Колодец и бабочка

© Е. Михалкова, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Глава первая

Магазин располагался в подвальчике на Мясницкой, неподалеку от большого книжного. Ехать пришлось на метро, и, выйдя из стеклянных дверей, Сергей вздохнул с облегчением: метро он не любил.

Худощавая фигура Илюшина уже маячила в двадцати шагах впереди, сразу за компанией парней, которые выстроились в шеренгу, перекрывая переход, – не обойти ни слева, ни справа. Сергей вспомнил звук, с которым рушатся кегли в боулинге, усмехнулся и ускорил шаг.

– Дружище, уступи дорогу дяде, – пробасил он.

Юнец в толстовке обернулся, заранее скривив губы. Но, увидев Бабкина, отскочил.

– Ты ж мой зайчик, – одобрил Сергей. Говоря начистоту, он был страшно зол – не на этих охамевших бритых орлов, а на Илюшина. Но треснуть по шее Илюшина он не мог. А вот с орлами были варианты. – Вы бы, мальцы, как-то ужались, – посоветовал Бабкин, хмуро оглядывая шеренгу.

Он поравнялся с Илюшиным. Макар не шагал, а скользил, огибая прохожих. Спрашивать его, какого черта они потащились в центр Москвы вместо того, чтобы вызвать клиента в офис, не имело смысла, и Бабкин, естественно, спросил:

– Мы зачем сюда приперлись?

– Примечательное место, – рассеянно сказал Илюшин. – Сначала улица была Евпловской, местами Фроловской, потом Мясницкой, потом стала Первомайской, потом Кирова, потом снова вернулись к Мясницкой.

– И что в этом примечательного?

– Пришли, – сообщил Макар.

На противоположной стороне улицы белела вывеска.

– «Марга́лит», – вслух прочел Бабкин.

– «Маргали́т», – поправил Макар. – В переводе с иврита – «жемчужина».

По дороге Сергей кое-что успел вытащить из напарника. Ювелирный магазин, специализируются на израильском серебре. Владельца зовут Валентин Касимов. Беглый поиск в Гугле ничего не дал, в криминальной хронике фамилия не упоминалась. Бабкин предположил бы, что от Касимова сбежала жена, но в эту версию не укладывалось желание Илюшина самому приехать на Мясницкую. «Может, собрался цепуру прикупить». Представив Макара в серебряном обвесе и жемчугах, Бабкин ухмыльнулся и хлопнул его по плечу:

– Двигай!

Они перешли дорогу, спустились по лестнице и оказались в подвальчике с неожиданно высокими побеленными сводами. Внутри было тихо и так свежо, будто не кондиционер охлаждал воздух до мертвой стылости, а толстые стены берегли живую прохладу еще с весны.

В двух зеркалах, справа и слева, мелькнули их отражения. Бабкин, как обычно, не помещался целиком в невысокие узкие рамы, рассчитанные на человека среднего роста, и в глубину зала прошагал только его мощный торс, обтянутый кожаной курткой. Вместо Илюшина зеркало показало студента-практиканта в джинсах, светло-голубой рубашке и тонком джемпере.

Со стула за кассой встал и быстро пошел к ним, светлея лицом, курчавый мужчина с бородкой и залысинами, совсем молодой – на вид немногим старше парней из перехода. Даже залысины не прибавляли ему солидности. Собственно, они смотрелись как элемент театрального грима.

Вслед за мужчиной вскочили две женщины, одна лет пятидесяти, вторая помладше. Похожи они были на завуча и учительницу районной школы. И по тому, с какой мольбой они уставились на вошедших, Бабкину стало ясно, что у этих людей случилась нешуточная беда.

– Я вам так благодарен, что вы приехали! – Касимов горячо пожал им руки. – Здравствуйте! Проходите в наш офис, пожалуйста.

«Ребенок пропал?» – мелькнуло у Сергея. Но в таком случае вызывают полицию, а не частных детективов.

Офисом оказалась комната с угловым диваном, длинным столом и узким пеналом сейфа.

– Кофе? Чай?

На столе уже были приготовлены бутерброды с красной рыбой, завернутые, как в театральном буфете, в пленку.

– Спасибо, может быть, позже, – сказал Макар. – Давайте сначала о деле, Валентин Михайлович.

– Да-да, разумеется. – Касимов сел, потер виски. – Лучше просто Валентин. Только я вас очень прошу, не воспринимайте это как шутку или блажь. Дело для нас серьезное. Даже болезненное. Собственно, поэтому я к вам… Выслушайте, пожалуйста, прежде чем делать выводы.

Обе женщины безмолвно просочились за ними в комнату и встали у стены. Предисловие Бабкину не понравилось. Что значит – блажь?

Касимов глубоко вздохнул, прикрыл на секунду глаза и, решившись, с той особой внятностью, с которой нередко изъясняются пьяные, сказал:

– Пропал кот.

– Кот? – переспросил Макар.

– Кот, – подтвердил Касимов.

– Ко-от, – понимающе протянул Илюшин.

Этот обмен котами выглядел как перекидывание мяча от одного игрока другому.

– По телефону вы сказали, что у вас исчез сотрудник. – Вкрадчивая интонация Илюшина не сулила ничего хорошего. – Ценный и очень уважаемый сотрудник магазина.

– Минуточку, минуточку! – заторопился Касимов. – Так и есть! Макар Андреевич, вы должны понять: я осознавал, что мои слова будут звучать чрезвычайно глупо, мне нужно было, простите, заманить вас сюда, чтобы вы поняли весь масштаб…

– Спасибо, масштаб вполне ясен. – Илюшин поднялся.

Бабкин уже стоял у него за спиной. В глубине души он был очень доволен. Это надолго отобьет у Макара охоту выезжать к клиентам.

И тут старшая из женщин издала странный звук. Она сложилась пополам возле стены, словно ее ударили в живот, и визгливо залаяла. Вторая обхватила ее и молча попыталась вытащить из кабинета.

– Девочки, ну я же просил! – страдальчески воскликнул Касимов и метнулся к лающей со стаканом воды.

– Яша! – выдохнула она. – Яшенька!.. Господи… Ну зачем… Ведь его… замучают, Валя… Он же старенький… Он больной…

– А ну цыц! – рявкнул Касимов. – Я кому говорил: пустырник и корень пиона! Не хватает пустырника – бегом к психиатру! А ты чего стоишь? – напустился он на вторую. – Табличку повесила? Дверь заперла? Мать вашу, что за бардак! Живо, Оля! Шевелись!

Вместо того чтобы кинуться исполнять распоряжения директора, вторая ювелирная женщина выпустила первую, села на пол рядом с ней и закрыла лицо руками.

«Ополоумели они тут все, что ли?»

Бабкин пошел к выходу. Но Макар – Макар стоял на месте и заинтересованно рассматривал ревущих баб.

– Яша – так зовут кота? – спросил он.

Сергей мысленно взвыл. Только не это!

– Яков Соломонович, – нервно ответил Касимов. – Вывезен из Израиля четыре года назад в восьмилетнем возрасте. Насквозь больной кот с мочекаменной болезнью, без глаза и одного уха.

– Еще он хромой, – сквозь рыдания выговорила Оля.

– А на кличку Счастливчик отзывается? – тотчас спросил Илюшин.

Обе женщины внезапно замолчали и уставились на него. «Беги, дядь Мить», – подумал Сергей.

Вместо этого Макар придвинул стул, развернул его и уселся верхом:

– Вам не кажется, что Якова Соломоновича логично было бы везти в землю обетованную, а не наоборот? Что за странный поворот биографии?

– Нормальный поворот, – огрызнулась младшая. – Яше искали хозяев в Израиле, но на него неожиданно нашлись руки в России. Это очень сложное животное для пристройства. Возрастное, нездоровое…

– Настолько сложное, что владельцы приюта согласились пройти уйму бюрократических процедур, чтобы переправить кота сюда, – подтвердил Касимов. – Получилось только со второго раза.

– Потому что в ветслужбе Бен-Гуриона работал один козел обрезанный… – сквозь зубы процедила первая женщина.

– Людмила Марковна, давайте как-то в рамках оставаться!

– Про козла потом, – перебил Илюшин. – Значит, кот переехал в Россию. И?

– Люди, которые оплатили его перелет, в итоге отказались от него, – сказала Оля, вытирая слезы. – Он пожил на передержке у моей родственницы, и так получилось, что я взяла его себе. Он никому не был нужен. Но у сына началась аллергия. Я привезла Яшу сюда.

– Он здесь прижился, – добавил Касимов.

Какая-то за этим «прижился» чувствовалась недоговоренность. Илюшин вопросительно поднял брови.

– Яков Соломонович – наш талисман, – помявшись, объяснил Касимов. – До него торговля шла ни шатко ни валко. Я планировал закрываться. Но в первую же неделю, что он провел здесь, вдруг пошел покупатель, как лосось, косяком. Необъяснимо!

– Может, клиенты шли на кота? – предположил Макар.

Касимов покачал головой.

– С улицы его не разглядеть. А в помещении он все время дремал на своей лежанке за витриной, так сразу и не заметишь. Поверьте, до появления Якова бизнес загибался. На серебре, знаете, и так-то миллионов не поднимешь, мы даже аренду не всегда могли отбить. А потом как будто что-то перенастроилось в мироздании. Пошло-покатилось, и магазин стал приносить доход. Якову у нас было хорошо. Мы его подлечили, корм подобрали. Он тут и жил.

– А ночью как же? – неожиданно для самого себя заинтересовался Бабкин.

– Ночью он за старшего. Еда, вода, лоток – все в наличии.

– Яша умница такой! – подала голос Оля. – Ни разу нигде не напачкал. Утром прибежишь – он выходит встречать. А если корм закончился, сядет возле миски и лапкой ее переворачивает. Чтобы она громыхала.

– Чисто граф, – не к месту добавила Людмила Марковна и высморкалась.

– Конечно, я сначала был против. – Касимов сел, и Бабкину ничего не оставалось, как занять последний свободный стул. Как-то неловко было торчать столбом. – Что еще за история – кот в магазине! Но, во-первых, как я уже объяснил, с его появлением у нас дела пошли в гору. – Он суеверно постучал по краю стола.

– А во-вторых? – спросил Илюшин.

Касимов поморщился. Был он, пожалуй, все-таки постарше, чем показалось Сергею.

– Привязались мы к нему, – признался он. – Я не большой любитель кошек. Да и в Яше ничего особенного нет. Не спорьте, Людмила Марковна! Ну, умный. Чистоплотный. Спит целыми днями. Пройдешь мимо – мурлыкнет, лапку протянет поздороваться. Или приковыляет и пырится в ноутбук. В ветклинике у него анализы брали – он лицо мученическое сделает, но терпит. Изумительно порядочный кот.

– Главное – мимо не ссал! – с чувством сказала Людмила Марковна.

Обе женщины снова зашмыгали носами.

– Почему вы до сих пор на полу? – внезапно рассердился Касимов. – Там рыдать, что ли, удобнее? Найдут вашего убогого, что вы мне тут разводите!

– Так я не понял, чего с котом-то случилось? – нарочито грубо сказал Бабкин, не выносивший женского плача.

– Его украли, – коротко объяснил Касимов. – Вчера, около двенадцати. Зашел парень, отвлек Оленьку, сгреб кота и сунул в сумку. Выскочил – и с концами.

– Выкуп до сих пор не потребовали? – спросил Макар.

– Нет. Мы ждали. Надеялись даже! Я подумал: деньгами откуплюсь, ничего, лишь бы живым вернули. Но ни звонка, ни письма.

– Может, вы хоть бутербродик съедите? – вдруг очнулась Людмила Марковна. – Свежая ведь семга. Я бы чайку заварила. У нас чай вкусный, душистый.

Она тяжело поднялась, отряхнула юбку. За ней встала и Оленька. Обе женщины выжидательно уставились на Макара.

«Ай да тётки, – восхитился Бабкин. – Ай молодцы! Просекли, кто тут главный».

– Чай – это хорошая мысль, – согласился Илюшин. – Но я пока ничего не могу обещать.

Кота унесли накануне. Валентин сразу кинулся в полицию. К удивлению Бабкина, Касимова не отфутболили, а выделили сотрудника, который по горячим следам изучил съемку с камер вокруг магазина. Сергей заподозрил, что владелец «Маргалита» (что за дурацкое название!) не поскупился на благодарность за помощь, причем не по результатам расследования, а сразу, авансом.

Парень, утащивший бедного Якова Соломоновича, бегом поднялся по Мясницкой, свернул в переулок, сел в белую «тойоту» с тонированными задними стеклами и заляпанными грязью номерами и уехал. Оленька выскочила за ним, но угнаться не смогла.

На этом полицейские сдались. Шерстить все «тойоты» по Москве ради кота никто не собирался.

– Вы же ищете пропавших людей, – сказал Валентин с заискивающей улыбкой. – А кота искать даже проще! Мы только не можем сообразить, кому он мог понадобиться? Какая-то бессмыслица. Бред.

– Камеры наблюдения в магазине установлены? – спросил Илюшин.

– Разумеется.

Илюшин и Сергей изучили запись.

Парень в спортивном костюме зашел в магазин в двенадцать ноль четыре. Глубокий капюшон на голове, плюс солнечные очки, закрывающие пол-лица. У ног – сумка-переноска с яркой горизонтальной полосой. Сказал, что хочет выбрать подарок для сестры. Минуту он провел, склонившись над витриной. Затем попросил воды. Когда Оленька отошла, нырнул за прилавок, сгреб кота, ловко забросил в раскрытую переноску и выбежал на улицу.

«Как живому человеку воды не налить, если просит?» – «Послать его надо было, паскудину!» – «Людмила Марковна, я бы попросил держаться в рамках!»

Всё, что смогла вспомнить Оленька: среднего роста, прыщавый, на вид лет двадцать с небольшим. «Я его толком не рассмотрела. Капюшон этот… И очки еще… Кажется, молодой. Может, студент. Раньше мы его здесь точно не видели».

– Однако он знал, где место кота в торговом зале, и был уверен, что тот не станет сопротивляться, – задумчиво сказал Илюшин. – Не всякого кота можно сграбастать и сунуть в сумку. Валентин, кто еще в курсе, что вы считаете Якова своим талисманом?

Касимов развел руками:

– Ну жена. Она сейчас с детьми в Болгарии. А так – только Людмила Марковна и Оленька, больше никто.

– Друзья? Партнеры? Конкуренты? Подумайте, не торопитесь.

Но и подумав, Касимов твердо сказал, что ни с кем не делился своей убежденностью в уникальной роли кота. Конкурентов у него нет. Разве что в десяти минутах ходьбы располагается ювелирный салон «Санлайт», но любители израильского серебра с жемчугом и римским стеклом и клиенты «Санлайта» – это практически не пересекающиеся сообщества.

– У вас есть фотографии кота? – спросил Сергей. Он умял три бутерброда с семгой и подобрел.

На него посмотрели как на идиота. Илюшин негромко засмеялся.

– В чем дело? – осведомился Бабкин.

– Серёжа, ты спрашиваешь людей двадцать первого века, есть ли у них фотографии кота?

Бабкину предъявили около миллиона снимков. Кот был многократно запечатлен спящим, сидящим, вылизывающим бедро, раскинувшимся на спине и нахохлившимся на руках у Людмилы Марковны. У Бабкина за всю его жизнь не набралось бы и десятой части от этого количества фотографий. «О дивный новый мир», – сказал он про себя.

Богатством мимики Яков не отличался. Кое-кто мог бы даже решить, что кот туповат. С одинаковой невозмутимостью он взирал на миску с кормом и на удочку с перьями.

Рыжий. Изрядно потасканный. Вместо правого глаза – косой стежок. Левое ухо будто гусеница объела. Оно получилось вдвое меньше, чем второе, и с зазубринами.

Даже у безумного обожателя кошек не повернулся бы язык назвать Якова Соломоновича красавцем. Возможно, некоторая харизма у кота имелась, однако по снимкам этого понять было нельзя.

– У него есть аккаунты в соцсетях? – неожиданно спросил Макар.

Бабкин поначалу даже не понял, о чем идет речь. Но судя по тому, как оживились Касимов и его сотрудницы, для них смысл вопроса был ясен.

– Мы хотели, хотели! – бойко сказала Оленька. – Валентин Михайлович запретил. Я даже телеграм-канал завела, только выложить ничего не успела.

– Вы хотели, – поправил Касимов. – Мне эта идея не понравилась. Чисто интуитивно.

– Между прочим, Валентин Михайлович, сейчас бы очень пригодилась помощь общественности! Когда в питерском музее кота унесли, помните, какой шум поднялся?

– К дьяволу вашу общественность! Именно что шум, и больше ничего.

Оленька и Касимов продолжили препираться вполголоса.

– Если бы аккаунт существовал, это сильно осложнило бы поиски, – заметил Илюшин. – Любители животных – страшные люди. Похитили бы кота и глазом не моргнули, если б решили, что таким образом его спасают. Был бы у нас круг подозреваемых в полторы тысячи человек…

– Это означает, что вы будете искать Яшу? – вскинулся Касимов. – Возьметесь за наше дело?

Бабкин понимал, что расценки Илюшин назвал Валентину еще по телефону. А значит, этот курчавый человек с залысинами соглашался выложить круглую сумму за возвращение старого больного кота.

«Ну талисман, – рассуждал Сергей. – Допустим. Мало ли на чем люди повернуты. Но тётки-то как убиваются – это ж смотреть страшно. Помешательство, ей-богу. И ведь у одной точно дети есть, она сына упомянула».

Он вспомнил, как таскал в ветклинику своих йорков. Маленькие подвижные песики ушли один за другим. Их смерть Бабкин переживал тяжело. Но то были собаки, не коты! Собака – друг человека. А что такое кот? Вонючка шерстяная. Да и в целом вещь в себе. По собаке всегда понятно, о чем она думает и что у нее на душе. А наличие души у котов вообще под большим сомнением.

– Согласился? – поинтересовался он у Макара, отведя его в сторону.

– Ага. Любопытное дело! Вор ведь шел прицельно за котом. Кому мог понадобиться этот инвалид?

– Вот мы и докатились до мышей, – констатировал Бабкин. – Сик транзит глория мунди. Что дальше?

Илюшин оживился:

– Контрабанда. Три ведра джунгарских хомяков незаконно переправлены через границу с Монголией. Шок, треш, контент «восемнадцать плюс». Но я поражен: ты знаешь латынь! Это цитировали в каком-то супергеройском фильме «Марвел»?

– Иди в пень, – сказал Бабкин и пошел курить на улицу, где уже дымила Людмила Марковна.

Но ему и самому было любопытно. Докурив и все обдумав, он вернулся в подвал с версией:

– Слушайте, а бывшие потенциальные владельцы кота не могли это провернуть? Те, что от него отказались?

Касимов отрицательно покачал головой:

– Они, кажется, уехали. Да, Оленька?

– Всё так, Валентин Михайлович. Они потому и не взяли Яшу. У них ребенок поступил в университет, и они решили…

Остальное Бабкин не слушал. Добросердечная Оля рассказывала о семействе, которое, подхватив баулы и своих стариков, переехало в Германию, а он внимательно пересматривал видеозапись кражи. М-да, вот и ставь камеры под потолком. Капюшон или кепка – и лица не разглядеть.

Он обернулся к Илюшину. Тот на диване пил чай с конфетами.

– Макар, я свяжусь с опером, который проверял камеры на улицах. Надо бы свежим взглядом посмотреть на «тойоту». Может, будут какие-то зацепки…

– Подожди, не торопись. – Илюшин зашуршал очередным «Мишкой на Севере». – Давай сначала проглядим запись с местных камер. Касимов говорит, они хранят съемку за последние сутки. Маловато, но лучше, чем ничего.

– А смысл?

– Вор знал о коте довольно много. Если он раньше не заходил в магазин, откуда такая осведомленность? Или он имеет отношение к сотрудникам – например, это знакомый Соломеевой, который ей за что-то мстит, – или его навел тот, кто бывал здесь раньше.

– Подожди, Соломеевой? – непонимающе переспросил Сергей.

– Людмила Марковна, – пояснил Илюшин. – Я побеседую с ними, а ты просмотри записи.

Однако ни беседа, ни изучение записей ничего не дали. Никто из клиентов не проявлял интереса к Якову Соломоновичу. И ни Оленька, ни Людмила Марковна, ни Касимов не смогли вспомнить людей, которые так сильно хотели бы их уязвить, что пошли бы на кражу.

– Ну, соседку я давеча обругала сволотой, – заявила Людмила Марковна. – А чего она курит в квартире? Весь дым у меня в гостях. Хожу прокуренная, как зэчка. А чтобы настоящие враги – такого нет. Мы люди маленькие, нам враги не положены.

На Касимова Илюшин насел плотно.

– Валентин, раз уж мы решили заняться поисками кота всерьез, без дураков, давайте откровенно поговорим. Жена знает о вашей любовнице?

Бабкин мигнул. Он готов был руку дать на отсечение, что про Касимова и его «Маргалит» Илюшин услышал впервые этим утром, чуть раньше, чем сам Сергей. Откуда сведения о любовнице?

Касимов потер залысину.

– Так-так-так, – озадаченно проговорил он. – Макар Андреевич, для возвращения Яши я на многое готов. Но вот заводить любовницу – все-таки нет. Мне жена дорога. Я ее, извините, люблю. Понимаю, это не препятствие для нормального левака. Тем более она в отъезде. Но нет.

Илюшин почесал переносицу.

– Ладно, мимо, – согласился он. – То есть вашей жене не за что мстить вам всерьез?

Вот наглец, мысленно ахнул Бабкин, на понт брал бедолагу!

– Мы с моей женой давние и близкие друзья, – засмеявшись, сказал Касимов. – И уж точно она не стала бы воровать магазинного кота, поверьте. Это надо быть немного психом.

– Немного психом, немного психом… – пробормотал Макар и вскочил. – Серёга, что с записями?

– По нулям, – лаконично отозвался Бабкин.

– По нулям так по нулям. Проверь, пожалуйста, сводку происшествий за сегодняшнее утро. Нет, подожди… Сейчас сколько, одиннадцать? Лучше за сутки.

– А ты куда?

– А я прошвырнусь.

Как далеко он собирается прошвырнуться, Макар не сообщил. Сергей наспех обустроил небольшое рабочее место в офисе Касимова и попросил кофе.

Он некоторым образом выкинул из головы, что они ищут кота. Задача была сформулирована иначе. Пропавший – Яков Соломонович. Рыжий, пожилой. Нездоров. Лицо и ухо изуродованы. Был увезен неизвестными почти сутки назад в белой «тойоте» с заляпанными грязью номерами, до сих пор не вернулся. Требований о выкупе не поступало.

Он связался с оперативником, помогавшим им в расследованиях. Таких оперативников у Бабкина было несколько, но Силаеву он доверял больше остальных. Тот обещал в течение часа прислать сводку происшествий по Москве.

Сергей иногда ностальгически вспоминал годы службы. Бегал в поту и в мыле, как савраска. Зато начальство ценило, и все было просто и понятно: выдали задание – выполняем. А потом явился Илюшин. Выдернул Бабкина, точно репку из насиженной грядки, и, считай, поставил перед фактом: теперь занимаемся частным сыском. Денег будет больше. Нервотрепки меньше.

«А минусы? – спросил Бабкин. – Кроме того, что потеряю приличную пенсию, ведомственную поликлинику и какие-никакие плюшки своей службы». «Минусы? – Илюшин широко улыбнулся. – Ну, основной минус – это я».

Тогда Сергей решил, что это глуповатое кокетство. Только с годами до него дошло, что Макар сразу был с ним честен. Просто в том возрасте у Бабкина не хватило опыта, чтобы с ходу оценить, с кем он имеет дело.

Да и ни у кого не хватило бы.

«Сколько мы уже работаем? – прикинул Сергей. – Впору справлять юбилей». Трижды он всерьез задумывался о том, чтобы бросить Илюшина к чертовой матери, пусть ищет себе другого напарника.

«Но не бросил же? Не бросил!»

Он неожиданно развеселился.

Из магазина донесся голос вернувшегося Макара.

«Что за идея с проверкой событий за последние сутки? Как Илюшин себе это представляет? Внимание-внимание, всем постам: на Войковской обнаружен рыжий одноглазый кот. Отпечатки лап совпадают с данными пропавшего. Срочно экспертов, бригаду медиков и большой шуршащий пакет».

Вспыхнул экран телефона. Силаев сбросил данные по происшествиям в Москве. Сергей открыл сводку.

Так, ДТП… Но без участия белых «тойот». Восемь наездов на пешеходов, причем ни одной машины – одни только самокатчики и курьеры, развозящие еду. Три жертвы в больнице с травмами. Драки, несколько стычек на рынках… На Ленинградском вокзале взяли двоих с крупной партией героина… Всё довольно стандартно. Можно даже сказать, пожалуй, что сутки прошли спокойно. А что по тяжелым? Неудавшийся суицид. Удавшийся суицид. Покушение на убийство, жертве шестьдесят, пьяная потасовка. Семейные драки…

Илюшин просунул голову в дверь:

– Что-нибудь есть?

– Когда разрешат отстрел самокатчиков, я первый куплю карабин, – рассеянно ответил Бабкин, листая сводку. – Один такой урод Машу с ребенком чуть не сбил пару недель назад. Оба-на! – Палец его застыл над экраном.

– Что такое?

– Труп в Битцевском парке. Найден утром. Молодой парень. На вид около двадцати пяти, одет в спортивный костюм. Опергруппа на месте, ждут следака.

От видимой расслабленности Илюшина не осталось и следа.

– Серёга, ищи выходы на следователя. Нам нужно увидеть тело.

Следующие полчаса Сергей провел на телефоне. Наконец облегченно выдохнул, обернулся к Макару и скомандовал:

– Все, выезжаем!

Тут же вспомнил – и чертыхнулся в сердцах: тьфу ты, они же сегодня безлошадные.

Сергей пытался восстановить ход мысли Илюшина. Вот человек, который унес чужого кота. Зачем? Вероятнее всего, чтобы потребовать выкуп. Ему было известно, что бедный инвалид очень дорог хозяевам. Но что-то пошло не так – аппендицит? или жертва, не вынеся потрясений, отдала богу душу? – и вот похититель кряхтит на больничной койке или тайком в ночи выкидывает бездыханное тело в мусорный бак. Единственной ниточкой к этому засранцу была белая «тойота». Именно поэтому Бабкин планировал идти традиционным путем: камеры, свидетели.

Илюшин с самого начала рассуждал иначе. Гордость не позволяла Сергею спросить: почему ты решил, что похититель кота попадет в уголовные сводки? Как ты догадался?

Поэтому он молча ломился через парк.

– Может, это и не наш фигурант, – вполголоса сказал Макар.

Илюшин следовал за Бабкиным по пятам. Пытаясь срезать путь, они выбрали по карте какую-то тропу, которая, начавшись широкой дорожкой, вскоре истончилась в мышиный хвост. Ветки лезли в глаза, под ногами то и дело возникала какая-то дрянь.

– Я прям как долбаный Марио, – пробормотал Бабкин, перепрыгивая через очередную собачью кучу.

Однако они успели вовремя. Эксперт только что закончил свою работу, и тело собирались погрузить в машину.

– Две минуты, – попросил Сергей.

Они с Илюшиным присели над трупом.

Парень лежал на спине под кустом орешника. Не старше тридцати. Бледный, с плохой кожей. Одет в темно-синюю куртку с капюшоном и спортивные штаны. На виске – неглубокая рана.

Илюшин смотрел не на лицо убитого, а на куртку. Затем поднял его правую руку, показал Сергею: тыльную сторону кисти пересекали свежие царапины.

– Кот оказался не так невозмутим, как нам рассказывали.

Бабкин выпрямился и оглядел поляну.

– Чего ищешь? – добродушно спросил следователь. – Может, помогу? Тело было закрыто большим мусорным пакетом, края прижаты ветками. Собака оттащила пакет, а ее хозяин позвонил нам. Ну вот, все тайны выдал. Теперь твоя очередь мне помогать.

– А сумка? – озабоченно спросил Сергей. – Сумка при нем была? Большая, с широкой полосой. Похожа на кошачью переноску.

Следователь пожал плечами:

– Не было. Но ты ж понимаешь: лежит он тут с ночи, а нам позвонили в десять утра. Сумочку-то могли и прибрать. А что в ней?

– Кот, – отчетливо сказал Илюшин и выпрямился.

– Извиняюсь?

– Рыжий кот, – повторил Макар. – Этот парень вчера утащил животное из ювелирного магазина. У него шерсть на одежде. Рыжая. Кот сидел в сумке.

Эксперт, пожилой, глянцево-лысый, с глубоко запавшими глазами, подошел ближе, прислушиваясь к разговору.

– Догадываюсь, что выглядеть я сейчас буду максимально глупо, – не лукавя, добавил Сергей, – но вообще мы ищем как раз этого самого кота. Сотрудники магазина его любят без памяти.

Следователь усмехнулся. «Докатились», – читалось на его лице.

– А чего, я вполне разделяю, – вдруг подал голос эксперт. – Дочка кошку взяла из приюта два года назад. До чего славная! Все к ней прикипели: и я, и жена. Если бы кто ее украл, я б своими руками шею свернул говнюку. Главное, посмотреть-то особо не на что. Но характер – золото! Прямо как у меня, хе-хе…

– Вань, на минуточку, – позвал следователь.

К нему подошел высокий молодой оперативник.

– Объясни товарищам диспозицию по нашему жмуру.

– А, ну диспозиция простая. – Тот потер красные от усталости глаза. – Значит, его притащили оттуда… – Он показал в сторону шоссе, шум которого доносился сквозь толщу деревьев. – Там ветки сломаны, кое-где его прямо по земле волокли, следы остались. Есть внятные отпечатки обуви, навскидку – сороковой и сорок второй размер. Похоже, что поучаствовали двое. Ну, логично: одному нести тяжело. Что еще… Николай Иванович, время смерти-то какое ставите? – Он обернулся к эксперту.

Тот пощипал верхнюю губу:

– Думаю, его убили вчера в промежутке с трех до семи вечера, точнее пока сказать не могу. Но тело находилось не здесь. В лес его привезли часов десять назад. Сколько это получается? Часа два-три ночи… Заморозков не было, температура сильно не падала, так что тут я отвечаю довольно уверенно. Вот с орудием убийства мне пока неясно. В сечении это квадрат, примерно сантиметр на сантиметр. Удар несильный, но височек-то у нас – место тонкое, уязвимое. Товарищу хватило.

– Молоток какой-то миниатюрный? – предположил Сергей.

– Пока не знаю.

Следователь встрепенулся:

– Жмур-то у нас проходит как опознанный!

– И молчишь! – укоризненно сказал Бабкин.

– Радуйся, что вообще вспомнил.

Паспорт лежал у убитого во внутреннем кармане куртки. А кроме паспорта – документы на белую «тойоту». Илья Сергеевич Габричевский, двадцать шесть лет, прописан в Москве.

– А может, ему твой ювелир и проломил голову? – задумчиво сказал следователь и повернулся к эксперту: – Слышь, Николай Иваныч? Ты нам случайно дело раскрыл!

– Премию мне за это, – отозвался эксперт. – Когда ж я успел, такой резвый?

– Ты же сам сказал, что убил бы вора, если бы твою кошку украли. Ну вот!

– Только убили Габричевского вчера, а ювелир выплясывал перед нами, чтобы мы согласились взяться за дело, сегодня, – заметил Бабкин.

– Для отвода глаз!

– Всё может быть. – Сергей не стал спорить. – Я тебе сброшу адреса-пароли-явки. А ты мне скажи вот что: когда вы собираетесь ехать на осмотр его хаты? – Он кивнул на труп.

Следователь пообещал, что свяжется с частными детективами, если в квартире Габричевского обнаружится рыжий кот. Ни Бабкина, ни Илюшина это не устраивало, и после долгих переговоров, в процессе которых Бабкин льстил, упрашивал, напоминал о цеховой солидарности и намекал на вечную благодарность, решено было, что сыщикам выделят тридцать минут на осмотр квартиры после оперативников. «Получаса с вас хватит за глаза, – сказал следователь. – Проверите, там ли ваш хвост, и выметайтесь». Мужик он был, несомненно, вредный и не упускающий случая показать, кто здесь власть, а также напомнить лишний раз, что, пока одни в поте лица расследуют убийства, другие ищут чужих кошечек.

Сергей понимал, что ссориться с ним нельзя. Спасибо, что согласился впустить их в квартиру Габричевского. Мог бы упереться рогом и пойти на принцип. Хотя что ему пользы с того принципа? Но многие бывшие коллеги Бабкина считали, что сунуть палки в колеса частным детективам – дело богоугодное. Однако насмешливо-пренебрежительное отношение следователя его глухо раздражало. «Ну ищем кота, и чего? – мысленно спрашивал он. – У тебя этот кот карася украл из тарелки, что ты никак уняться не можешь?»

Самое противное, что с точки зрения Бабкина следователь был совершенно прав. Тот действительно занимался серьезным делом. А Бабкин с Илюшиным – ерундой. Да еще и высокооплачиваемой, что парадоксальным образом делало положение намного хуже.

В общем, Сергей был на взводе.

А вот с Илюшина все насмешки скатывались как с гуся вода. На обращение «Эй, кошатники» Макар просто взглядывал рассеянно, улыбался в ответ, и сразу становилось ясно, что мысли его заняты другим, а на собеседника он реагирует механически. Когда Сергей заметил, что следователя это выводит из себя, ему стало значительно легче.

Наконец сыщиков впустили в квартиру. Оперативник, которого оставили при них надзирающим, примостился на табуретке в кухне и уткнулся в телефон.

– Тебя следак не достал своим тухлым юморком? – вполголоса спросил Сергей у Макара.

Илюшин поднял на него озадаченный взгляд:

– Следак? А что, он много шутил?

Бабкин не выдержал и засмеялся. Пока в него летели шишки, пока следователь лениво поплевывал ему на ботинки, не скрывая издевки, Илюшин пребывал в невидимой хрустальной сфере. В которой до него не доносилось ни звука. А кто ему обеспечил эту хрустальную изоляцию? Правильно: тот, кто договаривался с самодовольным хмырем, упрашивал пустить их в квартиру, сносил его подколки и вежливо улыбался в ответ.

– Да пофиг на него! – Бабкин неожиданно пришел в хорошее расположение духа. – Пошли осмотримся. Время поджимает.

Кота в квартире не оказалось. Не было и сумки, в которой его утащили из магазина. Илюшин отправил паспортную фотографию Габричевского в «Маргалит», и Оленька без колебаний опознала похитителя.

По крайней мере, они были на верном пути.

Квартира выглядела как комната подростка лет шестнадцати. «Бардак, чипсы и светомузыка», – охарактеризовал ее Сергей, под светомузыкой подразумевая огромное количество разнообразной техники. Компьютер, колонки, великолепное рабочее кресло, стереосистема…

На столе мягко светился огромный серебристый монитор. Илюшин уважительно посвистел:

– Интересно, чем покойный зарабатывал на жизнь?

Пока Бабкин ползал на брюхе, изучая пространство под шкафами и диваном в поисках кота, Макар разбирался с записями Габричевского.

– Слушай, наш фигурант – писатель! – известил он. – Цитирую: «Жан запустил руку в ее трусики и нащупал нечто неожиданное…»

– Нас отсюда выставят через пятнадцать минут, – прокряхтел Бабкин. – А ты все по чужим трусам шаришься. – Он поднялся и отряхнул джинсы: – Какого лешего, Макар? Что ты делаешь?

Илюшин быстро фотографировал на смартфон экран монитора.

– Нас, как ты справедливо заметил, скоро погонят в шею. А Габричевский перед уходом не закрыл вкладку с переписками в Ватсапе. Что очень мило с его стороны… Телефон нам никто не даст, а пока ты пробьешь его последние разговоры, пройдет не меньше суток. Проще сделать так… – Макар щелкнул мышью на очередное имя, открыл номер контакта и сфотографировал.

Закончив, он переключился на другое окно.

– Смотри: здесь открыто восемь файлов, каждый – с новым текстом. Шесть из них порнографические. – Он снова щелкнул мышью. – Вот сайт, на котором Габричевский публиковал свои опусы. Похоже, ему даже что-то за это платили.

– А про котов там ничего нет? – поинтересовался Бабкин.

– Нет. В общем, по-прежнему непонятно, чем Габричевский зарабатывал на жизнь и зачем стащил Якова Соломоновича.

На столе валялась раскрытая книга. «Разящий меч Антареса», – прочел Сергей. На обложке мускулистый воин в латексных трусах боролся с чудовищем. Автор книги, некто Десницкий, внешне напоминал Габричевского, если верить фотографии над аннотацией.

В дверном проеме возник оперативник:

– Тут просили предупредить, что у вас осталось пять минут.

– Давай-ка еще раз квартиру осмотрим на всякий случай, – решил Макар. – Точнее говоря, осматривать будешь ты. А я буду читать тебе начало рассказа «Морское искушение». «В тот вечер жена рыбака Тюнь-Иня, оставшись одна, призвала заклинанием морского дьявола. Он явился, разгоряченный ее зовом, с длинными извивающимися щупальцами…»

На пути к метро Бабкин и Макар спорили, принадлежали щупальца морскому дьяволу или же он принес их с собой.

– Ты к женщине приходишь не с пустыми руками же, так? – втолковывал Сергей. – Несешь вино, допустим, конфеты, нарезку сыра-ветчины, тортик какой-нибудь приличный…

– До чего у тебя, Серёжа, прожорливые были бабы! – осуждающе заметил Илюшин. – По-твоему, морской дьявол собрался кормить жену рыбака щупальцами? Заглянул по дороге в «Дары океана», взял на пробу пару-тройку кило и несет ей в полосатом черно-белом пакете «Марианна»?

– Сначала обжарил бы их в оливковом масле, потом слегка припустил в томатном соусе, сверху горсточку риса… Специи, само собой…

– То есть слова «тентакли» и «хентай» тебе ничего не говорят?

– «Хендай», – поправил Сергей.

– До чего же ты невежествен, мой замшелый друг, – с печалью сказал Илюшин. – Подъем. Нам на следующей.

При выходе из метро у Бабкина пискнул телефон.

– Габричевский по базам не проходит, – известил Сергей, прочитав сообщение. – Не привлекался, задолженностей нет, выезд за границу не запрещен. Все, что наш Силаев смог найти, – телефон его старшего брата. По родителям данных нет.

– Всё загадочнее и загадочнее. – Илюшин взъерошил волосы. – Ладно, давай доберемся до дома и попробуем связаться с братом.

– Не похвалит нас товарищ следователь за эту инициативу, – пробормотал Бабкин, топая за ним.

Старшему брату Габричевского уже рассказали о случившемся. Сергей отдал должное следователю: с частными сыщиками тот не церемонился, однако дело свое знал.

Плечистый мужчина лет сорока в майке и накинутой сверху мятой рубахе сидел перед монитором и время от времени с силой тер небритый подбородок. Созвон по видеосвязи предложил он сам. Сергей решил бы, что брат крепко закладывает. Но тут выяснилось, что Габричевский-старший находится во Владивостоке.

– Денис Сергеевич, примите наши соболезнования, – сказал Илюшин.

Бабкин каждый раз поражался, что самые типичные обезличенные формулы звучат у Макара искренне и прочувствованно.

– Нам очень жаль, что в такую минуту приходится беспокоить вас расспросами.

Тот поморщился:

– Слушайте, давайте начистоту. Я с братом почти не общался. Его мало кто выносил. Земля ему пухом… Я не догадывался, конечно, что все придет к такой развязке, но что ничем хорошим это не кончится, было понятно еще пять лет назад.

– «Это» – что именно? – спросил Макар.

– Ну, вся жизнь его.

Он протянул руку куда-то за камеру, на мгновение заслонив ее. Экран превратился в размытое розовое пятно. Затем рука появилась снова, с бутылкой воды. Некоторое время Габричевский жадно глотал, вздрагивая горлом.

– Извиняюсь, – сказал он, отпыхиваясь. – Меня разбудили звонком среди ночи, никак в себя не приду… Илюха с детства был странноватым. Умный, но ленивый до ужаса. Не учился ни фига. Это бы полбеды! Но у него характер проблемный. Мать постоянно в школу таскали. Девчонкам жвачки в волосы прилеплял, одной вообще косичку обстриг, однажды чьи-то кроссовки поджег… Всякого хватало. Но по мелочи. Не преступления, за которые из школы могут вышибить, а просто пакости. Мы думали – перерастет. Какое там! И все время он ныл: то одно ему не годится, то другое. Я с двадцати лет вкалываю. Меня отец, можно сказать, из семейной лодки выбросил и наблюдал: выплыву или нет? Карманных ни шиша, на еду сам зарабатывай как знаешь. Выплыл! Смотрел на братца и думал: живешь как у Христа за пазухой, в игрушки на компе режешься и не делаешь нихера. На что ты, сука, жалуешься? Говорить с ним пытался, но это как об стенку горох. Я, типа, ничего не понимаю, потому что дуболом, а он весь из себя такой творческий, одаренный и нервный.

– А что случилось пять лет назад?

– Родители уехали за границу. У отца там бизнес. Сначала никто не сомневался, что Илья поедет с ними. А он, как обычно, давай выкаблучиваться: не хочу, не смейте мне навязывать свой выбор, с места не сдвинусь, вы мне осточертели… Я думал, он мать до инфаркта доведет. А она вдруг говорит: не хочешь, так оставайся. Тебе уже двадцать один, ты человек взрослый, решения принимаешь сам. Его к тому времени из второго по счету института вышибли.

– А в армию ваш брат не пошел? – прогудел Сергей.

Денис хмыкнул:

– Нет, конечно. Его отмазали. Родители уехали, Илья остался. Жильем его обеспечили. Ну, без помощи, естественно, не оставили…

Бабкин начал догадываться, откуда в студии убитого парня дорогая техника.

– Илья ежемесячно получал от родителей больше, чем заработал бы сам?

– Я говорил отцу, что от их подачек только хуже, – раздраженно бросил Денис. – Мама ему купила приличную тачку: не дай бог ведь в аварию попадет, надо, чтобы машина была качественная! Тут она, кстати, оказалась права. Машину он бил каждые полгода. Потом ремонтировал за счет родителей. Недавно звонит мне: дай денег! Я спрашиваю: на что? Илья такой: хочу машину поменять, этой уже три года. Я ему говорю: ты с ума сошел? Последний стыд потерял? Ты не работаешь, не учишься, а тачки хочешь менять чаще, чем я?

– И что он ответил? – спросил Макар.

Денис фыркнул:

– Назвал меня жлобом и бросил трубку. Позже, когда я был проездом в Москве, заскочил к нему в гости… Больше для контроля – родители попросили. Сам-то я его сто лет не видел бы. Ну что… Сидит по уши в объедках. Глаза мутные. Дрищ дрищом. Я даже решил, что он употребляет. Вены у него проверил, а он ржет: ты, говорит, думаешь, я наркоман? Я – писатель! Начал мне читать какую-то муть… Я минут пять выдержал, потом говорю: извини, я в этом мало что понимаю, мне как-то фильмы ближе. Илья разорался как ненормальный. Я встал, ушел и больше его не видел.

– Денис, а вы знаете что-нибудь про его друзей? Девушек?

– Слушайте, я видел, как он с девчонками обращается! Все они корыстные твари, им только деньги нужны, а он хочет, чтобы в нем разглядели личность… Я в нем эту личность наблюдал с его младенчества. Ему не показывать ее надо было, а прятать поглубже. И купюрами сверху присыпать. Но Илья – он же жадный. Мороженое девчонке не купит без «проверочки», как он это называл. Докажи, что ты достойна пломбира! Дольше всех с ним продержалась какая-то эмо-готка, раскрашенная под лежалый труп. Да и та в конце концов бросила.

– Про друзей, видимо, вопрос снимается, – сказал Сергей.

– Нет у него друзей, – отрезал Денис. – И не было никогда. Он реально никому не был нужен! Только матери с отцом. Они всегда были уверены, что я – экспериментальный образец, а Илюша – звездный мальчик. Поэтому ему так тяжело в нашей скотской жизни. Он же из принцев. Но даже до них со временем дошло, что принц не может все время хрюкать.

– Про друзей понятно, – сказал Макар. – А что насчет врагов?

Денис плеснул из бутылки воды прямо в ладонь и потер лицо.

– С одной стороны, Илья умел всех взбесить. А с другой… мелкий он был, я имею в виду масштаб личности. Нагадить мог, а всерьез разозлить… Ну, не знаю. Я помню, мама однажды приготовила тесто для блинов, а Илья высыпал в него солонку соли. Мать орет, а он хихикает: ну ты чего, мам, ну смешно же…

Он неожиданно закрыл глаза ладонью и замер. Когда отнял ладонь, в глазах у него стояли слезы.

– Жалко его, придурка, сил нет! – очень ровным голосом проговорил Денис. – Двадцать шесть лет! Мальчишка! Зачем, почему… Не пил, не кололся, а все равно просрал жизнь. Родителям теперь с этим – как? Тело нашли под кустом, кто-то же бросил его там, как собаку… Вы уж поймайте их… – Он совсем забыл, что Илюшин и Бабкин не занимаются поисками убийцы. – Ну дурачок, да. Но настоящего-то зла он не делал!

Сергею вспомнилась женщина, которая сложилась пополам возле стены.

– Денис, у вас есть идеи, зачем вашему брату мог понадобиться чужой кот? – мягко спросил Илюшин. – Илья украл его из магазина накануне своей смерти. У него в детстве был рыжий кот?

Денис вытер глаза рукавом рубахи.

– Зачем? – переспросил он и криво усмехнулся. – Мужики, вы все еще не понимаете… Низачем! Просто так, от нехрен делать! В голову взбрело – вот и украл. Наигрался с ним и бросил где-нибудь во дворе. А из животных у него только морская свинка была. На кошек у матери аллергия.

Глава вторая

Настроение у Наташи с утра было замечательное. Но на подходе к своему кабинету она столкнулась с Коростылевой.

– Опаздываете, Наталья Леонидовна! – сладко пропела замдиректора. – Не в первый раз уже. Не держитесь вы, я вижу, за свое место.

Наташа непроизвольно взглянула на часы: до начала рабочего дня оставалось пятнадцать минут. Коростылева уже уходила, покачивая задницей, как оса.

И всегда-то она медоточивая, и всегда-то из керамического кулона пахнет индийскими специями, так что создается впечатление, будто у Коростылевой на груди пригрет кусок жареной курицы по какому-нибудь заковыристому рецепту из Пенджаба.

Если б Наташа хоть где-то перешла Коростылевой дорогу, было бы легче. А сознавать, что тебя не выносят просто за то, что ты такая, какая есть, – неприятно.

Перед занятием она разложила по вазам яблоки. Расставила вазы по подоконникам, и кабинет приобрел живописный вид.

Первой, как обычно, явилась Лидия Васильевна. Тяжеловесная, но всегда на каблуках.

– Наталья Леонидовна, Сашенька снова здесь… – Тон у старухи таинственный, будто это не племянник ее приехал в Москву, а арабский принц инкогнито. – Наконец-то я смогу вас познакомить!

Наташа твердо сказала, что в ближайшие недели занята. Лидия Васильевна поохала, но угомонилась. Теткой она была симпатичной и деликатной, хотя и не без вздорных идей – вроде матримониальных планов на своего Сашу и Наталью Леонидовну.

В каждой Наташиной группе было по одной-две пенсионерки, которые твердо знали, за кого ее выдать замуж. Каким образом им становилось известно о ее семейном статусе, для Наташи оставалось загадкой.

За Лидией Васильевной пришла седовласая худенькая дама, предпочитавшая, чтобы ее называли Зиночкой. За Зиночкой – одышливая Коляда в спортивном костюме. Стуча тростью, ввалилась в кабинет Римма Чижова в парах могучего коньячного аромата. Наташа долгое время полагала, что Римма является на занятия подшофе, пока однажды не уловила, что запах идет от ее кудрявой шевелюры. Вряд ли Чижова орошала себя коньяком. Наташа спросила напрямик, и зардевшаяся Римма вытащила из сумки флакон с духами Пако Рабана.

Женщины болтали, расставляя мольберты. Наташа любила это суетливое время перед началом занятия. Но дверь приоткрылась, и она мысленно застонала.

В аудиторию бочком протиснулся Выходцев – единственный мужчина в Наташиной группе.

– Здравствуйте, Егор Петрович, – сказала Наташа.

– Здравствуйте, коли не шутите. – Выходцев огляделся, скривил губы, пригладил ладонью жиденькие волосики. – Душновато тут сегодня. И кислятиной воняет. Проветрить бы… от этого старческого запаха, хе-хе!

Наташа увидела, как щеки Коляды заливает краска. Она потела и страшно этого стеснялась. Коляда была самая молчаливая в группе и самая неловкая. Ни одного занятия не проходило без того, чтобы она что-нибудь не опрокинула.

– До вас никто не жаловался, Егор Петрович, – нейтрально сказала Наташа.

Выходцев так и впился в нее мутными глазками.

– Это вы на что намекаете, Наталья Леонидовна? Что от меня запашок?

– Я ни на что не намекаю, я вам прямо говорю: вы первый, кому в аудитории пахнет чем-то неприятным.

– Что поделать! Обоняние чувствительное!

Наташа разложила на столах материалы и прикрепила к доске своего попугая.

– Ой, ну прелесть какая! – весело сказала Лидия Васильевна.

Попугай был великолепен. На него пошли фольга, бархат, ткань «металлик», бусины и пропасть разноцветной бумаги.

– Итак, сегодня рисуем птицу! – Наташа вывела на экран картину. – Вы можете потом ее усовершенствовать с помощью разнообразных материалов – они у вас в корзинках, как всегда, – а можете оставить в виде рисунка. У меня, как вы видите, и рисунок, и элементы аппликации, – в общем, смешанная техника.

– Позвольте вопрос. – Выходцев поднял руку, как старательный первоклассник.

– Да?

– Вам действительно это нравится? – Он указал подбородком на попугая.

Егор Петрович брал интонацией. Легонькое недоумение; презрительная жалость; едва заметный налет брезгливости. А вот Чистяков со своей группой рисуют, между прочим, закаты. Горы рисуют! Морские побережья! Соседям и внукам не стыдно показать. А попугаю вашему, извините, в помойке самое место.

Ничего этого вслух Выходцев не произнес.

Именно поэтому Наташа не могла пойти к директору с жалобой. Нечего было предъявить. Егор Петрович прекрасно чувствовал границы и оставался в рамках.

– Очень нравится, – с улыбкой сказала Наташа.

Ее поддержал дружный хор голосов, и она с благодарностью оглядела свою группу.

– Я уже знаю, какой хвост моему сделаю.

– Давайте начинать, Наталья Леонидовна!

Егор Петрович торопливо вскинул пухлые ручки:

– Я что? Я ничего! Только спросил. Вы все такие умные здесь, мне до вас далеко. – Даже головку плешивую наклонил подобострастно. – Я ж для того и пришел – развивать художественный вкус, насмотренность… Меня-то все больше на классике обучали. Рембрандт там, Айвазовский…

За следующий час Наташа не присела ни на минуту. Она показывала, как изображать крылья, выкладывала на листе цвета, подбирала фактуру перьев, переделывала неудавшееся с Лидией Васильевной… Первая половина занятия – техническая. Группа была опытная, сработанная – кроме Выходцева, который присоединился всего полтора месяца назад и регулярно пропускал занятия. Но как раз Выходцев сидел тихо, помощи не просил. С остальными за полчаса управились с базовым рисунком.

Теперь начиналось самое интересное.

Из усредненного попугая на каждом мольберте к концу занятия вылуплялся свой собственный. Со своим характером, привычками и птичьей судьбой.

Лидия Васильевна, закусив губу, приклеивала к картону разноцветные бусины. У Зиночки попугай вышел интеллигентным пьяницей. У Риммы Чижовой – великолепным, как император на коронации.

– Покажете вашу работу, Егор Петрович? – вежливо спросила Наташа.

Попробуй не спроси. Накатает жалобу, что его игнорируют. Были уже прецеденты.

Выходцев изобразил не попугая, а ворона.

– Отлично получилось, – искренне похвалила Наташа. – Зловещий, страшный.

– Думал, вы ругаться будете. – Выходцев карикатурно втянул голову в плечи.

– За что же? У нас не урок с обязательной программой, а развитие внутреннего творческого взгляда.

– Да, вот поглядеть хотелось бы… – пробормотал Выходцев.

Встал и пошел между рядами. Мимо Коляды прошел, не сказав ни слова, только хмыкнул. Остановился возле Риммы Чижовой. Та все никак не могла налюбоваться на своего попугая: то так, то эдак поворачивала его на свет.

– Ну как вам, Егор Петрович? – оживленно спросила она.

Выходцев помолчал.

– Главное – чтобы вам самой нравилось, Римма Сергеевна, – скучным голосом уронил он и неспешно удалился.

Наташа увидела, как вянет улыбка на губах Чижовой. И попугай ее сник, потускнел. Императорское его великолепие обернулось дешевым синтетическим блеском.

Ай-ай-ай, как нехорошо.

Сделав вид, что не слышала этого диалога, Наташа подошла к Чижовой.

– Можно я вашего сфотографирую, Римма Сергеевна? Похвастаюсь в администрации успехами нашей группы.

Десять минут спустя гордая и довольная Римма уходила, унося с собой такого же гордого и довольного попугая.

В коридоре Наташу дожидалась женщина лет сорока. Брючный костюм, гладко зачесанные русые волосы. Заплаканные глаза.

– Здравствуйте! Я Татьяна, дочь Марии Федосеевой.

У Наташи упало сердце. Мария Семёновна была женщина властная и вспыльчивая, но добродушная, неглупая и очень любившая занятия. «Господи, неужели умерла?»

– Татьяна, что случилось? Давайте присядем.

– Я решила, что лучше лично зайти, предупредить. Мама пропустит ближайшие встречи.

– Заболела? Если есть справка, вам вернут деньги…

– Дело в том, что позавчера утром ей позвонили. Какая-то женщина назвала маму по имени, представилась…

– Сотрудницей прокуратуры? – вздохнула Наташа.

Татьяна криво усмехнулась:

– Майором ФСБ. И ведь понимаете, Наталья Леонидовна, я предупреждала тысячу раз. У нее вырезка висит из газетной статьи о мошенниках, прямо на кухне, над плитой – для доходчивости. Чтобы суп варила и перечитывала. Я подумала, что мои слова мама пропустит мимо ушей, а вот вера в печатное слово у нее, по старой памяти, сохранилась. Жирным шрифтом, пять пунктов: чего нельзя делать ни при каких обстоятельствах… И кому звонить, если что. Ну, мама никому звонить не стала, она просто все накопления перевела на чужой счет. Господи, зла не хватает, – вдруг в сердцах выдохнула Татьяна. – Мне и жалко ее, она рыдала сутки… И раздражение через край: полмиллиона недрогнувшей рукой, хотя я талдычила как заведенная… Ай! – Она махнула рукой. – Простите, Наталья Леонидовна, несет меня. Мама плачет, пьет валерьянку, идти никуда не может, причитает, как старуха…

– Я вам очень сочувствую…

– Спасибо. – Татьяна неловко прижала к себе сумку и поднялась. – Пойду. Перед работой к вам забежала… Вечером снова маму успокаивать. Господи, пусть эти деньги мошенникам стократно слезами отольются! Ведь так и будет, правда?

– Правда, – согласилась Наташа.

– Неправда. – Татьяна печально смотрела на нее сверху вниз. – Это нам слезы. А им только радость. Без совести жить хорошо – вот в чем правда.

Наташа провела еще три занятия и в обеденный перерыв вышла прогуляться в парк. Возвращаясь, увидела перед входом подтянутую фигурку в белом спортивном костюме.

– Привет, Жанна!

– Наташа! – Гаркалина убрала в сумку бутылочку с водой. – Рада тебя видеть. Как дела?

– Еще два занятия – и свободна как ветер. А у тебя?

– По частникам поеду. Три клиента сегодня, групповое только что отработала.

Рядом с Жанной хотелось выпрямить спину и сжевать стебель сельдерея. Было ей, кажется, около пятидесяти, но у Наташи и в двадцать не наблюдалось такой фигуры, осанки и цвета лица. «Девочки, шейпинг и аэробика – наше все», – учила Гаркалина. Собственно, по этой фразе Наташа и сделала вывод о ее возрасте. Женщина ее поколения сказала бы: фитнес и пилатес.

Гаркалина в некотором смысле была безупречна. Во-первых, на ней не пачкалась одежда. Жанна признавала только белый цвет, в крайнем случае – молочный. И по любым лужам, по грязно-снежному месиву, по бурым потокам, слякоти и пыли проходила незапятнанной, как ангел.

Во-вторых, Гаркалина постоянно излучала невозмутимую доброжелательность. Или, как она сама выражалась, транслировала. «Жанна Валерьевна – наш глоток позитива», – говорила про нее Коростылева, мастер формулировок.

– Жанна, напомни: ты с Федосеевой занимаешься индивидуально? – вдруг спросила Наташа.

– С Марией Семёновной? Да.

– Она в каком районе живет?

– На «Динамо», – не задумываясь, сказала Жанна. – У меня все частники близко. А что?

– Да просто вспомнила про нее… – уклончиво ответила Наташа.

Закончив занятия, она некоторое время раздумывала. Раз уж освободилась пораньше, стоило бы забрать Настю и Матвея из дневного лагеря, ужин приготовить, пошуршать по хозяйству… Но, поколебавшись, Наташа набрала номер Федосеевой.

В квартире пахло больницей. В голову настойчиво лезло слово «карболка», неведомо откуда взявшееся, потому что Наташа понятия не имела, чем она пахнет. Но что-то карболочное, тяжкое и горестное, висело в воздухе.

– Проходите, Наталья Леонидовна! – Федосеева заволновалась. – Как я вам рада! Очень неожиданный для меня ваш визит, простите, не подготовилась к гостям. Чаю хотите?

– Спасибо, я в «Атланте» пообедала, – соврала Наташа. – Где мы с вами будем заниматься?

– А вот сюда, пожалуйста, в большую комнату…

Федосеева провела ее, села и с достоинством поправила ободок.

– Вам ведь Таня всё рассказала, да? О том, как облапошили меня, дуру старую?

– Татьяна упомянула вкратце… – осторожно сказала Наташа.

– А я, Наталья Леонидовна, так считаю: спасибо, боже, что взял деньгами… – бойко начала старуха и вдруг мгновенно, без всякого перехода, разрыдалась.

Наташа быстро прошла на кухню, отыскала пустырник, накапала в чашку, захватила бумажные полотенца и вернулась к Федосеевой. Та сидела, заливаясь слезами, обхватив себя за плечи, – жалкая и несчастная.

Мария Семёновна была дамой корпулентной и имела военную выправку. Легко можно было вообразить ее командующей полком – и неплохо командующей! В досуговый центр она всегда принаряжалась: брюки со стрелками, блузы в цветочек. Глупенькие эти цветочки крупной статной Федосеевой нисколько не шли.

Сейчас она сидела в домашнем велюровом костюме, съежившаяся, распухшая от слез.

– А мне ведь Танюша сто раз повторяла… – Федосеева взглянула на Наташу глазами побитой собаки. – «Мама, не доверяй этим людям, они мошенники…» А я всё равно купилась. Такая милая женщина со мной говорила. Сказала, что мои деньги под угрозой, нужно всё перевести на запасной счет, он принадлежит ФСБ, а я буду внештатной сотрудницей. Вот сейчас вам рассказываю, и сама думаю: как можно быть такой дурой? – Она шумно высморкалась. – Идиотка внештатная… Но я как услышала про ФСБ, у меня будто мозги выключились.

– Допейте пустырничек, – ласково попросила Наташа.

Федосеева поставила пустую чашку на стол.

– Она ведь чем меня подкупила: говорила грамотно! И с таким уважением обращалась. Мы, говорит, Мария Семёновна, давно ведем эту банду, и сейчас они нацелились на вас. Банк назвала, где у меня вклад! Даже упомянула, что дети мне благодарны будут, если сберегу деньги. Откуда она про детей знала?

– У них база данных. Там наверняка указано, что у вас двое.

– Трое, – поправила Мария Семёновна. – Танька, Дима и Алина. А я и не подумала. Ох, сил нет, Наталья Леонидовна, уже всю себя изнутри поедом выела. А толку-то? Денег не вернешь.

– Заявление в полицию написали?

– Конечно. По их лицам все было понятно. Ох-ох-ох… – Она отерла лицо от слез. – Ну да ничего. Давайте лучше позанимаемся, чем беды мои пережевывать. Хоть отвлекусь. Как хорошо, что вы пришли!

Наташа разложила на столе рабочие материалы, пытаясь сообразить, что царапнуло ее в словах Федосеевой.

– Сегодня будем рисовать дом вашей мечты, – сказала Наташа. – Но не снаружи, а со всем его внутренним устройством. Можем изобразить что угодно! Хотите – хижину в сосновом лесу? Или шале в горах? А если дворец?

Федосеева оживилась. Фантазия у нее работала хорошо.

– Дворец… Нет, роскошеств не люблю! А вот замок!

Она обвела взглядом комнату, как если бы прикидывала, что можно улучшить.

– Много комнат хочу, на всех, – решила Федосеева. – Разве плохо? Чтобы попами не толкались перед сортиром, когда на Новый год собираемся! А комнату для растений отдельную – можно?

– Мы все можем, Мария Семёновна. Все нам позволено.

Как сложно убедить человека в том, что на листе бумаги разрешается изобразить что угодно. Хоть гнездо на скале, хоть пещеру с изумрудами, хоть подводные чертоги. С одной группой Наташа потратила полчаса, стараясь донести до женщин, что уж в собственной-то фантазии они могут ничем себя не ограничивать. «И прямо вот можно четырехкомнатную хату нарисовать?» – с сомнением спросила одна из ее учениц, крепко замордованная жизнью тетка. В глазах ее светилось недоверие. «Можно и шестикомнатную», – позволила Наташа. Тетка в голос расхохоталась: «Ну, шесть! Это вы, Наталья Леонидовна, загнули!»

Развернули на столе большой лист ватмана, разметили контуры будущего замка. Федосеева начала с широченного рва. Наташа смотрела, как старуха аккуратно рвет на клочки голубую бумагу, заполняя канаву. Еще не было ни стен, ни крыши… Но глубокий ров и сторожевые башни уже были. Ни одна бесстыжая тварь с мягким ласковым голосом не смогла бы через них прорваться.

Толстые каменные стены. Множество комнат. Федосеева не на шутку увлеклась, придумывая обстановку для них.

– Тут, значит, библиотека… А вот здесь галерея с картинами. Для Татьяны нужно в комнате стены обить войлоком, хе-хе! Чтобы она от злости голову не разбила. А вот еще сервизов у меня тьма! Это ж тоже надо отдельную комнату под них. До сих пор «Мадонна» на антресолях хранится. Как чувствовала – не выбрасывала!

В конце занятия вырезали из бумаги фигурку человечка.

– Это – вы, – объяснила Наташа. – Ну что, Мария Семёновна, где вы себя разместите?

Женщина доверчиво взглянула на нее:

– Вот здесь… – Она положила фигурку на квадратик, изображавший чулан.

Это поразило Наташу сильнее всех слез и жалоб.

Они нарисовали огромный замок со множеством комнат. А Мария Семёновна забилась в самую дальнюю конуру. Не в библиотеку. Не в «сервизную», где перламутровыми боками отливала «Мадонна» в великолепных резных шкафах. Она поместила свою маленькую копию в чулан, где были только черные стены и серый пол, и скорчилась там среди темноты и сырости.

– Давайте проведем хозяйку по замку, – предложила Наташа. – Что вы покажете ей в первую очередь?

– Ну, кухню… – неуверенно сказала Федосеева.

– А почему не столовую?

– Так люди же там…

– Ну и что?

Женщина молчала.

– Что ж, на кухню так на кухню! – согласилась Наташа.

Давно уже прошел отведенный на занятие час. Пора было в магазин, готовить ужин и забирать детей. Но бумажная фигурка брела по своему замку, держась темных углов и прижимаясь к стенам. Фигурке было стыдно подняться наверх – туда, где в столовой гремели пиры, где праздновали что-то умные взрослые люди, ни один из которых никогда не отдавал все свои накопления мошенникам.

Наташа не могла бросить ее одну. Так они и шли вместе: дрожащая бумажная фигурка и Наташа, осторожно подталкивавшая ее к новым комнатам, распахивавшая перед ней новые двери.

Кухня. Прачечная. Кладовка.

Добрались до оранжереи.

– А кстати, какие здесь цветы? – спросила Наташа.

Федосеева встрепенулась:

– Клеродендрум!

– А еще?

– А больше ничего не надо. Волшебно цветет! Будто белое облако с красными огоньками.

Старуха улыбнулась – впервые с момента их встречи.

Наташа незаметно перевела дух. Простые инструменты бывают поразительно эффективны – в этом она не раз убеждалась. «Ты со своими пенсионерами обращаешься как с дебилами, – заметил однажды муж. – Не понимаю, за что тебе деньги платят. За то, что ты с ними вырезаешь звезды из фольги и приклеиваешь пуговицы на бумагу?» – «Вообще-то мы и с акрилом работаем, и с гуашью, и с акварелью», – обиделась Наташа. «Не-не, акрил-фигрил – это прекрасно. Но у вас же уровень детского сада».

«Это очень терапевтично – легальная возможность побыть ребенком».

И вдруг она осознала, что за глуховатая мысль ее царапала.

– Мария Семёновна, та женщина, мошенница, как к вам обращалась?

Федосеева скривилась. Ей не хотелось возвращаться к этой теме.

– Так и обращалась: Мария Семёновна.

– Мария Семёновна… – задумчиво повторила Наташа.

– Ну да, да! – Старуха начала раздражаться. – Все меня так зовут. Что здесь такого?

– Ничего-ничего!

Раздался звонок в дверь.

– Не уходите! – испугалась Федосеева. – Вдруг это они!

– Кто?

– Воры!

Наташа озадаченно свела брови:

– А что, у вас еще полмиллиона припрятано?

Старуха отшатнулась и вдруг хмыкнула:

– Ну, Наталья Леонидовна! Жестоко с вашей стороны!

Но здравый смысл к ней вернулся. Ворча и шаркая, Федосеева направилась к двери.

Пришли ее дочери.

Татьяна поставила кожаную сумку на стул, с видимым облегчением сбросила туфли.

– Ты прямо как министр с портфелем! – Федосеева поджала губы. – Сумочка должна быть женственная, маленькая!

– Мама, у меня документов – три кило. Ну какая маленькая сумочка!

– В этом году в моде торбы! – вмешалась ее сестра. – Я свяжу тебе, Таня! Такую же, как у меня. Ой, здравствуйте, а вы Наталья Леонидовна, я знаю, вы в досуговом центре работаете, связать для вас торбу? Я вам свою покажу.

Она предъявила Наташе сумку. Это было кривое и косое изделие из ядовито-зеленой пряжи, напоминавшее раздувшуюся мочалку-утопленницу.

– Шик-блеск, писк сезона!

– Оригинальная вещь, – согласилась Наташа, украдкой рассматривая младшую дочь Федосеевой.

– Наталья Леонидовна, а мы вас сейчас супом накормим. – Татьяна ободряюще ей улыбнулась. – Уважаете ли вы суточные щи?

У Наташи засосало под ложечкой. Весь ее организм, не евший с утра, вдруг со страшной силой зауважал суточные щи.

Она не успела ответить: Татьяна исчезла на кухне. Казалось, прошло не больше минуты – и тарелка уже стояла перед Наташей. Ложка, салфетка, сметана, хлеб – Татьяна накрыла на стол сноровисто и быстро.

– Мама, поешь? Я на тебя тоже разогрела.

– Конечно, разогрела, – буркнула Мария Семёновна. – Разве я на кухне хозяйка? Какое там! Настоящая хозяйка явилась.

– Мама! – укоризненно воззвала Таня.

– Мамочка, ну правда, надо покушать. – Алина прижалась к матери, заглядывая в лицо. Старуха расцвела в улыбке. – Иначе ты исхудаешь и будешь скелет. А ты у нас такая красавица, такая пусечка… Покушай. А я пока тебе карты разложу!

– Не хочу я твоих карт!

– Люди за гадания деньги платят, а у тебя дочь – бесплатный таролог. Карты – это путь в неизведанное!

– Таролог-таролог, дай воды напиться, – попросила Татьяна. – В смысле – морс принеси из кухни.

Алина легко отмахнулась от нее. Было в ее движениях, жестах что-то русалочье, какая-то вялая, тягучая медлительность, и даже рукой она сделала долгое «отстаааааань». И сама она была белая, длинная, будто бескостная. Бледно-голубые глаза навыкате, как у окуня. А вот коротко стриженная шевелюра горела пламенем иранской хны, и этот пожар показался Наташе странно неуместен в сочетании с общей рыбьей природой Алины.

Морс принесла сама Татьяна. Наташа уже доедала щи, орудуя ложкой так живо, будто поленья в топку метала. Ей стало совестно. Вокруг нее шла обыденная чужая жизнь: споры, разговоры, какие-то давние счеты… Ей здесь не было места. Но вот она сидит и уплетает чужую еду, непонятно на каком основании.

– Спасибо за гостеприимство! – Наташа поймала себя на нелепом желании поклониться в пол. – Я пойду, мне пора.

В прихожей Татьяна принялась совать ей деньги, а Наташа принялась их отпихивать. Обе при этом бормотали какую-то чепуху. «– Вы же время рабочее потратили! – Что вы, просто зашла проведать! – Возьмите немедленно! – Да что за глупости, вы меня в неловкое положение ставите! – Нет, это вы меня ставите…»

Бессмысленный этот разговор прервал голос Алины из комнаты.

– Мама, это Меркурий! – капризно говорила она. – Вот, вот, посмотри! Он управляет твоим зодиакальным знаком. Меркурий в Близнецах – это знаешь что означает? Тебе звезды благоволят, мама! Ты – императрица! Вижу мудрость, силу, значимость! Тебе все подвластно! – Голос Алины торжествующе взлетел.

– Тьфу, дурость какая! – Старуха в сердцах сбросила что-то тяжелое со стола. – Кому подвластно? Ты погляди на меня! Профукала деньги, гордость, самоуважение! Да что ты несешь, господи прости… Слушать и то стыдно, а у тебя ведь как-то язык поворачивается это плести…

До них донеслись рыдания.

Татьяна спала с лица и кинулась в комнату. Торопливо зашнуровывая кроссовки, Наташа слышала: «Что ты, мама! Ей-богу, оно того не стоит… Ну хоть щи доешь!»

Она вывалилась из квартиры уставшая, будто вагоны разгружала. Черт понес ее на эти галеры… Пожалела старуху! Все бы ничего, все было бы в порядке, если бы не та самая догадка. Хотелось не просто отмахнуться – шарахнуться от нее, как от слепня. Дело в том, что договор, который досуговый центр «Атлант» заключил с Федосеевой, Наташа отлично помнила. Федосеева оставила подписанные бумажки у нее на столе и слезно просила передать в бухгалтерию. Черным по белому на этих бумажках были пропечатаны паспортные данные.

«Федосеева Марьяна Семёновна».

Настя всю дорогу из школы болтала о драконе. Драконов этих, пластиковых хвостатых страшилищ, завезли в продуктовый магазин и преступно выложили на кассе. Как ни крутись, мимо не пройдешь.

За отбывание повинности в летнем лагере Настя требовала одного уродца в неделю. Наташа сопротивлялась отчаянно. Во-первых, пылесборник. Во-вторых, дорого. В-третьих, что еще за торг!

– Мама, смотри! Мама, небесный бегемот! – Настя показывала на толстое облако с короткими лапами. – Мама, даже в небе есть животные! – Голос ее стал страдальческим. – А у меня и самого маленького дракончика нету…

– Ма, а ты чего молчишь? – вдруг прорезался Матвей. – Что-то случилось?

Настя мигом перестала чирикать и вопросительно уставилась на мать. Что у нее, что у Мити глаза были отцовские – длинные, темные, с прищуром. И подбородки в ту родню: тяжелые, как утюги.

Наташа мысленно запнулась, как спотыкалась всегда, думая о бывшем муже. Возникала в ее мыслях заминка, пустое пространство, не заполненное ничем. Как будто в кинопленке, на которой взрослая женщина Наташа Горбенко летним вечером вела домой дочь и сына, пустили несколько черных кадров. А затем короткое мельтешение – и снова пошла история ее жизни.

Наташа старалась не врать своим детям.

– У меня занимается одна женщина, – медленно начала она. – Она сегодня не пришла, потому что два дня назад ее обманули телефонные мошенники и она до сих пор не в себе. Эта женщина перевела им все накопления.

– Ой, бедная! – с обычной своей экспрессивностью воскликнула Настя. – Мамочка, мы можем собрать ей деньги! Мы так всем классом собирали для Елисея, они кошку подобрали и лечили.

– Дело не в том, что она все потеряла. У нее трое детей, она не пропадет. Но эти мошенники называли ее по телефону не паспортным именем, а тем, которым она представляется при знакомстве.

– Как это? – нахмурился Матвей. – А, дошло!

– Ну, например, если бы Настя всем представлялась Асей, но в паспорте у нее было записано «Анастасия». А к ней обращались бы «Ася Ивановна».

– Да я понял, понял, – нетерпеливо сказал сын. – Ну и что? Ты из-за этого расстроилась?

Наташа остановилась и взглянула на него.

– Мошенники всегда используют паспортные данные. Откуда им взять другие? Получается, Марию Семёновну обманул человек из ее окружения. Он притворился. Выдал себя за гигантскую контору по отъему денег у пенсионеров. Его даже полиция искать не будет, потому что бесполезно, схема отлажена, они уверены, что деньги давно растворились где-нибудь на чужих счетах. Но это не так. Ее развел кто-то из ближнего круга. Кто понимал, на что нужно давить, чтобы она поверила.

Митя расширенными глазами уставился на нее.

– Чума! А ты знаешь, кто это?

– Откуда! Я даже с ее семьей толком не знакома. Видела только ее дочерей.

– И какие они?

Наташа поразмыслила.

– Старшая – толковая, замученная жизнью. Младшая – похоже, дурында. Есть еще брат, но я с ним не встречалась.

Они снова двинулись по скверу. Настя осторожно вынула вспотевшую ладошку из маминой руки.

– Ты ей скажешь? – спросил Матвей. – Этой обманутой старухе?

– Черт, не знаю, Матвей! Если честно, я понятия не имею, что делать! – На них обернулись прохожие, и Наташа понизила голос. – Куча денег, полмиллиона. Их прикарманил кто-то из знакомых. И будет дальше ей улыбаться, спрашивать о здоровье, есть ее щи… Ну, не ее, а ее дочери, не в этом дело… Хотя и в щах тоже! Понимаешь?

– Понимаю, – успокаивающе отозвался сын и положил ладонь на ее плечо.

От этой неожиданной ласки своего пятнадцатилетнего сына, который давно уже перерос ее на голову, Наташа растрогалась.

– Может быть, Татьяне расскажу. Она у них на первый взгляд самая дельная.

Настя шла притихнув, и Наташа умилилась. Сын утешает, дочь глубоко переживает за обманутую старуху… Славные у нее ребята.

Настя обернулась к матери и страдальчески проговорила:

– Так дракона-то купим? Или что, неделя впустую?

Вечером Наташа стала разбирать сумку, и из нее выпал бумажный прямоугольник.

Визитка.

Затейливой вязью выведено: «ТАРОЛОГ. Алина Высокая». И телефон.

Подсунула, значит, в кармашек незаметно. «Алина Федосеева» не звучит, то ли дело Высокая.

Наташа постояла, вертя карточку в пальцах. Хотела выкинуть, но в последний момент передумала и набрала номер.

Алина ей явно обрадовалась.

– Наталья Леонидовна, а приезжайте завтра? Вам я погадаю бесплатно. Мне нужно тренироваться, – доверительно прибавила она. – Я еще не получила лицензию.

Какую еще, мать твою, лицензию, чуть не вырвалось у Наташи.

– Буду около пяти, – пообещала она.

Живи Алина на другом конце Москвы, Наташа и думать не стала бы о поездке. Но младшая дочь Федосеевой снимала квартиру в трех кварталах от нее. Двадцать минут пешком.

В полицию надо было идти, думала Наташа, шагая через дворы. Почему не пошла? Потому что вряд ли там заинтересовались бы моим рассказом. Не Марьяна, а Мария. Ну и что? На самом деле просто очень не хочется казенных рыл, казенных мест, где ты не человек, а какая-то назойливая бессмысленная гражданка. А открыть глаза самой Федосеевой – так ведь с инфарктом сляжет. И кто будет виноват?

Первое, что до глубины души поразило Наташу в квартире таролога, – невообразимый бардак. Пол был так щедро засыпан хлебными крошками, будто здесь готовилось плановое кормление голубей. Все свободные поверхности были завалены горами тряпья. Между двух кофточек Наташа углядела пластиковую тарелку с куском пиццы. Пыльные окна, подоконники с нагромождением грязной посуды и пепельниц… Все это напоминало помойку, ровным слоем размазанную по сорока квадратным метрам.

Среди этого мусорного великолепия плыла босая Алина. Ее безупречно отглаженный синий шелковый балахон был расшит золотыми звездами. Голову украшал тюрбан. Пахло от Алины чистотой и свежестью.

«Их таких где-то выводят, – потрясенно подумала Наташа. – Таких, как Алина и Жанна Гаркалина. Как она ухитряется босиком тут перемещаться?» У нее под подошвой мягко просела горка окурков. Наташа в первую секунду ужаснулась, что она раздавила хомячка.

– Проходите, Наталья Леонидовна, у меня на кухне свой уголок, там уютно…

На круглом столе, покрытом черной скатертью, горели свечи. В центре лежала карточная колода.

– Я не пользуюсь сейчас магическим шаром. – Алина изящно опустилась на табуретку. – Планирую сперва досконально овладеть искусством чтения карт. Видите ли, у меня дар. Я слышу, как говорят со мной карты. Когда сама судьба обращается через тебя к людям, ты не можешь игнорировать свое Призвание.

Она так произнесла «призвание», что даже вышитые звезды на ее балахоне засияли ярче.

Глядя, как Алина раскладывает карты, Наташа задумалась, есть ли у нее самой призвание. Получалось, что нету. Она любила работать со своими пенсионерами, вот и все. Среди них встречались и люди вроде Выходцева, но редко, очень редко. В Наташину изостудию записывались почти исключительно женщины. Все они ходили годами, и она знала, что к ней стоит очередь из желающих заниматься. Но больше десяти учеников взять не могла. Коростылева не оставляла попыток продавить ее на пятнадцать, а лучше двадцать человек. «Я не смогу уделить внимание каждому, – раз за разом повторяла Наташа. – Это будет не занятие, а профанация». – «Я бы на вашем месте остереглась делать такие заявления, Наталья Леонидовна. Это говорит о вашей профнепригодности».

Но пока начальство было на ее стороне. Наташа боялась даже думать о том, что случится, если Коростылева все-таки уговорит директрису. Куда она пойдет со своим педагогическим дипломом?

Алина с глубокомысленным видом выкладывала карты.

– Восьмерка кубков и Колесница, – бормотала она, – вас ждут важные встречи, которые принесут удачу. А что у нас здесь? Боже мой! Королева Пентаклей и Башня! – Она восторженно уставилась на Наташу. – Финансовая безопасность придет к вам благодаря здравому смыслу и осознанности – вот о чем хотят сказать карты. Вы должны прокачивать осознанность, Наталья Леонидовна.

Сколько ей, прикидывала Наташа, ведь не меньше тридцати пяти. Выглядит она старше меня, а у нее нет двоих детей и стареющих родителей. Мария Семёновна вполне себе самостоятельная и бодрая тетка, не чета моим. Допустим, тридцать шесть. Как же получилось у нее дожить до тридцати шести, сохранив эту девичью восторженность?

– Алина, а вы где-то работаете? – бестактно перебила Наташа.

– Ой нет, – сказала Алина таким тоном, словно Наташа спрашивала, имеет ли она привычку топить котят в ведре. – Что вы, нельзя засорять свой разум. Ты должен слышать шепот мироздания, быть готовым внимать ему в любую минуту.

«Надо все-таки еще раз поговорить с отцом о слуховом аппарате», – вспомнила Наташа.

– Нет, я очень уважаю рабочий класс, – чирикала Алина. – Люди труда, соль земли. Но есть и те, кто живут духовной жизнью. У нас ведь не совок, чтобы всех под одну гребенку! Сейчас каждый может реализовать свой потенциал.

– Но это ведь требует первоначальных вложений, – заметила Наташа.

Алина встрепенулась.

– Боже мой, как вы правы! Это – моя боль. Понимаете, я нашла одну женщину – поразительную, неземную! Это счастье – встретить такого человека на своем пути. Она преподает.

– Таролог? – догадалась Наташа.

Алина закатила глаза в немом благоговении.

– Вы не представляете! – Она понизила голос и заговорила горячим шепотом: – Удивительная женщина! Одна на миллион. После ее курсов ты сразу дипломированный таролог, можешь ставить любой ценник за свои услуги. Нет, вы поймите меня правильно: деньги – не главное. Но я хочу реализовать себя в полной мере. Я знаю, что способна дать людям очень многое!

– Что вам мешает? – тоже шепотом спросила Наташа.

– Такие знания не могут стоить дешево. За шестимесячный курс надо выложить миллион. Это несерьезная сумма, когда дело касается подобных вершин, вы понимаете?

– Я понимаю, – заверила Наташа.

– У меня были эти деньги! Когда умер папа, он оставил в наследство две квартиры. Одну – маме, а вторую – нам троим. Мне, Диме и Тане. Квартира была большая, и такая роскошная локация – на Фрунзенской набережной… Мы ее продали, а деньги поделили. Ну, Татьяна в своем репертуаре, – Алина пренебрежительно махнула рукой. – Ничем себя не побаловала, в развитие свое не вкладывалась, а просто потратила все до копейки на две однушки в Новокосино. Вы представляете, какая это дыра была в то время? А потом туда провели метро, недвижимость взлетела в цене, она сразу продала свои халупы и взяла новые, в ипотеку, но уже поближе. И так два раза. Теперь у нее на Мосфильмовской однушка и двушка в Крылатском. Считай, обеспечила и себя, и детей. Ей всегда по жизни везло!

– А ваш брат? – спросила Наташа.

– Он вложился в квартиру. Потом женился, у них родился ребенок. А Димка возьми да заведи любовницу. Ушел к ней и квартиру оставил жене с дочерью.

– Очень порядочно с его стороны, – искренне сказала Наташа. – А как же вы, Алина?

Та вздохнула. И заговорила путано, сбивчиво. Мелькал в этом повествовании какой-то Николай, с которым было полное духовное родство – «две души пели в унисон». Потом к упоительной мелодии разделенной любви добавился пугающий контрапункт: бизнес по продаже электроники из Китая. Алина взмахивала синими шелковыми крылами, как подстреленная птица, падала оземь, прощала измены и предательства, восставала, аки птица Феникс, и вновь шла сквозь бури и грозы – побитая, но не сломленная. Бесконечно самоотверженная. Ведомая сердцем.

Мысленно сократив лирику про сердце и грозы, Наташа рассмотрела сухой остаток. В остатке было следующее: получив деньги от продажи своей доли, Алина отдала их возлюбленному, за несколько месяцев до этого подобранному в какой-то луже возле шиномонтажа. У возлюбленного вот-вот должен был раскрутиться бизнес. Разбогатев, он немедленно принялся бы купать Алину в шампанском и дарить ей мальдивские рассветы. До этого светлого мига оставалось совсем чуть-чуть. Чтобы ускорить его приближение, родственная душа поселилась у Алины в ее съемной квартире, жрала за двоих, по пятницам надиралась как свинья и не платила коммуналку.

В один прекрасный день возлюбленный исчез. В этом месте в мелодию вечной любви вплелись отдаленные напевы «Сулико». Из чего Наташа сделала вывод, что Николай смылся в Грузию.

Больше Алина не видела ни его, ни денег.

– Вы не подавали в суд? – удивилась Наташа. – Он ваш официальный муж, его будут искать…

– Любви штампы не требуются, – обронила Алина.

– А расписка осталась? – озадаченно спросила Наташа.

Выяснилось, что расписка для любви тоже лишняя.

«Боже! – страстно воззвала в этом месте Наташа мысленно. – Посмотри на меня, Господи: вот сижу я перед тобой на окладе и тринадцатой зарплате и про миллион знаю только из фильма “Как украсть миллион”. Почему бы тебе не выдать мне эти деньги? Тобой клянусь, Господи: я распорядилась бы миллионом в миллион раз лучше, чем эта блистательная дура. Отчего же Ты так несправедлив, раздавая дары? Ну хоть полмиллиона! Ни один шиномонтажник близко не подошел бы к этим деньгам».

Сквозь молитву пробилась Алина, как телефонистка, прерывающая разговор:

– …Я ее столько раз просила: мамочка, ну дай, все верну сполна! А ей как будто вообще все равно! Это разве не ее материнский долг, Наталья Леонидовна? – Она жадно вглядывалась в Наташино лицо. – Вот вы с пожилыми людьми работаете, знаете их… Зачем им деньги, можете объяснить?

– То есть как? – изумилась Наташа.

– Они все просто эгоисты. Мама на своем вкладе сидит, как курица на яйцах. А мне тяжелее всех приходится, разве она не видит? Татьяна – в своей собственной квартире, корчит из себя барыню, только семью строит с утра до вечера, как крепостных. – В голосе Алины прорезалась вдруг неприкрытая злость. – Диму взяли в хороший бизнес. Приезжает на объект раз в неделю, надувает щеки перед узбеками. Выклянчил теплое местечко у школьного приятеля. Все при детях, при семьях… А я? Мне нужен только один последний толчок! А мать мне даже в этом отказывает. Годами повторяла: «Алина, учись, образование очень важно!» А когда дошло до дела, сразу съехала с темы! «Я никогда не брала кредитов и не буду начинать на старости лет», – передразнила она. – Наталья Леонидовна, я вас очень прошу, поговорите с ней! Вы же видите – карты вам всю правду сказали. И про деньги, и про осознанность…

«Так вот зачем меня пригласили».

Наташа чуть не ответила резко. Но ей вдруг стало жалко эту неприкаянную дурынду с ее картами и свинарником.

– Я не могу, Алина, простите, – как можно мягче сказала она. – Этого не допускает преподавательская этика. К тому же вашей маме сейчас и так тяжело.

Алина передернула плечами:

– Ой, да мама просто драма квин. Играет трагедию. Не относитесь к этому серьезно. – И, глядя на оторопевшую Наташу, разъяснила: – Это не ее деньги. Вы думаете, она из пенсии скопила, что ли? Ей Татьяна давала – на лекарства, на продукты, а мама складывала в кубышку. Я вообще не понимаю, чего она убивается.

«Однако, – сказала себе Наташа, выйдя из подъезда. – Какой-то Юпитер в Скорпионе, извините».

Разговор с Алиной оставил у нее странное ощущение. Вроде бы дура дурой… Но сквозь эту дурость временами проглядывало хитрое злое личико и принималось нести такое, что становилось не по себе.

«Кредит ей мама не взяла на обучение у таролога! Великовозрастной тетке, спустившей собственное наследство в унитаз. Удивительное семейство. Интересно было бы посмотреть на брата».

Глава третья

Часы пробили пять. Распахнулась круглая дверца, из нее высунулась гладкая, будто облизанная, серебристая птичья головка и нежно угукнула несколько раз.

Илюшин купил эти часы в старой мастерской, куда его занесло неведомыми путями. Там же их отремонтировали, и теперь длинный часовой футляр с вырезанными по контуру дубовыми ветками украшал его прихожую. Был он огромен, прямо-таки непропорционально тихому кукушечьему голосу, и Бабкин, натыкаясь на него, каждый раз вздрагивал. Память подсовывала воспоминание о том, как еще с первой женой они сняли у деревенской старухи дачу на лето в невообразимой глуши, и однажды, зайдя расплатиться, Сергей увидел за дверью пустой гроб. «Меня дожидается», – объяснила старуха. Теперь он не мог отделаться от ассоциации, что в этих часах Илюшина и похоронят.

Сказать об этом Макару – чтобы тот перевесил чертов будильник! – было совершенно немыслимо. Оставалось привыкать.

Бабкин позвонил Маше, услышал, что у них с ребенком все в порядке, и, успокоенный, пошел заваривать кофе. Илюшин разговаривал по телефону. Закончив, он пришел на кухню с открытым ноутбуком и сообщил:

– Нашли «тойоту» Габричевского. Мне тоже сделай, только без сахара!

Кофемашина вздрогнула, зашумела, космически сверкнула огнями и исторгла из своего чрева жалкий кофейный плевок. Бабкин каждый раз поражался несоответствию между торжественностью подготовки и мизерностью получившегося продукта.

– Почему тридцать граммов кофе она варит вкусно, а сто для нее – непосильная задача? – сердито спросил он. – Ты столько выложил за эту дуру, что она должна стирать белье и возить тебя на работу. А я даже чашку американо у нее допроситься не могу! Что там с «тойотой»?

– А что там с моим кофе?

Бабкин вздохнул и поставил перед Илюшиным свою чашку.

– Белая «тойота» съехала с шоссе к Битцевскому парку в три часа ночи с минутами, – сказал Макар, одновременно что-то быстро печатая. – В двенадцать минут четвертого, если быть точным. Номера были заляпаны грязью. Один человек сидел за рулем, второй на заднем сиденье – оба в масках, закрывающих лица, и в бесформенной одежде. Водитель, вероятнее всего, женщина. Когда нам покажут запись и покажут ли вообще – неясно, поэтому я бы положился на Силаева. Раз он говорит, что фигура женская, значит, так и есть. Они съехали с шоссе на грунтовую дорогу, вытащили из багажника что-то, завернутое в большой пакет, и понесли в лес. Вряд ли ошибусь, если скажу, что это было тело Габричевского. Двадцать минут спустя эти двое вернулись, сели в машину и уехали. «тойоту» проследили до Восточного Бирюлева. Там они свернули, пропетляли по району и бросили тачку в одном из открытых дворов. А сами ушли пешком. Ну, или у них был подготовлен транспорт. Но я в этом сомневаюсь. Ногами проще.

Бабкин закатил глаза:

– Обалдеть! Под камерами вытаскивать труп из багажника – они что, идиоты?

– Идиоты или нет, а найти их пока не могут. – Макар допил кофе и помыл чашку. – Оперативная группа изучает записи с дворовых камер. Но там качество… сам понимаешь.

– Про спортивную сумку Силаев не говорил?

– Сумки не было.

– А хоть какое-то описание фигурантов? Рост, вес?

– Ничего. Но думаю, он упомянул бы хромоту, полноту или высокий рост. Несмотря на камеры, мы знаем ненамного больше, чем без них. Было очевидно, что труп тащили двое. Теперь стало известно, что Габричевского доставили к Битцевскому лесопарку в его собственной «тойоте». Скорее всего, эксперты найдут что-то в салоне – не отпечатки, так волосы. Но до какой степени это касается нашего дела, пока не ясно.

Бабкин вспомнил, что собирался выпить кофе. Он достал молоко из холодильника и вслух начал подсчитывать:

– Значит, в двенадцать часов Габричевский крадет кота. В промежутке с трех до семи вечера встречается с убийцей – или убийцами. В три ночи его тело выгрузили в лесопарке и оставили, даже закапывать не стали. Знали, что труп быстро найдут. Но прикрыли. Проявили деликатность! – Поразмыслив, он намазал маслом хлеб и порубил на него сверху холодную вареную сардельку. – Кота нет. Габричевского нам описывают как полное ничтожество. Но главное – он тунеядец, интроверт и игроман… – Сергей сел напротив Макара. – Слушай, а кража кота не могла быть заданием в игре? Ты успел посмотреть, во что рубился Габричевский?

– Шутеры и файтинги, – отмахнулся Макар.

Бабкин отложил бутерброд и мрачно уставился на него:

– Это что ты сейчас такое прочирикал?

– Перевожу: ходилки-стрелялки и махалки руками. Доступно?

– Вполне! – Сергей сделал первый глоток кофе и со вздохом облегчения откинулся на спинку стула. – Эх, неплохая была идея! Если у нас подлец-молодец живет анахоретом, друзей не завел, девушками не увлекается, откуда к нему может прийти идея стибрить кота?

Илюшин щелкнул пальцами:

– Кстати! Ты не совсем прав. Я посмотрел, с кем Габричевский переписывался в Ватсапе. Список не очень велик. Родители, брат, некая Эльза Страут…

– Что за имя такое?

– Пока не знаю, Яндекс ее не ищет. Но есть кое-что намного интереснее: Габричевский вел активную переписку с Любовью Яровой. Знакомое имя?

– Яровая, Яровая… – пробормотал Сергей. – Это же что-то из старого кино? Актриса?

– Писательница, и довольно популярная. У нее в Ватсапе создан свой чат, называется «Тук-тук». Так вот, Габричевский был одним из его участников.

Бабкин отставил чашку.

– Тук-тук? Что за детский сад?

Неожиданно Илюшин широко улыбнулся:

– Даю подсказку: это аббревиатура.

– Сразу сдаюсь. Хотя нет, подожди… Товарищество Упоротых Котоловов?

– М-да, – сказал Макар. – А еще кофе пьешь, чтобы взбодрить нейроны! «Тук-тук» расшифровывается как «Твоя Успешная Книга – Твоя Удачная Книга». Это сообщество для начинающих писателей, Яровая – его руководитель, модератор и ведущий. Я пробежался по ее сайту. Фактически она – кто-то вроде литературного коуча. Из того, что я увидел, получается, что Габричевский общался только с ней и с членами своего кружка.

– И с какой-то Эльзой Страут. – Бабкин одним глотком допил кофе и зачем-то посмотрел в чашку, как будто на дне могла оставаться дополнительная порция. – Надо пробить, кто она такая. Слушай, а может, сразу ей позвоним? Готов поспорить, наш порнограф отвез кота к ней.

– Почему ты так уверен?

– Ну баба, к тому же Эльза… – туманно объяснил Сергей. – В женщинах, знаешь, сильнее развито милосердие… И к кошкам они в целом теплее относятся.

– Дедукция на грани фантастики, – уважительно сказал Макар. – Впрочем, ладно, звони.

Телефон Эльзы Страут был отключен.

– Ну и пес с ней. – Бабкин сунул смартфон в карман. – Я вот что думаю, Макар… Убийцу Габричевского найдут довольно быстро. Следак работает не за страх, а за совесть: вон его ребятки камеры ухитрились проверить за два часа. Я бы полдня возился. Теперь они займутся телефоном Габричевского, определят, с кем он вчера встречался, прошерстят свидетелей и отыщут душегуба. Скорее всего, кто шляпку спер, тот и тетку пришил – в смысле, кто тюкнул Габричевского по кумполу, тот и забрал кота. Следак мужик противный, но упырь. На допросах тема Якова Соломоновича точно всплывет. Он потом еще нам будет припоминать, что раскрыл за нас дело, и требовать свой процент. Я это все излагаю не к тому, что мы можем сидеть на попе ровно и ждать результатов расследования… Нет. Но выпрыгивать из трусов и дублировать процесс, по-моему, не стоит.

Илюшин закрыл ноутбук.

– Во-первых, связь между убийцей Габричевского и похищением кота существует пока только в нашем воображении. Она ничем не подтверждена. Во-вторых, это запись с камер можно получить срочно. Со звонками такой возможности нет, не мне тебе об этом рассказывать. Пока следователь отправит запрос, пока придет ответ… Сколько пройдет – минимум двое суток? В действительности и этот срок – утопический. Хорошо, если в неделю уложатся. Ты почему-то исходишь из предположения, что кот все это время будет гостить у людей, которые убили Габричевского, и как только следователь прижмет их к ногтю, Якова Соломоновича вернут живого и невредимого.

– В то, что кота вернут живого, я вообще не верю, – чистосердечно признался Сергей. – Кому он, плешивый, нужен? Его уже выкинули в каком-нибудь зачуханном дворе.

– Зачем Габричевский утащил кота? – Макар его не слушал. – Вот в чем вопрос. Он не мог зайти в «Маргалит» случайно: все его поведение говорит о том, что он шел подготовленным. Нам надо проверять в первую очередь связи между ближайшим окружением всех сотрудников «Маргалита» и Габричевским. Хоть они и твердят, что у них нет врагов… Человек в действительности редко осознает, есть у него враги или нет.

Бабкин нахмурился:

– Поясни-ка свою мысль. Как это – не осознает?

– Возьмем Оленьку, – сказал Илюшин. – Ольга Степановна Черкасова. Тридцать восемь лет, разведена, единственный сын-подросток, проживает с ней. С ее слов, цитирую: «Год назад ребенка будто подменили: дерзит, хлопает дверью, обвиняет в разводе с отцом». Оленька воспринимает его поведение как неизбежный этап взросления и полагает, что сын вскоре перерастет этот период и отношения у них наладятся. Но если ты поинтересуешься у парня, что он думает о своей жизни, можешь услышать много интересного. Например, что мать – его злейший враг. Ограничивает встречи с отцом, не дает достаточно денег. Он даже девушку не может в ресторан сводить.

– Она и в самом деле не позволяет ему видеться с папашей? – удивился Сергей.

– Отчего же, позволяет. На своей территории и под присмотром. Ее бывший муж – агрессивный алкоголик, у него три срока за уличные драки в пьяном виде, из них одна условка, а два закончились реальной отсидкой. В глазах мальчика отец – герой и бунтарь. А для нее – безбашенный алкаш, от которого нужно оберегать их совместное чадо. Это все я к тому, что наша милая Оленька не знает, кем она представляется сыну и бывшему мужу, и доверять ее словам мы не можем. Или взять Касимова: предприниматель, торговал китайским барахлом, держал пекарню, имел два заведения быстрого питания, разорился, остался в долгах, занял у родителей жены, понемногу выплыл… Чтобы человек с такой биографией не имел недоброжелателей? Фантастика. Причинить боль через домашнего питомца – один из самых простых и действенных способов. Нам об этом еще в «Крестном отце» рассказывали. Всего два шага: первый – узнаем, что Касимов обожает кота; второй – нанимаем недоумка, чтобы тот его утащил. Профит! Даже если поймают, серьезной ответственности не будет. Но усердно искать похитителя никто не станет. Полиции есть чем заниматься.

– Вот только Касимов пошел вразрез с ожиданиями и нанял нас, – пробормотал Сергей.

– Именно. Это единственное, чего вор не предусмотрел.

Бабкин вымыл свою чашку и обернулся к напарнику:

– Работы у нас с тобой – непочатый край. Ну что, погнали в «Маргалит»? Нужен список всех, с кем они обсуждали кота. Телефоны, адреса…

– Они и так корпят над списками, – перебил Макар. – А вот в «Тук-туке» сегодня проходит семинар под руководством Яровой, и через час он заканчивается. Давай-ка наведаемся к коллегам Габричевского.

«Трудность литературы не в том, чтобы писать, а в том, чтобы писать то, что ты имеешь в виду. Роберт Льюис Стивенсон».

Бабкин разглядывал этот плакат вот уже десять минут. Им пообещали, что в шесть у Яровой будет перерыв, но группа пока не расходилась.

«Писательство – это полное одиночество, спуск в холодную бездну самого себя. Франц Кафка». Под Кафкой был довольно талантливо нарисован таракан в сюртуке.

«Когда мне хочется прочесть книгу, я ее пишу. Бенджамин Дизраэли».

– Остров сокровищ, – негромко пропел Сергей. – Книжку про пиратов написал когда-то!

Дальше по коридору висели еще плакаты с цитатами. Но вставать ему было лень.

А вот Илюшин добросовестно прочел все, вернулся в начало и снова медленно пошел, останавливаясь напротив каждого листа.

– Хочешь переквалифицироваться? – негромко спросил Сергей.

– Возможно. Оставлю частный сыск, начну писать остросюжетную прозу… Хотя она никому уже не нужна.

Бабкин не успел спросить, как это не нужна, – семинар у Яровой закончился.

Илюшин по дороге объяснил: Яровая обучает тех, кто хочет стать писателем. Курс состоит из двух частей. Первые три месяца желающим преподают литературное мастерство. В течение следующего месяца Яровая делится секретами продвижения. Как добиться, чтобы твою книгу заметили? Как вести переговоры с издательством? Как позиционировать себя в соцсетях? И так далее.

– Что вообще пишет эта Яровая? – поинтересовался Сергей и посигналил таксисту, сунувшемуся под его БМВ.

– Формально – современную прозу. Но я бы сказал, это жанр «А вот был еще такой случай». Она берет за основу некую вполне бытовую историю, например, взаимоотношения свекрови и невестки, которые не могут ужиться в одной квартире, и начинает разворачивать ее в сюжет. Сначала героини просто ссорятся. Сын разрывается между любимой матерью и обожаемой женой. Мать для него жизни не жалела, отдавала всю себя, выхаживала по больницам и прочая, и прочая, и прочая… А жена – ангел! Богиня, хоть и склочная. Постепенно ситуация накаляется. Дамы плюют друг другу в борщ и швыряются фамильным сервизом. И вот конфликт достигает апогея. Мать случайно узнает, что невестка беременна не от сына. Скандал, все рыдают, посрамленная невестка бредет прочь, прижимая к себе живот. Маман торжествует победу.

– Ты сейчас пересказываешь реальную книгу или фантазируешь на ходу? – удивленно спросил Сергей.

– Реально существующую. Называется «Живи и мучайся».

– Тьфу ты! И что, это весь сюжет?

– Нет, в том-то и дело.

– А что там дальше?

Илюшин негромко засмеялся:

– Вот механизм воздействия этой квазилитературы на неокрепшие умы! Всем интересно узнать, что дальше. А дальше мать видит сына подавленным, переосмысливает свое поведение и стыдится. Наводит справки и выясняет, что невестка была изнасилована, переживала это как тяжкий позор, а потому никому не сказала ни слова. О беременности узнала слишком поздно. Мать находит ее в заброшенной лачуге на окраине Бутова уже с ребенком, прижимает к груди и обещает, что они вырастят малыша вдвоем. Тут появляется и сын. Он шел по следам матери. Они с женой бросаются друг к другу в объятия, он целует младенца в выпуклый лобик и шепчет: «Теперь ты мой сын». Они возвращаются домой, все счастливы. Занавес!

– Господи, – сказал Бабкин. – И вот эта шняга продается миллионными тиражами?

– Миллионными тиражами сейчас ничего не продается. Но Яровая очень популярна. Регулярно появляется в телевизоре, ее любят звать на всякие шоу, где обсуждаются матери, бросившие детей, или отец семейства, который ушел к однокласснице дочери. У нее отличная биография, этим отчасти и обеспечивается ее успех. К тому же ее много экранизируют.

Бабкин объехал сломавшийся автобус и плавно встроился в ряд.

– Какая связь между биографией и успехом? Мы же говорим о художественных книгах? Это выдумка, плод воображения.

Макар длинно присвистнул.

– Ну чего? – хмуро спросил Сергей.

– Твоя культурная неискушенность даже мила. Погугли на досуге писателя Ежи Косинского. Которого с треском вышибли из интеллектуальной писательской элиты США, когда выяснилось, что он сильно драматизировал свое жизнеописание. Серёга, тексты и их творцы идут в неразрывной связке. К любой написанной истории должен прилагаться миф о ее создателе. Поэтому писатели изо всех сил беллетризируют свои биографии. Делают литературу из корявенького материала собственной жизни.

– И какой материал у Яровой?

– Ее вручили публике под соусом «Женщина, которая с самых низов шла к своей мечте». Трудилась учительницей русского и литературы, репетиторствовала, но в какой-то момент осознала, что не может больше так жить, и продала единственную собственность – квартиру родителей, доставшуюся в наследство. На вырученные деньги отправилась покорять горы. В итоге поднялась на Эверест, а по возвращении написала свою первую книгу. Успех был такой, что с ней заключили контракт на следующие три. С тех пор у нее стабильно раз в четыре месяца выходит книжка.

– Подожди-подожди… – Они встали на светофоре, и Бабкин повернулся к Макару. – Какая связь между покорением горы и той историей, которую ты мне рассказал, про свекровь и невестку? Она же не на Эвересте ее услышала, в очереди на подъем?

Илюшин снисходительно похлопал его по плечу:

– Ты. Рассуждаешь. Логически.

– Нет, ну объясни.

– Биография Яровой – крючок, цепляющий читателя. Необходимо дотащить его до текста. Заставить купить книжку, а там уже начнут работать другие крючки. Но, между прочим, Яровая действительно поднялась на Эверест и побывала везде, где говорит. Полно свидетелей и фотографий.

Первое, что поразило Сергея, – это возраст участников. В аудитории перед Яровой сидели натуральные школьники. На их фоне покойный Габричевский смотрелся аксакалом.

«Это что за котята?»

Ближайшая к нему девочка широко улыбнулась и высунула язык. Из него торчала малиновая серьга, похожая на маленький чупа-чупс.

Илюшин пошел к Яровой, а Бабкин сел и огляделся.

Пожалуй, эти малютки были старше, чем ему показалось. Лет двадцати, двадцати трех… Однако никто из них не выглядел взрослым. Сергей посматривал на них, пытаясь понять, отчего принял их за школьников. Из-за синих волос? Татуировок? Ободков с кошачьими ушками? Мордашки у них были детские, вот что. Глазки ясные, беззаботные.

Присмотревшись, он понял, что котят всего пятеро. Как и положено малышам, они шумели больше всех, ползали, суетились и постоянно что-то жевали.

За ними молча воздвигалась вторая колонна учеников.

В глубине души Сергей полагал, что писатели должны быть если не седыми, то хотя бы слегка побитыми жизнью. Эти вторые почти оправдывали его представление. Две женщины в стоптанных кроссовках и безразмерных серых толстовках. Безликий мужчина в пиджачке с эполетами перхоти. Толстуха с оживленным румяным лицом, улыбающаяся так, словно готовилась разрыдаться. Двое тощих белозубых молодцов в черных костюмах, похожие то ли на свидетелей Иеговы, то ли на сотрудников похоронного агентства, у которых выдался чрезвычайно продуктивный день.

В отдалении, на задних партах, сидели еще двое. Первый – мужчина лет тридцати пяти. С точки зрения Бабкина, он единственный из всех выглядел вполне респектабельно: кашемировый свитер, дорогие кроссовки, стрижка не из прошлого века, а современная… Выглядел бы, если бы не странная неподвижность его лица и тела. Допустим, Илюшин тоже имел обыкновение замирать в какой-нибудь исключительно нечеловеческой позе, скрутившись буквой зю. Но от Илюшина при этом не сквозило трупным окоченением. Респектабельный же казался натуральным зомби, только после стилиста и парикмахера.

Справа от него подкрашивала губы девица неопределенного возраста. Рассмотрев ее, Бабкин мысленно крякнул.

Природа и косметолог были к девице щедры. Локоны её золотились. Загар темнел. Ресницы вились. Губы клубились. Бабкин понимал, что губы, в принципе, клубиться не могут, не должны… И в то же время чувствовал, что конкретно эти именно клубятся.

Закончив с губами, красавица убрала помаду в сумочку и вытянула руку, разглядывая маникюр. Это была безупречная бимбо, тот самый карикатурный типаж, который ожидаешь встретить где угодно, кроме курсов литературного мастерства.

Единственной среди присутствующих, кто действительно выглядел как писатель, оказалась хозяйка заповедника. На Яровой были джинсы и серое кимоно, накинутое на черную футболку; на спине вышиты танцующие журавли. Руки без украшений. Шапка густых черных волос. Очки в широкой оправе, ярко-красная помада – чтобы привлекать внимание к ее мимике, когда она говорит, догадался Сергей. Она держалась со спокойным достоинством, без суетливости.

– Дорогие мои, послушайте, пожалуйста, – звучно обратилась к аудитории Яровая.

Илюшин сел возле Бабкина. В классе наступила тишина.

– У меня печальные новости, друзья. Погиб наш товарищ, можно даже сказать – коллега… Погиб Илья Габричевский.

По классу прокатился шум. Сергей внимательно наблюдал за собравшимися. На лицах у всех выразилось удивление, кроме двоих – Зомби и Дивы. Эти сидели с непроницаемым видом.

– К сожалению, смерть Ильи была… – Яровая тяжело вздохнула. – Смерть была насильственной. Сюда приехали детективы, которые ведут расследование. Они хотели бы задать вам несколько вопросов. Мы отложим занятие на полчаса, но после проведем полный семинар, как полагается. Среди нас есть те, кто куда-то торопится?

Таких не нашлось.

– Что ж, тогда перерыв. Друзья мои, не уходите, пожалуйста, из аудитории.

Бабкин подался к Илюшину и вполголоса спросил:

– Ты сказал ей про кота?

– Воздержался. Только предупредил, что это частное расследование и к ним могут приехать официально уполномоченные лица. Здесь собрались все, кто ходил на занятия вместе с Габричевским. Я спросил, есть ли здесь те, кто с ним близко общался. Яровая ответила, что в ее группе таких нет.

Над доской белела растяжка: «ТУК-ТУК: это стучится к тебе твоя новая книга. Это стучатся слава и успех. Открой им дверь!»

Бабкин с Илюшиным принялись отбивать по одной овце от стада и опрашивать в коридоре. Особых надежд на свидетелей Сергей не возлагал – и предчувствия оправдались.

– Мы с ним почти не общались. – Девушка с кошачьими ушками пожала плечами. Была она очень хорошенькая, только один глаз накрашен, а второй нет. Вокруг накрашенного раскрывался павлиний хвост из блесток. – Илья очень демонстративный. И противный. И вечно на сиськи пялится. И кривляется, вечно что-то из себя выжимает. Ему бы в театральном учиться… И он ни о чьих текстах не отзывался хорошо. Только критиковал. Очень неприятно!

– Он незадолго до смерти утащил чужого кота, – будто невзначай сказал Илюшин. – Вы не представляете, зачем Илье мог понадобиться кот?

– Нуууу… – Она задумалась. – Может, чтобы было с кем поговорить? Он вроде бы один жил…

Остальные свидетели смогли добавить немногое. Габричевский в группе держался особняком. На других учеников Яровой смотрел сверху вниз. Считал себя самым талантливым.

– У нас было одно занятие, посвященное чтению вслух. – Толстуха нервно почесала шею, бросила взгляд на Макара и отчего-то густо покраснела. – Любовь Андреевна говорит, что это очень важно – проговаривать свои тексты. Когда очередь дошла до Ильи, он встал и такое принялся читать… – Она округлила глаза. – Реальная порнуха! Мне кажется, он извращенец. Нет, я за свободную самореализацию, и вообще писатель должен быть дерзким, смелым… Но это было как-то чересчур. Любовь Андреевна его осадила. Я теперь думаю: его, наверное, из-за этого и убили? Да?

Она с надеждой уставилась на Бабкина.

– Это мы и пытаемся установить, – солидно сказал он.

– Ужас! Просто ужас! – В глазах ее вспыхнул жадный интерес. – А как это случилось? Его зарезали?

Но, кроме толстухи, больше никто не проявил интереса к обстоятельствам гибели Ильи Габричевского. И говорили о нем не столько с неприязнью, сколько с неловкостью. И вспомнить им было нечего. Нет, они не знали его друзей, понятия не имели, как он проводит досуг, они вообще тяготились им, он их высмеивал и разоблачал их писательские амбиции.

Бабкин подумал, что в его время таких, как Габричевский, называли разболтанными. На совместных фотографиях группы Илья выглядел как подросток: тощий, рыжеватый, с мелкими чертами. Везде он вызывающе скалился и пытался пристроиться поближе к писательнице.

Последней с сыщиками беседовала Яровая.

– Я, к сожалению, ничего не могу сказать вам о его жизни. – Она развела руками. – Сейчас я думаю: мы ведь созванивались с ним в день его смерти… Обсуждали новое задание на следующий семинар. Невозможно поверить, что всего несколько часов спустя… Прав, тысячу раз был прав классик: внезапно смертны. Вне-зап-но. Вот в чем беда. Знаете, мне он скорее нравился. Под коркой эпатажа я видела существо, глубоко уязвленное жизнью. Он как будто всем заранее выставлял счет.

Вблизи Яровая оказалась миловидной и молодой. «А помада-то нужна для солидности», – подумал Сергей. Она сняла очки и осторожно, чтобы не размазать тушь, прижала пальцы к векам.

– Вы часто разговаривали? – спросил Макар.

– В основном списывались. У нас есть группа в Ватсапе. Но Илья мог и позвонить. Откровенно говоря, он даже злоупотреблял моим разрешением. Оно касалось всех, не только его. Я несу ответственность за своих учеников… Творческие люди – существа тонкие, ранимые. К ним нужен особый подход.

«Ну еще бы, за такие-то деньжищи», – мысленно сказал Бабкин, который помнил, сколько стоит четырехмесячный курс обучения.

– Но я понимала, что он очень одинок. Может быть, наши семинары – это единственное место, где его принимали таким, какой он есть. У него была возможность выплеснуть свою боль, свою агрессию. Он ведь провоцировал своими текстами. Бил ими наотмашь. Да, и такая литература тоже нужна, она необходима… Боже мой, я говорю о нем как о живом! Мы не в силах сразу осознать ужасающий факт, понимание приходит с задержкой. Ближайшие часы Илья будет еще жив для меня… В этом зазоре между жизнью и смертью толпятся воспоминания, как родственники усопшего над могилой. Их концентрация невероятно велика. Именно в эти минуты и должны приходить люди вашей профессии и извлекать из наших голов искомое. Вы согласны?

Все это было для Бабкина слишком заумно.

– Несомненно, – сказал он.

– Но не всегда получается, – подхватил Макар. – Любовь Андреевна, вы позволите нам задержаться на семинаре?

Яровую удивила эта просьба. Согласилась она явно нехотя; Бабкин заподозрил, что Макар выбрал удачный момент: отчего-то именно после телеги про зазор, родственников и извлечение искомого из голов ей было трудно им отказать.

– Условие: никакой съемки. – Яровая плотно сжала губы. Ее дружелюбие испарилось. – И без диктофона. У нас в группе запрет на использование сотовых во время семинара.

Вначале Бабкин несколько раз вопросительно поглядывал на Макара: зачем мы здесь? Но незаметно он увлекся. Обсуждали жанровую литературу.

– Бояр-аниме, – уверенно говорил кладбищенский юноша. – Лайтово, динамично, не создает перегруза. Очень важно не создавать перегруза у читателя. Я сейчас работаю над серийником, надеюсь к концу курса создать полный план.

– На ближайшие десять лет будущее литературы за янг-эдалтом, – уверенно сказала девушка с синими волосами. – Я как бы необъективна, и вообще – с десяти лет крепко подсела на мангу…

Вокруг понимающе засмеялись.

– Я фанатка… – Она что-то нежно промяукала, Бабкин не понял ни слова. Что это? Китайский? Корейский?

Илюшин подался вперед.

– А как насчет… – И тоже что-то промяукал в ответ.

– Ой, я только «Разрушителей времени» читала. Это немножко не мое.

Все переключились на фэнтези, затем на сетевую литературу, и посыпались фамилии, ни одной из которых Бабкин никогда не слышал.

– А что насчет детективов? – неожиданно спросил он.

Несколько секунд всеобщего молчания. Молодняк начал переглядываться. Он как будто произнес что-то неприличное.

– А ведь действительно, мы давно не вспоминали этот жанр, – оживленно заметила Яровая. – Незаслуженно, получается, обидели. Скажем, Арчи Гудвин и Ниро Вульф – старая добрая серия, ваши родители наверняка ею зачитывались! Я их очень любила.

– Ну, детективы – очень узкая ниша, специфическая, – сказал, надменно взглянув на Бабкина, мужичок в пиджаке. – Не удивлюсь, если лет через десять уйдет в альтернативку. Для души – почему бы и нет. Но если мы говорим о монетизации… – Он сделал выразительную паузу. – Крайне спорное решение. Крайне. Контент должен приносить прибыль. Думаю, все с этим согласны.

«Слышь, ты, обмылок себорейный, – сказал про себя Бабкин, неожиданно разозлившись. – Ты бы сначала зубы вставил, а потом рассуждал о контентах».

Он вновь ощутил себя динозавром, реликтом в мире наступившей кайнозойской эры, где бегали, летали и ныряли удивительные существа, не похожие на него и не понимающие его разговоров. Дежавю: Сергей как будто вновь спрашивал в «Маргалите», найдутся ли у них фотографии кота, и ловил насмешливый взгляд Макара.

Вот Илюшин – тот чувствовал себя в этом мире превосходно. Летал, бегал и нырял, не отличаясь от окружающих.

Мысли Сергея перескочили на дочь. «В школу поведу – будут спрашивать, папа или дедушка».

Он заметил, что девицу по безмолвному соглашению вычеркнули из общего разговора. Все собрались полукругом перед Яровой, которая незаметно дирижировала обсуждением. Красавица сидела с краю. В беседе с сыщиками она изъяснялась междометиями и взмахами ресниц, причем Бабкин даже не смог бы с уверенностью сказать, что было осмысленнее.

Вблизи девица зачаровывала. Казалось, гусеница или жужелица приняла человеческое обличье. Может быть, стрекоза. Безупречные в своем мире по своим насекомым меркам, они в новую ипостась переносили некоторые признаки старой. Ресницы эти, например… Бабкин то и дело на них отвлекался. Ресницы были густые и мохнатые, как усики у ночных бабочек, да что там – как вся ночная бабочка, будто ее неким образом трансформировали в женские ресницы без потери объема и качества ворса.

Самое поразительное, что девица назвалась не Стефанией или Евой-Марией, а Катей Парфеновой. Говорила она ровно так, как Бабкин и ожидал: немного гнусаво, растягивая гласные, при этом почти без артикуляции. Не для того выросли эти губы, чтобы ими еще и шевелили.

И фигура у Кати, конечно, была сногсшибательная. Бабкин даже не представлял, что вживую встречаются люди таких форм. Чтобы было очень много груди с попой и очень мало остальной женщины – такое он видел впервые. Судя по взглядам, которые бросала на Катю мужская часть группы, их этот феномен тоже интересовал – разумеется, исключительно с антропологической точки зрения.

– Катя, а ты что скажешь? – обратилась к девушке Яровая. – К какому жанру ты тяготеешь?

Дива задумалась. Лобик она наморщить не могла при всем желании, но некоторое время вся группа зачарованно наблюдала за попытками это сделать. Ботулотоксин победил интеллектуала.

– Я-а… Ну-у-у… Я ду-умаю… В целом, знаете, мне ближе поэзия! – Аудитория ошеломленно притихла, и Катя, приняв молчание за одобрение, продолжала: – Я вообще люблю все поэтическое. Рифмы! И-и-и… Ну вот метафоры, да? Встречаются очень красивые. Я сама кое-что пишу… – Она помахала тетрадочкой. – Но вообще будущее за искусственным интеллектом, – внезапно закончила Катя.

– Пока художественные эксперименты с искусственным интеллектом выглядят не слишком убедительно, – сказала Яровая. – Однако мы в самом начале пути. Ну хорошо, давайте поговорим о задании на следующий семинар. Вы помните, в прошлый раз мы обсуждали построение конфликтной сцены. У каждого из вас есть свой вариант рассказа с такой сценой. Напишите короткий дневник от лица каждого персонажа, участвующего в конфликте… Будем читать вслух, так что отработайте своих героев заранее. – Она взглянула на сыщиков и добавила: – Еще раз выражаю всем свои соболезнования. Подумайте, как вы сможете позаботиться о себе в ближайшие дни. Не требуйте от себя многого. Любимая еда, хорошая музыка, прогулки… И, конечно, творчество. Творчество излечивает, помните об этом.

Бабкин не заметил, чтобы кому-нибудь из присутствующих требовалось лечение. Он хотел поделиться этим наблюдением с Макаром и обнаружил, что тот нацелился на Катю Парфенову. Бабкин осторожно приблизился к ним.

– Вы, как я понял, увлекаетесь поэзией, – галантно говорил Илюшин. – Не сочтите за дерзость, но нельзя ли почитать что-нибудь из вашего последнего? Меня очень заинтересовал ваш талант.

Сергею даже стыдно стало за напарника. Подкат был таким же изящным, как удар дубиной быку промеж рогов.

Катя задумчивым взглядом окинула Макара и раскрыла тетрадь.

– Вот, пожалуйста… Только у меня почерк неразборчивый. И я не дописала стихотворение. Это начало.

Сергей перевесился через илюшинское плечо и прочел:

В этой белиберде Сергей не понял ничего. А вот Илюшин прямо-таки весь подобрался.

– Занимательно, – протянул он и закрыл тетрадь. На обложке было выведено: «Э. С.». – Очень талантливо. Ваш псевдоним – Эльза Страут, верно?

Девица снова немного подумала и кивнула. Бабкин мысленно крякнул.

– Эльза, а зачем весь этот… – Макар сделал неопределенный жест, захватив и саму Эльзу, и часть опустевшей аудитории, – этот маскарад? Это что – неразделенная любовь к сцене? Спектакль одного актера?

– Вы о чем? – удивилась девушка.

Но глаза ее неожиданно блеснули, и этот блеск Сергею не понравился.

– Об амплуа дурынды на вольном выпасе, – охотно пояснил Макар. – Нет, я не критикую: это было безупречно. «Я вообще люблю все поэтическое», – передразнил он. – Или про красивые метафоры… Знаете, даже блестяще. Но публика у вас неблагодарная.

– Ой, ну что вы! – оживленно возразила Эльза, и Бабкин вздрогнул: у нее поменялось все – и голос, и манера говорить. – Как раз публика самая что ни на есть благодарная! Вы ведь не знаете, что мне от нее требуется. Я вовсе не жажду аплодисментов. Мне всего лишь хочется, чтобы меня развлекали. А они такие смешные! У меня была серия рассказов экспериментальной прозы, подражание Андрею Платонову. Авангардная форма, остранение по Шкловскому, деконструкция… Они даже что-то в них поняли. Но, думаете, их отношение ко мне изменилось? Дай людям несколько типовых черт – и они сами достроят законченный образ. Не устаю этим восхищаться. Здесь еженедельно собирается дюжина будущих писателей. И ни один из них за все это время не потрудился по-настоящему на меня посмотреть. Если факты противоречат убеждениям, к черту факты, не правда ли?

Илюшин усмехнулся.

– То есть вот это все, – он обвел Эльзу рукой по контуру, – для социологического исследования?

Она надула губки и засмеялась в ответ:

– Нуууу нет! Мне просто нравится эстетика преображенного тела. Нынешний человек, гомо сапиенс, находится на пути трансформации себя самого. Первые ласточки будущего обновления – это такие, как мы. Сейчас над нами принято смеяться. Но наступит эра, когда нас назовут первопроходцами. Я хочу быть среди пионеров этого движения. Мы придем к людям с хвостами, покрытыми мехом, обросшие шелковой шерсткой, отрастившие лапы и гребни, как описывали Сергей Кузнецов и Линор Горалик в своем романе. И к тому же, – добавила она, – с такой внешностью вы будете успешны почти везде. Помните, как говорилось в одном хорошем старом фильме: «Имея бюст, здесь можно всем заправлять».

– Не такой уж он и старый, – запротестовал Бабкин, отлично помнивший цитату. – Ему всего лет семь!

– Вторая часть «Людей в черном» вышла в две тысячи втором году, – безжалостно сказала Эльза. – Посчитайте-ка.

Илюшин задумчиво барабанил пальцами по столу, рассматривая девушку. Она улыбнулась ему солнечно и ясно и слегка выпятила грудь с выпирающими сосками.

– Расскажите про Габричевского, – попросил Илюшин. – Между прочим, кот у вас?

– Кот?

– Ага. Рыжий, из магазина. Илья вам его отдал?

– Илья никогда не был у меня дома, – медленно сказала Эльза. – Почему кот? Он купил для меня в магазине кота? Да, похоже на Илью.

– Нет, он его украл, – сказал Илюшин. – Кстати, ваш номер у Габричевского в телефонной книжке. Когда вы с ним виделись в последний раз?

– На прошлом семинаре, – не раздумывая, ответила Эльза. – Он выглядел абсолютно таким же засранцем, как всегда. Кривлялся, шутил, пародировал чужие тексты – впрочем, довольно смешно…

За «пародировал» Илюшин уцепился.

– Кого-нибудь Габричевский мог этим сильно уязвить?

– Тут все болезненно самолюбивы. Может быть, Мирон Шафран. Он очень серьезно к себе относится.

– Это что за специя Востока?

Эльза хмыкнула.

– Вообще-то он Мирон Кудесников. Не знаю, чем эта сказочная фамилия ему не понравилась. Кстати, когда будете его допрашивать, не удивляйтесь: он думает, что шафран – это воинское звание. В армии то ли Индии, то ли Тайваня… Не помню точно. Я его очень люблю. Не в смысле влюбленности – ну, вы понимаете, – а в смысле рассматривать. Любоваться. Он в своем роде совершенство.

Бабкин вспомнил зомби в кашемире.

– Как убили Илью? – неожиданно спросила Эльза. – Рассказывайте. Иначе уйду.

– Ударили по голове чем-то вроде молоточка с небольшой рабочей поверхностью. – Макар сложил из указательного и большого пальцев приоткрытый птичий клюв. – Вот такой примерно. Пробили висок, Габричевский умер мгновенно.

– То есть убийство могло быть и… Как это сказать? Не специальным?

– Непреднамеренным, да. Теоретически – вполне.

– А почему кот должен быть у меня?

– В день смерти Габричевский украл кота, который жил при магазине.

– И непонятно куда дел, – прогудел Сергей.

Эльза озадаченно похлопала ресницами.

– Есть предположения, зачем ему мог понадобиться кот? – спросил Макар, не сводивший взгляда с ее лица.

– Ни малейших, – медленно протянула она. – И вообще, это вам лучше спросить у Горбенко.

– Кто такой Горбенко?

– Такая. Ее сегодня не было. Она единственная из всех по-настоящему тесно общалась с Ильей. Вы говорите: мой телефон записан у Габричевского в контактах… Он мне писал только для того, чтобы огорошить какой-нибудь новой противной идейкой. Любил провоцировать. Я ему выдала в качестве аватара внешне распутную, но в душе стыдливую девственницу… – Эльза застенчиво улыбнулась Бабкину, и тот едва не перекрестился: ну, ведьма! – Илья считал, что очень меня смущает, когда зачитывает про щупальца, похотливых демонов, силой овладевающих ангелицами, и тому подобную бредятину. На самом деле он был скованный и довольно анахроничный. Все эти щупальца и демоны уже лет десять как неактуальны. А с Горбенко они выглядели как два воркующих голубка. Хотя она старше лет на десять. Подруга нашей Любови Андреевны.

Макар и Бабкин переглянулись. Интересные новости.

– А Любовь Андреевна ни словом не упомянула о своей подруге… – уронил Макар.

– Вы можете спросить об этом у нее самой. Яровая всегда после семинара ужинает в кафе напротив. Наверняка и сейчас там сидит.

Что-то она определенно недоговаривала, эта любительница странных ролевых игр. Но Сергей понимал, что им ее не расколоть. Илюшин и так немало из нее вытянул.

– Если не секрет, почему вы взяли именно такой псевдоним? – уже в дверях спросил Макар.

Девушка мило улыбнулась.

– Псевдоним – это Катя Парфенова. А мое паспортное имя – Эльза Страут.

– Что, хорошие стихи? – благоговейно спросил Сергей, когда они вышли на улицу.

– Стихи? – непонимающе переспросил Илюшин. – А, про кита! Бездарные. Попробуй вслух повтори: сквозь-створки, сквозь-створки… Какое-то шипение защемленного моллюска. Ерунда на постном масле.

Бабкин опешил:

– А почему же ты тогда…

– Нет, ну как же… – Илюшин приостановился и удивленно взглянул на него. – «Кит мог бы проглотить Иова…» Про кита – это из Ветхого Завета. – Лицо Бабкина не отразило абсолютно ничего при этом известии, и Макар, испустив тяжкий вздох, продолжал: – Пророк Иона, вместо того чтобы отправиться проповедовать в Ниневию, как ему было приказано Господом, решил сесть на корабль и уплыть подальше от назначенного пункта. В пути разыгралась буря, Иона понял, что так проявляется Божий гнев, и предложил капитану выбросить его в море. Буря тут же унялась, а Иону слопал кит. Трое суток возил по морю, как в батискафе, пока не выплюнул. А Иов – это невинный богобоязненный страдалец, на которого обрушились кары небесные вследствие сложного спора между Богом и дьяволом. Невежественные люди часто путают Иону и Иова.

Бабкин, который в глубине души смутно предполагал, что это вообще один персонаж, согласно угукнул.

– Дальше поехали: над ним жемчужная корова вздымала белые рога. Откуда корова?

– Да, откуда корова? – заинтересовался Бабкин. – Чего ее в океан понесло?

– Серёжа, это Ио, – с жалостью сказал Макар. – Девушка, в которую влюбился Зевс и превратил ее в корову, чтобы спасти от гнева своей ревнивой жены Геры. Ио кусал овод, и она, бедная, бросилась от него в море. Сюжет стихотворения, как мы видим, построен на сходстве имен: Иона-Иов-Ио…

– У Фридриха Незнанского есть роман «Исполняющий обязанности», сокращенно – «ИО», – ляпнул Бабкин, сам не зная зачем.

Небольшой наградой ему послужило то, что Илюшин на секунду сбился.

– Что получается? – продолжал Макар, проигнорировав этот протуберанец эрудиции. – В трех строфах девица с интеллектом аксолотля ненавязчиво демонстрирует знание Ветхого Завета, заодно вплетая в них древнегреческую легенду. Она могла стащить эти стихи у какого-нибудь поэта, но я ничего подобного не помню. Да и слишком они слабенькие… Но дело не в бездарности, дело в том, что человек, который способен оперировать образами библейских пророков и праведников, не может изъясняться междометиями и при этом высказываться, что любит все поэтическое. Так, вон сидит Яровая…

Окна кофейни выходили на площадь. Подсветка внутри была аквариумная: посетителей, застывших среди диффенбахий и спатифиллумов, можно было хорошо рассмотреть с улицы.

Бабкин с удовольствием подставил лицо ветру. Вечер был теплый, и люди по тротуарам шли вполне понятные, привычные, и если хорошенько поискать, наверняка можно найти в каком-нибудь кинотеатре «Людей в черном» и даже сводить на него Машу… Старый фильм! Глупость какая-то.

– Добрый вечер, – холодно сказала Яровая, как будто они не расстались полчаса назад.

– Вы позволите, Любовь Андреевна? – Илюшин вопросительно замер возле ее столика, за ним возвышался Бабкин.

Она страдальчески сдвинула брови.

– В чем дело? Послушайте, я очень устала после семинара, у меня болит голова, и при всем желании…

Яровая замолчала, давая им самим возможность догадаться, что, при всем желании, она ничем не может им помочь и они злоупотребляют ее терпением.

– Почему вы соврали? – доброжелательно спросил Макар. – На семинаре сегодня не присутствовала ваша подруга Горбенко. А они с Габричевским, как нам рассказали, были довольно близки.

Яровая усмехнулась и покачала головой:

– Какими вы бросаетесь обвинениями! «Соврала»… Не соврала, а ошиблась. Если бы вы так готовились к занятиям, как я, вы бы имя собственное забыли. На этой неделе я была на трех семинарах у других писателей. На трех! И все для того, чтобы лучшим образом подавать материал своим ученикам… Учиться, беспрестанно учиться самой – вот в чем секрет успеха хорошего педагога. – Она потерла затылок и болезненно поморщилась. – Садитесь, у меня шея болит. Знаю я, кто вам рассказал. Катя выдумывает все подряд. Выдумала себя, выдумывает себе жизнь, какие-то события… Выдумывает, что она одаренная личность, только все не может определиться, в поэзии или в прозе ей проявить свой уникальный дар.

– То есть не было никакой Горбенко?

Илюшин сел, и Бабкин последовал его примеру.

– Наташа – моя школьная подруга, – устало сказала Яровая. – Она хороший человек. Хороший, честное слово… – Она как будто убеждала то ли их, то ли себя. – Но очень невезучий. Ей не повезло с семьей, не очень повезло с работой, еще и муж оказался законченным скотом. Она одна растит двоих детей. Ей тяжело, и я пыталась в меру своих малых сил как-то помочь, облегчить… Вот придумала приглашать ее на свои семинары, чтобы она могла как-то, не знаю, отвлечься. Посмотреть на других людей, окунуться в творческую атмосферу. Бесплатно, разумеется. Мой семинар ей не по карману.

– Они познакомились с Габричевским на занятиях?

– Да. Не знаю, почему Катя решила, что они подружились… Подумайте сами: что общего у независимого молодого парня и замученной располневшей тетки, которой уже под сорок? Но Наташа – мягкая, она не осаживала его, в отличие от остальных, и Илья этим беззастенчиво пользовался.

– Например?

– Да боже мой! Например, излагал ей замысел своего великого романа, передранного с «Моби Дика», между прочим. Наташа не читала Мелвилла и не в состоянии была оценить степень заимствования. Попросту говоря, она единственная, кому Илья мог невозбранно присесть на уши. Дважды я пыталась пристыдить его за это… Илья только смеялся. Он не понимал или не хотел понимать, что Наташа выслушивает его не только по доброте душевной… Что он подает ей определенные надежды…

– У них были романтические отношения? – спросил Макар.

– Да что вы! – Яровая рассмеялась. – Нет, у них ничего не было и быть не могло. Илья клеился к таким, как Катя Парфенова. Без всякой надежды, замечу в скобках, Катя его просто не замечала, она полностью сосредоточена на себе. Кого бы она ни описывала, она всегда описывает себя. У нее в голове не вмещается, что люди могут отличаться, могут иметь другие стремления, иное наполнение…

– Давайте вернемся к Горбенко, – попросил Макар. – Почему ее не было?

Яровая замялась.

– Мы поссорились, – призналась она. – Два месяца назад. Наташа была у меня в гостях, вернее, она пришла раньше, чем мы договаривались… Послушайте… – Она рассерженно смахнула челку со лба. – Это никоим образом не относится к вашему расследованию, я не понимаю, зачем вы лезете в сугубо женские дела, которые никак вас не могут касаться?

– Вы все-таки расскажите, пожалуйста, что произошло, – мягко попросил Макар. – Хотя бы вкратце.

– Вкратце: Наташа пыталась отбить моего мужа. – Яровая рассерженно отодвинула пустую тарелку. – Она и пришла, зная, что меня не будет. У нее, естественно, ничего не получилось, а Юра и вовсе ничего не понял, кроме того, что она почему-то вознамерилась рыдать у него на груди, оголив плечи и приспустив блузку до пупа. Но Наташа увидела, что я разгадала ее маневр, и убежала – слава богу, у нее хватило совести не притворяться, будто ничего не произошло. В свое время она пыталась проделать это со всеми мужьями своих подруг – поэтому, собственно, друзей у нее и не осталось. Я тешила себя надеждой, что со мной этого не случится. Даже, представьте, мнила себя благодетелем… – Яровая презрительно фыркнула. – Заслуженный щелчок мне по носу. Наташу жалко – ей сейчас очень стыдно. Но осуждать ее у меня язык не повернется.

– Это почему же? – не удержался Сергей.

Яровая подняла на него задумчивый взгляд.

– Не уверена, что вы поймете… Наташа из тех женщин, которые всегда пытаются обвиться вокруг мужчины. Обижаться на нее – то же самое, что обижаться на плющ. Такова его природа, что поделать. После всего, что ей пришлось перенести, я ничему не удивляюсь. Страдания ожесточают человека, а Наташе, как я вам уже говорила, пришлось очень тяжело. Ее бросил муж, без всякой поддержки, с двумя детьми…

– Вы не знаете, когда Габричевский с ней виделся в последний раз?

– Откуда! Наташа после своего стремительного побега перестала появляться на семинарах. Я приезжала к ней две недели назад, но об Илье не было сказано ни слова. Очередная моя глупость… Я надеялась, что нам удастся примириться, может быть, услышать слова извинения, раскаяния… – Она с горечью усмехнулась. – Ну, вместо слов раскаяния Наташа попросила у меня в долг, и довольно немало. После этого я решила, что негоже и впредь быть терпилой. В конце концов, попустительство развращает.

– Горбенко что-то пишет? – спросил Макар.

Яровая тяжело вздохнула:

– Наташа абсолютно бездарна. Нас в школе посадили за одну парту: подразумевалось, что я буду подтягивать троечницу. Она и в самом деле была добросовестной троечницей. Я писала за нее все сочинения. Истоки моего писательства уходят корнями в те времена, поэтому в каком-то смысле я до сих пор благодарна Наташе. Правда, после того как она побывала на моих семинарах, у нее откуда-то взялись писательские амбиции… Видимо, она уверилась в справедливости поговорки «Не боги горшки обжигают». Но эти амбиции произрастают из фантастических, оторванных от реальности представлений о нашем литературном мире. Да и о себе самой. Наташа уверена, что в любую минуту может сесть и написать выдающуюся книгу, которую издательство оторвет с руками. Ну это не только ее заблуждение, многие так полагают. Но обычно с возрастом приходит критическое отношение к себе. Не знаю, что пришло к Наташе. И после нашего последнего разговора нет никакого желания узнавать.

Глава четвертая

На следующее утро позвонила Татьяна. Наташа почти не удивилась ее звонку. Подсознательно она ждала, что Федосеевы еще проявятся. И сама не могла их отпустить. Полночи промаялась, крутила в голове, как сказать Федосеевой, что обманули ее не мошенники, а кто-то из своих. Так и не придумала.

Встала, естественно, опухшая.

К своему лицу за тридцать шесть лет она худо-бедно привыкла. Хотя все равно иногда наваливалось удивление. Внутри себя Наташа была тоненькая, скуластая, почему-то с раскосыми глазами и темными индейскими косами. А в зеркало посмотришь – белесая плюшка. Носик пуговкой, глазки невнятно-голубые: и от незабудок далеко, и от морской волны. Надо лбом – кудряшки. И не золотые, и не медные, а тоже какие-то невнятные. Белобрысая, одним словом. Когда-то Наташа с помощью парикмахерши из дворового салона красилась в благородный каштан. Краску обеспечивала Наташа. А парикмахерша обеспечивала ровное нанесение и безостановочную болтовню. За два часа Наташа узнавала столько о ее ереванской родне, что выходила с чувством, будто ей насильно показали «Игру армянских престолов». К тому же – что греха таить – мастер так щедро осыпала ее комплиментами, что Наташа расцветала. Приятно быть нежной розой, красоточкой, белокурой ласточкой и звездой.

Однако через год ласточка стала замечать, что за комплименты платит все больше, а кудрей остается все меньше. Когда сквозь благородный каштан начал просвечивать ласточкин череп, Наташа перепугалась и бросила краситься. За год волосы отросли и загустели. Пришлось привыкать к своему родному цвету.

Наташа проводила детей в школу. И тут зазвонил телефон.

– Наталья Леонидовна, вы занимаетесь с детьми? – огорошила ее Татьяна. – Моему старшему тринадцать, он тоже хочет рисовать. Может, вы проведете несколько уроков с ним лично? Гриша – хороший мальчик, спокойный, с ним не будет хлопот…

Наташа в первую секунду решила, что таким образом Татьяна пытается расплатиться за ее вчерашний визит. Но на словах «хороший мальчик» голос в трубке зазвучал умоляюще. Наташе представился унылый мальчуган, которого не любят ни в школе, ни во дворе. Лишь мать расправляет над ним крылья в страхе за своего сутулого птенца. И она неожиданно легко согласилась:

– А что, давайте попробуем!

Вместо сутулого птенца ее встретил крепкий загорелый подросток с отчетливыми усами под носом.

– Мама скоро вернется, – ломающимся баском сказал он. – Она велела напоить вас чаем из термоса. Вы будете чай?

– Нет, спасибо.

– Я бы тоже не стал, – заверил Гриша. – Мама постоянно добавляет в чай шиповник. Ненавижу шиповник. Он кислый.

– Но полезный. – Наташа даже не успела подумать, как затертая фраза сама сорвалась с губ.

– Вот-вот! Все взрослые так говорят.

Наташа не хотела принадлежать ко «всем взрослым», она хотела быть сама по себе. Они сели заниматься, и в следующий час ей удалось отстоять право на индивидуальность.

В прихожей послышался шум, затем в дверь деликатно постучали.

– Занимаетесь? – с улыбкой спросила Татьяна, просунув голову в щель. – Добрый вечер! Не буду вам мешать.

– Ма, мы почти закончили! – Гриша заштриховывал небо. – Знаешь, какая у нас была тема? «Наскальные рисунки двадцать пятого века».

– А почему двадцать пятого?

– Мы придумали, что в нашем мире случился апокалипсис, человечество уничтожено, но отдельные выжившие пытаются сохранить для будущих поколений информацию об ушедшем мире. Для этого они выцарапывают на стенах рисунки. Как древние племена в пещерах. Смысл в том, что у разных индивидуумов будут разные концепции случившегося. Кто-то считает, что человечество угробили инопланетяне. Другие убеждены, что президенты сверхдержав развязали ядерную войну. А мы все это зарисовывали. Работали только простыми карандашами!

Татьяна озадаченно подняла брови, но промолчала.

«А ты думала, мы с ним будем попугаев раскрашивать? – мысленно спросила Наташа. – Отличный парень, между прочим. Умный, думающий. Законов перспективы не знает совсем, зато глаза горят, усы топорщатся, сочинил на ходу десять историй, восемь сразу зарисовал».

Вслед за Татьяной в дверь проскользнула девочка со смешными хвостиками и выпущенной розовой прядью, застенчиво поздоровалась.

– Татьяна, как себя чувствует мама? – спросила Наташа.

– То лучше, то хуже. Но занятие с вами ее здорово взбодрило! Раньше только сидела плакала-причитала, а теперь, знаете, снова огрызается, даже покусывает меня. Значит, возвращается в норму. – Таня улыбнулась, но невесело.

Наташа понимающе кивнула. Она видела много таких мам: деспотичных, раздражительных, упрямых… Они всегда находили, за что упрекнуть своих детей. И собственные отпрыски всегда им были нехороши. Не дотягивали до высокой планки идеальной дочери или сына. Зачем этим небезупречным людям понадобились безупречные дети – бог весть.

– У моих родителей крошечная дача в Кратове, – неожиданно сказала она. – Каждую весну мама едет сажать тюльпаны, а папа – ремонтировать дорожку. Если я их не отвезу, они потащатся на перекладных. На такси наши люди в Кратово не ездят, даже если я оплачу поездку туда и обратно. Я несколько раз проверяла. Папа просто отказывается садиться в машину, и все. Они возвращаются оттуда больными, разбитыми… У мамы – протрузии, у папы – мениск… А кто в итоге виноват? А что будет, если сказать: «Мама, давай в этом году обойдемся без тюльпанов»? Риторические это все вопросы, мда.

Татьяна нервно засмеялась:

– До меня вам далеко! Я предложила маме покупать картошку на рынке, потому что она дешевле, чем выращенная собственноручно. Она до сих пор не может мне этого простить. Сравнить покупную дрянь с ее божественной «синеглазкой»!

– Ха-ха, картошку! – воскликнула Наташа. – А помидоры не хотите? В теплице, где духота. Папа упал в обморок, и мама его оттуда вытаскивала. С протрузией-то – что ж не потаскать восемьдесят кило! Зато «монгольский карлик» в салате и на столе!

– Неполиткорректное какое название! – заметила Татьяна.

Наташа захихикала.