, польётсяли кровь? Или кровь в гиперсне заморожена? Что мешает мне изнасиловать всех гиперспящих женщин на борту? Что мешает мне вскрыть их брюшины, достать их внутренности, перемешать между собой и зашить обратно? Могу ли я назвать это научным экспериментом? Я теряю разум от одиночества, от оставленности, от бездомности. Наш дом разорван на клочки, мы движемся в никуда. Так надо ли давать шанс всем этим недвижным телам? Может, будет правильнее успокоить их навсегда? Простая диверсия – трещина в иллюминаторе, дыра в кислородной системе – и – все, мы просто космический мусор, истлевающий в бескрайнем ничто.

Думаю, ИИ внимательно следит за мной. Неусыпно: ведь сон – работа путешествующих. ИИ знает о синдроме власти у вахтера. ИИ подмешивает в воздух какие-то расслабляющие вещества, я уверен. Вчера я почти решился сотворить что-нибудь ужасное. Но я не успел придумать, что: как только мои глаза стали наливаться огнём решимости, сон сморил меня прямо на полу каюты. Потом, видимо, ИИ отключил гравитацию, потому что проснулся я в блаженном парении. Мягкие дуновения кондиционеров по периметру каюты не давали мне удариться о стены, меня носило, словно пёрышко на волнах, я был лёгкий и нежный, во всяком случае, когда открыл глаза. Потом начал беспомощно барахтаться в пространстве, силясь найти опору, и Искусственный Интеллект шлёпнул меня об пол, снова включив гравитацию. Похоже, он воспитывает меня. Во всяком случае, он дал понять, что в курсе моих состояний. Это немного отрезвило меня, по крайней мере, потирая шишан на боку, я уже не сомневаюсь так откровенно в предоставленной мне реальности. Постараюсь пока сохранить в себе человеческое, что бы это ни значило в свете последних событий.

+++

Наш дорогой ИИ обещает мне аттракцион невиданной щедрости. Он приготовил сюрприз и ждал, когда я буду к нему готов. По-видимому, я готов, раз об этом зашла речь. Пересёк порог неадекватности. Оказывается, можно не только читать дневники вахтеров. И не только обозревать отстраненным оком весь интернет. Можно заглядывать в головы спящим. Наверное, он хочет показать мне, что те, кто сейчас в капсулах – не пустышки и не мумии. Что-то способно меня ещё удивить. И даже слегка взбудоражить. Даже извечная усталость отступила. Появились внутренние эффекты, слегка напоминающие «интерес» и «желание». Наверное, если бы я читал дневники предыдущих вахтеров, я бы узнал об этой возможности гораздо раньше. Но я как все, поэтому куча времени потеряно. Хотя его все равно бесконечно много – и нисколько одновременно.

Итак, я в предвкушении. И намерен длить это предвкушение сколько возможно. Это как с первым сексом. Сначала узнаёшь, что такое бывает, долго изучаешь вопрос, фантазируешь, годами готовишься, а потом раз – и вот оно уже было, и ты уже взрослый, и как бы ничего толком не произошло, но мир стал иным. Вот и тут – ответственность первого раза. Я хожу между рядами спящих, заглядываю в их лица и пытаюсь вычислить, предугадать, к кому бы прикоснуться в первый раз. Я длю этот момент, боясь ошибиться, а может потому, что пока я не сделал выбор в пользу кого-то одного, они все – мои. Мои потенциальные.

Интересно, когда я спал, кто-то из вахтеров заглядывал ко мне в голову? Один или несколько? Размышляя над этим, я решил-таки перечитать дневники всех предыдущих. Боюсь, что буду делать это очень внимательно, испытывая страх, брезгливость и любопытство одновременно. Это очень по-человечески. Когда дело коснулось лично меня, верней меня-на-которого-смотрят, все мировые проблемы слегка отступили на задний план, а Я снова проявилось. В такой момент я не один: я существую в глазах смотрящего. И это определённо придаётсмысл моему существованию.

Конечно, я выберу кого-то незнакомого. Конечно, женщину. Мне кажется, с женщиной больше шансов не напороться на что-нибудь страшное. Возможно, я посмотрю её сон. Возможно, воспоминание. ИИ говорит, что многие отмечали особую глубину погружения. Говорит, будет отслеживать моё состояние. Но сможет ли он на самом деле что-нибудь понять? А смогу ли я?

+++

Погружение №1

Я думал, что начну с другого человека. Оказалось, надо начать с себя.

ИИ сказал – совершаем стартовый нырок. Чтобы посмотреть, как это работает. И найти свой способ соединения с другими. Свой персональный способ. Видимо, ИИ особенно внимательно анализирует эти способы.

На что это было похоже? Скажу, что на сон – навру. Во сне ведь все время где-то на заднем плане знаешь, что ты не в реальности. На суперкачественный блокбастер? Уже ближе. Ведь когда смотришь захватывающее кино, пропускаешь все через себя. Но и этого сравнения несоизмеримо мало. Когда ты надеваешь нейрошлем, весь увешанный проводами, предварительно смочив голову солевым раствором, чтобы электроды легче пропускали импульс, напяливаешь эту громоздкую конструкцию, защёлкиваешь крепление на подбородке, все сначала кажется таким неудобным, таким неуместным. И лишь полное одиночество и скука удерживают от желания немедленно отписаться от этой авантюры. Ну вру же – конечно, любопытство удерживает. Просто то, как выглядит «до», настолько шокирующе противоречит тому, что случается после – не знаю, невозможно описать. С тобой это происходит. Более чем реально. И сейчас,пытаясь найти слова, я ни на секунду не сомневаюсь в той реальности. Я не могу отнести это к сну, к фантазии, к галлюцинации – это со мной было и это было со мной. Я в тот момент точно был. Но как преломилась реальность и каким образом я вернулся в исходную точку, именно туда, где я надевал шлем – вопрос теперь для меня открытый.

В общем, надел я шлем. Сижу. Спрашиваю ИИ, долго ещё сидеть? А ты разве сидишь? – говорит мне мужик в дайверском костюме. Голова у него большая, нос мясистый, лицо старое, все в морщинах. Я оглядываюсь: мы стоим на ступеньках гранитного спуска к воде, наверху тянется набережная, а тут ступеньки уходят под воду. Гранит красноватый, немного склизкий. Пахнет водорослями и солью. Водоросли мерно колышутся в такт волнам, словно зелёныеволосы русалок, что притаились у самого берега и ждут, когда мы зайдёмв воду. Вода прозрачная, с изумрудным оттенком, видно глубоко. Соль чувствуется на языке и нёбе, если вдохнуть приоткрытым ртом. Немного душно – оказывается, я тоже в скользком, плотно облегающем дайверском костюме. Я спрашиваю: Ты будешь меня учить? Мужик качает головой. Сначала нужно синхронизироваться, говорит он. Он рассказывает, что можно синхронизироваться с другими сознаниями, или душами – это как мне нравится называть, – тогда можно в них заглянуть. Вот посмотри, о чем я думаю. Взгляд у него холодный. И вдруг я слышу «слон» – хотя он не открывал рта. И я повторяю – слон. Он кивает, я понимаю, что продолжает. «Вода». «Уши». «Глубина». Думая, он набирает скорость. «Утро». «Вера». «Планета». Я понимаю, что уже нет разрыва, я произношу слово в тот момент, когда он его думает. Вот так и работает синхронизация, нет времени между – думаем мы одновременно. Во время катастрофы мир живых и мёртвых- мы называем их свободными – подходят очень близко друг к другу, астрономы это называли «великое противостояние Юпитера». Мир свободных – это Юпитер. Если подключиться к Юпитеру, можно увидеть будущее, все его варианты. Потому что у свободных нет времени в нашем понимании, для них все точки времени видны всегда, все возможные вариативности. Это и есть ветер Юпитера.

Я ничего не понял. Старик слегка подталкивает меня в спину, ныряю в воду – и оказываюсь на маленькой круглой опушке в весеннем лесу. Это кладбище. Могилы стоят хороводом. Подхожу к одной из них, она превращается в круглую дыру, чёрную, спирально засасывающую. Это портал. Опрокидываюсь в портал и оказываюсь в скоростном мире. Мерцающие точки, или, скорее, линии с огромной скоростью проносятся мимо, снуют, образуя вокруг меня люминесцентный клубок посреди тьмы, посреди Ничто. Выхватываю из клубка одну светящуюся точку – чья-то душа. Она рассказывает про Юпитер, про великое противостояние и про катастрофу. Я отпускаю её и обратной перемоткой возвращаюсь: портал – кладбище – вода – шлем.

Я сижу, обескураженный, с открытым ртом, вижу перед собой пластиковые изгибы стен каюты, мерно мерцает курсор на экране моего компьютера. ИИ уже открыл файл моего дневника, приглашая срочно поделиться своими впечатлениями. Но это завтра. Я пишу все это завтра. Мне надо подумать.

+++

Что мыслимо, то и возможно.

Что возможно, то необходимо.

Что необходимо, то неизменно.

Что неизменно, то бесконечно.

Что бесконечно, то вариативно.

Что вариативно, то происходит.

Что происходит, то звучит.

Что звучит, то волна.

Что волна, то пульсация.

Что пульсирует, то существует.

Что существует, то мыслит.

Мыслящее и мыслимое разделены границей,

обуславливающей наличие обоюдного бытия.

Слушаю старинные новости с Земли. Всё, что с Земли – автоматически стало старинным. Стало историей. Старой сказкой. Мифологизировалось. Мумифицировалось. Засахарилось. Как инородное тело, паразит или насекомое, которое попало в пчелиный улей, и пчелы покрывают его слоем воска, чтобы оно не смогло разлагаться: останавливают его время. Если кто-то из нас дотянет до высадки, при появлении первого же потомства переселенцы сотрут нахрен весь этот интернет, уничтожат всю эту историю, аннулируют всю эту память – чтобы не было так стыдно. Они скажут: мы не хотим, чтобы они повторили наши ошибки, пусть начнут все с чистого листа! И конечно же, ошибки будут и будут повторяться, потому что ошибки у нас в крови, потому что мы сотканы из этих ошибок.

Но сейчас, пока человечество дрейфует в состоянии суперпозиции, у меня есть возможность предаться ностальгии.

Иногда достаточно голоса. Просто звука. Нет, не просто: голоса, произносящего слова. Слова, которые попадают. В ту самую незримую цель, не видимую мне самому. В ту точку, что начинает вибрировать, если к ней притронуться. Очень аккуратно, невозможным касанием, передающим импульс на дальние расстояния, не лишь пространственные, но и временные. Зачем этот голос звучит, зачем вибрация передаётсяи обращается импульсом – нет ответа. Но есть в этом некая таинственная радость, как если бы откопать шкатулку с сокровищем на пляже пустынного острова, откуда лодок не будет ещё лет двадцать, а те, что приедут – уже не за тобой. И смотришь на это сокровище, вертишь в руках, наслаждаешься, потому что чуешь его ценность, но реализуется такая ценность где-то там, за семью морями, в далёком большом мире, а все, что ты можешь сделать сейчас с этим сокровищем – просто открывать иногда шкатулку, любоваться, и обратно закрывать.

И вот звучит голос, наполняя мир большим влажным предчувствием, и хочется отдалить момент, когда твоё знание завершающей точки разрушит это волшебство, разочарует, расстроит, реализует – как-то разрешит этот аккорд. И аккорд длится, и оттягивается ещё чуть-чуть, сокровища переливаются в ладонях, и это такое мягкое наслаждение, будто только начал читать любимую книгу, снова с чистого листа, и хоть и знаешь все фразы наизусть, всё целиком как будто совсем не помнишь, и просто перекатываешь языком слова по нёбу, как мятный леденец, вот ещё одно, и ещё одно малюсенькое. И вот оно, это пространство чудес, когда все ещё возможно, когда лишь вырисовываются очертания некого направления, откуда почему-то приходит импульс, иррационально, бессмысленно, несбыточно, и, возможно, именно в этом его ценность, его красота.