Цеховик. Книга 13. Тени грядущего

Внимание! Эта история выдумана от начала до конца. Все события, описанные в ней, являются плодом воображения. Все персонажи и названия, упоминаемые в книге, вымышлены. Любое совпадение имён, должностей или других деталей случайно и не имеет никакого отношения к реальным людям или событиям.

1. А у окна стоял мой чемоданчик

Когда я просыпаюсь второй раз, за окном простирается ночь. Бутерброда на столе не оказывается, кофе тоже, хотя сейчас это всё мне бы совсем не помешало. Совсем не помешало…

Я захожу в крошечную ванную комнату, включаю воду и пью. Хорошо, что есть вода, надеюсь, не отравленная. Потом снова провожу осмотр своих апартаментов. Чувствую я себя неплохо. Спать, вроде, не хочу, зато поесть было бы можно. Можно, но нечего. Вечный конфликт между спросом и предложением.

Ладно. Что мы имеем? Имеем мы не пойми что. Полная хрень. Не могу даже предположить, кто стоит за этим похищением. Но меня сейчас больше всего беспокоит, в безопасности ли Наташка.

Мы с ней поговорили, я сказал, что скоро приеду и… и не приехал. Меня похитили. Наталья ждёт, а меня нету. Начинает волноваться. Звонит Платонычу. Уже ночь, ей неловко, но она всё-таки звонит Злобину. Тот выслушивает и начинает меня искать.

Если бы я сейчас находился в Лефортово, он пришёл бы и вытащил отсюда или, хотя бы постарался. Но это явно не Лефортово, если там только не наделали номеров для випов. Я пока об этом не слышал.

Если это не Лефортово, то, возможно, и не КГБ. А кто тогда? Инопланетяне или туристическая полиция? Бред какой-то. И, совершенно точно, не МВД. И сколько прошло времени? Учитывая, что вчера я видел за окном день, похоже я здесь уже вторые сутки. И почему я тогда сплю, как сурок?

Бляха, а что это на мне? Спортивные штаны и футболка. Переодели, собаки. Я осматриваю свои трицепсы. Да, точно, вот отверстия от игл. Два на одной руке и одно – на другой. Колют, суки… А если это психушка? Твою за ногу! Может быть…

Правда выглядит это всё очень странно, таких психушек у нас нет, мне кажется… Ну, и кто бы меня сюда мог законопатить, учитывая, что у меня совершенно нет врагов? Некому…

Вдруг, совершенно неожиданно открывается дверь и ко мне заходит мужик лет сорока. На нём тёмно-серый костюм, белая рубашка и серый же галстук. Выглядит он совершенно обычно и даже скучно. Точно, уныло и скучно. Пресная рожа, ничего не выражающий взгляд, кислое выражение, коротающего свой век чиновника.

– Здравствуйте, – нейтральным тоном говорит он и проходит к столу.

Он садится и показывает мне на стул напротив.

– Присаживайтесь. Мы сейчас с вами поговорим немного. Ответите на мои вопросы?

– А вы на мои ответите? – интересуюсь я.

Он не реагирует.

– Итак, – спрашиваю я, – как вас зовут? Давайте начнём хотя бы с маленьких и взаимоприемлемых вещей. И кто вы такие, и что вам надо?

У него жидкие тонкие волосы, некрасивый, даже слегка слюнявый рот и скошенные подбородок.

– Называйте Кириллом Кирилловичем, – безо всяких эмоций соглашается он и кладёт перед собой несколько нетолстых картонных папок. – Хочу сразу предупредить, в этих папках всё. Я имею в виду, всё про вас. Мы знаем, сколько у вас казино, сколько каждое из них приносит, сколько других видов… бизнеса, знаем, кто входит в ваш ближний круг и почему. Знаем где, с кем и что именно вы делаете. В общем, хватит на несколько расстрелов.

– Ого, – хмыкаю я. – Даже на несколько? Вот вы даёте.

Мне совсем не страшно и даже немножко смешно, оттого что кто-то решил, будто вся эта возня может хотя бы чуть-чуть меня смутить. Так я стараюсь выглядеть, но это совсем не так, на самом деле. По спине пробегает холодок, а в желудке, давно уже пустом, разливается огонь…

– На самом деле, несмотря на ваших высокопоставленных покровителей, защищающих вас по всем фронтам, собрать эту информацию было не слишком трудно.

– Вот как, – киваю я, бросая ничего не значащую фразу.

– Вы же неглупый человек, должны понимать, с таким огромным количеством людей, вовлечённых в ваши схемы, невозможно надёжно скрыть весь этот совершенно чудовищный массив преступлений, грязи и лжи.

Интересно, а про армию мою и приобретение оружия вы тоже знаете? Это дело совсем не на виду в моей деятельности.

– И, что особо цинично, – бесцветно продолжает Кирилл Кириллович, – вы занимаете высокую общественную должность, продвигаете в массы правильные и нужные идеи, имеете государственные награды, полученные за реальные заслуги, а, на самом деле, являетесь хорошо… или, как мы видим, не так уж хорошо замаскированным врагом.

– Вот это заход, – киваю я, внимательно глядя в зеркало, висящее за спиной Кирилла Кирилловича.

Любопытно, что это, проверка? Например, от Злобина… Или реальная проблема? Если арест, то проблема сейчас и у него тоже, поскольку мою связь с ним проследить несложно.

Он, конечно, подстраховался, обложился бумажками, подтверждающими, что я внедрён в соответствующие преступные структуры, как агент и предоставляю информацию. Даю отчёты… Я даже подписывал соответствующие документы, да… Но эта защита очень слабая…

Интересно, кто там сейчас? За этим зеркалом… Кто стоит и смотрит на меня сквозь непрозрачное стекло?

– Вы не понимаете, насколько в уязвимом положении находитесь? – поднимает брови Кирилл Кириллович. – Думаю, отлично понимаете. И хорошо осознаёте, в каком положении сейчас оказываются ваши близкие. Скорее всего, они думают, что все блага, обрушившиеся на вас и на них – это благодарность государства за ваши подвиги и самоотверженный труд. Хотя, может быть, они не настолько наивны и догадываются о ваших злодеяниях. Мы не знаем, но скоро узнаем. Не сомневайтесь, обязательно узнаем.

Блин, перед глазами встают Наташка, Платоныч, родители и дядя Гена. И вижу я их не в такой милой, в общем-то квартирке, а в лефортовской камере. В лефортовской, ясное дело, потому что, всю вот эту фиговину, в которой я сейчас оказался, устроили чекисты. Ну, а кто ещё? От Щёлоковского учреждения ждать такого подхода было бы странно…

– Давайте перейдём ближе к делу, – предлагаю я. – Чего вы от меня хотите?

– Прежде всего, я хочу, чтобы вы осознали всю глубину бездны, разверзнувшейся под вами. Вы падаете, Брагин. И вас уже не спасти. Но ваших близких спасти ещё можно. Подумайте об этом.

Он встаёт и уходит. А я думаю. Сука! Как он и сказал, думаю о своих близких. Целый день думаю. Два раза мне приносят еду, не слишком обильную, но вполне приличную. Я ем и думаю. Иду в душ и думаю, лежу на диване и думаю.

Больше ничего и делать-то нельзя. Здесь нет ни книг, ни телевизора, ни радиоприёмника. Я даже лёжа ночью в постели, не сплю, а думаю. Да только ничего придумать не могу.

Вернее, единственное, что приходит мне в голову… Хотя, нет, в голову мне чего только не приходит, но наиболее правдоподобной кажется версия о чемоданчике с компроматом на видных деятелей. В общем, похоже, я жив, пока в тайнике спрятан чемодан Поварёнка.

Следующий день проходит точно так же. Снова Кирилл Кириллович стыдит меня и предлагает подумать о родных и близких. Козёл! Я только о них и думаю, если честно. Ну, хотя бы колоть меня прекратили и на том спасибо…

Наконец, на третий день мы, кажется, переходим к тому, что вероятно и является главной причиной нашей встречи.

– Нам известно, – чуть нахмурившись, говорит Кирилл Кириллович, – что у вас есть вещи, вам не принадлежащие.

– У большинства людей есть такие, – хмыкаю я, – если, конечно, не брать монахов-нестяжателей.

Он долго и пристально смотрит мне в глаза. Задолбал со своими играми, психолог, блин, недоразвитый.

– Давайте перейдём ближе к делу, – предлагаю я. – У вас, конечно, здесь неплохо, уютно и все дела. Еда, опять же, хоть и скудная, но по расписанию. Тем не менее, я бы хотел поскорее убраться отсюда.

– Что же, – чуть улыбается он, – в этой точке наши желания сходятся. И это, надо отметить, отрадно. Отдайте нам то, что принадлежит нам, и тут же получите своё. То есть свободу.

– Свободу и уголовные дела по сфабрикованным обвинениям? – киваю я на папочки, которые он так с собой и таскает.

– Об этом можно будет поговорить, – пожимает он плечами.

Во как, поговорить. То есть он мне даже пообещает, что не будет преследовать по закону. Ну-ну, просто всё что угодно, только отдай чемодан. Прекрасная идея. Ищи, как говорится, дурака за четыре сольдо.

– Так что вам надо? Мою бессмертную душу, товарищ Мефистофель?

– Ваша душа, – пренебрежительно кривит он губы, – и так принадлежит упоминаемому покупателю. Он её бесплатно, судя по всему, получил. По вашей же собственной инициативе.

– А вы всё больше начинаете напоминать инквизитора, святой отец. Не глядите так, а то вы словно на дыбу меня примеряете.

– У нас много, чего имеется, – усмехается он. – Есть приспособления, даже намного эффективнее, чем эта ваша дыба.

– Кто бы сомневался. Говорите уже, чего хотите.

– Я рад вашему нетерпению, – кивает он.

– Иезуит.

– Попрошу вас, – его голос делается самодовольным. – Я ведь при исполнении.

На тебе, дружок, не написано ни звание, ни ведомство, так что откуда мне знать, при исполнении ты или нет.

– Ну, так скажете уже или как?

– Видите эти папки? – показывает он на папки, где по его словам собраны все материалы на меня.

– Вижу, конечно, вы их мне третий день демонстрируете поглаживаете лапками своими, как муха, честное слово.

– Не нужно дерзить, – качает он головой.

– Ладно.

– Это намёк.

– Весьма тонкий, – хмыкаю я. – Даже и понять не могу, на что именно.

– Вот и хорошо, – кивает он, – что вы понимаете. Рад, что догадались и нам не придётся торчать здесь месяц, а то и год.

– Ух-ты.

– Отдайте чемодан, полученный от Кухарчука, и пойдёте спокойно домой, к своей невесте, а то она заждалась уже, вероятно.

А у окна стоял мой чемоданчик

А у окна стоял мой чемоданчик

А у окна стоял, а у окна стоял

А у окна стоял мой чемоданчик

– Вероятно, – соглашаюсь я. – Да только нет у меня никакого чемодана. С сумкой путешествую. И с невестой мы расстались.

Чекист понимающе и сочувствующе кивает. Мудила.

– Напрасно вы, Егор Андреевич, такой стиль диалога выбираете, – говорит он. – Вы же понимаете, у нас методы ведения бесед действительно разные имеются. Допустим, вы лично по какой-то совершенно непонятной мне причине не боитесь боли. Впрочем, сомневаюсь. Но не важно, в любом случае, найдутся люди, которых вы захотите от этой боли избавить, понимаете? Какие-нибудь нежные создания. Так что давайте говорить конструктивно.

– Давайте.

– Это, в первую очередь, к вам относится.

– Хорошо, – киваю я.

– Вот, и отлично. Сообщите адрес, по которому находится чемодан и, после того, как он окажется у нас, мы вас отправим домой.

Ага, в гробу на колёсиках, наверное. Я смотрю на него, а он смотрит на меня. М-да… Реально ситуация крайне неприятная, и взгляд у хмыря этого тоже неприятный. Как у гиены, ожидающей, когда я совсем выбьюсь из сил, чтобы подойти и у ещё живого начать выжирать горячие потроха.

– Зовите старшего, – наконец, киваю я.

– Старшего? – удивляется он.

– Ну, да, старшего. Самого старшего.

– Самого старшего, – повторяет он. – Кого это?

Я ничего не отвечаю и, откинувшись на спинку стула, поворачиваюсь к зеркалу. Повисает пауза.

– С вами веду переговоры я, – наконец пробуждается Кирилл Кириллович, словно всё это время ждал долго идущий сигнал из космоса.

– Но как-то не особо мы за три дня продвинулись, – пожимаю я плечами. – Зовите. Устроим прорыв.

Он делает несколько заходов и, наконец, оставляет эти попытки. Поднимается и уходит. А я принимаюсь за растяжку, поскольку другие занятия мне сейчас недоступны. Очищаю мысли и проветриваю голову, отвлекаюсь и тянусь, тянусь…

Вдруг снова открывается дверь и в комнату возвращается Кирилл Кириллович с двумя здоровыми чуваками.

– Егор Андреевич, сядьте на стул, пожалуйста.

Я неохотно поднимаюсь и сажусь к столу. Здоровяки хватают меня за руки, прижимают их к столу, а Кириллыч достаёт наручники и продев их сквозь крепкую скобу на столе, защёлкивает на моих запястьях. А я-то думал, зачем тут эта скоба, ёлки-палки.

– Вы голливудских боевиков насмотрелись? – спрашиваю я.

Естественно, никто ничего не отвечает. Они просто уходят, оставляя меня сидеть за столом.

– Эй! – кричу я в сторону зеркала. – Вам что не нравилось, что я физкультурой занимаюсь? Эй-ей!!!

Но зеркало ничего не отвечает. Подёргавшись и поорав, я затихаю. Блин. Какого хрена… Это что, новый этап взаимоотношений? Переход к методам устрашения?

Минут через пятнадцать дверь снова открывается и в неё заходит… блин… нет… Твою дивизию! В неё заходит Андропов…

Сделав несколько шагов, он останавливается и с любопытством осматривает моё жилище. Потом подходит к столу, усаживается и внимательно изучает скобу и наручники. Качает головой и поднимает глаза на меня.

Он складывает руки на столе, как прилежный ученик и просвечивает меня взглядом.

– Здравствуйте, Юрий Владимирович, – киваю я.

Он прищуривается и долго не отвечает. Блин, на него смотреть даже страшно. Ну, то есть, не то, чтобы прямо страшно, но такое чувство, будто смотришь на чистое зло. Нет, это глупость и чушь, разумеется, но легенды делают своё дело.

– Кто ты такой? – наконец, спрашивает он.

– Человек, – немного подумав, отвечаю я.

– И что это за человек, который в восемнадцать лет подмял под себя несколько матёрых уголовников, устроил игровые дома и… чего ты там ещё успел понаделать? Как это возможно? При этом успел получить медаль и орден. Орден, насколько я знаю, сам генеральный секретарь распорядился тебе выдать. Ты и на даче у него бывал и, что любопытно, он тебе благоволит, по какой-то причине. Что ты за существо такое? Может, инопланетянин?

– Нет, не инопланетянин, – качаю я головой. – Я человек будущего.

– Вот как… – снова прищуривается он. – А как оказалось, что к тебе перешли активы…

– Суслова? – подсказываю я и глаза его чуть дёргаются.

– И почему ты не хочешь отдать то, что не твоё?

– Исключительно из соображений безопасности, – отвечаю я.

– Хм… А как ты узнал, про Ждановскую? Что там оказался наш сотрудник? В прошлом году. Это было каким-то образом спланировано? Только не надо мне говорить, что всё вышло случайно.

– В будущем этот факт был известен.

– В будущем был? – переспрашивает он. – Да, в характеристиках указывается, что ты дерзок.

– У меня есть решение по чемоданчику, – говорю я, – которое устроило бы нас обоих.

– И какое же?

– В случае необходимости, я буду предоставлять вам материалы из папок по интересующим вас объектам. Но храниться они будут у меня, а в случае внезапной кончины, сами понимаете…

– Человек будущего, значит… Ну, и как там, в твоём будущем? У нас, кстати, есть специалисты медицинского плана. Они смогут весьма эффективно прекратить твою связь с грядущим…

Я начинаю обдумывать ответ, но он тут же меняет тему:

– Ты с кем-то уже работал таким образом, по требованию? Предоставлял материалы?

– Один раз, – решаю не врать я. – Чурбанову предоставлял папку на заместителя ленинградского ГУВД.

В принципе, признаваться, может и не следовало бы, но кто знает, вдруг Чурбанов где-то сболтнул, а выглядеть вруном мне сейчас совсем не хочется.

Андропов погружается в раздумья.

– Я могу вам сделать расклад по польскому кризису, – пожимаю я плечами.

– Его сейчас любой мало-мальски грамотный специалист может дать. Ну, попробуй.

– В ближайшее время, – говорю я, – Ярузельский предпримет перестановки в правительстве, но продовольственная ситуация будет обостряться. Будут вводиться талоны, вырастут цены, «Солидарность» продолжит проводить стачки и забастовки. К концу года, чтобы избежать ввода сил Варшавского договора, Ярузельский объявит военное положение.

Блин, ну и взгляд у него, выдержать такой… Твою дивизию. Такое чувство, будто он мысленно меня уже разделал японским ножом…

– Двадцать четвёртого июля в Китае произойдёт ужасное наводнение, – не останавливаюсь я, – и без крова останется полтора миллиона человек.

– Чего?

Теперь он смотрит на меня, и вправду, как на умалишённого.

Эту дату я запомнил на всю жизнь – день рождения мамы. Мы сидели за столом, поздравляли её, а по телику крутили страшные кадры. Я ей нарисовал шикарную открытку. Акварелью. И подписал, разумеется. Мама тогда распереживалась за китайцев, и я тоже, за компанию, очень расстроился.

– Двадцать четвёртого июля, – повторяю я. – Папки по требованию, полная конфиденциальность. Брежнев. Суслов… Никто не узнает… Весы должны быть уравновешены.

Он смотрит, как удав на кролика. Гипнотизирует. Молчит. И тут я вижу два основных варианта для себя. Либо скажет, лучше с этим дураком не связываться, в плане каких-то взаимодействий и поставит на мне крест. А значит будет выбивать из меня чемодан с последующей утилизацией тела. Естественно при реальной угрозе близким, я все материалы отдам.

Либо, заинтересуется моим бредом и… тут тоже есть два основных варианта. Либо он решит дожидаться исполнения моих прогнозов, оставив меня в неволе, либо…

– Хорошо, – принимает он, похоже решение.

…либо отпустит, учитывая некоторые эфемерные отношения с Брежневым и Сусловым… мои, то есть отношения с ними… Суслов – это противовес и соперник, а Брежнев он и есть Брежнев. Брежнев вообще хочет Щербицкого приблизить, если я ничего не путаю, а Андропова турнуть… Так зачем давать ему лишний повод для негатива…

– Хорошо, – повторяет он. – Попробуем поработать на таких условиях какое-то время, а дальше примем решение. Ты будешь на постоянной связи с Кириллом Кирилловичем. А про Польшу… Больше ни с кем об этом не болтай. За такие разговоры можно и голову потерять.

Ну надо же, это ведь единственное, за что я сейчас могу голову потерять. Ну, что же, пока поживём, значит…

Меня высаживают у Белорусского Вокзала. Блин, а до дома довезти? Тут три минуты на машине. Это специально. Естественно… Ладно. Где парни-то мои? Их ведь вместе со мной брали. Кирилл Кириллович тот ещё мудак. Их отпустили, говорит.

Накидываю ремень от сумки на плечо и иду домой. Пройдусь. Несколько дней на воздухе не был…

Когда подхожу к дому, выскакивают дежурные. Наташкина машина здесь.

– Егор! Всё нормально? Мы вас потеряли!

– Витя с Аликом не объявлялись? – спрашиваю я.

– Нет, – крутят они головами.

– А Наталья дома?

– Да.

– Хорошо.

Перед дверью я на пару секунд замираю, вытаскивая ключи из сумки. Встряхиваю связку и подношу к замку. Но не успеваю вставить ключ, как дверь распахивается и на пороге возникает Наташка.

– Я услышала, – шепчет она, – как твои ключи звякнули…

Она отступает назад и пропускает меня внутрь. Я перешагиваю через порог и опускаю сумку на пол. Она смотрит такими глазами, будто я с того света явился. Прижимает обе руки ко рту, а глаза… глаза, тёмные с чёрными кругами вокруг, и в них стоят крупные, как стразы, слёзы.

– Наташ… – начинаю я, но она мотает головой останавливая меня.

Вдоль обрыва с кнутом по-над пропастью пазуху яблок

Я тебе привезу – ты меня и из рая ждала!

Это Высоцкий, он, оказывается, всегда сидит внутри…

Наташка поворачивается и идёт в комнату, а я двигаю за ней. Она подходит к столу и останавливается. Просто стоит посреди комнаты, а плечи её часто вздрагивают.

2. Вот такие дела…

Когда женщина плачет, что можно сделать? Как ей оказать первую помощь? Здесь помощь нужна явно не медицинская. Мне хочется подойти, обнять и прижать её к себе, провести по волосам, стереть слезинки. Но сейчас… Сейчас это представляется каким-то неуместным.

– А я знала, что ты вернёшься, – выдыхает Наташка через некоторое время.

Ну вот, чуйка, значит. Даже Андропов этого не знал, мне кажется, а ты знала…

Она поворачивается и смотрит исподлобья. Красивая, ёлки. Вот же, чудо природы… Как так-то? Вроде у всех всё одно и то же, нос, рот, руки голова и остальные элементы. И, по большому счёту, различия совершенно незначительные. Если посмотрит, какой-нибудь гипотетический инопланетянин, то и не заметит разницы. Да что инопланетянин, китаец и тот всех поперепутает, одну от другой не отличит…

Все бабы одинаковые! Сколько раз я такое слышал от мужиков типа видавших виды, умудрённых жизнью и амурным опытом или, лучше сказать, амурными опытами. Может, и сам такое говорил когда-нибудь, утешая измученных любовными страданиями молокососов. Встречались мне такие из числа младших офицеров.

Но только все эти слова есть полная дребедень, не стоящая того, чтобы обращать на неё внимания. Дребедень и хрень. Пол-на-я.

Наташка отодвигает стул и садится к столу. Я тоже подхожу и тоже сажусь. Ну, давай, рассказывай.

Давай, играй, рассказывай,

Тальяночка, сама

О том, как синеглазая

Свела с ума…

– Я испугалась, – говорит Наташка и замолкает, вытирая щёки.

Так… Так… Так… Часы с электронной педантичностью двигают секундную стрелку. Механизм со звонким пренебрежением ко времени, отрешённо нарушает тишину. Так… Так… Так…

Ну, да… что тут скажешь, испугалась. Просто сказать «не бойся» не вариант, наверное.

– Я испугалась, – продолжает она, помолчав, – что… Не знаю я, как сказать… Испугалась тебя, в общем. Я же тебя… ну, то есть Егора… блин, как объяснить… ну, Брагина то есть, того, настоящего, который ну… который, если говорить откровенно, на меня особо внимания не обращал… в общем, с самого детства знала. У нас была общая история, память, детские годы, дружба и какие-то чувства даже. Тут, конечно, ещё разобраться бы надо…

Зачем? В чём там разбираться? В детских воспоминаниях? Я чувствую укол ревности, вдруг осознав себя ненастоящим, фальшивым самозванцем… Наташка глядит в стол, вернее, на руки. Она берётся за краешек ажурной кружевной салфетки и начинает её теребить.

– Я тебя, между прочим, тоже знаю с детства, – усмехаюсь я. – Самое яркое воспоминание всей жизни. Белоснежка с игрушечными паровозиками. Причём, память о тебе даже ярче, чем о железной дороге…

Я задумываюсь. Интересно, в какой момент у меня появились эти дополнительные воспоминания, когда я получил от Неё коробку, или когда задумал всё это осуществить? При том, что я отчётливо всё это помню, я знаю, что раньше этих воспоминаний не было.

Получается, воспоминания – это что-то вроде цирковой иллюзии? Может, я вообще не тем делом занят? Может быть, на самом деле, мне следует заняться всей вот этой чехардой со временем? Философией, математикой… Нет, только не математикой…

– Что это значит? – тихонько спрашивает она.

– Не знаю, – пожимаю я плечами. – Наверное, то, что, если задуматься, оказывается, человек никогда не может быть уверен в том, что было в действительности. Да и что такое действительность? Ведь в детстве Егора Доброва события с вагончиками действительно были. А в предыдущем варианте сценария их не было. Что это такое? Впрочем, этих Егоров Добровых, вполне возможно, вообще миллиард, целый Китай можно заселить этими Егорами. И Добровыми и Брагиными. Как тебе такое? Может быть, и ты – это не ты?

Она хлопает глазами, пытаясь понять, что такое я несу. А я и сам не понимаю, если честно. Зато мне другое ясно…

– Может быть, – кивает она. – Я об этом и хочу тебе сказать. Мне иногда кажется, что это и вправду не я. Я думаю, а вдруг это Егор? Вдруг это он, ну, то есть ты, вселился в меня и полностью подчинил самому себе? Иначе, как это всё объяснить? Как объяснить то, что он не выходит… ладно бы из головы, из сердца…

Она снова замолкает и теребит салфетку.

– В общем, я думала-думала и надумала. Я решила… что вернусь домой… ну, то есть сюда, в эту квартиру, которая на удивление быстро стала моим домом… Вернусь, сяду вот так, напротив тебя за этот стол и скажу…

Наташка хмурится, прикусывает губу, но не останавливается, продолжает.

– Скажу, – говорит она, – что мы не должны… Ну, просто если тебе пятьдесят или сколько там даже шестьдесят с чем-то лет и если… Боже мой, какой это всё-таки бред… В общем, это неправильно и мы не можем быть вместе. Это неестественно. Если подойти к вопросу рационально, а я ведь математик, если подойти рационально, то получается… То ничего, как раз не получается. Полная ахинея. В общем, я приняла такое решение. Подумала, что так правильнее…

Сердце обрывается, и я оказываюсь в полной пустоте, в вакууме, холодном и густом тумане, а тиканье часов превращается в колокольный звон. Наташка несколько раз кивает, будто подтверждая и легитимируя это своё решение и продолжает.

– А когда я вошла домой, я вдруг почувствовала себя полной идиоткой. Беспросветной дурой. Как я могла всерьёз думать обо всей этой ерунде? Это же какое-то сумасшествие. Я даже хотела пойти к психиатру. Что это, как не сдвиг по фазе? Явный же сдвиг, галлюцинации, навязчивая идея, сосредоточенность на собственном бреде. Как думаешь, я сумасшедшая?

Она поднимает глаза и пристально смотрит на меня.

– Да, – снова кивает она. – Конечно, сумасшедшая. Когда мне сказали, что нашли твою машину с выбитыми стёклами. А к тому времени прошло уже несколько часов, как ты должен был прийти домой… В общем да, вот тогда я поняла, что была сумасшедшей, когда пыталась думать, будто я по-настоящему смогу прожить без тебя, хоть один день. Ну, а полное безумие пришло, когда день сменился следующим днём, и ещё следующим и… И никто не знал, куда ты делся – ни эти твои бандиты, ни дядя Юра, ни Новицкая, ни Чурбанов, ни даже Злобин. Он меня, конечно, утешал, как мог, но я чувствовала, что он сам крайне встревожен. Я эти дни провела вот здесь, между окном и дверью, и…

Блин… и что мне ей снова говорить, что, мол, да, я ведь мог больше никогда не появиться. Да и вообще, хрен его знает, как оно будет с этими парадоксами времени, или как их тут назвать… Возьму и перенесусь обратно, а Брагин вернётся. Ёлки, не завидую ему. При мысли об этом я усмехаюсь.

– Что? – хмурится Наташка.

– Иди-ка сюда, – подмигиваю я. – Иди…

– Куда? – теряется она.

– А вот прямо сюда, ко мне.

Она нерешительно встаёт и делает шаг. Я ловлю её за запястье и притягиваю. Тяну, усаживая на колени и, обнимаю, крепко прижимая к себе.

– Наташка, – шепчу я. – Как же хорошо, что ты вернулась…

– Она набирает воздух, чтобы ответить, но ничего не говорит и только молча кивает.

Потом уже, когда мы будем лежать совершенно голые на нашей кровати, она спросит, а что бы я делал, если бы она решила не возвращаться. И я отвечу, что полетел бы в Геленджик и не давал ей прохода, каждую ночь горланил бы под её балконом испанские песни и осыпал бы её цветами и золотыми украшениями.

А она скажет, мол, какая же я дура, надо было бы пожить ещё немного у отца, чтобы увидеть всё это собственными глазами. Ещё она спросит, а что если бы это ей оказалось пятьдесят лет, нет не пятьдесят, а семьдесят пять. Глупая, ничего-то ты не знаешь ни о пятидесяти, ни о семидесяти пяти.

Я обниму её и начну целовать, и она будет льнуть ко мне всем телом и целовать меня в ответ, и мы снова займёмся любовью, не знаю в который раз за сегодняшнюю долгую ночь.

Но это потом, после того, как я встречусь со Злобиным, а сейчас она кладёт руку мне на затылок и запускает пальцы в волосы. Она гладит меня по голове и по лицу, а потом обхватывает голову обеими руками, чуть отводит назад и, наклонившись, горячо меня целует. И я чувствую её вкус, чувствую горечь – это тоска, разрывавшая её на части, соль – это слёзы, пробившие дорожки на её лице, робкую сладость – это оживающие надежды.

Я чувствую, да, я всё это чувствую. И я знаю, что возраст моего тела и бушующие гормоны не имеют к этому никакого отношения. Между нашими сердцами существует связь. Прочная и неспособная прекратиться. Как говорится, пока смерть не разлучит нас. Или пока временные потоки не раскидают нас по мирам. Если, конечно, эти миры существуют.

– Лично Андропов? – таращит глаза Де Ниро. – Тебя допрашивал лично Андропов?

Мы сидим в его машине, а водитель ждёт на лавочке неподалёку.

– Да, – подтверждаю я. – Он лично задавал мне вопросы про чемодан.

– Твою мать! А про меня спрашивал?

– Нет. Но я сомневаюсь, что вы остались вне подозрений.

– Твою мать, – ещё раз повторяет Злобин и, качая головой, задумчиво смотрит в спинку кресла перед собой. – Твою мать. Нужно прекращать всю активность и падать на дно.

– А смысл, Леонид Юрьевич? Если всё известно и…

– Ты что несёшь! Смысл есть, причём очень простой. Если тебя предупреждают, а это вне всяких сомнений предупреждение, но ты не реагируешь, значит следующим ходом тебе сносят башку с плеч.

– Я так не думаю, честно говоря. Разговоров о нашей деятельности не было. В том плане, что нужно заканчивать. Причём, мне было обозначено лишь то, в чём наша активность и так невысока, а именно казино и другие предприятия. Они сейчас для нас не являются приоритетом. Сейчас мы начинаем этап внешнеэкономической деятельности, и максимально важным становится направление Большака, правильно?

– Допустим, – неохотно соглашается Злобин.

– А кто такой этот Кирилл Кириллович? – спрашиваю я.

– Полковник Постов, личный помощник шефа. Доверенное лицо.

– Понятно. Думаете он для вас представляет опасность?

– Он для всех представляет реальную опасность, и мы с тобой оба не исключения. Как они вообще тебя выпустили? Что ты им пообещал? Ты подписывал какие-нибудь бумаги?

– Нет, ничего не подписывал, – отрицательно качаю я головой. – Предложил, что буду давать доступ к материалам, как библиотека, по требованию.

Я рассказываю ему все подробности разговора.

– Не нравится мне всё это, – качает он головой.

Ну, бляха-муха, понятно, не нравится, кому такое вообще понравиться может? Но играя с чемоданчиком, который гораздо более взрывоопасный, чем ядерный, нужно быть готовым к тому, что вокруг него начнут происходить различные неоднозначные события, которые в принципе не могут нравиться.

– Леонид Юрьевич, как мне своих ребят найти? – возвращаюсь я к тому, что сейчас меня заботит чуть ли не больше всего. – Постов этот сказал, что их отпустили, но они нигде не объявлялись.

– Не могут где-нибудь отмечать своё освобождение?

– Нет, конечно. Это полностью исключено. Я уже проверил все места, где они могли быть.

– Ладно, я попробую что-то разузнать.

– Да, попробуйте, пожалуйста. А я позвоню этому Постову. Рожа у него, надо отметить, действительно постная.

– Хорошо, – угрюмо соглашается Де Ниро. – Давай, теперь рассказывай о результатах поездки… Думаю, на ближайшее время заграницу придётся притормозить.

– Как притормозить? – качаю я головой. – Я хочу на Кубу с молодой женой съездить. Думал тут, что не отказался бы от дипломатического паспорта. Если сможете сделать, буду благодарен.

– Ага, чрезвычайный и полномочный посол Советского Союза восемнадцати лет отроду. Сделаем, обязательно. Чего уж проще?

– А если американский?

– Чего? Паспорт американский? Знаешь, сегодня нет желания хохмить.

Он выглядит недовольным и растревоженным. Оказаться под колпаком никому не хочется.

– Леонид Юрьевич, а вы бы не могли прямо сейчас задачу поставить?

– Какую? – хмурится он.

– Ну, про моих парней. Позвоните своим помощникам.

Он произносит под нос несколько довольно жёстких слов, но, тем не менее, тянется к телефону и отдаёт необходимые распоряжения.

– Пока ты катался по заграницам, – говорит Злобин, повесив трубку. – У нас тут тоже кое-что любопытное происходило. Произошло, вернее. Это касается твоего уральского друга.

– Серьёзно? Вы про Ельцина? Он мне не друг, честно говоря, но ладно. Можете рассказать?

– Могу. Рассказываю. Я доложил шефу о выросшем вдвое уровне хозяйственных преступлений в регионе и высказал предложение вплотную заняться проверками этой стратегически важной области, Свердловской то есть. Написал аналитическую записку и лично отдал председателю. Когда делал пояснения, подробно остановился на возросшей активности первого секретаря обкома Ельцина, предоставил список встреч в Москве, рассказал о критических неофициальных высказываниях его старшего товарища Рябова. В общем постарался на славу. Ну и как результат, мы посылаем проверку. Шеф велел провести активную работу и выявить побольше преступлений. Нужно очистить Свердловскую землю от скверны казнокрадства. В общем, всё такое. Перебрасываем часть оперативников из Краснодарского края. Вот такие дела.

– По-моему, прекрасные дела, Леонид Юрьевич. А если бы Ельцина куда-нибудь в промышленность или сельское хозяйство направить, там бы он наверняка государству пользу принёс.

И не подписывал бы в девяносто первом году, чего не надо…

– Но это ещё не все новости. Помнишь мы с твоим Большаком обсуждали бывшего министерского работника на должность бухгалтера? Якобы, хороший профессионал, преподающий в академии.

– Конечно, помню, – киваю я.

– Ну, вот, мы его подловили. Зацепили на крючок так, что уже не сорвётся.

– И как же?

– Подвели к его сыну спекулянта-валютчика и прихлопнули с поличным, – Злобин подмигивает и довольно улыбается. – Поймали в момент скупки. Теперь он никуда от нас не денется. До скончания века наш будет.

Даже и не знаю, хорошо это или нет. Толковый финансист нам, конечно, нужен, но бесцеремонно взятый за жабры? Не уверен, что это наилучшая стратегия… Ну да ладно, там посмотрим, как говорится.

– Можно от вас позвонить? – спрашиваю я.

– Постову что ли? – недовольно отвечает Злобин.

– Ну, да…

– Нет, от меня не надо. Зачем ему знать, что ты от меня делаешь звонки? Позвони из дому, а ещё лучше из телефона-автомата.

– Ну что же, тогда прощаемся. Можете меня до дома подкинуть, а то я безлошадный сегодня? Не успел ещё проблему решить.

Прежде, чем подняться домой, я захожу в телефонную будку, стоящую рядом с домом и звоню Постову.

– Вы думаете, что будете мне названивать, когда захочется что ли? – недовольно бросает тот. – Когда шлея под хвост попадёт или моча в голову ударит? Вам сказано было звонить в самых экстренных случаях и только по вопросам, связанным с нашим взаимодействием.

– Этот вопрос напрямую связан с нашим взаимодействием, Кирилл Кириллович, – настаиваю я. – Вы мне сообщили, что сопровождавшие меня товарищи, отпущены. Где они сейчас?

– Я не знаю. Не имею понятия. Я что… пасу людей ваших? Это не моя проблема. И это переходит все границы. Не думайте, что если вы выскользнули сегодня, то не сможете оказаться там же, где были и завтра. Всё может сложиться даже ещё хуже. Вас не трогают, пока вы чётко выполняете свои функции. Всего доброго Егор Андреевич.

Не дожидаясь моего ответа, он опускает трубку. Козёл… Ладно, сейчас буду поднимать на ноги милицию. Чурбанову, всё равно нужно позвонить, а то он ещё не знает, что я нашёлся. Платонычу я уже сообщил…

Поднимаюсь домой. Наташка выглядит встревоженно. Возможно, это ещё долго будет сохраняться. А может, ещё что-то произошло.

– Звонил подполковник Торшин, – говорит она. – Просил срочно перезвонить, как придёшь. И Лида звонила, и Цвет.

– Ну надо же, меня только час не было, а они уже все тут как тут.

– Лида спрашивала, не нашёлся ли ты. Я сказала, что ты приехал сегодня только. Без подробностей, естественно.

– Так, – одобрительно киваю я.

– Ну, она сказала, что ей надо с тобой срочно-срочно переговорить.

– Блин, да что за срочность у всех? – я качаю головой и в этот момент звонит телефон.

Снимаю трубку:

– Алло.

– Егор, привет ещё раз, – раздаётся голос Злобина.

– Появилась информация?

– Да, – пасмурно отвечает он. – Нашлись твои архаровцы.

– Где?

– В Склифе. Избитые, с кучей травм. Состояние не очень, мягко говоря.

Твою дивизию! Ну, сука, Постов, я тебе устрою, тварь!

– Понял, – говорю я в трубку. – Сейчас поеду.

– Ц-ц… – цыкает он. – Сейчас тебя к ним всё равно не пустят. Лучше завтра. Вроде можно будет навестить даже…

– Понял вас. Ладно. Сейчас я этому мудаку всё скажу.

– Не горячись только…

– Не буду…

Только я нажимаю на рычаг, снова раздаётся звонок.

– Алло!

– О, Брагин! Появился? Это Торшин.

Да что случилось, что Дольф второй раз в течение часа звонит?

– Привет, товарищ подполковник, что за ажиотаж?

– Ажиотаж? – хмыкает он. – Ну, как сказать, нам точку одну подожгли. Конкретно так, с жертвами. И вторую грозят спалить.

– Охренеть! Кто?

– Воры тбилисские, – покашливает Дольф Лундгрен, – Говорят, спалят вторую, а потом и в гостинице. Если не приедешь. Тебя требуют. Вот прямо сейчас…

Я кладу трубку и телефон звонит снова.

– Да что ещё-то? – срываюсь я.

– Здравствуй, Егор, это Гурко. Нужно, чтобы ты срочно подъехал. Тебя мой шеф вызывает.

– Черненко что ли? – удивляюсь я.

– Да.

– А чего ему-то надо?

– Не знаю. Вернее, потом скажу.

Твою дивизию!

Я кладу трубку и телефон звонит снова. Я смотрю на Наташку, а она только головой качает. Вот, так. Вот, такие дела…

3. Реввоенсовет нас в бой зовёт

– Ну что, Наташ, делать будем? – хмурюсь я. – На разборку с грузинами поедем или к Черненке?

– К Черненке, – не раздумывая отвечает она.

– Почему? – удивляюсь я. – Бандиты же грозят сжечь производственный объект, а тут просто дедушке что-то в голову пришло.

– А чего им на самом деле надо? Грузинам.

– Да кто же их знает, – пожимаю я плечами. – Наверное, хотят справедливость восстановить. Изгнать, например, Цвета из Питера и получить компенсацию, а заодно и укокошить кого-нибудь.

– Черненко, – повторяет она. – У него власть, а бандиты бьются за деньги.

– Это как посмотреть, конечно, – хмыкаю я. – За что они бьются. Но, как сказал Фрэнсис Андрервуд из «Карточного домика», Деньги – это особняк в Сарасоте, который начинает разрушаться через десять лет. А власть – старое каменное здание, построенное на века.

– Ну вот, – кивает она.

Я звоню Лиде, Баксу и Дольфу. Цвет всё ещё в Питере, так что ему не звоню. А ещё – Скачкову. Ну, и Чурбанову тоже. И только переговорив со всеми этими людьми, я выезжаю на Старую площадь. Машина у меня к этому времени уже имеется, причём моя же, отремонтированная, с поменянными стёклами. А вот стражники и защитники новые. Хоть и не надолго, я надеюсь, но нельзя не признать, часто выбывают ребята.

– Так, что-то ты не слишком быстро явился, – высказывается недовольно Гурко. – Пошли скорее, а то будет тебе на орехи.

– А о чём речь-то вообще?

– Мода, мой юный друг. Ты становишься модным атрибутом заслуженного политика.

– Марк Борисович, что за шутки! – хмурюсь я. – Что за мода! О чём речь? Скажите.

– Не знаю, это не шутки. Хочет на тебя посмотреть. Моё предположение такое.

– Я что, собачка говорящая?

– Это не самый плохой вариант из всех возможных.

Мы заходим в приёмную, здесь никого нет. Уже вечер.

– Погоди немного, – кивает мой сопровождающий и скрывается за дверью.

В пустой приёмной тихо и торжественно. Я присаживаюсь, но тут же поднимаюсь, потому что Гурко выходит из кабинета и делает приглашающий жест.

Я захожу в стандартно-роскошный чертог. Портреты молчаливых вождей встречают меня строгими взглядами, взывающими к благоговению. Седовласый жрец этого святилища, отделанного деревом, вершит свой ритуал. Склонившись над бумагами, он перекладывает их с места на место и не обращает на меня внимания.

Должно быть, от его холодности я должен почувствовать озноб и неуверенность. И да, есть что-то леденящее, что исходит от его фигуры. Но я уже пуганный, так что чего уж, можно не строжиться лишний раз.

– Здравствуйте, Константин Устинович, – говорю я, останавливаясь в трёх метрах от его стола.

Он поднимает глаза и смотрит, ничего не выражая, не проявляя никаких эмоций. Любопытно, сколько будет молчать. Молчит он с полминуты, словно сам превращается в портрет.

Я его, разумеется, много раз видел. В смысле, на фото. Этакий Павка Корчагин на пенсии. Впрочем, вживую волосы у него топорщатся не так озорно, как на картинках. И щёки оказываются не настолько впалыми.

– Присаживайтесь, – наконец, произносит он, – товарищ Брагин.

Я выполняю. Интересно, насколько он необходим истории? На посту генсека, насколько я понимаю, он оказался совершенно бесполезным, если не принимать во внимание выборочных направлений по расследованию коррупции, пардон, хищений. Включая ряд сфабрикованных дел.

– Нам известно, – строгим голосом начинает Черненко. – Что Медунов грубо нарушает партийную дисциплину. В крае получило распространение взяточничество среди руководящих работников. Располагая неопровержимыми фактами, он не принимает необходимых мер для пресечения этих явлений. Более того, с его ведома, со ссылкой на депутатский статус, не возбуждаются дела о привлечении виновных к ответственности. Этим он компрометирует себя как руководителя и члена ЦК КПСС.

Ого, сразу из тяжёлой артиллерии.

– Некоторые товарищи, в силу молодости, недостатка опыта и отсутствия партийной дальновидности, пользуясь высокими связями и защитой руководителей, пытаются помешать правосудию и надеются переключить внимание компетентных органов на других ответственных работников. Политбюро это известно.

Любопытно, кто это про связи распространяет информацию? Он ведь определённо на Брежнева намекает. Я этим не злоупотребляю…

– Следует знать и товарищу Медунову, – сурово продолжает Черненко, – и всем остальным тоже, что у нас есть собственный достоверный и объективный взгляд на происходящее в крае.

И кто же, любопытно, предоставляет этот объективный и достоверный взгляд?

– Следующий вопрос, – продолжает Черненко, – ставит товарищ Романов.

Он говорит спокойно, не окрашивая эмоционально свою речь. Не кричит, не злится, просто будто читает… то, что больше всего подходит его святилищу. Особенные мантры…

– Он указывает, что особую озабоченность вызывает стремительный рост преступности в Ленинграде и области. В связи с этим большие усилия со стороны партийных и советских органов будут направлены на борьбу с этим чуждым социалистическому образу жизни явлению.

Он замолкает и ещё какое-то время смотрит на меня в упор.

– На этом всё, – резюмирует он. – И больше я вас не задерживаю.

Я встаю, а он снова утыкается в свои бумаги.

– До свидания, Константин Устинович, – говорю я и выхожу из кабинета.

Ну, а что тут сказать, начать оправдываться? Или прикидываться дурачком и спрашивать, что вы имеете в виду? Что имею, то введу, блин. Чувствую, если он станет… Не если, а когда… А, может, и никогда… В общем, если он станет генсеком, уконтропупит меня вместе с Чурбановым и прочими прогрессивными людьми человечества. А то и вообще под вышку подведёт…

– Итак, чего он хотел? – спрашивает Гурко.

Это ж надо такой талант иметь, талантище просто. Не то, что на двух, он на всех двенадцати стульях сидит одной задницей. Это я про Гурко.

– Сказал, Марк Борисович, что у него есть свой источник в Краснодаре. И источник этот льёт чистую и якобы стопроцентно компрометирующую информацию на руководство, а конкретно, на первого секретаря крайкома.

– Это кто, Разумовский?

Гурко спохватывается, что ляпнул лишнего и затыкается.

Но ёлки-палки, точно ведь, Разумовский! Википедии мне конкретно не хватает в этой жизни! Твою дивизию, я же читал. У меня ведь к этим делам не только исторический, но и профессиональный интерес был. Как же я забыл-то про этого гуся! Он же был в контрах с Медуновым и пришёл после Медунова в крайисполком председателем. А потом его Медунов оттуда смог в Москву выгнать или покровители постарались… И кажется Разумовский этот для Горби копал под первого секретаря. А Горбач потом его кандидатуру в крайком пропихнул. Пропихнёт. В знак благодарности. А после ещё и в ЦК вытянет, ну это уже, когда сам станет генсеком… Если станет, опять же…

– Несомненно, – киваю я. – Разумовский. Пора его в Москву переводить. Или на Шпицберген. Стучит.

На самом-то деле посещение оказалось совсем не важным. Правда, теперь я понимаю, что рассчитывать на дружбу с этим человеком не стоит. Впрочем, у меня ещё дружба с Андроповым не реализована. А что, мог бы стать другом всех генсеков, исторической личностью.

Из машины звоню Наташке и в дежурку. Всё в порядке, всё норм. Там усиленный наряд. Ну, что же, еду я на катран. Сначала встречаюсь со своими объединёнными силами, а потом на катран.

Красная Армия, марш, марш вперёд,

Реввоенсовет нас в бой зовёт.

Ведь от тайги до британских морей

Красная Армия всех сильней!

Как Саша Белый, только круче. Милицейский бобик с мигалкой, потом «Волга», ещё «Волга», две ментовские «буханки» и военная «шишига»

Так пусть же Красная сжимает властно

Свой штык мозолистой рукой,

И все должны мы неудержимо

Идти в последний смертный бой!

И звуковая дорожка у нас покруче будет. Постепенно, по мере приближения к объекту, Саша Белый превращается в Нео из «Матрицы». Дробовика и кожаного плаща недостаёт, но ритм, содрогание сфер и печатный шаг, всё оттуда. Красная или синяя? И песни уже другие.

На дискотеке вы водяры примите,

Потом подвалит к вам такая Тринити,

С короткой стрижечкой и в черном платьце

И предлагает вам узнать о матрице.

Сама похожая вся на евреечку,

Пришла сказать тебе: «Ты батареечка,

Давай поехали, тебя не хватятся,

Ведь это матрица, как в фильме „Матрица“»

Ну, что, братушки-солдатушки, порезвимся-потешимся?

Я вхожу первым, за мной мои генералы, за ними легионеры, несокрушимые, презирающие опасность, несущие справедливость. Кого тут нужно принудить к миру? Выходи строиться.

Игры на точке нет, атмосфера напряжённая. За столом сидят пятеро лаврушников, по залу рассредоточено несколько боевиков. Ну, как боевиков, просто громил, возможно, со стволами. Да вот только куда им до моих спецназовцев, прошедших через мясорубку войны, пока эти герои обирали торговок зеленью.

Великолепная пятёрка за столом вращает глазами и шлёпает губами, осматривая диспозицию. Не ждали что ли? Ну, в другой раз подумаете, прежде, чем соваться в столицу нашей Родины. Если выживете, конечно.

– Ну, и кто тут Мирико Тбилисский? – спрашиваю я.

– Э-э-э! – сочно брызжет негодованием обрюзгший толстяк. – Ты чё творишь, а? Ты чё фараонов пригнал, чмо? Кто так дела делает, а? Ты кто такой, в натуре? Ты крыса ссученная! Ты нам бабки за Питер должен! Ты…

– Значит, ты, Мирико? – перебиваю я поток его красноречия. – Три ляма с вас, джигиты!

Сразу поднимается гвалт. Все пятеро воров вскакивают, начинают махать руками, кричать.

– Э!

– Ох**ел совсем!

– Мусор!

– Ты наших братьев в Питере…

– Ты миллион должен!

Я киваю своему парню с калашом и он пускает очередь в потолок. Похеру, отремонтируем потом. Наступает тишина.

– Ты всосал, Мирико? – спрашиваю я, и сам удивляюсь, насколько недобро звучит мой голос.

– Какие три миллиона! – рычит он и направляет на меня указательный палец. – Ты мне должен, сынок. За Питер. За моих людей. Убери мусоров и поговорим по-мужски. Как люди.

– Что? – прищуриваюсь я. – С тобой, как люди? Ты урка, как я с тобой могу говорить? Звони, доставай бабки.

Я поворачиваюсь и делаю знак, чтобы мне принесли телефон.

– Звони, тупой вор, пришедший в мой дом с мечом.

– Эй, ты, чмо! – начинает махать руками молодой и, судя по всему, очень горячий парень, стоящий передо мной чуть слева. – Я сегодня твою девку в рот вые…

Не успевает. Не успевает он договорить, потому что я с разворота бью его по кадыку. Один удар. Резкий, злой, точный. И сильный, я весь гнев в него вкладываю. Один удар, и он проглатывает язык. Больше уже так не скажет. Гарантирую.

Он хрипит и падает, как подкошенный.

– Кто-нибудь ещё хочет высказаться в подобном ключе?

Громилы потихонечку подтягиваются, группируясь вокруг своих законных воров.

– Звони, Мирико, – киваю я. – Мне похеру все ваши понятия, ваши воровские идеи, ваши расклады. Похеру, я не из ваших. Тебе со всей этой тупой хренью, с ауешными традициями к Цвету надо было обратиться, он в этих делах шарит. Вот, он бы тебя по вашему закону уделал. Но ты решил ко мне сунуться, подумал, так проще? Ошибся ты, попутал. Звони, добывай три ляма. И это ещё щедрое предложение. Три ляма и поедешь на зону. Ты и твои люди. За поджог, повлекший гибель. Ну, а если не хочешь платить, всё равно заплатишь. Кровью только.

– Ты покойник, – шипит лысый, с бешеным взглядом, чувак, стоящий рядом с Мирико. – Вы все здесь…

Бабах! На лбу его появляется маленькое красное пятнышко, а из затылка вырывается красный фейерверк, забрызгивая, мордоворотов, стоящих сзади. Они кричат, естественно, гомонят на своём языке.

– Мелия! – надрывно вскрикивает Мирико. – Что ты сделал!!!

Я поворачиваюсь, проверить, кто же это такой несдержанный. Дольф. Ну надо же.

– Вы зае**ли, черножопые, – рычит он. – Сейчас все рядом с ним поляжете. Бабки давайте!

Но его слова утопают в воплях гостей столицы. Кажется, гибель Мелии оказалась для них тяжёлым ударом. Мирико громко и гневно вопит и, практически не раздумывая, бросается ко мне, выхватывая нож.

Жест отчаяния. Шансов на победу у него, естественно нет. Ни у него, ни у его соплеменников. Раздаются выстрелы и за несколько секунд от армии завоевателей остаётся два вора и три боевика. Пять человек.

Как говорил мышонок Джерри, присылайте ещё котов.

– Товарищ подполковник, – киваю я Дольфу. – Вы так всю преступность изведёте.

– Если бы, – качает он головой. – На наш век хватит.

Оставшиеся в живых обещают достать не три, конечно, но один лям, что тоже неплохо, хотя, разумеется не достанут. Ну, хоть что-то на покрытие ущерба наскребут.

– Зря вы так, – сокрушённо качает головой уцелевший вор. – Надо было миром расходиться. Теперь война будет. Со всей Грузией ты воевать не сможешь.

– Как зовут тебя? – спрашиваю я.

– Пецо, – пожимает он плечами.

– Ты вор в законе?

– Да, соглашается он.

Он черноволосый, кареглазый

– Так вот, Пецо, ты глубоко ошибаешься, если думаешь, что вся Грузия будет из-за тебя или Мирико мстить или, тем более, пойдёт войной. Вы же уродливый нарост на прекрасном теле вашей земли. Все только спасибо скажут, если таких, как вы меньше станет. Понимешь?

Судя по всему, он понимает, поскольку голова его несколько раз обречённо кивает. Хорошо, что хоть кто-то что-то понимает, или думает что понимает…

Закончив здесь, я еду в другой зал, тот что сгорел. В принципе, ситуация плачевная, конечно, но восстановить будет не слишком сложно и не слишком затратно. Думаю, недели за три справимся. Оборудование кое-где основательно испорчено, нужна замена…

Ладно, что-нибудь придумаем. Дольф сокрушается от того, что доходы резко упадут. Собственно, уже упали.

– Ну а что, – пожимаю я плечами. – Надо же работать с клиентом. Если пообещал миллион отдать, то тысяч сто, хотя бы, нужно из него выбить. Тебе и карты в руки.

Дольф озабоченно кивает.

В больницу, естественно, я не еду, куда уж теперь. Но ничего, завтра с утра… С утра надо появиться на работе, иначе меня действительно скоро турнут. Дадут коленом под зад и отделят от моего детища. А это крайне нежелательно… Увольнение слишком сильно усложнило бы ситуацию.

Но Ирина меня, конечно, целиком проглотит. Хотя, она, конечно, в курсе, что я пропал и, судя по всему, в результате чьих-то преступных действий. Надо же было ей позвонить. Нехорошо, блин… Завтра заявлюсь на работу, как ни в чём не бывало. Здравствуйте, Ирина Викторовна…

Время уже позднее, сейчас лучше не звонить. Пока происходила вся эта заварушка, прошло изрядное количество времени. Ситуацию мы, конечно, разрулили, но напористость грузинской мафии меня напрягает. Боюсь, это не последняя наша встреча.

Война, как бы легкомысленно я ни реагировал на слова этого Пецо, может оказаться штукой серьёзной, так что задуматься следует серьёзно. Придётся снова менять приоритетные направления работы и охватывать Грузию. А там с охватом можно основательно встрять. Где советская власть и где Грузия, да? Нужно это дело как следует обдумать, посоветоваться с местными. Смоделировать, в общем разные ситуации… Мда…

Я подъезжаю домой. Здесь усиленная охрана. Никогда ещё жизнь советских композиторов не была такой безопасной, как сейчас. У лифта я встречаюсь с Френкелем.

– Здравствуй, Егор, – улыбается он.

– Добрый вечер, Ян Абрамович, – тоже улыбаюсь я.

– Работа допоздна?

– Точно, – соглашаюсь я.

– Ты видел сколько нам охраны понагнали? Я уж грешным делом думал, что у тебя снова вечеринка.

Мы смеёмся над его намёком на то, что на новоселье у меня было много довольно важных особ.

– Ну что же всего доброго, – прощается он.

– И вам всего доброго, спокойной ночи.

Тем, кто ложится спать, спокойного сна

Спокойная ночь…

Я открываю дверь и захожу. Наташка, разумеется, не спит. Ждёт меня. В комнате горит свет и… раздаются голоса. Надо же, кто это у нас. Я сбрасываю туфли и иду в гостиную.

– А вот и Егор вернулся, – раздаётся Наташкин голос.

Ага, вернулся. Ну надо же… Если гора не идёт к Магомету… Но тут скорее наоборот, как раз гора и пожаловала.

– Привет, Егор.

– Привет, Ирина Викторовна. Какой приятный сюрприз.

– Ну, ещё бы. В ЦК ты нечастый гость, вот сама решила заглянуть.

– Очень приятно. Сейчас чай будем пить.

– Я уж предлагала, – говорит Наташка, – но Ирина Викторовна отказалась.

– Да что вы заладили со своей Викторовной, – хмурится Новицкая. – У нас проблема, Егор. Вернее, у тебя. Поэтому я пришла сейчас. Обсудить надо.

4. И как ты это сделал?!

Чай, в итоге, мы пьём. Нужно унять волнение и трепет ноздрей. Практически, как у боевого жеребца, покидающего поле брани. Кровь себе подобного, всё-таки, не просто жидкость и не просто, вернее неспроста у неё есть сакральное значение. Её вид и её запах действуют даже на травоядных, на лошадок, например. Её вкус превращает человека в зверя. Да если прислушаться, даже звук её имени будоражит сердце.

Кровь!

– И кто жаждет моей крови? – спрашиваю я, наяривая «Медовик», забабаханный Наташкой. – Ой, Наташ, какое чудо! Ир, ты ешь-ешь! Очень вкусно, попробуй.

– Меня вечером вызвал Пастухов и полчаса втаптывал в грязь, – говорит она, отделяя вилкой кусочек торта. – Расстались на том, что незаменимых у нас нет.

– А не знаешь, кто его самого перед этим в грязь втаптывал? – спрашиваю я.

– Сейчас всё расскажу, что знаю. Во-первых, в первый же день по возвращении из ГДР был затребован отчёт о командировке. Сразу, прямо до обеда. Я тебя отмазала, Яна Авгиева отчёт за тебя составила.

– Авдеева, – поправляю я.

– Неважно, ты ей должен теперь. Я отчёт отдала, но он через час примерно тебя лично потребовал. А тебя на работе нет. И на звонки ты не отвечаешь. Наталья мне сказала, что тебя дома ещё не было. Юрий Платонович твой тоже не знал. Потом он уже мне сообщил, видимо, когда ты позволил, что ты в Ленинграде. Хорошо, я не успела нагородить, что ты болеешь или ещё что-нибудь такое, потому что Пастухов сам разорался, мол почему, сотрудник аппарата ЦК разъезжает куда ему вздумается, даже не оформив соответствующие командировочные документы.

– То есть, – хмурюсь я, – он уже сам знал, что я в Питере?

– В том-то и дело, – кивает Ирина. – Кто-то ему хвост накрутил, раз он так распетушился. Кто-то из партийного ЦК, судя по всему…

И кто же? Интересный вопрос. Черненко? Он упомянул Романова, мол тот недоволен. Стало быть Романов, узнав, допустим, что меня прикрывают в КГБ и МВД, решил зайти с другой стороны, настучал Черненко, а тот мог и Пастухову гриву взлохматить. Но…

– А с Горбачёвым у тебя никакого конфликта не было во время поездки? – спрашивает Новицкая. – Не могло с его стороны прилететь?

Я задумчиво качаю головой.

– На самом деле, он кто? Он ведь сельское хозяйство курирует? Вряд ли мог бы, конечно…

– А кто бы мог? – размышляю я вслух. – Черненко, конечно власть имеет надо всеми, в некотором роде, но было бы странно, да, если бы он крутил хвост первому секретарю ЦК ВЛКСМ… Мог бы, например, Суслов, да?

– К Суслову нас вызывали позавчера. На беседу. Меня, Пастухова и тебя тоже… Пришлось сказать, что ты в командировке простудился.

– Надо было сказать, что ещё из Питера не вернулся.

– Ага, – с сарказмом говорит Ирина. – Надо было. Только Пастухов весь Питер на уши поставил, а тебя не нашёл. Злой был, как собака. Я сказала, что ты болеешь, так что давай, кровь из носу, завтра утром больничный должен быть у меня на столе. Проси кого хочешь, у тебя друзей много.

– Ни одного медика, как на зло, – хмыкаю я. – Даже композитор есть и знакомый мясник, а вот врачей нет. И время-то позднее уже. Значит придётся завтра ещё на больничном посидеть, как думаешь? Тебе, кстати мясник нужен? Я могу познакомить.

– Ох, не советую затягивать. И мясник мне не нужен. С такой работой, как у нас я сама, как мясник, честное слово. Наталья, торт превосходный. Ты, правда, сама?

– Сама, – чуть смущается Наташка.

– Вот хозяюшку ты нашёл, Брагин. – немного недоумённо поднимает брови Ирина. – А что, верно говорят, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок? Если так, то понятно, что мне ловить нечего. В плане сердец, естественно. Ибо повариха из меня никакая.

– Наверное, правда, – отвечает моя невеста. – Но в нашем случае, путь к сердцу мужчины пролёг через ярчайшие воспоминания детства.

Наташка чуть улыбается и смотрит на меня, ожидая реакции. Я бросаю на неё одобрительно-подбадривающий взгляд.

– А зачем Суслов вызывал? – спрашиваю у Ирины.

– Ориентировал, в плане того, что есть патриотическое воспитание в свете заветов Ильича.

– То есть переливание из пустого в порожнее?

– По большому счёту, да. Хотя были и конкретные пожелания по более активному привлечению к работе школьных педагогов. Идея в том, чтобы выделять часы для взаимодействия с учащимися в учебное время. Велел проработать с народным образованием.

– Надо же, – задумчиво замечаю я. – Из-за такой ерунды и нелепости тратил своё бесценное время. Хотя, может, его ему девать некуда?

– Я тоже об этом подумала.

Интересно, если эта хрень идёт от Суслова, зачем ему надо меня сковыривать? В чём смысл? Ослабление влияния? Но эта должность не позволяет ни на кого влиять. Отделение меня от моей гвардии? Это более правдоподобно… Но это может быть и не он. Это может быть и Андропов, что тоже вполне даже небезосновательно…

Мысль становится понятной. Задача, которую решают отрешая меня от дела – это лишение боевой мощи. Как вариант. Увольнение, разумеется, не полностью закрывает проблему, поскольку, финансирование-то идёт от меня. Стало быть, музыку заказываю я.

Другое дело, без базы, предоставляемой ДОСААФом и армией, будет похуже, посложнее, каждый раз нужно будет договариваться со Скачковым. Но это, по большому счёту, не так уж и сложно. И мы, конечно, всё преодолеем, как там пел социалистический ковбой Дин Рид? We shall overcome? Вот именно.

Итак, Черненко, Суслов, Андропов … Кто? Может, ещё и Гурко в деле. Он ведь ничего мне не сказал, хотя что-то знать должен был. А Горбач? Нет, ни Горби, ни Гурко не могут, они не понимают, какие именно тайны хранит мой чемодан и не будут рисковать, играя против меня.

А вот троица ЧеСуАн выше чемодана, на них там ничего нет. Видать у Поварёнка и его предшественников кишка была тонка.

Ну, а Пастухов, ясно дело, отрабатывает спущенную сверху повестку. Ему после управления комсомолом ещё дальше двигаться надо, карьеру строить. Только равняться на ЧеСуАн не слишком дальновидно, учитывая, что бренную человеческую природу может победить лишь дух. Но, отлучённый от плоти, дух любого из этой троицы не сможет помочь подняться по карьерной лестнице.

Ирина уходит, а мы с Наташкой, идём в спальню, и я чувствую опьянение от очередной встречи со своей детской грёзой.

Утром я по протекции Де Ниро отправляюсь в больницу на краю города и, вручив доктору сотенную бумажку, обмениваю её на больничный, оформление карты, рентген задним числом, анализы и запись о госпитализации.

– Да-да, – морщусь я от боли, воображаемой, но воображаемой очень хорошо, – травматическое защемление нерва потребовало срочную госпитализацию. Так скрутило, что пошевелиться нельзя было.

Я стою, хотя судя по моему виду, даётся мне это крайне нелегко, перед Пастуховым в его светлом кабинете.

– Какой нерв! – хмурится он. – Зачем ты выкручиваешься, Брагин? Это не делает чести комсомольцу. В твоём возрасте такое заболевание – это полная чушь. Тут и доктором не надо быть, чтобы понимать.

– Так можно же и карту медицинскую посмотреть, – начинаю я пожимать плечами, но вовремя вспоминаю о диагнозе и морщусь. – У меня, Борис Николаевич, ранение пулевое…

– Что-что? – поднимает он свои пушистые брови.

– Да, при задержании опасного преступника получил. В конце прошлого года. Вот оно и не даёт мне покоя. Боль такая, что даже иногда сознание отключается.

Пастухов смотрит на меня с удивлением и… и с сочувствием. И это никак не вписывается в намеченную им линию поведения.

– Так ты выздоровел уже? – хмурится он, заставляя следить за игрой своих бровей.

– Мне Ирина Викторовна сообщила, что нужно срочно явиться. Надо – значит надо. Я готов по первому зову. Что нерв, это ерунда, нам нужно равняться на первых комсомольцев, на Николая Островского, в конце концов. По сравнению с тем, что преодолевал он, защемление нерва – это пустяки.

– Вот и я надеюсь, что пустяки, – немного успокаивается первый секретарь. – Ну, а раз так, я тебе хочу сделать замечание. Ты у нас на хорошем счету, работаешь отлично, молодец. Но с трудовой дисциплиной дела у тебя не очень. То, что ты нашёл время написать отчёт – это похвально. Но то, что не получив одобрения, улетел в Ленинград…

– Так я же ради дела, Борис Николаевич. Там ведь проблемы появились срочные. Нужно было для личного состава…

– То, что беспокоишься о деле – правильно, я же говорю. Но дисциплина-то должна быть? Дисциплину никто не отменял. Опять же, лёг в больницу, а Ирина Викторовна не в курсе. Разве можно так?

– Так ведь я в отключке ж был, – аккуратно, чтобы не потревожить спину, развожу я руками.

– Не нужно отговорок, – качает он головой. – Лучше было бы честно признать свои просчёты и пообещать впредь блюстись.

– Обещаю, – покладисто соглашаюсь я. – И ошибки признаю. Виноват, должен был Ирину Викторовну поставить в известность. Больше не повторится.

– Ну, вот, – кивает Пастухов. – Молодец. Но выговор придётся тебе объявить. И это для твоей же пользы. Надеюсь, ты сам это прекрасно понимаешь.

Конечно, как не понять… Выговоры всегда для чьей-то пользы объявляют. Три раза объявят и досвидос. Ищи другую работёнку.

– Вообще-то, – качает головой Ирина, когда мы возвращаемся от Пастухова, – он прав, ты мог бы мне хоть что-то сообщить, а не ставить меня в дурацкое положение, когда я даже не знаю в какую сторону врать. А ты, кстати, в отличие от меня, врун отменный. Артист просто из погорелого театра. Я даже чуть не поверила в твою ишемию или что там у тебя…

– Ириша… Викторовна, я бы обязательно дал тебе знать, да только я был лишён свободы в последние несколько дней. Не имел возможности ни звонить, ни телеграфировать. Поэтому и не сообщил.

– Понятно, – легко соглашается на мою правоту она с лёгкостью, показывающей, что она не верит ни единому слову. – А в Ленинграде тебя тоже в плену держали? И кто тебя пленил и поработил? Не можешь сказать?

– Это тайна, – машу я рукой. – Тайна, понимаешь? Я и так уже лишнего наговорил.

На встречу с нашим новым бухгалтером я беру с собой Наташку. Может быть, пригодится то, что она готовила правила отчётности, но, главным образом, хочу, чтобы она набралась от него экономических знаний. Как сказал Платоныч, он довольно хорошо ориентируется в этом мутном деле.

Севастьян Францевич Хаас имеет голую голову, напоминающую яйцо, установленное широкой стороной кверху. Отсутствие волос на голове богато компенсируется густой, седой и ухоженной бороой в духе старорежимных министров. Да он и сам весь старорежимный, не хватает только пенсне и карманных часов на цепочки.

Вместо пенсне на его прямом, покрытом красными капиллярами носу, восседают элегантные очки в позолоченной оправе, а бледные глаза смотрят настороженно и сердито.

Мы встречаемся у него дома в прекрасной квартире на Твербуле.

– Прошу вас в гостиную, – приглашает он нас.

Мы с Наташкой садимся на массивный диван, а Платоныч и сам Хаас усаживаются в большие, обитые седельной кожей кресла. Хозяин дома раскуривает трубку и выпускает густое облако дыма, поднимающееся к хрустальной люстре и расползающееся по гипсовым завитушкам потолка.

Судя по нескольким древним шкафам, забитым книгами, комната служит не только гостиной, но и библиотекой.

– Ну что же, – кивает наш бухгалтер, как следует раскурив трубку, – я вижу, Юрий Платонович, вы к своему преступному промыслу привлекаете не только стариков, но и детей. Любопытно.

Я улыбаюсь.

– Боюсь, – усмехается Большак, – этот ребёнок, сам привлекает к своему делу всех нас.

– Вундеркинд, значит, – рассматривает меня Хаас. – Ну что же, сразу скажу, я бы согласился работать с вами и без дешёвого шантажа, связанного с неосторожностью моего отпрыска. Мне это интересно. Ваш чекистский подход, однако, мог бы свести на нет весь мой интерес, но, поскольку теперь я связан по рукам и ногам дуростью собственного великовозрастного дитяти, давайте займёмся нашими баранами. Я в вашем распоряжении. Чего вы желаете?

– Вы говорите, вам интересно, почему? – спрашиваю я.

– Ну, как вам сказать… Социалистическая система хозяйствования мне вполне понятна. Она уже проявила себя во всей красе. Реформ в духе китайских коммунистов нам не дождаться, хотя это было бы крайне любопытно, поэтому пощупать собственными руками что такое капитализм весьма интересно. Вы же понимаете, надеюсь, что главное ваше преступление – это не уклонение от налогов, а покушение на основы социализма? Частная собственность в парадигме, отстаиваемой ничего не понимающими в экономике маразматиками, является наиопаснейшим злом.

Он затягивается, прикрывая глаза и на секунду замолкает, пыхая трубкой, а потом продолжает:

– Полагаю, что вся эта ваша потусторонняя экономика вступает в эпоху расцвета. И расцвет этот будет тем более бурным, чем быстрее и трагичнее будет падение экономики официальной.

– Вы считаете, её падение неизбежно? – удивляюсь я.

– Несомненно, как ни печально это признавать.

– И чем, по-вашему, это падение может кончиться? – спрашивает Большак.

– Думаю, может быть несколько вариантов. От полного распада, до нового этапа превозмогания на фоне усиления террора. Хотя, это уже не поможет. Чистка элит уже не будет эффективной. Образно говоря, даже если собрать всех мужчин страны и объединить их усилия, они не смогут закинуть спутник на орбиту, понимаете? Это грубая иллюстрация, но наглядная, правда?

– То есть, – хмурится Платоныч, – вы думаете, что вывести нашу экономику из пике невозможно?

– Возможно, конечно, – пускает дым Хаас. – Но для этого нужно было бы проявить политическую волю. Причём не сейчас, а несколько лет назад. Производительность труда невозможно поднять до западного уровня лишь усилением трудовой дисциплины и повышением ответственности. Нужно полное техническое переоснащение в промышленности да и в сельском хозяйстве тоже. Деньги надо в технологии вкладывать, а не в поддержание устаревших методов и подходов. Но это не всё. Задача совершенно многоуровневая. Нужно коренным образом реформировать систему планирования. Госплан не справляется, захлёбывается, не вытягивает. Предприятия не могут направлять выручку на приобретение средств производства, поскольку те не являются объектами рынка. Вал опять же, завышение затрат. В общем огромный комплекс задач. Кроме того, экономическая теория не развивается, буксует на непонимании дальнейших задач социализма. Заоблачный коммунизм – утопия, а что делать в настоящей, обычной жизни? Никто об этом не думает, все повторяют устаревшие лозунги, не создавая ничего нового. Я могу вам целую лекцию на эту тему прочитать, и не одну, но мы же не ради этого собрались, правильно я понимаю?

– Думаю, чтение лекций будет довольно важным пунктом в вашей должностной инструкции, – усмехаюсь я. – Но, вы правы, давайте чередовать теорию с практикой. Поэтому перейдём к баранам.

Кажется, впервые после моего появления здесь, жизнь входит в колею, переходя от периода бурной турбулентности к планомерному решению стоящих задач. Андропов меня не дёргает, блатные тоже, и Черненко больше не проявляется.

Мы потихоньку налаживаем производство, укрепляем «Факел», готовим первые экспортные контракты на удобрения.

Наташка начинает работать в «Союзнефтеэкспорте». Мы ходим с ней на тренировки и на английский, а также на приватные лекции Хааса. Проходит почти два месяца с нашей первой встречи с ним.

Раза два за это время мы встречаемся с Галиной, раз пять с Платонычем. И мы готовимся к свадьбе. Перенесённая в очередной раз, она уже совершенно точно состоится восьмого августа в Геленджике. Море, дельфины, тёплый ветер, фрукты и крымские вина, пока Горби ещё не вырубил виноградники – это просто прекрасно. И это уже скоро. Мы уже согласовали наши отпуска и отгулы, а также разослали приглашения всем, кого хотим увидеть в этот день.

– Егор! – кричит с кухни Наташка. – Ты маму не забыл поздравить?

– Звоню, как раз, – отвечаю я.

Я снимаю телефонную трубку. Восьмёрка, гудок, код города, номер телефона. Там уже веселье. Новые соседи, Гена с Ларисой, коллеги. Жизнь идёт своим чередом, и это здорово.

– Мам, с днём рождения!

Подходит Наташка и тоже её поздравляет.

Потом мы идём на кухню садимся за стол и приступаем к запечённой курице.

– Наташ, протяни руку, – прошу я. – Сделай радио чуть громче.

Она тянется и поворачивает ручку.

…вне всяких сомнений, – доносится из репродуктора, – это одно из самых разрушительных и страшных наводнений в современной истории Китая. На сегодняшний день ещё рано делать выводы и подсчёты, но уже совершенно очевидно, что число жертв будет очень большим…

Точно, это же сегодня!

– Выключи, – прошу я.

На самом деле, знать о трагедии и не иметь возможности предотвратить её – это самый большой минус в путешествиях во времени. Не просто минус, а тяжёлый груз, ложащийся на сердце…

Раздаётся телефонный звонок. Я иду в прихожую

– Егор, – говорит Алик. – Здесь подполковник Постов.

– Постов? – удивляюсь я. – Кирилл Кириллович? Чего хочет?

– Хочет тебя, причём немедленно. Чтобы ты спустился.

– Дай-ка ему трубу, – говорю я.

– Алло, – звучит скучный голос Постова. – Брагин, спускайся.

– Зачем, Кирилл Кириллович? Что за неоговорённая активность?

– Особые обстоятельства, – холодно отвечает он. – Не дай мне радости войти в твою квартиру с вооружённым отрядом. Давай быстро! Одна нога здесь, другая там. Мухой!

Послать бы его подальше… Очень хочется, только в этом случае получится, что вместе с ним я посылаю и его шефа. А это мне пока ни к чему…

– Наташ, мне надо отлучиться, – качаю я головой.

– Прямо сейчас? – расстраивается она. – Поешь хотя бы! Мы же только начали… Ты далеко, вообще?

«Куда» нельзя, а «далеко ли» спрашивать можно.

– К Андропову.

– Ого…

– Вот именно… Лучше его не заставлять ждать слишком долго…

Я выхожу и сажусь в свою машину. Еду в сопровождении двух тачек с мигалками.

– Чувствуете, парни? – усмехаюсь я. – Мы будто в составе правительственной делегации мчимся.

– Точно… Очень важные шишки, да?

– Ага…

Ехать недалеко, и через тридцать минут я уже нахожусь перед кабинетом председателя КГБ СССР. Заждаться я не успеваю, и примерно ещё минут через десять вхожу внутрь. Постов остаётся в приёмной.

Андропов встречает меня тяжёлым взглядом. Он смотрит на меня не отрываясь, пока я иду от двери к его массивному столу.

– Здравствуйте, Юрий Владимирович, – вежливо приветствую его я.

– Как ты это сделал?

– Что? – хмурюсь я.

– Ты знаешь, – кивает он. – И как ты это сделал, хотелось бы понять…

5. Это звучит немного дико

– Да я ничего и не делал, – пожимаю я плечами. – Не думаете же вы, что я мог бы устроить наводнение.

Андропов медленно встаёт из-за стола, и подходит ко мне. Он без пиджака, в белой рубашке и сером галстуке. На носу очки. Взгляд у него тот ещё. На многочисленных портретах он «проникновенный», а живьём вообще ужас, конечно. Но я держусь, виду не подаю, как солдат из сказок. Где, типа, наша не пропадала.

– И что это значит? – в упор смотрит он. – Хочешь сказать, что ты провидец? Тиресий? Ясновидящий? Так, может, тебя в лабораторию отправить? На анализы?

– Тогда от меня мало, что останется, – усмехаюсь я. – И пользы вам будет ноль. И стране пользы ноль. А ещё не поздно помочь.

– Что значит, не поздно?

– Я не провидец, Юрий Владимирович.

– И кто? Путешественник? Герберта Уэлса начитался? Где твоя машина времени? А может быть, ты вражеский шпион? Что прикажешь о тебе думать?

– Не уверен, что существует разведка, специализирующаяся на природных катаклизмах.

– В Китае к трагедии привели, не столько природные явления, сколько неверные действия людей. Не диверсия, разумеется, а неправильное, в течение длительного времени, использование природных ресурсов.

Я пожимаю плечами.

– Так кто ты такой, Егор Брагин? Ты сообщил мне о дате наводнения. Зачем? Чтобы привлечь внимание? Считай, что привлёк. Я выделил тебе время, готов тебя выслушать. Говори.

– Думаю, поговорить придётся не один раз, – качаю я головой.

Взгляд у председателя КГБ усталый и не особо заинтересованный. Возможно, он неважно себя чувствует. Да и времени у него, наверное, не так уж и много. Поэтому я решаю говорить прямо и, что называется, в лоб.

– Я из будущего. Но никакой машины времени нет. Её не изобрели. Это просто какая-то аномалия.

– Аномалия, – кивает Андропов, и радует уже хотя бы то, что не с выражением вчерашнего обокраденного Шпака. – И из какого же года?

– Из двадцать третьего. Две тысячи двадцать третьего.

– Очень интересно. Очень.

Он возвращается за стол и, сняв очки, трёт переносицу. Потом водружает их на место и снова просвечивает меня, как рентгеном.

– Ну, – кивает он, – рассказывайте, чего вы там хотели до меня донести. Что же вы молчите?

Блин, даже и не знаю, с чего начать. Сколько раз представлял и репетировал, а вот как до дела дошло, так и сдулся. Лёлик, всё пропало!

– Горбачёв всё запорол, а Ельцин довершил начатое.

– Ельцин-то причём? – качает головой Андропов. – Разве вы со своим земляком Гурко вытащили его из колоды не для того, чтобы с краснодарских расхитителей переключить меня на свердловско-узбекских? Я вроде пошёл вам навстречу, думал с Ельциным вопрос закрыт. Что ещё?

Вот же прожжённый хрен… Раскусил меня на раз-два…

– Вероятно, пока ещё ничего не изменилось и предпринятые меры не принесли результатов, потому что память моя не хранит никаких изменений в истории.

– Любопытно… То есть, если ты меняешь прошлое, то меняется и будущее, а твоя память… хранит оба варианта истории?

– Да.

– И что, в прошлом ты тоже был «внуком» Брежнева? – хмурится он.

– Нет.

– И это не привело ни к каким изменениям лично для тебя?

Блин…

– Видите ли, тут такое дело…

– Какое? – хмурится Андропов. – Запутался в собственной лжи?

– Тут в правде-то путаешься, а если ещё и лгать начать, вообще труба дело будет.

Он молчит и пристально на меня смотрит. Блин, я же говорил, не надо смущаться и пытаться оправдываться. Давай, говори, как есть. Прямо и…

– В общем… это несколько дико звучит, но в будущем я был другим человеком.

– Насколько другим?

– У меня было другое имя. Я вырос, закончил ВУЗ, пошёл работать в милицию, ловил экономических преступников, воевал в горячих точках…

– Каких ещё точках?

– Дослужился до зам начальника областного… ну, типа ОБХСС…

Бляха-муха… это мне напоминает собрание «контактёров»… Году в девяностом, мы с Катькой ещё дружили тогда, гуляли просто по городу, весна была, пасмурно, дождь пошёл. Шли мимо филармонии, а там афиша «Шаг за горизонт. Областной слёт конактёров». Ну, мы прикололись, зашли, вход был свободный.

Сели, начали слушать. Из зала поднимались разные странные люди и рассказывали о собственном опыте контактов с инопланетянами и параллельными мирами. Один здоровый мужик крестьянского вида сообщил, что зелёные человечки его унесли на другую планету и показали, как у них там устроено сельское хозяйство.

Он детально описывал, как именно инопланетяне сажают картошку. Подробностей не помню, но точно не так, как у нас. Надо было, конечно, этим инопланетянам не того мужика похищать, а Никиту Хрущёва. Глядишь, сейчас бы весь мир картофелем кормили. Но я, собственно, это к тому, что весь слёт был сплошным испанским стыдом.

Вот и я сейчас чувствую себя таким «контактёром», пытаясь объяснить шефу КГБ, что со мной произошло.

– В общем, Юрий Владимирович, рядом был НИИ, изучавший вопросы квантовой физики. Ну, знаете, корпускулярно-волновая природа, кот Шрёдингера, то ли он жив, то ли нет, то ли и то, и другое. Квантовая множественность опять же. Я в этом не спец. Похоже, халатность чья-то. Если хотите, я конечно всё вам детально расскажу, но это весьма дико звучит.

– Расскажешь, – кивает он. – Расскажешь. А сейчас я хочу, чтобы с тобой специалисты поработали.

– Какие специалисты? – хмурюсь я.

– В области психиатрии.

– Это надолго?

– Возможно. Можешь позвонить домой, предупредить, что задержишься. Иди, Постов тебя проводит. Позвонишь из приёмной.

Он откидывается на спинку стула и упирается взглядом в бюст Дзержинского, стоящий на его столе. Постояв пару секунд, я поворачиваюсь и иду на выход. В приёмной меня ждёт Кирилл Кириллович.

– На выход, – командует он.

– Минуточку, – я подхожу к столу секретаря и снимаю телефонную трубку.

– Трубку на место! – недовольно бросает Постов.

Я не обращаю внимания и начинаю набирать номер.

– Ты не слышишь? – хмуро наседает он.

– Мне нужно позвонить, – отвечаю я.

– Нет, я сказал!

Он подходит ближе и опускает пальцы на рычаг, другой рукой хватает меня за локоть. Вот же сучонок. Он мне ещё за моих парней должок не отдал. Я не забыл и обязательно взыщу. Обязательно.

– Руки убери, – тихо сквозь зубы говорю я.

– Чего?! – повышает он голос.

Сука.

– Руки убери! – повторяю я так зловеще, что фикус, стоящий на столике у секретарши начинает ронять листья.

Я сжимаю в руке трубку, готовясь разбить ему башку.

– Дай ему позвонить! – раздаётся строгий приказ из-за спины.

Я не поворачиваюсь, и так слышно, что это голос Андропова. Постов одёргивает руку и сжимает зубы.

– Отойди, Кирилл, не мешай.

Замечание шефа, разумеется, не делает отношение Кирилла ко мне лучше, но мне без разницы, мне его любовь не нужна, тем более, что ему ещё предстоит получить по жбану. От меня и от парней.

Я звоню Наташке и сообщаю, что, вероятно, сегодня не вернусь. Я говорю, что волноваться не стоит и у нас тут просто большой разговор намечается… Но вот, насколько большой я и сам не знаю. Кажется, она чувствует неуверенность в моём голосе и начинает всё-таки волноваться.

– Точно, всё в порядке? – уточняет она. – Когда тебя ждать?

– До свадьбы точно вернусь, – пытаюсь разрядить я обстановку.

– Это мы ещё посмотрим, – тихо цедит Постов.

Ну что он делает? Явно же нарывается, что ещё? Мудила с Нижнего Тагила.

Мы выходим из приёмной Андропова и идём по коридору. Представляю себя Штирлицем, которого приведут сейчас в камеру и оставят думать, созерцая разложенные инструменты для резьбы по живому.

Но нет, ожидания, вернее, опасения не оправдываются. Мы заходим в комнату, судя по всему, предназначенную для отдыха или проведения бесед в неформальной обстановке.

Здесь стоят два дивана, напротив друг друга и большой журнальный стол между ними. С двух сторон приставлены большие кресла. На столике валяются иностранные журналы.

На стене висят несколько пейзажей в богатых рамах и стоит стол для переговоров. Всё довольно стильно и со вкусом. Пахнет въевшимся запахом табака.

С кресла поднимается опрятный старичок с абсолютно белыми волосами.

– Евгений Иосифович, – обращается к нему мой конвоир. – Вот пациент. Вручаю его в ваши руки.

Не дожидаясь ответа, он идёт к конференц-столу, где два сосредоточенных мужика устанавливают ящики аппаратуры, опутанные проводами.

– Здравствуйте, молодой человек, – говорит старичок. – Я Евгений Иосифович Сойкин, врач-психиатр. Присаживайтесь на диван, пожалуйста.

Ещё и положит сейчас, как киношный психоаналитик.

– Мне велено проверить симулируете вы или нет, – доверительно улыбается он.

– Симулирую ли я? – удивляюсь я, опускаясь на мягкий диван. – Впервые слышу, чтобы кто-то пытался симулировать душевное здоровье.

– Да, да, – добродушно улыбается Сойкин. – чего я только не видывал на этом свете. Ну, ладно, будем считать, что мы пошутили.

Взгляд у него цепкий, а лицо доброе. Он тщательно выбрит и элегантно, чтобы не сказать щеголевато, одет. Костюм тройка, дорогие туфли, явно импортные рубашка и галстук.

– Итак, молодой человек, как вас зовут?

– Егор Андреевич Брагин. Для вас – просто Егор.

– Прекрасно-прекрасно. А сколько вам лет, Егор?

– Восемнадцать.

– Чем занимаетесь? – участливо спрашивает он. – Учитесь или работаете?

– Учусь заочно и работаю.

Он расспрашивает меня о работе, об учёбе, о родителях, о сердечных привязанностях, о любимых книгах и фильмах.

– Чудесно, – удовлетворённо машет он головой. – А сейчас мы с вами займёмся одним увлекательнейшим делом. Я стану показывать вам картинки, а вы будете рассказывать, на что это похоже. Первое, что придёт в голову, хорошо?

– Согласен, – киваю я.

Тест Роршаха. Не знал, что его использовали в Союзе. Возможно, и даже скорее всего, этот Сойкин имеет собственные методики специально для органов. Кстати, Роршаха этого только ленивый не критиковал, насколько я знаю. Впрочем, давайте поиграем, раз уж это так необходимо.

Доктор показывает кляксу, симметричную относительно вертикальной оси.

– Ну… Евгений Иосифович, – задумчиво качаю я головой.

– Не думайте, Егор, не думайте. Говорите первое, что приходит в голову.

– Карнавальная маска, изображающая дикого зверя. Возможно, кабана.

– Прекрасно, – кивает он и делает заметки. – А вот эта?

– Два узбека, играющие в ладушки.

– Хм… очень интересно. А что здесь?

– Две чернокожие джазовые танцовщицы.

– Восхитительно. А тут?

– Голова монстра. Неприятная клякса.

– Понял вас. Посмотрите сюда.

– Грустный летающий кролик с огромными понурыми крыльями.

– Поэтично… А здесь?

– Вульва…

За ней следуют две саламандры, взбирающиеся на гору, венецианская ваза и танец морских обитателей…

– Чудесно, просто чудесно. Венецианская ваза… а ведь действительно! Ну, а теперь, самое интересное. Ложитесь на диване. Можете не разуваться. Ложитесь-ложитесь.

Ну, вот, я же говорил…

– Сейчас я буду вас гипнотизировать, – весело, с интонацией, с которой обычно говорят с несмышлёными детьми, обращается ко мне психиатр. – Вы бывали когда-нибудь на сеансах гипноза?

– Бывал на выступлениях гипнотизёров, но сам не подвергался. Признаюсь, и сейчас не слишком этого желаю.

– Почему? – удивлённо спрашивает доктор, складывает руки в замок и умильно поднимает брови.

– Ну, это, всё-таки, вторжение в мою психику. Вдруг вы там, как слон в посудной лавке, всё стекло мне перебьёте?

– А-ха-ха, – всплёскивает руками Сойкин. – Какая прелесть! Вы боитесь, что я вас с ума сведу или запрограммирую?

– Этого тоже не хотелось бы, – соглашаюсь я, – хотя, об этой возможности я и не подумал сначала.

– Ничего, не бойтесь. Ложитесь. Вот так. Смотрите мне вот сюда, да-да, прямо сюда. Раз, ваши руки и ноги становятся тяжёлыми…

Вообще-то, нет, не становятся. Просто я спать хочу…

– Два. Веки наливаются тяжестью…

Ух-ты…

– Три…

Наступает темнота и сразу вслед за темнотой я открываю глаза.

– Прекрасно, молодой человек, прекрасно, – устало сообщает мне доктор.

Я смотрю на часы. Ого, я тут пару часиков прикемарил.

– Как вы себя чувствуете?

– Хорошо, – отвечаю я, прислушиваясь к ощущениям.

А ведь, действительно хорошо, даже будто усталость исчезла… Ну, да, исчезла.

– Чувствую себя отдохнувшим, – говорю я.

– А я, усмехается Евгений Иосифович, чувствую себя страшно уставшим. Так что извините, должен с вами распрощаться. Оставляю вас на попечении вот этих товарищей, а сам ретируюсь. Мне ещё и отчёт по вам писать.

– Ну, и какой вердикт, доктор? Здоров я или болен?

– Здоровы, разумеется, здоровы, – поспешно раскланивается он и уходит.

– Брагин, – раздаётся голос Кири-Кири. – Давай к нам. Мы с тобой тоже поиграем.

Полиграф, однако. Полиграф Полиграфович… Чувствую запах электричества или озона… Надеюсь эти экспериментаторы меня не поджарят, от Постова можно ожидать чего угодно.

На мне закрепляют датчики, подключают, настраивают, проверяют и снова настраивают. Весь запас бодрости, полученный при гипнозе исчезает и растворяется в эфире.

Меня ещё часа два мучают дурацкими вопросами о сотрудничестве с вражескими разведками, о путешествиях во времени, о моей роли во всевозможных заговорах, влиянии на погоду и способности вызывать природные катастрофы.

Кири-Кири при этом не присутствует. В комнате, кроме меня, остаются только два лаборанта с огромным списком вопросов. Думаю, учитывая мои ответы, они считают, что я сумасшедший с наглухо отбитой головой. Впрочем, с таким списком им и думать особенно некогда.

Заканчивается всё глубокой ночью и меня, что совершенно удивительно, везут домой. Вернее, отпускают, а мои ребята отвозят. Завтра вечером мне придётся сюда вернуться и продолжить общение с Андроповым. Ну что же нужно как следует выспаться.

– Ты чего не спишь? – обнимаю я Наташку.

– Шутишь? – качает она головой. – Ну что, досталось тебе?

– Меня изучал психиатр, – кручу я пальцем у виска, – гипнотизировал и показывал кляксы.

– Что ещё за кляксы?

– Он пытался понять психопат я или нет. А ещё на детекторе лжи проверяли.

– Ну и что, что он сказал?

– Кто, Андропов? Или детектор? Неизвестно пока, завтра, наверное, сообщат. А может, и не сообщат.

– То есть, завтра ты опять на всю ночь уйдёшь? – хмурится она.

– Не знаю. Главное, не посадили под замок до выяснения, и на том спасибо. Видишь, домой отпустили.

– Слушай, Егор, – качает Наташка головой. – Может, не стоило Андропову рассказывать? Что-то волнуюсь я. Не нравится мне это.

– Ну, а как не рассказывать, Наташ? Нужно же исправлять ситуацию. Чем раньше, тем лучше, сама понимаешь. Такой шанс. Я ведь и не надеялся, когда всё это затевал, что смогу выйти на руководство. А теперь, если он поверит, знаешь, какие возможности откроются, просто сумасшедшие.

– Да, – соглашается она. – Если… Отец звонил…

Она вздыхает.

– Чего? Что такое? Почему кручинишься? Случилось чего?

– Ну как сказать, – пожимает она плечами. – Случилось, можно сказать… Лариса беременна.

– Что? – улыбаюсь я. – Серьёзно? Ну, Гена, ну, даёт! Молодой папаша.

– Ты чего обрадовался-то так? – упирает руки в бока Наташка. – Это ж не я забеременела, а девушка моего папы. Слышишь, как это звучит, вообще?

– Да слышу, конечно, – смеюсь я. – Ты что, хочешь мне сказать, что не рада?

– Если честно, – вздыхает она, – и это меня приводит в полное недоумение, рада. Представляешь? Да, я рада.

– Ну, не заметно, вообще-то. Надо им позвонить.

– Сейчас ночь уже, – урезонивает меня она. – Пошли лучше спать. Завтра на работу с самого утра.

– Наташ, – шепчу я, когда мы уже лежим в постели.

– А?

– Спать-то пару часов всего осталось. Может, не следует и пытаться?

– Сам же про Тэтчер рассказывал, что она по чуть-чуть добирает. Стало быть и два часа не лишними будут. Спи давай.

– Наташ…

– Я сплю…

– Наташка!

– Ну чего, Егор?

– А тебе завидно?

– Чего? – недоумённо спрашивает она. – Ты о чём, вообще?

– Я спрашиваю, завидуешь, Лариске?

– Балда, – хмыкает она и замолкает, а потом добавляет. – Может, и завидую. Но ты женись сначала, а то почти год меня мурыжишь, жених.

– Женюсь, – усмехаюсь я. – Скоро уже. Через две недели…

На работу я прихожу чуть раньше. Спать охота неимоверно. Даже три чашки кофе выпитые в течение часа не могут меня взбодрить, хотя бы капельку. Я сижу с закрытыми глазами. Заходит Новицкая. Я приподнимаю веки и тут же снова зажмуриваюсь.

– Ты чего, как сомнамбула? – хмуро спрашивает она.

– Всю ночь не спал, под утро только домой пришёл.

– Веселился где-то?

– Нет, – качаю я головой. –…

– Нет, – зло повторяет Ирина. – Знаешь басню Крылова? Ты всё пела? Это дело. Так пойди же попляши!

– Не развлекался! – отрезаю я, понимая, к чему она клонит. – Занимался исключительно делами.

– Ну, иди, раз так, – сердито отвечает она. – Объясни это Пастухову.

– Так я уже всё ведь ему объяснил.

– Значит, не всё. Снова объясни. Я не шучу, он тебя реально вызывает.

– Кто? – не сразу соображаю я. – Пастухов что ли?

– Ну, а кто ещё? Иди, и лучше его сегодня не зли. Я только что от него пришла.

– А вот и он, – саркастически замечает Пастухов, когда я вхожу в его кабинет. – Вы только посмотрите!

– Здравствуйте, Борис Николаевич – отзываюсь я.

– Здравствуйте-здравствуйте, товарищ Брагин, – говорит Пастухов. – Ну, что вам сказать? По-моему, злоупотребляете вы терпением нашим.

Я пытаюсь понять, к чему он клонит.

– Кажется, пора вас с должности убирать. Не тянете вы, товарищ Брагин. Не тянете.

Что за хрень! Это я не тяну?!!!

– Да с чего бы это? – не могу я сдержаться.

– Да с того! – резко отвечает он. – Увольнять вас будем. Вместе с Новицкой! Оперативно и быстро!

6. Ку-ку, мой мальчик

Увольнять? Серьёзно? Что ещё за новости? Какое такое увольнение?

– Я вас не понимаю Борис Николаевич, – спокойно отвечаю я. – Вы не могли бы мне объяснить что я такого сделал или, наоборот, не сделал, что вы так рассердились?

– Самое главное, что ты сделал, опорочил честь комсомольца. На втором месте стоит непростительно медленное выполнение плана. Нам поручили наиболее ответственный участок работы, а у нас никаких внятных успехов до сих пор нет. Третье. И это просто ни в какие ворота! Комсомолец, работник аппарата ЦК не просто играет в карты на деньги, но ещё и сам содержит притон! Как такое вообще можно представить? Это какой цинизм нужно… Но это уже пусть соответствующие органы разбираются. Меня это уже не касается.

– Да вы что, Борис Николаевич, я там исключительно, как агент этих самых органов и состою. Как Штирлиц. Могу вам встречу с зампреда КГБ устроить… Да что там, могу и с председателем. Или с замминистра внутренних дел.

– Как агент? – переспрашивает Пастухов. – Ну, я не возражаю. Раз уж ты агент, тогда продолжай работать. Агентом. Но не в комсомоле. Всё, Брагин, разговор окончен. Да и о чём нам говорить? Работа завалена. Ты же агент, тебе некогда о патриотизме думать, надо шпионов ловить, или кого ты там ловишь. И это ещё не всё. Есть и четвёртая причина. Целых четыре причины! Как тебе такое? Четыре!!!

Он показывает мне четыре пальца, чтобы я сам увидел, как много существует резонов меня уволить. Увидел и ужаснулся.

– Четвёртая причина заключается в том, что я не желаю слышать вопли со стороны членов полит… – он спотыкается и многозначительно показывает пальцем в потолок. – Так и быть, пиши заявление по собственному и можешь без отработки, прямо с понедельника уже не выходить.

– А Новицкая здесь причём?

– Новицкая? Так от неё тоже толку мало. Работа медленно очень идёт. И вместо того, чтобы требовать от подчинённых самоотдачи, она им всячески потакает. Но это и понятно, учитывая, что будучи ещё первым секретарём горкома… крутила роман с несовершеннолетним. Да, Брагин? Не думал, наверное, что эти дела всплывут когда-нибудь? Ну, теперь зато будешь знать, что ни одна бумажка в нашем мире не исчезает. А однажды подшитая бумажка, живёт в веках. И у меня этих бумажек много.

– Стыдно, Борис Николаевич, сплетни распространять, тем более такие, низкого пошиба. Сплетни и голословные обвинения. И я не буду заявление писать. И она не будет. Увольняйте, если есть за что.

– Напишет, – беспечно кивает Пастухов и стучит пальцем по картонной папочке. – И ты напишешь. А если не напишете, значит будем подключать коллектив, рассматривать персональные дела, разбираться с товарищами, исключать из комсомола. У тебя, кстати, уже два выговора имеется, так мы ещё подкинем. Будешь злостным…

– Каких это два? – перебиваю я. – Один, и тот по надуманным причинам. Так я на вас в суд подам. И выиграю, без сомнения.

– Подавай-подавай. Ты же агент, тебе и карты в руки. Агент, понимаешь ли, 007… Джеймс Бонд, выискался.

– Ладно, – киваю я после небольшой паузы, как следует наглядевшись на папку по которой похлопывает Пастухов. – Хорошо, напишу заявление по собственному. Если не передумаете.

– Ха, – усмехается он.

– Но две недели отработаю. А Новицкая останется на своём месте.

Посмотрим, что можно сделать. В конце концов, можно и к главному управлению вернуться если Пастухов жёстко закусит. Выведем структуру из его ведомства и отдадим воякам. А может, Чурбанова подключим или даже самого дорогого Леонид Ильича…

– По Новицкой ещё подумаю, – кивает он.

– До свидания, в таком случае…

Я выхожу из его кабинета и шагаю в свою сторону. Кто же, интересно, так мной недоволен, что Пастухова вздрючил? Неужели Черненко? Чем я ему так уж насолил? Не по-советски веду себя… Да, есть такое дело. Если ничего не изменится, то после смерти Брежнева он меня пережуёт… Но не торопитесь, Константин Устинович, у меня же сейчас будет бронебойное орудие. Правда, Андропян тип мутный, и что у него в голове, хрен знает… Но попробовать стоит. Вот честное благородное, стоит.

Я захожу к себе в кабинет и… Ты-дыч… у меня челюсть отвисает до пола, как во вражеских американских мультиках. За моим столом сидит…

– Чур меня! – восклицаю я и поворачиваюсь к левому плечу. – Тьфу-тьфу-тьфу! Ирина Викторовна, принесите кадило, пожалуйста.

Она тоже выглядит удивлённо. Сегодня суббота, ребят нет, и только мы как папы карлы, пришли пахать. А у нас тут сплошные испытания. То начальник с грязью смешивает, то вот призраки восстают из… грязи же, кстати.

А призрак этот сидит с весьма довольной рожей. Улыбается, скотина. И ничего-то ему не делается. Сусловский выкормыш… Ах, вот оно в чём дело…

Я присаживаюсь на край стола Толика и даже удивляться прекращаю, соображая, что к чему. Смотри-ка, даже Андропов его не смог его перемолоть. Птица Феникс, твою дивизию… Интересно, а зачем он сейчас-то Суслову нужен? А, ну, так вот для этого всего. Меня в сторону, а чемодан на место. Размечтались вы. Хер вам, а не чемодан.

– Здорово, Кухарчук, – говорю я, не глядя на него и продолжая размышлять. – С места моего уйди, кстати. Я тут ещё две недели буду работать.

– Почему две? – удивлённо спрашивает Новицкая.

Стало быть, с ней об увольнении разговора не было. Значит, этот хорёк метит не на её, а на моё место. Но это не точно.

– Да вот, предлагают бывшего офицера госбезопасности на моё место. Его из органов под зад коленом выпнули не так давно.

А не навестить ли мне Маришку? Вот вопрос. Если её ещё не укокошили… Ну ладно, об этом потом подумаем.

– Да, Брагин. Я, как Феникс, восстал из пепла.

– Из зада ты восстал, Пётр Николаич, – усмехаюсь я. – Давай, иди нахер отсюда, пока милицию не вызвал. Придёшь через две недели, не раньше.

Заходит Лена Иванова. Тоже трудоголичка, как и мы. Вернее, не так. Когда Новицкая здесь, тогда и она не может не прийти.

– Чего это вы ругаетесь? – спрашивает она. – Мужчина какой интересный у нас тут.

– Не советую, – качаю я головой.

– Вот видишь, Брагин, – поднимается с моего кресла Поварёнок. – Девушка-то получше тебя в людях разбирается. Ладно, пойду, раз мне здесь не рады. Вернусь, когда тебя не будет. Вы, девушка, меня дождитесь, мы с вами обязательно сработаемся.

– Это что всё значит? – спрашивает Ирина, когда Кухарь с гордым видом и надменной ухмылочкой удаляется восвояси. – Какие ещё две недели?!

– Ухожу, я Ирина Викторовна, – развожу я руками. – Первый секретарь недоволен мной, моей работой и моральным обликом. Тобой, кстати, тоже недоволен, но, вероятно пока решил не увольнять. Понимает, что вот этот мудак Кухарчук всё дело завалит.

– А кто он такой вообще?

– Мудацкий мудак, разве по нему не видно?

– Нет, – серьёзно отвечает Иванова. – На первый взгляд, вроде, ничего мужчина.

– Теряешь хватку, Лен, – качаю я головой.

– Ой, да я и раньше вляпывалась, – вздыхает она. – Кому кофе?

Мы соглашаемся.

– Он что, действительно тебя гонит? – спрашивает Ирина, когда Лена уходит за кофе.

– Да. Но, получится ли у него, это вопрос. Большой вопрос. Но, что плохо, наш Пастухов сказал, что знает о нашей с тобой любовной истории…

– Что?!

– И пригрозил, в случае непослушания устроить всенародный разбор полётов. Так что ты уж будь умницей, тише травы и ниже воды. То есть… ну, ты поняла…

– Мудак!

– Это точно. Мудак. Ладно, в свете возникших новых обстоятельств и, учитывая, что я уже уволен, я пойду и попробую порешать эту проблему.

– Нет, погоди, надо поработать.

– Поверь мне, ты не хочешь, чтобы моё место занял тот урод, который сидел на моём стуле. Ничего худшего даже представить нельзя. По сравнению с этим все наши успехи и неудачи полная чушь. Впрочем то, что мы, якобы, заваливаем работу, тоже чушь. Ты и твой отдел делают больше, чем весь ЦК, вместе взятый. Не забывай этого! И держи голову повыше. И, кстати, в Свердловск я не поеду.

– А свадьба-то у тебя в силе?

– Конечно. И ты приглашена.

Я еду в Дьяково. В сокровищницу и арсенал. У меня там два дома. В одном теневая ставка, а в другом, не обжитом и полузаброшенном, хранится всё самое и самое ценное. Вот и чемодан тоже. Для него сделана специальная бетонная гробница с металлической дверцей и кодовым замком, способная выдержать взрыв ядерной бомбы.

Вот только на Пастухова ничего особенного нет. Досье явно слабое. Подрался с товарищем Панчишиным в тысяча хренетсот каком-то году… Ещё когда в горкоме работал. Причём, напал на него этот самый Панчишин. Правда, вроде как защищая свою супругу, но это только со слов самого Панчишина. Ну, и так, по мелочи, всякая ерунда. В заграничной поездке продавал за валюту чёрную икру и водку «Посольскую».

Мещанские интересы, конечно, но что в этом особенного? Все приторговывали. И он тоже. Ну, или вот тоже преступление. Приобретение румынской стенки в обход очереди. Мелкие, мелкие интересы. Очень мелкие… Ну, что это, задержание в нетрезвом виде патрулём ДНД, и то, миллион лет назад…

Подвёл ты меня, Борис Николаевич, ой, как подвёл. Ладно… Подумаем ещё. Я смотрю на часы. Пора, нужно ехать к моему новому стенобитному орудию. Блин, кого же выбрать в генсеки? Этому-то осталось всего-ничего. Сейчас бы приоритеты расставить, начать работу, единомышленников подобрать…

Эх, размечтался я… А вдруг он, на самом-то деле, такой же никчёмный, как Горбач? Тот, мне кажется, только в подковёрных делишках и приуспел. А вдруг он не никчёмный, но просто решит законопатить меня в казематы и ку-ку? Ку-ку, мой мальчик…

Подрался, значит, с Панчишиным… А кто у нас следующий, кстати? Наверное, Мишин… Да, Мишин, он секретарь ЦК ВЛКСМ после Пастухова… Но кого же нам в генсеки-то выбрать?

После Дьяково я еду в КГБ. Пропуск на меня выписан, я прохожу и встречаю в приёмной Кири-Кири, Кирилл Кириллыча.

– Шеф велел тебя в больницу везти, – говорит он.

– В какую больницу? Опять опыты ставить?

– Нет… он сам там…

– То есть?

– Чего непонятного? В больнице он, на лечении. Велел тебя привезти. Поехали.

Меня заводят в палату. Бледный, осунувшийся Андропов сидит на кровати, к руке идёт трубка от капельницы.

– Приехал? – кивает он. – Садись. Вон стул. Кирилл, спасибо. Подожди в коридоре.

Я осматриваюсь. Чувствую себя немного неловко. Больничная обстановка, запах лекарств, шуршание белых халатов, предупредительные сестрички, негромкие голоса. Ему говорить-то можно что-нибудь? Не отъедет раньше времени, узнав о светлом и прекрасном будущем?

Сажусь на стул. Обстановка немного отличается от обычной больницы. Кровать более удобная, кресла… Похоже на гостиничный или, скорее, санаторский номер.

– Здравствуйте, Юрий Владимирович.

– Здравствуй. Давай сразу к делу. Профессор Сойкин сообщил, что ты действительно уверен в правоте своих слов. Осознанно не пытаешься врать. И полиграф подтвердил, что правду говоришь. Хотя странность есть, память, говорит профессор у тебя содержит несколько уровней информации, но все они соответствуют тому, что ты говорил. Получается, вроде действительно ты из будущего. Психического расстройства у тебя нет. Говоришь правду. Так что если тебя не запрограммировали в тайне от тебя самого, то тебе можно верить.

– Как запрограммировали? – хмурюсь я. – Под гипнозом? Вы про методики, позволяющие определённому типу людей делать внушения?

– Что за методики? – спрашивает он.

– На чём они построены я точно не знаю, на нейро-лингвистическом программировании, наверное. То есть, вы полагаете, что мне сделали подобное внушение? Для чего?

– Теоретически, – кивает он, – это можно было бы сделать, чтобы ввести меня в заблуждение по определённым моментам.

– А почему вы меня не спрашиваете про будущее? – интересуюсь я. – По этой самой причине? Опасаетесь, что меня запрограммировали, чтобы вас дезинформировать? Кстати, вчера по радио сказали, что в Иране выбрали президента.

– И что с ним? – удивляется Андропов.

– Его в этом году убьют. Бомба что ли… А.. вот ещё в этот же год убьют Египетского президента. Я запомнил, потому что иранца сразу грохнули… ну, то есть убили. Запомнил не год, а обстоятельства. А вам волноваться можно? Я так понимаю, что не сумев доказать, что я вру, вы решили меня выслушать?

– Решил, – кивает он, – послушать.

– Тогда угадайте, какая страна через сорок лет будет экономикой номер один.

– Давай-ка без гаданий, – хмурится он. – Времени у нас не так много, сам видишь, условия не самые комфортабельные.

Это в точку.

– Тем не менее. Предположите. Самая большая экономика в мире.

– Хорошо, СССР. Наверное, во многом, благодаря твоим рассказам.

– Нет, результатов своих рассказов я ещё не видел. И не СССР. Это КНР. Китай.

– Серьёзно? – снова хмурится Андропов. – А какой у них строй?

– Да кто их поймёт… Определяющую роль имеет компартия. Это, как я понимаю, главный стержень государства. А экономика рыночная.

– То есть реформы Дэн Сяопина дали результат?

– Дали, да, ещё какой. Там, правда, есть сложности… будут то есть. Им предстоит найти путь, чтобы не попасть в кризис, но вы бы не узнали Китай две тысячи двадцатых. Он очень изменился. Большая часть радиоэлектроники производится там. Автомобили, поезд на магнитной подушке. Они вышли в космос, строят свои самолёты… Ну, в кооперации с Западом, конечно, но, тем не менее.

– А Союз?

Я вздыхаю.

– Что?

– Сейчас расскажу. Вот мне интересно, никто не нашёл ваших планов реформ. Вы вообще имеете такие планы? Хотите Россию обустраивать?

– Давай рассказывай, а то у меня процедура скоро, – сердито бросает он. – И хватит нагнетать уже. Китай-китай. Тебя китайцы ко мне послали?

– Нет. Я не знаю, есть ли сила, которая меня послала сюда, но раз я здесь, то жизнь положу, чтобы это не зря было. У меня сначала был план другой. Я не думал, что смогу вот так вам всё рассказывать.

– Так ты ещё ничего и не рассказал, но, раз уж об этом зашла речь… Ты же с Леонидом Ильичом встречался. Говорил ему?

– Нет, конечно.

– Почему?

– У него, при всём уважении и народной любви, шансов изменить что-то нет. А у вас кое-какие есть. По крайней мере, можете наметить карту и подготовить преемника.

– Своего? – щурится он.

– Чего? Преемника? Да, вы в будущем году генсеком станете.

Он поджимает губы и проглатывает эту информацию молча.

– Только не Горби, – качаю я головой.

– Это ещё кто?

– Горбачёв. Это его так западники ласково звать будут. Горби всё про… профукает. Всё, как есть. И не Ельцина. Тот ещё хуже. Простите, но приличных слов на его счёт нет. Если Горбач, можно ещё допустить, всё потерял по скудоумию, условно, конечно, то у этого такое эго, что и вселенной мало, чтобы сжечь в его топке.

– Ладно, начинай уже. Ельцина ты сам выкопал.

– Специально, чтобы вы его убрали подальше от власти. Он хозяйственник неплохой. Его в мирных целях надо. В таких направлениях, где царём-батюшкой себя чувствовать не сможет.

– Потом про него.

– Хорошо, слушайте. В начале года умрёт Суслов. Вы станете секретарём ЦК. В конце года не станет Брежнева. Новым генсеком изберут вас.

– И… и как долго я буду им оставаться?

Ну, блин… сказать чуваку, что уйдёт в вечность в семьдесят лет… так себе положение…

– Ну… – я качаю головой и хмурюсь.

– Да говори уже, знаю, что не долго. Сколько?

– Лучше не знать, мне кажется…

– Не в том мы положении, чтобы не знать. Я, так понимаю, нужно срочно делать что-то. Говори.

– До восемьдесят четвёртого. Но если в восемьдесят третьем не поедете в Крым, то не простудитесь…

Он замолкает и какое-то время мы сидим молча.

– Кто потом? – мрачно спрашивает он. – Горбачёв?

– Черненко.

– Что? Вот же старый… – он обрывает фразу, не договаривая.

– А в восемьдесят пятом придёт Горби.

– Слушай, такое нарочно не придумаешь. Я уже начинаю тебе верить. Стыд какой. Череда или даже чехарда стариков. Этот-то куда лезет? Ладно, продолжай.

– От него толку, честно говоря, будет, как от козла молока. Чурбанова посадит. Причём, вроде там сфабрикуют всё. И что это? Реформы? Тьфу… Это я про Черненко.

В общем, я рассказываю, что помню. Сначала даю краткий обзор. Прописываю картину сорокалетней истории крупными мазками. Пытаюсь обходить острые моменты, но он сразу врубается и заставляет говорить, как есть. Ладно. Говорю, как есть.

Набросав контуры, перехожу к проработке деталей, начиная от его собственной нелепой борьбы за трудовую дисциплину. Думаю, тут он окончательно убеждается, что информация у меня достоверная.

– Такого не придумать, – несколько раз повторяет он. – И я, кажется, понимаю, почему ты решил рассказать это мне.

– Я не историк, – говорю я. – Имейте в виду. Просто очевидец. Рассказываю то, что помню.

– Да, я вижу, но это, может даже и лучше.

Итог Российской империи приводит его в глубочайший шок и он даже хватается за голову. А через некоторое время нас прерывает врач.

– Юрий Владимирович… – мягко говорит он.

– Да, – кивает тот. – Мы уже заканчиваем. Всё, Егор. На сегодня достаточно. Завтра приезжай сюда к десяти часам. Сейчас позови Кирилла, а сам ступай. На сегодня хватит.

Чувствую, такими темпами мы будем долго ещё в истории разбираться.

Из ЦКБ еду домой. А там меня ждёт Платоныч. Мы договаривались встретиться. Заодно всё и обсудим. В тесном семейном кругу. Выглядит он, правда не слишком радостным.

– Случилось что-то? – спрашиваю я.

– Ну, кое-что есть, – соглашается он. – В понедельник Ева приедет.

– Да, – киваю я, это я помню. – Будет с «Союзхимэкспортом» контракт подписывать на селитру и карбамид.

– Ну да, план был такой.

– Был? – удивляюсь я. – Как был? На нас… вернее на Еву уже аккредитив выставили. Она должна будет гарантийное письмо привезти.

– Привезёт, – соглашается Большак. – С этим проблем нет.

– А с чем есть? – хмурюсь я.

Вроде бы уже ничем меня из равновесия не вывести. Уже и уволили и сегодня и о судьбе миров поговорили, что ещё-то? Казалось бы не вывести, а вот поди ж ты… Сердце неприятно сжимается. Вообще-то это наш первый контракт. И первоначальный план никто не отменял. Получится с Андроповым спасти мир – отлично. А если нет, что, в общем-то весьма и весьма возможно, учитывая, сколько остаётся времени, у нас есть план и деньги на его реализацию…

– С объёмами проблемы.

– То есть? – не понимаю я. – Объёмы ведь уже подтверждены.

– Мне позвонил секретарь ЦК по сельскому хозяйству и потребовал, чтобы все объёмы были направлены на внутренний рынок.

– Так там и говорить-то не чем. Ты ему сказал, что речь идёт всего о нескольких маршрутах?

– Ни одного килограмма, – качает он головой. – Ни одного.

– Это Горбач что ли? – восклицаю я.

– Он самый, – кивает дядя Юра. – Сказал, партбилет положу, если хоть один вагон отгрузим.

Нет, ну твою дивизию! От этого Горбача одни убытки.

– Сейчас позвоним ему, – киваю я и достаю его визитку. – Будем как-то выкручиваться. Да?

7. Состояние непокоя

– Здравствуйте, Михаил Сергеевич. Это Егор Брагин, мы с вами в ГДР ездили.

– Здравствуй, Егор, рад тебя слышать, – говорит Горби.

– Извините, что поздно.

– Для меня это не поздно. Я только что приехал из ЦК.

– Понимаю, – отвечаю я. – Я, на самом деле, звоню вас поприветствовать, можно сказать, соскучился. Хочу с вами встретиться. У меня есть для вас кое-что интересное.

– Правда? Что же это такое?

– Э, нет, извините, – смеюсь я. – По телефону не могу сказать.

Он настораживается. Ну, а что, пусть. Про чемоданчик-то небось слыхал уже.

– Да? – немного растерянно восклицает он. – Ну, что же можем завтра встретиться, если хочешь. Я буду на работе. Или это конфиденциальный вопрос?

– Нет-нет, ничего секретного. Визит вежливости. Меня с утра на Лубянку вызывают, поэтому, скорее всего, только после обеда освобожусь. Но если бы вы нашли для меня пару минуток, был бы благодарен.

– Конечно, какой разговор, – говорит он бодро, но с едва различимыми оттенками рассеянности.

Озадачил я его. И разговор нетелефонный, и на Лубянку вызывают. Что же это за сигналы такие, да? Подумай-подумай голубчик, может, решишь чистосердечно во всём признаться?

– Наташ, – говорю я, повесив трубку. – Я голодный, как крокодил. Вы уже поели с дядей Юрой?

– Нет, Юрий Платонович отказался, – мотает головой Наташка.

– Я уже ужинал, – улыбается он. – Спасибо. А зачем тебя на Лубянку? Это в КГБ что ли?

– А вот пойдём за стол, – отвечаю я, – тогда скажу. Только ещё звоночек сделаю.

Я набираю телефон Лены Ивановой.

– Алло… – снимает она трубку.

– Лен, привет, это Брагин. Слушай, не в службу, а в дружбу, найди мне адрес и телефончик Панчишина.

– Это ещё кто такой? – удивлённо спрашивает она.

– Да ладно, ты же знаешь, это завотделом… каким не помню. Короче, наш это чувак, цековский.

– Да, поняла, вспомнила уже, – не слишком радостно отвечает она. – Тебе когда надо?

– Сегодня, Лен.

– Не смешно, Брагин, – хмыкает она.

– Знаю, но вот очень надо, – говорю я до невероятности милым голосом.

– Это будет очень трудно, – задумчиво отвечает она. – Если вообще возможно.

– Лена, – говорю я на это совершенно серьёзно. – А ты думаешь импортный бюстгальтер тебе было легко доставать?

– Что?!

Повисает пауза и мы одновременно начинаем ржать.

– Ну, ты Егор и фрукт. Тоже мне, вспомнил. Ладно, постараюсь.

– Спасибо, Лен. Вот за что я тебя люблю, так это за границы.

– Какие ещё границы? – настораживается она, ожидая подвоха.

– За границы, которых для тебя не существует, вот за какие. Всё, звони, как найдёшь. В любое время дня и ночи. Поняла?

– Посмотрим, что можно сделать.

Мы идём на кухню. Запах здесь стоит восхитительный.

– Жареное мясо! – восклицаю я. – Женщина, подай мне мамонта! И не жалей картошки!

Голодному человеку этот аромат слаще всего на свете.

– Так, что за разговорчики! – шутливо возмущается Наташка. – Советская женщина самая равная в мире! И нечего делать шовинистские намёки на кухонное предназначение женского пола!

– Сексистские, – улыбаюсь я.

– А ещё и неприличные слова, – качает она головой и я, подкравшись легонько целую её в шею.

Она тут же вспыхивает:

– Ну… ну, ты чего…

– Дядя Юра, можешь кофеёк сварить? А то мы с Натальей Геннадьевной не умеем такой, как ты делаешь.

– Чего так официально? – притворно-коварно улыбается Наташка. – И что там за любовь такая, не ведающая границ, а Егор Андреевич?

– Ну вот всё слышит, как жить, Юрий Платоныч, – качаю я головой, – в условиях тотального контроля и отсутствия свобод? Разве это не является базовой человеческой потребностью?

– Бегая за потребностями можно и голодным остаться, – философски замечает Наташка.

– Хлеб на свободу будешь менять? – усмехается Платоныч.

– Да здравствует колбаса и свобода! – провозглашаю я и сажусь за стол.

– И свиные отбивные, – добавляет Наташка, доставая три тарелки.

Большак пропускает чарку и соглашается на ма-а-а-ленькую отбивную и совсем немного жареной картошки.

– Зря, дядя Юра, – подмигиваю я. – Проси сразу побольше. Такой картошечки, как Наталья жарит, ты ещё не едал. Добавки не будет, так что бери сразу.

– А устрицы где? – возвращает он мне мою давнишнюю подколочку.

– Не завезли нынче.

Мы ужинаем. Ужинаем и разговариваем. А разговариваем мы об Андропове.

– Здесь у нас семейный клуб свидетелей Егора Доброва-Брагина, – обвожу я нас рукой. А теперь вот появился ещё один член клуба. На правах наблюдателя.