Голый неандерталец. Происхождение, обычаи, ритуалы, интеллект древних родственников человека

Другой разум

19 октября 2017 года в Гавайском университете телескоп Pan-STARRS1 заметил предмет в форме лепешки размером в несколько сотен метров, удаляющийся от Солнца на большой скорости. Немедленно телескопы всех континентов подключились к наблюдению. И правильно сделали, ведь скорость странного предмета составляла более 87 километров в секунду. Удивительный объект был первым межзвездным предметом, который наблюдали в нашей Солнечной системе.

Гавайцы сразу назвали его Оумуамуа – Светило, пришедшее издалека. Кроме его непривычной формы, этот торопыга ничем не походил ни на метеоры, ни на астероиды, он отличался высокой прерывающейся рефракцией, низкой тепловой отдачей и удивительной скоростью, которую он развил после прохождения рядом с Солнцем. И Абраам Леб, директор Института теории и вычислений при престижном Гарвардском университете, в очень серьезном издании Astrophisical Journal Letters предположил, что «Оумуамуа может быть действующим зондом или его осколком, намеренно запущенным рядом с Землей инопланетной цивилизацией». Гипотезу, конечно, попытались оспорить, но выдвинули‑то ее великие ученые одного из важнейших научных заведений мира и тем разожгли пожар в СМИ всех континентов.

Всего лишь гипотеза, межзвездный объект с захватывающим дух происхождением… и как это всех зачаровало!

А все почему? Потому что хочется верить в существование нечеловеческого разума, цельного, полностью осознающего себя и огромную сложность своей материальной действительности, не принадлежащей нам.

Неандерталец к тому же был первым из «последних дикарей», которых вновь и вновь открывало для себя каждое поколение.

Эта межзвездная перспектива, этот призыв дальних разумов напоминает нам о том, что ныне осиротевшее человечество единственное обладает сознанием, способным анализировать тайны окружающей нас Вселенной. Да, вокруг нас много животных разумов, но ни с одним из них мы не можем ни взаимодействовать, ни обменяться опытом, ни даже просто поговорить…

Далекие иные разумы, равные нашему, может быть, до сих пор существуют в необъятной Вселенной – кто знает. Ведь они точно существовали на нашей планете, кажется, что очень давно, но на самом деле совсем недавно.

Отчего‑то спустя тысячелетия эти разумы постепенно исчезли загадочным образом, и это стало поворотной точкой в истории Земли, когда сознание, не принадлежащее человеку, такому, каким мы его себе представляем, в последний раз существовало, встречалось и общалось с нами. И вот теперь потеря возможности соприкасаться с иным сознанием одновременно заставляет нас надеяться на новые встречи и бояться вновь столкнуться с чуждым разумом, особенно возрожденным искусственно.

В этой бездне домыслов рождаются потрясающие фантазии: мы пытаемся представить себе, каким было это неоднозначное пропавшее человечество. И все, что мы только ни представили об этом сознании, выходящем за рамки нашего понимания, об этом вымершем разуме, определено узкими основами нашего собственного, узнаваемого человеческого разума.

Неандерталец никогда не был нашим двойником, братом или родственником. По своим умственным структурам неандертальцы были другим полноценным человечеством.

Неандерталец – один из таких давних вымерших разумов, пожалуй, наиболее очаровательный из всех.

Давнее сосуществование человечеств способствовало развитию всех наших умственных конструкций: от поп‑культуры до научной мысли. Но неандерталец к тому же был первым из «последних дикарей», которых вновь и вновь открывало для себя каждое поколение. Геродот, Колумб, Руссо, Бугенвиль… Таким был Иши, последний представитель индейского неисследованного народа яхи в Калифорнии, исчезнувшего вместе с ним в начале XX века. Такими были «добрые Тазадеи», выдуманное племя «возраста ограненного камня», которое в 1971 году занимало в западном воображении завидное место последних пещерных людей. Подобные дикари всегда последние для каждого поколения, но они, естественно, никуда не пропадают. Они периодически появляются в СМИ и бесконечно воплощают последнее дыхание необъятной доистории в нашем воображении. На протяжении тысячелетий эти дикари мерещились нам и питали наши надежды отыскать затерянные миры, где снежный человек гуляет по загадочным пейзажам Жюля Верна.

Последние неандертальцы открывают нам окно в неизвестный мир, где отличающиеся от нас сознания бродят по заброшенным пустошам. И хотя мы заселили, захватили каждый сантиметр нашей планеты и изо всех сил пытаемся разрушить ее природу, эти разумы отказываются исчезать. Они продолжают просачиваться и пускать корни в наши представления о действительности, в закоулки, ущелья, убежища, заросли, на окраины, островки, континенты – в неопределенные пространства, с неясной географией, где‑то между мифическими Му и Атлантидой.

Свидетельства далекого прошлого позволили нам понять, что неандерталец никогда не был нашим двойником, братом или родственником. По своим умственным структурам неандертальцы были другим полноценным человечеством. Чтобы приблизиться к этому человечеству, необходимо прежде научиться особенному мастерству: смотреть на сознания, основательно отличающиеся от нашего.

Смело выйти на встречу с созданием

Вот уже 29 лет и бо́льшую часть своей жизни я скребу не покладая рук пещерную землю. Не простую пещерную землю, а грунт, в котором еще живет призрак неандертальца. Двадцать девять лет я преследую это создание, пробираясь по узким трещинам, где неандерталец жил, ел, спал, встречал других людей, своих и чужих, и иногда умирал. Но даже после стольких лет, с руками, пропитанными этой землей, этой пещерной грязью, я так и не сумел точно определить, кем был неандерталец. Я откапывал, изучал, размышлял, часто думал, что понимаю, особенно вначале, но потом оказывалось, что что‑то не клеится. Да, особенно вначале, ведь когда смотришь на создание издали, ощущается ложная очевидность, легкость понимания. Археолог же, как и антрополог, должен стараться смотреть, как писал Клод Леви-Стросс, и вблизи, и издали. А разве можно смотреть на неандертальца с точки зрения антрополога? Руссо рассматривал человечность больших обезьян, когда другие отрицали человечность «дикарей», которые на самом деле относятся к нашему биологическому виду, хотя и другой культуры. Границы человечности всегда были неустойчивые, нечеткие, и многие общества ставят животных на один уровень с людьми, смещая центр тяжести, считая человека частью одного целого. Его не увидеть сквозь наши общественные конструкции, которые искусственно отделяют и изолируют человека от его среды. Где же находится неандерталец в этом лабиринте? На каком полюсе, человека или создания, располагает его наше подсознание?

Во всех учебниках вам объяснят физиологию этого вымершего вида: отсутствие подбородка, убегающий лоб, надбровье, висящее над глазами, объем мозга, превышающий наш. Низкий, коренастый, сильный, превосходный ремесленник. У нас с ним был общий предок более 400 тысяч лет назад. В тех же учебниках вам покажут его замечательную мускулатуру и объяснят механику пальцев, из которой следует захват предметов, отличающийся от нашего. Вам расскажут об огромных территориях, на которых он жил: от атлантического побережья до Алтайского края, горной границы между Восточной Монголией и сибирскими просторами. А потом добавят, что это человечество внезапно вымерло 40 тысяч лет назад. На его суть они будут только намекать, так как, конечно же, ни форма нашего черепа, ни изгиб нашей бедренной кости, ни размещение нашего большого пальца не определяют нашу человечность. И, обойдя эти очевидные морфологические характеристики скелета, дальше даже лучшие из этих учебников пойти побоятся. Ну, а те книги, авторы которых точно уверены в сути этого вымершего человечества, может, лучше вообще не открывать…

У этих молчаливых обычно грязные ногти, потому что они бесконечно скребут землю, чтобы допросить оставленные созданием предметы.

На самом деле мы еще не закончили определять глубинную суть этого другого человечества… И это сомнение погружает нас в неопределенность природы как нашего, так и всех иных человечеств, с которыми мы разделяли планету на протяжении какого‑то времени.

Представьте себе, что вы разглядываете пейзаж с высоты горной вершины. Вам кажется, что всю бесконечность, открывающуюся перед вами, можно охватить одним взглядом. Но вместе с тем пейзаж с такой высоты – это многочисленные далекие рельефы. Какими бы прекрасными они ни были, вы не увидите людей, которые там живут, различите лишь намек на деревенские улочки и не почувствуете вкус хлеба из невидимой вашему глазу булочной. С высоты далеко видно, но никого не встретишь. И не узнать, чем пахнет из того ресторанчика, и не потрогать текстуру камня на стене вон той церквушки. Но если приблизиться, можно различить причудливые повороты этих деревенских улочек, по которым сотни человеческих поколений носили свои надежды.

Неужели мы действительно думаем, что у нас получится воскресить это исчезнувшее человечество, вызвать его душу, как в спиритическом сеансе? Бездарные чревовещатели из странной траурной игры кукольного театра!

Но картину будто бы рисовал импрессионист. После 300 тысяч лет в оставшемся огромном пазле не хватает слишком много кусочков, и приходится прибегать к нашему воображению, чтобы достроить картину. Что‑то тут не так. Создание убегает от нас. Неандерталец однозначно остается загадкой. И те, кто сегодня верит в обратное, недостаточно или с поверхностным энтузиазмом порылись в этой грязи. Забавно, но исследователей, которые рассуждают о создании, условно можно разделить на две категории: те, которые уверены в его сути, и те, которые все еще сомневаются и ищут. Первая категория так ярко и громко заполняет научное медиапространство, что кажется большой. Вторая категория менее заметна, поскольку, когда сомневаешься, стараешься молчать и не выскакивать слишком рано. У этих молчаливых обычно грязные ногти, потому что они бесконечно скребут эту землю, чтобы допросить оставленные созданием предметы. Кем же все‑таки был этот чертов неандерталец?

Как можно обсуждать неандертальца, если ты недостаточно долго бродил по его каменным убежищам и не откопал тысячи предметов, которые он бросил или спрятал в закоулках скал? Говорить о создании, не изучив его жизненное пространство, не держав его следа, как охотник, на протяжении десятилетий, – все равно что говорить ни о чем. Непосредственная добыча этих пещерных архивов на протяжении десятилетий – минимальное условие для того, чтобы иметь право хоть чуть‑чуть обоснованно высказываться об этом вымершем человечестве. Представлять себе, что можно сказать о нем что‑то дельное, повстречав его лишь в музейных коробках, – это, по‑моему, бессмысленно. Ни в его кремнях, ни в скелетах его добычи, ни даже в редких элементах его собственных останков нет смысла, если они заключены в коробки среди белых стен. Чтобы надеяться зачерпнуть хоть немного этого смысла, надо как следует потереться о стены пещер. Походить в поисках него по заросшим дорожкам. Если же просто несколько месяцев любительски покопать землю, можно, конечно, почувствовать его запах, но не вкус, и уж точно рано делать выводы, которые так хотелось бы сделать.

На неандертальских землях любителям делать нечего, неандерталец дается только живьем. Археолог не может надеяться понять человечество, открывая музейные ящики, так же как этнограф не может понять общество, посмотрев на древние украшения с перьями в стеклянной витрине или на черно‑белые фотографии в старом альбоме.

Теперь понятно, что создание, которое мы изучаем, не будет поддаваться ни нашим желаниям, ни нашим ожиданиям. Этот робкий гоминид – одно из самых неуловимых созданий, которые нам дано изучать. Оно в чем‑то сходно с монстром Франкенштейна, ведь его создатель вместо живого человека сотворил неуправляемое существо с собственным сознанием, непостижимое потому, что таится в тени мертвых и не имеет собственных мыслей и слов. С его исчезновения из живого мира прошло 42 тысячи лет, и ученые‑экспериментаторы, как ученики‑колдуны, пытаются одарить речью останки этого человечества, обреченного на молчание биологическим вымиранием. Мы пытаемся из кусков трупов собрать это создание и вернуть его к жизни. И для многих это исследование стало поиском Священного Грааля. Неужели мы действительно думаем, что у нас получится воскресить это исчезнувшее человечество, вызвать его душу, как в спиритическом сеансе? Бездарные чревовещатели из странной траурной игры кукольного театра!

Чтобы эта мертвая и немая материя заговорила, надо хорошенько покопаться в пещерной пыли. Поскрести землю, вытащить из нее миллионы кремней, костей, углей. Но все эти доказательства его былого существования говорят с нами только с помощью алхимии между разумом и воображением, в наших запутанных представлениях и концепциях, витиеватых теориях.

И вот создание висит на ниточке, как маятник, болтается между фактами и представлениями о нем, между близостью и чуждостью, между похожим и иным. Как мы, не как мы, как мы, не как мы… Бедное создание! Мягкая кукла в играх нашего сознания.

Но кем же все‑таки был этот чертов неандерталец? Для меня он как старый спутник, из тех, с которыми идешь плечом к плечу, но о которых толком ничего не знаешь. Много раз мне говорили, что он всего лишь нам подобный: наш любимый родственник, даже брат, жертва нашего расизма, нашей ксенофобии. Жертва своей небритой морды пещерного человека.

А действительно ли он был нам подобен? Хороший вопрос.

У меня складывается неприятное впечатление, что вместо того, чтобы, как этого можно было бы ожидать, научиться его понимать, пройдя с ним рядом длинный путь, мы постепенно слепили из него нашего двойника. Мы по‑другому не умеем, от одной лишь идеи, что могло существовать создание, осознающее себя и основательно отличающееся от людей, нас выворачивает и коробит. Поэтому мы снова и снова придумываем себе неандертальца, но не уточняем его образ. Мы, эгоисты, пытаемся его прилично одеть, но выходит пугало. Исчезновение неандертальца вынесло ему вечный приговор: вновь и вновь становиться в наших руках мертвой куклой. Виктор Франкенштейн был экспериментатором, авангардистом. Мы же замечательно научились создавать мертвых древних кукол.

Он, конечно, впечатляет и даже пугает, обряженный нами в яркие образы. Помните, иллюстраторы‑фантазеры рисовали его или как дикаря, что тащит самку за волосы, или в костюме и галстуке в метро?

Давайте вернемся к тем, кто «знает», кем был неандерталец. В научном сообществе идет грязная, страшная война. С одной стороны – те, кто считает, что неандерталец нам подобен. С другой стороны – те, кто думает, что это архаическое человечество и что его представители ниже нас по уровню ума. Ниже человека, почти как человек, но не человек…

Это не война идей, это идеологическая война, в которой обе стороны зашли в тупик и выходят из него только для того, чтобы снова упасть лицом в грязь: не в пещерную, к сожалению. Война в траншеях, где армию небритых солдат заменили одним небритым Homo pilosus.

Ну так кто же этот неандерталец, человек между природой и культурой или джентльмен из пещер?

Исследовать душу неандертальца

К какому борту ни пристань, наш сегодняшний портрет неандертальца или слишком ясный, очевидный, упрощенный, слишком чистый, чтобы быть серьезным, или полная мазня. Мы так хотели собрать его из кусочков трупов, а он убежал от нас. Ни как историческая или научная действительность, а как вымышленный и оживленный нами образ. Он бродит в нашем воображении, кем бы мы ни были, обывателями или учеными. Так, в последние годы в результате некоторых археологических открытий неандерталец начал представать нам с ожерельями из морских раковин и орлиных когтей, с перьями хищных птиц в волосах, играющий на дудочке, рисующий на стенах пещер. Он – первооткрыватель всех новшеств человеческого разума, вооруженный воин, северный король, такой же, а то и более развитый, чем наши биологические предки, которые в то же время еще сидели в тепле на азиатских и африканских территориях.

К середине ночи он наконец‑то пришел к такому выводу: «Ludovic, they have no soul» («Людовик, у них нет души»)…

На неандертальца‑творца всегда строго смотрит его столь же впечатляющее зеркальное отражение – лесного предка человека, древнего тролля. Каменно‑мшистого человека. Вспоминаются невольно два случая. В 2006 году после защиты моей докторской диссертации в Стэнфордском университете один известный учитель антропологии прочитал нам семинар о неандертальце. Он связывал когнитивные возможности неандертальцев с архаическими характеристиками их анатомии. При просмотре диапозитива с неандертальским черепом он прокомментировал: «Не знаю, как вы, но я, если сяду в самолет и увижу, что у пилота вот такой череп, я сразу выйду». Зал смеялся. Антрополог выбрал точный момент для юмора, чтобы заворожить аудиторию. Но в каждой шутке есть доля правды, а в этом случае профессор говорил всерьез. Сейчас станет понятнее. Несколько лет спустя в России я разговаривал с одним из светил Российской академии наук, который постоянно твердил мне «они другие», и подтолкнул его к развитию его концепции этой инаковости. К середине ночи он наконец‑то пришел к такому выводу: «Ludovic, they have no soul» («Людовик, у них нет души»)…

Спасибо бесконечное этому исследователю за эти слова. Они резко освещают все подтексты, все подсознательные предположения, из которых состоит значительная часть нашего понимания человечества.

Инстинктивно понятно, что две концепции несовместимы. Надо откинуть одну из них как химеру: или неандертальца‑художника, или лесного неандертальца. Компромисс между этими противоположными видениями невозможен.

Так кто он, трущобное создание или гений глубин?

Создание прячется в нашем подсознании, и на этом этапе пора наконец‑то сказать, что он ни то и ни другое. Неандерталец нам не брат, даже не двоюродный. Он – предмет для исследования. Неандертальца не подогнать ни под один знакомый нам шаблон. В нашем мире, где отличие, инаковость, классификация – не обязательно видовая – стали запретными, создание обязательно склоняет к мятежу. И эта запретность – вызов для нашего разума. А есть ли нам чем обдумывать такую тему?

Волк человеку волк…

На Западе, как и в любом традиционном обществе, тот, кто нарушил табу, жестоко исключается из группы.

Если неандерталец отличался от нас, был нечеловечным человеком, то нам, вероятно, тоже придется избавиться от самых глубинных запретов нашего общества. Зайти за грань общепринятой морали или же окультурить наши мысли, чтобы оставаться чистыми по отношению к нашим ценностям? Надо ли послушно смотреть лишь в удобную для общества сторону?

Удобство, некоторый цинизм, общественное мнение – все это требует не выходить за рамки. Ну, и что в итоге? Что, если истины не существует и ее надо создавать? Будем же строить ее ровно, зачем затруднять мировоззрение лабиринтами?

Истина эта заключается в тонком определении разума у человекоподобного создания, которое не описать ни с помощью нас самих, ни даже с помощью наших предков. Человек, который, может быть, даже не подчиняется умственным структурам, определяющим в нашем понимании бытие человеком. Другой разум, отделенный от нас сотнями тысячелетий независимой эволюции. В этом смысле создание можно считать в некоторой степени настолько же отдаленным от нас, как инопланетный субъект. Вымирание и разделяющее нас время стерли практически все.

В археологии, как и в этнологии, только личное свидетельство имеет глубокую ценность. Существуют целые библиотеки, посвященные конкретному сюжету, но только прямое общение с тем, что осталось от этих популяций, имеет хоть какой‑то смысл. Получается, что свидетель и сам субъект – это одно и то же лицо… Поэтому, вероятно, субъект от нас все время и убегает, систематически ускользает из наших рук. У создания до сих пор нет ощутимой формы. Есть тысячи описаний истории исследований, истории наших представлений о неандертальце, структуры его скелета, ареалов его обитания, его технологий или его генетики. Все это составляет колоссальные энциклопедические сборники. Под этой систематизацией не спрятать того факта, что из всех этих знаний так и не получилось вывести настоящую мысль, философию, отдаленную или приближенную концепцию.

Если вас интересует форма лобка неандертальца или геометрия кремневых блоков, которые он обрабатывал, вышеуказанные сборники дадут вам больше материала, чем можно переварить. Но если вы попробуете представить себе, даже поверхностно, каким был мир под влиянием другого человечества, эти книги вас только разочаруют.

Моя книга не об этом.

Необходимо выйти из библиотек и пойти разыскивать создание в самых дальних уголках его ареала, вплоть до его каменных убежищ, подобраться к нему как можно ближе, невзирая на время, которое нас разделяет, попробовать представить себе, как это создание вымерло.

И, так как занимающий нас сюжет перемешивается с его же очевидцами, я расскажу вам о нескольких эпизодах моего собственного опыта исследователя и охотника за неандертальцами. Мы побываем на склонах Полярного Урала, где я изучал самые древние арктические популяции, потом встретимся со странными людоедами в долине реки Роны и на склонах великой прованской горы Ванту, посмотрим на любопытных охотников за оленями – только самцами в расцвете сил – 100 тысяч лет назад в огромном первозданном европейском лесу, в последнее межледниковье. По дороге я буду заглядывать в глаза созданию и нам. Я буду представлять себе его обычаи, касающиеся жизни и смерти. Я буду изучать его образ пребывания в мире, и это осветит нашу собственную человечность, которая затрудняет взгляд на иные создания. Для меня неандерталец – оригинальный образ. Ни человек, ни обезьяна, существо со своей собственной человечностью, отличающейся от нашей… Мои исследовательские похождения, мысли, открытия, вопросы, сомнения приглашают вас в путешествие. Гомеровское и душой, и телом, как любое настоящее путешествие. Конечно, можно путешествовать не только в пространстве, но в нашем случае и во времени, стоя на коленях в темных пещерных закоулках или на берегах больших рек, где замерли окаменевшие несколько тысяч лет назад сцены, действия, тысячи маленьких событий, рассказывающих нам о народах, далеких от нас в пространстве и во времени. Народы, безвозвратно стертые из нашей памяти, страдающей провалами. Популяции, навсегда вымершие.

Вымирание

Да, они вымерли. И точка. Беспощадная и неожиданная точка. И это для нас загадка без подсказок и улик, но головокружительная загадка. Значит, человечества тоже могут вымирать без предупреждения? Исчезновение целого человечества не так уж давно – это постоянный вопросительный знак, висящий над нашими головами. Целое человечество действительно может вымереть?

Исчезновение целого человечества не так уж давно – это постоянный вопросительный знак, висящий над нашими головами.

Это самый простой из вопросов, поставленных в этой книге. Ответим на него сразу. Целое человечество совершенно точно может вымереть. Это вымирание – окончательно доказанный факт, хотя генетики недавно показали, что в геноме народов, живущих в наше время на территориях древних неандертальцев, присутствует определенное количество неандертальской примеси. Но эти же исследования выявили, что неандерталец не воплотился в нас генетически и что редкие гены, доказывающие взаимодействие с нашими предками, не показатели некоторой формы устойчивости этого населения. Эти генетические следы говорят о том, что очень давно сильно отличающиеся друг от друга популяции встретились и, вероятно, частично смешались. На основании этих генетических следов некоторые исследователи намекают на относительность вымирания. Якобы они не до конца вымерли, а, скорее, растворились в нас. Но эта научно‑ошибочная теория фундаментально несостоятельна.

Представим себе на минуту, что все «волки» на земле вдруг вымерли. Прощай, Canis lupus. Перенесем теперь на волка теорию «генетического растворения неандертальца» в нашем человечестве. В результате этой чертовой алхимии можно было бы утверждать, что волки на самом деле не вымерли, потому что большие отрезки их генов еще можно найти в геноме пуделя, относящегося к виду Canis lupus familiaris…

Волку повезло больше, чем неандертальцу. Он не вымер, и на его примере понятно, что переживший его пудель никак не может претендовать на наследство своего замечательного родственника. По отношению к неандертальцу пудели – это мы… Я не хочу сказать, что мы – миленькая домашняя версия оригинального хищника. Так же, как волк не живет в пуделе, неандерталец не живет в нас. Это человечество вымерло, вымерло насовсем. Этой человеческой линии больше нет, и ее гениальность, которую мы вместе будем исследовать, безвозвратно исчезла.

Это желание преуменьшить значение самого большого вымирания человечества, сравнив его с генетическим растворением, которого не было, на самом деле похоже на ревизионизм. Не является ли его целью отвести взгляд от замечательного совпадения экспансии Евразии человеком разумным с самым крупным вымиранием иного отдельного человечества, которое нам известно?

Конечно, очень удобно оправдать наших предков, колонизаторов Европы, в деле о неандертальском вымирании, так как обратное можно доказать, только если эти два события происходили одновременно. Но в те далекие дни время исчисляется тысячелетиями. Из‑за статистической неточности радиоуглеродного датирования мы округляем возраст на одну‑две тысячи лет. С подобной точностью можно предположить, что вчера вы ужинали одновременно с Карлом Великим, сидящим слева, и Юлием Цезарем, сидящим справа… Приятного аппетита…

Археологические данные, точно документирующие этот момент, на самом деле предельно разрозненны, а методы датирования слишком неточны, чтобы доказать какую‑либо связь между колонизацией Европы и вымиранием ее неандертальских аборигенов. Но, если вы хоть издалека интересуетесь неандертальцем и его вымиранием, вы, наверное, заметили в СМИ регулярный и возрастающий поток информации и новых сногсшибательных теорий о процессе, приведшем к этому вымиранию. Наблюдая этот поток информации, вы, вероятно, думаете, что в наше время неандертальский вопрос питается мощной динамикой археологических раскопок, которые основательно и в бешеном темпе обновляют наши знания. Даже не мечтайте о великих международных научных программах, изучающих в большом масштабе пещерные архивы, чтобы решить эту загадку. Их нет.

Во Франции, стране, которая считается самой активной в международных доисторических исследованиях, как минимум с начала восьмидесятых, ни одна археологическая экспедиция не обнаружила ни одного нового неандертальского тела, и практически ни одна новая полная археологическая последовательность, с кремнями, костями и человеческими останками, не обновила толком наши знания о последних тысячелетиях этой популяции.

С одной стороны, наши инструменты сильно улучшились с развитием биомолекулярного анализа, с другой стороны, на протяжении более 40 лет ни запланированные исследования, ни охранно-спасательная археология не позволили нам обновить фундаментальные основы нашей научной документации. Неандертальское вымирание – это просто факт, констатация исчезновения целого человечества со всеми его древними обычаями, внезапно замененными новой эрой позднего палеолита, появившегося в Европе на могучей волне поселений человека разумного.

Искусство прокладывает мосты через века

Необходимо окончательно выяснить, что означает возникновение новой эры, которая более сорока тысячелетий назад знаменуется, как холодным дыханием, тихой смертью неандертальца. Поздний палеолит, эра расписанных пещер и статуэток из слоновой кости, кажется вам далеким, как смутный сон об ударах камней и рычании? Вы ошибаетесь. Вы абсолютно и полностью ошибаетесь. Эра первого человека разумного в Европе – это наша эра. Этот человек действительно мы, целиком и полностью. Именно отсюда берут начало все человеческие общества, которые мы знаем после начала его царствования в Европе. Начиная с этого момента, 40 тысяч лет назад, всё в этих предках нам знакомо: их просторная домашняя архитектура, настоящие города кочевников в Центральной Европе, построенные из костей мамонтов; их ремесла, например, элегантные стилизованные статуэтки из полированных мамонтовых бивней. Символы, нарисованные на стенах их священных пещер 34 000 лет назад, приравниваются к величайшим шедеврам эпохи Возрождения или шедеврам импрессионизма в исполнении Дега, Моне, Ренуара и остальных.

От рисунков на стенах пещеры Ласко до картины «Герника» Пикассо – один шаг.

Сквозь палеолитическое искусство проглядывает все наше общество. Палеолит поддерживает с нами сильную, непрерывную, пронзающую время органическую связь, разматывая тысячелетия десятками, будто временны́х плотностей не существует, будто время – это всего лишь случайность, не имеющая действительного влияния. Простые запятые, не более, с первых петроглифов наших предков 40 тысячелетий назад до граффити в наших бетонных подвалах сегодня. Все художники, начиная с XIX века и до наших дней, настоящие творцы и трансгрессоры от Гогена до Пикассо, прочувствовали и высказали это. Словами, формами, цветами выразили это столкновение, объединяющее доисторическое и примитивное искусства, столкновение, которое их потрясло, в прямом смысле, как грубая очевидность, благодаря их собственной творческой сверхчувствительности.

Если честно, то надо признаться, что мы ничего не знаем о возможном искусстве неандертальцев. Но у человека разумного, как мы знаем, искусство едино. В смысле однородно.

От рисунков пещеры Ласко до картины «Герника» Пикассо один шаг. Один шаг, маленький, робкий, даже не ступенька, даже не продвижение. Кубисты, фовисты, импрессионисты всего лишь заново открыли уже выраженное десятки тысячелетий назад. Все они были поражены, когда поняли, что по всему миру, во все времена, искусство Homo sapiens едино, единородно. Андре Дерен в 1955 году в своих письмах другому великому фовисту, Вламинку, сообщал: «Я немного взволнован своими прогулками по Лондону, особенно посещениями Британского музея и Музея негритянского искусства. Это поразительно, выразительно до сумасшествия».

А Пикассо, когда вышел из прекрасной и самой известной расписанной пещеры Альтамира в Испании, воскликнул то ли от восхищения, то ли от удовлетворения: «Они уже всё придумали!»

Каким таким волшебным образом произведения искусства могут не считаться с тысячелетиями, переговариваясь между собой с такой легкостью, прокладывая мосты через века, во всей своей свободе и при полном самообладании, начиная с момента своего происхождения? Десятки тысячелетий без объяснений сходятся к одному чувству, одному взгляду, затрагивают одну и ту же тонкую струну души?