Злая Русь. Схватка
Серия «Военная боевая фантастика»
Выпуск 57
© Даниил Калинин, 2024
© ООО «Издательство АСТ», 2024
Пролог
– Отче, не знаю я, правильно ли мы поступаем. Собрались бы всей ратью, объединились бы с киевлянами, черниговцами…
– Да что ты заладил, зятек, – киевляне, черниговцы? Нешто струсил?! Забыл, что ли, как мы уже поганых татар побили? Где их сила была, где их мощь? Простые степняки – с ними бы и половцы в одиночку справились, коли бы духом покрепче оказались.
Крупный и тучный, с широкой окладистой бородой, делающей его голову еще больше, князь галицкий Мстислав Мстиславич по-медвежьи напирал на своего зятя, князя волынского Даниила Романовича, заставляя того принять свою волю. Однако последний, обычно всей душой расположенный к отцу жены, коего он почитал за собственного (родного ведь сгубили ляхи, когда княжичу всего три годка исполнилось), на сей раз подобрался, не желая уступать Удатному тестю, одно имя которого заставляло трепетать его врагов! Не из того теста был вылеплен волынский князь, в десять лет впервые напавший с мечом на человека, пытающегося разлучить его с матерью – а в двенадцать впервые принявший участие в настоящем военном походе. В шестнадцать же Даниил уже сражался с ляхами во главе собственной дружины, отнимая у Лешека Белого порубежье Волынского княжества… И сейчас уже начавший яриться Мстислав вдруг разглядел в направленном на него прямом и спокойном взгляде зятя не замечаемую им ранее стойкость, отголоски закипающего в ответ гнева – и вызов. Словно Даниил безмолвно вопрошал его: «Что, попробуешь забрать жену мою, свою дочь, как забрал другую дочь у Ярослава Всеволодовича? А хватит ли сил?»
Сил Удатному хватило бы наверняка. Но именно сейчас его галицкой дружине как никогда требовалась помощь крепкого волынского войска, славящегося стремительным копейным тараном да тяжелой броней. А потому князь галицкий (все же в первую очередь князь, а не воевода), принялся плести словесные кружева, стремясь уже не сломить зятя, а убедить его, перетянуть на свою сторону разумными доводами и воззвать, в конце концов, к родственным чувствам:
– Даниил, ну разве не был ты на военном совете? Разве не слышал ты киевского князя: никуда не уйду с берега? Старый пень скорее пустит корни у речного холма, чем примет бой! Да, слова его могут показаться разумными – лучше всего бить татар на переправе, когда только часть степняков перейдет реку, пусть и большая часть. Прижать к воде и перебить, обратить в бегство, не дав разойтись, разгуляться по степи… Да только и татары ведь не дурни, лезть в заранее подготовленную ловушку. Чего им буром переть через реку, на щиты наших пешцев, под удар княжьих дружин? Они степняки – сегодня здесь, а завтра уйдут степью к границам Черниговского княжества, попробуй, поймай! Придется рать делить, а значит, останемся мы без пешцев, с одной лишь конницей – в меньшинстве. Нет, раз уж принимают поганые бой, нужно тем воспользоваться!
Тесть сумел, наконец, обратить разговор в нужное ему русло и подобрать правильные слова. И все же зять предпринял уже заметно более робкую и неуверенную попытку возразить:
– Больше всех Мстислав Черниговский пострадает, коли татары в сторону его княжества пойдут. Однако сам он не желает поддержать наш удар…
Но князь галицкий только свирепо усмехнулся:
– Мстислав не пойдет – пойдет следом за нами Олег Курский! А за его дружиной – и другие черниговские полки… Ты не трусь, зятек, мы все по уму сделаем. Половцы первыми переправятся через реку, их поведет мой лучший воевода, Ярун. Куманы велики числом – они отгонят передовые отряды татар и завяжут перестрелку с основными силами поганых. А пока суть да дело, твоя конная рать пройдет бродом, построится – да незаметно для ворога подберется к половцам, шагом. За спинами кипчаков, глядишь, татарва-то волынян и не увидят… Только копья вверх не задирайте! Ну, а когда с половцами ты сблизишься, Ярун прикажет тем расступиться – и ты клином, стрелой пролетишь сквозь их ряды, доскакав до татар. Подумай сам – на разгоне жеребцы твоих гридей да отроков быстрее степняцких кобыл, не успеют поганые ускакать. А как свяжешь ты ворогов боем, так уж и я своих пешцев на помощь приведу. В ближнем бою лучники-кочевники что с нашими дружинниками да ополченцами сделать смогут, рогатинами вооруженными да ростовыми червлеными щитами защищенными? Ничего! С крыльев же татар половцы обхватят, чтобы бежать поганые не сумели – так и вырубим всех подчистую!
Неверно истолковав молчание зятя, Мстислав пошел в последнюю атаку:
– Да ты не думай, Даниил Храбрый – не одного же тебя с волынянами отправляю. Я же тебе всех своих всадников отдам – удар получится что надо! Вспомни, до того татар сами половцы и били, с посильной помощью наших конных дружин. И пусть поганых было не так много, передовые отряды – разве не сдюжим мы, бросив на ворога все силы?! А уж там, ежели что, конные дружины Олега Курского да Мстислава Немого, князя луцкого, тебя поддержат. Вместе – победим!
На словах план тестя казался действительно вполне разумным, а доводы его справедливы. И не желая портить отношения с тестем из-за киевского князя, не просто так прозванного «Старым» (что подразумевало собой и дряхлость, и немочь, и нерешительность), Даниил Волынский (а ведь прозвище «Храбрый» пришлось ему по душе) решительно тряхнул головой, словно прогоняя какое наваждение и недобрые предчувствия:
– Будь по-твоему, отче. Первым пойду!
Мстислав Мстиславич свирепо и радостно оскалился, после чего крепко хлопнул зятя по плечу:
– Вот это правильно! Побьем сами поганых, без старого хрыча и черниговского труса. И вся слава нам достанется!
При словах о славе глаза Удатного засверкали яростными и какими-то безумными огоньками. Отчего спину Даниила Романовича словно холодом обдало. Увидел бы он эти огни пораньше – так еще бы раз подумал, стоит ли соглашаться на предложение тестя. Но теперь уж князь волынский слово свое дал – а слово князя тверже камня должно быть, крепче стали…
Наутро, с первыми лучами солнца, половцы и галицко-волынские рати первыми начали переправу. Татары сразу заприметили угрозу: поднялись к небу предупредительные дымные столбы, и в лагере поганых начался спешный сбор – уж как отчаянно барабаны загрохотали! Сторожевое охранение вступило с половцами в перестрелку – но куманы с легкостью отогнали врага, ибо были куда многочисленнее.
Все же татары успели изготовиться к бою – лагерь их был расположен далеко от речного берега. Да и не думал Мстислав Мстиславич внезапным ударом уничтожить ворога на стоянке, видел он, что сторожи поганых всю ночь у реки держались… Задрожала земля под копытами тысяч низкорослых монгольских коней, не очень быстрых, но очень выносливых. Пошли две конных тьмы на сближение, взмыли в воздух тысячи срезней!
И сразу стало понятно, отчего татары раньше половцев били – чаще и дальше летят их стрелы, сильнее ранят врагов плоскими, широкими наконечниками. К тому же куманы вперед толпой прут, а вороги, с восхода прибывшие, «хороводы» закручивают с тридцати шагов и бьют прицельно. Стрелы же кипчаков заметно реже забирают жизни агарян.
Это не передовые отряды татарские – по очереди бить, опираясь на дружины русичей!
Но ведь и этим утром половцы не в одиночку на сечу вышли. Переправились вслед за «своими погаными» конная волынская да галицкая рати, шагом повели коней дружинники, скрытые от глаз татар спинами многочисленных кипчаков… Опытный воевода Ярун, возглавлявший удачную оборону Ржева и переживший страшную Липицкую сечу, вовремя подал знак половцам расступиться. И когда по центру разошлась тьма куманов, дав проход галицко-волынской рати, та узким стальным клином устремилась вперед, врезавшись в татарские «хороводы».
Смешались ряды поганых, коих на скаку протаранили гриди-русичи, закованные в дощатые брони. Длинными пиками вышибают дружинники агарян из седел, топчут копытами тяжелых рыцарских жеребцов, разят чеканами да булавами. Подались татары назад, спешно убегая от тяжелых всадников западных княжеств. Безостановочно рубят в спины ворогов волынские вои, смело устремившиеся в бой.
Ломит Русь татар, ломит!
На правом крыле повел вперед своих пешцев Мстислав Удатный, уже практически переправилась на вражий берег дружина Олега Курского. Близка победа – еще чуть-чуть, и добьют союзники агарян с восхода, ликом смуглых, словно в саже перемазанных, да поголовно черноволосых – как смоль.
Но не знал того Мстислав Мстиславич, князь галицкий, что столкнул его злой рок с одним из самых грозных полководцев Чингисхана – Субэдэем…
Глава 1
Не только легкая и многочисленная половецкая рать скрыла собой бронированные рати тяжелых русских всадников. На левом крыле татарских тумен встал батыр Джэбэ с отборными панцирными батырами-хошучи и бронированной гвардией Чингисхана – копейщиками тургаудами и лучниками-хорчинами. Ярко сверкают на солнце стальные пластины худесуту хуяг (сплошных монгольских панцирей) да наконечники и крюки копий-чжид… Имея приказ Субэдэя, подготовившего засаду для орусутов и кипчаков, атаковать на свое усмотрение, многоопытный Джэбэ выбрал лучший момент для удара. Батыр хладнокровно дождался, когда замедлились, выбились из сил жеребцы русичей, до последнего преследовавших бегущих лубчитен, татарских конных лучников. Дождался, когда разделилась русско-половецкая рать, и увлеченные погоней кипчаки заметно оторвались от галицко-волынских дружин… А после бросил тургаудов в бой, всей массой тяжелых бронированных нукеров ударив по правому крылу растянувшихся клином орусутов.
Поздно заметили дружинники нового врага, до последнего державшегося за спинами простых степняков… А когда поворотили коней навстречу поганым, уже не осталось времени ни на собственный разгон, ни сил у жеребцов – и главное, Даниил Романович уже никак не успевал перестроить клин!
Монголы ударили цельным кулаком, сминая тонкую цепочку повернувших навстречу ворогам дружинников…
Отчаянно заржали раненые срезнями хорчинов жеребцы смельчаков-орусутов, все же попытавшихся взять разгон для рыцарского куширования. А следом на дружинников Галича и Волыни штормовым валом обрушились многочисленные хошучи и тургауды!
Татары не пытались таранить – но, сблизившись с русичами, с силой, на скаку кололи чжидами или стаскивали гридей из седел, зацепив крюками. Прямо в лица отроков младшей дружины полетели страшные монгольские срезни, метко бьющие с десяти шагов, жутко засверкали на солнце стремительно рубящие сабли степняков да палаши чжурчженей…
А главное – главное, что тургаудов оказалось едва ли не вдвое больше!
Отчаянно рубился потерявший копье Даниил Романович позолоченной княжеской секирой, в своей крепкой дощатой броне и сам похожий на разъяренного медведя. Окружили своего князя волынские бояре, грудью встав на пути поганых – но то один, то другой падал под верткой степняцкой саблей…
Иль тяжело рухнул под копыта коня, стащенный чжидой из седла.
Сильный укол вражеского копья стальные пластины княжеского панциря выдержали. Но когда рухнул сверху крюк монгольской чжиды, то вонзился острием в стык пластин, пробил звенья кольчуги – и неглубоко вошел в правое плечо Даниила… Сгоряча не почувствовав, что ранен, князь с силой рубанул секирой по древку вражеского копья, обезоружив татарина. А сблизившись с ворогом, нанес страшный удар чекана такой силы, что узкое лезвие топора буквально вмяло стальные пластины брони вскричавшего тургауда в его же плоть!
Сразив противника, оглянулся Даниил Романович по сторонам – и не смог удержать горестного клича: от дружины его остались лишь два островка еще бьющихся гридей. Но по центру поганые уже опрокинули русичей. И что того страшнее – побежали половцы, побежали, вытаращив глаза и не слыша приказов ханов да воеводы Яруна. Побежали, потому как ударил им навстречу второй, более многочисленный отряд легких татарских всадников под началом самого Субэдэя. Те же поганые, кого половцы до того преследовали, разошлись в стороны, развернули двужильных монгольских кобыл – и атаковали с крыльев, окружая, давя половцев.
И те побежали…
Мстислав же Удатный, увидев удар главных сил татар, потерял выдержку и бегом бросил своих пешцев на помощь зятю, своим верным гридям и галицким боярам. Но если сбившись в «ежа», ощетинившись копьями и прикрывшись ростовыми червлеными щитами лучших воев, вставших в первый ряд, ополченцы еще могли остановить вражий натиск, то на бегу они мгновенно растеряли все свои преимущества перед тяжелыми всадниками татар. И когда уже отряд воев сильно растянулся, по галицкому полку ударили тургауды и хошучи, развернувшие своих коней навстречу новому противнику. Ударили и с головы, и с правого бока, в одно мгновение смяв пешцев.
И все же жертва галичан, отвлекших на себя часть лучших татарских батыров, спасла Даниила Романовича да горстку его уцелевших гридей и бояр. С великим трудом – но смогли они вырваться из кольца окружения! И то лишь потому, что конные дружины Олега Курского да Мстислава Немого, не более шести сотен ратников общим числом (!), смело врубились в левое крыло монгольской гвардии.
Разогнавшиеся на скаку витязи клином вонзились в толпу поганых, буквально сметя длинными пиками первые ряды врага. Будь курских и луцких дружинников числом поболе – может, и иначе сложился бы ход боя… Но углубившись в ряды лучших батыров Джэбэ, немногочисленный клин русичей застопорился – и сгинул, окруженный со всех сторон. Сгинул в яростной сече, не отступив и шага!
Хлынули назад разбитые кипчаки, ошалело выпучив глаза и ничего не замечая от охватившего их ужаса. Хлынули в сторону брода, прямо на пеший полк Курска! И встать бы северянам нерушимой «стеной щитов» перед половцами, как когда-то под Сновом, встретить трусливых степняков градом стрел, принять их на тяжелые, массивные рогатины. Но не из того теста сделаны русичи, чтобы бить соратников, союзников – пусть и бегущих. Решили расступиться, дать проход – и на том берегу Калки, видя это, также начали расступаться и черниговцы.
Вот только северяне не успели завершить перестроение. И в разбредающихся, но не успевающих разойтись ополченцев врезались на полном скаку половцы, подстегиваемые страхом и страстным желанием выжить – во что бы то ни стало выжить! Мало кого из них беспокоило, что разгоряченные яростной скачкой лошади сбивают русских пешцев, что копыта их топчут союзников, только что подаривших им возможность уцелеть.
А вместе с половцами скакали оставшиеся волынские и галицкие дружинники, ведомые Мстиславом Мстиславичем и Даниилом Романовичем. Скакали по телам раздавленных степняцкими кобылами курских воев, чья дружина совсем недавно спасла их. Скакали, забыв о воинской чести и мужестве. Скакали, увлеченные общим страхом, поддавшись первобытному инстинкту, призывающему бежать от сильного врага.
Не глядя, не видя ничего перед собой, пролетели до Днепра дружинники Залозным шляхом – и только бросившись к воде и начав судорожно глотать студеную речную воду напрочь пересохшим ртом, Даниил Романович вдруг понял, что ранен. А когда он, наконец, утолил свою жажду, то услышал страшный приказ почерневшего от горя и усталости, разом постаревшего лет на десять Мстислава:
– Рубите днища ладьям. Всем, кроме наших, – рубите!
Немного пришедший в себя Даниил возмутился, попытался образумить, как кажется, обезумевшего тестя:
– Отче, что ты творишь?! Как прочие русичи смогут домой вернуться, если мы потопим все суда?
– Молчи, щенок! Некому будет возвращаться, все в землю лягут. А если не порубим мы ладьи – татары догонят нас, всех перебьют. Слышали меня? Рубите!
Никогда еще не видел волынский князь галицкого таким истерично свирепым, с совершенно безумным, горячечным взглядом. Вдруг понял он, что если и дальше будет противиться – то тесть его просто убьет. Оглянулся Даниил по сторонам – и понял, что волынских дружинников совсем немного подле него осталось, а Мстислав с верными телохранителями даже в бою не был. И что сила сейчас – за ним.
И тогда князь волынский струсил, позволив свершиться в тот черный день очередной подлости и бесчестью.
…Уже много позже Даниил Романович узнал, что суматошное бегство половцев сквозь ряды пытающихся пропустить их северян смешало порядки черниговского и курского полков. И что наседающие им на плечи татары с ходу ударили по русичам, не дав выстроить «стены щитов». Ополченцы городских полков и боярских дружин приняли страшный бой в рассеянном строю – и были разбиты.
Однако многие из них бежали – бежали к ладьям на Днепровском берегу. И черниговские, и смоленские ратники, преследуемые на Залозном шляхте татарами. Под прикрытием бросившихся наперерез поганым конных дружин Смоленска и Чернигова, пешцы уже в степи построились «ежами», окружив себя «стеной щитов» и копьями. Медленно побрели они к вожделенному берегу, поминутно теряя соратников и родичей от частых и метких монгольских срезней. Множество раз наскакивали на орусутов поганые, пробуя на прочность стену русских щитов. И каждый раз откатывались с потерями.
Но когда добрели вои до берега, многоголосный стон горя исторгли их уста! Ибо нашли они свои ладьи порубленными, подтопленными – и такое близкое спасение, как многим из них казалось, обернулось очередным страшным испытанием. Воям предстоял пеший путь до самой границы русских княжеств, десятки верст под палящим солнцем – и татарами за спиной!
Стоит ли говорить, что вернулась домой лишь жалкая горстка черниговских и смоленских воев? И ведь с тех пор доселе крепкое Смоленское княжество стало уступать воинственным литвинам, не имея сил сдерживать натиск разоряющих порубежье разбойников.
Никогда уже более оно не восстановит прежней ратной силы…
Схожая участь постигла и Киевское княжество. Князь Мстислав Романович Старый собрал весьма мощную рать в семь тысяч воев. И в отличие от прочих князей он не пренебрег поражениями ясов и половцев, да смутными, но страшными слухами из далекого Хорезма о новом могучем враге. Также не купился Старый на относительно легкие победы над передовыми отрядами татар – а потому и не пытался искать победы в открытом поле. Еще перед битвой он поднял дружину и ополчение на каменистый кряж, возвышающийся над рекой, окружив свой лагерь стеной из телег.
А где было возможно – приказал ставить и надолбы.
На глазах киевлян татары последовательно разбили половцев, галицкую и волынскую рати, смяли, сокрушили черниговские и смоленские полки. Прийти на помощь соратникам Мстислав Романович не захотел – а может быть, просто и не успел, не смог…
Но оставшись в одиночестве, киевляне три дня продержались под натиском татар. Густые обстрелы лубчитен они пережидали, спрятавшись под телегами или прикрывшись щитами. А после – отчаянно отбивали штурмы спешившихся степняков, остервенело рубя их секирами на длинных рукоятях и сбрасывая поганых со стен гуляй-города ударами палиц и копий. Татар, пытающихся поджечь телеги, разили сулицы, метко и ловко метаемые русичами, и стрелы отроков младшей дружины да черных клобуков.
Однако какую же страшную муку испытывали киевляне, глядя на воды влекущей их Калки – такие близкие, но такие недосягаемые…
Поняв, что победить силой не выходит, Субэдэй пошел на хитрость: он отправил к Мстиславу Романовичу воеводу бродников Плоскиню, пообещав ему, что если русичи сдадут оружие, то татары не прольют и капли их крови. Плоскине, присоединившемуся к агарянам со своими бродниками, еще когда те сражались с половцами, пришлось выполнять требование нойона – но он не лукавил, целуя крест на том обещании, что дал ему хитрый монгол.
Субэдэй не обманул – сложивших оружие киевлян не рубили, а начали давить, пируя на их спинах! И именно в момент расправы над киевлянами к Калке подошел отряд богатыря Александра Поповича, в числе дружинников которого были и его щитоносец Тороп, и рязанский богатырь Добрыня Золотой Пояс, и славный Еким Иванович, и прочие рязанские да владимирские ратники… Числом их было всего семь десятков витязей.
И все семьдесят смело ударили по татарам, не ожидающим появления врага и беснующимся над безоружными русичами. Стрелой вонзился богатырский клин в самую тьму ворогов, и едва ли не прорвался до ставки темников. Но теряя ратников с каждой пядью пройденной ими земли, все до единого богатыри пали в схватке с тургаудами…
Киевское княжество, потеряв большую часть своих ратников, так и не возродило былую мощь, повторив сим судьбу Смоленска.
Глава 2
Субэдэй повел заметно поредевшие после Калки тумены в земли Черниговского княжества, откуда ему пришлось спешно уходить: с северо-востока к стольному граду княжества подошло сильное владимирское войско (включая рязанскую дружину). К сбору ратей юго-западных княжеств владимирские вои не успели – на свое счастье! И счастье жителей Чернигова. Татары не решились еще на одну большую сечу – а вскоре и вовсе были разбиты булгарами в Бараньей битве. Но то уже совсем другой сказ…
Даниил же Романович, в душе сильно корящий себя за собственное малодушие, трусость и подлость, с тех пор сильно ожесточился, огрубел сердцем в борьбе с голосом совести в своей душе. И ему удалось его победить – не иначе как позабыв про жалость и сожаления…
Но с тестем с тех пор у него не было мира. Пусть не сразу, но после катастрофы на Калке Даниил Волынский и Мстислав Удатный начали вражду, длившуюся едва ли не до самой смерти Удатного. Под конец же своей жизни последний принял схизму в попытке замолить многочисленные грехи – и оправдаться за десятки тысяч сгинувших по его вине русичей у урочища Липицы да на Калке, да в прочих междоусобных войнах…
То, что Русь заметно ослабела к появлению Батыя у своих границ, во многом заслуга именно тщеславного и необычайно гордого Удатного.
…Все эти воспоминания промелькнули перед глазами Даниила Волынского после того, как он услышал предложение Михаила Черниговского, переданного галицким боярином Гордеем:
– Помоги мне в борьбе с сынами Всеволода Большое Гнездо – и я отдам тебе Галич. А татары помогут нам в сече!
При упоминании о татарах, воскресившем в памяти Даниила Романовича кошмарные картины разгрома на Калке, князь едва сдержался, чтобы не дать гневной отповеди боярину. Но, во-первых, Гордей Твердиславич был одним из немногих, кто пытался поддержать Даниила три лета тому назад. В те черные дни, когда прочие галицкие бояре после разгрома князя под Торческом изгнали его из града, переметнувшись под руку Михаила Всеволодовича – бывшего врага, предлагающего ныне союз. А во-вторых, Даниил считал Галич своей родовой вотчиной и страстно желал собрать воедино Галицко-Волынское княжество. И ведь пятью годами ранее он сумел разбить венгров и освободить заветный град, возродив могучее княжество, созданное еще отцом…
Эх, если бы могучий отец остался жив, если бы не начал пустой вражды с ляхами, из-за которой так глупо и внезапно погиб… Кто знает – быть может, сегодня старший сын Романа Мстиславича не о подачках вчерашнего врага размышлял, а привычно примерял на голову венец ромейского базилевса.
Сын порфиророжденной принцессы Анны и внук императора Исаака II Ангела, Даниил ведь имел законное право на Цареградский престол. А отцу, основавшему самое могучее в западной Руси княжество, силой забравшего Киев, много раз громившего половцев, в том числе и во Фракии (помогая ромеям), наверняка хватило бы верных воев сокрушить безбожников-латинян и поднять над Святой Софией православный крест.
Особенно после того, как франкские рыцари-крестоносцы потерпели жестокое поражение от болгарского царя Калояна.
Несбыточные мечты…
– Михаил, что же, из ума выжил? Или князю Черниговскому память отшибло, что Калку позабыл? Звать на помощь татар… Все равно, что лису прямо в курятник впустить!
Гордей, рослый и еще крепкий муж, хоть и заметно потучневший за последние годы, и сам неплохо помнил Калку – ибо был со своими воями подле Даниила в той страшной сече. Но сейчас он только хитро сощурил зеленые кошачьи глаза, да улыбнулся в рыжую бороду:
– Поганые сами ищут нашего союза. А разве остались бы они в большей силе, то обратились бы к Мстиславу Всеволодовичу, смиренно прося о мире и помощи? Да, царь агарян Батый пришел к Итилю с великим войском, раз разгромил Булгар и многочисленных союзников да прогнал половцев из степей. Но и потери в войне с булгарами и кипчаками какие понес? Зимой напал на Рязань – но постоял под ее стенами не солоно хлебавши и ушел, убоявшись владимирской рати. А уж летом, как примирились Юрий с Ярославом, взбунтовавшимся было против новоявленного базилевса, так Всеволодовичам и вовсе хватило ратников сокрушить поганых в самом Булгаре!
Чуть переведя дух, боярин продолжил – да горячо, страстно, убежденно:
– Нет уже у татар той силы, чтобы против всей мощи братьев выступать, нет – они сами то и признали, прислав в Киев гонцов с прошением о мире и союзе.
Даниил Романович согласно кивнул, вынужденно признавая здравое зерно в словах Гордея, после чего показно равнодушно ответил:
– Меня уже как-то звал на помощь один галицкий князь… Того раза мне на всю жизнь хватило, посейчас Калку позабыть не могу! Что плохого мне сделали Всеволодовичи? Отец мой был дружен с их отцом, вражды меж мной и Юрием да Ярославом нет. А вот Михаил Черниговский как раз мой враг. Пусть он татарам помогает, мне до того какое дело?
Гордей покачал головой, после чего с жаром воскликнул:
– До седин дожил, княже, а разума, выходит, и не нажил! Ты знаешь, что Юрий себя базилевсом прозвал, словно на Царьградский престол сел? Что князья земли рязанской и муромской первыми ему присягнули еще зимой – за помощь против татар. А новгородцы и Ярослав – за поддержку против крестоносцев германских. Причем новгородское вече распустили, вечевой колокол вывезли – когда такое было?! Александр же Ярославич, прозванный за победу над свеями «Невским», громит теперь литовскую чудь на севере. Полоцкое княжество он в царство Всеволодовичей уже привел, побив литовцев и женившись на Параскеве, дочери Брячислава Васильковича. Ныне же вступил и в Смоленские земли. А присягнувший базилевсу Мстислав Глебович, князь Новгорода-Северского, за помощь против татар получил от Юрия Всеволодовича Чернигов. Чернигов, принадлежавший до того Михаилу! Да вся Русь уже под Всеволодовичами, осталось только Киев забрать с Переяславлем, да Туров. И твое княжество последним останется, Даниил. Думаешь, собрав воедино все вотчину Владимира Святого, от Червонной Руси Юрий откажется? Червенские города – лакомый кусок, одни солеварни чего стоят!
Хитрый Гордей умело направил разговор в нужное русло, подразумевая, что Червенские города уже под рукой волынского князя, включая и земли Галича… А кроме того, наудачу (а то и с умыслом, боярин-то прозорлив!) надавил на больную мозоль – ведь Даниил Романович никогда не забывал, кто его мать и дед по матери. Видя, что князь молчит, размышляя над его речами, посланник Михаила Черниговского спешно продолжил:
– Подумай, княже, вот и еще о чем: как так за одно лето и свеи, и германские рыцари, и литвины вдруг всем скопом ударили по Новгороду, Пскову, Смоленску да Полоцку, а?
Тут Даниил только хмыкнул:
– Сговорились, как же еще.
– Сговорились… Только везде, где ворог ударил, там дружины Всеволодовичей его дожидались. Невский разбил свеев, внезапно ударив по стоянке их в устье Невы. Братья, напоказ враждовавшие, не только без крови миром разошлись – вспомни Липицу! – но объединившись, как снег на голову обрушились на крестоносцев, не успевших даже из-под Пскова бежать. Да походя привели к присяге непокорное Новгородское вече и стоящее за ним боярство. После чего повернули на полудень и также вместе дошли до Нижнего Новгорода. Где уже ждали их ладьи ушкуйников. И ударили по татарам в Булгаре одновременно с выступившими в поход рязанцами. Ты сам-то веришь, княже, чтобы так складно могло получиться все у базилевса-то, а? Особенно учитывая, что и Мстислав Глебович привел рати северян аккурат к началу общего похода. Ну разве так бывает?
Так не бывает, так никогда и не было…. Даниил Романович прекрасно помнил, как сыновья Всеволода Большое Гнездо (при посильном участии Удатного тестя) устроили под Липицей бойню по заметно меньшему поводу – пусть тогда Юрий и Ярослав объединились против старшего Константина. Но сейчас повод для ссоры братьев был серьезней некуда – один назвал себя ни много ни мало базилевсом (!), второй отказался присягать. Однако же то, что германские рыцари осадили Псков, вполне могло стать причиной примирения. И до недавнего времени волынский князь, пусть и с опаской, наблюдал за кратным усилением Владимира, но помня татарскую мощь, не спешил с выводами. Да и вроде не так близко к его землям было вновь образованное царство… А теперь гляди-ка – через Полоцкое княжество уже и граничат.
– Значит, Михаил считает, что Всеволодовичи есть большая угроза, чем татары?
Гордей аж поперхнулся, услышав подобный вопрос:
– Сам-то не видишь, княже? Базилевс с братом такую силу набрали, что агарян в Булгаре бьют, Русь едва ли не целиком под себя подмяли! Со времен Ярослава Мудрого кому такое удавалось?!
Даниил согласно кивнул:
– Хорошо. Допустим, я приму его предложение… За Галич. Но в его руках, помимо Галицкого княжества, есть и все Киевское. Зачем Михаилу еще и волынские вои, коли у него есть татары в союзниках?
Боярин хитро ухмыльнулся:
– Целуй крест, княже, что все, что впредь я тебе скажу, между нами останется, – коли ты откажешься от предложения Михаила Всеволодовича.
Немного поколебавшись (и поняв, что ему не стоит упреждать Всеволодовичей, даже если откажется – уж действительно больно быстро прибирают братья к рукам прочие княжества), Даниил достал нательный княжеский крест из чистого золота, после чего, торжественно перекрестившись, поцеловал. Гордей же, довольно хмыкнув (словно мысли сына Романова прочел!), жарко зашептал:
– Михаил пропустит поганых галицкими землями, в обход Поросской засечной черты и Киева. Мало ли в бывшем княжении у Ярослава соглядатаев осталось? Сам же Михаил с дружиной еще раньше к Чернигову выступит, да Мстислава Глебовича в нем осадит. Всеволодовичи, про то прознав, Мстиславу помощь пошлют обязательно. А вот когда дружины владимирские и рязанские под Чернигов пойдут, так их по пути татары-то и встретят!
Сдавило сердце волынского князя при этих словах – не продохнуть! Но быстро себя взял в руки Даниил Романович – мало ли в извечных усобицах пролито крови русичей? В том числе и его руками. Но все же ответил он угрюмо, не сдержав охватившей его горечи:
– Тогда зачем Михаилу волынская дружина?
Боярин ответил уже холоднее, и улыбка его сама собой сползла с губ:
– А сам-то не смекаешь? Во-первых, чтобы ты в спину не ударил, покуда он под Черниговом стоит. Во-вторых, потому как узнав, что объединились вы, Юрий Мстиславу большую помощь отправит – и большая рать врагов наших сгинет, ослабив базилевса и его брата.
Еще сильнее нахмурившись, Даниил довольно резко бросил:
– А хватит-то поганым силы с дружиной Всеволодовичей схлестнуться? Разве не сам ты, боярин, только что говорил, что агарянам они не по зубам оказались?
Гордей мотнул головой:
– Не по зубам, покуда последние все больше в городах, за стенами крепостными отсиживались, да набегами мелкими рать татарскую клевали. К тому же в Булгаре братья и сами воев немало схоронили… В то время как большая часть поганых на полудне били ясов и касогов, да последние половецкие кочевья в степях разоряли. Даже сейчас сил у царя Батыя будет вдвое больше, чем на Калке.
– На Калке и Михаил Черниговский с погаными бился! Нешто не помнит их силы? Нешто не помнит их коварства? Как же можно теперь их на Русь-то самим звать? И не задумывался ли о том Михаил Всеволодович, что разбив базилевса, татары уже на его княжество обрушатся, его самого на землю сырую уложат, да сверху досками обложив, пировать станут?!
Не смог сдержать гнева волынский князь при очередном упоминании Калки. Да и боярин сам также почернел лицом… Но ответил он уверенно, без всяких колебаний:
– А разве те же половцы – не поганые? Но сколько князей их звало на Русь, в свои усобицы вовлекая? Не ты ли и сам с ними союзы заключал?
Даниил горячо возразил:
– Лишь один раз – и то для того, чтобы удержать Каменец! И не я тогда позвал Котяна на помощь – его вороги мои привели, Ростислав Пинский и Владимир Киевский. Я же заключил с Котяном ряд, чтобы он половцев с моей земли увел… И на Калке я вместе с кипчаками не против русичей дрался, а с татарами. Или ты забыл, Гордей, про брань мою с куманами под Торческом, где дружину верную разбили, где сам я едва уцелел? Там ведь и твой сын пал, Гордей – твой Никитка. Али про то забыл?
Какой же яростью вспыхнули глаза боярина при упоминании о погибшем старшем сыне. Князю волынскому оттого не по себе стало – но вместо вспышки гнева Гордей неожиданно спокойно, как-то даже устало ответил:
– Я ничего не забыл, княже. Как и про то, что у меня еще трое сынов имеются и две дочери… Но я тебя в Галиче тогда только и поддержал – из-за сына. Не хотел идти под руку Михаила, на рать твою поганых натравившего… Но времена меняются. Быстро меняются, Даниил. Мне, чтобы сохранить двор и достаток для семьи, пришлось принять руку врага – так меня вроде и не задвинули, а наоборот, обласкали, привечая… И не ты ли сам тогда с войском на Чернигов пошел, первым ударив? Чем твои вои-то лучше поганых, коли не хуже половцев кровь русичей проливали, не скажешь? Молчишь? Ну молчи, княже, молчи, вижу, что нечего тебе сказать… А мне есть что. Первое: пусть царь Батый и царь Юрий друг друга режут, хоть все рати свои изведут – Михаил же в стороне окажется. И когда кончится промеж царей война, тогда сил ему хватит устоять хоть перед первым, хоть перед вторым. И второе: коли ты откажешься, Михаил Батыя на Волынь пропустит – врага оставлять за спиной князь не станет в любом случае. Всеволодовичи помочь тебе никак не успеют – татары уже едва ли не к границам Галицкого княжества откочевали. Откажешь – и первыми на тебя пойдут. А дальше Михаил Всеволодович хоть и вместе с погаными на Чернигов пойдет. Это не в передачу тебе было, княже, это мои собственные слова.
Даниил пораженно замер, а боярин, словно не замечая того, продолжил свою черную речь:
– Знаю я, что среди волынских бояр есть те, кто переметнутся под руку твоего врага, как только татары у стен града покажутся. Ты ведь тогда все потеряешь, Даниил. Побитым псом к Всеволодовичам поскачешь, коли в живых останешься, будешь сапоги их целовать да милости просить. Ну, так они великодушны – смилостивятся. Дадут крошечный городишко какой на прокорм, в нем и доживай свой век, княже… Не надейся, Михаил под стены Чернигова обманом рать владимирскую выманит с твоей помощью, сразу бы так и поступил… Ну, что скажешь?
Даниил Романович хотел много чего бы сказать в ответ: и про иуд, призывающих поганых на Русь, и про их вероломство. Про то, что татары такой силой заставят самого Михаила Всеволодовича себе подчиняться, что царь Батый – это не половецкие ханы, он придет не грабить и наживаться на распре княжьей, а завоевывать. А потому первыми на сечу пойдут вовсе не татары – а волынские и галицкие дружины, покуда агаряне своего часа станут ждать… Да с усмешкой смотреть на убивающих друг друга русичей.
Но вместо этого он лишь тряхнул головой и, открыто, благодарно улыбнувшись Гордею, воскликнул:
– Кто же в таком случае от предложения Михаила откажется? Передай великому князю киевскому, что волынская рать вместе с его выступит на Чернигов. Но прежде пусть он явно подтвердит переход Галича под мою руку, да галицкий полк мне отдаст… Тебя воеводой и поставлю.
Гордей, что-то такое прочитавший в глазах князя, на миг задумался, замер, желая спросить о своей догадке, предостеречь… Но вспомнив Калку и погибшего сына, только коротко бросил в ответ:
– Твоя воля, княже. Твоя воля… Все в точности передам.
Глава 3
Всегда задавался вопросом, почему любовные романы пишут только до того момента, как влюбленные герои поженились.
Догадок имелось множество, но основных две. Первая: для авторов свадьба есть положительный и единственный адекватный финал романтических отношений. Вторая: авторы считают, что за границей брака любовь без вариантов вытесняется бытовухой и постылой привычкой друг к другу.
Кстати, возможны и различные комбинации этих двух вариантов…
Но вот теперь, пожив немного с собственной семьей, пришел я к тому выводу, что писать красиво о семейной жизни, именно о ее быте, люди просто не умеют. Или, по крайней мере, не могут так же интересно и интригующе рассказывать, как про историю влюбленности.
Что же, последнее написать действительно гораздо проще, чтобы расписывать прелести супружеской жизни…
Вспомнить для примера хотя бы нашу с Ростиславой историю. Первый взгляд, брошенный друг на друга – мой открытый, прямой, восхищенный, жадный… И ее встречный, что был дерзким, немного недоумевающим и также немного восхищенным, а главное – заинтересованным. О первой симпатии можно было прочесть в глазах обоих – и именно глазами мы тогда вели немой, но такой красноречивый разговор… Мои говорили: «Ты настоящая красавица, я просто физически не могу отвести от тебя взгляда… кто ты, прекрасное создание?» В то время как ее отвечали: «Дерзкий дурень, тебя же накажут за столь срамные разглядывания, я ведь княжья дочка. А впрочем, коли не побоишься – смотри, любуйся… Покуда смелости хватает!»
Смелости смотреть на нее – хватало. Ловить взглядом каждый ее шаг, ласкать глазами, представляя, как подойду со спины, легонько коснусь ладонями узких девичьих плеч, как чуть привлеку к себе – только лишь для того, чтобы вдохнуть аромат волос и почувствовать, как кружится от него голова. Но вот подойти к ней, заговорить, услышать ее голос во время разговора – а не редкие, звонкие команды личным телохранителям, отданные княжной на пути вдоль Прони… На все это мне смелости не хватало. Даже скорее не смелости, а веры в себя. Ну где я, простой ратник-порубежник, а где цельная княжна Пронская? Между нами, как мне казалось, была огромная социальная пропасть, не позволяющая даже мечтать о Ростиславе…
Точнее, мечтать мне никто не запрещал, кроме меня самого. А все потому, что мечты о столь далеком объекте вожделения, находящемся в тоже время столь близко – это очень болезненные мечты… И если ты все же позволяешь своим мыслям уносить тебя в этом направлении, то в конце концов ты можешь решиться на глупость, что будет стоить тебе жизни.
А главное – твоей цели.
И потому я продолжал лишь смотреть – ловя в ответ холодные, замораживающие взгляды, в коих читалось только презрение и собственное превосходство. Конечно, они здорово отрезвляли, словно ледяной водой выбивая из души остатки романтического похмелья.
Но изредка уже я ловил на себе ее тайные, украдкой брошенные взгляды, порой не дающие мне спать. Потому что в те мгновения, когда Ростислава думала, что я ее не вижу, в ее глазах читались и сильное волнение, и немой вопрос, и сожаление – и чисто женская сердитость: мол, когда ты наконец-то все поймешь? Эти взгляды открывали мне истинные чувства княжны, так что в какой-то момент стало ясно: девушка сознательно пытается оттолкнуть меня, не хуже моего понимая, какая пропасть нас разделяет.
Но сердцу – сердцу ведь не прикажешь…
Однако вся пропасть и все отчуждение исчезли в тот самый миг, когда Ростислава горячо вступилась за меня перед князем Всеволодом, совершенно не заботясь об отцовском гневе. Это уже были не украдкой брошенные взгляды, в коих все же можно сомневаться. Это было прямое доказательство того, что гордая красавица в самом деле испытывает ко мне чувства, что я ей отнюдь не безразличен. Именно тогда я вновь увидел перед собой не безмерно далекую княжну, а умеющую страстно бороться за близкого ей человека девушку – и близким ее оказался именно я.
Наказание за дерзость от ее отца – и тут же последовавший за тем немыслимый взлет, поддержка рязанского князя, принявшего мой план, невероятное воодушевление от того, что у меня появился реальный, теперь уже действительно реальный шанс переписать историю вторжения Батыя… Это в один миг разрушило все преграды в моей голове – и я начал действовать нагло и решительно, буквально в лоб! Просто потому, что обхаживать княжну, шаг за шагом располагая ее к себе, обращая на себя ее внимание, вызывая улыбку на губах искрометной шуткой или как бы невзначай касаясь ее, хотя бы кончиков пальцев, намекая, что мечтаю о гораздо более долгом прикосновении, – времени не осталось.
И действовал я по принципу – пан или пропал. Все одно ведь двум смертям не бывать!
К моей великой радости, во время топорного и неуклюжего, прямолинейного натиска Ростислава едва ли не в открытую заявила об ответных чувствах. Иначе как еще было понять ее согласие на ночное свидание, сопряженное с огромным для княжны риском? Узнай кто о нем – и девушку могли отправить в монастырь, даже если бы между нами ничего не случилось…
Отправить за то, что обесчещена и опозорена – а ведь позор княжны распространяется и на весь ее род, на всю княжескую семью. И выдать в этой ситуации скомпрометированную княжну за простого порубежника, пусть и рванувшего в сотники – это все одно позор. Едва ли не больший позор…
И вот, случилось невозможное – мы оказались один на один в ночи, и свидетелями нашей встречи стало лишь безмолвное небо, мерцающие вдали звезды да луна. Влюбленные – и совершенно не знающие друг друга, невесть что напридумывавшие про объект воздыхания за время пути, но совершенно не готовые даже к простому разговору. А когда заговорили, то речь о будущем браке зашла едва ли не с самого начала – просто потому, что ни на какие ухаживания жизнь не оставила ни времени, ни возможности. И при всем при этом, рискуя безусловным позором и отправкой в монастырь, горячая натурой и порывистая в действиях княжна все-таки согласилась на близость… Потому что даже угроза потерять практически все, включая положение в обществе и в семье и уважение родных, не перевесили для Ростиславы страстного желания познать любовь! Любовь с человеком, ради нее – и всего княжества – засунувшего голову в пасть страшного монгольского льва.
Что же, о таком действительно можно написать книгу, заставив трепетать сердца юных читателей, еще не познавших любви, но страшно желающих ее познать, погрузив их в атмосферу романтического флера. Да, впрочем, и не только юных – ведь и вполне себе взрослые люди, состоявшиеся в браке, любят порой ознакомиться с подобным романом, вместе с книжными героями переживая их влюбленность – и вспоминая собственную.
Но что бы я сам написал о браке такого, чтобы заинтересовать читателя?
Хм-м-м, кому-то может и покажется это странным, но прежде всего на ум приходят теплые, уютные вечера, проведенные с семьей – когда тьма за окном терема, укрытым резными ставнями, накрывает детинец, а мерцающий свет дает лишь лампадка у святых образов. Особенно врезались мне в память мгновения, когда супруга, досыта накормив молоком нашего малыша, радостно агукающего и что-то совершенно неразборчиво, но так сладко воркующего на руках мамы, наконец-то укладывает его в подвешенную к потолку люльку. Тихонько покачивая в ней младенца, она едва слышно напевает – тягуче, но очень мелодично, и почему-то на ум приходит сравнение с кошкой, мурлыкающей своему котенку.
А вот после… После приходит время супружеской близости.
Когда все случилось между нами впервые – это было очень быстро (каждый раз быстро), тесно (мы оба сдавили друг друга в объятьях так, что невозможно было их расцепить), жарко – и страстно до полного беспамятства. В память врезались отдельные яркие моменты близости – но общей картины восстановить по ним невозможно.
Теперь же – теперь же все иначе. Когда супруга устраивается на ложе подле меня, она никогда не действует первой – но согревая ласковым взглядом горящих очей, она в то же время дразнит игривой улыбкой полных губ. И именно к губам я устремляюсь в самом начале, по первости искусственно робко касаясь их своими – но после целую уже жарче, нетерпеливее, легонько покусывая их. И наконец проникаю сквозь уста возлюбленной внутрь, щекоча языком ее язык, поглаживая самым кончиком ее небо… Такой поцелуй на Руси называют «половецким», и с любимой он сладок, словно глоток хмельного меда – вот только сердце от него начинает стучать еще быстрее и сильнее, разгоняя по жилам кровь.
Не отрываясь от губ, я начинаю гладить любимую – вначале довольно целомудренно, по шелковистым, мягким и густым волосам, пахнущим чем-то цветочным… Затем по покатым плечикам, еще не обнаженной спине… Но затем мои ладони устремляются к распашному вороту ночной рубахи. Она очень удобна для кормления, потому как в ней легко освободить от одежды заметно более пышную и высокую, чем до беременности, грудь. Прикосновения к ней поначалу кажутся просто обжигающими. И от них по всему телу словно расходятся электрические разряды…
А затем вниз по тонкой девичьей шее к пахнущей сладким молоком груди устремляются и мои губы.
Наконец, вдоволь наласкавшись (когда меня самого уже начинает аж потряхивать от сумасшедше-сладких мгновений близости), я вновь припадаю к устам жены, дразнящей меня шалым и одновременно с тем счастливым взглядом. В то время как руки мои начинают поднимать вверх полы ночной рубахи, скользя по гладкой, бархатистой коже стройных женских ног… Скользят вверх, пока не задирают ткань уже выше пухленьких, также заметно и приятно округлившихся после беременности ягодиц – столь ладно ложащихся в мои ладони, что их просто невозможно не стиснуть, прижимая к себе жену!
Не отрываясь от губ любимой половецким поцелуем, я привлекаю ее к себе – и каждый раз наслаждаюсь тем, что у меня впереди столь много времени (целая ночь!), что я могу позволить себе не спешить, выждать, когда супруга окончательно расслабится и сама чуть подастся вперед, словно бы говоря – «пора».
А затем мы становимся единым целым – и теперь в моей памяти отпечатывается каждый миг совершенно волшебной, сказочно сладкой близости, освещенной мерцающим огоньком лампады.
Как же восхитительно прекрасно дарованное нам Господом таинство продолжения рода!
Впрочем, понести еще одного малыша, пока женщина кормит, практически невозможно – по крайней мере, месяцев до шести точно. Поэтому пока мы просто жадно наслаждаемся друг другом… Когда это возможно.
Удивительная это штука – большие посты и постные дни. У подавляющего большинства моих современников постящиеся люди вызывают лишь снисходительные усмешки, а супружеский пост – и вовсе скабрезные шутки. Но не все так однозначно, как кажется на первый взгляд.
На самом деле Церковь во время поста призывает к посильному воздержанию (обязательному перед причастием), но отнюдь не запрещает близость в принципе. Понятное дело, что, к примеру, после разлуки, вызванной теми или иными причинами, супругам воспрещать быть друг с другом просто глупо. А порой бывает и так, что долгий, длительный пост вроде Рождественского и Великого порождает такую страсть, что лучше притушить ее супружеской близостью, чем изводить томящегося мужа (или жену) воздержанием… Но, естественно, не в первую неделю Великого поста и не в Страстную седьмицу – и, конечно, не в канун двунадесятых праздников вроде Воскресения Христова или Рождества.
Но вот что я скажу по личному опыту. Когда я вернулся из Булгара, мы с женой несколько дней не отрывались друг от друга. Однако чем чаще между нами случалась близость, тем более блеклой на эмоции и ощущения она казалась. И когда на следующей седьмице Ростислава попросила все же выдержать пост вечером вторника и четверга, я вдруг обратил внимание, что короткое воздержание возвращает близости былой накал чувств.
А ведь длинные посты, как видно, и вовсе делают ее необыкновенно желанной и практически столь же яркой на эмоции, словно и в первый раз. Заодно тренируя и силу воли…
И хотя я прекрасно понимаю, что измены и следующие за ними разводы случаются по совершенно разным причинам, все же, как мне видится, это происходит чаще всего из-за пресыщения супругов друг другом. Этим же пресыщением можно объяснить и то, что супруги привносят в свою жизнь всяческие извращения – когда безобидные с виду, вроде «неестественной близости» (хотя такой грех, к примеру, может стать причиной бесплодия) или покупок всяких там «игрушек». И до откровенно страшных грехов, кои совершают так называемые «свингеры», одним махом разрушая всю духовную жизнь супругов и все настоящие чувства.
Собственно, измена, в какую форму она бы ни была облечена, по сути своей аннулирует брак. Именно измена является первым и главным условием для развенчивания – иными словами, впав в грех блуда, один из супругов в буквальном смысле разрушает брак, подорвав духовный фундамент супружества, изначально строящегося на любви.
Тем-то и хорош пост, что за время его муж и жена успевают очень сильно друг по другу соскучиться. А это, по сути, возвращает их отношения на тот этап, когда будущие супруги только встречались, и еще ни разу не успели побыть вместе – а только мечтали о том, не гася, а лишь разжигая страсть долгими поцелуями и объятьями.
А ведь я еще не говорил о духовной составляющей поста, самой главной и важной! И к слову, на Руси в пост многие причащаются едва ли не каждую седьмицу, или хотя бы через одну… Еще не сказал я и про общую полезность поста для очистки организма, что признают даже мои современники. Правда, из-за этого многие начинают воспринимать пост лишь как своеобразную диету.
Что еще ярко отпечатывается в памяти, о чем хочется рассказать, когда говоришь о семейной жизни? От созерцания общения матери и младенца я просто млею – но так же увлеченно играть с малышом у меня не получается. Впрочем, сейчас я рад и тому, что беря сына на руки, я не вызываю его негодующих криков и слез. Я безумно рад его первым улыбкам – именно в мгновения нашего с ним общения. Пробовал и я по-своему играть с младенцем – так, например, шел ладонью к его пяточкам на указательном и среднем пальцах, приговаривая про «рогатую козу», а после щекотал, дожидаясь первой улыбки и радостного агуканья. Потом сын начинает пяточку убирать – а после вновь подает, мол, щекочи еще.
Еще в память врезалось, как я целую младенчика в пухлые щечки, и как он каждый раз открывает рот в широкой улыбке, а потом уже и тянется с открытым ртом навстречу мне. То ли поцеловать в ответ хочет, то ли съесть надоедливого папаньку. Или же, когда мамка отошла, и я остался с Севкой один, а он вознамерился заплакать, я начал аккуратно дуть ему в лицо. Он раз отвернулся, два, три – а потом уже и с улыбкой, и вновь понятно, что он играет со мной. А после малыш и сам забавно надул щечки и попытался дунуть в ответ, заплевав неосторожно приблизившегося папку.
О чем еще бы я рассказал на страницах книги? Сам не знаю. Конечно, в супружестве уже нет той загадки, интриги, волнения чувств и томящей душу неопределенности, кои так легко описать в любовных романах. Конечно, когда ты живешь рядом со своей женой, помимо ярких эмоций есть и много быта – и детских коликов, и ночного плача малютки, и плохого настроения невыспавшейся, уставшей жены. Это перед тем, как пожениться, влюбленные зачастую проводят вместе только досуг, стараясь именно отдохнуть поярче и поинтереснее. А тут, как ни крути – совместная жизнь.
И одним из ярких ее моментов для меня является готовка.
Моя красавица, увы, готовить особливо не умеет. Княжна, все дела… Хотя вышиванием княжон с самого детства запрягают, но готовка – это вроде как дело челяди. И нет, мужики здесь сами себе не готовят, в отличие от дружинников – но и те только в походе.
Но ведь и я не совсем обычный дружинник – гастрономические пристрастия у меня для местных довольно необычные. И хотя я привык к местной кухне (далеко не все так плохо и однообразно – по крайней мере, у воинов), все же захотелось мне как-то шашлычка. Самого обычного, свиного шашлычка, замаринованного с луком, солью и перцем, да вылежавшегося в горшке хоть пару-тройку часов, чтобы напитался вкусом. Местный аналог, «верченое» на вертеле мясо – это, как правило, тушка целиком, посоленная лишь сверху и ни капли не замаринованная – шашлыку, ясен перец, проигрывает во всем.
Мангалов у русичей нет – но соорудить эрзац-мангал из камней или даже саманного кирпича дело недолгое и нехитрое. Но для начала нужно было найти мясо – а где его искать? Правильно – там, где его готовят.
А готовят не на кухне, а в смежной с нашей горнице, располагающейся, в свою очередь, над подклетом, в котором хранятся все запасы. Так вот, оказавшись на «кухне» (все-таки буду так именовать ее по привычке), я попросил раздобыть мне свиной шеи добрый кус – и много репчатого лука. Но во время разговора я невольно обратил взгляд на большую русскую печь – и все в голове моей сошлось.
Чем, ё-моё, это не тандыр?!
Нет, в классическом понимании их равнять нельзя – потому как печь заметно более удобна и функциональна. Мне всего-то и потребовалось заранее уложить внутрь ее пару примерно одинаковой высоты камней у дальней стенки и у самого зева, дождаться, когда угли прогорят до состояния ярких и мерцающих – после чего уложить сверху нанизанные на толстенькие заостренные ветки куски замаринованной шеи. Правда, в печи шашлык готовится практически в два раза быстрее – но так я же это учел, понимая, что жар идет не только от углей, скворчащих при падении на них жира, но и от накалившейся печи.
Так что в тот памятный вечер я и моя супруга наконец-то насладились таким родным мне и совершенно неизвестным у местных яством (как мне тогда казалось), заодно сняв все вопросы типа «А что мужик делает у печки?»
Однако же моим кулинарным «чудачеством» заинтересовался сам князь рязанский Юрий Ингваревич, в чьем тереме мы, собственно, с Ростиславой и квартируем. Князь вкусно откушать тоже не дурак! Так вот, когда он попробовал приготовленный на бис шашлык, то я с некоторым удивлением от него узнал, что у ромеев есть схожее блюдо, приготовленное из замаринованной свинины. Только нарезают его меньшими кусочками. После чего Юрий Ингваревич решил удивить меня ромейскими изысками – и на очередной трапезе с князем меня угостили традиционным византийским (ну, то есть греческим, нет здесь такого понятия, как «Византия») блюдом «крео какавос». В нем были те самые кусочки маринованной с луком и специями «верченой» свинины, политые сверху кисло-сладким соусом из винного уксуса и меда. А еще нут – вареный, а после обжаренный в оливковом масле с мелко нарезанным укропом. Очень редкое в здешних местах бобовое, известное на Руси как «грецкий горох».
Так вот, если мясо мне просто понравилось (действительно, весьма недурной аналог местного шашлыка), то нут… Ну кто бы мог подумать, что вкус молодой картошечки так точно повторится в «крео какавос»? А ведь я же из еды более всего тосковал по родной картошечке!
Откушав нута и загоревшись распотрошить и так невеликие княжьи запасы «грецкого гороха», я решил сразить его блюдом, уже стопроцентно никем не изобретенным в тринадцатом веке. А заодно еще раз удивить супругу кулинарным изыском, так и напрашивающимся на готовку при виде русской печи.
Ради такого дела я даже выгнал всю челядь с «кухни», желая до поры до времени сохранить рецепт втайне.
Итак, взяв в руки классический чугунок, первым делом я неспешно, под треск горящих в печи полений нарезал подчеревочное сало. Максимально тонкими полосками (как получилось, понятное дело) – и максимально острым ножом. Выстлал ими дно чугунка и как смог – стенки. После чего мелкими полукольцами покромсал две головки репчатого лука, уложив их сверху сала. Следом отправилось несколько средних, чуть меньше шашлычных, кусочков говяжьего костреца, кои я еще и чуть примял кулаком…
Телятину здесь не едят, к сожалению. По вполне, впрочем, понятным причинам – начав забивать молодняк, люди сильно проредят и так невеликое у местных поголовье коров. Правда, со временем практический запрет перешел в устоявшуюся и нерушимую традицию.
Но в моем блюде что говядина, что телятина – все едино. Мясо растушится едва ли не в ноль! Следующим слоем вновь лег лук, следующим – вновь говядина, и вновь лук, и вновь говядина… И вновь лук. Сверху я все густо посолил не менее чем четырьмя крупными горстями (примерно на столовую ложку) соли – и вывалил кучу сливочного коровьего масла, нарезанного брусками. По моим ощущениям – две стандартные пачки из моего будущего. Обязательного для рецепта сахара на Руси нет. Поэтому следом отправилась жгучая смесь из примерно четырех ложек кисло-сладкого соуса (винный уксус и мед напополам), мелко нарезанного чеснока (целой головки), воды (не больше половины кружки), а сверху я все посыпал дробленым в ступке черным перцем.
После чего закрыл крышку чугунка и специальным ухватом отправил его в печь – к хорошим, жарким углям, запечатав печку заслонкой.
Томиться в печи «мясу по-кремлевски» не менее двух, а лучше и все три часа, учитывая, что все же говядина.
И вот именно в тот самый миг, когда я достал дрожащими от возбуждения руками чугунок (с помощью ухвата, понятное дело), открыл крышку, и мне в нос ударил просто дикий аромат томленого мяса, когда я увидел уже колечки аппетитно-коричневого, словно бы зажаренного (на самом деле тушеного) лука и чуть покрывающий его сверху сливочно-мясной сок…
В этот самый миг в горницу буквально вбежал отрок из младшей дружины Первак, взволнованным голосом воскликнув:
– Воевода, тебя князь кличет!
По одному только внешнему виду дружинника, его бледному лицу и горящим лихорадочным возбуждением глазам (вой сей из недавнего пополнения, единственный свой бой принял на стенах Рязани во время осады татарами) я понял, что случилось нечто экстраординарное.
Отправленные в степь дозоры обнаружили возвращающихся с Кавказа татар?
– Беда, воевода! Михаил Черниговский в союзе с Даниилом Волынским на Чернигов пошли, Мстислав Глебович рязанцев на помощь кличет.
Глава 4
Бату-хан с обманчиво отчужденным выражением лица смотрел на то, как мимо холма, на который он напоказ лихо взлетел на белоснежном арабском жеребце, неспешно следует все еще весьма многочисленная конница монгольских тумен. Теперь, правда, сильно разбавленная покоренными касогами (их меньше всех), асутами и грузинами. А также уцелевшими после разгрома последних очагов сопротивления половцами – и бродниками, силком поставленными в строй. Выбора у последних не было – как, впрочем, и у покоренных…
По-разному сложилась военная судьба темников прошедшим летом. Так, еще при приближении Бучека к владениям асутов, многие мелкие нойоны этой земли поспешили склонить головы перед чингизидами. По совету отправившегося вместе с Бучеком Байдара, чей тумен потерял большую часть нукеров под Переяславлем (и остатками которого усилили тьму сына Толуя), темник решил обласкать поддержавших его нойонов и поберечь их нукеров. А потому переметнувшиеся асуты сражались с соплеменниками не в одиночку, но вместе с кипчакскими конными лучниками и даже с батырами-хошучи, скрепляя воинское братство с монголами.
Часть нойонов асутов, впрочем, сумели объединиться перед лицом новой опасности и мужественно бились за свою землю, отступив, в конце концов, в горные крепости. Львиная доля врагов укрылась в Магасе – отлично защищенном скалами и каменными стенами стольном граде. Но большинство родов асутов или погибли, сражаясь и умирая в одиночку, так и не переступив через гордость и неприязнь к соседям, или же отдали уцелевших батыров в монгольский тумен.
Правда, добить запертого в своем логове асутского барса не удалось – умница Байдар, коему поручили сокрушать крепости горцев, только начал разворачивать осадные орудия перед мощными стенами Магаса, как до Бучека дошла страшная весть о разгроме ларкашкаки в Буларе. Сын Толуя тут же поспешно вывел свой тумен из земель асутов, вернувшись в степь. И включив в свою рать две тысячи отборных батыров асутов в сверкающих на солнце пластинчатых панцирях. Кроме того, грузинские мтавары, пережившие очередной удар монголов три года назад, по приказу Байдара спешно прислали полторы тысячи конных батыров-азнаури. Прислали бы и больше – но темник действительно очень спешил, а потому ушел в степь, не дожидаясь оставшихся подкреплений.
Заметно сложнее обстояло дело с покорением касогов у Гаюка и Шибана. Гаюк, в сущности, проиграл первое сражение при переправе через Кобан, что сбило спесь с сына кагана и заставило действовать с тесной спайке с Шибаном.
А вождь касогов Тукар дал захватчику еще две тяжелые битвы. В одной он подловил следующий впереди тумен Гаюка в ловушку, перегородив ущелье, в которое втянулась тьма, искусно укрытыми ямами с кольями. А когда «змея» походной колонны монголов уткнулась в эти ямы и замерла, потеряв на окровавленных кольях несколько десятков кипчаков, заросшие лесами склоны ущелья взорвались диким волчьим воем!
Пешее ополчение – фэкъолы, батыры-уорки (родовая конница мелких касожских нойонов) и отборные всадники Тукара, закованные в пластинчатую броню по типу аланской – все они яростно обрушились на тумен. Касожская конница стальными клиньями разрезала запертую в ущелье монгольскую «змею», в то время как пешцы, окружив всадников, принялись истреблять их, давя со всех сторон. Но и окруженные татары рубились храбро – не важно, монголы или покоренные. Никто из них не рассчитывал на милость горцев, да и вера в помощь тумена Шибана не покидала сердца нукеров…
И младший брат Батыя не подвел.
Поняв, что впереди идущий тумен попал в засаду, Шибан не растерялся: к голове он отправил всех батыров-хошучи, имеющих хоть какую-то броню, пусть даже легкую – а также уцелевших хорезмийских гулямов, переданных под его начало. Лучников же он частью спешил, частью и вовсе отправил конными в лес, растущий по обе стороны от дороги. В нем, как оказалось, можно укрыть целое касожское войско.
Удар бронированных татарских всадников спас Гаюка от разгрома, а когда монгольские и кипчакские лучники обстреляли фэкъолов со спины, атаковав из леса, то последние и вовсе дрогнули, поверив, что их окружили. Именно мощные составные луки степняков и их скорострельность выиграли эту битву – уж больно убийственным оказался первый же залп, обрушивший тысячи срезней на незащищенные спины касогов. Целиться татарам не было никакой нужды – горцы, окружившие нукеров Гаюка, стояли столь плотно, что ни одна стрела не пропала даром.
Тукар, видя, что разбить монгольские тумены поодиночке не вышло, вывел из схватки своих лучших воинов, за ними начали разбегаться ополченцы – а нойоны касогов принялись прорываться во главе остатков своих дружин. Но четыре нойона пщы остались со своими батырами уорками в этом ущелье навсегда, прикрыв собой отход собратьев.
Огромные потери понесли обе стороны…
Тумен Гаюка сократился на три пятых, пал в схватке Кюльхан, сын Чингисхана, пришедший на выручку племяннику во главе гулямов и хошучи: случайная касожская стрела погасила свет в его глазах.
После боя Шибан был готов развернуть оставшихся нукеров и покинуть эту неприветливую и непокорную землю, жители которой предпочитали сжигать свои селения и прятаться в лесах и горных долинах. Но Гаюк, по сути потерпевший поражение и будучи не в силах справиться с унижением, упросил Шибана продолжить поход и добить остатки войска Тукара. Тем более, что и последний потерял не менее половины своих людей – и как удалось монголам узнать, касожский вождь был вынужден идти достаточно медленно, прикрывая бегство своего народа в горы. Огромный обоз растянулся на многие версты по ущельям, женщины, старики и дети выбивались из сил, чтобы оторваться от страшного преследователя, но обоз с их пожитками, а главное, запасами еды, очень сильно замедлял беженцев. И монголы то тут, то там встречали множество сброшенных с троп и разбившихся о скалы телег, от которых просто избавлялись в случае поломок.
Шибан поддался на уговоры сына кагана – и тумен чингизидов нагнал косогов в долине горной реки, именуемой местными Сусан. Здесь Тукар дал захватчику последний бой.
Вождь касогов уже не прибегал к уловкам – выстроив пешее ополчение в горловине ущелья, по которому уходили беженцы, он просто прикрыл фэкъолов всеми уцелевшими лучниками, поставив родовую конницу уорков на крыльях своего войска. Позади же пешцев замерла гвардия Тукара, став последним рубежом обороны касогов – и одновременно с тем перекрыв ополченцам путь к бегству.
Битва началась с продолжительного обстрела касожской рати татарскими «хороводами». Неизвестно, сколько срезней оставили в той схватке кипчакские и монгольские лучники, перебив всех до единого касожских стрелков и понеся при этом сравнительно небольшие потери, – но чтобы проломить строй измученных обстрелом фэкъолов, чингизидам пришлось бросить в схватку хорезмийцев. И клин бронированных хасс-гулямов действительно сумел развалить довольно густой строй ополченцев, все же не умеющих грамотно противостоять тяжелой коннице. Но атаку едва ли не лучших батыров монгольских тумен остановил встречный удар гвардии Тукара.
И дикая сеча продолжалась, как кажется, несколько часов…
Но когда уже монгольские хошучи, вдвое расширив прорыв хорезмийцев, начали плечом к плечу с гулямами теснить уцелевших телохранителей Тукара… Когда последние конные уорки, не выдержав пытку бездействием и обстрелом, что продолжился на крыльях, бросились в самоубийственную атаку – и пали в неравной схватке с татарами… Когда дрогнули уцелевшие фэкъолы, уже окруженные со всех сторон врагом и скалами… Тогда вождь касогов вскинул руку в прощальном жесте, подавая соратникам сигнал, и сверху на узкое горло ущелья обрушился вал бесчисленных камней, летящих с отвесных скал! Хороня и последних гвардейцев Тукара, и сражающихся вместе с ними гулямов и хошучи…
Как видно, вождь касогов придумал это заранее – но не успел вовремя устроить обвал в ущелье. И чтобы выиграть время своему народу, он пожертвовал и собой, и войском – и спас-таки женщин и детей!
Похоронив под камнями и монгольскую победу над касогами…
Три тысячи нукеров пало в упорной схватке. И едва ли не треть – во время обвала. Лишившийся практически всех тяжелых всадников, Шибан был готов растерзать Гаюка, но сын Угэдэя и так сломался от позора и разочарования. После ущелья горной реки Сусанн он буквально потерял веру в себя – и когда Батый явился с остатками нукеров из Булара, то Гаюк даже не попытался оспорить его право быть ларкашкаки похода.
В отличие от Мунке.
Старший сын Толуя и брат Бучека действовал не менее успешно, чем последний. Гоня кипчаков до полуострова Таврика (именуемого так греками), он свободно провел свой тумен узким перешейком, омываемым водами двух морей. Уцелевшие половцы дали решающий бой в ущелье Таткар – но куда им было до мужества касожских волков! Боевой дух когда-то смертельно опасных кочевников был уже давно сломлен, а времена, когда они громили торков и печенегов, остались далеко в прошлом… И даже наличие в их отрядах бронированных всадников, перенявших боевые традиции орусутов и асутов, не спасли кипчаков от чудовищного разгрома!
Особенно отличились в той схватке бродники, действующие на острие тумена Мунке, – они питали к половцам давнюю ненависть и страстно желали своей храбростью заслужить милость чингизида. Что же, темник был не против поощрить верных союзников, отдав им богатую долю добычи и половецких женщин на утеху, но отпускать от себя бродников он не собирался.
Уцелевшие половцы были насильно включены в тумен.
И лишь горстка выживших непокоренных вместе с семьями была блокирована татарами на безымянном горном плато. Там они все и остались… Умерев кто от бессилия, кто от голода и жажды. А кто-то решился пойти и на прорыв – но сгинул в последней неравной схватке.
Именно Мунке, доведший свой тумен до полной численности за счет отправившихся с ним бродников и покоренных половцев, вознамерился оспорить право Батыя быть ларкашкаки, главой Западного похода. Тем более, что он рассчитывал на поддержку брата Бучека, также добывшего победу и собравшего полную тьму!
Вот только старший брат переоценил свое влияние на младшего – и наоборот, сильно недооценил здравого и рассудительного, к тому же весьма образованного Байдара. Узнав о поражении и гибели Субэдэя, Орду, Берке и Аргасута в Буларе, последний пришел в весьма сильное волнение. В голове Байдара долго не укладывалось, что орусуты смогли переиграть Старого лиса, что они решились ударить по Булару – и что сделали это так быстро, да еще такой великой силой! Но приняв смерть истинного вождя орды, к слову которого прислушивались все без исключения чингизиды, сын Чагатая высоко оценил северного врага… И обсуждая все свои переживания и мысли с Бучеком, он сумел убедить его, что сейчас любая распря смерти подобна – и что орусутов теперь необходимо победить любой ценой. Ибо они смогли не просто отразить татарский натиск – но и разбить монголов в нескольких битвах. И ныне выиграть у столь мощного врага возможно, лишь объединив все усилия, все тумены под единым началом…
А этого не случится, если внуки Чингисхана устроят распрю. Ведь кто бы ни решился оспорить права Батыя на его положение ларкашкаки, Шибан обязательно поддержит родного брата!
Так оно и случилось. Но в итоге на малом курултае уцелевших чингизидов гордые слова Мунке, обвиняющего Бату-хана во всех бедах орды, не нашли поддержки ни у сильно осунувшегося, едва ли не растоптанного собственными неудачами Гаюка, ни у задумчиво и тяжело смотрящего на старшего брата Бучека. Сам Батый молчал – зато вскинулся Шибан, схватившись за саблю! А Байдар, самый вдумчивый и миролюбивый среди родни, мягко удержал Шибана, положив свою ладонь на сжимающую саблю кисть двоюродного брата, после чего спокойно и рассудительно ответил старшему сыну Толуя:
– Бату не виноват ни в том, что мы не смогли одолеть орусутов зимой, ни в том, что им удалось нанести ответный удар летом – и победить. Именно Субэдэй‑багатур предложил напасть на землю северных воинов только после того, как лед покроет их реки и станет дорогой. Именно Субэдэй настоял на том, чтобы мы разделили тумены и разбрелись в стороны, отдалившись друг от друга на такие великие расстояния, что уже никак не могли прийти на помощь терпящему бедствие брату. Но за это Старый лис уже понес свое наказание, приняв честную смерть в схватке с орусутами. Однако же, обвиняя Бату-хана в трусости, Мунке, ты тем самым прямо говоришь, что лучше бы ларкашкаки похода принял смерть от рук нашего врага. Тем самым позволив кагану Юрги насладиться всеми гранями победы над монголами, насладиться смертью нашего вождя… Ты представляешь, Мунке, как смерть Бату вдохновила бы всех наших врагов? Каким плевком она стала бы для всех потомков Чингисхана, чем обернулась бы для Угэдэя, нашего кагана?!
Мунке замолчал, удивленно и даже несколько растерянно смотря на родного и двоюродных братьев, а между тем взял слово и Бату, дождавшись нужного мгновения:
– В тебе, сын Толуя, говорит гордость и злость. Но я понимаю твою злость, я и сам очень зол на нашего с тобой общего врага. И согласен с Байдаром – мы должны отомстить орусутам за поражение!
Немного помолчав, Бату продолжил:
– Мои лазутчики успели донести мне перед самым ударом врага, что каган Югри начал объединять всех нойонов под своей рукой. Это делает его очень опасным для нас противником, и я сам успел познать его мощь в Буларе… Но далеко не все нойоны орусутов согласны объединяться и служить Югри. Мы должны этим воспользоваться! Мы заключим с этими нойонами союз, придем в их земли – и вместе дадим бой нашим общим врагам. И пусть орусуты режут орусутов у нас на глазах, пусть наши нукеры сохранят свои жизни – когда настанет наш час, мы сметем и победителей этой войны, и проигравших. И тогда земли орусутов познают монгольскую ярость – мы уничтожим саму память о тех, кто отнял жизнь Субэдэя и его батыров!
Такой призыв невозможно было оставить без внимания – и все присутствующие, даже Мунке, единодушно отозвались на него древним кличем:
– Хур-р-р-р-а-а-а!
Понимая, что уже практически победил, Бату приблизился к Мунке – и с легким нажимом закончил свою речь:
– Меня назначил ларкашкаки похода наш великий каган, Угэдэй. Только он вправе изменить это решение – а разве ты готов идти против воли кагана, Мунке?
…Старший сын Толуя не был готов – и потому отступил. Тогда… Впрочем, после попытки перехватить власть над уцелевшей ордой, Мунке с тех пор ни разу не проявлял неуважения к Бату и не пытался тянуть на себя одеяло.
И это было вовсе неплохо… Хотя еще как настораживало!
…Бату-хан, после стремительного бегства из Булара вновь привыкший к седлу и практически позабывший о роскошном походном шатре, смотрел на свое разношерстное воинство с высоты возвышающегося над местностью кургана. Тридцать тысяч нукеров, три полноценных тумены, львиную долю которых составляют кипчаки – вчерашние враги, ненавидящие их бродники, ненавидящие друг друга асуты, собранные Бучеком из разных родов, грузины, тюрки, остатки хорезмийцев и китайцев… И сами монголы, связующее звено, едва ли не скелет такого сложного организма, как кочевая орда.
Так вот, пока они идут землями нойона Михаила, прозванного орусутами «Черниговским», и вынуждены делать вид, что татары для нойона есть лучшие, самые добрые и надежные союзники… Также под страхом смертной кары ларкашкаки запретил нукерам грабить, насиловать и убивать местное население. И если исправно поставляемой Михаилом еды не хватает – то покупать за золото и серебро, если есть. Или же выменивать…
Но это только пока татары ведут себя тихо, стараясь не насторожить внезапного союзника. Сил у того немного, не более шести тысяч батыров Киева и Галича, да еще три с половиной привел с собой другой нойон, Даниил. Десять тысяч – совсем немного против Югри! Но вполне достаточно, чтобы выманить русского медведя из лесной берлоги – и разбить его рати по частям…
Вот только Михаил сильно заблуждается, рассчитывая, что втрое превосходящее его рать монгольское войско выиграет все битвы едва ли не в одиночку, теряя нукеров в схватках с упорным и стойким врагом. Нет, не ему приказывать ларкашкаки Бату-хану! И потому, когда дело дойдет до сечи, то вперед помчит как раз дружина «союзника»… А когда сечь закончится и обе стороны уже не смогут оказать татарам сопротивления – вот тогда они и познают на себе всю ярость монгольского возмездия!
Глава 5
…– Славные мужи путивльские! Знаю я, что многие ваши ратники не вернулись из похода в Булгар. Знаю я и то, что вы не желаете терять воев в княжеских усобицах. Знаю также, что Мстислав Глебович уже посылал за помощью в ваш град, и малая дружина с князем отправилась в Чернигов… Но если среди вас есть еще те, кто желает пойти вместе с нами на выручку стольного града, кто имеет коня или же обучен верхом ездить, тот пусть вперед выходит! Лошадей у нас заводных много, всем желающим по коню достанется.
Глядя на то, как из действительно небольшой толпы мужей, явившихся на вече по призыву Коловрата (поставленного Юрием Ингваревичем первым воеводой рязанской рати), выходит вперед горстка воев, я подумал, что нужно было замутить хоть небольшую рекламную акцию. Типа – у кого конь выживет, тому его оставим! Но тут же я прикинул, что пошедшие в нашу дружину ради коней ратники будут их очень беречь, и такое пополнение выйдет не особенно боеспособным.
На призыв Мстислава Глебовича Юрий Ингваревич откликнулся без промедлений. Однако учитывая потери дружины в Булгаре, а особенно – в бою с туменами Субэдэя и гвардией тургаудов, большого войска князь отправить в Чернигов уже не смог. Всего тысячу ратников дал нам княже – ровно половину отряда своих гридей. Семь сотен отроков младшей дружины, конных стрелков в кольчугах, через одного новичков – как Первак. Да три сотни тяжелой боярской конницы, обученной кушировать не хуже ливонских рыцарей. Но тут также стоит понимать, что более половины этого отряда – снаряженные боярами вои, чье вооружение, и прежде всего броня, уступает пластинчатым панцирям старших дружинников.
Обоза мы не стали собирать в принципе, чтобы как можно скорее явиться на помощь Мстиславу Глебовичу, не ограничивая себя скоростью движения часто ломающихся телег. Хотя и сентябрь, и бездорожья еще нет – но рисковать не стоит. Не без моего посильного участия князь разрешил нам взять как можно больше заводных коней (благо, что в трофеи нам досталось немало монгольских и половецких кобыл), повесив на них торбы с ржаной мукой и овсом да солониной.
Но коней мы набирали с избытком также и для того, чтобы их есть. На роль «живой консервы», естественно, отбирались самые невзрачные лошадки. Все по заветам князя Святослава! Встали на привал – и если солонина кончилась, забили одного коня десятка на три воев, нарезали кусками, желательно потоньше. Ломти мяса нанизали на прутья – и вперед, жарить на костре! После раскрыли горлышко мешка с мукой, сделали в нем углубление и залили в него немного воды – прямо в мешок. Посолили сверху, помешали получившееся тесто, сделали комок. Немножко сухой мукой обсыпали, растолкали до лепешки толщиной примерно полсантиметра, может, чуть больше – и на угли сверху бросили, как те белесым пеплом покроются.
К моему удивлению, лепешки получаются очень даже недурственными на вкус и весьма похожими на гренки. Как если мякиш свежего черного хлеба обжарили бы на сковороде – внутри тесто пропекается и остается мягким. А сверху аппетитно хрустит на зубах…
Но вот эрзац-шашлык в форме тонких слоев мяса оставляет желать лучшего. И потому я как-то рискнул и пошел дальше – за эрзац-стейком! Правда, тут многое зависит от мяса, что тебе досталось – но, нарезав для себя относительно равный по толщине кус (сантиметра полтора – и я, кстати, так и не смог понять, что именно мне досталось!), я все же как-то рискнул и кинул его на угли к лепешкам.
Готовил минут по пять примерно с каждой стороны – причем ведь мясо-то особо и не пригорело. Наоборот, на стейке образовалась вполне себе аппетитная золотистая корочка. Сняв получившееся «блюдо» с углей, я посолил его и запечатал лепешками с обеих сторон, подождал минут пять.
Получилось…
Получилось повкуснее эрзац-шашлыков. Но, конечно, очень далеко до полноценных стейков! Мне явно не хватало сливочного масла с чесноком, обтереть сверху, как только пожарится – да и от выбора мяса зависит ведь очень многое. Так что вышло жестковато – но зато кусочек неплохо пропекся, да и сока в нем оказалось достаточно. А уж какими вкусными получились лепешки, напитавшиеся им! М-м-м… Я остался доволен экспериментом.
А показателем того, что он действительно удался, стал тот факт, что гриди принялись таким же образом готовить свое мясо. Буквально за пару дней рецепт разошелся по всей дружине – это ли не кулинарный успех?!
Н-да, «мясо по-воеводски» действительно быстро пошло в народ…
Впрочем, стейки стейками, но когда хватает воды, то есть останавливаемся мы на берегу реки или озера, то покушав конины на углях перед сном, на ночь мы ставим вариться кости животин с оставшимися на них кусками мяса. Дозоры поддерживают огонь в кострах всю ночь, и утром мы наслаждаемся пусть не шурпой – но вполне себе жирным и наваристым, густым маслянистым бульоном. Особенно отлично согревающим после уже довольно-таки промозглых ночей.
Так что, как оказывается, верховыми можно путешествовать и без обоза. Особенно когда движешься по земле собственного княжества или союзника – и при любой удобной возможности покупаешь у местных свиней, овец или бычков, а также зелени и круп, разбавляя меню с поднадоевшей кониной…
Понимая, что тысяча воев – подкрепление не самое маленькое, но в то же время явно не решающее, из пятисотенного отряда владимирских воев, стоящего в Рязани, Юрий Ингваревич также отдал нам всех конных, триста гридей. Вообще, после победы над Булгаром, княжеские рати пришлось распускать: люди устали, выжившие сильно истомились разлукой с семьями – а ополченцам-крестьянам еще и сбор урожая предстоял. Причем вои понимали, что просто обязаны помочь семьям тех, кто в сечах отдал свою жизнь. А потому князья земли Рязанской, обновив личные дружины проявившими себя молодыми воями, оставили подле себя только гридей да относительно небольшие отряды владимирских ратников в самых крупных городах. Относительно небольшие еще и потому, что даже лишних пятьсот ртов – это, как ни крути, дополнительная нагрузка на и так поредевших крестьян, кормильцев наших.
Собственно, с Мстиславом Глебовичем в земли северян также ушло пять сотен дружинных Владимира – подкрепление от базилевса, поддержавшего «своего» князя на Черниговском престоле. К слову, с занятием стольного града у бывшего князя Новгорода-Северского никаких проблем не возникло: вернувшись из похода со всем войском, он подступил к граду, не отпуская от себя дружины соратников и родичей. Намек черниговцы поняли и послушно приняли Мстислава Глебовича, только после вокняжения распустившего удельных князей-вассалов.
И теперь вои Юрия Всеволодовича в землях северян выполняют сразу две важные функции. С одной стороны, они являются неслабой военной поддержкой Мстиславу. Можно даже сказать, они стали его «варангой» – этакой императорской гвардией на манер ромейской, не способной на предательство. Но с другой – владимирцы демонстрируют всем (в том числе и новоиспеченному князю), что Чернигов ныне под рукой базилевса. Типа оккупационный гарнизон – чтобы никто не забывал, что северяне вошли в его царство…
Однако же Михаил Всеволодович, сидящий на текущий момент в Киеве, предупреждения не понял. Точнее, понял – но по-своему, собрав весьма могучую рать для штурма первоклассной Черниговской крепости.
Жизнь дураков ничему не учит… Ну ничего – мы будем очень стараться быть хорошими, даже отличными учителями!
Наша дружина, насчитывающая всего тысячу триста ратников, пошла в Чернигов порубежьем, вдоль границы княжеств. По дороге удалось заскочить и в Елец, повидаться с матушкой Егора, передать ей дорогих гостинцев да расшитый руками невестки шелковый платок… Ох уж и слез было, и причитаний, и расспросов! Насилу вырвался…
Повидался я и с Микулой. Верный соратник и настоящий друг, после похода в Булгар наконец-то вернувшийся к семье с прочими елецкими ратниками. Причем северянин вырос до сотника-воеводы, заменив собой павшего еще зимой предшественника, Твердислава Михайловича. А потому в этот поход старого соратника (и настоящего друга) я уже взять не смог – к своему вящему сожалению…
А вообще, Юрий Ингваревич разрешил нам набирать в дружину воев, стоящих в малых, но довольно многочисленных пограничных крепостцах. Правда, не более четверти от общей численности. Но учитывая, что вернувшись из Булгара князь в полтора раза усилил гарнизоны порубежных крепостей и застав собственными младшими дружинниками и бывалыми ополченцами-порубежниками, коих он также привлек на службу, нам удалось собрать еще четыре сотни опытных «погранцов». Не нарушая при этом службы регулярно меняющихся в степи сторож, чья задача – вовремя разглядеть приближение татар, возвращающихся с Кавказа, да успеть упредить жителей и князя.
К слову, летом и осенью поганым на Руси будет едва ли не сложнее, чем зимой: крестьяне смогут найти себе убежища в дремучих лесах, пережидая пришествие агарян. При этом не рискуя замерзнуть и быть съеденными волками, сбивающимися в стаи именно зимой. А съестные припасы, что не удастся взять с собой, вполне возможно без промедления закопать в незамерзшую землю за околицей собственного дома… Ведущие же к столице дороги можно множество раз перекрыть засеками, изматывая врага регулярными засадами лучников. Один в один, как эрзя Пургаса в своих лесах выбивала нукеров Орду-Эджена, успешно замедляя движение монгольского тумена.
По разработанному и обговоренному заранее плану обороны дружина княжья и городской полк не станут покидать Рязани. Наоборот, к стольному граду стянутся гарнизоны порубежных крепостиц, дружины удельных князей и ополчение из беженцев, отступающие от поганых. Благо, что с добытыми в Булгаре трофеями воев вполне можно будет и вооружить, и раздать какую-никакую броню.
И кстати, моя идея с импровизированным юшманом также пошла в массы. Многие вои, как я успел заметить, ныне щеголяют в смешанной кольчато-пластинчатой броне.
Так вот, сев в осаду с большой ратью в стольном граде, чьи стены уже успели обновить, Юрий Ингваревич вполне сможет выдержать несколько татарских штурмов. Даже с учетом того, что китайские пороки вновь разрушат стены – пороха у монголов теперь нет однозначно! А как без него бороться со «стеной щитов» русичей спешенным степнякам?
Переждав же несколько штурмов, рязанцы дождутся, когда из Владимира подойдет по Оке судовая рать и многочисленное конное войско братьев Всеволодовичей, следующее берегом реки. Причем даже если владимирская конница и не станет приближаться к осаждающим град татарам, встав в Переяславле-Рязанском, то пехота запросто причалит к пристаням стоящего у самой реки града. Между прочим, новгородская дружина, включая и балистариев, и отряды пеших бояр-секироносцев, целиком осталась в столице царства и ее окрестностях. Благо, что на севере у нас теперь нет сильных врагов – а владимирская земля богата хлебом, и в отличие от рязанской, татары до нее не дошли.
И кстати, водным путем можно будет также эвакуировать и гражданское население града. Но это все преимущества обороны летом – ну и теперь уже осенью.
…Добравшись до земель Чернигова, мы развернули свой отряд до двух с лишним тысяч ратников, с учетом присоединившихся к нам ковуев, расселенных в Посейме, и небольшого отряда дружинников из Курска. Потом рать разбавили подкрепления из Ольгова, Рыльска, Выри и Зартыя – и вот, наконец, мы прибыли в Путивль. Призвать добровольцев, точнее, «охотников», как их здесь называют. Да дать отдохнуть хотя бы полдня людям и животным, поесть горячей еды и подковать коней.
Вряд ли наша рать уже вырастет значительно больше: чем ближе к Чернигову, тем меньше становится «охотников» – ибо большинство здешних ратников Мстислав Глебович успел призвать на защиту стольного града. Но под нашим с Коловратом началом и так уже ходят две с половиной тысячи конных воев – считай, вдвое больше, чем выступило из Рязани.
Без обозов мы двигаемся весьма ходко, делая большие переходы каждый день, и вполне можем успеть в Чернигов до того, как его осадит Михаил Всеволодович.
А даже если и нет – невелика беда. Ибо стольный град княжества всяко будет защищать городской полк, примерно две с половиной тысячи воев. А у самого Мстислава Глебовича с учетом владимирского подкрепления наберется сотен восемь дружинников. Кроме того, Мстислав заранее отправил гонцов за помощью ко всем удельным князьям северян. И даже с учетом булгарских потерь, еще примерно тысячу конных гридей и столько же пеших ополченцев из окрестных городов успеют прийти на помощь Чернигову. А значит, в распоряжении князя по всем подсчетам должно оказаться не менее пяти тысяч воев. Вдвое меньше, чем у противника (по слухам, враги собрали около десяти тысяч воев), но штурмом стольный град владыки западной Руси не возьмут, силенок не хватит.
Конечно, у Михаила Всеволодовича немало сторонников в самом Чернигове – но Мстислав не дурней меня, и этот фактор учтет. Достаточно будет завалить все подземные ходы, ворота отдать под охрану владимирских ратников, а в боевые башни-вежи посадить собственных дружинников (оставив подле себя небольшой резерв), чтобы исключить попытку успешного предательства.
И если враг действительно поспеет раньше нашего – что же. Пусть пробует штурмовать Чернигов, покуда мы перехватываем его обозы! Скорее всего, Михаил будет вынужден или снимать осаду, или делить рать, отправляя в поиск за нами большую часть своей конницы. Но как же ему это сделать, если у Мстислава Глебовича солидный гарнизон, при случае способный не просто на вылазку сходить, но и сокрушить оставшиеся силы осаждающих? Так что с нашим приходом нынешний киевский князь окажется перед тяжелым, сложным выбором – или снимать осаду (коли он успеет дойти до Чернигова первым), или разворачивать свою рать восвояси, даже не пытаясь штурмовать.
Это если мы успеем влиться в гарнизон…
А в крайнем случае, можем рискнуть испытать свои силы и в полевом бою – в конце концов, число воев примерно сопоставимо, и шансы на успех в сече у нас есть. Особенно, если удастся атаковать лагерь противника на рассвете – и, дождавшись вылазки северян из крепости, окончательно разбить врага, как когда-то темника Кадана под Пронском.
Правда, это все же крайний и худший вариант для всех. Во-первых, мне претит сама мысль сражаться с русичами (хотя княжеские усобицы – дело такое, тут русская кровь иной раз льется рекой, как у Липицы). Во-вторых, не хочется вот так глупо ослаблять и рязанскую, и черниговскую рати накануне решающей схватки с татарами!
Но я практически уверен, что нам удастся вынудить Михаила Всеволодовича снять осаду. После пары неудачных штурмов, сильно затратных в плане людских потерь, у князя просто не останется другого выбора, как воротиться восвояси. Ведь он точно лишится подвоза продовольствия – с нашей посильной помощью.
– Четыре десятка «охотников» я отобрал. Остальные или сильно увечные, или старые, или, наоборот, молодые. Негусто. Но как говорится – вода камень точит, а курочка по зернышку клюет.
Я согласно кивнул «старшему» воеводе, коему достался в качестве «младшего» товарища. Хотя на самом деле у нас теперь у каждого по тысяче с лишним дружинных – выходит, равны.
Между тем Коловрат, посмотрев на начавшее стремительно сереть небо, глухо пробормотал:
– К дождю…
После чего уже громче добавил:
– Эх, плохо, если дороги раскиснут! Сильно замедлимся… Да и как ночевать без шатров под открытым небом и дождем – сколько воев потеряем хворыми?
Зябко передернув плечами, тут же представив обрисованные Евпатием перспективы, я сердито ответил:
– Что нам остается? Не хуже тебя понимаю… Но до Чернигова – меньше пятой части проделанного пути. Значит, на стоянках будем городить навесы и кучками под них забиваться. Какая-никакая, но защита от дождя. А костер рядом разводить. В пути же плащами укрываться. Дружинные все же не дети – сдюжат.
Боярин как-то рассеянно кивнул в ответ, после чего вдруг едва слышно спросил:
– Как сны твои, Егор? Не видел ли ничего нового о татарах? А о Михаиле Всеволодовиче? И о Мстиславе Глебовиче да Чернигове?
Я отрицательно мотнул головой, после чего ответил, не сдержав прорвавшегося в голос огорчения:
– После Булгара снов не вижу вообще, никаких. Видать, теперь уже сами должны справиться…
Евпатий Львович согласно склонил голову – но я успел разглядеть в его глазах отголосок собственного разочарования. Волнуется за семью, оставшуюся в Рязани, Коловрат – да разве сам я не волнуюсь? Коли гонец от Юрия Ингваревича придет – ни на секунду не задержусь в землях северян! Каким бы это не стало предательством по отношению к Мстиславу. В конце концов, отбиться ему ратников должно хватить. А вот рязанцам против татар будет нужен на стены каждый ратник…
От тяжелых, неприятных размышлений меня отвлек запыхавшийся Первак, коего я взял к себе в качестве ординарца:
– Евпатий Львович, Егор Никитович – гонец к вам! Воевод видеть желает, говорит, что пришел от князя Даниила Мстиславича Волынского!
Глава 6
В гриднице терема, выделенного нам с Коловратом на постой, сидит за широким, сбитым из крепких досок столом сильной осунувшийся дружинник с запавшими от усталости глазами. При нашем появлении он даже не повел головы в сторону, жадно поглощая моченые яблоки из полной кадки. И только когда Евпатий, сурово сдвинув брови, предупреждающе хмыкнул (получилось больше похоже на рык), незнакомец выпрямился – и тут же его пошатнуло:
– Простите бояре, три дня в седле провел, двух коней загнал… Если бы не княжье серебро, то и вовсе до вас бы не добрался. Так хоть удалось поменять лошадей…
Ну, судя по внешнему виду гонца и жутко запыленному плащу гридя, сейчас свернутому и стыдливо задвинутому на другой конец лавки, он явно не лукавит.
– С чем же ты пожаловал, гонец князя Даниила Романовича Волынского? Что нам господин твой передать хочет – поясной поклон? Или же пугать будешь вашим «несметным воинством» и убеждать, чтобы разворачивали мы коней по добру по здорову? Пока клочки по закоулочкам не полетели?!
Не удержавшись от подколки, я послал волынскому дружиннику насмешливую ухмылку – но после его ответа она сама собой сползла с моих губ:
– Зря зубоскалишь, боярин. Рать у твоих ворогов действительно несметная. Потому как Михаил Всеволодович привел на Русь поганых… Татар царя Батыя. И нет их тьме числа… На каждого русича в нашем войске по три агарянина приходятся, не меньше.
Первым от страшной новости в себя пришел Коловрат:
– Врешь! Ежели бы татары сюда шли, так уже по всей земле северян слух бы разошелся о поганых!
Невесело усмехнувшись, гонец в бессилии опустился на лавку:
– Некому его распускать. Поганые, разделив силы надвое, сюда изгоном идут, прихватив также всех конных княжеских гридей. А впереди себя татары пустили сотни мелких разъездов, в основном половцев. Всех, кого встретят – рубят без жалости, хоть стариков, хоть баб, хоть деток. Они вас перехватить желают, ратную помощь из Рязани да Владимира. В этом замысел царя Батыя: выманить рати базилевса Юрия на помощь Чернигову, поодиночке разбить их, чтобы Рязань и Владимир защищать уже некому было.
Евпатий недоверчиво вскинулся, сжав руки в кулаки от негодования:
– Сам? Сам привел татар в свой дом?! Да нешто ему все равно на людей своих, от сабель поганых гибнущих?
Гонец только пожал плечами, устало поведя головой:
– Так сколько раз половцев князья в свои же княжества приводили? У меня вон дядька по матери в Киеве сгинул, когда град половцы грабили – князь Рюрик с собой поганых привел. И им же его отдал после штурма на откуп. А было то всего тридцать пять лет назад.
Сделав секундную паузу, гонец горько усмехнулся, в то же время с жадностью и вожделением посмотрев на недоеденное яблоко, но стоически удержал себя в руках и продолжил:
– Что же касается людишек… Жалко их ему. Наверняка жалко. Но сейчас идти против поганых, коих он же сам и позвал на помощь, Михаилу не с руки. Да и сил просто не хватит. И потом, татары рубят только встречных на дороге, кто прячется в весях да городках, покуда не трогают. До поры… А вот как татары вас разобьют, так он в Чернигов посланников своих отправит и предупредит, что земли всех удельных князей и родичей Мстислава Глебовича, кто сейчас же не переметнется под его руку, отдаст «на прокорм», то есть разорение поганым. И самих черниговцев предупредит – чтобы открывали ворота, коли желают уцелеть.
Немного помолчав, гонец добавил:
– Михаил, быть может, пощадил бы и Глебовича, двоюродного своего брата. Но тот первым принял руку базилевса, первым стал собирать дружины для похода в Булгар. Поганые о том ведают и требуют его голову.
Новости, мягко говоря, меня шокировали. Показалось даже, что от всего услышанного гридница будто бы поплыла, зашаталась, как палуба ладьи. Чувствуя, что на самом деле это просто ноги стали ватными, я неуклюже сел на лавку, жестом указав гонцу на моченые яблоки:
– Да ты ешь, ешь… Сейчас кликнем, тебе и каши приготовят, и меда хмельного… Как тебя звать-то?
Благодарно кивнувший дружинник уже потянулся к яблоку:
– Яромиром нарекли, боярин.
– А в крещении?
– В крещении я Александр.
Ненадолго в гриднице повисла напряженная тишина, разбавляемая лишь раздражающе бодрым хрустом яблок. Прервал ее Коловрат, опустившийся на лавку рядом со мной:
– А что же, Александр, твой князь решил предупредить нас? Разве не союзник он Михаила Всеволодовича? И как ты миновал татарские разъезды, коли они всех перехватывают?
Гонец начал ответ со второго вопроса:
– Даниил Романович отправил меня с разъездом дружинников, вроде как поганым в помощь. Те и не тронули нас, хотя раза три до сечи дело едва ли не дошло. Но у них дозоры более трех десятков всадников не превышают, и нас две дюжины было. Захотели бы – перебили, обложив, словно псы медведя, словно волчья стая. Однако же обошлось. Потом, как удалились уже от агарян, мое сопровождение развернулось в обратную сторону, а я вот к вам поскакал, упредить…
Сделав небольшую паузу – вновь откусив яблоко и быстро прожевав – Яромир продолжил держать ответ:
– Мой же князь почитает татар своим врагом, помня Калку. На Волыни ее никто не забыл. И Михаил Всеволодович для него – тот же враг, силой и предательством забравший Галич. Но бывший черниговский князь предупредил Даниила, что коли он не присоединится к его походу, то пропустит татар на Волынь. Так что…
В гриднице ненадолго повисла тягостная тишина. Описывать, что случилось бы в случае отказа Даниила Волынского, не пришлось – каждый додумал сам ту удручающую концовку вторжения поганых, что пришла на ум.
– Да, и еще забыл сказать! Князь мой рассчитывал забрать себе хоть галицкий полк, раз уж Михаил ему пообещал после похода вернуть Галич. Но Всеволодович твердо отказал. Выходит, что у Даниила Романовича сил – не много больше вашего. И если до сечи дело дойдет – вас он не поддержит, он с вами биться станет. Потому как нет у него иного выбора. Все, что он сумел сделать, – это меня отправить к вам навстречу, предупредить, чтобы в ловушку татарскую не совались. Да знайте: поганые уж к Путивлю повернули, прознав, что вы порубежьем княжества идете. Так что уходите отсюда. Как можно скорее уходите!
Я остро посмотрел в глаза Евпатия, предостерегая соратника от последующих расспросов, сам же уточнил лишь про татар:
– Сколько же дней пути до их разъездов от Путивля?
Гонец пожал плечами:
– Когда мы оторвались, было пять дней. Но три-то я скакал! Впрочем, поганые не станут загонять лошадей – значит, примерно один день я выиграл. Выходит, не больше трех.
– А что же, сильно оторвались их разъезды от основных сил, на Путивль идущих?
– Да почти на целый день.
Я вновь кивнул Яромиру, после чего решительно встал, немного отойдя от первого шока:
– Ешь и пей, гонец, сейчас покличу, чтобы попотчевали тебя с дороги как следует, да отдыхай. А нам с воеводой ныне потребно обсудить все, что ты нам поведал.
Дружинник, также успевший чуть перевести дух, поспешно встал и поклонился в пояс. Ну, а мы с Коловратом вышли на гульбище терема, предварительно попросив кухарок накормить гонца с дороги.
– Думаешь, врет?
Я только пожал плечами на вопрос товарища:
– Это может быть хитрость, чтобы мы повернули назад. Но все это ведь несложно же было бы проверить. Так что, думаю, гонец не соврал. Тем более, что использовать врага своего врага – это прям истинно по-монгольски! А раз так – нужно действовать.
Евпатий согласно кивнул, ненадолго замолчав. Но животрепещущий и явно назревший извечный русский вопрос было необходимо озвучить – и первым его озвучил именно мой соратник:
– Что же делать-то будем, Егор? В Путивле сядем и отбиваться будем?
Я только усмехнулся:
– Забыл, боярин, как пороки поганых крушат деревянные стены? Останемся в Путивле, обречем жителей его на погибель – и сами в ловушке окажемся. Нет, нужно действовать – действовать быстро, обмануть поганых, покуда те ищут нас.
Взяв секундную паузу, невольно собираясь с духом, я твердо произнес – практически приказал Коловрату:
– Ты возьмешь всех наших порубежников и тем же путем, коим мы явились в земли северян, отправишься назад, в Рязань. Где есть возможность – рубите засеки, предупреждайте местных…
– Да ты чего, Егор, умом тронулся?!
Ну, примерно такую вот горячую реакцию резко перебившего меня Евпатия, выпучившего глаза от возмущения и, как кажется, только в последний миг удержавшего себя от того, чтобы схватить меня за грудки, я и ожидал… А потому, твердо посмотрев в васильковые глаза соратника, жестким, не терпящим возражения тоном ответил:
– Князя необходимо предупредить. Северян необходимо предупредить. А на дорогах, ведущих из Чернигова к Рязани, необходимо начать рубить засеки. Но главное – необходимо, чтобы татары поверили, что дружина наша уходит на восток. Вся дружина! И потому обманка должна выглядеть убедительно – а раз так, то ты обязан повести за собой действительно крупный отряд. И… Евпатий, позаботься о том, чтобы моя мама успела уйти из Ельца.
Боярин еще помолчал некоторое время, обдумывая мои слова, после чего прямо сказал:
– Я первый воевода, мне поручили рязанскую рать. Почему же мне уходить в Рязань? Бери ты порубежников, а уж я…
Тут первый воевода замолчал, не зная, что еще сказать. И я пошел в наступление – голос аж лязгнул сталью: