Долина золотоискателей

Размер шрифта: 13

Глава 1

Мой отец часто повторяет: «Вечно ты витаешь в облаках!»

Что ж. Не могу не согласиться. Такова, видимо, моя судьба – мечтать.

Почти все двадцать лет своей жизни я задавался вопросом, существует ли момент, когда мы свободны от мыслей? Они безостановочно, словно рой пчел, жужжат, отвлекают, не дают сосредоточиться на чем-то одном. Их десятки, сотни – и все они здесь, в моей голове! Лежа в тени дерева, слушая разговор природы: шелест листьев, пение птиц, копошение грызунов, я понимаю: тишина равносильна смерти. Ответ не приносит облегчения, а лишь запускает очередной виток мыслей.

Есть ли разница между тем, кто ничего не хочет, и тем, кто умер? Только ли биение сердца и рой мыслей отличают нас от мертвецов? Что насчет деревьев? Травы? Насекомых? Каша из вопросов в голове горька, словно сварена из полыни, а время лишь наслаивает их друг на друга. Однако небеса не спешат раскрывать свои тайны, и не важно, сколько раз я к ним обращаюсь.

Рядом неожиданно падает Рей – мой конь, рискуя переломать себе все ноги.

– Смотри, превратишься в колбасу! – Я приоткрываю левый глаз, но лишь на мгновение. Так жарко, душно, что он вновь закрывается сам по себе. И кто бы мог подумать, что в полдень солнце такое беспощадное?

Под боком раздается недовольное ржание. Если Рей вновь попытается откусить мне колено, я самолично пущу его на отбивные. Кто-то упрекнет меня в жестокости к лучшему другу, но этим сердобольным выскочкам я могу предложить провести с Реем пару дней, а уж про отвратительный характер, пожалуй, умолчу. Только мой отец и я каким-то чудом с ним поладили. Мое мнение – этот паршивец чересчур умен. Стоило кому-то обмолвиться рядом с его стойлом про скотобойни, как на следующий день Рей гарцевал так, словно собирался на выставку лошадей в Вашингтоне. Однако даже угроза стать чьим-то обедом не усмирила его в нужной мере. Ни моя сестра, ни братья не нашли к нему подход, а за глаза называют его посланником Сатаны. Шутка про то, что Рея запрягал в колесницу сам дьявол, а потом этот хитрый конь каким-то образом сбежал и очутился на нашем ранчо, – вторая по популярности среди работников. Чаще они шутят лишь про мою обкатку Рея. Ух и натерпелся я тогда: пережил пару сотен падений, не меньше! Но даже после всех наших веселых и не очень приключений, я рад, что Рея не пустили на мясо.

Кто знает, сколько бы я нежился в кленовой тени, если бы не его хвост, хлестнувший меня по лицу.

– Еще раз так сделаешь, и я отрежу твою метлу, а затем поставлю тебя в загон к пони на ярмарке! – Хотя кому я вру? Ни одна мать в своем уме не подпустит ребенка к Рею. – В следующий раз будешь киснуть в стойле. Все равно на своих двоих сюда добрался.

Снова недовольное ржание.

Я знаю, что не смогу долго отлынивать от работ в поле. Просто сейчас жаркий полдень, когда даже рабам положена передышка. Отец строг, но любит нас до беспамятства; хоть и может стукнуть по столу кулаком, однако все ранчо видит, как он ворочается с боку на бок под укоризненным взглядом совести. И все же близится час обеда.

Путь займет не меньше часа, а Рея я решил не седлать. В семнадцать лет я самонадеянно попытался прокатиться на нем без седла… Никогда так не делайте, если еще планируете пользоваться своей нижней частью тела. Братья сразу записали меня в евнухи, а сестра – в дураки.

Приоткрывая глаза, я нащупываю хвост Рея, сбрасываю с лица и щурюсь от ослепительного сияния. Черный как смоль, этот хвост лежал плотной завесой и превращал день в ночь. Я и забыл, насколько ярко светит солнце!

Я резко сажусь, распахивая глаза. Сколько раз я уже отдыхал под этим кленом? На этом холме? Не счесть. Этот уголок я люблю всем сердцем, его невозможно не любить. Да и вообще наши земли прекрасны. Трава, изумрудная, словно глаза матери в тусклом пламени свечи, простирается от моих босых ног до горизонта. Ветер пускает по ней волны, превращая изумруд в бушующий бирюзовый океан. Вот сейчас, сейчас я сделаю шаг и утону в перламутровой пучине молодой зелени. Редкие клены похожи на парусники; ветер не оставляет попыток сдвинуть их с места и иногда мне кажется, что они медленно поддаются натиску, чуть движутся. Облака фрегатами проносятся в небе и спасают от зноя, давая миру передышку. А меня настигает еще один извечный вопрос. Есть ли среди облаков близнецы, как мои братья? Или они не похожи друг на друга: свободны, легки и недосягаемы? Из года в год я пытался охватить все ранчо взглядом со своего холма-маяка, но тщетно: оно огромно. Наверное, здорово было бы обратиться в птицу и пронестись над нашей землей. Отсюда все кажется таким маленьким, а с высоты птичьего полета и подавно.

От этой мысли восторг неожиданно обращается страхом. Но Рей отвлекает меня, в очередной раз решив, что мои волосы – закуска не хуже луговых цветов.

– Пошел вон! – отмахиваюсь, повернувшись к нему.

Стоит признать, мое обращение с ним чересчур смелое. Вороной, с блестящей на солнце шерстью, Рей при желании мог бы откусить мне голову. Благо яблоки нравятся ему больше, вот только до какой поры – неизвестно. Я запускаю руку в его гриву и удивляюсь, как он, извалявшийся в траве и перешедший реку в брод, сохранил ее такой мягкой. Мои волосы, как говорит сестра, – куча палок, торчащих в стороны. А мне что, есть дело до своей прически? Нисколько. Рею пять лет, мне двадцать. Две головные боли, как называет нас отец. Он настолько верит в нашу дружбу, что раз за разом подчеркивает: «этому дьяволу» запрещено входить в дом. Но, конечно, я не настолько безумен, чтобы привести коня в комнату. А вот схватить подушку да одеяло и сорваться в ночь, к реке, – конечно! Будь моя воля – я бы соорудил там дом и жил вдалеке ото всех. Ничто так не умиротворяет меня, как журчание воды и треск костра, особенно когда друг мой, почти брат, рядом.

Рей тычется в меня носом, хотя знает: все припасенные лакомства уже ему скормлены. Я не нахожу ничего умнее, чем хлопнуть его по боку, показать язык и броситься вниз по холму.

– Последний у подножия – последний за стол!

Сколько у меня шансов обогнать молодого коня? А вечный ветер?

Но нет, я никогда не перестану пытаться.

Мне нравится то, что я чувствую в эти минуты. Счастье – слово, не способное вместить всего, что переполняет мою душу. Стук сердца отдается в висках, дыхание пламенем опаляет легкие, пот застилает глаз. Стоит отвлечься, и я покачусь с холма кубарем – а это может стоить мне жизни.

Удивительно, но сегодня Рей дал мне фору. Обычно он стрелой мчится вниз, поднимая стену пыли и подло закрывая мне обзор. Я поворачиваю голову – и, о ужас! – он бежит вровень со мной. Сказать честно, такое случается впервые. Тот миг, когда Рей смотрит на меня в ответ, я, наверное, запомню до конца своей жизни. В нашем забеге больше безрассудства, чем хотелось бы моему отцу. Он возлагает на Рея немалые надежды. Длинные ноги, грация и упрямый характер, по его мнению, должны помочь нам занять первое место на скачках, проводимых раз в три года. Поэтому, если мы сейчас сломаем ноги, это поставит отнюдь не метафоричный крест на нас обоих.

Я знаю, что перед холмом есть небольшой овраг, Рей знает. Мы прыгаем.

Мне кажется, я лечу.

Мой друг ловко приземляется и продолжает неспешной рысью сбавлять скорость. А я… Ну я проделываю все то же самое, только кубарем. Земля и небо смешались в сплошное месиво, сердцебиение и дыхание, страх и восторг, я и мир. С ближних деревьев вспархивают птицы – так громко я смеюсь.

Рей подбегает проверить жив ли я, но убедившись, что ноги и руки целы, недовольно ржет. Огромная тень от облака, подозрительно похожего на осуждающее лицо отца, накрывает меня. Запахи травы и земли пропитали одежду, волосы и душу – уже не выветрить. Остается лежать, жадно вдыхая воздух, словно через секунду пережмут горло.

Я рывком поднимаюсь и протягиваю руку к Рею. Он не заставляет себя долго ждать и подсовывает морду для ласки. Для остальных он дьявол, со мной – все тот же жеребенок, которому я таскал яблоки и сахар, ничуть не боясь. Рей ведь чувствует страх и умело пользуется этим. А я… Я вообще ничего не боюсь: ни пули, ни небес, ни… Отец не любит богохульство, и мне неловко бросать Богу вызовы даже про себя. И немножко страшно, если честно… Ох, голова трещит!

– После такой пробежки нужно в реку. – Рей задрал голову и, чертенок, уже пошел по тропе к воде. – Куда это ты? Пошли уже домой! Есть охота! Еще и вечером опять работать в поле… Эх, нам время – лишь солнце!

Рей вполне доволен. Есть он тоже любит.

Почти так же сильно, как и свободу.

Все, что у нас есть, – свобода. Слово, которое в моей голове живет тысячей образов. Это движение облаков, крылья бабочки, гроза, ветер и, главное, земля. Может показаться, что мой компас давно потерял север, что я несу детские глупости, но… осудит ли меня тот, кто ранним утром взберется на мой любимый холм, посмотрит на восток и встретит день вместе со всеми живыми существами долины? Лягушка на тропе свободна так же, как и орел, гордо расправляющий крылья, цветок – брат соснам, тянущимся к небу. Все мы живем, все мы сражаемся и настанет день, когда мы все умрем. Наш выбор – бороться или сдаться – и есть моя свобода. Защищая то, что так дорого мне, мои мысли и землю, я готов отдать последнюю рубашку и разорвать горло врагу. Отец всегда пророчил сердцу трон в моем теле, а голове, рукам и ногам – жизнь рабов. Для меня чувства – смерч, поднимающий траву и листья. Теплый воздух. Смысл вечного пути. Дорога и есть цель. Эх, вот опять… Рей уже заждался меня и близок час, когда он правда откусит мне колено.

– Эй, негодник! Ты где? – Я огляделся, но не нашел своего друга. К счастью свистеть я умею прекрасно, а Рей, подобно псу, бежит на зов. – Ты куда делся? – Я тепло улыбаюсь ему. – Пора возвращаться домой. Домой…

Дом. И как люди уместили так много смысла в одном слове? Удивительно… Буквально вселенная на кончике иглы. Даже животные, не зная языка, чутьем понимают, что такое дом. Стоит лишь закрыть глаза, и я представляю теплую еду, мерцание огня, почти беззвучное пение сестры, перешептывание братьев, шум ветра и потрескивания полена в камине.

Но мечтать нет времени – похоже, близится гроза. Надо спешить в то самое место, которое я называю домом. Хотя вся эта земля – тоже его часть; шаг влево, шаг вправо – и ничего не поменяется. Настоящая крыша для моего дома – извечные в переменчивой красоте небеса. Иногда, достигая какой-то разрушительной точки в своей любви к родным краям, я хочу в них раствориться.

Насколько претит Богу то, что я хочу стать ветром, превратиться во что-то вне времени? Это ведь не то, что уйти в мир иной. Смерть – понятие лишь для тех, кто смотрит на часы, это звонок от первого крика до последнего вздоха. Я же хочу срывать лепестки лютиков на лугах ранчо, качать деревья, поднимать пыль, запускать невесомые пальцы в волосы таких же наивных юнцов, как я сам. С моих плеч упадет груз ответственности за благополучие семьи, останусь лишь я и та секунда, что наполняет смыслом мое существование. Но это фантазии. Всегда ли мне будет двадцать? Всегда ли я буду мечтать так дерзко? Когда мой отец стал мужчиной? С появлением братьев или с утратой матери? И главное, хочу ли я знать, когда и мне предстоит повзрослеть? Я вспоминаю взгляд Рея, мчащегося с холма. Яркую картинку свободы, смутное предчувствие чего-то удивительного. Я рисковал упасть, мечтая о полете. Ох, секундой больше, и кто знает? Может, обернувшись, я бы увидел крылья.

Я смотрю в небо. Бьюсь об заклад, в моих глазах отражаются тучи. И когда только оно успело превратиться в черный шторм? Нужно успеть до дождя. Я не могу слечь с лихорадкой второй раз за лето, тем более сейчас. Все вокруг темнеет, будто ночь захотела сожрать ранчо на семь часов раньше. Я дергаю головой, отчего в ушах звенит. Молния и гром разрываются где-то вдалеке: предупреждают или наоборот, зовут стать частью бури? Наверное, поэтому мне и не хочется бежать.

Я кручу головой и вижу, как они – небеса – падают. Стена воды, готовая стереть с земли летнюю безмятежность, обрушилась на долину в нескольких милях отсюда. Начинаю свистеть, пока непогода не унесла зов куда-то ввысь. Рей вихрем несется ко мне, словно чуя беду или чувствуя мое настроение. Куда он вновь убегал? Мы встречаемся ровно на середине луга. Моя рука тянется к его гриве, но в тот же миг на большой палец падает капля дождя.

Поздно. Непогодой накрыло и меня, и весь мой мир.

Наплевав на благоразумие, я взбираюсь на Рея и ощутимо бью его пятками в бока. Ничего! На тренировках он и шпоры терпит! Однако другу не нужен призыв, он сам мчится вперед, не ища троп. Мы и правда одной крови, никогда не ходим по протоптанным дорожкам, не живем по указке, а судьба… Судьба наш враг.

Дождь беспощадно хлещет нас, и мои волосы вмиг превращаются в спутанное нечто, застилая глаза. Рей то и дело мотает головой, но упрямо летит к дому. Я слышу, как хлюпает земля, я вижу, как стелется трава, я чувствую, как счастлив. Мои пальцы вцепились в шею Рея, еще немного – и я упаду, сломав пару костей, но только этим холмам известно, сколь часто я вот так бросаю опасности вызов. По позвоночнику пробегает молния, кончики пальцев покалывает – так хочется безумств. Еще безумств! Я не в силах противиться порыву. Ноги сами сдавливают бока Рея крепче, на долю секунды я разжимаю руки – и тяну их к тучам, раскрываю глаза и успеваю сделать лишь один вдох, прежде чем вновь впиться в мокрую конскую гриву.

Уже вижу свой дом, уже представляю, как отец будет отчитывать меня, и вместе с этим перед глазами теплый камин, молоко. Я сбрасываю мокрую одежду, насухо вытираюсь полотенцем, закутываюсь в плед и спускаюсь к семье. Половицы скрипят, запах лака и дерева ласкает нос, а может, сестра успела собрать цветов. Все планы в поле отменяются, вечер мы проведем в компании друг друга. Истории, в которых ни капли правды, польются с вином, а смех зазвучит громом в гостиной. Я и не думал, насколько проголодался, пока не вообразил домашнюю еду. Руки невольно сжимают шею Рея крепче, кажется, я слышу, как бьются наши сердца. Но даже под ледяным дождем и пронизывающим ветром мне не холодно. Огонек восторга греет грудь, заставляя дышать через раз. Дом близко, совсем чуть-чуть – и родные стены проведут черту между миром и мной. Ох, как все-таки жаль, что отец не разрешает Рею ночевать в доме! Мне бы не пришлось загонять его в стойло!

В груди теплеет сильнее, когда друг упрямится и тоже не спешит прощаться. Во дворе никого, и мы предоставлены друг другу. Могут ли души животного и человека стать чем-то неделимым? Под раскаты грома и искры молний – точно. Дождь все льет, и стоило нам замедлиться, как я совсем продрог. Желание насладиться грозой точно не пойдет мне на пользу. Правильно говорит сестра: если хочешь тяжело вздыхать, смотря на склоки небес и земли, – сиди и смотри из окна.

Темные, полные грозы и тени глаза Рея блистают, как едва застывшая смола. В них бьются сила, жизнь и непокорность. Мы бы так и бежали, бежали и бежали навстречу ветру, вопреки всему. Я провожу рукой по его вымокшей гриве и сжимаю кулак, Рею все нипочем. Он чувствует в этом жесте связь, разорвать которую не под силу, наверное, самой смерти. Смахиваю с его глаз черные пряди и киваю в сторону стойла. У Рея отдельное – так как наш парень настоящий обольститель. На ранчо никогда не помешает лишняя лошадь, но ее, как и других, нужно кормить.

Рей смирно идет за мной. В стойле сухо, тепло и спокойно. Единственный сосед моего друга – только-только оторвавшийся от кобылы жеребенок Алтей. Они не всегда ладят, но Рей ненавидит оставаться в одиночестве надолго. Я открываю ему стойло, он входит и сразу опускает морду в корыто с водой. Не знаю, как он, а я напился и дождем, и чувствами.

Пока Рей утоляет жажду, решаю закинуть тюк сена для Алтея. Он пугливый, и на скачки его точно не возьмут. Такие вечно остаются в загоне, держатся тише воды, ниже травы. Зато из него получится отличный пахарь и друг. А еще он очень красивый. Вообще наши жеребцы на редкость симпатичны: что Рей, что Алтей вызывают зависть у ближайших арендаторов. Обычно в скачках и полевых работах участвуют кобылы. Они выносливее, легче поддаются дрессировке, однако наши жеребцы тоже успевают потрудиться всюду. По весне к Рею выстраивается целая очередь из кобыл. Однажды мы заплатили половину аренды за счет случек. В этом году Алтей отнимет парочку его подружек.

Я чешу Алтея за ухом и возвращаюсь к Рею. Он тоже заслужил тюк сена, собственно, как и я – теплого ужина.

– Увидимся на рассвете, дружище! – Я поворачиваюсь к Алтею и машу рукой. – И с тобой!

Теперь стоит вернуться в дом и обсохнуть перед камином. Желательно – не под градом упреков отца или сестры. Братья, к счастью, реже ворчат на меня за безрассудные прогулки под дождем.

Снимаю и комкаю промокшую рубашку. Задерживая дыхание, делаю шаг навстречу стихии. Дождливый двор и тепло лошадиного стойла – как два мира. Несколько шагов отделяют меня от спокойствия и уюта, несколько шагов – и ливень окутывает меня плащом. По груди, спине, мышцам живота тысячей змеек бежит вода. Словно пьяница, вылетевший из салуна, я делаю неуверенный шаг. О, я пьян. И не бурбоном, а этой бурей. Как выдержанное вино, природа по каплям собирала и хранила мощь, чтобы обрушить на нас. И, как все тот же пьяница, ищущий истину на дне бутылки, я стремлюсь скорее встретить заготовленное небом испытание. Я поднимаю лицо к тучам и уже не знаю, я ли стою под дождем или мой дух. Не холодно, не страшно, сердце словно не бьется, дышать не обязательно.

Жив ли я? Реален ли я?

Я так и не пригубил ни разу чашу любви к женщине, а по мнению братьев мне уже пора упиться в смерть. Но ни разу мое сердце не билось чаще ни рядом с прекрасным цветком Миры с соседского ранчо, ни под хитрыми взглядами зеленоглазых развязных женщин в салуне. Нет, видимо, сердце не способно подселить к моей страсти – моей земле – ни томный голос, ни золото волос, ни белизну кожи. Пока моей земле угрожает ежегодная аренда… мое сердце принадлежит только дому.

Повернув голову, я еще раз окидываю взглядом ничтожно маленький кусок ранчо: всего пару холмов. Улыбаюсь, нервно переступаю с ноги на ногу, чувствуя холодную сырую землю между пальцев. Рука сама тянется к груди, туда, где все же бьется сердце. Молния освещает тьму, и я упиваюсь не дождем, а миром вокруг. Будь я Богом, а не мальчишкой, вечно бы мне стоять под водами и слушать раскаты грома, ласкать глазами холмы и дышать, дышать запахом свободы. Завороженный, я не слышу, как открывается дверь в доме, и тонкая полоска света режет весь двор напополам. А вот сестру я слышу отчетливо.

– Франческо! Франческо! Негодный братец! А ну живо домой! Иначе отца позову! – Она уходит, оставляя дверь открытой. Словно намекая: тебе есть куда вернуться, вот же он, путь домой. Но вот незадача…

Все ранчо и есть мой дом. Мое сердце.

* * *

За окном все еще гроза. Честно, не знаю, насколько велико мое безрассудство, раз я вновь бросил вызов природе. Вода сотней ручейков течет с волос, спускается по лицу, шее, рукам и падает на пол. Я так и стою у входной двери, боясь пошевелиться. Как я ни прислушивался, не смог понять, есть кто на кухне или в гостиной, а может, все разбежались по комнатам, отсыпаться после длинного рабочего утра. Не все такие безумцы, как я, чтобы срываться в долину, а потом бежать наперегонки с ветром.

Я наклоняюсь и подворачиваю штаны, снимаю обувь, чтобы она, не дай бог, не захлюпала и не оставила следов на идеально вымытом полу. В кромешной темноте мне легко, я двигаюсь, как рыба в воде. Тем более за двадцать лет я изучил нашу обстановку вдоль и поперек и даже с завязанными глазами пьяный смогу добраться до своей кровати. Навык полезный, особенно, когда не хочется попадаться отцу под горячую руку. Все знают, что главное испытание для любого лазутчика – лестница. Одно неверное движение, несчастный скрип – и весь дом узнает, где ты и что делаешь, а главное, когда пришел. Я запускаю руку в волосы и зачесываю их назад: не люблю, когда они лезут в глаза. Надеюсь, гром скроет мое трусливое появление.

Сегодня странный день. Обычно я не настолько сентиментален, не испытываю столь бурных чувств к своему дому, но сегодня обращаю внимание на все. Дубовая поверхность лестницы местами уже потрескалась. В последний раз ее покрывали лаком еще при матушке. Думаю, отец сознательно закрывает на паутины трещин и сколов глаза, лишь бы сохранить чуть больше деталей, напоминающих о ней.

И черт, хорошо. Он прав.

Проводя рукой по толстым перилам, я словно ощущаю прикосновение мамы к волосам, а скрип ступенек из противного ворчания превращается в ласковый шепот, летящий ко мне прямиком из прошлого. Прикрыв глаза, я делаю шаг. Я помню, что вторая ступенька не издает звуков, куда ни поставь ногу, а вот третья – уже с сюрпризом. Небольшая выемка посередине, как растяжка для зайца в лесу, еле заметная ловушка и, что сказать… Я с легкостью обхожу ее.

Прошло много лет, но память несет меня не в обжитую уютную комнату, а вниз, в сумрак. Толкает в пучину воспоминаний, и перед глазами уже не та гроза, что ревет за окном, а та, что забрала матушку. Стоит небесам потемнеть от тяжелых туч, как воскресает тот день. Как бы мне хотелось навсегда стереть его из памяти.

Моя мать – самая прекрасная женщина в мире. Только так: я никогда не сумею сказать о ней в прошедшем времени. Она так любила живопись и поэзию! У каждого из нас в комнате висят реплики работ каких-то ее любимых художников, кажется, звали их Тициан и Ко… Корреджо? Все в нашей семье часто говорят о ней, будто через пару минут она спустится в гостиную и примется раздавать указания. О, как мне не хватает этих указаний! Я бы прополол все поля, чтобы хоть раз еще вернуться в дом, полный смеха и уюта. Сестра и отец стараются из-за всех сил, и спасибо им за это… Но их рвение лишь разбивает мне сердце. Ничто уже не будет по-прежнему. Никогда. Мы обязаны хранить о ней память, но время от времени мне кажется: я один понимаю… Матушка умерла.

Я понимаюсь по лестнице в свою комнату, но каждая ступенька дается сложнее и сложнее. Сможет ли наша семья вновь начать жить, не оглядываясь в прошлое? Неужели потока трудных дней недостаточно, чтобы хоть немного отпустить горе? Почему нельзя вспоминать мать как нечто светлое, но, увы, утерянное? Обожаю грозу – ненавижу то, что она приносит. Благо я преодолел половину пути до комнаты. Но на лестничном пролете окно, выходящее на дорогу и огромный клен с качелями. Там мы проводили все детство, там отец увидел матушку под дождем.

Тогда у одной из лошадей неожиданно началась выжеребка и все шло не очень хорошо. Некоторые помощники уже предлагали закончить страдания кобылы, но мать не привыкла легко сдаваться. Всю ночь она просидела с кобылой и по утру, изнеможенная, попала под дождь. Уже к вечеру слегла с лихорадкой. Что только ни делал отец, каких докторов ни звал, спасти ее не удалось. Нам не позволяли видеться с ней: она боялась заразить нас. И вот теперь отец не скупится на розги, стоит мне пройтись под дождем. Загоняет всех домой при первом раскате грома. В первый год после смерти матери мы даже заколотили окна. Лишь спустя пару лет нам удалось убедить отца убрать доски. Страх ведь не должен так лишать рассудка.

Я облегченно вздыхаю, стоит мне коснуться ручки двери. Коридор давит на голову, заставляя вспоминать бесконечное небо и мою долину. Там верхом на Рее я могу бросить вызов и ветру, и отцу, и даже Богу! Будь моя воля, я бы взял Рея, построил шалаш и правда ночевал бы у реки в низовье полей. Но отец скорее отправит нас обоих на убой, чем позволит своему первенцу скитаться по ранчо. И даже то, что я уже выше его на полголовы и такой же широкий в плечах, не прибавляет моим словам веса в редких спорах. Хотя что со мной могло бы случиться за два-три дня? Мне же просто не хватает времени наедине с собой и природой. Дом, хоть и родной – все равно тесен для меня.

Я открываю дверь. Бесшумно. Ярко вспыхивает молния, и я широким шагом пересекаю порог собственной спальни. На миг кажется, что я перепутал комнаты, но знакомый беспорядок ставит все на свои места. Взгляд скользит по обстановке. У меня просторно, но в меру. Матушка, расселяя нас, знала, кому как будет лучше. К примеру спальня моей сестры – просто царство шкафов с одеждой, тогда как братья, хоть и живут вместе, обходятся комнатушкой даже меньше моей. Волшебство, по-другому и не скажешь.

Я мысленно хвалю себя за то, что закрыл утром окно. Последнее, чего мне бы сейчас хотелось, это звать прислугу и слушать ее причитания во время мойки полов.

В комнате сгустился сумрак, а лампу зажигать лень. Всего шесть часов. Я раздеваюсь до белья. Бросаю одежду на полу, пускать ручейки дождевой воды по половицам. Откуда-то навалилась неимоверная усталость, и я решаю наградить себя парой часов крепкого сна. Насухо вытершись полотенцем, я делаю шаг к кровати… Тусклый луч света касается моего бедра, живота и я невольно замираю.

Что есть красота? Что думают обо мне другие? Красив ли я? Работа в поле и любовь к плаванию сделали мое тело подтянутым, рельефным. Я провожу указательным пальцем по кубикам пресса, останавливаясь на тазовой косточке, а потом веду рукой вверх, обвожу сосок и касаюсь шеи. У меня она крепкая, сильная, в то время как братьям достались тонкие, слегка вытянутые, как у матери. В скупом свете дня я кажусь себе красивым. Или, по крайней мере, ничем не хуже других парней. И, как ни странно, в полутьме я вижу больше, чем при ярком свете. Иногда один единственный луч становится ослепительным, искажающим лезвием. То ли дело тьма. Мрак перед восходом солнца учит, что такое свет.

Как же хочется спать… Поддавшись сладкому зову онемевшего тела, я делаю шаг к кровати, и ни молния, ни гром, ни тяжелые мысли не мешают мне провалиться в темноту, стоит голове коснуться подушки.

* * *

Просыпаюсь я от стука в дверь. Ровно три удара. Значит, будит меня сестра: братья не такие учтивые; как правило, они врываются ко мне с громкими криками и сразу прыгают на голову. До сих пор не верю, что мы родственники. У нас с сестрой много общего, а вот близнецы… Иногда мне кажется, что мать нашла их где-то в лесу и пожалела, решив не оставлять на съедение койотам. Кто же знал, что они сами волчата?

Я потягиваюсь и смотрю в окно. Закат. Значит, сегодня работ в поле не предвидится, и сестра позвала на ужин. Невыносимо лень, но я заставляю себя встать с кровати. Надевая первые попавшиеся штаны, подхожу к двери и замираю. Отец точно спросит, как я попал в дом и почему не заглянул к нему. Решив сослаться на невыносимую усталость, я открываю дверь и сразу ощущаю запах запеченных овощей и мяса. Сестра очень любит готовить, несмотря на наличие кухарок. Голод ведет меня песнью сирен вниз, к еде.

В нашей столовой – как и у любой не очень зажиточной американской семьи, которая хочет быть похожей на зажиточную, – горит камин. Даже летом, когда нечем дышать, отец считает своим долгом устроить нам невыносимое испытание жаром. Так, по его мнению, мы смотримся солиднее, и плевать, что нас никто не видит.

Пиршество в разгаре. Отец, как и полагается, сидит во главе вытянутого стола, по правую руку от него пустует мое место, рядом – сестра, а слева – братья.

Поздоровавшись, я занимаю свой стул. Глаза невольно цепляются за еще одно пустое место, напротив отца, на другом конце стола. Место сервировано. Стоит еда. И снова: все напоминает о смерти матушки.

– Франческо, тебе сколько лет?

Отец заговаривает басом, не смотря на меня. Дело плохо: именно в гневе он всегда избегает прямого взгляда в глаза. Я сжимаю вилку и замираю над едой, будто пойман на месте преступления.

– Сколько раз нужно повторить, чтобы ты перестал скакать в непогоду? Может, мне продать Рея?

Я неплохо владею собой, но сейчас распахнутые глаза, наверное, выдали меня с потрохами.

– Объяснись и не смей мне врать! Иначе засядешь в комнате до тех пор, пока я на этом свете.

– Мы гуляли в долине, и по дороге назад нас поймал дождь. – Я пытаюсь разбавить небольшую ложь морем правды. – Как только упали первые капли, я погнал его галопом до дома! – Мне удается собраться. – Мы вымокли совсем немного.

– В лужу рядом с Реем можно окунуться с головой. – Отец наконец смотрит на меня. Значит, оттаял. – Неужели, Франческо Дюран, твой крест так тяжел, что и головы в небо не поднять? – Он щурится. – С чистого неба вода не капает.

И все же его так просто не обмануть. Мой отец в годах, волосы его посеребрила седина, особенно после смерти матушки. Детей, неловких и наивных, он повидал достаточно и как минимум сам когда-то был ребенком.

Его карие глаза, чуть светлее моих, обводят блюда на столе.

– Ладно. Ешь.

Я чую здесь подвох. В прошлый раз отец запер меня дома на целый месяц, выпуская лишь работать в поле, а сейчас ограничился парочкой острот и недовольным взглядом. Странно… да и моя совесть не на месте. Я ведь прекрасно знаю, почему отец так недоволен. Сестра – просто копия матери, но лишь внешне. Она спокойна, рассудительна и похожа на лесную фею, которая постоянно улыбается и заплетает в волосы цветы. А вот сама мать в моем возрасте была бунтаркой. Однажды она на спор открыла загон с овцами на сотню голов. Весь Коттон-Таун потом гонял их по улицам. Близнецы похожи на мать нравом, но видят мир совсем иначе. Я единственный унаследовал ее жажду свободы. Она ведь долго противилась навязанному браку с отцом – пока не поддалась его чарам. Лишь любовь накинула на нее аркан, как на дикого жеребенка. А потом, словно цветы весной, начали появляться мы, и ей пришлось забыть о скачках на лошадях и прыжках с обрыва в воду. Она, по ее словам, никогда не жалела, что родила нас. Но теперь отец – не просто так – боится моей горячей головы и безрассудного сердца. Хотя, черт возьми, молния два раза в одно место не бьет!

– Дорогая Хелен, почему ты оставила меня с этими оболтусами? Велика вероятность, что умрут они молодыми! – Причитая шепотом, отец продолжает есть.

– Да ладно вам, отец, Джейден точно успеет принести вам внуков до скорой кончины. Будет с кем нянчиться! – Сестра посмеивается.

Тема внебрачных детей вечно всплывает за столом из-за любовных похождений одного из близнецов – Джейдена. Сколько раз он влезал в драки с отцами и братьями очередной красавицы! Каждую неделю новый синяк под глазом. Любовь разбивает не только сердца, но и лица.

– Франческо – крепкий парень, такого и удар молнии в темечко не убьет, хотя надежда есть, что исправит, – добавляет сестра.

– Патриция, вы сегодня добры как никогда! – Я вкладываю в слова весь сарказм, что у меня есть.

Патриция так легко бросает шпильки! Отец часто просит ее прикусить язык. По его мнению, замуж такой невесте не выйти – ведь она нежно улыбается в глаза, но в словах ее – яд сотни гадюк. Но я-то знаю: моя сестра – самый добрый человек в мире. Остра на язык и любит покрасоваться, да и только! А как меня змея укусила, днем и ночью сидела со мной, плакала и молилась.

– Завтра нам вновь идти в поле? – Я решаю перевести разговор. – Или день лошадей? Овец?

– Наша с Хантером очередь пасти овец, Франческо! Не надейся даже! – Джейден показывает мне язык.

Близнецы настолько похожи, что даже отец их путает. Он велит прислуге вышивать на всех их рубашках инициалы, а вот мы с сестрой легко отличаем Хантера от Джейдена.

– Да вам бы лишь полентяйничать! – Я закатываю глаза, понимая, что эти хитрецы просто собирались в очередной раз скинуть на меня работу в поле.

По необъяснимой причине отец не любит их разделять. Пасти овец на западе ранчо – дело не тяжелое, учитывая, что койоты у нас редки. Серьезное столкновение случилось лишь однажды, и то мы потеряли одну овцу. А вот лисы – проблема, лис я ненавижу.

– У вас работы как на одного человека, а отдыхаете вы оба! – Я не оставляю попыток переспорить их, хотя знаю: тщетно.

– Учитывая, что ты проводишь с Реем столько же времени, довод не засчитывается! – Хантер самодовольно улыбается.

Ну что за чушь? Рей – мой лучший друг, но, черт возьми, он конь! Конь, на котором я наблюдаю за стадом овец. Вот когда Хантер залезет верхом на Джейдена, тогда я захлопну рот. Ей-богу… у нас с близнецами точно ничего общего.

– Нашел с чем сравнить! Может, Рей без меня за овцами присмотрит? – Я машу в сторону Хантера вилкой. – Уж он-то точно будет поумнее вас!

Да, я откровенно говорю брату, что считаю его глупее коня. Хотя стоит признать, именно Хантер и отличается в нашей семье смекалкой.

– Вот как усадишь его за стол, так сразу…

– Сразу после того, как ты в стойло встанешь! – перебиваю я Хантера.

Только Джейдан и Патриция хотят влезть, как отец стучит кулаком по столу:

– А ну замолчали, все четверо!

Удивление Патриции сменяется возмущением. Ей не нравится, когда отец сгребает ее в одну кучу с нами. Он же наоборот считает это напоминанием о крепких семейных узах. Награда для всех, плеть на каждого.

– Мы идем завтра в горы. За золотом.

Лицо Патриции вновь меняется – становится испуганным. Я, пожалуй, зря заявляю, что с братьями у нас совсем ничего общего. Золото. Его поиск – то, что мы ненавидим одинаково, всей душой: адская и, главное, почти бессмысленная работа. Уж не знаю откуда, но мой отец то и дело слышит байки о тоннах золота, добываемых в других поселениях. Стоит грозе обрушится на наше ранчо, – и мы всей семьей собираемся к границе. Там начинается горная цепь; там сходит с вершин река, которую я люблю всем сердцем. Справедливости ради скажу: время от времени мы и правда находим там золото, которое отец прячет и никому не говорит куда. Это и хорошо: больше шансов его сохранить. Ведь рядом с историями о разбогатевших старателях живет не один рассказ о том, как родной сын утопил отца, одурманенный блеском самородков. А ведь у нас и так довольно неспокойная жизнь. Лишь полгода назад Калифорния официально стала частью Соединенных Штатов, и наше ранчо, расположенное прямо на границе Невады и Калифорнии, вздохнуло с облегчением. Чудом никто из нас не ушел на войну [1].

Что ж, значит завтра нам предстоит несколько часов подряд цедить ил и воду. Хоть Рея взять можно. Он, как никто другой, сгодится для перевозки наших вещей и пары грамм золота. Но как же не хочется!

– Ох и не повезло же вам, мальчики. Искренне сочувствую вашей участи! Я соберу вам чего сытного поесть! – Патриция раскрывает веер и обмахивает им себя.

В комнате как будто стало душнее – не только из-за камина, но и от кипящих мыслей каждого из нас. Мы с братьями пытаемся придумать отговорку.

– Не волнуйся о них, Патриция, ты едешь с нами.

Отец никогда не заставлял ее следить за скотом и близко не подпускал к тяжелым тюкам сена, однако золото… Золото – совсем другая история. Он считает, что даже осел при должном обучении может цедить воду, и, к сожалению, с этим не поспоришь.

– Год тяжелый. Позднее сухое лето не принесет много урожая. Я сегодня общался с управляющим, и нам необходимо усердно работать, чтобы наше ранчо пережило зиму. Иначе мы не оплатим ренту.

– Такими темпами мы до зимы не доживем, – вдруг вмешивается Хантер.

И, положив вилку с ножом, выходит из-за стола.

Вот и одно из различий между братьями. Хантер ненавидит тяжелую работу, предпочитая напрягать мозги. Он не говорит об этом, но все мы догадываемся о его желании уехать с ранчо – учиться куда-нибудь на восток страны. Новости о том, что денег не очень много, особого воодушевления ему, логично, не принесли. Джейден же, наоборот, любит физический труд, но и ему работа в поле быстро наскучивает.

Хантер поднимается на второй этаж. Я смотрю ему вслед и глубоко вздыхаю.

– Пойду поговорю с ним.

Но не успеваю я встать, как Джейден жестом велит мне остановиться:

– Братец, я сам с ним поговорю, ешь. Чтобы скакать под дождем, нужно много сил. – Джейден улыбается и тоже покидает стол.

– Дела и правда настолько плохи? – тихо спрашивает Патриция.

– Не фатально, но у нас много рабов и работников, для которых ранчо – все. Единственный кров и источник заработка. Мы не можем их подвести и не засеять поля на следующий год. И конечно, я, как глава семьи, обязан обеспечить вас куском хлеба. – Отец говорит медленно; видно, что ему тоже не нравится идея заставлять нас копаться в речном иле. – Но я верю, однажды мы отыщем достаточно золота для всех вас. – Он поворачивает голову ко мне. – И Рею тоже предстоит поработать. Нам попался отличный, сильный конь. У меня уже несколько кобыл стоят в очереди с соседних ранчо. Франческо, ты этим займешься через пару недель или месяц. Мы все должны постараться, иначе однажды мы можем проснуться уже не на своей земле.

Последние слова – удар плетью. Таков наш самый большой страх – заснуть, зная, что каждый фут земли принадлежит нам, а проснуться за забором. Времена меняются. Помню года, когда нас считали зажиточной семьей; мы даже занимали кому-то семена. Родители вложили в эту землю не только силы, но и душу. Мы все – часть ранчо, и отдать его сравнимо с потерей руки, а мне – так головы. Даже не хочу об этом думать. Хантер оттого и злится, что не видит выбора. Он ни за что не предаст ни веру отца, ни свою любовь к месту, которое его вырастило. Он разрывается между двумя желаниями: помочь родной земле и покинуть ее.

Пока я медленно, задумчиво доедаю ужин под шумное дыхание отца, сестра выходит на кухню. Я сижу спиной к камину; на стене играют тени, и я невольно пытаюсь расшифровать их танец, найти в них ответы на вопросы. Куда приведет эта дорога? Какова цена свободы? Сердце? Душа? Жизнь?

Оставшись с отцом наедине, я понимаю, почему именно я стал наследником ранчо. Не только я погибну без своей земли, но и она без меня.

Глава 2

– Будь проклят этот Лопес… [2]

Я слышу голос сестры где-то слева. Учитывая, что нас разделяет не меньше трехсот шагов, вероятно, она кричит во все горло. Благо отец где-то вверху по реке и точно не услышал и моих проклятий тоже. А сколько их сорвалось с моих губ!

Я вытираю пот со лба, хотя прекрасно знаю: через секунду он вновь градом потечет вниз до самых штанов. Но мне нужна эта секунда передышки, иначе я упаду в реку и сплавлюсь до самого океана. Хотя я по колено в воде, это совсем не помогает.

Отец обещал выгнать нас на поиски золота еще до зари – чтобы беспощадное августовское солнце не спекло всех его детей сразу. Мы наивно повелись на эту уловку и согласились на ранний подъем. Вдобавок нас подстегнуло обещание: никаких работ в поле! Жаль, никто не догадался, спросить, когда мы вернемся домой. Солнце в зените совсем не внушает надежды, что вечером я успею съездить в город. Если вообще буду в состоянии двигаться. Мышцы одеревенели. Остается надеяться на Патрицию, которая может начать жаловаться и упросить отца поехать домой скорее.

Копаясь в речном иле, я спиной чувствую надменный взгляд Рея. Повозку с нами и вещами тащили две кобылы, а он развлекался тем, что красовался перед ними. К счастью, когда на твоей шее хомут, молодой конь превращался в надоедливую муху.

Краем глаза я замечаю, что отец пристально разглядывает меня. Черт. В сотый раз наклоняясь к ситу, я вновь начинаю проклинать этого самого Лопеса. Вот взял же и откопал золото! Отец каждый раз нам припоминает его случайную находку то ли в реке, то ли в корнях лука. Стоит кому-то найти золото – и желание повторить его успех вспыхивает в округе подобно болезни. Да, отец старается ради семьи. Вряд ли одно лишь ранчо обеспечит светлое будущее сразу всем нам. Но все же.

Продолжая негодовать, я медленно опускаюсь к ситу. В кристально-чистой воде я натыкаюсь взглядом на свое отражение и на чистое небо. Еще вчера буря грозилась поглотить долину, а сегодня, будто насмехаясь, разгоняла ветром последние спасительные облака. Я пытаюсь растянуть каждую секунду, поэтому двигаюсь так, словно время вокруг меня течет не быстрее речки. После грозы она разлилась – если раньше была максимум по щиколотки, то сегодня нам всем пришлось закатать штаны. Бедная Патриция со своим платьем. Ее волосы, даже завязанные в хвост, касаются воды. Но эта вода – наше спасение. В ней черная земля иногда становится сверкающим золотом, с ней уходит тяжелый день, а без нее мир вокруг теряет краски. Я довольно улыбаюсь, погружая руки в прохладный поток.

Река берет начало на пиках гор, проходящих длинной цепью по краю нашего ранчо и долины. Только полный дурак отправится вверх по тоненькой тропе, чтобы узнать где начинается Черный ручей, впадающий в реку небольшим водопадом. Я сам видел, как неосмотрительные овцы летели вниз с этой тропы… Да, признаю, пастух из меня не лучший. В принципе, как и золотоискатель. В этом я убеждаюсь, промывая скопившийся за время моих раздумий ил. Пусто. Кто бы сомневался. Уверен, настанет день, и мы вскопаем всю долину и раскрошим цепь гор в слепой надежде отыскать сокровище. Вот только разве сама земля – не самое великое из сокровищ?

– Не знаю, что мы найдем в этой реке, золото или смерть. – Надеюсь, меня никто не услышит: просто не могу перестать ворчать. – Значит, бегать под грозой опасно, а цедить песок в ледяной воде – нет?

Стеная, я возвращаюсь к лопате под пристальным взглядом отца. Я должен делать вид, что усердно работаю и горю азартом. Ветер невесомой рукой касается моих волос и милосердно забирает сотню тяжелых мыслей, унося их куда-то вдаль.

Замечаю, как Патриция отводит взгляд и качает головой. Она давно изумляется, как в тело двадцатилетнего парня попала душонка старика, вечно думающего, вечно созерцающего и вечно топчущегося на одном месте. По мнению сестры, мне не хватает движения; течение, в которое я попал, кажется, с рождения, затянуло меня. Не вижу в этом ничего дурного.

Я опираюсь на черенок лопаты и отпускаю взгляд свободной птицей – вдоль узкого вытянутого клочка земли на юго-западе ранчо. Горные пики, как когти, царапают небеса. Над их вершинами висит туман. Если приглядеться, можно заметить дорогу, именно она и горы отделяют наше ранчо от соседнего, а также от города. Клены растут только на другом берегу. Прямо за моей спиной раскинулся луг, где пасутся кобылы с Реем. Август нежным касанием пригладил июльский цветочный ковер, наполнив мир знакомыми оттенками приближающейся осени.

Поняв, что кобыл он не интересует, Рей решил вдоволь нарезвится и набить желудок сочной травой. Однако стоит ему поймать мой взгляд, как он со всех копыт мчится действовать мне на нервы. В следующий раз нужно придумать, как обратить его неугомонность в полезное русло.

– Рей, иди гоняй бабочек на поле, отец орлом кружит над моей ленью! – Я отталкиваю его морду и, схватив лопату, начинаю вяло подкапывать какой-то куст. И почему золото не растет на деревьях?

Рей бодает меня в спину.

– А ну пошел вон! – Я в шутку замахиваюсь на него кулаком.

Он мчится прочь вдоль реки, но, заметив отсутствие погони, недовольно ржет и находит новую забаву: решает поклянчить яблок у Патриции. Заходит в воду, тянет ее за волосы, привлекая внимание.

– Франческо! Успокой ты этого дьявола! А то я приготовлю из него ужин! – кричит сестра, попутно отмахиваясь от настырного коня.

Но Рей знает: она любит его. Может, даже почти так же сильно, как я.

– Я и так устала до безумия! Лучше уж на полях ползать! – причитает Патриция. – Там я вижу, что буду есть! Или продавать!

– Согласен, нужно попросить у отца перерыв. – Кажется, мой голос пропитан ленью, как пирог кленовым сиропом. – Солнце чуть с неба, так заболеть не составит труда…

Пока я опять ворчу, Рей получает заслуженный щелбан от сестры и отступает на безопасное расстояние.

– А еще хочется есть! – добавляю я.

– Франческо, я понял, ты хочешь перерыв.

Я оборачиваюсь и вижу отца с братьями. Видимо, я потерял бдительность и контроль над языком. Джейден и Хантер выглядят не лучше меня: бледные, на лбу испарина, тяжело дышат. Они стараются держаться, но не меньше меня хотят упасть в тени дерева и проспать до вечера. Я улыбаюсь им: после вчерашней вспышки Хантера, кто-то должен сломать этот лед. Обратной дороги в полной тишине я не выдержу.

Из размышлений меня выдергивает отец:

– Ладно, сделаем перерыв. Нужно поесть и поработать еще пару часов.

– Хорошо, – говорят братья и сестра.

Я шепчу одними губами «как скажешь» и перевожу взгляд на нашу повозку.

Сейчас начнется кое-что из повседневного и такого раздражающего – драка за еду. Хотя мы держим овец, коз, птицу, взращиваем горы овощей и фруктов, ни один пикник не обходится без выяснения, кому достанется последняя ножка индейки и в чью тарелку попадут остатки тушеных бобов. Вероятно, мой отец – единственный человек на земле, который обожает их, но самое ужасное, он заставляет есть их на завтрак, обед и ужин. Скорее Америка падет, чем с нашего стола исчезнут проклятые бобы. Я обожаю овощи, особенно в свежем виде, но бобы – мой злейший враг. Матушка их, кстати, тоже ненавидела. В отместку меня вечно отправляют ухаживать за ними. Вместо того чтобы, например, пасти овец, я полю, поливаю и страдаю на бобовом поле. Уверен, именно там однажды распахнутся врата ада.

В любом случае я достаю из повозки одеяло и расстилаю под сенью одинокого клена на берегу. Этому клетчатому недоразумению уже пятнадцать лет, и оно не хуже полотна Пенелопы хранит историю нашей семьи: в каждом пятне, дырке или затянутой нитке. Но самое главное в этом старом покрывале – оно куплено матушкой.

– Франческо, иногда ты кажешься мне полной противоположностью Рея! – Джейден пихает меня в плечо, пока я неторопливо расправляю одеяло. – Постоянно думаешь, витаешь в облаках! Взгляни на своего коня! Он вообще ничего не делает, а только бабочек по полю гоняет. Иногда нужно бросаться в галоп и не оборачиваться!

Не знаю, к чему брат начал этот разговор. Видимо, вещи таскать не хочет.

– Кто знает, вдруг он, как твоя полная противоположность, живет одним днем, скачет на земле и ни о чем не задумывается?

Точно, не хочет таскать вещи. Джейден довольно ленив и, в отличие от меня, не скрывает этого. Хантер, хоть и заноза в одном месте, но намного усерднее. А вообще эти слова, сказанные братом, в первую очередь о нем самом и о Хантере. Внешне похожи как две капли воды, а вот характеры, как небо и земля.

– Франческо!

– Что? – Да, я вновь задумался. – Рей – конь. Он вообще думать не умеет. – Вру и не краснею, это животное умнее половины пьянчуг Коттон-Тауна. – Не хочешь таскать еду и вещи – не мучай мои мозги! С этим я и без тебя справляюсь!

Я иду в сторону повозки, чтобы помочь Патриции с корзинами. А все почему? Потому что Джейден в чем-то прав. Мои вызовы вчерашней буре сотканы из моих переживаний. Я бегу за Реем, бегу за ветром, бегу за кем-то, постоянно на втором месте, смотрю в спину, а порой… Порой хочется просто быть.

Мой свист раздается на весь берег – и верный друг мчится ко мне, а я кошусь на Джейдена и прикладываю усилия, чтобы не показать язык.

– Хей, как дела? – интересуюсь я. Рей ржет в ответ и толкает мордой мою руку в поисках угощения. – Обожди, сейчас чего-нибудь тебе найдем.

– Ты раскормишь его, и он отправится на соревнования для пони. – Отец, подойдя, протягивает Рею морковку. Обвинение выглядело бы внушительнее без довольного чваканья моего коня. – Пошли есть. Работы еще достаточно. Успеешь побездельничать вечером. Осталось потерпеть совсем немного.

– Ага, пару тысяч лопат земли, – говорю так тихо, что сам себя не слышу. Не люблю перечить отцу: он ведь старается устроить наше будущее, как у меня хватает наглости жаловаться? – На обед бобы?

– И на ужин тоже.

Ответ отца не удивляет и уже даже не расстраивает. Кто знает, если у меня будет четверо детей и ранчо, как я буду думать о бобах? Пока я вновь не упорхнул куда-то далеко в своих размышлениях, Патриция тянет меня за руку, зовя присесть. Все закрывают глаза, и отец начинает читать молитву. Забавно, но в эту минуту думать не получается. В моей голове ничего связанного с религией не задерживается.

А потом начинается битва.

На ранчо шестьдесят три индейки по шесть килограмм в среднем, а я сейчас кинусь на Джейдена с ножом за последний кусок. Сестра смотрит на нас как на умалишенных, размеренно пережевывая морковь. К сожалению, у Патриции проблемы с кожей. Она почти не ест сладкое, соленое и мясо, иначе на ее бледном, завораживающе красивом лице, как грибы после дождя, вскакивают угри. А Хантер просто-напросто адекватный. В итоге последний кусок забирает отец, беспощадно бросая нас в бездну с бобами и другими тушеными овощами. Но даже это не в силах испортить чувство тепла и уюта. Я люблю свою семью. Всех без исключения.

Вскоре на одеяле остаются недоеденные бобы, братья идут проверить кобыл, а отец решает вздремнуть.

– Забавно, братец…

Тихий голос сестры заставляет отвлечься от созерцания ручья и мерцающего на водной глади солнца.

– Даже не улыбаясь, ты выглядишь, как самый счастливый человек на земле. Словно своими глазами видел рождения каждого листка на этих кленах, провожал луга в осень, дрожал от холода, купаясь в горной речке по весне, бросал вызов грозам. И все равно, как в первый раз, смотришь на обыкновенный ручей.

От слов сестры ведет голову, как от бурбона.

– Что? Думаешь, только ты любуешься всем вокруг? – Она замолкает на мгновение. – Смотреть на влюбленного человека так же приятно, как и на любимого. Я восхищаюсь тобой, Франческо Дюран – дитя не отца своего и матери, а бескрайних долин.

Сложно будет выдать Патрицию замуж. Отец не раз говорил об этом, но, возможно, я впервые понял почему. Мужчины не любят, когда женщины умнее, тверже и рукастее их. Им по неведомым законам вручили жезл правления и, казалось бы, талант ко всему. Какая глупость. За прекрасным ликом Патриции, обрамленным длинными каштановыми волосами с вплетенными в них цветами, за ее стройным станом скрываются острый разум и язык поэта. Моя сестра играет роль хранительницы очага, нежной сказочной девушки. Знаем ли мы, кто она на самом деле? Не один мужчина уже приходил к нам в дом с предложением руки и сердца, но отчего-то ни Патриция, ни отец не в восторге от кандидатов и их даров. Сестра хочет любви, а отец не намерен отпускать единственную дочь не пойми с кем.

– Просто я люблю наше ранчо. – Но просто ли? На этот вопрос я ответа не знаю. – Одному Богу известно, что бы случилось, родись я на восточном побережье. Кричал бы на площадях, зазывая покупать овощи, подметал бы улицы, гонял бы крыс по забегаловкам?

Сестра улыбается, и я отвечаю тем же. Какая она красивая.

– Вместо этого я копаю тут и там в поиске, хм… золота.

– Не бурчи, братец, пошли лучше покопаем на холме, бери лопату и свое сито! – Она хлопает меня по плечу. Ничего не остается, кроме как застонать и пойти вслед за ней. Братья лишь качают головами и продолжают что-то обсуждать вдалеке.

Рей, заметив, что мы куда-то идем, решает составить нам компанию. Холм совсем невысокий, однако с него открывается вид на ручей, долину, отвесные скалы и дорогу. И почти сразу мы замечаем впереди нечто странное.

На моей памяти только дважды на дороге появлялись путники и, как правило, это были знакомые нам люди, которые покидали город. В этот раз вереница где-то из десяти повозок тянется в нашу сторону и исчезает еще за одним холмом. Интересно, по какому такому случаю к нам едут гости? Ничего не понимаю…

Какое-то время мы наблюдаем за неожиданным караваном, а потом Рей решает толкнуть меня головой. Пока я отчитываю его за настырность, Патриция все так же мрачно вглядывается в клубы пыли на дороге. Она не любит перемены в жизни.

– Может, какие переселенцы после войны? Неудивительно, страна выросла… на целый штат. – Я невесомо касаюсь ее плеча правой рукой, а левой отвожу морду Рея в сторону. – Не переживай, сестренка. Как пришли, так и уйдут. Скоро же сентябрь.

– Каждый год одно и тоже, – тревожно бросает она. – Ладно, Франческо, начинай копать!

Быстро она взяла себя в руки. А жаль, я думал посмаковать вид, облокотившись на лопату, но нет же – копать!

– Давай, не знаю, под тем деревом? – предлагает сестра.

– Да какая к черту разница, под каким? Ни под ним, ни по другим нет золота!

Молодой кустарник стал жертвой рокового взгляда Патриции. Решив пожалеть его, я набрасываю пару лопат черной земли ей в сито, потом себе, и наконец, дружно пыхтя и причитая, мы спускаемся обратно к реке. Ну почему золото нельзя соскребать со стен, а вечно нужно возиться в воде? Ходить туда-сюда довольно тяжело, поэтому я поглядываю на сестру и стараюсь нагружать ее поменьше.

Солнце клонится к западу, и прямые лучи уже не пекут голову. Я даже подумываю надеть рубашку. Вода ледяная, сито полно камней. Улов настоящих золотоискателей! Отец продолжает спать, пока мы с сестрой воплощаем его мечты. Даже Хантер с Джейденом присоединились, роются в иле вдоль по ручью. Мы с Патрицией просто не можем усидеть на месте, нам нравится иногда взбираться на вершину холма. Но я дал себе обещание бросить сито в ближайший куст, как только небо хоть немного окрасится в закатные цвета. Рею не понравилось бегать туда-сюда, а вот топтаться на наших лунках в земле – очень даже. Так проходит еще пара часов.

Мы спускаемся в последний раз, когда отец машет нам, вероятно, призывая прекратить работу.

– После такого дня уже никуда не хочется: ни в салун, ни гулять, ни есть, только спать. – Я в сотый раз вытираю пот со лба и перевожу взгляд на сестру.

Она домывает свое сито, когда я «случайно» опрокидываю свое в ручей.

– Патриция, бросай эту ерунду и поехали домой. У тебя второе дыхание?

– Иди, я домою и приду! – кричит она, не отвлекаясь от своего интереснейшего занятия.

Махнув рукой на упрямицу, я иду к отцу: пора перевести дух. Джейден, к примеру, дрыхнет без задних ног, пока Хантер доедает бобы. На что только не толкает жизнь уставших людей. Я, скривившись, сажусь рядом, но от угощения отказываюсь. И вот то, о чем я говорил. Четыре мужика, два с половиной из которых в сознании, бездельничают, пока хрупкая девушка промывает землю! Я кожей чувствую, как отцу стыдно за нас, а ушами слышу беззаботный храп Джейдена. Может, он решил последовать собственному совету? Так или иначе, первым сдаюсь я, когда вижу, как сестра направляется не к нам, а вверх по холму. Сумасшедшая.

– Патриция! А ну живо возвращайся, пока мы не бросили тебя здесь!

Кажется, ее недовольный стон слышит вся долина. Вон пара птиц, испугавшись, взлетели. Сейчас кто-то настучит этим самым ситом мне по голове.

– Ну вы, мальчики, и слабаки!

Никто не решается с ней спорить. Вместо бесполезных склок мы бодро оттаскиваем Джейдена за ноги на траву и собираем вещи. Какой бы сильной ни хотела казаться сестра, я вижу: она тоже измотана и вот-вот уснет на ходу.

– Патриция, иди-ка ты в повозку. – Я пытаюсь вразумить сестру, но она лишь зевает и начинает таскать тарелки. – Упрямства, как в баране.

– Я все слышу!

Наконец мы кое-как укладываем вещи и запрягаем кобыл. Я свистом подзываю Рея; он, надо заметить, уже не так резво скачет к нам. Джейден и Хантер к тому времени забились в угол повозки и заснули, не успел отец стегануть лошадей. До дома ехать не меньше часа, и каждый пытается скоротать его с пользой.

Патриция сидит на краю повозки и болтает ногами. Хочется присоединиться к ней, но тело против еще одного испытания. А жаль! Закатные лучи уже ласкают изумрудную траву, а летний ветер, наполненный пыльцой луговых цветов, добавляет волшебства последним минутам дня.

Я дергаюсь, пытаясь еще раз встать, но усталость сильнее меня. Родная земля горит, реки наливаются алой кровью, и все это происходит без меня, а вот Патриция, переполненная упрямством, прощается взглядом с горами. Секунда перед кромешной тьмой окрашивается странным сиянием, исходящим от руки сестры.

Что это, задаюсь я вопросом.

А потом тьма.

* * *

Конечно же, вернувшись домой, мы никуда не пошли: ни в город, ни ужинать, ни мыться. Сразу, как есть, разбрелись по комнатам и уснули. Отцу пришлось таскать нас за волосы, чтобы растормошить после дороги и заставить отвести кобыл и Рея в стойла, подкинуть всей скотине сена и налить воды. А ведь мы знали, на что шли, соглашаясь ехать за золотом. Ни о каких гулянках речи быть и не могло после бессмысленного старательства. Однако, наученные горьким опытом, мы хоть выбили себе пару выходных. Правильнее сказать, полтора дня, потому что сегодня, я уверен, никто не выползет из спален раньше одиннадцати.

Теперь наглое солнце пытается разбудить меня изо всех сил. Не найдя спасения, я продираю глаза и в первый миг не понимаю, где я и как здесь очутился. Я поднимаюсь на локтях и оглядываю комнату. Вещи разбросаны, от меня пахнет лошадьми и землей – не самый приятный аромат. Срочно нужно смыть с себя грязь в первой попавшейся бочке, иначе я погибну прямо в своей кровати или какая-нибудь обозленная прачка задушит меня простыней. Купаться в озере – конечно, перебор, но и ходить со слоем грязи в два пальца – тоже.

Я аккуратно, чтобы не разбудить весь дом, выбираюсь из кровати и в одном нижнем белье спускаюсь на первый этаж. Никого, будто все вымерли, даже прислуги нет. Идея оседлать Рея и съездить в город одному кажется все более соблазнительной. Рей, вероятно, жаждет поскакать галопом, но моя спина не настроена сегодня на что-то быстрее легкой рыси. Я хочу узнать последние новости в «Черной кобыле», одном из моих любимых салунов. Если вы найдете в нашем штате или в любом другом название, не связанное с лошадями, золотом или Америкой, обязательно позовите меня. Главный плюс «Черной кобылы» – дочь хозяев, Элис. Симпатичная девушка, с которой всегда можно поговорить по душам. Она сочетает в себе красоту и мягкий нрав. Отец с матерью заставляют ее стоять на разливе, хотя мне-то известно, как ей хочется заниматься садом. Но ты или протираешь стаканы, или полощешь грязные простыни. И не исключено, что мои… Поэтому увольте!

Я заворачиваю за угол нашего поистине огромного дома и чуть не падаю замертво от страха. В одной из бочек на заднем дворе сидит Хантер.

– Земля обетованная! Ты чего здесь забыл?! – выпаливаю я, недоуменно его разглядывая. – Напугал до смерти! Где все?! Овцы вышли из загона и сожрали Джейдена?

– Овцы любят Джейдена… Он свой среди своих. – Хантер зевает. Он в воде почти полностью, чуть видны лишь его плечи, а волосы уже подсохли. – Отец на поле. Думаю, он испытывает чувство вины за то, что проспал вчера весь день. Патриция с Джейденом уехали в город. Они пытались достучаться до тебя и, видимо, не смогли разбудить. Так что тебе придется забраться на Рея верхом, повозка у них.

– Одна повозка на огромное ранчо. – Я фыркаю, снимаю нижнее белье и залезаю в бочку. Вода прохладная, поэтому легкая дымка сна слетает в ту же секунду. – Ничего страшного. Я собирался поехать на Рее и выкроить себе любимому хоть пару часов тишины. Почему ты остался дома?

– По той же самой причине, по который ты отправишься на Рее.

Насколько же Хантер чувствительный, прямолинейный и закрытый. Он редко выражает эмоции, но, как правило, делает это доходчиво. Вот и сейчас меня попросили замолчать. Благо я прекрасно умею прикидываться дурачком!

– И не допытывайся, Франческо. Ты и сам знаешь, почему я прячусь в бочке.

А еще брат умен и прекрасно осведомлен о моем скудном актерском таланте.

– Мы две стороны одной медали, Франческо. – Он не сводит с меня глаз. – Как вода не может понять пламя, так и ты – меня.

– Но так или иначе мы одна семья, Хантер, – мягко напоминаю я.

Может, я не понимаю брата, но понимаю, что его гнетет. Хантер Дюран, самый умный в нашей семье, жаждет другой свободы. Ему не нравится копаться в земле, собирать и упаковывать овощи и хлопок, даже выручку за них считать он не любит! Его не будоражат рассветы, не успокаивают закаты, а трава для него просто «зеленая». Он не может уехать учиться, но его мечта сияет так же ярко, как моя любовь к ранчо. Хантер не видит красот нашей земли, она для него – хомут на не расправленных крыльях. И, будь моя воля, я бы дал ему все, о чем он мечтает, но цена его мечты – табличка «продано» перед нашим домом. Ни я, ни отец не согласимся на это. Нам остается лишь смотреть, как всякий раз после бессмысленных поисков золота он забивается в темный угол и сидит в одиночестве.

– Хантер, ты можешь не отвечать, но… скажи, ты же, наоборот, любишь искать золото? Нет, я не про процесс, я про результат.

Брат отводит взгляд и опускает голову. Все. Больше он общаться не станет. Я выбираюсь из бочки, чувствуя себя не столько чистым, сколько лишним.

– Блеск золота – свет керосинового фонаря в пути на Восток.

Я бреду к дому, не оборачиваясь, и не сказать, что счастлив от своего открытия. Одеваясь, я продолжаю думать о брате.

По пути к стойлу Рея я хватаю мешок и наполняю яблоками. Я стараюсь не слишком баловать своего дьявола, иначе к осени он растолстеет похуже быка, но радовать не забываю. Завтра, несмотря на выходной, мы потренируем прыжки через барьеры. Я уверен, Рей при желании может и из стойла выпрыгнуть, но терять навыки и тонус опасно. Времени до скачек не так много.

Я открываю огромные двери, и Алтей с Реем весело ржут. Я совсем забыл про Алтея, а ведь с ним тоже нужно потренироваться, хотя бы прикинуть его потенциал. Он дюйма на четыре ниже Рея, и на ногах, кажется, стоит не так уверенно. Да, характер у него намного мягче, в нем меньше прыти. Но все равно, может, дать ему шанс? Кто я такой, чтобы судить, кому бегать, прыгать? Этим занимается Бог, а мое дело простое – прогнать Алтея по барьерам и проверить, на каком он выбросит меня из седла.

Под недовольное фырканье из соседнего стойла я кормлю Алтея яблоками, проверяю воду и сено, а уже потом иду к Рею, который наблюдает за мной с видом оскорбленной гордости. Ничего, потерпит, он сегодня хоть прогуляется.

– Не надо воротить морду, паршивец! Алтей сегодня останется в стойле, а ты второй раз на волю! – Я снимаю щеколду и выпускаю Рея из стойла. Обычно он вылетает, не успевает загон распахнуться, а теперь вышагивает грациозно, да еще и голову задрал. Вот у кого талант актера, так это у него. – Заедем в салун, проведаем Элис, а также разнюхаем новости. Будешь выделываться – вернешься в стойло, а я поеду на Алтее, ясно? Еще и яблоки ему отдам. – Я заслуженно получаю тычок мордой в плечо. Ладно, я знаю, что Рей меня любит. Это взаимно.

Дождавшись своих яблок, Рей направляется в сторону выхода, но я дергаю его за хвост, призывая остановиться. Иногда мне и правда кажется, будто он понимает человеческую речь и поступки. В его глазах полно осуждения, но я киваю в сторону седла. Путь до города не займет много времени, но отбить весь таз не хочется. Рей недовольно ржет, понимая: ему не дадут побегать всласть, сегодня он выполняет свою прямую обязанность – быть ездовым животным.

Седлание длится не больше пятнадцати минут, и то потому, что я все еще вымотан после вчерашнего. Я вывожу Рея из загона и провожаю взглядом Хантера. Дом пуст. Ему самое то. Мне ничего не остается, кроме как взять заготовленный мешок с куском хлеба, водой и запрыгнуть в седло. Рей ждет, когда я дам ему шпору на галоп, однако я еле-еле касаюсь его, приказывая двигаться рабочей рысью. Рею такое совсем не нравится, но что поделать. В отличие от него, я с кобылами не заигрывал и на лугу не пасся, потерпит. Завтра набегается.

– Хоть солнце не жарит, как вчера. – Я поднимаю глаза к небу, отмечая огромные облака-корабли, призванные ветром, чтобы укрыть долину от зноя.

Всего минут сорок пути – и мы будем в городе. Когда мой дед строил фамильное гнездо Дюран, сбежав из Старого Света, он планировал быть ближе к населенному пункту домом, а землей – дальше. Дед умер до моего рождения и не отличался излишней доверчивостью. По этой причине уже мой отец ведет себя с точностью да наоборот: доверяет каждому из нас и, что странно, никто никогда не врет ему по-крупному. Может, только желая сохранить свое спокойствие, как я позавчера.

Я невольно смотрю на поля, где трудятся рабы. Увы, у них-то выходных нет. Стараясь не слишком задумываться об этом, я перевожу глаза на дорогу, которая примыкает к нашей через насколько километров. Вспоминается вчерашний караван. Увижу ли я сейчас кого-то? Обычно эмигрантов видно сразу, пойму ли я хоть слово из их пестрых акцентов? Как правило, мне надо сначала прополоскать рот бурбоном.

Когда город уже маячит вдали, я, как назло, возвращаюсь к мыслям о Хантере. Я и подумать не мог, что он надеется все-таки отыскать золото. А ведь, в отличие от этого самого металла, все на поверхности. Цена его вновь выросла, и несколько хороших самородков обеспечило бы брату билет на Восток. Он заставил меня задуматься о вещах, которые я прежде не брал в голову и, честно говоря, не хотел. Рано или поздно мы разъедемся. Патриция выйдет замуж, Хантер найдет способ сбежать, Джейден поселится в кабаках или переберется в город, я буду с травинкой в зубах считать облака в долине, а мой старик отец… Нет, о таком думать определенно не хочется. Настоящее – это ритмичный стук моего сердца и копыт Рея, шепот ветра, потрепанная кожа поводьев под пальцами, скрип седла, запах пыли и шерсти. Я надеялся избежать пучины неприятных мыслей, они, кстати, редко заходят на огонек, однако ни рысью, ни галопом от них не спастись. Благо я пресекаю черту города, окунаюсь в его шум, вижу знакомых и отвлекаюсь. Надолго ли?

– Франческо! Привет! Когда урожай?! – Миссис Смит, лавочница, машет мне рукой.

На свой вопрос она едва ли ждет ответ. Всем известно, что в сентябре-октябре мы начнем активно завозить товар на рынки. Мы чуть ли не главные поставщики продуктов в город, а наш хлопок – уникальная для штата культура [3] – ценится далеко за пределами ранчо. Я сильнее пришпориваю Рея, желая быстрее добраться до салуна.

– Привет Элис!

Я влетаю в помещение как обычно – громко стукнув дверьми, заставив пьянчуг покоситься на меня. Недовольное ржание Рея режет слух, но я так соскучился по подруге, что не оборачиваюсь. Он в специальном стойле, у него есть вода и тень, переживет, пока я час-другой пообщаюсь и выпью. Я ищу взглядом Джейдена: со слов Хантера, он тоже в городе, и уж кто-кто, а он-то любит опрокинуть стаканчик-другой и отвесить пару сомнительных комплиментов Элис. Но брата что-то не видно.

Мне везет: посетителей немного. Они тут обычно двух типов, те, кто только пришел и с энтузиазмом ищет смысл жизни на дне бутылки, и те, кто не успел уйти со вчерашнего дня. Нет, «Черная кобыла» – не круглосуточное заведение, но некоторые пьяницы весят как отъевшиеся к зиме хряки, не разбудишь, не выкинешь. У старенького пианино сидят то ли двое, то ли трое, тень падает: не поймешь, за одним столиком кто-то спит, пара отцовских друзей общаются за кружкой пива у стойки. Я подхожу с правого фланга и прячусь в тени. От радости мне кажется, что я сейчас выпрыгну из штанов.

– Налей мне бурбона, иначе я умру прям за стойкой! – Мои глаза, наверное, горят, а деньги рассыпаются, как у нетерпеливого ребенка зажиточного ранчеро. Похоже на правду, если опустить слово «зажиточный». – После вчерашнего мне нужен литр бурбона, неделя отдыха и год тишины!

Элис усмехается и наливает мне в стакан напиток, ворча:

– Сколько раз просила не называть виски бурбоном. Да, я прекрасно знаю, что он сделан на кукурузе, но технология схожа. В прошлый раз спор, виски или бурбон, сломал стол, три стула и пять зубов! Пей что дают и не жалуйся!

– Спасибо.

Смотреть на нее и не улыбаться в ответ практически невозможно. Она невероятна: длинные черные кудри, чуть выгоревшие под калифорнийским солнцем, бронзовая кожа, светлые глаза, заостренные черты лица, пышная грудь и осиная талия. Только ружье ее отца спасает невинность Элис.

– Чем ты там вчера занимался? – участливо спрашивает она.

– Тем самым делом! – шутливо восклицаю я.

Думаю, меня слышат даже крысы под половицами.

– Тем самым… – вторит она тихо, мрачнеет и вдруг наклоняется ближе.

Мгновение я думаю, она поцелует меня, и это заставляет язык прилипнуть к нёбу. Но она лишь еле заметно косится в темный угол с пианино и понижает голос:

– Франческо… Не обсуждай это дело сегодня и сейчас. Через пару минут поясню. – Она выпрямляется и говорит уже громче: – Ты надолго?

По ее натянутой улыбке я понимаю: меня просят незаметно сгинуть с глаз. Да что с ней? А я уж думал, день налаживается!

– На самом деле нет. – Голос предательски дрожит. Неудивительно, что Хантер раскусил меня за пару секунд. Жаль, нельзя посадить Рея за стойку, он бы отлично прикинулся дурачком и еще лучше урвал когти, точнее копыта. – Я ищу Джейдена и Патрицию. После работы на поле мы договорились сходить к тебе, да вот только, видимо, для меня работа оказалась чуть тяжелее. Я проспал до обеда, а они под шумок сбежали в город. – Я отпиваю бурбон, морщусь и жду, пока Элис даст мне хлеба. – Хорош. – Я вижу, как она закатывает глаза и хочет дать мне по лбу бутылкой. – Не кипятись. Так что, не видела моих родственничков?

– Ни одного, ни второго. Салунов много.

– Но ты-то одна. – Я улыбаюсь ей.

Все считают долгом пофлиртовать с Элис. Чем я хуже? Тем более от меня ее не тошнит, по крайней мере, я на это искренне надеюсь. Краем глаза я в тот же миг замечаю, как люди у пианино – все же трое – переводят заинтересованные взгляды с меня на свои карты и продолжают разговор. Наверное, подумали, что очередной мальчишка решил попытать счастья с юной красавицей.

– Так какие новости, Элис? Кто знает, когда я смогу еще раз заглянуть в твои прекрасные глазки!

– Заканчивай цирк, Франческо. Я знаю, что ничего, кроме долины, не занимает твоей головы! – Она улыбается и для пущего эффекта бьет меня полотенцем. Все, бдительность подозрительных людей усыплена алкоголем, картами и нашей неловкой игрой во влюбленных. – Те люди спрашивали о какой-то семье Дюран. Приехали из центральных штатов, между прочим. Двое – те еще бугаи, третий поменьше. Неземной красоты, но с хитрыми глазами. – Она говорит глухо, но будничным тоном, чтобы не привлекать внимания. – Им интересна кукуруза, Франческо. И все мы знаем почему, так что допивай бурбон и езжай домой. Лучше поговорить потом.

Кукуруза. Так мы с Элис называем золото, хотя в наших краях больше выращивают апельсины, виноград, сахарную свеклу, самые смелые – хлопок. Еще выгодно выращивать алкоголиков: бурбон и вино даже не нужно никуда вывозить. После сбора урожая можно смело ходить по улицам и собирать отключившихся работяг. В нашей долине у кого-то есть рабы, но нанимают и рабочих. Хантер, поглядывая на черные спины, часто пророчит: «Будет война или восстание. Скоро». Отец только скептически усмехается: откуда знать мальчишке? По мнению отца, должно пройти триста лет, чтобы желудь учил дуб, как ему расти.

Фыркая от досады, я допиваю бурбон. Ну вот, не успел даже насладиться ни им, ни разговорами с Элис, заслуженный выходной подпорчен. Когда я встаю из-за стойки, зубы сжаты. Ненавижу золото, от него одно зло. Люди глупы: подобно мотылькам, тянутся к его опаляющему свечению и гибнут – от голода, предательского удара в спину и собственной жадности. Сколько судеб ломает надежда погреться о ледяной блеск золота? Тысячи людей ведь бросают семьи, закладывают дома, ставят на кон собственную совесть и суть – и отправляются в богом забытые края за проклятыми сокровищами. Чертов Лопес нашел две песчинки недалеко от нас, и все, жди беды! Ненавижу. Какое же счастье, что вчера мы нашли целое ничего. Пусть эти дураки перекопают всю Америку, процедят всю воду и ил, но нет. Золота. Здесь. Нет.

Я оборачиваюсь на Элис и читаю по глазам немую просьбу – уйти без разборок. Уж ей известно, как отчаянно я ненавижу золотоискателей.

– Эй, парень.

Я успеваю только коснуться дверей, когда один из бугаев встает и неповоротливо, ленивой походкой миссисипского аллигатора направляется ко мне. Я таких насквозь вижу, руки невольно сжимаются в кулаки.

– Мы новенькие здесь.

Я молчу. Он не представился, а «парней» здесь достаточно.

– Знаешь кого из семьи местных арендаторов – семьи Дюран?

– Нет. – Я поворачиваюсь к нему всем корпусом.

Он хоть и бугай, по мнению Элис, но уступает мне и ростом, и шириной плеч. Его друзья выжидают в тени. «Аллигатор» продолжает:

– Вы все здесь такие несговорчивые? – Его ноздри, раздуваются, того и гляди, повалит пар.

– Нет. – Я уже вижу, как Элис выходит из-за барной стойки, уже собираясь нас разнимать. Не нравится мне ни этот тип, ни его дружки из темного угла. Я пытаюсь понять по акценту, каким ветром его сюда занесло.

– Проблемы?

Мы одновременно поворачиваемся и видим в дверях Джейдена с Патрицией. Один из чужаков там, у пианино, тут же смотрит на сестру, как змея на мышь. Я инстинктивно делаю шаг, чтобы ее загородить. Неудивительно, что Джейден сразу вмешался: в таких местах разговоры двух мужчин редко заканчиваются полюбовно, а семья Дюран своих не бросает. Джейден ниже меня, зато удар у него поставленный.

– Франческо?

– Нет у него проблем, он как раз собирался уходить. – Элис решительно встает между мной и чужаком. – Давайте, мальчики, мы стулья колотить не успеваем. День только начался. – Она окидывает чужака взглядом. – Мистер?..

Не говоря ни слова, мужчина возвращается к своим, и все они начинают тихо перешептываться.

– Ну что за день? Франческо, уходи, бога ради! Потом лучше пообщаемся. – Элис вновь бьет меня по лицу полотенцем.

Я вскрикиваю от несправедливости и, все еще кипя, выхожу за пределы бара.

– Пообща-аемся… – тянет Джейден, передразнивая подругу.

Он ревнует: давно по ней сохнет. Но дальше флирта у меня с Элис не заходило.

– Чего хотели те ребята? – интересуется брат.

Не отвечая, иду к Рею, который с силой тянет вожжи. Неведомым образом он чуть не сломал импровизированное стойло. Несколько других лошадей безропотно пьют воду или изучают придорожную пыль.

– Франческо!

– Ну что за настырные, буйные упрямцы меня окружают! – Мой возглас предназначен и Джейдену, и Рею. – Да прекрати ты дергаться! Рей! – Он чувствует, что я не в настроении, и перестает бесноваться. – Ну наконец-то! – Я отвязываю его и иду в сторону повозки брата с сестрой. – Ничего они не хотели, Джейден. Старатели. Вынюхивали про золото и нашу долину.

– А! – Хмыкнув, брат бежит к повозке. – Так это они зря, конечно, путь проделали. Золота тут нет. Нет его! – Он запрыгивает в повозку, я верхом на Рее ровняюсь с ним и фыркаю.

– И я об этом же. Зла не хватает! – Мы движемся вперед, но кое-что мы забыли. Точнее кое-кого. – Патриция! Ты чего там встала?

Неестественно бледная сестра переводит взгляд с бара на нас.

– Напекло?

– Н-нет. – Она идет к нам. – Просто корсет туго затянула. Душит.

– Так ослабь, мы домой едем. – Мы с братом пожимаем плечами и ждем, пока она по обыкновению сядет на край повозки. – Странный денек. Отовсюду гонят! – Мы снова направляемся вперед. – Вернемся – поскачу в долину.

– Одно у тебя утешение, братец! – смеется Джейден. Он, видимо, успел напиться.

А вот Патриция до самого дома хранит несвойственное ей молчание.

Глава 3

Бывает такое, что лежишь в своей кровати, где провел не одну ночь, и вроде все обыденно, а спокойствия нет. За окном встает то же солнце, что и тысячи раз до этого, качается от легкого ветерка тот же клен, те же облака скользят в небе по своим делам, и вроде все-все тихо, мирно, но нет, какая-то паршивая мысль вцепится в тебя – и прощай спокойствие.

Я поднимаюсь на локтях и запускаю пальцы в волосы, оттягиваю их и стенаю. Я лег рано, считай, на закате, а проспал не больше двух часов. Голова, как старый чугунный котелок, отказывается работать, отказывается спать. Сегодня последний чертов выходной от отца, а я так и не успел перевести дыхание. Решено, за ужином буду стоять на своем и завтра пойду стеречь овец. Если Джейден с Хантером хоть рты откроют, – сверну в бараний рог. Нет у меня ни сил, ни настроения слушать их глупости и спорить, чья же там очередь подошла греться на солнышке.

Откидываю простынь в сторону, надеваю штаны и со злостью закрываю ставни. Только завтрак способен поднять мне настроение – и послушный Рей на тренировке. Поэтому выхожу из комнаты, ни на что не надеясь.

– Братец! Спускайся уже! Всю жизнь проспишь!

– Если бы…

Стоит покинуть свою комнату, как в нос резко бьет запах кукурузной каши, бобов и тушеных овощей. Ей-богу, этот день хочет оставить меня не только злым, но и голодным. Я терпеть не могу кукурузу и, о чудо, вся Америка – сплошная плантация кукурузы. Из нее скоро будут делать дома, оружие, седла, гробы, корабли и одежду. Какой изверг придумал есть на завтрак эту кашу? Такими темпами к зиме от меня останутся кости да кожа.

Все знают расположение скрипучих ступенек, поэтому, пока я спускаюсь, Патриция закатывает глаза и смотрит на меня койотом. Ни Джейдена, ни Хантера нет, стул отца отодвинут, а значит, он вышел по делам во двор. Сестра нагло обманула меня. Если в мире есть справедливость, то отец пошел резать индюшку, если справедливости в мире нет, то пусть прирежет меня. Хватит мучиться!

– Где все? Уже часов десять, а близнецы дрыхнут. – Я подхожу к своему месту и плюхаюсь на стул. Он жалобно стонет подо мной, и я могу поставить пять баксов, что сестра ждет, когда он разлетится на куски. Патриция не любит шум, да и, судя по выражению лица, тоже не выспалась. – Ты-то чего не в настроении? Вчера, как из города вернулись, ушла в комнату и даже к ужину не вышла.

– Неважно себя чувствовала.

Я сразу понимаю намек сестры. У нас в семье, как и в любой другой, такие деликатные вещи не обсуждают, поскорее переводят тему. Пока я сижу с максимально тупым лицом, Патриция делает всю работу за меня:

– Не обязательно каждый раз, когда твой нежный нос чует кашу, прыгать подобно пасхальному зайцу по скрипучим ступенькам. Ты вон какой лоб, мог бы уже давно и починить лестницу.

А ведь мы оба знаем, что никто к ней не прикоснется.

– Отвратительные два дня. Отец дал нам отдохнуть, а вместо этого я вчера проспал полдня и вылетел из бара трезвый! – Я смотрю на свою пустую тарелку. – Если бы не Джейден, быть драке. Те парни смотрели на меня очень недобро. Не нравятся они мне, не нравятся, надо будет разузнать, кто они и зачем пришли.

– И к чему тебе это? – Сестра сервирует стол сама. Она любит помогать с созданием домашнего уюта, но я отчетливо вижу, как дрожат ее руки, да и на ногах она стоит не совсем крепко. Ее явно что-то беспокоит. Наверное, это «что-то» связано с женскими ежемесячными недомоганиями. – Какие-то бандиты, как пришли, так и уйдут. Не наживай себе врагов. Не хватало еще похоронить тебя рядом с матерью.

– Ты не понимаешь, они пришли вынюхивать про золото.

– И что?! Что с того, Франческо?!

Я ошарашенно распахиваю глаза. Патриция редко повышает голос, и то, как правило, в шутку. Сейчас же ее плечи напряжены, губы сжаты, брови сведены к переносице, а щеки горят. Может, мне стоит пропустить завтрак? Неужели я один понимаю, что значит для нашего ранчо золото? Для Хантера это путь к мечте, для отца – дополнительный заработок, для Патриции – шанс на хорошее приданое, а я… Я-то знаю золото. Даже его крупица уничтожит нас. Ослепленные его адским блеском, старатели перекопают ранчо, уничтожат поля и пастбища.

И даже моя семья может не устоять перед соблазном.

От страха в висках стучит. Я теряюсь в пространстве и даже не замечаю, как противная каша и кофе появляются перед глазами. Этот день не мог стать хуже, но ссора с сестрой уничтожила остатки надежды. Сейчас быстро съем этот клейстер и побегу тренироваться с Реем. Скачки буквально не за горами!

– Прости, я знаю, что ты волнуешься за нас. Сестренка, ты же в курсе, что мы и на грех пойдем ради тебя? – Я говорю искренне, со всей возможной нежностью. – Ты видела их лица? Я разглядел только одного, но мне хватило с лихвой. Я стараюсь не судить опрометчиво, но этого типа наверняка разыскивает парочка шерифов! Элис сказала, что эта троица вынюхивала про нашу семью, и попросила меня смыться.

– Только одного? – Она поднимает бровь. Видимо, оттаяла. Ура! – А вот я, пока вы зубы скалили, успела немного изучить всех. Второй парень тоже кажется отъявленным бандитом, а вот третий… – Тон ее становится задумчивым. – Он не старше нас, волосы такого странного медного оттенка. – Патриция подпирает голову рукой, и я замечаю, что она не спешит есть свою кашу. Вот лисица! – И выглядит он как порядочный человек: прическа, выражение лица, сюртук, жесты. Может, это его охранники слегка перебрали? Ты и сам не мог похвастаться дружелюбием!

– Они выпытывали про нашу семью, – мрачно напоминаю я. – Конечно, я насторожился! Не знаю, что ты там разглядела во тьме, но тот, кто не представился, не заслуживает уважения. Патриция, нам надо быть начеку. Ты ведь помнишь: пока мы отмывали золото, по дороге двигался огромный караван. Черт знает, кто это и зачем они приехали. – Я со злостью заталкиваю в себя кашу, моля небеса пережить неприятный завтрак. – И вообще, что значит «медный оттенок»? Мне там зубы глазами считали, а ты переливы в волосах незнакомца разглядывала. – Я ставлю пустую тарелку перед собой и гипнотизирую ее дно, пытаясь не вернуть кашу обратно.

– Ладно, оставим пока эту тему. – Сестра машет рукой, словно отгоняя насекомых. – Вчера мы с Джейденом узнали, что скачки назначили на конец августа. Успеешь подготовиться? В прошлый раз Рей не окреп после полевых работ, да и дурости в нем играло намного большое. Но все равно слететь с седла и сломать шею проще простого. Наш отец однажды взял первое место. Готов повторить его подвиг?

Конец августа… Осталось совсем немного! Чуть меньше месяца до такого судьбоносного события! Скачки. От одного слова мною овладевают и паника, и нетерпение, и жажда, и азарт. Три года назад я лишь наблюдал это будоражащее представление. Мы с Реем еще не были готовы соревноваться. Зато сейчас оба мы в расцвете сил, обязательно поборемся за первое место и крупный денежный приз. Его хватит, чтобы покрыть все расходы по ранчо на этот год или следующий! Или – если я поговорю с отцом – отправить Хантера учиться, а Патриции организовать приданое. Сердце колотится от одной мысли. А еще три года спустя можно будет повторить успех на Алтее и стать единственным человеком, который забрал два приза подряд. К тому же после победы цена за случку с Реем вырастет в разы, вся Америка встанет в очередь. Дело за малым – победить. Сегодня я загоняю паршивца так, что сил кусаться не останется.

– Братец, проснись, хватит считать мешки с деньгами, до победы еще далеко! – Патриция дает мне щелбан. – Я понимаю, что тебе уже не терпится, да и Рей отлично справляется, но можешь оценить свои шансы… трезво?

Я громко вздыхаю. Так неинтересно, нечестно, и вообще я отказываюсь.

– Франческо!

– Выше среднего! – кричу я и икаю. Каша просится наружу, черт бы ее побрал! – Через неделю будет пробный забег. Рей прыткий, но кто знает, как он поведет себя под крики толпы. – Я откидываюсь на стуле. – Я вполне осознаю все риски и для себя, и для него, и для нас. Но не хотелось бы, чтобы ответственность стала тем грузом, который не позволит нам и с места двинуться. Для Рея это последние скачки… Через три года ему будет восемь лет – уже достаточно поздний возраст.

– Чего не скажешь о тебе. – Патриция задорно улыбается. И куда делась ее нервозность? Что-то настораживает меня ее поведение в последнее время. – Я считаю, что Джейден приемный. Несмотря на то что он близнец Хантера! Волосы, цвет кожи и глаз роднят нас… но характер! Что он за зверь вообще? – Я знаю, к чему клонит сестра. – Он работает, шутит, изредка выпивает, бегает за девчонками и много-много улыбается. А мы… Ну у нас мозги набекрень. Бедный наш отец.

– И не говори! – смеясь, отвечаю я. – Я знаю, он любит нас, но попробуй найти человека без изъяна! Как говорят, кто святой, тот бросит камень. – Я редко цитирую Библию, поэтому сестра удивлена. – Ну что? Я хожу в церковь каждое воскресенье вместе со всеми вами. И слушаю.

Собственно, а что мне еще там делать? Но это я решаю не уточнять.

– Надеюсь, послезавтра тоже послушаешь.

Я медленно киваю, вспоминая о службе. Нет, я вполне добропорядочный христианин, но ранний подъем и долгие проповеди как-то меня не воодушевляют.

Я поскорее встаю из-за стола, зная, куда может привести очередной разговор с сестрой о церкви.

– Ты куда? А десерт?

Заманчиво, но уверен: на десерт будет сладкая кукуруза. Хватит с меня на сегодня. И на ближайшие сто лет.

– Тренироваться. Рей должен быть в тонусе перед скачками. – Я вдыхаю поглубже, медлю и все же задаю неудобный вопрос: – Патриция… Ты ведешь себя странно уже третий день. Если… тебе нужно о чем-то поговорить, я так или иначе твой брат. Ты можешь сказать мне все. – Я сжимаю кулаки. – Матушка умерла, а сестер у тебя нет. – Хочется добавить «и подруг тоже», но это может ее задеть. – Спрошу в последний раз, а потом трусливо побегу к Рею. С тобой все в порядке?

– Я… – Лицо сестры на мгновение становится растерянным, но тут же она прячется за милой ангельской улыбкой. – Ну ты что? Все в порядке, Франческо. Если что-то действительно произойдет… ты узнаешь об этом первым, обещаю.

Наверху скрипят половицы: кто-то, как и я, проснулся в неважном настроении.

– Я убью Джейдена. Ну что за изверги! – Сестра вскакивает и берет полотенце на манер хлыста, а я, как и обещал, трусливо убегаю из дома.

Пока лучше сделать вид, что в ложь Патриции я поверил.

На улице свежо, я невольно замедляю бег и в итоге замираю, как заяц на мушке у охотника. Только вот я не собираюсь давать деру, а, наоборот, развожу руки в стороны, позволяя легкому ветру забраться за шиворот рубашки, пробежаться по ключицам, шее и ринуться на луг в поисках свободы. Меня пьянит свежесть, хочется вздохнуть поглубже, и я это делаю. Вот моя самая пагубная привычка, по мнению всей семьи, – желание замереть в мгновении. Лишь матушка в такие моменты улыбалась и трепала меня по голове, щедро даря пару лишних секунд для полета в облаках.

Я оглядываю двор. Никого. Даже индюки куда-то запропастились. Позади дома, справа, конюшня, рядом – небольшой склад и, если пройти дальше, начинается птичник. Овец мы держим в загоне за домом, чтобы быть готовыми к встрече с койотами. Вездесущий ветер, ласковое августовское солнце, покачивающаяся дверь, поблескивающие ворота и запах влажной древесины – так начинается каждый мой день и, надеюсь, закончится последний.

Я спешу в конюшню и с силой распахиваю двери. Алтей пятится, испуганно мотая головой, а вот Рей, наоборот, высунул морду за перегородку и не сводит с меня взгляда. Знает, что пришло время выложиться по полной. Ему не меньше моего нравится, когда легкие горят, а кровь молотами стучит в голове, до одурения хочется выбиться из сил и совершить невероятное.

Я открываю заграждение сначала для перепуганного Алтея и вывожу его из загона, чтобы подготовить к прогулке. Пока я буду мучить Рея, он должен хоть немного размяться и пощипать траву. Главный плюс Алтея – послушность.

Без страха оставив его, я возвращаюсь к своему дьяволу – готовиться к тренировке. Вскоре я веду Рея за поводья к выходу и буквально чувствую исходящую от него силу. Дверь я выбиваю ногой. Не знаю, что на меня нашло, но нестерпимо захотелось так сделать. Отец меня убьет. Рей ржет и тянет поводья.

– Так, друг, давай полегче, до поля еще доехать нужно. – Я кладу руку ему на загривок и стараюсь хоть немного умерить пыл. Рей сейчас напоминает дикого мустанга, которого я каким-то чудом приручил. – Давай не будем пугать Алтея? – Я запрыгиваю в седло, покрепче сжимая поводья Алтея, и пришпориваю Рея.

Наш путь лежит через задний двор. Дед еще восемьдесят лет назад выбрал ровное место для тренировочного поля. Кони – все для нашей страны, они нужны и в мирное время в хозяйстве, и на фронтах. В Мексиканскую войну Коттон-Таун снабдил армию множеством лошадей, хотя для большинства это стало путешествием в один конец: часть погибла, часть украли. Но с давних времен мы выращиваем лошадей, тренируем, ухаживаем за ними. Наш регион славится жеребцами, по этой же причине тут устраивают скачки. Публика съезжается за несколько дней, чтобы посмотреть на яркое шоу. Вдобавок на скачках крутятся большие деньги. Немало народу убили, заподозрив в жульничестве, а уж сколько лошадей покалечились – не сосчитать.

Мы огибаем дом, и в окнах я вижу Джейдена, Патрицию и Хантера. «Житель бочки» наконец-то пришел в себя – одной проблемой меньше. Рей не дает мне времени подглядеть за братьями и сестрой, уводя по знакомой тропе дальше.

Мы минуем блеющих овец, ждущих выпаса. Осенью придет время стрижки и убоя. Сами мы довольно редко едим баранину, чаще птицу, и иногда, когда мне не лень раскинуть сеть, – рыбу. Пара овец подходят к загону: надеются, что я вот-вот выведу их на свободу. Увы и ах, красавицы, сегодня за вами следят два дуба.

Рей упорно тянет меня к тренировочной площадке, которая представляет из себя круг в три мили и две линии. На одной из них находятся барьеры. В восточной части есть пространство без препятствий – его мы используем при максимальных нагрузках. Один из важнейших моментов в скачках – старт. Именно он часто определяет победителя. Фальстарт – мой ночной кошмар. Проиграть в начале – хуже, чем прийти последним.

– Так, Алтей, будь хорошим мальчиком и иди попасись на лугу. – Я спрыгиваю с Рея и самым красноречивым взглядом советую ему ждать на месте.

Он ржет и отворачивается, пока я веду Алтея в сторонку от поля. Вот кто умница: не летит сломя голову куда глаза глядят, не упрямится, ну просто чудо, а не конь. Я чешу Алтея за ухом и оставляю на лугу, а он, безмерно довольный, сразу принимается за сочную траву. Ну вот, за него я спокоен. Позже надо будет еще отвести и его, и Рея к реке, напиться.

– Готов к тренировке?

Рей отвечает одобрительным ржанием. Я улыбаюсь и вновь взлетаю в седло.

Хочу повторить с ним старт и позаниматься на короткой дистанции, до первого поворота. В скачках важно, чтобы конь не уснул в начале и не улетел на крутых виражах. Сперва я решаю сделать несколько кругов. Ничего изматывающего для Рея, всего лишь рысь, чтобы размяться. Ему, конечно же, этого мало. Он чуть ли не дрожит от нетерпения – рвется в аллюр. Да и мне не помешает выбросить тяжелые мысли из головы.

Судьбу Хантера, сестры, нашего ранчо могут решить предстоящие скачки. Что, если я проиграю? Когда я тяну вожжи, чтобы пустить Рея еще на один круг, мной вдруг овладевает страх. Приходиться запустить Рею руки в гриву, и без слов прося дать еще пару минут. Мой дьявол безропотно продолжает бег рысью. Наконец я чуть успокаиваюсь. Пора в галоп, время настоящих тренировок!

Оба мы, я и Рей, непроизвольно задерживаем дыхание на несколько секунд, когда становимся на старт. Я пригибаюсь, одновременно давя тазом, чтобы Рей точно понял, как ему двигаться: рефлексы у него уже выработаны. Мир вокруг замирает, даже птицы не поют, пока я пристально всматриваюсь в тонкую полоску далекой дороги, по которой шел караван. Плевать. Если я еще раз мысленно вернусь к стычке в салуне, то сойду с ума. Поэтому я сжимаю поводья, глубоко вздыхаю и цокаю языком, прекрасно зная, что последует за этим. Мы срываемся с места. И сила, известная мне уже пять лет, со свистом ветра в ушах несет нас вперед.

Я стараюсь держать позу, имитируя старт на скачках. Рей идет галопом лишь несколько секунд, пока самовольно не переходит на карьер. У меня даже не успевает пронестись в голове пару ругательств на этот счет. Я понимаю, друг, правда понимаю. Я чувствую этот поток и, честно, вряд ли смогу прожить без этого дольше трех дней. Я хочу пить жизнь большими глотками, до росы лежать на траве, спорить с грозой, чувствовать пальцами ног песок и ледяную воду ручья, трепетать от легкого щекотания травы или, как сейчас, нестись навстречу неизвестности и сотням вопросов. Кто я и зачем появился? Смотреть или делать? Любить или ненавидеть? Меч или щит?

В голове начинается буря. В сердце разрывается гром, перед глазами словно вспыхивают молнии. Мы стараемся обскакать саму судьбу. В придорожной пыли остаются наши страхи и неудачи, рокот копыт наконец-то громче тревог о завтрашнем дне. И уже нет скачек, нет поиска денег для аренды земли, нет засухи или половодья, есть я и Рей. Этого достаточно. Этого всегда будет хватать с головой. Рей – вулкан, горная река, смерч, он – природа, которую не взять под контроль.

Но любая дорога заканчивается. Бесконечный круг жизни – лишь соприкосновение десятков сотен душ. Я тяну вожжи, заставляя или умоляя Рея остановиться. В эту мимолетную секунду резкий толчок выбивает из меня весь воздух. Я хватаю его ртом, но перед глазами пляшут блики. Рей громко дышит, уткнувшись мордой в землю.

– Невероятно, – срывается с губ, и это вмещает всю палитру моих чувств.

Я даю Рею отдышаться, тяну поводья снова – и вдруг замечаю движение на краю холма. Тонкая полоска пыли вздымается и движется в сторону нашего дома. Навряд ли Джейден и Хантер успели съездить в город и вернуться, да и пыли слишком много. Спустя полминуты я понимаю: к поместью движется не меньше десятка лошадей. Сердце замирает, и я решаю прервать тренировку, хоть и рискую быть выброшенным из седла. Я разворачиваю Рея и пришпориваю, попутно высматривая Алтея.

– Хей! – по тренировочному полю летит мой свист, заставляя птиц подняться с веток. – Алтей! Домой! – Я хлопаю в ладоши и нетерпеливо сжимаю челюсти, пока испуганный конь спешит к нам с Реем. – Так, дружок, давай за нами. Понял меня? – Я не ожидаю, что он ответит, но доля понимания в его взгляде присутствует.

Я цокаю языком, и мы срываемся на галоп.

Не просто так ночь я провел без сна, комкая простыни и потея от жары. Те люди искали мою семью, и зря я надеялся, что беда обойдет нас стороной. На границе Невады и Калифорнии наше ранчо одно из самых больших; Дюран – знаменитая фамилия, и даже при небольшом желании нетяжело отыскать наш дом. Я лишь надеюсь, что это не бандиты, хотя хлопок еще не готов, денег от его продажи мы не получили. Трясти с нас в августе можно пару кочанов капусты да ненавистные бобы.

Чем ближе я к пышным кленам, тем сильнее перехватывает дыхание. Кажется, даже за милю я вижу чужих лошадей. Хочется дать Рею шпору, ведь наша скорость детская, да вот Алтей не поспеет за нами. Не хватало потом еще искать его по всему ранчо или спасать от койотов. Я сжимаю поводья и заставляю себя расслабиться. Нельзя выдавать чужакам свою панику. Около овечьего загона я еще раз цокаю языком, заставляя Рея ускориться. Овцы уж точно не украдут Алтея.

– Дыбы, – ровным тоном говорю я, когда мы огибаем загон.

Резко тяну поводья, откидываюсь назад. Когда крепкий вороной конь встает перед тобой на дыбы, да еще и ржет, впору испугаться. Несколько лошадей чужаков пятятся. Вдобавок Рей поднял огромную завесу пыли, и теперь все эти мужчины уставились на меня, как на умалишенного. И правильно, пусть боятся.

Я кладу руку на загривок Рея, прося закончить представление. Еще раз, более внимательно пробегаюсь по толпе взглядом и нахожу бугая из салуна. Он смотрит на меня, как мясник на свинью. Ничего. Я отвечаю не менее кровожадным взглядом. Наша дуэль длится меньше минуты: меня отвлекает нагнавший нас Алтей. Он жмется к нам, подозрительно разглядывая чужих лошадей. Рей же копает землю ногой, словно обозначая территорию. Я выпрыгиваю из седла, но Рей с Алтеем не отступают от меня ни на шаг. Без страха иду гостям навстречу. Не знаю, чем бы все закончилось, если бы из дома не вышли моя сестра и отец.

– Кто вы такие?! – кричу я уже из-за спины отца.

Вот так он всегда загораживал меня, что сейчас, что в детстве – когда я вспыхивал как порох, терял хладнокровие и мои кулаки чесались.

– Франческо, бога ради, замолчи, – шипит отец и умоляюще смотрит на Патрицию.

Я не успеваю ничего понять: сестра хватает меня за руку и тащит в дом. Я оскорблен, но все же уступаю и почти безропотно ухожу.

– Братец, что за представление?! Ты толком и не знаешь, кто пожаловал к нам на порог! Зачем бросаешься с кулаками? – Сестра отводит меня подальше от окон.

Возразить бы ей насчет кулаков, да слишком хорошо она меня знает.

– Хочешь нажить неприятностей всей семье?

К нам побегает Джейден, но сестра, как плотина между рассудком и безумством, загораживает входную дверь и сухо велит:

– А ну все встали на месте! – Взгляд у нее грозный и тяжелый.

– Брат, что там произошло? Кто эти люди? – допытывается Джейден.

Я поворачиваюсь к нему и тут же вижу Хантера, быстро спускающегося со второго этажа. Он подбегает к нам с ружьем в руках. Я улыбаюсь, когда Патриция проклинает весь белый свет и отнимает у него оружие.

– Так! А ну застыли, уши как у зайцев, а звуки как у мертвых! – Она замахивается ружьем, призывая всех успокоиться. – Отец сказал, что ждал гостей еще вчера.

– А зачем они пожаловали? – опасливо спрашивает Хантер.

Я смотрю на него, как на умалишенного. Патриция с ружьем – это, конечно, нечастая картина в нашем доме, но стрелять на поражение она явно не будет.

– Если бы вы сначала думали, а потом делали! – Сестра кладет ружье на стол. – Пойдемте подслушаем разговор, пока мы все не пропустили. – Она хватает меня за ухо и тянет вниз. – Ты, великан, ползи до окна на карачках!

Невероятная несправедливость: сестре почему-то орать не запрещается.

У окна пригнуться приходится нам всем. Патриция решает, что только она имеет право иногда поднимать голову, но после града вопросов о том, что происходит на улице, позволяет и нам подсматривать одним глазком.

Отец держится намного спокойнее меня. Вероятно, гостям я вообще показался человеком слегка не в себе и они не удивились, что меня силком затащили в дом. Я рассматриваю мужчин, одного за другим. Замечаю кобуру с револьвером у одного, у другого – и понимаю тревогу сестры. С другой стороны, раз они не пристрелили меня сразу, значит, пришли поговорить. Пока что. Бугай, что прошил меня взглядом, такими же сумасшедшими глазами пялится на Рея. Но мой друг не робкого десятка. Я с гордостью замечаю, что даже Алтей не сбежал в стойло.

К отцу приближаются двое: коротко стриженный темно-рыжий мужчина в дорогом костюме и парень с волосами такого же оттенка, заправленными за ухо. Наверное, это отец и сын: одинаковый цвет волос, похожие подбородки. В отличие от остальных, они кажутся джентльменами, старший еще и опирается на изящную трость. И все же недоверие не отпускает мое сердце.

– Мистер Дюран, меня зовут Дэниал Рид.

Я прищуриваюсь на мужчину в возрасте и стараюсь запомнить его имя. Чувствую, у меня будет на одного неприятеля больше. Не доверяю я этим тонким усам и хитрым… лисьим глазам.

– Я и один из моих сыновей, Колтон, хотели бы переговорить с вами насчет некоторых рабочих моментов. Это касается ранчо и закупок по хлопку и овощам.

– Хорошо, простите моего сына, он недоверчив к чужакам, в принципе, как и все мужчины на Диком Западе. – Отец резко переводит взгляд на наши окна. Уверен, он догадывается о слежке.

Моя голова чуть не отлетает от шеи, так быстро мы пригибаемся. В любом случае мне оторвут нерадивую тыкву, если к нам приехали новые закупщики хлопка, а я чуть на них не кинулся. Подслушивать остается только Патриция.

– Если вы не против, то пройдемте к нашим полям, там и поговорим. Также, надеюсь, вы не откажетесь от приватного разговора? Не люблю, когда в дела вмешиваются те, у кого горячее молодое сердце.

Я рычу, как пес на цепи, прекрасно поняв намек отца.

– Конечно же, мистер Дюран. – Мистер Рид смотрит на своего сына, потом на сопровождающих. – Всем, кроме Колтона, выехать за пределы ранчо. – Он вновь обращает взгляд на сына. – Ты выведи лошадь к границе и жди меня.

– Хорошо, отец, – ровно отвечает Колтон. Я еще ни у кого не встречал такого низкого и мелодичного голоса, от которого что-то будто вибрирует в груди.

Патриция где-то рядом беспокойно переступает с ноги на ногу.

– Мистер Дюран, пройдемте. Солнце у вас печет знатно, не то что у нас на восточном побережье.

Отец кивает на дорогу, ведущую к полям. Я же, вынырнув из укрытия, слежу за Колтоном, уходящим прочь с лошадью его отца. В голову едва успевает закрасться сомнительная идея – и сестра тут же дает мне подзатыльник. От неожиданности я дергаюсь и ударяюсь об стену лбом. Из глаз сыплются искры, с языка – ругательства.

– Даже не вздумай увязываться за ними и уж тем более дерзить!

Я слышу ее, словно через толщу воды. Ну почему она знает меня настолько хорошо?

– А вот я пойду и принесу их лошадям попить.

Джейден и Хантер тут же делают к ней по шагу.

– Не вздумайте за мной ходить! Иначе я вас придушу! Грубияны, да и только!

Кто бы говорил, сестрица!

– Зачем же так лупить? – Я с помощью Джейдена встаю на ноги. – Я просто хочу быть настороже. Лучше показать им, кто мы есть, сразу, иначе они не дадут хороших денег за хлопок!

Ворча, я наблюдаю, как Патриция на глазах превращается в настоящую леди: оправляет волосы, подол платья, манжеты. Порой я забываю, насколько красива моя сестра, и благо матушка успела научить ее настоящим манерам. Решив, что она отвлеклась, я хватаюсь за ручку и открываю дверь.

– Пойду наружу.

– Франческо Дюран!

– Да я Рея и Алтея напою и в стойло отправлю! Черт возьми, Патриция, прекрати уже гоняться за мной! Это моя работа – защищать младшую сестру! Моя, – говорю это гордо, громко, смело и сбегаю на улицу, поджав хвост. Ну чего же ей так надо выслужиться перед сыном этого мистера Рида?

На улице, не сдвинувшись с места, стоит Рей. Он смотрит на меня так же возмущенно, как я на всю эту ситуацию. Я обязан научить его по команде кусать неприятелей и давать деру.

Я беру поводья Алтея – тот задумчиво смотрит в сторону, куда удалился Колтон. Если мне не изменяет память, все чужаки приехали на лошадях, неужели он кого-то заприметил? Лошадиная драма, вот чего мне не хватает в довесок к собственной. Я с силой тяну коней к колодцу. День и правда жаркий, а Рей успел потренироваться, холодная вода ему необходима. Еще раз взглянув на дорогу, уходящую к хлопковым полям, и, услышав скрип входной двери, я ускоряю шаг.

Колодец, к которому мы держим путь, копал еще отец, когда я толком ходить не мог. Иногда он пересыхает и начинается настоящий ад с поиском воды; чую, скоро нам с братьями предстоит рыть землю. Поглядывая по сторонам, я ставлю перед конями деревянные ведра.

– Так ребятки, давайте быстрее пейте, мне еще отца караулить! – Рей меня игнорирует и тоже продолжает пялиться на дорогу. Я понимаю, он ждет продолжение обещанного марафона, но пора смириться: день идет наперекосяк. Я хватаю его за загривок и сую носом в воду. – Так, не вредничай.

Затем я веду недовольного Рея и перевозбужденного новыми знакомствами Алтея в стойла. Уже не терпится сесть в кресло на крыльце и дождаться отца. Обычно переговоры по закупкам длятся пару часов. Краем глаза я замечаю, как сестра идет в сторону колодца с двумя ведрами. И хорошо, значит, никто не будет мешать мне наблюдать. Я пожимаю плечами на недовольное ржание Рея и покидаю стойла.

Успокоив совесть обещанием тренироваться раз в два дня, я занимаю наблюдательный пост. Под моим острым взглядом Патриция направляется к выходу с территории ранчо, даже не обернувшись. Легкий румянец, вероятно, от жары, играет на ее щеках.

Братья выходят из дома и присоединяются к моему дозору. Патриция возвращается через полчаса с легкой улыбкой на губах, но никто из нас не решается спросить, что подняло ей настроение. В ожидании я успеваю задремать, а проснувшись, с удивлением обнаруживаю, что накрыт пледом. Небо уже начало отливать розовым. Я подскакиваю, ошарашенный, что переговоры затянулись так надолго, и как раз вовремя: одинокая фигура отца появляется на дороге.

– Отец! – кричу, сам не понимая зачем.

Какое-то волнение закралось в сердце. Что-то… не как раньше. Я пока не понимаю, что конкретно изменилось, но в груди неспокойно. Отец останавливается, смотрит на меня долгим пронзительным взглядом, а потом продолжает путь.

– Ну что? Чего хотел этот мужчина? – Я сыплю вопросами, хотя вижу: отец подавлен. Он проходит мимо меня. Опустив плечи, я и братья идем за ним, чувствуя: нас ждет неприятный разговор. – Пап…

В гостиной сгущается тревога. Волнуемся мы все, даже Патриция хоть и сдерживается, но заламывает руки. Ее взгляд подозрительно возвращается к входной двери, когда мы идем в столовую. Сестра зажигает керосиновую лампу, и вокруг тусклого света сразу начинает виться облако мошек. Отец проходит к своему месту во главе стола, мы следуем его примеру. И вот мы сидим на привычном расстоянии друг от друга – но без еды, без напитков, и я даже не знаю, как себя вести. Вопросы рвутся с губ, но я не смею нарушить гнетущую тишину. Хватит ли керосиновых ламп всего Западного побережья, чтобы рассеять темноту моих дурных предчувствий?

– Итак, перед тем как я расскажу, о чем говорил с мистером Ридом, прошу всех, а конкретно тебя, Франческо взять себя в руки. – Отец смотрит на меня тяжелым взглядом в надежде потушить пожар внутри. Напрасно. Он и сам знает, ничего у него не выйдет. – Мистер Рид хочет выкупить у меня права на наше ранчо.

– Что! – Я подскакиваю с места.

Голова идет кругом. К отцу не раз наведывались люди с предложением выкупить землю, но он всех отправлял куда подальше. Что теперь? Я сжимаю кулаки. Гнев бурлит в груди. Черт, стоило сразу намять бока этим проходимцам! Ни один закупщик хлопка не являлся с таким отрядом головорезов! У паршивого мистера Рида, видимо, денег куры не клюют, раз у него такая свита. Его одежда и повадки так и кричат в лицо: «Я все куплю! И ранчо! И лошадей! И душу твою на монету разменяю!» Я оглядываю остальных: Джейден удивлен не меньше моего, Хантер потупил взгляд, а Патриция, кажется, вообще мыслями не с нами.

Губы отца сжимаются в тонкую полоску. Я знаю: в нем идет какая-то мучительная борьба. Но пусть хоть молния сейчас ударит мне в темя, не понимаю я, что и с чем в нем сражается! На любой вопрос о ранчо должен быть однозначный и простой ответ: Нет! Никогда! Наша земля… Моя земля не станет вашей! Мои кости заблестят в пустыне скорее, чем я допущу мысль продать ранчо, продать свой дом…

– Франческо! – Окрик возвращает меня в реальность. – Сколько можно! Тебе сколько лет? Пять? Устроил тут представление перед гостями, толком не узнав их намерений! Что скажут о нашей семье на всем Западе, если ты будешь вставать на дыбы, подобно Рею? – Отец стучит кулаком по столу. – Мистер Рид не вытрясет из меня договор о продаже так просто! Пока он лишь поинтересовался о наших делах, сколько хлопка и овечей шерсти мы производим в год, как идут поставки и какой процент от дохода составляет торговля овощами и фруктами. Сколько у нас рабов!

Я сажусь на место.

– Он очень богат, – продолжает отец ровнее. – Он предлагает за наше ранчо сумму, превышающую аренду за двадцать лет. Двадцать лет. Мы иногда с трудом набираем на обычную ренту… Откладывать на покупку земли и вовсе не получается.

– Сколько?.. – только и срывается с губ Хантера.

Много. Я даже не могу подумать, что у кого-то на свете есть столько денег разом. Земля – такое же море, непредсказуемое и загадочное. Никогда не знаешь, как поведет себя природа: будут ли регулярные дожди, хорошо ли взойдет хлопок, как много его получится, все ли кобылы обзаведутся потомством и много ли из этого самого потомства будет здоровым и сильным. Тысячи непредсказуемых «если». Случались года, когда мы питались одними бобами и денег не хватало на самый дешевый керосин, иногда от мяса ломился стол и пили мы лучший алкоголь. Владение землей – всегда риск, это парный танец бедности и богатства, разорения и зажиточности. Кому нужно покупать нашу долину, у которой средние показатели по урожаям, да еще и за такую цену? Я запускаю руки в волосы и нервно лохмачу их. Все смотрят на мои метания с пониманием, не упрекая.

– И что ты ответил ему? – шепчу я.

– Что должен обсудить все с семьей. – Он сцепляет руки и кладет на них голову. – Но, как я понимаю, ты против, Франческо.

Я ошарашенно смотрю на него. Шутит он или говорит всерьез? Как можно продать ранчо? Я теряю дар речи. На каком языке вообще мы ведем диалог?!

– А ты… Ты что, «за»?

– Я против. – Он медлит. Я выдыхаю, но тут он добавляет: – Но, Франческо, ты не один в семье Дюран. Нас пятеро. И каждый должен высказаться. Я люблю вас одинаково и – хочу признаться здесь и сейчас – вы мне намного дороже земли, скотины и полей. Вы все, что у меня есть, и решения мы примем вместе.

Мои плечи невольно опускаются. Я прибит к полу ответом отца и не нахожу в себе смелости посмотреть на братьев и сестру.

– Раньше я просто слал всех перекупщиков к черту. Они предлагали мне жалкие… Жалкие! Деньги! Но двадцать лет аренды…

– Франческо… – начинает Хантер.

Я не хочу сейчас ничего слышать – и просто вскакиваю, а вскоре уже вылетаю из дома. Не могу, не в силах находиться там! Мысль, что кто-то выскажется за продажу ранчо, разрывает мне сердце. Возможно, это один из моих самых взрослых поступков: вместо того чтобы ссориться с родными, я влетаю в стойло и вывожу Рея. Не отдавая себе отчет, запрягаю его и взбираюсь в седло. Ночь уже сожрала остатки дня, ровно так же, как и страх – мой последний рассудок.

Я еду по дороге к хлопковым полям.

Рей не упрямится, без слов понимает шторм, который бушует в моей груди. Мы все быстрее летим навстречу тьме, путь освещает лишь россыпь звезд. Чертов день отобрал у меня последнюю свободу, убил всю радость от теплого воздуха, запаха травы и переливов кленовой листвы под тусклым светом неба. Хочется зажмурится и открыть глаза уже в мире, где моей земле ничего не угрожает.

Я осознаю, что Рей начинает хрипеть, не сразу. Когда я успел загнать его?! Как долго мы скачем по этим бесконечным дорогам? Я прихожу в себя и тяну поводья, упрашивая его замедлиться, провожу рукой по шее.

– Прости, друг… Ты не виноват. Никто не виноват.

Глава 4

Может, ночь сегодня особенная, а может, помогла пара часов под прохладным ветром, но мне стало чуть легче. Я собрался и постарался отпустить гнев. Отец, конечно же, прав: мы семья и принимать решение о продаже земли обязаны вместе.

Под размеренный стук копыт я вспоминаю наше взросление с братьями и сестрой. Какие мы все же разные. Джейден живет сегодняшним днем, не то что я, который хорохорится на публике, а в душе переживает за каждый следующий год и урожай. Джейден не помнит ни вкус первого глотка бурбона, ни первый удачный флирт с девушкой, не трясется и над прахом воспоминаний об осенних пожарах в кроне кленов. Его простодушию можно позавидовать. Чего не скажешь про Хантера. Я уверен: теперь брат не будет спать всю ночь, считая деньги и мечтая, как покинет ранчо. С такой суммой каждый из нас мог бы обзавестись домом на побережье… Но что дальше? Чем заниматься? Мы – дети своей земли, куда заведет нас эта дорога? Меня пугает сама мысль сняться с родных мест и уйти в никуда. Да что мы вообще умеем, кроме как возделывать и убирать поля? Пить вино?

Патриция же в том возрасте, когда пора искать жениха, и отец, как и сама сестра, обеспокоен этим вопросом. В нашей округе не так много достойных джентльменов – зажиточных, подходящих по возрасту, да и просто хороших собой. Богачи, как правило, стары или жадны, а молодые красавцы – с дырявыми карманами. Не знаю, что творится в голове у сестры, но за первого попавшегося парня ее никто из нас не выдаст. А пару лет спустя ей будет уже негоже быть бездетной. У нас в доме даже есть комната, отведенная под детскую или гостевую. Специально оставили, если все же будет молодой, но бедный жених. А может, Патриция сама не против отправиться с Хантером на восточное побережье в поисках мужа? С таким приданым каждый второй будет рад взять ее в жены.

И вот, нас развеет по стране. А куда девать лошадей? Накопленное добро? Или это продадут вместе с землей? Монета за привычную жизнь и душу. Сердце вновь начинает ныть, по привычке хочется дать шпору Рею, вот только… Куда? Куда скакать?

То ли от усталости, то ли, почувствовав мое подавленное настроение, Рей останавливается, и я еще с полминуты смотрю на его переливающуюся в лунном свете гриву. Лишь его подрагивающие уши и дыхание напоминает, что мы с ним не статуя, а вполне живые. С моего лба катится капля пота, огибает переносицу и срывается прямо мне на большой палец. Я гипнотизирую ее мерцание и свои намозоленные вожжами руки. Где-то неподалеку копошится в поле мышь или роется енот.

В задумчивости я поднимаю налитую тяжестью голову к небу. Ничего не смыслю в звездах: наука чтения по ним прошла мима меня. А ведь раньше люди то и дело спрашивали у них совета, бороздили моря по их подсказкам и надеялись пересчитать. Одна за одной звезды проносятся в ночном небе. Я засматриваюсь на этот полет, голова полнится странными мыслями. Все на свете относительно. Я – бог муравью, и я же – муравей для вселенной? И все мои переживания – пустота?

Но я знаю: повернувшись, я увижу то, что может меня уничтожить.

Хлопок.

Белые коробочки напоминают снег. Желтые цветки с середины весны устилают несколько наших полей непроходным ковром из снега, который потом превратится в тысячи платьев, рубашек и штанов. Через немалую часть Америки вьется лента из чудесного хлопка, опоясывает и согревает всех на земле. Но знают ли напыщенные леди и толстосумы в огромных штанах, как на самом деле красив хлопок? Океан, снежный океан плещется посреди нашего ранчо. Ну кто в здравом уме способен продать эту землю?

От легкого ветерка коробочки покачиваются из стороны в сторону, невесомые и невероятные. Когда кладешь одну из них на руку, почти и не чувствуешь веса: того и гляди оторвутся от пересохших стеблей и улетят в небо. Еще одна причина, по которой отец ненавидит бури. Они губят хлопок. Снова я вспоминаю мать: как она любила бродить меж хлопковых волн на закате. Отец всегда запрягал ей повозку: вдруг решит провести вечер, созерцая наши долины? Видимо, от матери мне и досталась великая любовь к мелочам и поиску смысла в давно знакомых цветах.

Я опускаю голову и прикасаюсь лбом к гриве Рея, он задерживает дыхание. Мир замирает. И нет ничего, кроме этой секунды, ничего, кроме запаха хлопка, ночной свежести и чувства свободы… Ничего.

Наконец я поднимаю голову и вдыхаю полной грудью, слегка толкнув Рея вперед. Наш размеренный путь продолжился. Но не успевает Рей ступить и десяток шагов, как вновь останавливается. Я все еще любуюсь хлопковыми коробочками и потому не сразу понимаю, что привлекло его внимание. Как странно… Чуть впереди на дороге маячит большая куча вырванных погибших растений, а прямо на ней как ни в чем не бывало кто-то сидит.

Я в недоумении хмурюсь. Незнакомца почти не видно за кучей, поэтому я подталкиваю Рея приблизиться. Воров в округе предостаточно; расставлять охрану по периметру всех полей – не хватит рабов. Примерно десятую часть хлопка мы теряем от постоянных набегов мелких бездельников, которые «подъедают» его по краям. Но вот чтобы один из них так нагло сидел прямо на куче компоста, – такое впервые. Я еле успокоился после разговора с отцом, а теперь сердце снова гулко застучало в груди. Я еще раз толкаю Рея: не терпится выплеснуть раздражение, наводя порядок в своих владениях. А парню, кажется, наплевать. Стук копыт его не пугает, и, вот наглец, он даже не смотрит в нашу сторону. Приходится остановиться у самой кучи, но я не спешиваюсь: вдруг придется скакать за пройдохой.

– Милейший, а что это вы забыли среди моих полей? Так можно и хлыстом получить или солью из ружья! – Я специально говорю громко, низким голосом, пытаясь напугать незнакомца. – Эй. Ты меня слышишь?

Но он все так же безмятежен:

– Да чего ты жужжишь, как муха?

Рей, возмущенный таким приветствием, трясет головой. А вот я внезапно думаю о том, что погорячился: совсем забыл, что тут не только воры, но и головорезы гуляют. И мой статус сына одного из крупнейших ранчеро на границе Невады может сыграть отнюдь не в мою пользу. Я покрепче сжимаю вожжи и несильно тяну, в надежде заставить Рея попятиться, но упертый дьявол не вовремя решил проявить характер. Не хватало только быть застреленным или лежать с проломленной головой в этом самом хлопке!

Время будто спотыкается, замедляется, и я не знаю, как поступить. Парень все пялится куда-то вдаль, полностью меня игнорируя. Лишь очередная пролетевшая в небе звезда заставляет его пошевелиться, а уж потом вспомнить о моем существовании. Он медленно поворачивает голову, и наши взгляды встречаются.

Ох, какая у него занятная внешность.

Большие светлые глаза изучают меня и Рея – так внимательно, что становится слегка неуютно. Волосы странного темного оттенка волнистым прядями ниспадают из-под кепи и колышутся на ветру. Таким губам позавидует любая девушка, а острые скулы словно выточены из скульптурного камня. Брови густые, идеальной формы. Но больше всего меня поражают веснушки: они, словно те самые мириады звезд, рассыпаны на прямоугольном лице. Вероятно, сам Бог считал их, ища заветное число, которое превратит обычное лицо в произведение искусства. Матушке с ее любовью к живописи очень понравились бы такие черты.

– Ты хозяин этих земель? – Его голос ровный, в меру низкий. Тембр созвучен с шелестом листвы. От него веет силой и свободой – то же самое я почувствовал, впервые увидев Рея; никогда бы не подумал, что подобная харизма может достаться человеку. В первый миг я теряюсь под его испытующим взглядом. Лучше бы я шел куда шел, а он пусть забирает хоть весь хлопок.

– Да, – наконец отвечаю я. Надеюсь, он продолжает летать в облаках и не замечает, как я смутился. На сегодня с меня хватит впечатлений. Узнаю, какого черта он здесь забыл, и поеду домой. Я… я соскучился по семье. – Не знаю, кто ты и зачем пришел, но это земля семьи Дюран.

– Я потерялся. – Он пожимает широкими плечами и улыбается. – Прости. Я решил прогуляться по хлопковому полю и не заметил, когда оно превратилось в море. Я не очень хорошо вижу в сумерках, поэтому я пару раз кричал кленам и кучам, спрашивая дорогу. И ты первый, кто ответил. – Он поворачивается ко мне корпусом. – Я шел по этой дороге примерно вечность и так и не наткнулся ни на какой указатель. Потом в мою голову закралась мысль, а вдруг я иду куда-нибудь на край ранчо? – Он поднимает руку и смотрит на нее, будто она его собеседник. – Я решил дождаться утренних работ.

– То есть ты просто заблудился?

Он вывалил на меня слишком много подробностей. Ну зато я почти уверен: передо мной все же не головорез, а обычный добродушный парень. Который, правда, не счел нужным представиться. Без понятия, кто их всех воспитывает, но меня отец всегда учил начинать знакомство с имени.

– Как видишь, ты шел в нужную сторону, к нашему дому… – Я неловко запинаюсь. – Меня, кстати, зовут Франческо. А ты?

– Грегори. – Он одаривает меня еще одной улыбкой.

Ровные зубы. Настоящая редкость на Диком Западе, почти такая же, как и искренность. Нет, вряд ли он хочет пустить мне пулю в лоб. На его хлопковых штанах даже нет пояса и, как следствие, кобуры. И правда, страх видит опасность повсюду.

– Так что, поможешь мне… Франческо?

– С чем? – опять теряюсь я.

– Найти дорогу домой.

А ведь он, вероятно, мой ровесник. Просто не верится… неужели в двадцать лет можно выражаться так непосредственно, искренне, держаться так доверчиво? И это у нас, на Диком Западе, где каждый день драки и перестрелки, а люди хитрее койотов? Его слова отзываются во мне печалью. С виду Грегори не кажется запуганным или попавшим в беду, руки и ноги на месте, но то, с какой легкостью он улыбается мне и просит помощи, удивляет.

Он приподнимается и спрыгивает с кучи, ловко приземляясь в хлопковом поле. Грациозен, как дикий кот, черт возьми: ни одной коробочки не падает на землю. Наконец он выходит из тени, и я могу оценить его бежевые брюки на подтяжках и белую рубашку. Классический ранчеро, не хватает только колоса в зубах.

Грегори придерживает кепи и подходит ближе. Я с удивлением отмечаю, что мы одного роста. Почему-то Рей не пытается откусить чужаку руку, даже не фыркает в его сторону. Предатель!

– Ну так что, Франческо? – Видимо, я вновь задумался: Грегори улыбается и наклоняет голову вбок, его светлые глаза мерцают в ночи. – Поможешь?

– Да. – Я медленно киваю. – Где ты живешь? Где твой дом?

– А вот тут… тут небольшая проблема. – Он засовывает руки в карманы и отворачивается, словно высматривая что-то в хлопковом море. Наконец он вновь ловит мой взгляд и признается: – Дело в том, Франческо, что дома у меня нет. – Тон его все такой же безмятежный.

– Это как? Не шути так… Грегори. – Ощущение, будто я прорычал его имя, хотя и не планировал. – Как же я смогу вывести тебя с поля, раз тебе некуда идти? – Я неосознанно сжимаю поводья, хочется вцепиться в гриву Рея.

– А, ну переночевать у меня есть где! Я не бездомный! – Он снова пожимает плечами. – Не хочу, чтобы люди думали, будто я живу на улице. – Грегори запускает пальцы в волосы на затылке и смущенно улыбается. – Иногда так может показаться.

– Грегори…

Но слова, которые мне хочется сказать, так и не срываются с губ. Никогда не задумывался об этом прежде. Кто такой бездомный? Человек, который живет на улице, или тот, кто не может назвать ни одно место своим домом? Что вообще такое дом? Грегори, даже сидя на куче компоста, в потрепанной обуви и грязной рубашке, не выглядит нищим бродягой. Скорее… не от мира сего? И вдруг я осознаю: мне интересно с ним разговаривать, хочется узнать, кто он и откуда в его словах так много тоски. Я спешиваюсь с Рея. Он, наверное, устал катать меня туда-сюда.

Грегори заинтересованно наблюдает за тем, как я, не удержавшись, запускаю пятерню Рею в гриву. Во взгляде словно играют искорки. Он напоминает… Он напоминает мать: она так же смотрела на меня, когда я впервые подошел к лошади.

– Как его зовут? – Грегори кивает на моего друга.

– Рей, – шепчу я, искренне надеясь, что легкий ветер не унесет имя.

Грегори улыбается и делает еще один аккуратный шаг к нам. Забавно, многих Рей не подпускал и на такое расстояние. Откуда такое благодушие?

– Знаешь, этот конь с характером. Не стоит…

– Все хорошо, все будет хорошо.

И Грегори бесстрашно кладет руку на голову Рея. У меня от удивления открывается рот, а этот чудак уже достает из кармана небольшое яблоко. Мой продажный конь, конечно, тут же принимает лакомство и, вероятно, отныне будет считать ночного путника лучшим другом и братом на веки. Но дело не только в угощении. Чутье на людей у нас с Реем похожее, плохих не подпустим. Один раз Рей с ходу попытался лягнуть ненадежного перекупщика. Да… Грегори странный, но вряд ли хочет нам зла. К тому же, болтая с ним, я отвлекся от тревог из-за ранчо.

Грегори достает еще одно яблоко, и я уже готовлюсь к тому, что Рей с радостью прокатит его. Вот так многолетнюю дружбу меняют на пару угощений! Будто угадав мои мысли, Рей поворачивается ко мне и мотает головой, призывая не ревновать по пустякам. И, черт возьми, он прав. Но ему легко говорить, его-то кормят яблоками!

– Ну что? Пошли? – Грегори привлекает мое внимание. – Куда-нибудь?

– Давай сначала дойдем до моего дома? – предлагаю я, и он кивает. – Тут не очень далеко, тебе почти удалось добраться до нас. Как ты вообще попал сюда?

– Я шел от города по какой-то извилистой тропинке, пока не наткнулся на хлопковое поле. – Он поднимает руки и начинает трясти, словно индюк, который хочет взлететь. – Не сказать, что его тяжело заметить. Так моя вечерняя прогулка превратилась в ночную и я… Я решил пройтись вдоль поля, как-то сократить путь. В итоге я бродил, пока не вышел на эту дорогу.

Я боковым зрением поглядываю, как он жестикулирует, помогая себе удержать нить повествования. Его голос правда похож на шелест кленов и очень располагает: столько красок и переливов.

– Я побоялся, что уйду бог знает куда. А воды у меня нет, и потерять сознание от обезвоживания где-то в пустыне – такое себе приключение.

– Ты же понимаешь, что, будь я моим отцом, сначала на пробу пальнул бы солью, а уж потом выслушивал? – Это правда, мой добродушный отец на дух не переносит бездельников и воров. – Нельзя же просто так сидеть на куче с засохшим хлопком и разглядывать небо!

– А стоять можно?

– Я не…

Грегори светло улыбается и, черт возьми, мне тяжело не поддастся его искреннему веселью. Звучит и правда так, будто сидеть на чужом поле нельзя, а вот стоять можно.

– Не нужно цепляться к словам. Я имел в виду, что на Диком Западе пересекать границы чужой территории опасно.

– А, значит, президент Тейлор угостит меня чашечкой чая, когда я завалюсь к нему в Белый дом? Франческо, ты сам вынуждаешь меня придираться к словам! – Он улыбается еще шире. Я вздыхаю так возмущенно, что Рей дергает ушами. – Хорошо-хорошо! Я имел в виду, что прекрасно понимаю тебя. – Он перестает улыбаться. – Какой-то странный тип уселся на куче компоста и считает звезды. С таким лучше не разговаривать, а пройти мимо, а то и подстрелить на всякий случай. На твое несчастье, я очень хочу пить и готов убивать за глоток воды. – Он с надеждой смотрит на меня, но я качаю головой. – Эх, я обречен на гибель.

– Прости, я выбежал из дома и даже не подумал прихватить флягу с водой. – Настала очередь Рея фыркать и показывать характер. – Не надо тут выделываться, я тоже хочу пить, – обращаюсь я к коню и слегка тяну поводья, понимая, что, в отличие от меня, который просто печалился и ругал судьбу, Рей скакал на пределе сил. – Осталось немного. Потерпи, и первым делом мы пойдем поить тебя, Рей.

– А потом меня! – восклицает Грегори, и я невольно улыбаюсь. Он – стакан, в котором намешаны наивность и ум, мне хватило десять минут, чтобы понять это. – Чем вы вообще занимаетесь здесь? Не страшно ли жить на границе? Калифорния только-только стала нашим штатом…

– Нас коснулось не так много бед. – Я показываю Грегори большим пальцем на поле. – До тех пор, пока мы кормим и одеваем армию, многие вещи обходят нас стороной. Наши поставки заблокировали по южному и западному направлению, поэтому мы двигались по единственной дороге на северо-востоке. Ничего необычного с нашим ранчо в это время не произошло. – Грегори слушает эту ересь с таким животрепещущим вниманием, что мне кажется, он издевается. Кому вообще может быть интересно, что, как и кому мы продаем? – А ты откуда и чем занимаешься?

– О, ну я как раз с востока. – Мои брови удивленно приподнимаются. – А еще с севера, и юга. Мы с семьей побывали, наверное, во всех штатах. Так далеко на запад мы еще не заходили. – Грегори облизывает губы и продолжает: – Покупаем что-то за бесценок в одном месте, где этого пруд пруди, и продаем втридорога там, где этого отродясь не видели. – Он закусывает губу. – Продаем снег в Африке.

– Перекупщики – отвратительные люди, – морщусь я, украдкой наблюдая за ним.

– Ха, это точно, мы те еще ублюдки! – соглашается Грегори, но тут же заливается смехом. – На самом деле это очень утомительно и да, зачастую аморально. Конкуренция заставляет людей продавать, например, урожай за бесценок. – Грегори щурится. – Хотя, с другой стороны… Если кому-то проще вырастить кукурузу, чем отвезти ее на другой край страны, нашей вины в этом нет.

– Ты по этой причине не знаешь, где твой дом? – Ну никак я не могу уйти от этой темы. – Из-за постоянных путешествий?

– Вроде того. – Он медлит, будто задумавшись. – Я в телеге с четырех лет, поэтому моя задница квадратной формы. – Он опять смеется. – Я не знаю, что такое дом, но… тоскую по нему? – Он резко поворачивается ко мне и спрашивает шепотом: – Франческо… Ты же не считаешь меня дураком за такие рассуждения?

– Вовсе нет, – искренне говорю я.

– Хорошо… – отзывается он и отвечает на мой долгий вопросительный взгляд.

От слов Грегори сердце опять сжалось и заныло. Оно, словно стебель к солнцу, потянулось в сторону дома. Я щурюсь, стараясь разглядеть родные стены.

Как-то незаметно мы добрались до фамильного гнезда. Подул ветер, и Грегори вцепился в свое кепи, несколько засохших лепестков хлопка взлетели и закружились на фоне луны, коробочки наклонились, но не попадали. Я все смотрю на Грегори, думая о его признании, слишком личном для короткого знакомства. Как же так? Ни разу в жизни он не стремился вернуться под крышу какого-то особенного дома? И каково это – тосковать по месту, в котором никогда не был? Мне не понять… Я неразрывно связан с родной землей и небом, с самого рождения.

А Грегори? Он, похоже, повидал всю Америку, а может, и другие страны! Птица, вынужденная перелетать с места на место, свободнее ли той, что остается в обжитых краях круглый год? Ни у одной из них нет права выбора, так им диктует природа, они такими созданы, и что же? А наши с Грегори судьбы? Хотел бы я увидеть каньон или восточное побережье? А Грегори смог бы осесть на одном месте? Ответить в силах только он сам, потерявшийся путник.

1 Американо-мексиканская война – конфликт между США и Мексикой в 1846–1848 годах. Война явилась результатом территориальных споров после присоединения Техаса к Соединенным Штатам в 1845 году. На территории, присоединенной США, сейчас находятся американские штаты Калифорния, Нью-Мексико, Аризона, Невада, Юта, Колорадо и часть Вайоминга. – (Прим. ред.)

2 Франсиско Лопес – калифорнийский поденный рабочий, который первым обнаружил в штате золото, решив выкопать себе немного дикого лука близ ручья в каньоне Пласерита.

3 Хлопок в Калифорнии официально и массово начали выращивать только в 1860-е годы. Все предыдущие попытки ранчеро и фермеров выращивать его были локальными и чреватыми риском.

Продолжить чтение