Самый лучший комсомолец. Том 6

© Смолин Павел, 2024

Глава 1

В павильоне номер шесть «Творческой студии им. Н.Н. Носова» – так наш теле-кинокомплекс называется – было интересно: по устланному матами полу, через бассейн с плавающими по поверхности воды панелями, руками по турникам, и, в конце – вверх по скользкой, мягкой «горе» бегали взрослые и дети.

Второй день снимаем первый (на наших мощностях) выпуск передачи «Мама, папа, я – спортивная семья!». Вчера были другие конкурсы, и после съемочного дня участники сильно устали. Я же не изверг, дал отдохнуть – так еще и динамичнее получится.

Для участия отобрали местных жителей и пару команд Хабаровчан. В дальнейшем сюда будут прибывать люди со всей страны – отборы проводят на местах, силами комсомола, так что дефицита конкурсантов не возникнет. И это не я структурой озаботился – передача уже существует, просто ее передали нам, освободив эфирное время на Больших и Важных каналах. Призы – замечательные: мама получает стиральную машинку «Малютка», папа – цветной телевизор, ребенок – путёвку в «Орленок». Это за первое место, за второе и третье призы поскромнее, но дети в «Орлёнок» едут в любом случае – нам тут смертельных обид не надо. Ну и разве вон та милейшая десятилетняя девочка-гимнастка виновата, что ее отец не умеет «ходить» руками по перекладинам?

В павильоне номер пять сейчас снимают «А ну-ка, девушки!» и «А ну-ка, парни!». Тоже передали нам, вместе со съемочной группой, которая не очень-то рада была переселяться из Москвы вот сюда, в тигриный угол. Но мне-то чего? Пиши заявление, отрабатывай две недели да вали обратно – никаких санкций не последует, об этом со всеми специальный человек перед переездом общается. Стоп, может именно из-за этого разговора желающих и нет? Ай, пофигу – таких зарплат и соцпакетов как здесь все равно нигде не найдешь, значит и переживать нет смысла.

Павильон номер четыре – мой, личный, наполовину состоит из площадки для записи телеконцертов: сцена и танцпол на две сотни человек. Вторая половина – с закутками: политинформация отдельно, интервью с интересными людьми (пока не снимал, но скоро возьмусь) тоже отдельно. Оставшуюся площадь заняла студия звукозаписи. Оптимизация, так сказать!

Третий павильон отведен «Зову джунглей» и «Что? Где? Когда?». Первую Лапин отдал мне с чистым сердцем, вторая – новинка, которая будет подкреплена разворачиванием сети соответствующих кружков по всей стране.

Еще на нашем канале можно будет увидеть новорожденную «Смехопанораму», «Кривое зеркало» и «КВН». С юмором жить легче, а с цензорами я договорился: можно стебаться даже над дедом Юрой, но – любя и с пониманием. У нас страна вообще на самоиронию и сатиру богата, так зачем душить эти благородные порывы? Лучше возглавить и употреблять себе на пользу – проблемы же подсвечивает, так почему бы их не решать? Евгений Ваганович Петросян очень удачно в этом году удостоился звания Лауреата 3-й премии на IV Всесоюзном конкурсе артистов эстрады – это позволило мне устроить его ведущим в «Панораму» без лишних вопросов. Александра Маслякова тоже искать не пришлось – он и без меня к настоящему моменту сделал в телевизоре хорошую карьеру.

Павильон номер два – ток-шоу: «Мир и молодежь» (внешнеполитической направленности, НАТО на все лады дружно ругать. Обязательно присутствует гость из Соцблока!), «Пусть говорят» – не такой трешак, как в мое время, а поругать алкашей, тунеядцев и тому подобный контингент. Такие передачи всегда заходят.

На свободных площадях уютно расположилась студия передачи «Жди меня». Если в мои-то, относительно технологичные времена люди терялись, чего уж говорить про сейчас, учитывая не так уж и давно отгремевшую войну? На данный момент отыскали четырех потерянных родственников – один муж, одна невеста (успела выйти замуж и нарожать детей, что усилило накал эмоций в выпуске), и двое детей (приехали с приемными семьями, договорились поддерживать связь и дружить). Смонтированные выпуски пока ложатся на полки, в ожидании запуска канала.

Павильон номер один: «Советское лото» и – долгая барабанная дробь – «Поле чудес»! Было сложно, но я смог убедить Екатерину Алексеевну, что эта передача не столько про «ав-то-мо-биль!!!», сколько про подарки ведущему от участников. «Музей Поля Чудес» в Москве уже тихонько строят. Здесь же снимаем «В гостях у сказки» – Валентина Михайловна Леонтьева оказалась приятнейшей бабушкой и согласилась переехать в Хрущевск, чтобы вести такую хорошую передачу.

А вот «Будильник» продолжат снимать в Москве – тамошний коллектив завыл в голос от перспективы переезда на Дальний Восток, а я просил отправлять ко мне только добровольцев. Ничего страшного на самом деле, справлялись без меня и продолжат без меня, просто люблю когда всё удобно и в одном месте.

А вот «Спокойной ночи, малыши» Первый канал зажилил, уж не знаю почему. Может обвала рейтингов боятся?

Повернувшись к с интересом взирающей на съемки Виталине, я кивнул на выход:

– Идем?

– Идем, – согласилась она, и мы, миновав небольшой коридор, выбрались на залитый невысоким полуденным солнышком белый хрустящий снежок. Покрутив головой по сторонам, улыбнулся искрящимся крышам павильонов, и мы погрузились в родной «Запорожец».

Машину прогревал КГБшник из «Девятки», поэтому Виталина сразу поехала к административному зданию студии – здесь у нас сидит Борис Николаевич Полевой, редакторы, монтажеры и прочий персонал. Здесь же проводятся планерки, разборы полетов и партсобрания с непременным «Позор алкашу-Иванову!». Потенциально – так-то у нас тут никто проштрафиться не успел, народ-то вручную считай отобран.

У входа в «администрацию студии» нас встретил дядя Вадим, вручив мне под роспись опечатанный пакет, устно добавив:

– Просили отзвониться по этому, – кивнул на бандероль. – Как можно быстрее.

– Спасибо, – поблагодарил я, и мы вошли в фойе.

Здесь у нас есть гардероб, и мы сдали в него верхнюю одежду. Усевшись на диванчик прямо здесь, напротив гардероба, вскрыл конверт. Лист первый, написанный дед Пашиной рукой, содержал выжимку из отчета работающих над шатанием стратегического противника группы аналитиков, которые рекомендовали мне пригласить в гости негра Фанки Флейма, который уже среднего ранга звезда, ходит в розовой шубе и обвешан золотыми «блингами» – так американские негры называют ожерелья – по самое «не могу». А еще ему скоро придется умереть, поэтому мне вполне человечно предложено выбрать – соглашаться или нет. Ну конечно я согласен – Родине ведь так будет лучше.

Листочек второй содержал очень неожиданную новость.

– К нам в гости, послезавтра и негласно, приедет целый Джон Леннон, – поделился я с Вилкой.

– Кто?!! – полезли ее шары на лоб.

– Ага, – поддакнул я.

Все она расслышала, удивляется чисто по инерции.

– Как?

– Самолетом, – пожал я плечами. – Сначала в Москву, потом – в Хабаровск. Там нам его нужно будет встретить, и в ходе двухдневного визита привить чистоту понимания. Грядет эпоха гостей – после Леннона привезем моего фаната афроамериканского артиста с потенциалом суперзвезды, а в декабре к нам заглянет мой корейский друг Юра.

– «Ловушку» для Леннона готовить? – спросила она.

– Он с Йоко Оной приедет, – покачал я головой. – Она – на тебе: в музей сводишь, об искусстве поговоришь. Папочка на нее для облегчения твоей участи уже в пути, – вздохнув, добавил. – Бардак у нас в стране все-таки, не могли чтоли все сразу отправить?

– Мужики, нам кровь из носу нужно за сегодня и завтра выучить пятнадцать минут материала, – открыв дверь личной репетиционной точки, заявил я своим музыкантам.

Они товарищи уже многоопытные, поэтому удивляться и роптать не стали, вместо этого разобрав партии.

– Попурри? – догадался ударник.

– Типа того, – кивнул я, навешивая на себя гитару. – Со второй с половиной минуты – секретное, подписки через полчасика принесут.

– А у меня уже путевки куплены, – расстроился клавишник. – Три года жена круиз выпрашивала!

– Ну и поедете, – пожал я плечами. – Я договорюсь. Но подписку дать все равно придется.

Я же не изверг, и положенный по трудовому договору отпуск товарищам предоставляется. Не всему коллективу сразу, а по очереди, чтобы «временщик» картины сильно не портил.

– А для кого секретную музыку играть будем? – спросил гитарист.

– Послезавтра к нам в гости приедет Джон Леннон, – ответил я, втыкая шнур звукоснимателя.

– Кто?!! – почти хором выпали музыканты в осадок.

– Джон Леннон из «Битлз», – объяснил я.

– Брешешь! – не выдержал клавишник.

– Вот те крест, – побожился я.

Народ нервно гоготнул.

– А Леннон тоже подписку давать будет? – гоготнул гитарист.

– Не, его мы запугаем, – покачал я головой.

Переждав хохот, провел по струнам и скомандовал:

– Все, время не тратим, настраиваемся на рабочий лад. Кто опозорится, тому фотографии с легендарным «жуком» не видать!

– Так он что, правда едет? – не отстал басист.

– Такими вещами не шутят, – развел я руками. – Мужики, время идет!

Состав взял себя в руки, и на три ближайших часа мы выпали из реальности, осваивая новый (для них) материал. В начале проблем не было – простенькая, привычная этим временам музыка, но, начиная с середины «попурри», мужики начали сбиваться и лажать. Оно и понятно – как «эксперименты» с упором в панкуху не играй, но сходу «бахнуть» металл мало кто сможет. Другие бы вообще потерялись и впали в апатии, а мои – ничего, к необычным звукам привыкли. Пришлось разбить материал на кусочки и осваивать их по одному.

– Дальше сами, – посмотрев на часы, я снял с себя гитару. – Товарищ Леннон по итогам визита к нам должен максимально о*уеть от того, что у нас тут творится, товарищи, поэтому прошу вас эти два дня попахать в две смены.

– Да не вопрос, Серега, – вытерев платочком пот со лба, улыбнулся ударник. – Мы же понимаем зачем это – показать, что мы тут не то что не пальцем деланы, а впереди планеты всей! А он не сопрет?

– Колян, Леннон – и сопрет? – возмутился клавишник. – Да ты чего!

– А ты что, думаешь он святой? – сложил ударник руки на груди. – Блюз с рок-н-роллом негры придумали, а поют белые. Не воровство?

– Воруют все! – безапелляционно заявил я. – Но тут проблем не будет – я полсотни песен в это попурри замешал. Поди пойми, что и как именно спереть.

– Чтобы Леннон – и не понял? – фыркнул гитарист.

Кругом одни битломаны!

– Ты уже лучше него играешь, дурак, – приложил его ударник.

– Причем тут навыки? – возмутился тот.

– Отставить! – скомандовал я. – С другой стороны зайдем для присутствующих битломанов – у Леннона свой звук, и, если он вдруг резко сменит его, фанаты не схавают и закидают помидорами. У него и так сольный альбом идет плохо – боится, переживает, к психологу ходит лечиться.

– Леннон? Боится? – опешил клавишник.

– Привезли папочки? – спросил я Вилку.

– Должны были, – кивнула она и сходила в коридор, откуда вернулась с двумя папками и дядей Федей.

– Подписку в порядке очереди даем, товарищи, – поведал тот, усаживаясь за стол и развязывая третью папочку.

– Я вам про Леннона оставлю почитать, – взяв «Дело № «Выжимка из личного дела Джона Уинстона Леннона 1940 г.р.», показал музыкантам и положил на стул. – Но читать с умом, не теряя много драгоценного времени.

– Мы со всей ответственностью! – горячо заверил возрадовавшийся клавишник.

– Вечером зайду, прогресс оценить, – пообещал им я, и мы с Вилкой вышли в коридор.

– В ДК? – спросила она. – К фольклору?

– Ага, – подтвердил я. – Видала карго-культ? – кивнул на оставшуюся позади реп-точку.

– Смешные, – кивнула она. – В самой гуще, считай, варятся, а все равно не осознают.

– И не лишено правильности, – вздохнул я. – Мы мощно отстали в плане музона, а теперь догоняем. И немножко даже перегоняем – но тут пока мои проекты в одиночестве. Хорошо, что остальные подтягиваются – на днях немцы еще одну группу подписали, раскручивать будут. Не рок в этот раз, а диско.

Медленно божьи мельницы мелют, но верно – тончает Железный занавес, в ничтожество впадает, а о культурной экспансии СССР начинают визжать радикалы, предлагая наложить санкции еще и на контент. Ничего у них не выйдет – «свобода слова» это на Западе нынче селлинг-фича, и запрет совершенно идеологически нейтрального музона вызовет очень много вопросов.

Покинув территорию студии, отправились к центру Хрущевска. Уже стемнело, и на улицах хватало спешащих с работы людей – кое-кому расстояния позволяют ходить пешком, поэтому образцово работающий спецтранспорт они игнорируют. Где-то треть работников – азиатские товарищи, корейцы и китайцы. Морды у всех толстеют с каждым днем, что очень радует. Вот компашка в кооперативное кафе свернула – подхарчиться, мы им хорошо доплачиваем сверх уходящих по сметам в Корею и Китай основных зарплат. Соотечественники же в основном сворачивали в детские сады и школы – забирать деточек домой с занятий и кружков.

– Живет город, – с удовольствием подвел я итог.

– Мертвые города план по продукции не перевыполняют, – фыркнула Виталина.

– Тем более – на привычный один процент, чтобы не нарваться на увеличение, – согласно фыркнул и я.

У ДК пришлось спрятаться в темном переулке, чтобы пропустить покидающую его кучу ребят – здесь же тоже кружков целая куча. Дождавшись момента, когда народ частично разойдется своим ходом, частично – рассядется в весело светящиеся окнами автобусы, подкатили к зданию, я поздоровался с редкими задержавшимися ребятами, мы сдали верхнюю одежду в гардероб и направились в правое крыло первого этажа. Чем дальше мы углублялись в коридор, тем мощнее на нас обрушивался глубокий мужской бас:

– В городах средь серой мглы…

– А неплохо! – прокомментировал я.

– Вторую неделю репетируют, – пожала плечами Вилка. – Не с улицы же набирали.

– Стараюсь ожидать худшего, – пояснил я. – Очень помогает: вся жизнь сливается в цепочку маленьких приятных сюрпризов.

– Посреди зеленых трав…

Помимо голоса, стали слышны балалайка, ритм-секция, аккордеон и клавиши.

– Для дискотек – милое дело, – заметила Виталина.

– Шаришь! – одобрил я.

Добрались до крайней правой двери, я открыл, получив в лицо заключительное:

– Велики силы добра!

– Очень хорошо! – похвалила расположившийся на сцене состав музыкальный руководитель в виде повязавшей на голову платочек и укутавшейся в шаль бабушки семидесяти лет, всю жизнь посвятившей воспитанию фольклорных кружков.

– Спасибо, Прасковья Федоровна, – поблагодарил ее за всех одетый в монашескую рясу с глубоким капюшоном, пышнобородый и вооруженный балалайкой фронтмен.

Помимо него, на сцене внимание притягивали еще двое: наряженный в костюм медведя «шоумен» и одетый в косоворотку, шаровары, лапти и солнечные очки (для контраста) клавишник. Все, кроме «шоумена», закончили Гнесино этим летом. «Медведь» поначалу немного грустил – со своим потенциалом и кучей положительных характеристик от преподавателей метил прямо в «Березку», но не сложилось. Теперь доволен – программа «бомбовая», и ребята уверены в как минимум Всесоюзном успехе.

– Здравствуйте, товарищи! – привлек я к себе внимание.

Товарищи поздоровались в ответ, музыкальный руководитель коротко отчиталась о делах – идут отлично.

– У меня для вас преприятнейшее известие! – возвестил я.

– К нам едет ревизор? – не удержался клавишник.

– Там было «пренеприятнейшее»! – поправил его фронтмен.

– Разве? – удивился тот.

– И у этого человека – красный диплом, – возмущенно шепнула мне Вилка.

– Не по литературе же, – заступился я за музыканта и заявил. – В общем – послезавтра в Хрущевск приезжает Джон Леннон.

– Тот самый? – ахнул «медведь», заслонив лапами улыбающийся клыкастый рот.

– Тот самый! – подтвердил я. – Посему ваша премьера немного переносится вперед – через три дня будем снимать телеконцерт. Джона в зрительный зал я организую – считай, благословит в большое плавание, будет проще за Занавес вас отправить.

На уровне экзотики хотя бы, в камерные залы.

Музыканты побледнели, а Прасковья Федоровна смущенно спросила:

– А кто такой Жон Леннон? Француз?

Музыканты зафыркали.

– Англичанин, – объяснил я. – Один из ключевых деятелей рок-сцены. Группа «Битлз».

– Т-ю-ю! – потеряла она интерес. – У нас тут, слава богу, не рок, а эклектика на фольклорную тематику. Чего стоим, мальчики? – принялась строить музыкантов. – Занимаем рабочие места. Нам бы на месте порепетировать, – выкатила распоряжение и мне.

– Павильон свободен, можно хоть сейчас, – кивнул я.

– Сейчас уже не пойдем, весь день репетировали. Завтра, а то Федька глотку сорвет.

– Можно мне на телеконцерте без этого? – оттянул клавишник ворот косоворотки. – Стыдно – сам Леннон придет, а я – вот так! Да еще и «эклектика»! – пригорюнился.

– Ишь ты как заговорил! – возмутилась Прасковья Федоровна. – Англичанишка приехал – все, родная культура пережитком кажется? Нигде своей культуры не стесняются, зато у нас плюются ходят! Низкий поклон Советской власти за то, что угаснуть не дает – остались бы одни обезьяны волосатые!

– Кому репертуар и шоу-элементы не нравятся – не стесняемся писать «по собственному желанию», – пожал я плечами. – Прасковья Федоровна, я вижу, что проект в надежных руках. До свидания.

– Беги, Сереженька, да на Стёпку не серчай, – с улыбкой кивнула мне руководитель. – Он бурчит, да больше всех старается.

– Не шарит просто, – улыбнулся я в ответ. – Молодой, неопытный.

– А сам-то? – донеслось со сцены обиженное бурчание.

– Молчи, охальник! – одернула его Прасковья Федоровна, и мы с Виталиной отправились дальше – та еще программка у товарища интуриста будет!

Глава 2

Проснувшись ранним утром следующего дня, решил, что нужно поделиться новостью с Олей – она же мне не простит, если не. Оля в свою очередь поделится со всей школой – она-то на уроки ходит, а не как некоторые – и тогда не простят уже ребята. Дед велел возглавлять непобеждаемое, поэтому позвонил на квартиру директору, попросив после уроков собрать старшеклассников (все не влезут) в актовом зале.

Забавно, но к этому моменту количество живущих под подпиской граждан Хрущевска практически удвоилось, и это не моя заслуга – просто КГБ решило под шумок проверить некоторых товарищей на надежность.

Леннон – Ленноном, а текучку никто не отменял, поэтому, позавтракав и одевшись, мы с Виталиной поехали на студию, в административное здание, принимать первый в истории телеканала «Восток» оригинальный репортаж «с местности».

В кабинете типа конференц-зала, оснащенным экраном и проектором, нас уже ждали двое модных молодых людей: усатые, с прическами типа каре, в джинсах и свитерах с оленями. Репортер и оператор, авторы репортажа, гордые обладатели красных дипломов.

– Доброе! – поприветствовал я их. – Михаил, – пожал руку репортеру. – Артем, – пожал и оператору.

– Утро, Серега! – откликнулся первый.

– Привет! – подавив невовремя вылезший зевок, буркнул оператор.

– Сейчас главного подождем и начнем, – анонсировал я им и сел за стол. – Далеко ездили?

– Рядом тут – от Комсомольска-на-Амуре двадцать минут узкоколейкой, – ответил Михаил.

Немножко выпендривается, но это ничего, это созидательными порывами продиктовано.

– Про узкоколейку?

– Немного про узкоколейку и фельдшера, – кивнул оператор. – Так сказать, по площадям.

– «По площадям» нам Никита Сергеевич завещал, – одобрил я.

В дверь без стука (потому что начальство) вошел Борис Николаевич Полевой. Журналисты вытянулись по струнке, я ограничился рукопожатием из положения «сидя».

– Ну что, проверим вас на следование высоким стандартам Советской журналистики? – после приветственной части улыбнулся молодым дарованиям Полевой.

– Не подведем! – уверенно заявил репортер.

Оператор зарядил пленку в проектор, на экране появился отсчет 3-2-1, и мы оказались в машинном отделении локомотива узкоколейки. Одетый в фуфайку, штаны с начесом, галошные валенки и шапку-ушанку седобородый дедушка черпал лопатой и забрасывал в топку уголь, размеренно вещая:

– Сам-то я с малых лет на железной дороге. В гражданскую на бронепоезде служил. Потом – в Отечественную, уже машинистом. Надоели мне большие рельсы, вот, на маленькие перешел! – гоготнул и закрыл дверцу топки, повернувшись в кадр улыбающимся закопченным лицом. – С бабкой и приехал – она у меня родом как раз с этих мест, радуется – на родине помрет, говорит.

Монтажная склейка, и мы оказались посреди проложенной среди заснеженных деревьев колеи, наблюдая тихонько выкатывающийся из-за поворота, курящийся дымами локомотив, за которым тащилось три грузовых, и один пассажирский вагончик.

– Это отсылка на «Прибытие поезда»? – подколол я оператора.

– На «В 3:10 на Юму», – с улыбкой поправил он.

– Вестерн? – уточнил Полевой.

– Вестерн.

Репортер обиженно поерзал, и я прислушался к доносящемуся под кадры заснеженной деревеньки (курящиеся дымами печные трубы, бегающие, укутанные в толстые шубки, дети, важно щурящийся в кадр с забора рыжий грязный кот, грызущая говяжью кость лохматая собака) голосу диктора:

– …зимой, когда замерзают реки и болота и оживают так называемые «зимники», колея номер 451 не теряет своей важности для трехсот семи жителей колхоза «Красная грива», каждый день перевозя товары народного потребления, газеты и пассажиров.

Поезд остановился прямо у деревянной двухэтажки с табличкой «Сельсовет», и на утоптанный снег из пассажирского вагона выбралась пара бабушек с набитыми колбасой и консервами авоськами.

– Земфира Захаровна Лебедева – одна из таких пассажирок, – перенес нас немного в прошлое, в еще движущийся вагон, голос Михаила.

Слева и справа – ряды коротких, на два пассажира, лавочек. Посреди вагона – обложенная кирпичами печка, в которую подкидывала полешко бабушка.

– Почему повтор? – спросил Борис Николаевич.

– Символично, – развел руками репортер. – Пламя подпитывается, значит – есть жизнь в этих краях.

– Принимается, – одобрил Полевой.

Бабушка на экране тем временем успела перебраться на лавочку и получить закадровый вопрос:

– Часто в город ездить приходится?

– Да ну, – отмахнулась она. – У нас в сельпо почти все есть, вон, в грузовых и едет! – указала за спину. – Я вон… – повернулась к стоящей рядом с ней авоське и начала инвентаризацию. – Консерва деду – краба, я сама их не ем, больно страшные. И эти еще – полухвабриканты рыбьи, вкусные – жуть, у нас в сельпо холодильника нужного под них нету.

– Пошла антисоветчина! – гоготнул Полевой. – Да сиди ты, – добродушно махнул рукой на подскочившего оправдываться репортера. – Такой дефицит – не дефицит, вон, краба с полуфабрикатами деду везет Земфира Захаровна, какая уж тут антисоветчина?

– Немножко умело подпущенного дефицита не повредит, – глубокомысленно согласился я.

– Мы сюда молодыми еще приехали, – перешла бабушка к воспоминаниям, ностальгически улыбнувшись. – Считай – в чисто поле: одни бараки стояли…

Монтажная склейка.

– Почему? – среагировал я.

– Потому что «зэки строили», – развел руками оператор.

– Ладно, – поморщился я.

Не стоит неудобные темы лишний раз пинать. Да и вообще – ну зэки, ну и что?

– Ничего, остроились, зажили. Детей четверых в люди вывели – во Владивостоке сейчас живут, все с высшим образованием, – добавила Земфира Захаровна. – Мы с дедом не жалуемся – у нас хорошо, и школа есть, и ДК – я туда песни петь хожу, в кружок – и кооператив даже открыли, снасть рыбацкую гнать, дед там подрабатывает, сети плетет.

– Пенсии не хватает? – предположил голос из-за кадра.

– Тю-ю-ю, – отмахнулась бабушка. – Пенсии нынче за глаза хватает, хоть на книжку ложь. Скучно ему, дураку старому, на печке лежать – пойду, говорит, молодым опыт передавать. Рыбак он у меня, – с доверительной улыбкой поведала она нам семейную тайну и перешла на другие деревенские блага. – А еще у нас амбулатория есть, там фельдшер Маргарита Филипповна, у ней руки золотые.

Монтажная склейка, и мы смотрим на чисто подметенное от снега, крашенное зеленой краской, крылечко деревянного одноэтажного домика с табличкой «Амбулатория». Дверь открылась, и оттуда выбралась одетая в шубу с торчащим из-под нее белым халатом, укутанная в мохнатый платочек, неожиданно-молодая симпатичная женщина лет тридцати с валенками на ногах.

– Ой, здравствуйте! – подпрыгнула она. – А вы из телевизора?

– Из телевизора, – подтвердил закадровый репортер.

– А я как раз на обход, – расстроилась она. – Ой, мне же звонили! – снова подпрыгнула. – Вы с нами поедете, да?

– С вами, – подтвердил Михаил.

– Если лежачего больного везти придется, мы вас высадим, – решительно заявила она.

– Мы со всем пониманием и не будем мешать, – заверил ее репортер. – Меня Миша зовут.

– Галя! – отозвалась фельдшер, спускаясь с крылечка и направляясь направо.

Мы пошли за ней, любуясь заснеженной деревенской улицей и вкусно похрустывая снежком.

– Галина Евгеньевна Маслова, – представилась полным именем. – Сейчас в машину сядем и поедем по подсобным хозяйствам – у нас их четыре, придется шестьдесят километров за сегодня проехать. Не испугаетесь? – обернувшись, улыбнулась в камеру.

– Не испугаемся, – заверил Михаил.

Путь завершился у деревянного гаража, ворота которого как раз открывал одетый в расстегнутую дубленку и тельняшку мужик средних лет в кепке.

– Это Василич, водитель наш! – представила его Галина.

Монтажная склейка перенесла нас внутрь переоборудованной под медицинские нужды «Таблетки».

– Меня в «Красную гриву» после института распределили, из Новосибирска, – поведала нам снявшая платочек и оказавшаяся кудрявой брюнеткой фельдшер. – Чуть не выла – так в город хотелось! – рассмеялась.

– Теперь – не хочется? – спросил репортер.

– Иногда хочется, а потом на мужа смотрю, деток – ну куда мне в город? – улыбнулась она. – Я когда приехала, мне избу-пятистенок выделили, там, кроме печки и электричества ничего не было. Так мне местные сразу «приданного» натащили, помогли обжиться, – снова рассмеялась. – Радовались очень – год в деревне фельдшера не было, – поправила платочек на плечах и поделилась плюсами своего положения. – У нас в школе тридцать детей, а учителей – полный набор. Почти индивидуально с детьми занимаются, у нас все – круглые отличники, олимпиады берут. Дочки – две их у меня, Светочка и Катенька, на танцы в ДК ходят, в город ездят выступать.

– А муж у вас кто? – спросил Михаил.

– Муж у меня – кооператор, – смущенно отвела она глазки. – Снасти рыбацкие с деревенскими делают и городским продают.

– Снасти – это хорошо, – одобрил Михаил.

– Стоп! – скомандовал я.

Оператор с небольшим опозданием остановил проектор.

– Будет ли в ходе дальнейшего репортажа посещен рыбацкий кооператив? – спросил я.

Мужики неуютно поерзали.

– А что с кооперативом? – не понял Борис Николаевич.

– Сколько денег отслюнявил муж Галины? – ледяным тоном спросила Виталина.

– Денег? – полезли на лоб брови Полевого. – Это что – реклама?! – рявкнул на побледневших журналюг. – За сколько эфирное время продаем?

– Две тысячи, – не удержался от правды Михаил.

– Продешевил! – фыркнул я. – Прикинь – это первый выпуск новой передачи в первый день вещания нового, развлекательного, телеканала! Да тут… Борис Николаевич, давайте масштабируем аккуратно? Вот эти два любителя рекламных интеграций у нас с сегодняшнего дня – под подпиской, будут заниматься подобными репортажами. Не наглеем – один проплаченный сюжет в неделю. Вам, товарищи, увы, расценки предлагаю старые – по-хорошему вас надо гнать из Комсомола, но через полгода усердного труда я с радостью отпущу вас на вольные хлеба. Городу нужны деньги на развитие, а забогатевших кооператоров в стране полно – по полмиллиона за репортаж отгрузят не дрогнув.

– Под твою ответственность и личный контроль, – умыл руки Борис Николаевич.

– Займешься? – попросил я Виталину.

– Идемте, недобросовестные товарищи, будете подписку давать, – велела она, поднимаясь на ноги и увела журналюг.

Я выключил забытый проектор и начал оправдываться:

– Извините, Борис Николаевич, я не жадный, но «Фонд» теперь еще и целую космическую программу содержит.

– А еще совхозы и город, – кивнул он. – И санатории, и еще бог весь что. И репортаж-то неплохой, ты бы внимания не обратил, я бы, может, в конце и заметил, что что-то не так, но что реклама… – пожал плечами.

– Согласен, – кивнул я. – Такого же уровня и редко – вреда никому не будет. Хорошо, что вы на меня не обижаетесь.

– Включай, досмотрим, – кивнул он на проектор. – В эфир пустим, а то пойдут слухи, что наши журналисты кооператоров обманывают.

– Нам такого не надо, – согласился я, и мы досмотрели репортаж.

– Приемлемо, – вынес вердикт Борис Николаевич.

– Вполне, – согласился я. – Под конец первой недели пустим, а то нечестно перед другими журналистами будет.

– Если эти догадались – могут и другие догадаться, – ухмыльнулся Полевой.

– Могут, – согласился я. – Их «масштабировать» не будем, а поругаем и попросим исправиться.

– Рули! – делегировал он мне и поднялся на ноги. – Пойду я, дела.

– До свидания, Борис Николаевич, – попрощался я. – Я к вам с Ленноном может зайду на днях.

– С кем? – удивился он.

– С Джоном Ленноном, который «Битлз».

– Он-то какими судьбами? – фыркнул он. – Приводи, чаем напою, матрешку подарю – все как положено. Только заранее предупреждай.

– Конечно! – пообещал я.

– Бывай! – велел он мне и ушел.

Оставшись в одиночестве, вынул бобину из проектора и дождался Виталину.

– Кооператора найдут, секретность и содействие обеспечат, – отчиталась она о проделанной работе.

– Отлично, – одобрил я, и мы поехали обедать в местный «Потёмкин».

По пути нам попался очень удачно следующий по тому же адресу из НИИ ученый Владимир Васильевич Крылов.

– Здравствуйте, давайте с нами! – позвал я его.

– Какая-то суета в Хрущевске со вчерашнего дня стоит, – заметил он, забравшись на заднее сиденье.

– Интуристы приедут важные, – кратко объяснил я. – Из капстраны. Над чем нынче работаете, Владимир Васильевич, если не секрет?

– По большей части – над диссертацией, – с улыбкой ответил он,

– «Производительные силы развивающихся стран и формирование их социально-экономической структуры», правильно? – чисто для порядка уточнил я.

– Так, – подтвердил он. – Меня интересуют не только докапиталистические структуры, но и капитализм – в различных его проявлениях, капитализм как мировая система и особенной такой элемент этой системы, как так называемые развивающиеся страны, или «третий мир». Я считаю в корне неверным видеть в докапиталистических укладах современного мира пережиток «докапиталистической» эпохи, нечто такое, что капитализм не успел переделать под свои нужды. Уклады вроде плантационного рабства, частно-земельной собственности в Индии, латифундий в Латинской Америке я считаю правомерным рассматривать как результат деятельности капиталистической системы.

– Нет места в мире, куда не дотянулся бы капитализм, – согласился с ним я. – И его тлетворное дыхание ощущает на себе даже спрятавшееся в непролазных джунглях племя пигмеев.

– Верно, – одобрил Владимир Васильевич и немного пожаловался. – А вот в Москве меня очень многие критиковали.

– Им с Москвы первобытный коммунизм лучше видно, – ухмыльнулся я.

– Лучше! – гоготнул Крылов.

Мы перебрались из машины в ресторан, сделали заказ, и я заметил:

– Вообще ваши тезисы довольно неудобные. У нас очень многое держится на идее о том, что при первобытном коммунизме человек миллионы лет жил, а при капитализме – жалкие сотни. А у вас получается первобытным как раз таки капитализм.

– Я ведь не имею ввиду историю, – поморщился он. – А про современные нам, неразвитые регионы.

– Извините, – покаялся я в собственном тупоумии. – Продолжайте, пожалуйста.

– Сохранение укладов, отличных от капитализма, в мировых границах капиталистического строя может быть понято не только как неполное осуществление прогрессивных тенденций капитализма, но и как проявление консервативных тенденций того же самого капиталистического строя. Наличие в конце капиталистической эпохи отсталых в экономическом и многоукладных в социальном отношении стран – есть особое периферийное проявление самих универсальных законов капитала, – выкатил он заключение.

– А вот это уже очень удобно, процитирую вас при случае, – с улыбкой пообещал я.

– Плох тот ученый, который не любит цитируемость, – улыбнулся он в ответ. – Главное – вывод не забудь: в рамках ставшей на ноги мировой капиталистической системы устранение отсталых форм производства и борьба с воспроизводством докапиталистических форм суть задачи уже не буржуазные или буржуазно-демократические, а антибуржуазные.

– Наши враги и диссиденты любят рассказывать о том, как глупо тратить народные деньги на помощь условной Африке, – кивнул я. – Мол, из первобытно-общинного строя сразу в социализм не прыгнешь.

– О том и речь! – одобрил Крылов. – Если не «прыгнут» в социализм – останутся в своих пережитках навсегда, потому что буржуазия не видит перспектив в постройке неграм школ, ПТУ и заводов – вложений много, проще разместить производства там, где все вышеупомянутое уже есть. А мы за век-другой товарищам неграм и классовое сознание привьем, и лучшее в мире образование дадим, и вместе на могиле капитализма спляшем.

– Обязательно, Владимир Васильевич! – пообещал я, отставил пустую тарелку из-под гречки с сосисками и поднялся на ноги. – Пора нам.

– Интуриста встречать – задачи сложная, – стебанулся он, пожимая руку.

– Далеки они от осознания природы производительных сил, – сымитировал я грустный вздох. – Но ничего – перевоспитаем.

Глава 3

Выслушав меня за кулисами актового зала (спрятался тут чтобы народу собираться не мешать) и совсем не удивившись новости, Оля пожала плечами:

– Леннон так Леннон. Тоже мне важный гость.

В школьной форме с белыми бантиками выглядит очень мило.

– Я больше за невесту Кима переживаю – папа просил с ней немножко подружиться, и я боюсь не справиться, – призналась она.

Зря – Кимовой молодой невесте дружба с моей главной протеже (потому что все видят, кто проект, а кто – всамделишная подружка) нужна гораздо сильнее, чем самой Оле – несмотря на молодость, тщательно отобранная и подготовленная корейская жена знает о подковерной возне несоизмеримо больше певицы с папой-КГБшником, и будет стараться закрепиться рядом с Юрой изо всех сил, в том числе через общение с моим ближайшим окружением женского пола.

– Не волнуйся, сейчас Леннона примем-выгоним, и я тебе помогу план придумать, – пообещал я.

– Помоги! – обрадованно разрешила она.

– А пока мне твоя помощь нужна, – добавил я. – На запись телеконцерта сходить, потанцевать.

– То же мне «помощь»! – фыркнула она. – «Феофан»?

– Они, – подтвердил я.

– Мы на танцах проверили позавчера, как ты просил, – поведала она. – Ребятам понравилось.

– Это хорошо, – улыбнулся я подружке. – Затанцевали тебя?

– Уже не зовут, – хихикнула она. – Всем сердца разбила и на осколках попрыгала.

– Прямо попрыгала? – подыграл я.

– Нет конечно, – призналась она. – Просто сказала, что не танцую и не беру подарки. Сама зато ребятам кучу всего надарила и еще подарю – у меня много.

– Когда много – делиться правильно, – одобрил я коммунистические подружкины порывы.

Тут со стороны сцены раздался голос директора:

– Ну что, вроде все собрались?

Ответом ему был утвердительный гул.

– Пора! – заявил я.

Оля пошла к выходу в зрительный зал, а я – на сцену. Народ привычно откликнулся на мое появление свистом и аплодисментами – все Сережку любят, но сверстники и пенсионеры – особенно! Приветливо махая руками, подошел к микрофону – директор уже успел сместиться в первый ряд, освободив мне местечко. Я тут не впервой, процесс отлажен как надо.

– Привет, ребята, извините, что после уроков задержал, – первым делом повинился я.

Свободное время же тратят на мои планы.

Добрые и пассионарные Советские дети ответили утешительным гулом.

– Дело у меня к вам, – сняв микрофон со стойки, уселся на край сцены, как бы подчеркивая неформальность встречи. – Поможете?

Коллектив всем видом выразил готовность за меня хоть в огонь. Хорошо, что такого нам не надо!

– Поднимите руки те, кто знает английскую группу «Битлз», – попросил я.

Где-то две трети.

– А английского певца Джона Леннона?

Где-то треть.

– А теперь поднимите руки те, кому «Битлз» нравится.

Рук в воздухе не осталось.

– А почему не нравится? – удивился я.

Первым руку поднял в поисках права на ответ десятиклассник Сеня. Не обломавшись слезть со сцены, с микрофоном добрался до оратора. Провод мешает, блин.

– У меня старший брат все время «Битлз» слушает, – поведал Сеня. – Заколебал – уже даже я все наизусть выучил, с рождения-то эту муть слушать.

Мы с народом заржали, и я передал микрофон девятикласснице Любе из четвертого ряда.

– Мне раньше нравилось, а потом по телевизору передачу показали, с переводом главных шлягеров, это же полная чушь! Зачем слушать музыку, в которой нет смысла? Про любовь разве что – но у тебя песни про любовь лучше получаются! – покраснев щечками, отвесила она мне комплимент.

– Спасибо, – поблагодарил я под хохот зала. – Короче понятно – «Битлз» вам не нравятся, – по пути к сцене подвел итог.

– А тебе? – заинтересовался директор.

– И мне не нравится, – подтвердил я. – Но завтра нам с вами нужно будет привести английского певца Джона Леннона сюда, – указал на сцену под ногами. – Задать вопросы, немножко спеть – Сеня, бахнешь?

– Бахну! – гоготнул он. – Стоп! – опомнился. – Живой «битл» – здесь?!

– А чего ты удивляешься? – спросила Оля.

– Не шучу! – подтвердил я. – Вопросы ваши классные руководители распределят после этой встречи, – добавил инструкций. – А если товарищ Леннон будет задавать ответные – отвечать нужно честно и спокойно. Хотите ругать – ругайте, но так, чтобы не сильно обиделся.

– Срежу! – важно пообещал Сеня.

– Я тебе оценку за поведение срежу, Сидоров! – одернул его директор к веселью остальных. – Не позорь страну – мы народ хлебосольный и культурный, туристов не обижаем.

– Спасибо, Андрей Андреевич, – поблагодарил я директора. – И спасибо вам, ребята. Увидимся!

И свалил за кулисы под разочарованное «что, уже всё?!».

– Почему ты уверен, что Леннон согласится таскаться за тобой по студиям, школам, кружкам и заводам? – спросила встретившая меня здесь Вилка.

– Это что, недоверие? – ужаснулся я.

– Это вопрос, – улыбнулась она.

– Тогда ладно, – смирился я, направляясь к выходу – нужно успеть свалить, пока ребята заняты. – Сам факт того, что он едет в СССР, чего ему раньше и в голову не приходило, говорит о том, насколько его угнетает «фактор Ткачева». Топ-5 мировых чартов оккупирован нашими артистами, остальным приходится натурально воевать за места пониже. А у него альбом сольный скоро выходит.

– Боится? – хмыкнула Виталина.

– Возможно, – кивнул я. – Далее – в папочке мы с тобой прочитали о том, как грустно бедняжке-Джону от того, что в детстве его не любила мама и насколько сильно он занят поисками душевного покоя и борьбой с экзистенциальной пустотой. Еще его сильно печалит бессилие – ты вроде популярней Иисуса, каждое твое слово ловят миллионы людей, а мир что-то нифига несмотря на все потуги конкретной творческой единицы не меняется. Что из этого следует?

– Певцы мир не меняют, – пожала плечами Виталина. – Ошибиться легко – когда видишь перед собой полный стадион, кажется, что мир меняется прямо здесь и сейчас – вон сколько сторонников мира во всем мире. Но это – ничто по сравнению с глобальным противостоянием социально-экономических базисов и интересами капиталистических элит.

– Правильно! – одобрил я. – Леннон уже достаточно большой, чтобы осознать, что так это не работает. А у меня – работает, и это видно всему миру. Вот и едет, сам скорее всего не зная зачем, но твердо уверен, что так нужно. Не исключаю, что съел что-то очень веселое перед тем, как в посольство звонить – мистическое откровение словил, так сказать, хиппи такое любят. Поэтому ничем опаивать мистера Леннона с целью вербовки мы не станем – оно, конечно, сработает, но он догадается, что что-то тут не так.

– Наркоманы эти, – поморщилась Вилка. – С жиру бесится – все есть, живи и радуйся. Ладно в трущобах – там понятно, от безысходности медленно самоубиваются, но этот-то что?

– Американская мечта выглядит красиво, пока к ней идешь, – пожал плечами я. – Но когда оказываешься внутри, ощущается подвох – денег как грязи, все тебе в рот смотрят, а внутри – все еще пустота и детские травмы. Удивительно, но спасаться от этого благими делами догадываются не все – в основном принимается совершенно нелогичное решение еще больше увеличить уровень собственного потребления. Получается как осел с морковкой перед носом, который идет даже не в пропасть, а вообще в никуда. Леннон еще хорош – хотя бы духовным поиском занимается. Словом – «жук» не понимает, куда ему воевать, а мы покажем ему направление.

– За ним будет таскаться английский посол, – напомнила Вилка.

– Да и хрен с ним, – пожал плечами я. – Я же не буду просить королеву зарезать, а к левым идеям Леннон и так предрасположен. Пока – как так называемый «евролевый», странное существо со странными идеями, типа наших либералов. Но такой алмаз стоит попытаться предать огранке.

– Определенно стоит! – согласилась девушка.

Ну а если не получится – невелика беда, Леннона в изначальных планах и не было – так, вероятный приятный бонус.

Звезда мирового масштаба (не хуже Магомаева, но ЦА другая, не такая респектабельная) со звездой рангом поменьше прибыли в Хабаровск поздним вечером – в восемь тридцать. Любимая Родина решила мне подыграть, погрузив Хабаровск и окрестности в лишенный ветра, очень уютный снегопад. Крупные снежинки опускались на оживший за последнее время город – почти не осталось зданий, лишенных витрин и огней вывесок. Вдоль дорог, по которым колесила снегоуборочная техника (иначе город просто парализует), около остановок выстроились расписанные в сказочно-лубочных и соцреалистических традициях ларьки. Вон на той шашлычной нарисовали аж копию Шишкина! Итоговый дизайн, конечно, специфический – очень все разное – но впечатление вкупе с украшенными иллюминацией центральными улицами и снегопадом производит как надо: здесь, среди снегов и холода, бурлят жизнь и созидательные порывы!

Наш маршрут от аэропорта проложен так, чтобы зацепить парочку всегда полных народом катков, полюбоваться витринами магазинов и немножко заценить архитектуру. Куда мы без «потемкинских деревень»? Впрочем, заранее никто ничего не готовил и никого не напрягал – просто покажем нужное в нужном порядке. По Москве Леннона тоже немного покатали, планку нужно поддерживать – столица это фигня, а вот за тысячи километров от нее вечерний досуг гражданам наладить – это уже задача!

Товарищи у нас «инкогнито», поэтому никакой встречи на взлетно-посадочной полосе: как все от самолета автобусом доберутся до терминала, где мы их и встретим. «Мы» – это я, Вилочка, Юрий Андреевич Викторов – от Хрущевского горкома, и Виктор Афанасьевич, черноволосый сорокапятилетний мужик в роговых очках – он здесь от МИДа. КГБ у меня всегда с собой, в лице дядей Вити (знает английский и полковник) и Семена (нокаутировать вышедших из-под контроля англичан).

Отдельного самолета из Москвы товарищам никто, естественно, не выделял – сами со своим «инкогнито» виноваты – поэтому пришлось спрятаться за взрослыми, пропуская прибывший на малую родину или в командировку народ. Лица усталые, но это понятно – нифига себе сколько летели. Вот и интуристы – впереди идет одетый в серый плащ, коротко стриженный дяденька с суровой рожей. Телохранитель, надо полагать. Опционально – замаскированный под телохранителя агент Ми-6. За ним – трое: одетый в дубленку поверх вязаного свитера и джинсов высокий бородатый длинноволосый мужик в очках-авиаторах и с висящей на шее цветастой буддистской фенечкой. Это понятно кто. Слева от него, на голову ниже мужа, страшненькая (ну что поделать – внешность это не главное) короткостриженая японка в искусственной белой шубе и тоже с фенечкой. Без очков, оживленно разглядывает терминал. Справа от Леннона – Дункан Арчибальд Уилсон, действующий любить подгадить, он же – посол Великобритании. С ним мы виделись на подписании одного из контрактов, личной неприязни не вызывает – ведет себя корректно, не сильно этим отличаясь от других моих знакомых послов. Протокол обязывает. Этот в СССР давно, поэтому нарядился в пальто и шапку-ушанку с не опущенными «ушами». Компашка получилась колоритная, поэтому опытные Советские граждане старательно не таращатся.

Интуристы среагировали на поднятую МИДовцем табличку с инициалами «J.L.» и отделились от следующего к выходу потока. Мы пошли навстречу.

– От лица Министерства Иностранных дел СССР позвольте еще раз поприветствовать вас, – начал процедуру Виктор Афанасьевич.

На английском, понятное дело.

– Меня нужно было бы поприветствовать в тысячный! – шутканул английский посол.

Выглядит в три раза бодрее остальных – ему по все тому же протоколу положено.

– Чертовски долгий полёт, – продолжил он юморить, пока все ручкались со всеми, а дамам целовали ручки. – Вы бы хотели, чтобы Россия была поменьше, мистер Леннон? – дал слово основному гостю.

– Мне все равно, – буркнул тот в ответ.

– Это провокация? – спросил Виктор Афанасьевич.

– Это шутка, – успокоил я его. – Рад видеть, что в полете вы не растеряли свое чувство юмора, мистер Уилсон. Мистер Леннон, миссис Леннон, знакомству с вами я рад еще больше. Мистер телохранитель, моё уважение, – приподнял над головой лыжную шапочку.

– Без каравая? – продолжил работать душой компании посол.

Да он же нервничает! В прошлый раз шутейку отпустил и не отсвечивал, а теперь – вон, из пальто выпрыгивает.

– Не в аэропорту же, – с улыбкой развел я руками. – В Хрущевске встретят как полагается.

– Мне понравился этот обычай, – поделился чувствами Леннон.

– Очень гостеприимно, – поддакнула Йоко.

– Идемте! – скомандовал Виктор Афанасьевич и повел нас на выход.

– Сказать, что ваш приезд стал для меня неожиданностью – ничего не сказать, – признался я по пути. – Но очень рад.

– Мы никогда не были в России, – ответил Джон. – И просто поражены тем, как выглядит Москва. У нас рассказывают совсем другое, – смерил посла неприязненным взглядом.

Не любит Систему.

– Не весь СССР выглядит как Москва, Джон, – вступился за эти свои БиБиСи мистер Уилсон. – Вы ведь не станете утверждать, будто у вас нет проблем, мистер Ткачев?

– Не стану, – кивнул я.

Не разводить же политинформацию со старта.

– Давайте не станем политизировать визит уважаемых мистера и миссис Леннон, – предложил посол. – Как у вас говорят – пошутили и хватит.

– Классическая английская дипломатия, – сымитировал я восторг. – Создали кризис, а потом «пошутили и хватит».

Все, кроме силовиков немножко рассмеялись.

– Я смотрю «Летающий цирк Монти Пайтон», – признался я.

– Воруете шутки, мистер Ткачев? – изобразил возмущение посол.

– Только эту, – виновато улыбнулся я.

– У вас показывают это шоу? – удивился Леннон.

– Мне присылают из Англии, – покачал я головой.

– И мы со своей стороны немного этому помогаем, – похвастался мистер Уилсон.

– Здорово, когда все вокруг хорошие, – нейтрально заметил я.

– Мир, чувак! – показал мне два пальца Леннон.

– Мир! – охотно отзеркалил я жест. – У нас тоже так делают, – поделился субкультурной особенностью.

– У вас есть хиппи? – заинтересовался он.

– В какой-то степени, – кивнул я. – Вместо коммун они живут в общежитиях, но стремление к миру во всем мире у нас общее. В Хрущевске есть немного, хорошие ребята, в колледже учатся.

Потому что «не ПТУ, а колледж»! Будущие радиотехники.

– Познакомишь? – попросил Джон.

– Конечно! – пообещал я.

– Если они не сотрудники КГБ, – вредным тоном заметил посол.

– Из КГБ здесь я! – важно поведал я Самую Главную Тайну и ехидно заржал.

– У вас тоже очень хорошее чувство юмора, мистер Ткачев, – не подкачал мистер Уилсон.

– Спасибо! – поблагодарил я, и мы вышли на крылечко терминала.

Впереди – полупустая, ярко освещенная фонарями парковка с пускающими дымы из выхлопных труб такси, в которые активно забирается народ. Еще часть прибывших пассажиров грузится в пару автобусов.

– Нам – туда! – указал Виктор Афанасьевич на красненький РАФ-977.

Похрустывая снежком – Леннон неуютно ежился, Вилка отзеркаливала ловящую снежинки ртом Йоко – мы двинулись к транспорту.

– Вы с нами до самого конца, мистер Уилсон? – спросил я.

– Я уже надоел вам, мистер Ткачев? – расстроился он.

– Очень, – подтвердил я. – Но я могу потерпеть еще немного.

Джон гоготнул:

– Мистер Уилсон, я совершенно уверен, что нам с Йоко и мистеру Бишопу, – кивнул на охранника. – Ничего не угрожает. Неужели ваше присутствие настолько необходимо?

– К сожалению, я вынужден подчиняться приказам Форин Офис, – стоически вынес удар посол. – Которые Советская сторона сочла приемлемыми, – добавил для меня.

– Попытаться стоило, – нагло улыбнулся я. – Хорошо, что мы выделили вам квартиру с видом на порт – это будет напоминать вам о родном Лондоне.

Дядя Витя открыл для всех дверь, мы пропустили гостей вперед и забрались в микроавтобус сами.

– В Лондоне есть немало мест помимо порта, – с улыбкой заметил посол. – Может однажды вы приедете к нам и убедитесь в этом сами, мистер Ткачев?

– Может, – не стал зарекаться я.

Глава 4

– Весь путь через Хабаровск я продолжал обмениваться шуточками с продолжающим мешать вербовке важных интуристов мистером Уилсоном, а чета Леннонов – Джон даже очки снял – глазела на город за окном под рассказ Вилки об истории.

– …здание слева от нас в апреле 1920 года было полностью разрушено во время боев с японскими интервентами.

– Это так грустно, – покаялась за империалистическое наследие Йоко. – Нашим странам давно следовало подписать мирный договор, и я очень рада, что это наконец-то произошло.

– Я с вами согласен, – улыбнулся я. – Как и весь Советский народ. Но японскую интервенцию понять можно. А на Западе, например, резвились интервенты союзников по Антанте.

– Мы пытались защитить территории нашего старого, заслуживающего доверия и уважения союзника от немцев, – не смутился мистер Уилсон.

– И так везде, – улыбнулся я Леннонам. – Никто никогда ничего плохого против моей страны не имеет, но почему-то моим соотечественникам приходится помирать от благих начинаний соседей в промышленных масштабах.

– У вас несколько ангажированный взгляд на историю, мистер Ткачев, – снисходительно улыбнулся мне посол. – Мы – первые из по-настоящему европейских держав, кто пришел к вам с добрыми, торговыми намерениями. Еще в позднее средневековье! – попытался дать аборигену ощутить собственную значимость.

– Пеньку закупали, – кивнул я. – Мёд, воск, меха. Целый Английский торговый двор в Москве был. Так-то неплохо, торговлю я, хоть и коммунист, но люблю – она помогает человечеству прогрессировать – и если бы моему народу не приходилось время от времени по вашей указке воевать с кем укажут, придраться было бы не к чему. У нас такой царь бы, Павел Первый, – поделился с интуристами кусочком истории. – Очень хорошо к Наполеону относился, хотел союзнические отношения с ним выстраивать. Тогдашним коллегам мистера Уилсона и их начальству это не понравилось, поэтому быстренько организовали нам государственный переворот для смены царя на более удобного. Итог – чудовищно тяжелая война в Наполеоном в 1812 году.

– Ни один подданый Британской короны не принимал участия в убийствах ваших монархов, – пожал плечами посол.

– Не политизируем, – улыбнулся я Леннону. – Наш мир очень далек от гуманизма и совершенства, а раньше был совсем полный ад.

– Кто старое помянет – тому глаз долой, как у вас говорят, – поддакнул мистер Уилсон. – К тому же у мистера Леннона может сложиться мнение, будто вы ненавидите англичан.

– Да я даже персонально вас ненавидеть не могу, мистер Уилсон, – всплеснул я руками. – А вы – целый посол к нам, и очевидно в некоторой степени курируете шпионскую деятельность МИ-6 на наших землях. Но здесь ведь ничего личного нет, работа такая. Чего говорить о других англичанах, которые никоим образом моей стране не вредили и не вредят говорить?

– На сколько мне известно, никакой шпионской деятельностью МИ-6 на территории СССР не занимается, – на всякий случай соврал мистер Уилсон.

– Очень мило, – гоготнул я.

– Сергей раскусил вас, мистер Уилсон, – гоготнул Леннон.

– Ваше недоверие к правительству родной стороны удручает, мистер Леннон, – вздохнул посол. – В то время как ваш новый знакомый – напротив, демонстративно своему правительству лоялен. Впрочем, – с нотками издевки улыбнулся мне. – Странно было бы ожидать иного поведения от внука Генерального секретаря, к тому же – в стране, где вся информация проходит обязательную цензуру, а певцам приказано иметь в репертуаре определенный процент воспевающих коммунизм песен.

Леннон пожевал губами.

– Вы так говорите, будто это что-то плохое, – фыркнул я. – Мне выпало счастье родиться и вырасти в самой справедливой стране планеты, и я испытываю по этому поводу ежедневную радость.

– Уверен, жертвы репрессий с вами бы не согласились, – заметил мистер Уилсон.

– «Репрессии» – к сожалению, мировая практика, – пожал я плечами. – Их жертв мне жалко, но люди несовершенны и иногда совершают очень грустные ошибки. Но «ошибки» – это у нас, а у вас совершенно рациональные, и оттого бесчеловечные решения. Огораживание, например – не жалко толпы подохших от голода подданных Британской короны?

– Голод в Бенгалии, – добавил Леннон.

– Последствия накрывшего те края в 42-м году циклона, – парировал посол. – Мистер Леннон, неужели мы должны были отбирать еду у ваших родителей, чтобы накормить голодных бенгальцев?

– Уверен, дельцы из Сити смогли бы решить проблему так, чтобы голодать не пришлось никому, – отмахнулся он. – Но они – гребаные фашисты.

– Кажется, против меня выстраивается коалиция! – отшутился мистер Уилсон.

– Самое время подкупать местных варваров, которые смеют противиться воле белого человека, – с улыбкой посоветовал я. – Но колонии я понять могу – вы же островитяне, земли мало, ресурсов мало, а жить хорошо хочется.

– Англия никогда не стремилась колонизировать земли Российской Империи, – усилил мистер Уилсон. – И пыталась нести в колонии христианскую мораль и просвещение. Нетрудно заметить, что «освободившиеся от колониального гнета», – показал пальцами кавычки. – Страны добились не слишком-то выдающихся успехов.

– Если ограничивать «просвещение» узкой прослойкой потребных для обслуживания администрации аборигенов, а «христианскую мораль» низводить до чисто ритуальной составляющей: прочитай молитву, голодный негритенок, и тогда добрый белый миссионер выдаст тебе кусок хлеба, очевидно ничего хорошего после обрушения колониальной системы не будет, – фыркнул я. – Нужна долгая, системная работа типа той, которой занимается СССР – в первую очередь в дружественных нам странах третьего мира мы строим школы, ПТУ, заводы и обеспечиваем относительную экономическую устойчивость, благодаря которой и возможно применение по назначению нами построенное.

– Ваш способ колонизации – лучше? – иронично поднял бровь посол.

– Наш способ нести цивилизацию в дальние уголки планеты, – поправил я. – «Колонизация» – это когда из захваченных территорий извлекается прибыль. А мы на Африку только тратим.

– А на Соцблок? – ухмыльнулся он.

– Настолько же суверенны, насколько условная Франция, – отмахнулся я. – Извините, мне экономические бумажки не показывают – я же не госслужащий и вообще несовершеннолетний.

– Тем не менее мистер Ткачев в СССР находится в, так сказать, особенном положении, – просветил гостей мистер Уилсон. – Фактически, исполняет функции наследного принца и обладает соответствующими полномочиями. Имеет глубокие связи с КГБ.

Гоготнув, я процитировал Людовика XIV:

– Государство – это я! Пожаловать вам баронство, мистер Уилсон?

Соратники и гости заржали.

– Сомневаюсь, что в наши времена это юридически возможно, – ухмыльнулся посол.

– Важны нюансы, – важно заметил я. – У дедушки хорошее чувство юмора, поэтому они с коллегами могут ввести титул потешного барона.

Хохот усилился.

– На самом деле ерунда, – посерьезнел я. – Какой еще «наследный принц»? У нас – не монархия, а социалистическое государство с исправно работающей правовой системой, в рамках которой несовершеннолетний пацан «полномочий» не имеет совершенно. Просто я начал писать книги и песни, и в какой-то момент на меня свалилась мировая известность. Нужно быть идиотом, чтобы этим не пользоваться, поэтому я езжу по миру и объясняю увлеченным странными идеями гражданам как он работает. Политические убеждения – штука удивительная, и я порой на полном серьезе считаю любителей капитализма шизофрениками. Они же не видят очевидных вещей, – развел руками. – Могу понять, когда кто-то вылизывает задницу собственным угнетателям за деньги – капитализм же как раз об их добыче любой ценой. Но когда среднестатистический нищий пролетарий считает себя способным в любую секунду стать миллионером, это же психологическое расстройство.

– Мистер Леннон – живое доказательство того, что так оно и есть, – пожал плечами мистер Уилсон.

– Черта с два! – фыркнул Джон. – Из колледжа вылетели многие, но добиться чего-то получилось только у меня, а они вынуждены вкалывать за гроши!

– Почему бы не помочь им, мистер Леннон? – со скучным видом предложил посол. – Как по-вашему это работает? Ее Величество должна лично устраивать жизнь каждого подданного? Вы – очень богаты, мистер Леннон, так почему бы не открыть бизнес, взяв на работу бывших соучеников? Может вы этого не делаете потому, что они – жалкие, ни на что не способные лентяи и алкоголики?

– Что ты понимаешь, хренов аристократ? – сложил руки на груди Джон. – Ты родился с золотой ложкой в заднице, прошел по жизни по выстланной папенькой ковровой дорожке, и смеешь судить тех, кому повезло меньше?

– По пути будет лес, в него иногда забредают амурские тигры, – разрядил я обстановку. – Можем привязать мистера Уилсона к дереву, а потом скажем, что он, например, пошел пописать, но попался тигру.

– Отличная идея! – рассмеялась Йоко. – В этих снегах правда водятся тигры?

– Самые настоящие, – подтвердил я. – Парадокс – оранжево-черная раскраска должна делать его заметным на фоне снегов, но ничего подобного – в трех четвертях столкновений с тигром человек замечает его только когда стало слишком поздно.

– Мы видели тигров в Индии, – похвастался Джон.

– Если его не разглядеть в тайге, насколько же он страшен в джунглях? – поежилась Йоко.

– Мой отец охотился на медведей с рогатиной, – решив, что настало отличное время проявить себя, похвастался Юрий Андреевич.

– Каждый раз слушая такие истории, я поражаюсь отваге русских людей, – благостно покачал головой посол.

– Не верите? – расстроился наш мэр.

– Почему же? – «удивился» мистер Уилсон. – В схватке человека и зверя как правило побеждает человек.

– Мистер Уилсон, я не для того летел через половину планеты, чтобы слушать ваши остроты, – неприязненно заявил Джон. – Не могли бы вы помолчать хоть пару минут?

– Мистер Ткачев – весь ваш, мистер Леннон, – гостеприимно указал на меня посол и демонстративно отвернулся к окошку, за которым проносился лес и редкие, освещающие «удачно» почищенное совсем недавно шоссе, фонари.

– Спасибо, – поблагодарил я Леннона.

– «Давайте не будем политизировать визит», – передразнил посла он.

– Попрошу воздержаться от оскорблений, – не оборачиваясь, попросил мистер Уилсон. – И я уже молчу довольно долго – почему меня не оставят в покое?

Невольно гоготнув, похвалил:

– Блистательная хуцпа, мистер Уилсон!

– Что такое «хуцпа»? – не поняла Йоко.

– Человеческое качество, подразумевающее наличие наглости и дерзости на совершение любых поступков вне их морального контекста, – ответил я. – Проще говоря – чудовищная наглость, которая заставляет окружающих недоумевать – нежели так было можно?

– Очень метко! – заржал Леннон.

– Я не еврей, но приму ваши слова как комплимент, мистер Ткачев, – обернувшись, наградил меня доброй улыбкой посол и отвернулся обратно к окну.

– Так что за город, в который мы едем? – перевел тему Джон.

– «Хрущевск» – сложное для носителя другого языка слово, я понимаю, – улыбнулся я. – Небольшой научно-промышленный городок, где я построил для себя экосистему.

– «Экосистему»? – улыбнулась Йоко.

– Все, что нужно, чтобы заниматься чем хочу. Завтра сходим на экскурсию, – пообещал я. – Впечатления будут похуже, чем от Хабаровска, но с момента основания Хрущевска еще и года не прошло, поэтому сейчас он напоминает одну огромную стройку. Но хорошие рестораны и теплый кров у нас найдутся. Почти приехали, кстати, – указал на лобовое стекло, где показалась установленная на обочине, здоровенная каменная подсвеченная прожекторами статуя в виде указывающего лапой дальше по шоссе угловатого тигра, держащего в зубах табличку с надписью: «До Хрущевска 1 км».

– Забавная статуя, – прокомментировал Леннон.

– Необычно, – вежливо покритиковала Йоко.

А вот детям «тигра» нравится!

– Поставите нам что-нибудь в городском парке, миссис Леннон? – предложил я.

– Скульптура – не совсем моё, – не менее вежливо слилась она.

Ленивые хиппи.

Лес расступился, и на горизонте появились греющую душу светящимися окнами силуэты домов. Табличка, которую держит в лапах статуя Советского Винни-Пуха гласила: «Добро пожаловать в Хрущевск».

– Спасибо, русский медведь, – поблагодарил Джон. – В городе тоже будут статуи животных?

– Полно! – покивал я. – В каждом дворе, сквере и парках. В городе много молодежи, поэтому много свадеб и беременностей. Детям гораздо веселее расти в окружении веселых вещей. Это я по себе сужу, – с улыбкой развел руками. – В СССР – огромное количество учебных заведений, где обучают художников, скульпторов и прочих творческих людей. Почти все статуи – чья-то курсовая или дипломная работа.

– Я предпочитаю авангардное искусство, – признался Леннон. – Но некоторые работы ваших соцреалистов мне нравятся.

– Бледная тень искусства времен Российской Империи, – не выдержал собственного молчания мистер Уилсон. – Тогда ваши художники и композиторы гремели по всей Европе.

– Наши музыканты продолжают греметь, – пожал плечами я. – Художники тоже не жалуются – соцблок и ему сочувствующие это примерно половина планеты, и как минимум на ней наше искусство вполне конкурентоспособно. Скоро мистер и миссис Леннон выбьют нас из чартов, – улыбнулся интуристам. – Но потом положение дел восстановится, и я снова буду конкурировать сам с собой.

– Сколько миллионов пластинок? – спросил Леннон.

– До нового года будет половина миллиарда, – ответил я. – Это с синглами и все музыканты сразу. На СССР приходится сто двадцать миллионов. С «Битлз» один на один никто потягаться не может.

– «Битломания» началась семь лет назад, – покачал он головой. – Скажи – как у тебя так получается?

– Просто делаешь музыку для респектабельных пожилых людей и бодрое диско для респектабельных людей помоложе, – хохотнул я. – Извини, я шучу – на самом деле я могу ответить только то же самое, что и всем: я не знаю. А как это делаете вы, мистер Леннон?

– Можно просто «Джон», – разрешил он и развел руками. – Я тоже не знаю. Но я много лет играл в барах и на задних дворах, прежде чем на меня обратили внимание.

– Мне проще, – признал я. – Я – уникальный ребенок, поэтому родная страна обеспечила мне возможность реализовывать потенциал на сто процентов.

Мы въехали в город, и на лицах гостей мелькнуло легкое разочарование – в проемах домов виднелись темные пустыри и заборы строек, по улицам колесила техника – ночью работа не останавливается – и только снегопад спасал взор от не очень симпатичной, оседающей на снегу пыли. Ничего не поделаешь, но с завершением строек она пропадет.

– Китайская кухня? – обратила Йоко внимание на продублированную иероглифами вывеску кооперативного (моего) кафе.

– Советский гражданин заслуживает возможности хорошо и разнообразно питаться, – гордо кивнул я. – Еще у нас есть корейский, вьетнамский, индийский и японский рестораны. Это Азия, а из европейского – немецкая пивная, пиццерия, два ресторана с общеевропейской кухней с вином и стейками, два – с русской народной кухней, еще один – с кухней народов Кавказа.

– В какой пойдем мы? – спросила Йоко.

– Для начала – в общеевропейский, – ответил я, и машина остановилась у сияющего витринами и украшенной неоновыми трубками вывеской «Пира Потёмкина».

Вдоль аккуратно очищенной от снега, ведущей к крыльцу дорожки выстроились одетые в шубы поверх этнических платьев, укутанные в шали бабушки из фольклорного клуба. С караваем и музыкантами!

– Идемте, пора встречать вас по-настоящему, дорогие гости! – открыв дверь, я первым вывалился на мороз.

– К нам приехал, к нам приехал Жора Леннон дорогой! – лихо затянули бабушки.

Пока все идет неплохо.

Глава 5

– Мы живем в мире симулякров, – намазывая масло на хлеб, важно вещал я за завтраком во втором «общеевропейском» ресторане – «Нож и Вилка», Виталина щелбан отвесила, когда увидела. – Это французский философ Жан Бодрийяр определению вторую жизнь придал, так-то оно еще Платоновское. Означает деградацию двойного искажения – вещи относительно ее истинного бытия. Извините, упрощу, но не потому, что считаю вас неспособными понять, а чтобы конкретизировать – внутренняя сущность вещей подменяется системой привычных ритуалов. Применительно к американскому обществу, например, симулякр можно описать как неплохой «белый» район, где все друг другу улыбаются. Это – не плохо, это так работает общество. Если кто-то в районе начинает вести себя непривычно – например, начинает ходить в хаератнике и пончо…

Леннон и Йоко хохотнули, мистер Уилсон усмехнулся, Вилка эти телеги слышала не раз, поэтому продолжила хрупать салатиком из огурцов с капустой.

– …Он как бы выпадает из симулякра, – продолжил я. – То есть – ведет себя не как все. А если «не как все» – значит сумасшедший. Сумасшедший – значит опасный, и вот против бедолаги ополчается весь район. И это не лишено логики – я бы тоже не хотел жить рядом с сумасшедшими.

– А у вас какой симулякр, мистер Ткачев? – спросил неугомонный посол. – Что кланово-олигархическая верхушка способна построить коммунизм?

– Если я не ошибаюсь, за такие заявления посла следует высылать с соответствующим оплевыванием в газетах, по телевизору и с трибуны ООН, – хохотнул я. – Но я вам отвечу – не скажу за всех членов Политбюро, потому что не имею чести быть близко знакомым, но расскажу о дедушке: у него квартира в Москве, в ней три комнаты – он один живет, но иногда в гости приходят другие дети и внуки. Еще у него две дачи, при виде которых ваша аристократия среднего уровня презрительно бы усмехнулась. Еще есть лимузин отечественного производства и квартира в Кремле, рядом с кабинетом. Все это – государственное, и после ухода дедушки с поста Генерального секретаря перейдет следующему главе государства. Деду останется квартира в Москве. Еще есть Екатерина Алексеевна Фурцева, ответственная за идеологию СССР. Здесь врать не буду – живет получше: квартира в Москве, дача в Подмосковье, дача в совхозе Потемкинская деревня. Во второй живет ее дочь с мужем. Скоро у них родится ребенок. Скажите, мистер Уилсон, такой уровень материального благосостояния можно считать «олигархией», учитывая, что любой способный работать – а таких подавляющее большинство – Советский гражданин может заработать на то же самое, поработав три года на Севере или десять – в более пригодных для жизни местах страны?

– Серьезно? – удивился Леннон. – У вас настолько хорошие зарплаты?

– Как говорил мистер Ткачев, все дело в нюансах, – влез посол. – Даже имея на руках достаточную сумму денег, не всегда можно купить квартиру, загородный дом или машину.

– Так, – подтвердил я. – Потому что 90 % строящегося жилья распределяется бесплатно. Но процесс идет, у нас вся страна нынче – одна большая стройка жилищного фонда. Но кооперативное – как бы частное, – пояснил для Леннонов. – Жилье в течение пяти лет нынче может получить каждый. Это – почти частная собственность, потому что кооперативную квартиру отобрать у гражданина невозможно, и он спокойно передаст ее детям. Извини, Джон, мистера Уилсона слишком много в моей жизни, и игнорировать его не получается. Давай вернемся к зарплатам. Смотри… – вооружился салфеткой и достал из кармана карандаш. – Два года назад моя мама работала швеей на текстильной фабрике, получая сто пятнадцать рублей.

– Примерно сто семьдесят фунтов стерлингов? – предположил Леннон. – Это чертовски хорошие деньги для швеи! Да у нас шахтеры получают по сто двадцать фунтов в месяц!

– Наши шахтеры получают минимум пятьсот рублей, – заметил я. – При работе в сложных и вредных условиях – около тысячи. Еще на пенсию выходят в два раза быстрее.

– Просто охренеть! – восхитился Джон. – Если бы у нас платили так же, я бы сменил гитару на кирку!

– Я же объяснял вам, мистер Леннон, – снова влез посол. – Обмен ста фунтов стерлингов на семьдесят шесть рублей не является показателем объективной стоимости Советской валюты.

– Не является, – подтвердил я. – По факту покупательная способность рубля выше, чем у фунта, потому что у нас нет инфляции, а цены на товары контролирует государство. И нет, мистер Уилсон, ваш очевидный контраргумент о кооперативных ценах и дефиците не легитимен – за эти два года зарплата швеи достигла ста восьмидесяти рублей. Кооперативные цены от государственных отличаются в среднем на рубль-два, потому что рыночная конкуренция. Следовательно, тогда, когда мы с мамой жили на сто пятнадцать рублей в месяц, мы жили хуже, чем могли бы сейчас. И это при том, что жили мы, обратите внимание, неплохо – у нас почти символические коммунальные платежи. Мама, например, платила три с копейками рубля в месяц – это включая абонентскую плату за телефон.

– Мистер Уилсон, почему нам все время повторяют, что СССР – нищий? – задал неудобный вопрос послу Джон. – Нищий относительно кого? Относительно ваших друзей по Оксфорду? Или вы будете утверждать, что Сергей врет нам?

– Не буду, – признал посол. – Должен признать – за последние два года СССР очень сильно изменился. Я бы даже сказал – радикально.

– Не настолько радикально, чтобы считать нас нищими можно было и раньше! – фыркнул я. – У нас двести миллионов населения, и никто из них не голодает. Да, мы живем не в двухэтажных таунхаусах, но здесь – одна шестая часть суши и жутко холодно. Жить в централизованно отапливаемых квартирах для нас – самое рациональное решение, особенно если учитывать, что за отопление народ ни черта не платит! Джон, можно попросить тебя сделать мистеру Уилсону напоминание «не политизировать»? Боюсь, меня он не слушается.

– Заткнитесь, мистер Уилсон! – охотно заткнул посла Леннон.

Покинув ресторан, погрузились в тот же «Рафик», и, в окутавших Хрущевск рассветных сумерках, по чистой дороге, любуясь искрящимся в свете еще горящих фонарей снегом, мы поехали на экскурсию.

– Город можно условно разделить на несколько зон, – вещал я по пути. Сейчас мы находимся в административно-жилой зоне. Здесь у нас администрация, жилые дома, школы, больницы, магазины, кафе и предприятия сферы услуг. Не хочешь сходить к парикмахеру, Джон?

– Спасибо, мне нравится моя прическа, – не обидевшись, отказался он.

– Дядь Вадим, прокатите нас по дворам, пожалуйста.

КГБшник свернул с главной дороги, и мы понаблюдали украшенные статуями яркие детские площадки, скверики и один из четырех городских катков. Сейчас – пустой, потому что нормальные люди вон, в школы и на работы расходятся, им некогда.

– У вас здесь много азиатов, – заметила Йоко.

– У нас в стране нет безработицы, – развел я руками. – Это – великое благо для людей, но немного осложняет ведение дел – из ниоткуда рабочие руки не возьмутся, их нужно переводить из других мест. На это согласны не все, поэтому мы обратились за помощью к союзникам из Китая и Северной Кореи. Большая часть азиатов – тамошние рабочие, которые после отработки контракта вернутся домой.

– Я пойму, если ты не хочешь об этом вспоминать, – осторожно начал задавать вопрос Леннон. – Но как именно умер Мао Цзэдун? Ты ведь там был?

– Был, – подтвердил я. – Умер ровно так, как говорили в новостях – от рук американского посла. Извините, больше рассказать не могу – я обещал.

– Мы так перепугались, – поделилась чувствами Йоко. – Когда фильм в телевизоре прервали, чтобы рассказать об угрозе обмена ядерными ударами с Китаем.

– Хорошо, что до этого не дошло, – кивнул я. – Я не оправдываю КНР, но понять могу – для них Мао был все равно что Император с соответствующим уровнем любви и паникой после его смерти.

– Особенность менталитета, – вставил ремарку мистер Уилсон. – Последние Годы мистер Цзэдун воспроизводил привычки китайского Императора – например, проводил государственные совещания прямо лежа в постели, голым.

– Товарищ Линь Бяо, нынешний председатель, отличается хладнокровием и здравомыслием, – добавил я. – И больше со стороны Китая как минимум Европе с Америкой провокаций бояться не нужно – у них новая программа Партии, во главу угла которой поставлена борьба с нищетой и решение накопившихся сельскохозяйственных проблем.

– Кстати о сельском хозяйстве! – обрадовался посол. – Разве не странно, что такая большая и богатая коммунистическая страна как СССР покупает продовольствие за границей?

– Меня это очень расстраивает, – вздохнул я. – Увы, никто не застрахован от неудачных решений предшественников. Главное – не довольствоваться статусом-кво, а решать накопившиеся проблемы. Этим дедушка и его коллеги и занимаются уже третий год. Кроме того, мистер Уилсон, я не вижу ничего плохого в стремлении не допустить продовольственного кризиса при помощи импорта. Золота у нас много, и люди для нас важнее, чем оно.

– Однако Российская Империя являлась главным экспортером зерновых на планете, – заметил посол.

– В которой, тем не менее, массовый голод был вечным спутником жизни крестьян и рабочих, – пожал я плечами. – А теперь там, где располагались основные «хлебные» латифундии, у нас, помимо пшеницы и ржи, выращивают рис, цитрусовые, гречу, бобовые, бахчевые и еще много всего. Капиталисты любят играть цифрами как им удобно, но по совершенно любой произведенной продукции СССР кроет Империю как бог черепаху.

– За это нужно благодарить общечеловеческий прогресс, – отмахнулся мистер Уилсон. – За этот век планета изменилась.

– Прогресс в наличии, – согласился я. – С этим только идиот спорить будет. Но если сидеть на заднице и ничего не делать – прогресс пройдет мимо.

– Что ж, я не стану идти против фактов и соглашусь, – кивнул посол. – Вы – на заднице не сидите.

– Здорово, что вы хоть немного заглядываете в объективную реальность, – ухмыльнулся я.

– Не теряй время на мистера Уилсона, Сергей, – выдал дельный совет Леннон. – Королева платит ему зарплату, а он за это видит только то, что выгодно.

– Просто слишком люблю свою страну и свой народ, – развел я руками. – Я же понимаю, что мистер Уилсон, если ему прикажут, назовет черное белым, но сделать ничего не могу – расстраиваюсь.

– И он этим пользуется, – кивнул Джон.

– Не-а, – покачал я головой. – «Пользоваться» – это извлекать выгоду, а мистер Уилсон – наоборот, дает мне возможности рассказать о жизни в СССР так, чтобы это не выглядело притянутой за уши пропагандой. Спасибо, мистер Уилсон. Если однажды вам надоест старая добрая Англия, я приложу все усилия, чтобы вам выдали квартиру и наше гражданство.

– Сильно сомневаюсь, что такая ситуация возникнет, – фыркнул мистер Уилсон. – Но я ценю ваше предложение, мистер Ткачев.

– Вам переехать к нам не предлагаю, – добавил для Леннонов. – Чтобы мистер Уилсон не нашел повода обвинить меня в вашей вербовке.

– Когда им нужно, чинуши найдут повод для чего угодно, – отмахнулся Джон.

– Согласен, – поддакнул я. – Государство – это репрессивный аппарат, призванный обеспечивать монополию на насилие. Прозвучит очень пессимистично, но без этого люди очень быстро деградируют, разобьются на племена и начнут резать друг друга за ресурсы и просто так.

– В юности я был анархистом, – признался Леннон. – Но с годами понял, насколько много зла в людях, и только общество может заставить человека жить по правилам, не прибегая к насилию. Но ублюдки-политики слишком любят класть чужие жизни ради своих доходов.

– Англия не воевала со времен Второй мировой, – заметил посол.

– Не считая подавления восстания в Булуджистане, гражданской войны в Греции, участия в войне с коммунистами в Малайзии, Корейской войны, англо-египетской войны, подавления восстания Мау-Мау в Кении, зарубу во времена Суэцкого кризиса, подавления восстания в Верхней Яфе, конфликта на Ближнем востоке, начавшегося с восстания в Дофаре, войны в Йемене, – перечислил я. – И это я не беру в расчет первые послевоенные годы, когда вашу колониальную систему ломали через колено и привычные вам неприятности с Ирландской республиканской армией и прочими радикалами.

– Вы хорошо подготовились, мистер Ткачев, – похвалил меня мистер Уилсон.

– Он вас умыл! – фыркнула на него Йоко.

– Я впервые слышу о доброй половине, – признался Леннон.

– Замечу, что в большей части данных конфликтов наша страна принимала участие не в одиночестве, – влез посол.

– В юриспруденции преступление, совершенное группой лиц, является более сурово наказуемым, чем совершенное в одиночку, – улыбнулся я.

Мистер Уилсон ощерился:

– Судя по слухам, которые о вас ходят, о преступлениях вы знаете гораздо больше, чем нужно юноше вашего возраста. Особенно – об экономических.

– Какие слухи? – сымитировал живое любопытство опытный лицедей Сережа.

– Слухи о том, что ты лично сажаешь в ГУЛАГ тех, кто тебе не понравился, – ответил вместо него Джон и пояснил. – Нас с Йоко долго запугивали коллеги мистера Уилсона.

– Слышал такие слухи, – кивнул я. – Про робота были интереснее.

– В свое время и слухи о том, что вы – внук мистера Андропова, вызывал кое-у-кого саркастическую усмешку, – ухмыльнулся посол.

– Это – другое, – отмахнулся я. – Там я реально ничего не знал, иначе не стал бы отпираться – все равно такой удивительный факт на долгой дистанции не утаишь. Помог ли я немного МВД и КГБ, проявляя гражданскую сознательность? Безусловно. Сажал ли я кого-то в ГУЛАГ лично? Конечно нет!

«В ГУЛАГ» вообще никого посадить нельзя – это же управляющая структура!

– А как ты «помог» КГБ? – спросил Леннон.

– Мне пишут много писем, – пожал я плечами. – В некоторых из них люди рассказывают о проблемах и обидах. Часть этих писем я переправлял органам правопорядка, для проверки.

– А еще, когда мистер Ткачев отправляется куда-то выступать, с ним прибывает оперативная группа с широкими полномочиями, – добавил посол.

– Верно, – кивнул я. – Группа устраивает неожиданные служебные проверки в строгом соответствии с Советским законодательством. Иногда по ее итогам приходится заводить уголовное дело, но чаще – нет, у нас здесь очень маленькая преступность и огромное количество добропорядочных, склонных к честности и справедливости, людей.

– Такое положение дел тебя устраивает? – поморщился Леннон.

– Более чем, – пожал я плечами. – Если я могу помочь родной стране немного почиститься от паразитов и злодеев, значит должен так делать. Это ведь моя страна, мои соотечественники. Если преступности станет меньше – они станут лучше жить, а именно в служении Родине и населяющим ее людям я вижу свое предназначение. Въезжаем в промышленный район, – указал за окошко. – Обратите внимание на обилие барельефов и мозаик.

Гости посмотрели, позадавали вопросы формата «а кто это?» и вынесли вердикт – да, круто!

– Вон там, – на перекрестке я указал на КПП. – Секретный научно-исследовательский институт и воинская часть, которая его охраняет.

– И проверяет разработки на пригодность к войне с капиталистами? – предположил посол.

– Не, такими разработками другие институты занимаются, – с улыбкой покачал я головой. – Коллектив, который работает в нашем, разрабатывал драм-машину, электронные барабаны, совершенствовал звукосниматели для скрипок корейских певиц, по моей просьбе изобрел процессор для гитары, который дает дисторшен и фьюз, а еще сконструировал «Одиссею». Словом – исключительно развлекательно-прикладные гражданские разработки.

– Когда мы впервые выступали на стадионе, за криками толпы не слышали даже самих себя, – поделился байкой Леннон. – И это при том, что нашему продюсеру пришлось доставать самое мощное оборудование из доступного. А еще задолго до этого мы иногда пользовались для выступлений сломанным усилителем, который окрашивал звук помехами.

– Я так и написал тогда в техническом задании, – с улыбкой кивнул я. – Сославшись на ваши выступления. Ваше влияние на мировую музыку переоценить невозможно, Джон, и Советский союз этого влияния не избежал. Я хочу показать вам некоторые прототипы, но мистеру Уилсону в институт нельзя, а одних он вас не отпустит – вдруг мы промоем вам мозги секретной установкой?

Народ гоготнул.

– Так что после экскурсии поедем в Дом Культуры, туда принесут интересное, – добавил я. – Мистер Уилсон, все необходимые патенты у нас есть, поэтому очень надеюсь, что вы не станете портить свою репутацию пошлым промышленным шпионажем.

– Можете быть спокойны, мистер Ткачев, – привычно не обиделся посол. – Я совсем ничего не понимаю в электронике.

Глава 6

Промышленный кластер остался позади, и по итогам визита на фабрику по пошиву игрушек Йоко обрела плюшевого Чебурашку, а Леннон – крокодила Гену, исполненного с гармошкой в руках. Мультик посмотрим вечером.

– Вот она – моя любимая экосистема! – радостно развел я руками на подъезде к студии. – По большей части это телестудия, которая изготавливает материалы для нового Советского телеканала «Восток». Вещание начнет в декабре. Это – первый наш канал, который будет делать упор на развлекательный контент…

– «Контент»? – не понял Леннон.

– «Контент» – любая пригодная для транслирования на народные массы информация: книги, фильмы, музыка, телепередачи, статьи в газетах и журналах – для удобства я называю это все «контент».

– Запомню, – пообещал Джон.

– Так вот – политических программ на «Востоке» будет минимум, – продолжил я.

– Ваша авторская телепередача, – проявил информированность посол.

– Две, – уточнил я. – Первая – интервью с интересными людьми, вторая – так сказать сольная, с упором на исторические события. В числе прочего я планирую длинный цикл о Столетней войне, и буду рад, мистер Уилсон, если вы немного в ней поучаствуете.

– В горниле Столетней войны выковалась английская нация, – благосклонно кивнул он. – И я охотно поговорю о ней, если, разумеется, вы не планируете по итогу цикла привить ненависть к нам.

– Англию ненавидеть невозможно, – отмахнулся я. – Жизнь на скудном на ресурсы острове наложила свой отпечаток, и вы выбрали единственный возможный для вас способ жизнедеятельности, выстроив гигантскую империю, которая поставляла прибавочную стоимость в метрополии. Но теперь это в прошлом, и Великобритания – всего лишь еще одна страна, потому что главный наш враг, в лице банковско-промышленного капитала, перебрался за океан. Вот их мы люто ненавидим, – с улыбкой признался я. – Но и не обольщаемся – у вас очень мощный тандем: Америка дает денег, МИ-6 проводит на эти деньги операции. В конце концов, многовековой опыт наведения суеты в мире и управления аборигенами никто не отменял.

– У вас есть конкретные доказательства, или это – ваши домыслы, мистер Ткачев? – спросил посол.

– Предположения, – признался я.

– Мистер Леннон, посмотрите на мистера Ткачева, – обратился к звезде мистер Уилсон. – Он пылает патриотизмом и ничего зазорного в работе с КГБ и озвучивании необходимых СССР вещей в средствах массовой информации не видит. Может задумаетесь над тем, чтобы брать с него пример?

– Когда шахтеры начнут получать пятисотфунтовые зарплаты, я подумаю, – саркастично пообещал Леннон и обратился ко мне. – В твоем возрасте я был бунтарем, им и остался.

– Родись я в капитализме, тоже бы бунтовал, – пожал я плечами. – Но мне повезло родиться там, где в основе общества лежит концепция справедливости. Не стопроцентной, мистер Уилсон, не нужно так ехидно ухмыляться – проблемы и изъяны есть везде, и мы здесь – не исключение, но факт остается фактом – Советский человек в подавляющем большинстве живет так, как мало кто в мире. У вас на Западе есть концепция «золотого миллиарда», вы с ней знакомы?

Интуристы покивали.

– Так вот – нас «в золотом миллиарде» никто не ждал и не хотел, но мы забрались в него явочным порядком, при помощи распределения прибавочной стоимости не в карманы богачей, а на улучшение уровня жизни народных масс. Итоги – налицо: закончив выстраивать мощную индустриальную экономику, создав обеспечивающий нам мирное небо над головой военно-промышленный комплекс, достигнув ядерного паритета со стратегическим противником, мы можем себе позволить сосредоточиться на последовательном улучшении уровня жизни населения, немного ослабив гайки и интегрировав в экономическую модель элементы общества потребления, призванные сделать процесс построения коммунизма более приятным, веселым и комфортным. Прости, Джон, но я не вижу ни одной причины не любить Советский союз, ощущаю полную уверенность в правильности выбранного нами пути, и готов отдать за Родину жизнь, если потребуется. Как, впрочем, и десятки миллионов моих соотечественников. А бунт… – хмыкнув, пожал плечами. – Желание бунтовать я сублимирую в добрые дела. Я слышал, у вас есть свой фонд, миссис Леннон?

– Да, – с улыбкой кивнула она. – Небольшой, содержит школы в Африке. Пожертвований я не принимаю, потому что там, где появляются большие деньги, появляется политика. Мои возможности невелики, но так я уверена, что каждый цент пойдет в дело, а не станет рычагом в чьим-то руках.

– Йоко не берет даже моих денег, – добавил Леннон.

– У мистера Ткачева тоже есть фонд, – спалил меня посол.

– Есть, – подтвердил я. – Изначально модель была как у вас, миссис Леннон – он аккумулировал доходы от моих проектов и распоряжался ими для решения проблем моих соотечественников. Он не секретный, но о нем особо не говорят – незачем. Но со временем о так называемом «Фонде Ткачева» узнали многие, и теперь мы принимаем пожертвования. Город Хрущевск построен на средства фонда, целиком, включая жилые дома, дороги, заводы, ряд совхозов неподалеку и эту студию. Так же он занимается отправкой наших граждан на лечение за границу. Не скальтесь, мистер Уилсон, прогресс идет, наша медицина развивается, и список неизлечимых собственными силами болезней сокращается. Кроме того, сила нашей медицины в другом – она доступна каждому жителю СССР совершенно бесплатно, вне зависимости от стоимости лечения. У вас в Англии медицина тоже во многом бесплатная, что гораздо человечнее, например, американской модели.

– Неужели я услышал комплимент в адрес моей страны? – «ахнул» мистер Уилсон.

– Я стараюсь быть объективным, – развел я руками.

Машина миновала КПП и остановилась.

– Идемте, покажу, где тут у нас что! – с улыбкой поманил я гостей и спрыгнул на хрустнувший под ногами снежок.

– Здесь сейчас снимают передачу о поиске людей, – указал на павильон справа от нас. – Наша страна за первую половину XX века пережила чудовищные потрясения, и потерянных родственников, друзей и возлюбленных очень много. Посмотрим?

– Интересно! – кивнула Йоко, и мы вошли внутрь.

Студия ничем не отличалась от «Жди меня» в моем времени – исполнена в светлых тонах, оснащена диванчиками, в роли ведущих – выпускник и выпускница соответствующего ВУЗа. Потому что принцип «дорогу молодым» на мой взгляд вполне легитимен. Пристроившись в темноте, за спинами операторов и технического персонала, старательно не отвлекающихся на нас, мы увидели кульминацию передачи: дородный бородатый сорокалетний мужик в свитере и джинсах «Тверь» (личные, не выдавали), с совершенно детским воплем «Мама!» бросился к подскочившей с диванчика, стремительно намокающей глазами, старушке.

Под аплодисменты пары десятков зрителей – у этих граждан Хрущевска сегодня выходной, у нас же заводы всю неделю пашут, поэтому выходные «плавающие» – герои передачи обнялись и заплакали.

Ведущая с улыбкой смахнула слезинку, ведущий мужественно каменел лицом.

– Сыночек, как ты вырос! – погладила мужика по щеке старушка. – Я уж и не думала, что свидимся.

– Я двадцать пять лет тебя искал! – шмыгнул тот носом, погладив маму по щеке в ответ.

– Дура я была-а-а, – залилась та глазами и упала на колени, обняв сына за ноги. – Молодая, бросила кровиночку и в город убежала! Прости меня, Сашенька!

Посол тихонько переводил происходящее Леннонам, и Йоко проняло – заплакала. Немножко скуксилась и Вилочка, но мы с ней и не такое видали.

– Ты же мама моя! – жалобно ответил мужик и бережно поднял старушку на ноги. – Как я могу на тебя обиду держать? У нас с Любкой трое детей, внуки твои. Очень бабушку увидеть хотят!

– До свидания, дорогие телезрители, – тихонько шепнул в микрофон ведущий.

– Стоп! – скомандовал режиссер и обратился к героям. – Спасибо, товарищи, Матвей отвезет вас в гостиницу и поможет добраться до места жительства. Если нужна помощь с переездом поближе друг к другу, поможем и с этим.

Бабушка, отпустив сына, кинулась к режиссеру, обняла и расцеловала в щеки:

– Голубчик мой, спасибо-спасибо-спасибо! Век за тебя богу молиться буду.

– Не актеры? – дошло до Леннона.

– С актерами от такой передачи толку не будет, – улыбнулся я ему.

– Очень трогательно, – вытирая слезы платочком, признала Йоко.

– Ваши соотечественники сейчас готовятся снимать аналог, – улыбнулся я ей. – Права на передачу были переданы бесплатно, вместе с документами о пребывании на наших землях японских военнопленных – это им нужно для оформления пенсий в Японии.

– «Пребывание» – это каторжные работы? – с вызовом посмотрела на меня Йоко.

– Именно они, – не смутился я. – Вся западная часть СССР по итогам боевых действий лежала в руинах, и лично я не вижу в использовании труда военнопленных ничего плохого – не надо было воевать на стороне Гитлера.

– И чем вы тогда отличаетесь от немцев? – ощерилась она.

– Йоко, – жалобно попытался одернуть ее Леннон.

Тем временем герои передачи скрылись за кулисами, а направившаяся было к нам съемочная группа, почуяв неладное, решила повременить.

– Что? – окрысилась Йоко на мужа. – Я должна быть благодарна за какие-то документы и передачу? Моя семья голодала из-за этой войны!

Джон смущенно поиграл желваками, мистер Уилсон старательно скрывал радость от зарождающегося конфликта.

– Удивительно, – вздохнул я. – Почему-то настоящие японцы относятся к нашей стране нормально, а вот живущие в Америке, которая бросала на их родину атомные бомбы, ненавидят. Я ужинал с Его Императорским Величеством Хирохито и играл в настольный теннис с его внуком. А вы, миссис Леннон?

– Я недостаточно японка для тебя? – высокомерно вздернув подбородок, спросила она.

– Простите, что мои предки не умерли ради торжества нацизма во всем мире! – фыркнул я.

– Джон, я уезжаю! – прошипела та.

– Держи себя в руках! – прошипел тот в ответ и взял жену за руку. – Нам нужно поговорить наедине, – поведал нам, и они вышли поговорить на улицу.

– Вот и политизировали, – вздохнул я.

– Поэтому я и предлагал этого не делать! – сымитировав скорбь на лице, покивал мистер Уилсон. – У вас здесь есть телефон, мистер Ткачев? Нужно заказать обратные билеты для мистера и миссис Леннон.

– Подождем немного, – пожал я плечами. – Может миссис Леннон передумает. Если так случится, я даже извинюсь перед ней за грубость.

– Грубость не так уж велика, – утешил меня посол. – Она уже давно не живет в Японии, и, вполне возможно, ее это расстраивает – японцы очень сильно цепляются за свой остров.

– Потому и пошли захватывать колонии по вашим, так сказать, методичкам – параллель напрашивалась сама собой, – кивнул я.

– Если сравнить уровень жизни стран в том регионе, японцы не слишком-то ошиблись, – ухмыльнулся он.

Ленноны вернулись, и я, все поняв по образцово-показательно виноватому лицу Йоко, сделал шаг вперед:

– Извините, миссис Леннон, мне не следовало говорить таких ужасных слов.

Джон облегченно вздохнул, мистер Уилсон умело скрыл разочарование.

– Это я должна извиняться, – покачала она головой. – Это – не оправдание, но перелет был очень долгим, и я до сих пор не привыкла к часовым поясам.

– Давайте оставим исторические обиды? – предложил я. – Война – это ужас, кровь и голод для всех, кроме греющих на ней руки элит. Ругаясь друг с другом, мы идем у них на поводу.

– Согласна! – протянула мне Йоко руку.

Я аккуратно пожал.

– Съемочная группа хочет познакомиться, но я помню, что вы здесь инкогнито, поэтому можем уйти, – предложил Леннонам выбор.

– Будет странно приехать в СССР и не пообщаться с его жителями! – весело ответил Джон, радуясь возможности окончательно похоронить неприятную ситуацию.

Я махнул рукой сотрудникам, и нас окружила глазеющая на Леннона как на божество (потому что тут почти все – вчерашние выпускники-студенты) толпа. Процедура прошла штатно – звезда пожала всем руки, раздала автографы (нашелся целый десяток вызвавших у него удивление контрабандных пластинок «Битлз»), и тут произошло неожиданное – осветитель-Кеша с виноватой улыбкой сунул Леннону безликий, самодельный, склеенный из коричневой бумаги, конверт.

– Здесь нет пластинки, – заметил Джон.

Незаметно вздохнув, я покачал головой:

– Она там есть. Открой.

Он открыл и удивленно уставился на кривовато обрезанный ножницами, украшенный кольцами нарезанных звуковых дорожек, рентгеновский снимок.

– Флюорография?

– Это – нелегальная копия, – пояснил я.

– А есть проигрыватель? – блеснул весельем в глазах Леннон. – Я бы хотел оценить звук!

– Проигрыватель товарищу Леннону, – попросил я.

Пара товарищей бросилась в подсобку, почти сразу вернувшись с ГДРовским проигрывателем. Джон тем временем подписал конверт, дал подписать Йоко, и вернул «ребра» хозяину с просьбой:

– Поставь.

Я подтвердил кивком, и Кеша бросился выполнять распоряжение.

– В Москве нам показывали нашу местную пластинку, – похвастался Леннон, пока «ребра» занимали свое место на проигрывателе. – «Зэ бэст».

– У вас много альбомов, – развел я руками. – И на покупку прав на их все мы бы потратили слишком много валюты. Пришлось выбрать лучшее.

– Я бы поспорил насчет некоторых песен, – хохотнул Леннон. – Прости, я не могу дать вам скидку – права на альбомы принадлежат лейблу.

– Само собой, – улыбнулся я. – И я о ней не просил – просто рассказал, как обстоят дела. Гарантирую, в Москве тебе говорили другое.

– Какой-то мужик двадцать минут рассказывал мне о том, что такой формат позволит слушателям оценить творческий путь «Битлз» от начала до конца, – фыркнул Джон. – О деньгах не было и слова.

– Вам повезло, мистер Леннон, что до недавнего времени ваша музыка вместе с остальным роком была в СССР под запретом, – влез мистер Уилсон. – Иначе ваши пластинки можно было бы найти в каждом магазине и каждом доме – СССР только два года назад подписал конвенцию о защите авторских прав, и раньше вы бы не получили ничего. А молодой человек, – кивнул на жмущего кнопку воспроизведения Кешу. – Мог попасть в серьезные неприятности за хранение такой ужасной, запрещенной и вредной музыки.

– Это правда, – пожал я плечами под удивленным взглядом Леннона. – В тюрьму бы не попал, но из университета могли выгнать. Сейчас такой глупости у нас нет.

– Ол ай гат ту ду-у-у… – донесся из проигрывателя искажаемый помехами и скрипами, едва узнаваемый голос Джона.

– Фак, выключите это! – схватился за уши Леннон-во-плоти.

– Выключай! – продублировал я и с улыбкой подмигнул соотечественникам – испугались реакции же.

– Я привез с собой несколько пластинок, «With the Veatles» там есть, давай я подарю тебе ее, а ты взамен сожжешь это, – указал Джон на «ребра».

Я перевел и добавил:

– Приходи к восьми на Центральную, 3.

И мы с интуристами покинули павильон.

– Я даже не знал, что на рентгеновский снимок можно записывать музыку, – по пути восхищался находчивостью Советских людей Леннон. – А они еще и рисковали будущим ради наших песен!

– «Битломания» охватила весь мир, и мы – не исключение, – кивнул я. – Парадокс – пока на Западе молодежь отказывается принимать навязываемое ей элитами общество потребления, проникаясь взамен левыми идеями, здесь до недавнего времени ситуация была прямо противоположной.

– А сейчас? – заинтересовался Джон.

– А сейчас это поколение, – указал я на оставшийся позади павильон. – Последнее, кто по инерции испытывает перед Западом благоговение. Нескромно, но это во многом моя заслуга: мои проекты покорили мир не хуже вас в свое время – это вылечило комплексы наших людей, показав истинную ценность нашей культуры, а экономические реформы наполнили рынок потребительскими товарами. У нас даже импортные джинсы уже почти никто не носит – все выбирают «Тверь», – оттянул штанину на своем бедре.

– Можно потрогать? – попросил Джон.

– Конечно, – разрешил я.

– Отличное качество! – оценил он. – Дорого?

Я, конечно, преувеличил популярность «Твери», карго-культ штука очень крепкая, но фотка Леннона в Советских джинсах – это мощнейший добивающий удар по хиреющему рынку фарцы.

– Тридцать семь рублей, – ответил я.

– Заглянем в магазин, когда закончим здесь?

– Конечно!

Глава 7

Экскурсия по студии шла своим чередом, и по итогам посещения моего личного павильона Леннон похвалил музыкально-студийное оборудование. Напоследок сходили посмотреть на студию передачи «Голос» – в Москве запустить так и не успели, поэтому забрал себе.

Плюхнувшись в удобное судейское кресло, кивнул гостям на остальные. Джон и мистер Уилсон предложением воспользовались, а Йоко осталась стоять.

– Участников будут слушать вот так, – пояснил я, отвернувшись от сцены. – Если нравится – до самого конца. Если нет… – повернулся обратно и нажал на встроенную в стол кнопку, окатив павильон пронзительным звуком корабельной сирены.

Леннон не отказал себе в удовольствии сделать пару оборотов вокруг своей оси и тоже жмякнул кнопку.

– Прикольно! – вынес вердикт.

– Первый выпуск снимаем завтра, – начал я предлагать Леннону бесплатную работу во славу СССР. – Окажешь нам честь, посидев в этом кресле пару часов и нажимая на кнопку когда сочтешь нужным?

– Время Джона стоит дорого, – очень неудобно влезла японская, а значит – жадная жена звезды.

Ну и что, что школы у нее? Полноценное негритянское образование обходится благодетелям долларов в пятьдесят на одну особь, зато можно очень красиво вворачивать при случае фразу о том, какой ты благотворитель.

– Я ведь даже не знаю русского, – развел Джон руками. – Как можно оценивать песни, которых не понимаешь?

Ясно, подкаблучник.

– Десять тысяч долларов? – предложил я.

– Дело не в этом! – поморщился он, неодобрительно покосившись на жену. – У меня столько денег, что я не смогу их потратить до конца жизни как ни пытайся, и брать их с ребенка я не стану.

– Если мешает только незнание языка, я предоставлю тебе переводы с подробными трактовками того или иного момента, – улыбнулся я.

– Ты просто хочешь использовать Джона, чтобы поднять рейтинг своего шоу! – обвинила меня в страшном грехе вредная миссис Леннон.

– Конечно! – подтвердил я.

– Я сам разберусь, Йоко, – осадил ее Джон. – Я согласен.

Оп, бунтанул против женушки. Спасибо, Оно-сан, без твоего вмешательства мог бы и слиться.

– Спасибо! Тогда, если тебе понадобится моя помощь, я сделаю все, что смогу.

– Идет, – с улыбкой кивнул он, и мы отправились дальше.

– Сейчас заглянем на чаепитие в административный корпус, к главному редактору канала, Борису Николаевичу Полевому, – поведал я. – Он – живой классик Советской литературы и больше сорока лет работал в средствах массовой информации. Лично присутствовал в качестве одного из наших корреспондентов на Нюрнбергском процессе.

– «Повесть о настоящем человеке» у нас издавалась, – подтвердил значимость мистер Уилсон. – У меня есть экземпляр с автографом. Мы неоднократно встречались с Борисом Николаевичем, и я уважаю его за талант и профессионализм.

– А еще он, метафорически, мой «крестный отец» – Борис Николаевич первым напечатал мою книгу, и этим открыл мне дорогу в информационное пространство планеты, – добавил я.

– Я не читал ни его, ни твоих книг, – признался Джон. – Но мне нравится Толстой.

– В каком-то смысле его идеи можно считать буддистскими, – добавила Йоко.

– «Непротивление злу», – кивнул я. – Оно же – мирный, пассивный протест вроде вашей затянувшейся первой брачной ночи. Даже у нас про это в телевизоре рассказывали.

Лежали такие в кровати, протестовали против войны во Вьетнаме.

– Подвиг Махатмы Ганди изменил этот мир навсегда, – сослалась на авторитет Йоко.

– К сожалению, это единичный такой пример, – пожал я плечами. – Непротивление злу только множит зло, потому что в этом случае оно чувствует безнаказанность. Я вижу в вашей акции постмодернистскую иронию, за которой скрыт посыл: «мирный протест не работает настолько, что можно даже с кровати не вставать – эффект будет тот же».

Миссис Леннон помрачнела, Джон грустно усмехнулся:

– Когда-то я думал, что достаточно рассказать миру о его недостатках, чтобы изменить к лучшему, но теперь… – он развел руками. – Я всего лишь певец, и кроме как кричать как можно громче ничего не могу сделать. Но лучше сделать хоть что-то!

– Полностью согласен, – улыбнулся ему я. – Социальная ответственность творческой единицы перед аудиторией – это важно, потому что к нам прислушиваются. Недовольство войной растет, одновременно с этим растет недовольство внутренними проблемами. Земля под ногами администрации мистера Никсона дрожит, и рано или поздно Вьетнам оставят в покое. Но дальше неизбежно начнется еще какая-нибудь война. Затем – еще и еще, и так до осознания пролетариатом капиталистических стран своего ужасного положения. Когда американские пролетарии сорвут оковы и свергнут угнетателей, падет главный оплот капитализма, и остальному пролетариату станет проще, и весь мир станет социалистическим. Вот тогда войны прекратятся навсегда, и человечество сможет заняться тем, чем ему и стоит заниматься – освоением космического пространства.

– Аллилуйя! – саркастично подытожил мистер Уилсон.

– Так СССР действительно хочет захватить весь мир? – хохотнул Леннон.

– Я говорю об экономическом базисе, а не политической надстройке, – покачал я головой. – Они, – указал на посла. – Вообще нихрена не решают, потому что за ними стоит супербогатое меньшинство, которое держит всю планету за яйца. До недавнего времени у них отлично получалось, но в начале века очень неудобно появился СССР, который заставил изменить правила игры. За это они нас ненавидят, и, если бы могли, уничтожили бы раз и навсегда. Для этой цели, кстати, промышленно-банковский капитал создал Гитлера. Нам это стоило двадцати миллионов Советских людей. Вторая мировая война для нас – главная национальная трагедия и травма. Можно поговорить с любым нашим гражданином, и он неизбежно расскажет о родственниках или друзьях, судьбы которых искалечила война. Здесь, – указал на снежок под ногами. – Войну ненавидят больше, чем где бы то ни было. Наша армия содержится с единственной целью – не дать повториться событиям сорок первого года. Но эта же война сделала главное – как когда-то «в горниле Столетней войны выковалась английская нация», – процитировал я посла. – Так и Советский народ осознал себя единым целым.

– Всегда есть какие-то «они», – закатил глаза мистер Уилсон. – Кто эти таинственные «они», мистер Ткачев? Масоны? Евреи? Инопланетяне?

– Передергиваете, мистер Уилсон, – отмахнулся я. – Говорю же – промышленно-банковский капитал глобального уровня, которому на проблемы конкретных стран плевать, потому что у капитала нет национальности. Это не конспирология, а факты.

– Марксизм, – отмахнулся мистер Уилсон. – Сама вредная книга на планете, которая позволяет внушать ленивым необразованным людям идею о том, что в их проблемах виноваты те, кто умеет работать.

– Ген предпринимательства – это правда, и именно поэтому все важные посты в моей корпорации занимают родственники, – ехидно ответил я.

Соратники и Ленноны заржали.

– Кто лучше подходит для серьезных дел – с детства воспитываемый лидером человек или неграмотный нищий? – спросил мистер Уилсон.

– Снова блистательная хуцпа! – оценил я. – Сначала вы выстроили систему, где получить достойное образование стоит чудовищных денег, а потом рассказываете о том, как здорово у вас получается управлять пролами. Спасибо, что наглядно продемонстрировали лицемерие капиталистических элит, мистер Уилсон.

– Мистер Уилсон, вам не кажется унизительным, что вас раз за разом побеждает пятнадцатилетний пацан? – гоготнул Леннон.

– Я бы не назвал это «победой», – пожал плечами посол. – Просто у мистера Ткачева совершенно искаженный взгляд на мир, и я как могу пытаюсь это исправить.

К этому моменту мы успели зайти в администрацию и сдать верхнюю одежду в гардероб. Борис Николаевич встретил нас у лестницы и повел на второй этаж, в свой кабинет, где мы просидели добрых полчаса за чаем с пирожками, обмениваясь колкостями с мистером Уилсоном и общаясь с Леннонами о литературе.

Путь от студии к магазину пролегал мимо «рыболовного пруда номер три», который в нашем замечательном климате успел замерзнуть, и на льду виднелся пяток сидящих у лунок мужиков.

– А что они делают? – заинтересовался Леннон.

– Ловят рыбу, – ответил я. – Называется «Зимняя рыбалка».

Так-то во всем мире, где вода вообще замерзает до приемлемой толщины льда практикуется, но в Великобритании, видимо, экзотика, а на север США Леннон особо не ездил.

– Можем завтра утром с тобой сходить, попробовать что-нибудь поймать, – предложил я.

– Джон, это опасно, а я не собираюсь торчать на льду, пялясь на поплавок, – поморщилась Йоко.

Спасибо за то, что ты совершенно чистосердечно делаешь то, что мне нужно.

– Не хочешь – не ходи, – разрешил Леннон жене и поделился со мной проблемой. – У меня нет снастей.

– Купим там же, где и джинсы, – пообещал я.

Хрущевский универсальный магазин номер два представлял собой двухэтажное, отдельное здоровенное здание с полноценной большой парковкой – у нас ведь через пару лет почти у всех автомобиль заведется. Покинув «Рафик», мы взошли по мраморному, обитому резинкой для лучшего сцепления с ногами, крылечку, и миновали стеклянные двери, ощутив на себе дыхание тепловой завесы.

С клиентами было не густо – рабочий день все еще идет, да и в целом ажиотаж здесь стоял только в первую пару недель, тогда персоналу приходилось пахать без выходных и в две смены, а продукцию завозили целыми вагонами. Сейчас по коридору и отделом бродил пяток колхозников, они к нам частенько заезжают, набивая полные сумки. Кое-кто – с целью перепродажи, но это теперь нормально.

– Не хуже американских торговых центров, – заметил Леннон и улыбнулся. – Но ЦУМ – гораздо круче.

– Просто город еще маленький, – застенчиво шаркнул я ножкой по отражающей дневной свет мозаичной плитке пола. – Идемте, одежда у нас в конце коридора.

Мы двинулись к цели, по пути разглядывая отделы.

– Часть площадей сдается в аренду частным предпринимателям, – пояснил я по пути. – «Диваны от Ивана» – на вашем языке ничего особенного, но у нас название рифмуется – например, работают в Хабаровске, и открыли у нас филиал.

– Довольно стильно, – оценил Джон диваны «из будущего».

Потому что мой проксикооператив.

– Можем отправить тебе такой в Америку, – предложил я.

– Его сразу порежут на кусочки, отыскивая прослушку, – хрюкнул Джон.

– Наш дизайнер интерьера легко найдет людей, которые сделают нам любую мебель, – похвасталась Йоко.

– Это здорово, – улыбнулся я. – А вот здесь у нас отдел, через который объединившиеся в кооператив представители малых народов Севера сбывают свою этническую продукцию.

– Малые народы? – заинтересовалась Йоко и пошла в отдел.

– В основном земли к востоку от Уральских гор были отвоеваны нашими предками у монголо-татар, – начал я ликбез. – Сейчас и монголы, и татары замечательно чувствуют себя в составе СССР, являясь полноправными гражданами страны, – добавил на всякий случай. – Помимо них, на этих землях жила целая группа народностей. Ближайший аналог – коренные канадцы. Образ жизни ведут кочевой, основа экономического существования – оленеводство. СССР сделал очень много для сохранения как этих народов, так и их культуры, поэтому те представители малых народов, которые хотят вести привычный образ жизни, вольны это делать в полной мере. Другая часть этих народов поступает в школы, колледжи и университеты на общих основаниях с другими нашими гражданами. Например, солистка «Boney M» Амаана по происхождению якутка, ее дедушка до сих пор пасет оленей в тундре, а ее отец – кандидат наук, специализируется на геологии. Она, кстати, тоже «Голос» судить будет, сегодня вечером прилетит – у группы сейчас небольшой отпуск, и Амаана согласилась поучаствовать.

Вся группа по передачам и съемкам будет до Нового года ходить, потому что Советский народ должен знать своих героев в лицо.

– Это матрасы для домашних животных? – указала на стопку лежащих на столике пёстрых маленьких матрасиков Йоко.

– Можно и для них, – кивнул я. – Но в основном их кладут на санки, – указал на висящие на стене, ярко раскрашенные деревянные средства зимнего досуга. – Чтобы детям было мягче. Для рыбалки рекомендую надеть олений полушубок, – указал Джону на нужный предмет. – Меховые штаны и унты. В них замерзнуть даже в минус сто по фаренгейту невозможно, – применил привычную англосаксам меру температуры.

– Каждая из этих вещей – это убитый олень, – поморщилась Йоко.

– Выглядит круто! – оценил Леннон, проигнорировав жену и выбрал себе набор одежды оленевода.

Мистер Уилсон, подумав, приобрел десяток вырезанных из дерева фигурок волков, пояснив:

– Сувениры внукам.

– Теперь в рыболовный! – повел я гостей дальше.

– Джон, ты уверен, что сидеть на тонком льду, под ледяным ветром – хорошая идея? – снова попыталась отговорить муженька Йоко, когда тот выбирал удилище себе по вкусу.

– Я никогда не делал ничего подобного, – пожал плечами он. – И хочу попробовать. Присоединяйся, будет весело.

– Эмоций зимняя рыбалка дает не много, но они очень яркие! – поддакнул я.

– Терпеть не могу холод, – слилась миссис Леннон. – Какой жуткий предмет! – перевела тему, прокомментировав взятый Ленноном в руки ледобур.

– Этим мы будем сверлить во льду дыры, – пояснил я. – Не покупай, у меня дома есть.

– Заберу с собой, – с улыбкой пояснил тот. – На память.

Виталина что-то шепнула недовольной миссис Леннон на ухо и увлекла в отдел женской одежды. Там у нас настоящий хит – придуманные мамой (я немножко подсказывал) в свободное от платьев время юбки.

– Что ж, – пожал я плечами. – Пойдемте пока туда! – указал на небольшой отдел настенных часов ручной работы.

Это уже не мое – в одном из соседних колхозов мужики промышляют, Хрущевск с них только за аренду деньги берет. Джон с послом поглазели, и первый купил стилизованные под сову ходики. Контейнер с Советскими гостинцами продолжает формироваться.

Йоко и Вилочка вышли в коридор почти одновременно с нами, налегке, но сквозь витрину было видно, как дамы-сотрудницы упаковывают в бумагу целую кучу шмотья. Двинувшись дальше, чуть-чуть поглазели на отдел бытовой техники – «Малютка» здесь главный хит продаж. Убедившись, что у нас тут не каменный век, а холодильники, пылесосы, утюги, чайники и стиральные машинки доступны в полной мере, интуристы покупать ничего не стали, и мы добрались до отдела мужской одежды, где нас постигло жестокое разочарование:

– Сегодня утром группа корейских товарищей уехала домой, – пояснила симпатичная темноволосая молоденькая продавщица по имени Евгения. – Поэтому вчера они скупили всю джинсовую продукцию. Следующий завоз – через три дня.

Я перевел ее слова Леннонам, и Йоко со старательно скрываемым злорадством заметила:

– Не получится бесплатно прорекламировать ваши джинсы с помощью Джона.

– Извините, нам с Йоко нужно поговорить наедине, – заявил Леннон и утащил жену общаться в примерочную, не забыв задернуть занавеску.

– Творческие, сложные натуры, – пояснил я удивленным продавщицам. – Немножко ругаются, и на здоровье – мы подслушивать не станем, верно?

– Верно! – отреагировали продавщицы, заинтересованно стреляя глазками в примерочную.

– Вроде звезда и англичанин, а жена на рыбалку все равно не пускает, – гоготнул дядя Витя.

– Однажды мы с лордом… Впрочем, вам его имя все равно не нужно, – поделился воспоминаниями посол. – Спланировали двухдневный рыболовный маршрут в низовьях Суэца, но его не пустила жена.

Мы поржали, и из раздевалки появились вроде как уладившие проблему Ленноны.

– На самом деле джинсы тебе привезут в течение пары часов, если позвонить, – поведал я Джону. – Или можно съездить в Хабаровск – дадим мистеру Уилсону повод немного рассказать журналистам после вашего отъезда о жутком дефиците товаров в СССР.

Леннон демонстративно покрутил башкой – тут чего только нет – и иронично улыбнулся:

– Ваш дефицит ужасен. Поехали за джинсами!

– Я устала и хочу домой, – заявила Йоко.

– Улетай, – отмахнулся Леннон.

– Я… – не став добавлять ожидаемое «я имела ввиду местную квартиру», Йоко осеклась, пожевала губами и фыркнула. – Прекрасно! Проводишь меня на самолет, Виталина? – повернулась к почти незаметно удивившейся такому повороту событий Вилке. – Ты – лучшее, что есть в этой холодной стране, девочка. Очень жаль, что ты решила связать свою судьбу с шовинистом! – неприязненно посмотрела на меня, и, взяв Виталину под руку, потащила ее к выходу.

– Очень сожалею, что так получилось, Джон. Если хочешь, мы объявим над Дальним Востоком штормовое предупреждение, во время которого нельзя летать, – предложил я.

– Не бери в голову, – вполне жизнерадостно улыбнулся он. – У Йоко сложный характер, и за это я ее люблю, но сейчас нам лучше немного отдохнуть друг от друга.

Удивительно, как Вилочка почти незаметно, проведя наедине с «жертвой» минут двадцать совокупно, сумела залезть Йоко в голову, став «лучшим, что есть в этой холодной стране». С другой стороны – чего тут удивительного, это ж суперагент. Стоп!!!

А это нормально, когда, пусть и склонная к употреблению психоактивных веществ, но все-таки звезда второй величины (за счет удачного брака хайпанула), привыкшая общаться со сливками общества, имеющая личный фонд дама ведет себя настолько безобразно? Плюс она еще и японка, что дает +100 к стремлению «не терять лицо», а именно этой самой потерей Йоко весь сегодняшний день и занимается. Так, суперпамять… Ага, вот этот кадр – Вилочка с улыбкой передает миссис Леннон стакан с соком, задержав руку дольше, чем надо.

Я же просил не опаивать! Твою мать, а если это вскроется? Ладно, если первый пункт плана – убрать жену Леннона от него подальше до окончания пребывания в нашей стране, значит дальше… Все, я понял. Жадные вы, дедушки, а мне теперь нервничай и разгребай.

Глава 8

После отбытия жены, когда мы на слегка облегченном «Рафике» гнали по трассе на Хабаровск, Леннон сильно оживился, начал активнее крутить головой и больше разговаривать:

– Когда я позвонил своему адвокату с просьбой пробить мне поездку в СССР, он решил, что я перебрал кислоты и подшучиваю над ним. Тогда я позвонил продюсеру, и он несколько часов пытался отговорить меня от этой идеи. Потом меня пытался отговорить – какой-то урод из ЦРУ. Тогда мне это надоело, и мы с Йоко полетели в Лондон. Коллеги мистера Уилсона отговаривали всего полчаса – это подогрело мою иссякшую с годами любовь к старой доброй Англии.

– Я передам ваши слова сотрудникам Форин-офис, – благожелательно кивнул посол.

– А с нашей стороной были проблемы? – спросил я.

– Хватило одного звонка, и через два часа у нас были готовы билеты и туристические визы, – ухмыльнулся Джон. – А ведь все как один твердили мне, что даже если удастся к вам попасть, меня забьют камнями разгневанные коммунисты прямо у мавзолея.

– Жуть! – ужаснулся я. – Читали «1984»?

– Мистер Оруэлл написал ее о вас, – ухмыльнулся мистер Уилсон.

– Но он же у нас не был, – с улыбкой развел я руками. – Зато много работал в BBC. Выводы очевидны – он просто описал то, как работает ваша пропагандистская машина.

– Я вижу тоталитаризм! – указал Леннон на катающихся с горки, укутанных в толстые шубки детей во дворе детского сада. – Вы сажаете детей в концлагеря!

– Теперь ты знаешь слишком много, и нам придется тебя убить, Джон, – горько вздохнул я.

Телохранитель Леннона по имени мистер Смит на всякий случай напрягся.

– Ваша пропаганда работает не хуже нашей, – заметил мистер Уилсон.

– У нас не пропаганда, а средства массовой информации, – поправил я.

– Посмотрите местное телевидение, мистер Леннон, – попросил посол. – Патриотические речи мистера Ткачева – бледная тень того излучения, которое промывает мозги населению.

– Я смотрел вчера перед сном, – ответил он. – Какие-то новости. Не понял ни слова, но там я не увидел ни одной лоснящейся самодовольством и звенящей драгоценностями рожи – одни работяги и крестьяне. И все они выглядели вполне довольными. Черт, да им просто не с чего быть недовольными! – хохотнул Джон. – Если у них зарплата в две сотни фунтов и бесплатное жилье! А эти цены? Я купил настоящую кожу! Настоящий мех! Штаны и куртка за семьдесят девять рублей! А у вас здесь вкусное пиво? – резко поменял тему, повернувшись ко мне.

– Я не знаю, мне пить еще нельзя, – с улыбкой развел я руками. – Дядь Вить, у нас пиво вкусное?

– Вкусное, – подтвердил товарищ полковник. – В пивной вон там, – указал направо. – Немец варит, пивовар в седьмом поколении.

– Шутите, Виктор? – уточнил Леннон.

– Шучу, – улыбнулся дядя Витя. – Но пиво и вправду хорошее. Я бы тоже выпил.

– Поехали тогда за пивом, – решил я.

Это уже заготовка – мне пить при английском после нельзя, а гостям накатывать полезно, поэтому нужно выделить им уполномоченного собутыльника.

– Прозвучит удивительно, но пиво здесь и впрямь приличное, – отвесил комплимент мистер Уилсон. – Не такое хорошее как у нас, но не такие помои, как, например, в Италии.

– Это что, комплимент моей стране? – вернул я ему подколку.

– Не один вы стараетесь быть объективным, – ухмыльнулся он.

– Хотел бы я поскорее стать совершеннолетним и тоже пить пиво, – вздохнул я.

Леннон заржал и одобрительно хлопнул меня по плечу:

– Вот теперь ты говоришь как нормальный подросток!

– Ничего, еще наверстаешь, – хлопнул по другому дядя Витя.

Пивнуха тоже моя, но я в пивоварении разбираться поленился, поэтому отдал на откуп специалистам. Пивоварня здесь своя, в виде кирпичной пристройке к кирпичному же одноэтажному зданию со столиками внутри. Стулья не полагаются – такая вот в СССР особенность, но правильные пивные кружки в наличии, равно как и ряд закусок – от кальмаров до сухариков. В зале практически пусто, только в дальнем от нас углу культурно отдыхала пятерка китайцев, у которой сегодня выходной.