Бажов

Павел Петрович Бажов родился 27 (15) января 1879 года в Сысертском заводе Екатеринбургского уезда Пермской губернии. 28 (16) января 1879 года был крещён в Симеоно-Аннинской церкви Сысертского завода. Его отец, Петр Васильевич Бажов (фамилия на тот момент звучала как Бажев с ударением на первый слог), был рабочим пудлингово-сварочных цехов в Сысерти, Северском, Верх-Сысертском и Полевском заводах. Мама Павла Петровича, Августа Стефановна, вела домашнее хозяйство и занималась художественным рукоделием на заказ. Павел Петрович много рассказывал о своём детстве. Из воспоминаний Валентины Александровны Бажовой, жены писателя, мы знаем, что будущий писатель «вырос в семье рабочего, которая знала нужду и тяжелым трудом добывала средства для существования. Но это не отражалось на крепких дружеских отношениях между членами семьи»[2].

Бажовым часто приходилось менять место жительства: у главы семейства был непокорный нрав и острый язык – Петра Васильевича с периодичностью раз в несколько лет увольняли с работы, некоторое время «проветривали», а потом отправляли работать на другой завод Сысертской дачи. Сам Павел Петрович предпочитал себя называть «уроженцем Сысертского округа»[3].

К семнадцати годам юный Павел не понаслышке был знаком с бытом четырёх Сысертских железоделательных заводов – Верх-Сысертским, Ильинским (1702–1896), Полёвским, Северским. Их истории и жизни рабочих в последние десятилетия перед революцией посвящена первая книга писателя – «Уральские были» (1924).

Несмотря на частые переезды, основным местом жительства семьи оставался заводской поселок Сысерть, где у Бажовых стоял собственный дом по улице Шиповой[4]: «Там дом. Гиря! Большую часть жизни провел в Сысерти. Там были товарищи»[5]. Дружное товарищество «заединщиков» писатель показал в автобиографической повести «Зелёная кобылка» (1939, псевд. – Е. Колдунков): «Игры, забавы, рыбная ловля, походы за грибами и ягодами, сказки, лес как дом, пруды и речки как друзья и помощники окружали Павла Петровича в детстве»[6].

С 1886 по 1889 год Бажов учился в земской школе в Сысерти (прежней горнозаводской), бывшей в подчинении заводоуправления. В школе были «дополнительные предметы за счёт завода» и «настоящий учитель» – Александр Осипович Машуков. Своего первого учителя Павел Петрович всегда вспоминал с благодарностью: именно Александр Осипович привил подросткам любовь к русской словесности, в особенности к Александру Сергеевичу Пушкину. Первое пушкинское стихотворение, услышанное в детстве, осталось с Бажовым навсегда. Он пронёс любовь к поэту, выразив восторг его гением и трудолюбием в своих воспоминаниях «Через всю жизнь» (1949)[7].

Большую роль в жизни Бажова сыграл друг семьи, ветеринарный врач и краевед Николай Семёнович Смородинцев (1852–1927). По воспоминаниям самого писателя, именно Смородинцев настоял на продолжении его обучения и помог его родителям определить их сына в духовное училище в Екатеринбурге. В автобиографической повести «Дальнее – близкое. Из воспоминаний о нашем городе» (1949) Бажов вывел его образ под фамилией Алчаевский.

О первых годах жизни, об условиях, в которых прошло детство будущего писателя, он сам рассказал в своих произведениях («Уральские были», «У старого рудника», «Зелёная кобылка», «Дальнее – близкое»), а также в беседах и письмах его первому биографу, литературоведу Людмиле Ивановне Скорино[8]. Сведения об этом периоде жизни Бажова, помимо книги Скорино[9], отражены в исследованиях Елены Евгеньевны Хоринской[10], Михаила Адриановича Батина[11], Лидии Михайловны Слобожаниновой[12], Владимира Алексеевича Сутырина[13].

В конце лета 1889 года Бажов первый раз приезжает с родителями в «город» – в Екатеринбург и блестяще сдаёт вступительные экзамены в Екатеринбургское мужское духовное училище. Выбор учебного заведения был обусловлен материальным положением семьи[14]. Первое время Паша Бажов живет на квартире Николая Семёновича Смородинцева в Верх-Исетске, а затем переезжает на «ученическую квартиру». Своё первое знакомство с городом и учебу в духовном училище Павел Петрович описал в автобиографической повести «Дальнее – близкое».

Летом 1880 года семья Бажовых переезжает в Полевской завод[15]. Там, в начале 1890-х, юный Бажов знакомится с устным народным творчеством «дедушки Слышко» – Василия Алексеевича Хмелинина, сторожа заводского дровяного склада, в прошлом горняка и старателя. Вместе с другими подростками на Думной горе он слушает сказы в его исполнении. Именно Хмелинин стал для писателя прототипом рассказчика в книге «Малахитовая шкатулка», а его биография легла в основу сказа «Тяжёлая витушка». Исторические реалии и детские впечатления от Медной горы и Полевского завода, старого горнозаводского быта будущий писатель передаст в очерке «У старого рудника», ставшем предисловием к сборнику сказов «Малахитовая шкатулка».

В 1893 году Павел Бажов оканчивает Екатеринбургское мужское духовное училище «по первому разряду» и удостаивается перевода в Пермскую духовную семинарию. Учёба в духовной семинарии была единственной возможностью продолжить образование, и Бажов становится семинаристом.

С 1893 по 1899 год он живёт и учится в Перми. В 1890-е в стране нарастает недовольство правящей властью, общественно-политические волнения захватывают и пермских бурсаков. В своих автобиографиях (1936, 1942, 1950) писатель указывает, что с первых лет семинарской учёбы принимал участие в революционных кружках: «читал запрещённую литературу, участвовал в школьных протестах, писал памфлеты». В семинарии три года Бажов был хранителем «тайной» библиотеки, там же впервые познакомился с произведениями Пьера Жозефа Прудона, Карла Маркса, Петра Кропоткина, Петра Лаврова, Николая Чернышевского. Сильное влияние в эти годы на будущего писателя оказали идеи историка Афанасия Щапова, близкие к народническим[16].

Последние годы учёбы в семинарии Бажов самостоятельно обеспечивал своё содержание и помогал матери, у которой к тому времени испортилось зрение от мелкой ручной работы, а отца уже не было в живых, Пётр Васильевич скончался в 1898 году в Сысерти после долгой болезни.

Воспоминания писателя о жизни семинаристов, об учителях, о круге чтения и занятиях в свободные часы он оставил в своих письмах Людмиле Ивановне Скорино[17] и в письме соученику по семинарии В. И. Упорову[18]. Воспоминания Павла Петровича об этом периоде жизни сохранили и его близкие – жена Валентина Бажова[19] и дочь Ариадна Бажова-Гайдар[20].

В 1899 году Бажов окончил семинарию в числе лучших и ему, как способному ученику, предложили поступить в Киевскую духовную академию и учиться на полном содержании. Но он отказался от этого предложения, потому что не видел себя в сане священнослужителя. Желая продолжить образование, он попытался поступить в Томский университет, но, несмотря на безукоризненный аттестат, после отказа от места в духовной академии его личная характеристика получила статус «по запросу», и дорога в университет для него закрылась[21].

В этом же году Бажов устраивается на должность учителя в деревню Шайдуриху под Невьянском, но был вынужден отказаться и от этого места, поскольку и здесь ему стали «навязывать, как окончившему духовную школу, преподавание Закона Божия»[22]. В итоге официальная трудовая деятельность Павла Петровича началась в стенах его родного духовного училища в Екатеринбурге, куда он в сентябре 1899 года поступил учителем русского языка, литературы и чистописания.

Бажов учительствовал 18 лет. За это время он успел преподать уроки русского языка, литературы, чистописания, церковно-славянского языка и даже арифметики и черчения. О пелагогической практике Бажова, о его взаимоотношениях с учениками выразительно пишет Елена Евгеньевна Хоринская в книге «Наш Бажов»[23]. Воспоминания учеников Павла Петровича приводит Николай Александрович Езовских в своей книге «Здравствуйте, Павел Петрович!»[24]. О Бажове-учителе свои воспоминания оставила и его главная ученица – жена Валентина[25].

Свободное от работы время – «летние вакации» Павел Петрович посвящал путешествиям: был на Кавказе, на Украине, но сознавался – «не понравилось», южным пейзажам Бажов всегда предпочитал красоту родного края. В поездках по Уралу он собирал фольклорный материал, дорогой ему с детства. К сожалению, в годы Гражданской войны этот архив был утерян[26].

В начале 1900-х годов на Урале начинается активный подъём революционного движения: бастуют рабочие многих заводов и фабрик, железных дорог. Бажов принимает участие в протестах. Летом 1905 года он находится в Сысерти и становится свидетелем забастовки рабочих сысертских заводов. Эти события писатель воспроизвел в очерке «К расчёту!» (1926).

Осенью 1905 года в Екатеринбург приезжает Яков Михайлович Свердлов. После одного из митингов Бажов был лично представлен «товарищу Андрею»[27].

За свои революционные настроения Павел Петрович был уволен с прежнего места работы и с 1907 года он преподаёт в Екатеринбургском женском епархиальном училище. Здесь он встретил спутницу своей жизни, верную подругу и единственную любовь – Валю Иваницкую, Валянушку, Валентину Александровну Бажову. О драгоценных и трепетных отношениях Павла Петровича и Валентины Александровны вспоминают все, кто знал семью Бажовых – Евгений Андреевич Пермяк, Людмила Ивановна Скорино, Елена Евгеньевна Хоринская[28], Виктор Александрович Стариков, Борис Степанович Рябинин и другие. О тёплых взаимоотношениях родителей написала в своих книгах младшая дочь Бажовых Ариадна[29]. Но, наверное, красноречивее, чем в письмах Павла Петровича жене, которые приводит в своих воспоминаниях Валентина Бажова, об их союзе не скажет никто[30].

1 июля 1911 года Бажовы обвенчались в храме во имя Святителя Николая Чудотворца села Кашина Камышловского уезда. После свадьбы молодожёны отправились в свадебное путешествие в Крым[31]. В этом же году Павел Петрович взял ссуду в банке и купил земельный участок в Екатеринбурге на углу улиц Болотная и Архиерейская[32].

Гостеприимство, скромность, простота дома Бажовых во все времена восхищали и привлекали многих людей, близких и незнакомых, «именитых» и простых рабочих. Здесь маршал Жуков «вкусно» выпивал «рюмочку с морозу»[33], гастролируя, Рина Зелёная ела домашние пельмени[34], Евгений Пермяк внуку Бажова «сшил отличные тёплые бурки»[35], Белла Дижур приводила корову к бажовским воротам[36], Алексей Сурков спал на «коротеньком бабушкином сундучке»[37], а Алексей Бондин спал в гамаке в завозне[38], Борис Полевой любовался бажовским садом[39]… Благодаря усилиям супруги и дочерей писателя в 1969 году в доме по адресу: улица Чапаева, 11, был открыт Мемориальный дом-музей П. П. Бажова[40].

В 1912 году у Бажовых родился первенец – дочь Ольга, а через год – вторая дочь Елена. В 1914 году строительство дома для семьи было закончено, но Бажовы не сразу стали жить в нём. По семейным обстоятельствам в 1914 году молодая семья переезжает в Камышлов, ближе к родственникам жены[41].

В 1916 году Павел Петрович в третий раз становится отцом – в Камышлове родился сын Алексей.

Первое время Павел Петрович преподаёт в Камышловском духовном училище, но нарастающее революционное движение вовлекает его в общественно-политическую деятельность, Бажов активно начинает выступать в местной периодической печати и сотрудничать с большевиками. Бытовые обстоятельства и общая атмосфера этого периода жизни семьи Бажовых отражены в воспоминаниях ближайшего и самого верного соратника Павла Петровича – его жены[42].

С началом Февральской революции Бажов оставляет преподавание и погружается в работу общественно-политических организаций. Его деятельность на этом поприще была очень обширна. В Камышлове меньше чем за два года он был избран не на одну должность: от комиссара по наблюдению за порядком до городского головы. Как отмечал Павел Петрович в своих автобиографиях, «партийно» он определился не сразу. Первое время на выборных кампаниях в Камышлове он выступал «под флагом» левых эсеров. Данный пункт личной биографии в условиях последующей политической ситуации усердно им отрицался.

В Камышлове Бажов активно публикуется в местной печати, с этого времени начинается его журналистская и редакторская деятельность, а в июле 1917 года появляется первая книга писателя – «Программа трудового крестьянства». Это произведение автора на протяжении долгих лет было не известно читателям. Первую «эсеровскую» книгу Бажова обнаружила и ввела в научный обиход историк Нина Витальевна Кузнецова, произведение было вновь опубликовано только в 2004 году в сборнике редких материалов о жизни и творчестве писателя «Неизвестный Бажов»[43].

Воспоминания об этой «трудной» и «ответственной» полосе жизни Павла Петровича оставила его жена: «Время было такое, что всякий раз, расставаясь, прощались навсегда. Хотел что-то сказать, но только рукой махнул: „Что говорить, ты и так всегда всё понимаешь“»[44].

Летом 1918 года с началом открытых вооруженных действий Бажова командируют в Пермь для передачи губисполкому экспроприированных банковских ценностей. Из Перми Павел Петрович уже не может вернуться обратно к семье, так как к тому моменту Камышлов был занят белогвардейцами. В августе этого же года на станции Егоршино он добровольцем вступает в ряды Красной армии и в качестве политработника прикрепляется к 29-й Уральской стрелковой дивизии 3-й армии Восточного (Урало-Сибирского) фронта и заведует информационным отделом дивизии. На фронтовой линии при партизанском полке Красные орлы под его руководством выходит газета «Окопная правда». Воспоминания самого писателя о работе в этой газете он передал в беседах с Клавдией Васильевной Рождественской[45] и Людмилой Ивановной Скорино[46]. Об организации и боевом пути 1-го крестьянского коммунистического полка Красных орлов в 1934 году Бажов напишет автобиографическую книгу «Бойцы первого призыва».

В конце декабря 1918 года, после поражения красноармейских частей в боях под Пермью, попавший в плен Павел Бажов совершает побег и с риском для жизни пробирается в Камышлов к жене и детям, которых находит в «отчаянном положении»[47]. Но в городе ему было опасно оставаться, и он покидает Урал.

В ходе военных действий Бажов двигается в Сибирь и далее на Алтай. С подложными документами, под фамилией Бахеев он получает место учителя в селе Бергуль Биазинской волости Канского уезда Енисейской губернии[48]. Об этом периоде своей жизни писатель подробно расскажет в автобиографической повести «За советскую правду» (1925).

В 1919 его привлекают к нелегальной работе в составе большевистского подполья и участию в партизанском движении. Содействуя красным партизанам, Бажов попадает в Усть-Каменогорск[49].

С изгнанием из района Семипалатинска – Усть-Каменогорска войск адмирала Колчака начинается новый этап в деятельности Бажова. Он принимает активное участие в советско-партийной и профсоюзной работе, занимает ответственные посты. Его вводят в состав уездного революционного комитета, призванного восстановить прежние органы советской власти, возродить общественно-политические организации и прежде всего партийную – РКП(б).

В Казахстане возобновляется редакторская и журналистская деятельность Бажова – ревком поручает ему организовать выпуск уездной газеты, которая изначально называлась «Вестник» (последующие названия газеты – «Известия Усть-Каменогорского уездного революционного комитета», «Советская власть»). Большой фактический и документальный материал о жизни Павла Петровича в период с 1919 по 1921 год даёт в своих воспоминаниях Николай Семёнович Рахвалов[50], коллега Павла Петровича по усть-каменогорской периодической печати.

За мужем на Алтай приезжает Валентина Александровна с детьми и помогает Павлу Петровичу в работе по стабилизации и благоустройству района. Она оставила воспоминания о том, в каких трудных условиях устанавливалась на Алтае советская власть[51]. О своей деятельности в 1917–1920 годах сам Бажов писал: «Это была наиболее трудная, напряженная и самая эффективная полоса моей партийной работы»[52].

В период «бумажного» кризиса, когда газета была закрыта, Бажов выполняет иные поручения ревкома – сосредотачивается на партийной и профсоюзной работе преимущественно в области народного образования, многократно выезжает в сёла и аулы, выступает на митингах, участвует в организации культурной жизни края. По его инициативе и под его руководством в Усть-Каменогорске и ближайших районах шла организация школ, народных домов, крестьянских классов, созданы курсы по подготовке учителей, восстанавливались библиотеки и театры. При его поддержке был открыт Алтайский крестьянский университет. Несмотря на занятость, Павел Петрович выступал с лекциями перед слушателями университета. Установлено, что с декабря 1919 по 4 января 1921 года (не считая ещё месяца работы) он присутствовал на 180 партийных, профсоюзных, хозяйственных и других собраниях и заседаниях. Этому периоду жизни и деятельности Бажова посвящена монография Ивана Фёдоровича Плотникова – «Павел Петрович Бажов как политик и историк»[53].

К началу 1921 года Бажов становится видным партийным работником. На губернской конференции он избирается в состав гyбкома РКП(б), и начальство принимает решение о его переводе на работу в Семипалатинск. Весной 1921 года семья переезжает на новое место. В Семипалатинске Бажовы прожили недолго – Павла Петровича поразила свирепствовавшая в районе малярия, затем последовали осложнения – тиф, воспаление лёгких. Врачи рекомендовали больному сменить климат. Руководство делегирует Бажова в Москву на 4-й Всероссийский съезд профсоюзов, но в дороге болезнь прогрессировала и, таким образом, в мае 1921 года семья возвращается на Урал: «Отца всё радовало: и неяркое уральское солнышко, и запах соснового леса.

– Теперь и умереть не так обидно, – говорил он. ‹…› Отец просил об одном – выносить его в лес. В весеннем сосновом лесу он лежал часами без движения, глядел на деревья, слушал пение птиц… и постепенно стал поправляться. Семья ожила, повеселела»[54].

В Камышлове Павел Петрович занимается редакторской и журналистской деятельностью, курирует газету «Красный путь», и только в 1923 году Бажовы возвращаются в Екатеринбург.

Глава первая

Быль и небыль про маму

Историю о том, как Паша Бажов в десять лет «по ошибке» выучил томик стихов Пушкина, знают немногие. Так же как и то, что история о Коковане и Дарёнке в сказе «Серебряное копытце» вполне могла быть списана Бажовым с судьбы собственной мамы. И история эта невероятно интересная.

Биография мамы Павла Бажова Августы Стефановны (или Степановны – тут могут быть варианты) для стороннего человека выглядит малоизученной. По одной из версий, Августина Стефановна – из переселённых на Урал польских крестьян, но это предположение появилось, пожалуй, из-за экзотического отчества Августы. Однако Августа, скорее всего, русская и родилась в деревне Куликовской Камышловского уезда[55]. Случилось это в год отмены в России крепостного права, в 1861-м. Отцом Августы был крестьянин Стефан (Степан) Терентьевич Осинцев. Рассказывая о нём, ряд источников как раз и намекает на его якобы польское происхождение (отсюда, мол, и не совсем русское имя дочери, хотя, имя для того времени более чем распространённое, да и фамилия Осинцев на польскую ну никак не тянет)… После ранней смерти родителей (что именно случилось, информации опять-таки нет) Августа оказалась в Сысерти. Сироту вырастил совершенно посторонний человек, «заречный дед Филарет», как в своих воспоминаниях рассказывал Павел Петрович. Филарет жил один и забрал Августу, побиравшуюся у разных людей, к себе. Августа Стефановна рассказывала сыну Паше, что дедушка забрал её к себе вместе с приблудной кошкой, вместе с которой она ходила по домам. Отогрел, накормил, растил как собственную внучку. Возможно, именно так и родился сюжет прекрасного «Серебряного копытца» с дедом Кокованей и Дарёнкой в главных ролях. Что касается имён персонажей, то они более чем условны. Да, «коковать» – это старинное слово. А ведь и вправду, даже сейчас говорят: «куковать» – значит, быть одному, горе мыкать. Впрочем, есть и другой вариант: «Коко (в старорусском языке крёстный – „кока“) Ваня» – то есть, дед Иван был Дарёнке крёстным.

Возможно, что сказка была только сказкой, а на деле история выглядела не так волшебно. Валентина Александровна Бажова запомнила историю маленькой Августы по-другому: «Мать Павла Петровича Августа Степановна жила с нами. Она рассказывала мне о своей тяжёлой юности. Девочкой-сиротой она попала в большую многодетную семью отчима, где на неё взвалили всю чёрную работу по дому, уход за скотиной»[56]. И сам Павел Петрович в своих биографических историях отмечает, что его мама недолюбливала отчима, чем косвенно свидетельствует не в пользу романтической версии происхождения сказа о Серебряном копытце.

Возможно, когда-нибудь мы узнаем, какая из двух историй настоящая. Мне, конечно, хочется верить в сказочную, особенно потому, что хорошо известно – дед Филарет воспринимался Пашей как настоящий родственник, настолько тёплыми были их отношения. Маленький Паша часто гостил у заречного деда, этот дедушка нередко и сам захаживал к Бажовым. Судя по воспоминаниям самого Бажова, именно с ним маленький Паша занимался мужским деревенским трудом, ходил в лес по грибы, рыбачил, переправлялся на лодке на другой берег пруда – там были места куда ягоднее, чем по эту сторону: нехоженые, почти дикие. Причём Павел называл неродного деда не иначе как «мой милый дедушка Филат Иваныч»[57], а это, согласитесь, говорит о многом.

«А мой любимый дедушка жил вот здесь, за рекой, недалеко отсюда. Он был забавный человек и выдумщик, вот уж кто знал и лес, и завод, и посёлок как свои пять пальцев! Многие заветные места ещё он мне показал. И руки у него были золотые. Радостно было смотреть, когда брался за что-нибудь. Всё у него выходило ладно да красиво. И часы починить, и побывальщину рассказать – на всё был мастер. Только не мог долго одним чем-нибудь заниматься, скучно ему было. Потому и семья жила бедно»[58].

В 1878 году (то есть в 17 лет) Августа вышла замуж за двадцатилетнего сысертского рабочего Петра Бажева. Уже через год у них родился сын Павел, их единственный ребёнок. Августа днями занималась домашним хозяйством, а по вечерам вывязывала на заказ для жён заводского начальства кружева и ажурные чулки – заводские барыни находили, что машинные кружева и чулки слишком грубы против «сверлихиной» работы («Сверло» – уличное прозвище отца Павла Бажова. – А. Ф.)[59]. Кружевоплетению Августа научилась ещё в малолетстве, в мастерской, куда её определила приёмная семья, и впоследствии это стало большим подспорьем, особенно в беспросветно голодные годы.

А как же отношения с сыном, спросите вы? Удивительно, но, похоже, мама была в семье самым строгим воспитателем. Вот вам маленькие отрывки домашних разговоров – Бажов в автобиографической повести так описывает семейное утро:

«Утром, когда пили чай, пришёл отец. Пришёл усталый, но весёлый и чем-то довольный. Сел рядом со мной, придвинул к себе:

– Ну, как, рыболов, дела-то? Много наловил?

Я готов был сейчас же бежать на погребицу за рыбой, но отец остановил, а бабушка сказала:

– Сейчас ушку варить станем. Страсть хорошая рыбка! Окуньки больше.

– Ты лучше спроси, в котором он часу домой пришёл, – вмешалась мама.

– Опоздал, видно? Насыпала, поди, мать-то, а? Она, брат, смотри!

– Вот и пристрожи у нас! Бабушка – потаковщица, отец – хуже того.

– Вишь, вишь, какая сердитая! – подмигнул мне отец. – Гляди у меня, слушайся! Я вон небось всегда слушаюсь. Как гудок с работы – я и домой, и уходить никуда неохота»[60].

И вот что ещё особенно важно – она, мать, была опорой отца в судьбоносном для Павла решении отправить сына учиться в Екатеринбург, а убеждать в правильности такого выбора было кого – известно, что Авдотья Петровна, бабушка Павла Петровича, была категорически против учёбы в «городе» и всеми силами мечтала переубедить молодых родителей:

«Видя, что речи остаются без ответа, бабушка переменила прицел (обратилась к сыну Петру. – А. Ф.):

– Чего молчишь? Не смеешь против грамотейки своей слова вымолвить? Нашептала она тебе?

Перекоры по поводу моей учёбы случалось слышать не раз. Обычно бабушка „стращала“: „заблудится“, „стопчут лошадями“, „оголодает“, „худому научат“. Мама старалась доказать свою правоту, ссылаясь на пословицы: „Ученье – свет, неученье – тьма“, „Без грамоты, как без свечки в потёмках“ и так далее.

Несмотря на резкий и откровенный вызов, мама на этот раз смолчала, и от этого ей стало ещё тяжелее. Отец, привыкший строго держаться принятого решения, даже укорил:

– Радоваться надо, а она реветь собралась!

Обратившись к бабушке, попросил:

– Не встревай, мать, в это дело. Сами не железные. Понимаем, сколь несладко одного парнишку из дому отпустить, а надо. Время такое подошло. Без грамоты ходу нет»[61].

В 1898 году, через 20 лет брака, Пётр Бажев скончался, и вскоре сын, осевший в Екатеринбурге, забрал мать к себе. Восемнадцатилетний Бажов поселился на окраине Екатеринбурга в старом маленьком доме на Болотной улице. В подвале стояла вода, зимой было холодно… Именно тогда ещё совсем не старая Августа Степановна начала болеть. Умерла она у себя на родине, в Камышлове, куда переехала с семьёй сына после начала Первой мировой войны. Точный год смерти неизвестен: где-то указывают 1916-й, где-то – 1914-й (в воспоминаниях В. А. Бажовой). То есть прожила мама писателя, по сегодняшним меркам, очень мало – то ли 53 года, то ли 55 лет.

Похоронили её, очевидно, на бывшем Никольском кладбище. Могила, увы, не сохранилась. А вот где упокоился отец Павла Пётр Васильевич Бажев, хорошо известно, о нём поведу речь в следующей истории.

Глава вторая

От мастера-острослова до завхоза…

…И всего-то за 40 лет. Да, отец Павла Петровича Бажова Пётр Васильевич Бажев прожил короткую, но, несомненно, яркую жизнь. Был он из крестьян Полевской волости Екатеринбургского уезда Пермской губернии[62], но в Полевском на момент рождения своего единственного сына не проживал. Откуда же они, предки Павла Петровича по отцовской линии? Вот что по этому поводу пишет Павел Бажов в автобиографии от 25 января 1950 года:

«Отец по сословию считался крестьянином Полевской волости Екатеринбургского же уезда, но никогда сельским хозяйством не занимался, да и не мог заниматься, так как в Сысертском заводском округе вовсе не было тогда пахотных земельных наделов. Работал отец в пудлингово-сварочных цехах в Сысерти, Северском, Верх-Сысертском и Полевском заводах. К концу своей жизни был служащим, „рухлядным припасным“ (это примерно соответствует цеховому завхозу или инструментальщику)»[63].

Все его предки, а значит и все предки Павла Петровича по мужской линии – полевчане. В Полевской они приехали в начале XVIII века из Багарякской слободы[64], что называется, ковать славу города-металлурга.

Итак, Бажев считался крестьянином, но им не являлся, жил в Сысерти, но был приписан к Полевскому. Подробнее об этих удивительных фактах обязательно продолжим, чуть позже. Сначала же хочется сказать о несомненных достоинствах Петра Васильевича.

По свидетельствам домочадцев, он был человеком добрым, не дрался, в запои не уходил, семью не тиранил. Скажете: так себе достоинства-то… Но «так себе» – это по современным понятиям, по меркам же XIX века Бажев именно с таким набором личных качеств считался прекрасным семьянином! И не только. Пётр был и отличным мастером-плавильщиком пудлингово-сварочного цеха, вываривал из чугуна железо. Сослуживцы считали его докой в заводском ремесле.

«– Отец-то у тебя кем?

– Мастером на сварке (ну конечно, не на электросварке!!! так называлась операция, при которой разогретые плиты железа соединялись, для увеличения веса, давлением…)»[65].

Но профессиональная карьера сложилась не сразу, в молодости Пётр Васильевич отслужил в солдатах и во время «солдатчины» повидал много разных городов, многое понял.

Пётр Васильевич любил правду, спину ни перед кем не гнул, да ещё был остёр на язык. По свидетельству всех домашних, слово, зачастую неприличного, а то и оскорбительного свойства, всегда было у него наготове. Он мог так высмеять заводское начальство, что те были готовы сквозь землю провалиться. Здесь так и хочется предположить, что острое владение словом у Павла было врождённое, от отца. Действительно, в народе Бажева-старшего так и звали – «Сверло». Его перчёные фразы в спорах с начальством гуляли потом притчами по всей Сысерти. Понятно, что начальство его не жаловало. После «эскапад» острослова Петра регулярно увольняли с работы.

«– Ты что не собираешься? Расцвело уж!

– Ладно, без сборов. Отдохнём.

– Что ты! Отказали?

– Объявил вчера надзиратель – к расчёту!

Мать готова заплакать. Отец утешает.

– Найдём что-нибудь. Не клином свет сошелся. На Абаканские (бывшие Кольчугинские железоделательные заводы в Минусинском округе. – А. Ф.) вон которые едут.

Перед этими неведомыми Абаканскими мать окончательно теряется. Краснеет нос, морщатся щеки и выступают крупные градины – слёзы. Старается сдержаться, но не может. Отец вскакивает с табурета и быстро подходит к „опечку“, где у него всегда стояла корневая чашечка с махоркой. Торопливо набивая трубку, сдержанно бросает:

– Не реви – не умерли!

Мать, отвернувшись к залавку, начинает всхлипывать. Я реву. Отец раздраженно машет рукой и с криком: „Взяло! Поживи вот с такими!“ – захлопывает за собою дверь. Вмешивается бабушка. Она ворчит на мать, на отца, на заводское начальство и тоже усиленно трет глаза, когда доходит до Абаканских»[66].

Так что, несмотря на золотые руки отца, жить семье приходилось и в нужде. Вот тут, кстати, пригождались золотые руки матери, её мастерство плетения кружев. Это был дополнительный заработок в сложные периоды. Но, несмотря на всё, семья была дружная.

«Днем приходят соседки „посудачить“. Винят больше отца.

– И когда угомонится человек?

– Мне Михаил когда ещё говорил – непременно откажут твоему-то.

– Вон в кричном он Балаболку-то осадил: хоть стой, хоть падай!

Начинают припоминать отцовские остроты, но они так круто посолены, что передают их женщины только „на ушко“. Мать обыкновенно заступается за отца и, кажется, делает это не только „от людей“, но вполне искренно. Она даже горячится, что так редко бывает при ее ровном, спокойном характере. Вечером приходит отец. Красные воспалённые глаза показывают, что выпито немало. Однако на ногах держится твёрдо, говорит громко, уверенно. Удивляется „тем дуракам, которые сидят в Сысерти, как пришитые“.

Уедем, и дело с концом! На Абакане, небось, не по-нашему. Чуть кто зазнался, сейчас приструнят. А у нас что? Попетан изъезжается, Балаболка крутит, и Царь ехидствует. А ты не моги слова сказать. Терпи – потому у тебя тут пуп резан. Найдём место. Вон там как живут!

Отцу не противоречат, по опыту знают, что хорошего ничего из этого не выйдет. Мне – малышу – отцовские планы кажутся заманчивыми, и я засыпаю с думой о далёком крае, где всё не по-нашему. Утром тяжёлое раздумье – как быть? Оставить домишко, покос, огород! Кому продать? А вдруг на Абакане не лучше Сысерти? Бабушка и мать, конечно, против Абакана. Отец сдаёт: „Надо поискать где поближе“. „Поближе“ – значит, к Белоносихе, на спичечный завод. Но туда редко удавалось поступить. Обыкновенно там было переполнено рабочими, и работали они задаром. На мельницах тоже ничего не было. Оставалось „пытать счастья“ в „городе“ (так безыменно звался Екатеринбург)»[67].

Однако, по воспоминаниям Павла Петровича, его отцом, видимо, дорожили за работоспособность и ряд ценных навыков по пудлингово-сварочному цеху. Его лишь «выдерживали» и «проветривали» (проще сказать, временно отстраняли от работы).

Отец и мать горячо любили единственного сына, старались, чтобы детство его было более радостным, чем у них. Пашина бабушка Авдотья Петровна даже звала Петра Васильевича «потако́вщиком» – потакает, дескать, ребёнку.

Сыну Пётр Васильевич, конечно, как каждый родитель, желал лучшей доли. Однако все мы знаем, что одного желания порой недостаточно, нужно проявлять решительность! Пётр Васильевич её и проявил. По совету директора земской школы в Сысерти Александра Машукова и его екатеринбургского приятеля Николая Смородинцева (который впоследствии на долгие годы станет Павлу Бажову настоящим другом) он, вопреки мнению своей матери, отправил отпрыска на учёбу в далёкий Екатеринбург, что, конечно, стало отправной точкой взлёта будущего литератора.

«– Ты, Егорша (в семейном кругу сына Павла называли Егоршей. – А. Ф.), в городе-то с оглядкой действуй. На городской штиль живут. Вроде постоялого двора тут у них. Без спросу полешко построгаться не возьмёшь. Разговор может выйти. Ты и остерегайся, – и после этого утешил: – По снегу-то мать либо оба приедем…

Дальше оставалось позавидовать Чалку (конь в хозяйстве Бажевых. – А. Ф.), который с заметным оживлением направился домой»[68].

К концу жизни Пётр Васильевич много болел. Отказывала печень. В цехе работать уже не мог, но был принят «рухлядным припасным».

Пётр Бажев скончался в 1898 году, прожив всего 40 лет.

«Сентябрь 1899 года и считаю началом своего трудового стажа, – пишет Павел Бажов, – хотя в действительности работу по найму начал раньше. Отец мой умер, когда я был ещё в четвёртом классе семинарии. Последние три года (отец болел почти год) мне пришлось зарабатывать на содержание и учёбу, а также помогать матери, у которой к тому времени сильно испортилось зрение. Работа была разная. Чаще всего, конечно, репетиторство, мелкий репортаж в пермских газетах, корректура, обработка статистических материалов…»[69]

Павлу тогда было девятнадцать… Похоронен отец Павла Петровича в Сысерти.

Глава третья

«Была пора: наш праздник молодой…»

Было это, вспоминает Павел Бажов, во второй половине учебного года, после святочных каникул. И точно пришлось на январь – февраль 1887 года. Паша Бажев и его одноклассники, ученики первого отделения земской школы в Сысерти, к тому времени уже научились складывать слова и теперь усиленно упражнялись в чтении. Одним из видов упражнения было чтение стихов, которые тут же запоминались. Считалось, что такое чтение содействует укреплению навыков в схватывании глазом целых слов. В то же время, это было и упражнение для тренировки памяти, чему в старой школе придавали большое значение. Заучивание стихотворений начиналось, как водится, с объяснения непонятных слов и выражений. Порой на это требовалось немало времени.

Важно отметить, что в начальных школах 1880-х годов школяры Российской империи учились читать и писать по книгам Константина Дмитриевича Ушинского «Родное слово». Их было три. В двух первых – материал для чтения, пересказа, бесед, заучивания наизусть. Третья книга – учебник грамматики. Понятно, что такой выдающийся представитель русской педагогики, каким был Ушинский, в своих учебниках отводил большое место и народному творчеству, и творчеству нашего национального гения А. С. Пушкина. Так, в третьей книге «Родного слова» предлагалось усваивать грамматику русского языка с помощью наблюдений над языком только одного произведения Пушкина – «Сказки о рыбаке и рыбке».

Павел Бажов пишет: «Первым пушкинским стихотворением для меня было „Утро“. Потом выяснилось, что и до этого я со своими сверстниками распевал пушкинские стихи, но не знал, кому они принадлежат. На этот раз запомнилось не только стихотворение, но и его автор. Оно оказалось даже событием, которое запомнилось на всю жизнь»[70].

Первоклассников удивило то, что они сразу поняли смысл стихотворения, и они сказали об этом учителю. В самом деле, «Утро» не требовало никаких дополнительных объяснений. В нём всё излагается по порядку, потому оно само запоминается, к тому же оно ещё и весёлое.

Какое же стихотворение имел в виду Павел Петрович, ведь у Пушкина стихов про утро несколько? Пожалуй, нам привычнее и ближе «Зимнее утро», написанное в 1829 году. Долгое время школьная программа предлагала знакомство с Александром Сергеевичем именно с этого стихотворения. Вы, конечно, его помните:

Однако, когда Константин Дмитриевич Ушинский составлял хрестоматию «Родное слово», ему очень хотелось на примере поэтической лирики донести до городских детей народную жизнь и красоту природы. В раздел «Часы суток, дни недели, времена года» он поместил другое, адаптированное к учебнику пушкинское «Румяной зарёю» под названием «Утро»:

Казалось бы, вопрос о первом выученном Бажовым стихотворении Пушкина решён? Но нет. Всё дело в том, что намного позднее, незадолго до своей смерти, во время интервью своему биографу Михаилу Батину он замечает, что учился по книгам Толстого – наиболее прогрессивные педагоги в то время уже переходили от Ушинского к новому автору.

«Я учился в школе тогда, когда первой, второй, третьей книгой для чтения шли его книги. Это была школьная „Книга для чтения“ Л. Н. Толстого. Её применяли после „Родного слова“. Я по ним учился. Что я могу сказать? Это неизмеримый образец простоты, ясности, большой занимательности в то же время. Взять рассказы о Мильтоне и Бульке – всё это поражало предельной простотой, ясностью, отсутствием языковых ухищрений. У него это выходило хорошо, потому что он был Львом Николаевичем Толстым»[71].

В таком случае, ответ на вопрос, какое стихотворение Пушкина Бажов выучил первым, следует искать в книгах Толстого? Но чужих, не толстовских произведений, там нет. Зато наверняка в школьной библиотеке было «Родное слово» Ушинского. Во всяком случае, пока именно такой вариант знакомства Бажова с Пушкиным представляется наиболее понятным. Тем более что большинство исследователей сходится во мнении, что первым было просто «Утро». Один из чувствительных аргументов – когда-то упомянутая Бажовым хронологичность. Бажов вспоминал: «В нём всё говорится по порядку». А хронологичность со всей очевидностью присутствует только в стихотворении, которое называется просто «Утро». Другое пушкинское «Утро» всегда значилось как «Зимнее утро», а это, согласитесь, совсем не то, о чём говорил Бажов.

Павел Петрович на протяжении всей жизни повторял, что, если бы не Пушкин, он бы так и остался заводским пареньком с четырёхклассным образованием. И говорил так, будучи молодым, и позже – уже седовласым и признанным. В этой фразе не просто констатация факта – в ней личное отношение и бесконечная благодарность! А ещё, пожалуй, удивление и восторг. Эти светлые чувства Бажов испытал, когда ему в руки попал томик стихов великого поэта. А уж когда на одном из уроков его первый «настоящий учитель» Александр Осипович Машуков рассказал, что Пушкина убили по политическим мотивам, а дуэль была заговором, уважение к поэту заметно прибавилось.

«…знайте, что нет и не было у нас писателя ближе, роднее и больше, чем Александр Сергеевич Пушкин. Сегодня вот как раз исполнилось пятьдесят лет, как его убили, а никто вровень с ним не стал и станет ли – неизвестно»[72].

Бажов вспоминал: «Учитель держал нас строговато, не любил, чтобы „высовывались“ с вопросами, когда нас не спрашивают, но на этот раз не сделал замечания, когда со всех сторон послышалось

– Кто убил? Где убил? Как убили? Почему? Что сделали с теми, кто убил?

Учитель рассказал о дуэли и последних днях Пушкина и угрюмо добавил:

– Подрастёте, сами узнаете, что дуэль подстроена была. Большому начальству неугоден был Пушкин, его и подвели под пистолет, а того чужеземца, который Пушкина убил, выслали домой. Всё и наказанье ему было в этом»[73].

Такой осталась в памяти Бажова пятидесятая годовщина смерти великого поэта. Удивительный, необычный урок, запомнившийся на всю жизнь. А никаких других напоминаний о годовщине смерти Пушкина тогда не было, хотя, в Сысерти на тот момент проживало порядка десяти тысяч жителей. По старым меркам, это численность уездного города. В посёлке было три школы и даже клуб для конторских, где изредка давались представления для простого народа. В тот памятный день клуб оказался закрытым, а в других школах даже не было упомянуто о годовщине смерти Пушкина. Когда Бажов поделился этим безрадостным наблюдением дома, отец пояснил:

– Так ведь ваш-то Александр Осипыч из таких… за народ которые… Такой, небось, про Пушкина не забудет[74].

Своего первого учителя Павел Петрович всегда вспоминал с благодарностью, именно Александр Осипович привил подросткам любовь к русской словесности, в особенности к А. С. Пушкину.

В детском представлении казалось просто невозможным не любить такого весёлого писателя, а люди из власти его не любили. Возникло предположение, что Пушкин писал и нечто другое. Захотелось найти это другое. Однако том пушкинских стихов с большими трудностями удалось получить лишь через три года после первого знакомства с его произведениями.

Как раз теперь ещё об одном удивительном эпизоде, который так любят рассказывать экскурсоводы, о нём мы вспоминали в самой первой главе книги. Маленький Паша Бажов пришёл в библиотеку за книгой Пушкина. Библиотекарь выдал томик стихов и предупредил, что получить второй том мальчик сможет, когда первый выучит наизусть.

«– Библиотекарь, наверное, пошутил, – писал впоследствии Бажов. – Но я отнёсся к делу серьёзно»[75].

«Не знаю, что это было за издание, но помню, что было в пяти хорошо переплетённых книжках, и первый том начинался стихотворениями: „Невод рыбак расстилал по брегу студёного моря“ и „В младенчестве моём она меня любила“.

Первое из этих стихотворений, при своей краткости и кажущейся простоте, оставляло какой-то неразрешённый вопрос, а второе и вовсе было сложно для десятилетнего и не очень привыкшего к литературной речи мальчугана. Заучивая наизусть, я не очень отчётливо понимал, что значит – „она внимала мне с улыбкой – и слегка, по звонким скважинам пустого тростника уже наигрывал я слабыми перстами и гимны важные, внушённые богами, и песни мирные фригийских пастухов“.

Такое начало, помню, сильно смутило, но, перелистывая книгу, дошёл и до таких поэм, как „Братья-разбойники“, „Тазит“. Здесь нашёл того Пушкина, стихотворения которого „сами заучивались“. Настроениям ребячьей героики, конечно, близка была картина „Как за Волгой, ночью, вкруг огней удалых шайка собиралась“. Неотразимо действовали и такие описания:

В этой же книге были сказки, отрывки, которые Бажову были известны ещё в начальной школе. В результате, сдавая через месяц книгу, он мог смело заявить библиотекарю:

– Вот, выучил.

Да! В общем, книгу он выучил… Это, конечно, стало известно всей школе и произвело впечатление, в том числе на директора Александра Машукова. Он рассказал о талантливом мальчишке своему давнему товарищу Николаю Смородинцеву, который жил в Екатеринбурге и иногда приезжал к приятелю в гости. Смородинцев проникся судьбой самородка из народа и, как вспоминал потом Бажов, стал «сбивать моего отца поучить маленько парнишку в городе»[77]…

И… сбил! Поэтому и дальше всё было по Пушкину, ну и с Пушкиным, конечно!

Затей, если так можно сказать, в биографии Павла Петровича Бажова было действительно много, их было предостаточно и в жизни «солнца русской поэзии». Согласитесь, богатая почва для исследований. Бажов по этому поводу выразил сожаление: «Теперь, когда появилось немало солидных работ о Пушкине, его творчество не кажется раскрытым полностью. Даже больше того, с годами начинаешь думать, что многое в этом творчестве гораздо сложнее, чем ты раньше считал… Словом, семидесяти лет моей жизни не хватило, чтоб понять тайну творчества А. С. Пушкина… Есть, правда, для всего этого простое объяснение – ссылка на гениальность поэта. Гениальность, разумеется, бесспорна и несравнима, но рядом с ней у Пушкина идёт и большой труд»[78].

Безусловным талантом и великим трудом подкупала пушкинская строка далеко не одного Бажова, но это не стало для наследства гения охранной грамотой. Трудно представить, но в начале ХХ столетия Павлу не раз приходилось слышать утверждения, что «Пушкин устарел», что «нельзя теперь писать стихи и прозу в пушкинской манере». «Какая-то часть этих утверждений повторялась и в первые годы советской власти, когда грамотеи старой выучки усиленно призывали „идти вперёд не от давних этапов, а от последних достижений литературы“. Вскоре, однако, эти „последние достижения литературы“, то есть словесные фокусы, сюжетное вихлянье и всякого рода кривлянье на пустом месте, были отброшены, а „давние этапы“, в частности, творчество Пушкина, стали предметом внимательного изучения»[79].

Вот так. Кажется, ни прибавить, ни убавить. Вывод Бажова справедлив и сегодня. Правда, сегодня «вихлянье и всякого рода кривлянье» приняло, как бы это сказать помягче, – угрожающие размеры.

Глава четвёртая

Черта деда слышко: «до» и «после»

Старый горняк, талантливый рассказчик, знаток старательских секретов, балагур и «подковыра», горький пьяница – и всё это об одном человеке, о главном герое многих бажовских сказов, знаменитом полевчанине Василии Васильевиче Хмелинине, а проще говоря, о дедушке Слышко. Именно он разделил биографию Бажова на «до» и «после». Именно Слышко открыл талантливому мальчишке напевную красоту уральского слова, именно он привил уважение к тяжёлому труду мастеровых людей, да так прочно, что маленький Паша пронёс эту любовь через всю свою взрослую жизнь, не расплескал и обессмертил в своей фантастической «Малахитовой шкатулке», которую написал спустя почти полстолетия с момента первого знакомства с уральской стариной и её хранителем Василием Хмелининым.

«Если попросит кто сказку, он всегда поправит: „Сказку, говоришь? Сказку – это, друг, про попа да про попадью. Такие тебе слушать рано. А то вот про курочку-рябушку да золото яичко, про лису с петухом и протча старухи маленьким сказывают. Ты, поди, опоздал такие слушать, да и не умею я. Кои знал, и те позабыл. Про старинное житьё – это вот помню. Много такого от своих стариков перенял, да и потом слыхал. Тоже ведь на людях, поди-ка, жил. И в канаве топтали, и на золотой горке сиживал. Всяко бывало. Восьмой десяток отсчитываю. Нагляделся, наслушался. Только это не сказки, а сказы да побывальщины прозывается. Иное, слышь-ко, и говорить не всякому можно. С опаской надо. А ты говоришь – сказку!“»[80].

Начнёшь читать – заслушаешься, правда? А ведь Василий Васильевич был простым сторожем дровяного склада, но в свободное время вечером становился сказителем. Именно в его дежурство у караулки на Думной горе собиралась полевская детвора. Бегал туда и Паша Бажов. Семья Бажевых тогда только переехала в Полевской, а Паша учился в Екатеринбургском духовном училище и приезжал к родителям на вакации. Вот как он сам описывает первое знакомство с живой полевской достопримечательностью:

«Недалеко от нашего дома находилась заводская „дровяная площадь“. Для её охраны на горе Думной была поставлена будка с колоколом. Звон колокола по вечерам казался таинственным, и детское воображение рисовало и связывало с будкой всякие „страшные истории“. „Пойдем на гору сказки слушать“, – пригласил меня один из первых моих полевских приятелей. „Сказки?.. Что я, маленький?“ „Пойдём! Сегодня на карауле дедушка Слышко стоит. Он занятно сказывает. Про девку-Азовку, про Полоза, про всякие земельные богатства“…»[81].

Истории об Азовке и Полозе, о кладоискательских приметах и всяких земельных богатствах маленькому Паше уже приходилось слышать уже не раз. Но все они звучали как-то не по-настоящему, зачастую без начала и конца. Поэтому показалось интересно узнать об этом больше. И с тех пор он стал завсегдатаем таких исторических посиделок и самым ревностным слушателем дедушки Слышко.

Жаль, но фотограф до «дровяной площади» не добрался, а живописец тем более, поэтому, увы, портрета талантливого полевчанина не сохранилось. Осталось только вот это воспоминание самого Павла Петровича, впрочем, и за то спасибо:

«Годы высушили его, ссутулили, снизили. И только не по росту широкие плечи да длинные руки напоминали, что сила в этом теле была немалая. Держался старик, однако, бодро, бойко шаркал ногами в подшитых валенках и задорно вскидывал свою белую, клинышком, бороду»[82].

Да, тинейджеры XIX века звали его дедушкой Слышко, а вот те, что повзрослее, обращались к бывалому старателю так: «Стаканчик» или «Протча». Почему звали Стаканчиком, об том, конечно, легко догадаться, а другие прозвища шли от любимых присловий: слышь-ко и протча (прочее).

И вот что удивительно – в своих мемуарах Павел Петрович называл Хмелинина – к слову, своего далёкого родственника – Василием Алексеевичем. Скорее, это была просто ошибка, писателя подвела память… Да и, правду сказать, одиннадцатилетний пацан наверняка не знал Хмелинина по отчеству, ведь традиции обращения по отчеству на Урале не было. Другое дело прозвище. К примеру, Стаканчик. Вот как раз здесь стоит рассказать об ещё одном таланте Василия Васильевича. Не удивляйтесь и не возмущайтесь – это несомненный талант. Талант прокутить, проще говоря, – пропить семь (!!!) килограммов золота.

«Это про мою-то витушку? Как я богатым был да денежки профурил? Слыхали, видно, от отцов? Посмеяться, гляжу, над старичком охота? Эх вы, пересмешники. А ведь было. Вправду было. И ровно недавно, а как сон осталось. Иное, поди, и вовсе забыл. Шибко, вишь, память-то свою промывал в ту пору… Чуть с головой не умыл. Где всё помнить!»[83]

Подфартило Хмелинину однажды по-крупному. Хотите знать все обстоятельства, читайте сказ Павла Петровича «Тяжёлая витушка» – там всё, как было, прописано. И про то, как и где удачливый старатель обнаружил увесистый самородок. И чем дело кончилось!

«Так-то… Думали мы с женой – счастье нашли, а оно в беду ей перекинулось. Подвели люди. Ну, и меня поучили. Хорошо поучили. Знаю теперь, куда наше счастье уходит…

‹…› А мне что? Дурость, конечно, а всё ж таки пропил – не украл. И своё – не чужое»[84].

Умер дед Слышко в возрасте семидесяти лет. У него был сын Данила, а у Данилы выросли двое сыновей – Степан и Семён Даниловичи. У Семёна было тоже два сына – Алексей и Иван. У Степана – один, Михаил. Вот и сегодня в Полевском нередко можно встретить Хмелининых, вероятно, это потомки чудного деда, разделившего биографию Бажова и историю города на «до» и «после»!

Глава пятая

Как гранился бриллиант таланта

Три плюс четыре плюс шесть, итого 13. Столько лет длилась учёба Павла Петровича. Сначала в земской школе в Сысерти, потом в духовном училище в Екатеринбурге, а затем в семинарии в Перми.

Да, то, что писатель учился на священника, не новость. В 1893 году Бажов оканчивает Екатеринбургское мужское духовное училище «по первому разряду»[85]. Выбора, куда пойти учиться дальше, у него не было. Духовная семинария была единственной возможностью продолжить образование, и Бажов этой возможностью воспользовался. О чём, я думаю, не пожалел. Хотя, стоит сказать сразу: к церковной карьере Павел Петрович не был расположен. Священнослужителем он себя не видел, как теперь говорят, от слова «совсем». Более того, когда приехал на первое место работы в сельскую школу поселка Шайдуриха, а случилось это сразу по окончании семинарии, ему поступило настойчивое предложение преподавать наряду со словесностью и Закон Божий. От такой дополнительной нагрузки Бажов наотрез отказался. Отверг настолько, что покинул стены учреждения, где это предложение прозвучало. Во как!

Но давайте по порядку. С 1893 года по 1899-й Бажов живёт и учится в семинарии в Перми. В стране нарастает недовольство властью, общественно-политические волнения захватывают и пермских бурсаков. В своих автобиографиях писатель указывает, что с первых лет семинарской учёбы принимал участие в революционных кружках: «читал запрещённую литературу, участвовал в школьных протестах, писал памфлеты»[86]. В семинарии три года Бажов был хранителем «тайной» («бунтарской») библиотеки.

Это то, что касается его политических воззрений. А как же дело обстояло с классическим образованием? Ведь у пытливых читателей не могут не возникнуть вопросы. Где «наше уральское всё», «столп словесности нашей» стал тем самым гуру? Где и как приобрёл фантастическую базу знаний, впечатлений и опыта – всё то, что позволило ему в зрелые годы так виртуозно обращаться со словами и смыслами и создать сокровищницу уральских литературных самоцветов? Итак, где это место? Или всё от Бога? Несомненно, и от Него, но ведь бриллиант всё же требует огранки. Я уверен, «огранка» состоялась в Перми!

Как нам сообщает «Бажовская энциклопедия», Пермская духовная семинария – одно из крупнейших учебных заведений на Урале ХIХ – начала ХХ века. Причём «огранили» там не только талант Бажова. Выпускники Пермской духовной семинарии стали виднейшими иерархами Русской православной церкви, выдающимися деятелями государства, науки и образования, известнейшими русскими литераторами. Среди них писатель Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк, изобретатель радио Александр Степанович Попов, основоположник отечественной генетики Василий Маркович Флоринский, математик Иван Михеевич Первушин, учёные-врачи Дмитрий Петрович Никольский, Григорий Витальевич Хлопин, врач и общественный деятель Павел Николаевич Серебренников, уральские писатели и публицисты Константин Дмитриевич Носилов, Владимир Яковлевич Кокосов, Иаков Васильевич Шестаков, Владимир Степанович Верхоланцев[87].

Пермскую духовную семинарию открыли почти за 100 лет до поступления туда Павла Бажова, в 1800 году. Её основной задачей было подготовить священнослужителей для приходов Пермской губернии, однако во многом семинария выполняла функции общего образования в губернии. Осознание необходимости совмещения духовного и общего образования заставляло церковное руководство несколько раз менять систему обучения в губернских семинариях. Крупная реформа была проведена в 1839 году, когда обучение переориентировали на сельского священника, который помимо церковного должен был осуществлять общекультурное воспитание прихожан. Для этого вводится большое количество общеобразовательных предметов, вплоть до основ сельского хозяйства и врачебного дела, включавшего в том числе и «народную физиологию» «с демонстрацией на рисунках». Серьёзным шагом была отмена преподавания на латинском языке, хотя латиноязычные традиции оставались достаточно сильными. Так, например, обязательными темами для сочинений семинаристов оставались изречения и афоризмы на латинском языке[88].

В конце ХIХ века обучение составляло шесть лет, после четвёртого курса семинаристы могли поступить только лишь в некоторые (периферийные) высшие учебные заведения – Варшавский, Дерптский и Томский университеты, а в столичные и в гремевший по тем временам на всю Россию Казанский университет поступить было нельзя. Этим ограничением церковь пыталась удержать воспитанников средних учебных заведений на стезе церковного служения. Однако статистика профессионального самоопределения выпускников Пермской духовной семинарии говорит о том, что немалая их часть, получив духовное образование, предпочитала светские профессии. Многие становились учителями, врачами, чиновниками, следователями, судьями, предпринимателями, военными, регентами хоров. Отмечены даже художник и актёр. В 1891–1900 годах только 46 выпускников пошли в духовенство.

Эти показатели во многом были связаны с характером образования, которое получали пермские семинаристы. По статистике 1880-х годов, в Пермской семинарии студенты изучали 22 дисциплины. Не трудитесь даже предположить, какие, потому что наши представления о программе подготовки священнослужителей несостоятельны. Из двадцати двух обязательных предметов только десять были собственно «церковными». Наряду с ними в семинарии преподавали математику, физику, философию, психологию, логику, гражданскую историю, русскую словесность, латинский язык, а также иностранные языки: греческий, французский, немецкий. Пермский публицист и краевед отец Иаков Шестаков вспоминал: «В начале 60-х стала преобладать история литературы в ущерб для теории словесности… Преподаватель, например, сообщал довольно подробные сведения о французской, испанской поэзии и пр.»[89]. Факультативно преподавались еврейский и татарский языки.

Семинаристы занимались иконописью (эти уроки пользовались неизменной популярностью), обязательным считалось пение, но большинство относились к нему как к повинности. По-прежнему преподавались основы сельского хозяйства и лечебное дело. В семинарии работал гимнастический зал, и для учеников сшили специальную гимнастическую форму. По воспоминаниям современников, обучение семинаристов мало чем отличалось от гимназического, однако имело свои преимущества. Например, семинария выписывала лучшие отечественные журналы; философию в гимназии не преподавали, а в семинарии ею занимались довольно подробно; семинаристы писали значительно больше сочинений. И они успешно поступали в высшие учебные заведения уже после четвёртого года обучения, а это значит, что их уровень был не ниже гимназического среднего.