Кошачий глаз

Ломбард

Ломбард «Кошачий глаз» находился неподалеку от старого запущенного парка. Это было небольшое прямоугольное строение с покатой крышей и двумя широкими ребристыми фальш-колоннами. Его длинные узкие окна прятались за крепкими ажурными решетками, а стекла – за тонированной пленкой, чтобы прохожие не могли разглядеть, что происходит внутри.

Здание ломбарда считалось одним из старейших в городе. Улица, на которой оно располагалось, когда-то была городским центром, однако новые районы с многоэтажками и огромными ТРЦ давным-давно вытеснили ее едва ли не на окраину. Здесь имелись старенькие магазины, небольшие клумбы, стараниями дворников превращавшиеся зимой в сугробы, низенькие кирпичные дома и ветхие купеческие особняки, некогда бывшие муниципальными учреждениями.

К широкому крыльцу «Кошачьего глаза» вели три каменные ступеньки, скользкие из-за недавно выпавшего снега. Я осторожно поднялась по ним вверх и, вытерев ноги о пластиковый коврик, потянула на себя ручку тяжелой деревянной двери.

В холле ломбарда было тихо и прохладно. Оглядевшись по сторонам, я решила, что это место больше напоминает музей, чем контору, в которой дают деньги под залог золотых сережек и мобильных телефонов.

С ломбардами я дел никогда не имела, однако привыкла считать, что они представляют собой унылые крохотные каморки – темные, с потеками от прохудившейся крыши и рваным линолеумом. По крайней мере, именно так выглядела организация, делившая помещение с магазином, в котором когда-то работала моя мама.

Здесь же все было по-другому: дорогой ламинат, гладкие деревянные панели до середины стены, узкие картины в тяжелых золотистых рамах, высокий потолок с лепниной и большое овальное зеркало, висевшее прямо напротив входа.

Слева тихонько скрипнула дверь. Я повернула голову и увидела серого кота, вышедшего из боковой комнаты. Это был метис нибелунга с какой-то неведомой мне дворняжкой. У него имелась роскошная шерсть, слишком светлая для представителей этой благородной породы, полосатые лапы, создававшие впечатление, будто зверя нарядили в детские гольфы, и большие желто-зеленые глаза.

– Привет, – улыбнулась ему я.

Кот смерил меня серьезным внимательным взглядом, а потом юркнул обратно в комнату. Сразу после этого дверь скрипнула снова, и в холл шагнула высокая светловолосая женщина в строгом синем платье.

– Здравствуйте, – сказала она. – Чем могу помочь?

– Доброе утро, – я вежливо кивнула. – Я пришла на собеседование. По поводу работы.

– Вы Светлана?

– Да.

– Прошу в мой кабинет.

Она открыла дверь шире и пропустила меня в просторное помещение раза в полтора больше, чем холл. Здесь стояли высокие шкафы с книгами и фарфоровыми фигурками, массивный письменный стол, два мягких кресла, узкий кожаный диванчик и винтажные напольные часы.

Женщина указала мне на кресло для посетителей, а сама уселась за стол, из-под которого тут же вынырнул давешний кот. Зверь еще раз смерил меня взглядом, а потом легко прыгнул на подоконник и замер на нем, как большая мохнатая статуэтка.

– Что ж, давайте знакомиться, – сказала женщина. – Меня зовут Ольга Сергеевна Чарская. Я – хозяйка этого ломбарда. А вы, – она взяла со стола лист бумаги, очевидно, мою анкету, распечатанную с сайта вакансий, – Светлана Юрьевна Лапочкина.

– Можно просто Света, – улыбнувшись, вставила я.

Чарская кивнула.

– Вам двадцать пять лет, – продолжила читать дама, – образование – высшее, профессия – экономист. Работали по профессии два с половиной года. Желаете трудиться в нашем ломбарде кладовщиком.

Она подняла на меня вопросительный взгляд.

– Фирма, в которой я раньше вела учет, закрылась, – объяснила ей. – Я пыталась снова устроиться куда-нибудь экономистом, но так и не смогла подыскать подходящее место.

Этот вопрос сейчас был для меня самым больным. Я и представить не могла, что найти новую работу окажется так сложно. Город у нас большой, с кучей всевозможных организаций. Вакансий экономистов и бухгалтеров пруд пруди, однако я категорически не могла отыскать среди них что-нибудь стоящее. Крупные учреждения с хорошей зарплатой и нормальными условиями труда отказывали мне из-за скромного стажа, а мелкие предлагали пахать день и ночь за такие смешные деньги, что им отказывала я.

Поиски работы продолжались четыре месяца, пока не обнаружилось, что сбережения, на которые мне теперь приходилось жить, почти закончились. Сумма, оставшаяся на банковской карте, ясно давала понять: если я немедленно не начну зарабатывать, в следующем месяце у меня не будет возможности ни заплатить за съемную квартиру, ни купить себе еды.

Оставив гордость и амбиции, я принялась рассматривать вакансии попроще. В самом деле, что мешает мне поработать кассиром, продавцом или уборщицей, пока не найдется вакансия, соответствующая моему диплому?

Можно было, конечно, попросить денег у родителей и продолжать поиски, сидя у экрана ноутбука, однако эту идею я решительно отвергла. Папа и мама жили в соседнем городке, и их доход был не настолько велик, чтобы, помимо двоих младших сыновей, содержать еще и старшую дочь.

Ломбард «Кошачий глаз» привлек мое внимание тем, что за работу кладовщика предлагал плату почти на треть больше, чем другие работодатели, и находился всего в двух трамвайных остановках от моего дома. Посчитав это хорошим знаком, я откликнулась на вакансию и в тот же вечер получила письмо с приглашением на собеседование.

И вот теперь я сижу в просторном кабинете с красивой дорогой мебелью, а потенциальная начальница смотрит на меня таким серьезным понимающим взглядом, что создается неприятное впечатление, будто она прочла мои мысли и находится в курсе моего непростого положения.

– Ситуация на рынке труда сейчас сложная, – кивнула Ольга Сергеевна, отложив в сторону листок с анкетой. – Пожалуй, я возьму вас на работу. Вы в курсе, чем придется заниматься?

У нее были удивительные глаза – зеленые с желтоватыми крапинками. Интересно, сколько этой Чарской лет? На вид можно дать и тридцать, и шестьдесят. Фигура у нее точеная, как у девочки, кожа гладкая, руки ухоженные, прическа же и вовсе идеальна – пряди блестящие, аккуратные, волосок к волоску. Зато взор, как у старухи, воочию видевшей рождение планет. От него по коже скакали мурашки, появлялось желание выпрямить спину и вспомнить все существующие правила этикета. В Чарской определенно был стержень, и он заставлял собеседника слушать ее, затаив дыхание.

– В объявлении говорилось, что кладовщик должен определять на хранение вещи клиентов, вести документацию и составлять каталоги.

– Верно, – кивнула Ольга Сергеевна. – С каталогами надо работать особенно тщательно. Их давно не заполняли, поэтому придется сначала провести небольшую ревизию. В этом нет ничего сложного, вы быстро разберетесь, что к чему. Кстати. Вчера ломбард остался без уборщицы. Если хотите, можете взять ее обязанности на себя – за дополнительное вознаграждение, разумеется. Помните сумму, указанную в объявлении? Добавьте к ней еще шестьдесят процентов и получите свою итоговую зарплату.

Я прикинула фронт работы и согласно кивнула. Здание ломбарда было небольшим, и его уборка наверняка не требовала особых трудозатрат. Деньги же, как известно, лишними никогда не бывают.

– Вот и чудно.

Чарская просмотрела мои документы, затем пробежалась пальцами по клавиатуре ноутбука и распечатала стопку бумаг, которые мне надлежало изучить и подписать: трудовой договор, должностную инструкцию, инструкцию по ТБ и пожарной безопасности, а также договор о неразглашении конфиденциальной информации.

– В ломбард приходят разные люди, – заметила Ольга Сергеевна. – Некоторые из них известны широкой публике. Они должны быть уверены, что их визиты никто не станет обсуждать.

Я пожала плечами. Подобную бумагу мне уже приходилось подписывать на бывшей работе.

Внимательно прочитав документы, я поставила в нужных графах свой автограф и отдала новой начальнице. Чарская их тоже подписала и, вернув мне мой экземпляр договора, предложила пройтись по зданию ломбарда, дабы посмотреть, что где находится.

Экскурсия длилась не больше десяти минут. За это время мне показали кладовку со швабрами и моющими средствами, хранилище с вещами клиентов, и мой кабинет – узкий и длинный, как сосиска, с письменным столом, микроволновкой, компьютером, вешалкой для верхней одежды и большим шкафом, заваленном папками с документами.

В каждом помещении Чарская останавливалась и подробно рассказывала об его особенностях и назначении.

– Хранилище ломбарда разделено на две части, – говорила она. – Они идут друг за другом анфиладой. В первой хранятся обычные вещи, а во второй – особо ценные. Они обе находятся за железными дверьми и снабжены мощной системой сигнализации. Первая часть кладовой запирается на обычный механический замок, вторая – на электронный. Ключ от электронного у меня один, и хранится он в моем личном сейфе. Когда нам принесут в залог особенную вещь, вы возьмете ключ оттуда, а потом обязательно вернете на место. Обратите внимание, Света, если он потеряется, и у вас, и у меня будут большие проблемы.

Когда я заверила, что буду максимально внимательна и осторожна, мне выдали две связки ключей – одну от кабинетов, другую – от металлической двери первого хранилища. К последней связке был прикреплен брелок – небольшой овальный камень зеленовато-желтого цвета. Увидев его, я невольно улыбнулась.

– Что-то не так? – спросила Чарская.

Я качнула головой.

– Нет, все нормально. У этих ключей забавный брелок.

– И что же в нем забавного?

– Это хризоберилл, верно? – я поднесла камень к лицу. – В народе его зовут кошачьим глазом. Ломбард называется так же. Получается, ценности «Кошачьего глаза» охраняет кошачий глаз. Забавно.

На губах Ольги Сергеевны появилась улыбка.

– Вы разбираетесь в камнях, Света?

– Немного. Мой отец больше десяти лет коллекционировал минералы. Мы с братьями выучили его сокровища наизусть.

Чарская осторожно провела по хризобериллу пальцем.

– Наши предки считали кошачий глаз волшебным камнем, – негромко сказала она. – Они были уверены, что он защищает своего владельца от порчи и дарит способность видеть то, что не видят другие.

Я посмотрела ей в лицо и с удивлением обнаружила, что глаза Ольги Сергеевны своим цветом необычайно похожи на хризоберилл.

– У вас есть вопросы, Света?

– Всего один. Но с моей работой он не связан.

– Ну?

– Есть ли в этом ломбарде сотрудники, кроме нас? Я думала, что тут, как минимум, должны быть охранники, но их почему-то не видно.

– Охранники здесь не нужны, – качнула головой Чарская. – Нам хватает сигнализации и тревожных кнопок. Поэтому – да, сотрудников тут всего трое: я, вы и Сташек.

– Сташек?

Ольга Сергеевна снова улыбнулась и взяла на руки кота, который все это время прогуливался по комнатам вместе с нами.

– Интересное у него имя, – я протянула коту руку. Тот деловито ее понюхал и легонько ткнулся мохнатой головой в мою ладонь. – Польское?

– Его зовут Аристарх, Сташек – сокращенный вариант. Этот зверь очень умный и сообразительный. Уверена, вы станете хорошими приятелями.

О, не сомневаюсь. Кошек я люблю, и они обычно отвечают мне взаимностью. А вообще это здорово, когда на работе есть такой пушистый четвероногий коллега. Кошки привносят в трудовые будни умиротворение и домашний уют. Недаром же их в качестве талисманов держат в библиотеках, музеях и детских больницах.

Я ласково почесала Сташека за ухом. Тот тихонько мурлыкнул.

– Завтра ваш первый рабочий день, – сказала Чарская, опуская кота на пол. – Не опаздывайте, Света.

Тапочки

Котлета была отличная – и на запах, и на вкус. Нежная говядина, едва различимая сладость лучка, тонкая хрустящая корочка… Я отломила от нее вилкой небольшой кусочек и протянула его Сташеку.

– Будешь еще?

Кот взял угощение и принялся жевать, едва ли не щурясь от удовольствия. Правильно, это тебе не дешевые полуфабрикаты лопать и не сосиски из субпродуктов. А ведь в течение последнего месяца мы со Сташеком ели эту гадость ежедневно. Я – от безысходности, кот – потому что не имел привычки отказываться от еды, какая бы она ни была.

Теперь все было по-другому. Вчера я получила первую зарплату (ее размер меня приятно удивил), а потому сегодня на обед у нас были нормальные котлеты из нормального фарша.

В целом, работать в ломбарде мне понравилось. Тут было скучновато, зато тихо и спокойно.

Мой трудовой день начинался в семь тридцать – за полтора часа до открытия «Кошачьего глаза». Я выносила мусор, поливала фикусы, стоявшие в кабинете Ольги Сергеевны, протирала пыль, мыла полы.

На все эти манипуляции уходило около часа. Потом приезжала Чарская, и последние тридцать минут до начала работы мы пили чай. Ольга выкатывала из подсобки маленький круглый столик, расставляла на нем посуду и угощала меня каким-нибудь экзотическим сбором. Чай, который приносила я, Чарская пить отказывалась, называя его пылью индийских дорог, зато с удовольствием хрустела моими карамельками, добавляя к ним свое печенье или нежнейшие заварные пирожные.

Во время чаепития мы разговаривали. Ольга Сергеевна справлялась о моем здоровье и настроении, а потом задавала ненавязчивые вопросы о детстве, родителях, привычках и увлечениях. Зачем ей нужна эта информация, я не знала, однако отвечала без возражений – пикантные подробности моей биографии начальницу не интересовали, поэтому ее любопытство можно было списать на естественное желание лучше узнать свою сотрудницу.

О себе Чарская не рассказывала ничего. Мои робкие попытки выяснить, как обстоят дела у нее самой, сразу же пресекались – Ольга Сергеевна мягко, но решительно переводила разговор на другую тему.

В девять ноль-ноль мы расходились по рабочим местам. Чарская пересаживалась за письменный стол, а я отправлялась в хранилище или в свой кабинетик.

Документы и каталог «Кошачьего глаза» я привела в порядок за всего за две с половиной недели. В целом, это было не сложно. Требовалось только разделить бумаги на нужные и устаревшие, а также актуализировать списки хранившихся у нас вещей. С последними, правда, пришлось повозиться.

Каталог ломбарда был разделен на две большие части. В первую из них надлежало заносить предметы из кладовки номер один. В ней содержалось много красивых и полезных вещей: старинные картины и статуэтки, наручные часы, ювелирные украшения (в основном кольца и цепочки), и всевозможная электроника, начиная от фотоаппаратов и заканчивая телевизорами.

У каждого из этих закладов был свой срок хранения. То, что клиенты не успевали или отказывались выкупать, следовало хранить еще месяц, а потом отправлять на продажу в специальные магазины, с которыми у Чарской были заключены договора. Раз в две недели к нам приезжала машина, в которую хмурые дяденьки в синих комбинезонах загружали коробки с «просроченным» ломбардным товаром. Поначалу Ольга Сергеевна сама контролировала этот процесс, а потом с радостью делегировала эту обязанность мне.

Что интересно, в магазины уезжали только вещи из первой кладовой. Те, что находились во второй, никто никогда не трогал. Их не выкупали и не продавали, и я даже боялась представить, что за сокровища там сокрыты.

Отпирая в первый раз электронный замок хранилища номер два, я ожидала увидеть в нем подлинник «Моны Лизы» или, на худой конец, коллекцию скрипок Страдивари. Каково же было мое изумление, когда за тяжелой металлической дверью обнаружился самый обыкновенный хлам. На пронумерованных деревянных полках лежали безглазые пластиковые куклы, облезлые бусы и дешевые брошки, сломанные табуретки, пыльные советские радиоприемники.

Можно было подумать, будто все эти предметы являются необычными, однако я была на сто процентов уверена, что это не так. Вещи, сохранностью которых меня едва ли не ежедневно пугала начальница, имелись у каждого жителя нашей страны. Точно такой же радиоприемник когда-то стоял в квартире моего деда, а на чердаке родительской дачи до сих пор валяется такая же старая лысая кукла – ею, кажется, играла еще моя мама.

Все, что лежало в нашей особенной кладовой, являлось ширпотребом, да еще весьма сомнительного качества. В связи с этим возникал закономерный вопрос: почему рухлядь, которая в базарный день будет стоить три рубля за тонну, хранится с таким почтением и считается чрезвычайно ценной?

Этот вопрос я задала Чарской во время очередного чаепития.

– Поверь, Света, те вещи не так просты, как кажется, – ответила мне она. – Они уникальны, удивительны. Сейчас ты этого не понимаешь, однако совсем скоро они перед тобой раскроются.

– В каком смысле раскроются? – не поняла я.

– Увидишь, – усмехнулась тогда Ольга Сергеевна.

Наш разговор меня заинтриговал, однако, занявшись текущими делами, я быстро о нем забыла.

Вообще, работы в ломбарде хватало всегда. Посетители появлялись тут каждый день, и они действительно были разными. Кого-то привозил к нам трамвай, кого-то – дорогой автомобиль, кто-то приходил пешком. Чарская принимала всех и никогда никому не отказывала.

В холле клиентов непременно встречал Сташек.

Кот жил в ломбарде постоянно, при этом я понятия не имела, где находится его лоток и мисочки для еды. У меня имелось предположение, что они стоят в личной подсобке Ольги Сергеевны – единственном помещении, в которое у меня не было доступа.

Как и говорила Чарская, Сташек оказался умным и воспитанным зверем. Он не портил мебель, не скакал по шкафам и полкам, не путался под ногами и вообще вел себя очень деликатно.

Мы подружились сразу. В мой первый рабочий день кот долго наблюдал, как я мою полы, а потом подошел знакомиться. В итоге до самого прихода Ольги Сергеевны я чесала его за ухом и гладила по роскошной серой шерсти, а в обед угостила сосиской.

С тех пор мы всегда обедали вместе. Вот и сейчас, перекусывая самодельными котлетами, я не забывала давать вкусные кусочки Сташеку.

Внезапно кот насторожился. Несколько секунд он сидел неподвижно, а потом соскочил со стула и неслышно выскользнул в холл. Это означало, что в ломбарде появился новый клиент.

Я доела котлету и поспешила за нашим четвероногим швейцаром. Если затаиться возле открытой двери моей комнатки, можно не только увидеть, кто именно пожелал навестить мою начальницу, но и услышать их беседу. Такие разговоры обычно бывали однообразны, но иногда оказывались интересными.

В этот раз к Чарской пришел высокий молодой мужчина в стильной зеленой куртке и дорогих бежевых ботинках. Его рыжие волосы были идеально уложены, а над аккуратной бородкой явно потрудился профессиональный барбер. Мужчина стремительно миновал холл и скрылся в кабинете хозяйки ломбарда.

– Здравствуйте, Ольга Сергеевна, – донесся до меня его голос.

– Добрый день, Виталий Петрович.

– Вы знаете мое имя? – немного смутился посетитель. – Разве мы знакомы?

– Теперь – да, – Чарская явно улыбалась. – Вы – личность известная. Я неоднократно видела вас по телевизору.

– Мне очень приятно, – клиент улыбнулся ей в ответ. – Что ж. Мои друзья говорили, будто вы можете выручить человека, попавшего в неприятную жизненную ситуацию. Выручить хорошей суммой денег.

– Это зависит от того, что вы дадите мне взамен.

– Вот, посмотрите. Я хочу получить за эту вещицу сто пятьдесят тысяч рублей. Прямо сейчас. Это возможно?

Повисла тишина. Очевидно, Чарская рассматривала протянутую ей вещь.

– Красивый перстень, – сказала она, наконец. – Но совершенно неинтересный. Сто пятьдесят тысяч, говорите? Я могу дать вам двести, если вы принесете в залог кое-что другое.

– И что же?

– Домашние тапочки вашей бабушки.

– Простите… Тапочки?..

– Да. Коричневые с золотистым рисунком. Те, которые она носила много лет. Вы ведь не успели их выбросить, верно? Ваша бабушка умерла всего неделю назад, и ее вещи еще неразобраны.

Клиент рвано выдохнул. Я могла представить, как изумленно расширились его глаза. Потому что мои глаза расширились тоже.

– Откуда вы знаете, что моя бабушка умерла?

– Об этом знает весь город, – усмехнулась Ольга Сергеевна. – Лично я прочитала о похоронах в одном из местных пабликов.

– И все-таки я не понимаю… Тапочки… Они же стоптанные, рваные. Зачем они вам?

– Двести тысяч, Виталий Петрович.

– Ольга Сергеевна… Вы ведь сейчас пошутили, да?

– Если вам не нравится мое предложение, пожалуйста, закладывайте кольцо. Но учтите, больше семидесяти тысяч я вам за него не дам.

– Семьдесят?! За платиновый перстень с бриллиантом? А за рваные копеечные шлепанцы предлагаете двести?

– Именно. У вас будет четыре месяца, чтобы выкупить их обратно. Если принесете тапки в течение двух часов, я дам за них на двадцать тысяч больше. Что скажете, Виталий Петрович?

Мужчина вылетел из ломбарда со скоростью пули. Квартира его покойной родственницы, очевидно, находилась где-то неподалеку, потому как обратно он вернулся уже минут через двадцать.

Пока его не было, я продолжала стоять у приоткрытой двери своего кабинета и пыталась понять, что сейчас произошло.

В поступке Чарской не было ни логики, ни смысла. Я, конечно, слышала о безумцах, которые покупают за бешеные деньги одежду и обувь знаменитостей, однако очень сомневалась, что бабушка рыжего красавчика настолько известна, чтобы кто-то мечтал завладеть ее добром.

Может, моя начальница, извращенка? Этакая фетишистка, получающая удовольствие от приобретения никому не нужных вещей. Ежику понятно, что выкупать тапки клиент не станет. Заберет деньги, покрутит пальцем у виска и уйдет в закат. А потом расскажет всему городу, что хозяйка нашего ломбарда – сумасшедшая, дающая деньги в обмен на мусор.

Но что, если Чарская все-таки пошутила? Что, если этот рыжий провинился перед ней, или, скажем, перед ее лучшей подругой, и она таким странным образом решила его проучить? Принесет он ей бабушкины тапки, а она его пошлет за дедушкиными очками. А потом за папиной шляпой и маминым свадебным платьем.

Нет, не может быть. Чарская – дама серьезная и такими глупостями наверняка заниматься не будет. Но, боже мой, как же все это странно…

От размышлений меня отвлек звук открывающейся двери. Потом через холл галопом пронесся давешний посетитель, а спустя несколько минут раздался звон колокольчика – Ольга Сергеевна вызывала меня к себе, чтобы передать на хранение новый заклад.

На пороге ее кабинета я столкнулась с клиентом. Рыжий прижимал к себе выданный ему залоговый билет и выглядел совершенно счастливым. Я посмотрела ему в лицо и вздрогнула. Глаза мужчины были пустыми и мутными, как у куклы.

– Света, будь добра, отнеси эту обувь в кладовую номер два.

На столе Ольги Сергеевны стояла пара ветхих домашних тапок. Они выглядели точь-в-точь, как я себе представляла – невнятного буро-коричневого цвета, жутко стоптанные, да к тому же еще и дырявые.

Мусор. Хлам.

Тем не менее, Чарская смотрит на них, как на величайшее сокровище в мире. Интересно, почему?

Я молча взяла тапки и протянутый мне электронный ключ и потопала в хранилище. По инструкции работать с закладами надлежало в одноразовых резиновых перчатках, однако, в этот раз я решила махнуть на данное правило рукой. От резины у меня страшно чесались ладони, а шлепанцам наверняка было все равно, останутся на них отпечатки моих пальцев или нет.

Отперев кладовую, я сунула тапки под мышку, стянула с пальцев перчатки и запихала их в карманы джинсов. Стоило мне снова взять в ладони наш новый заклад, как перед глазами встала неожиданная картина.

Будто воочию я увидела вихрастого рыжеволосого мальчика, который сидел на большом мягком диване и внимательно рассматривал бабушкины тапочки – те самые, что я сейчас держала в руках. Только теперь это были не стоптанные уродцы, а новенькие тряпичные туфельки шоколадного цвета с красивым золотым узором. Именно этот узор мальчонка и разглядывал – с восхищением, едва дыша от осознания красоты орнамента, который создал неизвестный художник.

Нити узора были тонкими, будто их рисовали кистью, а их вязь такой правильной, такой гармоничной, что переплетение ее линий вызывало у ребенка чистый неприкрытый восторг.

Видение исчезло.

Я поставила тапочки на полку и глубоко вздохнула.

И что это сейчас было?..

Галлюцинация? Или сон? Я что, умудрилась уснуть прямо в хранилище? Да еще стоя на ногах?

Нет, я не спала. Я будто наяву увидела и туфли, и узор, и ребенка.

Ничего не понимаю. Я ведь никогда раньше не встречала этого мальчика. И этот его восторг… Он был так хорошо ощутим! Почти осязаем! Еще секунда, и я бы решила, что восхищение от красоты орнамента на бабушкиных тапках испытываю я сама. Это было похоже на… на…

«На воспоминание».

Я вздрогнула и огляделась по сторонам, пытаясь понять, чей голос только что услышала. Но в хранилище, кроме меня, не было ни души.

«Ты ведь поняла, что это воспоминание было чужим? Поняла, Света?»

На моей голове зашевелились волосы.

– Кто это говорит? – осипшим голосом пробормотала я.

«Никто. Голос звучит у тебя в голове. Я вынужден общаться телепатически. Мой артикуляционный аппарат, к сожалению, не приспособлен для человеческой речи».

– Где ты? – спросила, замирая от внезапно страха. – Покажись.

«Обернись. Я за твоей спиной».

Я резко повернулась к двери. У входа в хранилище стоял Сташек.

Несколько секунд мы с ним молча смотрели друг на друга.

– Я никого не вижу, – удивленно произнесла я.

«Вообще-то ты смотришь прямо на меня».

Во взгляде кота появилось осуждение. В моем – ужас.

– Аристарх, – прошептала я, – ты у нас заделался в телепаты?

«Почему заделался? Я был им всегда. И да – можешь начинать вопить, размахивать руками и носиться по комнате».

– Зачем?

«Не знаю. Вы, люди, всегда так делаете, когда встречаете что-нибудь непонятное».

Интересно, в моей семье имелись шизофреники? Или я буду первой?

Мои ноги ослабели. Я снова вздохнула и опустилась на пол. Сташек подошел ближе и потерся косматой головой о мое колено.

– Можно я не буду вопить? – жалобно спросила у кота, погладив его по спине. – У меня голос сел.

«Можно, – великодушно разрешил тот. – Оля в свое время тоже не кричала. Зато бегала по коридору и швырялась старыми газетами. И кстати. Ты не сумасшедшая. Хотя и разговариваешь с котом».

– Проблема не в том, что я с тобой разговариваю, – усмехнулась я. – А в том, что ты мне отвечаешь.

«Я – необычный кот».

– Это я уже поняла.

«Давай обо мне мы поговорим чуть позже. Негоже вываливать на тебя все интересное за один раз».

Я усмехнулась и уже хотела ответить, но тут скрипнула дверь, и в хранилище вошла Ольга Сергеевна.

– О! – сказала она, глянув на нас сверху вниз. – Вижу, вы тут заново знакомитесь. Вот и хорошо. Вставай, Света. Судя по всему, нам с тобой нужно серьезно побеседовать.

Кошачий глаз

На кофейном столике стояла большая ваза с песочным печеньем. Когда я уселась на диван, Чарская придвинула ее ближе ко мне.

– Угощайся.

Я отрицательно качнула головой.

– Спасибо. Я недавно обедала.

– Света, – ее взгляд был прям и серьезен. – Просто возьми печенье. Хотя бы одно.

– Зачем?

– Затем, что, когда жуешь, перестаешь нервничать. А ты сейчас на взводе. Верно?

– Сташеку тоже предложите поесть? – усмехнулась я.

– Сташек не нуждается в пище. По крайней мере, в той, которую едим мы. У него свой, особый рацион.

Я вспомнила, с каким удовольствием кот лопал мои котлеты и сосиски, и молча взяла печенье. Оно было свежее и таяло во рту. Интересное, где Чарская его покупает?

– Я так понимаю, в хранилище случилось некое происшествие, которое сильно тебя удивило. Правильно, Света?

Я кивнула.

– Что же это было?

– Галлюцинация, – немного помедлив, ответила ей.

– Ты что-то увидела?

– Я увидела мальчика. Он разглядывал тапки, которые сегодня нам оставили в залог.

«Она дотронулась до тапочек голой рукой. У нее аллергия на перчатки. Я же говорил, что твои новые контрагенты поставляют нам дрянь».

Мы с Чарской одновременно посмотрели на кота.

– Вы тоже его слышите? – осторожно спросила я у нее.

– Конечно, слышу, – кивнула Ольга Сергеевна. – Предваряя следующий вопрос: нет, ты не сумасшедшая. Общаться с нашим Сташеком способны далеко не все. Ты можешь. Я тоже могу. Это не делает нас больными, это делает нас уникальными. Но вернемся к твоему видению. Скажи, тот, ребенок, который рассматривал тапочки… не показался ли он тебе знакомым?

– Нет, – качнула головой в ответ. – Я точно видела его в первый раз, поэтому…

Я осеклась. Чарская вопросительно приподняла бровь. В ее глазах плясали веселые огоньки.

– Мальчик был рыжим, – медленно произнесла я. – С маленькой родинкой на лбу. Мужчина, который принес заклад, тоже был рыжим, и у него тоже на лбу была родинка. Это что же… мальчик из моей галлюцинации и наш клиент – один и тот же человек?..

На губах Чарской появилась улыбка. Мне же, наоборот, стало не до смеха.

– Ольга Сергеевна, я не понимаю…

Она мягко погладила меня по плечу.

– Видишь ли, Света, наш ломбард отличается от других подобных организаций. Мы принимаем в залог не только технику или украшения, но и человеческие воспоминания – те, которые когда-то вызывали у клиента сильные чувства. Обычно такие воспоминания связаны с какими-то вещами: игрушками, посудой…

– Или обувью, – прошептала я.

– Да, – кивнула Ольга Сергеевна. – Взять, к примеру, нашего последнего клиента. Знаешь, кто он такой?

– Нет.

– Его зовут Виталий Авдеев. Он – дизайнер. Самый талантливый и востребованный в нашем регионе. Очевидно, сейчас у этого человека сложный период – в хорошие времена услуги ломбарда обычно не нужны. Для нас проблемы господина Авдеева значения не имеют, нам важно, что он согласился оставить здесь вещь, которая однажды перевернула всю его жизнь. Когда Виталию было пять лет, он обратил внимание на узор, изображенный на тапочках своей бабушки. Этот узор так ему понравился, что Авдеев начал вглядываться во все окружавшие его линии и образы. Орнамент пробудил в нем чувство прекрасного, понимаешь? Следом подтянулось желание творить самому. Потом обнаружилась способность к рисованию, а затем он стал тем, кем является теперь. Этот мужчина наверняка не помнит, с чего началось его восхождение к успеху. И уже не вспомнит никогда. Люди, заложившие у нас свои воспоминания, не выкупают их обратно. Как и ты, они считают заложенные вещи рухлядью и с радостью с ними расстаются. Вместе с этой рухлядью из их памяти пропадает какой-то эпизод, но они этого не осознают.

– Для чего же вам чужие воспоминания? – удивилась я.

– Лично мне – ни для чего. Среди них иногда попадаются любопытные моменты, но в целом они мне не нужны. Воспоминания нужны ломбарду. Вернее, эмоции, которые они вызывали у своего бывшего владельца. Эти эмоции – его пища.

От ее слов у меня похолодела спина.

– «Кошачий глаз» построен в необычном месте, Света. Такие места принято называть магическими. В древности волхвы и шаманы стремились совершать тут свои ритуалы. Они заметили: любое желание, сформулированное в волшебной точке, сбывается. А обитающий тут человек получает все, что захочет: здоровье, удачу, денежное благополучие… Но не бесплатно. Чтобы место одаривало людей своей благодатью, его надо было кормить. Не мясом, не кровью, не хлебом и фруктами, а эмоциями – настоящими, сильными, искренними. Чем сильнее чувства, тем больше магии вырабатывает место. Мы уже не узнаем, кто придумал отдавать этой точке воспоминания. Кто построил здесь ломбард, тоже неизвестно. Однако эти люди были воистину гениальны. Они нашли способ пользоваться волшебством, не привлекая внимания. В нынешний век скепсиса и высоких технологий это очень и очень здорово.

Она говорила вдохновенно, будто радуясь возможности обсудить тему, которая долгое время была под запретом. Меня же не отпускало ощущение, что Чарская шутит.

Магическое место, заложенные воспоминания, ломбард, который нужно кормить эмоциями… Это же мистика. Сказки. Разве можно воспринимать такое всерьез?

«Конечно, нельзя. Не забудь: котов-телепатов в природе тоже не существует. А тех, что наделены людским интеллектом, тем более».

Я посмотрела на Сташека. Взгляд кота был озорным и насмешливым. Я дернула плечом и снова повернулась к Чарской.

– То, что вы рассказываете, невероятно, – честно призналась ей. – Но если представить, будто все это правда… Кем же тогда являетесь вы?

Начальница снова улыбнулась.

– Я – хранитель этого места. У нас с ним симбиоз: я кормлю его эмоциями клиентов, а взамен получаю молодость, здоровье и успешный бизнес.

– А Сташек?..

– Сташек – мой партнер. Он воплощенный дух этого ломбарда, Света. Благодаря ему я могу быстро просмотреть воспоминания наших клиентов и выбрать то, которое годится для «Кошачьего глаза». Ты наверняка обратила внимание: за этот месяц наше особое хранилище пополнилось всего один раз. Не у каждого человека есть предметы, с которыми связаны столь сильные воспоминания, что ими можно накормить волшебную точку.

Я покачала головой.

Ну и работу я себе нашла! Выходит, моя начальница – колдунья, а ее питомец – фамильяр? Прямо как в сказке или как в кино. В связи с этим возникает еще один вопрос.

– Ольга Сергеевна, а что по поводу меня? Вы знали, однажды я пойму, что этот ломбард непростой. Помните, несколько дней назад вы говорили, будто вещи из особой секции однажды откроются мне в новом свете?

Чарская бросила на Сташека быстрый взгляд.

– Приятно работать с умными людьми. Правда, Аристарх? Видишь ли, Света, с некоторых пор мой бизнес оброс новыми задачами, и мне понадобился помощник. Тот, который будет не только перекладывать с места на место папки с бумагами, но и сумеет подменить меня во время работы с клиентами, и покормить ломбард, когда я отлучусь по другим делам. Сама понимаешь, взять на эту должность случайного соискателя я не могла. Мне нужен был человек, обладающий кошачьим глазом.

– Обладающий чем?..

– Способностью видеть невидимое, – улыбнулась Чарская. – Чтобы слышать Сташека и понимать ценность воспоминаний, которые скрывают наши особенные заклады. Знаешь, Света, на самом деле, такие люди встречаются не так уж редко. Однако они теряются среди массы обычных горожан, и отыскать их совсем непросто. Когда я разместила объявление, что ищу помощника, сюда явилась толпа народа, но в этой толпе не было ни одного человека, который бы нам подошел. Стоило же мне написать, что ломбарду нужен кладовщик, как пришла ты – идеальный кандидат с набором всех необходимых качеств. Сама понимаешь, если бы я сразу рассказала о тайне ломбарда, ты сочла бы меня сумасшедшей. Теперь же правдивость моих слов ты видела своими глазами. То, что ты здесь – большая удача, Света.

Я улыбнулась. Слышать такое в свой адрес было приятно, однако в ласковом голосе Ольги Сергеевны мне настойчиво чудилась фальшь. Я понимала: в целом она говорит искренне, однако в ее рассказе было что-то не так. Начальница явно о чем-то недоговаривала или даже лукавила.

Чарская подсела ко мне ближе.

– Я знаю, в то, что ты сейчас услышала, сложно поверить. Чтобы это осознать и принять, нужно время. Когда-то давно я сама точно так же удивлялась и думала, будто меня разыгрывают. Потом оказалось, что никаких шуток тут нет, и мне стало страшно, Света. Это нормально. Когда выясняется, что мир больше и многограннее, чем ты себе представляла, всегда появляется дискомфорт. Потом он исчезает, и ему на смену приходит интерес. Понимаешь, к чему я веду?

– Честно говоря, не очень.

– Я предлагаю тебе повышение, Света. С должности кладовщика до должности моего заместителя. Мне ведь по-прежнему нужен помощник. Если согласишься, твоя зарплата станет больше в три раза, а к нынешним обязанностям добавится то, о чем я говорила ранее: работа с клиентами во время моего отсутствия.

Ого! Мне предлагают стать подмастерьем колдуньи?

Какой-то сюрр, ей-богу.

– Тебе наверняка нужно обдумать наш разговор, – продолжала Ольга Сергеевна. – Поэтому я прямо сейчас отпускаю тебя с работы. Погуляй по улицам, попей где-нибудь кофе. Завтра утром скажешь, что надумала и что решила.

Я качнула головой.

– За выходной, конечно, спасибо, но у меня еще много дел. Надо внести в каталог новый заклад, отчет за прошлый месяц оформить… Что же до вашего предложения, то я согласна. Мне у вас уже интересно, а с дискомфортом я справлюсь в процессе работы.

Чарская облегченно выдохнула. Сташек запрыгнул ко мне на колени и ткнулся головой в мою руку. Я улыбнулась и почесала его за ухом.

Фотоаппарат

Он сидел на стуле возле моего стола и смотрел, как я ем куриный окорочок. Его взор был таким пристальным, что мог бы служить наглядной иллюстрацией выражения «заглядывает в рот».

– Ну, и зачем ты тут сидишь?

«Жду, когда у тебя проснется совесть».

– Сташек, Чарская сказала, ты не нуждаешься в человеческой пище.

«И что? Ты тоже не нуждаешься в пирожных, однако ешь их с большим удовольствием. Удовольствие и необходимость – это две большие разницы, Света. Да, моя основная пища не материальна. Но если у меня есть физическое тело, и оно способно чувствовать вкус, – почему бы иногда его не радовать?»

– Ты хочешь, чтобы я дала тебе кусочек курицы?

«Если можно, два кусочка. Утром я хорошо потрудился и заслужил небольшую награду».

Я усмехнулась. Утром мы все потрудились на славу. Ольга Сергеевна решила преподать мне ускоренный курс молодого бойца, поэтому клиентов мы теперь принимали вместе. Чарская – за столом, Сташек – на окне, я – в углу между шкафом и стеной, делая вид, что оформляю залоговые билеты.

Посетители, как нарочно, шли к нам сегодня чередой – по одному в час, чего лично я здесь еще ни разу не видела. Работа с каждым из них строилась следующим образом: Чарская приглашала клиента в кабинет, слушала его рассказ (при условии, что он желал, что-либо ей рассказать), рассматривала принесенный заклад, а Сташек в это время показывал нам его воспоминания.

Как именно кот это делал, я не понимала – со стороны казалось, что он просто сидит на месте. Тем не менее, в какой-то момент перед нами, будто кадры кинофильма, вставали эпизоды чужой жизни. Их было много, и они сменяли друг друга так быстро, словно мы смотрели это кино в перемотке.

В первый раз поток воспоминаний обрушился на меня, как водопад. От множества ярких картинок зарябило в глазах, а от чужих эмоций сразу заболела голова: радость, печаль, ненависть и восторг смешивались в жуткую парализующую какофонию. От нее хотелось убежать. Как в детстве, спрятаться в глубокий темный шкаф и сидеть в нем до тех пор, пока она не исчезнет.

Из этого сумасшедшего потока требовалось выхватить эпизод, которым можно было накормить ломбард, и я совершенно не представляла, как в этих световых и эмоциональных вспышках можно что-нибудь разобрать.

Чарская, между тем, с этой задачей справлялась. На «кино» она реагировала спокойно, да еще умудрялась рассматривать принесенный заклад и одновременно беседовать с клиентом.

– На самом деле, тут нет ничего сложного, – сказала мне Ольга Сергеевна, когда мы проводили на выход первого посетителя. – Это вопрос привычки. Меня в свое время чужие воспоминания тоже обескураживали. Ничего. Еще два-три человека, и ты разберешься, что к чему.

Она оказалась права. Из «фильма» следующего клиента я уже могла выделить более-менее понятные картинки, а к обеду наловчилась самостоятельно «перебирать» отдельные эпизоды. Иногда у меня появлялось впечатление, будто я переключаю каналы телевизора, только очень быстро, не задерживаясь на одном месте дольше секунды.

К слову сказать, ничего полезного на этих каналах не было. Ольга Сергеевна не нашла ни одного воспоминания, которое бы годилось для «Кошачьего глаза».

Принцип, по которому проходил отбор, был мне не очень понятен. Я знала, что мы ищем что-то мощное, забористое и непременно привязанное к какому-нибудь предмету, однако мои представления о мощном и забористом явно отличались от тех, что были у Чарской.

Ольга Сергеевна невозмутимо слушала клиентов, выдавала деньги в залог на принесенные вещи (первое хранилище благодаря этому пополнилось двумя мобильными телефонами и янтарным колье) и ни разу не предложила принести в ломбард что-то другое. Одной из клиенток Чарская в закладе отказала – та хотела заложить норковую шубу, а у нас не было специального холодильника, в котором ее следовало хранить.

На мой вопрос, почему мы не выкупили у клиентов какое-нибудь воспоминание, Ольга Сергеевна покачала головой.

– Среди них не было ни одного подходящего, – объяснила она. – У мужчины, который принес колье, самые сильные эмоции связаны со зрительными образами или запахами. Их, к сожалению, заложить нельзя. У девушки со старым смартфоном в детстве был отличный калейдоскоп, благодаря которому она научилась широко смотреть на мир, однако он давно покоится на помойке. У остальных же все так мелко и неинтересно, что я даже не стану об этом говорить. Ты должна понимать, Света, мелкими незначительными эмоциями ломбард питать нельзя. Чем они слабее, тем хуже он вырабатывает магию. Лучше кормить его редко, но качественной пищей, чем часто, но всякой дрянью.

После четвертой клиентки в конторе наступило затишье, и Чарская отпустила нас с котом на обед.

– Сташек, могу я задать тебе вопрос?

«Попробуй».

– Ольга Сергеевна сказала, что ей понадобилась помощница, потому что появились какие-то новые задачи. Ты в курсе, что она имела виду?

Кот ответил не сразу.

«Несколько месяцев назад мы стали предоставлять новую услугу – выезд на дом, – наконец, раздался в моей голове его голос. – В других ломбардах эта практика существует давно, а у нас ее не было. Оля решила, что это не правильно, поэтому время от времени ездит к клиентам сама. Наверное».

– Ты в этом не уверен?

«Света, я не знаю, куда она уходит. Оля говорит, что у нее дела, а какие именно, не объясняет».

– Я думала, вы друзья.

«Так и есть. С Чарской в последнее время что-то происходит. Я бы хотел заглянуть в ее мысли, но, к сожалению, сделать этого не могу».

– Почему?

«Потому что она – хранитель волшебной точки, ее воспоминания от меня закрыты. Однако по поводу помощницы у меня есть кое-какие соображения».

– Например?

«Видишь ли, Света, мы с Олей много лет работали вдвоем. Еще в ломбарде были две приходящие уборщицы, однако к нашим делам они отношения не имели. Ольга отлично справлялась с ними сама, кладовщики и помощники ей не требовались. Чарская взяла тебя на работу не просто так, Света. Я думаю, она решила уйти из «Кошачьего глаза». Сделать это непросто – хранительница не может оставить волшебную точку на произвол судьбы, у нее с ней мощная магическая связь. Чтобы эту связь разорвать, нужен преемник – тот, кто возьмет полномочия хранителя на себя».

– Думаешь, Чарская прочит меня на свое место?

«Да. Посмотри, как активно она взялась обучать тебя своему мастерству. Обучит, введет в курс дела и отправится на покой».

– Мне кажется, на покой ей отправляться рановато.

«Отчего же? Ольга работает в ломбарде очень давно – дольше, чем ты живешь на свете. Наверное, она здорово от него устала».

– Вот это да… Знаешь, Сташек, ты меня удивил. Чарская мне ничего такого не говорила.

«Мне тоже. Это лишь мои предположения, Света. Скажи, если окажется, что я прав, согласишься ли ты стать хранителем вместо нее?»

Я задумчиво закусила губу.

Интересный вопрос. Мне, конечно, хочется сделать успешную карьеру, но я не уверена, что ее нужно строить именно здесь.

– Не знаю, – честно ответила коту. – Я тут работаю всего второй месяц, и мне многому надо научиться. Там будет видно, Сташек.

***

Клиент с нужными воспоминаниями явился в ломбард через три дня. Это был высокий грузный мужчина средних лет в старой болоньевой куртке и широких мешковатых брюках. Его мозолистые руки давали понять, что этот человек привык к тяжелому физическому труду, а дряблые щеки и терпкий запах алкоголя – что наш посетитель систематически закладывает за воротник.

В кабинете Чарской мужчина чувствовал себя неуютно. Он явно привык к интерьерам попроще и наверняка ожидал, что его вот-вот отсюда выгонят.

Рассматривая воспоминания клиента, я поймала себя на мысли, что так могли бы выглядеть воспоминания моего отца. В целом, папа и этот дяденька казались похожими: оба из простых рабочих семей, оба были в школе хулиганистыми середнячками, оба после десятого класса отправились в техникум, оба всю жизнь проработали на одном и том же заводе. Единственным явным отличием одного от другого было отношение к спиртному. Мой отец его на дух не выносил, а клиент «Кошачьего глаза» очень уважал.

При этом характер у дяденьки был отменный: балагур, весельчак, ответственный работник, прекрасный муж, строгий отец, сумевший поставить на ноги двоих сыновей, да к тому же добрый заботливый дедушка, всей душой обожавший внучку – забавную белокурую девчушку.

Сейчас в жизни клиента длилась черная полоса. Полтора года назад в автомобильной аварии погиб его младший сын, а спустя три месяца от онкологии умерла жена. После ее похорон мужчина сначала ушел в депрессию, а потом в запой. С работы его уволили, со старшим сыном он разругался в пух и прах, и теперь в одиночестве коротал дни и ночи в пустой грязной квартире.

Сбережения, на которые клиент жил последние несколько месяцев, подошли к концу, и чтобы раздобыть денег на выпивку и еду, мужчина решил продать кое-какие вещи. К нам он пришел, чтобы заложить обручальные кольца – свое и покойной жены.

Честно говоря, я думала, что Чарская выдаст ему деньги и отправит восвояси. В самом деле, что особенного можно выудить из жизни этого человека? Сильных воспоминаний у него было много – о веселых семейных пикниках, о свадебном танце с любимой женой, о первых робких шажках его сыновей и пухленьких щечках обожаемой внучки. Эти воспоминания, согревавшие его в сложные холодные дни, были для нас бесполезны: во-первых, эти мысли не были привязаны к предметам, во-вторых, забрать их, пусть даже за хорошую сумму денег, могла только гнусная тварь.

Чарская, между тем, думала по-другому.

– Эти кольца вам лучше оставить себе, – с мягкой улыбкой сказала она мужчине. – Они сделаны из золота низкой пробы и стоят сущие копейки. Быть может, у вас есть что-нибудь другое?

– Даже не знаю… – мужчина замялся. – Другого золотишка у меня нет. Дома лежит бижутерия покойной супруги, но вы ее и даром не возьмете.

– Вижу, у вас с собой пакет с какими-то вещами, – заметила Чарская.

– Да, – кивнул посетитель. – Там старая техника. Я несу ее в комиссионный магазин.

– Покажете?

Он пожал плечами и вывалил на стол содержимое своей сумки – пленочный фотоаппарат-мыльницу, головастый будильник и маленький кассетный магнитофон.

На губах Ольги Сергеевны вновь появилась улыбка.

– Вы можете оставить в залог это, – тонкий пальчик с аккуратным красным маникюром указал на фотоаппарат. – Отличная вещь. Могу предложить за него двадцать тысяч.

Глаза мужчины стали круглыми, как блюдца. Мои – тоже. Да что там, я едва не задохнулась от возмущения.

Мыльницу в залог? Но ведь она – кладезь его самых добрых и светлых воспоминаний! Этим фотоапапратом он сделал большую часть снимков, которые так любит пересматривать.

Сыновья, смешные, веснушчатые мальчишки с большими квадратными портфелями отправляются в первый класс. Жена, молодая, в синем платье с мелкими белыми цветочками, весело смеется у большой новогодней ели. Внучка Машенькая, милая егоза, сидит на полу в бабушкиной соломенной шляпе…

Неужели Чарская не видит, эти воспоминания, сильные, мощные, монументальные, единственное, что держит этого человека на плаву? Они – база его нынешней жизни. Без них эта жизнь развалится, как шаткая пирамидка. Он сопьется и покончит с собой – повесится или прыгнет с моста в холодную реку.

Пусть лучше мужчина отдаст мыльницу в комиссионку. Воспоминания тогда останутся при нем, и он, возможно, все-таки выплывет из своего черного депрессивного омута.

– Двадцать тысяч?.. – в изумлении переспросил клиент.

– Да, – кивнула Чарская. – Впрочем, я могу накинуть еще немного. Двадцать три тысячи. Согласны?

Двадцать три тысячи. За сломанную исковерканную жизнь. Не слишком ли дешево?

– Ольга Сергеевна, – вмешалась я, – едва ли этот старенький фотоаппарат стоит так много. Быть может, мы все-таки возьмем обручальные кольца?

Во взгляде начальницы появились насмешливые огоньки.

– Сумма адекватна, Светлана Юрьевна. Не сомневайтесь.

Все она видит и все понимает. Ей важно заполучить для ломбарда свежие эмоции и абсолютно плевать, что после этого произойдет с их бывшим владельцем.

– Я согласен, – поспешно вставил мужчина. – А вы, барышня, не встревайте. Начальнице вашей, небось, виднее, что сколько стоит.

Следующие десять минут я беспомощно наблюдала, как Чарская выписывает клиенту залоговый билет и переводит на банковскую карту деньги.

– Ольга Сергеевна, как же так! – воскликнула я, когда посетитель ушел. – Разве можно было забирать у него эти воспоминания?!

– Других подходящих не было, – невозмутимо пожала плечами та.

– Но ведь он без них погибнет!

Она закатила глаза.

– Не выдумывай ерунду, Света. Это всего лишь память о старых снимках. У него в копилке есть куча других светлых эпизодов.

– Вы же видели, этот человек в глубокой депрессии! Он цепляется за свои воспоминания, как за спасательный круг! А мы этот круг у него забрали! И даже не сообщили ему, чего конкретно его лишаем!

– Сколько эмоций, – покачала головой Чарская. – Думаешь, стоило рассказать клиенту, что он отдает в залог куски своей памяти? Серьезно, Света? Ни один нормальный человек в такое не поверит. Даже если он печальный алкоголик. Тебя же я попрошу не драматизировать. Его семью развалили вовсе не мы. И работу он потерял не из-за нас. Водку пьет и бездельничает он тоже не по нашему приказу. Повторяю: у этого мужчины осталось много других воспоминаний, пусть развлекает себя ими. Что же до фотоаппарата, клиент может его выкупить, у него есть на это полгода. Тогда утраченная память к нему вернется. Знаешь, Света, к нашей работе нужно относиться проще. Мы никого не обманываем и не обижаем. Наоборот, мы помогаем людям, попавшим в трудную ситуацию. Много ли денег выручил бы этот человек за свое старье? «Кошачий глаз» дал ему сумму, достаточную, чтобы купить еды и заплатить по счетам. Как он распорядится этой суммой в реальности – его собственное дело. Вся его жизнь – его собственное дело. Подумай об этом, Света. И, будь добра, отнеси фотоаппарат во второе хранилище.

Я молча взяла со стола мыльницу и вышла за дверь.

Нет, Чарская не колдунья. Она ведьма – злая, беспринципная, равнодушная. А я – ее помощница. Какая прелесть.

Ножницы

– Скажи, Сташек, для ломбарда имеет значение, какими воспоминаниями его питают?

«Что ты имеешь в виду?»

– Чарская говорила, волшебной точке нужны сильные эмоции. Но ведь эмоции бывают разными – не только положительными, но и отрицательными. Заметь, плохих воспоминаний у людей обычно больше, чем хороших. Обиды, страхи, неловкие ситуации…

«Я тебя понял. А потому – нет, ломбарду абсолютно все равно, чем его кормят. Главное, чтобы пищи было много, остальное значения не имеет».

– Тогда почему Ольга Сергеевна забирает у клиентов только добрые воспоминания? Ты сам видел, она нарочно высматривает самые теплые, самые светлые и радостные, а горести и печали идут по боку.

«Ты все никак не успокоишься, Света?»

Да, я не успокоюсь. Потому что это странно и не справедливо! Отрицательные эмоции всегда самые яркие, сильные и запоминающиеся. Они лежат в основе комплексов, формируют отношение к людям, явлениям, предметам. У каждого клиента их пруд пруди, бери – не хочу. А она…

Сегодня утром в ломбард пришла очередная «подходящая» посетительница. Высокая темноволосая женщина – учительница музыки, работавшая в одной из городских школ. От Сташека мы узнали, что она разведена, живет с мамой, маленьким сыном и двумя симпатичными дворняжками, год назад подобранными на улице. Вчера вечером мать клиентки умерла, и учительница пришла в «Кошачий глаз», чтобы заложить красивую старинную вазу и выручить немного денег для похорон.

Чарская вазу брать не стала. Вместо нее она выкупила у клиентки воспоминание о любви к животным, привязанное к маленькой самодельной салфетке. На этом кусочке ткани были изображены две смешные добродушные собачки – лет тридцать назад их собственноручно вышила гладью покойная мама нашей посетительницы.

Как и рыжий дизайнер, учительница поначалу удивилась предложению заложить вместо дорогущей вазы старую выцветшую тряпку. Но потом Ольга Сергеевна назвала сумму, которую даст за нее в залог (сорок или даже семьдесят тысяч, я не запомнила), и женщина помчалась домой искать салфетку.

– Вы всегда предлагаете клиентам большие деньги, – заметила я, когда посетительница ушла.

– Вовсе нет, – качнула головой Чарская. – Я предлагаю деньги, на которые они согласятся. Кому-то нужны сотни тысяч, а кому-то достаточно десяти рублей. Знаешь, Света, стоимость заклада значения для нас не имеет. Если нужно, мы заплатим за воспоминание и триста тысяч, и пятьсот, и три миллиона. При условии, что оно того стоит.

– Учительница наверняка всем расскажет, что заложила у нас старую тряпку. Помните, как ее удивило, что вы знаете об этой салфетке и вышитых на ней животных?

– Ничего она не расскажет, – махнула рукой Ольга Сергеевна. – Мы немного подправим ей память. Когда дама вернется, я покажу тебе, как это делается.

Учительница вернулась через час. Протягивая вышитый кусочек ткани, она до последнего не верила, что хозяйка ломбарда даст ей за него обещанную сумму. Чарская обещание, конечно, сдержала.

Пока они подписывали бумаги, и я воочию видела, как из памяти женщины, один за другим, испаряются теплые эпизоды, связанные с четвероногими друзьями. Это стало для меня неприятным открытием, в прошлый раз ничего такого я не замечала. Очевидно, каждый день, проведенный в «Кошачьем глазе», расширяет мой собственный кругозор.

Теперь я с большой долей уверенности могла утверждать, что случится, когда учительница вернется домой. Через два-три дня после похорон она задастся вопросом, зачем в ее квартире живут две шумные активные собачки. Лишенные базы, теплые воспоминания о животных окончательно исчезнут. Останется только память об испорченной мебели, разбитой посуде, громком лае и неприятном запахе. Как вариант, собак после этого отправят в приют или обратно на улицу.

Добродушный характер женщины станет жестче. В ее поступках будет меньше сострадания и сопереживания, и больше холодности и равнодушия.

Интересно, как поживает рыжий дизайнер? Если у него забрали базовое воспоминание, с которого начал развиваться его талант, значит ли это, что он больше не может работать?..

А уж как здорово все это характеризует Чарскую!

После случая с заложенным фотоаппаратом я много о ней размышляла. Справедлива ли я к ней? Быть может, Ольга Сергеевна права, и в том, что у клиентов пропадают куски памяти, нет ничего страшного? Чарская работает в ломбарде давно и наверняка понимает, что можно забирать, а что нет. Я знакома с ней меньше двух месяцев, а значит, не имею права судить о ее поступках, не разобравшись в их причине.

Теперь же я думала, что первое впечатление оказалось самым верным. Я категорически не понимала, для чего забирать у человека то, что делает его жизнь теплой и яркой.

Когда клиентка получила деньги и билет, Чарская «перемотала» назад ее воспоминания о сегодняшнем дне и мысленно «подтерла» эмоции, связанные со старой салфеткой. Теперь учительница не видела ничего особенного ни в том, что хозяйка «Кошачьего глаза» откуда-то узнала о вышитых собаках, ни в том, что предложила отдать эту вышивку в залог.

В этих манипуляциях не было ничего сложного. При желании, я могла бы легко их повторить. Вот только желания повторять у меня не возникало, и я искренне надеялась, что оно никогда не возникнет.

– Знаешь, мне кажется, Чарская нарочно выбирает только добрые воспоминания, а плохие нарочно пропускает.

«Подозреваю, что Ольга просто не обращает на них внимания. Они для нее не существуют».

– Но почему?

«Это особенность человеческой психики. Ты наверняка замечала: когда человек здоров и счастлив, он сеет вокруг себя свет, добро и хорошее настроение. Если же человек болен, зол или обижен, он стремится сделать больно всем, кто его окружает – обругать, обидеть, обесценить чей-нибудь важный поступок. Это происходит автоматически, Света, люди не всегда способны здраво оценить свое поведение и понять, почему сегодня они любят весь мир, а завтра люто его ненавидят».

– Хочешь сказать, Чарская постоянно находится в дурном расположении духа, и поэтому стремится испортить его всем остальным? У нее что, проблемы в семье? С мужем разводится? Или дети из школы плохие оценки приносят?

«У Ольги нет семьи, Света. Ни мужа, ни детей. Никого».

– А родители? Братья, сестры?

«Тоже нет. Когда-то они у нее были, однако давным-давно умерли. Я уже говорил тебе: Оля гораздо старше, чем кажется. Она их всех пережила».

С ума сойти.

– Но ведь у нее должны быть какие-то друзья, – растерянно пробормотала я. – Любовники, двоюродные племянники или даже внуки… Неужели Чарская совсем одна?

«Именно так. Знаешь, я думаю, Оля забирает у клиентов добрые воспоминания, потому что их не хватает ей самой. Поверь, Света, она вовсе не стерва и зла на самом деле никому не желает».

Серьезно? Как по мне, это спорное утверждение. Если мне не хватает хлеба, я могу его купить, а еще могу украсть или силой у кого-нибудь отнять. Что из этих трех вариантов более правильно и менее порицаемо обществом?

Если Чарской не хватает хороших эмоций, почему бы ей ими не обзавестись? Разве это сложно? Можно сходить в театр или на концерт, покормить в парке белок и птиц, купить новое платье, завести приятное знакомство. Вариантов – тьма.

«Все не так просто, Света. Подобных воспоминаний у Ольги много. У нее проблема с базовыми – теми, на которых строится характер, привычки, отношение к миру и все такое прочее. Обрести их заново очень и очень непросто».

– Сташек. Ты подслушиваешь мои мысли?

«Ты слишком громко думаешь. Я уши заткнуть не могу, извини. У меня лапки».

– Очень смешно… Погоди-ка. У Чарской нет базовых воспоминаний? Как это может быть?

«Я не говорил, что их нет. Я сказал, что у нее с ними проблема. А вообще, хватит об этом. У тебя еще полно работы».

– Нет, постой. Ты меня запутал. Объясни, что ты имеешь в виду.

«И не подумаю. Это слишком щекотливая тема, и нас с тобой она не касается. Если тебе интересно, подойди к Ольге и спроси у нее сама».

– Шутишь? Она мне ничего не скажет.

«И правильно. Нечего совать нос в чужие дела. Я и так рассказал больше, чем нужно. Все, я пошел. Не буду тебе мешать».

***

Спустя три дня во время утреннего чаепития Ольга Сергеевна объявила, что после обеда я останусь в ломбарде одна.

– Я уеду по делам и вернусь только завтра, – сказала она. – Если придут клиенты, обслужишь их сама.

Эта новость меня порадовала. Хорошенько обдумав последний разговор со Сташеком, я решила провести эксперимент, но для этого требовалось принять посетителя в отсутствие Чарской.

Стараясь скрыть приятное возбуждение, я заверила начальницу, что все сделаю в лучшем виде. Сташек наверняка заметил, что я кое-что задумала, однако виду не подавал и своей хозяйке ничего не говорил.

Ольга Сергеевна ушла из «Кошачьего глаза» после полудня. Когда ее автомобиль скрылся за поворотом, я быстро перекусила принесенным из дома рагу и переместилась в ее кабинет. Утром в ломбарде было тихо, и я очень надеялась, что хотя бы во второй половине дня ко мне кто-нибудь заглянет.

Надежда оправдалась в третьем часу дня. Скрипнула входная дверь и в холле раздались тихие неуверенные шаги. Я отложила в сторону бумаги, которые распределяла по папкам, и вышла навстречу визитеру.

Им оказалась невысокая худенькая девушка примерно моего возраста.

– Добрый день, – с улыбкой сказала ей я. – Чем могу помочь?

– Здравствуйте, – ответила она. – Я бы хотела заложить золотой браслет. Можно?

Я жестом пригласила ее в кабинет. Сташек неслышно скользнул за нами.

Браслет был не золотым, а позолоченным, и стоил копейки. А вот воспоминания девушки, которые показал мне кот, оказались гораздо интереснее.

Клиентку звали Мариной, и она работала швеей в одном из местных ателье. Семь месяцев назад Марина купила крошечную однокомнатную квартирку в старой панельной пятиэтажке, и теперь почти все ее деньги уходили на оплату ипотеки, неторопливый ремонт и покупку кое-какой мебели. В выходные Марина подрабатывала на полставки в детском кружке мягкой игрушки – учила девочек мастерить из разноцветных лоскутков зайчиков и мышек.

В этом месяце девушка приобрела новую люстру, и деньги неожиданно закончились. До следующей зарплаты оставалось больше недели, поэтому она решила заложить в ломбарде браслет, который несколько лет назад ей подарила подруга.

На самом деле, браслет можно было не закладывать, а попросить помощи у матери. Однако Марина категорически не хотела этого делать. Она знала: родительница ей не откажет, но, прежде чем дать денег, будет долго ворчать и выговаривать дочери за то, что та решила от нее отселиться.

– Разве я тебя выгоняла? – непременно спросит она у Марины. – Нет! Ты жила тут, как королева! Лишний раз тряпку в руки не брала. И что? Свободы захотелось? Самостоятельности? Самостоятельной быть хорошо, когда в кармане звенят монеты и шуршат купюры. У тебя же там дырка, и ветер гуляет. Это же надо – всю получку в ипотеку вливать! И хорошо, если бы ты такие деньжищи за царские палаты платила. У тебя же клоповник, Маринка. Самый настоящий.

Мать прекрасно понимает, что дочь в этот клоповник сбежала от нее. Сбежала при первой возможности, несмотря на вопли родительницы, маленькую зарплату и жизнь в режиме жесточайшей экономии. Самое гадкое было в том, что эта жизнь Маринку устаивала. Получив возможность жить в собственной квартире, девушка расцвела и даже не думала раскаиваться в своем поспешном поступке и проситься обратно в родительскую квартиру.

Отношения с мамой у Марины были сложными всегда.

Они долгое время жили вдвоем – отец ушел из семьи, когда дочери было десять лет. После этого мать будто подменили. Ладить с ней и раньше было не просто, а после развода она словно сорвалась с цепи: часто кричала, придиралась к каждому Маринкиному вздоху, в приступе ярости разбивала об стену чайные чашки, а однажды собственноручно обстригла дочь налысо.

Марине тогда было двенадцать лет, и она впервые в жизни покрасила волосы – сама и втайне от матери. Та, конечно же, быстро обо всем узнала, и, заявив, что новый цвет волос девочке не идет, схватила старые портняжные ножницы и обкорнала дочь, как шелудивую дворняжку.

Маринка, конечно, сопротивлялась – вырывалась и орала так, что на ее вопли прибежала соседка. Потом эта соседка отпаивала их обеих чаем и валерианкой, а затем самолично отвела девочку в парикмахерскую – то, что натворила на голове мать, оставлять было немыслимо.

После этого случая Марина мать возненавидела. Каждый ее жест, каждое слово вызывали у девушки сильнейшее раздражение. Их любой разговор завершался скандалом, а воспоминание о родительнице портило молодой швее настроение.

Ножницы, которыми матушка остригла ей волосы, Марина хранила у себя. Это была единственная вещь, которую, помимо одежды и средств гигиены, она забрала в свою новою квартиру. Ножницы были сделаны из хорошего металла, и ими оказалось удобно работать.

А еще к ним было привязано сильнейшее воспоминание детства, до сих пор портившее ей жизнь.

Я отложила в сторону позолоченный браслет, который все это время вертела в руках.

– Могу предложить за ваше украшение тысячу рублей.

– Хорошо, – покладисто согласилась девушка. – Тысяча так тысяча. Мне сейчас каждая копейка пригодится.

– Скажите, – я подалась вперед, – нет ли у вас дома каких-нибудь старых вещей советской эпохи? Посуды, например, скатертей или, скажем, ножниц? У нашего ломбарда заключен контракт с предпринимателем, который поставляет реквизит на киностудии и в тематические уголки. Этот человек платит за каждый предмет хорошие деньги. Вот, смотрите.

Я открыла страницу интернет-поисковика и в несколько кликов нашла фотографию портняжных ножниц, очень похожих на те, что хранились у моей клиентки.

– За подобные ножницы наш партнер может заплатить семь тысяч рублей.

– Семь тысяч? – едва не задохнулась от изумления девушка. – Ничего себе! У меня дома есть точно такие же!

– Приносите их сюда, – улыбнулась я. – Если вам, конечно, не жалко. Я посчитаю их вместе с браслетом, и переведу деньги в этот же день. При желании, я могу оформить ножницы, как залог, чтобы через три месяца вы смогли выкупить их обратно.

– Обратно они мне не нужны, – махнула рукой Марина. – Вы до какого времени работаете? До шести? Отлично, значит, я успею. Я мигом, честное слово. Сбегаю домой и сразу же вернусь с ножницами.

Она вылетела из «Кошачьего глаза» с той же скоростью, что предыдущие клиенты – близкой к скорости света. Едва за ней закрылась дверь, как ко мне на колени прыгнул Сташек.

«Партнер, который поставляет реквизит для киностудий, говоришь?»

– Ага, – кивнула я.

«Фантазерка ты, Света».

– А что такого? – пожала плечами я. – Мы ведь сегодня двух зайцев убьем, Сташек. Получим вкусное воспоминание, и избавим человека от ненависти к собственной матери. Причем, с минимальными трудозатратами. Я понятно объяснила, для чего мне нужны ее ножницы и почему я даю за них такие деньги, а значит, подчищать этой деве память нам с тобой не придется.

«Думаешь, ее отношения с матерью станут лучше?»

– Не знаю. Помимо той истории со стрижкой, у них было немало других ссор и скандалов. Но я надеюсь, Марина все-таки будет относиться к маме терпимее. Когда ножницы окажутся у нас, девушка наверняка найдет в себе силы позволить матери быть такой, какая она есть, и перестанет отравлять себе жизнь, вспоминая прошлые обиды. Лучшими подругами они, конечно, не станут, однако скандалить наверняка будут меньше. Как думаешь, Аристарх?

Часы

Ольга Сергеевна моей работой осталась довольна.

– Какая же ты умница, Света! – воскликнула она, когда на следующее утро я вошла в ее кабинет. – Я смотрю, ты вчера сумела заполучить славное воспоминание. Волшебная точка сыта, довольна и едва не мурлыкает от удовольствия. Взгляни на Сташека. Мне кажется, или вчера его шерсть не была такой гладкой и блестящей?

Я в ответ улыбалась, кивала и с внутренним трепетом ждала, когда Чарская спросит, что за вещь принесли вчера в наш ломбард, и какие эмоции были к ней привязаны. Но она не спросила. Похвалив меня еще раз, Ольга перешла к обсуждению рабочих вопросов и моего первого дежурства больше не касалась.

Ее равнодушие удивляло. Я-то думала, Чарская захочет подробно расспросить меня о вчерашней клиентке. Поинтересуется, насколько сложно было выбрать подходящий кусочек памяти, узнает, не наделала ли я ошибок, уговаривая посетительницу принести в ломбард «особенную» вещь, быть может, даст какой-нибудь интересный совет.

Ан нет. Судя по всему, начальнице на все это было глубоко плевать. «Кошачий глаз» накормлен, а остальное не важно.

– Сегодня после обеда приедет машина из магазина, – сказала Чарская. – Подготовь, пожалуйста, просроченные заклады, их нужно передать на продажу. Кстати, завтра утром мне снова понадобится отлучиться, и ты снова останешься на хозяйстве одна.

– У вас дела, связанные с ломбардом?

– Да. Ты не представляешь, Света, к скольким людям приходится ходить на поклон, чтобы он мог спокойно работать.

Нет, не представляю. Я в курсе, что Ольга Сергеевна отправляет отчеты в Комитет финансового надзора Центробанка, а также периодически (очень редко) общается по телефону с дамами из санэпидстанции и вежливыми мужчинами из госпожнадзора. Кому еще надо кланяться, чтобы продолжать трудиться, не понятно от слова совсем. Разве что, каким-нибудь криминальным авторитетам. Но это вряд ли.

Организация наша официальная, трудовые договора оформлены строго в соответствии с законодательством, зарплаты белее снега, имеются все необходимые лицензии и разрешения. Ворованные вещи мы не принимаем, хотя, конечно, среди наших закладов есть такие предметы, ценности которых позавидовал бы любой вор в законе.

Сташек Чарской тоже ничего не рассказал. После утреннего чаепития кот ушел в мой кабинет, и весь день мирно дремал на стуле.

Клиентов сегодня не было. Я занималась текущими делами, моя начальница – тоже. Проходя мимо ее двери, я слышала, как она стучит по клавиатуре компьютера и время от времени с кем-то разговаривает по телефону.

Вечером Ольга Сергеевна заглянула мою каморку.

– Давай пошепчемся, – заговорщицки подмигнула она. – У меня есть для тебя новости.

Я выставила на стол тарелку с конфетами. Чарская села на стул и качнула головой, отказываясь от угощения.

– Новость первая: тебе больше не надо мыть в ломбарде полы. Я наняла уборщицу, она будет приходить по вечерам и наводить чистоту после окончания нашего рабочего дня.

Я кивнула.

– Новость вторая: на следующей неделе мне придется на два дня уехать из города. По личным, не связанным с ломбардом делам. Пока меня не будет, ты останешься за главную. С соответствующей оплатой, разумеется.

Я снова кивнула.

– Теперь самый щекотливый вопрос. Скажи, Света, не хотелось бы тебе обновить гардероб?

Мои брови удивленно взлетели вверх. Чарская встала со стула и поманила меня к зеркалу, висевшему на стене. Когда я к нему подошла, она встала за моей спиной.

– Посмотри, какая ты красивая, – с мягкой, почти материнской улыбкой произнесла Ольга Сергеевна. – Но ты почему-то прячешь свою красоту в бесформенных худи и мешковатых джинсах. А волосы? Они у тебя чудесные. Ты же собираешь их в невнятный конский хвост. Так нельзя, Света. Природа подарила тебе эту прелесть, чтобы ею пользоваться, а не для того, чтобы ее скрывать.

Она осторожно стянула с моих волос резинку, и те светло-русым водопадом рассыпались по плечам. У меня перехватил дыхание – я вдруг обратила внимание, что мы с Чарской очень похожи. Черты у нас по-прежнему были разными, зато телосложение, цвет волос, форма губ и лица одинаковые. С возрастающим изумлением я отметила, что даже наши глаза неожиданно оказались одного цвета. Ее радужка по-прежнему отливала изумрудом с желтоватыми крапинками, а моя, которая двадцать пять лет была шоколадной, неожиданно позеленела.

– Ты будешь очаровательно выглядеть в платье, – заметила Ольга Сергеевна. – А еще тебе наверняка подойдут блузки, юбки и распущенные волосы. Пока ты сидела в кладовой, твой нынешний наряд был допустим, однако теперь, когда ты станешь заменять меня при работе с посетителями, одежду придется сменить. Хозяйка ломбарда – его лицо. Она должна привлекать клиентов, а не отпугивать. Если у тебя нет денег на новые вещи, я могу перечислить немного в счет будущей зарплаты.

– Не надо, – качнула головой я. – У меня есть деньги. И платья есть, и юбки с блузками.

– Носи их чаще, – вновь улыбнулась Чарская. – Не прячь фигуру.

Она мягко похлопала меня по плечу и вышла из кабинета.

– Сташек, – негромко позвала я кота. – Похоже, ты был прав. Ольга действительно хочет уйти из «Кошачьего глаза».

***

Утром я пришла на работу в зеленом трикотажном платье. Я сказала начальнице чистую правду – женственных вещей в моем гардеробе было полно. Однако в последнее время я доставала их из шкафа только по выходным – для прогулок с подругами или походов в кино. На работу же предпочитала надевать что-нибудь удобное и немаркое. Когда танцуешь со шваброй, протираешь пыль и стучишь по клавиатуре в закрытом кабинете, наряжаться в шелка нет никакого смысла.

Теперь, когда мне больше не требовалось заниматься уборкой, джинсы и худи действительно можно было сменить на другую одежду, и я, конечно же, сделала бы это без напоминания.

Первый клиент явился в «Кошачий глаз» очень рано – через десять минут после того, как я приехала на работу. Им оказался высокий темноволосый мужчина лет тридцати. Он выглядел напряженным и явно был чем-то раздосадован.

– Здравствуйте, – сказал он, когда я вышла ему навстречу. – Несколько месяцев назад мой брат оставил в вашем ломбарде кое-какие вещи. Я бы хотел их выкупить. Это возможно?

– Конечно, – кивнула я. – Для этого вы должны предоставить мне залоговый билет, свой паспорт и доверенность, заверенную нотариусом, на право распоряжаться заложенным имуществом.

– Залоговые билеты у меня есть, – мужчина вынул из кармана пальто сложенные в трубочку бумаги. – Паспорт тоже. А про доверенность я не знал.

– Без нее, к сожалению, нельзя.

– Совсем?

– Совсем. Без доверенности я смогу выдать заклад только вашему брату.

Губы мужчины скривились.

– Боюсь, он сейчас не в том состоянии, чтобы самостоятельно добраться до вашей организации, – в голосе посетителя прозвучало презрение. – Что ж, пойду оформлять доверенность.

– Покажите, пожалуйста, билет, – попросила я. – Нужно проверить, не просрочен ли он. Если с ним все в порядке, пока вы будете общаться с нотариусом, я подготовлю заклад к выдаче.

Мужчина протянул мне залоговые документы. Их оказалось два. В первом говорилось, что в январе этого года Павел Дмитриевич Митрофанов заложил в ломбарде «Кошачий глаз» золотые серьги и металлическую шкатулку, инкрустированную натуральными рубинами, на общую сумму пятьдесят тысяч рублей. Во втором – что господину Митрофанову выдали десять тысяч рублей в залог поломанных настольных часов 1960 года выпуска.

У меня внутри что-то екнуло. Я перевернула лист и ожидаемо увидела в его верхнем левом углу маленькую римскую цифру два.

«Сташек! – мысленно вскричала я. – Этот человек хочет выкупить воспоминание из второго хранилища!»