Шепот Киприды
Доброе утро
Я уже проснулся! Проснулся и не хочу пока открывать глаза, хочу просто, как обычно, поваляться на левом боку, понежиться и дождаться, когда жена придет с кухни, мягко шаркая тапочками, и начнет меня будить. Притворяюсь, улыбаясь, делаю вид, будто пробуждаюсь именно от ее прикосновений и поцелуев, и потягиваюсь, попискивая как маленький мальчик. Эта привычка сформировалась уже давным-давно, и я даю любимой право командовать процессом моего выхода из сновидений. Она даже не догадывается, что я проснулся гораздо раньше, чем она, и играю свою роль в этом процессе. Когда же она видит, что я прикидываюсь и играю с ней, звонко смеется и называет меня хитрюгой. Какое-то время я продолжаю лежать неподвижно, чтобы обязательно запомнить то, что я видел во сне. Нужно ли мне это, и пригодится ли оно мне? Не уверен, но думаю, что да…
Вода сильным напором течет из крана, шумно бьется о дно раковины, и затем клокочет где-то далеко-далеко в сливной трубе, улетая все дальше в подземную и бесконечную клоаку, а я подолгу стою перед зеркалом в легкой задумчивости, пристально вглядываясь в отражение идеально чистой поверхности зеркала. Долго разглядываю себя, улыбаюсь, подмигивая правым глазом, и тихо напеваю: «… Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит челове-е-ек…». Глажу ладонью по небритым щекам, а затем закидываю назад свою густую поседевшую шевелюру, пропуская ее меж пальцев обеих рук. Заходит жена и, пока я стою, как памятник, опершись обеими руками о раковину, неотрывно глядя в зеркало, выключает напрасно льющуюся воду, приговаривая: «Вода нынче дорогая, олигарх!». И, звонко шлепнув ладонью по моим ягодицам, уходит, закрыв дверь и обдав мою спину потоком прохладного воздуха.
– Вот как, олигарх! Боже мой, сколько лет мы вместе, а я не могу насытиться ею, нет, скорее насладиться. Она для меня – будто бы непрочитанное многотомное произведение. «Вечно бы читал и читал, а затем бы еще и еще, еще и еще!» – еле слышно прошептал я и, отерев лицо жестким вафельным полотенцем, вышел вслед за ней через несколько мгновений.
Только я один в семье вытираюсь таким полотенцем, привычка осталась от службы в армии. Вначале просто прикладываю к лицу и убираю от него, внимательно вглядываясь зачем-то в мокрое отражение, а затем вытираюсь и, выключив свет, выхожу.
– Какие у тебя на сегодня планы? – спросила жена, наливая горячий кофе в чашки.
Я, подумав какое-то время, сказал:
– С утра хотел закончить картину, которую начал перед первомайскими праздниками, после обеда – к сыну в офис, потому что преподавать сегодня не еду, вечером пою в хоре. В общем, я сегодня не в твоем распоряжении, если только совсем поздно! Хорошо?
– Хорошо, только будь, пожалуйста, на связи, чтобы я не волновалась, а то ты вечно недоступен! – ответила она. Затем быстро оделась, поцеловала перед уходом, как обычно, меня в макушку и уехала на процедуры к косметологу, после которого ей предстояло отправиться на литературный совет.
Я же быстренько забежал в кабинет и записал в блокнот некоторые интересные детали из увиденного в ночи сновидения. После – наскоро оделся и, громко хлопнув входной дверью, неспешно спустился по лестнице. Специально так, чтобы как можно громче стуча каблуками своих «казачков», привычно нервировать соседей этим громким лестничным степом. За спиной я слышал «все, что нужно» в свой адрес и хохотал. Этот прикол был моей утренней зарядкой. Картину закончу потом, ближе к ночи напишу другую – «Вечерний пейзаж»…
Май нейм из…
Меня зовут Аким. Аким Ненароков. Да-да, вот такое достаточно редкое имя, данное от рождения мне моими родителями. Вернее сказать, об этом их просили мои бабушка и дедушка по отцовской линии. Не знаю, с чем это было связано, ведь ни у кого из предков такого имени не было, я интересовался. Я очень горжусь им и его значением! У некоторых народов оно означает «созданный Богом», у кого-то – «умный», «образованный», «мыслящий», «ученый». А мне нравится, как у японцев: «ставленник Божий» или «воздвигнутый Богом». Конечно же, все это фольклор разных народных и религиозных течений, и, тем не менее, мне нравилось значение моего имени, и я нет-нет, да и гордился им где-то внутри себя, особенно когда с утра гляделся в зеркало. Да что тут лукавить, меня порой просто распирало от важности, и я стоял перед своим отражением руки в боки, нахмурив правую бровь.
Я художник, преподаю в Московском государственном областном университете. Он находится в Мытищах на улице Веры Волошиной, 24. Направление моего преподавания – стиль ар-нуво (французский модерн). Очень редкий, конечно, стиль, самыми явными представителями которого являются австриец Густав Климт, чех Альфонс Муха и француз Поль Гоген. Из всех троих я больше всего любил Поля Гогена, ну и старался, конечно же, всячески подражать ему.
Самое удивительное, что преподаю этот самый французский стиль живописи только я один не только в нашем университете, но и во всей стране. Да-да, вот так случается. Видимо, в нашем потребительском мире на первом месте – не творение рук человеческих, а компьютерные технологии, настоящее искусство уходит куда-то за кулисы, и самое страшное – зачастую исчезает в неизвестном направлении. Иногда, редко, конечно, делаю экспертизу картин на подлинность, на это дед натаскивал меня аж с пяти лет. Не люблю я это занятие, чувствую некое отторжение, хотя и платят за него прилично. Хорошо, что просят об этом крайне редко.
Есть еще одно хобби. Иногда я уезжаю и пишу природу где-нибудь на просторах остатков Подмосковья, или недалеко от дома на берегу гребного канала у нас на западе Москвы пишу природу, где на заднем плане нависают огромные небоскребы – Сити. Отдаю картины давно знакомым ребятам, которые продают их на Крымском валу на набережной, и, как ни странно, мои картины расходятся достаточно неплохо, поэтому дополнительная копейка от этого самого хобби всегда создает звон и шелест в кармане.
Есть еще один секрет, скорее тайна за семью печатями, для всех, даже для моей семьи. Есть зарисовки и три-четыре картины, созданные мною из моих сновидений, эти картины никто никогда не видел.
И еще я пою в хоре, да-да, в церковном хоре, сам удивляюсь себе, но мне это занятие нравится, хотя делаю я это не очень часто, но все же делаю. Несколько лет назад я познакомился с интересным человеком, Петром Иноземцевым, когда рисовал Живописный мост через Москву-реку. Со временем Петр стал моим учеником, и достаточно неплохим, а я, в свою очередь, научился неплохо петь благодаря ему. Мы стали друзьями, редко встречающимися, но хорошими друзьями, хотя, говорят, в наше время это редкость, люди все больше отдаляются друг от друга, чем общаются и, тем более, дружат.
Когда я заканчивал картину вечернего пейзажа, где солнце уже почти касалось горизонта, раздался телефонный звонок. Обычно я стараюсь не отвечать на незнакомые мне номера, а тут как будто кто-то приказал ответить. Я ответил и не закончил картину…
Пепел перемен
Ну зачем я ответил на этот звонок, господи боже мой, ну заче-е-ем? Ведь нужно было вначале закончить писать этот закат, тем более что таким невероятным и удивительным он бывает крайне редко, да и поймать такие тона и оттенки можно только один, ну максимум, два раза в год. Но я все же ответил, и мне предложили встречу, интересную встречу… Странную встречу. Звонивший предложил такое, от чего я не смог отказаться, и ответил положительно, практически не задумываясь. Мне предстояло, причем за довольно ощутимый гонорар, проверить на подлинность три картины Поля Гогена. Как я уже говорил, практиковать подобные вещи мне приходится крайне редко, но подержать в руках практически подлинники Гогена… Я готов был это сделать и бесплатно. На завтрашний день мы договорились о встрече.
Мне предложили в 14.00 стоять на углу возле гостиницы «Украина» со стороны Кутузовского проспекта, что я собственно и сделал, а свой авто оставил на парковке вдоль набережной Москвы-реки за гостиницей. К тротуару подъехал большой черный американский вэн, из которого вышел человек в затемненных очках, с лысой головой, выбритой до блеска, и жестом предложил сесть в машину. Я послушно сел. Расположившись в очень удобном кресле, находившимся ровно посередине салона авто, я огляделся. Позади в полумраке неподвижно сидел мужчина крепкого телосложения, с зачесанными назад длинными волосами, а впереди – тот лысый в темных очках. Внутри салона горел тусклый свет, создавая интимный полумрак, а через стекла автомобиля совсем ничего не было видно, скорее всего стекла были затемнены наглухо. Машина тронулась. Негромко играла музыка Франца Шуберта, кажется, это была «Прекрасная мельничиха», и я, наслаждаясь бесконечным количеством интерпретаций от свежей наивности до безнадежного отчаяния молодого подмастерья, влюбленного в красавицу-служанку, кажется, задремал.
Ехали долго, сквозь дремоту я переживал о том, правильно ли припарковал свой автомобиль, не увезут ли его на штрафстоянку, а затем, видимо, совсем провалился в сон, и казалось, будто музыка играла не в салоне авто, а у меня в голове. Моему удивлению не было предела, когда по прибытии на место перед выходом из вэна мне завязали глаза. Я не стал возмущаться, меня это даже позабавило: вспомнилась похожая сцена из какого-то фильма.
Кто-то взял меня под левый локоть и поддерживал все время, пока мы поднимались по лестнице. Глаза развязали, как только мы вошли в дом, и я зажмурился, но не от дневного света, а скорее от того, что стены внутри дома были абсолютно белыми, вернее сказать, белее белого. Несколько секунд я постоял, затем, протерев глаза, пошел вперед по совершенно черному мягкому бархатному полу. Удивительное сочетание цветов: абсолютно белый на потолке и стенах, и совершенно черный на полу. Интересно, если весь этот белый свет пропустить через призму, можно получить спектр, радугу, например? А затем все цвета смешать воедино, и тогда получится нечто черное, ну не совсем уж черное, а грязно-серое в черноту.
– Детский сад, ей-богу, первый класс церковно-приходской, и физика в первый год обучения… Белый переходит в цвета, а черный – это полное отсутствие цветов! – подумал я и ухмыльнулся, шагая дальше по огромному залу, посередине которого находился большой лестничный марш. Я обернулся: кроме меня здесь никого больше не было, а дверь наружу была закрыта.
– Первый класс церковно-приходской… Вы меня рассмешили, данная фраза прямо напоминает выражение из детства, очень давно ее не слыхал! – вдруг из ниоткуда раздался голос.
– Как это возможно? Я не говорил вслух! Кто вы?
– Все очень просто, это телепатия!
– Я думал, что это каменный век, и об этой методике уже забыли.
– Забыли, но не все. Сейчас век технологий, но кое-что из прежнего остается неизменным. Да, простите, забыл представиться, я – Роберт, и на этом достаточно, но если хотите, Роберт Ионович. Ионович – это не фамилия, а отчество, отца звали Иона. Давайте просто по имени, мне так удобней общаться. Вы – Аким, я – Роберт. Для меня не составляет никакого труда слышать то, о чем Вы думаете. Такую практику еще с детства я проходил с моими учителями. Я настраиваюсь, глядя на Вас, слушаю Ваш голос, наблюдаю за эмоциями, а дальше все просто – я читаю Вас. Представляете? Для Вас, естественно, это является бредом хотя бы потому, что Вы этого не знаете и не умеете. Все просто: Вы умеете одно, а я – другое.
Голос шел будто бы из пространства, не было ощущения, что из динамиков, но и того, кто говорил, в помещении не было. Я несколько раз обернулся вокруг своей оси в надежде увидеть говорящего. Его тембр мне отчетливо и ясно напоминал тембр только одного человека, любимого мной с детства, это был голос удивительного актера Юрия Яковлева, того самого смешного Ипполита из фильма Эльдара Рязанова.
Тем временем он продолжал:
– Сразу к делу. Вы переступили порог моего дома, тем самым дав согласие на сотрудничество со мной. Не доезжая до этого дома, еще в городе можно было отказаться и выйти из авто, и никто, ни одна живая душа не смела бы Вам препятствовать. Так происходило с предыдущими экспертами, и будет происходить со следующими. Так будет всегда.
– Но я не давал никакого согласия! Я не подписывал никаких документов, я никому ничего не должен! И потом, никакой я не эксперт. Я – художник, свободный художник, заметьте! И преподаватель, и ни от кого не завишу, оставьте меня, пожалуйста, в покое, я передумал и хочу домой.
– Знаете, Аким, свобода, независимость, покой – все это очень дорогие вещи для мира, в котором мы все существуем. Вот, например, свободу нужно заслужить, независимость нужно обрести, а покоя добиться! Ну, во всяком случае, я так понимаю, это дары мира, и меня так учили их понимать, а Вы так легко разбрасываетесь этими понятиями. Да-да, понятиями, а не просто пустыми словами.
Мне категорически не нравился наш диалог.
– Не будьте ко мне так категоричны и прекратите доминировать, мы разговариваем всего пять минуть, а Вы ведете себя так, будто я Ваша собственность.
– Именно так и есть, Вы перешагнули порог дома, а значит Вы – мой. Я вообще владею только теми, кто дал согласие, я имею в виду человека мыслящего или разумного. Homo sapiens, помните? А все остальное я беру, забираю или покупаю. Да, и, конечно же, бережно храню. Вы все увидите, я Вам все покажу. Поднимайтесь по лестнице…
– Подождите, подождите, по телефону был разговор о картинах Поля Гогена, и…
Не успел я сказать эту фразу, как меня потянуло к окну, когда я проходил по помещению, периферийным зрением заметил некое движение в нем. Но это было не чье-то движение за окном, а мое отражение. Подойдя к окну, я увидел себя и задний план светлого помещения. Зеркала… зеркала были с легкой подсветкой, и от этого возникало ощущение, что за окном есть дневной свет. То-то я сразу не заметил, что в огромном зале много небольших окон и нет ни одной шторы или занавески. Все было очень странным, загадочным и неестественным…
Я стоял, оперев о подоконник обе руки, и рассеянным взглядом смотрел в отражение в зеркале, в котором видел только себя, и думал: «Вот, Акимушка, попал ты, видимо, в какую-то неприятную историю! – а затем, громко рассмеявшись и посмотрев вверх в потолок, сказал протяжно, как бы сам себе, – господи боже мой, ну зачем я ответил на этот звоно-о-ок?»
– Ну хватит, Аким, прекратите уже капризничать и поднимайтесь по ступенькам. Смелее, смелее!
Поднимаясь по широким ступеням со слегка срезанными углами, я обратил внимание на то, что звука от моих каблуков нет, вернее, он есть, но какой-то уж очень приглушенный. Я подумал о том, что, видимо, при архитектурном расчете этого здания хорошо посчитали своды и применили отличные звукоизолирующие материалы.
Тут же хозяин дома ответил:
– Вы совершенно правы, мой друг, одно Вы заметили, но не учли – здесь вообще нет ни одного окна, а выполнена лишь имитация, в которую Вы смотрели. Хорошо выполнена работа по микроклимату, в этом доме всегда хорошая погода. Да-да, именно погода. Ее можно менять на пасмурную и влажную или на сухую и солнечную. Не люблю слово «климат», «погода» – красиво, как в песне, помните: «Главней всего…». Что? Правильно: «…погода в доме, а все другое – суета…»
– Мы не друзья с Вами, Роберт, мы не подружились, Вы заманили меня сюда.
– Нет-нет, Вы не правы, мой новый друг! Я предложил Вам сотрудничество, и для этого Вы здесь. Просто есть определенные условия нахождения в моем доме.
– Вы предлагали посмотреть три картины! Где они? Давайте я прямо сейчас посмотрю и уеду уже!
Он перебил меня:
– Да не волнуйтесь Вы так. И картины Вы исследуете, и пообедаем вместе, выпьем хорошего вина, выкурим по сигаре. Выше голову!
– Я не курю!
– Я тоже, но сигара – это другое, это не сигарета, махорка или табак, к которым привыкаешь. Сигара – это нечто совсем иное! Вот смотрите: наливаете в бокал Chateau Gruaud Larose, ну допустим, 2016 года, достаточно молодое вино, закуриваете сигару, опускаете ее кончик в бокал, держите пару секунд и делаете затяжку, ну или, скажем, две. Подержите во рту дым совсем чуть-чуть и выпускайте, почмокайте немного, и Вы ощутите нечто, а уж затем сделайте глоток вина, небольшой совсем, и так смакуйте!
– Знаете, у меня аж слюнки потекли, хотя я ни разу в жизни ничего подобного не делал.
– Я Вас обязательно научу, прямо сегодня. Ну что Вы встали и замерли, поднимайтесь дальше и ступайте по коридору, только слушайтесь обязательно меня, обязательно слушайтесь.
Поднявшись наверх, я увидел большую открытую дверь и пошел в ее сторону. Не было никаких выключателей, свет зажегся как бы сам по себе. Я пошел по коридору, нет, скорее по некому проходу, где по левой стороне не было ни одной двери, а по правой располагались просторные залы, это было видно из-за того, что так называемый коридор был очень широким.
Голос Роберта пояснил мне, что нужно будет останавливаться напротив каждого зала для короткого экскурса, но заходить в пространство зала нельзя, во всяком случае, без разрешения.
Я встал перед большим залом, где посередине, чуть дальше к стене на тонкой стойке без стеклянной витрины было выставлено яйцо Фаберже. Это было самое дорогое из всех яиц – «Зимнее яйцо». Но оно не могло тут находиться! Или могло? Ерунда какая-то. Я, помнится, читал, что в последний раз оно выставлялось на аукционе в 2002 году, и его купил принц Катара. У меня почему-то пробежал холодок по телу.
– Это, видимо, копия, а я-то подумал…
– Хочу сразу предупредить, здесь нет копий, а только подлинники, верней кое-что есть, но это не копии, а дубликаты, так точнее. В общем, это то, что выполнялось одной и той же рукой, но это не особо важные и значительные мастера, – уверенно ответил он.
– Не хотите ли вы сказать, что и «Мона Лиза» у вас есть?
– Проходите, пожалуйста, дальше, она как раз в следующем зале.
Я разволновался и достал из кармана флакон с лекарством, чтобы вдохнуть, так как спазм перехватил дыхание: я же, знаете ли, астматик с детства. Есть уверенность, сформированная годами, и я всегда знал, и для меня, как и для всех, являлся догмой тот факт, что «Мона Лиза» хранится в Лувре, и точка. Это даже не обсуждается.
– Давайте так: мы будем общаться вслух, я не буду «читать» Вас. Есть вещи, которые многих могут повергать в шок, а для иных – это норма. Но кто Вам сказал, что все подлинные произведения искусства обязательно должны храниться в музеях или на выставках для всеобщего обозрения. Они все находятся в частных коллекциях на разных континентах у «сильных мира сего».
– А вы один из них?
Он усмехнулся:
– Смотря, в какой области…
– Видимо, в Московской?
– Ха-ха- ха! Вы молодец, и смелый, с юмором. Нет-нет, не только в Московской, как Вы смели заметить, но и во многих местах нашей страны и мира, в некоторых его частях. Нужно понимать несложные вещи, и Вам давно пора понять, что…. Короче, смотрите: у каждого «сильного» есть своя миссия, или, так сказать, работа. Нельзя объять необъятное, одни занимаются политикой и мироустройством, другие – производствами различными, третьи – технологиями, четвертые – разными видами искусств, пятые управляют мозгами через религию и секты, ну и так далее. А Вы до сих пор думаете, что все шедевры в музеях? Нет, любезнейший, все общее может быть только на ВДНХ, барахолках на Парижских набережных и в Третьяковской галерее на Крымском валу, а также в подобных местах во всех уголках мира. Давайте как-нибудь в другой раз я Вам расскажу, как в реальности устроен мир, его формы и взаимоотношения между видами. Проходите дальше, как раз к ней, к «Моне Лизе».
Медленно и неуверенно ступая, я оказался аккурат напротив шедевра метрах этак в пятнадцати. Прожектора ярко освещали его и, при учете большого расстояния, все было видно очень отчетливо. Постояв какое-то время и внимательно посмотрев на картину, я повернулся и, пожав плечами, пошел дальше. Дальше больше: передо мною уже был «Крик» Эдварда Мунка. Я рассмеялся… Роберт промолчал…
В следующем зале меня ждало другое чудо – картина Поля Сезана «Игроки в карты».
Моему недоумению не было предела.
– Пожалуй, я выпью вина, а может, и чего-нибудь покрепче. Ну, и от предложения выкурить сигару скорее всего не откажусь.
– Давайте закончим начатое, а уж затем и отобедаем. Нет уж, пожалуй, поужинаем…
Естественно, я как гость повиновался и пошел дальше, попутно вспомнив, что я уже не гость, а собственность Роберта. Ухмыльнулся и по-детски шмыгнул носом.
Перед следующим залом стояла кушетка, я уселся на нее, а уж затем, взглянув на дальнюю стену, вскочил. На стене находился «Спаситель мира» Леонардо да Винчи. Я глазам не верил. Насколько я знал, это была самая дорогая картина в истории. Ее стоимость составляла аж 450 миллионов долларов. Я плюхнулся задницей на кушетку, стоявшую позади.
– Что, голову закружило? – засмеялся Роберт.
– Слишком много информации, а день еще не кончился, все словно в тумане и будто не со мной.
– На сегодня наша с Вами экскурсия заканчивается. Проходите в последний зал, где вас ждут те картины, о которых мы говорили по телефону.
– А что, больше у вас ничего нет, это все?
– Знаете, Аким, в этом здании десять тысяч квадратных метров и преогромное множество таких вот небольших залов, где хранятся шедевры мирового искусства. Их часть, конечно, как я уже говорил чуть раньше.
– А можно еще посмотреть?
– Конечно же нет, Аким! Сюда приезжают люди такого уровня и платят такие деньги, какие Вам, видимо, и не снились, а Вы хотите проскочить на дармовщинку или, как еще говорят, на халяву. Нет, теперь работать, только работать. Сначала покушать, отдохнуть, а с утра – вперед и с песней.
Я прошел дальше, и вот тут меня ожидал действительно сюрприз. На стене висели три картины, суммарной стоимостью превосходящие и самого «Спасителя мира» с «Зимним яйцом» вместе взятых. Это были три шедевра, которые я видел только в копиях, на картинках журналов и на просторах интернета, кроме одной, ее я видел вживую когда-то давно в Лондоне.
«Мечта» 1897 года, «Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идем?» (1897-1898) и, конечно, «Когда свадьба?». Меня, конечно, затрясло, как маленького, захотелось, как в детстве, засучить ножками от радости.
– Можете к ним подойти, ну же, смелее, смелее.
У меня словно ноги отказали, появилось ощущение, будто они были пустотелыми, и в них налили свинца. Я не мог сдвинуться с места.
– Ступайте уже, что Вы, как кисейная барышня, растерялись-то весь? Согласились увидеть, так вперед. К этим как раз и можно, и нужно.
Постояв какое-то время, я шагнул вперед, и уже секунд через десять приблизился к картинам.
– Но этого не может быть просто потому, что этого не может быть никогда. Я точно знаю, что первая картина находится в Институте искусства Курто, что в Лондоне, вторая в настоящее время – в Музее изящных искусств в Бостоне, в США, в штате Массачусетс, а третья картина в 2015 году была продана музейному ведомству Катара.
– Я в Вас не сомневался, но мне не нужны Ваши познания как гида, мне нужно, чтобы вы проверили их на подлинность, и все, пока все.
Картины были хорошо освещены. Этот яркий свет не резал глаза, он был достаточно мягким и приятно растекался по полотнам. Перед ними стоял стол, на краю которого лежали инструменты, а посередине – специальное приспособление, наподобие большой струбцины для крепления экспоната. Я подошел вплотную к столу, затем, неспешно обойдя его, направился к картине «Когда свадьба?», висевшей слева. Двигая головой то вперед, то назад, я поймал самый нужный мне ракурс и стал разглядывать картину, скользя по ней глазами.
– Я могу до них дотрагиваться?
Он удивился:
– Вы? Конечно, можете. Я повторяю, для этого Вы здесь. Да, и у Вас отличный опыт чувствительности картин пальцами. Вы же изучали этот стиль пальцами? Прикасайтесь, прикасайтесь смелее!
Я отошел от картин и вернулся к столу, на котором лежало большое количество инструментов, линз и растворов. Из всего этого огромного набора я взял широкую и мягкую пилку, которой работает специалист по маникюру, и стал аккуратно стачивать ей кожу на верхних фалангах пальцев ближе к ногтям, так как там находятся самые чувствительные места. Нельзя было переусердствовать, чтобы не стереть до крови, иначе все пойдет насмарку. Я не трогал мизинец и большой палец, мне нужны были только остальные три. Закончив процедуру, я протер руки раствором и вернулся к картинам на прежнее место. Протянув руку, я коснулся того места, на котором были две фигуры в розовом и голубом одеяниях. Затем рука скользнула вверх к ветви дерева, под которым сидели две девушки-таитянки. После, дотронувшись до дерева, я убрал руки и подошел ко второй картине. Была идеальная тишина, и я слышал только биение своего сердца и, кажется, уже потерялся во времени, скорее даже забыл о нем.
Картина «Мечта» всегда притягивала меня, и, я бы даже сказал, влекла, именно влекла. Когда-то давно, находясь на стажировке во Франции, я выкроил время и, купив билет, рванул в Лондон на скоростном поезде, мчавшимся по тоннелю под Ла-Маншем, чтобы увидеть ее хотя бы раз. Видел я «Мечту» не совсем близко, метрах с трех и за стеклом.
Я протянул руку и отдернул ее назад, затем снова дотронулся до лица девушки-таитянки, сидевшей в позе лотоса на переднем плане, ее правая рука оперлась на колено ее правой ноги. Нежно погладил пальцами таитянку по щеке и дотронулся до губ, немного задержавшись на них, затем рука неспешно прошлась по ее плечу, а затем скользнула по ее смуглой руке вниз и легла на колено левой ноги. Я снова отдернул руку, и снова протянул ее к картине, дотронулся до обнаженной правой груди девушки. В этот момент я ощутил прилив крови к голове, жжение в щеках и жар во всем теле. Потом кровь, как будто бы мощным потоком, хлынула вниз и ударила прямо туда, вниз, ниже пояса, и я явно ощутил сильную эрекцию, эрекцию и стыд одновременно и, подавшись назад, уперся пятой точкой в стол, закрыв лицо руками.
– Я Вас очень понимаю Аким, очень, – вернул меня в реальность голос хозяина, – со мной тоже часто так бывает, когда я получаю желанный экспонат в свою коллекцию, зная о том, что я ее единственный владелец на Земле. Как говорил Леонид Брежнев о «чувстве глубокого удовлетворения», помните? Только естественно, он никогда не употреблял слово «экстаз», а то можно было бы подумать, что наша страна вечно жила в нем. Высшая степень наслаждения от осуществления мечты, лицезрения кумира, желанной женщины и многого, многого другого – все и не перечесть. Продолжайте, мой друг, продолжайте, и ничего в этой жизни не стесняйтесь. Все, что окружает нас во Вселенной, является естеством, и главное, помните, что искусство и творчество – это самый короткий путь к Творцу, а он, как известно, не создает и не творит ничего неестественного во Вселенной. Нет, конечно, существуют ограничения и запреты, обязательно, а то мы так можем дойти и до совсем бесстыдного и отвратительного, людям только дай волю.
Немного постояв и успокоившись от нахлынувших чувств и эмоций, я подошел к следующему шедевру «Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идем?». Я тут же вспомнил книгу Бернарда Вербера, где главного героя постоянно волнует вопрос: кто я, и куда иду?
Это была самая загадочная картина Гогена, и, по–моему, самая дорогая. Когда он ее закончил, то решил покончить собой. Ужас какой! Я провел по картине рукой и резко отдернул, когда она проскользнула около синего идола, который был в левой стороне от центра картины. От него повеяло холодом и ветром мистификации. Я снова отошел к столу и сел за него, скрестивши руки на груди.
По ощущениям я понимал и даже знал, что это конечно же Гоген, не было сомнений, во всяком случае стилистика, мазки и их размер говорили о его руке, ощущалась сдержанность и отсутствовала размашистость так же, как и у его друга Винсента Ван Гога. У меня с детства была огромная возможность соприкасаться с художественным искусством и касаться руками многих произведений. Я был приучен с детства изучать картины именно пальцами, а затем уже работать с линзами и микроскопами, ну и, конечно, со специальными растворами. Тогда я жил в Ленинграде, и учил меня дед, он служил в Эрмитаже. Как раз в Эрмитаже находилось 20 картин Поля Гогена, на которых меня и «натаскивали» дедушка и бабушка по вечерам, когда мои сверстники гоняли по каналам на великах, играли в футбол или в казаков-разбойников. Не знаю, почему меня приучали именно к Гогену и Ван Гогу. Ну, наверное, не потому, что они оба были друзьями и оба сумасшедшими?! А когда мы переехали в Москву, дедушка и бабушка стали служить в Музее изобразительных искусств имени Пушкина. Там продолжилось мое тайное обучение определенным стилям. В этом музее находилось 13 картин автора. Не знаю, почему меня приучили именно к французским стилям, не знаю…
У меня пересохло горло и, взяв с края стола бутылочку минеральной воды, я сделал глоток и поперхнулся газами, поняв, что потерялся где-то во времени и пространстве.
– Ну, довольно на сегодня, давайте уже ужинать, а то время позднее, и Вы с утра ничего не ели.
Звук шел не из пространства, а из-за спины. Я обернулся и увидел в проеме широкой двери мужчину, стоявшего широко расставив ноги и держа руки в карманах брюк.
Все как в тумане… Мне казалось, будто все происходит не со мной, с совершенно другим человеком, а я был неким свидетелем происходящего: авто, картины, яйцо, дом без окон и голос в пространстве. Я не ел весь день, а чувства голода не было, видимо, работали эмоции от увиденного, и они задавили другие рецепторы.
«Чего увиденного? А может, это иллюзия? А может розыгрыш? Точно, розыгрыш! А к чему? Ведь нет поводов, нет юбилеев, и торжества не намечались! А может, просто так, друзья прикололись? Да нет у меня особо друзей, на одной руке можно посчитать! Ага, наверно, студенты решили разыграть! Да нет, вряд ли!» – стоял и думал я, глядя на человека в проходе.
Разочарование
Он стоял совершенно неподвижно и пристально глядел мне прямо в глаза. Вид его казался серьезным, но было понятно, что он улыбается, еле заметно, но улыбается. Я тоже молча и неподвижно смотрел на него. Так продолжалось минут пять.
Этот самый Роберт был достаточно высокого роста, сухощавого телосложения, но чувствовалось, что он крепок, и от него прямо веяло властью. Не знаю, как это вообще можно объяснить, но прямо веяло ветром власти. Черные с проседью волосы были зачесаны назад, а в левом ухе висело большое золотое кольцо. Как я понял, костюм на нем был очень, ну очень дорогим, а под ним белая сорочка в ярко красную крупную клетку.
– Знаете, это какой-то сюр, я совсем недавно еще нежился с женой в кровати, а теперь неизвестно где, неизвестно у кого, и даже успел посмотреть на так называемые шедевры. Я словно в тумане и будто бы все это происходит не со мной.
– Во-первых, не неизвестно у кого, мы познакомились. Ну, а кто я, Вам знать вовсе не обязательно. И самое главное, Вы здесь добровольно, Вы согласились поработать за деньги. Важно, сколько времени вы будете здесь работать, вот в чем вопрос.
– Ну, я же изучил картины и могу сказать, что они являются подлинными, и значит, я имею право уехать домой?
– Вот смотрите, Аким, Вы не очень внимательны, либо забыли, что сегодня Вы всего-навсего ознакомились, а уже завтра исследуете материал, напишете заключение и все, домой.
– Да, но…
– Давайте так, мы с Вами больше ни о чем не спорим, мы поужинаем, выпьем обещанного вина с сигарами, поболтаем о том о сем, уж тему-то, надеюсь, мы найдем. Затем в отведенных для Вас апартаментах отдохнете день-два, и – за работу. Пойдемте ужинать. И расслабьтесь, наконец, я не предлагаю Вам дружбу, но пока Вы здесь, давайте общаться, уверен, у нас есть общие интересы…
Я пошел навстречу, и мы оказались в большом зале с камином, в современном и очень простом стиле.
– Ух ты, как все просто, а я думал…
– Вы думали, что здесь все в золоте и с рюшками, вазочками, статуэтками и зеркалами? Ну это же чистой воды мещанство, а здесь все просто, как я люблю. Думаю, Вы знаете этот стиль, Вы же художник, в конце концов.
– Контемпорари! Или я ошибся?
Он одобрительно хмыкнул:
– В точку! Вы прям ходячая энциклопедия, все знаете, во всем разбираетесь.
– Обычно меня жена так называет, и Вы так же сказали, смешно даже как-то.
– Действительно смешно. Ну, да ладно, давайте уже ужинать, а то, как говорится, под ложечкой сосет.
Я огляделся, садясь за большой квадратный стол, накрытый на две персоны. Зал был просторный, метров сто, с очень высоким потолком метров пяти и такими же окнами, за которыми светило солнце, и ветер раскачивал верхушки сосен. Я встал, подошел к окну, затем обернулся и с удивлением посмотрел на хозяина дома. Неужели прошло так мало времени, и еще не стемнело?
– А, нет-нет, сейчас на улице совершенно темно, а это имитация, современные технологии, и можно все-все менять. Вот смотрите, нажимаем кнопку выбора, вот список: допустим, выбираем вот это и, вуаля – получаем вот такой пейзаж и наслаждаемся видами.
За окном появился океан со скалистым берегом. Волны били о скалы, раздавался шум прибоя, я даже на секунду ощутил запах соленой морской воды, и откуда-то слева, совсем слегка, дунул ветерок. Все было абсолютно натурально, и, если честно, я даже слегка обалдел, позабыв обо всем.
– Помните, я Вам говорил про «погоду в доме»? Вот это самое и есть. Такое новшество существует в малом количестве, конечно, и не у многих. Да, и это очень, очень дорого стоит. Вот смотрите…
Роберт нажал какую-то кнопку, и за окном образовалась самая настоящая пустыня. Передо мной неслись гонимые ветром шары саксаула, а метрах в трехстах по бархану шел большой караван верблюдов и навьюченных лошадей, сопровождаемых несколькими погонщиками. Мне даже захотелось окликнуть их и помахать им рукой. Напротив этого большого окна, вернее, экрана, был совсем небольшой камин, над которым висела картина, которая привлекла мое внимание, и я, взяв предложенный мне бокал вина, подошел к ней. Залпом выпив вино, я затянулся сигарой очень глубоко, как сигаретой, и даже не закашлялся. Мой взгляд уперся в шедевр, в шедевр Густава Климта «Портрет Адели Блох-Бауэр» 1907 года, и я тут же вспомнил ужасно грустную историю написания этой картины.
– Хотите сказать, что это тоже подлинник? – обратился я к Роберту.
– Вне всякого сомнения, я Вам говорил, что здесь только подлинники и дубликаты самих авторов. Вот, например, это – дубликат, а подлинник – в «Новой галерее» в Нью-Йорке, что создал когда-то Рональд Лаудер, Вы должны это знать.
По настоянию Роберта мы сели за стол и принялись за трапезу. Вино было очень приятным на вкус. Я не гурман, но, вкушая его, я ощущал, будто это терпкий и не приторный нектар, во всяком случае, другого определения я бы не смог предложить.
На других стенах зала также были картины, и спустя некоторое время, я подошел к той, что была у меня за спиной.
– Послушайте, Роберт, ну это же этот…, как его, черт побери, ну этот…, ну точно, Карло Кривелли «Благовещение с Эмидием», год не помню.
– Если точнее, то «Благовещение со Святым Эмидием», а год 1486.
– Да, точно, я уже много чего не помню.
Ну а за спиной Роберта висело вообще нечто запредельное для тех, кто хоть мало-мальски приобщен к искусству или видел эту картину когда-нибудь. Это был «Святой Вольфган и Дьявол» 1475 года написания Михаэлем Пахером.
Я громко рассмеялся.
– Что именно Вас развеселило, Аким?
– Ну, это тоже, видимо, дубликат?
– Нет напротив, это как раз подлинник, а копия в Старой пинакотеке в Мюнхене, вот так-то, мой друг.
Я съел совсем немного, в горле постоянно пересыхало и хотелось все время пить, поэтому после того как я залпом выпил два бокала вина, я все больше курил сигару, окуная кончик в вино, как предложил хозяин дома. Само вино я разбавлял водой, мне не хотелось пьянеть. Сюжет за окном сменился на Тибет, там уже величественно возвышался Кайлас, вершина которого освещалась вечерним солнцем.
На меня напала зевота. Я уже не понимал, сколько вообще времени. Роберт Ионович проводил меня в предоставленные мне апартаменты. Они находились в другом крыле здания. Нас сопровождали два человека, и, когда хозяин дома жестом показал им что-то, они будто бы растворились в воздухе. Мы шли по широким коридорам довольно быстрым шагом, но я успевал заметить много, очень много, различных картин и каких-то экспонатов на стойках и в стеклянных витринах. Мы подошли к стене, незаметная на первый взгляд матовая дверь ушла вправо в стену, за ней появилось помещение. В моем распоряжении оказался роскошный номер с кухней, гостиной и большой спальней с огромной высокой кроватью. Роберт показал на дисплей, с которого можно было управлять сюжетом за окнами и, так сказать, «погодой в доме», рассказал, как можно вызвать прислугу. Перед тем как уйти Роберт как бы невзначай бросил, что третьего дня здесь проживал сам Джорж Сорос и любовался только одной картиной, ради которой, собственно, и приезжал, заплатив за это удовольствие неприлично большую сумму. Это была картина Поля Сезанна – «Игроки в карты». Сорос часами неотрывно глядел на игроков, пил виски Penderyn Legend, а затем резко собрался и уехал.
Хозяин гостеприимно пожелал мне спокойной ночи и ушел.
Я справил естественную нужду, листая журнал с фотографиями роскошных авто, принял душ и, надев халат, уселся в кресло напротив пейзажа китайского зоосада, в котором весело играли шесть панд. Наблюдать естественные виды из окон этого дома мне в этот час, как видно, было не суждено.
Хоть я и выпил вина, чары Диониса не овладели моим организмом, и от количества полученной моим мозгом информации спать совершенно не хотелось. Внутри меня будто жужжала какая-то мини – динамо-машинка, я даже слышал ее.
Я был сильно разочарован тем, что воспитан в иных парадигмах, и то, что вокруг ложь и иллюзия меня очень, очень сильно удручало. Мне было совершенно наплевать на всяких там приезжающих сюда Соросов, я их знать не знал, да и, собственно, не очень-то и хотелось. Я был раздавлен, просто разрушен тем, что узнал и увидел. Ложь, одурачивание, околпачивание миллионов и миллионов так называемых ценителей искусства, думающих, что они видели тот или иной шедевр, с гордостью рассказывая об этом друзьям и знакомым.
– Бред сивой кобылы, да и только. Либо я сошел с ума и нахожусь в дурдоме, весь обколотый лекарствами, либо умер. Или все это – какой-то розыгрыш? Но зачем и ради чего? Вот именно этого и не должно было быть. Но есть. Завтра проснусь и уеду домой, вернее сказать, уже сегодня. Нет, выполню условия договоренности, напишу заключение и домой. Получу вознаграждение, и уедем с женой в отпуск. Да-да, точно уедем куда-нибудь подальше к чертовой матери. В Азию, в Таиланд, в Китай! Уедем недели на две, а, может, и на три. Да на целый месяц уедем. Блин, и с женой связи нет, она, наверное, изволновалась вся. Просила же, чтобы я на связи был, а ее, как назло, нет. А, может, ее специально нет, этой самой связи? Бред какой-то…
Я не заметил, как заснул, мне снился удивительный сон, нет, похоже, это был даже не сон, а скорее иная реальность, да-да, так вернее будет сказано.
…Я стоял на высоченном обрыве, внизу была огромная, залитая солнцем, долина, простиравшаяся на много километров вправо и влево. Обернувшись, я увидел вдалеке кустарники дикой ежевики, извилистую асфальтированную дорогу, а за ней раскинувшийся по всему склону городок, состоявший из одноэтажных построек. Я стоял, обдуваемый теплым ветерком, и на душе было ощущение спокойствия и умиротворения. Нет, неправильно, по ощущению – это была гармония, самая настоящая гармония, о которой все говорят, которую все воспевают и к которой стремятся. Повернув голову вправо, я заметил приближающийся летательный аппарат. Он был огромным и похожим на дирижабль, но другой формы. Длина его была метров сто, а высота метров пятьдесят, поэтому он казался гораздо круглее, чем дирижабль. По обоим бокам находились небольшие крылья, в центре которых были внушительных размеров электродвигатели, похожие на двигатели современных самолетов. Они вращались, но с небольшой скоростью. Вдоль самого корпуса находились иллюминаторы диаметром по полметра. Так как скорость была небольшой, я успел подробно разглядеть этот диковинный аппарат. И самое главное то, что я понимал, вернее сказать, я знал, как он устроен, технически устроен, почему он был такой огромный и такой легкий, как воздушный шар. Он состоял из герметичных, внешней и внутренней, обшивок из легкого сплава наподобие дюралюминия, а между ними было наполнение из некоего специального газа, который и делал этот самый летательный аппарат настолько легким. Я даже осознавал, что именно такого газа-наполнителя в нашей «земной» жизни не существует, ну, может, и существует, но не для «серой массы», это точно! Газ делал аппарат очень-очень легким, электродвигатели несли его вперед, а позади на корпусе находились вертикальные воздушные рули. Когда он поравнялся со мной и оказался на расстоянии примерно тридцати-сорока метров, не больше, я разглядел пассажиров, находящихся в нем. Запомнил девушку, читающую книгу возле иллюминатора, и мужчину в костюме и галстуке, сидящего тоже возле иллюминатора, но чуть позади. Разглядывая конструкцию, чтобы как можно подробней запомнить все, я как-то стыдливо и неуклюже помахал рукой. Мужчина в костюме и галстуке улыбнулся и помахал рукой мне в ответ…
Я открыл глаза. Было ощущение, что я не спал, а просто был где-то в другой реальности, постоял, посмотрел и вышел. Меня не покидало удивительное чувство того, что я четко понимал смысл и простоту устройства того самого аппарата, который только что наблюдал. Но было досадно то, что не узнал состав наполнения между простенок.
Сон был настолько ярким и подробным, что я даже запомнил автора и название книги, которую читала девушка в дирижабле…
Какое-то время я лежал и улыбался, а затем, когда вспомнил, где я и зачем, улыбку с моего лица как ветром сдуло.
Я принял утренний душ и, вытерев себя мягким бархатным полотенцем, совершенно голым вернулся в спальню. На краю кровати уже лежал новый комплект нательного белья. Надев новые трусы и майку, как ни странно, подошедшие по размеру, я оделся и вышел из номера. По памяти пройдя по коридорам здания, я с легкостью нашел зал, где мы пили вино и курили сигары. В зале уже сидел хозяин дома и пил кофе. Я взглянул на часы, было уже девять часов утра.
– Доброе утро, Аким, присаживайтесь, давайте позавтракаем и займемся делами. Я уеду, а Вы найдете все необходимое, уже приготовленное для Вас, проверите картины, напишете на готовых бланках отчет, и Вас отвезут в Москву. Гонорар я переведу на Ваш счет.
– Доброе утро, но у меня нет никакого счета, если только карта «Сбербанка», и все.
– На вас открыт счет в APS Bank, это на Мальте.
Я ничего не ответил. Помолчав, выпил теплой воды, а затем крепкий черный кофе, съел сэндвич и снова выпил теплой воды с лимоном.
– Когда закончите работу, отчет пишите прямо здесь. Тут можно и перекусить, и выпить напитки – в общем, спокойно занимайтесь, Вас никто не побеспокоит. Вот смотрите: здесь сбоку кнопка, если ее нажать, Вас обеспечат всем необходимым. После окончания работы Вас отвезут в Москву к тому месту, где забрали – на Кутузовский проспект. Я молча слегка кивнул головой.
Затем Роберт нажал на кнопку, и через минуту в зал зашла высокая девушка восточной внешности, с миндалевидными глазами. Он что-то сказал ей на непонятном мне языке, явно азиатском, она поклонилась и вышла, кинув короткий взгляд на меня.
– Аким, смотрите какая красота!
Перед ним стояла высокая черная бархатная подставка, на которой возвышалась тонкая ножка с небольшой платформой, а на платформе лежал огромных размеров бриллиант.
Знаете, это «Кохинур» (Гора света)! Считается, что это самый дорогой ограненный камень в мире! Да-да, его стоимость составляет примерно 1 миллиард долларов США. Хотите подержать в руках такую сумму денег?
Я громко расхохотался и долго не мог остановиться. Роберт в это время терпеливо молчал.
Успокоившись, я сказал:
– Простите великодушно мое поведение, но это же просто какой-то ералаш, ну бред, ну действительно, 1 миллиард долларов, ей-богу, вот в это уже поверить нельзя.
– То есть, в то, что Вы вчера видели, поверить можно, а в этот бриллиант – нет? Это ералаш?
– Так не может же быть такой цена!
– Аким, Вы сейчас серьезно? Две картины из тех, что я Вам показал, стоят таких денег, а то и больших!
– Ой, действительно, видимо, от волнения я несу чепуху.
Хозяин дома пододвинул ко мне бархатную стойку с камнем, и я осторожно взял его в руку. Он был и вправду большим, холодным и гипнотически притягивал к себе взгляд. Я крутил его в руках, пристально и медленно разглядывал его грани, хотя был далек от увлечения драгоценными камнями.
– Знаете, если Вы посмотрите фото английской королевы в короне, то увидите его прямо по центру короны, так сказать, во лбу.
Я, видимо, сделал очень удивленное лицо, потому что Роберт рассмеялся! Я хотел было что-то сказать, но он опередил меня, вернее, продолжил говорить:
– История камня достаточно кровава, многие его поклонники сложили свои головы за право владения им. Короче говоря, если не вдаваться в подробности, а Вам и не следует знать лишнее, история следующая: это настоящий камень, а у бабули в короне очень-очень хорошая копия. Вот так-то, мой друг…
Еще какое-то время я покрутил «безделушку» в своей руке и аккуратно положил на место. Затем Роберт взял бриллиант и положил в правый карман своего клетчатого пиджака, который висел на спинке его стула. Сменился сюжет на огромном экране-окне, и минут пять мы смотрели, как оказалось, прямой репортаж гонок велосипедистов прямо из Монте-Карло. Я, разглядывая действие на экране, ощущал на себе пристальный взгляд Роберта, было неприятное, нервозное состояние. Очень не люблю, когда на меня так смотрят. И главное, я почему-то понимал, что Роберт чувствовал эту мою нервозность. Я посмотрел на него, и он, улыбнувшись, отвернулся, затем молча встал и так же молча ушел.
Ступор
Была долгая пауза и абсолютная тишина, в которой я сидел, не двигаясь, словно в забытьи, а затем, тряхнув головой, глотнул кофе и вышел из зала. Далеко уходить было совершенно не нужно, прямо напротив находились те самые экспонаты, с которыми мне предстояло поработать.
Я сел на большой пуф напротив картин и довольно долго разглядывал их, бросая взгляд то на одну, то на другую, то на третью. Спустя минут пятнадцать, хотя понятие времени стерлось, я подошел к столу и надел тонкие резиновые перчатки, хотя и так понимал, что эти картины – подлинники. На секунду я вспомнил деда и бабушку. Заморачиваться не стал и первое, что я взял, был раствор «Невская палитра» и самое главное – жидкость для выявления зубного налета «Колор-Тест №3». Это была моя, и только моя методика проверок, многие пользуются супердорогими средствами, чем загоняют себя в тупик, а меня приучили к простейшему, и я еще ни разу не ошибся.
Провозился я часа два, хотя «провозился» – грубо сказано, просто еще раз убедился в подлинности, взял папку с бланками и пошел назад в обеденный зал. Пока наполнялся бокал кофе, я разглядывал картины на стенах, а затем сел заполнять отчет. Закончил я быстро, поставил подпись и, выпив еще один бокал кофе, засобирался в дорогу.
Фон на экране резко сменился, и передо мной появился парк, правда, в черно-белом изображении, никаких звуков не было слышно. Не знаю почему, но меня этот вид неподвижного парка чем-то привлек, и я остался сидеть, хотя ничего такого диковинного на экране не происходило, скорее всего я давно не видел изображение без цвета, поэтому не мог отвести взгляд, как когда-то в детстве. Через некоторое время камера стала подниматься все выше и выше над кронами деревьев, и я узнал парк Сокольники. Да-да, я очень хорошо знаю этот парк, пару лет моего детства были связаны с ним, потому что там, на базе общества «Спартак», я занимался конькобежным спортом, и мы большой гурьбой гоняли летом по его аллеям на роликовых коньках, пугая редких прохожих. Я почему-то начал нервничать. Казалось, ничто не могло разбередить мои нервы, разве только детские воспоминания. Камера все кружила и кружила над одной из самых дальних троп, где когда-то был тир. Она подлетала, а затем быстро отлетала от пары, идущей и державшейся за руки, пары немолодых, модно одетых людей. Я поймал себя на том, что что-то знакомое уловил в походке этой женщины.
Нет-нет, видимо, просто показалось, у меня нет друзей в тех краях, и знакомых тоже нет, и быть не может.
Камера вновь очертила круг над деревьями и теперь, сделав «мертвую петлю», полетела прямо навстречу той самой гуляющей паре. Летя на бешеной скорости, она остановилась в метре от их улыбающихся лиц. Картинка замерла во все огромное окно. Потом в замедленном режиме я смотрел, как они смеялись, а затем слились в страстном поцелуе. В момент этого самого страстного поцелуя камера приблизилась еще ближе и замерла прямо возле их лиц так, что можно было разглядеть даже поры на их коже.
Ладно, поры и поцелуи, Бог с ними, но это была… моя жена. Моя жена… И этот хмырь, что ее облизывал, был не кто иной, как этот самый Роберт. Я сидел и смотрел на все это действо, словно в каком-то ступоре, словно это было кино с Софи Лорен и Марчелло Мастрояни в черно-белом фильме «Брак по-итальянски».
Ну, это же бред какой-то, это же невозможно, это невозможно даже на долю секунды представить! Нет, нет и еще раз нет! Ну, конечно же, нет, нет и все тут, это какое-то кино, компьютерный фильм! Анимация, анимация чистой воды, кино, блин. А кто мне скажет, зачем такое кино, а? Хрен на! Вы посмотрите на все это, это ж надо такое придумать, прям ерунда какая-то!
Я стоял перед столом напротив экрана и возмущался в голос, даже в крик. Единственное, я не матерился, никогда в моем лексиконе не было матерщины, я этого просто не умел. Я эмоционально размахивал руками, а затем снова уселся на стул, глядя на окно-экран. Я нажимал кнопки для смены видов на нем, но ничего не получалось, на экране оставались они. Через пару минут действие вернулось в движение, и эти двое, улыбаясь, смотрели прямо на меня, затем Роберт подмигнул мне и отвернул камеру в сторону на девяносто градусов. Жирной точкой всего этого кошмара стало то, что, когда он отвернул камеру, моему взору предстала просто насмешка жизни, судьбы или природы бытия. Прямо передо мной на экране появилась здоровущая черная собака, которая делала свое дело – сидела и гадила на газон практически перед моим лицом! Стояла такая вонь, отвратительная вонь от огромной кучи собачьего дерьма! Вот вам и климат! Вот вам и погода в доме!
Вдруг это ужасное черно-белое безобразие, включая черную псину, сменило облачное небо и горизонт океана с небольшими островами вдали…
Наступила идеальная тишина, в которой я слышал только удары своего бунтовавшего сердца и шум! Это был не шум океанического прибоя, а сильный шум в моей голове, вернее, в ушах. Я понимал, что кровяное давление моего организма просто зашкаливало, но думать в данный момент о всяких там инсультах я не собирался. Я возненавидел всех: и Роберта, и жену, и собаку, и горничную и все, все, все.
Ну зачем я ответил на этот долбанный телефонный звонок? Хорошо, а если бы не он, то я бы мог ничего не узнать? А что я должен был узнать? Они же просто целовались! А может, они просто друзья?! Но, пардон, друзья так не целуются, это как минимум. Они так нагло смотрели мне в глаза, словно говоря: «На, смотри, дружок!». А вдруг это у них давно? Фу, как это все гадко и грязно!..
Я закрыл лицо обеими руками, будто мне было очень стыдно. Да, стыдно, очень стыдно, я столько лет прожил с ней, любя и наслаждаясь ею, а она сотворила такое, что даже и вслух-то произносить страшно и стыдно. Я залпом выпил литр воды и засунул голову под кран прямо здесь в этой кухне-столовой. Вытираться не стал и стоял, словно отрешенный, прикрыв веки, а вода тоненькими струйками текла с моей шевелюры вниз по телу, впитываясь в рубаху.
Налив кофе, я нажал кнопку вызова горничной. Через минуту зашла та самая девушка, и я сказал ей, что закончил дела согласно договоренности и хочу уехать. Она ответила, что минут через десять все будет готово, и она даст знать, затем, кивнув головой, вышла. Я сел пить кофе и, оглядевшись по сторонам, заметил, что нигде нет моего пиджака, он, видимо, остался в номере выделенных мне апартаментов. Но на спинке стула висел пиджак хозяина дома, этого, прости господи, «сильного мира сего». Плюнув на все, я взял его и, вывернув наизнанку, сунул подмышку. Увидев на экране авто у подъезда, я глотнул кофе, а остатки плеснул на ту самую стену, на которой висела картина «Святой Вольфган и Дьявол», брызги разлетелись по картине, образовав черный взрыв прямо посередине полотна. Чашку я с силой швырнул в жерло камина и с криком: «Сука!» – бросился к выходу, где передо мной сдвинулась в сторону дверь. Проходя мимо стола, я с силой смахнул на пол кипу бумажных документов. С той стороны прохода стоял мордатый верзила и молча жестом показал, куда нужно было направляться.
Внизу мне завязали глаза мягкой черной тканью и, выведя на улицу, аккуратно помогли устроиться в авто. Через некоторое время, примерно через полчаса, сняли с головы тряпицу, и я обнаружил, что нахожусь на переднем сиденье большого «Джипа Вагонир». На заднем ряду сидел щуплый человек в очках, очень походивший на Лаврентия Берию.
В моей голове был целый винегрет из дум и мыслей, которые накладывались одна на другую вновь и вновь. Я думал об этих проклятых картинах, яйцах, о жене, про которую хотелось просто-напросто забыть, о гадящей собаке и о бриллиантах. Тут моя рука невольно скользнула по вывернутому наизнанку чужому пиджаку, и я нащупал нечто крупное и твердое. Меня будто ошпарило, я попросил остановить машину и сказал, что дальше домой я доберусь сам. Водитель ответил, что по инструкции он должен доставить меня до места, но затем со словами: «Хер с тобой, вылазь отсюда!» – остановил машину, и я быстро покинул ее. Машина с визгом развернулась и умчалась вдаль.
Я надел на себя пиджак этого… этого целовальника чужих жен, плюнул и, сунув руку в правый карман, достал из него…
Смех сквозь слезы
Я расхохотался так громко, что ощутил, будто весь мир с удивлением уставился на меня, и размышлял: «Что это его так развеселило, очень интересно?!»
Я достал из кармана пиджака тот самый огромный бриллиант! Да-да, тот самый, который, вроде как, должен был находиться в короне самой английской королевы, но он почему-то находился у меня в руке, в моей влажной руке. Смех сменился плачем, да-да, именно плачем мужчины, который стоял на обочине дороги, вдоль которой с большой скоростью неслись автомобили, я стоял и просто плакал.
Затем, решительно убрав в карман пиджака находку, достал из кармана джинсов телефон и обнаружил, что появилась связь. Связь-то есть, но на телефоне не было ни одного входящего вызова. Ни од-но-го!!! Меня это просто обескуражило и раздавило, я столько времени отсутствую, и мне никто не позвонил, прошу заметить – никто. Ни сын, ни жена. Ну, это было для меня уже за гранью понимания всяких там приличий, всех известных мне приличий! Буквально через минуту я уже ехал на подобравшем меня автомобиле медцентра «Инвитро», который собирает анализы клиентов на дому. Оказавшись в ней, я ощутил себя одним из их анализов. Нет, она была пустой, просто остановившийся водитель ехал из Питера от родителей, ну и, видимо, пожалел одиноко стоящего мужика на обочине трассы. Я посмотрел по геолокации в телефоне и обнаружил, что стоял, немного не доезжая Валдая. Бред какой-то, Валдай!
Вслух сказал:
– Это ж надо было так далеко забраться, господи боже мой!
– Смотря откуда! – удивился парень.
– От Москвы, конечно.
– Да ладно Вам, по этой новой трассе – пару часов, и дома.
– Ну да, ну да, и дома … – ответил я ему и подумал, что домой я не вернусь. Еще не хватало заняться глупыми разборками и слушать нелепые и смешные оправдания, как в кино: «Ты не так все понял, я тебе сейчас все объясню, милый!!!».
Я сидел и размышлял: хорошо, сын взрослый, у него своя жизнь, своя семья, и мы давно определились, что я не надоедаю ему своим присутствием в его жизни. Нет, у нас прекрасные отношения, я люблю его очень, и я есть в его жизненном пространстве, но он абсолютно самостоятельный семейный человек. В связи с тем, что он не позвонил мне за все время, пока меня не было дома, у меня нет к нему претензий. Ведь как бывает: некоторые люди говорят друг другу: «Вот, ты мне не позвонил, а если я там уже подох?!». Ну подох и подох, что так волноваться-то? Родственники определят тебя, куда следует! Поэтому я повторяю: у меня нет претензий к моему… ну хорошо, к нашему, сыну. Но вот она… Не могу подобрать слов и не хочу банальщины типа: «Как она могла, мы столько лет вместе, а как же любовь? Ах, она такая-растакая, подлая!» От нее не было ни одного входящего звонка!..
– И будь, пожалуйста, на связи, чтобы я не волновалась. Блин! – заорал я, изобразив ее, а водитель от неожиданности испуганно вильнул рулем. Я извинился за выпад, а он громко рассмеялся.
Я попросил высадить меня на МКАД и решил пешком дойти до дома, а сам, дойдя до Москвы-реки, остановился и сел на берегу. Я решил, что никуда не пойду, я просто исчезну. Да-да, я просто исчезну из их долбанной жизни. А что, сыну я не нужен, эта нашла себе олигарха-коллекционера, и я, вроде, теперь богат. Опля! Я теперь богат, и это мне откуп за ту гадость, которую мне устроили он и она, пускай милуются, а у меня в кармане целый миллиард, вот так-то вот! Да, но только кому он нужен, и что я с ним сделаю, ведь я не смогу его продать ни одному человеку на Земле!!! Блин горелый, я, кажется, попал, влип по самые уши! Точно, нужно исчезнуть, пропасть пропадом. Не, руки накладывать на себя я не стану, а вот уехать куда-нибудь, уеду, это как пить дать.
На телефон стали поступать звонки с неизвестного номера. Много, очень много звонков. Я вытащил сим-карту, разломал ее камнем и выбросил в реку вместе с телефоном. Да так и остался сидеть до самого вечера, перебирая «безделушку» в кармане чужого пиджака.
Друг
Я никогда не верил в чудеса, но вот только не сейчас, сейчас как раз в чудо-то я и уверовал. По дорожке вдоль берега прогуливался Петр, мой друг Петр Иноземцев. Увидев меня, он со всей своей широкой и открытой улыбкой направился в мою сторону и присел рядом. Я, конечно, очень, очень рад был его видеть.
– Акимушка, привет, как я рад тебя видеть! Ты где пропадал, я уже сто лет тебя не видал? Ты бы хоть позвонил когда, что ли?!
– А то, может, я уже подох … – горестно вздохнул я.
– Не понял, в каком смысле? Что-то я гляжу ты не в настроении! А, дружище?! – обеспокоился приятель.
– Привет, Петр! Ты на меня не обижайся, я тут понимаешь…
– Подожди, ты весь бледный, пойдем, расскажешь мне, что с тобой приключилось!
– Понимаешь, я тут влип в такую историю, что даже если броситься с небоскреба, то поймают на лету, изобьют, затем убьют и сожгут в топке, как Сергея Лазо.
– Ну ты, брат, и задвинул! Это ж где ты так набедокурил, что с тобой прям вот такое могут сделать? А впрочем, поехали! По пути все расскажешь. На парковке мы сели в его Гранд Чероки и умчались в ночь.
На даче его семьи никого не было. Петр сказал, что жена с детьми и внуками укатила на курорт, и что его одного после всех приключений оставлять не страшно. И рассмеялся. Я вспомнил, что с ним приключилась нелепая история, и он чуть было не погиб у нас в районе, как раз перед тем, как мы с ним познакомились на берегу реки.
Он согрел воду, приготовил очень вкусный облепиховый чай и сказал:
– Ну а теперь рассказывай, что стряслось, дружище?!
Я помолчал, а затем достал камень из чужого пиджака и протянул его Петру. Он протяжно присвистнул в потолок и нахмурил бровь.
– Да, брат, ты, видимо, и вправду влип в какую-то историю, но я не буду тебя ни о чем спрашивать. Ты скажи, что нужно, я постараюсь помочь.
– Помочь? Кому? Покойнику ходячему?
– Аким, давай так: ты вкратце расскажи, а я решу, чем конкретно я помогу или не помогу. Хорошо?
– Я его случайно украл, ну совершенно ненамеренно, я повторяю, случайно, это правда.
– И стоит он, наверное, аж миллион долларов? Поэтому ты так разволновался? Перестань, вернешь, и дело с концом.
– Не-е-ет, возвращать я его не стану, – категорично заявил я, – мне в душу насрали, жену увели и меня растоптали! А стоит эта штука не миллион, а миллиард. О, как!
Петр ошарашено откинулся на спинку стула, и было видно, что он надолго залип, глядя в потолок, не моргая… Затем он кому-то позвонил, но я не слышал, о чем он говорил, потому что вышел на свежий воздух. Потом Петр достал из серванта старый телефонный аппарат и поставил его на зарядку. Такие телефоны, я помню, были в девяностых годах, по ним можно было только позвонить и написать кому-то сообщение.
– Скажи, пожалуйста, а вот тот человек, у которого ты взял камень, видимо, очень серьезный, да?
– Я полагаю, более чем. И, если я его правильно понял, таких, как он, можно пересчитать на пальцах рук и ног.
Мы договорились, что я останусь здесь и из дома не выйду, пока он не вернется из Москвы.
Ситуация на самом деле была трагикомичная, я не мог поверить в то, что произошло, будто это был сон, дурной сон.
Я хотел домой к жене и ненавидел ее одновременно. Я хотел домой и в то же время сказал себе, что дверь я закрыл и стучаться в нее не стану, даже если она для меня осталась открытой. В общем, я твердо решил не возвращаться, и что-то внутри меня, что я не могу объяснить, построило огромную стену между нами с острыми шипами вверху…
Петр уехал, а я остался совсем один. Я бродил вокруг дома, как медведь в клетке зоопарка, всеми фибрами ощущая ограниченность моего пространства. Хотя все это, конечно, относительно. Что касаемо ограниченности, все зависит от того, что мы в конце концов решим – на престоле восседает Его Величество Выбор. Да-да, всегда можно выбрать и выбрать все, что хочешь, как в магазине: купить этот хлеб или тот, молоко, конфеты, штаны, ботинки; купить эту книгу или ту, ну и так далее. Не всегда, конечно, можно выбрать авто или яхту, потому как нужно давать себе отчет, где в этой жизни тебе отведено место: либо ты в партере и ложе, либо на бельэтаже или на галерке где-нибудь под потолком театра. Только разница состоит в том, что в жизни все устроено по-другому, не как в театре, в жизни – чем выше, тем билеты дороже.
– Это же действительно какой-то бред, так не бывает! Люди всю жизнь в лото играют, и на тебе – шиш с маслом, а тут случайно схватил чужой пиджак и стал миллиардером. Вообще-то, честно говоря, история мерзкая вышла, я согласился подхалтурить экспертизой, а что вышло! Нет, не так, решил подхалтурить и на тебе, все вскрылось! Так вернее и правдивее будет сказано! А с другой стороны, не согласись я на это, и мог всю жизнь с рогами проходить… Да и сколько с ними хожу-то, одному Богу известно. В общем, попал как кур в ощип! То, что назад пути нет, это естественно, вот только, дай бог, чтобы Петр помог, а там уж…! – ходил по кругу и рассуждал я.
Всю ночь я ворочался на диване, но сон так и не шел. Вставал, то пил чай, то воду из-под крана, то снова чай, и питье давало о себе знать – как по расписанию я ходил в туалет туда-сюда.
Петр приехал через два дня ближе к ночи на арендованной автомашине. Я уже весь извелся, ожидая его. Он предложил выпить вина, и я согласился, хотя я алкоголь никогда не любил и употреблял крайне редко даже в торжественных случаях. То, что я выпивал недавно у этого Роберта и сейчас здесь, для меня это было уже слишком часто.
Я все же рассказал Петру всю историю со всеми подробностями, а он молчал, молчал и только смахивал пот со лба. Затем он достал из спортивной сумки сверток, положил на стол, а затем развернул. Там лежало четыре пачки долларов США, паспорт для меня, новый паспорт с чужими данными, в котором значилось: Алексей Федорович Сидр. Это было нечто – Сидр, не Иванов, не Петров, не Сидоров, а Сидр, во как! Ну хотя бы какой-нибудь Либерзон или Бельдыев, но нет, именно Сидр! Да еще и из Молдавии, рожденный в городе Кагул. Это был край, я – молдаванин из Кагула!
– Так, смотри, паспорт реальный, только человек давно пропал куда-то, работал у меня, ну да ладно, бог с ним! Сейчас я сделаю твое фото, и мы его аккуратно вклеим, а сейчас пошли! – сказал Петр, и я поплелся за ним. Мы зашли в просторную ванную комнату, он усадил меня на табурет, покрыл плечи полотенцем и достал электрическую машинку для стрижки. Я было воспротивился, но увидев, как он строго взглянул на меня, повиновался. Он быстро справился с моей густой шевелюрой, будто всю жизнь был этаким заправским цирюльником, смахнул все на пол и, улыбаясь, сказал:
– С Вас пятьсот рублей, господин Сидр! Мы оба расхохотались и вернулись в комнату. Он опять уехал рано утром, и я остался один. Я спал, читал, гулял в раздумьях и даже накидал карандашом несколько рисунков на тему таитянских девушек и кубизма.
К ночи приехал Петр с каким-то человеком по имени Мустафа, как оказалось, он был татарин, родом из Крыма, а работал в Москве. Петр отдал мне паспорт, где была аккуратно вклеена моя фотография с лысой головой. Затем отправил Мустафу отдыхать, мне же сказал, что у нас еще много дел. То, что происходило дальше, мне даже страшно было представить. Это и вправду ни в сказках, ни в страшных историях не расскажешь.
Мы с Петром перешли на кухню, и он закрыл все двери на ключ. Затем постелил на стол новую белоснежную простынь и, достав из сумки целлофановый пакет, выпотрошил из него содержимое.
– Давай так, ты не будешь задавать никаких вопросов, а просто сделаешь так, как я решил, потому что ты и так мне уже доверился. Хорошо?
Я лишь вздохнул и виновато кивнул головой. Это и вправду был какой-то сюр.
Петр положил на ткань готовый шприц с прозрачной жидкостью, большой послеоперационный пластырь, налил в стакан спирта и сказал:
– Давай сюда свой камень!
Я достал из кармана «Кохинур», положил на стол, будто это была какая-то нелепая безделица, типа брелока. Петр взял его и опустил в стакан со спиртом. Потом посмотрел на меня, налил и в другой стакан спирт, разбавив его наполовину водой. У меня заколотилось сердце, а он пододвинул стакан и негромко сказал:
– Пей давай!
Я послушно взял, выдохнул и практически залпом выпил содержимое, хотя там было граммов этак двести, не меньше. Через пять минут я был в абсолютном хмелю.
Петр заставил меня снять штаны и трусы. Не удивляясь уже ничему, я это сделал и стоял перед ним без трусов, как на медкомиссии в военкомате. Друг попросил повернуться к нему спиной, что я и сделал. Он сбоку пропальпировал мои ягодицы и сказал:
– Ложись на диван на левый бок!
Я лег и затаился, как мышонок. Петр воткнул мне в задницу шприц, и я чуть не завыл от боли.
– Ну, больно же, ё-мое!
– Ну извини, я не медсестра из санатория! Я вколол обезболивающее, погоди немного.
Видимо, алкоголь и нервы дали о себе знать, я заснул, как младенец! Проснулся рано утром. Голова болела, видимо, от большой для меня дозы алкоголя. Но болела не только голова, а и правая ягодица, не очень, но все же болела. Я пошел в туалет, посмотрел в зеркало и увидел, что на моей правой половинке задницы был приклеен большой белый пластырь. Потрогав его пальцем, я почувствовал внутри себя что-то лишнее.
Зайдя на кухню, я увидел там Петра, который пил кофе и хитро улыбался.
– Я правильно понимаю, что там… – я указал пальцем на то место, где обнаружил пластырь.
Он улыбнулся:
– Да, мой друг, да, но другого места не нашлось…
– Погоди, ну ты же не врач, и как это все понимать? Для таких манипуляций нужно же, по меньшей мере, иметь соответствующее образование! Или как?!
– Понимаешь, все не так сложно, как кажется на самом деле, и так в любом деле, поверь. Да ты и сам не хуже меня знаешь, ты же художник. Наш мозг достаточно легко впитывает в себя информацию и знания, если, конечно, для этого делать шаги навстречу и пробовать делать. И логика – это вообще великая вещь! Если ты разобрался в том или ином вопросе, попробовал сделать, то все получится, обязательно получится, просто многие языком болтают и не делают, да еще и боятся! Да-да, страх одолевает и не дает тебе двигаться, он – тормоз всего. Вот смотри, ты полезешь на Эльбрус?
– Нет, конечно, я и не думал об этом. И я боюсь, да и не надо мне это!
– Вот и я об этом. Как только ты будешь думать, узнаешь как, то и залезешь, точно залезешь, это я тебе говорю! Так и с твоей задницей: я изучил строение ягодиц, как расположены волокна мышц, где большее напряжение, а где те или иные не работают. Вот как ты думаешь, почему я спрятал камень в правую, а не в левую сторону?
– Да, наверное, все равно, они же одинаковые, вот ты и выбрал любую!
– А вот и нет. У тебя нагрузка на левую больше, поэтому она и тверже, а правая чуть слабее – там-то и есть потаенное место. Не волнуйся, волокна его сразу стянули, и он особо не должен тебе мешать, ну если только будет небольшой дискомфорт. Есть острые края, и я его поставил так, чтобы он меньше тебе докучал, а через месяц он обрастет достаточно плотной соединительнотканной капсулой, и ты про него просто забудешь. Ну не забудешь, конечно, такое не забывается! Да, и постарайся пока минимизировать нагрузку на правую сторону. В общем, осторожнее.
– Слушай, а может, его у тебя где-нибудь спрятать можно было, закопать поглубже?! А потом, когда все закончится, то…
– Не-е-ет, дружище, ничего уже не закончится, ничего. Это твоя история, в которую ты влип, и решать ее ты будешь сам, и только сам, поверь, уж я-то знаю. Ну все, уезжай, и запомни одно: сейчас ты новый, белый и чистый лист, тебя нет больше, нет тебя! И не вздумай соваться к дому, там дежурят, и у университета тоже, я видел чужих.
Петр позвал Мустафу и сказал:
– Прямо до Стамбула, и без остановок …
Мы обнялись, я поблагодарил друга и сел в машину на заднее сиденье. Петр сунул мне в руки черную книгу, на которой был нарисован человек с лицом, поделенным пополам, и шепнул:
– Тебе до Турции есть, чем заняться, Мустафа не разговорчив.
– Погоди, а деньги? Видит бог, я не знаю, когда я смогу с тобой рассчитаться, и смогу ли вовсе, сумма-то о-го-го какая!
– Знаешь, деньги – понятие относительное, они зарабатываются и тратятся, их мало всегда, много никогда не бывает. Я свои вопросы решу сам, ты закрой свой гештальт, закрой.
Мустафа надавил на педаль газа, и мы умчались в сторону юга. Я взял в руки книгу и прочел имя автора, им оказался мой друг Петр Иноземцев …
В неизвестность
До полуострова мы доехали за сутки, останавливались на отдых только один раз, где-то под Ростовом. Перед самым подъездом к месту назначения Мустафе позвонил Петр, там что-то переигралось: мы развернулись и ушли в сторону Новороссийска.
Я ощущал себя послушным, я не шел, а меня вели, и я абсолютно не противился происходящему действию. В действительности я был тем самым белым и чистым листом, на котором должна была быть написана другая, вернее, иная история. У меня не было ощущения того, что я в тумане, что все это происходило не со мной, а наоборот, казалось, что реальность – сейчас, а жизнь моя до этого злосчастного звонка была туманом и совсем уж не моей.
А может, этот звонок вовсе не был злосчастным? Может, наоборот, отлетела шелуха, все было не моим? Может, та моя жизнь была иллюзией? Не знаю, добрый или злой волшебник сыграл со мной в эту игру… А зачем, в чем смысл происходящего, и куда я приду теперь? Меня одолевал страх, настоящий животный страх. Как хорошо было лежать с любимой в постели, пить ею приготовленный кофе, растить ребенка, путешествовать и жить, да-да, жить, в конце концов! Была интересная работа, хобби и много-много всего, что не перечесть. И все это, как в чужом кино, как в книге, прочитанной мной вот прям недавно совсем! Нет ничего, есть я, есть Мустафа, который везет меня до какого-то определенного места и, видимо, оставит там; есть сорок тысяч долларов и миллиард в заднице! Вот это сюжет…
У меня было достаточно времени, пока мы на тихоходном пароме плыли по Черному морю в сторону Стамбула. Целых тридцать дней и ночей размышлений, чтения книги друга, уже по второму кругу, и любования горизонтом. Это самое время тянулось так долго, что казалось, даже не тянулось, а просто стояло на месте и не двигалось от слова «совсем»!
Мы сошли с трапа, прошли паспортный контроль, где в меня пристально вглядывался усатый турок, а после влились в бесконечный людской поток старого, полного мифов и легенд огромного мегаполиса. Мустафа свободно двигался по старинным улочкам, будто это был его родной город, я, задыхаясь, семенил за ним. Со стороны можно было подумать, что впереди идет отец, а позади, еле поспевая, догоняет сын.
Остановились мы на пересечении улицы Невие и улицы Эмин Синан Джамии в густонаселенном квартале города в комнатке метров семи с видом на кирпичную стену, до которой я дотянулся, высунув руку из окна. Мой сопровождающий о чем-то переговорил с хозяином на турецком языке и сказал, что плата внесена на полгода вперед, и не важно, буду я здесь жить или нет.
– Прощайте, я сделал то, что должен был, и возвращаюсь назад, у меня в Москве еще очень много работы.
– Погоди-погоди, а как же я? Я думал, ты мне и дальше поможешь…
– Я сделал все по инструкции, дальше, как сказал Петр, вы сами. Прощайте.
Мустафа ушел, а я остался один в этой комнатушке, с унитазом и душем на одном квадратном метре, и в абсолютной тишине. На кровати он оставил пакет, и я достал его содержимое. Там была машинка для стрижки головы, тот старый телефон девяностых годов и местная сим-карта, которую купил Мустафа. Еще лежала карта Стамбула и допотопный навигатор, ну и зарядки к навигатору и телефону. И все, я один в чужом и незнакомом мне городе, скорее, стране с этим набором туриста. Одно только радовало – я отлично знал английский язык, и у меня было много денег, хотя это понятие очень растяжимое.
Я оставил в кармане пятьсот долларов, а остальные, оглядев помещение, спрятал под фальшпотолком аккурат над головной частью моей кровати, потрогал правую ягодицу и рассмеялся, негромко, конечно же. Она не болела совсем, и камень не очень-то и ощущался, если только так, чуть-чуть, хотя размер его, надо сказать, был достаточно внушительным. Голову остриг и подравнял основательно отросшую с проседью бороду. Разглядев себя в зеркале, я обнаружил, что чем-то очень похож на местного жителя: лысая голова и борода, прям абрек, надеть папаху – и все, ни одна живая душа не признает жителя северной страны.
Мне не надо сидеть дома и прятаться, уж коль все вот так повернулось. Я вышел на улицу и начал обследовать тот самый район, в котором мне предстояло жить. Как? А вот так: жить, выживать и приспосабливаться, а как же иначе? Помнится, кто-то, кажется, дед, сказал, и я запомнил фразу: «Выживает не сильнейший, а выживает приспосабливающийся!» И я стал это делать, стал приспосабливаться, причем настроив себя делать все совершенно спокойно, без суеты и нервов. Первое, что я предпринял – поменял, вернее, купил себе одежду, чтобы как можно сильнее походить на местного жителя. Я наблюдал, как здесь одеваются пожилые мужчины, и оделся также серо и неприметно, без каких-либо цветов и ярких оттенков. Купил себе дюжину трусов, короткие носки, чтобы обязательно были видны лодыжки, и в руках постоянно крутил короткие четки. Я нашел недалеко от дома дешевую столовую, в которой питался утром и вечером, а днем я все больше изучал город. У меня в комнатке стоял старенький телевизор и ночью, скорее ближе к ночи, я смотрел новости про Турцию и, больше, про Стамбул. Деньги потихоньку, не быстро, но убывали, и я подумал, что мне нужно найти себе какую-то работенку! А что я умею делать? Конечно же, писать картины и быть экспертом, но как искать работу без какой-либо лицензии… И потом… нет такого художника и эксперта Алексея Сидра, нет.