Одна смертельная тайна

© Мартова Л., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Все события вымышлены.

Любые совпадения случайны.

Он чувствовал, что находится совсем близко к цели. Ему осталось обследовать только один этаж старого разрушенного особняка. Впрочем, то, что здание сильно пострадало от времени, существенно облегчало задачу. Сюда часто таскались посторонние, но в пыльных залах с обвалившейся штукатуркой и частично обрушившимися потолками и лестничными пролетами следы его изысканий не так сильно бросались в глаза.

Он даже не пытался их заметать. Одной разрушенной стеной больше, одной меньше. Вскрытый пол тоже никого не смутит. Иногда он впадал в отчаяние, потому что время утекало сквозь пальцы, а он так и не мог ничего найти. В любой момент здесь появится новый владелец поместья. Слухи о реконструкции становились все более громкими. Оно и понятно, весна уже – когда и начинать реставрационные работы, если не сейчас.

Возведут леса, пригонят гастарбайтеров, которые даже на ночь будут оставаться в вагончиках рядом с объектом. Куда ж им деваться, если до ближайшего городка тридцать километров? Объект наверняка будет под присмотром десятков глаз. Да еще и камеры поставят, не дай бог. Как бы то ни было, сюда будет не подобраться, и о том, что он ищет, придется надолго забыть. А если найдут ОНИ?

От одной только мысли об этом его прошиб пот. Да, время, отведенное на поиски, уходит. Нужно поторапливаться. А если то, что он ищет, вообще не в доме? Такую мысль он допускал, но она его не пугала. Как только он закончит с домом, займется территорией вокруг него. Конечно, никаких других построек в усадьбе не осталось, но наверняка существует план поместья, на котором они отмечены. Если его найти, то очертить квадраты раскопок он сможет.

Копать, правда, придется по ночам, чтобы не привлекать внимания местных. Это внутри огромного дома можно работать в любое свободное время. На открытой местности так не получится. Но и это его не пугало. Куш, который можно сорвать, если все выгорит, огромен.

Какой-то странный шорох привлек его внимание. Закрякала утка. Точнее, заквохтала, оправдывая свое местное название. Квохта. Неоткуда было здесь, в трехэтажном особняке, взяться утке. Он повернулся на звук, чтобы определить источник его возникновения, и тут же получил в грудь пулю. Пущенная с близкого расстояния, она обладала такой силой, что его отбросило в сторону. Падая на только что раскуроченный во время поисков пол, он был уже мертв.

За окном поднималось солнце. Рассвело с час назад, и охота была в самом разгаре. Всем известно, что рассвет – лучшее время для охоты с подсадной. В это время селезень действует самым бесстрашным образом с минимальной оглядкой. Он даже облетов не совершает, прямиком плюхаясь в озеро к сидящей там манной утке.

Выстрелы, раздавшиеся вслед за только что прозвучавшим в старом доме, были тому подтверждением. И на лишний выстрел во время охоты, разумеется, никто не обратил никакого внимания.

1840 год

Марфа

На улице послышались голоса, и пятнадцатилетняя Марфа прильнула к мутному окошку, покрытому трещинами. Нет в семье денег, чтобы заменить стекло. Да и вообще ни на что нет. Двенадцать детей, шутка ли, и она, Марфа, самая старшая. В низеньком скособоченном домике, покрытом соломой, в прямом смысле слова жили семеро по лавкам. Средние мальчишки, все четверо, спали на печи, и зимними ночами Марфа страстно им завидовала. На печи все же тепло.

Отец с матерью и очередным младенцем – кои появлялись в семье каждый год – ютились в углу, отгороженном от жилой комнаты занавеской. На приступке к печи располагался на ночлег Марфин брат, младше ее на полтора года. Во второй комнате на трех кроватях, сдвинутых так плотно, что ногу не поставишь, располагались девочки: сама Марфа и пять ее сестер. Спали по двое на кровати, и это хоть немного спасало от холода. К утру комната, в которую задней своей стороной выходила печь, выстывала так, что дыхание замерзало в воздухе.

Страдать приходилось не только от холода, но и от голода. Пропитание добывалось тяжким трудом, и все равно на всех не хватало. Иной день в доме не было даже хлеба. Для малышей белый хлеб заливали молоком, готовя тюрю. Старшие обходились ржаными сухарями, размоченными в воде. Если удавалось капнуть в получившуюся кашицу постного масла, так и вовсе праздник. Есть хотелось постоянно. От голода у Марфы то и дело скручивало живот, да так сильно, что она сгибалась пополам, чтобы хотя бы немного облегчить боль.

Братья с малых лет работали, помогая отцу в его нелегком крестьянском труде. Крепостными они не были, относились к так называемым государственным крестьянам, но легче от этого не становилось. Что на помещика спину гнуть, что на чиновника – какая разница. Десять рублей в год вынь да положь в казну. А их даже при хорошем урожае заработать ой как непросто.

Сестры помогали матери по хозяйству. Сама она, то беременная, то кормящая на протяжении вот уже полутора десятков лет, отличалась слабым здоровьем, не позволяющим даже ведро с водой поднять. Неудивительно, что Марфе, как старшей, приходилось тяжелее всех. Худо жилось ей в родительском доме, ой худо.

С детства она была ладненькая, налитая, как спелое яблочко, а к пятнадцати годам превратилась в редкостную красавицу. Волосы цвета спелой пшеницы струились по узкой, но крепкой спине, а когда она заплетала их в косу, то та выходила с руку толщиной. На румяном личике сверкали ярко-синие глаза, обрамленные густыми, очень черными ресницами. Под пухлыми губками прятались ровные зубы, белые, как маленькие жемчужины.

Красота была ее вознаграждением за то, что на свет в семье она появилась раньше братьев и сестер. С каждым последующим ребенком таяла материнская сила, а вместе с ней и здоровье появляющихся на свет детей, унося и ладную внешность. Только два брата, родившихся сразу на Марфой, унаследовали стать отца и былую красоту матери, остальные дети в семье Аграфениных росли блеклыми, невзрачными, худосочными и болезненными.

Впрочем, Марфа и сама не знала, как лучше. Для отца старшая дочь стала выгодным товаром, который можно удачно сбыть в чужую семью, получив за это неплохой магарыч. Она была в курсе, что отец ищет ей мужа, да такого, семья которого помогла бы семейству Аграфениных хоть немного продохнуть от беспросветной нужды.

Нет, Марфа была не против выйти замуж, вот только выбора отцовского немного страшилась. А ну как попадется ей в мужья горький пьяница? Даже если и будет он из зажиточной семьи, так ведь любое добро пропить недолго. Или руки распускать станет? Вон, как соседская теть Шура: почти каждый день муж выгоняет ее из дому босой на мороз да бьет батогами. У нее все тело исполосовано – Марфа видела, когда мать избитую Шуру в бане водой отливала.

Шура еще говорила сквозь слезы, что матери-то с мужем повезло. Не пьет, не бьет, на мороз не выгоняет, пашет от зари и до зари. А что толку, если в доме ничего, кроме хлеба, да и тот не всегда?

Из всех девок в округе Марфа больше всего завидовала Василине, жене Степана, старшего сына в семье Якуниных. Жили они не в деревне Куликово, а в соседней, за рекой, носящей невесть откуда взявшееся название Глухая Квохта. Степан был собой хорош – высокий, статный, косая сажень в плечах, глаза шальные, темные, веселые. Василина на деревенских посиделках всегда появлялась в обновках, то в яркой шали на плечах, то с новой лентой в волосах.

Якунины считались зажиточными крестьянами. Дом у них был не чета аграфенинскому. Не покосившаяся избушка, накрытая полусгнившей соломой, а бревенчатая изба с покатой крышей, с резными ставнями на окнах, с просторными сенями. И детей у Якуниных-старших было всего трое и все сыновья. Старший – уже упомянутый Степан, средний – Никита и младший – Потап.

Степану недавно исполнилось двадцать, Никите – тринадцать и Потапу – девять. В промежутках между сыновьями Арина Петровна Якунина рожала и дочерей, да вот только те помирали, не прожив и пары месяцев. Только одной, последышу, названному Стешей, удалось дотянуть до двух лет, после чего девочка утонула в деревенском пруду. Арина Петровна уверяла, что это все потому, что женский род их проклят до седьмого колена.

За среднего сына Якуниных, тринадцатилетнего Никиту, и сватал отец Марфу. Все бы было ничего, вот только возраст жениха ее пугал. Мальчишка еще совсем, на два года младше ее самой. Неделю назад отец брал старшую дочь с собой на ярмарку, которую проводили в Глухой Квохте. Деревня была большая, и торжище там по традиции проходило в середине зимы.

Конечно, с настоящими ярмарками, которые устраивались в городах, с их балаганами, театрами-райками, кулачными боями и прочими развлечениями торг в Глухой Квохте был несравним, но настоящую ярмарку Марфа никогда и не видела. Но самую закадычную ее подружку Глафиру Худякову каждый год отец брал на ярмарку в город, куда он возил продавать выделанную кожу и шкуры. От Глафиры Марфа и знала про это сказочное место, где простой народ со всей округи продавал излишки своего урожая и разную продукцию, прикупая на вырученные деньги обновки для всей семьи и заодно отдыхая от изнурительной работы.

На ярмарке продавали и покупали соль, рыбу, металлические и глиняные изделия, меха, льняные и хлопковые ткани, сырые и дубленые кожи, льняное семя и масло, холст и сукно, дичь, скот, сало, сено, кухонную утварь, сахар, пряности и лакомства. Здесь же сапожники тачали сапоги, цирюльники брили бороды, портные чинили одежду. Ах как бы хотела Марфа хотя бы одним глазком посмотреть на все это великолепие.

Глафира рассказывала про бублики и сахарные крендели, а также про царящую на ярмарке атмосферу безудержного веселья. Там играла музыка, звучали народные песни, водились хороводы, устраивались веселые конкурсы и игрища. Нарядно одетые люди катались на каруселях и качелях, веселились от души и даже наблюдали за выступлениями скоморохов, горбатого Петрушки с тонким писклявым голосом и других героев вертепа – кукольного театра в коробке с вырезанным днищем – и даже настоящего балагана.

Ничего подобного в Глухой Квохте не было и в помине. Здесь просто расставляли большие столы, на которые съезжающиеся торговцы выкладывали и выставляли свои товары. Из развлечений был разве что сапог на столбе, куда за небольшую плату мог залезть любой юноша. Для бедноты, которая жила вокруг, новые сапоги считались настоящей драгоценностью, вот только далеко не каждый обладал такой ловкостью, чтобы добраться до самого верха и урвать обновку, заодно поразив впечатлительных девушек.

В прошлом году Артему удалось, Марфиному брату, и он целый год проходил в заслуженной обнове, пока нога не выросла настолько, что сапоги стали немилосердно жать, после чего перешли следующему сыну Аграфениных – Федоту. Вот на такую «малую» ярмарку и взял отец с собой Марфу, сразу предупредив, что денег ни на какие обновки или пряники с леденцами у них нет.

Так она и проходила между торговыми рядами, пожирая глазами продающееся там великолепие, познавая всю горечь поговорки «Видит око, да зуб неймет». Один бублик ей, впрочем, все-таки достался. Им угостил Марфу Григорий Никифорович Якунин – огромный лохматый мужик лет пятидесяти с огненными глазами, горящими под кустистыми бровями, сросшимися на переносице. Еще у него была окладистая седая борода с проседью. Марфа его забоялась.

Он же, наоборот, смотрел на нее смеющимися, почти ласковыми глазами, вручил бублик, купил у отца остатки прошлогоднего, уже довольно прелого сена и по окончании ярмарки пригласил к себе в дом.

Дом Марфу потряс. Одни только полати между стеной и большой русской печью оказались такими огромными, что Марфе чудилось, что по размеру они превосходят ее отчий дом целиком. Красавица Василина, жена Степана, споро накрывала на стол, но Григорий Никифорович велел ей показать Марфе подклет.

Нижний этаж, расположенный под жилыми помещениями, выглядел таким же просторным, как весь дом. Марфа, как зачарованная, смотрела на ряды бочонков, в которых хранились соленья, варенья, сало, грибы, моченые ягоды. Была здесь и морошка, и брусника, и клюква, и грибы, а также капуста, морковь, картошка, крупы в мешках, мука и сахар. Под потолком на крюках висела свиная туша. Точнее, то, что от нее осталось. Марфа отродясь столько еды не видывала.

Погостив у Якуниных с полчаса – именно столько потребовалось, чтобы испить чаю с брусничным пирогом, – Марфа с отцом вернулись домой, в Куликово. И вот теперь, спустя неделю, Григорий Никифорович с Никитой наносили Аграфениным ответный визит. Да не простой, а со сватами.

Увидев, как гости вылезают из телеги, запряженной конем с лентами в гриве, Марфа отпрянула от окна, чтобы не быть застуканной за подглядыванием. Может, и хорошо, что батюшка нашел ей жениха. Заманчиво это – обзавестись собственной семьей и перестать горбатиться на всех братьев и сестер. Да вот только в мужниной-то семье тоже вряд ли забалуешь. Вся округа знает, насколько крут нравом Григорий Никифорович. Да и жених-то совсем мальчишка. Вот кабы ее Степан сосватал… Так он уже женат.

Впрочем, Степана с прошлого лета забрили в рекруты. Василина, даже не успев родить первенца молодому мужу, осталась в семье свекра и свекрови одна. Правда, на ее цветущий вид и яркие наряды это совсем не повлияло. Может, и правда, заботятся о невестках в якунинском доме. Может, и ей там хорошо будет.

За накрытым столом, на который гости выставили привезенное с собой угощение, ударили по рукам, назначив свадьбу на весну, сразу после Великого поста. Марфа для порядка проплакала всю ночь из-за юного возраста и невзрачного вида жениха, но к утру смирилась. Да и не спрашивал никто ее согласия. Батюшка сказал замуж, значит, замуж. Вот и весь сказ.

– Жалко мне тебя из отчего дома отпускать, Марфушка, – сетовал он. – Работница ты хорошая, да и любимица моя. Но пора тебе за мужнину спину перебираться. А у Якуниных тебе хорошо будет. Сытно. Никита – парень хороший, добрый. Он тебя не обидит. Да и верх ты над ним быстро возьмешь. Характер у тебя посильнее будет.

Пасха в том году выпала на четырнадцатое апреля, Красную горку отметили двадцать первого. С этого дня впервые с начала Великого поста церковь возобновляла проведение венчальных обрядов. Марфа верила в народные приметы, а потому надеялась, что свадьба станет для нее залогом долгой и счастливой семейной жизни. Недаром же говорят, кто женился и вышел замуж на Красную горку, тот будет счастлив всю жизнь. И венчание, и торжество провели в Глухой Квохте, после чего родня Марфы уехала к себе в Куликово, а она сама осталась в родительском доме молодого мужа, которому отныне предстояло стать домом и для нее.

Наши дни

Саша

Путь Саши лежал в деревню под смешным названием Глухая Квохта. Вернее, с точки зрения лингвиста Александры Архиповой, ничего смешного в названии не было. Квохтой называли северную утку средних размеров, сбивающуюся в многочисленные стаи. Охотники так и говорили: «Квохта пошла». Это Саша вычитала, собираясь в поездку.

В одном из источников она нашла информацию, что в средней полосе России местные жители так называли вальдшнепов из-за того, что птица эта издавала характерное квохтанье. Но вальдшнепы Сашу не интересовали, только утки. Она и в деревенскую глухомань-то отправилась исключительно из-за уток, точнее, из-за их кражи, случившейся, если верить документальным источникам, которые изучала Александра Архипова, в середине двенадцатого века.

Три года назад именно здесь, неподалеку от Глухой Квохты, проводились археологические раскопки. Один из местных (а может, не местных, Александра не уточняла) олигархов намерился построить здесь охотхозяйство, специализирующееся на водоплавающей и лесной дичи. Мужиком он оказался основательным, поэтому нанял специалиста-археолога, чтобы присматривал за извлекаемыми из земли предметами. Государство не требовало, а вот совесть – да.

Серьезный и совестливый подход окупился сторицей, потому что уже через месяц работы на окраине деревни нашли берестяную грамоту. Лингвист Архипова как раз была «берестологом», то есть человеком, специализирующимся на таких грамотах. Последние девять были найдены в Новгороде Великом и еще две – в Старой Руссе. После этого случились четыре года затишья, и вот наконец находка в Глухой Квохте, которая тут же всколыхнула научное сообщество.

Конечно, ничего особенно скандального, типа найденных ранее писем на бересте, в которых описывались драматические ситуации вроде «проданного сына» и злой мачехи, обзывающей падчерицу «вражиной», в ней не было, но кое-что любопытное, причем как в историческом, так и в лингвистическом плане, все же имелось.

Грамота, довольно старательно порванная еще в древности, свидетельствовала о состоявшейся краже уток. Ее пытались уничтожить с особой тщательностью. Грамоту не только порвали на куски, но еще и верхний слой бересты оторвали, и только на нижнем остались глубокие отпечатки надписи, выцарапанной острым предметом.

Из грамоты следовало, что некто украл двадцать (точнее, полсорока) тушек уток. И Александра понимала, что число двадцать не было случайным, ведь многие товары на Руси исчисляли «сороками». Кто именно и зачем украл уток, оставалось неясным, и лингвист Архипова, готовящая к защите кандидатскую диссертацию, охотно включилась в расследование, которое кроме научного оказалось еще и детективным.

То, что утки были именно украдены, подтверждалось хорошо сохранившимся словом «крале», за которым уцелели крохотные фрагменты четырех букв, явно скрывающие имя преступника. Из точек и черточек выходило, что уток украл некий князь, но князь, ворующий уток, да еще и попавший под следствие, плохо укладывался в сознание.

С помощью реконструкции фрагментов и анализа возможных вариантов ученые, в число которых входила и Александра Архипова, пришли к выводу, что обрывок грамоты содержал древнее написание слова «Я». Другими словами, кто-то чистосердечно признавался в письменном виде в том, что «я крал уток».

Сашин научный руководитель, академик Российской академии наук, профессор Розенкранц утверждал, что текст соответствует содержанию так называемых расспросных речей Разбойного приказа. В таких случаях всегда в начале текста содержалась информация о том, что именно украли, а потом записывали, что такой-то тать признался в том, что крал или грабил, а случалось, и убивал. Другими словами, документ, с которым работала Александра Архипова, представлял собой запись допроса пойманных разбойников.

Далее в грамоте упоминались «пять гривен за уток», а также слова про некую «дань». Получалось, что береста представляла собой фрагмент протокола судебного дела, то есть являлась древнейшим образцом древнерусской судебной документации, составленной с помощью писцов.

Разумеется, все работы с бесценным хрупким материалом Александра проводила в специальных условиях, созданных на средства гранта в Высшей школе экономики, где она училась в аспирантуре. Вот только ее почему-то тянуло туда, где была обнаружена грамота. То ли чтобы проникнуться духом этих мест, то ли в надежде найти еще что-нибудь ценное, и в последних числах марта Саша отправилась в Глухую Квохту.

– И что ты будешь делать в этой глуши? – вопрошала подруга, знаменитая писательница Глафира Северцева, с которой Саша училась в школе. Давно это было. Очень давно. – И где ты собираешься жить? В деревенской избе?

Глафира была настроена крайне скептически.

– А если даже и в избе, так что ж с того? – отбивалась Александра. – Зато мое научное исследование будет аутентичным, что не может не сказаться на его качестве. Глашка, не пугай ты меня. Я и так боюсь. Мне летом на защиту выходить. Это, знаешь, как страшно.

– Я просто не понимаю, что ты хочешь там найти. В этой глухомани, – не сдавалась Глафира. – Ты же не собираешься раскрывать преступление, совершенное в двенадцатом веке? И никаких архивов там нет, чтобы попытаться в них найти хотя бы что-то.

– Да не собираюсь я ничего искать, – рассердилась вдруг Саша. – Я собираюсь провести десять дней на свежем воздухе, на натуральных продуктах, побродить по тамошнему лесу, пропитаться атмосферой и закончить работу над текстом диссертации. В тишине и покое. Надоело мне в Москве, понимаешь?

– Понимаю, – проницательно заметила Глафира. – Ты просто никак не можешь отойти от расставания с Данимиром, поэтому хочешь сбежать куда глаза глядят. Глухая Квохта в этом смысле вполне подходящее место.

Сердиться на Глафиру не имело никакого смысла, тем более что подруга была совершенно права. Все Сашины метания были вызваны именно присутствием в ее жизни Данимира. Точнее, его отсутствием. Данимир Козлевич тоже был аспирантом профессора Розенкранца, занимающимся берестяными рукописями, а потому даже после расставания они были обречены встречаться в лабораториях, коридорах, на семинарах и конференциях, а также в библиотеке.

Видеть Козлевича было мучительно и горько, особенно потому, что он делал вид, что ничего между ними никогда не происходило. Хотя, если разобраться, может, и правда не происходило. Подумаешь, три года встречались, из них год и четыре месяца жили вместе, снимая одну квартиру на двоих.

Вернее, это Саша продолжала оплачивать квартиру, которую сняла, когда поступила в аспирантуру, а Данимир просто переехал к ней и раз в месяц выдавал некую сумму на ведение хозяйства. Сумма предусматривала и половину арендных платежей, вот только была она так невелика, что, собственно, на хозяйство почти ничего не оставалось.

Саша не роптала, потому что, во-первых, знала о более чем скромной зарплате Козлевича, а во-вторых, считала пошлым и банальным ссориться из-за денег. Ей их как раз хватало. Помимо работы в университете, где она вела семинарские занятия и была ассистентом профессора Розенкранца, она еще занималась компьютерной лексикографией, то есть участвовала в составлении электронных словарей. За это неплохо платили, вот только нагрузка, конечно, была значительной, особенно если добавить к этому работу над диссертацией и ведение домашнего хозяйства.

На Данимира в этом плане надежды не было никакой. Он к бытовым вопросам был неприменим. Даже купить по дороге из университета продукты по заранее составленному списку оказывалось для него непосильной задачей. Александру Архипову такая неприспособленность к жизни умиляла. Почти полтора года она безропотно тащила этот воз на себе, а потом случилось то, что и должно было случиться.

Данимир, ее Данечка, сказал, что уходит. Он больше не мог жить с ней, вечно занятой распустехой, не имеющей ни времени, ни желания, ни свободных денег на хорошего косметолога и салоны красоты. Саше действительно казались глупостью все ухищрения, направленные на погоню за ускользающей молодостью. В конце января ей исполнилось тридцать четыре года. Не так уж и много, но и немало, особенно если за плечами нет ничего, кроме неплохого образования.

Под «ничего» подразумевалось отсутствие семьи, мужа и детей, что Александру Архипову немного угнетало. Она выросла в большой и дружной семье, где кроме нее было еще два старших сына. Братьев Саша обожала. Старший, кадровый военный, уже вышедший в отставку, обосновался в Калининграде, средний жил в Санкт-Петербурге, и к обоим младшая сестра довольно часто летала на выходные, благо в Москве существовала такая возможность.

Ее отлучки, кстати, тоже немало раздражали Данимира, который любил в выходные сходить на какой-нибудь концерт или спектакль, а потом вернуться домой и с аппетитом съесть приготовленный Александрой ужин. Когда она уезжала, то еду, конечно, оставляла, но довольно простую, подразумевающую разогрев. Пельмени, блинчики с мясом, кастрюлю супа или пюре с котлетами.

Данечкина же душа просила пасту с морепродуктами, запеченную рульку в пиве или картофель с прованскими травами, причем все это великолепие должно было быть свежим, с пылу с жару. А она вместо этого уезжала к братьям. Непорядок и беспредел.

Данимир Козлевич был уверен, что Александра должна относиться к нему как к дару небес. А что? Молодой, красивый, высокий, перспективный ученый, а главное – холостой. Сколько женщин довольствуются жалкими огрызками в виде женатых любовников, украдкой выкраивающих для быстрых соитий какие-то жалкие полтора часа в неделю. Он же был рядом каждый вечер, возвращаясь домой, как будто даря Александре дорогостоящий сувенир, ценный приз, доставшийся не совсем по праву. Скорее, просто из-за нечеловеческой удачи и везения.

С таким определением Саша была согласна, потому что очень Данимира любила. У нее сердце замирало, даже когда она просто смотрела на него, отдыхающего после занятий любовью. Секс, весьма непродолжительный, всегда крайне его утомлял. Данимир откидывался на подушки, лоб его покрывался мелкими бисеринками пота, грудь бурно вздымалась, и Саша каждый раз чувствовала себя чуть ли не преступницей от того, что он так устал.

Она практически никогда не успевала получить удовольствие, но это было совсем неважно. Не заставлять же любимого напрягаться еще больше только из-за того, что она такая медлительная и холодная. Не может завестись с пол-оборота, как нормальная женщина.

Глафира, с которой Саша как-то поделилась расстройством по поводу собственного несовершенства, обозвала Данимира мудаком. Они тогда даже почти поругались, хотя не ссорились никогда с того самого дня, как оказались рядом на линейке, придя в первый раз в первый класс. Их близкому общению не мешало даже то обстоятельство, что после школы Глафира Северцева осталась учиться в родном городе, а Александра Архипова уехала в Москву. Для настоящей дружбы расстояние не имеет никакого значения.

В ту их единственную ссору Саша не стала напоминать подруге, что у той путь к счастью тоже был довольно непростым и тернистым. Довольно долго Глафира встречалась с женатым человеком и совсем иссохла от своей любви, от которой ее спасло неожиданное знакомство с бизнесменом Глебом Ермолаевым[1].

Тот сразу разобрался, каким сокровищем является писательница дамских романов Северцева, быстренько на ней женился, и к настоящему времени Глафира была любимой законной женой и матерью девятимесячной дочки Марфуши. Вообще-то Глафира хотела сына, но Ермолаев утверждал, что выполняет только тонкую работу. От первого брака у него была тоже дочь. Звали ее Таисия, и эта двадцатипятилетняя особа вызывала у Александры чувство, схожее с благоговением, такая она была умная, самостоятельная и решительная.

Тайка жила в Москве, поэтому Глеб и Глафира сразу же их познакомили. Закончила она факультет вычислительной математики и кибернетики МГУ и работала в одной из крупнейших консалтинговых фирм, куда регулярно звала на работу и Александру, уверяя, что лингвисты, разбирающиеся в составлении электронных словарей, им очень даже пригодятся.

Предложение было заманчивым, но Александра отчего-то медлила на него соглашаться. Чтобы Тайка не приставала (а эта молодая леди привыкла всегда добиваться своего), Саша сказала ей, что сначала должна защитить диссертацию, уж слишком много времени она отнимает. Такой подход Таисия Ермолаева сочла справедливым и согласилась подождать.

А вот Данимир ждать не собирался. И смиряться с ее, Сашиным, несовершенством тоже. Ему надоели ее постоянные задержки в библиотеке, на работе или в университете. Надоел свет лампы на рабочем столе, за которым она ночью работала над текстом диссертации. Надоело превосходство в науке, которое постоянно подчеркивал профессор Розенкранц, поездки к братьям, встречи с Тайкой, почти ежедневные телефонные разговоры с Глафирой, и вообще она вся ему надоела, о чем он открыто и сказал Александре, после чего заметался по квартире, собирая вещи.

Данимир ушел в конце января, за два дня до Сашиного дня рождения, который она встретила в постели, отчаянно завывая от горя. Вызванная Таисией верная Глафира сидела рядом, приносила чай, варила куриный бульон, который, по ее мнению, был надежным лекарством от любых болезней, включая сердечные, на чем свет стоит костерила Козлевича, но все это ни капельки не помогало от душевной муки, терзавшей Александру.

С того момента прошло почти два месяца, но легче не становилось. Душевная боль притупилась, отошла куда-то на второй план, но совсем не проходила, оставаясь постоянной спутницей. Саша с ней просыпалась, варила кофе, ехала на работу, занималась берестяными грамотами, писала диссертацию, покупала продукты, готовила нехитрую еду. Она ела, не чувствуя вкуса, разговаривала с близкими, не вслушиваясь в смысл произносимых ими слов, а потом ложилась в постель и засыпала. Снился ей Данимир, и с этим тоже ничего нельзя было поделать.

Профессор Розенкранц, видя ее осунувшееся лицо и истощавшую фигурку, заговорил о том, что его лучшей аспирантке следует отдохнуть. Уехать.

– Куда? – безразлично спросила Александра, думая только о том, что сегодня вторник, а это значит, что она точно увидит Данимира.

Она уже знала, что любимый переехал жить к владелице сети ресторанов Тамаре Плетневой, известной московской предпринимательнице и руководителю элитного женского клуба. Она один раз даже мельком видела их с Данимиром вместе, когда Плетнева заехала за ним после заседания кафедры. Видела и удивилась.

Таким, как Тамара, должны были нравиться тренеры из фитнес-клуба, выносливые в постели и не обремененные излишним интеллектом. Зачем ей легко утомляющийся Данечка, оставалось непонятным. Впрочем, это ей объяснила Глафира, находившая ответы на все вопросы.

– Сашка, ну ты чего как маленькая, – укоряла она. Голос в трубке звенел и переливался, как колокольчик, от переполнявшего Глафиру счастья. – Фитнес-тренеры – это вчерашний день. Они у всех есть, это неинтересно, ей-богу. А вот молодой, подающий надежды ученый, да еще занимающийся такой тонкой сферой, как берестяные грамоты, – это свежачок. Такого у подруг и коллег не встретишь. Раритет, так сказать. Не стыдно выводить в люди.

Все-таки Глашка иногда бывала ужасно циничной. Александра же предпочитала думать, что между Данимиром и Тамарой вспыхнула любовь. А что? Так же бывает. Прожженная бизнес-леди вполне могла влюбиться в неприспособленного и тонко чувствующего Данечку, а тот тоже мог открыть сердце женщине, твердо стоящей на ногах, а не такой безалаберной девице, как Александра Архипова.

– Куда я должна поехать, Алексей Яковлевич? – Саша вынырнула из своих печальных мыслей и взглянула профессору в лицо.

– Да не должна, – с досадой поморщился тот. – Вы вообще ничего никому не должны. Только себе. Вам нужно уехать куда-нибудь в отпуск. На пару недель. В тишине и покое, без ложной суеты подготовить работу к отправке на рецензирование, а заодно проветрить голову и посмотреть на новые места. Турция, Армения, Азербайджан. Сейчас не сезон, поэтому и цены пониже, и нежарко.

Денег на заграничные турне, пусть даже и не в сезон, у Александры Архиповой не было. Да и не хотела она ни в какие турне. Однако мысль уехать засела в голове, потому что казалась спасительной. Уехать. Не видеть Данимира хотя бы две недели. Не приходить в опустевшую квартиру, где на каждом шагу попадаются забытые им вещи.

Его чашка, подаренная Сашей в прошлом году на двадцать третье февраля, его носки, завалившиеся за кресло, – он вечно их раскидывал. Начатая им книга, заложенная подаренной Сашей же серебряной закладкой ровно на середине. Шампунь в ванной. Кучка презервативов в ящике комода. Данимир до обморока боялся, что Саша может забеременеть, поэтому запас презервативов пополнял своевременно.

Решение пришло неожиданно. Глухая Квохта. Затерянная в глубинке деревня, в которой три года назад нашли берестяную грамоту с информацией про украденных уток. Ведь и название деревни отсылает именно к уткам. А что, если это не случайно? В это место ее тянула какая-то неведомая сила. И в какой-то момент ей показалось, что лучше сдаться на милость этой силе, чем сопротивляться. Спокойнее точно. А может быть, и полезнее.

– Ты с ума сошла, – утверждал голос Глафиры в трубке. – Это же деревня. Там отелей нет. Ресторанов тоже нет. И людей нет. Наверное.

– Во-первых, там есть охотничья база. Та самая, при строительстве которой проводились археологические раскопки. Может, я там номер сниму. А что? Интересно же.

– А если не снимешь? – продолжала вопить Глафира.

– Тогда сниму комнату у какой-нибудь бабушки. Как ты выражаешься, в избе. Узнаю историю этих мест. Почему деревню назвали Глухой Квохтой? То-то же. Не знаешь.

– Да мне и не надо, – по снизившемуся накалу в голосе становилось ясно, что Глафира исчерпала запас красноречия и сдается.

Так и получилось, что в последних числах марта, оформив двухнедельный отпуск и собрав чемодан, в котором, помимо нехитрой одежды, лежал ноутбук с практически готовой диссертацией, Александра Архипова отправилась в Глухую Квохту.

Остановиться на охотничьей базе не получилось.

– Да вы что, девушка? – возмутилась администратор, которую, судя по бейджику, звали Мариной, когда Саша осведомилась о наличии свободных номеров. – Начало сезона. Открылась охота на водоплавающую дичь. У нас уже половина номерного фонда занята, а к выходным и вовсе наплыв посетителей обещается. Все забронировано на месяц вперед.

– И что же мне делать? – с некоторым унынием уточнила Александра. – Вы мне, пожалуйста, посоветуйте, Марина, у кого здесь в деревне можно комнату снять?

– Да вот уж не посоветую, – замотала головой молодая женщина. На голове качнулись белокурые локоны. – Я сама не местная. Мы сюда вахтовым методом приезжаем. Вот я месяц отработаю – и домой.

В голосе ее прозвучал какой-то странный вызов, словно она обращалась не к Саше, а к кому-то другому.

– А что же, местные работать не хотят?

– А какие тут местные? Откуда им взяться? Тут на всю деревню с десяток жилых домов не наберется. Остальные заколоченные стоят. Летом-то, конечно, побольше будет: дачники приезжают. Да тоже в основном пенсионеры. А зимой и того хуже. Вот Александр Федорович нас и завозит сюда вахтами. Кому-то ведь работать надо.

– Александр Федорович?

– Аржанов. Владелец этой базы, – охотно пояснила Марина. Видимо, от скуки ее тянуло поговорить, пусть даже и с первой встречной. – У него три охотхозяйства. Основное-то в Архангельской области, «Медвежий угол» называется. Туда на вахту попасть – мечта. Зарплата там в три раза выше.

– Почему? – машинально спросила Саша.

Она всегда привыкла уточнять информацию, чтобы складывающаяся картинка получалась более целостной. Научный подход, а как иначе.

– Да потому что от цивилизации далече. Туда гости-то на вертолетах прибывают. Как правило, с самой Москвы. Большие гости, знаменитости всякие, политики, чиновники. Из тех, кого каждый день в телевизоре видишь. От того там и спрашивают строже, но и платят больше. А у нас тут все попроще. И номеров всего восемь. Четыре в этом здании, еще столько же в гостевых домиках. И зверья для охоты поменьше. В основном дичь. Ни тебе кабанов, ни оленей с косулями.

– А в «Медвежьем углу», получается, все это есть?

– Есть. И медведи есть, и лоси. Там уж охота так охота. А к нам приезжают любители птиц пострелять. У них капризов меньше, так что и нам доплата за вредность не идет. В прошлом году мне дважды посчастливилось в «Медвежьем углу» побывать, а в этом я сюда снова попросилась.

Странно. Зачем, если в «Медвежьем углу» платят больше?

– Ну ничего. Может, еще сложится, – посочувствовала ей Саша. – Так все-таки где же мне остановиться?

– Вы идите в пятый дом по Рябиновой улице, – вмешался в разговор молодой человек, возившийся в углу с лампочками под потолком. – Это, как из ворот выйдете, так до кромки деревни, там сразу по тропке направо. Прямо-то Березовая улица будет, а направо пройдете – и как раз на Рябиновой окажетесь. По ней чуть вперед надо, и там дом с цифрой пять увидите. Она крупно написана, не промахнетесь. Там тетя Нюра живет. У нее спросите. Она иногда постояльцев пускает. Дом у нее большой, а деньги нужны. Какая у старухи пенсия.

Тетя Нюра, значит. С Рябиновой улицы. А что, красиво.

– Спасибо, – поблагодарила Саша.

Она чувствовала, что устала с дороги. Сначала ехала ночь на поезде, потом час ждала рейсового автобуса, потом еще три часа терпеливо тряслась в нем, смирившись с бесконечными остановками, на которых входили и выходили люди, потом еще с километр шла пешком от остановки с указателем «Глухая Квохта» до поворота на базу с одноименным названием.

Собственно деревня была чуть в стороне, но совсем недалеко. Метров триста от развилки, ведущей к охотхозяйству. С непривычки от ходьбы устали ноги, да и чемодан, хоть и не тяжелый, все равно оттягивал руки. Колесики буксовали на мокрой, разъезжающейся под ногами глине.

Земля здесь еще не просохла с зимы, более того, в пролесках – Саша глазам своим не поверила – встречались съежившиеся островки лежалого ноздреватого снега. В Москве про него уже давно забыли, а здесь он еще лежал, не сдавался на милость победившей весне, играл в партизана.

К усталости примешивалось чувство голода. Завтрак входил в стоимость билета, но какая там еда в поезде, да и было это давно, пять часов назад. Часы показывали десять. Самое время для второго завтрака. Саша представила кружку горячего кофе с молоком, омлет на тарелке, большущий бутерброд с сыром и сглотнула. Вряд ли у тети Нюры она найдет что-либо подобное. Деревенские встают рано, да и не ждет ее никто.

– А поесть тут у вас хотя бы можно? – спросила она у Марины. – Есть тут что-нибудь вроде кафе?

– Девушка, какое кафе? – всплеснула руками женщина. Локоны снова угрожающе качнулись. – Завтрак гостям мы подаем, конечно. Но он у нас порционный. Все заранее рассчитано. Вы ведь не в «Рэдиссоне», ей-богу.

– Мариша, принеси второй прибор, – услышала Саша требовательный мужской голос и повернулась в сторону его источника.

Из двери, за которой угадывался длинный коридор, вышел высокий представительный мужчина с холеным лицом. Такие лица еще принято называть «породистыми». На мужчине был спортивный костюм, видно, что очень дорогой, известной российской марки «Вишневый сад». Очки на носу отливали благородным металлом оправы. Мамочки мои, золотой. На вид мужчине было лет пятьдесят. Саша невольно скосила глаза на его правую руку: есть кольцо или нет, и тут же выругала себя за подобную глупость.

– Я поделюсь с нашей гостьей своим завтраком. Все равно вы подаете столько, сколько не съесть, – распорядился он. – И быстрее, Мариночка, расторопнее. Наша гостья явно голодна, и я тоже. Как вас зовут, прекрасная незнакомка?

Последнее предназначалось уже Саше.

– Александра Архипова, – представилась она. – Я приехала из Москвы для работы над своей диссертацией.

– Кандидатская? Докторская? – осведомился мужчина. – Хотя, что это я. Вы так молоды, что докторскую бы защитить точно не успели.

– Спорный вопрос, – не согласилась Саша.

Одна из коллег профессора Розенкранца, Светлана Погребижская, работающая вместе с Александрой, была моложе ее на два года, но в прошлом сентябре защитила докторскую. Но не рассказывать же незнакомцу про Светлану.

– Кандидатская, – просто ответила она, следуя приглашающему жесту и проходя вслед за мужчиной в просторную комнату-столовую.

Здесь стоял большой стол, кажется дубовый, персон на двадцать, не меньше, и тяжелые стулья, тоже из дуба, с высокими резными спинками. С потолка на металлических крюках свисали хрустальные люстры, выполненные под старину, а может быть, и действительно старинные. В оконных промежутках висели чучела птиц, и Саша невольно завертела головой, разглядывая их. В детстве отдел природы в местном краеведческом музее был ее любимым местом, в котором она могла зависать часами.

– Проходите, Александра, садитесь, – мужской голос вывел ее из созерцания.

Мужчина в золотых очках уже предупредительно отодвинул от стола один из стульев и ждал, пока она усядется на приготовленное для нее место. Саша послушно подошла и села, расправила на коленях белоснежную салфетку.

– Позвольте представиться, Олег Якунин. – Мужчина склонил голову и чуть ли пятками не прищелкнул.

Военный, что ли. Александра знала, что такая привычка – при знакомстве щелкать каблуком о каблук – была частью военного приветствия, этакий намек на стойку «смирно» перед собеседником более высокого ранга. Увидел начальство – сразу пятки вместе, носки врозь, и если сделал это быстро, то обязательно должны звонко щелкнуть каблуки, доложив о должном усердии. Начальством Саша не была, и никакого усердия ей не требовалось.

– Очень приятно, – пробормотала она, чувствуя некоторую неловкость.

Администратор Марина явно дала понять, что ей здесь не рады. И все-таки Саша сидела в этой большой комнате с высокими потолками, огромными окнами и большим столом в ожидании завтрака. Открылась дверь, ведущая в кухню, оттуда выплыли две молодые девушки, одетые в белые накрахмаленные фартуки и наколки, вынесли подносы, с которых начали споро метать на стол тарелки с едой.

Перед Сашей появилась глубокая тарелка с овсяной кашей, плоская с вожделенным омлетом, большое блюдо с тарталетками, начиненными икрой, форшмаком и печеночным паштетом, плетенка с хлебом собственного производства, блюдце с блинчиками, тонкими, ажурными, почти кружевными, плошки с медом и разными сортами варенья, а также огромная кружка с кофе.

Над кофе поднимался пар. На металлическом подносе рядом стоял небольшой кувшинчик со сливками. Саша блаженно зажмурилась.

– Ешьте, Александра, – сказал Якунин, – здесь вкусно готовят.

– А вы, значит, приехали на охоту? – для поддержания разговора спросила Саша, отправляя в рот первую тарталетку. С икрой. Действительно вкусно. – Часто здесь бываете?

– В первый раз, – признался собеседник. – Если честно, охоту я не люблю. Считаю любое убийство дикостью. Но мой бизнес-партнер уверяет, что это лучший вид отдыха для настоящего мужчины, так что я решил попробовать. Бывать здесь часто довольно затруднительно. Это новая база, ее построили только пару лет назад. Но она уже снискала славу отличного места охоты на водоплавающую дичь.

Ну да. Берестяная грамота, представляющая собой протокол допроса татя, укравшего двадцать уток, была найдена четыре года назад на раскопках, которые проводились перед строительством базы по настоянию ее владельца. Господина Аржанова. Кажется, эту фамилию назвала Марина.

Пока закончили раскопки, пока завершили строительство. Получается, что база действительно практически новая. Стоит ли удивляться, что все номера забронированы.

– Удивляться не стоит, – подтвердил сотрапезник ее догадки, когда она высказала их вслух. – Дело в том, что сезон охоты на пернатую дичь крайне короток. Месяц, от силы полтора. Вы знаете, как это происходит?

Саша покачала головой, съела вторую тарталетку с дивным нежнейшим паштетом и приступила к каше.

– Весенняя охота разрешена только на самцов глухарей на току с подхода, на токующих самцов тетеревов из укрытия, на вальдшнепов на вечерней тяге, а также на селезней уток из укрытия с подсадной уткой, или манком, и на гусей и казарок, тоже из укрытия и с манком, – начал перечислять Якунин.

Саша слушала, приоткрыв рот, потому что вроде бы знакомые слова складывались в какую-то необычайную вязь, смысл которой оставался для нее неясен. Она любила такие лингвистические тупики, рассказ звучал как музыка, рисунок которой еще предстояло угадать.

– Сроки весенней охоты устанавливаются в каждом регионе по-разному. Это зависит от местных властей. Ясно только, что десять дней, которые разрешены для того, чтобы стрелять боровую дичь, то есть глухарей, тетеревов и вальдшнепов, а также другие десять дней, в которые разрешено охотиться на гусей, уток казарок и прочих водоплавающих, обязательно выпадают на промежуток с первого марта по шестнадцатое июня, – продолжал тем временем ее собеседник.

Оставалось только гадать, зачем лингвисту Архиповой может пригодиться вся эта информация. Олег Якунин вдруг поднял вверх указательный палец.

– Но! Конкретный срок весенней охоты на селезней с использованием подсадных уток, так называемых манков, возможен в охотничьих угодьях на протяжении тридцати календарных дней. И вот сейчас именно такой период и наступил. Охота на боровую дичь уже закончена, все ее любители разъехались по домам, и на базе ждут только тех, кто любит охоту с помощью манных уток.

– А где берут манных уток? – полюбопытствовала Саша.

Ее отличительным качеством было полное погружение в тему любого разговора, да и природное любопытство брало верх. Никогда же не знаешь, какая информация и где сможет тебе пригодиться. Опять же, а что, если в берестяной грамоте речь шла именно о подсадных утках, которых и украл неизвестный тать? Если новая информация еще и пригодится для диссертации, то ее и вовсе полезно получить при случайном знакомстве.

– Неужели не знаете? – удивился ее собеседник. – Это специально выведенная порода домашних уток, внешне похожая на диких уток-крякв. На этой базе их разводят и специально готовят для охоты на водоплавающую дичь. Правда, деталей я не знаю, вы уж меня простите.

Саша сказала, что прощает.

– Охота с подсадной уткой – это один из видов традиционной русской охоты, при которой манных уток высаживают на воду, после чего охотник прячется в укрытие. Манная утка своим голосом привлекает диких селезней, они прилетают и садятся на воду, а охотник по ним стреляет.

Саша поежилась.

– Подлость какая-то, честное слово, – сказала она звонко. – Привлечь самца, который прилетит на твой призыв, а за это его убьют.

– Так ведь и у людей также бывает. – Якунин вдруг засмеялся. Наверное, над ее неуместной щепетильностью. К чему та на охоте, которая в целом занятие аморальное. – Может быть, вам станет легче, если вы узнаете, что у весенней охоты, впрочем, как и у любой другой, существует масса ограничений, которые направлены на сохранение популяции дичи. К примеру, нельзя использовать лодку. Если только в качестве укрытия, но двигаться она не должна. Нельзя стрелять по самкам. Нельзя охотиться на утренней тяге. Нельзя использовать любые световые устройства. Даже фонарик можно включать только тогда, когда ружье полностью зачехлено. А уж про тепловизоры и приборы ночного видения даже говорить не стоит. На одну подсадную утку не может приходиться более двух охотников. Ружье можно расчехлять, только уже находясь в укрытии. Нельзя использовать электроманки, только живых подсадных квохт. Да и собак можно использовать только подружейных.

– Подружейные собаки? – Нет, Александра Архипова сегодня совершенно точно существенно расширит свой кругозор.

– Ну да. Это те, кто натаскан на то, чтобы отыскать раненую или убитую добычу. Легавые, ретриверы и спаниели. Все остальные сидят дома.

– Лучше бы и охотники тоже сидели дома, – в сердцах бросила Саша.

Он снова засмеялся. Видимо, над ее горячностью.

– А в какой области наук у вас диссертация, Саша? – ее собеседник внезапно переменил тему.

– Я лингвист, – ответила она. – Занимаюсь берестяными рукописями двенадцатого века. Точнее, запечатленными на них судебными приказами.

– Это довольно интересно, – согласился Якунин.

У Саши внезапно возникло ощущение, что ее слова его успокоили, что ли. Хотя он вроде и до этого не волновался.

– Понимаете, именно здесь при строительстве была найдена берестяная грамота, представляющая собой судебный приказ, датируемый примерно серединой двенадцатого века. Моя диссертация почти готова, остались последние штрихи, и я приехала сюда, чтобы пропитаться духом этого места. Если вы понимаете, о чем я.

Звучало странно. Это Саша понимала. Но не рассказывать же ему про побег от Данимира Козлевича. Якунин, впрочем, выглядел совершенно безмятежным.

– Я без тени сарказма говорю, – заверил он. – Вы знаете, лингвистика – типично женская профессия, как мне кажется. По крайней мере, такой красивой женщине, как вы, она придает дополнительное изящество.

– А если бы я готовилась к защите кандидатской по кибернетике и вычислительной математике? – Саша невольно вспомнила Тайку. При всем ее четком уме и совсем неженской профессии назвать ту неизящной никому бы в голову не пришло.

– Тогда бы я сказал, что ваша профессия придает вам загадочность и таинственность, – собеседник засмеялся и откинул в сторону салфетку. Закончил завтрак. – Не ловите меня на слове, Александра. Я слишком давно в бизнесе, так что не попадусь даже в более изощренную ловушку.

– А вы, значит, бизнесмен?

Впрочем, об этом можно было не спрашивать. Весь внешний вид Якунина не говорил, а кричал о деньгах. Больших деньгах. Очень больших деньгах. Таких, каких Александре Архиповой за всю жизнь не заработать.

– Да. Владелец завода по изготовлению полипропиленовых труб и еще одного завода по производству оборудования для ультразвуковой очистки воды.

– Надо же. Производите добавленную стоимость, – с уважением отметила Саша. – Сейчас все в основном только воздух продают, делая на этом немыслимые деньги. А у вас настоящее производство.

– Продавать воздух я, девушка, не умею. Возможно, тут стоит добавить «к сожалению», потому что рулить заводом – та еще головная боль. И проблемы неизбежны. Но мне нравится. Ладно, если вы уже поели, то я позволю себе попрощаться. У меня дела.

– Да, конечно. Вы и так меня очень здорово выручили, – спохватилась Саша. – Если бы не вы, я осталась бы голодной. Спасибо, господин Якунин. Я тоже пойду. Мне предстоит найти Рябиновую улицу.

– Найдете, – пообещал новый знакомый. – Тут все рядом.

«Интересно, зачем он ходил в деревню? – подумалось вдруг Саше. – Что может понадобиться там гостю охотничьей базы, на которой и так наверняка все есть. Или Якунин бывал тут раньше? Хотя нет, он же сказал, что здесь впервые». По большому счету ответы на все эти вопросы Александры Архиповой совершенно не касались.

Натянув теплую куртку, которую она сняла, зайдя в столовую, Саша вернулась в холл к скучающей за стойкой Марине, где оставила свой чемодан. Женщина бросила на нее взгляд, достаточно суровый из-за небывалой наглости гостьи. Ей же сказали, что посторонних здесь не кормят, а она все равно позавтракала. Не мытьем, так катаньем.

Это было глупо – чувствовать себя неловко из-за подобной ерунды, но Саша все равно чувствовала. Стараясь не смотреть Марине в лицо, она буркнула что-то среднее между благодарностью и «пошли вы все к черту», застегнула куртку, натянула на голову капюшон, прихватила свой чемодан и вышла на улицу.

Солнце уже вовсю заливало бескрайнюю синь неба, в которую упирались лохматые елки, над талыми полями раздавалось характерное хриплое карканье грачей. Вторым голосом свое звонкое «жжю-жжю-жжю» из всех кустов выводили снегири, уже готовящиеся к отлету в дальний лес. Где-то вдалеке, видимо в районе озер, которых в этих местах было довольно много, перекликались между собой трясогузки. Довольно высоко в небе и на большом расстоянии друг от друга летели полевые жаворонки. Их призывный щебет очень походил на задорную песню. Воздух был наполнен птичьими трелями, как всегда бывает ранней весной. Саша вдруг обрадовалась, что приехала сюда в такое нестандартное для путешествий и отдыха время года.

Потянув за собой чемодан, она вышла за ворота охотничьей базы, вернулась к развилке, повернула в сторону деревни, до которой действительно оказалось рукой подать, прошагала по тропке, ведущей к домам, и очутилась у крайнего, довольно большого, но заколоченного двухэтажного, имевшего явно нежилой вид. «Березовая, 1» – гласила табличка на нем.

Так, это основная улица Глухой Квохты. Сюда Саше, если верить пареньку с базы, не надо. Ей следует повернуть направо и дойти до параллельной улицы, которая называется Рябиновой. И там найти пятый дом, а в нем тетю Нюру.

На параллельной улице, оказавшейся у´же, чем Березовая, было совсем сыро и грязно. Из-за тени, отбрасываемой домами, земля здесь просыхала медленнее, и катить чемодан стало совсем невмоготу. Саша примерилась – и подхватила его за ручку. Ничего, ей недалеко, донесет.

К пятому дому она подошла, изрядно запыхавшись. Табличек с названием улиц здесь не имелось, но одноэтажный ладный домик с резными наличниками и разноцветными ставенками был именно пятым, о чем гласила большая цифра, нарисованная ярко-красной краской. Домик казался уютным и веселеньким. Саша вдруг приободрилась, что будет в таком жить.

Отдуваясь от натуги, она втащила чемодан на крыльцо, поискала глазами дверной звонок, не нашла, а потому постучала в деревянную филенку двери, а потом потянула за оловянную ручку, довольно старую.

– Есть кто-нибудь? Можно к вам?

За дверью оказались сени не сени, что-то походящее на летнюю террасу, где стояли ведра с водой, большой бидон и несколько мешков, по виду с мукой и крупами. На круглом столе, покрытом клетчатой клеенкой, лежали две довольно большие свежие рыбины. Как успела заметить Саша, непотрошеные.

Вторая дверь, ведущая в сени из дома, открылась, и на пороге появился мужик, одетый в ватные штаны на подтяжках и толстую тельняшку с начесом. Мужик был лохмат, небрит и достаточно суров.

– Вы кто? – довольно нелюбезно спросил он у Саши. – Вам чего надо?

– Я тетю Нюру ищу. – Александра хотела попятиться, потому что от мужика исходила какая-то смутная физическая угроза. – Мне сказали, что тут можно комнату снять.

Ни за что на свете она не согласится жить с этим товарищем под одной крышей. Даже если за это ей еще и приплатят. Александра все-таки сделала шаг назад и взялась покрепче за ручку входной двери, чтобы успеть убежать, если возникнет такая необходимость. Ее немного успокаивало то, что мужик обратился к ней на «вы», то есть минимальными социальными навыками обладал.

– Комнату снять можно, но дело в том, что я ее уже снял, – сообщил он и, обернувшись, позвал куда-то вглубь дома: – Клавдия Петровна, выйдите на минуточку.

Саше была нужна тетя Нюра, а не какая-то Клавдия Петровна, однако сказать об этом она не успела. На пороге рядом с неприятным типом появилась дородная женщина неопределенного возраста. Ей можно было дать как тридцать лет, так и шестьдесят. На Клавдии Петровне красовался халат в ярких цветах, застегивающийся на животе на молнию, валяные тапки с вышитыми на них красногрудыми снегирями, шерстяные носки разного цвета – один розовый, другой зеленый – и косынка, по замыслу призванная скрыть крупные металлические бигуди на голове, но еще больше их подчеркивающая.

– Вам кого, девушка? – спросила она.

– Мне сказали, что у вас можно снять комнату, – повторила свой рассказ Саша. – Но мужчина говорит, что он у вас ее уже снял, так что я, наверное, пойду. Вы не подскажете, кто у вас в деревне еще комнаты сдает?

На лице женщины отразилась вся глубина испытываемого ею сожаления из-за уплывающих из рук денег. Жаль, наверное, что одну и ту же комнату нельзя сдать два раза.

– Нюрка сдает, – сказала она наконец. – Анна Ивановна. Рябиновая, пять.

– Простите, а у вас какой адрес? – опешила Саша. – Я думала, я именно на Рябиновую, пять и пришла.

– А у меня Кленовая, пять, – с достоинством сообщила Клавдия Петровна. – Рябиновая следующая. Не дошла ты немного, девонька. А комнату Нюрка сдает. Как сын у нее помер, так свободная комната и нарисовалась. Да и деньги не лишние. Виданное ли это дело, на одну пенсию жить. Так и не проживешь ведь. Ни за что не проживешь.

Перспектива ночевать в комнате, в которой кто-то умер, не прельщала Сашу совершенно. И что ж ей так не везет-то. Может, права была Глафира, утверждающая, что Александра Архипова ввязывается в совершенно бесперспективное мероприятие. Где же ей ночевать, если на базе нет мест, в этом доме комната уже сдана, а у тети Нюры в комнате мертвец?

– Давайте, я провожу. – Косматый мужик отмер в дверях, шагнул к Саше так решительно, что она невольно отшатнулась. – Да не бойтесь вы, – в голосе его послышалась досада. – Я не кусаюсь. Сейчас отведу вас на Рябиновую, чтобы вы по дороге опять не заплутали, да и чемодан у вас, как я погляжу, тяжелый.

Чемодан действительно оттягивал руки невыносимо, поэтому Саша с облегчением передала его незнакомцу. Тот скинул такие же валяные тапки со снегирями, как у Клавдии Петровны, сунул ноги в стоящие у порога рыбацкие сапоги с меховым вкладышем внутри, сорвал с гвоздя теплую, весьма недешевую куртку, слабо вязавшуюся с его ватными штанами, сунул руки в рукава, но застегиваться не стал.

– Клавдия Петровна, я мигом обернусь.

– Так можешь не торопиться. Мне-то чего? – ответствовала та и скрылась в недрах своего дома.

Саша с неожиданным провожатым спустились с крыльца и пошагали в сторону Рябиновой улицы.

Непонятный мужик довел Сашу до нужного места, махнул рукой в сторону калитки и ушел, даже не попрощавшись. Пожав плечами, Саша толкнула калитку и вошла на участок. Снег здесь тоже уже совсем сошел, оставив землю влажной, рыхлой, словно распаренной. На грядках перед домом уже пробивались первые весенние цветы. Саша подошла поближе. Подснежники.

Тетя Нюра оказалась маленькой юркой старушкой восьмидесяти двух лет. Домик у нее был не такой веселый и красивый, как у Клавдии Петровны, без резных наличников, но тоже вполне ничего – крепкий и чистый. И комната, которую сдавали всем желающим, имелась. И именно сейчас она была свободна.

– Пятьсот рублей в день беру, – предупредила тетя Нюра Сашу, когда та с порога изложила свою просьбу. – Еще за пятьсот рублей кормить тебя буду. Три раза в день. Утром каша и блины или оладьи. Днем суп из печи и еще какое блюдо, вечером картошка с мясом. Мясо у меня свежее. У охотников беру. Не магазинное. И проверенное ветеринарами, с печатями – все как полагается. Без глистов, значит.

То, что мясо может быть «с глистами», Сашу немного потрясло.

– Да, тысяча рублей в день меня устроит, – согласилась она торопливо. – И еда, конечно, тоже. Я в печке совсем готовить не умею. Да и где тут у вас берут продукты, не знаю. Магазин в деревне есть?

– Был, – махнула рукой баба Нюра. – Закрыли лет пять назад. Оно и верно, кому в него ходить-то? Это раньше Глухая Квохта большой деревней была – почитай сто пятьдесят домов, а нонче-то что? Зимой от силы пятнадцать жилых дворов наберется, да и то все старики и старухи типа меня. Клавка только помоложе, да Тонька с Николаем, а всем остальным от семидесяти до девяноста. Вот как.

– И где же вы продукты берете, если магазина нет? – изумилась Саша. – Тем более если в деревне только пожилые люди. Куда им ездить?

– А чего ездить? Автолавка приезжает два раза в неделю, – тетя Нюра рассмеялась. – В ней стандартный набор продуктов. Колбаса там, молоко, хлеб, пряники, курица. А можно и заказать то, что надо, тогда в следующий завоз отдадут.

Саша, у которой дома то и дело «внезапно» заканчивался майонез или сметана, не понимала, как можно так жить. О чем и сказала своей квартирной хозяйке.

– Да мы приноровились, – махнула рукой та. – Ты проходи, девонька, не стой столбом на пороге. Вот тут твоя комната, значит, будет.

Из сеней Саша попала в кухню, большую часть которой занимала русская печь. Еще здесь стояли стол и длинная лавка. Деревянная перегородка отделяла кухню от второй комнаты, которую тетя Нюра назвала «залой». Там тоже стоял большой деревянный стол со скамьей с одной стороны и стульями – с другой, резной буфет с разномастной посудой и большой современный LED-телевизор, перед которым располагалось удобное кресло. Видимо, здесь Анна Ивановна коротала одинокие вечера.

Еще одна деревянная перегородка с ситцевой занавеской в подобии дверного проема отделяла закуток, в котором находилась большая металлическая кровать с шишечками. В углу помещался большой кованый сундук с тяжелой крышкой, а на вбитых в стену гвоздях висела нехитрая одежда. Видимо, это была «спальня» хозяйки.

Узкий коридорчик, уходящий за печку, вел из кухни в отдельную комнату за крепкой дверью. Комната оказалась неожиданно просторной, размером со все остальные помещения вместе взятые. Здесь стояла такая же металлическая кровать, широкая, двуспальная, с горой матрасов и мягкими подушками. Просто ложе принцессы на горошине, не иначе.

В противоположном углу – современный, и по всему видно, что недешевый диван, накрытый ярким пледом, второе кресло, явный родственник тому, что стояло перед телевизором, журнальный столик и два стула. Также в комнате были большой старинный шкаф для одежды, трюмо с зеркалом и комод с выдвижными ящиками.

– Вот, располагайся. Это у меня гостевая, – сказала тетя Нюра, дав Саше время обозреть комнату. – Печка сюда кафельным боком выходит. Топлю я и утром, и вечером, так что не бойся, не замерзнешь.

В комнате действительно было довольно тепло. Саше даже захотелось стащить куртку, которую она не догадалась снять при входе. Вокруг было очень чисто и как-то уютно. На печи сверху расположились мультиварка, фритюрница, довольно сложный кухонный комбайн и еще какая-то бытовая техника. Весьма недешевая. Место, в котором Александре Архиповой предстояло провести две недели, ее не пугало. Наоборот, и тетя Нюра, и ее дом Саше нравились.

– Ты на сколько времени сюда? – спросила старушка, когда Саша поставила на один из стульев свой чемодан, стащила наконец куртку и пристроила ее на вешалку, которая обнаружилась за дверью.

– Недели на две.

– А не соскучишься в нашей глуши за две недели-то? – коротко хохотнула старушка. – У нас тут развлечений-то особых нету.

Сашу вдруг кольнула тревога. Ей даже в голову не пришло узнать, есть ли в этой глуши интернет? Что она станет делать, если нет? Она торопливо вытащила телефон, проверила сеть и выдохнула с облегчением. Сигнал проходил и был достаточно устойчивым. С интернетом проблем не будет.

– Не соскучусь, Анна Ивановна, – уверила она с улыбкой. – Мне над диссертацией работать нужно. И у вас для этого место вполне подходящее. Тихое, спокойное. Никто отвлекать не будет. И интернет есть, так что в свободное время можно кино смотреть, книжки читать. Гулять опять же. Я уже успела обратить внимание, что места у вас красивые.

– Места красивые, этого не отнять, – согласилась старушка.

Сашино чуткое к слову ухо зацепилось за то, что речь у нее правильная, литературная, без простонародных оборотов. В этом было что-то странное. Обычно деревенские старушки так не говорят.

– Если сквозь всю деревню пройти, то к реке выйдешь. А там полем с полкилометра, и усадьба будет. Бывшая барская. В ней до революции помещики жили. Здание заброшенное, но красивое. Приезжие любят его смотреть. Там и лепнина на потолках сохранилась. Говорят, его недавно купил кто-то, вот ждем, пока новый владелец объявится. Глядишь, жизнь вдохнет. Сходи, погуляй там, пока пускают.

– То есть Глухая Квохта относилась к помещичьим землям? – уточнила Саша. – Я просто читала, что в этих местах жило много государственных крестьян.

– Тут крепостного права не было, – охотно пояснила Анна Ивановна. – Часть крестьян считалась государственными. То есть жили на общинных землях, платили за пользование наделами и подушную подать. Особенно их много было в соседнем Куликове. Это деревенька, расположенная через реку отсюда. Она всегда маленькая была, от силы треть от Глухой Квохты. Вторая же часть – задельные крестьяне, которых освобождали от барщины, а работали они на помещиков за плату. Кому-то хлебом платили, кому-то – продуктами, а Румянцевы – это владельцы барской усадьбы – всегда деньгами расплачивались. И не скупились. Людей берегли и ценили.

– Интересно, – сказала Саша. – Как же здорово, Анна Ивановна, что вы обо всем этом знаете.

– А как же мне не знать? – Старушка, кажется, даже удивилась. – Я в этих местах родилась, выросла и всю жизнь прожила. И учителем истории тридцать пять лет отработала. В местной школе. В Глухой Квохте-то школу еще в семидесятые годы закрыли, так я в поселок ездила. Тут недалеко, тридцать километров. Каждое утро вместе с ребятишками школьным автобусом добиралась. Говорю же, большая деревня была. И детишек много.

Так, значит, грамотная речь объясняется тем, что квартирная хозяйка работала учительницей. Саше даже немного обидно стало, что загадка разгадывалась так просто.

– Тогда, может, вы знаете, почему ваша деревня так странно называется? – спросила она. – Что означает топоним «Глухая Квохта»?

– Так то и значит. Утки тут всегда водились. В лесах озер много, а в них дикие северные утки. Квохты, по-местному. А глухая, потому что в сельской глуши. У нас тут испокон веков, почитай, глухомань была. До города далеко. Даже до уездного, что уж там про губернский говорить. Так и повелось. А ты с чего интересуешься? Из праздного любопытства?

– Нет, я лингвист, – объяснила Саша, понимая, что бывшей учительнице знакомо это слово. – Меня возникновение топонимов всегда интересовало. А такого названия, как в вашей деревне, я и не встречала никогда. Узнала про нее только тогда, когда здесь берестяную грамоту двенадцатого века обнаружили.

– Да, шуму тогда много было. – Анна Ивановна улыбнулась, скупо, самым краешком губ. – Даже по телевизору про нас рассказывали. В самой программе «Время» на первом канале. А потом снова о нас забыли. У людей ведь память короткая, и интерес случайный тоже. Вспыхнул, да вот сразу и погас.

– После того как базу построили, наверное, поживее здесь стало? – предположила Саша. – Все-таки разные люди приезжают.

– А что нам с тех людей? – покачала головой Анна Ивановна. – У них за забором своя жизнь, у нас своя. Александр Федорович дело на широкую ногу поставил. Все продукты они завозят, ну, кроме охотничьих трофеев, которые тут же к столу идут. Они все сами перерабатывают: и мясо, и рыбу, и дичь. Вышку сотовую поставили. До этого у нас тут не то что про интернет, про сотовую связь особо не слышали. Чтобы по телефону поговорить, нужно было на гору к реке подниматься.

Устойчивость мобильного интернета в такой глуши, оказывается, объяснялась тоже просто.

– Александр Федорович – это хозяин базы? – Саша уже слышала это имя от администратора Марины.

– Да. Аржанов его фамилия. Молодой еще мужик, шестидесяти нет, но дельный. И жена у него приятная. Имя у нее необычное. Злата. Ну, она помоложе его будет. Лет сорок ей с небольшим.

Вся эта информация была Саше абсолютно не нужна. Если только для поддержания разговора со словоохотливой старушкой.

– Они тут живут? Аржановы.

– Да господь с тобой, – снова изумилась старушка. – Живут они в Архангельской области. Далеко отсюда. У Аржанова таких охотничьих баз несколько. А эту он построил, потому что лучше охоты на уток, чем у нас, по всей стране не сыщешь. Вот любители и едут, словно им тут медом намазано.

Она снова поджала губы, словно такое пустое времяпровождение, как охота, не приветствовала. Саша спросила, и старушка подтвердила ее догадку.

– Русский человек встарь охотой жил, – пояснила она свою позицию. – Без зверя, птицы и рыбы простому человеку не выжить было. И семью кормили, и на продажу везли, чтобы копейку малую заработать. Тогда это оправдано было. А сейчас что? Баловство одно. Продукты в магазине на какой угодно вкус. Знай, плати. Никто на охоту за пропитанием уже давно не отправляется. А зачем они в лес приезжают? Чтобы похвастаться своей молодецкой удалью, померяться, у кого ружье дороже, а по вечерам в бане водку трескать. А иной раз и с бабами приезжают, так это вообще срамота. Глаза бы не смотрели.

Она демонстративно сплюнула, и Саше стало смешно. Вот какая моралистка, оказывается, Анна Ивановна. Что бы она, интересно, сказала, если бы знала, что ее постоялица полтора года прожила с мужчиной вне брака? Наверное, не одобрила бы.

– А местные, значит, на охоту не ходят, – проговорила она, чтобы сменить скользкую тему. – Или владельцы базы вход в лес перекрыли?

– Так старики одни в деревне остались. Какая им охота? Одни сослепу не видят ничего, того и гляди в человека попадут. Другим уж ружье не поднять. А третьим до лесу не дойти. – Анна Ивановна вздохнула. – Плохо быть старым, Сашенька. Вот что я тебе скажу. И женщинам плохо, а мужикам и того хуже. Больно это прежнюю свою лихость и удаль молодецкую вспоминать, когда сам с печи встать не можешь. А лес нам никто не перекрывал. По грибы, по ягоды ходить можем, если ноги носят. Да и на озера тоже. Охота не круглый год. У нее сезонный характер. Да и хороший человек – владелец усадьбы. Он простого человека не обидит. Сам из простых.

Слушать про хорошего человека Александра Аржанова Саше порядком поднадоело. И что ж это у Анны Ивановны культ его личности-то такой?

– Но все-таки охотники не только водку в бане пьют и уток стреляют, – выступила она в роли адвоката. – Сами же говорите, что они по окрестностям гуляют, природой любуются, в поместье на экскурсии ходят.

– Так то не охотники, – махнула рукой Анна Ивановна. – То просто туристы. Бывают и такие, особенно когда у охоты не сезон. Те приезжают именно лесным воздухом подышать, в речке летом накупаться. И на базе останавливаются, если места есть. А почему бы и нет. Бизнес работать круглый год должен. А то и в деревне живут. У меня или у Клавдии. Больше-то тут никто комнаты не сдает. Иногда если дачники летом, но тоже неохотно. Кто на лето приезжает, у того и без жильцов дел невпроворот. Дети, внуки.

– А сейчас у Клавдии Петровны кто живет? – Саша вспомнила неприятного мужика, который проводил ее на Рябиновую улицу. – Я сначала адресом ошиблась, туда зашла, так он меня к вам отвел. Странный какой-то.

– Ой, права ты, Сашенька. Странный и есть. Все шныряет. Словно вынюхивает чего. Сам небритый, глазами зыркает. Поневоле тревожно становится. То ли прячется он здесь от кого, то ли промышляет чем, непонятно. И Клавдия не знает, я спрашивала. Говорит только, что жилец тихий и положительный. Но Клавдии лишь бы денежка звенела, ей все остальные тонкости не интересны. Ну да ладно. Ты располагайся, отдыхай с дороги. А я обедом займусь. Суп-то у меня в печи с утра стоит, там на двоих хватит. А второго-то и нет у меня. Я ж тебя не ждала.

– Анна Ивановна, давайте я вам деньги за первую неделю отдам, – спохватилась Саша, потому что хозяйка не уходила, топталась в дверях. – Я бы все сразу заплатила, но все-таки вдруг что-то пойдет не так, и я решу раньше уехать. Если через пару дней я пойму, что меня все устраивает, то сразу же выплачу вам все оставшиеся деньги. Хорошо?

– Да уж, я вижу, что ты девка честная. Не обманешь. Давай пять тысяч, через пять дней следующую такую бумажку дашь. На том и сговоримся. И живи, сколько получится.

Получив «красненькую», Анна Ивановна покинула комнату, и Саша наконец осталась одна. Разобрав чемодан, она развесила вещи в шкаф, выложила ноутбук и папку с рабочими бумагами на журнальный столик, убрала в комод косметички и пакет с бельем, переоделась из джинсов и свитера в удобный спортивный костюм и уселась на диване, чтобы позвонить родителям и Глафире. Доложить, что добралась.

С мамой она управилась быстро. Та давно живущую отдельно взрослую дочь не контролировала, выслушала, что все в порядке, а детали ее и не интересовали. В отличие от Глафиры, которая интересовалась всем. И как выглядит охотничья база, и что рассказала тетя Нюра, и годится ли бизнесмен Якунин в потенциальные женихи или хотя бы просто в кавалеры.

Про удивительного Александра Аржанова Глафира выслушала тоже.

– А я ведь с ним знакома, – поделилась она задумчиво. – У Глеба с ним дела. Аржанов приглашал его на день рождения, и Глеб брал меня с собой.

– А ребенка вы куда дели? – искренне удивилась Саша. – И вообще я впервые слышу, чтобы твой Ермолаев занимался охотугодьями.

– Сашка, при чем тут охотугодья? Все эти базы у Аржанова для души, ну и для того, чтобы было место, где важные вопросы решаются. А основное направление его бизнеса – это лес и его глубокая переработка. Как, собственно говоря, и у Глеба. У них есть совместные проекты. И Глеб довольно часто к Аржанову летает. Я, правда, только один раз была. Именно потому, что Марфушка еще маленькая. Мы ее в тот раз с няней оставляли, но часто этим пользоваться не будешь. А жаль. Мне жена аржановская очень понравилась. Совершенно чудесная женщина. Злата.

Да что ж такое, сговорились они все, что ли. Все, как один, поют осанну Александру Аржанову и его жене. Уж от кого-кого, а от Глафиры с ее скептическим отношением к жизни и писательским острым языком Саша подобных дифирамбов не ожидала. Впрочем, ее это все не касается. Александру Архипову на день рождения к олигарху не позовут.

Почему-то от этой совершенно необидной мысли у нее испортилось настроение.

– Ладно, Глашка, – сказала Саша подруге. – Времени почти полдень, а у меня еще конь не валялся. Сяду я за работу. Диссертация сама себя не напишет, а мне текст через две недели на рецензию отправлять.

– Давай, пчелка. Трудись. Удачи тебе, – напутствовала ее Глафира и отключилась.

Поставив телефон на зарядку, Саша устроилась на диване, забравшись на него с ногами, включила ноутбук и погрузилась в работу.

1840 год

Марфа

Лето подкатилось к концу. Первая замужняя для Марфы осень вступала в свои права, зажигая красным пламенем кроны деревьев. Вот уже почти полгода Марфа жила в новом для себя доме в деревне Глухая Квохта. Семейная жизнь с Никитой ее не тяготила. Для тринадцатилетнего подростка она стала первой женщиной. Что с ней делать и как обходиться, Никита не очень понимал. Мужскую нужду справлял торопливо, держать себя в руках не умел, поэтому то, чему положено происходить между мужем и женой, заканчивалось быстро, особого дискомфорта не доставляя.

– Ты хоть удовольствие-то получить успеваешь? – как-то с усмешкой спросила Василина, жена старшего брата Никиты, ныне забритого в солдаты красавца Степана.

Марфа даже не поняла, о чем она спрашивает. О каком таком удовольствии. Впрочем, особо удивляться вопросу не приходилось. Василина все делала с удовольствием, она не шла по жизни, а будто плыла. Статная, видная, яркая, она была в доме Якуниных на особом положении, и то нисколько не пошатнулось после отъезда мужа.

Двадцатилетняя Василина носила яркие полушалки, постоянно получала от свекра Григория Никифоровича в подарок цветные ленты, которые вплетала в свои темные косы. И сарафаны у нее были сплошь новые, и полушубок цигейковый, не чета Марфиному тулупчику, привезенному еще из отцовского дома и ждущего своего зимнего часа. Ждать оставалось недолго: по утрам и вечерам становилось уже довольно студено.

Если свекор отлучался по делам из дома, то, возвращаясь, всегда привозил Василине ароматные пряники, бублики и баранки. Та ела и перед Марфой хвасталась. Той подобная роскошь могла только сниться. По большому счету после замужества жизнь ее не изменилась. Работать приходилось ничуть не меньше, чем у родителей.

Вставала Марфа затемно, отправлялась обихаживать скотину, коей в богатом якунинском хозяйстве хватало. Свекровь тем временем растапливала печь и готовила еду. А Василина сладко спала в своей светелке на мягкой перине, просыпаясь лишь к полностью готовому завтраку.

После завтрака Марфа принималась за уборку большого дома, в то время как задачей Василины оставалось только мытье посуды. Белье на всю семью стирала свекровь – высохшая, изможденная женщина, несмотря на сорокапятилетний возраст, казавшаяся старухой.

С мужем своим, которому уже исполнилось пятьдесят, она составляла разительный контраст. Даже удивительно было, что такой еще молодой и полный сил мужчина женат на увядшей и скукожившейся Арине Петровне, годящейся внешне ему чуть ли не в матери.

Полоскать белье на реку Арина Петровна отправляла Марфу. Та, закончив уборку, каждый день с тазом в руках бегала на речку прополаскивать от щелока простыни и рубахи, мужское исподнее и женские панталоны и нижние юбки. Стирка была занятием тяжелым, поэтому свекровь и заводилась с ней каждый день, чтобы не сильно умаяться. Что за день накопилось, то поутру и стирала. Жирные пятна с одежды Арина Петровна выводила мелом, воск – скипидаром, чернила – молоком. Щелок для стирки делали, смешивая золу с мыльным корнем, и эта трудовая повинность тоже лежала на Марфе. Василина ручки едкой смесью не портила.

Развесив тяжелое мокрое белье на веревке во дворе, можно было отправляться к столу – обедать. Впрочем, и в доме Якуниных Марфа никогда не ела досыта. Несмотря на все изобилие, которое в день первого визита увидела она в подклете, и на ломящиеся от запасов амбары, ели здесь довольно скудно, а все из-за того, что глава семьи Григорий Никифорович Якунин человеком слыл прижимистым, да что там, вовсе скаредным.

Марфе доставались пустые щи без мяса и даже хлеба не вдоволь. Зато для Василины и свекор, и свекровь не скупились даже на пшеничную булку, не то что на ржаную краюху. Мясо полагалось только мужчинам. Конечно, после отцовской бедности Марфа и вареной картошке с солью была рада, но все-таки как-то не выдержала, спросила у Василины, отчего свекры любят и голубят ее больше, чем младшую невестку.

Та лишь усмехнулась в ответ, ничего не сказав, и Марфа по привычке начала искать причину в себе. Может, Якунины находят, что работает она недостаточно много или разочарованы, что выбрали ее в жены своему среднему сыну, а может, считают не такой красивой, как Василина.

В огороде после обеда работала она зачастую с таким же подведенным от голода животом, как и в отцовском доме. И все равно жизнь у Якуниных Марфа считала редкой удачей. Обихаживать здесь приходилось всего лишь шесть человек, а не четырнадцать, как у родителей. Да и муж ее не обижал, относился как к игрушке, к слову, достаточно быстро надоевшей. Но не пил, не бил, за волосы не таскал, как соседскую тетю Шуру. И на том спасибо.

На огороде Марфа проводила время до ужина, после которого наступала самая ее любимая часть дня. Ее домашние обязанности на этом заканчивались. Посуду снова мыла Василина, это вообще была ее единственная домашняя забота, а Марфа с вышивкой или штопкой в руках садилась на крылечке, то и дело бросая взгляд на летний закат.

Красивые были здесь места, ничего не скажешь. Гладкой лентой несла свои воды река, не очень широкая, но полноводная. За рекой расстилались бескрайние поля. Если напрячь глаза, то даже с крыльца Якуниных можно было рассмотреть на краю одного из них родительский дом в деревне Куликово.

В другую сторону уходила дорога, ведущая в лес, встающий высокой стеной. Туда все окрестные деревни бегали за грибами и ягодами, и Марфа тоже, довольная и счастливая, ведь в такой день отменялась ее ежедневная трудовая повинность, связанная со стиркой и огородом.

В лесу прятались небольшие озера, на которых жило множество диких уток или, как их тут называли, квохт. Григорий Никифорович, Марфин свекор, охотился на них с использованием подсадных – домашних беспородных уток, которых Якунины разводили специально для весенней охоты, снабжая манками всех желающих соседей, а также помещиков Румянцевых, чья усадьба находилась неподалеку от Глухой Квохты. Не задаром, естественно.

Кормила уток тоже Марфа. Для этих целей использовались отходы зерна с принадлежавшей Григорию Якунину водяной мельницы. Охота была очень добычлива. Тушками селезней забивали ледник, оборудованный в выкопанной под амбаром яме. И готовили их потом, почитай, до следующей весны. И на ярмарках продавали, получая дополнительный доход.

Марфа завидовала, потому что ее родители не держали уток, а значит, не имели возможности заработать лишнюю копеечку. Но оборотных средств для того, чтобы завести домашнюю птицу, не было.

Весенней охотой очень увлекался и Марфин муж. В сезон он мог целые дни проводить в лесу, терпеливо высиживая в укрытии в ожидании одинокого селезня, прилетевшего на призыв домашней квохты. Собственно, основным добытчиком дичи в семье являлся именно Никита, потому что свекор слишком был занят хозяйственными делами, чтобы позволить себе отлучиться из дома чаще одного-двух раз в сезон.

Марфа оторвалась от мыслей, вернулась к развешиванию белья, которого в большой плетеной корзине оставалось еще достаточно. Если свекровь застукает ее за праздным ничегонеделаньем, обязательно выговорит. Строгая женщина, Арина Петровна безделья не терпит и невестке спуску не дает. Не отстает от свекра.

Словно почувствовав, что Марфа думает о ней, свекровь появилась на крыльце. Высокая, худая, прямая, как палка. Того и гляди насквозь проткнет.

– Марфа, сходи в амбар, принеси мне груз для бочки с капустой. Я засолила ту, что ты вчера с грядок сняла. Старый жернов в углу лежит, там, где мешки с зерном. Найдешь. Да и проворнее давай, некогда мне ждать, пока ты намечтаешься.

Значит, заметила заминку в развешивании белья. Скорее всего, в окно увидала. Да уж, острый глаз у Арины Петровны, все подмечает.

С удовольствием отложив тяжелые холодные простыни, противно прилипающие к ногам, Марфа поспешила в амбар. Дверь, обычно закрытая на тяжелый засов, оказалась не заперта, словно в амбаре кто-то был. Внезапно, оробев, Марфа зашла внутрь, шагнула в сторону мешков с зерном. В темноте амбара, сослепу с уличного света, она двигалась практически на ощупь.

Толстые стены отсекали уличный гуд полудня, в амбаре царила тишина, прерываемая странными ритмичными звуками: пыхтением и стонами. Внутри совершенно точно кто-то был.

Марфа сделала еще пару шагов. Глаза привыкли к полумраку, и теперь она различила лежащую на мешках с зерном Василину с раздвинутыми ногами, между которыми ритмично двигался мужчина. Как такое может быть, если Степан в армии? Марфа сморгнула, и в этот момент мужчина повернулся, привлеченный звуком ее шагов, которые она и не думала скрывать, и Марфа вдруг осознала, что перед ней ее свекор, Григорий Никифорович Якунин.

Так вот как Василина зарабатывает свои ленты, белую булку и печатные пряники! От стыда из-за непристойной картины щеки Марфы вспыхнули алым огнем, она повернулась и выбежала прочь из амбара. Насмешливый взгляд свекра жег ей спину. Не смея поднять глаза, она возвратилась в дом, ожидая неминуемой взбучки от Арины Петровны. Жернов для груза она же так и не принесла.

– Ты чего такая всполошенная? – удивилась свекровь, видя ее румянец и отведенные глаза. – Или чего в амбаре увидела?

Марфа молчала. Рассказать о постыдной тайне, которой она стала свидетельницей, она не смогла бы даже под пытками.

– Ясно, – правильно поняла ее молчание Арина Петровна. – И чего так испужалась-то? Дело обычное, молодое. Пусть себе милуются.

Марфа во все глаза смотрела на нее.

– Вы что, все знаете? – выдавила она из себя.

– Конечно. Я ж в этом доме хозяйка, – спокойно сказала свекровь. – Пусть уж в своем дому кобельничает, а не по соседским бабам ходит. Когда за своими воротами что-то происходит, то оно в кругу семьи и остается. Сор из избы выносить – последнее дело.

– Но ведь Василина – жена вашего сына, – не выдержала Марфа.

– Ну и что? – Свекровь нехорошо улыбнулась. – Григорий Никифорович – глава семьи. Он в своем дому может делать все, что заблагорассудится, и никто ему перечить не смеет. А уж старший сын тем более. Еще и благодарен должен быть отцу, что тот его молодой жене скучать не дает. Степки-то уже больше года дома нет. Так что ж теперь Василине в соломенных вдовах куковать? Без любви и ласки. А тут ее родной человек приласкает-приголубит. Ты уж поверь, она не в накладе. Я-то знаю.

У Марфы от услышанного голова шла кругом. Так что же это получается? Григорий Никифорович – снохач? В деревне к мужчинам, оприходующим невесток, отношение было сложное. С одной стороны, многие не видели в этом ничего страшного, более того, воспринимали как дань традиции. Другие же связь со снохачом осуждали. Порицалась она и церковью, и обществом. Но при этом больше всего от людской молвы доставалось не свекру, прелюбодействующему с невесткой, а его жертве.

Позорно это было. Очень позорно. Марфа вдруг вспомнила все смешки и шепотки, несущиеся вслед идущей по улице Василине. И почему она раньше не замечала, что не все завидуют ее красоте и нарядам. Выходит, многие знали, чем вызвано необыкновенное расположение Якуниных? Знали и молчали? И только Марфа по своей наивности и неопытности терялась в догадках?

Выскочив из дома, она бросилась вниз по тропинке, ведущей к реке. В спину ей несся строгий окрик свекрови, требующей, чтобы младшая невестка закончила развешивать белье.

С того случая в амбаре Марфа то и дело стала замечать на себе остановившийся взгляд свекра. Взгляд был тяжелым, но заинтересованным. Сквозило в нем даже что-то ласковое, и именно эта искра и пугала Марфу больше всего. Казалось, что взгляды, ухмылки и подмигивания свекра преследуют ее повсюду. Она стала бдительно следить за тем, чтобы, не дай бог, не остаться с Григорием Никифоровичем наедине в комнате, амбаре или даже во дворе.

Стала более ласковой с Никитой, привечая его больше обычного. Правда, он заигрываний своей молодой жены, казалось, и не замечал. Для него она была не больше чем очередная батрачка, взятая в родительское хозяйство. Однажды Марфа застукала мужа за сараем с одной из наемных работниц. Муж предавался любовным утехам, которыми саму Марфу баловал нечасто, словно не понимая, почему именно эта молодая женщина делит с ним по ночам полати в отцовском доме.

От невнимания Никиты Марфа, впрочем, не страдала. А вот становившиеся все более откровенными планы на нее свекра пугали, так же как и заметное ухудшение положения в доме Василины. Старшую невестку все больше загружали работой, да и сладкие куски и подарки канули в прошлое. Василина смотрела на Марфу волком, пытаясь то и дело подставить перед свекровью. Посоветоваться, что делать, было совершенно не с кем. Единственной ее подружкой оставалась Глафира, но и в ее глазах позорить семью мужа не стоило.

Наши дни

Саша

Работа двигалась на удивление споро. В комнате деревенского дома было уютно и тепло. Из открытой форточки в нее проникал свежий весенний ветер, пахнущий влажной землей и немного лесной прелью. Тишина стояла абсолютная. До Саши доносились только бытовые звуки – на кухне орудовала тетя Нюра, да иногда брехала где-то на окраине деревни чья-то неугомонная собака.

Отсутствие привычного городского шума, сопровождающего жизнь любого жителя мегаполиса, делало рабочую обстановку немного непривычной, но крайне продуктивной. За два часа Саша вычитала примерно с четверть диссертационного текста, внеся в него несколько правок. Те были не очень значительные, могла бы и так оставить, но Саша была перфекционистом и старалась все доводить до совершенства.

В два часа тетя Нюра позвала ее обедать. К томленому в печи супу прилагалась краюшка, отрезанная от свежего, еще горячего ржаного каравая. Саша намазала ее домашним салом, перемолотым с чесноком и укропом, и даже зажмурилась от того, как это оказалось вкусно. Суп был густой – ложка стояла – и состоял в основном из мяса. Саша разглядела говядину и курицу. Такой «микс» она еще не ела.

Кроме того, в супе было много грибов, причем белых, и совсем чуть-чуть картошки. Съев тарелку, наполненную до краев, Саша уже еле дышала. Однако полагалось еще и второе – гречка с мясом.

– Ну что, сыта? – спросила у нее тетя Нюра, когда Саша отвалилась от стола, прислонила голову к бревенчатой стене и блаженно вздохнула.

– Еще бы! – воскликнула она. – Спасибо вам, Анна Ивановна, все так вкусно.

– Завтра пирогов напеку, – сообщила пожилая женщина. – Сегодня-то я тебя не ждала, вот и не стала затеваться. А завтра все будет. И с картошкой, и с капустой, и с яйцом. Вот с рыбой пока не выйдет, купить ее сначала надо. Завтра автолавка приедет – закажу, так что к выходным побалую тебя своим фирменным рыбником.

Саша подумала о том, что за время отпуска у нее есть хорошие шансы набрать вес. Так-то невредно. После ухода Данимира она практически не могла есть и похудела на четыре килограмма. Это выглядело плохо: одежда болталась на ней, как на вешалке, да и лицо сразу осунулось, как будто Александра переболела, причем тяжело. А может, так оно и было?

– Давайте я посуду помою, – предложила она хозяйке.

Почему-то ей было неудобно от того, что пожилая женщина станет за ней ухаживать. В цену ее проживания это вряд ли входит. Тетя Нюра махнула рукой.

– Вот еще. Ты гостья моя. С чего бы это тебе в тазах плюхаться. Сама все вымою. Иди, отдыхай. Можешь и поспать после обеда. Для здоровья полезно.

– Я никогда днем не сплю, – засмеялась Саша. – С самого раннего возраста. В детском саду меня за это даже наказывали, поэтому я привыкла просто тихонечко лежать в кровати и ждать, пока тихий час закончится. На мое счастье, воспитательницы не выключали радио, поэтому я каждый день слушала концерт по заявкам. Была такая передача. Называлась «В рабочий полдень».

– Помню я такую передачу, – улыбнулась тетя Нюра. – В детстве мало ценишь то, что имеешь без всякого труда. Во взрослом-то возрасте, поди, не раз жалела, что днем поспать нельзя.

Саша задумалась.

– Нет, наверное, – ответила она, помолчав. – В школе и институте на сон жалела время тратить. Столько интересного вокруг было. А потом стало и вовсе не до сна. Я в аспирантуре учусь и в двух местах работаю. Жить в Москве дорого, я же квартиру снимаю, так что крутиться приходиться целыми днями. Некогда спать днем. Честное слово.

– И что же, помочь совсем некому? – сочувственно спросила старушка.

– Некому, – поделилась Саша. – Я после школы сразу из дома уехала в Москву, в университет поступила. И как-то очень быстро привыкла сама за себя отвечать. Иногда я грущу, что так все сложилось, но чаще думаю, что оно и к лучшему. Не должен человек перекладывать на других людей ответственность за свою жизнь. Что заслужил, то получил. Жестко, но честно.

– Может, и так, – согласилась тетя Нюра. – Но иногда все же бывает, что помощь приходит, откуда ты ее и не ждешь. Это сродни чуду.

– Не верю я в чудеса, – вздохнула Саша. – По крайней мере, со мной они никогда не приключались.

– Какие твои годы, – философски заключила хозяйка и принялась споро убирать со стола посуду и остатки снеди.

Саша прошла в свою комнату и в задумчивости остановилась на пороге. Еще поработать пару часов, чтобы совесть была совсем спокойна, или сходить прогуляться? За окном ярко светило солнце, маня выйти из дома. Через открытую форточку доносилось пение птиц, а еще где-то крякали утки. Громко, призывно. Или нет, не крякали, скорее квохтали, оправдывая название. И свое, и деревни.

Саша вдруг почувствовала, что у нее слипаются глаза. Надо же, как странно. Наверное, это от избытка свежего воздуха у нее такая реакция. Пожалуй, не будет ничего страшного, если она полежит минут десять, а уже потом снова примется за работу. Кое-как она добрела до своей кровати, рухнула прямо поверх застеленного покрывала и тут же уснула.

Когда пробудилась, часы показывали четыре часа пополудни. Она ошарашенно села в кровати, не понимая, как так могло получиться, что она спала днем. Ведь не соврала она тете Нюре, сказав, что не поступала так с раннего детства. И вот надо же, атмосфера Глухой Квохты ее сморила, не иначе.

Голова со сна была тяжелая, мутная. Пожалуй, не будет ничего страшного, если работать она сегодня больше не станет, а сходит прогуляться. Натянув куртку и накинув на голову капюшон вместо шапки, Саша надела ботинки, сунула в карман телефон и вышла из дома. Она хотела предупредить Анну Ивановну, что уходит, но старушки нигде не наблюдалось. Или тоже спит днем, потому что это полезно для здоровья?

Выйдя за калитку, Саша осмотрелась по сторонам, решая, куда идти. Рябиновая улица действительно была крайней в деревне. Жилых домов на ней насчитывалось всего пять. Это Саша определила экспериментальным путем, дойдя до конца улицы. Остальные стояли заколоченными или просто выглядели заброшенными.

У одного из жилых домов в палисаднике копалась какая-то женщина. При виде Саши выпрямилась, заслонив от солнца глаза ладонью, как козырьком. Выжидающе смотрела, пока Саша подходила ближе. Когда расстояние между ними сократилось до нескольких метров, негромко окликнула.

– Ты кто ж такая будешь?

– Я приезжая. Остановилась у Анны Ивановны. В пятом доме.

– А. У Нюрки, значит. Ну да. Та постояльцев пускает. А что ж не пускать, если дом позволяет. Отдельная комната имеется. Друг у друга на головах сидеть не надо.

Женщине на вид было лет сорок пять, может, пятьдесят. Саша всегда плохо определяла возраст людей по их внешности. У городских это было непонятно из-за широко применяющихся косметологических ухищрений. После уколов красоты, нитей и прочих процедур иди разбери, шестидесятилетняя женщина перед тобой или сорокалетняя. Стоящая перед Сашей женщина, сразу видно, никогда косметологами себя не баловала. Но тоже не разберешь, уже пожилая она или молодая, но рано увядшая от тяжелой работы и хронического безденежья.

– О, а вы к нам в гости? Получилось с тетей Нюрой договориться?

На крыльце домика появился молодой парень. Тот самый, что чинил лампочку на охотбазе и отправил Сашу на постой на Рябиновую улицу. Так, значит, он тут живет.

– Да, спасибо, – искренне поблагодарила она. – Но я не в гости. Я просто мимо шла. Не очень пока понимаю, что тут у вас можно посмотреть.

– А хотите, я вас в утиный питомник отведу? Покажу, как подсадных уток разводят, – предложил парень. – Меня, кстати, Миха зовут. Михаил то есть. Я в питомнике работаю.

– А я думала, вы электрик.

– Не. Это я просто помог Марине лампочку поменять. У нее погасла, а электрик в одном из гостевых домов занят был.

– Сыночек, ты что, опять?

В голосе женщины звучало непонятное Саше возмущение. Михаил стушевался.

– У нас нельзя, чтобы беспорядок. Не дело это, гости приедут, а в зоне приема лампочка не работает. Александр Федорович за этим строго следит.

Опять Александр Федорович. Да что ты будешь делать. Неведомый хозяин базы, живущий в далекой Архангельской области, казалось, незримо присутствовал в Глухой Квохте.

– Ну что, пойдете? – переспросил парень, потому что Саша все еще молчала.

– Да. Пожалуй, пойду. Спасибо.

– Мишенька, ты только к ужину вернись, не задерживайся, – попросила его женщина в палисаднике все еще недовольным тоном. – И так работы невпроворот, с чего бы еще и экскурсии проводить.

– А это мама моя, – спохватился Михаил. – Ее Антонина Евгеньевна зовут. Вы не смотрите, что она все время ворчит. Она у меня хорошая.

Лицо Антонины Евгеньевны смягчилось. По нему пробежала улыбка, видно было, что похвала сына ей приятна.

– А я Саша. Александра Архипова. Приехала сюда в отпуск, – ответная любезность входила в усвоенные с молоком матери правила хорошего тона. – Если за экскурсию в питомник надо заплатить, то я, разумеется, готова.

– Да бросьте вы, – Михаил засмеялся. – Мне ж нетрудно. Я все равно туда иду. Надо кое-чего поделать. А вы потом, если вам нетрудно, на сайте базы отзыв оставите, что Михаил Лаврушкин вам помог. Это я.

– Хорошо, – рассмеялась Саша. – Отзыв оставлю. Тем более что вы и правда мне помогли. По крайней мере, с жильем. Я сначала перепутала и на Кленовую улицу пришла, но там мне Клавдия Петровна все объяснила, а ее жилец даже проводил.

По лицу Михаила прошла какая-то непонятная тень.

– Жилец, – сказал он, словно сплюнул. – Странный он тип, если честно. Вы бы держались от него подальше. На охоту не ходит. Тогда, спрашивается, зачем приехал. Мутный мужик какой-то.

Интересно. Тетя Нюра говорила то же самое.

– До свидания, – попрощалась вежливая Саша с Антониной Евгеньевной.

Михаил вышел к ней за калитку, и они вдвоем направились в обратную сторону, мимо дома номер пять по Рябиновой улице к видневшимся вдалеке постройкам охотничьей базы.

Питомник для уток оказался достаточно большой площадкой, отделенной от остальной территории сетчатым забором из крупноячеистой рабицы. По песчаным дорожкам бродили утки – довольно много, штук двадцать, не меньше. В середине участка стоял добротный деревянный сарай, а дорожки утыкались во вкопанные в землю пластиковые корытца, этакие мини-бассейны. У каждого из таких искусственных прудиков один из берегов был пологим, видимо, для того чтобы утки могли легко вылезать на сушу.

– Ничего себе, – вырвалось у потрясенной этим размахом Саши.

– Ага. Тут все по науке, – хвастался Миха. Видимо, гордился хозяйством, к которому ежедневно прикладывал руки. – Подсадная утка помогает во время охоты приманивать диких селезней. Они издают такие звуки, на которые селезни слетаются для спаривания, а вместо этого попадают на расстояние выстрела к охотнику.

– Это я знаю, – пробормотала Саша. – Это мне уже успели рассказать.

Уныния в ее голосе Михаил не расслышал, продолжил с азартом рассказывать.

– Хорошей подсадной уткой считается та, что громче и чаще издает нужные звуки. Поэтому самых «разговорчивых» мы определяем путем селекции и в дальнейшем спариваем только их, чтобы давали более голосистое потомство. В конце зимы мы начинаем их готовить. На охотничьем языке это называется «вызаривание». Количество корма постепенно уменьшают, потому что ожиревшие утки селезней зовут слишком вяло. Для охоты они не годны. Всю зиму самок держат вместе с селезнями, но перед брачным периодом их отделяют друг от друга.

– А корыта зачем?

– Это искусственные пруды. Если рядом есть природный водоем, то туда в солнечную погоду птиц выпускают на веревке, но это сложно, поэтому у нас они прямо на территории купаются. Это необходимо, чтобы их оперение стало водостойким. Вот, видите?

Саша проследила взглядом за его указующим перстом и увидела, как одна из уток вылезла на берег и начала клювом рыться в перьях. Блох выкусывает, что ли?

– Нет, – засмеялся Миха, с которым Саша поделилась своей догадкой. – Это она перья смазывает жиром, который выделяется копчиковой железой. Если утка вдоволь не накупается, то быстро намокнет и для охотничьих целей не сгодится. Она или простудится, или вообще утонет. Понимаете?

– Теперь понимаю. А зимой как же? Вода же замерзает.

– А зимой им намокать нельзя. Чтобы потом к полу в сарае не примерзнуть. Мы воду с началом заморозков сливаем, весной набираем обратно. И меняем раз в неделю, конечно. Иначе цветет она. И утки заболеть могут. Но мы их и зимой купаем. Вон, там в отдалении, видите, домик? Это утиная баня.

– Баня?

– Ну да. Купаться утки должны как можно чаще, от этого зависит их благополучная зимовка и подготовка к охоте весной. Раз в неделю мы их туда заносим, наливаем воду в корыто, даем возможность принять ванну, а потом оставляем в теплом помещении, пока они полностью не обсохнут, и только после этого относим в сарай.

– А в сарае они живут?

– Да. Мы их вместе держим. Там лазы есть, через которые они могут свободно выходить и заходить обратно, когда им этого хочется. А гнезда внутри они сами себе строят. Моя задача – обеспечить их водой и едой. Утки очень любят пить, поэтому у нас автоматические поилки стоят. Ну, и зимой они еще и снег едят. Тоже вода. Только замерзшая.

Саша, к своему удивлению, слушала внимательно, потому что ей было неожиданно интересно.

– А едят они что?

– Зерно. Пшеницу, там, или просо. Два раза в день я им его в специальные кормушки насыпаю. А раз в неделю в этот рацион добавляется капуста, морковка, свекла или рубленая зелень. А иногда еще и творог, измельченное мясо или рыба.

– Да ну? – не поверила Саша. – Я всегда считала, что птицы только зерно едят.

– Нет. Это у плохих хозяев только. А мы – хорошие, – с горячностью делился Миха. – А самое вредное – это птиц хлебом кормить. От него у них заворот кишок случается. Так что хлеб им ни в коем случае не давайте.

– Да у меня и нету, – заверила Саша.

– Подстилки я им раз в несколько дней меняю. Солому используем, сено, стружку. А еще тазы ставим с гравием, крупнофракционным песком и известью. Это от паразитов и для переваривания пищи.

– Да у них тут, как в хорошем санатории.

– Ну да. От содержания птицы ее рабочие качества зависят. У нас содержание на уровне, поэтому и манная охота – одна из лучших в стране. Самая лучшая, – горделиво поправился Миха. – Ладно, заболтался я с вами. Вы тут погуляйте, птиц покормите. Если хотите, их погладить можно, только аккуратно.

– А это разрешено?

– Да. Даже приветствуется. Манная птица должна охотно в руки идти. Так что это для них дополнительная тренировка. А я быстро. Работу поилок проверю, корма задам и обратно пойдем. Подстилки я вчера менял, пока не надо.

– А как ваша должность называется? – полюбопытствовала Саша.

– Егерь я. Обычный егерь, – улыбнулся Михаил. – С тех пор как база открылась, так и работаю. Это спасение, конечно. Тут ведь никакой работы, почитай, нет. Правда, и работников немного.

– Да, мне Марина говорила, что персонал сменами завозят.

– Ага. Только я один местный.

Саше стало интересно, где работал Миха до того, как бизнесмен Аржанов построил базу. Не у матери же на шее жил. Спросить или неудобно?

Ее провожатый как будто читал мысли.

– Я после школы отсюда уехал же. В Санкт-Петербурге жил, – пояснил он. – А потом вернулся, потому что мать болела сильно. Пригляд за ней нужен был. А тут как раз строительство базы и началось. Я сначала на стройку нанялся, а потом остался егерем. Такая вот карьера.

Хороший парень. Ради матери в такую глушь вернулся. Один молодой человек на всю деревню. И работы не боится. Скучно тут ему, наверное. Хотя на базу же все время гости приезжают. Люди разные. Круг общения тоже. Чтобы не мешать Михаилу работать, Саша отошла в сторонку, прошлась вдоль искусственных прудиков.

Здешние утки действительно не боялись людей. Некоторые из них спускались в воду и плавали по кругу, периодически кувыркаясь, словно ныряя. Другие деловито щелкали клювами на берегу, смазывая перья жиром. Третьи сновали между сараем и прудами. В общем, занимались делом, как и Михаил, тащивший к сараю мешки с зерном.

– Я быстро! – крикнул он, заметив, что Саша смотрит на него.

– Не торопитесь! – крикнула она в ответ. – Я найду дорогу. Спасибо, что показали. Чудесное место. И отзыв я обязательно оставлю.

Не дожидаясь ответа, да и не думая, что Михаил станет ее удерживать, Саша побрела обратно к деревне. Экскурсией, а главное ее окончанием, она была вполне довольна. Для первого дня пребывания в Глухой Квохте вполне достаточно.

Вернувшись со своей неожиданной прогулки, Саша вновь уселась за работу. Дело, к счастью, спорилось. Или это так смена обстановки на нее плодотворно влияет? В районе семи часов вечера тетя Нюра позвала ее на ужин. На столе стояла миска рассыпчатого творога, рядом плошка домашней сметаны, вазочка с клубничным вареньем и аппетитная горка тончайших, словно кружевных, блинчиков. Несмотря на то что она еще не успела проголодаться после сытного обеда, Саша сглотнула набежавшую слюну.

– А где вы берете домашнюю сметану? – спросила она, усевшись за стол и наложив себе в тарелку выставленную вкуснятину. – Я думала, что в деревнях, тем более таких малочисленных, как эта, никто уже скотину не держит.

– Нет, конечно, не держит. Но через реку соседняя деревня есть. Куликово. Она совсем маленькая, там даже в хорошие года не больше пятнадцати дворов было. Так вот там землю фермер выкупил, хозяйство построил, коров держит, кур, гусей, уток, кроликов. И мясом торгует на всю округу, и молочкой. Можно позвонить и заказать. Привезут.

– Надо же, – удивилась такому сервису в глуши Саша. – Дорого, наверное.

– Не дороже денег, – махнула рукой тетя Нюра. – Себе одной-то я такого не позволяю. А за твои деньги почему бы и нет. Еще и мне немного да достанется. Ты же не против?

– Нет, конечно. Вы угощайтесь на здоровье. А вообще у вас часто жильцы бывают?

– Да откуда ж им взяться часто-то? – горестно махнула рукой хозяйка. Положила себе на блюдце творога со сметаной. Самую малость, не больше столовой ложки. У Саши от жалости сердце сжалось. – Вот когда охота, а на базе мест не хватает, бывает, что у меня кто и останавливается. Пять-шесть раз в год. Летом охоты на водоплавающих нет, так здесь просто что-то типа базы отдыха. Семьями приезжают и с детьми тоже. Так они недельку на базе поживут с ее-то ценами, а потом ко мне перебираются. Места те же, воздух, лес, река… А стоит в три раза дешевле, а то и в пять. Но тоже за лето три, максимум четыре раза так везет. Но все равно прибавка к пенсии неплохая выходит.

– Тяжело вам, наверное, одной, – вздохнула Саша. – Мне Клавдия Петровна сказала, что у вас сын умер. Давно это случилось?

Тетя Нюра поджала тонкие старушечьи губы.

– Клавка бы не лезла, куда не просят. Про свою бы семью рассказывала, а не в мою жизнь лезла. Мой Петруша не умер. Убили его. Уж, почитай, два года назад.

– Как убили? – ахнула Саша. – Кто?

– Да в том-то и дело, что так и не узнали кто. Постановили, что несчастный случай на охоте. База тогда только открылась, первых гостей приняла. Тоже, как сейчас, весенняя охота на селезней открылась, вот Петруша в лес и отправился. Он у меня страстным охотником был. Манных квохт держал. В сарае, вон, за домом. В любую свободную минуту все с ними возился. Его даже Аржанов нанял егерей своих учить. Да-а-а. Мишка-то и без того умел, у Петюни моего и учился, а остальные-то молодые совсем, зеленые. Вот им Петя уроки и давал. И обустраивать питомник помогал. В ту зиму и весну мы очень хорошо жили. Зарплата у Пети была большая. Аржанов не скупился, честно платил. Мы и телевизор тогда новый справили. И диван в Петину комнату купили. А потом Петя в лес ушел с ружьем и не вернулся. Мертвым его нашли. Убитым. Кто-то из охотников, кто в то время на базе находился, в него нечаянно попал. А кто, так и не нашли. А может, и искать не стали. Сюда ведь разные «шишки» приезжают. Им никто из-за простого егеря биографию портить не станет.

В голосе тети Нюры сквозила ставшая привычной горечь. Саша же неожиданно сильно рассердилась на незнакомого ей владельца охотничьей базы. Вот ведь, все восхваляют этого самого Аржанова, даже Глафира. А он убийцу искать не стал, да и вообще дело замял, чтобы репутацию своей драгоценной базе не портить. А вывод из этого следует только один. Плохой он человек. Так она своей хозяйке и сказала.

– Да что ж ты, деточка. Александр Федорович тогда сразу сам примчался, из Архангельска своего. Настаивал на расследовании. Он-то как раз ничего скрывать не хотел. Да только тот, кто это сделал, умело спрятал концы в воду. Ружья не нашли, из которого Петю застрелили. Все собрали и проверили, а не нашли. Может, стрелок его в озере утопил. Может, спрятать сумел, а потом втихаря вывезти, это уж я не знаю.

– Но, если у кого-то при проверке не оказалось его ружья, значит, к этому человеку и надо было хорошенечко присмотреться.

– У одного гостя ружье пропало. Так и не нашли его. Но у него алиби было. Выяснили, что не он в Петрушу стрелял. Ладно, девочка, не будем о грустном. Ешь блинчики. И варенье вкусное. Я его летом сама варила.

После ужина тетя Нюра уселась смотреть телевизор. Она и Саше предложила, даже была готова уступить свое кресло, но Саша телевизор не смотрела никогда, поэтому вежливо отказалась, ушла в свою комнату, включила на ноутбуке детективный сериал, уютно устроилась на кровати, да так и заснула под него, утомленная обилием свежего воздуха и новых впечатлений.

Утром она открыла глаза, когда солнечный свет заливал комнату. Плотных штор в ее комнате не было, только невесомые тюлевые занавески, колыхавшиеся сейчас под струей воздуха из открытой форточки. Саша потянула к себе телефон. Часы показывали без десяти семь.

Взгляд упал на севший за ночь компьютер. Когда она уснула, он продолжал показывать сериал, пока не разрядился. И как теперь прикажете на нем работать? Саша вскочила с кровати, подключила зарядник, надеясь, что к тому времени, как она позавтракает, уже можно будет начать работу. Или сначала прогуляться? Например, к старинной усадьбе, про которую ей рассказывала тетя Нюра. Почему бы и не начать день с прогулки.

Вдали раздался одиночный выстрел. Потом, после небольшого перерыва, еще один и еще. Саша вздрогнула, но тут же вспомнила, что сейчас сезон весенней охоты. А охотятся, как правило, на рассвете. Так что нет ничего необычного в выстрелах.

Она быстро оделась и вышла в кухню, где орудовала хозяйка, раскатывавшая тесто. Ах да, сегодня же на завтрак были обещаны пироги.

– Ранехонько встаешь, – поприветствовала ее тетя Нюра, не обратившая на выстрелы, похоже, ни малейшего внимания. – Пироги будут через полтора часа. Дождешься или пока блинами тебя накормить? Только сразу предупреждаю – вчерашние.

– Доброе утро, Анна Ивановна. Дождусь. Я пока до усадьбы прогуляюсь и, если вы не против, пару блинков с собой возьму. Очень уж они у вас вкусные.

– Бери-бери, доесть надо. И погуляй, конечно, девонька. Вон ты какая бледненькая. Видать, всю зиму взаперти провела. К половине девятого только возвращайся. Все готово будет.

Пообещав, что непременно вернется, Саша положила в пакет три кружевных блина, натянула ботинки и вышла на крыльцо. Ее глазам открылась ставшая уже за сутки привычной картина мирного деревенского утра. Уходившая влево дорога вела к усадьбе, вправо – к охотничьей базе. Что ж, сегодня ей в другую сторону.

Саша сбежала с крыльца, потянула на себя скрипучую калитку и нос к носу столкнулась с человеком, вчера проводившим ее до дома тети Нюры, неприятным жильцом Клавдии Петровны.

– Здравствуйте, а вы тут что делаете? – выпалила она.

– А почему вас это интересует? – в свою очередь удивился мужчина. – Улица вроде не купленная. Могу ходить, где хочу.

И не придерешься.

– Вы были на охоте?

И чего она к нему пристала.

– Нет, я не мог быть на охоте, у меня экипировка неподходящая.

Саша не совсем поняла, что он имеет в виду, а потому оглядела сомнительного собеседника с ног до головы. Одет он был в камуфляжный, вполне подходящий для охоты костюм и высокие ботинки армейского образца. Кажется, такие называются «берцы». Не ватные штаны на подтяжках, как вчера. И почему у него неподходящая для охоты экипировка? Ах да, он без ружья.

– Мы вчера с вами не познакомились, – сказал мужик миролюбиво.

Саша вздернула подбородок. Вот еще. Не собирается она с ним знакомиться.

– Меня зовут Игорь Данилов. А вас?

– Александра Архипова. То есть Александра Андреевна.

Имя, которым пользовались ее студенты, подходило в данной ситуации гораздо лучше. Ни малейшей фамильярности Саша допускать не собиралась.

– Ясно… Александра Андреевна… – В мужском голосе слышалась явная издевка, и Саше вдруг захотелось огреть Игоря Данилова по голове чем-нибудь тяжелым, чтобы стереть противную ухмылку с лица.

Лицо, кстати, сегодня было чисто выбритым и оттого немного более привлекательным, чем накануне. Вчера Александре показалось, что незнакомцу около пятидесяти. Сегодня же она понимала, что он, скорее всего, ее ровесник, может, на пару лет старше. Игорю Данилову точно было не больше сорока. Хотя зачем ей эта информация? Что она ей дает?

– Пустите, я пойду, – выпалила Саша.

– Да я вас и не держу. – Он пожал плечами и сделал шаг назад.

Саша тут же смутилась и покраснела. И почему она в его компании чувствует себя такой незадачливой. Что ни сделает, все не так. Обойдя неприятного типа по дуге, Саша двинулась по Рябиновой улице, мимо необитаемых домов. Впрочем, из трубы одного из домов, еще вчера выглядевшего нежилым, вился дым. Там топили печь.

Проходя мимо, Саша заметила в окне человека. Точнее, мужчину. Он стоял у окна и смотрел на улицу, но, поймав Сашин взгляд, тут же задернул занавеску. Саша только успела рассмотреть, что он высок, крепок и уже немолод. Лет шестидесяти, наверное, – не разберешь. Тут же забыв про него, она дошла до околицы, осмотрела открывшееся перед ней чернеющее землей поле, по которому вилась узкая извилистая тропинка. Впереди на пригорке перед кромкой леса открывалась усадьба, точнее трехэтажное, довольно красивое здание, построенное, как и положено настоящей русской усадьбе, в стиле классицизма.

На глаз до здания было минут пятнадцать ходьбы. Для утренней прогулки самое то. Саша зашагала по тропинке, прокручивая в голове известные со времен учебы в институте факты из истории дворянских усадеб, насчитывающей шесть столетий. Уже в селениях Древней Руси дом наиболее зажиточного хозяина стоял чуть особняком. Однако развитие усадебное строительство получило лишь при Петре Первом, дарившим земли своим сподвижникам.

Возводя на этих землях комплексы строений, хозяева одновременно создавали и будущие традиции, обряды, мораль, и специфический стиль ведения хозяйства, в котором находилось место и будням и праздникам. Именно поэтому устройство усадьбы продумывалось до мельчайших мелочей.

Стены видневшегося впереди дома были покрыты желтой краской. Большинство господских домов были желтыми и с белыми колоннами, что символизировало богатство и духовность. Деятельные хозяева, обладавшие повышенной властностью, предпочитали красные фасады. Что ж, местные помещики Румянцевы такими качествами, видимо, не отличались, но и склонными к уединению философами не являлись, поскольку в этом случае покрасили бы свой дом в серый цвет.

После восемнадцатого века новые усадьбы появлялись редко. Хозяева поместий, как правило, ограничивались реставрацией и ремонтом существующих зданий. В ансамбль помимо господского дома входила еще и так называемая «экономия»: конный и скотный двор, амбары, оранжереи, теплицы, флигели и дома для прислуги, которые строились единообразно с домом и парком. Классический стиль предусматривал наличие колонн, портиков, фронтонов фасадов и даже скульптур. Что ж, наверное, на все это действительно будет интересно посмотреть.