Запах дождя

ПРОПАЛА СОБАКА

Объявление оказалось приклеено прямо на столб автобусной остановки. Майя заметила его сразу.

Осень в Питере – это всегда красиво. Даже если ты не гуляешь по Таврическому саду или парку в царском пригороде. Даже если просто вышел из метро в пролетарском районе и двадцать минут ждёшь нужного автобуса. А час самый что ни на есть «пик», и людей с неприветливыми лицами на остановке всё прибывает. Зато над головой шелестят деревья в красной и жёлтой листве, и частью вся эта красота уже шуршит под ногами, а солнце нет-нет да и выглянет из облаков. И снова покажется, что всё хорошо.

От метро автобус катит мимо красно-жёлтого сквера, мимо музыкальной школы, спрятавшейся за жёлто-красными клёнами. Пара проспектов, пара поворотов, мост над железной дорогой, где на путях толпятся цистерны и товарные вагоны. Потом потянулись заводские заборы, склады. Пассажиры трамбуются в автобус всё плотнее, а Майе надобно не пропустить нужную остановку. Больницу легко распознать по бетонному забору бурого цвета. И листья на чахлом каштане тут тоже жёлто-бурые. А на серый столб приляпано объявление.

ПРОПАЛА СОБАКА

Будем считать это добрым знаком, подумала Майя, стараясь выбраться наружу и не утратить сумочку, застрявшую между спин двух упитанных пассажирок. Снаружи изрядная толчея: автобус покинуло много народу, да и зайти попыталось не меньше. Майя, сама студентка-медичка, хорошо понимает, что в этот час в лечебном учреждении самое людское половодье. Родственники навещают пациентов, у врачей кончилась смена, амбулаторные больные едут на приём. Если тебя встречают, не сразу и увидишь.

Но Димы Лаврова на остановке не оказалось вообще.

Автобус завыл натужно, как неисправная сенокосилка, и наконец отъехал. Прибывшие повалили к больничному входу по обочине. Тротуаров здесь нет и в помине, вместо них – лужи, заваленные каштановой листвой. Через дорогу ещё одна автобусная остановка – в обратную сторону, и там тоже толпа, и тоже не видно Димы Лаврова. Зато над хмурыми нахохлившимися бедолагами торчит лохматая голова в тёмных очках. Это знакомый студент из Димкиной группы, по фамилии Лесовой. Костя Лесовой. Следовательно, подумала Майя, можно выдохнуть. Хотя бы маршрутом она не ошиблась, до больницы доехала до какой надо, а Димка раз обещал, значит, скоро подойдёт. Может же студент-шестикурсник задержаться на клиническом занятии?

Костя, кстати, тоже узнал Майю, извлёк из толпы народа свою длинную руку и величественно помахал. Так генералиссимус мог бы приветствовать первомайский парад с трибуны Мавзолея. Костя не только высокий, но и высокомерный – это видно по тому, как он плечом рассекает толпу, как ступает с остановки на проезжую часть, всей душой презирая тех трусов и слабаков, кому нужен пешеходный переход. Как свысока студент Лесовой смотрит вслед грузовику, что не уступил ему дорогу.

У Майи сердце упало от дурного предчувствия. Неужели Димка сам не смог прийти и послал вместо себя приятеля? Точнее, бывшего приятеля? Этого ещё не хватало.

Лесовой всё-таки перешёл дорогу и, подойдя к Майе, оценивающе оглядел от капюшона кожаной куртки до сапожек, задержав взгляд на сумочке. Аккуратная отличница, дочка декана, что с такой взять, говорил его взгляд. Точнее, говорил бы, кабы глаза не были заслонены зеркальными очками. Это в осенний-то дождливый день.

– Ф-р-р-ивет, – сказал он вместо нормального «привет». Никто Костю Лесового в институте особенно не любит – ни студенты, ни преподаватели. За манеру держаться и за расхристанную, вызывающе небрежную внешность. Он очень редко стрижётся и не снимает солнечные очки с носа даже в больничной палате, а белый халат стирает не чаще раза в семестр. Образу доброго доктора это всё не на пользу. Ну и устная речь дополняет впечатление. Костя вечно разговаривает с людьми так, будто делает им огромное одолжение, втолковывая убогим очевидные вещи:

– К метро автобус в другую сторону едет!

– Привет, Костя. Я знаю, – сказала Майя, вежливо улыбаясь. – Мы с Димкой Лавровым тут договорились встретиться. Нам нужен автобус, который дальше на окраину. Отсюда как раз идёт.

Вообще-то, это тактичный намёк. Раньше Костя с Димой дружили. На шестом курсе перестали. Если они, как утверждает студент Лавров, и правда «месяц уже на разговаривают», студенту Лесовому самое время перейти дорогу в обратном направлении и ехать к своему метро.

Но не тут-то было.

– А куда это вы собрались?

Похоже, теперь вдобавок к лохмам и очкам Костик Лесовой ещё и бриться перестал. Благообразной внешности не получилось, скорее неопрятная сантиметровая щетина, торчащая вместо усов и бороды. То ли молодой Иисус, то ли сутенёр из итальянского неореализма, нищий художник, хиппи – кто угодно, только не будущий врач, студент выпускного курса мединститута.

И такой вот персонаж ещё и вопросы задаёт, словно всерьёз прикидывает, разрешить сокурснику с сокурсницей намеченные на сегодняшний вечер планы или категорически запретить.

– У меня собака потерялась, – пояснила Майя, – дог. Сорвался с поводка и сбежал два дня назад. На ошейнике бирка, слава богу. Утром звонили, что нашёлся. Сказали, что отвезут в собачий приёмник. Димка решил, что вместе поедем за собакой. Я сама смогла бы. Но Димка посмотрел, где это, и сказал: отсюда ближе.

Майя говорила сейчас чистую правду. Но Лесовой, услышав про сбежавшего дога, недоверчиво покачал головой и задумчиво повёл вокруг солнцезащитным взглядом. Протянув руку к столбу, принялся задумчиво обрывать, а вернее, отламывать от объявления про собаку задубевшие кусочки бумаги.

Дождь лил ночью. С утра пасмурно, но без осадков, поэтому листок на столбе успел высохнуть и скукожиться. «Пропала собака» ещё видно, а вот номер телефона, куда позвонить о найденном животном, расплылся синими разводами. Как будто неизвестный художник изобразил абстрактную картину на половинке тетрадной страницы. Глупо писать объявление фломастером в такую погоду. Сегодня опять пойдёт дождь.

Майя догадалась, что Костя ей просто не поверил. А с обычной проницательностью решил: у Майи с Димкой тайное интимное свидание. Но девушке, мол, признаться в таком стыдно, вот она и выдумала второпях, поглядев по сторонам, историю про потерянную собаку. И надобно непременно показать, что он, Лесовой, не слепой, всё замечает, обо всём догадывается и только из вежливости молчит. Чёрт знает что такое!

Майя Сорокина почувствовала, что краснеет. Ну что за хамская манера вести разговоры у этого Кости?

– Димка сказал, что на эту окраину он меня одну не отпустит.

– А чего так?

– Чтоб меня там не задушили.

Прозвучало нелепо, но это снова чистая правда. К шестому курсу серьёзный, думающий о будущем студент-медик обязан прибиться к кафедре, где намерен получить одну из бесчисленных врачебных специальностей. Доктора ведь бывают разные. Майя, например, давно уже выбрала психиатрию – науку увлекательную, но туманную. Жадные студенты мечтают попасть «на стоматолога», хотя берут туда далеко не каждого. У офтальмологов свой норов, у неврологов свой, у санитарного врача своя бумажно-чиновничья судьба. Хирурги вообще святые люди, при этом страшные жлобы и циники.

Дима Лавров твёрдо выбрал себе ремесло судебного медика. Он – будущий спец по насильственной смерти, уже делает самостоятельные вскрытия, уже значится соавтором пары статей в научном журнале. А Костя Лесовой, насколько знает Майя, так и не выбрал ничего. То ли прилежания не хватило, то ли твёрдых знаний. То ли ни один завкафедрой не пустил на порог своего кабинета парня с такой причёской. Хотя парень и неглуп.

– А-а, – протянул Костя насмешливо и понимающе, – Лавров маньяков боится!

Константин Лесовой неглуп, но завистлив. Димка, помнится, рассказывал Майе, как прошлой зимой, узнав про опубликованную статью, бывший приятель на время престал его замечать. Вроде обиделся. И не то чтоб Костя очень уж мечтал заниматься научной работой – причина куда романтичнее и куда глупее. Костя любил маньяков. Точнее, как и тысячи других бестолковых юношей, считал, что прекрасно разбирается в маньяках, убийцах, преступлениях и прочей нечисти, щекочущей нервы подростка. Ну допустим, старшеклассника. Ну допустим, даже первокурсника. Но и на третьем курсе он таскался, нацепив на бесформенную футболку значок с Фредди Крюгером, а на правую руку кожаную перчатку. Это летом-то на практике по пропедевтике! И вот поди ж ты – ещё через пару лет на кафедру судебной медицины зовут не его, а Димку Лаврова, который, может, и фильма-то «Молчание ягнят» толком не смотрел и уж конечно не оценил!

Детский сад, штаны на лямках, подытожил Димка.

Подкатил ещё один автобус, оттуда снова повалил народ. Костя, напрашиваясь на недоброе, стоял посреди людского потока, глубоко засунув руки в карманы вязаного кардигана. Кардиган у него хороший, модный, но с кедами смотрится нелепо. Как можно осенью ходить в кедах, они же намокают? Костю обозвали пару раз, но с места так и не сдвинули, и убедившись в этом, он снисходительно сообщил Майе:

– Дима скоро придёт, не переживай.

– Я не переживаю, – сказала Майя.

– Когда я уходил с занятий, он звонил из ординаторской. Про какой-то там приют спрашивал.

Среди множества неприятных привычек Кости Лесового – его потрясающий слух. Он слышит любые разговоры, которые ведутся в его присутствии. Как правило, те, что его совершенно не касаются. Слышит, запоминает и делает неожиданные, но иногда совершенно точные выводы.

– Это, по всей видимости, собачий приют? Туда твоего потерявшегося дога отвезли?

– Приют «Каштанка», у Андриановской церкви, – кивнула Майя. – Верно. Оттуда и звонили.

Личная жизнь ДМИТРИЯ ЛАВРОВА

– задумчиво сказал Дима Лавров, выглянув в больничное окно на втором этаже. Медсестра средних лет усмехнулась, продолжая заполнять лист назначений. Шестикурсник попался симпатичный. Иначе она не позволила бы ему занимать телефон в ординаторской столько времени.

Телефонный номер приюта для бездомных собак «Каштанка» нашёлся в толстенном справочнике «Весь Петербург» с жёлтыми страницами. С первого же звонка там трубку сняли, но ничего не ответили. Дима Лавров ждать не очень любит – он нажал на рычаг телефонного аппарата и перезвонил. Перезвонил ещё раз. Впустую – теперь в трубке слышались только длинные гудки.

Обе автобусные остановки видно из окна. Майя пока не подъехала. А студенты группы, где учится Лавров, уже все повтискивались в автобусы до метро. Последним, как и полагается, подошёл Лесовой – Костя всегда последний, он не ходит вместе со всеми. Ему ведь необходимо запихать в рюкзак авторучку, тетрадку и мятый медицинский халат. Вообще-то врачебный халат принято называть белым, но только не у Кости Лесового, которому принципиально важно если и выполнять требования, то лишь формально. Халат у него всегда не то чтобы грязный, но настолько мятый, что и врачебным его никак не назовёшь.

А кстати, где его рюкзак? – с привычным раздражением подумал Лавров, глядя на остановку. Нету за плечами у Кости рюкзака. Этот гений ещё и рюкзак забыл, сейчас это поймёт и возвращаться станет. Или не поймёт, преспокойно сядет в автобус и укатит, без рюкзака и халата в одной только вязаной кофте на пуговицах. Мозг, не связанный с телом…

В том, что Костя Лесовой умный, сомневались в разное время многие, только не Дима Лавров. Лесовой из тех гениальных сыщиков, кому помощь не нужна. Кто умеет умножать в уме многозначные числа и при этом забывает на занятиях рюкзаки.

И вдруг Лаврову стало немного жаль, что Лесовой уедет сейчас к метро. Что нельзя догнать его и предложить: «А поехали с нами, на окраину?».

Ещё месяц назад это не вызвало бы вопросов. Поездка в приют «Каштанка» оказалась бы спланирована ими заранее, ещё днём во время занятий. И звонил бы по телефону, уж конечно, сам Костя. И уж точно дозвонился бы по телефону сразу.

– Ещё разок, и всё, – улыбнулся Дима медсестре.

Медсестра покачала головой и улыбнулась уже суше. Студент, конечно, симпатичный, но не изменять же мужу она с ним собралась, да и пора уже разносить лекарства по палатам. А оставлять ординаторскую незапертой не полагается. Медсестра поднялась из-за стола, оправила халат на талии. Заглянула в зеркальце, повешенное на шкафчик, но макияж подправлять не стала. Было б для кого.

Костя Лесовой, окажись он тут, непременно сделал бы вывод: «Ты ей, Димка, понравился, но она замужем». Костя ведь не только гениальный сыщик, но и тонкий психолог. Во всём, что его самого не касается.

Нет, правда, жаль, что нельзя теперь Лесового позвать с собой искать сбежавшего Майкиного дога. Майя вообще сначала одна нацелилась ехать в этот приют. Сумасшедшая.

И тут Лавров наконец признался самому себе, почему именно в эту поездку хочется прихватить с собой бывшего приятеля. С которым пять лет дружили, а теперь практически не разговариваем.

Недавно на кафедре судебной медицины говорили о задушенных молодых женщинах. Весь прошедший год убитых находили недалеко от платформ пригородных электричек на окраинах Петербурга. В больших городах такое случается и на языке профессионалов называется серийным убийством. Профессионалы из угрозыска – нередкие гости на кафедре, где опытные медицинские эксперты растят себе смену.

Адрес приюта «Каштанка» особой тревоги не внушает – нету там рядом железной дороги. И всё же Дима Лавров, не вдаваясь в подробности, настоял, чтобы без него за догом не ездили. Пусть Майя не поленится и выйдет из автобуса у больницы.

Вот как она в данный момент и делает.

– Спасибо, извините за беспокойство, – сказал Лавров медсестре.

– Да звони ещё, если надо, – великодушно предложила та. И поняла, что совершила роковую ошибку. Студенты-медики за шесть лет обучения привыкают к обращению на «вы» и по имени-отчеству. Пациенты обращаются к студентам на «вы». И пожилые профессора – тоже. Панибратства симпатичные курносые шестикурсники не прощают. Особенно медсёстрам средних лет.

– Да там меня уже девушка ждёт на остановке…

Лавров подхватил на плечо удобную спортивную сумку, где кроме выглаженного халата, фонендоскопа и пары учебников хватило места ещё для термоса и пары бутербродов. Обаятельно улыбнулся и вместо нормального «спасибо» нараспев проговорил:

Медсестра обиженно дёрнула бровями. Но Дима уже вышел, понимая, что вряд ли сможет объяснить, почему пропел именно эти две строчки на мотив известной ещё советским школьникам песни «Лесной олень».

А виноват всё тот же Костя Лесовой.

Давным-давно приятелям, как и другим студентам, доводилось скучать на институтских лекциях. Лекарство от этого было найдено простое: из тетради для конспектов вырывался листок клетчатой бумаги. Один пишет две строчки, загибает бумагу так, чтобы их не было видно, и называет рифмы. Другой придумывает на эти рифмы ещё две строчки, чтобы получился нелепый стишок.

Костя Лесовой в ту пору мнил себя сумрачным гением и сочинял стишки в основном про смерть и убийства. И не признавал стихотворных размеров, кроме того, которым написана песенка про лесного оленя.

Ибо имелась у Кости Лесового в своё время девушка, точнее возлюбленная, точнее знакомая, с которой он познакомился на перроне пригородной электрички в мае месяце. Девушка тогда была ещё девочка-старшеклассница, сидела на лавочке и чистила апельсин. А Костя был уже студент-медик и со свойственной ему проницательностью уловил, что похожей на беззащитного оленёнка девочке грустно и одиноко. Он сел на ту же лавочку. Школьница-оленёнок чего-то у него спросила. Или он у неё что-то спросил…

За пять лет дружбы Лавров слышал эту незамысловатую историю в тысяче разных вариантов. Как и фразы «Вот с этого вокзала я ездил за город вместе с Бемби», «Вот эта электричка довезёт до пляжа, где у Бемби дача», «Вот на этой станции метро я кормил Бемби мороженым».

Один раз купил девушке мороженое. Один раз в жизни! И долгие годы убивается, что расстались. Пару лет убивался, потом утешился, безжалостно уточнил свою мысль Лавров. Этим летом любовь Кости Лесового к оленям наконец-таки отбросила копыта.

Странное дело. Давняя любовь умерла. Былая дружба иссякла. А привычка на ходу выдумывать и вслух декламировать нелепые стихи въелась в Димку Лаврова намертво.

Из больничного корпуса Димка выбежал чёрным ходом, примеченным заранее. Там грузили бидоны с кашей и супом для пациентов, ароматы стояли не ахти какие, зато два шага до ворот и автобусной остановки. Лесовой, конечно, уже уехал, но Майя-то ждёт. И так даже намного лучше. Не нужна нам с Майей помощь сумрачных гениев, сами как-нибудь собаку потерявшуюся найдём.

Но подходя к остановке, Лавров с удивлением заметил Костю Лесового, который мило трепался о чём-то с Майей Сорокиной. Придётся теперь напомнить бывшему приятелю о забытом на занятиях рюкзаке. Чтоб проваливал за ним.

Газета «ТРЕПАЧ», №9, май 1996 года

Рюкзак у юноши оказался цветастый – фиолетовый с наклейками, как у первоклассника. Застёжка-молния сломана на середине, но так ему даже удобнее.

В вагоне электрички пахло дождём и фломастерами.

– Простите за очередное беспокойство! – проорал юноша, распахивая двери из тамбура и глядя по сторонам с потаённой греховностью во взоре, будто и не в переполненный вагон лезет, а в альков к любовнице, голося при этом: – Прекрасный недорогой подарок!

Симпатичный, светленький, с поцарапанными кулаками. Руфа сразу подумала, что парнишка здорово похож на Макса Гудкова, да и по возрасту такой же. Совсем пацан.

Однако этот пацан немедленно заметил её голые коленки. Шагнул ближе и только тогда предупредительно заглянул в глаза. Юный коммивояжёр.

– Девушка, шестнадцать цветов, всего за четыре тысячи российских рублей, только вам!

Руфине Рахмановой сделалось самую чуточку досадно. Ведь сейчас придётся лезть в сумочку за деньгами. Покупать эти фломастеры, хотя и видит уже, что их не шестнадцать, а только дюжина.

«Дурочка ты, существо», – обругала себя Руфа.

А вся беда в том, что в вагоне электрички Руфа Рахманова едет впервые в жизни. Как это ни смешно для четырнадцатилетней девицы. И притом одна-одинёшенька, в смысле – без провожатых.

Для кого-то трястись в дождливую погоду на электричке – это будничное и даже осточертевшее занятие. А для Руфы это авантюра и вызов. Знал бы папка – вышел бы из себя. Знал бы Антон – шофёр, телохранитель, почти родственник – просто с ума бы сошёл. Чисто психологически это понятно. Потому что Руфин папка, Теймур Ильхамович Рахманов, таких промахов не прощает, даже родственникам, не говоря уж о шофёрах.

Его драгоценная доча едет бог знает куда и чёрт знает на чём! На электричке!

Руфа расплатилась «российскими рублями», ощутив прилив неподдельной гордости. Зимой, когда ныряла с аквалангом в Красном море, и тогда так собой не гордилась. Нырять с инструктором и сопливая девчонка сможет. А в электричках ездят и фломастеры покупают лишь самостоятельные девушки четырнадцати лет от роду. Не такая уж ты и сопливая, существо!

Весь вагон смотрит. По крайней мере, незнакомые мужчины. Они тут все незнакомые, и это совсем не то, что таможенник в аэропорту или портье в заграничном отеле. Здесь они не обязаны смотреть. А всё равно таращатся и главное – все на её коленки. И одышливый толстяк в пропотевшей панаме, у которого в матерчатой сумке совок и маленькие грабли. Хмырь в плаще, что пытается спать, ткнувшись башкой в кулак с полиэтиленовым пакетом, приоткрыл глаза и зыркнул. Даже унылый тип, которого уже минут пять пилит жена:

– Сколько тебе повторять, Юрка? Это был просто мой знакомый. Понимаешь, Юр? Знакомый! Случайно встретила на платформе. Могут быть друзья детства у меня?

– Могут… – уныло тянет муж и в свою очередь переводит взгляд на Руфины коленки. Не надо бы ей сегодня короткую юбку надевать. Папка, кстати, наряд одобрил. Но папка-то уверен, что доча после уроков сядет в автомобиль к Антону и поедет изучать испанский язык с Ромуальдом Ицковичем. А Ромуальд Ицкович человек старый и практически святой.

Номера «Трепача» таскал в гимназию Макс Гудков, который сам уже год без этой газетёнки жить не может, и Руфу соблазнял. Не в прямом смысле. Но очень уж ему хотелось, чтоб неприступная интеллектуальная одноклассница начала заполнять прикольные купончики, как это делает сам Гудков. Купон она в итоге из газеты вырезала, сама разобралась, как их отправляют. Но Максу в своём грехопадении не созналась, вот ещё! Хватит того, что попросила разузнать расписание поездов-электричек.

Поезда добрый Макс продиктовал ей по телефону, отзвонившись вчера вечером. А проводить вот не предложил. Видимо, тоже не мог и помыслить, чтобы дочка Теймура Рахманова отправилась куда-то одна на электричке, да ещё в учебное время.

А у Руфы на это весь расчёт. Если прогулять последний урок, проехать от Ямской две остановки в одну сторону и две в обратную, никто никогда не узнает о сумасшедшей авантюре. Шофёр Антон час спустя распахнёт дверцу авто, будучи свято уверен, что дочка хозяина только что покинула гимназию.

Ну а что может нарушить гениальный план? Поезд опоздает? С рельсов сойдёт?

Хотя чисто психологически, существо, тут и должно грянуть разоблачение. «А где ты купила эти дурацкие дешёвые фломастеры?» – грозно спросит папка, заглянув вечером в сумочку.

Скажу, что Макс Гудков подарил! Пусть его и допрашивают!

Настроение прекрасное, хотя и прохладно тут, конечно. Учебный год на излёте, а весна ещё холодная, как ни крути. Пара окон в вагоне не закрываются, их перекосило, потому что вагон старый. На забрызганную скамейку никто не сядет, а там, где сесть можно было бы, Руфа поставила сумочку. Ей показалось, что именно так должны поступать в электричках опытные пассажирки в мини-юбках. Если, конечно, они порядочные и разумные девушки.

Заныли тормоза, под потолком неразборчиво захрипело. Это скоро нужная станция будет. Руфина заглянула в сумочку, где лежали школьные тетрадки, упаковка мятной жвачки и майский номер газеты «Трепач», сложенный так, чтобы не искать ответ на своё объявление. Номер объявления Б-141, это прикольно. Потому что обозначает подпись неведомого пока что Руфе собеседника-подателя. БМААКС. Тоже Макс, но, видимо, «большой».

«Б-141. Примерно в час дня выдвигаюсь к ж/д платформе. Идём навстречу друг другу, через рельсы, через парк. Кролики при мне. БМААКС».

Интересно, что там за парк на богом забытой железнодорожной платформе Садки?

Пока поезд ещё не остановился, Руфа сорвала зелёную обёртку и запихнула в рот белую гнущуюся полоску жевательной резинки. Вообще-то, даже столь безобидной вредной привычкой Руфина Теймуровна Рахманова пока не обзавелась. Но самостоятельная опытная девушка четырнадцати лет, когда едет на тайное свидание, должна быть хоть немного порочна. С этой озорной мыслью Руфа вышла в тамбур. Тут поезд и остановился.

И где тут парк? Вот эти кусты и деревья вокруг станции – это и есть парк, что ли?

На перроне пахло дождём и мятной жвачкой. Над свежей, еще не запылённой листвой тополей и лип виднелась пара многоэтажек. Из вагона высыпало немало народу – должно быть, этим петербуржцам электричка заменяет городской трамвай. Можно пойти за ними следом. Но это же не «через рельсы и парк». А в объявлении ясно написано…

Электричка отъехала, и Руфе стало неуютно. По другую сторону насыпи тянется узенькая тропка. Два-три пассажира просто спрыгнули на шпалы. Похрустели гравием, ступили на эту тропинку и исчезли за кустами. Ага, мне туда.

Девочка задумчиво пожевала резинку и поглядела на золотые часики. До обратной электрички пятнадцать минут, сказать точнее, даже семнадцать. Но это ж надо садиться с другой платформы. А та во-он где.

Если я намерена гулять тут по парку, то часы лучше снять с руки и положить в сумочку, возникла в голове сухая рациональная мысль. Да и вообще надевать не надо было часики сегодня. Чисто психологически, спокойствия ради.

Руфа не рискнула прыгать с платформы. Спустилась по бетонным ступенькам и обнаружила, что придётся идти, да к тому же по песку. Это трудно, а бежать тут ещё труднее.

От кого бежать-то? Что ж ты сегодня такая трусливая, существо? – сама на себя прикрикнула Руфина Рахманова. И где был твой здравый смысл и осторожность, когда вчера решила приехать на платформу Садки, никого не поставив в известность?

Не так-то просто за семнадцать минут найти в незнакомых кустах мужчину, про которого знаешь только, что он подписался «БМААКС». Это её «парк» сбил с толку. В объявлении написано «парк». Она и решила, что тут качели, карусели, скамейки, лотки с газировкой и незнакомый красавец с книжкой в руке.

Вот ограбят тебя сегодня в этом парке, существо! – пообещала сама себе Руфа уже совсем без озорства в мыслях. Останешься без часов и без сумочки, и без карманных денег, и без билета на электричку. И ни в какую гимназию ты вернуться вовремя не успеешь. И будет суета, большой крик и много нервов. Антона папка уволит к чертям собачьим. Он ведь вполне может, он же у меня крутой, папка-то.

Хорошо хоть не туфли на каблуках обула, а кроссовки. Спуск по мокрому песку с насыпи сильно смахивал на слалом. А слалом Руфа Рахманова так и не освоила, потому что в поездке на Домбай умудрилась подвернуть ногу, а в секцию ходить отказалась, предпочла испанский. Ну вот, оставайся теперь со своим Сервантесом в подлиннике и полными кроссовками песка, существо. Нет, идти так невозможно, нужно вытряхнуть.

Стоя посреди мокрых кустов на одной ноге, она отчётливо поняла, что никаких книжек у незнакомого Большого Макса покупать уже не хочет и не станет. Жаль приключения. Жаль запаха дождя. Но ты, маленькое глупое трусливое существо, сейчас вернёшься и спокойненько подождёшь обратной электрички на перроне, там, где люди и безопасно, строго приказала сама себе Руфа.

– Я вас не напугал?

Не упала, но босой ногой пришлось наступить на траву. А трава тут совсем не зелёная муравка, а замызганная песком. В ней валяются окурки и мятая бумага.

Конечно, ты меня напугал, придурок!

– Вы меня извините, ради бога. Надо было вас сразу у поезда встретить, я не сообразил!

Он улыбался приветливо, но Руфе его улыбка не понравилась. Макс Гудков никогда так погано не улыбается, уж на что озабочен и глуп. Гудков может зубоскалить, может пошлить, но точно никогда не скажет «извините, ради бога». Никогда не нацепит такие очки и так не причешется, хоть он и редкий обалдуй из блатной гимназии.

– Я вас вроде и не просила меня нигде встречать. А вы кто такой вообще? – спросила девочка, стараясь чтобы голос звучал, как будто она каждый день ездит в электричках и никогда не читала Сервантеса в подлиннике.

– Я студент. А вы же Руфь? Необычное имя у вас, – вообще-то не похож он ни на студента, ни тем более на читателя газеты «Трепач». Но удивился так, будто всю жизнь только её и читает. Убедительно удивился, и от этого стало чуточку спокойнее.

– Меня зовут Руфина. Руфь – это древнееврейское имя. А Руфина – латинское.

У парня сделалось озадаченное лицо. Это я молодец, это я его психологично осадила, подумала Руфа. Теперь надо закрепить успех.

– А вы не хотите сами-то представиться?

– Извините. Меня зовут Максим, – сказал он, делая виноватое лицо. Виноватое показалось ещё неприятнее. – Мы же в газете общались. Вы же книжки ищете.

– Какие ещё книжки?

В руках у несчастного полиэтиленовый пакет, и там что-то завёрнуто. Прижав пакет к груди, он нараспев процитировал по памяти текст её объявления:

– «Р-294. Куплю третий, четвёртый том „Песчаных мечей“ Алана Мейерса. Хочу дочитать про милых кролей, которых на всю жизнь полюбила. Плиизе». Подписано «РУФА». Я вам ответил, назначил встречу здесь. В прошлом номере. Живу тут рядом.

Всё верно. Выдохни уже, существо. Постарайся улыбнуться, чтобы совсем не обижать человека. Он не виноват, что внешностью не вышел. Скажи что-нибудь нейтральное.

– У меня одноклассника тоже Максимом зовут. Это он мне газету дал почитать.

– Уф! – выдохнул потенциальный продавец «Песчаных мечей». – Это вы типа проверяли, что я – это я? Напугал я вас, Руфина? Необычное у вас всё-таки имя.

– Струхнула немножко, – призналась Руфа и сама себя похвалила за честность.

– Держите ваших зайцев. Откуда вы такая недоверчивая?

– У меня папа недоверчивый.

Это тоже подействовало. Парень явно просто оказался не готов к тому, что Руфе так мало лет, да вдобавок у неё и строгий папа. Ну и что же? И она не ожидала, что на парне окажутся смешные, делающие невозможным всякое романтическое общение очки. Все мы обманываемся в своих ожиданиях. Eso es vida.

Девочка увидела книжки и обрадовалась – те, что надо! На обложке такой же кролик с алебардой в лапе, что и на первых двух, зачитанных до дыр томах. Только дилетант может назвать кролика зайцем. Фон у обложки сиреневый на третьем томе и малиновый на четвёртом. Мечта! Гудков обзавидуется!

– «День паука» и «Возвращение Йорика», – вслух прочёл названия этот зануда.

– Да я в курсе. Круть, – сказала Руфа и полезла расстёгивать сумочку, чтобы достать деньги. Пришлось ещё порыться под фломастерами…

– Честно говоря, хотел вас пригласить на чашку кофе. С девушками о фэнтези поболтать всегда интересно… Но…

Нет уж!

– Мне на электричку обратную успеть нужно, – твёрдо сказала Руфа. – Да и рано мне пока с вами кофе пить.

– Честно говоря, да, – засмеялся он с каким-то даже облегчением в голосе и стал чуть симпатичнее. – Только предупредить хочу, там на форзаце надпись есть дарственная… Вот вы откройте… Чтобы претензий потом не было.

Она стояла и взвешивала в руке приятную тяжесть, означающую как минимум неделю увлекательного чтения по вечерам. Хорошо бы пакет под книжки попросить, только он не даст. У него кроме книжек в пакете что-то тряпочное – свитер, что ли? Нет, не свитер, а пальто, точнее сказать плащ, коричневый. Он под дождём по парку в рубашке шлындает, а плащ зачем-то в пакете таскает.

Его рука протянулась через её плечо. Ткнулась в фиолетовую глянцевитую обложку, чтобы показать, что там на форзаце не так. И вот только в этот момент Руфа узнала пальцы и тыльную сторону ладони этого странного мужчины.

Он не живёт «тут рядом», «через рельсы, через парк», поняла Руфа. Не живёт, потому что десять минут назад он ехал в одной электричке со мной. Это он делал вид, что спит у окна, справа от толстяка в шляпе, сразу за ревнивыми супругами. Дремал, ткнувшись головой в оконное стекло и прикрыв от света глаза ладонью. Вроде как очень устал. Но оставил между пальцами едва заметную щёлочку. Его не зовут Максимом, и он соврал, что хотел встретить Руфу на перроне. Он первым выскочил из вагона, спрыгнул с платформы на шпалы и исчез в мокрых кустах, дожидаясь, пока никого рядом не будет. Пока трусливая школьница решится подойти. А плащ он за это время снял, свернул и спрятал в полиэтиленовый пакет. Чтобы не узнали…

– Я же вас видела в поезде, – сказала Руфа. – А зачем вам эти очки?

И не успела даже удивиться, когда свободной рукой он резко и сильно обнял её за плечи. Книги в сиреневой и малиновой обложках, кувыркаясь, полетели вниз, одна раскрылась, взмахнув листами. Школьница Рахманова почувствовала сильные пальцы щеками, подбородком, горлом. Сильный удар по ногам сзади. Голыми коленками Руфа упала в мокрую от дождя траву.

Успела подумать сама про себя: «Дурочка ты, существо!». Потом воздух кончился.

Серия убийств «ОКРАИНА». 5 случаев

Двадцать четвёртого мая 1996 года стажёр Денис Пелевин сидел на подоконнике распахнутого настежь окна и пытался заточить карандаш. Размышляя о вещах, скажем прямо, невесёлых, хотя и возвышенных.

Думал он о том, что любой человеческой мечте грозят два равно трагичных исхода. Мечта может умереть, сгинуть, оказаться несбыточной. А ещё мечта может воплотиться. И оказаться не такой, как мечталось.

В большой темноватой комнате присесть, кроме как на подоконник, некуда. Стульев нет вообще, а письменный стол накрыт литой металлической вывеской

ЦЕНТР ПО БОРЬБЕ С СОЦИАЛЬНО ОПАСНЫМИ ДЕЯНИЯМИ

Поверх брошена дрель и стоит жестяная банка от растворимого кофе, битком набитая болтами, шурупами и так называемыми «победитовыми» свёрлами. Вывеске место не на столе, а у входа в учреждение. Кому-то её предстоит там вешать.

И ведь именно здесь я мечтал работать, с ожесточением подумал Денис. В школе учился – мечтал. Закончил школу, поступил на юридический в Университет. Все пугали абитуриента Дениску конкурсом и армией – а он мечтал. Сдавал сессии, получал пятёрки. Ему пророчили огромные деньжищи в адвокатуре, или наоборот: сделаться ментом, на перекрёстке стоять с полосатой палочкой в руке. А он по-прежнему мечтал.

Под тупым лезвием карманного ножика карандашный графит опять сломался. А к подъезду тремя этажами ниже плавно подкатил автомобиль с широкой двуспальной крышей.

«Джип, – немедленно подумал Денис. – И дорогой джип, прошлогоднего выпуска».

Один из однокашников Дениса ещё на третьем курсе устроился юрисконсультом к каким-то бандитам. Через полгода купил вот точно такое же, ещё через год слетел на этом чёрном танке с шоссе где-то в Карелии и – насмерть.

Те, кто в танке, не знают ещё, что ошиблись адресом. До Нового года в облупленном особнячке помещался таможенный отдел. А теперь тут «Центр по борьбе», начальником которого нынешней весной назначен майор угрозыска Алексей Фёдорович Лисицын.

Выпускник всё того же юридического факультета, где отучился Дениска. Легендарная личность.

Денис Пелевин со школьных лет мечтал ловить преступников. И не просто преступников, а убийц. И не тех, кто убивает по пьянке или из мелочной корысти, не грабителей и не шпану с ножами. А тех, кто убил – потому что нравится убивать. Серийников, как называют их в уголовном розыске.

Ещё в школе Денису попался в руки номер осмелевшего за перестройку столичного «Огонька». Журнал был посвящён раскрытию ленинградскими сыщиками громкого дела «Автотрасса». На обложке красовался фотопортрет сурового человека в штатском, но с милицейской выправкой, которого школьник по неопытности Дениска сперва принял за убийцу. Но это был А. Ф. Лисицын, матёрый сыскарь, некогда пострадавший за принципиальность, уволенный, а затем восстановленный в должности и поймавший-таки убийцу с пригородной автотрассы. Капитану Лисицыну, если верить журналистам, вот-вот дадут новое звание и поручат ловлю маньяков в масштабе города, а может, и страны.

На университетском юрфаке Алексея Лисицына, помнили многие. Без особой гордости вспоминали и называли почему-то Комсоргом. На вопросы восторженного первокурсника, мечтавшего попасть «к нему в отдел», отвечали: нет такого отдела в угрозыске, никто его Комсоргу не даст, и не работать тебе там никогда. Короче, закатай губу, Дениска!

Сам Пелевин должности комсорга, то есть руководителя студенческой комсомольской организации, уже не застал. И предположил, что позже прославившийся принципиальностью сыщик в студенческие годы был бог весть каким занудой.

Что оказалось верно лишь отчасти. Просто А. Ф. Лисицын слишком долго ждал, когда его начнут воспринимать всерьёз. Заработал на этом язву, остался холостяком и сделался мрачным неприветливым человеком.

Отдел ему поручили возглавить зимой этого года. Там по штату полагался стажёр.

Пока Денис предавался воспоминаниям, из машины внизу вылезли. Двое, как и положено бандитам из джипа, широкоплечие, лысые, упакованные в костюмы и, если глядеть сверху, почти неотличимые. Третий смотрелся рядом с ними неуместно: сверху было видно, что волосы у него пышные, пшенично-белые, уложенные в замысловатый вихрь модельной причёски. Как будто два папика везли великовозрастного сыночка из парикмахерской на теннисный корт и ошиблись дорогой.

Блондин подошёл к подъезду и уверенно ткнул в кнопку, оставшуюся со времён таможенного отдела. Ну-ну.

Мелодичный, прямо-таки малиновый перезвон раздался в глубине здания, где до того слышался только приглушённый грохот. Там начальник отдела по борьбе, он же Комсорг, уже битых полчаса тщетно пытается найти шкаф с целыми полками. Чтобы, чёрт возьми, работать было можно.

Здание, выделенное А. Ф. Лисицыну под борьбу с маньяками, напоминало дворянский особняк в первые послереволюционные годы, то есть выглядело разграбленным и непригодным ни для чего, кроме разведения в комнатах костров из поломанной мебели. Подвал затоплен. Звонок у нижней двери мелодичен, но ни ответить в переговорное устройство, ни нажать кнопку для открытия дверей невозможно – их вырвали из стены и унесли с собой жадные таможенники. Замка в нижней двери всё равно нету. На лестнице много дверей – но все заперты, пройти внутрь можно только через ту комнату, где на подоконнике сейчас сидит Дениска.

– Это Эдвард!..

Денис вздрогнул, услышав хриплый голос над самым плечом. Начальник отдела – высокий, широкоплечий, но при этом сутулый и с вечно хмурым лицом человек. И правда, чем-то напоминает несгораемый шкаф – старый, послевоенных лет, крашеный серой краской. На работу является в милицейской форме с завязанным галстуком. Волосы к своим годам сохранил густые, с проседью. И с перхотью.

Но при всём том ходит майор Лисицын совершенно бесшумно. По асфальту, по хрустким веткам в лесу, по рассохшимся полам заброшенного особняка. Да везде.

– Это Эдвард их прислал! – зловеще повторил он, глядя, как самый широкий из бандитов внизу садится обратно за руль джипа, а двое других входят в дом.

– Кто прислал? – не понял Денис, но ответа, конечно же не дождался. Майор просто хлопнул дверью и снова скрылся в глубине здания. Взял и бросил собственного стажёра одного на растерзание двум бандитам, подумал Пелевин. В воспитательных, очевидно, целях. Что ж меня все так воспитывать любят?

В дверь просунулась рука в белом рукаве, сжимающая ядовито-жёлтую шуршащую упаковку. Костяшки пальцев побарабанили по двери с внутренней стороны. Вроде как, постучался.

Энергичный блондин оказался в белой футболке, белых штанах, белых теннисных туфлях, а в целлофане у него были картофельные чипсы, запах которых мигом распространился по всей приёмной. Он деловито огляделся, как будто прибыл сюда на постоянное жительство. Посмотрел на стены, на плинтуса, на закопчённый давно выкуренными сигаретами потолок и бодро изрёк:

– Нет, и в церкви всё не так! Всё не так, как надо!

Следом за ним вошёл человек, не отличающийся ни молодостью, ни спортивным телосложением. Зато в приличном костюме, сшитом на заказ. Явно бизнесмен, не мелкий, но и не из самых крупных. В депутаты не избирался, лично из автомата конкурентов не расстреливал. Оптовые поставки рыбы, или умывальников, или туристическая фирма у него, навскидку прикинул Денис. Лицо бритое, холёное, но на скулах проступает склеротическая синева.

Странная парочка. Делец с секретарём? Отец с сынишкой, которого не с кем дома оставить? Партнёры по теннису?

Денис слез с подоконника и вежливо сказал:

– Здравствуйте. Слушаю вас.

Как будто он, Денис, и правда настоящий сыщик. Такой, к которому идут за помощью невинно заподозренные джентльмены и юные девицы, опасающиеся преследования. Мечты сбываются.

– Вы здесь работаете? – щурясь после тёмной лестницы, посетитель постарше отодвинул руку подальше и прочёл по буквам, как первоклассник: – Цэ-Бэ-Сэ-О-Дэ?

Один такой блокнотик стоит примерно столько же, сколько заплатят Пелевину за месяц стажёрской работы.

– Центр по социально опасным деяниям, – кивнул Денис. – Это мы. Недавно въехали. Таможни тут больше нет.

– Это вы майор Лисицын?

– Нет! – блондин уже стоял у стола, не без иронии разглядывал вывеску и жевал. – Нет, это не майор Лисицын. Алексей Фёдорович Лисицын гораздо крупнее.

«Алексей Фёдорович» он произносил кратко, как «Сейфёдыч».

– Я сотрудник центра, – спокойно сказал Денис, испытывая чувство ничем не заслуженной вины от того, что помещение мало напоминает отдел угрозыска. – Моя фамилия Пелевин. Денис Пелевин. Алексей Фёдорович вышел, но он в здании.

– Рахманов, – представился человек с синевой на скулах. Денис стряхнул карандашные очистки на листок бумаги и отряхнул ладонь перед тем как пожать протянутую руку. А может, и не бизнесмен, а композитор? – пришла в голову идиотская мысль. Вряд ли. Композитор-то был Рахманинов.

Рука у посетителя оказалась горячая и вялая, с тонким обручальным кольцом и массивным перстнем на пальцах.

– «Центр»! – почтительно сказал блондин, постучав пальцем по выпуклым буквам на вывеске. – «По борьбе с социально опасными», это ж надо же! Сейфёдыч достиг вершин!

Лицо у любителя чипсов энергичное, скуластое, сжатое с боков, как нос гоночного катера. Щёки чуть подкрашены ультрафиолетом солярия. Тридцати ещё не исполнилось. С таким мужчиной нельзя знакомить свою девушку, неожиданно для себя подумал Денис, – уведёт. Хорошо, что у меня нет девушки.

– Говоря коротко: розыск маньяков, – расшифровал замысловатое название Пелевин и тут же пожалел о сказанном. Хотелось ответить весомо и с юмором. Хотелось как-то поддержать эту странную беседу. Поскорее перейти к вопросу «а что вам, собственно, здесь надо?».

– Розыск маньяков…

Лицо бизнесмена Рахманова от услышанного дёрнулось. Стали видны резкие глубокие складки у рта и следы седой щетины на подбородке. Стало отчётливо видно: дяде под пятьдесят. И никакой он сейчас не бандит. Испуганный человек никогда не выглядит бандитом.

– Меня направили к вам, – неуверенно сказал бизнесмен, цепляясь за свой блокнот, – на консультацию…

Он оглянулся на блондина. Тот уже стащил с подоконника пару тяжеленных картонных коробок, набитых документами и обмотанных скотчем. Никого не спросив, поставил одну на другую у стола, в виде табуретки. Сел и уже сидя посмотрел на Дениса остренько, как будто тот ляпнул чего не следовало.

– На консультацию к майору Сейфёдычу Лисицыну, – уточнил он и, услышав тяжёлую поступь за дверью, добавил в речь эстонского акцента: – А вот-т и о-он!

Дверь, украшенная прошлогодним календарём таможенной службы, грохнула с риском вышибить косяк. Комсорг Лисицын появился в ужасном настроении. Видеть его в другом настроении Денису пока что не доводилось. В руках легендарный начальник ЦБСОД волок два стула с пыльной бархатной обивкой, а плечи его форменного кителя казались припорошенными снегом. Майору тоже под пятьдесят. И это любой заметит сразу.

– Да? – рявкнул он вместо приветствия.

Бизнесмен Рахманов оторопел. Он всё-таки не ожидал, что легендарный сыщик в собственную приёмную вламывается как в воровскую малину. Денис попытался было что-то сказать, но, конечно, не успел. Молодой блондин заговорил первым, и поскольку он сидел, а остальные стояли, казалось, что он тут теперь главный, причём навсегда:

– Познакомьтесь. Это Сейфёдыч Лисицын, завотделом по маньякам. Это Теймур Ильхамович Рахманов. У него дочь пропала. Четырнадцати лет.

Лисицын посмотрел на гостей и поставил один стул на пол, с таким видом, будто собирался вторым кого-то ударить.

– Глебушка… Тебя прислал Эдвард… – сказал он низким, полным ярости голосом.

– Да, Сейфёдыч! – радостно отозвался обладатель противного имени, комкая в ладони целлофан с не менее противным шуршанием.

Бизнесмен Рахманов огляделся в некотором непонимании и подтвердил:

– Да, я клиент Эдуарда Сергеевича. Он сказал, что я должен обратиться к вам.

Майор шваркнул пыльный стул почти под ноги посетителю, на второй бухнулся сам.

– Ничего вы не должны! Сядьте! По розыску пропавших заявление подаётся в райотдел, где прописаны! Консультаций мы не даём. Не адвокатская контора!

Блондин Глебушка положил одну длинную ногу на другую, качнулся на своей картонной как бы табуретке и с преувеличенной скукой в голосе предложил:

– Вы ещё добавьте, Сейфёдыч, что «не раньше трёх дней безвестного отсутствия». Или «погуляет, сама домой вернётся…» Не тот, знаете, случай, когда девицы нет, потому что подвернулся небольшой секс…

Бизнесмена Рахманова от этой бестактности перекосило. Он задрал подбородок и подёргал узел галстука, словно собрался прямо здесь повеситься:

– Руфу встречает у школы Антон. Это мой водитель. Всегда, – глухо и отрывисто произнёс он, глядя куда-то под ноги раздражённому майору.

– Как имя вашей дочери?

– Руфина Рахманова. Я принёс фотографию.

– Фотографию не надо.

– Вы не понимаете…

– Всё я прекрасно понимаю!

Пелевин тихонько опустился обратно на подоконник. Теперь в комнате все сидели, кроме майора, так и державшегося за спинку второго стула. У Теймура Рахманова непроизвольно дёргалась кожа под глазом. Он молчал.

– С чего вы взяли, что дочь вашу должен искать наш отдел? Абсолютно не наша забота. И для вас гораздо лучше, что не наша!

– «Окраина», – невзначай обронил Глебушка, разглядывая ту часть потолка, где особенно много грязи и даже висит паутина, – серия «Окраина», Сейфёдыч. Сколько там уже эпизодов? Четыре? Пять?

У Дениса аж дыхание перехватило от этого названия.

В картонных коробках, на одной из которых сидит сейчас Глеб, уложены картонные папки с уголовными делами. Есть там и скоросшиватель с надписью «Окраина», а в нём фотографии четырёх или пяти женщин, убитых этой весной. Но кто мог сказать об этом бизнесмену Рахманову, развязному Глебушке или какому-то неведомому Эдварду?

Лисицын зыркнул на Дениса. Ему тоже интересно, кто бы мог сказать. Вряд ли стажёр проболтался, пока майор ходил за стульями.

– Я обратился в консультативное агентство Эдуарда Сергеевича…

– У Эдварда нет агентства! Ни консультативного, ни детективного, никакого!

– Москва не сразу строилась, – негромко пропел Глебушка себе под нос. – Вот, позвольте похвастаться!

Жестом факира извлёк и небрежно кинул на стол картонный прямоугольник. Визитная карточка с серебряными буковками. Благородство-то какое!

Лисицын наконец-то уселся за стол. Ладонью смахнул карандашные очистки и, дальнозорко вытянув руку перед собой, прочёл напечатанное на визитке

КОНСУЛЬТАТИВНОЕ АГЕНТСТВО «Ватсон»

– Вашей дочери четырнадцать лет? Это рано!

– Рано для чего?

– Ваша дочь могла уехать одна на край города в автобусе или на электричке? Мог ей кто-то звонить и договариваться о встрече без вашего ведома? Объявления на столбах она клеила?

Вроде бы майор спрашивал грубо, даже хамил. А лицо бизнесмена Рахманова с каждым вопросом становилось спокойнее, таяла синева на скулах, из глаз уходил потаённый ужас. Денис в тысячный раз позавидовал опыту начальника. Сам он задавал бы вопросы мягко, участливо и, скорее всего через пару минут довёл бы безутешного отца до истерики.

– У вас пропала собака?

– Что? – удивился сбитый с толку Рахманов. – Нет у нас собаки. Руфа очень хотела завести, к Новому году почти решили. Но у меня аллергия…

Желтоватые тонкие губы майора впервые за сегодня раздвинулись в злорадной ухмылке.

– Передайте Эдварду, – с оттенком гадливости попросил Лисицын, старательно глядя мимо Глебушки, – что он плоховато информирован. Слыхал краем уха, что в городе убивают женщин. Может, и так. Но ваша дочь не взрослая женщина, а четырнадцатилетняя школьница.

– Руфа ушла с последнего урока. Она учится в гимназии на Ямской, понимаете? И никто не знает…

Лисицын только плечами пожал. Он-то знает, что школьницы иногда берут и неожиданно для всех уходят с уроков. Даже гимназистки.

– Антон, это шофёр мой, должен был отвезти её на занятия по испанскому…

Рахманов смолк окончательно. Лицо у него теперь было нормального цвета. В глазах светилась тревожная надежда.

– Дети растут, – сухо и скучно сказал Лисицын, – даже дети богатых людей. Иногда делают что-то, чего раньше не делали. Никому не сказав, уходят пить водку и играть в карты с незнакомыми. Пробуют наркотики и попадают в больницы. Вам обязательно надо искать дочку. Как только пройдёт три дня, подайте заявление в райотдел, не побрезгуйте. Но не к нам. И слава богу. Потому что когда к нам, это уже, скорее всего, поздно.

– Эдуард Сергеевич сказал…

– Уважаемый, идите и сделайте что вам велено! – Лисицын снова возвысил голос, и без того не тихий. – Не расходуйте время впустую! Ваша дочь, скорее всего, жива. Нужно найти её живую, и побыстрее. Не швыряйте деньги, как привыкли по любому поводу, не ходите в частные конторы и к гадалкам. Идите и ищите, как все нормальные люди дочерей ищут!

Бизнесмен Рахманов встал со стула. Он хотел, но не в состоянии был объяснить свою тревогу. Чтобы сделать это, пришлось бы снова стать инженером Рахмановым. Который ещё десять лет назад проклинал себя за то, что у четырехлетней дочки с красивым именем Руфина, вероятно, не будет ни красивой одежды, ни частной гимназии, ни поездок на лыжные курорты, ни даже игрушек порядочных. Руфа, дочь бизнесмена Рахманова, всё это имела в избытке. До позавчерашнего дня. Собаку вот только не завели. Аллергия.

Он прекрасно понял всё сказанное. Всё верно. Его дочь не могла уехать куда-то на автобусе или пойти гулять по пустырю. Его дочь не имеет подозрительных знакомств. Её возит на машине морской пехотинец в отставке.

Но какое это всё имеет значение, если Руфа пропала?

– Я напишу заявление в райотдел. Спасибо вам, Алексей Фёдорович, – сказал Рахманов и безропотно вышел.

Глебушка лениво поднялся следом, тоже пошел к двери, у порога остановился.

– Сейфёдыч, – попросил он через плечо и негромко, – вы всё же зарегистрируйте обращение Тимура Ильхамовича, по делу «Окраина». Это вам от Эдварда просто дружеский совет. Гимназия у девочки находится рядом с платформой Ямская. Станция рядом, и электрички в обе стороны ходят. Если память мне не врёт.

И, прежде чем Лисицын набрал воздуху, чтобы послать его подальше вместе со всеми советами, частный сыщик вышел. Подмигнув на прощание Пелевину.

ПРОПАЛА СОБАКА

Майя Сорокина хоть и росла в семье доцента, а потом и декана, не считала себя неженкой. И в институт все шесть лет каталась на общественном транспорте, а не на папином «Москвиче», от поездок «на картошку» и ночных дежурств не отлынивала. Но всё же разница есть. Квартира у доцента Сорокина находится на проспекте Энгельса, в тихом интеллигентном районе, где в советское время селились врачи, профессора и артисты симфонических оркестров. Там рядом была станция метро «Графская», там ездили вместительные «Икарусы», похожие на нарядные жёлтенькие аккордеоны.

Да, там тоже случалось попадать в автобусную толчею. Но ещё никогда в жизни Майя не чувствовала себя такой сплющенной, как сейчас, уезжая куда-то на окраину, где возле Андриановской церкви должен найтись приют «Каштанка».

На каждой новой остановке водитель обнаруживал, что не может открыть ту или иную дверь, и начинал хрипло проклинать пассажиров по трансляции. Его никто не слушал, да и не слышал, поскольку раз за разом в хвосте салона разгорался скандал, сопровождаемый воплями: «Рюкзак! Рюкзак!».

Кто-то там упорно не хотел снимать со спины рюкзак и задевал им по лицу всё новых попутчиков. И этот кто-то не был Костей Лесовым. Потому что когда Димка Лавров вежливо, но твёрдо сказал:

– Нет, Маюша, Костик с нами ехать не сможет, он рюкзак на занятиях оставил, – казалось бы, любому ясно, что это означает «Спасибо, Костя, но не надо нам сегодня помогать». А Костя лишь презрительно повёл глазами поверх плебеев на остановке и промолвил:

– Ну уж раз я с вами в эту толчею полезу, рюкзак пусть там, в больнице, полежит. Не сделается ничего моему рюкзаку.

А кто его звал лезть в толчею? А никто не звал, он сам так решил.

Словно бы почуяв, что Майя на него смотрит, Костя оглянулся и скорчил гримасу. То ли улыбнулся, то ли испытал очередной приступ мизантропии. Место в автобусе он успел захватить козырное – стоял у окна. Прижатый к стеклу и не обременённый ручной кладью Костик мог предаваться высокомерному безделью. Покуда остальные пассажиры обрабатывали друг друга локтями, отдавливали Майе обе ноги, проклиная погоду, правительство и Вселенную, студент Лесовой, изогнувшись, чтобы запотелое окошко стало прямо перед глазами, что-то выводил там пальцем. Так дети малые радуются инею на стекле и спешат оттиснуть в нём оттаявший отпечаток ладошки.

Вот резко изогнутая линия. Похоже, это морда животного, судя по глазам с ресницами и ушам размером с половину морды. Меж ушей Костя старательно вывел две ветвистые палочки – рога оленя. И вот тут Майе стало как-то не по себе.

Про то, что Костя Лесовой влюблён в девушку не из их института, что та носит прозвище Бемби за лопоухость, которую умело прячет под модными причёсками, знали немногие. Дима Лавров человек порядочный и тайны друзей если и выдаёт, то другим, ещё более близким друзьям. На пятом курсе Лавров подружился с дочкой декана, но не требовал за это ни снисходительности на экзаменах, ни тёплого места на кафедре.

– Ты за меня, Маюсимус, не волнуйся. Я на судебку пойду, меня там и так все знают. За Костика вот тревожно. Знаешь Костика Лесового из моей группы?

– Он такой… диковатый? А что с ним не так?

– Он умный, – это прозвучало мрачно, как сообщение, что приятель тяжело болен астмой, – и не диковатый он, а влюблённый. Безнадёжно влюбленный в одного оленя, Маюсимус.

Майя полюбила Димку Лаврова за множество милых черт. За то, что тревожится за друзей куда больше, чем за себя. За прозвище Маюсимус, возвышающее девчоночье имя Майя почти до воинского звания с привкусом благородной латыни. За абсурдные, но с подтекстом, стишки:

Весной Майя убедилась, что Димка нисколько не преувеличивает. В тот день они решили съездить на залив, погулять по пустому пляжу, пока народу мало, а красоты уже много и комары не проснулись. Гуляли допоздна, любовались бледно-жёлтым закатом. И уже возвращаясь, на безлюдной станции увидели знакомую фигуру. Костя Лесовой сидел, свесив длинные ноги в кедах с края платформы, словно старался дотянуться до самых рельсов или терпеливо ждал, что вот подъедет поезд и отрежет эти надоевшие конечности к чертям собачьим. На голову умного студента был натянут капюшон брезентовой куртки, туристы такие именуют «штормовками». Холодно, наверное, так сидеть, подумала Майя, желая доброго вечера, а Лавров тактично заметил:

– Электричка идёт.

Лесовой тупо глянул на горизонт, где на желтоватом майском небе постепенно разгоралась звезда с морды приближающегося локомотива, опёрся ладонями и одним прыжком поднялся на ноги, возвысившись сразу над обоими сокурсниками.

– Она замуж вышла! – сказал он с горькой усмешкой, словно нетрезвый дирижёр воздел перед собой обе руки и стиснул левой пятернёй безымянный палец на правой. – Колечко, Дим! Колечко на пальце, золотое! Я сам видел! Это нокаут, Дим! Это нокаут!

Да так и ушёл по перрону в белую ночь, запихав ладони в брезентовые карманы. Очень эффектно, очень трагично, но, видимо, учитывая, что до города пойдет ещё одна электричка.

– Бемби замуж вышла? – уточнила очевидное Майя.

– Похоже, – сказал Лавров, – у этой оленихи дача где-то здесь, на взморье. Съездил парень в гости.

Майя, конечно, огорчилась и в начале сентября поинтересовалась настроением Костика. Но Димка вдруг резко перестал рассказывать о причудах приятеля. Отвечал туманно:

– Костику теперь не до ерунды, он работу себе наконец-то нашёл, гардероб меняет.

Звучало это недобро, чего-то Димка явно не договаривал. Но встречая Костю на лекциях, Майя и правда стала замечать в нём признаки цивилизации. Нет, студент Лесовой, разумеется, не постригся и не снял с глаз тёмные очки, но вместо кед шлёпал по больничным лестницам кожаными сандалиями, а брезентовую штормовку сменил на кожаную куртку – правда, из секонд-хэнда. Майя надеялась на лучшее. Люди взрослеют и умнеют – если так и дальше пойдёт, он ещё нас с Димкой к себе на свадьбу пригласит. Я обязательно постараюсь поймать букет, обещала себе романтичная Майя. А этой ушастой Бемби так и надо, если она верными поклонниками швыряется.

И вот наступил октябрь. И на безобидный Майин вопрос – а что у Лесового за работа такая? – Димка Лавров ответил уже без улыбки, сухо и безжалостно:

– Работа? Что ещё за работа? Этот романтик поинтереснее дело нашёл. Спит с замужней женщиной и берёт за это деньги… Поганое хобби, на мой взгляд. Подлое.

Майя постаралась заглянуть в глаза Диме Лаврову, который прочно держался за автобусный поручень и не собирался объяснять, чего ради в эту нелепую поездку они тащат с собой бывшего друга с его поганым хобби. Заглянула и догадалась, что Димка тоже заметил уродливую оленью морду, которую друг-подлец нарисовал на затуманенном стекле и почти сразу стёр рукавом.

Где-то в хвосте автобуса слышался резкий голос. Нервная мать воспитывала ребёнка:

– Держись за меня! Держись, я тебе говорю! Не хочешь? Ну тогда падай! Падай! Падай!

Личная жизнь ПОДЛЕЦА

С каблуком правой туфли всё стало ясно, когда Наташка похромала через двор. Каждый шаг отдавался предательской пружинкой в коленке и стыдным холодком в животе. Страшно хочется побежать через детскую площадку к подъезду, но нельзя, потому что изящный каблучок совсем хрустнет, и тогда всё. Это будет падение.

Коленка саднит, джинсы на ней разодраны в хлам.

Вот же козёл, дебил, футболист! – надо бы прошипеть эти обидные слова сквозь стиснутые зубы, но Наташке, честно говоря, сейчас не до ругани. Сама же дура. Замужней женщине по многим причинам не следует жрать пиво в таком количестве, чтоб потом до дому было не дойти. Сейчас каблук подломится. Вот сейчас…

Наташка глубоко вздохнула и поскорее уселась на колесо, зарытое до половины в песок. Появилась такая мода – закапывать до половины старые автопокрышки на детских площадках и красить в радостные цвета. Эта вот голубая. Сейчас туфли эти сниму нахрен, если на меня не смотрит никто. Или нет. Песок будет щекотать ступни, а это невыносимо. Блин, зачем же я столько пива пила?

Сияло по-летнему солнечное сентябрьское утро. Малыши отведены в детский садик, школьники на уроках, детская площадка пуста. Район, что называется, спальный. Могут гулять бабушки с коляской, может алкаш прикорнуть на лавочке. Замужней женщине стесняться некого.

Но если уж утро началось со сломанного каблука, везения не жди.

Красноватый, с серыми проплешинами песок за Наташкиной спиной увесисто заскрипел под раздолбанными кедами. Это не малыш и не старушка, это какой-то мужик, или, что ничуть не лучше, – мальчишка-акселерат. Сразу не разобрать. Сам длинный, лохмы нечёсаные, а дрянная куртка из кожзама куплена, похоже, на барахолке. Ну иди ты, милый, иди мимо и подальше по своим делам!

Но как назло, этот хмырь дошагал до ближайшей дощатой скамеечки, тоже выкрашенной радостно, в цвет яичного желтка, и безбоязненно опустил худую задницу на это шаткое сооружение. В солнцезащитных очках отразилось сразу два солнца, повисших над двором. Потом лохматый парень лет двадцати очки с носа стянул и повертел головой – как будто одновременно решал, которую из квартир, спрятавшихся за окнами многоэтажек, обнести и как это вообще делается? Решить не смог и тогда с хрустом полез в боковой карман куртки. Достал серебристую упаковку с каким-то печеньем и принялся терзать.

Наташке захотелось заплакать, а лучше – завыть белугой. Двадцатилетний мальчишка наконец-то заметил, что на детской площадке находится не один, и улыбнулся эдакой свойской улыбкой. Вот же ж сволочь!

– Вафлю хочешь?

Наташка задрала брови. Из её немаленьких глаз глянули два отражения: взъерошенный, тощий, с длинной протянутой рукой. Упаковку он разорвал с третьей попытки. Жуёт с хрустом, вафельная крошка прилипла к щетине на подбородке и растрескавшимся губам. Щеночек. Иначе такого не назовёшь.

Юный ловелас смотрелся убого. Легче Наташке не стало, но как-то веселее.

– Вафельку? Ты так с девушками знакомишься, что ли?

Названный Щеночком дёрнул плечами, набил рот и, продолжая жевать, невнятно заявил:

– Какая ж ты девушка? Ты дама замужняя, солидная. На крутой тачке приехала.

Ой, блин, снова подумала Наташка. Он ещё и как я приехала видел. День моего позора.

– А что, на машинах только жён возят? – пришлось рассмеяться, чтобы сразу не сгореть со стыда. – А может, я дочка богатого папы? Может, любовница?

– Не, ты не любовница, – безжалостно продолжал Щеночек, не забывая работать челюстями. – Так только на мужей орут, как ты на своего орала. А он тебя за это на тротуар выпихнул. Но ему можно, он же у тебя крутой, и тачка у него крутая, японская.

В голосе этого щетинистого юнца прозвенела такая искренняя злоба, как будто Наташка как минимум не дождалась его, беднягу, из армии. Для этого, правда, бедолаге пришлось бы родиться лет на восемь пораньше.

– Коленка не болит?

– У меня много чего болит, – призналась Наташка, вдохнув поглубже, чтобы говорить как можно спокойнее. – Из «Тойоты» меня никто не выпихивал, я сама упала, потому что пьяная, пива слишком много пила, дура. А почему он при этом трезвый и где я, дура, напилась, это ты вряд ли уразумеешь, Щеночек. Ты там и не бывал никогда.

Если он и правда психопат, подумала Наташка, он меня постарается ударить. И ладно, лишь бы не ногой в живот. А уж там разберёмся, с ответом я не постесняюсь.

Но Щеночек драться не стал. Лишь враждебно осклабился:

– Ах, даже «Тойота»! А он у тебя кто? Брокер? Риелтер? Ты же не назовёшь себя женой «нового русского», это же из анекдотов, это же перед подружками неловко. Значит риелтер, я угадал?

Торговцев недвижимостью юноша обзывал неграмотно и с такой искренней ненавистью во второй букве «е», что Наташка снова засмеялась, на сей раз искренне и очень обидно:

– У тебя что, риелтор девчонку увёл? Чего, угадала?

Он поперхнулся недостаточно прожёванными вафлями. Наташка, собрав все душевные силы, встала на ноги и расправила плечи. Юнец, как и полагается юнцам, вообще перестал жевать и уставился снизу вверх на Наташкину блузку. Стандартно.

– Ты, наверное, решил, что крутой? Что предложишь девушке вафельку, она и покраснеет? Когда я в магазине работала, у нас продавец овощей был, так он всем бананы свои совал. «Девушка, хотите банан? Он у меня вкусный…»

Щеночек опустил взгляд. Но поскольку он так и сидел, развалясь на блестящей жёлтой скамейке, Наташка не поняла: это он потупился или уставился на что-нибудь вроде каблука её правой туфли. Стоять, расправив плечи, ей становилось всё труднее, а повернуться и гордо уйти не получалось.

– Продавцы бананов… Риелтеры… Брокеры… – лохматый юноша покачал головой так скорбно, как будто мнил себя священником, который исповедует беспутную грешницу. – Вафель вы в рот не берёте… потому что «брать в рот» – это же непристойный подтекст… Матом кроете друг друга, а вафлю девушке предложить – это же не комильфо… А уж сказать, что «небо голубое», – Щеночек для понятности махнул рукой на ту самую автопокрышку, и у Наташки снова ёкнуло в животе, – это же вы хохотать до утра будете. «Голубое» – это же совсем похабщина. А по-моему, оно всё-таки голубое… Цвет такой. Ладно, иди домой. Привет мужу, когда вернётся.

Видимо, психованный Щеночек хотел с этими словами встать и красиво уйти навстречу солнечному дню, но у него это совершенно не получилось. Сначала он упёрся ладонями в колени джинсов, приобретённых, очевидно, в том же секонд-хенде, что и крутейшая куртка. Упёрся неожиданно тяжело, как пятидесятилетний складской сторож, страдающий ревматизмом. Выражение скорбного осуждения на его лице сменилось удивлением, к которому крутейшие очки совершенно не шли. С усилием и скрипом, напоминающим, как рвётся полиэтиленовая плёнка, он всё-таки поднялся со скамейки, точнее сказать, отлип. Тревожно оглянулся через плечо, силясь рассмотреть то, что уже прекрасно видела Наташка, – спина и всё, что ниже, у него теперь в горизонтальных празднично-жёлтых полосах.

– Окрашено, – только и смогла выговорить Наташка. Главное не смеяться. Противопоказано ей сейчас это. Но не рассмеяться было практически невозможно, потому что Щеночек завертелся, как будто старался поймать несуществующий хвост, и жалобно бормоча:

– Блин, точно окрашено… Новые купил, позавчера… Масляная, да?

И стал поспешно стаскивать куртку. Молния не расстёгивается у него.

– Всё равно же штаны тут не снимешь, – мстительно усмехнулась Наташка.

– И чем её теперь? Краску эту?

Наташка крепко взяла его за локоть и потянула к подъезду. Парень выглядел хотя и неказистым, но всё-таки одновременным решением проблемы с каблуком, подъездом и выпитым алкоголем, от которого она уже чувствовала себя вполне протрезвевшей.

– Пока краска свежая – ацетоном. У нас есть. Пойдём, отмоешься. Дома у меня никого.

– В квартиру, что ли? – спросил Щеночек испуганно и поглядел на дом, как будто сразу прикидывая, с какого этажа придётся падать, когда визит закончится возвращением законного мужа.

– Нет, блин, в кровать! – почти взвыла Наташка. – Ты идёшь или нет? Мне домой бы побыстрее, а? У меня каблук сломался, и я пиво всю ночь пила. Очень надо побыстрее домой! Дошло до тебя или нет, умник?

– Дошло, – пробормотал Щеночек глухо и, наверное, покраснел там под своей щетиной. Наташке было уже всё пофиг, и она, опираясь на его руку, побежала к подъезду быстрыми, но маленькими шагами, шепча на ходу.

– Ключи в сумочке, достань пожалуйста… Не этот, это от квартиры… Сумку подержи пока… Лифт вызови… Не прислоняйся, ты липкий… Ключи не прячь, чтоб не искать… Третий этаж… И помолчи пока, помолчи… Потом всё спросишь… Дружок…

Газета «ТРЕПАЧ», №10, май 1996 года

Двадцать шестого мая Денис Пелевин сидел на нагретой солнцем парте. И думал о том, что сегодня собирался впервые в жизни участвовать в поисках места преступления. А вместо этого пошёл в школу вместе с лейтенантом Владом Стукаловым. Точнее сказать – в гимназию.

Лейтенант Стукалов поплатился за то, что Сейфёдорыч заподозрил его в предательстве. Позавчера он минут сорок орал на лейтенанта, закрыв дверь и думая, что скандала никто не слышит. Он хотел знать, откуда Эдвард знает про папку с надписью «Окраина»? Ответов Влада слышно не было – вероятно он просто пожимал плечами под пиджаком апельсинового цвета и смотрел пустым взглядом.

Лейтенант Стукалов всегда молча пожимает плечами и всегда носит пиджаки ярких сутенёрских расцветок. Лисицын позвал его к себе в ЦБСОД из полиции нравов, где, как говорят, процветает коррупция. Зачем позвал, на что надеялся – непонятно.

Дениса Пелевина Влад Стукалов невзлюбил с первых же дней работы, когда по приказу майора они целыми днями в одном кабинете читали городские криминальные сводки. Списки происшествий за день, за неделю, за месяц приходили по факсу и печатались на рулонах тонкой голубоватой бумаги с круглыми дырочками по краям. Чтение оказалось не для стыдливых – майора Лисицына интересовали неустановленные серии преступлений на сексуальной почве.

Денис читал сводки быстро, а Влад – зевая с постоянного недосыпа. Когда становилось невмоготу, он пялился через плечо Дениса пустым взглядом глаз навыкате и начинал усердно править авторучкой прямо в таблице, которую аккуратно заполнял стажёр.

– Не «пострадавшая», а «потерпевшая»! Не «подозреваемый», а «задержанный»!

Влад в своё время отслужил и сохранил дембельские замашки. Сам он из сводок не выбрал ничего дельного. А Денис выписал три случая нападений на молодых женщин с марта по май. Их не раздевали и не насиловали, просто душили в лесопарках и на пустырях. Две из трёх искали там потерявшихся собак.

На фотографиях, досланных позже по тому же факсу, жертвы одинаково лежали ничком, и казалось, бедные девчонки прячут в снег и грязь лица от стыда или нестерпимой грусти.

Стукалов тогда просмотрел отобранные распечатки и зачеркнул авторучкой название, которое Денис уже аккуратно вывел на картонном скоросшивателе. «ПРОПАЛА СОБАКА». Потому что в его детстве по радио часто передавали эту нестерпимо грустную песню.

– Такой шифр – это мимо! – сказал Влад. Накарябал поверх чёрным фломастером название «ОКРАИНА» с вопросительным знаком и в таком виде отнёс майору. Майор похвалил. А через неделю и утвердил, когда сводка принесла ещё один похожий случай на окраине.

Вчера оказалось, что исчезновение Руфины Рахмановой уже зарегистрировано как возможный эпизод серии «Окраина». Что девочку будут искать вблизи остановок электрички в черте города. Сейфёдорыч, кривясь, как будто жевал гнилую сливу, пояснил:

– Эдвард считает, что девочка могла уйти с уроков ненадолго, надеялась вернуться к концу занятий. Поэтому вот вдоль этой ветки…

– Садки, – сказал тут же Денис, – платформа Садки, там лесопарк рядом.

Влад покосился на стажёра пустыми глазами и передёрнул плечами. А Лисицын глянул взглядом настоящего Комсорга и сказал:

– Ну вы-то двое завтра в школу пойдёте.

Надо было, конечно, Денису молчать и не высовываться.

– Слушай, что это за Эдвард такой? – спросил он Влада, когда назавтра подъезжали к гимназии для богатых в дребезжащем от старости белом пикапе. Отделу обещали машину поновее в будущем году.

– Эдвард?

– Ну да, агентство «Ватсон». Они кто, частные сыщики?

Влад нынче был в малиновом пиджаке. Он презрительно вытаращился и сказал:

– Не бывает частных сыщиков у нас. Охранники или рэкетиры бывают. И хорош трепаться, стажёр. Мы сюда зачем приехали?

– Допрос свидетелей.

– Не допрос, а опрос. Опрос свидетелей, стажёр! Я тёток опрашивать буду, ты – детей.

Гимназия на Ямской оказалась именно такая, как Денис Пелевин себе и представлял по старым прочитанным в детстве книжкам. Сам-то он закончил стандартную прямоугольную школу, где в одном крыле спортзал, а в другом столовая, где на уроках иногда ругались матом, на переменах всегда курили в туалете и можно было просто так получить сумкой по хребту от старшеклассника. Но где-то там, ближе к центру города, он это знал, существуют школы «с уклоном», «английские» и «физмат». С башенками, колоннами и особыми учениками, детьми богатеньких родителей.

Так вот, тут были и башенки, и ступеньки у входа, и охраняемая парковка для родительских машин. И дубовая, кажется, дверь на пружине, которую лейтенант Влад за собой не придержал, благодаря чему идущий следом стажёр Пелевин чуть не выбыл из строя с черепно-мозговой травмой.

– Тут, наверно, не всегда гимназия была, – сказал Пелевин, оглядываясь в гулком вестибюле. Он заранее ждал, что вестибюль в таком заведении должен быть гулкий и просторный. Малиновопиджачный Влад вполне тянул тут на богатого родителя, каковому любая гимназия должна быть радёшенька.

– Ты чего этот плащ нацепил? – спросил он, смерив Пелевина пустым взглядом.

Чтоб не выглядеть при тебе непутёвым сыночком, хотел огрызнуться Денис. Но вслух сказал:

– Сегодня дождь, деревья мокрые. Я думал, может в парк поедем всё-таки.

– Платформа Садки?

– Ну да…

День на дворе стоял субботний, майский. К этому времени учебный год не то чтобы кончается, но переходит в ту особую расслабленную фазу, когда и учителя, и учащиеся думают о чём угодно, кроме учёбы. Зубрилы с трепетом ждут экзаменов. Парочки жарко целуются. Учителя, коим ещё месяц торчать в кабинетах, с завистью поглядывают на учеников.

Как вчера со мною было, сентиментально подумал Пелевин. И ощутил себя стариком в плаще.

– К празднику готовятся! – с омерзением отметил Влад, проходя мимо рукописного транспаранта «Нам десять лет!». За открытыми окнами было слышно, как на школьном стадионе малыши-шестиклассники дудят в трубу.

Влад сегодня с утра не поел. Примерно раз в неделю он утром не ест, отчего у него весь день болит голова и портится настроение.

Лейтенант Стукалов мечтает похудеть, и совершенно напрасно. Пока он толстый, его никто на свете не примет за сотрудника отдела по расследованию серийных убийств. Даже кобура тяжело колышущаяся под разноцветными пиджаками, не вызывает подозрений. Слева кобура, справа болтается тяжеленный сотовый телефон, из тех, что владельцы сейчас гордо называют «трубой». В целом смотрится как пышная женская грудь.

– Ну всё, стажёр. Я к тёткам, ты к девочкам!

– Я их что, один допрашивать буду?

– Опрашивать, а не допрашивать! Ты же им повестки не посылал? Дениска…

Девочек оказалось пока что три, и какие-то они были на вид совсем не гимназистки. Две, в джинсиках и свитерках, прервали на секунду щебет и насмешливо глядели на незнакомого парня в плаще, на блокнот и карандаш в его руке, на ботинки с резиновыми подмётками. Третья, в длинной чёрной юбке и полупрозрачной блузке, стояла, отвернувшись к шкафу с книгами, и сначала Пелевину показалось, что бедняжку за какую-то провинность поставили в угол. Но она просто красила губы помадой, глядясь в шкаф, как в зеркало.

– Знаете Руфу Рахманову?

Денис знал, что надо представиться и показать удостоверение, но почему-то это показалось сейчас смешным и неуместным. Их же, наверное, предупредили, зачем вызвали.

– Н-ну? – без энтузиазма ответила девчонка в зелёном свитере.

– Вы из одного класса?

– Н-ну?

– Да нет, я так просто, – сказал Пелевин и присел, подвернув плащ, на лакированный солнечно-древесного цвета ученический стол. Стол у окна, и солнце его здорово нагрело.

– Просто этой весной в городе уже задушили пять девушек. Мы немного беспокоимся за вашу пропавшую одноклассницу.

Наверное, из всех слов, которые нельзя было говорить этим девочкам, Пелевин выбрал самые неправильные. Но он сделал это нарочно. Назло майору Лисицыну и лейтенанту Владу, которые запихнули его в этот класс, не удосужившись объяснить, что и как нужно говорить.

Зато девица в юбке сразу обернулась. Пожевала собственные губы, как это делают взрослые женщины, после того как накрасятся, и спросила:

– Руфу не нашли?

Пелевин молча смотрел на неё – пару секунд в глаза, а потом на кофточку. Гимназистка чуть-чуть подождала ответа, потом покраснела и села за соседний стол, отвела взгляд. Девочки в свитерах, сидевшие до того впритык коленками друг в друга, нехотя повернулись к Денису. Вот и хорошо. Даже не пришлось произносить классическое «вопросы здесь задаю я».

– Может быть, она рассказывала что-то в тот день, когда пропала? Или накануне? Запомнили что-то необычное?

Глазки у школьниц стали более осмысленные, и Денис успел мысленно себя похвалить, но тут притворённая ранее дверь клацнула, открываясь, и в класс ввалилось настоящее стихийное бедствие.

Это, безусловно, и был Максим Гудков – тот одноклассник, о котором предупреждал Рахманов. Нет, он не выглядел двухметровым хулиганом с рогаткой в кармане. Был он в шортиках и сандаликах, плечики его сутулились, золотистые волосики локонами свешивались на глазки, вдобавок ещё прикрытые стёклами идеально протёртых очочков, в золотой, как у столетнего профессора, оправе. Мало того, на ходу он пел, точнее бормотал себе под нос хрипловатым тенорком мультяшного зверька:

Так же стремительно, как бормотал, он пробежал между рядами солнечных столов и принялся здороваться с одноклассницами. Непростой ритуал – Гудков прижимался то губами, то подбородком к затылку каждой из хихикающих девочек, при этом чуть прикасаясь согнутыми пальцами то к плечам, то к спине, то к голой шее, что, видимо, получалось щекотно. Девочки повизгивали, а их чуть смущённый вид пояснил Денису, что тут уж ничего не поделаешь – с Гудковым по-другому не бывает.

всё тем же блаженно-нежным голоском протянул этот суетливый юноша, потом прижался щекой к щеке девочки с накрашенными губами и только сейчас заметив Дениса, округлил глаза в удивлении и даже смущении.

– Здравствуйте! – проблеял он почтительно и робко, выговаривая обе буквы «в».

За поясок шортов у него была заткнута свёрнутая в трубочку газета, и Гудков, пущего остроумия ради, прикрыл её ладошкой, как будто переодевался на пляже и вдруг увидел, что не один.

Девочки разулыбались.

– Садитесь, Максим, – сказал Пелевин.

– Ну что вы, – проблеял парень в золотых очках и как мог расправил плечи с видом преувеличенного послушания и усердия, – я постою!

– Вы хорошо знаете Руфу Рахманову?

– Ну, щупал пару раз, – сообщил Гудков с самой наивной из улыбок, но тут же смутился и старательно посчитал на пальцах. – Четыре раза щупал, чтоб не соврать!

Гудковское блеяние было стремительным, но очень отчётливым. Он вовсе не придурок, как охарактеризовал одноклассника своей дочери Теймур Рахманов. Отцам никогда не нравятся ухажёры дочерей, и в данном случае бизнесмен Рахманов оказался не вполне справедлив. Макс Гудков не придурок, а просто избалованная малолетняя сволочь. Пелевин не сразу нашёлся с новым вопросом, и Макс, глядя на девчонок, снова взялся за своё:

На слове «вжик» он хищно выхватил свою газету из-за пояса и сам же сделал испуганные глаза, как будто только что лишился важной части тела. Девушка в зелёном свитере вроде бы снова улыбнулась, но покачала головой довольно осуждающе и сказала, глядя на Пелевина:

– Знаешь, Максик, говорят, что у Руфины неприятности…

Макс Гудков перестал блеять. Он тоже покосился на Пелевина, впервые взглянув в глаза. И уточнил, впервые нормальным голосом:

– Какие неприятности? Кто говорит?

– Её убили. Тут недалеко. Задушили верёвкой, – сказал Денис и, помолчав, добавил: – Может быть.

Может, меня и попрут из стажёров, подумал он, но я своего добился. Дети больше не улыбаются.

– Это не может быть, – сказала девочка в юбке. Гудков молчал. Золотые волосики свисали на очки.

– Почему?

– Руфа умная. Она умная, у неё дома всё о’кей. Она никогда ни с кем и никогда…

Денис медленно посмотрел на Макса Гудкова. И девочки посмотрели.

– Да врёт он всё, – сказал Максик снова своим мерзким бараньим голосом. – Если бы Руфу нашли мёртвую, знаете, какой бы уже шмон был?

Из газеты он сделал нечто вроде веера и теперь томно обмахивался. В классе и правда душновато. Но окно открывать не надо. На стадионе репетируют духовые.

– К празднику готовитесь, да? – поинтересовался Пелевин. – Гимназии десять лет, юбилей?

Он просто не знал, что спросить ещё. Но Максик Гудков внезапно вышел из себя. Он уже не сутулился и не таращил глазёнки за очками. Он стоял в полный рост, на полголовы выше Пелевина, и надо думать, что спортом этот барашек тоже занимается. У них тут у всех родичи богатые. Попробуй у таких родичей спортом не заняться.

– Слушайте, а вы кто? – школьник даже шагнул к Пелевину, набычив свою златокудрую голову, но поскольку тот не проявил желания убегать, сделал вид, что просто переминается с ноги на ногу. – Вы мне ксиву свою покажите, а потом вопросы задавайте. И тогда мы можем на них не отвечать, кстати говоря. Только с адвокатом и с представителем! И про Руфу вы соврали! Никто её не убивал!

– Ну конечно, – сказал Денис спокойно. – Тебе ж её ещё щупать и щупать?

Макс как взмахнул газеткой, так и застыл. Покосился на неё глазами. Нервно облизнул губы. Денис и сам не мог бы объяснить, зачем, но протянул руку и не торопясь сомкнул пальцы на газете. И Макс сразу её отпустил. Девочки любовались этой пантомимой. Но тут дверь отворилась вторично. Денису даже оборачиваться не понадобилось, чтобы понять – это Влад.

И Макс Гудков тоже понял, что это Влад. Что это лейтенант Стукалов, которому отлично можно будет нажаловаться на стажёра Пелевина. Это понимание двумя лампочками загорелось в глазках златовласого гимназиста. Жаловаться он за годы обучения в гимназии научился отлично.

– А вы сами-то, вообще, нормальный? – задал он вопрос уже прежним, наглым голоском.

Всё. Стажировка окончена, подумал Денис. И тут же услышал мрачный голос лейтенанта Стукалова:

– Сворачивайся тут, поехали. Ты угадал. Это в парке.

В руке у Влада неуклюжий телефон с антенной. А на лице то выражение, с которым Влад выезжает на найденные трупы. И честно говоря, в такие минуты на лейтенанта даже можно смотреть без отвращения.

Пелевин уложил в карман плаща так и не раскрытый блокнот с карандашом и вышел. Влад оглядел школьников тяжёлым недружелюбным взглядом и прикрыл дверь.

– Газетку мою забрал… – виновато развёл лапками Максим Гудков и улыбнулся одноклассницам.

Серия убийств «ОКРАИНА». 6 случаев

Теймур Рахманов шёл по лесопарку не разбирая дороги. Под итальянскими ботинками хрустел песок, а иногда, когда он сходил с дорожки, пружинила трава. Стволы деревьев убегали за спину, унылые, одинаковые в зеленоватом сумраке. К вечеру майское солнце скрылось в хмари, и погода стала обычной для этого города.

Отставая метров на двадцать, шагал личный водитель Рахманова Антон. Тоже в заграничном костюме, мрачное бритое лицо, пиджак расстёгнут, на поясе видна кобура.

А всего в двух шагах за спиной Рахманова держался невысокий и немолодой человек, одетый не по погоде в демисезонное чёрное полупальто. Казалось немыслимым, что его короткие ноги выдерживают темп этой непонятной гонки по лесопарку. Ветки, упавшие с деревьев за зиму, хрустели под ногами, по канавам ещё текли весенние ручейки. Но человечек в полупальто шёл себе и шёл, не спотыкаясь и не оступаясь, только прокашливался каждые полминуты, будто намерен спеть оперную арию. Больше всего он походил на птицу – на серьёзную и уверенную в себе ворону, которая прыгает по луже, но зорко поглядывает по сторонам. Завязыванием галстуков он себя не утруждал, и воротник белоснежной рубашки свободно болтался вокруг немного уже дряблой, но всё ещё крепкой шеи. Маленькая собачка – до старости щенок: так, кажется, говорят.

И когда Теймур Рахманов остановился, недоумённо поглядев вокруг, человечек за его спиной вновь откашлялся, как будто каркнула тактичная, вежливая ворона:

– Кха!

Рахманов приложил обе ладони к скулам и медленно, с остервенением потёр.

– Мы же… Не туда пришли, Эдуард Сергеевич?

Человечек в чёрном подошёл и посмотрел снизу вверх.

– А куда вы шли, Теймур? – участливо спросил он. Рахманов повёл глазами и понял, что забрёл почти что в болото. Осины и берёзки тут росли чахлые, заморенные, а под подошвами работы итальянских мастеров ощущалась вода. Эдуард Сергеевич стоял на сухой кочке и казался выше, чем есть.

– Кха! Я напомню. Я позвонил вам из офиса, Теймур. Вы подъехали через двадцать минут на личной машине. Я назвал вам адрес: лесопарк Садки. Ваш шофёр довёз нас досюда, вы ничего не спрашивали у меня. Вы вышли и направились в парк. Я пошёл за вами. Вы мой клиент, я вас бросить не могу.

Рахманов смотрел на него. На скулах и щеках у него блестели мелкие прозрачные капли. Но это не слёзы – мало кто видел Теймура Рахманова плачущим.

– Кха! Два дня назад, – продолжал Эдуард Сергеевич, сунув руки в карманы полупальто и нахохлившись, – я сказал вам, что надеяться не на что. Я прямо сказал вам, что ваша дочь, скорее всего, мертва. Так или нет, Теймур Ильхамович?

– Да. Но откуда?.. – Рахманову не хватало воздуха на долгий ответ. Но собеседник отвечал ровно, как будто вёл обстоятельную беседу.

– Откуда я знал? Понял, когда мне сказали, что Лёша Лисицын согласился искать. Он зря ничего не делает. Я не знаю всех деталей расследования, которое он назвал «Окраиной». Но сам Лёша эти детали знает.

– Нет, откуда вы узнали сегодня?

– Где её нашли? Я плачу деньги за информацию. Разные деньги, разным людям. И сообщаю её тем, кто мне за неё деньги заплатил. Вот вам, например. Кха!

Минуту стояла тишина. Над головами двух немолодых людей затянула однообразную песенку какая-то весенняя птица. Водитель Антон молча стоял в отдалении.

– Я… Могу туда идти?

– Нет, Теймур. Пока ещё не можете. Вы мой клиент. Мне не нужны душераздирающие сцены.

– Её… могут… её увезут…

– Её уже увезли. Вам предстоит официальное опознание, похороны. И всё это я уже пообещал вам позавчера. Помните?

– Да…

– И я уточнил: наша договорённость в силе? И вы заплатили мне. Наличными. Кха!

– Да, Эдуард Сергеевич.

– Вы заплатили мне не для того, чтобы я нашёл погибшую. Это сделали и без меня.

– Чтобы тот, кто убил…

– Чтобы я нашёл того, кто убивает женщин на окраинах в этом году. Убивал и обязательно убьёт снова.

– Да, я всё помню, Эдуард Сергеевич.

Рахманов снова яростно потёр зудящие скулы. Синюшные пятна заблестели ярче.

– Наша договорённость в силе? – негромко поинтересовался Эдуард Сергеевич.

Бизнесмен Рахманов кивнул. Посмотрел прямо и сказал довольно длинную фразу.

– Когда Руфине было четыре года, я её возил на пляж, в Дюны. На электричке. Там поезд идёт мимо таких песчаных склонов. И на одном склоне было кладбище – оградки, памятники. Она увидела и спросила меня: что это за домики такие? Ну я решил не объяснять малышу, сказал: там живут люди, которые раньше были. А Руфа спросила…

Птица всё пела. Эдуард Сергеевич слушал клиента внимательно, не смаргивая. Рахманов переступил промокшими ботинками и, глядя себе под ноги, договорил:

– Спросила, можно ли нам в таком домике пожить будет. Я сказал, что когда-нибудь обязательно поживём…

– Очень печально. Очень. Кха! – сухо согласился собеседник. – Вот тут наверх поднимемся. Где кустов меньше.

Они прошли по склону, цепляясь за ветки и стволы. Миновали коллектор дождевого сброса, где глубоко под крышкой люка гудел водяной поток. Водитель Антон выбрался наверх первым и остановился, увидев в конце тропинки какого-то юношу в плаще. Юноша занимался тем, чего никто никогда не делает в вечернем парке: стоя на тропинке внимательно читал газету. Рахманов обернулся, переводя дыхание, к Эдуарду Сергеевичу:

– Я этого парня уже где-то видел!

Эдуард Сергеевич легонько вздохнул, сунул руки в карманы полупальто и двинулся по тропинке первым. За деревьями виднелись очертания железнодорожной платформы. А лицо у поставленного в оцепление стажёра Пелевина было оскорблённое и возбуждённое одновременно, когда он увидел трёх мужчин, идущих по парку, и встал поперёк дорожки.

– Туда сейчас нельзя, – сказал он, стараясь говорить, как умеет говорить Влад Стукалов – тем занудным голосом, которому обычно верят без объяснений. Но Эдуард Сергеевич не поверил.

– Нам можно, – сказал он, посмотрев на стажёра снизу вверх. – К Алексею Фёдоровичу.

Денис Пелевин шагнул было в сторону, но тут же встретился глазами с Теймуром Рахмановым. Бизнесмен смотрел ему прямо в глаза. Без выражения.

– Нет, стойте, – потребовал Денис и свободной рукой потянул из кармана милицейскую рацию. – Говорит стажёр Пелевин. Только что подошли двое… Один из них потерпевший… Отец потерпевшей. Он заходил в отдел, помните?

Выступив из-за спины Рахманова, водитель Антон протянул большую руку и легко отодвинул стажёра. Силушки богатырской у личного шофёра бизнесмена Рахманова хватит ещё на троих стажеров, не обеспеченных даже форменной одеждой, не говоря уж о личном оружии. Денису мешали газета и рация, которая хрипела в руке.

– Теймур! Кха!

Рука ослабла. Отец потерпевшей покорно отступил. Не пошёл по тропинке.

– Увезли её уже.

За деревьями проехал небольшой белый пикап, свернул к станции и скрылся. Вообще-то на машинах в лесопарк нельзя. Но кого это сейчас волнует?

Лисицын подошёл минуты через три. Один, без Влада.

– Какого дьявола, Эдвард? – крикнул майор уже издали.

– Да, Лёшенька, и тебе добрый вечер! – откликнулся человечек в чёрном и нахохлился, как ворона, собирающаяся вытащить кость из собачьей миски.

Лисицын перестал его замечать. Подошёл к Рахманову и сказал негромко:

– Для вас очень плохие новости. Вашу дочь задушили четыре дня назад, почти сразу, как пропала. Вам надо будет подъехать в морг. Сочувствую.

– Я всё это знаю. Я хочу пройти туда, где её нашли.

– Зачем?

– Эдуард Сергеевич мне сказал…

– Эдуард Сергеевич здесь никто!

– Кха! Будь я никто, Лёша, ты бы здесь не стоял!

Воцарилась зловещая тишина. Стихли даже птицы. Майор Лисицын ожесточенно отряхивал левое плечо от перхоти. Оцарапал ладонь о звёздочку и угрожающе переспросил:

– Что ты имеешь в виду, Эдик?

– Ты про этот труп даже не знал. И не узнал бы, если бы мой клиент не обратился к тебе. И не знал бы, где искать, если бы Глебушка…

– Только попробуй ещё раз прислать этого своего клоуна!..

– Этот клоун – коммерческий директор моего агентства! – веско напомнил Эдуард Сергеевич. – Но, как видишь, я пришёл сам! Моё агентство поработало на пользу твоего отдела. Могу я хотя бы осмотреть место происшествия? Или нет?

– Нет у тебя никакого агентства! – взревел Лисицын.

– Скоро будет! – величественно пообещал человечек в чёрном полупальто.

С минуту двое мужчин, огромный и маленький, переводили дыхание, словно два средневековых рыцаря, сошедшиеся на лесной дороге, разбившие о шлемы друг друга пару копий и убедившихся в примерно равной мощи соперника. Теперь надо слезать с коня и переходить к сложной и изнурительной рубке мечами. А кругом толпятся простолюдины, и при них как-то неловко рубиться в полную силу.

– Лёшенька, – проникновенно, как будто только что подошёл, заговорил Эдуард Сергеевич, совершая маленькие шажки поперёк дорожки, – кто-то в твоём новом отделе оказался достаточно умён, чтобы заподозрить серию убийств в райотдельских сводках. Теперь не помешало бы эту серию раскрыть. Твоему потрясающему отделу, полное название которого я запомнить не могу, это надо просто позарез. Но твоя версия была про собак, про объявления на столбах. Так вот, серию ты вычислил правильно, но версия твоя не сработала. У дочки Теймура Ильхамовича собака не пропадала. Кха!

– А откуда ты вообще знаешь версии моего отдела?

– Я плачу деньги за информацию! Кха! И использую её! Я направил к тебе клиента. И ты нашёл шестой труп!

– Это не доказательство!

– Для суда – нет! Для нас с тобой – да! Убийца с окраин не читает объявления на столбах! Точнее сказать: не только их читает, выбирая новую жертву! А выбирает он прямо сейчас, Лёшенька! В данный момент! И ты пока не понимаешь, как он это делает! А надо бы понять, если ты намерен ему помешать!

Денис Пелевин слушал этот безобразный скандал так же молча, как и двое коротко стриженных мужчин, одетых в дорогие заграничные пиджаки. Наверное, бизнесмен Рахманов и его шофёр могли бы добавить пару слов по теме. Но не пытались. Отец погибшей массировал пальцами скользкие щёки. Водитель Антон сжимал и разжимал увесистые кулаки.

И Денис тоже ничего не сказал. Хотя держал в руке номер газеты «Трепач» за май 1996 года. Пару часов назад он отобрал его у мерзкого одноклассника Руфины Рахмановой. На полосе с объявлениями там обведено кое-что.

Р-315. БМААКСУ. Счастье какое! Через рельсы, через парк! Фэнкс огромный-преогромный! РУФА

Но показать эту газету майору Лисицыну Денис решился только на следующий день.

ПРОПАЛА СОБАКА

спел Дима Лавров, придвигаясь к автобусному окошку. Майя Сорокина, уже сидящая напротив, привычно подождала продолжения, но Дима решил, что и так достаточно смешно.

В автобусе стало посвободнее, и искатели дога Гарри смогли устроиться там, где в старых жёлтых автобусах на оконном стекле всегда написано «Места для пассажиров с детьми и инвалидов». Раньше обычно висела ещё касса с плексигласовым прозрачным козырьком. В прорезь пассажиры бросали пять копеек и откручивали себе положенный билет. Сами. Было же время.

Лавров выбрал куда сесть не без умысла. За пять лет дружбы он усвоил, что Костя Лесовой не садится на «места с детьми» никогда и ни за что. Почему, Костя? Фрр, Дима! Потому что они для инвалидов. Но тут же нет ни одного инвалида, Костя! А если войдут? Ну войдут, так уступим. А почему это, Дим, я должен кому-то место уступать?

Ну и славно, подумал Лавров, глядя на улицу сквозь буквы, оставшиеся на окне. Вполне классически надпись пострадала от монеток школьников и прочих хулиганов и читалась, как

«…я – пассажир… ты – инвалид…»

За окном проплывали бесконечные серые дома – то маленькие пятиэтажки, то блочные кварталы. Казалось удивительным, что город ещё не кончился, что автобус снова и снова поворачивает и проезжает мимо пустой витрины с вывеской «Мясо» и картинкой коровьей морды, сляпанной из коричневых загогулин. Мимо бензоколонки, через короткий виадук – казалось бы, всё – но нет, снова кварталы домов.

Костя Лесовой величественно стоял у заднего окна и, кажется, размышлял, не выйти ли прямо здесь. С него ведь станется. Но у какого-то технического училища в автобус ввалилась толпа девиц и на свою беду обступила одинокого гения. Толпа была небольшая, всего три девушки, но они хохотали и ругались матом. Не со зла, а потому что выросли в районе, где так не ругаются, а разговаривают.

– Не слушай, Маюсимус, – посоветовал Лавров.

– Я, между прочим, в психушке работаю, – напомнила Майя Сорокина печальным голосом.

А вот у Кости Лесового этого преимущества не было. Он строго посмотрел на девиц один раз. Посмотрел другой. Девицы это заметили, и им явно польстило внимание. Ещё одну остановку они матерились уже нарочно, кокетливо подбирая выражения и поглядывая на смущённого, как им казалось, небритого интеллигента в кардигане. Еще остановка, и они вышли, без лишней необходимости протиснувшись между Лесовым и автобусным поручнем. Чтоб запомнил.

– Ну, сейчас ты услышишь, Маюсимус, – пообещал Дима, заметив, что бывший приятель идёт по салону большими шагами. Конечно. Девушки ушли, а поорать-то надо.

– Быдло щебечущее! – безжалостно сообщил Лесовой, плюхнувшись рядом с Лавровым и с вызовом покосившись на сокурсника. Курсе этак на третьем Димка, бывало, такими высказываниями возмущался, обзывался фашистом и возникала бодрая и содержательная приятельская дискуссия. Но шестикурсника Лаврова на этой кобыле уже не объедешь.

– Брюнеточке ты особенно понравился, – спокойно сообщил он. – Будь ты поумнее, Костя, вышел бы за девчонками и расширил круг романтических знакомств.

– Ф-р-романтических? В этой глухомани?

Костя с такой ненавистью указал на проплывающий за окном бетонный забор, как будто это была колония строгого режима, а сам он – отсидевшим десяток лет зеком.

– А у тебя теперь это от адреса зависит? «Двухкомнатная в центре, смежные не предлагать»?

Майя Сорокина почувствовала, что дружеская перепалка вот-вот перейдёт границы и постаралась интеллигентно вмешаться:

– Есть такой анекдот про глухомань…

Она рассказала анекдот и к финалу покраснела, хотя никаких плохих слов говорить не пришлось.

– Где ж ты такие анекдоты добываешь, Маюсимус? – с участливостью детского врача спросил Лавров.

– «Не скучай», – ответила Майя и, видимо, испугавшись, что её слова примут за указание к действию, поспешно пояснила: – Это газета такая.

Костю Лесового аж перекосило. Он полез рукой куда-то под застёгнутые на животе пуговицы, некоторое время рылся там, как будто доставал пачку банкнот из секретного, булавкой застёгнутого кармана. Но извлёк только мятую газету с отвратительным зелёным языком на заголовке.

– Не эта, часом? – спросил он.

– Амбивалентный рисуночек, – заметил Лавров. – «Трепач. Независимая газета для любителей информации. Номер девятнадцатый, октябрь». Это что за гадость такая?

– Это вот то, что они читают! – проскрежетал Лесовой и махнул рукой так целенаправленно, как будто давешние пэтэушницы до сих пор бегут за автобусом стаей голодных волчиц.

– С чего ты взял?

– Да что я, глухой, что ли? – взвился Костя Лесовой. – «Купончик», «у тебя есть купончик», «а я ещё надыбала купончиков»… Это для них как наркотик, понимаешь?

– Не улавливаю, – честно признался Лавров. – Что там такого страшного в этой газетёнке? Реклама борделей? «Майн кампф»?

Лесовой прикрыл глаза, как будто всю жизнь силится объяснить окружающим таблицу умножения, а те и цифры-то запомнить не в состоянии, и некоторое время сидел с этим хорошо знакомым Диме Лаврову выражением отчаяния на лице. Потом сказал тихо, но твёрдо:

– Я не злюсь, Дима. Мне их просто жаль. Это поколение на десять лет моложе нас. Им не вдолбили в голову того, что вдалбливали нам. Что человек должен уметь думать. У нас не было другого выхода, у них – есть. За них подумают другие. Те, кто покажут им рекламу по телеку, те, кто предлагают купить купончик, сигаретку с травкой, газетку с анекдотами. Их никто не заставляет. Но им так проще. Они скоро привыкнут этим питаться, как уже привыкли матом крыть и пиво хлестать. И вот тогда можно будет написать им в газетке что угодно, хоть путёвку в бордель, хоть повестку на фронт. И они купят газетку и спасибо скажут. И ни я, ни ты не сможем им тогда помочь! И никто не сможет…

– Эх молодёжь, молодёжь! – скрипучим стариковским голосом подвёл итог Лавров. – Короче, Маюсимус, не покупай эту газету, а то в публичный дом угодишь.

Майя Сорокина снова зарделась. А Костя Лесовой открыл наконец глаза и поглядел на однокурсников почти с азартом. Разгладил на колене измятый газетный лист.

– Ну хорошо! – предложил он спокойно и даже весело. – Вот ты, Дим, просто почитай. И ты, Майя, тоже.

На газетном листе в шесть колонок теснились набранные очень мелкими буквами прямоугольнички со словами. Некоторые обведены линией шариковой ручки.

А-501. СЛАВА, Славик, Славочка, Славулечка, Славский! Я всё там же. AЛЕHA

Д-389. ЛЮЮЮДИИ!! Найдитесь, кто поймёт моё безумие от Толкиена! Пишите все! И полурослики, и смертные, и даже гоблины! Нужен кому-то верный маг пятнадцати лет, который /точнее которая/ ненавидит подлость? Я могу! Рэндальь, она же ДИНА

Д-392. ТУДЫПС тап топ стоп, чего это я? Абзы, авзы, сорри, мужики, мысли не соберу после вчерашнего. Ну ёлы-палы, кыска, это моя миска! Ваш ДУДУС

К-511. ОТДАМ в хорошие руки молодую тёлку. Светленькая, кличут Машкой, молока много, телится регулярно. Звонить по ночам. КАПИТАН СНИКЕРС

Л-470. ПИПЛЫ! Кто выучит играть на губгармошке? ЛИЗЕРГИНКА

Л-475. СВЯТОЗАРФУ. Твои слова про женскую грудь в прошлом ТР навеяли только одну цитату: «Всё, что всплывает, – одинаковое». Прими и не серчай. ЛОРИТА ИЗ БЕРНГАРДОВКИ

М-523 СВЯТОЗАРФ, мой мужчина на газоны не гадит. Он только слюни по квартире развешивает. МЯУ.

С-496. ГОСПОДА. Жизнь наша как поезд и всё под уклон. Вот и лето прошло, словно и не бывало, и карнизы мокры, будто дождей не хватало. Искренне ваш СВЯТОЗАРФ

Т-422. ОЛЕГ. Ты гиббон! ТОВАРИЩИ НЕТОВАРИЩИ

Ф-289. РЕБЯТА, умоляю! Потеряла единственного друга возле Пр. Просвещения. Сеттер рыжий, уши лохматые. Зовут Чарльз. Он без меня не выживет, а я без него. Плиизе! ФИГА СЕБЕ

Личная жизнь ЩЕНОЧКА

Он сидел на краю кровати, уткнув острые локти в колени и стиснув ладонями нос, словно хотел вытянуть его подлиннее. Позвонки на тощей спине Наташка могла бы сейчас пересчитать. Щеночек переводил дыхание, как собака, сбежавшая из дома, носившаяся до одури по полям и наконец-то вывалившая язык и усевшаяся под забором.

– Спасибо, милая!

Наташка натянула простыню до самых глаз. В такие минуты её обычно обуревает скромность. Ногам стало прохладнее – простыня на кровати оказалась лежащей поперёк.

– У тебя красивые копыта, – сказал Щеночек. Наверное, считал это бог знает каким комплиментом, но голос, звучащий тускло и бесстрастно, Наташку в восторг не привёл.

– Копыта? Хвост и вымя?

Он обернулся через плечо и уставился в Наташкины глаза, хлопающие из-под надвинутой простыни. В щенячьем взгляде читалось огромное удивление, как будто женщина в кровати не выполняет каких-то важных обязательств, не шепчет нужных слов, не светится от счастья в полумраке спальни.

– У меня ноги, а не копыта, – сказала Наташка без особой строгости, но твёрдо.

Щеночек обвёл спальню взглядом. Собственно, это не спальня даже, а просто комната, где стоит двуспальная кровать. Вряд ли в приличной супружеской спальне должен стоять письменный стол и висеть на стене футбольные бутсы. Но подобранный во дворе парень безошибочно нащупал взглядом застеклённую фотографию, где Наташка в белом платье на высоких каблуках взмахнула руками, швыряя вверх нечто бесформенное. Фотография висела над столом, правее бутсов.

– Я знал девушку по прозвищу Бемби, – сказал Щеночек значительно и веско, как будто сообщал о том, что владеет замком, где живёт фамильное привидение.

– И что ты с ней сделал? – усмехнулась Наташка.

– Я её бросил.

– Интересно… Я почему-то думала, что она сбежала от тебя с торговцем недвижимостью.

Он резко поднялся с кровати и прошёл по комнате, прилипая пятками к паркету. Добрался до фотографии и постучал пальцем по стеклу.

– Это ты так замуж выходишь? Регистрация брака и кидание букета?

– Нет, – сказала Наташка и повернулась набок. Иногда получалось, иногда нет, но в этот раз удалось идеально: в два движения она скатилась с кровати, изящно обернувшись простынёй на манер Древней Греции. Это сразу придаёт уверенности в разговоре с мужчиной.

– Но это же букет?

– Это не регистрация. Это мы в церкви венчались, а потом гостей позвали. Раньше не до того было.

– А! – щенячья улыбка стала злорадной, как у пьяного подростка в подворотне. – Значит, Господь ваше семейное счастье благословил? Ты в бога веришь, что ли?

– А ты нет? – спросила Наташка, окинув выразительным взглядом. Он сразу понял намёк, поднял футболку, кинутую на пол возле кровати, принялся натягивать. Штаны и куртка, кое-как отмытые от масляной краски, обтекали в ванной, наполняя квартиру едким ароматом растворителя.

– В церковь я не хожу, – сказала она, – но ни во что не верить – это тоже как-то тупо. Чаю выпьешь?

Щеночек сглотнул. Видимо, в горле пересохло, а согласиться на угощение не позволяет гордость.

– С детства полюбились? Сразу поженились? С годами всё крепче? – вопросы он задавал всё с той же адской иронией несмышлёныша, потешающегося над взрослыми.

– Нет, не угадал, – снова усмехнулась Наташка.

– А кто он у тебя? – Щеночек снова побарабанил по фотографии, но уже настойчивее, как будто старался разбить стекло. – Брокер? Менеджер? Продюссор?

В последнем слове он безграмотно заменил «е» на «о», да ещё и «с» презрительно протянул.

– Вот он сейчас с работы приедет, – пообещала Наташка с лёгкой многообещающей улыбкой и прошла на кухню. – И ты сам у него спросишь.

– Значит, просто бандит? – крикнул Щеночек вслед, но она уже открыла кран, наполняя электрочайник. Настроение хорошее, игривое. Голова ясная. Ночной беспредел в танцевальном клубе забыт, как после крепкого сна.

– Если чай собираешься пить, джинсы не надевай. Табуретка лакированная, снова прилипнешь.

– Что же мне, в трусах тут ходить? – донеслось из ванной.

– А то я тебя в трусах не видела…

Вазочка с карамельками стояла на кухонном столе. Фантики со слониками. Наташка в детстве такие страшно любила и старается покупать, пока ещё продают. Хотя вкус уже не тот.

Щеночек вошёл в небольшую кухню угловато и примостился на табурет неловко. Надо ему либо совсем сбрить щетину, либо отрастить богемную бороду. Хотя мне-то что за забота? – подумала Наташка.

– Тебя что, четыре девчонки подряд бросили? Одна с брокером, другая с продюсером?

– Нет, – сказал он, с хрустом разгрызая карамельку. – Только одна.

– Их грызть не надо. Зубы сломаешь.

– Не сломаю, – отрубил он так мрачно, как будто только что лишился пары резцов, но стесняется в этом признаться. Наташка придвинула вторую табуретку и села так, чтобы своими коленями коснуться его коленей.

– Ты чего злой такой, Щеночек? Девчонок в этом мире на тебя хватит, ещё и останется. Ты красивый, ты ласковый. Душ только принимай почаще.

Щеночек не выглядел сейчас ни красивым, ни ласковым. Солнце било ему в глаза через кухонное окно, жарко и неприятно, время перевалило за полдень, и сентябрьское небо голубело в полную силу. По поводу душа он собирался ответить что-то сразу, но помолчал, а потом заговорил с обманчивым спокойствием в голосе, как какой-нибудь профессор, блин:

– Поведение женщины обусловлено биологически. Гормоны требуют родить ребёнка. Для этого нужно выбрать самца получше. Личностные качества тут не столь важны.

– Я не рожу от тебя ребёнка, – сказала Наташка, – успокойся ты, пожалуйста.

Щеночек задрал брови и взглянул на хозяйку квартиры как на исключительную дуру. Для небритого парня, сидящего без штанов на чужой кухне, он обладал неплохим самомнением.

– Деньги! Мышцы! Секс! – проговорил он веско, как будто заклинал древнее зло в языческом капище. – Бемби выскочила замуж за тихого зануду, ездящего на старом «Вольво», а ты за крутого бандюгу на японской тачке. Правда, руль у тачки справа, тоже чуть сэкономили. У каждой из вас своя цена, у тебя она просто выше. Но цену не сама женщина назначает.

– А кто назначает? Уж не ты ли? – поинтересовалась Наташка, ополаскивая кипятком заварочный чайник.

– Мужчина, по крайней мере, знает, что такое любовь!

Она рассмеялась так искренне, что, ставя чайник на стол, едва не уронила одеяние из простыни.

– Ты так решил, потому что я с тобой переспала, что ли?

Это его уже всерьёз зацепило:

– У тебя в спальне фотка на стенке! Год назад, или два года, ты пообещала любить своего менеджера до гроба! И что? И вот я тут сижу, на вашей семейной кухоньке! Значит, ты врёшь! И не ему врёшь, и не мне, а себе самой!

– Ты тут сидишь, – пояснила Наташка, с удовольствием прихлёбывая горячий чай, – потому что мне во дворе утром очень захотелось. Это не значит, что я Андрея не хочу. Или что Андрей меня не хочет и не любит. Это не так просто, Щеночек. Вот женишься – начнёшь разбираться.

– Я не женюсь.

– Все так говорят.

– Я не женюсь, – повторил он и в наглых глазах его загорелось сверхчеловеческое презрение к Наташке лично и ко всей Вселенной в придачу, – слишком уж хорошо я вас понимаю. Я слишком хорошо знаю, что вы сделаете в следующий момент…

Наташка протянула руку и выплеснула ему на голые колени полчашки горячего чая. Щеночек взвыл и вскочил как ошпаренный – что, собственно, и было правдой. Обеими ладонями он держался за ноги и смотрел на Наташку с неподдельным ужасом.

– Ну, – весело уточнила Наташка, – что я сейчас с тобой сделаю? В хлам!

И, стиснув левый кулачок, прицельно врезала ему по кончику носа. Это неопасно, но очень больно.

– Ой! – протяжно закричал Щеночек с огромным огорчением в голосе и схватился за нос.

С минуту постоял, беззвучно всхлипывая. Потом молча вышел с кухни в прихожую. Не отнимая ладони от лица, стал возиться, надевая джинсы и обувь, роняя из карманов куртки на пол и снова запихивая обратно какие-то ненужные предметы. Наташка допила чай, съела ещё одну карамельку и вышла провожать гостя, только когда услышала щелчок открывшегося дверного замка.

Он стоял на пороге и смотрел влажными глазами. Куртку не надел, тащил за шиворот, как браконьер, пойманный с поличным и волокущий по земле свидетельство собственного позора. Наташка целовать его не стала, но не отказала себе в удовольствии улыбнуться на прощание:

– Мне всё очень понравилось, – сказала она и захлопнула за ним дверь своей квартиры.

Газета «ТРЕПАЧ», №6, март 1996 года

К середине июня над городом повисла невыносимая душная жара, и Эдуард Сергеевич сменил чёрное пальто на чёрный же старомодный плащ из шуршащей материи, достаточно нелепый вкупе с сандалиями на ногах. Стремительно шагая впереди по железнодорожным шпалам, он казался тем самым чёрным человечком, каких обычно рисуют на плакатах «Не бегите по путям перед электричкой». С трудом поспевающий за ним Глеб был в белой сорочке, голубом с металлическим отливом галстуке и с папкой для бумаг под мышкой. Со стороны он казался агентом-риелтором, силящимся выгодно продать клиенту железнодорожный тупик.

Но не так-то это просто…

– Кха! Женщина шла от станции по путям. По краю насыпи ещё лежал глубокий снег.

– Глубокий снег в конце марта? – недоверчиво уточнил Глебушка.

– В середине, кха! Не поленись, открой газету!

Владелец и учредитель консультативного агентства «Ватсон» прыгал по шпалам шустро, как воробышек, и оборачивался на с трудом ковыляющего Глебушку с недовольным видом.

– Газету печатают дважды в месяц, объявление было в пятом номере. И это не ты меня, это я тебя должен спрашивать, лежал ли в то время тут снег? А ты должен это уже знать, подняв данные…

– И ещё о погоде, – унылым радиоголосом откликнулся Глеб, – уровень снега в канавах вдоль железнодорожных путей в Петербурге неуклонно снижается…

Эдуард Сергеевич сунул руки поглубже в карманы плаща и высокомерно нахохлился.

– Глебушка! – сказал он мягким голосом, каким обычно объясняют в сотый раз. – Мне не нужна справка с печатью. Только твоё компетентное мнение. Ты должен знать, лежал ли в канаве снег. Как ты это узнал – прочтя газету, посмотрев кинохронику или увидев во сне, – мне не важно. Я не об этом должен сейчас думать!

– Ты должен думать только о женщине, шедшей тут в марте по шпалам, – Глеб склонил голову с покорным официантским видом, – о женщине с потерянной собакой…

– Кха!

С высоты железнодорожной насыпи летний город выглядел жарким и пустым. С голых кирпичных стен запылёнными стёклами тускло глядели на пути окна третьих этажей. Вроде и близко до горячего потрескавшегося асфальта между домами. А как туда выйти между заборов и гаражей?

– Там под фонарём тропинка есть, – сказал Глеб, сверяясь с протоколом в папке, – судя по словам свидетельницы, подозреваемый пришёл оттуда.

– Она доехала сюда на электричке, – подытожил Эдуард Сергеевич голосом мыслителя, а может, и прорицателя, – а убийца уже ждал её здесь.

– Она доехала сюда на метро, – уточнил Глебушка. – Рядом с платформой Графская есть станция метро «Графская». И мы не знаем, убийца или нет. В тот раз он никого не убил.

Метров через тридцать ржавые рельсы кончились, упёршись в бревно, выкрашенное белыми и чёрными полосками. Вполне удобное, чтобы на него присесть.

– Воздержусь, – хмыкнул Глебушка, – у меня штаны белые.

Эдуард Сергеевич, он же Эдвард, забрался на полосатый насест без кряхтения и лишних движений, сохраняя во взгляде серьёзность. Сандалиями он едва доставал до щедро насыпанного гравия. Под сандалии руководитель агентства «Ватсон» привык надевать чёрные носки, и с этим ничего уже не поделать.

– Фотографий никаких нет, разумеется?

– Было б здорово, кабы тут в марте гулял по снегу бродячий фотограф, – согласился Глебушка, – но увы, Эдвард. Поскольку тут никого не убили, сюда даже не ездили эксперты и кинолог с собакой. Дама написала заявление в райотдел…

– А много позже Лёша Лисицын отыскал и включил заявление дамы в дело «Окраина» как эпизод. Комсорг зря ничего не делает.

Глебушка выволок из брючного кармана упаковку чипсов и принялся шумно жевать их. Весь его вид говорил о равнодушии к талантам Комсорга. Эдуард Сергеевич строго склонил голову набок:

– Сколько лет даме?

– Тридцать шесть.

– Это много.

– Да не так уж это много, – пожал плечами Глеб. – Помню, был у меня небольшой секс…

– Кха! Для тебя немного, а для нападавшего может оказаться много. Она блондинка?

Глеб вытер пальцы о штаны, открыл папку и сощурился, пытаясь рассмотреть малюсенькую, дважды отксерокопированную фотографию.

– Не сказал бы.

Эдуард повелительно похлопал по полосатому бревну рядом с собой. Как добрый монарх, предлагающий без церемоний присесть на собственный трон.

– Если я тут сяду, – сухо заметил Глеб, – мы с тобой станем похожи на двух уединившихся голубых.

– И кто это увидит? – невозмутимо осведомился Эдуард Сергеевич, кивнув на кирпичные дома.

– В том-то и ужас, что никто. Чипсы будешь?

– Кха!

Коммерческий директор набил рот, открыл папку и прочитал нарочито невнятно:

– «Высокий, без головного убора. Светлые, зачёсанные назад волосы, в очках». Если твоего Комсорга не подвело оперативное чутьё, если в марте у железнодорожной станции Графская на женщину пытался напасть серийный убийца, значит, мы имеем его описание. И у Лисицына оно есть. Одного только я не пойму: какие следы ты тут ищешь на прошлогоднем снегу.

– Здесь он не стал её убивать, – сказал Эдуард Сергеевич, сложив губы в задумчивый бантик.

Глебушка тяжело вздохнул:

– Ты хочешь вычислить тайные мотивы злодея? Почему он назначает встречи у платформ электричек, но именно в этом железнодорожном тупике у него пропало желание?

– Может, она ударила его коленом в пах?

Глебушка снова вздохнул. Видимо, вопрос задавался не впервые и не всегда кстати.

– Об этом не сказано, – тактично ответил он, с трудом разбирая строки, напечатанные под копирку, а потом прошедшие через ксерокс. – «Обхватил за плечи, пытаясь повалить на снег. Мне удалось вырваться, и я побежала обратно к станции. Он не последовал за… не преследовал… за мной».

– Тут лежал снег! Надо читать протоколы, там всё есть! – торжествующе заметил Эдуард Сергеевич. – «Удалось вырваться». Она что, учительница литературы?

– Кассирша.

– Плохой протокол.

– Не спорю.

– Может, это хабалка, которая покрыла его матом, отчего пропало всякое желание душить её на этих рельсах. Может, накрашенная фифа, которую тронь за плечо – она уже решит, что насилуют. Из текста не следует.

Глеб вздохнул ещё тяжелее. И безрадостно покивал головой:

– Надобно найти потерпевшую, посмотреть, толстая она или худая, блондинка или нет. Надобно эту бабу обаять, а потом компетентно тебе доложить, можно ли верить её описанию. Не проблема, сделаю. Ради этого мы сюда тащились по жаре?

– Вообще, Глебушка, не ты это должен делать. И не я. Кха!

Эдуард Сергеевич спрыгнул с насеста и ещё раз обошёл железнодорожный тупик, поминутно рискуя зацепиться сандалиями за что-нибудь и скатиться в гущу чертополоха. Брезгливо, как дохлую гадюку, пошевелил ногой вросший в землю обломок обгорелой доски. Глеб всё это время энергично жевал, перечитывая протокол и вполуха слушая бормотание:

– Здесь лежал снег. Здесь тропинка, мимо гаражей. Тут светил фонарь. Станция там.

– «Когда утром того же дня звонил мне по телефону, сказал сойти с платформы и пройти дальше по путям до тупика. Так гораздо ближе».

– Тут она подошла к нему с собачьим поводком в руках. Спросила, где же собака. Собака заперта дома, сказал он. Женщина посмотрела на дом, на который указал напавший… Он обхватил… Она побежала.

– «Примерно через пятьдесят метров оглянулась, подбирая упавший зонт. Нападавший так и стоял под фонарём, смотрел вслед».

– Поводок не нашли?

– Нет. Пропал.

Эдуард Сергеевич проницательным взглядом окинул насыпь, как будто желая найти пролежавшую здесь всю весну пропажу и закрыть таким образом дело о похищении собачьего поводка.

– Зонт, – сказал он с ударением, – ещё лежал снег, но она уже таскала с собой зонт. Значит, на улице уже шёл дождь.

– Ну теперь-то всё стало ясно! – сказал Глебушка и высыпал на ладонь, а потом и в рот последние крошки из пакета. – Ты хочешь угадать погоду, когда убийца выходит на охотничью тропу. Первые убийства, согласно сводкам, случились в начале весны. Зимой дождь не идёт.

Глебушка вяло поаплодировал, шурша пустым пакетом. Эдуард Сергеевич сурово откашлялся. Он не разделял энтузиазма.

– Кха… В прошлом году тоже шёл дождь, тоже терялись собаки. Но, если верить Лёшиным сотрудникам, убийства начались в этом году. Кто там занимался сводками? Твой Владислав лично?

– Влад со стажёром смотрели.

– Стажёр – это тот парень, который догадался про газету?

– Ну да. Денисом его зовут.

– Комсорг Лисицын умеет подбирать сотрудников.

– Звучит самокритично, – отметил Глебушка, беззаботно теребя свой лазурный галстук, – и вместе с тем звучит оскорбительно.

Эдуард Сергеевич по-вороньи покосился на сотрудника и спросил:

– Куда ты, собственно, так вырядился?

Глеб взглянул на часы и кинул смятый пакет на рельсы:

– Намечался небольшой секс. А я вот тут по рельсам гуляю. Не твоя проблема, верно, Эдвард?

– Секс – это вообще не проблема! – сказал Эдуард Сергеевич с победным видом столетнего ворона, познавшего в жизни всё – и радости, и беды. – Вот понос – это проблема, да! И не загрязняй природу, будь добр!

– Забудь, – бесстрастно огрызнулся Глебушка.

Эдуард Сергеевич медленно зашлёпал сандалиями обратно к станции. Руки за спиной, как крылья. Тихое ворчание под нос:

– Этим не я должен заниматься. И не ты. Нужен такой вот Денис. С чистой пустой башкой, который в оперативной работе – ноль, которому мозги занять больше нечем.

– Чего ради? – Глебушка пошёл следом по ржавому рельсу, балансируя папкой для бумаг, хотя и с довольно унылым лицом. Эдуард Сергеевич не обернулся на вопрос, но выставил перед собой руку с тремя выпрямленными пальцами, как будто собирался преподать урок по складыванию фиг и кукишей.

– У нас сейчас на руках три версии по поводам к нападению. Первая – убийца читает на столбах объявления о пропаже собак, звонит по ним, вызывает владельцев на окраину и там душит. Будь это так, Лёша Лисицын вычислил бы район, где гуляет преступник. Ободрал бы все столбы. Повесил бы своё объявление, заманил бы и повязал злодея. Лёша Лисицын так не делает – почему? Потому что знает: Руфа Рахманова не искала собаку, не было у неё собаки. Лёша ищет и находит эту поганую газетёнку. Там жертвы размещают объявления, о собаках, да мало ли о чём, убийца их читает, вступает в переписку, тащит на окраины и душит… Если бы Комсорг так считал, он отправился бы в газету и…

– Так он отправился в газету, – с долей злорадства заметил Глебушка. Они почти дошли до станции, оставалось только упереться ладонями покрепче и вспрыгнуть на платформу. Любопытно посмотреть, как с этим справится почтенный Эдуард Сергеевич.

Эдвард не справился никак. Резко развернулся и пронзил сотрудника гневным взором.

– А что не так? – удивился Глеб. – Я ж объясняю: Влад мне звонил. Твой гениальный Лёша направил Влада в редакцию и убедительно просил больше не печатать номера телефонов в ихних объявлениях… А давай я тебе помогу залезть? А то тут электрички ходят иногда. И пассажиры уже оглядываются.

Эдуард Сергеевич словно не слышал. Он смотрел в выцветшее от жары июньское небо и сопел носом. Помолчал, пнул гравий сандалией и произнёс голосом, где презрение смешалось с чем-то вроде восхищения:

– Лёша… Лисицын… Гордый красавец Комсорг. Кха! Блин!

Серия убийств «ОКРАИНА». Эпизод №7

В воздухе пахло мокрой после ливня травой. И помойкой.

К вечеру душный июньский зной снова поплыл над шоссе, и лежать на боку сделалось жёстко и неудобно. Кассандра подтянула коленки к животу и посопела носом, но легче от этого не стало. Песок впивался в плечо и бедро, а во рту навеки поселился отвратительный вкус металла. Кася тронула языком стальную коронку слева, и, конечно, снова оцарапалась об острые обломки соседних зубов. Так и блевануть можно, подумала Кассандра. Надо бы вставать.

Медленно, чтобы не наткнуться на какой-нибудь камень или, не приведи господь, на осколки расколотой бутылки, она перекатилась на спину, вытянула ноги – во всю длину, даже потрясла ими в воздухе – и сладко застонала. После дневного сна помогает пиво на донышке недопитой бутылки, но если его нет, хорошенько размять затёкшие икры тоже неплохо.

Ещё не открывая глаз, Кассандра отряхнула пальцы, чтобы не нанести песка, и хорошенько протёрла ресницы. Это тоже бодрит. Солнце ещё не село, но просвечивало сильно сбоку, сквозь заросли полыни. Хорошенько примяв мокрые стебли и постелив поверх кусок клеёнки, Кассандра устроила себе что-то вроде курорта. Вязаная кофта почти высохла. Надо бы ещё и юбку снять и загорать, как на пляже, подумала она с сильной долей самоиронии.

– Вставай. Замёрзнешь…

Мужской голос прозвучал не по-ментовски. Мужик явно сомневается, что в полыни у шоссе нашёл не дохлятину, а вполне себе живую женщину лет тридцати. Хотя по Кассандре с первого взгляда, конечно, не скажешь. Не будем винить мужика за недогадливость.

Она разлепила веки и посмотрела, кого это принесло.

– Вставай, говорю. Ночью холодно.

Он стоял спиной к солнцу, запрятав ладони в карманы плаща. Тень тянулась по траве через Касины ноги. Она села и потянулась за кофтой. Всё-таки кофта выглядит чище футболки.

– Ты откуда здесь такой взялся? – спросила она невнятно, потому что под языком было гадостно. Поискала куда бы сплюнуть, плюнула в траву. На заданный вопрос мужик и не подумал отвечать – наверное, не расслышал. Всё так же стоял и глазел на Кассандру каким-то изучающим взглядом. В обоих карманах плаща у него что-то напихано. Явный придурок.

– Астроном, что ли? Звёздочки считаешь?

Тут придурок прищурился сквозь стёкла и удивился. Настолько удивился, что шагнул ближе, но брезгливо стараясь не наступать на клеёнку. А зря он так – вполне чистая клеёнка, чья-то старая скатерть в траве валялась.

Кася застегнула пару пуговиц на кофте и махнула рукой, сама не уверенная в направлении:

– Ну там же у вас Пулковская обсевра… обсер… – слово показалось слишком забавным, и она рассмеялась, потом отплюнулась ещё раз.

Он присел на корточки, подобрав полы плаща. Может, подумала про себя Кася, у него такое отклонение. Ездит по помойкам, ищет беззубых тёлок лет тридцати. Сажает в какую-нибудь роскошную тачку, отвозит к себе домой. Отмывает в душе…

Тоской немыслимой веяло от этой гипотезы. Потому что всяко в мире бывает, но уж эдак – точно нет.

– Ты не из Питера сама? – спросил он. Нахмуренный лоб и очки придавали ему унылый вид придурка-учёного, который летом ходит по зарослям полыни и кузнечиков сачком ловит.

– Уфа, город такой знаешь? – спросила она с вызовом.

– Давно с Башкирии? – деловито уточнил очкарик в плаще. Что-то он себе думает, что-то прикидывает. Мент? Ну совсем не похож на мента.

– Лет двадцать как приехала, – сказала она насмешливо. Пусть хотя бы удивится. Пусть хоть спросит: да сколько ж тебе лет тогда?

Не спросил. Придурок долбаный. Кассандре захотелось разреветься. Кофта не высохла после утреннего ливня, да и футболка тоже. Мокрые тряпки начинают снова потихоньку вонять. А солнце уже невысоко, уже за травой не греет. Сейчас зубы стучать начнут.

– Ты где-то здесь рядом живёшь?

– Ага! – она снова обвела рукой высокую, выше пояса, если подняться на ноги, траву. – В обсе… в Пулковской!!! Там дома рядом… Старые…

Вообще-то она до тех домов ходила только пару раз, за «горючим» и немудрёной закуской. И вовсе не завидовала жителям домов, где из железобетонных трещин выглядывали тараканы. Но сейчас захотелось почему-то соврать. Здорово было бы жить в этом Пулково, в квартире хоть с клопами, хоть с тараканами, а на помойку таскаться затем только, чтоб мужика красивого на ночь подцепить.

– А пошли ко мне? – залихватски предложила Кася и решительно поднялась, пошатнулась, почувствовала его руку под своим острым локтем. Надо же. Не побрезговал. Тачкки на шоссе не видно. Как он сюда добрался? Неужели пешком от платформы электрички? И главное, как заметил Кассандру? Сдохнуть можно, какой интересный, загадочный, даже сексуальный мужик. Что ж ты молчишь, не отвечаешь девушке, козёл?

Вместо того, чтобы ответить, мужик в плаще задал встречный вопрос. И запутал Кассандрины мысли окончательно.

– А собака у тебя есть?

Вообще по свалке бегает немало собак, некоторых Кася даже кормит иногда. Но нельзя же врать всё время. Она снова расхохоталась, мотая головой. Если он поверил, что она живёт в уютной квартирке с болонкой на подоконнике, он ещё больший придурок, чем казалось.

– Газеты читаешь?

Тут Кассандра отчётливо поняла, что сейчас блеванёт. Может быть, не через секунду, но ждать недолго, и беседу пора сворачивать. Что она и сделала, употребив короткое выражение из трёх слов. Ну не должен мужик, даже сильно загадочный, спокойно слушать, как его материт грязная, тощая бомжиха в мокрой и наверняка уже сильно вонючей одежде.

А он, блин, всё держал её под локоть. Он, блин, потянулся ей под подбородок. И, прежде чем она успела подумать, что вот и всё, тут её в этой полыни и придушат, вот оно, оказывается, как бывает, выудил откуда-то с плеча прилипший там к мокрой футболке крестик на засаленном сутажном шнурке. Кассандре пришлось глаза скосить, чтобы понять, что этот придурок творит вообще.

– В бога веришь, что ли?

– Ну да, – сказала Кася таким похмельным тоном, как обычно отвечала ментам и контролерам в электричках, – и ты веришь. И все верят…

– А какая там река протекает, в твоём городе? – спросил он. И Кассандра сразу поняла, что спалилась.

Кася сбежала из дома всего-то пятнадцать лет назад, и дом этот располагался в городе Тюмени. Но отвечать, как в кино, на вопросы «ты что, с Урала?» Касе осточертело, отчего и возникла привычка всегда в ответ врать про Уфу, или про Томск, или про любой другой город, где в жизни не бывала. Похоже, этому придурку не по душе, когда врут. Не время сознаваться.

– У… Уфимка… – сказала Кася наугад. – Речка Уфимка.

– Пра-авильно, – одобрительно протянул очкарик в плаще.

– Да пошёл ты… – окончательно разозлившись, Кася чуть поменяла формулировку, чтобы совсем уж понятно стало, выдернула локоть. А он и не препятствовал-то особенно, потому что полез сразу в оба свои кармана. Вдруг подумалось, что сейчас этот извращенец распахнёт плащ, а под плащом-то у него и никакой одежды, и эта мысль показалась исключительно тошнотворна. Кася отвернулась, поскорее уперлась ладонями в край бетонной трубы.

И конечно уже не заметила, как за ее спиной высокий, аккуратно причёсанный человек в очках и плаще вытащил из левого кармана страшно перепутанный собачий поводок. Растянул обеими руками…

ПРОПАЛА СОБАКА

Дима Лавров знал Костю Лесового с первого курса, со всеми его достоинствами и недостатками. И тех, и других было немало. Но неприятнее всего, что Костя постоянно и без повода врёт.

А как известно, именно те, кто постоянно и беспричинно врёт, – люто и искренне ненавидят любой обман.

Б-401. ТРАВКЕ. Травка не зеленеет, Солнышко! Травку крошат в салатик. И иногда ещё покуривают… БЭРИМОР ОБЫКНОВЕННЫЙ

М-614. ДЕМОКРАТУ. Мой мужчина твоего кота на клочки порвёт если на улице встретит. И будет прав. Намордники для слабаков и импотентов. МЯУ

В салоне автобуса никого, кроме троих студентов, не осталось. Натужно гудел двигатель, побрякивали на ухабах разболтанные поручни. Читающая газету вслух Майя Сорокина чрезвычайно похожа на психиатра, оказывающего медпомощь в полевых условиях. Психиатров специально обучают доброжелательному вниманию ко всему, что волнует пациента.

– Система такая, – пояснил Костя Лесовой голосом, каким обычно объявляют войну всему миру. – Вот ты купила газету, просто для интереса. «По приколу», как они говорят. Прочитала и увидела, что тут напечатан купончик. Платить за него не надо, он уже тут, бесплатно. Ну прикольно же. Надо только вырезать и вписать туда что угодно, ну хоть «Травка зеленеет, солнышко блестит, товарищи». Подпишешь. Отправишь. И купишь газету снова, чтобы увидеть свой прикол напечатанным на бумаге. А там тебе уже кто-то ответил, что травку на самом-то деле курят. Тоже прикол. Надо бы поддержать остроумную беседу. И купить ещё один номер. Всё. У газеты появился постоянный читатель.

– Это секта, Маюсимус, – с преувеличенной серьёзностью догадался Дима Лавров. – Ассасины.

На далёком уже втором курсе в зимнюю сессию Костя Лесовой за каким-то дьяволом поведал сокурсникам, что лечится от наркотической зависимости. Нет, он не трепался об этом всем и каждому, а как обычно, обронил пару фраз с брезгливым презрением к столь пустому занятию, как разговоры. Но Лаврову, как приятелю, однажды расписал в подробностях, как «посещает клинику на Фонтанке и его там с уколами отучают». Никаких уколов при этом на руках лохматого студента не наблюдалось, и Лавров пару недель терялся в догадках – чего ради этот цирк. Как оказалось, Костя боялся завалить сессию. И вместо того чтобы приналечь на зачёты, озаботился «легендой», чтобы сокурсники, не дай бог, не вспоминали его, отчисленного, как банального лентяя. Недолеченный наркоман – это ведь куда интересней, куда загадочнее.

Он это не в деканате врал. Он это на занятиях однокашникам по учёбе втирал. Сессию ту он, конечно, сдал – он их всегда сдаёт.

не без намёка промурлыкал Лавров и протёр рукавом снова запотелое окошко. Ранее нарисованный пальцем на стекле олень стал почти незаметен. А автобус ехал уже не по улице и даже не по шоссе, а по каким-то асфальтированным кривым тропинкам, со всех сторон обступленным мокрым, но ещё вполне себе зеленеющим кустарником. Глухомань – она и есть глухомань.

Костя на намёк не обиделся, он его просто не услышал и не понял. Костя продолжал охмурять Майю, то есть, уставясь сквозь зеркальные очки, ждал, пока та прочитает все объявления на газетной полосе и признает, что газета «Трепач» плохая. Очень.

– А вот здесь люди вообще про кино спорят… про политику умные вещи пишут… – вкрадчиво и коварно подсказал он, тыча не слишком остриженным ногтем в газетный лист. – Круто, правда?

Д-397. СВЯТОЗАРФУ. …Тарковский не любил советскую власть. Тарковский уехал от советской власти в Италию, и там умер от ностальгии по той стране, которую показал в «Зеркале». А Феллини жил в Италии всю жизнь, застал Мусоллини и снял «Амаркорд» о той стране, где прошло его детство. О стране, где правил Мусоллини… ДЕМОКРАТ

– Мысль не завершена, – согласилась Майя.

– Не завершена, потому что не влезла. В одном купоне помещается триста печатных знаков. Много не распишешь. А данному трепачу, чтобы показать, какой он умный, этого мало. Но не беда. Можно зайти в редакцию, там есть окошечко, и там продаются купоны. По двести рублей, мелочь. Но вот этот ДЕМОКРАТ покупает их десятками, мысли печатает с продолжением – это уже газете доход. Д-396. Д-397. Д-398…

Д-398. СВЯТОЗАРФУ. … который был уродом и бездарем так же как Гитлер, Сталин и любые диктаторы двадцатого века. Диктаторы любят только себя. Искусство для них существует, пока прославляет их. А женщина – пока терпит высказывания, вроде тех что ты пишешь Лорите из Бернгардовки. ДЕМОКРАТ

– Да плевать этому Демократу и на Тарковского, и на диктаторов, – иронично прошипел Лесовой. – Они просто с этим Святозарфом делят какую-то дуру из соседнего объявления. В глаза её не видели, диктаторов как звать по-настоящему, не знают, но делят, умничают!

На четвёртом курсе Лесовой, временно прекратив рассказы о легендарном оленёнке Бемби, взял за обыкновение скупо, но настойчиво делиться с лучшим другом радостями интимных встреч с какой-то там Элиной. И если в школьницу, которая позволяет иногда водить себя в кино, Лавров поверить ещё мог, хоть и с грехом пополам, то новая пассия Кости Лесового оказалась то ли разведёнкой, то ли молодой вдовой, настолько страстной, что Дмитрий Васильевич Лавров догадался: Костя опять чего-то ради врёт. Сначала было подозрение, что дело в прогулянных лекциях – нельзя же просто признаться, что проспал их по природной лени. Куда солиднее, если студента измотала целая ночь любви!

Но всё оказалось ещё смешнее. После очередного занятия по кожным и венерическим болезням, проходившего в закрытой больничке на улице Шепетовской («Шапито» на студенческом жаргоне), Костя Лесовой торжественно отправился не на троллейбусную остановку, а в местную лабораторию. «Сдавать кровь на Эр-Вэ и ВИЧ». Это, если кто не знает, анализы на неприличные заразные болезни. На следующем занятии Лесовой столь же торжественно и вполголоса сообщил Лаврову, что ни сифилисом, ни СПИДом пока не страдает. А с чего бы тебе страдать, Костя? Ну, при моём образе жизни…

Любой студент-медик помнит, как, проходя курс дерматовенерологии, на первом занятии нервно чесался, а к концу первой недели испытывал неодолимую тягу уточнить состояние своего полового здоровья. Многие и уточняют, вопреки логике, анамнезу и обычному для небогатой студенческой жизни аскетизму. Но один лишь Костя Лесовой придумал страстную вдову Элину, чтобы не казаться самому себе идиотом, проверяясь на СПИД, когда уже полгода и в кино-то сводить некого!

– Это всё враньё! – Костя хлопнул по несчастной газете так, словно собирался пробить её кулаком и тем продемонстрировать уровень рукопашной драки не ниже чёрного пояса. Он и карате где-то когда-то изучал, если ему верить. Да и как не верить-то?

– Что именно враньё? – уточнила Майя с видом безмерной доброжелательности. Автобус заворачивал на конечную остановку. Сейчас поездка завершится, причём без скандала, без ссоры, без споров о политике. Майя молодчина, хороший из неё врач будет.

– Вот эта беззаботная, бездумная, безответственная трепотня! Которая является банальным разводом на деньги и прекрасной возможностью для туповатых подростков стать ещё тупее! – отчеканил Костя Лесовой, аккуратно сворачивая газету в неаккуратный жгут. Как будто хотел напоследок перебить в автобусе всех мух, которые имели неосторожность не уснуть к середине октября.

– В общем-то, ты прав, – с обезоруживающей кротостью сказала Майя, – но ничего же страшного от этого не произошло?

Лесовой задрал колючий подбородок и опёрся на шаткий поручень, чтобы, когда дверь автобуса разъедется в виде гармошки, сразу спрыгнуть на землю. Когда Костя Лесовой задирает подбородок, это должно означать, что Косте всё ещё есть что сказать, но он больше не желает. Не соизволит.

И вот только тут Дима Лавров вспомнил, почему название измятой и изруганной в пух и прах газетёнки показалось таким знакомым. Про эту газету тоже упоминали в том разговоре, который он слышал на кафедре. В разговоре о серии жестоких убийств на окраинах Санкт-Петербурга.

Личная жизнь ОБМАНЩИКА

Щеночек сидел на той же самой жёлтой с серыми проплешинами скамейке. И точно так же жрал свои идиотские вафли из блестящего пакетика. Наташка увидела его в кухонное окно, когда вышла покурить. Посмотрела на часы – полседьмого вечера. Солнце уже цепляется за крыши. Сентябрь.

Наташка потянула с табуретки водолазку, понюхала, не слишком ли пропотела. Нормальная водолазка. Для такого романтичного свидания в самый раз.

Заглянула в комнату, прислушалась к дыханию спящего мужа. Андрей заявился нынче посреди дня, свалился на кровать и сразу уснул, дышит хрипло, но ровно. Просил не будить даже если позвонят.

Осторожно, чтобы не хлопнуть, Наташка прикрыла дверь квартиры, вытащила ключи из замка. Сбежала по лестнице, чувствуя себя снова школьницей, которая крутит романы сразу со всеми мальчишками в классе. Это стыдно, но весело.

Щеночек услышал, как хрустит песок на дорожке. Услышал, узнал, понял. Но не обернулся. Грустновато улыбаясь, он дожевывал вафлю и разглядывал голубую автопокрышку. Как будто пытался силой мысли восстановить присевшую туда Наташку.

– Привет. Ты чего тут снова забыл?

Чтоб его черти подрали. На небритой мордочке Щеночка улыбка исподлобья стала радостной, почти торжествующей. Она пришла! Он смотрел на автопокрышку, и вот Наташка снова к нему пришла! Жизнь удалась, можно сказать!

– Я чего-то ответа не слышу.

– Так я живу тут рядом, – Щеночек неопределённо мотнул кудлатой головой куда-то через улицу и дальше. Тут и вопросов не возникает: соврал. Помнит она, как он в прошлый раз шёл тут через двор. Напористо, как лось, как подросток, забредший в чужой, незнакомый район, где можно и по морде получить, и незнакомую девчонку закадрить. Но так глубоко вдумываться нет настроения.

– Да не живёшь ты тут.

– Дядя мой тут живёт, – нагловатой радости в его голосе стало чуть меньше, но упрямство никуда не делось, – через дорогу: дом тридцать четыре, корпус два, квартира сто восьмидесятая.

Поди проверь, мол. Щеночек не просто так приходил и ждал Наташку на площадке несколько дней. Он готовился к разговору. Немножко обидно, честно говоря, что мальчик так был уверен, что разговор состоитсяёёё.

– Дядя, значит?

– Да. Сейчас уехал, ключи у меня.

– В смысле, «хата свободна»? В гости что ли зовёшь? – расхохоталась Наташка.

В серых глазах Щеночка поголубело. Там такая загорелась радость, такое исполнение надежд, что даже смеяться показалось совестно. И она спросила, уже вполне сочувственно:

– Влюбился в меня, что ли?

Глаза сразу погасли. Того и гляди заплачет. Чтобы на это не смотреть, Наташка уселась рядом на скамейку, толкнулась плечом в плечо и сказала по-приятельски, почти на ухо:

– Слушай, мне с тобой в прошлый раз было хорошо. Правда. За нос в хлам разбитый прости, я немножко стерва, ну ты понял уже. Но слушай… У меня муж есть. И я его люблю. Хотя и стерва.

Грустная улыбка Щеночка стала очень и очень злой.

– Муж… – повторил он с едкой усмешкой недоделанного донжуана. Наташка не рассердилась.

– Да, муж. Спит сейчас наверху, дома. У него на работе трындец полнейший. Пришёл усталый, я его поцеловала, покормила, спать уложила.

– Только поцеловала?

– Не наглей, – спокойно посоветовала Наташка.

Щеночек совсем сник. Окинул двор взглядом поджигателя.

– Синяя праворульная «Тойота Камри», – сказал он с весёлой ненавистью. – Твоего бандита?

– Ага, – в тон ему усмехнулась Наташка, – только не бандит он.

– А кто, футболист?

– С чего ты взял?

– У вас в супружеской спальне бутсы на стене висят! – сказал Щеночек с торжествующим видом интеллектуального превосходства. Он ещё и наблюдательный.

Наташка ласковым-ласковым кошачьим движением потянулась к обёртке, забытой на скамейке. Вытащила последнюю вафельку и надкусила, поглядывая лукаво. Щеночек подавился всеми оставшимися вопросами и замолк.

– Ты тут сидишь, – проговорила Наташка, нарочно с набитым ртом, – и фантазируешь, что ждёшь меня. Весь такой влюблённый и тёпленький щеночек. А нет, не нужна я тебе. Тебе нужен ответ, что за зверь такой замужняя женщина. Чтобы понять про эту свою… Как там её кличут-то? Бамбини? Ну и что, что она теперь замужем? Может, ещё есть шанс? Как со мной в прошлый раз?

– Ну ты правда стерва!

Не так уж оробел этот Щеночек. Не заплакал, не убежал. Таким взглядом прошёлся по тоненькой водолазке, что аж мурашки по коже.

– А сама-то? Увидела меня в окно и выбежала, чтоб веником прогнать? Пока венчанный муж не проснулся? Так торопилась, что лифчик забыла нацепить?

Это он прав. Это Наташка опрометчиво поступила.

– По носу давно не получал? – ласково напомнила она, сжимая кулачок. Он ничуть даже не испугался, ответил почти мечтательно, заглянув прямо в глаза:

– Давно. Дней десять уже…

Блин, мы сейчас с ним опять поцелуемся, подумала Наташка, но отодвигаться не стала, заговорила негромко, как будто сказку малышу читает:

– В футбол Андрюша играл ещё в школе. Такой был крутой, все девчонки от него балдели. Учился на класс старше. Я руку сломала в коридоре, больно мне очень было. Он меня тогда в медкабинет на руках отнёс.

Подействовало. Щеночек сперва опустил взгляд, а потом и вовсе отвёл в сторону:

– Вы что, прямо так со школы вдвоём?..

– Сказать, когда у нас первый раз был? Летом, после моего девятого, а Андрюшкиного выпускного. Он поступал на журналистику. И поступил. Футболистов тогда всюду брали. А на первом же курсе вылетел. За драку и за пятнадцать суток. Из-за меня подрался. В весенний призыв и забрали. Он от военкомата не бегал…

В глазах Щеночка появилось то, чего и ждала Наташка. Голодная зависть и тоска.

– Из армии не ждала, я же стерва. Думала, разбежались насовсем. В магазине сувениры продавала, с ментом-охранником спала, ещё с курсантом одним вместе пожить пытались… А однажды Андрюша пришёл и сказал: «Наташ, вот моя новая тачка, вот квартира, давай ты будешь там жить?». Сказал бы ты так своей Бемби, она бы к тебе вернулась. Но ты ж не сумеешь, Дружок. Квартира у тебя и та не своя, а дядина. Ага?

Желваки перекатились под неаккуратной щетиной. Обозванный Дружком угловато поднялся со скамейки. Пожал плечами с очень независимым видом:

– Помню, как вы лаялись. Как любимый муж тебя из машины выпихнул…

Наташка тоже поднялась. Лёгкое, совсем слабенькое разочарование она ощущала от того, что надоедливую псину удалось прогнать так легко.

– У Андрюши сейчас бизнес – газета. Частная газета. Таких в России не было и нет. Он её три года строил, с нуля. Когда только брался за дело, был обычный рекламный листок, к прошлой зиме тиражи прыгнули в шесть раз. А сейчас их менты закрыть хотят. Привязали к уголовщине, повесили всех собак и прессуют. А я где? А я вот тут с тобой. Так что об асфальт коленкой – это я ещё мало получила…

Щеночек вдруг вздохнул прерывисто, как будто, блин, они всё-таки целуются. С тем светлым восторгом, какой бывает в первые секунды после совместной радости. Что я ему такое удачное сказала? – удивилась Наташка. Что мало получила? Небритый мальчик, оказывается, садомазохист?

– Газета? Частная? А как называется этот бизнес твоего мужа? «Трепач»?

– Ну, «Трепач», – ещё больше удивилась Наташка.

Серия убийств «ОКРАИНА». 7 случаев

Автомобили пролетали по шоссе, лёгкие и невесомые. Водители постарше скидывали скорость, завидев на обочине людей в форме. Водилы помоложе в джипах и «Тойотах» спешили к горизонту, не задерживаясь. Кто направо по шоссе. Кто налево.

Тут как в сказке – куда ни сверни, будет круто. Направо теплицы цветников и парки Царского Села. Налево знаменитая на весь мир обсерватория и аэропорт. Игрушечные самолётики взлетают в пронзительную летнюю синеву и уносятся в далёкие страны.

А Денис Пелевин только что выволок из раздолбанного пикапа брезентовые военные носилки. На плечах у Дениса новёхонькая милицейская форма, жаркая и неудобная. За спиной кладбище, а прямо перед глазами территория городской свалки.

От шоссе отходит грунтовка, там ныряют в ухабах и ползут в сторону холма огромные самосвалы. Серый, с острым гребнем холм – это просто-напросто мусор, свезённый сюда за несколько лет с территории города-миллионера. И только когда вглядишься, осознаешь, что букашки на хребтине – это не птицы и не люди, а те самые самосвалы, опорожняющие кузова, чтобы добавить малую толику этой громаде. Холм куда выше, чем кажется сперва.

А носилки – куда тяжелее. Денис перехватил их, словно собирался идти в атаку с ручным пулемётом наперевес, смело шагнул напрямик и тут же утопил форменный ботинок в рыхлую помоечную почву.

То, что самосвалы не довезли до огромного холма, валяется на огромном пустыре вокруг него, в канавах, заросших полынью. Ржавые холодильники, обломки раскладного дивана, беспорядочно сваленные бетонные трубы… Около груды этих труб высится лейтенант Влад Стукалов в пиджаке канареечного цвета, хоть сейчас в ресторан.

Велено принести носилки. Стажёр Пелевин не то чтобы боится. Просто работа, о которой мечталось с детства, оказалась на редкость мерзкой и бессмысленной. Главное – дышать глубоко и ртом.

– Ну чего ты там стоишь? Рэмбо! – гаркнул издалека Влад Стукалов. Чтобы уж никто на этой свалке не сомневался, что к Денису следует обращаться исключительно на «ты» и награждать саркастическими прозвищами.

За свои неполные тридцать лейтенант Влад Стукалов успел половить проституток на Старо-Невском, откуда вынес привычку к элегантной одежде и тупым розыгрышам. Он думает, что стажёр сейчас подойдёт, понюхает и в обморок грохнется. Ну пусть думает.

Чем ближе к бетонной трубе подходил Денис, тем сильней воняло. Казённая форма пропитается запахом мертвечины. Либо отдавать в чистку, либо так ходить. Воротничок шею натирает. Ясное дело, это не пиджак, на заказ сшитый.

Главное – дышать глубоко, напомнил себе Денис. Отличный совет на любой случай, кроме осмотра места убийства на июльской жарище.

– Полезай, – коротко велел лейтенант, приняв носилки от Дениса.

– Что?

– В трубу. Доставать-то надо.

Спору нет, труба узкая. Туго обтянутые дорогим пиджаком плечи лейтенанта в неё просто физически не пролезут. И всё-таки стажёр посмотрел на Влада с недоверием. Влад ухмылялся.

Когда Денис в мае месяце угадал, где будет найдена убитая Руфина Рахманова, лейтенант Стукалов ухмыльнулся в первый раз. Когда в июне месяце тот же Денис, набравшись смелости, показал Сейфёдычу Лисицыну номер газетёнки «Трепач», Влад ухмыльнулся вторично, но уже очень недобро. Когда всё тот же треклятый Денис, просмотрев подшивку треклятого же «Трепача», сообщил, что почти все убитые подавали туда объявления… тогда улыбка лейтенанта Стукалова сделалась по-настоящему зловещей. Он явно подозревает, что сосунок и интеллигентишка Денис Пелевин – неистовый карьерист, если умудрился убедить майора Лисицына в своей завиральной версии. «Денискины рассказы», как он её охарактеризовал. Кажется, Влад не исключает, что сосунок Пелевин сам пишет объявления в эту дурацкую газету. Да и девушек убивает на окраинах тоже сам, лишь бы выслужиться перед начальством.

Бог ему судья. Когда Денис не выдержал и пожаловался на придирки Влада, Сейфёдыч велел просто не обращать внимания. У лейтенанта нелады в семье. Пусть лейтенант что хочет, то и подозревает.

Денис упёр руки в колени, не дыша заглянул в трубу и небрежно спросил, мужественно сдержав рвотные позывы:

– И как её тащить?

На самом деле ни фига не видать в смрадной прохладе после яркого солнечного света.

– За свитер бери, – лейтенант Стукалов расщедрился на советы опытного сыскаря. Правда опытный сыскарь не разглядел, что на трупе не свитер, а вязаная кофта.

– А не развалится?

– Связки и сухожилия, – занудным профессорским тоном проговорил Влад, удобно сложив могучие руки на широкой груди, – даже в жаркую погоду сохраняют прочность не менее шестидесяти суток! Обычно – полгода… Перчатки только надень.

Нет, похоже, лейтенант не шутит. Денис глотнул и облокотился на трубу, внезапно ощутил, что полынные заросли кругом плавно качнулись и поползли куда-то вбок.

– А экспертов не ждём? Им же посмотреть на месте надо.

– Эксперт сегодня Аронова. Ей пятьдесят три. Ты что, погонишь старушку туда на коленках? Вот, клеёнку возьми. Перетащишь на неё, потом вместе дотянем. Эту читательницу твоей любимой газеты.

Ещё месяц назад Влада страшно бесило, что Лисицын велел сообщать в ЦБСОД обо всех неопознанных трупах на окраинах. Раз за разом он ворчал, что там откровенная «гниль», которая означает чаще всего не зловещее убийство, а до смерти упившегося бомжа. Но теперь лейтенант Стукалов вошёл в азарт. Ему позарез нужен убиенный, который бы точно не подавал объявлений в молодёжные газеты.

Лисицын нынче занят. Он в мэрии, в комитете по печати, с несгибаемой принципиальностью комсомольца советских времён требует принять меры к газете «Трепач». Лучше всего прикрыть, чтоб не множили моральную заразу. Хотя Влад Стукалов ранее ездил в газету и вроде как договорился добром.

Он вообще добрый парень, этот Влад. Просто сложное семейное положение. Любовница-бизнесвумен, владеет салоном цветов.

И ведь обязательно в конце концов выйдет, подумал Денис, что прав окажусь не я и даже не многоопытный Лисицын, а ленивый невыспавшийся после скандала с любовницей лейтенант в модном пиджаке.

Пелевин встал на четвереньки и пополз в трубу. Если труп удалось туда запихнуть, значит можно и вытащить. Тонкие резиновые перчатки тут же порвались о колючий песок на дне. Ну да плевать. А если я здесь сознание потеряю, Владу же Стукалову и хуже.

Но он не потерял сознание. Дотянулся вытянутой рукой до того края красной кофточки, который казался посуше. И только тогда заметил перепутанный собачий поводок, обмотанный вокруг горла погибшей. Рванул – и выволок всё, что получилось выволочь.

– Ну ты силён, стажёр! – сказал Влад Стукалов таким тоном, что любому, кто стоит рядом, должно стать ясно: Денис Пелевин только что загубил все надежды на успешное расследование. И вообще стажёров вроде Дениса исправляет лишь могила.

Вроде бы Денис ползал по трубе не дольше минуты. А вот поди ж ты, успели подойти два мужика, похожие на игроков в домино, и худющий седовласый старец в изодранном зимнем пуховике. От старца так несло, что даже трупную вонь перебивало, когда он неожиданно звучным голосом и не без злорадства произнёс:

– А я говорил, что у этого штабеля шмонит – не продохнуть!

– Мы вам рабсилу привели, – недовольным тоном высказался тот мужик, что был потолще и полысее, – а вы уже трупак тягаете. Подождать не могли?

– Дениска Кораблёв у нас энтузиаст! – осклабился Влад.

Вонючий старик попятился. В руках у него виднелась малюсенькая, на полстакана бутылочка водки и он явно опасался, что теперь, когда необходимость в его скорбных услугах отпала, аванс, выданный сотрудниками районного угрозыска будет отобран. Это бомж со свалки, подумал Денис. Ну конечно, Влад того и ждал, пока сыскари «с земли» найдут и приведут бомжа со свалки. Всегда же их заставляют трупаки тягать за полстакана. Я же знал, мне ж рассказывали.

– Кассандра, – снова заговорил своим хриплым баритоном седой бродяга. – То-то две недели о ней ни слуху, ни духу!

В голосе не слышалось ни скорби ни благоговения. Дурнопахнущий мир, ставшей ему домом, приучил невозмутимо принимать и констатировать любое происходящее.

– Ваша, помоечная? – спросил бездомного тот опер, что был помоложе. – Когда, с кем видал, вспомнишь?

Седой замялся, а когда оперативник протянул руку за бутылкой, ещё плотнее запихнул её в дыру, заменявшую карман, и степенно кивнул. Видимо, бродяга попробует вспомнить. Постарается.

Но Влад Стукалов, да и Денис Пелевин старика в этот момент не слушали. Они смотрели на собачий поводок, тянувшийся от трупа в недра трубы. И на скомканный в бумажный жгут газетный лист, торчащий изо рта мёртвой женщины, которую на свалке недалеко от Южного кладбища Санкт-Петербурга окликали красивым именем Кассандра.

Газета «ТРЕПАЧ», №13, июль 1996 года

Высокий мужчина в старомодном костюме вышел из троллейбуса на Суворовском. Пройдя пару домов, свернул с проспекта. Заметно старше среднего возраста, сутулый, он двигался легко и стремительно. Так обычно ходят пожилые учителя физкультуры, призёры былых спартакиад. Несмотря на летнюю влажную жару, мужчина совсем не потел. Часто ерошил короткие, поредевшие на темени волосы, каждый раз по привычке отряхивал плечи.

В длинной подворотне пахло дождём и штукатурочной пылью. Раньше такой запах всегда стоял на новых станциях метро, сразу после торжественного открытия. Потом метро перестали строить.

Прищурясь, мужчина разглядел в полумраке подворотни приоткрытую дверь. В Ленинграде такое не редкость – двери прорубали, когда отгораживали кусок квартиры на первом этаже барского дома под дворницкую.

Но дворник тут больше не живёт.

Мужчина толкнул дверь. Здесь пахло уже полноценным ремонтом с перепланировкой. Вёдра с краской и картонные коробки с плиткой громоздились по всему коридору, старый, весь в белой пыли паркет торчал под ногами дыбом. Невдалеке кто-то мерно шкрябал по стене.

Мужчина быстро огляделся и шагнул на звук. Бородатый азиат в заляпанном комбинезоне выглянул навстречу, но услышав негромкое и уверенное «Всё хорошо», спрятался снова. Сутулый мужчина умел одним словом наводить порядок.

Он прошёл по лабиринту разорённых комнат, быстрым движением ладони толкая каждую дверь. Так никого и не найдя, оказался в довольно обширной зале. Раньше тут наверняка было домоуправление и стоял стол бухгалтера.

Теперь стены в зале ровные, безупречно белые, а на полу уже постелена чистая фанера. Много коробок, аккуратно перетянутых липкой лентой, а за ними крутящееся кресло с высокой спинкой, в неверном свете из окна напоминавшее поставленный на попа гроб.

И в кресле кто-то царственно сидел, отвернувшись от двери.

Сутулый дядька встал на пороге, не решаясь наследить уличной обувью. И потёр небритый подбородок, как будто хотел скрипом ладони о щетину заявить своё присутствие. Своеобразный ритуал вежливости, вроде того чтобы тактично покашлять.

Кресло развернулось. Маленький Эдуард Сергеевич сидел в нём, не сняв шуршащего плаща пальто, и, видимо, наслаждаясь этим.

– Комсорг? – осведомился он с тем холодным недоумением, каким помещики былых лет, должно быть, встречали камердинеров и дворецких. – Здравствуй, Лёшенька.

– Я был в мэрии, Эдвард, – сказал майор Лисицын голосом, каким обычно сообщают, что побывали в преисподней. – Они дадут тебе лицензию. Они спрашивали меня – я сказал, что категорически против, но они решили, что дадут.

Эдуард Сергеевич вылез из огромного страшного кресла изящно, как Мальчик-с-пальчик из раскрывшегося поутру цветка. С чувством сказал:

– Спасибо! – потом прихлопнул плащ где-то в районе желудка и свесил голову, в полупоклоне.

– Только консультации! – поспешил уточнить майор Лисицын. – Без права хранения спецсредств и применения…

– Большое, человеческое спасибо! – повторил Эдуард Сергеевич, не дослушав. Прошлёпал сандалетами по фанере и торжественно указал рукой: – Тут будет стоять мой стол, Лёша! А на столе у меня будет компьютер. Вон тот, упакованный.

– Ты ещё и программист, Эдвард?

– Глебушка умеет его включать! И этого достатошно, – маленький человек в плаще старательно выговорил слово через букву «ш» на московский купеческий манер, – и этого вполне достатошно, Лёша, чтобы не загромождать картотеками помещение, как это любишь делать ты. Там будут такие синенькие таблички…

– Я пришёл сказать, что был против! – возвысил голос начальник ЦБСОД. – Но за тебя замолвили нужное слово. Дружба с Теймуром Рахмановым много значит, правда, Эдвард?

Эдуард Сергеевич зацокал языком и сокрушённо покачал головой:

– Как же я это предугадал! Как же я заранее рассчитал, что у Теймура Рахманова пропадёт дочь, что его всюду пошлют подальше и он обратится за помощью ко мне! А когда выяснится, что его дочь задушил убийца…

– Её задушил серийный убийца, Эдвард! А серийными убийствами в этом городе занимается мой отдел, а не чья-то частная контора!

Майор намеревался сказать ещё много чего, но Эдуард Сергеевич поднял руки и стал похож на дирижёра, умоляющего главную трубу в оркестре дудеть потише:

– Всё, Комсорг, всё! Я понял, что ты был против моей лицензии, но ты такой честный, что тут же пришёл мне об этом сообщить. Я и так знаю, что ты честный, Лёша! Я это очень-очень-очень и очень давно уже знаю!

Майор Лисицын задышал угрожающе и напомнил:

– В январе я предложил тебе должность, Эдвард. Ты отказался.

Ответом ему послужил достаточно долгий приступ кашля у собеседника. Очевидно, Эдуард Сергеевич так смеялся.

– Должность? Кха… Штатную единицу в твоём отделе? Кха… Зарплату эксперта и звание ефрейтора юстиции? Я же штатский, Лёша, штатский!

Небритые щёки майора слегка побледнели. Он подошёл к подоконнику и смахнул с него пыль, собираясь присесть. Ладонь стала белой, он нервно принялся её отряхивать. Эдуард Сергеевич вернулся к своему любимому креслу и уселся с видом небольшого, но могущественного вампира, готового долгие годы ждать владычества над миром.

– Хочешь, я скажу тебе, почему ты сюда явился, Комсорг? – спросил он насмешливо, роясь за пазухой. Как будто собирался выхватить пистолет, на хранение коего не имеет разрешения из мэрии.

– Чтобы сказать…

– Да, разумеется. Ты, как всегда пришёл, чтобы сказать: «Эдвард, ничего личного, но…». Но почему у тебя возникло такое желание?

Частный сыщик, покамест без лицензии, извлёк из-за пазухи маленькую чёрную коробочку с зелёным экраном и парой треугольных кнопок и прочёл, усердно орудуя ими:

– Вчера в окрестностях Южного кладбища, в районе, прилегающем к городской свалке, был обнаружен труп гражданки Касалиной, тридцати двух лет, бродяжничество, хранение наркотиков, прописана: город Тюмень…

– Эдвард, ты клоун! – взревел Лисицын.

– Это называется пейджер! – торжествующе изрёк частный сыщик из глубины кресла. – И не спрашивай, откуда у меня информация из вашей сводки! Есть такой телефонный номер, на него звонят и диктуют милой девушке сообщение для меня…

– Я знаю, как работает пейджер! А Влада, скота жадного, я уволю…

– А я возьму к себе! – немедленно парировал Эдуард Сергеевич. – Твой Влад Стукалов, несмотря на фамилию, умеет думать. А тот, кто умеет думать, – не скот. Вы нашли новый труп, и ты пришёл ко мне в гости. Значит, хочешь о чём-то посоветоваться. Ничего личного, Лёша, я тебя слушаю внимательно…

– У этой бомжихи собачий поводок затянут на горле, – сказал Лисицын, – череп раскроен, а рот заткнут свежим «Трепачом».

В запутанном лабиринте комнат настала тишина, и стало слышно шкрябанье маляров. Двое мужчин сидели друг напротив друга – один в кресле, другой на подоконнике.

– Это до или после того, как ты попёрся в редакцию?..

– Не я. В редакцию ходил Влад.

– И не нашел ничего лучше, чем сказать, что они своей богомерзкой газетёнкой дали маньяку возможность выбора жертв? И они что, устыдились, послушались?

– Они убрали номера телефонов из объявлений. В новом номере их уже не было.

– Ответственные граждане! – восхитился хозяин офиса. – А вполне могли ведь напечатать гордую передовицу: «Мы взрастили маньяка, милиция подтверждает!». Подняли бы тираж.

– Влад советовал им так не поступать.

Человечек в кресле воздел руки к свежепобелённому потолку. Снова опустил. Снова поднял и стал похож даже не на ворону, а на галку, которая плещется в луже жарким летним днём.

– Ах, как славно ты придумал! Сперва решил, что злодей просто гуляет по окраине и читает объявления на столбиках. Но потом твой стажёр, твой умный мальчик подал тебе мысль насчёт газеты, и ты обрадовался куда больше. Комсоргу есть что запрещать!

– Мы хотели убедиться…

– В чём убедиться, Лёша? Что убийца сидит на крыльце редакции «Трепача» и высматривает тощих брюнеток, у которых собачки потерялись? А если от тех брюнеток перестанут принимать объявления, он расплачется и станет добрым?

– Не станет, – сказал Лисицын.

– Хоть это ты понимаешь! Он не прекратит убивать, даже если закрыть все газеты в городе нахрен. Ты просто не будешь знать, как он теперь находит свои жертвы. Не надо было им кассу на лестнице закрывать! Надо было стажёра своего слать на эту лестницу. Чтобы он там тёрся и тискал худощавых брюнеток!

– Стажёра – рано, – хмуро сказал Лисицын.

– Вот, Лёша! Вот потому я и не работаю в твоём отделе! Потому что ни людей, ни нормальной машины, ни человека, который умеет включать компьютер, у тебя нет. Потому что работать как положено тебе не дадут, а как не положено – ты не умеешь. Стажёр будет слепнуть над картонками в картотеке, а сам ты поедешь в мэрию, чтобы раз уж тебе плохо, то и другим пусть тоже будет! А на помойке уже лежал труп. А ты не знал даже, на какой помойке.

– Поводок и газета… – упрямо повторил майор Лисицын. Теперь он чесал ладонь о колючий с проседью висок, осыпая плечи пиджака лунной пылью. – Достаточно было просто бросить труп. Голова разбита – ну, бомжи подрались. Нас бы никто туда не позвал.

– А убийца хочет, чтобы вас позвали, – сказал Эдуард Сергеевич. Он резко встал из кресла и подошёл к окну. Кресло два раза прокрутилось.

– Поясни.

– Ты чего хотел, когда телефоны запрещал печатать? Ты хотел посмотреть, как злодей задёргается, когда ты ему кислород перекроешь. Чтоб либо затихарился, либо выдал себя, так? Он это понял. И он так не согласен.

От слов «не согласен» Лисицын вытянул шею вперёд. Как будто не в пустой комнате разговаривал, а вглядывался в дальнюю даль.

– Но он же заткнул ей в рот газетный лист! Значит, он читает эту газетёнку! Так?

– Нет, Лёша, не совсем так! Это значит, он догадался: ты думаешь, что он читает эту газетёнку! Ответил он тебе, понимаешь? И хочет посмотреть, как ты теперь задёргаешься.

Алексей Фёдорович Лисицын сидел на грязном подоконнике и молчал. Эдуард Сергеевич обстоятельно прокашлялся и начал – степенно, как народный сказитель:

– Жил один такой парень в городе Таганроге – молодой, глазастый, чернявый. Душил девчонок чёрными колготами на окраине. И когда об этом сообщили по телевизору, жутко обрадовался. И начал слать открытки про своё житьё-бытьё. А на девчонок всё так же нападал. Как его поймали, помнишь?

– Случайные прохожие. На троллейбусной остановке, – глухо сказал Лисицын.

– Ну вот. Прохожие, может, и поймают. А ты, Комсорг, маньяка, который тебя не боится, а играет с тобой, никогда не поймаешь.

– Почему не поймаю-то, Эдвард?

Эдуард Сергеевич задумался, что бы такое пообиднее сказать.

– Да потому, что у бродяжки из Тюмени разбита голова. А у тех, раньше – не было такого. И вот ты уже снова не понимаешь: зачем он убивает? Ты опять ничего не знаешь, Комсорг!

Лисицын встал и пошёл к двери. Вместо того чтобы попрощаться, обернулся и сказал:

– Влад со стажёром вчера полдня по помойке шарили, нашли марамоя, который видел на шоссе пешехода. Длинный, молодой, в плаще, в круглых старомодных очках. Волосы гладко назад зачёсаны. Кое-что мы всё-таки знаем, Эдвард.

– Фоторобот есть? Хочешь, Глеб подъедет на твою помойку, нарисует?

Лисицын, уже нацелившийся сделать шаг за порог, глубоко вздохнул, стараясь сдержать слова, с самого начала беседы вертевшиеся на языке. И не сдержал. Ткнул в сторону кресла толстым пальцем с коротко остриженным ногтем:

– Эдвард! Если этот твой клоун ещё раз сунется хоть на одно место происшествия, вот этого всего офиса у тебя снова не будет! Я предупредил, Эдвард!

Майор тяжело потопал к выходу, но найти дорогу в лабиринте смог не сразу и потому успел расслышать сказанное вслед – негромко, но отчётливо:

– Кха! Сам ты клоун, Лёша!

ПРОПАЛА СОБАКА

Несколько автобусов грустно уткнулись носами в одноэтажную облезлую будку на расступившейся посреди кустов асфальтовой поляне. Кольцо автобусное. Автобус, откуда – последним – только что спрыгнул Костя Лесовой, подъехал к остальным и тут же обрёл столь же печальный вид. Будто навсегда прощался с тремя пассажирами, имевшими сумасбродство доехать до конечной.

Над жёлтыми кустами торчала ветхая колоколенка на пригорке. Вроде даже с крестом.

– Похоже, мы на месте, – сказал Дима Лавров.

– Это и есть Андриановская церковь? – спросила Майя с любознательностью примерной студентки.

– Бог его знает, – резонно заметил Лавров.

– Сказали, что церковь в одну сторону, а приют в другую.

Костя Лесовой сунул ладони в карманы кардигана и прошёлся по изрытому трещинами асфальту. Где встречающие? – как бы допытывался весь вид плохо выбритого студента в очках и кедах. Где фанфары и ковровая дорожка? Ещё пара шагов, и Костя молча, но красноречиво остановился у столба, где проволочкой прикручена фанерка с выжженными буквами

К ХРАМУ

и стрелкой, указующей влево, где видны крошащиеся цементные ступени, начинающие долгий путь наверх холма.

– А собаки там, значит, – кивнул Лавров на просвет в кустах справа. Прямой дороги от автобусного кольца, как видно, не предусмотрено никуда.

– Только мне позвонить надо, – сказала Майя. И конечно, покраснела. Когда на первом курсе ездили на картошку в колхоз, выяснилось, что на студенческом жаргоне «позвонить» означает «отлучиться в туалет».

– Телефон-автомат там! – сказал Лесовой. На картошку он не ездил, зато умеет замечать неожиданные и чаще всего никому не нужные детали. Не соизволив даже указать рукой, кивнул на хибару с окошком, куда водитель автобуса совал какие-то бумаги. – Там рядом.

Майя решила второй раз не краснеть, а сразу ушла, сказав «спасибо». Из чего Лавров понял, что позвонить в данном случае это именно позвонить и значит. Интересно, с кем Маюсимус надумала так срочно поболтать? – автоматически спросил самого себя Лавров. Но ответить, даже приблизительно, не успел.

– А с чего это Майю сегодня задушить должны? – поинтересовался Лесовой негромко, без обычных своих снисходительных «фр-р». Таким тоном Костя разговаривает только на самые серьёзные темы – например, об оленях и… Да собственно, до сих пор он так только об оленях и говорил.

Чем серьёзнее Лесовой, тем сильнее его губы кривит что-то вроде шкодливой улыбки. Не похабная, не циничная, а именно шкодливая. Как если бы лохматый или в данном случае ещё и небритый кот уже сожрал на кухне сметану и сейчас, чтобы на него не подумали, задал встречный вопрос: а откуда это так вкусно сметаной пахнет? Не с кухни ли?

Ещё когда нормально общались, Дима неоднократно намекал: подобная улыбка бесит, и лучше бы её не видеть никому, кроме самых близких друзей. Да и тем необязательно. Лесовой задирал нос и отвечал, что не думал улыбаться, что это просто нервы.

– Да я ж рассказывал тебе, вроде, – ответил Дима, заглядывая в тёмные очки сокурсника. – У нас на кафедре болтали, что серия убийств в городе с весны. Девчонок на окраинах душат.

– Не поймали ещё? – спросил, снова кривя губы, Лесовой.

– Да нет как будто…

Они стояли друг против друга. Нелепый Костя терзал впихнутыми кулаками карманы дурацкого, хотя и очень приличного пуловера, или как там эта хрень с пуговицами называется, и старательно глядел поверх макушки Лаврова. Будто никак не мог решить сложнейшую задачу: подняться ли по ступеням к Божьему храму или отправиться по грязной дороге к собачьему приюту? Я смотрюсь не лучше, утешил себя Дима, хотя и аккуратнее. Поругался с сокурсником и подозреваю чёрт знает в чём.

– А ты для чего с нами сегодня поехал, Костя?

– Так помочь же… – ответил Лесовой, ничуть не удивившись вопросу. Впрочем, он никаким вопросам не удивляется.

– А газета эта зачем у тебя?

Майя скрылась за жёлтенькой хибарой, да так и пропала. Водитель автобуса завершил бюрократические формальности, снова влез в кабину и врубил радио. Судя по всему, славный трудяга обожает бардовскую песню. Над кустами негромко забренчала гитара. Окуджава? Нет, Визбор…

– А что не так с газетой? – уточнил Лесовой, брезгливо извлекая измятый номер «Трепача» из-за пазухи.

– Да ничего, собственно, – сказал Дима Лавров. – Просто её, кажется, закрыли. Приостановили издание. Как раз потому, что те девчонки, которых задушили на окраине, её читали. И купоны покупали. Вот про которые ты с таким гневом распространялся…

– Я не убивал никаких девчонок! – сказал Лесовой высокомерно и строго. Так наверное матёрый волк наотрез отрицал бы, что охотится на землероек. И это – для Костика – нормальная реакция. Вот кабы он как-то иначе ответил – вот да, было бы странно.

Костя Лесовой всегда врёт. Иногда глупо, иногда сложно, но почти всегда бескорыстно. Прошлой осенью, после той несчастной статьи в журнале «Судебная медицина» (где на третьем месте среди авторов значился некто Д. В. Лавров), Костя пришёл в неистовую ярость. Стал не только опаздывать на лекции (как поступал всегда), но и линять с занятий на час, на полтора раньше. На понятное недоумение преподов отвечал: «Подрабатываю». А когда его, ясное дело, спрашивали: «И кем?», устремлял взор в потолок и шкодливо усмехался: «Частный детектив. Агентство «Феникс».

И наивный Лавров опять поверил. И даже немного тогда позавидовал, потому что когда у человека исполняется давняя мечта – это круто.

А потом Дима полистал справочники «Жёлтые страницы», где нашёлся список детективных контор, но не было никакого «Феникса». Да и «Феликса» тоже. А потом спросил у одного из тех сыщиков, которые нет-нет да и заглядывают на кафедру. И те объяснили, что в городе Санкт-Петербурге в 1996 году от рождества Христова не водится ни Холмсов, ни Пуаро. Но есть частные конторы охранников и телохранителей, которые зовутся детективами, а по сути не слишком отличаются от рэкетиров. Не то чтоб туда нельзя устроиться. Можно. Но не Косте Лесовому.

А потом Дима Лавров решил сам поиграть в частного сыщика. И не будучи разоблачён, проследил, как частный детектив Лесовой, сбежав с очередной лекции, уныло бредёт совсем не на работу, а в пустую уже к этому времени институтскую столовку, берёт свои обычные два борща и скучно в одиночестве жрёт.

– Ну я слыхал, слыхал, да, эту историю, – признался Лесовой и невольно потянул себя за вязаные отвороты дарёной кофты. Причем дарёной явно человеком со вкусом получше, чем у самого Кости. – У меня сейчас любовница есть, она эту газетку любит. Потому бешусь… Ну а тут Майя обмолвилась, что вы за собакой едете. Я вспомнил, что вроде как опасно.

Майя возвращалась, вприпрыжку, как школьница. Несла в руке яблоко, завёрнутое в бумажную салфетку. У дочери институтского декана всегда при себе либо яблоко, либо бутерброд с сыром в бумажной салфетке. Родители забывают, что дочка уже не в первом классе. Родителям простительно.

– Только ножик нужен! – сказала она весело. – Чтобы на всех хватило.

Майя заметила, понял Дима Лавров, как мы с Костиком торчали тут посреди автобусного кольца, будто два ковбоя, сошедшиеся для перестрелки. Майя хочет нас помирить. Чтобы всё хорошо. Чтобы всё как раньше.

– Такой подойдёт? – снисходительно спросил Костя, достав из кармана нечто вроде рукоятки стамески или напильника. Щёлк – и из пластмассовоой фигни выскочила другая фигня, отточенная до бритвенной остроты.

– Ого! – сказала Майя. Когда мальчик хвастается ножом, нож надо похвалить, это она как психиатр знает.

– Опасный ты человек, Константин, – сказал Лавров. – С тобой нас никто не обидит.

– Китайская игрушка. Только школьниц пугать, – снисходительно пояснил Лесовой, развернул салфетку, уместил яблоко в ладони и стал сосредоточенно пилить. Лезвие шаталось в рукоятке и сразу потемнело от яблочного сока, но резало посредственно.

– Яблоко с гемоглобинчиком будет? – предположил Лавров. – Пальцы не отхвати.

– Это тебе не трупы резать, Дима! – огрызнулся Лесовой. – Яблоко на троих – это интеллект применить надо…

Водитель автобуса, как видно, отдыхал. Пригорюнясь, сидел в кабине и слушал своё радио. Над безлюдной окраиной Санкт-Петербурга к мокрой грустной колокольне на далёком пригорке плыл надтреснутый голос какого-то барда, то ли Иващенко, то ли Васильева:

Личная жизнь ФУТБОЛИСТА

Широкоплечий кудрявый молодой человек, одетый в джинсы и клетчатую рубашку, запарковал синюю «Тойоту Камри» возле булочной на углу. Вышел оттуда через пару минут с пакетом, прямо на ходу кусая гипфель – слоёный гребешок с яблочной начинкой. Лет десять назад футбольный тренер пришиб бы на месте за такой обед. А теперь-то фиг ли нам, кабанам?

Другое дело, что с каждым таким обедом крепчают худшие подозрения в выпечке гипфелей из канцелярского клея. С парой ложечек серной кислоты для вкуса и аромата.

Андрей извлёк из пакета рогалик без начинки и, продолжая жевать, свернул во двор. Усмехнулся не без горечи. Двор выглядит непривычно. Зато теперь прилично. На детской площадке не хлещут пиво экзальтированные девицы. На кривоногой загаженной голубями скамейке не бренчат по гитаре очкарики в заклёпанных куртках. Там спит, уронив голову на собственные колени, неизвестный алкаш.

Жители торжествуют. К ним вернулась спокойная жизнь. Ну а фиг ли нам, пацанам?

Дверь на лестницу теперь железная и с глазком. Точно по требованию майора Лисицына. Пока не заперта. Но её как нефиг делать запереть, и тогда ни одна сволочь запросто не войдёт. На двери скотчем приклеен лист бумаги. Сразу видно, что отпечатано на принтере у Фредди. Трагическая чёрная стрелка вправо и слова: «Приём купонов по вт. и пт. ТАМ».

А нынче четверг.

Дверь с прорезанным окошком на первом этаже лестницы заперта и мертва. Ещё неделю назад на лестнице в любое время толклась шумная очередюга. По ступенькам не подняться было. Зелёный язык над дверью, нарисованный прямо по штукатурке, кажется выпавшим изо рта удавленника. Чёрные кляксы от спичек пригорели к потолку и похожи на печальных пауков. Мух не будет, паукам осталось только засохнуть.

Пока тут резвились детишки, роспись лестничной клетки казалась наскальной. Творчеством младого, но внушающего надежду племени. Теперь эти бесчисленные имена, сердечки и похабщинки, начертанные авторучкой поверх облупившейся коричневой краски, вызывают лишь скуку. И мысли о стоимости ремонта.

Наверно, товарищ майор прав. Гнать надо эту шоблу с лестниц, закрывать нафиг такие газетёнки, как «Трепач», и вешать всюду много железных дверей.

А фиг ли нам с того?

Андрей взбежал по ступенькам, дожёвывая на ходу. Дверь на втором этаже с табличкой

реХламный отдел

призывно приоткрыта. Оттуда несёт растворимым кофе, там уже кипит в стеклянной банке кипятильник. Возле банки сидит Фредди и втирает по телефону толстым дядям-бизнесменам, что тираж у газеты «Трепач» прежний. Что тут ещё можно печатать рекламу. И что менты за это дядю-бизнесмена не повяжут, а маньяк не задушит.

Фредди с удовольствием побазарит с главным редактором газеты. Угостит кофием, угостится рогаликами, подумал Андрей. А редактору сегодня чё-то неохота.

Фанерная дверь на третьем. С ещё одним, на этот раз сине-оранжевым языком и скромной подписью

ГЛАВНЫЙ

Прикрыта так же, как утром, когда уходил. Но недоброе почуялось уже когда полез за ключом. Замок в двери пружинный, как в советской коммуналке. Если надо, можно телефонной карточкой открыть.

Даром, что пока по всей лестнице толклись юные стервецы, ни разу никому не стукнуло в башку взломать кабинет главреда.

Андрей отряхнул ладони от крошек, повернул ключ в замке, потянул дверь. И, как и ждал, сразу увидел незваного гостя. Тусклый свет пробивается в кабинет из слепого, упёртого в кирпичную стену окна. И обрисовывает над спинкой кресла для посетителей затылок странной формы. Затылок не оглянулся на шум, а чем-то зашуршал, как мышь на сеновале.

Совсем менты оборзели.

– Ты чё, напугать меня хотел? – без особой злобы осведомился Андрей и зажёг свет. Осветилась причёска, нечто вроде элегантно застывшего вихря пшеничного цвета. И белый капюшон с лейблом «Адидас»