Сказки про Ильмару и её семью

Девочка, скрывающая своё сияние

Ильмара проснулась от того, что у неё резко закололо в боку. Боль была настолько неожиданной и внезапной, что девочка с воплем подпрыгнула на кровати и уселась, оглядываясь по сторонам и пытаясь понять, что произошло.

Возможно, вам будет интересно, почему девочке дали такое странное имя – Ильмара. Ответ будет настолько же простой, насколько и сложный. Ильмара – это такое древнеславянское имя, означающее, что его обладательница скрывает своё сияние. Правда, ни в одной энциклопедии не сказано, какое это сияние, от кого и где его нужно скрывать. Мама сначала противилась, чтобы дочке давать такое имя, но в конце концов сдалась и стала называть её на скандинавский манер – Ильмой.

Папа, большой поклонник славянских мифов и сказок, напротив, был в восторге. Он гордился тем, что самолично дал имя своему ребёнку при рождении и называл её Марой, в честь славянской богини Зимы и Смерти. Но на самом деле папа это имя трактовал не иначе как «Мечта», тем более что он всегда мечтал о дочке.

Бабушки звали внучку Маша, Машенька, Маруся. Бабушек за это никто не ругал и не делал замечаний. Бабушек никто не пытался переубедить и поправить. Им так было привычней.

− Ильма, что у тебя случилось? – послышался мамин голос из кухни, − Ты хорошо себя чувствуешь?

− Всё в порядке, мам. Почти. Просто Фёдор опять ночью ко мне залез погреться.

Фёдором звали ежа. У него было мягкое тёплое пузо, вечно мокрый нос и длинные острые колючки на спине. Несмотря на то, что ежи ночные животные, Фёдор, вместо того чтобы бродить по ночам, предпочитал найти уютное тёплое место и глубокий сон. На самом деле у него было своё гнёздышко на полу, которое хозяйка соорудила из старого покрывала, но Фёдору этого всегда казалось мало. Он всякий раз дожидался, когда все уснут, и забирался к Ильмаре погреться, позабыв о своей колючей шубе.

Ёж Фёдор и девочка Ильмара были не единственными обитателями комнаты. С остальными мы познакомимся чуть позже. А сейчас девочка, потирая уколотый бок, отнесла недовольно фыркающего Фёдора в его гнездо и пулей помчалась во двор к колодцу, чтобы умыться и окончательно проснуться.

Солнце уже высоко поднялось над лесом. Длинные тени деревьев спрятались в густую чащу, уступая место ярким краскам дня. Мама вовсю накрывала огромный дубовый стол во дворе на троих, собирая семью то ли на поздний завтрак, то ли на ранний обед. Папа, постоянно поправляя на носу сползающие очки, крутил в сарае какой-то странный механизм.

Фёдор пробовал лежать на спине, на боку, на другом боку и даже стоять на голове. Не найдя удобной позы, он нехотя выполз из своей лежанки и засеменил на коротких лапках в сторону двери. Но тут из дальнего угла комнаты отделилась большая тень, похожая на кувшин с узким горлышком, и вразвалку направилась прямо к ёжику. Сделав несколько шагов, тень остановилась, потянулась, как это обычно делают спросонья, потрясла головой, прогоняя дремоту, и произнесла, кряхтя:

− Фёдор, ты опять за своё? – голос обретал угрожающие нотки, − Учти, что когда-нибудь моё терпение обязательно лопнет, если это раньше не произойдёт у моей хозяйки. И ты снова отправишься жить под крыльцо, где тебя и нашли.

Ёж от неожиданности свернулся в клубок и затрясся. Он жил в этом доме не больше недели и ещё не успел привыкнуть к здешним обитателям и их порядкам.

− Но мне было так холодно и страшно ночью – пытался оправдаться Фёдор, высунув свой мокрый нос, − что я сам не заметил, как оказался на кровати.

− В общем, я тебя предупредил – послышалось в ответ.

Большой кувшин, сладко зевнув, угрожающе раскрыл свои огромные крылья, снова их аккуратно сложил и, наконец, вышел на свет. Кувшином оказался гусь по имени Аркадий. Он считался старожилом, так как родился в этом доме почти в один день со своей хозяйкой и сам считался здесь полноценным хозяином. По гусиным меркам Аркадий был уже достаточно взрослым и опытным гусем. Во всём доме гладить Аркадия и брать его на руки разрешалось только Ильмаре. Все остальные рисковали быть ущипленными за мягкое место и обруганными громким гоготанием. Даже папа боялся лишний раз заглядывать к дочке в комнату. И лишь во дворе Аркадий ни для кого не представлял опасности. Он обычно ходил с деловитым видом, оглядывал окрестности и что-то по-гусиному ворчал.

Последнего обитателя комнаты звали Григорий или просто Гоша. Если Фёдор с Аркадием любили выходить на улицу, чтобы погулять, почистить пёрышки с иголками и понежиться на солнце, то Гоша старался из комнаты даже носу не высовывать. Гоше, конечно, было интересно, что там в мире происходит, но он любил узнавать об этом от гуся с ёжиком. Сам же предпочитал всегда оставаться в любимой комнате.

Однажды он забрался сюда через открытую форточку и, поняв, что никто его отсюда выгонять не собирается, решил остаться здесь насовсем, устроив своё жилище подальше от той самой форточки, чтобы сквозняком его опять не выдуло на улицу. Свой домик Гоша сплёл сам из тоненьких ниток под самым потолком. Домик этот больше напоминал обычную паутину, а Гоша был похож на маленького паучка, кем он и являлся. Любимым его занятием было плести из паутины различные узоры, вязать сверчкам кофточки, ругаться с мухами, которые иногда мешали ему работать, и слушать последние новости, которыми щедро делился гусь Аркадий, возвращаясь с прогулки.

Всё это время люди что-то бурно обсуждали за обеденным столом. Аркадий уже успел с Фёдором выйти во двор и в тени колодца давал последнему разные наставления. Ёж в ответ только фыркал и потирал свой вечно мокрый нос.

Начинался обычный летний день в самом обычном дворе ничем не примечательного домика на опушке самого волшебного леса, полного тайн и загадок!

Папин сарай или пять минут как вечность

Папа большую часть времени любил проводить в сарае, который он любовно называл мастерской. Хотя на самом деле мастерская больше всего напоминала склад всякой бесполезной рухляди непонятно какого назначения, ну или попросту – Музей. Чего здесь только не было! Помимо различных инструментов и приспособлений самой причудливой формы, происхождение которых уже успел позабыть и сам папа, здесь можно было найти непонятно откуда взявшуюся астролябию и даже ржавый ятаган из дамасской стали, а ещё связку старых маминых бигудей.

Бусы из бигудей висели на гвоздике, вбитом в одну из стропил сарая, как связка баранок или толстых макаронин, причем дырявых. На полочке в углу притулилась бабушкина керосиновая лампа с треснувшей колбой, бронзовый канделябр с львиными головами дополнял композицию осветительных приборов, а посреди всего этого хлама, напоминающего старинные экспонаты, стоял непонятного вида агрегат, внешне напоминающий газонокосилку и проигрыватель грампластинок одновременно.

Папа как-то по секрету обмолвился, что это якобы машина времени, и просил хранить это в строжайшей тайне. Правда ему никто не поверил. Но однажды он зашёл в сарай, простите, мастерскую с каким-то старичком забавного вида, а обратно вышел один. С тех пор больше никто и никогда этого старичка не видел.

Но бывало и такое, что папа проводил в сарае от силы несколько минут, а выходил оттуда с кучей новостей и каких-нибудь безумных идей. Может быть машина времени действительно работала, и папа мог пропадать где-то месяцами и даже годами, а для семьи его не было всего каких-то пять минут.

А ещё мастерская была обителью великого множества пауков совершенно разного вида и всех размеров. Они заселяли буквально каждый сантиметр пространства, умудряясь селиться в маслёнках, банках с краской, строить многоэтажные дома в обломках труб, и даже между зубьями пилы. Сарай напоминал этакое паучье государство. Папе такое соседство ничуть не мешало, даже наоборот, он чувствовал себя здесь царём среди жителей паутины. Правда, каждый раз, когда нужно было взять какую-нибудь очень нужную вещь, которая давно заросла паутиной, он встречал недовольный взгляд паучьего семейства.

И только домашний паучок Гоша чувствовал себя полноценным хозяином в комнате Ильмары, скромно занимая целый угол под потолком. Возможно, он знал, а скорее всего, гусь Аркадий ему рассказывал о том, что творится у хозяина в сарае, и поэтому боялся покидать комнату. Мало ли что может произойти, если отлучиться даже на секундочку. Непрошенных гостей в виде чужих пауков Гоша точно не ждал, да и вряд ли был бы рад такому соседству. Имея восемь глаз, он умудрялся одновременно контролировать всё пространство комнаты и при этом не отвлекаться от любимого занятия – плести сверчкам кофточки.

Живая библиотека

Домашняя библиотека производила иногда странное впечатление. Казалось, что она живёт какой-то своей жизнью. Книги самым загадочным образом постоянно то куда-то исчезали, то снова появлялись. А ещё они могли прыгать с полки на полку и меняться местами, отчего творилась полная неразбериха, и каталог с алфавитным указателем вообще терял всякий смысл.

К примеру, древнегреческий философ Платон часто любил спорить с Плутархом. То ли из-за того, что они стояли на одной полке и были на одну и ту же букву, то ли у философов в принципе в крови эти бесконечные споры. Порой их интеллектуальная борьба доходила до скандала, и тогда первый с досады прыгал на полку с книгами по астрономии, а второго мама как-то обнаружила среди книг с рецептами. Она, конечно же, верила в чудеса, но на всякий случай не без иронии поинтересовалась у домочадцев:

− Неужели у нас кто-то всерьёз заинтересовался трудами Платона и Плутарха?

На что Ильмара сразу нашла, что ответить:

− Ваш Платон сбежал на Плутон, а Плутарха спрятала кухарка!

Робинзон Крузо был, конечно, не прочь в компании Гулливера посетить страну лилипутов, но никак не ожидал сделать это при помощи атласа автомобильных дорог. А среди пылящихся книг с гаданиями и толкованиями снов мог уютно задремать странствующий рыцарь Дон Кихот.

Но самый большой кавардак творился на полке с иностранными словарями и всякими разговорниками. И дело было даже не в том, что все книги здесь на разных языках, хотя отчасти и из-за этого. Эта часть библиотеки целиком принадлежала маме, поскольку она занималась языками и знала без преувеличения все языки мира. Помимо книг тут хранились черновики, тетради и блокноты, в которых постоянно накапливались новые знания. Что такое выучить иностранный язык? Это каждый может. Мама, кроме прочего, понимала языки животных и птиц, даже молчаливых рыб и маленьких букашек. Трава с листвой деревьев тоже что-то нашёптывали на своём шелестящем языке, и мама аккуратно записывала каждый шум природы буквально в первый попавшийся клочок бумажки.

Так часто бывает у творческих людей, когда нужно что-то очень срочно записать, а под рукой не оказывается блокнотика, ты начинаешь судорожно искать, куда записать осенившую тебя мысль, которую боишься потерять в недрах своей памяти. Тогда на помощь приходят отрывки газет, обёртки от конфет, кусочек картона от упаковки и даже ладошка приятеля. И ты бережно хранишь эти драгоценные сокровища, аккуратно складывая их стопкой на полочке на самом видном месте. Кроме приятеля, конечно, ведь не каждый согласится лежать в стопке на полке среди книг. Потом благополучно забываешь, а вспоминая, долго не можешь найти этот трижды проклятый листок с заветной парой строчек.

Мама бережно хранила все свои записи на той самой полке среди книг по иностранным языкам, среди словарей и переводчиков. Конечно же, время от времени наступал такой момент, когда вся семья дружно собиралась в библиотеке и отнюдь не для того, чтобы заняться приятным чтением, а для того, чтобы не менее приятно навести порядок в книжном царстве.

Ильмара садилась в кресло с видом директора, раскрывала перед собой огромный каталог с алфавитным указателем и начинала руководить. Папа судорожно начинал бегать по полкам, не в буквальном, конечно, смысле, а глазами. Его очки часто от удивления подпрыгивали, когда он находил книгу, которую давно искал в самом неожиданном месте, не понимая, как она там вообще могла оказаться. Мама доставала полностью всё со своей полки и начинала заниматься сортировкой. Словари обычно не поддавались алфавитному порядку и ставились обратно по размеру, толщине и росту. Черновики же сваливались грудой на письменном столе, чтобы через какое-то время превратиться в такие же полновесные словари и занять своё место на книжной полке вместе с остальными.

Когда солнце давно уже спряталось за макушками деревьев, библиотека наконец приобретала свой привычный вид, а все книги были возвращены на свои законные места. Мама приносила большой самовар с чайником, накрывала старинный резной стол скатертью с кисточками и вышитыми посередине вишнями. Начиналось вечернее чаепитие с пряниками и вареньем. Папа брал в руки томик Шекспира, мама, как обычно, насвистывала песню какой-то болотной птички, а Ильмара в сотый раз перечитывала Джерома. И вот, когда семья, дружно зевая, разбредалась по своим комнатам, чтобы ложиться спать, библиотека снова оживала. Оставленный на столе Шекспир с грустью наблюдал, как трое в лодке галдели и спорили, пытаясь отгадать, что за птица так славно поёт в камышах.

Ночь в сказочном доме

Она приходит, словно королева, облачённая в чёрную мантию с серебристым подбоем. Её голова увенчана короной из молодого месяца. В руках она держит хрустальный посох, взмахом которого стирает остатки дня с его яркими красками, наполняя всё вокруг чёрной мглой с оттенками серого и тёмно-синего цвета.

Счастливым она приносит покой и глубокий безмятежный сон. Скорбящим же – ещё более тяжёлые испытания и гнетущую неизвестность. Она способна рождать в людях безумие и страх, а иной раз мы благодарны ей за сладостные минуты наслаждения.

Она вторгается в наши мысли, что не давали покоя в суете дня. Помогает разобраться в себе и найти ответы на вопросы, что будоражили воспалённое сознание до самого заката солнца, растворяя в себе тревоги и сомнения. Она всё вокруг превращает в тишину, которая в предутренние часы становится звенящей.

Но вот, вдруг прокричит громогласный петух, провозглашая новый день, и последние минуты Её правления растворяются в предрассветном тумане.

Она обязательно вернётся, чтобы снова взойти на свой сумрачный трон. Она – Царица Ночь!

Папа по привычке уснул в очках, отчего они посреди ночи с грохотом свалились на пол. Мама во сне что-то бормотала себе под нос, словно студент, готовящийся к экзамену. Ильмара обычно спала тихо, причём всегда на боку, подложив под щеку ладошку. На её лице царило полное умиротворение.

Гусь Аркадий всегда спал в одной и той же позе, сидя в дальнем углу комнаты, поджав под себя лапки и спрятав голову под крыло. Ёж Фёдор, которому строго-настрого запретили забираться ночью на диван к хозяйке, долго таскал свою подстилку по комнате в поисках тёплого укромного местечка. В конце концов он не нашёл ничего лучше, как забраться в тумбочку, где хранились наборы для шитья, клубки шерсти, утыканные спицами, и подушечки с иголками. Впрочем, тумбочке было всё равно: одним ежом больше, одним меньше.

И только паучок Гоша мог не спать всю ночь напролёт. Он по обыкновению звал к себе в гости знакомого светлячка, доставал новую пряжу, и они вдвоём до самого утра о чём-то мирно беседовали. Гоша при этом занимался вязанием салфеток для праздничного стола гусениц. Те вечно что-то праздновали и постоянно ели, поэтому салфеток нужно было много. Светлячок всю ночь работал фонариком и молча поддакивал паучку, который то и дело жаловался, то на прожорливых гусениц, то на сквозняки. К рассвету на паутине висела целая гирлянда из ажурных салфеток, свернувшийся в клубок паук Гоша и потухший светлячок.

Дом

Дом стоял на опушке леса и был самым обыкновенным домом, каких тысячи. В нём уютно жила небольшая семья. Внутри располагались гостиная с камином, библиотека, пара спален и кухонька. Он возвышался на двух сваях странного вида, покрытых не менее странной лепниной, похожей то ли на чешую, то ли на куриную кожу. А ещё он время от времени поворачивался вокруг своей оси, словно оглядывая, что творится вокруг, и иногда даже кому-то подмигивал глазами-окнами.

Дом достался семье по наследству от родной бабушки, которая, нет не умерла, а просто решила уехать жить в город. С тех пор, как неподалёку от опушки за речкой построили новую скоростную автомагистраль, всякие случайные путники перестали сюда заходить и спрашивать у бабушки дорогу, попить воды, чего-нибудь перекусить и ночлег. Некому стало рассказывать истории про леших и домовых, угощать отваром из трав и жаловаться на вопли болотной кикиморы, которые больше походили на крики выпи.

В городе же, в большом многоэтажном доме, у бабушки началась совсем другая жизнь. Её местные прозвали пенсионеркой, назначили управдомом и обязали собирать с жильцов деньги на ремонт подъезда. А кто не будет платить, того бабушка грозилась превратить в улиток и жаб.

Городская жизнь, конечно, сильно отличается от жизни деревенской. Но наш дом на опушке нельзя назвать даже деревней. Здесь не было ни улиц, ни прохожих с вёдрами. Не мычали коровы, никто не гонял гусей на пруд и не кричал соседу, что его коза ворует капусту с огорода. Дом стоял в гордом одиночестве, если не считать колодца во дворе и старого сарая, заросшего вьюном. Слышно было только жужжание пчёл да пение птиц. Неподалёку находился родник, от которого два ручейка лучами расходились в разные стороны.

Первый ручей был очень целеустремлённый. Он однажды пробил себе дорогу через чащу леса, прошёл оврагами и буреломами, обогнул высокий холм, просочился сквозь каменные глыбы и наконец попал в объятия великой реки за сотню вёрст от своего истока, сделав её ещё более полноводной.

Второй же никуда не стремился и ни с какими препятствиями не боролся. Он спустился в ближайшую низину и разлился, превратив её в болотистую местность. Вскоре это место стало обиталищем самых разнообразных редких болотных растений и всякой живности.

Когда папа впервые побывал в этих краях, познакомившись с мамой, он буквально влюбился в это место и мечтал, что когда-нибудь они семьёй обязательно приедут сюда, чтобы остаться насовсем. А мечтам, как говорится, положено сбываться, к тому же он уже сам не помнил, кого он полюбил раньше – дом или маму. Возможно, что сразу всех, но маме он об этом старается не говорить.

Для мамы же этот дом был родным, потому что она в нём родилась и провела всё своё детство. Здесь она начала делать свои первые шаги и держать в руках ложку. Здесь она научилась понимать язык природы – о чём поют птицы, шумят деревья и стрекочут кузнечики. Здесь она сварила своё первое волшебное зелье, которое в народе называют борщом, и которое она научилась готовить просто волшебно. Папа всегда нахваливает мамино блюдо, заправляя его сметаной, щедро посыпая сухариками и ласково называя маму «моя любимая ведьмочка».

В этом доме, примерно двенадцать лет назад, у пары появилась на свет маленькая девочка, которую они назвали Ильмарой. Дочка росла не по годам, не по часам, а как все нормальные дети – ставила чёрточки в дверном проёме. Родители очень редко ругали Ильмару и почти никогда не наказывали, даже за серьёзные провинности. Она была ужасно непоседлива и в поисках приключений могла оказаться где угодно в любое время. И только спокойное, мирно спящее болото, было строго-настрого под запретом для Ильмары, даже для самой небольшой прогулки. Мало кто знал, какие тайны и опасности оно может в себе хранить.

Болото

Родители не зря боялись отпускать Ильмару гулять на болото. Кто знает, какие опасности могут подстерегать девочку в такой местности. С виду спокойное, болото лежит себе дремлет, никого не трогает и вообще делает вид, что ему ни до кого нет дела, да только изредка булькает, пускает пузыри, а по ночам светится маленькими огоньками.

И вот, ради того, чтобы полюбоваться огоньками и послушать болотную арию в исполнении сборного лягушачьего хора под управлением заслуженного дирижёра и солиста Ля, Ильмара иногда тайком по ночам убегала на болото.

Гусь Аркадий ночью обычно крепко спал, спрятав голову под крыло. Ёж Фёдор при каждом шорохе просто переворачивался во сне на другой бок и погружался в ещё более глубокий сон. И только паук Гоша неодобрительно смотрел всеми восемью глазами на крадущуюся в темноте хозяйку, но делал вид, что ничего не замечает, и утром, конечно же, никому ничего не рассказывал.

Ильмара, довольная, что ей удалось незамеченной покинуть свою комнату, спешила знакомой тропинкой поскорее попасть на болото, где вот-вот начнётся ночное представление. Она занимала своё любимое место в зрительном зале, которое находилось под огромным старым дубом на бревне, и, затаив дыхание, вглядывалась в темноту.

Ночное светило по имени Луна всё выше поднималось над болотом, озаряя местность волшебным серебристым светом. Звёзды, словно любуясь своим отражением на воде, начинали гореть ярче и мерцать ещё сильнее. Болото начинало оживать. Листья лотосов, спокойно лежащие на водной глади, постепенно превращались в одну общую сцену. То тут, то там на них вырисовывались силуэты лягушек. Всё было готово для выступления.

Где-то на другом берегу послышался квакающий кашель. Это солист Ля поперхнулся комаром. Обычно на выступление он выходил изрядно подкрепившись, но огромный комар слишком назойливо пищал у него над головой, да и природный инстинкт никуда не денешь.

Забравшись на высокий рогоз, Ля затянул сольную партию, разрезав ночную тишину своим громогласным «Ква». Ему вторил остальной хор со всех уголков болота. Лягушки кряхтели и квакали на все голоса, словно пытаясь перекричать друг друга, чем разбудили всех уток в округе и большую белую цаплю. Утки начали крякать и бить крыльями по воде, словно желая перекричать лягушачий хор. Болотная сова качнула ветку у Ильмары над головой и, недовольно ухая, улетела в другую сторону подальше от болота.

Из ближайшего камыша послышался звук паровозной трубы. Это выпь своим ревущим сопрано пыталась подпевать, а, может, просто возмущаться тем, что тут происходит. Как-то слишком вопросительно куковала кукушка. Казалось, вместо обычного «ку-ку» она задавала вопрос: «Вы тут все ку-ку?»