К 212-й годовщине «Грозы 1812 года». Россия в Опасности! Время героев!! Действовать надо сейчас!!! Том III. Легенды на любой вкус!

Автор выражает благодарность дизайнеру А. Грохотову за создание обложки, своему старинному другу, замечательному русскому художнику-иллюстратору Вячеславу Люлько за иллюстрации в книге и сотруднице Ridero

Ксении Ложкиной за участие в подготовке книги.

Дизайнер обложки Александр Грохотов

Иллюстратор Вячеслав Люлько

© Яков Николаевич Нерсесов, 2024

© Александр Грохотов, дизайн обложки, 2024

© Вячеслав Люлько, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-0064-6517-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Человек растет с детства.

(древнеперсидская поговорка)

…боль, перенесенная в детстве, как правило, не проходит бесследно.

(житейская мудрость)

Мы живем один раз, но если жить правильно, то одного раза достаточно…

(древнеперсидская поговорка)

Не дай нам/вам бог жить в эпоху перемен.

(древневосточная мудрость)

Все дело в мгновении: оно определяет жизнь.

(Кафка)

Мой долг передать все, что мне известно, но, конечно, верить всему не обязательно…

(Геродот)

Свет показывает тень, а правда – загадку.

(древнеперсидская поговорка)

Мысль любит тишину.

(сугубо авторское «оценочное» суждение)

…От героев былых времен

Не осталось порой имен.

Те, кто принял смертный бой

Стали просто землей и травой…

Только грозная доблесть их

Поселилась в сердцах живых.

Этот вечный огонь нам завещанный одним,

Мы в груди храним.

Погляди на моих бойцов —

Целый свет помнит их в лицо.

Вот застыл батальон в строю…

Снова старых друзей узнаю:

Хоть им нет двадцати пяти,

Трудный путь им пришлось пройти

Это те, кто в штыки поднимался как один,

Те, кто брал Берлин!

(фрагмент текста краткой версии легендарной военно-патриотической песни Евг. Аграновича – Рафаила Хозака «Вечный огонь/От героев былых времен…» из культового х/ф «Офицеры». )

N.B. В ту Великую Эпоху Варшава с Берлином и Рим с Парижем бывали НАШИМИ!

Поскольку сегодня «сексуально-раскрепощенно-разнузданная» Гей-ропа глэмурненько мельтешит и «мельтешит» [особо в лице «раздухарившегося» клинического ЛГБТешника (ЛГБТ – экстремистская организация, запрещенная в РФ!) а по совместительству еще и… президента гонористо-гоношистых французов (и афро-французиков всех мастей) – любителей безопасных «сафари-стрелялок» на необъятной территории бывшего СССР, пафосно-кичливо рядящегося в потертую (окуренную порохом и посеченную шрапнелью) шинель бывалого «генералабонапарта» (в одно слово, в кавычках и с маленькой буквы)!] перед еще пока не вставшим на могучие задние лапы и яростно зарычавшим РУССКИМ МИШКОЙ (лесным властелином Всея Руси МИХАЛЫЧЕМ!) *, который никогда не спрашивал, не спрашивает и не будет это делать – КАК ЕМУ ЖИТЬ – то явно надо повторить подвиг наших славных предков!!!

Вот и проверим: остались ли там еще крутые мужики (до которых столь охоч слабый пол всех времен и народов!) или только «будуарные мужчинки» для взаимных изысканных утех!?

Так их ехидно «величают», знающие толк в ГМД разных калибров, и утонченные дамочки-«дегустаторши-коллекционерши» глубокобальзаковского возраста и, готовые уже на «фсё» бабёнки-разведенки-вдовушки и, возрастные девульки, все еще не «пымавшие дичь в свои потасканные «тенета» – потертые «ножны» любви!

Не так ли!?.

«НА ВОЙНЕ – КАК НА ВОЙНЕ»: там сантименты не в цене…

СКАЗАЛ «А» – ГОВОРИ и «Б»…

НУ И…

* Кстати сказать, согласно последним информационным сообщениям по распоряжению Камчатской администрации там производится массовый (счет идет на сотни!) отстрел… медведей (!), якобы по причине их слишком частого в последнее время выхода к… населенным пунктам и угрозам для людей! Так ли это!? А ведь Михал Михалыч – особо почитаемый символ могущества России (тем более, сейчас, когда она в ОПАСНОСТИ и злые вороги гадят ей везде и всюду!) со времен еще Святой Руси, о чем неоднократно и многозначительно говорил всем ее недругам и «партнерам» сам президент РФ! ЕГО СЛОВО кое-кому невдомек!? Как это понимать!? Или на восточных рубежах Вся Руси предпочитают жить по принципу: «Бог – высоко, Москва – далеко, ЗДЕСЬ – Я ХОЗЯИН! Что хочу, то и ворочу…, в том числе, и с вековым Национальным Символом! Да еще и публично оповещу об этом всю планету! Не пора ли кое-кого с Камчатки призвать к ответу!? ВРАГОВ НАРОДА, когда он рвет жилы, теряя своих лучших сыновей на западных границах, завещанной им кровью и п`отом многих и многих поколений России-МАТУШКИ, еще никто не ОТМЕНЯЛ!!! Не пора ли вспомнить очень доходчивое и ёмкое «Слово и Дело»!? Не так ли!?. Ну и…

Его смерть «лишила армию начальника в такой битве, где преимущественно

действовали орудия»,

или генерал Александр Иванович Кутайсов

Кутайсов, Александр Иванович (30.8.1784, С.-Петербург – 26.8.1812, с. Бородино) – генерал-майор (11.9.1806), граф (1799).

Один из реформаторов российской артиллерии и один из героев Бородина, считался очень яркой фигурой в истории русской армии начала XIX в.

…Между прочим, отец А. И. Кутайсова – Иван Павлович Кутайсов (ок.1759—1834) – играл первостепенную роль при императоре Павле I. Взятый ко двору пленным турчонком по имени Кутай во время штурма Бендер, он был отправлен в Париж (Мекку «мирового соблазна» той поры), учиться парикмахерскому искусству. Став первоклассным куафером, Иван Павлович был личным брадобреем императора, т.е. человеком, который каждое утро водил острой бритвой по горлу крайне мнительного Павла I! Подозрительный ко всем российский император сделал его шталмейстером, графом, кавалером самого высокого русского ор. Св. Андрея Первозванного, владельцем богатейших поместий! Беспринципный, эгоистичный, склонный к интригам, наушничеству, корыстолюбивый и алчный Кутайсов-старший был нелюбим и ненавидим почти всей придворной камарильей, особо – императрицей Марией Федоровной! Но это не помешало ему устроить карьеру своего сына Алексашки – всеобщего любимца, невероятно красноречивого, будущей надежды российской артиллерии…

У его родителей, Ивана Павловича и Анны Петровны Резвой (родной сестры известного артиллерийского генерала конца XVIII-начала XIX вв.) было четверо детей – две дочери и два сына.

Старшая дочь Кутайсовых Мария вышла замуж за графа В. Ф. Васильева, а Надежда стала женой князя А. Ф. Голицына.

Старший сын Павел (1780—1840) достиг того же уровня придворных чинов, что и отец, став обергофмейстером (1834), действительным тайным советником, сенатором (1817) и членом Государственного совета в 1837 году. В тоже время он был известен и своей общественно-полезной деятельностью как член Правления императорскими театрами, комитета по постройке Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге, председатель Общества поощрения художников, собиравший картины русских мастеров. Павел Иванович был знаком с А.С Пушкиным и часто общался с поэтом в Петербурге.

Младший сын Ивана Павловича – Александр – родился в Петербурге 30 августа 1784 г., рос и воспитывался в семье.

По заведенной традиции, 6 января 1793 г., на 10-ом году жизни мальчика записали вице-вахмистром в лейб-гвардии Конный полк, а в декабре того же года произвели в вахмистры, т.е. в унтер-офицеры (или сержанты в русской кавалерии).

1 января 1796 г. Александра перевели сержантом в лейб-гвардии Преображенский полк, и в тот же день – в Великолуцкий пехотный полк с чином капитана армии.

Ровно через 10 месяцев 12-летний, ни дня еще реально не служивший капитан назначается обер-провиантмейстером в штаб генерал-поручика М. И. Кутузова, командовавшего тогда войсками вдоль финской границы.

6 сентября 1798 г. 14-летний Александр получил должность генерал-провиантмейстера-лейтенанта, соответствующую чину VII класса Табели о рангах, т.е. подполковника армии или капитана гвардии.

Вскоре после того как Александру исполнилось 15 лет 26 января 1799 г. он был произведен в полковники с назначением в лейб-гвардии Артиллерийский батальон.

Не исключено, что перевод в артиллерию совершился не без влияния дяди юного Александра, родного брата его матери, в то время еще полковника артиллерии Дмитрия Петровича Резвого, боевого штаб-офицера, известного проявленной храбростью при штурмах Очакова и Праги (предместья Варшавы). Чина генерал-майора Резвой удостоился в октябре 1799 г. за участие в Швейцарском походе А. В. Суворова.

15-летний полковник Александр Кутайсов начал действительную службу в гвардейской артиллерии адъютантом инспектора всей артиллерии и командира артиллерийского батальона влиятельного генерал-лейтенанта графа Алексея Андреевича Аракчеева (1769—1834).

Ближе к концу XVIII в. роль артиллерии в бою изменилась.

Протеже всесильного военного министра французского короля герцога Этьенна-Франсуа де Шуазёля (28.6.1700/19, Нанси – 8.5.1770/85, замок Шантелу, Амбуаз; данные разнятся), знаменитые теоретики артиллерии французы Лагомер и Грибоваль, очень много сделали для модернизации вооружения французской армии. Мортиры первого (8-и, 10-и и 12-и дюймовки) были приняты на вооружение в 1785 г.

…Артиллерийский «гуру» XVIII в. – инженер-разработчик многочисленных усовершенствований в артиллерии, генерал-лейтенант (1764 г.) Жан Батист Вакетт де Грибоваль (15 сентября 1715, Амьен – 9 мая 1789, Париж) не только скрупулезно изучал артиллерийское дело и в Пруссии, и в Австрии, но и успел вдосталь навоеваться, как на войне за Австрийское наследство, так и в Семилетнюю войну. Он родился в семье амьенского судьи Жана Вакетта де Грибоваля. Во время учёбы проявил большие способности в естественных науках и математике. В 1732 г. поступил на службу во французскую королевскую артиллерию. В 1735 г. получил первый офицерский чин, разделив своё время между службой и научными занятиями. В 1752 г. – капитан роты минёров, был послан в Пруссию для изучения полковой артиллерии прусского короля-полководца Фридриха II, в 1757 г. уже – подполковник. Как представитель Франции, служил в австрийской армии, в том числе, во время Силезских войн. На службе у австрийцев Грибоваль имел возможность детально ознакомиться с организацией австрийской артиллерии – наиболее передовой в мире на то время. Именно тогда он начал разрабатывать основы новой артиллерийской системы, которую потом с успехом ввёл. Во время Семилетней войны, в сентябре и октябре 1762 г., находясь на австрийской службе, Грибоваль командовал артиллерией в сражении при Глаце и осаждённой пруссаками крепости Швейдниц в Силезии. Во время обороны крепости потери прусского войска в семь раз превысили потери австрийцев, и она сдалась, только полностью исчерпав запасы боеприпасов. Действия артиллерии Швейдница вошли в тогдашние учебники артиллерийского дела как образец для артиллерии осаждённой крепости. Грибоваль попал в плен к пруссакам, но вскоре получил свободу в процессе обмена военнопленными. После окончания войны Грибоваль вернулся в Австрию (где получил от Марии Терезии чин фельдмаршал-лейтенанта), а затем – и во Францию. Поражение Франции в Семилетней войне показало устарелость французской артиллерии – на новой должности ему было поручено реформировать полевую артиллерию, что он с успехом и выполнил. Став в 1764 г. – генеральным инспектором артиллерии, генерал-лейтенантом, с 1765 г. принимал участие в реорганизации артиллерии и инженерного корпуса. После некоторых «подковерных телодвижений» – в 1774 г. Грибоваль впал в немилость и удалился в своё имение в Бовеле…

…Кстати сказать, примерно тогда же – в 1779 г. – внес свой вклад в совершенствование французской артиллерии и генеральный инспектор артиллерии той поры, генерал-лейтенант (20 мая 1791 г.), граф де Ростэн Филипп-Жозеф Ростэн (9 октября 1719 Мобеж – 21 апреля 1796, Париж). Образование он получил в Артиллерийской школе Меца (Ecole d`artillerie a Metz) и в 1735 г. в возрасте 15 лет поступил на военную службу, сделал карьеру в колониальных войсках в Индии и на о-ве Маврикий, где совместно с графом Латуром де Сент-Иже (1721—1776) устроил первый завод по изготовлению пороха и селитры, в 1744 г. – капитан Королевского корпуса артиллерии, в 1759 г. – подполковник, с 1762 по 1764 г. возглавлял артиллерийские экипажи (парки) в Испании, 15 октября 1765 г. – полковник, командир Гренобльского артиллерийского полка, в 1769 г. – бригадир. В 1774 г. возвратился во Францию, где был назначен командующим Артиллерийской школы Гренеля и Оксонна, в 1779 г. – генеральный инспектор артиллерии, будучи ветераном колониальных кампаний, спроектировал лёгкую 1-фунтовую пушку, которую могли транспортировать по бездорожью 9 человек (пятеро отвечали за ствол, двое – за колёса, двое – за скобы и один – за ось). Первое успешное испытание 60 орудий прошло в Гавре, где опытные образцы сделали по 22 выстрела за 1,5 минуты, за что Ростэн получил королевский грант размером в 1.180 ливров, а его орудия эффективно использовались в условиях горной местности и на канонерских лодках вплоть до реформы артиллерии 1802 г. 20 мая 1791 г. он – генерал-лейтенант, 25 августа 1793 г. во время инспекции артиллерии Оксонна отстранён от своих обязанностей по приказу представителя Конвента – Андре-Антуана Бернара, известного как Святой Бернар (Bernard de Saintes) (1751—1818) и 3 декабря 1794 г. арестован как «подозрительный». Был доставлен под конвоем в Париж, где и умер в тюрьме 21 апреля 1796 г. в возрасте 76 лет…

В 1776 г. Грибоваль по просьбе военного министра графа Сен-Жермена возвратился к активной службе, продолжил реформы и разработал знаменитую «Артиллерийскую систему Грибоваля» (Systeme d`artillerie Gribeauval). Это была новая система устройства пушек и тактика ведения боя «Table des constructions des principaux attireils de l`artillerie de M. de Gribeauval». Она благополучно просуществовала до 1827—1829 гг. Правда, в 1803 г. Наполеон принял было попытку несколько изменить систему Грибоваля (на систему XI года). Этот процесс растянулся на несколько лет, а после отречения Наполеона в 1815 г. система Грибоваля была официально восстановлена…

Символично, что это было не только строгое соблюдение одних и тех же правил отливки на разных пушечных заводах. Это не только изменение процесса литья: новый ствол отливался целой болванкой, а затем в нем высверливался канал, что позволяло повысить точность пушки. Тогда как ранее ствол отливался вокруг внутренней сердцевины, которая вполне могла отклоняться от оси центра ствола и поэтому заготовку высверливали, доводя до требуемого калибра. Это не только очень строгие технические требования к сферичности ядра и зазору между диаметром снаряда и стенками канала (диаметром) ствола, превосходившие любые европейские образцы, кроме, британских, что увеличивало дальность и кучность стрельбы. Это не только увеличение продолжительности их эксплуатации (уменьшение зазора снижало «эффект карамболи», когда слишком свободное ядро, проходя при выстреле через канал ствола, начинало колотиться в его стенки и, тем самым, ослабляло ствол и «время» его жизни). Это не только облегченные за счет укорочения стволы орудий. Это не только более удобные лафеты – способные принимать на себя силу отдачи по двум направлениям – назад и вниз, отсюда и характерный прогиб лафета, более заметный, чем у иностранных конкурентов. Это не только упорядочение калибров (4-х, 8-и, 12-ти фунтовые ядра). Это не только появление прицелов, позволявших соответственным образом изменять направление орудия в вертикальной плоскости, в зависимости от дистанции. Это не только – картечь с железными кованными пулями и железным поддоном, обладавшая более сильным поражением. Это не только усиление и увеличение колес. Это не только «отвоз» – специальный 9—12 метровый канат (либо кожаные лямки-ремни через плечо с отрезком этого каната) для перекатывания орудия силами прислуги на огневую позицию вручную и, что особо важно – для стрельбы при отступлении. Это не только металлическая ось. Это не только вкручиваемый медный запальный канал (когда он изнашивался его было легко заменить) или затравочный стержень, сберегавший орудия от порчи вследствие разгара запальных каналов при стрельбе. Это не только чугунные втулки в колесных ступицах, облегчавшие движение; и прочие весьма специфические технические приспособления, перечисление которых имеет смысл только для узких специалистов («визир», червячное подъемное устройство, «подвижная звезда», «двойной гандшпуг» и др.). Это не только дышловые передки со стандартизированными зарядными ящиками. Это не только 4-колёсные фуры для перевозки боевых припасов. Это не только разделение артиллерии на полевую, осадную и гарнизонную: 12-фунтовые и 8-фунтовые пушки были назначены для полевой артиллерии, а 4-фунтовые – для полковой. Это не только введение 8-ми и 6-дюймовых коротких гаубиц, а вес орудий стал принят равным весу 150 снарядов и отношение веса заряда к весу снаряда – 1/3. Это не только организация стандартной батареи из 6—8 пушек. Это не только придание каждой пехотной дивизии не менее одной батареи.

…Кстати сказать, под термином «фунт», применительно к калибру пушек, в европейских странах подразумевались разные единицы измерения. Одни и те же калибры у австрийцев, у англичан и у французов, порой, не просто было сравнивать. Более того, если во всех европейских странах, кроме Франции, калибр определялся диаметром ствола, то у французов – диаметром ядра…

Это, прежде всего, признание за артиллерией самостоятельной роли в бою!

Теперь лошадей запрягали парами (по четыре – на 4-х и 8-и фунтовки и по шесть – на 12-ку) в прочные и достаточно легкие повозки, со специальными отделениями для ядер и пороха.

Так артиллерия стала мобильной и чрезвычайно гибкой.

По сути дела Грибоваль создал самую совершенную артиллерийскую систему той поры, превосходившую все придуманное до него и оказавшую влияние на все аспекты артиллерии – от материальной части орудий и тактики до обучения артиллерийскому ремеслу. Внедренное им, потом использовалось другими реформаторами артиллерии и даже иностранные «коллеги по цеху» отдавали ему должное.

…Между прочим, единственное до чего у Грибоваля «не дошли руки» – это конная артиллерия и вопросы обороноспособности артиллерийской прислуги. Эти важнейшие вопросы он предоставил решать военачальникам революционной Франции, а совершенствовать их… выдающемуся артиллеристу-практику Наполеону Бонапарту, причем, уже в преддверии кровавой эпохи наполеоновских войн, т.е. в самом начале XIX в. Jedem das seine…

Система Грибоваля была в то время самой эффективной в Европе. Просуществовала она, как уже отмечалось выше, с некоторыми изменениями, до конца 20-х гг. XIX в. и имела огромное влияние на развитие артиллерии в большинстве стран мира.

Сам Грибовал скончался еще до революции, на 74 году жизни, отдав любимому делу – Богу Войны, Артиллерии, более полвека. Но его орудия сняли богатейшую «кровавую жатву» в последующую почти что четвертьвековую эпоху нескончаемых революционных и наполеоновских войн, причем, с обеих сторон, так как все его новшества получили безоговорочное признание по всей Европе.

Новая роль артиллерии ярко проявилась на рубеже ХVIII – ХIХ вв.

Ушли в прошлое старые добрые времена, когда противники выстраивались в линии друг против друга и по рассказам даже учтиво предлагали друг другу право дать первый залп.

…На эту тему даже сохранился крайне занимательный исторический анекдот, в основе которого лежала быль.

Якобы в ходе войны за Австрийское наследство (1740 – 48 гг.) в известной битве при Фонтенуа 10 мая 1745 г. французская и англо-ганноверская гвардии сошлись без единого выстрела на расстояние ок. 50 шагов. Высокородные офицеры с обеих сторон стали соревноваться в галантности, любезно предлагая друг другу, сделать первый выстрел: «О нет, господа мы никогда не стреляем первыми!». На самом деле все прекрасно понимали, что сторона, которая даст залп первой, окажется в проигрыше – по сути дела она останется безоружной на несколько минут, пока солдаты будут перезаряжать оружие. В конце концов, англичане взяли и дали первыми залп, который оказался таким убийственным, что половина французской гвардии полегла, а оставшаяся часть без командиров дрогнула и побежала…

По другой версии все было отнюдь не так красиво и галантно.

Командующий английской армией герцог Камберленд решив прорвать центр французской позиции, смело повел 14-тысячный ударный отряд ганноверско-английских гвардейцев вперед. Размеренным парадным шагом подойдя к французским позициям, он приказал выровнять ряды перед решающим таранным ударом. В этот момент некий подполковник лорд Чарльз Хэй, взял и вышел перед строем. Обратившись к противостоящим ему французским гвардейцам Людовика XV, Хэй вынул армейскую фляжку с ромом, рявкнул какой-то тост во здравие английского короля и хорошо приложился к ней. Потом лорд Чарльз отсалютовал обалдевшим французам троекратным «Ура!», дружно поддержанным его гвардейцами и скрылся в их рядах. Пока изумленные французские гвардейцы кричали ответное «Ура-а-а-ааа!!!», англичане грохнули такой залп, что в центре французской обороны образовалась огромная дыра – замертво рухнуло сразу 460 солдат и офицеров…

Примечательно, что французы благодаря таланту своего маршала Морица Саксонского (1696 – 1750 гг.) все же выиграли эту так оригинально и неудачно начавшуюся для них битву. В последний момент герцоги де Бирон и д`Эстре сумели нанести сокрушительный удар конной лейб-гвардий французского короля Людовика XV – La Maison du Roi – лично наблюдавшего за побоищем. И уже было торжествовавший победу, герцог Камберленд вынужден был уносить ноги, окруженный лишь горсткой офицеров…

В тоже время, не исключено, что:

«… на самом деле в сражении у деревни Фонтенуа (в 9 км к юго-востоку от крепости Турне, провинция Геннегау в Бельгии), где сошлись французы маршала Франции Морица Саксонского и союзные силы англичан, голландцев и ганноверцев сына британского короля Георга II 24/26-летнего принца и капитан-генерала Уильяма Августа герцога Камберлендского и графа Лотаря-Йозефа-Доминика фон Кёнигсегга-Ротенфельса, все обстояло отнюдь не так импозантно и картинно-героически, а гораздо банальнее: «матерый волчара» (Морис де Сакс) переиграл «молодого задиристого волчёнка» (Камберленда).

Стремясь деблокировать крепость Турне, союзники приготовились штурмовать очень сильные (от природы и из-за умелой военно-инженерной подготовки) позиции французов.

Скорее всего, силы противников были примерно равны либо у кого-то было чуть больше конницы и, наборот, чуть меньше пехоты, что было не суть как важно..

По некоторым данным французская армии насчитывала 48—50 тыс. солдат: 32 тыс. пехоты (55 бат.), 14 тыс. кавалерии (101 эскадр.) и 90—110 орудий, из которых не менее 86 были малыми 4-х-фунтовыми орудиями.

Силы союзников колебались от 52 до 53 тыс. солдат (52 бат. и 85 эскадр.) и от 80 до 101—105 пушек. Причем, из них – 22 тыс. были голландцами, 21 тыс. – британцами, 8 тыс. – ганноверцами и 2 тыс. – австрийцами.

К тому моменту уже смертельно больной водянкой Мориц Саксонский был бывалым военачальником, прошедшим через горнило пяти крупных европейских войн. Причем, под началом таких выдающихся полководцев своего времени, как принц Евгений Савойский и герцог Мальборо. Он отчетливо понимал, что его храбрая пехота уступает вражеской в дисциплине, обученности и тактике и очень грамотно распределил свои силы на линии фронта, оставив в самых проблемых местах серьезные резервы на случай исправления ошибок.

Тогда как командовавший союзниками молодой Камберленд, не имел столь внушительного командного опыта большими армиями (в частности, лично не достаточно внимательно провел рекогносцировку внушительной линии вражеской обороны), а лишь грезил захватом Парижа!

Французы, чей центр опирался на небольшую деревню Фонтенуа (здесь расположились их лучшие силы – швейцарская и французская гвардии), встали в очень крепкую оборону, равномерно разместив по линии фронта всю свою артиллерию. Правый фланг упирался в местечко Антьене, а левый укрывался в лесу Барри. Оборонительная линия находилась на краю возвышенности, чей наклон вниз еще больше усиливал урон для врага от артиллерийского и мушкетного огня французов, стрелявших сверху вниз. Помимо этого позицию дополнительно укрепили редутами.

11 мая в 14:00 союзные войска вышли на свои позиции. Британцы вместе с ганноверцами встали справа (причем, островитяне оказались на самом краю), а голландцы при поддержке небольшого числа австрийцев (в основном, кавалеристы) расположились слева.

Несмотря на интенсивный трехчасовой обстрел большой союзной батареей (по французским данным – от 40 до 50 пушек) ущерб был минимален, поскольку большинство французских солдат укрылось в лесу и на редутах, защищённые земляными насыпями, или в укреплениях в Фонтенуа.

Британская пехотная бригада из четырех полков под началом бригадира Инголсби готовилась атаковать правый фланг врага, пока голландцы принца Карла Августа Вальдек-Пирмонтского с австрийцами и ганноверцами графа фон Кёнигсегг-Ротенфельса буду брать центр и левый фланг неприятеля.

Командующий британской пехотой генерал Джон Лигоньер (Лигонье) доложил Камберленду, что готов пойти в атаку справа, как только голландцы атакуют Фонтенуа.

Засевшая в укреплениях французская пехота подпустила голландцев максимально близко к своим позициям, после чего открыла убийственный огонь. Оставшиеся в живых от такого «гостеприимства» наступавшие предпочли отступить.

Получив подкрепления в виде австрийской кавалерии и двух британских батальонов, голландцы снова пошли в атаку, но она опять была отражена частой ружейно-артиллерийской стрельбой французов. Обескураженные двойной неудачей, голландцы после этого уже не участвовали в сражении.

После безуспешных действий на флангах (голландцев с австрийцами и ганноверцами – слева, а затем и британцев – справа), Камберленд попытался выиграть битву атакой по центру уже без поддержки со стороны своих опростоволосившихся «крыльев». Несмотря на сильный огонь французов, его британско-ганноверская пехота все же добралась до вражеских укреплений, но дальше прорваться не смогла, поскольку Мориц Саксонский очень во время подкрепил этот участок своей обороны резервами.

В общем, французский маршал искусно вел бой, сохранил за собой все позиции и в итоге понудил врага отступить, правда, организованно. Битва показала большое умение французов в обороне, основанной на огневой мощи и сильных резервах.

Молодому Камберленду безусловно не хватило полководческого мастерства одолеть, откровенно сделавшего ставку на гибкую оборону давно «обкуренного порохом» маршала Франции Мориса Саксонского. Французы удержали местность за собой, а Турне вскоре пал…»

Обе стороны понесли большие потери. Французы – не менее 7—7.500 чел. (ок. 2.500 убитыми и ок. 5.000 ранеными). Тогда как союзники – еще больше: от 10 до 12 тыс. чел. (ок. 2.5 тыс. убитыми, ок. 5 тыс. ранеными и примерно 3.5 тыс. пленных), а также ок. 40 пушек.

А ведь в последний раз такие масштабные потери случились в битве при Мальплаке в 1709 г. в ходе войны за Испанское наследство, свидетелем которой был в ту пору 13-летний Мориц. Кроме того, Фонтенуа развеяло миф о превосходстве британской армии в Европе, заложенный победами ещё герцога Мальборо во время вышеупомянутой войны, хотя выучка ее пехоты, все же, оставалась высокой – лучше, чем у французов.

Более того, победа при Фонтенуа сделала маршала Франции Мориса де Сакса героем в глазах… прусского короля-полководца Фридриха II, которого он посетил в Сан-Суси в 1746 г.

Любопытно и другое: спустя много лет Наполеон Бонапарт выскажется в том смысле, что победа королевской Франции при Фонтенуа на 30 лет продлила жизнь монархии Бурбонов…

С началом революционных войн, которые поведет Франция за свою независимость, все изменится.

В сражениях станут участвовать огромные массы пехоты. Глубокие колонны будут атаковать боевые порядки противника в том пункте, от которого зависела участь боя. Эта тактика требовала огромных жертв людьми.

Но смерть в эпоху революционных войн Франции была ничто, если «Отечество в опасности!»

Тем более, что полузабытый вскорости Руже де Лилль уже обессмертил свое имя легендарной «Марсельезой», со словами которой на устах голодные, оборванные и босые французы погибали за «Свободу! Равенство и Братство!» (Liberte, Egalitе, Fraternite).

Важна была победа любой ценой!!!

С солдатами революции нельзя было заниматься сложными маневрами: они не были высокопрофессиональны!

Искусство маневрирования приходилось заменять быстротой передвижения!!

Революционный маневр был маневром быстроты…

Это было веление времени…

На самом деле идея использования войск в атаке колоннами уже давно витала в военных умах.

…Не исключено, что чуть ли не первым ее высказал в своих сочинениях французский военный писатель Жан-Шарль де Фолар (13 февраля 1669, Авиньон – 23 марта 1752, там же), причем, еще во времена расцвета линейной пехотной тактики. По крайней мере, так принято считать в западной исторической литературе. В 18 лет де Фолар поступил рядовым в Беррийский пехотный полк. Боевое поприще своё он начал во время Войны за Испанское наследство. Был ранен в сражении при Кассано, а затем сражался под начальством маршалов Буффлера и Виллара, причем при Мальпаке был снова ранен. В 1712 г. вышел в отставку. В 1714 г. он поступил на службу Мальтийского рыцарского ордена, которому угрожала Турция. Недовольный гроссмейстером, не всегда принимавшим его советы, Фолар вернулся во Францию и вскоре определился в шведскую службу, на которой оставался до смерти Карла XII. Только после смерти последнего он окончательно вернулся на родину, где и умер глубоким стариком.

…Кстати, именно находясь при особе Карла, Фолар наконец вывел свою военную концепцию, которая предполагала быстрые решительные действия и удары (стремительные неожиданные для неприятеля атаки, штыковой бой) в противовес медлительной военной доктрине тогдашней Европы, целиком и полностью опиравшейся на линейный огнестрельный бой…

Все свободное от службы время он посвящал литературе и оставил несколько замечательных сочинений. Известны две основные работы Фолара: «Новые открытия о войне» (Nouvelles découvertes sur la guerre) 1724 г. и семитомная «История Полибия» (так же известная как «Комментарии к Полибию»), вышедшая в 1727—1730 гг.

В его «Комментариях на Полибия» сравнительно рассмотрена тактика греков и римлян, а так же тактика древних и современная. Основательное изучение древней тактики и личный опыт, особенно сражения при Кассано, навели его на мысль о негодности развернутых батальонов, как боевого порядка, и о преимуществе над ними колонны, для которой он указывал и форму построения, и образ действий в бою. Свою колонну Фолар составлял из одного или нескольких (до 6) батальонов, каждый в 500 человек, из которых – 400 фузилёров и 100 алебардистов; назначение последних – оцепление фронта, флангов и тыла. Каждая колонна, строясь в 16—30 рядов (смотря по местности), разделяется в глубину на 3 отделения и по фронту на 2 крыла, каждое из 5-рядных дивизионов. Эти деления были необходимы для перестроений. Гренадеры, как отборные войска, располагались вне колонны, для прикрытия флангов и в качестве резерва. Колона, прорвав неприятельскую линию, должна была разделиться пополам: одна половина поворачивала направо, другая налево и, наступая, окончательно уничтожали противника. Фолар был сторонником перемешивания в боевом порядке различных родов оружия. Также большое внимание он уделял осмыслению войны как науки: пытался вывести универсальные и рациональные принципы ведения войны, психологические основы ведения войны, которые он определял как «воинский дух». А ведь в условиях только-только победившей «огнестрельной революции», в ходе которой мушкет окончательно вытеснил пику с полей сражений, данная концепция не могла не вызывать вопросы. Вероятно, на подобные рассуждения Фолара натолкнул отчасти опыт службы у шведского короля Карла XII – большого поклонника стремительного штыкового удара. Именно благодаря решительным атакам с близким контактом он одержал большинство своих побед. Колонны, по задумке французского теоретика, были более мобильны, чем развернутый линейный строй, и такая тактика делала бы боевые порядки более гибкими. Он даже рассматривал возможность применения по ситуации рассыпного строя – предоставление солдатам больше свободы в угоду маневренности и скорости передвижения. Сам принцип плотных атакующих колонн пехоты впоследствии использовали многие военачальники, включая Наполеона, который довел этот механизм до совершенства. В идеях Фолара была своя логика – несмотря на усовершенствование огнестрельного оружия и изобретение в XVII в. сначала багинета, а затем и подствольного штыка, непосредственная эффективность ружейного огня в то время была достаточно невысокой. Фолар считал, что чрезмерное упование на силу огнестрельного оружия может негативно сказаться на воинском духе французских солдат, которые впредь будут неохотно вступать в рукопашную схватку и вести наступление.

У него нашлось достаточно много критиков – Фридрих II и Мориц Саксонский. Последний считал, что «… его друг Фолар ошибался, полагая колонну самым совершенным построением, универсальным и одинаково успешным в любой ситуации». Фридрих Великий, заядлый любитель военных трактатов, даже приглашал писателя к себе в Берлин, чтобы провести маневры в соответствии с наставлениями последнего, однако француз из-за плохого самочувствия не смог принять это приглашение. Сам же прусский король, хоть и не разделял всех положений концепции Фолара, все же, рекомендовал его сочинения своим офицерам, отмечая, что в них «скрыты сокровища». В основном ему вменяли в вину недооценку мощи плотного мушкетного огня и откровенное пренебрежение артиллерией. Другой мишенью критики был принцип атаки колоннами – при всех его достоинствах критики отмечали, что фланги колонны могут быть ее уязвимой частью, и мощный боковой удар неприятеля при должном стечении обстоятельств может привести армию к поражению. Фолар, в свою очередь, отмечал, что если атакующие колонны будут сохранять мобильность, то их фланги будут не так страдать от вражеского огня.

В 1748 г. современник Фолара маршал Пюисегюр выпустил свою работу «Искусство войны» (Art de la guerre), в которой обосновывал необходимость следовать по пути технического прогресса. В противовес стремлению своего визави вернуть некоторые архаичные черты в военную практику, Пюисегюр, напротив, высказывался за как можно более широкое применение огнестрельного оружия и даже предлагал массово переводить армию на новые, более легкие, модели ружей.

Рассуждения Фолара об атаке и обороне крепостей также как это делали в древности вполне заслуживают внимания, и только в вопросе об артиллерии его увлечение доходило до смешного: он ставил её ниже метательных машин древних и ручался взять в самое короткое время, посредством таких машин, крепость, защищаемую современною ему артиллерией. Идеи Фолара были забыта вследствие позднейших успехов Фридриха Великого и его линейной тактики; только во время революционных войн они были применены на полях сражений…

В тоже время, среди отечественных историков сложилось твердое мнение, что еще в пору 1-й русско-турецкой войны (1768—1774) в середине XVIII в. выдающийся российский полководец Петр Александрович Румянцев, не отказываясь от тактики ведения боя в рассыпном строю, умело сочетал его с действиями колонн и каре в зависимости от особенностей местности. Румянцевские войска умело отражали нападения вражеской конницы, будучи в колоннах, прикрытых густой цепью стрелков и огнем пушек. Он стал собирать войска в ударную группу на решающем участке фронта и бросать ее на противника, ведя бой до полного его уничтожения. Уже тогда в России нашлись незаурядные военные умы, весьма внимательно (если не сказать, очень пристально) и высокопрофессионально следившие за всеми румянцевскими переменами в российской армии. В частности, исключительно амбициозный и болезненно честолюбивый современник Румянцева – А. В. Суворов, видевший во всех своих «коллегах по смертельно-кровавому ремеслу» конкурентов в гонке за славой первого полководца своего времени. Развивая свою «науку побеждать», он заинтересованно (или даже завистливо?) наблюдал за новациями Петра Александровича в боях с турками, внося в них свои концептуальные идеи, шлифуя на учениях и, доводя до ума в боях, где любая ошибка не только вела к смерти солдат, но если их (ошибок) оказывалось много, то и к проигрышу. Уже тогда, т.е. в ходе все той же войны русских с турками, Александр Васильевич старался варьировать и сочетать различные виды построений войск (колонна, каре, линии) в зависимости от ситуаций (рельефа местности, тактико-технических характеристик противника), делавших их максимально эффективными. Он прекрасно понимал, что хотя колонна (в 6 или даже 12 шеренг) и гибче всех построений и если движется без остановки, то пробивает все, но если она использует стрельбу, то менее эффективна, чем каре и линия. К тому же, по его мнению «вредны ей картечи в размер», имея в виду огромные потери, наносимые густой колонне артиллерией. Именно поэтому Александр Васильевич не отвергал, как «устаревший», строй в линию и призывал максимально использовать ее огневые возможности. Удобнейшим для массированной стрельбы он считал линейный строй из двух шеренг. Но линии, как таковые, им использовались, все же, редко, а их кульминацией в любом случае был стремительный удар в штыки. А глубокие колонны он предпочитал только для развертывания.

Только в самом конце XVIII в., все эти новшества войдут в практику у прогрессивно настроенных французских революционных генералов. Они блестяще ими воспользуются: доведут их до ума и они принесут им немало блестящих побед, в первую очередь, над шаблонно воевавшими австрийцами и пруссакам.

«Отцами» этой революционной тактики на западе будут считать выдающегося французского генерала-самоучку Лазаря Гоша и военного министра, верховного главнокомандующего и начальника генерального штаба революционной Франции Лазаря Никола Карно (1753—1823).

Последний был учеником знаменитого военного теоретика XVIII в. Жана-Антуана Ипполита графа де Гибера, ратовавшего за полный отказ от обозов ради повышения гибкости и подвижности армии.

…Выдающийся французский генерал и военный теоретик, участник Семилетней войны Жак-Антуан-Ипполит де Гибер (12 ноября 1743, Монтобан – 6 мая 1790, Париж) начал Семилетнюю войну в рядах пехотного полка, но обнаружил большие военные дарования и был зачислен в Генеральный штаб. Затем он участвовал в экспедиции на Корсику и, во главе сформированного им на свои средства отряда, отличился в сражении при Понте-Нова (1769 г.), что позволило Франции завладеть этим островом. Вернувшись во Францию, он занялся научными литературными трудами, прославившими его на всю Европу. Из его сочинений наиболее известны: «Общий очерк о тактике» («Essai de tactique générale»), Liége, 1772 и «Défense de système de Guerre moderne ou Réfutation complète du système de M. Mesnil-Durand», Neufchatel, 1779. Его сочинения затрагивали краеугольный вопрос военной тактики той поры. Кто-то предпочитал следовать взглядам Фолара, восставшего против линейной тактики, возведенной в абсолют королем-полководцем Фридрихом II Великим. Так, Мениль-Дюран издал в 1775 г. трактат о преимуществах глубокого строя древних греков и римлян. Спор этот разгорелся с новой силой после Семилетней войны, когда Гибер выступил противником Мениль-Дюрана. Для разрешения принципиального спора французским правительством в 1775 г. были назначены маневры, а маршал Брольи, пользовавшийся в то время большим авторитетом в военных кругах, был избран судьей. Маневры так и не смогли поставить точку над «i» в этом вопросе. Брольи больше склонялся на сторону Мениль-Дюрана, хотя и не ратовал как тот, за применение в бою исключительно холодного оружия и только в глубоких колонн. Сам Гибер, особенно в своем первом сочинении, показал себя сторонником линейной тактики прусского короля. Зато во втором труде он стал более терпим и выказал желание примирить обе концепции. Среди французских офицеров сочинения Гибера вызвали почти единодушное осуждение, и начальство даже запретило их распространение. Для публикации своего труда Гиберу пришлось отправиться в Пруссию, под покровительство Фридриха Великого, чьи взгляды, методы и принципы были ему по душе. В «гостях» у прусского короля Гибер пробыл ок. 2 лет и в 1775 г. вернулся на родину, где за это время его идеи уже успели упасть на благодатную почву. Здесь его опять приняли на службу и поручили командовать полком. В 1782 г. его производят в генерал-майоры и назначают окружным инспектором пехоты в графстве Артуа. Затем он оставил строевую службу и посвятил себя военно-административной деятельности. Гибер принимал деятельное участие во всех армейских реформах, рекомендуя распространить военное обучение во всех классах населения, вплоть «до самых бедных деревень». В его обязанности входила редакция всех положений и уставов (в частности, в пехоте), проходивших через военный совет. Будучи человеком чрезмерно нетерпимым и самоуверенным он нажил массу врагов. Его обвиняли в желании ввести во французской армии суровую немецкую дисциплину, телесные наказания, цепи и др. меры, не соответствующие духу французского народа. Все его попытки оправдаться оказались тщетны и когда на заре революционных событий в 1789 г. он выставил свою кандидатуру от Бургундии в Генеральные штаты, то был забаллотирован. Эти неприятности и неудачи так на него подействовали, что он заболел и вскоре умер. Одному из «отцов» французской военной науки было всего лишь 47 лет и более 2/3 из них он отдал военному делу…

После реформ Грибоваля именно Гибер в своем первом серьезном обобщающем труде – «Общем очерке о тактике», изданном в 1772 г. – подчеркивал необходимость налаживания гибкого взаимодействия разных родов войск на поле боя, а также отмечал превосходство индивидуальности над универсализмом и схоластичностью, которые ограничивали военачальника. Гибер писал, что «основной задачей артиллерии должна являться не атака живой силы противника на всей протяженности фронта, но акцентированный прорыв его порядков там, где может быть нанесен мощный встречный удар». Проще говоря, артиллерия должна была эффективно и слаженно бить по уязвимым точкам неприятельской армии, чтобы сломать строй и обеспечить успех атаки. Работу Гибера прочел и высоко оценил Наполеон, который сделал артиллерию мощнейшим наступательным инструментам на полях сражений.

А теперь вернемся к Карно, который не только знал толк в военном деле, но и был административным гением. Недаром он получил прозвище Организатора Победы!

Именно он содействовал слиянию частей состоящих из опытных ветеранов и энергичных новобранцев – этот сплав существенно улучшал их боеспособность, а для связи с фронтом использовал оптический телеграф Шаппэ, аэростаты для разведки и т. п.

Гоша осенила идея (быстрых атак колоннами) и он вкратце изложил ее в своей докладной записке правительству, а Карно возвел ее в абсолют как руководство к действию всем революционным генералам Франции в своем нашумевшем «Общем очерке тактики». Классически законченной она стала благодаря Наполеону Бонапарту и его бесконечным войнам.

Теперь маневренные орудия, объединенные в конные батареи (по 8 штук), наносили массированные огневые удары по наиболее уязвимым местам обороны противника. Если менялась боевая обстановка, кавалерийские батареи (в отличие от пешей артиллерии, чьи канониры обычно шли пешком рядом со своими пушками, их прислуга передвигалась верхом на лошадях, что было быстрее, нежели когда она ехала на орудийных лафетах, передках или зарядных ящиках и, тем самым, увеличивала массу орудия), словно «гончие спущенные со сворок», быстро срывались с места галопом без передков, неслись вперед и занимали новые позиции. Их можно было усилить новыми орудиями или, наоборот, расформировывать. Каждая батарея составляла единую команду. Она была очень подвижна и стреляла залпами.

Заряжали орудия быстро. Если раньше надо было сначала отмерить нужную порцию пороха, засыпать ее в канал, забить деревянную пробку и только потом вложить заряд, то теперь зашивали снаряд вместе с заранее отмеренным количеством пороха в «картузы» – холщовые мешки. Последние, хотя и не представляли собой новейшее изобретение, но позволили серьезно увеличить скорость стрельбы по сравнению с заряжанием рассыпным порохом и затем ядром. Поскольку Грибоваль разработал шкалу прицела и улучшил винтовой механизм вертикальной наводки (поднимающийся/опускающийся ствол давал более точную наводку), то это существенно повысило точность французской артиллерии.

Наступающие колонны противника встречали плотным огнем, способным остановить целые дивизии. На дальние расстояния стреляли ядрами. Для разрушения полевых земляных укреплений и поражения живой силы использовали бомбы и гранаты (той же конструкции, что и бомбы, но меньшего диаметра). Если же враг был рядом и готовился штурмовать батарею, в его порядки в упор выпускали картечь – снаряды, состоящие из обвязанных просмоленной бечевой или уложенных в жестяные картузы (цилиндры) свинцовых или чугунных пуль.

К началу XIX в. артиллерия стала мощным, подвижным и действительно грозным родом войск. Ей стали придавать особое значение.

Пройдет совсем немного времени и для ведения сосредоточенного огня на месте предполагаемого прорыва пехоты начнут формировать «большие батареи» примерно из 100 пушек: если под Ваграмом у французов окажется немногим более двух орудий на тысячу солдат, то спустя три года – под Бородино – их будет уже целых три, дальше – больше…

Вот такие случилось новации в ведомстве Бога Войны – в Артиллерии!!!

Как пишет единственный отечественный биограф А. Кутайсова А. А. Смирнов, «прекрасно сознавая свои весьма слабые познания в военном деле вообще и в артиллерии в частности, молодой полковник все свободное время отдавал самообразованию. Талантливый и любознательный от природы он с интересом изучал артиллерийскую науку и практику. Недюжинные способности позволили ему быстро освоить профессиональные знания и стать вполне достойным занимаемой должности при таком строгом и требовательном к службе начальнике, каким являлся Аракчеев. И очень скоро станет понятно, что военная стезя – артиллерийское дело – оказалась истинным призванием Александра Ивановича и порочная практика зачисления дворянских детей с рождения в элитные части и столь же порочная практика их чинопроизводства в данном случае оказались не причем.

В период опалы Аракчеева с октября 1799 по май 1803 гг. Александр Кутайсов оставался адъютантом у нового инспектора всей артиллерии генерала от артиллерии А. И. Корсакова. Во многом поэтому А. И. Кутайсов 24 июня 1801 г. был введен в состав «Воинской комиссии для рассмотрения положения войск и устройства оных». Он оказался вместе с дядей в подкомиссии по артиллерии, которая создала первую в России комплексную систему артиллерийского вооружения, включавшую вопросы производства, снабжения, ремонта, организации обучения и боевого применения артиллерии, как рода войск. Предложения комиссии получили высочайшее одобрение, а разработанная ею система стала именоваться «системой 1805 года» или «аракчеевской», по фамилии председателя комиссии». (О нюансах этой стороны профессиональной деятельности А. Кутайсова см. у его биографа А. А. Смирнова).

23 июня 1803 г. А. И. Кутайсов перевелся во 2-й Артиллерийский полк, шефом которого был его дядя.

Со своим полком в составе корпуса генерал-лейтенанта И. Н. Эссена 1-го полковник Кутайсов в конце 1805 г. пошел в Австрию, но прибыл туда спустя несколько дней после Аустерлицкого сражения, когда русские и австрийцы уже потерпели разгромное поражение.

11 сентября 1806 г. Кутайсова производят генерал-майоры и в конце того же года в составе корпуса генерала от инфантерии графа Ф. Ф. Буксгевдена он оказался в союзной России Пруссии, на территории которой начались новые военные действия против Наполеона, сокрушившего Пруссию.

Здесь 14 декабря в бою под Голымином состоялось боевое крещение 22-летнего генерала. Искусно распоряжаясь артиллерией, Кутайсов не допустил огневого превосходства неприятеля и в первом же своем боевом деле показал умение быстро ориентироваться в обстановке и действовать умело и решительно.

Во второй половине января 1807 г. генерал от кавалерии Л. Л. Беннигсен дал решительную битву французскому императору у города Прейсиш-Эйлау (ныне – Багратионовск Калининградской области Российской Федерации). Всей артиллерией армии командовал генерал-майор Д. П. Резвой, а правого фланга – его племянник, генерал-майор А. И. Кутайсов.

Около 10 часов 27 января французы начали атаковать правый фланг русских, но безуспешно. Чувствуя, что это лишь отвлекающие действия, Кутайсов около полудня поехал в центр позиции и стал наблюдать за ходом сражения с одной из батарей.

А дальше случился один из ключевых моментов этой битвы, когда лишь своевременное появление мобильной русской конной артиллерии смогло выровнять ситуацию на левом фланге Беннигсена: III-й корпус «железного» маршала Даву уже сворачивал его к центру и выходил в тыл русской армии. перекрывая ей пути отхода назад.

До сих пор идут споры то ли это сделал Кутайсов, по чьему своевременному приказу через его адъютанта поручика И. К. Арнольди (будущего генерала от артиллерии) с правого фланга примчались три конно-артиллерийские роты генерал-майора Н. И. Богданова, полковника князя Л. М. Яшвиля и подполковника А. П. Ермолова, развернувшись с хода на единой позиции, они успели-таки открыть убийственный картечный огонь по атакующим колоннам почти в упор. Враг был остановлен и начал отходить. Положение было спасено, а подошедший союзный прусский корпус А. Лестока своей контратакой закрепил успех.

В тоже время историк русской артиллерии П. П. Потоцкий утверждал, что «когда… настал тот критический момент, которым должна была решиться вся участь сражения, – вот в эту-то роковую минуту прискакал Ермолов, несмотря на глубокий снег, с правого фланга на левый с двумя конными ротами, своей и генерал-майора Богданова… Вскоре, по приказанию генерал-майора графа Кутайсова, адъютант его поручик И. К. Арнольди привел конную роту князя Яшвиля Л. М.». При этом Потоцкий писал, что идея использования конной артиллерии принадлежала генералу графу П. А. Толстому. Следовательно, Ермолов реализовал идею Толстого.

Еще один историк русской артиллерии генерал-майор Г. М. Ратч на страницах «Артиллерийского журнала» в 1861 г. тоже высказался в пользу того, что положение русской армии под Прейсиш-Эйлау спасли Толстой и Ермолов, а не Кутайсов. Вот что говорил он в одной из своих публичных лекций офицерам гвардейской артиллерии: «… Даву немного уже оставалось, чтобы явиться в тылу нашего боевого расположения; но в это время прискакал на выручку Ермолов с 24-мя конными орудиями… Но если бы Толстой не вспомнил о конной артиллерии и она не исполнила бы так быстро и блистательно своего назначения, то 240 орудий, стоявших на фронтальных батареях, без пути к отступлению… " достались бы врагу.

Биограф Кутайсова А. А. Смирнов полагает, что Ратч и Потоцкий в вопросе о роли Кутайсова в сражении при Прейсиш-Эйлау, основывались на свидетельствах участников этой битвы, в частности, очень близкого родственника Ермолова – Д. В. Давыдова, причем, всю жизнь кузены поддерживали добрые отношения. Последний был в ту пору адъютантом П. И. Багратиона, числился штаб-ротмистром лейб-гвардии Гусарского полка и не раз писал потом о действиях русской артиллерии в ходе Эйлаусского побоища. «…Наступление корпуса Даву… заставило графа П. А. Толстого приказать двум этим конным ротам (Богданова и Ермолова – Я.Н.) под командою Ермолова спешить (с правого крыла – Я.Н.) на левый фланг. Прибыв туда, Ермолов, снявшись с передков и оставив при себе самое необходимое количество зарядов, отправил всех лошадей… и передки назад. Граф Кутайсов, прибыв позднее сюда с одной конной ротой, сделал тоже самое… Деревня Ауклапен, зажженная брандскугелями роты Ермолова была… очищена неприятелем… французские войска, покушавшиеся двинуться между возвышениями и нашими ротами… выстрелами из наших тридцати шести конных орудий, потерпели жестокий урон…»

Так или иначе, но племянник, командовавшего в той битве всей русской артиллерией генерал-майора Д. П. Резвого, подававшего наградные списки главнокомандующему Беннигсену, генерал-майор граф А. И. Кутайсов был удостоен ор. Св. Георгия III-го класса. Это был редкий случай, когда награждали военным орденом через класс, ведь Кутайсов не имел низшего IV-го класса этого ордена, с которого полагалось начинать награждение. А один из подлинных героев этого «ключевого» эпизода в ходе Эйлаусского побоища подполковник А. П. Ермолов получил всего лишь ор. Св. Владимира 3-й степени. Потом долго ходило много слухов по поводу этого «награждения», как в армейской среде, где уже тогда у Ермолова был непререкаемый авторитет неподражаемо хладнокровного артиллериста, а к Кутайсову многие относились сквозь призму фаворитизма его отца у покойного императора Павла I. Тем более, что представление шло через… его дядю командующего в той битве русской артиллерией генерала Резвого. Впрочем, так бывает и на войне, в том числе, «a la guerre comme a la guerre», там сантименты не в цене…

…Между прочим, все тот же Д. В. Давыдов пишет: «…Так как генерал Резвой приказал составить списки… отличившихся, то граф Кутайсов потребовал их от Ермолова. Представляя их, Ермолов сказал: «Благодарю, ваше сиятельство, что вам угодно известить меня, что вы были моим начальником во время битвы (курсив мой – Я.Н.)"… На военном олимпе – нет места для двоих; полководческая слава самая ревнивая из всех страстей, поскольку она добывается морем крови (своей и чужой) и смертями «бес числа» (с обеих сторон)…

А что же пишет по этому поводу главный фигурант этого «жаркого дела» сам Алексей Петрович Ермолов – фигура культовая в русской артиллерии той поры? Но весьма желчная и крайне амбициозная! В третьей публикации своих записок – в 1865 г: «Вышли награды за Прейсиш-Эйлауское сражение. Вместо 3-го класса Георгия, к которому удостоен я был главнокомандующим, я получил Владимира. В действии сделан участником мне артиллерии генерал-майор граф Кутайсов. Его одно любопытство привело на мою батарею, и как я не был в его команде, то он и не мешался в мои распоряжения. Однако же, не имевши даже IV-го класса, ему дан орден Георгия III-го класса. В реляции хотели написать его моим начальником… Князь Багратион объяснил главнокомандующему сделанную несправедливость, и он, признавая сам, что я обижен, ничего, однако же, не сделал».

Биограф Кутайсова А. А. Смирнов уточняет: «Действительно, конно-артиллерийская рота Ермолова по диспозиции не входила в состав артиллерии правого крыла русских войск на Прейсиш-Эйлауской позиции, которой командовал Кутайсов. Рота Ермолова состояла в арьергарде Багратиона, который, войдя на основную позицию армии, оставил свою артиллерию за правым крылом. Своим замечанием Ермолов словно хочет подчеркнуть, что не подчинился бы требованию Кутайсова о переброске своей роты на левый фланг, в чем можно вполне усомниться. Кстати сказать, Толстой, чье указание, если верить Давыдову, исполнял Ермолов, тоже не являлся прямым начальником Ермолова. Вряд ли думал Ермолов о степени подчиненности во время сражения, а если и думал, то прекрасно понимал, что всей артиллерией армии командовал дядя Кутайсова. Почему-то это подчеркивают только когда речь идет о награде. Да и обе конные артиллерийские роты арьергарда фактически поступили в резерв правого фланга, как сказано в „Истории отечественной артиллерии“, а следовательно, подчинялись Кутайсову. Вероятно, амбиции Ермолова проявились только в его записках, спустя много лет. Даже если верить, что Ермолов якобы пожаловался Багратиону в 1807 году на несправедливость с его награждением за Прейсиш-Эйлау, то нельзя забывать, что с семьей Кутайсовых у Багратиона были весьма близкие отношения, ведь мать Александра Ивановича была посаженной материю Багратиона на его свадьбе 2 сентября 1800 года. Поэтому вряд ли стал бы Багратион активно оспаривать награждение Кутайсова. И если уж быть до конца объективным, то нельзя умолчать, что Ермолов получил-таки орден святого Георгия III-го класса за действия в бою под Ломитеном через четыре месяца. Так что его жалобы и ходатайства его начальников не были безрезультатны, хотя такая позиция не делает ему чести».

Кампания 1807 года продолжалась и 24 мая в бою под местечком Ломитеном Кутайсов командовал артиллерией отряда генерал-лейтенанта Д. С. Дохтурова и умелым руководством боевыми действиями артиллерии способствовал успеху. Наградой Кутайсову стал ор. Владимира 3-й ст.

Через пять дней, 29 мая Кутайсов снова отличился в бою под городом Гейльсбергом, командуя артиллерией правого фланга, куда начальник артиллерии Резвой перебросил часть резервной артиллерии. Умелой организацией артиллерийского огня на угрожаемом участке удалось воспрепятствовать неприятельским атакам.

В разгромном для русской армии сражении под Фридландом Кутайсов командовал артиллерией правого крыла. Когда же началось отступление за реку Алле, артиллерия Кутайсова переправилась организованно и почти без потерь. Наградой его храбрости и распорядительности в этом проигранном русскими сражении стала шпага с украшенной алмазами рукоятью и гравированной надписью «За храбрость». Недаром уже в Тильзите, где состоялись и взаимные награждения, и смотры войск, знакомясь с показательными действиями одной из артиллерийских рот русской армии, которую представлял Кутайсов, начальник французской гвардейской артиллерии бригадный генерал Ж. Ларибуасьер вполне серьезно заметил: «Ваша артиллерия так хороша, что Вам надобно избегать одного – перемен и усовершенствований в ней!»

В 1809 г. Кутайсов был назначен начальником артиллерии отдельного корпуса генерала от инфантерии князя С. Ф. Голицына, направленного против австрийцев во исполнение союзного договора с Наполеоном. Однако вскоре, не произведя ни одного выстрела, корпус был возвращен в Россию.

В следующем году Кутайсов получил длительный отпуск для поездки за границу. За полгода пребывания в Вене Кутайсов научился свободно говорить и писать по-турецки и по-арабски. В результате он стал настоящим полиглотом: 6 языков, в том числе, 4 европейских – французский, немецкий, английский и итальянский. Из Вены Кутайсов переехал в Париж, где усиленно занялся изучением математики, архитектуры, фортификации и артиллерии, особенно баллистики.

Он усердно штудирует труды легендарного реформатора французской артиллерии Жана Батиста Вакетта де Грибоваля (1715—1789) и генерала Жана (-Филиппа или -Жозефа?) Дютейля де Бомона-младшего (7.VII.1738—25.IV.1820) – известного теоретика артиллерии, автора популярных в ту пору трактатов по военному делу, в частности, «Об использовании новой артиллерии в маневренной войне» (1778/88? г.). Дютейль-младший первым стал призывать к превращению артиллерии из привычного в прошлом придатка к пехоте в отдельный род войск, способный самостоятельно вести наступательные действия во взаимодействии с пехотой. В частности, он рекомендовал вести артиллерийский огонь, в первую очередь, не по батареям противника, а по его живой силе, переключаясь на вражескую артиллерию только за неимением других целей или же, если ее пушки наносят слишком большой урон французским войскам.

Элегантно и скромно одетого молодого человека 25-ти лет можно было почти ежедневно встретить на лекциях известнейших французских ученых или застать за чтением научных работ в библиотеках. В первой половине дня он подобно губке буквально поглощал знания, целиком окунувшись в науки. «Надобно спешить учиться, а то придет старость, а там и смерть!» – любил он повторять среди коллег по ремеслу. По вечерам Кутайсов старался «на практике» проверить то, что узнал нового по утру, ведя с французскими генералами и офицерами беседы об использовании артиллерии в прошедших боях, стараясь максимально учесть информацию о практике боевого применения артиллерии недавнего противника.

Как и большинство русских генералов и офицеров он чувствовал приближение неизбежного нового столкновения и понимал необходимость подготовки к нему своих артиллеристов.

Летом 1811 г. Кутайсов вернулся в Санкт-Петербург и активно включился в работу «Комиссии по составлению военных уставов и положений» под руководством военного министра генерала от инфантерии М. Б. Барклая де Толли. Результатом деятельности Комиссии явилось «Учреждение для управления большой действующей армии», утвержденное императором Александром I 27 января 1812 года. Немало сил, знаний и боевого опыта вложил Кутайсов в составление глав, отделов и параграфов «Учреждения», посвященных Полевому артиллерийскому управлению, начатых генералом от артиллерии (1807), А. А. Аракчеевым, влиятельным государственным деятелем в военном ведомстве России той поры.

Именно по «Общим правилам для артиллерии в полевом сражении» Кутайсова русская артиллерия была реформирована и воевала с наполеоновскими войсками в 1812 г.

В начале 1812 г. Кутайсов замещал до 20 февраля инспектора всей артиллерии русской армии генерала от артиллерии барона П. И. Меллера-Закомельского во время его продолжительных поездок. Россия усиленно готовилась к предстоящей войне, начала которой ожидали в ближайшие месяцы. Готовился и Кутайсов. Его напряженная работа по фактически первого боевого устава полевой артиллерии («Общие правила для артиллерии в полевом сражении») завершилась перед самым началом Отечественной войны 1812 года.

С началом военных действий Кутайсов был частым гостем в арьергарде, ведь русские войска отступали в глубь страны, отбиваясь от наседающего противника.

Так в бою при деревне Кочергишки 23 июня Кутайсов командовал российской артиллерией, которая не только остановила неприятеля, но и принудила его отступить. В ночь на 24 июня Барклай де Толли приказал Кутайсову принять временное командование над всем арьергардом армии. Поручая это ему, Барклай де Толли не освобождал его от обязанностей начальника артиллерии всей армии.

Пять суток арьергард Кутайсова в упорных боях сдерживал наседавшего неприятеля. 14 июля Кутайсов снова оказался в арьергарде в бою при селе Какувячине близ города Витебска и был ранен в ногу. 15 июля Кутайсов командовал артиллерией в арьергардном бою на речке Лучесе под Витебском. 22 июля 1-я и 2-я русские армии наконец соединились под Смоленском.

После их неудавшейся попытки обойти неприятеля и атаковать части левого фланга его центральной группировки, они сами оказались под угрозой обхода, предотвращенной мужественными действиями отряда генерал-маора Д. П. Неверовского.

4 августа Смоленск обороняли полки 2-й армии, а в ночь на 5 августа их сменили части 1-й армии, поддержанные 27-й пехотной дивизией Неверовского.

Кутайсов казалось был всюду, хладнокровно распоряжаясь действиями артиллерии. Он успешно и умело поддерживал артиллерийским огнем отражение атак французов на Малаховские ворота и предместье Раченки.

…Кстати сказать, после успешного отражения вражеских ударов многие генералы решили просить Барклая де Толли продолжать оборону Смоленска и на следующий день, не ведая, что противник начал обход города. Зная, что Барклай де Толли отличал и любил Кутайсова больше других, попросили его доложить главнокомандующему просьбу генералитета о дальнейшей защите Смоленска. Выслушав Кутайсова, Барклай де Толли ответил: «Пусть всякий делает свое дело, а я сделаю свое». 6 августа русские войска продолжили отступление к Москве…

Войска отступали двумя колоннами, которые должны были соединиться в районе селения Лубино у Валутиной горы. Этот пункт прикрывал отряд генерал-майора П. А. Тучкова, который в упорном бою 7 августа сдерживал попытки неприятеля перерезать дорогу и воспрепятствовать выходу второй колонны на магистраль, по которой уже двигалась первая колонна войск. Когда оставившие Смоленск русские войска 8 августа подходили к Соловьевой переправе, оказалось, что большая часть артиллерии запоздала в пути и могла быть отрезана неприятелем.

Узнав об этом, Ермолов срочно послал к ней Кутайсова с задачей максимально ускорить движение артиллерии. И Кутайсов привел артиллерию, воспользовавшись условием 13-го пункта «Общих правил», разрешавшим для ускоренного передвижения пешей артиллерии сажать орудийные расчеты на лафеты, передки и зарядные ящики или как тогда командовали: «На орудия, садись!».

Каждый день отхода армии от Царева-Займища до Бородина Кутайсов напряженно работал, готовя артиллерию к генеральному сражению, которого ждали со дня на день. Когда же позиция была выбрана и определено общее размещение войск на ней для предстоящего сражения, Кутайсов сам проверил расположение каждой артиллерийской роты, огневую позицию каждой батареи, уточнял секторы обстрела, добиваясь перекрытия огнем всего пространства на подступах к основной позиции. Его стараниями был создан сильный и мобильный артиллерийский резерв и каждое орудие было обеспечено оптимальным возимым боекомплектом выстрелов.

…Между прочим, не секрет, что потеря орудия в ту пору считалась таким же бесчестьем, как и потеря знамени. Поскольку артиллерийские подразделения и части не имели знамен, этот подход перешел и на полевую артиллерию. В результате артиллерия в бою снималась с огневой позиции при первом же подозрении, что ей угрожает опасность захвата орудий неприятелем. Из-за этого далеко не полностью использовались возможности столь грозного оружия, как артиллерийское орудие. Более того, в рескрипте от 24 августа 1812 года Александр I предписывал: «…Тех командиров артиллерийских рот, у которых в сражении потеряны будут орудия, ни к каким награждениям не представлять». И все же, накануне третьего дня генерального Бородинского сражения, после немалых раздумий, понимая значение предстоящей битвы и роль в ней артиллерии, в конце дня 25 августа Кутайсов пишет по-французски распоряжение, незамедлительно разосланное всем начальникам артиллерийских бригад 1-й и 2-й армий, ибо Кутузов назначил его начальником артиллерии соединенных армий: «Подтвердить от меня во всех ротах, чтоб оне с позиций не снимались, пока неприятель не сядет верхом на пушки. Сказать командирам и всем господам офицерам, что, отважно держась на самом близком картечном выстреле, можно только достигнуть того, чтобы неприятелю не уступить ни шагу нашей позиции. Артиллерия должна жертвовать собою; пусть возьмут вас с орудиями, но последний картечный выстрел выпустите в упор, и батарея, которая таким образом будет взята, нанесет неприятелю вред, вполне искупающий потерю орудий». Понятно, что главный смысл этого распоряжения – снять с артиллерийских командиров ответственность за потерю орудий в бою, что вело, как правило, к наказанию их, как бы мужественно не действовали их подразделения. Против такого порядка выступал еще ранее и А. П. Ермолов. И вот теперь эту ответственность Кутайсов брал на себя…

Рассказывали, что ночь перед Бородинской битвой Кутайсов, беседуя с несколькими избранными друзьями вроде бы… сказал: «Желал бы я знать кто-то из нас завтра останется в живых?» Якобы по запискам Д. В. Давыдова: «… Он был поражен словами Ермолова, случайно сказавшего ему: «Мне кажется, что завтра тебя убьют». Возможно, Давыдов записал это со слов самого Ермолова, но ответ Ермолова оказался пророческим.

Александр Иванович Кутайсов пропал без вести во время героической контратаки А. П. Ермолова на «Батарею Раевского», захваченной было солдатами генерала Бонами. Нашлись лишь его ор. Св. Георгия III-го класса и золотая наградная сабля. Как он погиб не видел никто. (Все версии и детали этого подробно изложил биограф Кутайсова А. А. Смирнов.)

Зато потом было очень много разных разговоров (приложил к ним руку и М. И. Кутузов, умевший «перевести стрелки с „себя любимого“» на всех остальных) о том, что именно его гибель привела к «беспорядку» в обеспечении артиллерии боеприпасами, а это, в свою очередь, стало якобы одной из причин тактического проигрыша Бородинского сражения. И это при том, что место резервной артиллерии было определено диспозицией к сражению, доведенной до всех командиров корпусов, а ими, в части касающейся, и до подчиненных им командиров соединений и частей, в том числе и до командиров артиллерийских бригад пехотных дивизий. К тому же, биограф Кутайсова А. А. Смирнов пишет, «что Кутайсов еще 25 августа доложил Кутузову о всех сделанных по артиллерии распоряжениях к предстоящему сражению, как свидетельствовал адъютант главнокомандующего Михайловский-Данилевский».

В то же время, всем, кто пытался списать на погибшего Кутайсова свои промахи, ответил участник и историк Бородинской битвы, обер-квартирмейстер 6-го пехотного корпуса в 1812 году поручик И. П. Липранди: «Смерть Кутайсова несомненно была важною потерею для России, но… она не имела того важного последствия, которого Кутузов ожидал в день Бородинского сражения. Пред генеральною битвою… и по высокому мнению… о Кутайсове, нельзя предполагать, чтобы он не сделал распоряжений о снабжении зарядами тех батарей, которым бы встретилась в том надобность… Тайна или неизвестность этих распоряжений не могла с ним погибнуть. Весь его штаб и начальники полков остались. Места, занимаемые этими последними, были известны, и в этом случае каждый батарейный начальник знает, как распорядиться, не прибегая даже к начальникам артиллерии при корпусах, которые все должны были иметь распоряжение по этому предмету (накануне или заблаговременно), если оно было только сделано, и если было необходимо делать его. Если же распоряжения никакого сделано не было, и если оно было еще и необходимо – в таком случае Кутайсов не может стоять на такой точке славы, которая ему приписывается. Распоряжения главного начальника артиллерии при армии относительно запасов имеют пространный круг действия тогда, когда дело идет о сосредоточении артиллерийский рядов из разных арсеналов к точке действий, и верный расчет времени их прибытия и расходования. Но в день битвы круг его действия не столь значителен в отношении снабжения зарядами частей, расстрелявших их. На линии в 5 верст каждый предварительно должен знать, где он может получить снаряды, и все, конечно, знали… Относительно же, что „в иных местах наши легкие орудия должны были действовать против неприятельских батарей“, то это началось еще и при Кутайсове, когда дело не совершенно завязалось, и когда еще можно было помышлять о подобных распоряжениях. И если Кутайсов не сделал этих распоряжений, то стало быть не было в том особой необходимости».

И последнее на эту тему!

Лучше всего по поводу использования русскими артиллерийского резерва в ходе Бородинской битвы на этот вопрос ответил историк А. П. Ларионов. Еще в 1962 г. в специальном исследовании он доказал, что «все 296 орудий резервной артиллерии приняли участие в Бородинском сражении. Главный артиллерийский резерв находился под контролем Кутайсова, и все роты резерва вводились в бой по его распоряжению. Русская артиллерия на наиболее угрожаемых участках непрерывно подкреплялась резервами. Это обеспечивало стойкую оборону. <<…>> Из артиллерийских рот 1-й Западной армии не участвовали в сражении 2-я конная рота донской артиллерии и оставшиеся на правом фланге 8-я и 44-я легкие роты».

Кутайсову не удалось завершить корректировку «Общих правил для артиллерии в полевом сражении» на основе опыта боевого применения артиллерии в 1812 – 1814 гг. Однако и то, что их утвержденный вариант действовал в этот период, обеспечило эффективное применение полевой артиллерии. «Общие правила для артиллерии в полевом сражении» – этот первый боевой устав полевой артиллерии Российской Императорской армии, стал достойным памятником талантливому человеку герою Бородина генерал-майору и кавалеру графу Александру Ивановичу Кутайсову, чей безымянной могилой стала священная Бородинская земля.

Его «завещанием» стал приказ по артиллерии 1-й армии, ставший своего рода «заповедью» для русских артиллеристов: «Подтвердите во всех ротах, чтобы они с позиции не снимались, пока неприятель не сядет верхом на пушки. Сказать командирам и всем господам офицерам, что, только отважно держась на самом близком картечном выстреле, можно достигнуть того, чтобы неприятелю не уступить ни шагу нашей позиции. Артиллерия должна жертвовать собой. Пусть возьмут вас с орудиями, но последний картечный выстрел выпустите в упор»…

Надо отдать должное русским канонирам – под Бородино они бились не щадя живота своего, «выжимая» из своих пушек максимум возможного, вплоть до разрыва орудий от перегрева в клочья, в одночасье уходя вместе с ними в Солдатское Бессмертие…

Туда же отправился и их 27-летний командующий!

Таковы Гримасы человеческих судеб: выдающийся артиллерист-генерал погиб, пойдя по своей воле в штыковую контратаку…

P.S. «Смерть на взлете»…

«…первый

во всех опасностях и из сильнейшего огня выходил… последним»,

или Александр Никитович Сеславин

Сеславин, Александр Никитович (1780, с. Есемово, Ржевского у., Тверская губ. – 25.4.1858, там же) – генерал-майор (15.9.1813).

Его отец, Никита Степанович Сеславин, вышедший в отставку поручиком, был мелкопоместным помещиком и ржевским городничим.

У нашего героя было шесть сестер и четыре брата: старшие – Николай с Петром и младшие – Федор с Сергеем. Все они пошли по военной стезе, но так, как Александр не прославились.

Матушка их – Агапия Петровна – скончалась на 44 году жизни 27 августа 1798 г. И это все, что мы знаем о ней.

Отец оставался на своем хлопотном посту «государевой службы» до последнего, уйдя из жизни не позднее 1816 г. и по именному повелению императора Александра I его городничие жалование было обращено в пенсию для сестер Александра Никитовича Сеславина.

В 1798 г. его, вместе с братом Николаем, выпускников Арт. и инж. шляхетского корпуса (в ту пору там директорствовал известный екатерининский генерал от артиллерии Петр Иванович Мелиссино (1730—1797) – деятельный и толковый вояка), по особому распоряжению проявившего к нему симпатию императора Павла I (Сеславин оказался племянником того самого Сеславина, что служил у него в образцово-показательной, гатчинской команде) командируют в гвардейскую артиллерию. Правда, Николая – в конную роту, а нашего героя – пешую. Они так и прошли в царском указе: Николай Сеславин (или 1-й) и Александр Сеславин (или 2-й).

Тогда это был новомодный вид войск и служить в нем было очень престижно: щегольский красный мундир с черными бархатными лацканами, с золотым аксельбантом, в шляпе в белым плюмажем, белоснежных лосинах в обтяжку и гусарских «сморщенных» сапожках со шпорами любой молодец выглядел ухарем и удальцом!

Быть гвардейским офицером при Павле, означало в любой момент оказаться на вахтпараде в немилости! Истошный и сиплый вопль императора «Под арест его!» в ту пору мог означать финал офицерской карьеры! Но Сеславин-младший «рожден был хватом: слуга – царю, отец солдатам» и сумел произвести на сурового и не всегда однозначного Павла такое благоприятное впечатление, что за примерное исполнение адъютантских обязанностей его награждают ор. Св. Иоанна Иерусалимского – восьмиконечным Мальтийским крестом, который мало у кого из его сверстников был.

Казалось, все идет как нельзя лучше, но благоволившего к Александру Сеславина императора убивают и на престол всходит его сын Александр I – очень «непрозрачный» «наш ангел» – любитель «полумер».

Цари меняются, но служба остается и блестящий гвардейский поручик ведет столь присущую тогда гвардейцам в Петербурге «красивую жизнь» – жизнь… в долг! Средств не хватает совершенно, к тому же, в чинах он не растет, и в начале 1805 г. наш герой подает в отставку и покидает Северную Пальмиру. Она, конечно – не столица мирового соблазна, Париж и, тем не менее, покутить с «легкими кулевринами» на любой вкус и цвет было где!

Но вот трубы пропели «В поход!!!» и Александр Сеславин оказывается на своей первой войне, к тому же, войне с самим Наполеоном – в ту пору (в «нулевые годы» начала XIX в.) неким мессией Бога Войны на земле, своего рода Последним Демоном Войны! Его командируют в десантный корпус граф П.А.Толстого – в первую очередь человека придворного (дипломата в 32-й степени) и только потом – военного (генерал-адъютанта). Его войскам надлежало «беспокоить» «корсиканское чудовище» в Ганновере. Правда, повоевать на самом деле ему так и не удалось: Россия проиграла на поле Аустерлица – главной авансцене той войны.

Но «нет худа – без добра» – Александр сумел подружиться с двумя влиятельными молодыми преображенскими офицерами: капитаном Михаилом Воронцовым и его двоюродным братом, поручиком Львом Нарышкиным – супругом всесильной фаворитки императора Александра I несравненной красавицей Марией Антоновной Нарышкиной (в девичестве Четвертинской). Богатство и знатность позволили им оказаться в том морском походе на высоких должностях: первый был начштаба корпуса, а второй – адъютантом командующего. И, тем не менее, оба с радостью приняли в свою кампанию нашего героя и дружба между ними (особенно с Нарышкиным) продолжалась всю жизнь.

Вернувшегося на родину Сеславина 2-го (его брат Николай поучаствовал в Аустерлицком фиаско русского оружия!), переводят из гвардейской пешей артроты в аналогичную конную.

А потом развязывается новая война с победоносным Наполеоном —кампания 1806—07 в Польше и Пруссии.

В сражении при Гейльсберге Александр не только получает боевое крещение, но и проявляет недюжинную выдержку и талант артиллериста. Его орудия подпускают атакующего врага на предельно короткую дистанцию и по-ермоловски (в ту пору подобной лихостью отличался другой выдающийся артиллерист – Алексей Петрович Ермолов!) расстреливают его картечью в упор. Лишь серьезное ранение в грудь (сколько еще их будет у нашего невозмутимого артиллериста Милостью Божьей!) заставляет Сеславина покинуть поле боя, а затем и выйти (подобно брату Николаю) в отставку на лечение пошатнувшегося здоровья. Скажем, что ему так и не удастся вылечиться до конца: горловое кровотечение со времен первого ранения будет преследовать Сеславина всю жизнь.

Но в 1810 г. он снова в действующей армии и доблестно воюет с турками под началом Николая Михайловича Каменского-младшего (или 2-го). Благодаря знакомству с корпусным командиром, генерал-адъютантом царя и шефом кавалергардов Ф. П. Уваровым, Сеславин со своей конной артиллерией на первых ролях. За Разград ему жалуют ор. Св. Анны 2-й ст. За бои под Шумлой, хоть и неудачные для русского оружия, его производят в штабс-капитаны. Безуспешный штурм Рущука принес Александру Никитовичу чин капитана и еще одно тяжелейшее ранение: турецкая пуля, выпущенная в упор, раздробила ему правое плечо и с тех пор он уже никогда не мог полностью поднимать руку – только сгибал в локте.

После длительного лечения на Минеральных кавказских водах (его сильно донимало горловое кровотечение) Сеславин, обладающий заслуженной репутацией боевого офицера, попадает в адъютанты к Барклаю-де-Толли. Последний очень придирчиво выбирал к себе в ближайшее окружение подчиненных. Уже тогда Сеславин, будучи близок к Барклаю, смог одним из первых оценить всю глубину его стратегического замысла, предложенного П. А. Чуйкевичем и А. И. Чернышевым: отступать в глубь необозримых просторов российской империи, пока враг не оторвется от своих стратегических тылов, не обессилит и его можно будет начать гнать обратно в Западную Европу, причем, уже малой кровью!

Наполеон начинает войну с Россией и Сеславин, снова воюет. Свои главные подвиги он совершит именно в «Грозную годину 1812 года»!

Рискуя жизнью, он не только постоянно развозит донесения (в частности, выводит из окружения отряд другого будущего героя Отечественной войны 1812 года генерала И. С. Дорохова), но и смело сражается, как в жарких делах и под Кочергишками (у генерала Корфа) и под Островно (у генерала Остермана-Толстого) и под Какувячино (у генерала Коновницына).

С тех пор Сеславин постоянно в огне.

Его артиллеристы действуют выше всяких похвал: Витебск у генерала Палена (за него Барклай представляет своего адъютанта к полковнику), Смоленск-Гедеоново-Лубино у генерала Коновницына (золотая сабля «За храбрость!»), Гриднево (пулевое ранение в ногу и он всю оставшуюся жизнь прихрамывает!), Колоцкий монастырь – вот славные вехи его ратного пути к Бородино!

Везде он в гуще событий, всегда хладнокровный и расчетливый. Все его непосредственные командиры (известные боевые генералы) давали ему блестящую характеристику: «…первый во всех опасностях и из сильнейшего огня выходил… последним».

С недавно простреленной, еще толком не зажившей ногой, он участвует в героической обороне Курганной батареи, в знаменитых контратаках сначала пешим с Ермоловым с Кутайсовым (последнего тогда убили), а потом и верхом – с Кавалергардским и Конногвардейским полками под началом самого Барклая-де-Толли, на захваченную французами батарею Раевского. Потери с обеих сторон были таковы, что лошади без седоков бегали вокруг целыми табунами! Лишь один он из 12 адъютантов Барклая-де-Толли вышел из той сечи на своем верном Черкесе без единого ранения, и это с неполноценной правой рукой!

За Бородино он получает своего единственного Георгия – IV-го кл., зато очень престижного среди младших офицеров!

После сдачи Москвы французам в конце сентября он через уважительно относившегося к нему генерала Петра Петровича Коновницына обращается с просьбой к Кутузову о создании «летучего» отряда для борьбы с врагом диверсионно-партизанскими методами. Долго ждать не пришлось: уже 30 сентября его приглашают на обед к главнокомандующему и в послетрапезной беседе Михаил Илларионович лично вручает ему предписание действовать во фланг и тыл неприятельской армии. Для этого ему дают 250 казаков и эскадрон гусар Сумского полка. Наличие сумских гусар – опытных вояк – позволяло ему вести боевые действия в режиме регулярной войны, а летучие донцы были незаменимы в аванпостной службе.

Начинается новый этап в военной карьере все еще капитана (приказ Барклая о полковнике застрял в армейских канцеляриях!) Сеславина – диверсионно-партизанский.

Первое крупное дело случилось уже 4 октября у селения Бекасово на Новокалужской дороге. Затем последовало горячее дельце с крупным отрядом генерала Орнано в Вяземах на Можайском тракте. Уже 6-го вместе с Фигнером сеславинцы предпринимают попытку вновь атаковать Орнано – на этот раз у Фоминского, но неудачно.

Именно Сеславину удалось первым обнаружить, что Великая армия начала отступать!

Он ловко просочился через вражеские аванпосты и привез ценного языка – унтер-офицера Старой Гвардии, который поведал, что наполеоновская армия уже четыре дня, как покинула Москву и идет через Боровск на Малоярославец, а оттуда – на Калугу, где располагались основные боевые и продовольственные запасы русской армии!

Узнав об этом, Михаил Илларионович не только прослезился с провидческими словами «… с сей минуты Россия спасена!», но и начал действовать. Правда, не так стремительно и решительно, как того ждали многие горячие головы в его окружении, а сугубо по-стариковски и… по-кутузовски: «поспешая неспеша».

Так были сорваны планы Бонапарта, «по-тихому» обойдя слева Тарутинский лагерь, уйти из России через ее южные, не разоренные войной, районы.

Став «глазами и ушами» армии Кутузова, Сеславин во многом способствовал успешным действиям русских против отступающих французов.

Вскоре он получает под свое начало еще два эскадрона Ахтырских гусар и роту 20-го егерского полка и даже два конных орудия: порадел бывшему артиллеристу Милостью Божьей другой артиллерист от Бога – сам Алексей Петрович Ермолов. Теперь в составе трех родов войск он мог более эффективно «докучать» неприятелю! Совершая смелые рейды по тылам противника, он (порой, на пару с Фигнером) участвует в освобождении Вязьмы. Затем они соединяются с Денисом Давыдовым и Орловым-Денисовым и в бою под Ляховым заставляют капитулировать двухтысячную бригаду бригадного генерала Ожеро (не путать с маршалом Ожеро!).

В перерывах между боями он систематически информирует Кутузова о положении и направлении отступления противника, причем предлагает свои соображения по активизации истребления.

Сегодня кое-кто не исключает, что если бы к нему прислушались, то Великая армия могла бы быть истреблена полностью!

Но это все – в теории, а на практике, всем рулил «старый лис севера» (так Кутузова раздраженно величал Бонапарт), который предпочитал действовать так, как ему подсказывала его манера ведения войны: «большим дракам» он предпочитал искусный маневр и военную хитрость.

Идя навстречу Чичагову и Витгенштейну, Сеславин сходу ночью берет Борисов.

А затем судьба поманила его шансом войти в историю с Большой Буквы!

Вот как это было!

Мороз в тот день перебрался за отметку в 30 градусов. Сеславинцы налетели на пехотную дивизию Луазона, спрятавшуюся от стужи по домам в Ошмянах. Кавалерия, как водится в таких случаях, вволю намахавшись сабельками, через час вынуждена была оставить город: без пехоты удержать Ошмяны не представлялось возможным. Буквально на час Сеславин разминулся в Ошмянах с небольшим кортежем Наполеона, уже бросившего в Сморгони агонизирующие остатки его некогда Великой армии. На «всех парах» в дормезе, поставленном на санные полозья, под именем герцога Винченцкого (Армана Коленкура) Бонапарт понесся через заснежено-морозную Святую Русь на запад «срочно по делам» – в Париж! А если бы Александр Никитович знал о том, что вот-вот здесь пролетит обледеневший кортеж самого Бонапарта!?

Но случилось то, что случилось: «Часы судьбы» Наполеона еще не остановились и он счастливо разминулся со смертельной опасностью.

…Между прочим, рассказывали, что проигравший Барклаю и «старой лисице севера» войну Бонапарт настолько спешил покинуть оказавшуюся столь «негостеприимную» к нему – Последнему Демону Войны – Святую Русь, что не только собственноручно сжег самые ценные бумаги из своего личного архива, но и даже уничтожил личное столовое серебро. Якобы при этом он даже воскликнул: «Я лучше буду до конца кампании есть руками, чем оставлю русским хоть одну вилку с моей монограммой!» Что это – байка или все же быль!? Впрочем, без них не бывает истории, как Большой, так и Малой…

Как бы в «отместку» за «промашку» с Бонапартом Сеславину подфартило с атакой на Вильно. А подоспевший авангард русской армии лишь закрепил успех сеславинцев.

Но именно в том, последнем бою войны 1812 года Сеславин получит свою очередную тяжелую рану: пуля, пройдя навылет, раздробит ему левую руку. Так, ставший к тому времени за взятие Ляхова полковником, командиром Сумских гусар и флигель-адъютантом государя, Александр Никитович Сеславин, «благодаря тяжелым ранениям в обе руки заслужил» особую привилегию «никогда и ни перед кем не только не снимать шляпы, но и не подносить руки к козырьку, так как движение руки вверх были для него исключительно болезненны».

Он продолжит свои ратные подвиги уже после лечения в Заграничном походе. Скорее всего, это случилось уже после 10 августа. Он и его гусары не раз отличались в кровавых рубках предшествовавших Дрезденскому сражению.

В одной из них случился страшный эпизод: французскому драгуну снесли саблей голову, но его труп остался сидеть в седле «как влитой» и еще долго «всадник без головы» продолжал носиться среди сражающихся, будоража и заводя их на смертный бой!

Под Дрезденом Сеславин со своими гусарами, как и вся союзная армия, вынужден был отступать: под аккомпанемент проливного дождя Последний Демон Войны в последний раз в той кампании показал всем, что «клыки его крепки, а зубы остры»!

…Кстати сказать, незадолго до решающего сражения под Лейпцигом Александр Никитович Сеславин успел немного подлечиться в знаменитых целебных минеральных источниках Теплица. Местные горячие ванны несколько облегчили его страдания. Еще больше поднял ему настроение высочайший указ о производстве его в генерал-майоры. В 33 года он стал-таки генералом, правда, очень дорогой ценой: увечные руки всю оставшуюся жизнь будут напоминать ему почем – подлинное, а не паркетное генеральство…

А затем последовала знаменитая многочасовая кавалерийская «карусель» под Либертвольквицем в окрестностях Лейпцига. Тогда с обеих сторон ожесточенно рубились не менее 14 тысяч кавалеристов! Естественно, не обошлось и без гусар генерал-майора Сеславина. Не раз и не два он лично водил своих удальцов в атаку. Было что-то эпическое в той кровавой сече, где шикарные гусарские ментики заалели обильно пролитой кровью, но сеславинцы так и не дали себя опрокинуть ни вражеским драгунам, ни кирасирам, ни карабинерам.

Не пропустил Сеславин и Лейпцигского сражения. В награду за все ему жалуют бриллианты к уже имевшейся «Аннушке» 2-й ст.

Потом мы увидим его во Франции.

Здесь он во главе полуторатысячного конного (сумские гусары с донскими казаками) отряда при трех конных орудиях снова бьется с врагом под Бриенном, Ла-Ротьером, Лаферт-сюр-Обом, Арси-сюр-Обом и Фер-Шампенуазом. На него посыпались награды – российская («Аннушка» 1-й ст.), австрийская (ор. Марии-Терезии) и прусская (ор. Красного Орла).

…Кстати, в Петербурге объектом «охоты» светских прелестниц становится израненный красавец-генерал Александр Никитович Сеславин. Строгий мундир гвардейской конной артиллерии с блестящим шитьем и черным стоячим воротником и Георгием IV-го кл. вместе с редким среди русских военных крестом Мальтийского ордена (его первой наградой, дарованной скупым на пожалования покойным Павлом I) очень шел к его подтянутой сухощавой фигуре, болезненно-бледному с обостренно-резкими чертами лицу, обрамленному вьющимися темно-русыми волосами, лихо по-гвардейски закрученными вверх усами, согнутой в локте руке на черной перевязи. «Время незабвенное! Время славы и восторга!» еще не закончилось, а романтический взгляд к раненному воину во все времена был присущ слабому (а на самом деле «всесильному») полу! Вальсировать наш чрезвычайно скромный, даже застенчивый и обаятельный в своей физической ограниченности герой не мог и оголтелые дамочки на нем просто висли как гроздья винограда, но все их усилия были бесполезны. Александр Никитович Сеславин так и остался холостяком. Скорее всего, он, как и многие из его поколения военных, на самом деле был женат на Кровавой Ликом и Ужасной по Натуре, Девке по имени Война! Хотя и у него был шанс обрести семейное счастье в лице некой юной Катеньки – сестры его невестки Софьи Павловны, жены брата Николая, давно вышедшего в отставку. Но, как говорят в таких случаях – не сложилось! Правда, остались дети от… крепостной любовницы, которую он все-таки завел на склоне лет: как-никак старый гусар, начинавший артиллеристом Милостью Божьей…

Из-за обилия ран (простреленные руки и ноги; частые горловые кровотечения) Сеславин оставляет свою 1-ю гусарскую дивизию, выходит в отставку и вынужден лечиться на целебных водах за границей.

Даже стесненный в средствах (порой ему было нечем расплатиться за срочную операцию или 27 дней оставаться без обеда!), Сеславин много путешествует по Европе: Германия, Франция, Италия, Испания, Англия. Так в частности, он прошел маршрутами и легендарного Ганнибала, когда тот переваливал через Альпы и через Сен-Готард, где с боями прорывался его великий соотечественник «русский Марс» и через Сен-Бернарский перевал, где шел по пути к Маренго Наполеон! В Италии Сеславин объездил все места сражений Итальянской кампании Суворова 1799 г.

На родине он уже никому не нужен. Эту горестную мысль он понимает, когда возвращается в 1820 году в Россию. Генеральского жалованья – 1800 рублей в год – не хватало ему на жизнь, достойную героя Отечественной войны 1812 года и 20-летней службы. Александр I с учетом заслуг генерала перед царем и Отечеством дал ему в аренду на 12 лет казенное имение, 8 тысяч единовременно на лечение, часть долгов принял на себя.

Но этим и ограничился…

Дальше – больше: Александр Никитович Сеславин, отличавшийся свободою суждений, попал под надзор тайной полиции. Отношения с новым императором Николаем I у него не сложились: Сеславин при всех его несомненных достоинствах был человеком болезненно-самолюбивым и обидчивым! Он неудачно попытался перестроить на современный лад свое небольшое помещичье хозяйство, переименовал родовое имение в Сеславино.

Последние 35 лет своей долгой жизни, герой Отечественной войны 1812 года, генерал-майор в отставке Александр Николаевич Сеславин прожил замкнутой жизнью небогатого русского помещика, терзаемый многочисленными ранениями (порой отказывали руки!), обидой на возвышение тех, кто не имел его заслуг перед Отечеством в суровую годину «Грозы 1812 года», одиночеством (все его настоящие «братья по оружию» либо уже давно полегли на полях сражений или сошли в могилу) и трагическим известием о позоре столь близкого его сердцу русского оружия в Крымской войне 1854—1855 г. Порой он брался за перо, писал о былом, но прогрессирующая слепота давала о себе знать.

Бессмертная слава к Сеславину, не позволявшему себе жестокости по отношению к пленному врагу (но поровшему своих крепостных!), придет к нему, как это часто водится в таких случаях, только после его тихой смерти от инсульта в апреле 1858 года в возрасте 78 лет!

Александр Никитович Сеславин был героем своего времени – «Времени незабвенного! Времени славы и восторга!»…

Его образ использовал Пушкин в «Дубровском»,

или Яков Петрович Кульнев

…Он не дожил до своего 49-летия всего несколько дней, но навсегда вошел в историю мировой литературы! Его популярность в русском обществе была такова, что даже спустя годы, Александр Сергеевич Пушкин в «Дубровском» устами помещицы Анны Савишны повествует: «…Вдруг въезжает ко мне человек лет 35-ти, смуглый, черноволосы, в усах, в бороде, сущий портрет Кульнева…»

…Удалой гусарский генерал-майор (12.12.1808) Яков Петрович Кульнев (24/25.07.1763/64, Люцин, Речь Посполита – 20.07.1812, д. Сивошино Полоцкого у. Витебской губ.) – фигура в русской армии начала XIX в. если не культовая, как это было с Алексеем Петровичем Ермоловым, то по крайне мере, знаковая!

Он родился в семье русского офицера Петра Васильевича Кульнева и Луизы Ивановны Кульневой (урожденной Гребинниц – немке из Прусской Померании) в небольшой белорусской деревеньке Сивошино. Его мать вышла замуж Кульнева-старшего в 1761 г. и вошла в историю, что состояла в переписке с самим Александром Васильевичем Суворовым, под чьим началом служил в свое время ее супруг. Его отец – скромный и бережливый участник Семилетней войны – с трудом содержал свою многодетную семью: шесть сыновей и одна дочь!

Будущий лихой гусар Яков Петрович вместе со своими братьями был определен учиться в Сухопутном Шляхетском корпусе.

…Между прочим, один из них – младший Иван – тоже стал генерал-майором, даже раньше своего более «звездного» брата Якова и в суровую годину Отечественной войны 1812 г. воевал там же, где его брат!..

В этом учебном заведении давали большой и глубокий по тем временам объем знаний, по крайней мере, во времена Ивана Ивановича Бецкого или как его звали кадеты и выпускники – «старика». Наш герой закончил корпус с большой серебряной медалью «за усердие и успехи в учебе». Особо «удались» ему французский с немецким языки и фортификация с артиллерией.

Выпустившись пехотным поручиком Черниговского полка, он попросился в кавалерию и был переведен в Петербургский драгунский полк. Блестящий вольтижер и неисправимый повеса, Яков Кульнев мгновенно стал своим в офицерской среде и среди солдат тоже, поскольку всегда относился к последним не как к быдлу, а как к «собратьям по оружию», с которыми он наравне рисковал жизнью.

Свое боевое крещение Кульнев получил на русско-турецкой войне в 1789 г. при осаде Бендер и был отмечен всесильным фаворитом Григорием Потемкиным.

Затем ему посчастливилось в составе Переяславского конно-егерского полка поучаствовать в усмирении поляков в 1794 г. под началом Александра Васильевича Суворова. «Русского Марса» он просто боготворил и, по словам хорошо знавшего его Дениса Давыдова, «всегда говаривал о нем со слезами восторга». За отличие при штурме предместья Варшавы – Праги по представлению Суворова он получает чин ротмистра.

В эпоху правления императора Павла I гусара Кульнева часто переводят из полка в полк. Ему все это настолько надоело, что в 42 года он даже подумывал об отставке, но тут начинается очередная война с Бонапартом и наш майор в составе Гродненского гусарского полка оказывается в Пруссии, причем в самом жарком месте – в авангарде, где во всем блеске показывает себя большим мастером аванградно-арьергардных кавалерийских стычек-«каруселей». Оказалось, что вынужденный 11-летний простой ни как не сказался на ратном мастерстве уже 44-летнего сухощавого, ширококостного и сутуловатого Якова Петровича! Будучи 190 сантиметров роста, он блестящего владел сабельной рубкой и с честью выходил из многих опаснейших передряг!

В апреле 1807 г., ставший подполковником Кульнев, награждается ор. Св. Владимира 4-й ст. за отличие под Гутштадтом. Затем следует лихое дело под Гейльсбергом и, наконец, ужасная рубка под Фридляндом, где лишь часть гродненцев во главе со своим отчаянным командиром смогла прорубиться на спасительный правый берег р. Алле. Но и это еще не все: именно Кульневу пришлось прикрывать в жестких арьергардных боях отход измотанной и потрепанной русской армии к Неману.

В Тильзите его награждают ор. Св. Анны 2-й ст., сразу скажем, самым низким из всех российских военных орденов той поры – «Аннушкой», к тому же, даваемым и гражданским лицам!

После той, в целом неудачной для русского оружия войны, Кульнев уже известен всей армии и среди «братьев по оружию» (людей всегда очень ревнивых до чужой воинской славы; так устроен «их мир»: сегодня ты – жив, а завтра – нет!) котируется очень высоко.

А затем начинается другая война – русско-шведская и наступает звездный час нашего героя!

Примечательно, но на той войне не только высоко взлетели «звезды» сразу нескольких выдающихся полководцев русской армии (Барклая-де-Толли, Багратиона, Раевского, Ник. А. Тучкова и Н. М. Каменского 2-го), но и… окончательно закатились карьеры таких «подмастерьев» ратного дела, как Федора Федоровича Буксгевдена и Богдана Федоровича фон Кнорринга, чьи «ратные успехи» давно остались в прошлом XVIII веке.

Правда, по началу наш герой потерпел неудачу под Сикаиоки и еле-еле унес ноги. Но затем полностью восстановил свою репутацию лихого рубаки в боях под Сальми, Якобштадтом, Пихалоки или Оровайсе. Более того, он совершает блистательный рейд по льду к Аландским островам. Этот марш-бросок ускорил капитуляцию шведов. В награду Якова Петровича производят в генерал-майоры, ему жалуют золотую саблю «за Храбрость!», очередную «Аннушку» – на этот раз 1-й ст. и ор. Св. Георгия, причем, сразу III-й ст., минуя низшую IV-ю!

На русско-турецкой войне 1806—1812 гг. Кульнев уже воюет под началом Каменского 2-го. Порой вздорный и гневливый не в меру Николай Михайлович терял чувство меру и начинал «вешать всех собак» на своих подчиненных, если у него что-то не ладилось на поле боя, как например, при штурме Рущука, когда под его стенами полегло не менее половины атакующих – 8 тысяч. Нечто подобное случилось у него и с Яковом Петровичем, который отказался идти в атаку на крутую гору, где 100-процентно положил бы всех своих гусар: им было бы не въехать наверх. Каменский дважды приказывал Кульневу взять высоту – тот дважды отказывался! Последовала угроза ареста и тогда Яков Петрович демонстративно снял с себя саблю и покинул поле боя. Каменский все же извинил своего подчиненного и даже представил его за Батинское сражение к наградной золотой сабле с алмазами и надписью «За храбрость!».

И все же, Кульнев не пожелал терпеть в дальнейшем хамского к себе отношения от вышестоящего начальника и покинул армию.

…Кстати сказать, личная жизнь у героического гусара Якова Петровича Кульнева так и не задалась: некая сердечная зазноба, мам-зель П. (истории осталась неизвестна ее полная фамилия) решила поставить вопрос ребром: либо я – либо армия!? Гусар выбрал… гусарово: он подобно многим его «братьям по оружию» был раз и навсегда обручен со Страшной ликом и Кровавой по натуре Девке по имени Война…

А затем Яков Петрович Кульнев открыл последнюю страницу своей военной биографии и, как оказалось, жизни тоже!

Начало Отечественной войны 1812 г. он встретил со своим Гродненским гусарским полком в составе 1-го пехотного корпуса Витгенштейна – еще одного лихого гусарского командира, но и не более того. Этим войскам выпала честь прикрывать Санкт-Петербург от корпусов наполеоновских маршалов Удино и Макдональда. И войск у них обоих было больше, чем у русских, да и как самостоятельные военачальники они все же стояли по выше Петра Христиановича. Но что-то там у них не заладилось и они оба были вынуждены отставить свои попытки угрожать Северной Пальмире. Немалая в том заслуга и арьергарда Якова Петровича Кульнева.

Бои под Вилькомиром, Черневым, Полоцком и Сивошиным стали последними в жизни Якова Петровича Кульнева…

…20 июля 1812 года в кровавом бою под Клястицами лихой гусарский генерал Яков Петрович Кульнев нелепо погиб. Он слез с коня и последним замыкал отходящую колонну. («Наш генерал Кульнев всегда первый в наступление, а отступает последним» – говорили о нем солдаты.) Прилетевшее ядро оторвало ему обе ноги выше колен. Такие ранения в ту пору были смертельны: герой многих войн и походов – настоящий гусар – умер на руках своих плакавших навзрыд гусар…

…Между прочим, долгое время считалось, что именно он открыл скорбный список 16-ти русских генералов погибших в Отечественную войну 1812 года. На самом деле им стал генерал-майор Модест Матвеевич Окулов (1768—1812) – бригадный командир Рыльского пехотного полка 23-пехотной дивизии 4-го пехотного корпуса 1-й Западной армии, убитый 13 июля в бою под Островно…

P.S. Порой, «герои не нуждаются в постскриптумах»…

«Стой, ребята смело, и помните – за нами Москва», или Пётр Гаврилович Лихачёв

…Окуренный порохом суворовских побед, генерал-майор Лихачев во время очередной атаки французов на батарею Раевского, в отчаянном порыве расстегнул мундир и с обнаженной грудью, с саблей в руке один пошел на штыки французов – его дивизия уже полегла на этом «редуте смерти»…

Так гласит одно из наиболее эффектных воспоминаний о последних минутах последних защитников Курганной высоты – «ключевой позиции» на Бородинском поле – вышедшее из-под бойкого пера адъютанта прославленного своей былинной отвагой генерала М. А. Милорадовича Ф. Н. Глинки (1786—1880). На самом деле все было несколько не так…

Генерал-майор (с 1798 г.) Пётр Гаврилович Лихачёв (1758, деревня Тягуши Порховского уезда Псковской губернии – 24.4.1813, там же) был из дворян Псковской губернии.

Военную службу он начал в 1772 г. фурьером во 2-м фузилерном полку. В 1779 г. Пётр Гаврилович произведен в штык-юнкеры 1-го фузилерного полка.

В 1783 г. он участвовал в Закубанском походе самого «русского Марса» Александра Васильевича Суворова.

Первый офицерский чин подпоручика Лихачев получил в 1784 г.

С 1786 г. Пётр Гаврилович – ротный офицер Артиллерийского и Инженерного шляхетского корпуса.

В 1787 г. Лихачева переводят в 1-й бомбардирский полк.

На войне со шведами в 1788—1790 гг., он отличился в Роченсальмском сражении и был награжден чином капитана.

В 1791 г. Лихачев вышел в отставку в чине майора.

Но в 1792 г. Пётр Гаврилович вернулся на службу и назначен в Петербургский гренадерский полк.

С 1793 г. его переводят в Кубанский егерский корпус.

В 1797 г. Лихачеву поручено формирование 16-го егерского полка, а в 1798 г. он назначен его шефом.

22 мая 1797 г. – Пётр Гаврилович уже подполковник и командир 17-го егерского полка.

14 ноября 1797 г. его производят в полковники,

31 октября 1798 г. – в 40 лет – в генерал-майоры.

Выше по иерархической лестнице Пётр Гаврилович Лихачев уже не поднимется и именно в этом чине войдет в историю, геройским поступком на Бородинском поле!

Егерские полки тогда же стали называться по именам командиров, то есть 17-й егерский полк стал егерским генерал-майора П. Г. Лихачева полком.

С 17 января 1799 командиров егерских полков стали именовать шефами и Лихачев стал шефом своего имени полка.

8 марта 1800 в связи с расформированием бывшего 1-го егерского полка фактическая нумерация егерских полков изменилась на один номер (17-й егерский стал 16-м егерским).

Но 29 марта 1801 наименование полков по именам шефов было отменено, и егерский генерал-майора П. Г. Лихачева полк снова стал просто 16-м егерским полком. Пётр Гаврилович оставался его шефом до 13 января 1808.

С 1793 по 1808 г. – почти 15 лет (!) – неустрашимый, быстрый и инициативный Петр Гаврилович находился на Кавказе (или как тогда говорили – на Кавказской линии), постоянно участвуя в стычках с горцами.

Именно тогда Лихачев проявил редкую самостоятельность в деле обучения и боевой подготовки своих подчиненных. Отменив начисто плац-парадную муштру, он учил солдат полевой и горной войне, штыковому бою и прицельной стрельбе. Вместо неудобных киверов, узких мундиров, гамашей на пуговках и ранцев он ввёл черкесские папахи, свободные зелёные куртки и штаны, высокие сапоги и заплечные холщовые мешки. Такая одежда обеспечивала лёгкость и быстроту передвижения – егеря Лихачева не отставали на небольших переходах от конных казаков. Всё это было столь рационально, что позднее, во время командования легендарного покорителя Кавказа генерала Алексея Петровича Ермолова, все войска кавказского корпуса, получив подобное снаряжение и обмундирование, именно так готовились к походу и к бою.

…Кстати, 26 ноября 1807 г. Пётр Гаврилович Лихачёв был награждён своим первым орденом, но зато это был Св. Георгий IV-го кл. под №1827. Уже через 3 месяца – 3 февраля 1808 г. – ему пожалуют орден Св. Георгия III-го кл. под №174 за отличия при штурме чеченского укрепления Хан-Кала…

13 января 1808 П. Г. Лихачев по болезни выходит в отставку.

Спустя год – 12 апреля 1809 – вновь возвращается на службу шефом Томского мушкетерского (с 22 февраля 1811 – пехотного) полка, шефом которого ему суждено было оставаться до самой смерти. Именно с ним он участвует в походе в Галицию в 1809 г., когда русский император Александр I, будучи союзником Наполеона, «устрашал» границы Австрии, с которой Бонапарт в ту пору воевал.

В 1811 г. его назначают командиром 24-й пехотной дивизии.

С начала 1812 г. 6-й пехотный корпус, в состав которого входила и дивизия Лихачева, входил в 1-ю Западную армию Барклая-де-Толли.

5 августа 1812 его дивизия отличилась при обороне Смоленска.

В Бородинском сражении она первоначально находилась в резерве. Организуя свою знаменитую контратаку на «батарею Раевского», генерал Ермолов воспользовался стоявшим неподалеку 3 (4?) батальоном Уфимского пехотного полка из 24-й дивизии Лихачева. Затем эта дивизия заняла место расстроенных войск 7-го корпуса на «батарее Раевского» и защищала эту центральную позицию русской армии до последнего солдата.

Это был «звездный час» старого служаки, воевавшего еще под началом Суворова, генерала Петра Гавриловича Лихачева и его «чудо-богатырей»: на них обрушились многократно превосходящие силы пасынка Наполеона Эжена де Богарнэ, которому его отчим поручил взять эту «ключевую» позицию на Бородинском поле. После совершенно чудовищной канонады – высоту с трех сторон поливали 150—300 неприятельских орудий – на нее одновременно кинулись массы пехоты и тяжелой кавалерии врага.

Известно немало сколь пафосных, столь и фантастичных интерпретаций обороны Лихачевым и его 24-й дивизией «батареи Раевского».

Наиболее реалистичная гласит, что Петр Гаврилович в присущей ему манере спокойно ободрял своих пехотинцев, уносимых тучей ядер и граната на тот свет: «Помните, ребята, деремся за Москву!» Когда неприятель все же ворвался на батарею и переколол штыками, порубил палашами всех ее защитников, старый воин, в отчаянном порыве расстегнул мундир и с голой грудью, но с саблей в руке один – его 24-я дивизия уже полегла на «редуте смерти» – пошел навстречу смерти, на вражеские штыки…

…Кстати сказать, так и осталось неизвестно, кто именно взял в плен Петра Гавриловича Лихачева? На это претендуют: либо капитан 5-го кирасирского полка де Жуванкур, либо батальонный начальник Итальянской королевской гвардии Козимо Дель Фанте? Так или иначе, но именно Дель Фанте после Бородино стал адъютантом Эжена де Богарнэ, а в Москве стал кавалером Ордена Почетного Легиона…

Но генеральские знаки различия все же остановили озверевшую от кровопролития наполеоновскую солдатню, и пожилого генерала лишь оглушили ударом приклада и захватили в плен. Его представили Наполеону, и тот, восхищенный его мужеством, приказал отдать пленнику шпагу, протянув ему принесенную шпагу.

По сугубо «патриотической» версии Петр Гаврилович отказался, заявив, что «плен лишил меня шпаги, дарованной мне Государем моим и отданной мной недобровольно, от него лишь я могу принять ее обратно».

По другой версии у Лихачева было наградное оружие, а Наполеон «предлагал» собственноручно вернуть ему… шпагу его погибшего на кургане адъютанта. Лихачев не увидел ничего для себя русского генерала почетного в предложении французского императора, а Наполеон, в свою очередь, не понял в чем дело, «обиделся» на нетактичность русского пленного генерала и пренебрежительно усмехнувшись – «Уведите этого глупца!» – приказал увести его с глаз долой.

Лихачева отправили во Францию, но до нее он так и не добрался и уже в декабре 1812 г. его освободили русские войска в Кенигсберге.

…Между прочим, примечательно и одновременно парадоксально, но генерал-майор Пётр Гаврилович Лихачёв оказался единственным русским генералом, попавшим в плен во время Бородинской битвы…

Вскоре после окончания Отечественной войны 1812 г. в 1813 г. Петр Гаврилович Лихачев скончался и был похоронен в своей родовой деревне Тягуши.

То ли ему уже «стукнуло» 55 лет, то ли он был на пороге юбилея.

По современным меркам это кажется не так уж и много! Но даже сегодня для человека, избравшего военную стезю и отдавшего ей 40 лет (!), это солидный возраст! А ту пору, когда российская империя постоянно вела изнурительные войны на своих границах или необъятных просторах и любой военный мог погибнуть очень рано – это очень много!

А Петр Гаврилович вражеских штыков не боялся и перед пулями неприятеля не кланялся…

P.S. Порой, герои не нуждаются в постскриптумах… Не так ли!?

Атаман-шельма-плут-невежа-«немного пьянюга», который всегда держал нос по ветру, или Матвей Иванович Платов

Дайте мне одних лишь казаков,

и я покорю всю Европу.

Наполеон

…Это случилось жарким летом 1807 г., в ходе мирных переговоров между Наполеоном и Александром I в Тильзите.

По просьбе Наполеона проводилась джигитовка среди казаков российского императора.

Казаки джигитовали стоя на седле, рубили лозу, стреляли из-под брюха мчавшейся лошади в цель. Всадники доставали с седла разбросанные по траве монеты; мчась галопом, дротиками прокалывали чучела; некоторые вертелись в седле на всем скаку ловко и так быстро, что нельзя было разобрать, где у них руки, а где ноги…

Еще многое проделывали казаки, от чего у любителей и знатоков верховой езды дух захватывало. Наполеон был в восторге и, обращаясь к Платову, спросил: «А вы, генерал, умеете стрелять из лука?» Платов выхватил у ближайшего башкира лук со стрелами и, разогнав лошадь, на скаку пустил несколько стрел. Все они со свистом вонзились в соломенные чучела, а последняя и вовсе сразила пролетавшую в небе пташку.

Когда Платов вернулся на свое место, Наполеон сказал ему:

– Благодарю Вас, генерал. Вы не только замечательный военачальник, но и прекрасный наездник и стрелок. Вы мне доставили много удовольствия. Я хочу, чтобы у Вас обо мне осталась добрая память. И Наполеон протянул Платову золотую табакерку усыпанную драгоценными камнями и украшенную своим портретом.

Взяв табакерку и поклонившись, Платов сказал переводчику:

– Передайте его величеству моё казачье спасибо. У нас, донских казаков, есть дедовский обычай: подарки отдаривать… Извините, ваше величество, у меня с собою ничего нет такого, что обратило бы ваше внимание… но я не желаю остаться в долгу и хочу, чтобы ваше величество так же помнило обо мне… Прошу принять в подарок от меня вот сей лук со стрелами…

– Оригинальный подарок, – улыбнулся Наполеон, рассматривая лук. – Хорошо, мой генерал, ваш лук будет напоминать мне, что от стрелы донского атамана даже маленькой птичке трудно уберечься. Меткая стрела атамана всюду ее настигнет.

Когда переводчик это перевел, Платов проговорил:

– Да-а, глаз у меня наметанный, зоркий, рука твердая. Не только мелкой, но и крупной птице надобно опасаться моей стрелы.

Намек был слишком откровенен. Под большой птицей Платов явно имел ввиду самого Наполеона и не миновать бы большому конфликту, если бы не находчивость переводчика…

Что это – быль или небыль!? Без «солдатских баек» не обходится Большая История? Не так ли…

В биографии участника почти всех войн России конца XVIII – начала XIX века, в том числе, Отечественной войны 1812 г. и Заграничных походов русской армии 1813—1814 гг., войскового атамана Донского казачьего войска (или с 1801 г. Всевеликого войска Донского), генерала от кавалерии (с 29.9.1809), графа (с 29.12.1812), Матвея Ивановича Платова [6/8 (17).8. 1751/53, станица Старочеркасская (Прибылянская), ныне Аксайского р-на Ростовской обл. – 3 (15).1. 1818, Новочеркасск (слобода Епанчицкая, близ Таганрога)], особенно в ее ранней части очень много строится на преданиях, а им, как известно, свойственно идеализировать «героя».

Наш герой происходил «Из старшинских детей Войска Донского». Его отец Иван Федорович Платов (родился в 1725 г. в г. Черкасске) был войсковым старшиной и принадлежал к старообрядцам-поповцам, хотя в силу своего положения не объявлял этого.

Помимо первенца Матвея у его отца и Анны Ларионовны было еще два сына – Андрей и Петр, но вписал в мировую историю свое громкое имя только Матвей – «Вихорь-атаман»!

Городок Черкасск в то время являлся столицей Области Войска Донского, и вся жизнь в нем была проникнута военным духом. Отсюда исходили все распоряжения по военной части, здесь собирались служилые казаки для выступления в походы. Окружающая обстановка, а также рассказы старых воинов о бранных подвигах оказывали большое влияние на молодежь, подражая героям, она проводила время в играх военного характера. Верховая езда, ловля зверей и рыбы, упражнения в стрельбе было любимым ее занятием.

В среде этой молодежи и рос будущий предводитель донского казачьего войска Матвей Иванович Платов, который уже в то время выделялся из общей массы остротою ума, проворством и ловкостью. Рассказывали, что в детстве его первыми словами были: «Пу!» – стрелять и «Чу!» – скакать на лошади! Уже в три года он уверенно держался на коне, а в пять и вовсе участвовал в скачках и детских маневрах.

Его отец охранял российские рубежи в Крымской степи и Закубанье, ходил в Грузию, но особо отличился в Семилетней войне под Кюстрином, за что и был пожалован наградной саблей от императрицы Елизаветы Петровны – последней настоящей представительницей правящего дома Романовых. Ему довелось оказаться в Санкт-Петербурге в знаменательные дни екатерининского дворцового переворота и за «участие в Петергофском деле» и «восхождении гессен-дармштадской принцессы на имперский престол» быть пожалованным еще одной саблей и золотой медалью. Очень скоро за усмирение польских конфедератов новоиспеченная российская императрица награждает его… очередной золотой медалью (!) с именной надписью «Войска Донского Полковнику Ивану Платову за немаловременную и добропорядочную его службу».

В тоже время, этот уважаемый и твердый человек, не отличался материальным достатком – 60 крестьян, мельница и хутор с рыбным з`авод и дать образования сыну не смог.

Так или иначе, но Матвей Иванович и в 21 год не умел читать и писать.

…Между прочим, степень образованности будущего знаменитого казачьего атамана Войска времен наполеоновских войн с Россией действительно оставляла желать лучшего. Так знаменитый военный историк Михайловский-Данилевский А. И. писал, что Платов «не понимал карты, если она не была обращена к нему севером, то есть если он не глядел на нее со стороны Петербурга». Багратион, кстати, тоже был человеком малообразованным, что не помешало ему с блеском проявить свои замечательные военные дарования. Недалеко от них ушел и екатерининский полководец №2 Петр Александрович Румянцев – сущий хам и дебошир, выгонявшийся как из Сухопутного кадетского корпуса, так из Берлина, куда его отправляли на военную стажировку. Но и ему недостаток образования не помешал занять свою нишу в российской военной иерархии той поры…

В 1766 г. Иван Федорович определил своего 13—15 (?) —летнего отпрыска – в то время мальчики рано мужали – обнаружившего с детских лет любовь к Марсовым забавам, в войсковую канцелярию Войска Донского урядником-рассыльным. И хотя расчеты Ивана Федоровича сделать его наследником крепкого семейного хозяйства не оправдались, краснеть за сына ему не пришлось. Избравший военную стезю Матвей сделал фамилию Платов всемирно известной…

Вскоре разгорелась русско-турецкая война 1768 – 1774 гг. (или как тогда говорили I-я Екатерининская либо «румянцевская»), в которой наш юнец служил под началом князя Василия Михайловича Долгорукова-Крымского. Предстоял штурм Перекопа!

Сам Василий Михайлович вспомнил далекую юность, когда в 1736 г. ему 14-летнему солдатику за то, что он первым взобрался на Перекопскую стену сам фельдмаршал Б. К. Миних вручил офицерскую шпагу! Случай по тем временам невиданный!

Вот и решил он повторить «историю», пообещав тем, кто первым взойдет на фас Перекопа шпагу офицера! На этот раз первых оказалось много! В том числе, и юный Матвей Иванович, получивший тогда 14 июня 1771 г. свое боевое крещение!

Быстро заматерев, как воин и командир в лютых стычках с татарской конницей, смышленый и храбрый казачок был замечен самим командующим, произведен в есаулы и получил под свою команду казачью сотню.

За доблесть при взятии Перекопа и отвагу под Кинбурном молодой казак по ходатайству все того же Долгорукова 28 февраля 1772 г., когда ему было немногим более 20 лет, оказался произведен в войсковые старшины с тем, чтобы поручить ему командование полком донских казаков.

В 1774 году Платов оказывается под началом подполковника И. Бухвостова на Кубани, под г. Копылом. Ейский пристав Стремоухов поручил ему вместе со Степаном Ларионовым возглавить опасную операцию: доставить в ведущую войну с горцами армию, расположенную на Кубани, большой обоз с продовольствием и снаряжением.

Крымский хан Девлет-Гирей, озлобленный неудачами в своих столкновениях с русскими, задумал нанести их войскам, стоявшим на Кубани, решительный удар. Если верить официальным рапортам, более похожим на предания «старины былинной», то именно в ту пору молодой старшина Матвей Платов совершил свой первый подвиг и, наверное, самый громкий!

Так случилось, что на вышедшие с обозом из Ейского укрепления полки Платова и Ларионова в пути у верховий реки Каллах (Калалах) 3 апр. 1774 г. напал брат крымского хана Девлет-Гирея. Под зеленым знаменем пророка было от 25 до 30 тысяч татар, ногайцев и примкнувших к ним горцев. Положение, в котором оказался обоз, было отчаянным: силы были неравны (1 к 20!), да и пушка у казаков была всего лишь одна.

Более опытный и бывший на 10 лет старше Ларионов растерялся на столько, что передал общее командование отрядом Платову, не веря, чтобы можно было устоять против такой силы. «Друзья, – сказал, выказавший отчаянную решимость сражаться, Платов казакам, – Я вам вот что скажу (это была любимая присказка у Матвея Ивановича; он всегда так начинал свою речь перед казаками!) нам предстоит или славная смерть, или победа. Не будем мы русские и донцы если устрашимся врага. С божьей помощью отразим злые его замыслы!» Платов наскоро построил каре, тыл которого защищало болото, боковые фасы его прикрыл телегами, а фронт мешками с мукой (зерном), и за этой оградой оказал отчаянное сопротивление врагу.

Семь (восемь?) раз с остервенением кидались в атаку татары и их союзники на сравнительно слабые силы казаков и семь раз последние отбрасывали их с большим уроном. В то же время Платов, будучи окружен со всех сторон, нашел возможность через гонцов – пару самых удалых казаков – известить о своем безвыходном положении полковника Бухвостова.

Одному из них посчастливилось пробиться и полковник в самый последний момент успел прибыть с противоположного берега Калалаха на выручку обоза и его защитников. Татары были обращены в бегство, обоз был доставлен в целости, а личность Платова, его влияние на казаков, находчивость и мужество вызвали общее уважение.

Матвею Ивановичу тогда было чуть больше двадцати, но он уже превращался бывалого командира. Эта его победа стала одной из самых значительных в ту войну и доставила Платову известность не только в армии, но и при дворе. 16 мая 1744 г. с «легкой руки» генерал-аншефа князя Василия Михайловича Долгорукова «Петербургские ведомости» поведали о подвиге донского казака Матвея Платова. Более того, ему стал покровительствовать сам всесильный екатерининский фаворит Григорий Александрович Потемкин.

В память боя на Калалахе была выбита памятная золотая медаль «За ревностную службу», а самому Матвею Ивановичу вручили золотую именную медаль с изображением императрицы и надписью на обороте: «За ревностную и усердную службу Донского Войска Полковнику Матвею Платову».

В 1775 г. во главе своего полка он был послан с Кубани подавлять Крестьянскую войну под предводительством «маркиза де Пугача» в Воронежской и Казанской губерниях. Когда самозванец «Петр Федорович» был пойман (Матвей первым отправил на Дон сообщение, что «государственный злодей Амелька Пугачев за Волгою пойман»), его оставили уничтожать последние пугачевские шайки в Воронежской и Казанской губерниях.

Любопытно, но вместе с Матвеем Платовым этим занимался и его отец, Иван Федорович. Интересно, что его отец тоже оказался на «той войне» – только его маршрут проходил не с юга, а с – севера, из Петербурга. Отцу больше «повезло»: ему довелось прикрывать Первопрестольную со своим полком по Коломенскому, Касимовскому и Владимирскому трактам.

За услуги при усмирении «русского бунта, бессмысленного и беспощадного» оба они были награждены очередными золотыми медалями. Для Ивана Федоровича она уже стала третьей по счету, к тому же, его возвели в потомственные дворяне с армейским чином премьер-майора.

…Между прочим, вернувшегося на Дон Матвея Ивановича ожидало неприятное известие. Назначенный командовать войском Донским Алексей Иванович Иловайский вместо осужденного тестя Платова – Степана Даниловича Ефремова, отнюдь не стремился продвигать его наверх, опасаясь гнева императрицы…

После усмирения остатков пугачевских мятежников, с июня 1782 г. Платов участвовал в многочисленных походах и боях на Северном Кавказе против чеченцев, лезгин и других горских народов. Здесь в ту пору закладывались новые крепости, создавалась Кавказская оборонительная линия, строилась Военно-Грузинская дорога.

Платов служил не под началом А. В. Суворова, как это долго было принято считать, а у генерал-поручика Павла Сергеевича Потемкина (двоюродного брата Г. А. Потемкина). Последний порадел за сметливого казачка перед всемогущим Григорием Александровичем: «В чине донского полковника весьма стар, а армейского не имеет». Матвей Иванович очень переживал, что многие из его одногодок, а то и младшие донцы уже обошли его в чинах.

И вот 25 ноября 1784 г. – в 31 год – его производят в майоры и… «пошло и поехало»! Начался столь желанный рост по службе: в 1786 г. – уже армейский подполковник и всего лишь спустя год – в 1787 г. – полковник.

…Между прочим, именно на той войне, Платов окончательно пришел к выводу, что для казаков в их столь эффективных коротких сшибках или лихих погонях наиважнейшим холодным оружием является не шашка, а 3,5-метровая пика с трехгранным наконечником – «наисильнейшее их оружие для верного поражения всякого противника на дистанции». Пройду годы и именно казачьи пики, которыми их хозяева владели виртуозно, окажутся достойным ответом пикам польских улан, мастерски воевавших на стороне Бонапарта…

2-ю турецкую войну 1787—1791 гг. (или II-ю Екатерининскую) он встретил уже командуя казачьим полком в называемом Екатеринославском казацком войске (особый казачий 5-тысячный корпус из однодворцев Екатеринославской губернии), созданном по воле Светлейшего князя Таврического Григория Потемкина.

…Между прочим, Матвей Иванович был одним из тех, кто принял самое деятельное участие в создании этой спецармии Потемкина. Помимо него ими оказались самые верные престолу войсковые старшины – Павел Иловайский, Андриан Денисов, Петр Мартынов и Иван Родионов. Все прошло очень быстро и споро: крестьян объявили казаками, их деревни – станицами, наделили землей и от имени Ее Императорского Величества освободили от всех податей и призвали на государеву военную службу. Снаряжались «новоявленные казаки» за счет госказны, но с возвратом из жалованья, положенного им за действительную службу по 12 рублей в год в военное время. Екатеринославские мужики стали энергично обучаться вольтижировке, владению копьем и саблей, тактическим навыкам кавалерийских частей (развертывание в лаву, авангардно-арьергардные стычки и прочее). С этим войском Платов принимал участие в ключевых моментах очередной войны с турками…

Григорий Александрович по достоинству оценил труды Матвея Ивановича по формированию и обучению «екатеринославцев» и просил императрицу-«матушку» о награждении его ор. Св. Владимира 4-й ст.

…Между прочим, ор. Св. Владимира был учрежден в 1782 г. и давался как военным, так и гражданским лицам. Имел 4 степени: если ор. 4-й ст. мог получить любой офицер, то 3-й ст. – уже не ниже полковника, 2-й ст. – только генералы, а 1-й – лишь генерал-лейтенанты и выше. В числе награжденных заветным Владимиром 1-й ст. значатся такие знаменитости как племянник Суворова А. И. Горчаков и полулегендарный командир кавалергардов А. С. Кологривов…

Наряду со всеми Матвею Ивановичу предстояло брать Очаков – неправильный вытянутый четырехугольник с бастионами. Со стороны воды он был защищен каменной стеной, а с трех других – высоким валом и глубоким рвом, одетым в камень. Перед цитаделью находилось с десяток сильных люнетов. Внутри самой крепости на самом острие Очаковского мыса располагался мощный Гассан-пашинский замок с земляным валом и рогатками. Добровольно крепость не сдавалась. Брать такую крепость штурмом означало пойти на большие жертвы, но «на войне – как на войне!» Вокруг лагеря осаждавших на несколько переходов царила степь, покрытая снегом и льдом. Солдаты страдали от холода и голода. «Очаковская зима» оказалась суровой: 23 градуса ниже нуля при повышенной влажности и сильном ветре. Солдаты гибли: у похоронных команд объем работ все увеличивался и увеличивался.

Действуя в колонне генерал-майора барона П. А. Палена (будущего главного переворотчика и убийцу императора Павла!), тысяча спешившихся и двести конных казаков полковника Платова отличились при атаке и занятии именно Гассан-Пашинского замка, за что и получил своего первого Георгия – IV-го. Наблюдение за взятым замком было поручено донским казакам с Платовым во главе.

…Кстати сказать, в 1769 г. году весьма воинственная императрица Екатерина II учредила единственный в истории России чисто военный орден Святого великомученика и Победоносца Георгия четырех классов. Это была самая почетная боевая награда дореволюционной России. Его получить могли военачальники и офицеры только за личные заслуги на поле брани. Первым кавалером этого ордена, причем высшего (первого) класса стала сама Екатерина, сама себя наградившая. Вторым в этом почетном списке числится П.А Румянцев (за Ларгу), причем, у него тоже Георгий IV-го кл. За военные заслуги в эпоху «грозы» 1812 г. его удостоились лишь три военачальника! За 1812 г. его получил только Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов, ставший таким образом первым полным кавалером этой наипрестижнейшей награды, т.е. отмеченным всеми ее четырьмя классами. Следующим полным кавалером Св. Георгия стал его антагонист – генерал от инфантерии Михаил-Богданович Барклай-де-Толли, получивший высшего Георгия I-го кл. за победу при Кульме. Любопытно, но третьим и последним эту супер-награду получил ловкий кондотьер из Ганновера, барон и… цареубийца Леонтий Леонтьевич Беннигсен за успехи в войне против Бонапарта в 1814 г. В тоже время было не принято награждать павших на поле сражения посмертно. В частности, так произошло с Дмитрием Петровичем Неверовским. Тяжелораненый за сражение при Лейпциге его представили к Св. Георгию III-го кл. Но поскольку он скончался, то его фамилии не осталось даже в списках награжденных. Чаще всего награждались воины Св. Георгием IV-го кл. – 491 раз…

13 сентября 1789 г. вместе с конными егерями Платов со своими казаками столь внезапно оказался под Каушанами, что быстро обратил в бегство турецкие войска и захватил в плен три орудия, два знамени и 160 пленных с самим «трёхбунчужным пашой» Зейнал-Гассаном, беем Анатолийским. За этот подвиг 24.9.1789 он становится бригадиром (промежуточный чин между полковником и генералом) и назначается походным атаманом войска Донского в Екатеринославском казацком войске.

Осенью, действуя стремительно, Платов без боя овладел Паланкой, расположенной на Днестре. Потом он был двинут к Аккерману, где сидел трехбунчужный паша Тайфур Салоникский. Его Матвей Иванович тоже занял без пролития крови, благодаря большой победе русского оружия под Рымником под началом «русского Марса» и удачному «бряцанью оружием» Григорием Потемкиным.

В 1790 г. М. И. Платов находился под стенами, обороняемой трехбунчужным пашой Айдос Мехметом, Измаильской крепости, располагавшейся на левом крутом берегу Килийского рукава Дуная между озерами Ялпухом и Катлабухом. К Измаилу сходились все важнейшие пути, поэтому «тот, кто владел Измаилом, владел и Дунаем».

Эта цитадель в виде неправильного пятиугольника с 6-километровым крутым крепостным валом 6-8-метровой высоты и 13 метров ширины с семью каменными 20-24-метровыми бастионами. «Одеть» в камень все крепостные стены турки не успели. Построенный еще генуэзцами и перестроенный в 1774 году с помощью новейших фортификационных приемов немецкими и французскими инженерами под началом де Лафит-Клове, Измаил считался неприступным. Недаром сам Суворов называл его «крепостью без слабых мест»! Перед валом был ров шириной 12 м, на 2 метра, наполненный водой. Глубина его составляла от 6 до 10 метров! В самой же крепости располагалось множество укрепленных каменных сооружений, которые могли выдержать длительную осаду. Перед рвом было выкопано множество «волчьих ям». Местность вокруг Измаила была заболоченной, к тому же шли частые дожди и стояла холодная погода. Русская армия еще никогда не штурмовала такую твердыню. Гарнизон Измаила составлял целую армию: 35 тысяч человек (половина из них отборные янычары) при 265 орудиях. Боевых припасов и продовольствия было в достатке. Один из самых опытных турецких военачальников Измаила Мехмет-паша Айдозле поклялся скорее умереть, чем сдать крепость. Турецкий султан издал указ гласивший, что если Измаил будет взят, всех оставшихся в живых его участников казнят, где бы они ни были найдены.

Русские войска под стенами крепости насчитывали 31 тысячу солдат, в том числе, 8 тыс. казаков (причем отнюдь не лучшего качества) и более 500 орудий (в этом русские превосходили врага в два раза), но в большинстве своем это были малокалиберные пушки.

Осада началась в сентябре 1790 г., но не дала результатов. Время шло, два вялых штурма генералов И. В. Гудовича, М. И. Кутузова и П. С. Потемкина вместе с гребной флотилией испанца на русской службе с 1772 года генерала Хосе (Осипа Михайловича) де Рибаса – одного из основателей порта и города Одессы – окончились ничем.

Уверенность в себе и без того сильного измаильского гарнизона только возрастала. В русских войсках распространялись болезни и деморализация. Не хватало продовольствия. Даже у самого князя Потемкина, накрывавшего стол на восемь персон, плотно поесть могли только двое.

Генералы предложили Григорию Потемкину снять осаду ввиду приближающейся зимы и неизбежных больших потерь осаждающих от эпидемий, которые уже начались и ограничиться простой блокадой.

Екатерининский фаворит наотрез отказался…

2 декабря по его приказанию под Измаил прибыл маленький, тщедушный старичок в сопровождении казака, державшего в руках небольшой узелок – весь «багаж» знаменитого генерала – Александра Васильевича Суворова.

Потемкин понимал, что это его последняя надежда со славой закончить эту кампанию, а может быть и всю войну. Суворов был наделен самыми широкими полномочиями. Он мог даже определить, можно ли штурмовать Измаил, или следует вернуться домой на «зимние квартиры». Но уже одно волшебное имя Суворова переродило всех. Весть об его прибытии мгновенно облетела армию и флот. Теперь у всех на устах было одно слово – штурм.

До сих пор Суворов не проиграл ни одного сражения (вряд ли следует считать его проигрышами неудачные штурмы Очакова и еще раньше первый штурм Ландскроны в Польше). Были такие замечательные победы, как Фокшаны и Рымник, но такие же победы одерживали и другие полководцы, например Румянцев, разбивший турок при Кагуле.

Со взятием же Измаила не могло сравниться ничто!

Соперничавший с Суворовым в воинской славе Н. В. Репнин, боясь «обломать зубы» на этой турецкой «орду-калеси» (по-турецки – «армейская крепость»), не решился на ее штурм в 1789 г., и теперь Потемкин предпочел ему Суворова.

Ответственность была колоссальная!

Но здесь надо было разгромить целую армию, находившуюся в неприступной крепости!

При этом силы противников были примерно равны: турок было даже чуть больше. Правильная осада с артиллерийским обстрелом не получалась: пробить бреши полевыми орудиями (осадных пушек не было) в мощных укреплениях не представлялось возможным. Да и полевая артиллерия имела всего лишь по одному выстрелу на пушку. Ночью осажденные могли легко их заделывать.

Оставался только приступ с помощью штурмовых лестниц…

…Кстати сказать, когда Матвей Иванович узнал, что прибывает сам Александр Васильевич, то, радостно потирая руки, сказал своим казачкам: «Теперь-то мы точно возьмем крепость!» 9 декабря на военном совете, где присутствовали все генералы (П. С. Потемкин, Самойлов, Львов, Ласси, Мекноб, Кутузов, Арсеньев, Безбородко, Рибас, Тищев) и бригадиры (Вестфален, Орлов и Платов). Суворов, как всегда, был пламенно лаконичен и доходчив: «Господа офицеры! Мы с турками одни – лицом к лицу! России нужен мир! Измаил наш – мир и слава!! Нет – вечный срам!!! Осада или штурм – что, отдаю на ваше рассуждение…» По протоколу военных советов той поры первым должен высказаться самый младший по званию: им оказался Матвей Иванович. Записка с мнением казачьего командира, зачитанная самим «русским Марсом» прозвучала как выстрел в тишине – резко и хлестко – «Штурм!» Постановление о штурме он тоже подписал первым. 11 декабря, при самом штурме Платов предводительствовал пятью тысячами спешенных казаков, которым из-за несоответствующего для приступа вооружения предстояло выполнить очень нелегкую задачу…

Суворов бросал на чашу весов всю свою безупречную многолетнюю славу, более того – саму жизнь, ибо наверняка не перенес бы позора неудачи. Оставалось одно – взять Измаил во что бы то ни стало. И при этом как можно быстрее.

Немедленно был блокирован Измаил с суши и с Дуная и началась интенсивная подготовка штурма, занявшая девять дней. Неподалеку в степи был вырыт ров и насыпан огромный вал по типу измаильских. Обучение войск велось скрытно от турок по ночам. Чучела на валу изображали турок. Преодолев ров и вал, солдаты кололи чучела штыками. Было заготовлено 40 штурмовых лестниц и 3 тысячи фашин.

На приступ Измаила должны были пойти 9 штурмовых колонн (Арсеньева, де Рибаса, Маркова, Львова, Ласси, Мекноба, Орлова, Платова и Кутузова) под общим началом генерал-поручиков П. С. Потемкина, А. Н. Самойлова и генерал-майора И.М. де Рибаса – всего около 28.5 тыс. человек. Каждая колонна имела свой резерв. Со стороны Дуная штурмующих поддерживали огнем гребные суда де Рибаса. В общем резерве осталась лишь 2,5 тысячная кавалерия бригадира Вестфалена.

7 декабря Суворов послал коменданту крепости Мехмет-паше ультиматум, требуя сдачи через сутки: «24 часа на размышление для сдачи и – воля; первые мои выстрелы – уже неволя; штурм – смерть».

Но двукратное отступление русских от Измаила (в 1789 и 1790 гг.) сделало турок невосприимчивыми к угрозам. Надменный Мехмет-паша приказал передать русскому парламентеру: «Скорее Дунай остановится в своем течении и небо упадет на землю, чем сдастся Измаил!»

Разгневанный самомнением турецкого паши, Суворов не стал ждать, когда упадет небо, и в полночь с 10 на 11 декабря по сигнальной ракете началась мощная артиллерийская подготовка – разом заговорили 600 орудий – и полевые орудия и флотские батареи. Она продолжалась до 3 утра. Потом пальба велась «пустыми выстрелами», то есть холостыми зарядами, чтобы не поражать штурмующие русские войска и устрашать турок. Несмотря на недостаток боевых зарядов артподготовка дала хорошие результаты. Удалось подавить ответный огонь врага, нанести крепости повреждения и вызвать несколько пожаров.

Еще до артподготовки в русский лагерь пробрались два перебежчика из Измаила. Они поведали, что в турецком лагере не все довольны возможным штурмом. Мирные жители готовы сдаться, но турецкие военачальники держат их в страхе и готовы стоять до последнего. Половина гарнизона постоянно под ружьем.

В три часа утра 11 декабря, прорезая мглу, над русским лагерем взвилась вторая ракета. Это был сигнал, по которому бомбардировка крепости прекратилась, чтобы девять штурмовых колонн могли подойти к Измаилу и не позднее чем через два часа занять исходные для атаки места в шестидесяти метрах от стен крепости. Пронизывающий ветер и холод, поднимавшийся от воды, мешали войскам. До рассвета было еще очень далеко. Ночная тьма перемешалась с туманом. Ожидание казалось бесконечным.

Наконец в 6.30 ввысь, пылая, взвилась очередная ракета.

Русские солдаты устремились на штурм. Они еще не достигли рва, как по ним плотно ударила неприятельская артиллерия. В какой-то миг атакующим показалось, что стены крепости разом вспыхнули – так силен был обстрел врага. Огненное кольцо все усиливалось и усиливалось. Внезапного штурма не получилось. Потом выяснилось, что несколько изменников – запорожских казаков – бежали накануне к туркам и выдали замыслы русского командующего. Потеря внезапности не смутила атакующих.

Штурм турецкой цитадели стал одной из ярчайших страниц в военной карьере Матвея Платова!

Пять тысяч его казаков пошли на штурм пешими в составе группы генерал-поручика А. Н. Самойлова. Ему и поддерживавшим его казакам бригадира В. П. Орлова предстояла тяжелая задача: брать приступом высокий и крутой вал Толгарского укрепления восточнее Бендерских ворот.

Поливаемые свинцовым дождем из картечи и пуль, казаки приставив штурмовые лестницы кинулись наверх, но закрепиться на стенах им не удалось. Первый приступ потерпел неудачу. Пики казаков оказались бессильны против турецких ятаганов. Срочно требовалась подмога.

Тем временем турки сделали удачную вылазку через Бендерские ворота во фланг и тыл штурмующим. Казаки Платова и Орлова оказались сброшены. Последний в отчаянии даже воскликнул: «Жаль, пропала слава донских казаков!»

Пришлось Суворову вводить в дело резерв из воронежских гусар и казаков из 3-й колонны генерал-майора Ф. Мекноба.

Турок, ценой больших потерь удалось остановить и перебить. Но сильно поредевшие русские колонны никак не могли снова кинуться наверх. Тем более, что среди казаков было немало необстрелянной молодежи. Горы трупов спешенных станичников пугали их. К тому же, непосредственного командира Платова генерал-майора И. А. Безбородко тяжело ранили и общее руководство обоими колоннами казаков он взял на себя.

Видя, что его донцы пребывают в смятении, Матвей Иванович сам ринулся на лестницу, ведущую наверх крепостной стены, и увлек за собой всех тех, кто еще мог сражаться. Турки сверху сбрасывали на осаждающих громадные камни, катили бревна, сталкивали русских вниз с головокружительной высоты, лили кипяток и раскаленную смолу. Потери русских все возрастали, укороченные пики казаков оказались мало эффективны при штурме крепостных стен. Они легко перерубались турецкими ятаганами и казаки гибли десятками, сотнями.

Лишь очередное подкрепление в виде батальона Бугских егерей, присланное с левого фланга Михаилом Кутузовым, склонило чашу весов в пользу штурмующих. Не считаясь с потерями, пехота и казаки упорно лезли вперед. С наступлением рассвета все внешние укрепления Измаила полностью находились в руках русских, и рукопашный бой, вскоре перешедший в яростную резню, закипел на улицах города.

Штурмующие понесли большие потери. Численное меньшинство русских стало еще заметнее. Уже выбыло множество офицеров.

Внутри Измаила было много каменных построек, каждая из которых представляла собой мини-крепость. Турки, помня о приказе султана умертвить каждого сдавшегося в плен, сражались с отчаянием обреченных. Они защищали каждый каменный дом, где можно было только засесть и как-то защищаться. Некоторые из них пришлось брать с помощью штурмовых лестниц – как крепостные бастионы. Турки словно обезумели и «дорого» продавали свою жизнь, каждый из них стремился убить хотя бы одного русского солдата. Даже женщины кидались на суворовцев с кинжалами. Каждый шаг вперед давался русским большой ценой – ценой все новых и новых человеческих жизней.

Суворову пришлось ввести в дело все свои резервы и 20 легких пушек для очистки картечью улиц от оборонявшихся. Несколько тысяч лошадей, вскочивших из горящих конюшен, носились по улицам, сметали все на своем пути и увеличивали хаос. Не одна сотня людей погибла под лошадиными копытами. Только когда табуны вырвались через распахнутые настежь крепостные ворота в поле, улицы стали «безопасны» для сражающихся. Город уже горел во многих местах, но пожары никто не тушил.

Суворовский резерв, потеряв всех офицеров, оказался отбит!

Решительнее всех действовал один из опытных турецких военачальников Каплан-Гирей. Собрав вокруг себя 5 тысяч отборных бойцов, он попытался пробиться с ними к реке сквозь плотное кольцо русских гренадер. Погибли все, в том числе его пятеро сыновей, а сам он был поднят на штыки.

В этом жестоком бою в очередной раз стала наглядно видна мудрость суворовского обучения русских солдат основам штыкового боя. Обезумевшие вражеские толпы любой ценой пытались вырваться из крепости. Но русские солдаты уверенно и хладнокровно отражали бешеные удары кривых турецких ятаганов, а их длинные штыки были для неприятеля неодолимой преградой.

Кровопролитный бой шел весь день…

И вот егеря генерала Ласси, первыми взошедшие на валы Измаила, первыми достигли и центра крепости.

Здесь он столкнулся с ожесточенным сопротивлением со стороны отряда крымских татар во главе победителем австрийского принца Кобурга под Журжей Максуд-Гиреем – одним из потомков Чингисхана. После кровавого рукопашного боя лишь горстка татар осталась в живых и вместе со своим израненным предводителем попала в плен.

Сам Мехмет-паша-Айдозле с двумя тысячами телохранителей-янычар засел в главном каменном бастионе Измаила – Красной Мечети. Несколько атак гренадер на этот бастион не принесли успеха.

Наконец пушечными выстрелами удалось выбить ворота.

Враг начал сдаваться…

Когда уже половина турок сложила оружие, один из фанатиков-янычар неожиданным выстрелом из пистолета убил русского офицера. Разъяренные потерями и вероломством неприятеля фанагорийские гренадеры ворвались внутрь, переколов всех его защитников штыками: суворовский ультиматум «штурм – смерть!» никто не отменял!

…Между прочим, Александр Васильевич, подобно всем великими полководцам в бою всегда твердо следовал вековому принципу: «на войне – как на войне; здесь сантименты не в цене!»…

Досталось и Мехмет-паше: он умер от 26 штыковых ран!!!

Но только в сумерках последние защитники крепости сложили оружие.

Измаил пал, но «небо при этом на землю не упало».

…Кстати сказать, «Наука побеждать» под руководством непобедимого русского Марса для Матвея Ивановича стала лучшей школой. Он навсегда запомнил слова великого полководца: «В атаке ли, разведке ли, погоне ли – нет никого лучше русского казака!» Пройдут годы и это признает сам Наполеон, чьи войска немало натерпелись от летучих отрядов Донских казаков атамана Платова…

По потерям с обеих сторон это сражение, вероятно, не имеет себе равных в истории войн XVIII века!

По донесению Суворова в Петербург из 35-тысячного турецкого гарнизона 26 тысяч пали в бою, остальные попали в плен. Не исключено, что это сильное преувеличение!?

Недаром ведь ходили слухи, что при составлении победной реляции на вопрос штабного офицера Суворову, какой цифрой указать в донесении турецкие потери, тот прямо ответил: «Пиши по более, чего их супостатов, жалеть!» Суворов вообще не сочинял небывальщин в донесениях о потерях врага, но из тех цифр, которые ему сообщали, выбирал наиболее… выгодную. Очень может быть, что это было сделано для оправдания своих собственных больших потерь.

Тем более, что произведенный Суворовым за проявленное мужество и воинское искусство из генерал-майоров в генерал-поручики и назначенный им комендантом Измаила Кутузов, чьи войска выказали замечательную стойкость при штурме, был глубоко расстроен: «Кого в лагере ни спрошу, либо умер, либо умирает… Живых офицеров почти не осталось».

Отнюдь не исключено, что и русская армия умылась кровью, потеряв убитыми и раненными не 1.880 убитыми и 2.703 раненных, как это было отражено в официальной реляции и даже не 2.136 убитыми 3.214 раненых – по более поздним уточненным данным, а от 6 до 10 тысяч человек (из них 4 тыс. человек убитыми и 6 тыс. ранеными). Причем из 650 офицеров выбыло из строя две трети – порядка 400! По жесткому приказу Суворова (в бою он, как и его знаменитый коллега-соотечественник советский военачальник Г. К. Жуков, вовсе не отличался сентиментальностью и, очевидно, был по-военному прав!?), увлекая солдат вперед – на казавшиеся тем неприступными стены турецкой твердыни – они шли впереди штурмовых колонн.

Оставшиеся в живых русские офицеры, кто не получил орден Св. Георгия или Владимира, были награждены золотым крестом «За отменную храбрость» на георгиевской ленте, а солдаты – овальной серебряной медалью с надписью «За отменную храбрость при взятии Измаила».

Начальников наградили золотыми шпагами, кое-кого – повышением в чинах.

Никогда еще «матушка-императрица» Екатерина II не была так щедра со своими военными.

…Между прочим, победе под Измаилом был посвящен гимн «Гром победы, раздавайся!», считавшийся до 1816 года неофициальным гимном Российской империи…

Суворов писал князю Потемкину о Платове и его полках: «Повсюду был он, Платов. Храбрость, стремительный удар Донского войска не могу довольно выхвалить перед вашей светлостью». За героизм его казаков и личную отвагу при взятии Измаила Матвей Иванович – как командующему 5-й штурмовой колонной, а затем после ранения генерал-майора Безбородко еще и 4-й колонной (т (езбородко – аковет- и лком в Екатерины: летучими отрядами и обманными конными лавами. е. – всем левым крылом) – был представлен Суворовым к награде орденом Св. Георгия III-го кл. Правда, своего второго по счету Георгия Платов получил под №81 только 25 марта (мая) 1791 г.– во время торжественного приема героев измаильского штурма в Зимнем дворце.

Позже он был представлен Екатерине, обласкан ею, получил разрешение останавливаться в ее дворце «в коем на этот случай повелено было выделять для него комнаты». Камер-фурьерские журналы снимают все сомнения, что это было не так.

Более того, 1.1.1793 его произвели в чин генерал-майора.

…Между прочим, не остался без награды и его 19-летний сын от первого брака, есаул Иван Платов: 15 февраля 1791 г. его произвели в поручики и за ранение удостоили золотого знака Военного ордена. Этот образованный в отличие от отца молодой человек был с ним, начиная со штурма Очакова и заканчивая походом в Персию, но безвременно ушел из жизни 3 октября 1806 г. – 35 лет от роду, оставив отцу Матвею Ивановичу внука… Матвея или Матёшу, как его ласково «величал» знаменитый дед…

В последние годы царствования Екатерины II Платов не только обзаводится новыми покровителя вместо усопшего Григория Александровича Потемкина – новым президентом Военной коллегии графом Николаем Ивановичем Салтыковым и новым фаворитом императрицы Платоном Александровичем Зубовым, но и бывает на балах и приемах в Таврическом дворце и Царском селе. Его уже зовут к столу, правда, в списке приглашенных он – в самом конце. Зато он знакомится с цесаревичем Павлом Петровичем и великим князем Александром Павловичем, сыгравшими очень заметную роль в его судьбе и карьере.

Затем Матвей Иванович занимается усмирением бунта донских казаков, не пожелавших служить в Таврии. Причем проявляет лютое усердие: виновных в волнениях забивали плетьми до смерти. Он очень скоро нагнал страху на весь Дон, сделал казаков «умнее и покорнее» и решил проблему с их переселением в Крым.

И все-таки, своим ярко выраженным усердием, явно желавший выслужиться перед государыней Платов, нажил себе немало врагов.

С одной стороны, он провел акцию устрашения без ведома президента Военной коллегии графа Н. И. Салтыкова.

С другой – без участия атамана Войска Донского А. И. Иловайского, который не преминул отрапортовать в столицу о молодом да рьяном самоуправце.

Но и Матвей Иванович был «парень не промах» и тоже успел «настрочить письмецо в конверте» Салтыкову о том, что на Дону местные власти поощряют мятежников. Санкций из Северной Пальмиры не последовало: так явно ожидали скорой смерти старика Алексея Ивановича Иловайского и видели в энергичном и готовым выслужиться перед престолом Матвее Ивановиче будущего атаман.

Более того, очень скоро Платов снова оказывается в Петербурге (скажем сразу, он очень много проводил времени при дворе разных российских государей, устанавливая личные связи с нужными людьми!) и 15 мая 1793 г. присутствует за столом Ее Императорского Величества.

Правда, в списке приглашенных «сверх свиты» он назван последним, причем, как «генерал-майор Платов», т.е. без имени и отчества.

Но, всему – свое время…

…Между прочим, поток наград за участие в последней войне с Турцией еще не иссяк и в середине лета (то ли 5-го июня, то ли 2-го сентября?) 1793 года Матвей Иванович Платов был награжден очередным ор. Св. Владимира – 3-й ст. Кроме того, Екатерина II пожаловала ему саблю в бархатных ножнах и золотой оправе, с крупными алмазами и редкостной величины изумрудами и с надписью «За храбрость». Это дорогое наградное оружие вошло в моду еще в 1720 г. – сразу после победы русского галерного флота над шведами у о. Гренгам. До 1788 г. получить в награду золотую шпагу (из золота, делался лишь эфес) могли лишь генералы и фельдмаршалы. При этом эфес украшался алмазами или бриллиантами. Затем эта награда стала доступна и низшим офицерам, правда уже без украшений драгоценными камнями. Вместо этого на эфесе появилась надпись «За храбрость». Всего за XVIII в. документально известно около 300 награждений золотым оружием, в том числе, более 80 – с бриллиантами, генеральским. Особо урожайными на золотое наградное оружие (шпаги и сабли с надписью «За храбрость!») оказались войны 1805 г. и 1806—1807 гг. с Наполеоном. Среди награжденных такие корифеи ратного мастерства как Багратион, Дохтуров, Ермолов и др. Следующий пик награждений золотым оружием пришелся естественно на 1812—1814 гг.: более тысячи награждений. Кое-кто даже удостаивался повторного награждения подобным оружием, как например, генерал Милорадович (первый раз это случилось в русско-турецкой войне 1806—1812 гг.). А кое-кому посчастливилось получить его трижды – полковнику конной артиллерии А. П. Никитину его вручали и в 1812 г. и в 1813 г. и в 1814 г.! Порой на нем уточнялось надписью – за какое именно сражение воин его получил, в частности, Дорохову «За освобождение Вереи» или Барклаю – «За 20 января 1814 г.» (т.е. за Бриенн). Получали его и иностранные полководцы: Блюхер, Веллингтон, Шварценберг и др. Указом от 28.12.1815 г. генералы и офицеры, награжденные за подвиги в Отечественной войне 1812 г. золотым оружием, получали право на убавление двух лет из 25-летнего срока службы в офицерских чинах для получения ор. Св. Георгия IV-го кл. за выслугу лет. Всего за царствование Александра I было 1.542 награждения золотым оружием…

В мирное время Матвей Иванович не только на короткой ноге с «братьями по оружию» (О.М. де Рибасом, А. Н. Самойловым, П. В. Чичаговым, И. И. Марковым, И. Е. Ферзеном, Ф. Ф. Буксгевденом и А. В. Тучковым – отцом знаменитых братьев Тучковых, прославивших свою фамилию в война России с Наполеоном в начале XIX в.), но и продолжает энергично укреплять свои связи при дворе среди «сильных мира сего».

Он весьма часто бывает приглашен к царскому столу, где в основном присутствуют люди знатные.

Скорее всего, именно тогда он пользуясь случаем начал готовить почву на предмет своего атаманства на Дону. Платов очень тонко беседует с влиятельными Н. И. Салтыковым и Платоном Александровичем (Платошей) Зубовым о недопустимом поведении Василия Петровича Орлова, также претендовавшего на атаманство.

«Вода камень точит»! Не так ли!?

Почти весь 1793 г. Матвей Иванович проводит в суете: то он при дворе, то он инспектирует своих чугуевцев.

Сам Суворов высоко отзывается о состоянии вверенных Платову полков: «Генерал-майор Платов молодец… Два Чугуевских полка хороши, о третьем ничего не знаю». Более того, Платову удается выбить из главной провиантской канцелярии Военной коллегии задолженные чугуевцам 23 тыс. рублей.

Вскоре он получает приказ принять участие в Персидском походе 1796 г. под начальством 25-летнего Валериана Александровича Зубова – младшего брата последней «пассии» дряхлеющей «императрицы-матушки» красавчика Платоши Зубова. «Так получилось», что казенные деньги не были пущены на текущие нужды чугуевцев, а… остались («осели»!? ) в кармане у Матвея Ивановича. Не исключено, что он собирался использовать их, когда возникнет необходимость в «исправлении казаков во время этого дальнего похода».

Посмотрим, что из этого «маневра» получилось…

В походе Платов познакомился с будущей легендой русского оружия, тогда еще только полковником Николаем Николаевичем Раевским и со знаменитым в будущем казачьим атаманом – Андрианом Карповичем Денисовым. С последним они в ту пору даже приятельствовали. Это уже потом между ними пробежала «черная кошка» по имени Зависть.

Но об этом чуть позже.

…Атаман Войска Донского Андриан Карпович Денисов (1763—1841) впервые отличился в русско-турецкой войне 1787—1791 гг., где за храбрость получил ор. Св. Георгия IV-го кл. Под началом Суворова Денисов принимал участие в кровавом штурме Измаила, затем лихо рубил поляков в 1794 г. В Итальянском походе он уже станет полковником и походным атаманом донских казаков. За отличие при Треббии он получит генерал-майора. После Швейцарского похода, Адриан Карпович примет участие в войнах России с Наполеоном и выростет до генерал-лейтенанта и войскового атамана Войска Донского…

Особо повоевать им всем не довелось, но за «отличное усердие и заслуги» при осаде крепости Дербент, генерал-аншеф В. Зубов представляет генерал-майора Платова, прибывшего под Дербент уже через три дня после его капитуляции, к… очередной золотой сабле, украшенной бриллиантами. Судя по всему, Матвей Иванович сумел и с Валерьяном Александровичем наладит нужные отношения.

…Кстати, в том последнем приснопамятном походе Екатерины-«матушки» многие «орлы», а вернее «орлята» успели «отличиться» – понавешать себе на грудь крестов и нахватать чинов – практически не принимая участия в боевых действиях. Дербент то сдался сразу после нескольких залпов ермоловской 6-пушечной батареи: хан Ших-Али предпочел не испытывать судьбу и перейти под руку России…

Казалось, все идет отлично, но…

Смерть императрицы перерывает стремительную карьеру донского казака Матвея Ивановича Платова. Вступивший на престол после смерти Екатерины II, ее 42-летний сын Павел I отзывает армию Зубова, в которой служил и наш герой от границ Персии. Валерьян Александрович все сразу понимает и, еще будучи в Дербенте, тут же подает в отставку, а всем своим генералам советует самим решать, как им быть дальше. Судьба братьев Зубовых всем известна: они оба попали в опалу.

…Кстати, надо сказать, что непредсказуемый и внезапный в своих решениях Павел поступил подобным образом со многими из удачливых и выдающихся деятелей эпохи его ненавистной матери: сын ненавидел все, что так или иначе было связано с блеском эпохи правления императрицы-матушки…

Не минула она и нашего доблестного казачьего генерала.

Хотя по началу ему разрешают возвратиться на Дон. Но, он своим мужицким (природным) нутром чует неладное и по пути в Чугуевку в спешке мчится к тестю в Черкасск, у которого срочно берет в займы 25 тыс. рублей. Эти деньги он, тут же в приказном порядке проводит по счетам своих чугуевских полков – взамен «осевших в его карманах» 23 тыс., полученных на военные нужды еще при императрице-«матушке». Матвей Иванович явно перестраховывался, понимая, что если при Екатерине откровенный грабеж полковыми командирами своих подчиненных зачастую сходил с рук, то с новым «ампилатором» в этом смысле шутки плохи.

Не в меру сметливый Матвей Иванович «как в воду глядел»: беда мчалась за ним по пятам!

По дороге в Чугуевку Платов был настигнут царским фельдъегерем и доставлен по приказанию царя в Петербург. Здесь ему предъявили обвинение «в неудовлетворение казаков деньгами» и посадили на дворцовую гауптвахту.

С той поры многие из высших сановников российской империи открыто стали считать Матвея Ивановича Платова… плутом и очень может быть были недалеки от истины. Недаром же, даже его «братья по оружию» отзывались о нем, как о хитрой бестии.

На следственной комиссии Платов сумел представить «дело о 23 тыс. денег на чугуевские нужды», так, что вроде бы он был и не виновен: «не раздал деньги казакам перед походом из опасения, что они, растратив их, останутся неисправными к службе (перепьются и все такое прочее – прим. Я.Н.), за что спрос был бы с меня». Но за то, что указанную полковую сумму генерал-майор М. И. Платов все же придержал «до лучших времен», а по закону он на это не имел права, по указу государя его наказали, «лишив чину без обшиду», т.е. исключить из службы без пенсиона. Павел – крутой на расправу государь – и тут повел себя очень сурово: ужесточил приговор – «исключить Платова из службы и отправить к В. П. Орлову на Дон, дабы держал его под присмотром в Черкасске безотлучно».

Что послужило истинной причиной монаршего гнева доподлинно неизвестно.

Кое-кто не исключает, что Матвей Иванович в «теплой кампании» с «братьями по оружию» (а выпить он был очень большой мастак!) после известия о внезапной смерти государыни-«матушки», которая для него по истине стала благодетельницей мог и ляпнуть что-то лишнее по поводу нового монарха.

Вполне возможно, что профессиональный «стукач», коим среди них являлся некий есаул А. О. Грузинов – пользовавшийся особым доверием гатчинского наследника – расторопно и доходчиво сообщил, куда следует о «промашке» донского казака генерал-майора Платова Матвея Ивановича. Недаром же после Персидского похода всесильный А. А. Аракчеев вызвал Грузинова в столицу, произвел в корнеты лейб-гвардии казачьего полка под начало генерала Федора Петровича Денисова. Может быть, что последний, будучи человеком весьма инициативным, тоже приложил усилия для «нейтрализации столь опасного претендента на атаманство на Дону каким в ту пору стал вырисовываться крайне амбициозный Матвей Иванович Платов.

Платова этапировали на Дон, где он должен был находиться под надзором зятя Денисова войскового атамана В. П. Орлова. Но в пути его настиг спецкурьер с приказом ехать на жительство в… Кострому. До сих пор до конца неясно – почему император изменил свое предписание и вернул Матвея Ивановича с дороги на Дон, отправив в ссылку в Кострому!?

Одной из причин столь неожиданного решения государя мог стать отчет следственной комиссии генерала И. П. Дунина-Борковского о проведенной им ревизии 1-го Чугуевского полка. Выяснилось, что наш герой не только не рассчитался с казаками своего полка, присвоив большую часть окладных и фуражных денег, но и продал им казенных лошадей, а полученную сумму израсходовал не по направлению.

…Между прочим, на самом деле ходили слухи, что Платов «крутил» в банке казенные деньги, отпущенные государыней на его чугуевских казаков. Где-то и когда-то он их мог «перекрутить». Об этом могли пронюхать «государевы люди» и «пошло-поехало»…

Все письма-просьбы Платова к императору смилостивиться и отправить его на Дон остались без ответа.

В начале 1799 г. к нему в Кострому прибыл известный Матвею Ивановичу по Персидскому походу – тоже опальный – Алексей Петрович Ермолов. Несмотря на разницу в возрасте, чинах и образовании, будущие герои войн России с Наполеоном заводят близкую дружбу. Дело даже дошло до того, что Платов якобы даже предложил Алексею Петровичу по окончании ссылки взять в жены одну из своих в ту пору еще малолетних дочерей. На самом деле в брачный возраст в ту пору вошла лишь его падчерица Екатерина. Но «сделка» так и не состоялась: Ермолов был известным холостяком.

…Кстати, с Ермоловым – с человеком сколь геройским, столь и не простым по характеру, зачастую очень саркастически настроенным – считались почти все его «братья по оружию», даже такие самодостаточные люди, как например, приятельствовавший с ним со времен их костромской ссылки Матвей Иванович Платов. Но об этом чуть позже – всему свое время…

В Костроме он провел почти 4 года (принято считать, что с 24 декабря 1797 г. по 9 октября 1800 г. – набежало 3 года 9 месяцев и 14 дней), забрасывая Павла письмами с просьбой вернуть его в армию. От нервных метаний – государь оставлял его просьбы без ответа – он заработал язву желудка (?) и потом мучился от нее всю свою оставшуюся жизнь – почти 20 лет. Затем он был этапирован в Петербург и вовсе брошен в мрачно знаменитый Алексеевский равелин Петропавловской крепости.

Что случилось!?

Дело в том, что на юге российской империи начались проблемы.

Выяснилось, что на Дону укрывают беглых крестьян. Павел распорядился разобраться. Тысячи беглых крестьян вернули их хозяевам. В Войске Донском воцарилась обстановка подозрительности и всеобщего страха. Кого-то отправили в Сибирь, а кого-то в Петропавловскую и Шлиссельбургскую крепости на дознание. Сам атаман В. П. Орлов жил в ожидании «тяжелого наказания».

Обвинен в укрывательстве беглых и ревизских сказках оказался и наш костромской «сиделец» Матвей Иванович.

Рассказывали, что на устроенной атаманом Орловым вечеринке для избранных тесть Платова 70-летний отставной генерал-майор Дмитрий Мартынов, как это водилось в казачьем кругу, принял на грудь лишнего, сильно захмелел и… ляпнул лишнего про ревизские сказки. Мартынова отправили в Петербург и заключили в крепость. За одно привлекли к делу и его… зятя, «по делу» заживо погребенного в костромской глуши.

Ходили слухи, что особо постарался В. П. Орлов, который с подачи пасынка Платова донес о подмене у платовских крестьян: из сказок были исключены мертвые души, а вместо них внесены живые, пришедшие на Дон якобы еще до последней переписи. И хотя Платов умудрился очень ловко «перевести стрелки» на своего управляющего Бугаевского, сделав его крайним в этом весьма скользком деле, но мнительный Павел был неумолим и для Матвея Ивановича часы в Петропавловской крепости, где «различный бой барабана при утренней и вечерней заре служит единственным исчислением времени», словно остановились…

В тесном и холодном каземате Алексеевского равелина – вдали от привольных степей родного Дона и своего многочисленного семейства – Платов многое передумал и переосмыслил. Пронизывающая сырость в зимнюю стужу сделают свое черное дело: крепкое до того здоровье Платова покачнется еще сильнее и хвори буду его одолевать до конца жизни.

Казалось, что лихому атаману придется окончить жизнь, догнивая в каменном мешке Петропавловки.

И тут совершенно неожиданно пришло спешное предписание скорого на быструю перемену решений императора Павла атаману Платову срочно явиться к нему. 11 января 1801 года после заседания Сенатского суда по его делу Платов был оправдан. Вскоре Матвей Иванович удостоился аудиенции у императора. Тот выразил сдержанную радость по поводу доказанности его полной невиновности и лично наградил Платова командорским Большим крестом св. Иоанна Иерусалимского Мальтийского ордена.

Более того, он назначил оправданного узника Алексеевского равелина главным помощником войскового атамана Донского войска и поручил возглавить передовой отряд казачьего войска для участия в своем самом авантюрного предприятии – походе в Индию.

Все очень просто: Павел – самый непредсказуемый российский император – разругался с Англией и решил (на пару с Наполеоном, с которым он поспешно вступил в военный союз) нанести удар по Индии – богатейшей колонии могучей британский империи.

Высочайший указ гласил: «собрать все донское войско на сборные места; чтобы все наличные обер-офицеры и нижние чины непременно в 6 дней выступили о двух конях и с полуторамесячным провиантом». Платов понимал, что задуманный Павлом поход потребует много жертв и пользы не принесет России, но отказаться от предложения царя не посмел. «Пойдешь с казаками в Индию, Матвей Иванович? – испытующе гладя своим почти не моргающим взглядом бесцветно-светлых глаз, спросил-приказал император-„новатор“ – Пойду, Ваше императорское Величество!» – только и смог выдавить из себя, браво вытянувшийся в струнку, «постоялец» Петропавловки.

В короткий срок к походу было подготовлено 41 конный полк и две роты конной артиллерии, которые составили 27.500 человек и 55.000 лошадей.

…Кстати сказать,