Герцогиня-дуэлянтка

Размер шрифта: 13

Minerva Spencer

The Dueling Duchess

* * *

Пролог

Париж, 1794 год

– Манон Сесиль Трамбле Бланше! – прошипел Мишель Бланше.

Отец назвал ее полным именем, и это означало, что ею недовольны.

– Я тороплюсь, папа, – возразила девочка.

– Не очень-то похоже! – прошипел отец, больно схватив Сесиль за руку, и потащил за собой.

Но Сесиль не жаловалась и не возмущалась. Вот уже несколько месяцев ни она, ни ее отец не осмеливались появляться на улицах Парижа при свете дня, с тех самых пор, как покровитель отца герцог Ла Фонтен однажды ночью отправился на встречу с контрабандистом, который должен был вывезти их из Франции, но так и не вернулся.

О судьбе престарелого аристократа ничего не было известно до вчерашнего дня, когда отец Сесиль получил от него письмо. Судя по всему, герцог был арестован и брошен в печально известную тюрьму Ла Форс.

Сесиль очень любила герцога, ведь он был ей кем-то вроде дедушки, и все же ей хотелось, чтобы отец изыскал иной способ повидаться со стариком. А еще ей хотелось, чтобы этот способ не включал в себя необходимость следовать за ним.

– Он умирает, – ответил отец на вопрос Сесиль, почему им так необходимо ехать в эту ужасную тюрьму. – Он поддерживал нас все эти годы, поэтому мы просто обязаны откликнуться на его просьбу прийти. Это меньшее, что мы можем для него сделать. Нам ничто не угрожает. Охранникам щедро заплатили за то, чтобы они пропустили к герцогу нас и священника. Господь нас защитит.

Сесиль было всего четырнадцать лет, но даже она знала, что Бог отвернулся от церкви и священников, по крайней мере во Франции. Всего несколько недель назад она прочитала о массовом убийстве безоружных священников и монахов, санкционированном государством.

Но даже приспешники действующего правительства более не были во Франции в безопасности – зверь пожирал сам себя. Только в прошлом месяце ненавидимый всеми и внушающий страх Робеспьер оправился на свидание с мадам Гильотиной.

Сесиль не была уверена, что отец говорит правду, ибо ей казалось, что всю жизнь ее окружали лишь жестокость и смерть. Да и существовала ли такая страна, где по улицам можно было ходить, не опасаясь ареста?

– Смотри, куда идешь! – прервал размышления девочки сердитый голос отца.

Подняв глаза, она поняла, что, витая в облаках, едва не столкнулась с тремя жандармами.

– Прости, папа, – прошептала Сесиль, взглянув из-под ресниц на блюстителей порядка, чтобы понять, не привлекло ли ее поведение нежелательного внимания. Но трое мужчин продолжили свой путь, о чем-то весело переговариваясь и не обращая никакого внимания на шарахавшихся от них прохожих.

Впереди виднелись очертания тюрьмы Ла Форс, напоминавшей восставшее из земли чудовище. Если прогулка по улице при свете дня показалась Сесиль просто жуткой, то мысль о визите в эту самую печально известную тюрьму Франции – ведь Бастилия превратилась теперь в груду камней – и вовсе леденила кровь.

– Опусти глаза, дочка, – тихо произнес отец. – И помни, что ты не можешь говорить.

Сесиль коротко кивнула, придав своему лицу глуповатое выражение и ссутулившись под искусственным горбом, что приладил к ее плечу отец с помощью специальной липкой ленты. Это их соседка мадам Дюбуа научила отца пользоваться театральным гримом, и они вдвоем трудились над Сесиль до тех пор, пока та совершенно не узнала себя, взглянув в зеркало.

Они даже изменили ее волосы, втерев в них столько угольной пыли, что блестящие, почти черные локоны девочки превратились в тусклые грязновато-серые патлы.

Теперь она выглядела, точно сгорбленная старуха, а когда приоткрывала рот и виднелись нездоровые зубы – тоже результат мастерства ловкой мадам Дюбуа, – то и вовсе походила на умалишенную.

Шаркая ногами, Сесиль следовала за отцом, который время от времени останавливался, чтобы поговорить с кем-нибудь из тюремщиков, и каждый раз разговор заканчивался глухим звоном монет. Новая Франция, возможно, и избавила общество от эксплуататоров в лице представителей аристократии и церкви, только вот их место тотчас же заняли бюрократы, в ужасающем количестве возникавшие на благодатной почве подобно сорнякам.

Наконец отец и дочь добрались до самого здания тюрьмы, но когда Сесиль уже вознамерилась последовать за отцом и его провожатыми в один из мрачных узких коридоров, ведущих к камерам, охранник схватил ее за руку.

– Старуха останется здесь.

Сесиль вдруг почувствовала, как ее сердце словно подпрыгнуло и застряло в горле, перекрыв доступ кислорода.

– Я заплатил и за нее, – возразил отец.

– Мне вы ничего не платили.

Сесиль не поднимала глаз, а посему скорее услышала самодовольную ухмылку в голосе охранника.

Отец сунул трясущуюся руку в карман своего старого поношенного пальто, в котором он не сразу нащупал затерявшуюся монету, и сказал, передавая ее охраннику:

– Это все, что у меня осталось.

Тот недовольно заворчал, разочарованный жалкой подачкой:

– А как насчет нее?

– Она выжила из ума, поэтому я не даю ей денег.

Охранник с отвращением фыркнул:

– Ладно, ступайте. У вас всего четверть часа.

Отец схватил Сесиль за плечо, и она пошаркала следом за ним.

Они прошли мимо нескольких камер, заполненных дюжинами заключенных. Все они взывали к ним, перекрикивая друг друга, умоляли дать еды, просили что-то передать родным.

Мишель Бланше старался идти быстрее, тащил за собой и Сесиль, но сопровождавший их тюремщик, казалось, был совершенно глух к мольбам и двигался со скоростью улитки.

Сесиль даже заскрежетала зубами, пытаясь сдержать рвущийся из горла крик. Ведь к тому моменту, как этот олух доставит их к камере герцога, отведенное на посещение время истечет и им придется идти обратно!

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем сопровождающий остановился и сунул руку под полу тяжелого шерстяного пальто, какие носили все тюремщики. Промозглую тишину нарушил звон множества ключей. Охранник еще целую вечность возился с замком, а затем дверь открылась с таким громким лязгом металла, что Сесиль и Мишель Бланше подскочили от неожиданности.

– Десять минут! – прорычал тюремщик. – И скажите священнику, что ему придется уйти вместе с вами.

Отец и дочь погрузились в почти непроглядную темноту камеры, единственным источником света в которой служил лишь чадящий огарок свечи.

Когда за ними с грохотом захлопнулась решетчатая дверь, Сесиль почувствовала себя запертой в склепе.

– Мишель? – послышался слабый голос из угла, где стояла свеча.

Когда глаза Сесиль немного привыкли к темноте, она увидела священника: он стоял на коленях перед герцогом, и в полумраке их фигуры сливались в одну большую тень.

– Я здесь, э-э… гражданин.

Сесиль съежилась, когда отец едва не проговорился насчет титула узника. Казалось, что, кроме них, здесь никого нет, но они на собственном горьком опыте убедились, что зачастую даже у стен имелись уши.

– Ему осталось недолго, – произнес святой отец, поднимаясь на ноги и поворачиваясь к вошедшим.

Ему хватило ума не надевать воротничок священника, однако пальцы сжимали простые четки. Тусклое пламя свечи освещало его измученное лицо, и Сесиль заметила, как нахмурился священник, когда его взгляд скользнул по ее фигуре.

– Не знаю даже, что и думать. Девочка слишком юна, так что не может быть и речи о…

Отец откашлялся, перебив священника. С его стороны это выглядело довольно грубо и было совсем на него непохоже. Что собирался сказать святой отец? Что-то насчет нее? И почему?..

– Вы знаете причину, по которой мы на это пошли, – горячо зашептал отец. – И вы уже дали свое согласие. И теперь, когда я потратил все до последнего су, вы решили передумать? Вы хотя бы понимаете…

Священник примирительно поднял руки:

– Я не отступлюсь от своего слова. Просто хочу убедиться, что она осознает то, что здесь должно произойти.

Сесиль озадаченно переводила взгляд с отца на священника.

– Папа? Что?..

– Ш-ш-ш.

Отец потянул ее за собой к герцогу, лежавшему на покрытом грязным одеялом соломенном тюфяке. Старик был настолько изможден и бледен, что Сесиль с трудом его узнала.

Отец почтительно склонил голову и неуклюже опустился на колени перед своим бывшим господином, потянув Сесиль за собой.

– Ваша светлость, – прошептал он, наклонившись, чтобы поднести к губам слабую руку старика и запечатлеть поцелуй там, где на коже виднелась вмятина от фамильной печатки. – Для меня честь, что вы обратились в трудную минуту ко мне.

Но взгляд герцога из-под тяжелых полуопущенных век был устремлен на Сесиль, а не на ее отца.

– Ты сказал Манон правду, Мишель?

Сесиль хотелось напомнить всем троим, что она здесь, стоит перед ними, и что теперь у нее другое имя, а не то, ненавистное первое, но это обидело бы отца, поэтому она промолчала.

Мишель Трамбле в нерешительности открыл рот, а потом повернулся к дочери:

– Священник здесь для того, чтобы обвенчать тебя с его светлостью.

У Сесиль едва не отвалилась челюсть. Она хотела что-то сказать, но ничего не получалось.

В промозглой тишине тюремной камеры раздался тихий хриплый смешок.

– Я не могу осуждать тебя за такую реакцию, Манон.

Сесиль была ошеломлена, но ничего не могла с собой поделать. Да, ей было стыдно: она только что обидела умирающего. Этот человек несколько последних лет заботился о них с отцом как о членах своей семьи.

– Простите, ваша светлость. Я не хотела…

– Тише, дитя мое. Мне вряд ли стоило ожидать, что тебя обрадует брак с трупом. – Взгляд выцветших голубых глаз метнулся к священнику и вновь остановился на Сесиль. – Боюсь, у нас очень мало времени. Если не считать дальних, разбросанных по разным уголкам родственников, я последний представитель своего рода, Манон. Когда я умру, все, что у меня есть, перейдет к тем же шакалам, что разоряли меня на протяжении многих лет. Возможно, мое завещание может быть признано недействительным, но у супруги есть права, которых не сможет оспорить даже тот безбожный сброд, что схватил за горло нашу великую страну. Этот… этот кошмар не будет длиться вечно. И когда все закончится, ты, Манон, получишь все, что носит мое имя.

Отец сжал руку Сесиль, ошеломленно взиравшей на герцога. Она станет герцогиней?

Возможно, когда-то, когда она была совсем ребенком, подобная перспектива пробудила бы в ее душе несказанную радость, но теперь… теперь обладание этим титулом было сродни смертному приговору.

– Не молчи, Сесиль, – сердито прошептал отец.

– Конечно, я согласна. Почту за честь, – пробормотала девочка, когда отец сжал ее руку так сильно, что она поморщилась от боли.

Гордое лицо герцога осветилось такой благодарностью, что Сесиль устыдилась собственного поведения. В конце концов, его светлость пошел на это, чтобы оставить все ей.

Вся их жизнь была исполнена лжи, укрывательства и тайн, так что еще одна тайна ничего не изменит.

Две недели спустя

Ветер дул с такой силой, что флагшток возле ветхой лачуги с закрепленным на нем потрепанным триколором гнулся почти параллельно земле. Сесиль пришлось кричать что есть силы, чтобы отец ее услышал.

– Наверняка он не выйдет в море в такую погоду!

– Он непременно будет здесь, – прокричал в ответ отец, а потом согнулся от очередного приступа кашля, которые за последнюю неделю случались все чаще.

– Папа! Это очень опасно. Давай вернемся в деревню. У нас еще достаточно…

Но отец лишь привычным движением рубанул рукой воздух. Достаточно!

Вздохнув, Сесиль поплотнее закуталась в видавшую виды черную шаль. Отец пообещал, что ей придется надеть этот отвратительный наряд в последний раз. Как ей надоело изображать пятидесятилетнюю старуху, в то время как ей едва исполнилось четырнадцать, прятаться день и ночь…

– Вон там! – Отец указал рукой на утлое суденышко, сражавшееся с волнами в попытке приблизиться к берегу.

Сесиль проследила за его рукой. Лодка напоминала ей один из тех хлипких бумажных корабликов, что она мастерила в детстве.

– Mon dieu![1] Мы же не можем плыть на этом!

Но отец либо не услышал ее, либо попросту не захотел отвечать, и вместо этого решительно направился к лодке. Его напряженная спина свидетельствовала о том, что он боролся с очередным приступом кашля.

Сесиль поспешила следом и обняла его за плечи, ставшие совсем костлявыми. Отец вообще худел с ужасающей скоростью, а ведь всего месяц назад был еще крепким и свирепым. Мишеля Бланше нельзя было назвать крупным мужчиной, хотя силой он обладал недюжинной. И вот теперь от него осталась лишь оболочка, да и та с каждым днем становилась все тоньше, но упрямство его никуда не делось. Им следовало остаться на берегу. Ведь ему необходимо лечь в постель.

Сесиль стиснула зубы, когда отец вошел в воду, чтобы ухватиться за борт лодки, потом крикнула:

– Останься здесь! Я ему помогу.

Кивнув, отец тотчас же закашлялся.

Сесиль просунула подол платья между ног и заправила его за лиф, обнажив ноги до середины бедер. При иных обстоятельствах это выглядело бы неприлично, но сейчас никому не было до этого дела.

При ближайшем рассмотрении лодка оказалась еще меньше. Неужто отец лишился рассудка? Двое мужчин, что в ней сидели, были такими громилами, что занимали почти все пространство, но без них не обойтись. Им придется грести, ибо крошечный парус совершенно бессилен перед свирепыми порывами ветра.

Сесиль помогла отцу забраться в лодку, а потом залезла и сама, после того как оттолкнула ее от покрытого галькой берега. Несмотря на предусмотрительно задранный вверх подол, платье промокло насквозь.

Съежившись от холода, Сесиль с отцом устроились на носу лодки, в то время как два великана налегли на весла. Отец что-то вложил в руку девочки, и, опустив глаза, она увидела небольшой кожаный кошель, который он всегда носил с собой.

– Папа, почему…

Отец вложил в ее руку еще и сверток из непромокаемой ткани, который тоже всегда держал при себе. В нем хранились чертежи пистолетов, документы семьи, брачное свидетельство Сесиль, а так же копия завещания герцога.

Вместо того чтобы спорить с отцом – ибо в такую погоду это было попросту невозможно, – Сесиль убрала кошель в карман, пришитый к нижний юбке и застегивавшийся на три пуговицы. Сверток с документами оказался слишком большим, поэтому она сунула его в потрепанную кожаную сумку, в которой хранилась смена одежды и миниатюрный портрет матери.

У отца имелась точно такая же сумка. Только в нее он сложил все свои сохранившиеся инструменты. Ведь когда-то Мишель Шарль Трамбле служил личным оружейником последнего короля Франции Людовика XVI. Сесиль забрала и ее, перекинула через другое плечо. В ответ отец слабо сжал ее руку. Они прильнули друг к другу, и теперь Сесиль ощущала, что с наступлением темной, совершенно беззвездной ночи тело отца все сильнее дрожит. А шторм все усиливался. Волны бились о борта лодки с такой силой, словно они находились не в проливе, а посреди океана.

Сесиль знала, что взявшиеся вывезти их из Франции мужчины вовсе не рассчитывали грести на протяжении двадцати одной мили, надеясь поднять парус, едва только позволит погода, поэтому вскоре они выбились из сил и были вынуждены грести по очереди.

Один гнетущий час сменялся другим, и Сесиль уже не чувствовала ничего, кроме своих собственных страданий. Ее руки заледенели, одежда промокла насквозь, а нескончаемые завывания ветра заглушали все остальные звуки.

– Мы возвращаемся! – словно вырвал Сесиль из ада громкий возглас, и она взглянула на гребцов. Она не знала, кто из них выкрикнул эти слова, но оба выглядели полумертвыми от усталости. Один из гребцов указывал на молнию, осветившую небо слева от них. Один за другим огненные зигзаги прорезали темноту ночи и как будто двигались в их сторону.

Мужчины отчаянно взмахивали веслами, словно вознамерились потягаться с самой матерью-природой.

Сесиль повернулась к отцу и прокричала над его склоненной головой:

– Папа! Мы возвращаемся!

Но отец не шевелился. Его голова запрокинулась, тяжесть тела потянула назад, и он свалился со скамьи на спину, устремив на Сесиль невидящий взгляд широко раскрытых глаз.

– Папа!

Ослепляющая вспышка разлилась по небу, и волосы на затылке Сесиль встали дыбом. Один из гребцов закричал и вскочил на ноги, выронив из рук весло, в то время как его товарищ рухнул лицом вниз, охваченный пламенем.

Лодка угрожающе накренилась, когда уцелевший мужчина споткнулся, а потом и вовсе перевернулась под тяжестью перевесившего ее тела.

Сесиль вцепилась в планширь, когда мир перевернулся с ног на голову, увлекая ее за собой. Вода заглушила ее крик, а одна рука застряла в лямках сумок, крест-накрест перекинутых через плечи, которые теперь удерживали ее под перевернутой лодкой.

Набрав полный рот воды и едва не захлебнувшись, Сесиль попыталась высвободить руку, которую лямки одной сумки каким-то образом привязали к уключине. Сесиль потянула что есть силы и тут же закричала от боли, когда ее рука вывернулась и хрустнула.

Прижав руку к груди, девочка принялась дрыгать ногами в попытке вынырнуть на поверхность, но когда ее голова ударилась о дерево, поняла, что оказалась в ловушке под лодкой, где осталась небольшая прослойка воздуха.

Пошарив здоровой рукой у себя над головой, Сесиль нащупала прикрепленную к лодке веревку и крепко за нее ухватилась, чтобы не уйти под воду. Вокруг царила зловещая тишина, нарушал которую лишь плеск воды о деревянные борта и ее собственное прерывистое дыхание.

Отец мертв.

Эта внезапная мысль оказалась сродни удару ножа в грудь. Сесиль не плакала много лет – с тех самых пор, как санкюлоты[2] сожгли дотла замок герцога. Отсутствие герцога, находившегося в то время в Париже, не помешало разъяренной толпе перебить слуг – людей, которых Сесиль считала своими друзьями и семьей.

А теперь она лишилась и отца.

Даже если ей удастся выжить, она останется совсем одна.

«В Англии у нас есть кузен, – не раз говорил ей отец. – И если тебе вдруг понадобится помощь, ты всегда можешь обратиться к нему». Про этого кузена, кроме имени – Кертис – она ничего не знала и ни разу в жизни его не видела, а других родственников у нее не было.

Маячившее впереди мрачное будущее оказалось даже более тяжелой ношей, нежели промокшая одежда, тянувшая Сесиль ко дну. Было бы так просто разжать пальцы и, погрузившись в забвение, присоединиться к отцу.

Однако рука отказывалась отпустить веревку. И когда воздух под лодкой стал настолько спертым, что заболели легкие, Сесиль с силой заработала ногами и, выбравшись из-под лодки, прильнула к ее корпусу, пока вокруг неистовствовал шторм.

Спустя несколько часов, когда ливень превратился в легкую изморось, а порывы ветра – в безобидный бриз, Сесиль все еще держалась за лодку, наблюдая за тем, как первые лучи рассвета окрасили горизонт и расстилавшийся впереди берег Англии.

Часть I. Настоящее время

Глава 1

Уайтчепел, Лондон

Февраль 1816 года

Сесиль выстрелом выбила игральную карту из руки красивого молодого человека, и тот, вскрикнув, подскочил на месте. Она же разразилась потоком ругательств на английском и французском языках.

– Простите! Простите! – залепетал Джерри Уиллер, съежившись под гневным взглядом Сесиль.

Ему было двадцать три года. Сесиль считала его самым привлекательным мужчиной из тех, что когда-либо встречались ей на пути, и в то же время самым трусливым.

Убрав пистолет в изготовленную на заказ кобуру, Сесиль глубоко вздохнула и заставила себя говорить медленно и спокойно, что никогда не было ее сильной стороной.

– Джерри, я думаю, нам пора расстаться.

– О, прошу вас, прошу вас, прошу вас, мисс Трамбле! Я постараюсь исправиться. Клянусь!

– Прошло уже два месяца, Джерри, а ты кричишь громче, чем в первый день.

Парень закусил пухлую нижнюю губу идеально ровными белоснежными зубами.

– Я этого не хотел… Не знаю, что со мной такое.

Не выдержав, Сесиль рассмеялась:

– С тобой все в порядке! Как и большинству нормальных людей, тебе не по себе, когда в тебя стреляют.

– Но мне нравится работать в цирке, мисс Трамбле. Он стал для меня настоящим домом.

И Джерри был в этом не одинок. Сесиль тоже считала Фантастический женский цирк Фарнема своим домом.

Вздохнув, она привстала на цыпочки и похлопала парня по мускулистому плечу.

– Уверена, для тебя здесь обязательно найдется какая-нибудь работа. Завтра я поговорю с Берил и Уилфредом. Посмотрим, что они смогут для тебя подыскать.

Берил и Уилфред, импресарио Сесиль, довольно успешно управляли цирком со всеми его театральными постановками и представлениями.

– О, спасибо, мисс Трамбле. Вы не пожалеете, обещаю.

Сесиль в этом сомневалась, но с проблемами она разберется, когда таковые возникнут.

Воскресенье – единственный день недели, когда в цирке не было представлений, а посему за кулисами царила непривычная тишина, но Сесиль любила репетировать и заполнять бухгалтерские книги как раз по воскресеньям, поскольку ей нравилось ощущение, что все здание в ее полном распоряжении, что все принадлежат ей.

Хотя на самом деле это было не совсем так.

Несмотря на то что она руководила Фантастическим женским цирком Фарнема – единственным женским цирком Англии, хотя в последнее время у него появились подражатели, – он не принадлежал ей полностью. Сесиль являлась частью своеобразного синдиката из четырех человек, включавшего в себя, помимо нее, трех богатых инвесторов, которых она уговорила выкупить цирк у Марианны Симпсон.

Марианна – ближайшая подруга Сесиль – унаследовала цирк от своего дяди Барнабаса, отошедшего в мир иной в прошлом году, и сначала хотела просто отдать его бизнес подруге. А все потому, что вышла замуж за чрезвычайно богатого герцога Стонтона.

Сесиль, несмотря на то что оценила столь щедрый жест подруги, не считала себя вправе принять от нее такой дорогой подарок: ведь здание на Ньюкасл-стрит и прилегавший к нему огромный особняк стоили баснословных денег.

В сложившихся обстоятельствах ей пришлось бы выплачивать деньги своим трем партнерам до тех пор, пока не состарится. А впрочем, что еще ей оставалось в жизни?

Сесиль шла по безлюдному тихому цирку к крошечной комнатке, которую оборудовала под кабинет и где поставила туалетный столик и ширму, чтобы не делить и без того тесную раздевалку с остальными артистками.

Поскольку сегодня была только репетиция, Сесиль оставалось лишь снять с талии кобуру с двумя пистолетами. Но принимай она участие в представлении, на ней был бы яркий макияж и провокационный наряд – платье, сшитое по эскизу самого Барнабаса Фарнема.

Когда Сесиль только начала работать на него четыре года назад, это вызывающе открытое платье казалось ей ужасным, но теперь, при самостоятельном руководстве цирком, она не могла отрицать, что ее внешность и сценический костюм – экзотические, чувственные и опасные – имели огромное значение для привлечения богатых влиятельных мужчин, с готовностью покупавших дорогие билеты на ее шоу.

Первым делом Сесиль почистила пистолеты – этот урок она усвоила от отца.

Орудуя мягкой промасленной тряпицей, Сесиль размышляла о том, что в последнее время занимало все ее мысли: насколько сильно влияет на ее доходы собственная внешность.

Несмотря на то что в свои тридцать шесть лет она по-прежнему считалась красавицей – к чему отрицать очевидное? – расцвет ее молодости был уже позади. Кто знает, как долго она еще сможет привлекать к себе внимание мужчин?

Ей необходимо подыскать себе преемницу – привлекательную особу, которая сможет занять ее место, когда сама Сесиль выйдет в тираж. Найти женщину или девушку, умеющую стрелять, не так уж трудно, да и научить можно любую. Гораздо важнее, чтобы она обладала яркой манящей внешностью и в ней была некая загадка.

Сесиль выросла среди оружия. Сначала ее окружало то, что изготавливал отец, а впоследствии то, которое делала она сама. Однако у нее и в мыслях не было зарабатывать себе на жизнь меткой стрельбой в цирке.

К сожалению, кузен, поклявшийся помочь Сесиль стать оружейником, выкрал чертежи ее отца, которые она кропотливо восстанавливала по памяти после того, как потеряла драгоценный сверток с документами во время злополучного шторма, а потом и вовсе вышвырнул ее из дома.

Пистолеты, производимые ее кузеном Кертисом Бланшаром – изменившим фамилию, чтобы она звучала на английский манер, – были далеки от совершенства, и Сесиль бесило то обстоятельство, что они носили имя Бланшар. Правда, мало кто связывал его с более известной французской фамилией Бланше, но она никак не могла помешать вероломному кузену, хотя и находила некоторое удовлетворение в том, что его компания разорилась пять лет назад.

Сесиль нахмурилась, недовольная собственными бессмысленными размышлениями, и, закончив смазывать второй пистолет, убрала его в покрытую лаком деревянную шкатулку. Мысли о Кертисе всегда пробуждали в ее душе гнев и досаду. Теперь у нее была другая жизнь. И хотя Сесиль представляла ее совсем не такой, все сложилось гораздо лучше, чем она рассчитывала.

У нее был процветающий бизнес и работа, которую она прекрасно выполняла, хотя и не слишком любила. Сесиль даже обзавелась близкой подругой, о чем даже и не мечтала до тех пор, пока не устроилась на работу в цирк. И, несмотря на то что Марианна больше не выступала и не делила с ней крышу над головой, они по-прежнему были близки, точно родные сестры.

После ухода Марианны Сесиль не покидала надежда, что Джозефина Браун – загадочная и замкнутая метательница клинков, которую все звали Блейд – рано или поздно станет ее доброй подругой. Но даже после нескольких исполненных опасностей месяцев, проведенных в путешествии по Франции и совпавших по времени с бегством Наполеона с острова Эльба, Блейд закрывалась, точно устрица в своей раковине, когда речь заходила о том, кто она такая и откуда родом.

Еще никогда Сесиль не встречала более независимой и неунывающей девушки, хотя и знала о Блейд лишь то, что она работала своего рода наемницей, а ее мастерство оказалось настолько впечатляющим, что один европейский монарх счел необходимым нанять ее к себе на службу.

Как ни неприятно Сесиль было это признавать, но, скорее всего, она так никогда и не узнает Блейд до конца, ибо вовлечь ее даже в простой разговор не представлялось возможным. Господь свидетель, прошлое самой Сесиль тоже хранило немало тайно, но она никогда не встречала никого столь же загадочного, замкнутого и сдержанного, как Джозефина Браун.

«Пора бы заняться работой», – укорила Сесиль совесть, поскольку продолжала сидеть, бесцельно уставившись в поверхность стола. С глубоким вздохом она переключила внимание на никогда не уменьшавшуюся стопку корреспонденции, что было неотъемлемой частью любого бизнеса, и принялась просматривать многочисленные счета и письма от предполагаемых театральных инвесторов.

Лишь добравшись до самого низа стопки, Сесиль обнаружила экземпляр вчерашнего номера газеты «Лондон икзэминер», выходившей три раза в неделю, что ее удивило. Она отменила подписку на эту газету несколько месяцев назад, да и вовсе перестала читать газеты в начале нового года. Должно быть, этот экземпляр оставил кто-то из сотрудников, полагая, что оказывает ей услугу.

Сесиль смотрела на газету, чувствуя, как в животе шевельнулось знакомое ощущение предвкушения. Когда-то «Лондон икзэминер» была ее любимой газетой по довольно постыдной причине: из-за самого информативного раздела светской хроники.

На протяжении многих лет – особенно когда она фактически жила в изгнании в далеком Массачусетсе – чтение колонки светских сплетен оставалось тайной страстью Сесиль и доставляло ей огромное удовольствие. Изучение историй о жизни красивых, богатых, влиятельных представителей и представительниц высшего света стало для нее своеобразным способом отвлечься от монотонных будней. Однако удовольствие от чтения померкло, когда она лично познакомилась с некоторыми представителями высшего света во время своего путешествия по Франции.

Даже теперь, когда почти через год после тех событий Марианна вышла замуж за одного из аристократов, сопровождавших их в путешествии, Сесиль с трудом верилось, что все пережитое ими – бегство от армии и оборванных ополченцев и поимка предприимчивых преступников, процветавших и обогащавшихся за счет войны, – случилось на самом деле. Но труднее всего верилось в то, что она стала любовницей Гая Дарлингтона, которого скандальные бульварные газеты именовали не иначе как любимчиком представительниц высшего света, того самого мужчины, о котором Сесиль так много читала и грезила на протяжении нескольких лет, как, впрочем, и добрая половина женского населения Англии.

Их роман начинался весьма оригинально: они договорились воспринимать друг друга лишь как источник плотских удовольствий, в их отношениях не будет места откровениям, ожиданиям и привязанностям, но что еще важнее – они договорились, что роман закончится, как только они вернутся в Англию.

Согласиться с подобными условиями было легко, хотя и не совсем безболезненно.

В конце концов, Сесиль смотрела на вещи реально. А реальность состояла в том, что она, артистка цирка, не могла рассчитывать на брак с пэром, который имел обязательства перед семьей и титулом и попросту был не волен жениться на ней.

И это ее тоже вполне устраивало, поскольку менее всего она хотела, чтобы кто-то управлял ее жизнью и диктовал, что и как делать, обращался с ней как с собственностью. Ведь кузен Кертис уже показал ей, чем заканчиваются для женщины отношения подобного рода.

Вплоть до посадки на пакетбот, на котором они должны были вернуться в Дувр, Гай соблюдал условия соглашения, а потом, в последнюю минуту, показал свое истинное лицо.

Сесиль вдруг осознала, что стиснула зубы, и заставила себя расслабиться.

И все же, даже через год после тех событий, при воспоминании об их последнем совместном утре в ее жилах закипала кровь. Как и большинство влиятельных джентльменов, Гай вдруг решил заполучить не только свой кусок пирога, но и все остальное. Он предоставил Сесиль карт-бланш, предложив поселить ее в одном из своих домов, чтобы она была к его услугам в любое время дня и ночи. Иными словами, решил сделать из нее свою личную шлюху, в то время как сам намеревался жениться на молодой привлекательной – в самом соку – наследнице из уважаемого семейства, чье приданое должно было спасти его семью от разорения.

Сесиль же не могла похвастаться ни молодостью, ни происхождением. Она всего лишь артистка цирка, которая зарабатывает на жизнь меткой стрельбой и стремительно приближается к сорокалетнему рубежу.

Что же касается выражения «в самом соку», Сесиль не очень понимала, что оно означало, – очевидно, это как-то связано с плотскими удовольствиями. Несмотря на то что с четырнадцати лет она говорила исключительно на английском языке, Сесиль по-прежнему думала по-французски, когда чужой для нее язык или сами англичане начинали ее раздражать.

«Кстати о раздражении… Почему ты снова о нем думаешь? Немедленно выброси эту газету и возвращайся к работе!» – приказал строгий внутренний голос.

Недовольно заворчав, Сесиль уже намеревалась подчиниться, но опять остановилась.

Она уже давно перестала читать газеты, чтобы не узнать о Гае то, что непременно причинит ей боль. Хватит с нее и того, что светское общество несказанно взволновало известие о его решении наконец-то остепениться и заняться поисками жены.

Внезапно Сесиль разозлилась на себя: какого черта! Почему она должна отказывать себе в удовольствии?

– А потому что ты трусиха: позволила ему тобой руководить!

Она и не заметила, что произнесла эти слова вслух, но они придали ей смелости.

Не закрыв гроссбуха и не выпустив из рук пера, она быстро развернула газету и начала перелистывать страницы в поисках нужного раздела, но уже через десять секунд Сесиль стало трудно дышать. Слова словно плясали и подпрыгивали у нее перед глазами, насмехаясь над ней.

Наконец случилось то, чего она так страшилась, из-за чего перестала читать проклятые газеты: любимец высшего света объявил о своей помолвке.

Сесиль услышала щелчок, поняла, что сломала свое любимое перо, и выругалась:

– Merde![3]

Вот что бывает, когда слишком много думаешь о Гае Дарлингтоне: драгоценные вещи ломаются.

«А что тебя так удивляет? Ты знала, что рано или поздно это случится. Так почему ты ведешь себя, как влюбленная школьница?»

Сесиль все прекрасно понимала, пыталась выбросить из головы мысли о Гае и унять разрывавшую сердце боль, но все же не могла перестать думать о нем или пытаться его увидеть.

Странно, но возникший у нее перед глазами образ вовсе не напоминал того Гая, что стоял на палубе пакетбота, отправлявшегося из Франции в Англию: отчаявшегося, обиженного и злого, словно это она его предала.

Нет, сознание Сесиль до сих пор рисовало яркий и живой портрет того Гая Дарлингтона, каким он был год назад, в тот день, когда она впервые его встретила…

Часть II. Прошлое

Глава 2

Лондон

Конец января 1815 года

Было воскресенье – любимый день недели Сесиль. Она не только могла в одиночестве расположиться в гримерной, чтобы отрепетировать свой номер в тишине и спокойствии – если, конечно, не считать выстрелов? – но и с наслаждением предаться своему любимому греховному занятию, не опасаясь при этом вмешательства шумных коллег или владельца цирка Барнабаса Фарнема, имевшего обыкновение ее задирать.

Налив чашку горячего черного чая и поставив чайник на крошечную плиту в углу гримерной, Сесиль смахнула с дивана на пол гору одежды и сценических костюмов, освободив место для себя, и, устроившись поудобнее и положив ноги на расшатанное деревянное кресло, развернула первую из тех газет, что собрала за неделю. Впрочем, это были не совсем полноценные газеты, а вырезки из определенных страниц, где размещались новости светской хроники, или колонки сплетен, как называли их те, кто презирал подобное чтиво.

Каждую неделю Сесиль собирала интересовавшие ее статьи, чтобы воскресным утром насладиться чтением.

Сесиль увлеклась чтением светской хроники несколько лет назад, когда переехала в Бостон. Она так тосковала по дому, что тратила значительную долю своего ничтожного денежного пособия на покупку лондонских газет. И ей было неважно, каким числом они датированы. Самые пикантные новости, в которых описывались богато украшенные танцевальные залы, роскошные бальные платья и сногсшибательные дерзкие аристократы, не устаревали никогда.

Шло время, и Сесиль научилась разбираться во всем. Что происходило в высшем свете, а узнав, что в разных газетах светские сплетни освещались по-разному, стала просить соседей, сотрудников магазина шляп, в котором проработала несколько лет, и даже своих любовников сохранять для нее прочитанные газеты.

И никому из них было невдомек, что Сесиль интересуют лишь несколько драгоценных страниц. Тайная порочная страсть так сладка именно потому, что она тайная.

Теперь Сесиль, когда вернулась в Лондон и стала зарабатывать гораздо больше, чем прежде, могла потворствовать своей страсти, не довольствуясь подачками и газетами не первой свежести.

И все же она установила для себя правило, собирать газеты всю неделю, а потом в определенный день разом прочитывать интересовавшие ее статьи.

Удовлетворенно вздохнув, она развернула первую газету. «Уорлд икзэминер». Газеты были сложены стопкой в порядке возрастания приоритетов. Самые любимые экземпляры Сесиль оставляла на десерт.

Что делало одну газету лучше другой? Например, некоторые из них специализировались на преследовании какого-то определенного представителя высшего света.

Несмотря на то что Сесиль обожала читать обо всех знаменитостях, составлявших основу так называемых сливок общества, у нее были свои любимчики. В этом отношении «Уорлд икзэминер» не представляла для нее интереса. Внимания заслуживала разве что статья о леди Л., упавшей в фонтан с шампанским – Сесиль очень хотелось бы увидеть его собственными глазами, поскольку в последний год подобные фонтаны были на пике популярности, – на балу в честь помолвки дочери леди Г.М.

Несмотря на то что статьи были написаны с использованием довольно хитроумной шифровки, имена действующих лиц легко угадывались теми, кто из недели в неделю жадно следил за светской хроникой.

Под литерами Л.Г. скрывалась леди Луиза Гарбер – скандально известная дочь маркиза, которая выходила в свет третий сезон. Она частенько теряла что-нибудь из одежды, падала откуда-то или куда-то.

За буквами Г.М. угадывалась герцогиня Мерритон. Все знали, что лишь недавно состоялась помолвка ее дочери леди Офелии с наследником графа Синглтона.

Эта новость была устаревшей и совершенно неинтересной.

Сесиль пришлось прочитать еще три газеты, прежде чем она добралась до весьма пикантной заметки в газете «Лондон обсервер», потребовавшей еще одной чашки чая.

Это был эксклюзив – именно так называли газетчики подобные статьи, – в котором говорилось об одном из самых скандальных и безнравственных джентльменов Англии Гае Дарлингтоне, маркизе Карлайле, любимчике высшего света.

Сесиль проглотила статью, словно липкую горку турецких сладостей.

«Читателей нисколько не удивит тот факт, что М.К. вновь принялся за старое! Его трофеем стала не кто иная, как очаровательная и неприступная Г.Л., до недавнего времени обладавшая броней более прочной, нежели стены Эдинбургского замка. К. не только пробил эту броню, но и был застигнут в разгар штурма самим Г.Л.».

Сесиль опустила газету, почувствовав, как челюсть непроизвольно отвисла от прочитанного. Не поверив собственным глазам, перечитала еще раз.

Любимчика высшего света застали на месте преступления вместе со сногсшибательной герцогиней Лестер? Сесиль знала, что она действительно красавица: не раз видела изображения новоявленных супруг пэров, выставленные в витринах различных типографий. Вышеозначенная леди не только обладала потрясающей красотой, но и была на двадцать пять лет моложе своего слепо обожающего ее мужа.

О, какой же Дарлингтон бесстыжий и безнравственный!

Есть ли что-то такое, на что этот возмутитель спокойствия не способен?

Впрочем, лорду Карлайлу не впервой делать мужей рогоносцами. Не проходило и месяца, чтобы его не ловили во время бегства из будуара какой-нибудь очередной искательницы приключений. Поговаривали, будто однажды ему и вовсе пришлось спускаться по оконным решеткам с третьего этажа. Любимчик высшего света с завидной регулярностью попадал в щекотливые ситуации, непременными атрибутами которых были красивые женщины и скандально малое количество одежды.

Но чтобы обманутый муж действительно застукал маркиза на месте преступления? Это что-то новенькое. И к тому же восхитительно, отвратительно скандальное.

Не оставалось никаких сомнений в том, что скандал такого масштаба непременно будет увековечен в витрине типографии мистера Хамфри. Несмотря на то что дюжины типографий города выставляли на потеху прохожих сатирические карикатуры, мистер Хамфри всегда выбирал самые скандальные. Беднягу не раз отправляли за решетку из-за непристойного содержания карикатур.

Улыбнувшись, Сесиль вновь сложила газеты аккуратной стопкой. Если эта история уже растиражирована в газетах, значит, велика вероятность, что соответствующая иллюстрация появится в витрине мистера Хамфри уже сегодня днем.

Остальные газеты можно прочитать потом, а сейчас она собиралась переодеться в свой новый темно-синий костюм для прогулок и отправиться…

Внезапно дверь гардеробной распахнулась и на пороге возникла Марианна со свирепым выражением лица и двумя незнакомцами за спиной.

При виде Сесиль, гнев ее сменился удивлением.

– О, я не ожидала, что здесь кто-то есть. Но мы можем…

Сесиль поднялась.

– Нет-нет, я как раз собиралась уходить. – Ее взгляд скользнул по мужчинам – явно рабочим, судя по одежде, – а потом остановился на Марианне, обычно бледные щеки которой теперь пылали, а взгляд карих глаз горел гневом.

– Что-то не так? – поинтересовалась Сесиль.

– Нет, все нормально.

Сесиль показалось или ее подруга действительно выглядит… виноватой?

Она вновь перевела взгляд с Марианны на мужчин. Один из них показался ей смутно знакомым, а при ближайшем рассмотрении выяснилось, что он весьма привлекателен.

Где же она могла его видеть? Он не был похож на обычного зрителя из тех, что приходили посмотреть представление, но вместе с тем его поношенная одежда выглядела как-то не так, будто он к ней не привык.

Отмахнувшись от этой мысли, Сесиль переключила внимание на его приятеля.

Интересно. Он тоже ей очень понравился: откуда здесь такие красавчики?

Сесиль вновь перевела взгляд на первого мужчину, и тот еле заметно сдвинул брови, выражение лица его вроде бы слегка изменилось.

В то же самое мгновение рот Сесиль открылся помимо ее воли. Неудивительно, что мужчина показался ей знакомым! Она действительно видела его раньше, только сейчас он выглядел совсем иначе. Это был не кто иной, как герцог Стонтон, которого светские хроникеры прозвали лорд Безупречность.

Сесиль узнала его, так как в последние несколько недель не раз видела среди зрителей на собственных представлениях и на боксерских поединках Марианны.

Герцог был известен как социальный реформатор, поэтому его присутствие на представлениях в цирке заставляло Барнабаса изрядно нервничать. Ему казалось, что Стонтон выискивал нарушения каких-то норм, которые дали бы властям повод закрыть цирк. Но Сесиль считала беспокойство Барнабаса совершенно безосновательным, поскольку не сомневалась, что герцог приходил поглазеть на Марианну.

И сейчас он действительно стоял рядом с ней и был совершенно на себя непохож. Его красивые светлые локоны стали прямыми и приобрели каштановый оттенок, а на носу красовались очки, которым, однако, было не под силу скрыть его выразительных светло-зеленых глаз.

Раньше он появлялся на публике в дорогих вечерних туалетах, теперь же был одет в униформу рабочего, хотя при ближайшем рассмотрении совсем на такового не походил.

О герцоге Стонтоне Сесиль мало что знала, его поведение было столь безупречным, что он совершенно не давал поводов для сплетен.

Ирония заключалась в том, что Стонтон, чье имя никогда не упоминалось в колонках светской хроники, считался закадычным другом того, чьи похождения были у всех на слуху, того, о ком Сесиль читала всего несколько минут назад.

Она медленно повернулась ко второму «рабочему», с улыбкой смотревшему на нее, и вытаращила глаза, узнавая. Да, она понимала, что таращится на него, точно неотесанная деревенская простушка, но попросту отказывалась верить собственным глазам.

Нет, этого не может быть, это невозможно.

С непроизвольно открытым ртом она наверняка напоминала умалишенную, но никак не находила в себе сил его закрыть. Кроме того, только таким образом она могла наполнить легкие воздухом, потому что присутствие этого человека в гардеробной словно лишило ее кислорода.

Господь всемогущий! Это же он!

Все верно. Стоявшее перед Сесиль божество оказалось не кем иным, как Любимчиком общества, и он был великолепен, неотразим, само совершенство.

Она узнала бы его, даже напяль он парик и бальное платье. Единственная причина, по которой его не слишком хитроумная маскировка ввела Сесиль в заблуждение, заключалась в неправдоподобности появления самого маркиза в тесной гримерной цирка.

Сесиль множество раз лицезрела его изображения, но ни разу не видела его во плоти, да еще какой. Сказать, что он представлял собой шесть футов исключительно мужского совершенства, значило преступно преуменьшить его достоинства. Он был на дюйм выше своего друга герцога и чуть стройнее, и каждая черточка его совершенного лица и фигуры буквально кричала об утонченности и аристократизме. Густые темные волосы завивались непослушными блестящими локонами, а карие глаза излучали теплый золотистый свет, подобный тому, что льется сквозь витражи в церквях. Только вот во взгляде этих восхитительных глаз не было ничего религиозного.

Более того, Дарлингтон разглядывал Сесиль так же бесцеремонно, как и она его, а когда исполненный любопытства взгляд его подернутых поволокой глаз замер на лифе ее платья, сердце ее затрепетало так отчаянно, что готово было выскочить из груди.

Ведь она давно мечтала о том, чтобы он посмотрел на нее вот так. Подобными мечтаниями не делятся даже с лучшими подругами, ведь при одном только воспоминании о них начинают непроизвольно сжиматься бедра.

Из газетных заметок Сесиль знала, что Дарлингтону тридцать два года. Лучики морщинок возле глаз и очаровательные ямочки делали его совершенно неотразимым.

Господи, ну почему он так хорош, почему в нем нет ни одного изъяна?

Он принадлежал к той редкой категории представителей противоположного пола, которые могли лишить Сесиль способности дышать и заставить от души смеяться – что было для нее совсем нетипично, – и собственная реакция на него привела ее в настоящее смятение. Низ живота тотчас обдало жаром, и она вдруг остро ощутила существование тех частей тела, о которых обычно не задумывалась.

Сесиль оторвала взгляд от ухмыляющегося лица маркиза и переключила внимание на его друга. Ей казалось, что она таращилась на него целую вечность, хотя на самом деле прошло всего несколько секунд. Марианна умоляюще взглянула на подругу. Ее взгляд говорил красноречивее всяких слов: «Прошу, не задавай никаких вопросов!»

Неужели Марианна действительно считает, что она не произнесет ни слова?

Губы подруги тем временем беззвучно зашевелились: «Пожалуйста».

Сесиль так глубоко вдохнула, что болью пронзило грудь, а потом коротко кивнула и многозначительно посмотрела на подругу, давая понять, что та дорого заплатит за то, что втянула ее в эту сомнительную историю.

Поэтому вместо того, чтобы хорошенько ее встряхнуть и получить ответы на интересующие вопросы, Сесиль заставила себя улыбнуться и, поразившись собственному спокойствию, произнесла:

– Это новые рабочие?

Еле заметно сгорбившись, Марианна указала на герцога:

– Да, это Джон Синклер, но он предпочитает, чтобы его называли Син.

Син? Сесиль пришлось закусить губу, чтобы удержаться от смеха. Ну что за восхитительная ирония! Один из самых добродетельных мужчин Англии хочет носить имя Син[4].

– Мисс Трамбле, – произнес герцог, почтительно склонив голову.

Кивнув в ответ, Сесиль перевела взгляд на маркиза, лицо которого украшала улыбка, от которой подкашивались ноги. Дьявольские искорки, плясавшие в глубине его бархатисто-карих глаз, свидетельствовали о том, что он прекрасно об этом осведомлен.

– А это Гай Дарлинг, – представила его Марианна.

Сесиль непроизвольно фыркнула. Гай Дарлинг? Это лучшее, что они могли придумать?

Маркиз отвесил поклон.

– Enchanté[5], мадемуазель Трамбле.

От ужасного французского маркиза Сесиль поморщилась.

Вот вам и образец совершенства. Слава богу, у этого мужчины все же нашелся хоть какой-то изъян. Мысль, что он не так уж идеален, позволила Сесиль вновь почувствовать себя собой, а не неотесанной деревенщиной.

– Должно быть, это новые плотники, о которых упоминал Барнабас? – спросила Сесиль, насмешливо взглянув на Марианну.

– Э-э… нет. Мистер Синклер займет место Джека в нашем предстоящем туре.

Ответить на данное заявление было нечего. Господи, должно быть, это просто сон.

– Мистер Синклер займет место Джека Нельсона в качестве твоего помощника во время нашего тура на континент, – механически повторила Сесиль, стараясь не говорить слишком громко, чтобы не разбудить себя и не положить конец этому увлекательному сну.

– Совершенно верно.

Сесиль кивнула с таким видом, словно это в порядке вещей, когда герцог помогает на ринге женщине-боксеру, и повернулась ко второму мужчине, чье лицо видела в своих снах едва ли не каждую ночь.

– А как насчет мистера… Дарлинга?

– Он займет место возницы нашего фургона, будет ухаживать за лошадьми и выполнять другую случайную работу.

Сесиль переводила взгляд с одного мужчины на другого, ожидая, что один из них наконец рассмеется и признает, что это всего лишь шутка. Странная, конечно, но все же шутка. В конце концов, представители аристократии нередко заключали самые безумные пари, чтобы скрасить скуку, но никто не засмеялся.

Впервые с момента, как все трое вошли в гримерную, Марианна улыбнулась, но улыбка получилась не из веселых.

– Ты будешь рада услышать, что оба этих рабочих вызвались… э-э… участвовать в ваших с Блейд номерах.

Брови Сесиль взметнулись вверх.

Ей придется стрелять в Дарлингтона? Нет, невозможно, это не может быть правдой, и все же, судя по убийственному взгляду, брошенному герцогом Стонтоном на Марианну, та говорила вполне серьезно.

С ума сойти!

– Весьма неожиданно. Я как раз собиралась сказать Барнабасу, что мне нужен новый помощник.

Марианна ухмыльнулась:

– О господи, Дональд что, до сих пор испытывает трудности?

– Да. Ему нужно подыскать себе другую работу, иначе в один прекрасный день он подпрыгнет прежде, чем я выстрелю, и вот тогда у нас точно будут проблемы. – Сесиль взглянула на герцога, теперь похожего на грозовую тучу в человеческом обличье. – Я бы хотела начать репетировать с вами обоими немедленно.

С трудом сдерживая рвущийся наружу гнев, герцог Стонтон бросил на Марианну уничтожающий взгляд и рявкнул:

– Если желаете, чтобы я добровольно вызвался стать мишенью, вам придется сначала поинтересоваться у мисс Симпсон, найдется ли в моем плотном графике свободная минута.

Маркиз же поднял свою холеную руку: совсем как примерный ученик – и с обворожительной, неотразимой, сводившей с ума улыбкой спокойно заявил:

– Я в вашем полном распоряжении, мисс Трамбле.

Сесиль еще не приходилось встречать человека, который так стремился бы стать мишенью.

– Есть еще и третий работник, – добавила Марианна.

Сесиль сгорала от нетерпения узнать, кого же еще решила притащить сюда ее предприимчивая подруга. Принца-регента? И чем будет заниматься он? Убирать навоз и чистить уборную?

Марианна и впрямь оказалась более искусным магом, нежели Франсин Гордон – штатная фокусница цирка, – поскольку доставала из шляпы не каких-то там кроликов, а настоящих аристократов.

– Со следующей недели я включу всех троих в график ваших с Блейд репетиций, – пообещала Марианна, не обращая никакого внимания на горящий яростью взгляд герцога. – Есть какие-нибудь пожелания?

– Мне все равно, как они распределят между собой дни, – заметила Сесиль, повернувшись к маркизу и незаметно ущипнув себя за руку.

Нет, это определенно не сон.

Заметив пляшущие в глазах Карлайла веселые искорки, она одарила его ледяным взглядом:

– Просто постарайтесь быть на этом самом месте ровно в десять часов в означенный день.

Но ее взгляд не возымел никакого действия, и на лице маркиза – хотя придется привыкнуть называть его Гаем – расплылась довольная улыбка.

– С удовольствием, мэм.

Сесиль проигнорировала его ответ, или, вернее, постаралась проигнорировать, поскольку считала это единственным способом не лишиться рассудка.

Откашлявшись, герцог многозначительно посмотрел на Марианну:

– Не забудьте, что мы обсуждали с вами кое-что еще, мисс Симпсон.

Марианна нахмурилась, но потом вспомнила, и лоб ее разгладился.

– Ах да, верно. – Она повернулась к Сесиль. – Никто из них не будет принимать участия в представлениях до тех пор, пока мы не отправимся в тур. Третий работник – его зовут Смити – в твоем полном распоряжении, если тебе понадобятся его услуги.

Сесиль было очевидно, почему эта парочка не собиралась появляться на сцене. Хотя теперь герцог, когда выкрасил волосы в почти черный цвет и нацепил на нос очки, вполне мог остаться неузнанным представителями высшего света, посещавшими представления, а вот замаскировать до неузнаваемости Дарлингтона будет попросту невозможно.

– Я скажу дяде, что теперь, когда Дональд больше не нужен, тебе станет помогать Бэзил, – сказала Марианна.

Речь шла о работнике сцены, который выступал в роли ассистента, когда это было необходимо. Он был настолько флегматичен, что не подскочил бы и не закричал, даже если бы в него стреляли десять женщин одновременно. Единственная проблема состояла в том, что его невозмутимость никак не вписывалась в комедийные аспекты программы Сесиль.

Ее взгляд скользнул по стройной фигуре Дарлингтона и ненадолго задержался на подернутых поволокой глазах и улыбающихся губах. Усмехнувшись, она решила, что присутствие этого мужчины привнесет пикантное разнообразие в повседневную рутину, не говоря уже обо всем остальном.

– Боже милостивый, да она красавица! – заметил Гай, шагая рядом со Стонтоном по грязной, запруженной людьми улице.

– Да, она ничего, – пробормотал тот.

– Ничего? – возмутился Гай. – Да она чертовски хороша, приятель! Я видел ее всего раз, да и то из зрительного зала, и счел просто привлекательной, но на самом деле она бесподобна. Даже не подумаешь, что ей уже за тридцать.

– О чем это ты? – вскинул голову Стонтон. – Ей всего двадцать лет.

Гай посмотрел на друга.

– Я говорил о мисс Трамбле.

Стонтон удивленно вскинул брови, и его раскрасневшиеся от холода щеки стали почти пунцовыми.

– О…

– А кого имел в виду ты? – поинтересовался Гай, хотя догадаться было совсем не трудно.

Но друг лишь пожал плечами.

Хм. Интересно.

– Раз уж она тебя так очаровала, может, ты и будешь выполнять для нее всю работу? – раздраженно произнес Стонтон.

– Видел, как она стреляет? Я совсем не нервничаю.

Друг посмотрел на него с недоверием.

– Что? – спросил Гай. – Эта женщина самый искусный и меткий стрелок… или как их там называют… – Он на мгновение задумался. – Более искусного стрелка я не встречал. Точка. Знаешь кого-нибудь, кто стреляет так же? Нет, не знаешь. – Она удивительная.

– Гай… – начал Стонтон, но осекся и стиснул зубы.

– Что?

– Ничего.

– Нет уж, продолжай. Выскажи все, что думаешь.

– Ты ведь понимаешь, что мы будем путешествовать по Франции вместе с этими двумя женщинами и остальными артистками цирка Фарнема на протяжении двух месяцев?

– Да, Син, – изобразил вселенское терпение Гай. – Я знаю, что мы ввязались в это по весьма серьезным причинам, а вовсе не ради развлечения. Или ты уже забыл, что я тоже присутствовал при обсуждении наших планов? Думаешь, мне плевать на предстоящую нам миссию? Или полагаешь, что я не хочу помочь тебе спасти Бенджамина?

– Я вовсе так не думаю, Гай. Знаю, что ты так же, как и я, приложишь все силы к тому, чтобы выкупить моего брата и вернуть в Англию целым и невредимым. И все же мне кажется, ты недооцениваешь эффект, какой, скорее всего, произведешь на артисток цирка Фарнема. И мне кажется, ты не совсем понимаешь, что, если закрутишь роман с одной из этих женщин, нам придется разгребать последствия на протяжении нескольких недель, а то и месяцев.

– Последствия, – повторил Гай.

– Да, и ты знаешь, о чем я.

– Это взрослые женщины, а не школьницы, Син.

– Все твои любовницы тоже были взрослые женщины, и все же это не помешало некоторым из них… – Стонтон всплеснул руками. – Черт возьми, приятель! Ты знаешь, что я пытаюсь сказать.

– Да, знаю.

К сожалению, беспокойство его друга имело под собой веские основания.

Как бы старательно Гай ни пытался избежать последствий, некоторые из его любовниц преподносили ему сюрпризы. И не всегда приятные. Иногда они воображали, что влюблены в него, что не только причиняло неудобство, но и выглядело нелепо. Нет, в него, конечно же, можно было влюбиться – во всяком случае, так полагали его мать и сестры, – но Гай никогда не проводил со своими любовницами больше нескольких часов и всегда избегал эмоциональной близости.

Стонтон откашлялся:

– Какой бы привлекательной ни казалась тебе мисс Трамбле, возможно, ты постараешься сохранить с ней исключительно деловые отношения? Хотя бы до тех пор, пока мы не спасем Бенджамина и не отвезем домой. Как только завершим свои дела во Франции и вновь окажемся в Лондоне, можешь делать с ней все, что тебе заблагорассудится.

Гай положил руку другу на плечо, призывая замолчать, ибо этот разговор был слишком серьезным, чтобы вести его, шагая по улице.

Когда же они остались наедине, Гай произнес:

– Я знаю, что следующие несколько месяцев имеют решающее значение, как знаю, что мы отправляемся в Европу за Бенджамином, а вовсе не для того, чтобы я мог насладиться давно откладываемой поездкой на континент.

Вторая часть фразы заставила Стонтона улыбнуться, как и надеялся Гай, и он пообещал:

– Я не сделаю ничего такого, что поставило бы под удар нашу миссию или жизнь Бена.

Стонтон шумно выдохнул:

– Я знаю это, Гай, и не хотел тебя обидеть. Просто ты… э-э… склонен оставлять за собой след из разбитых женских сердец.

Гай хотел возразить, что по нему сохло не так уж много женщин, но в целом его друг был прав. Гай беспечно относился к своим любовным похождениям и всегда надеялся, что его любовницы – а он никогда не связывался с юными девицами, только с опытными женщинами – воспримут их совместное времяпрепровождение как то, чем оно, по сути, и было, а именно возможностью насладиться чувственным удовольствием. Случалось, правда, что дамы меняли свои планы и пытались склонить Гая к браку, хотя поначалу у них и в мыслях этого не было, даже у замужних дам возникали подобные навязчивые идеи.

По собственному опыту Гай знал, что лучший способ избежать крушения надежд любовницы – прекратить отношения с ней задолго до того, как она начнет на что-то надеяться. Именно поэтому он заработал репутацию бессердечного распутника, что, по его мнению, было несправедливо – ведь он всего лишь старался не разбивать сердца.

Капля дождя ударила Гая по носу и вывела из раздумий. Стонтон все еще смотрел на него, озабоченно хмурясь.

Улыбнувшись, Гай похлопал друга по плечу:

– Ты не обидел меня, старина. По правде говоря, последнее, что мне сейчас нужно, это любовные приключения. Только не после разговора, состоявшегося у меня с дедом на прошлой неделе.

Стонтон поморщился:

– Плохие новости?

– Да, его светлость сообщил мне, что дела в герцогском поместье значительно ухудшились.

– Гай, ты уверен, что действительно хочешь отправиться во Францию? Я не стану тебя осуждать, если…

– Не говори глупостей! Конечно же, я еду. К тому же дед сказал, что в конце года необходимо объявить о помолвке. А это уже совсем скоро. Свадьбу же можно отложить до середины следующего года.

Гаю не нужно было объяснять другу подтекст, звучавший в словах старого герцога. Они оба и так знали, что он имел в виду. Как только мужчина объявлял о помолвке с богатой наследницей, кредиторы тотчас же становились терпимее и выражали готовность предоставить еще больше кредитов.

Поместье Фейрхерст остро нуждалось и в том и в другом.

Стонтон сочувственно вздохнул:

– Есть кто-нибудь на примете?

Дождь усилился, и они двинулись дальше. Гай невесело рассмеялся:

– Нет. Но мать и дед уже составляют список.

Гай собирался заняться изучением этого списка сразу после Пасхи, но из-за того, что он намеревался отсутствовать в Англии примерно до конца апреля, у него появилась небольшая отсрочка.

Гай знал, что предстоящее путешествие во Францию совсем не безопасно, и посему его решение помочь другу нельзя было назвать легкомысленным. И все же он с нетерпением ждал возможности провести некоторое время в компании своих двух лучших друзей.

Со Стонтоном он виделся довольно редко, а с Эллиотом Уингейтом – тоже отправлявшимся во Францию – и того реже, несмотря на то что делил с ним жилье. Эллиот работал на правительство в столь секретной организации, что у нее даже названия не было. Последние несколько лет он буквально с ног сбивался, выполняя многочисленные задания, но Гай надеялся, что теперь, когда война закончилась и корсиканский дьявол заключен под стражу на острове Эльба, положение дел изменится.

Когда друзья добрались до небольшого неприметного дома, который использовали для своих приготовлений к поездке во Францию, Стонтон спросил:

– Не хочешь зайти и обсохнуть?

– Нет, отправлюсь домой.

– Я увижу вас с Эллиотом на ужине в клубе сегодня вечером?

– За Эллиота не поручусь, поскольку не видел его уже два дня, но сам там буду.

– Отлично.

– И кстати, Син, – произнес Гай, когда друг уже хотел войти в дом. – Я не злоупотребляю доверием женщин, самостоятельно зарабатывающих себе на хлеб, поэтому не стану флиртовать ни с мисс Трамбле, ни с какой-либо другой дамой-артисткой цирка Фарнема. Даю тебе слово.

Только вот тогда Гай еще не знал, что не раз вспомнит об этом своем обещании, и случится это совсем скоро.

Глава 3

Гай снова вскрикнул, когда пуля, выпущенная из пистолета Сесиль Трамбле, вырвала из его пальцев игральную карту, но на этот раз ему хотя бы удалось сдержаться и не подпрыгнуть.

– Простите, – произнес он машинально.

– Не извиняйтесь! – Артистка начала перезаряжать шесть пистолетов, которые только что разрядила в Гая. – Публике всегда очень нравится, когда большой сильный мужчина визжит от страха, точно девчонка.

Но Гай не оскорбился, хотя мисс Трамбле, без сомнения, именно на это и рассчитывала. Ее язвительный ответ скорее его позабавил. Ему претило признавать тот факт, что находившиеся рядом с ним женщины обычно принимались глупо хихикать, исключением не являлись даже взрослые, умудренные опытом дамы. Гай не знал, почему так происходило. Да, он прекрасно осознавал, что все вокруг считали его привлекательным, но то же самое можно было сказать и о его друзьях, только почему-то в их присутствии умные воспитанные леди не принимались вдруг вести себя как дурочки.

Сесиль Трамбле и вовсе, вместо того чтобы хихикать, не стеснялась одаривать его восхитительно насмешливыми взглядами и пускать в ход свой острый язычок.

Что за женщина!

Впервые за бог знает сколько времени Гай встретил на своем пути представительницу прекрасного пола, на которую его обаяние не производило никакого впечатления, но его это возбуждало: нравилось, когда ему бросали вызов.

– Я польщен, – произнес Дарлингтон, неторопливо подходя к столу, на котором Сесиль перезаряжала пистолеты.

– И что же вам так польстило? – уточнила она, не удосужившись поднять на него глаза и продолжая заниматься своим делом.

– То, что вы считаете меня большим и сильным.

Мисс Трамбле вскинула голову, и Гай с удовлетворением отметил, как по ее шее, прикрытой досадно высоким воротником, разлилась краска, а на щеках заиграл очаровательный румянец.

Стало быть, он не так уж ей безразличен.

Их взгляды встретились, и Гай беззастенчиво воспользовался представившейся возможностью изучить каждую деталь ее прелестного лица: греховно пухлые алые губы, карие глаза – настолько темные, что казались почти черными, – дерзкий вздернутый нос, упрямый подбородок и высокие скулы. Но более всего его привлекал надменный взгляд этой красавицы, который она приберегала исключительно для него.

Мисс Трамбле намотала на шомпол тряпицу и протолкнула в дуло пистолета.

– Почему вы так на меня смотрите?

– Потому что вы красивы.

Глаза дамы округлились, губы слегка приоткрылись, и Гай услышал, как она судорожно вздохнула. Все это произошло за полсекунды, после чего лицо мисс Трамбле вновь приобрело выражение холодной насмешливости.

– Если вы пытаетесь меня очаровать, советую не тратить время, – произнесла она на отвратительно правильном английском языке.

– О, дорогая. Все, что имеет отношение к вам, никогда не станет для меня бесполезной тратой времени.

Лоб мисс Трамбле прорезали еле заметные морщинки, и Гай понял, что она раздумывает над его словами в поисках скрытого смысла. Не обнаружив ничего подозрительного, она недовольно нахмурилась и указала подбородком на дальний край сцены.

– Ступайте туда, на свое место перед соломенными тюками: я еще не закончила тренировку.

Неделю спустя

Сесиль усмехнулась, когда куски яблока фонтаном разлетелись в стороны, а Гай – она уже привыкла мысленно называть его по имени – даже бровью не повел.

Если бы на его месте стоял какой-то другой мужчина – не тот, чувственные сны с участием которого беспокоили ее почти каждую ночь на протяжении последней недели, – Сесиль непременно сделала бы ему комплимент, но последнее, в чем нуждался мужчина, обладающий столь непомерной самоуверенностью, это поощрение и похвала от кого бы то ни было, особенно от женщины, поэтому Сесиль просто отвернулась и произнесла, даже не оглянувшись через плечо:

– Можете немного передохнуть, пока я перезаряжаю пистолеты.

Гай уже в шестой раз приходил на репетиции с Сесиль, и она превосходно справлялась с собственным намерением свести к минимуму все общением с ним.

Она так же с каждым разом сокращала время репетиций, чем вызвала недовольство Барнабаса, имевшего неосторожность спросить, не подвергает ли она себя и своего ассистента ненужному риску, практикуясь в стрельбе спустя рукава.

Его так же раздосадовало упорное желание Сесиль получить его позволение для внесения в программу выступления кое-каких изменений в виде стрельбы с завязанными глазами.

– Серьезно, Сесиль! – рявкнул Барнабас. – Стрелять в моих работников – одно, но делать то же самое с завязанными глазами – совсем другое, и я не могу заставить их участвовать в этом.

У Сесиль совершенно не было желания объяснять Барнабасу – вот уже в который раз, – почему это нисколько не опаснее ее остальных трюков.

Барнабас Фарнем был не из тех, кто прислушивается к чьему бы то ни было мнению, особенно женщин. Довольно иронично, учитывая тот факт, что он неплохо зарабатывал на жизнь, управляя своим женским цирком.

Впрочем, многие мужчины наживались на женском труде, так что упрямство и высокомерие Барнабаса нельзя было назвать чем-то необычным.

Взять, к примеру, презренного, нечистого на руку кузена Кертиса.

«Даже не смей о нем вспоминать», – пожурила себя Сесиль.

Хороший совет. А если уж хочется подумать о чем-нибудь неприятном, то лучше вспомнить о своем намерении заручиться согласием сногсшибательного маркиза Карлайла участвовать в ее номере с завязанными глазами. Сесиль претило просить его о чем-либо, тем более об услуге.

– Почему вы так тяжело вздохнули?

Сесиль подскочила при звуке его голоса, который раздался так близко, что она ощутила на своем затылке горячее дыхание, и тотчас же развернулась:

– Вы всегда так подкрадываетесь?

Маркиз указал на свои тяжелые ботинки:

– Дорогая, в этой обуви я не смог бы подкрасться бесшумно, даже если бы захотел. Вы не слышали, как я подошел, потому что витали в облаках.

– Не называйте меня так! – огрызнулась Сесиль, вновь возвращаясь к своим пистолетам.

Маркиз обошел вокруг стола и облокотился о край:

– Что стало причиной вашего дурного настроения?

Сесиль проигнорировала вопрос:

– В следующий раз будем репетировать номер с завязанными глазами.

Он ответил не сразу, и Сесиль рискнула поднять глаза. У маркиза между бровями залегла глубокая складка.

– С завязанными глазами?

Сесиль с излишней силой вогнала шомпол в дуло пистолета:

– Да, вам эта часть моего шоу в новинку, и я хочу попрактиковаться. Но не беспокойтесь, вам не придется разучивать ничего сложного.

Маркиз фыркнул в ответ.

– Вы просто будете стоять и держать различные предметы, в которые я буду стрелять. Все как и раньше. Только на этот раз я завяжу себе глаза.

Он усмехнулся:

– Да уж, это действительно кое-что новенькое, дорогая.

– Не называйте меня так, – машинально огрызнулась Сесиль, причем с гораздо большей горячностью, чем ей бы хотелось.

Сесиль не знала, почему это обращение так ее раздражало, ведь маркиз обращался так к каждой женщине, с которой разговаривал. Может, в этом и крылась причина? Может, ей просто не хотелось быть одной из многих?

«Ты в него влюбилась».

Сесиль стиснула зубы в ответ на насмешку коварного внутреннего голоса, положила пистолет и повернулась к маркизу.

– Если вы не хотите этого делать, то…

– Нет-нет, я этого не говорил. Просто сначала мне хотелось бы узнать некоторые детали.

Скрестив руки на груди, Сесиль гневно посмотрела на маркиза, хотя его интерес был вполне логичен. Даже бесстрастный Бэзил заупрямился, когда она впервые упомянула о повязке на глазах.

– Я смогу через нее видеть. Немного, – призналась она неохотно, но маркиз лишь в недоумении смотрел на нее. – Эта повязка из особой ткани, специально изготовленная для таких номеров.

Сунув руку в рукав платья, она вытащила тонкий шелковый шарф.

– Повяжите на глаза, поймете, о чем я говорю.

Маркиз взял из рук Сесиль шарф, скептически взглянул на него и поднес к глазам. Ему пришлось изрядно повозиться с узлом, словно он никогда не делал ничего подобного. Впрочем, на подобные случаи у него наверняка имелся камердинер, который делал для своего хозяина все, начиная от бритья и заканчивая застегиванием пуговиц на бальных туфлях.

– Дайте-ка я сама! – недовольно произнесла Сесиль, выхватывая шарф из очень красивых, но совершенно неуклюжих рук, но едва только ее пальцы коснулись мягких шелковистых волос, как усомнилась в собственном благоразумии.

Господи! Как от него пахнет! Ноздри Сесиль уловили аромат одеколона, мыла для бритья и легкий солоноватый запах чистого тела.

Сесиль безумно захотелось коснуться языком сильной мускулистой шеи.

«Какая же ты размазня!» – услышала она внутренний голос. И с этим не поспоришь.

Ее пальцы вдруг стали такими неловкими, что концы шарфа никак не желали завязываться.

– Мне наклониться? – спросил маркиз.

– Нет, не стоит, – пробормотала Сесиль, справившись наконец со злополучным узлом.

Сесиль положила руки ему на плечи и, развернув к себе лицом, неприветливо произнесла, поправляя шарф так, чтобы незаметная со стороны прозрачная вставка оказалась на уровне глаз:

– Откройте глаза. – Она отошла на то место, где должен был стоять маркиз. – Ну вот. Вы же меня видите, не так ли?

Уголки его губ слегка опустились.

– Э-э… вижу? Не очень. Скорее более светлое пятно на темном фоне. Так, смутные очертания.

Сесиль закатила глаза, хотя Гай все равно не увидел бы этого.

– Да, мне этого вполне достаточно.

Гай довольно долго колебался, а потом спросил:

– И что я буду держать? Только пусть это будет нечто покрупнее яблока или игральной карты.

– Это будет шляпа.

– Я буду держать шляпу?

– Вы ее наденете, глупец, – фыркнула Сесиль.

Рот маркиза непроизвольно открылся.

– Вы собираетесь выстрелить мне в голову с завязанными глазами?

– Да, именно так я и сказала.

Он рассмеялся.

Сесиль подошла к нему:

– Что смешного?

Гай сорвал с глаз полоску черного шелка, при этом взъерошив волосы так, что она вдруг явственно представила смятые простыни, обнаженные тела, слившиеся в чувственном экстазе, блестящие от пота.

Осознав, что стоит слишком близко к нему, Сесиль незаметно сделала шаг назад, потом еще один, пока дыхание не стало ровнее.

В теплом взгляде медово-карих глаз Гая уверенности не было.

– А вы сможете попасть в цель?

– Да, иначе не предложила бы вам ничего подобного.

Сложив губы трубочкой, маркиз задумчиво поводил ими из стороны в сторону, наконец, произнес:

– Что ж, хорошо. Я позволю вам проделать это сегодня. Один раз.

Сесиль недовольно сдвинула брови:

– Чтобы отточить мастерство, одного раза недостаточно.

– И все же начнем с одного. – Гай по-прежнему улыбался, только теперь его теплые карие глаза излучали решимость.

Что ж, он согласился быстрее, чем она рассчитывала.

Сесиль вновь переключила внимание на пистолеты, когда он добавил:

– Но это не все, я позволю вам выстрелить мне в голову в обмен на услугу.

Сесиль резко развернулась:

– Услугу? О чем это вы?

– Вы превосходно говорите по-английски. Разве не знаете это слово? – усмехнулся Гай.

Сесиль одарила его раздраженным взглядом и предположила:

– Речь идет о соприкосновении какой-то моей части тела с вашим?

Судя по тому, как округлились глаза Гая, слова Сесиль повергли его в шок, но потом он рассмеялся и возразил:

– Э-э… нет. Жаль, но я сам до этого не додумался.

– Так что за услуга? – спросила Сесиль, разозлившись на себя за необдуманные слова.

Да что это с ней сегодня?

– Я хочу, чтобы вы со мной поговорили.

– А мы разве не разговариваем?

– Нет, чтобы вы поговорили со мной, а не просто бросали слова в мою сторону. Мне, конечно, нравится, как вы меня оскорбляете, называете глупцом, болваном и так далее, но я бы предпочел, чтобы наш обмен любезностями был чуть более содержательным.

– Содержательным? Что вы несете? Неужели нельзя просто сказать, что вам нужно?

– Выражусь точнее: я хочу, чтобы вы ответили на некоторые вопросы.

Сесиль прищурилась:

– Какого рода вопросы?

– Почему вы так насторожились? – Грешные губы Гая изогнулись в полуулыбке. – Что вас заставляет при общении со мной быть такой колючей?

– Про вас разное говорят, – призналась Сесиль и тут же пожалела о том, что вообще раскрыла рот.

– Неужели я стал предметом пересудов? Вроде вел себя идеально.

Это Сесиль тоже слышала. Коллеги по цирку действительно упоминали о том, что он держался разочаровывающе благородно и вежливо, оставляя без внимания откровенные взгляды кое-кого из артисток, что были не прочь завлечь такого красавца к себе в постель.

Сесиль видела, как они флиртовали с Гаем: то просили перенести вещи, хотя вполне могли сделать это самостоятельно, то давали какие-то бессмысленные поручения и глупо хихикали, что для большинства сотрудниц цирка Фарнема было совершенно нехарактерно.

Это замечали все, даже Барнабас, который никогда ни на что вообще не обращал внимания, и тот за обедом сетовал, что Марианна взяла на работу этого возмутителя спокойствия, который, по его мнению, представляет для женщин настоящую угрозу.

Сесиль немало изумляло то обстоятельство, что Барнабас до сих пор не догадался, кто скрывается под личиной простых рабочих. А это означало, что Марианна утаила их настоящие имена не только от своей лучшей подруги, но и от собственного дяди.

Как бы ни забавляла Сесиль неосведомленность Барнабаса, с его мнением относительно маркиза Карлайла она была согласна. Ни герцог Стонтон – тоже очень привлекательный, – ни Смити – худощавый, темноволосый и весьма загадочный джентльмен, чья подлинная личность до сих пор была Сесиль неизвестна, – не вызывали такого смятения среди артисток цирка, как лорд Карлайл.

Сесиль очень удивилась, что Марианна никак не отреагировала на слова дяди о Дарлинге, а просто опустила глаза и уставилась в свою тарелку.

В последнее время Марианна стала тише и молчаливее, старалась избегать общения с Сесиль, а ведь раньше они встречались каждый вторник за чашечкой чая, чтобы поболтать о том о сем. Они не общались с дня рождения Сесиль, а это было почти месяц назад, как раз перед тем, как Марианна привела в цирк этих трех джентльменов.

Да, ее подруга действительно очень сильно изменилась после того, как и в их жизни возникли эти трое. Впрочем, жизнь Сесиль тоже претерпела изменения. Несмотря на все ее старания избегать общения с маркизом, она никак не могла выбросить его из своих мыслей и снов.

Даже теперь, когда она стояла и смотрела прямо на него, ей было трудно поверить, что Дарлингтон, упомянутый в «Дейли икзэминер» и не далее как вчера, замеченный на конной прогулке в Гайд-парке в компании прусской принцессы, и мужчина, в которого она собиралась выстрелить с завязанными глазами, один и тот же человек.

– Так что? – спросил Гай, прервав ее размышления. – По рукам?

Сесиль ошеломленно заморгала, сбитая с толку вопросом.

– О чем это вы?

– О том, что я позволю вам выстрелить в меня с повязкой на глазах, если вы ответите на несколько вопросов.

Несколько вопросов? О чем, скажите на милость, он хочет ее спросить?

– Что-то не так? – спросил Гай, и в его излучающих тепло карих глазах заплясали веселые искорки, как если бы он смог проникнуть в сознание Сесиль и узнать о сне, разбудившем ее поутру.

Она до сих пор помнила невыносимое напряжение в покрытом потом теле и ощущение собственной руки между ног…

Сесиль тряхнула головой в попытке прогнать тревожащий воображение образ и грубо бросила:

– Прекрасно. Но сначала я выстрелю, а потом вы начнете задавать свои вопросы.

– Не слишком-то честно с вашей стороны. Ведь если вы прострелите мне голову, я не получу ответов. Что, если мы поступим следующим образом: один вопрос до выстрела, и один – после?

– Вы собрались обменять два вопроса на один выстрел?

– Мне кажется, это справедливая цена за согласие стать мишенью для стрелка с завязанными глазами. Э-э… вернее не для стрелка, а для женщины с пистолетом, – исправился Гай, едва заметно усмехнувшись, отчего сердце Сесиль забилось быстрее.

Тьфу ты! Ее предательское тело реагировало на каждый жест или слово этого треклятого мужчины.

Сесиль раздраженно вздохнула в надежде скрыть радость, охватившую ее при мысли, что сам маркиз горит желанием задать вопрос ей, простушке Манон Сесиль Трамбле Бланше.

– Ладно, – недовольно разрешила Сесиль, – спрашивайте.

– Почему вы работаете в цирке?

Сесиль фыркнула, испытав облегчение пополам с разочарованием: этот банальный вопрос задавали ей бесчисленное количество раз.

– Потому что эта работа легкая и хорошо оплачивается.

– Да, но…

– Мне жаль, – перебила его Сесиль, не испытывая ни малейших сожалений. – Но это был один из двух ваших вопросов.

Гай нахмурился. На этот раз ему было совсем не весело. Более того, Сесиль впервые заметила отразившийся на его лице проблеск аристократического высокомерия. Он выглядел надменным и… разочарованным.

Хорошо.

– Это… – Гай осекся и закусил губу.

На этот раз рассмеялась Сесиль:

– Вы хотели сказать, что это несправедливо, мистер Дарлинг?

Судя по легкому румянцу, окрасившему скулы маркиза, способному заставить прослезиться любого художника, он собирался произнести именно это.

– Встаньте перед тюком с соломой и наденьте шляпу! – скомандовала Сесиль.

Цилиндр с довольно высокой тульей был сшит из простой черной ткани вместо дорогого бобрового меха. Внутри крылся небольшой сюрприз, и Сесиль с трудом сдержала усмешку при мысли о том, как на него отреагирует его светлость.

Она быстро повязала на глаза шарф, так чтобы не пришлось поправлять, ибо это могло бы насторожить публику, даже несмотря на то что присутствовавших в зале мужчин обычно охватывало небывалое возбуждение, подняла пистолет, прицелилась в Гая, которого видела довольно отчетливо, и нажала на спусковой крючок.

– Очень забавно, – протянул тот, стряхивая крошечные кружочки конфетти со своих волос, бровей и даже ресниц.

Усмехнувшись, Сесиль сняла с глаз шарф и улыбнулась. Впервые за все время знакомства она смотрела на Гая без тени подозрительности или неприязни, и его мужское естество тотчас же отреагировало на эту лучезарную улыбку, но разум радоваться не торопился.

Сесиль подошла к тому месту, куда упала шляпа, подняла ее с пола, бегло осмотрела, а потом протянула Гаю. Тот был впечатлен: дырка от пули оказалась ровно в центре тульи.

– Точно в середину, – заметила Сесиль, но ее самодовольный уверенный тон ничуть не повлиял на реакцию его естества на ситуацию.

– Отличный выстрел! – кивнул Гай. – А теперь я задам второй вопрос.

Уголки пухлых губ Сесиль опустились в недовольной гримасе, и она швырнула шляпу на стол, где лежали пистолеты.

– На сегодня я с вами закончила. Можете идти.

– Не раньше, чем получу ответ на свой вопрос.

Из горла Сесиль вырвался звук, удивительно похожий на рычание, и она скомандовала:

– Задавайте.

– Скажите, как вы оказались в Англии.

– Приплыла на лодке.

Не удержавшись, Гай рассмеялся:

– Боюсь, так дело не пойдет, дорогая. Мне бы хотелось услышать более подробный ответ.

Руки ее проворно чистили и смазывали части разложенных на столе пистолетов, а губы изогнулись в еле заметной самодовольной ухмылке.

– Вы спросили, я ответила.

– Я хочу услышать правдивый ответ.

– Другого вы не получите.

– Если хотите, чтобы я, Син или Смити, – сказал Гай, вспомнив, что Эллиот тоже репетировал с Сесиль, пусть пока всего лишь раз, – позволили вам стрелять с повязкой на глазах, то лучше будьте посговорчивее.

Сесиль вскинула голову, и он увидел гнев в ее темных глазах.

– Почему вы задаете мне такие личные вопросы?

– Потому что вы мне интересны.

– Я не предмет для изучения и не игрушка, с которой можно забавляться, – возразила Сесиль, и ее французский акцент проступил сильнее. – Направьте свое любопытство на кого-нибудь другого. Вы меня поняли? – Не дожидаясь ответа, она быстро добавила, и ее акцент стал еще заметнее: – Вообще-то я не нуждаюсь ни в вас, ни в ваших друзьях, чтобы исполнять свой номер, так что на репетиции можете больше не приходить.

Сесиль переключила внимание на пистолеты, но на этот раз ее руки заметно дрожали, выдавая гнев.

– Простите, – произнес Гай после долгой неловкой паузы, – я не хотел вас оскорбить. – Он поднял руку, намереваясь коснуться ее плеча, но передумал. – Я задавал эти вопросы, так как вы не похожи ни на одну из знакомых мне женщин, а потому действительно мне интересны. Но это вовсе не из-за неуважения.

Сесиль проигнорировала извинения.

Взглянув на ее напряженные плечи и упрямо поджатые губы, Гай вдруг испытал укол совести – нет, даже боль – от того, что сделал ее такой несчастной, и тихо сказал:

– Мне не стоило задавать вам личные вопросы. Я непременно буду здесь во вторник, как обычно, и вы сможете стрелять в меня сколько заблагорассудится, с повязкой на глазах или без оной.

На шее Сесиль дернулась жилка, и девушка коротко кивнула.

Гай уже подошел к двери, что вела в закулисье, когда его остановил ее голос:

– Я вовсе не собиралась работать в цирке. Моим отцом был Мишель Бланше – личный оружейник Людовика Шестнадцатого. Он сменил на этой должности своего отца, а тот – деда. Все наши предки служили оружейниками, начиная от моего прапрапрадеда, изготавливавшего оружие для Короля-Солнца. Я была единственным ребенком, поэтому он обучал своему ремеслу меня.

Сесиль пожала плечами и опустила глаза на свою руку, с которой рассеянно оттирала оружейную смазку.

– Вряд ли следующий король нанял бы на службу женщину-оружейника, но у моего отца не было других наследников, поэтому он обучил меня всему, что знал сам. Так что я опытный оружейник.

Сесиль сказала это с гордостью, на что имела полное право: Гай знал, что не было такого английского пэра, который не мечтал бы обзавестись оружием работы Бланше, будь то пистолет или охотничье ружье, по праву считавшимися настоящими произведениями искусства.

– Так почему вы не производите оружие? – изумленно спросил Гай. – Я уверен, что…

– Я не имею на это права. Правами на производство огнестрельного оружия Бланше в Англии владеет мой кузен Кертис Бланшар. – Сесиль произнесла это с такой неприязнью, явно не желая обсуждать это с Гаем, и тот решил не вдаваться в подробности, потому произнес:

– У моего деда есть охотничье ружье марки Бланше – его любимое.

Сесиль еле заметно улыбнулась:

– Как он стал его обладателем?

– Это подарок короля Людовика Четырнадцатого. Дед получил его во время своего визита на континент. До войны все молодые аристократы предпринимали подобные путешествия.

– Должно быть, его изготовил мой дед.

– На ружье есть инициалы М.Ш.Б.

– Все мужчины Бланше получали при рождении одинаковые имена: Мишель Шарль, – так что вы не узнаете мастера по инициалам. На ружье есть номер?

– Да. Я запомнил, потому что иногда дед позволял мне из него пострелять: семнадцать сорок семь, девятнадцать.

– Это год изготовления и порядковый номер. Его действительно сделал мой дед.

Позабыв об обещании больше не задавать личных вопросов, Гай хотел уже спросить, почему ее имя начинается не на букву М, раз уж отец решил сделать ее своей преемницей, но слова Сесиль удержали его:

– Того, что вы сейчас услышали, я не рассказывала никому… даже Марианне.

Было ясно, что эти две женщины очень близки, хотя разница в возрасте между ними более десяти лет.

– От меня никто ничего не узнает, – почувствовав себя польщенным, сказал Гай, хотя и был удивлен.

Сесиль повернулась к столу:

– Увидимся на следующей неделе, мистер Дарлинг.

И на этот раз она его не остановила.

Глава 4

– Отмойте гримерную сверху донизу и убедитесь, чтобы все костюмы, сваленные в кучу на диване, были возвращены костюмерше. Отчистите плиту и почините ножку у стула, – пробормотал Гай писклявым голосом, который, совсем не походил на голос Марианны Симпсон. – И не забудьте протереть зеркала и ящики обоих туалетных столиков. А когда закончите с уборкой, проследите, чтобы вода превратилась в вино.

Услышав за спиной тихий смех, Гай подскочил от неожиданности и, обернувшись, увидел стоявшего в дверях Эллиота.

– Господи! Я думал, это она.

– Сомневаюсь, что она засмеялась бы, услышав такое, – заметил Эллиот.

– А ты не мог издать хоть немного шума, подкрадываясь ко мне сзади? – раздраженно спросил Гай.

Но прежде чем его друг и сосед по квартире успел ответить, Гай укоризненно добавил:

– Я полагал, что наша всесильная работодательница и госпожа позволила тебе сегодня отлучиться. Так почему ты до сих пор здесь?

– Глядите-ка: кто-то сегодня встал не с той ноги.

– Потому что, черт возьми, сейчас половина седьмого утра.

Гай, Стонтон и Эллиот только что покинули собрание, которое Марианна устраивала на рассвете дважды в неделю. Именно поэтому Гай, пребывая в дурном расположении духа, недовольно пробурчал:

– Ну кто встает в такую рань?

– Большая часть населения Лондона.

– Да, но вряд ли кто-то из них ложится в пять утра. – Гай зевнул так широко, что хрустнула челюсть.

– А я говорил, что не стоит идти на бал к Харшоу, – заметил Эллиот с таким чопорным видом, что Гаю захотелось ему врезать, но он сдержал свой порыв.

Во-первых, Эллиот был одним из его лучших друзей, а во-вторых, этот удар наверняка окажется единственным. Несмотря на то что Эллиот на четыре дюйма ниже Гая и легче по меньшей мере на стоун, это был отличный боксер, ежегодный победитель чемпионатов Итона.

– К твоему сведению, мой дорогой Смити, – Гай умышленно сделал ударение на последнем слове, – мне пришлось пойти на этот чертов бал лишь потому, что в детстве моя мать и леди Харшоу были закадычными подругами.

Будучи сыном графа, Эллиот сразу понял, что имел в виду Гай. Если одна из подруг твоей матери приглашает на бал, ты идешь не раздумывая и танцуешь, и никак иначе.

Гай не видел причин признаваться другу, что провел на этом скучном мероприятии всего час, как и в том, что, покинув бал, прямиком отправился к миссис Адель Мерфи.

Гай был рад получить сообщение от своей давней возлюбленной как раз в тот самый момент, когда выходил из дома, чтобы отправиться на бал, и раз уж так сложились обстоятельства, решил нанести ей визит перед отъездом из Лондона.

Гай не видел Адди целую вечность. Вдова богатого производителя окон, лет на десять старше Гая, она была не из тех, кого приглашают на великосветские мероприятия вроде бала Харшоу, и вовсе туда не стремилась. Гаю очень нравилось проводить время в ее обществе из-за свободы и раскрепощенности в постели. Он знал, что не был ее единственным любовником, да и она не ждала от него постоянства, что его полностью устраивало.

– Что ж, я, пожалуй, пойду, – произнес Эллиот, доставая видавшие виды рукавицы из кармана такой же потрепанной куртки.

– Как получилось, что тебе удалось избежать унизительного физического труда? – поинтересовался Гай, ничуть не стыдясь, что напоминал хнычущего двенадцатилетнего мальчика, который был вынужден выполнять работы по дому.

– Не удалось. Мне предстоит помогать в прачечной.

Оба дружно застонали.

Прачка миссис Баском люто ненавидела мужчин и частенько напоминала им об этом, принимаясь громко разглагольствовать на сей счет всякий раз, когда они имели несчастье переступить порог ее владений.

– После того как я помогу очаровательной миссис Баском, мне придется нанести визит поставщику фургонов, который отстал от графика месяца на полтора.

Да уж, Эллиту не позавидуешь. Гаю довелось познакомиться с этим буйным колесных дел мастером из Пруссии, который имел обыкновение швыряться инструментами и деревянными чурками в порыве гнева. Возможно, уборка в гримерной не такое уж плохое занятие, и Гай, постучав в дверь одной из таковых, крикнул:

– Есть кто-нибудь? – Не получив ответа, он распахнул дверь и, поморщившись при виде царившего внутри беспорядка, пробормотал, поворачиваясь к следовавшему за ним Эллиоту: – Внезапно мне стала не так уже неприятна перспектива выслушать одну из гневных тирад миссис Баском. Полагаю, ты не захочешь со мной поменяться?

Эллиот лишь рассмеялся в ответ, а потом снял потрепанное пальто с вешалки, так перегруженной всевозможной одеждой, что было удивительно, как она еще не рухнула на пол.

– Собираешься сегодня на званый обед к Алистеру? – спросил Эллиот, выудив из кармана пальто кепку с плотным козырьком и водрузив на свою коротко стриженную голову.

Гай поморщился:

– Господи! Это уже сегодня вечером?

– Если пропустишь, он тебя убьет, – предупредил Эллиот.

Гай окинул взглядом царивший вокруг хаос:

– Мне повезет, если я управлюсь до полуночи. К тому же она хочет, чтобы я прибрал в оркестровой яме.

Эллиот тихонько присвистнул:

– Должно быть, она тебя тоже терпеть не может, как и бедолагу Стонтона.

Казалось, Марианна и впрямь испытывала к герцогу какую-то особую неприязнь. Гай догадывался, что послужило тому причиной. Ведь именно Син уговорил ее не только нанять на работу всех троих, но и помочь осуществлению его плана по спасению брата.

– В любом случае, – продолжил Эллиот, – тебе лучше присутствовать на этом обеде, потому что Али собирается сделать важное объявление.

Обмотав шею пестрым шарфом, с трехдневной щетиной на лице, в пестрой и неряшливой одежде Эллиот скорее напоминал организатора петушиных боев, нежели четвертого сына графа. Гай был уверен, что даже собственная мать не узнала бы его при встрече.

– Словно мы не догадываемся, что это за объявление, – проворчал Гай.

Лорд Алистер Скортон был его школьным другом, хоть и не таким близким, как Эллиот или Стонтон. Его помолвка с леди Лили Мельсон планировалась их матерями с тех самых пор, как оба лежали в колыбелях.

Лили близко дружила с одной из сестер Гая и частенько гостила в Дарлингтон-парке во время школьных каникул, и даже как-то он кувыркался с ней на сеновале.

Даже в свои восемнадцать лет в Лили не было ни капли романтики, только прагматичность, и посему от Гая она не ждала ничего, кроме чувственного удовольствия. К тому же ее жизнь с Алистером была давно спланирована наперед. Ее интрижка с Гаем не была для Алистера секретом, поскольку он сам переживал бурный роман с оперной певицей.

Гай ничуть не сомневался, что Алистер и Лили поженятся, произведут на свет потомство и вернутся к своим развлечениям, как только Лили подарит своему супругу пару наследников. Он всегда завидовал их непринужденной дружбе и частенько жалел о том, что родители не подыскали ему невесту, пока он еще лежал в колыбели.

И вот теперь ему придется потратить немало сил на то, чтобы подыскать себе подходящую жену. И если эта женщина окажется не одной из его знакомых, что было весьма вероятно, поскольку самые пробивные дебютантки были представительницами зарождающегося класса торговцев, то существовал риск обзавестись супругой, чьи представления о браке и верности были не такими гибкими, как у Лили.

Это в свою очередь повлечет за собой разногласия в семье, что и произошло в браке его родителей, когда ожидания матери Гая – представительницы класса буржуа, – касающиеся супружеской верности, разбились о твердую уверенность аристократа отца в том, что единственным его долгом перед молодой женой является продвижение ее вверх по социальной лестнице и появление на свет потомства.

В итоге брак оказался несчастливым.

– Гай?

– М-м? – Гай поднял глаза, отгоняя тревожные мысли.

– Ты ведь будешь на обеде, правда? – спросил Эллиот, останавливаясь на пути к двери.

– Буду.

– Хорошо. – Эллиот окинул взглядом беспорядок в гримерной. – Наслаждайся уборкой.

– Иди к черту! – пробормотал Гай, когда смех Эллиота эхом разлетелся по пустому цирку.

Артисты работали допоздна, и потому большинство из них появятся здесь не раньше полудня, что было ему только на руку. Он успеет прибраться в гримерной до того, как туда опять хлынут толпы дам и опят устроят беспорядок.

Он окинул взглядом помещение, раздумывая, с чего начать. Да уж, ситуация еще та: лорд Карлайл, наследник герцогского титула, ломает голову над тем, с чего начать уборку.

Гай нахмурился: но ведь он делает это, чтобы помочь Стонтону спасти жизнь человеку.

Какой замечательный способ провести последний год холостяцкой жизни – в роли уборщика! Наверняка можно было придумать какой-то иной план спасения.

Гай отогнал предательскую мысль прочь, хотя она не раз приходила ему в голову в те несколько недель, что он пытался стать своим в цирке Барнабаса Фарнема, и вновь окинул взглядом захламленную гримерную.

Его внимание привлек диван, или, вернее, возвышавшаяся на нем груда разнообразной одежды.

Неужели ни одна из этих артисток никогда не слышала о вешалках?

Марианне требовались доказательства, что в гримерной действительно имеется диван, а еще она хотела, чтобы вся одежда и сценические костюмы вернулись на свои места. После этого Гай должен был до блеска отмыть гримерную.

Да, она действительно произнесла слово «блеск», а потом усмехнулась, и, словно в подтверждение сказанного, ее глаза заблестели.

В тот момент Гаю хотелось придушить Стонтона за то, что втянул его в эту проклятую авантюру, но, когда Марианна поручила герцогу прибраться в уборной, тот решил промолчать и возблагодарил небеса, что отделался относительно легко. И все же, оглядев захламленную гримерку, он ощутил себя совершенно подавленным. Ну и с чего начинать? Еще ни разу в жизни ему не приходилось убираться: разве что время от времени чистил свое ружье, – да и то это случалось крайне редко, поскольку обычно это делали слуги.

Господи, как же ему не хватало слуг!

Взглянув на туалетные столики, Гай побледнел. Ведь он совсем ничего не знал обо всех этих баночках-скляночках и тюбиках с косметикой, как понятия не имел о туфлях и ботинках, нуждавшихся в починке и ожидавших визита сапожника, наведывавшегося в цирк раз в месяц. Гай так же увидел множество разнообразных шляп, масок и украшенных перьями головных уборов…

Его тоскливый взгляд остановился на аккуратной стопке газет в дальнем углу гримерной, и он удивленно заморгал.

Стопка возвышалась на крошечном столике, приютившемся в нише странной формы, очень похожей на шкаф для метел, с которого кто-то снял дверцу. Эти газеты особенно бросались в глаза, поскольку были аккуратно сложены посреди царившего вокруг беспорядка.

Гая отделяло от столика всего два шага, и, подойдя поближе, он слегка наклонился, чтобы прочитать первую страницу, а потом прищурился и, наклонившись еще ниже, пробормотал:

– Нет, это невозможно!

Какова вероятность, что его подозрения подтвердятся?

Гай пролистал первую газету: не всю, всего несколько страниц, – пробежал глазами статью о кажущихся бесконечными мирных переговорах в Вене, перешел к разделу судебных новостей и, наконец, добрался до того раздела, который люди обычно называют колонкой сплетен или светской хроникой.

Собственное имя мгновенно бросилось ему в глаза, и Гай ошеломленно рассмеялся.

– Да что за…

Позабыв об уборке, он смахнул гору одежды со стоявшего рядом стула, уселся на него и положил стопку газет на колени.

Он просмотрел уже половину стопки – при этом его челюсть отвисала все больше с каждой новой колонкой светских сплетен, – когда дверь распахнулась и на пороге возникла метательница ножей Джозефина Браун или, как ее обычно называли, Блейд. На плече ее привычно восседал ворон Ангус.

– Привет, – произнесла Блейд, устремив на Гая взгляд своих глаз цвета опала.

Ворон смотрел на маркиза так же пристально, как и его хозяйка, только не бледно-серыми, а блестящими черными глазами.

– О, привет, – ответил Гай, ощутив легкое чувство вины из-за того, что сидел и читал газеты вместо того, чтобы заниматься уборкой, хотя ему за это не платили.

Блейд закрыла за собой дверь, и Гай отбросил прочь эту никчемную мысль.

– Хотите, чтобы я ушел? – спросил он с надеждой.

– Нет.

– О…

Вместо того чтобы что-то предпринять, Блейд просто стояла посреди захламленной гримерной и смотрела не на Гая – слава богу, – а на стопку газет у него на коленях.

Ее губы – такого бледно-розового оттенка, что почти сливались с кожей – медленно изогнулись в улыбке, и при виде ее Гай вдруг осознал, что Блейд совершенно бесцветна, точно акварель, в которой присутствуют лишь белые, серые и черные оттенки с почти незаметными вкраплениями очень бледного розового.

– Читаете о себе? – спросила Джозефина.

Гай ошеломленно заморгал, и Блейд тихонько засмеялась – это был очень странный хриплый звук.

– Не беспокойтесь. Я никому не расскажу ни о вас, ни о его светлости Стонтоне, ни о достопочтенном Эллиоте Уингейте.

– Вы знаете, кто мы такие?

Глупый вопрос.

– Полагаю, я не единственная, кто это понял.

Так. А вот это уже интересно.

Гай мог понять, почему Блейд узнала его и Сина: их лица увековечены на сатирических рисунках (Гаю досталось из-за его любовных похождений, а Сину – из-за крестового похода против детского труда), но как Блейд догадалась, кто такой на самом деле Смити, оставалось загадкой.

– Как думаете, кто еще догадался? – спросил Гай.

Однако Блейд лишь пожала плечами и, подойдя к дивану, принялась рыться в возвышавшейся на нем горе одежды, словно утратила всякий интерес к Гаю и его друзьям. При этом она выглядела так, будто для нее вовсе не новость оказаться тет-а-тет со скрывающим свою настоящую личность маркизом.

Гай, испугавшись вопросов, которые она могла задать о нем или его друзьях, даже немного расстроился из-за того, что она не проявила к данному вопросу абсолютно никакого интереса.

– Откуда вы узнали про Эллиота? – спросил наконец Гай, досадуя на собственное любопытство, но не в силах его сдержать, но Блейд, будто его не слышала, продолжала копаться в вещах.

Ей-богу, эта женщина казалась более чем странной. За те несколько недель, что Гай работал в заведении Фарнема, Марианна четырежды вынуждала его вызваться репетировать с Блейд и ее птицей.

И за все время эта несущая смерть женщина не перекинулась с ним и дюжиной фраз, да и те состояли всего из пары слов: «Держите это», «Встаньте здесь», «Не двигайтесь».

И уж если говорить начистоту, Блейд была самой странной персоной из всех, что Гаю приходилось встречать на своем пути.

Раздосадованный более, чем ему хотелось, отсутствием интереса с ее стороны, Гай вновь сосредоточился на газетах. Не во всех из них встречались статьи о нем или просто его имя, но таковых было достаточно много, чтобы его удивить. Гай уже давно не читал светскую хронику, и теперь его поразило, насколько подробно в прессе излагались даже малейшие его проступки, выдуманные или приукрашенные до такой степени, что он с трудом о таковых вспоминал.

Посему, если бы кто-то решил составить о нем представление, основываясь на содержании колонок светских сплетен, то пришел бы к выводу, что маркиз Дарлингтон только и делал, что кутил, распутничал и заключал опасные и безумные пари.

– Узнали что-нибудь новое? – поинтересовалась Блейд, переместившись к краю дивана, что был ближе к Гаю, и продолжая копаться в вещах.

– Вообще-то много чего, только большая часть из этого не что иное, как выдумки.

Гай перебрал газеты и, вытащив экземпляр «Лондон кроникл» – эту газету предпочитала его мать, – показал ей.

– Взгляните сами.

Блейд прекратила поиски, подошла ближе и, прочитав заметку, взглянула на Гая:

– Купались нагишом в Серпентайне? Кто такая Г.Н.?

– Графиня Нит.

– Хотите сказать, что не купались нагишом?

– Нет. Я хочу сказать, что купался не с ней. Бетси, графиня, счастлива в браке, и последний раз я встречался с ней на обеде в ее собственном доме за одним столом с ее мужем и родителями. Уверяю, тогда все были полностью одеты.

– Но вы все же купались с кем-то нагишом?

– Да. Но дело-то ведь не в этом, верно?

Фыркнув, Блейд вернулась к своему занятию.

Ее безразличие раздражало, и более того: раздражение переросло в откровенное негодование.

Что же не так со всеми женщинами в этом цирке?

Марианна его игнорировала либо открыто над ним насмехалась, Сесиль выказывала неприязнь, а Блейд и вовсе делала вид, что его выходки были недостаточно эксцентричными, чтобы произвести впечатление на большую часть населения Англии, и вела себя так, словно заметки о нем появлялись в прессе не чаще статей о Бонапарте.

– Что вы ищете? – спросил Гай.

– Ангус таскает у артисток вещи и прячет, – ответила Блейд, и в ее обычно безразличном голосе прозвучали нотки раздражения.

Гай перевел взгляд на ворона, когда тот перелетел на туалетный столик, заметив, что его хозяйка приступила к поискам там, и ему показалось, что птица смотрит прямо на него, хотя сказать наверняка было трудно, ведь отличить зрачок от радужки в его совершенно черных глазах-бусинках не представлялось возможным.

– Какие именно вещи?

– Вы ничего не теряли в последнее время?

Гай сдвинул брови:

– Вообще-то я никак не могу отыскать свое ог…

Блейд дернула за край какого-то яркого предмета одежды, и несколько предметов со звоном упали на пол.

– Так вот же оно, – воскликнул Гай. – Мое огниво!

Наклонившись, он поднял с пола тонкий металлический стержень, который всегда носил в кармане.

– Кузен подарил мне это огниво на мой двадцатый день рождения, и я думал, что потерял его, – пояснил Гай, осматривая огниво на предмет повреждений, а потом гневно взглянул на птицу. – Как, черт возьми, он достал его у меня из кармана?

Ангус смотрел совершенно в другую сторону, и его взгляд казался… изучающим.

– Он очень ловкий, – пробормотала Блейд, устремив взгляд на что-то в своей ладони (Гай не успел разглядеть, что именно: она быстро сунула предмет в карман). – Ага! – воскликнула женщина, вытаскивая из-под дивана что-то блестящее.

– Это сережка? – спросил Гай.

Но Блейд опять его проигнорировала, устремив недовольный взгляд на ворона.

– Сколько раз я говорила тебе: не смей воровать ценные вещи, Ангус?

Огромная птица пару раз тихонько каркнула, словно извиняясь. Гаю было стыдно в этом признаться, но прозвучало это великолепно.

– Это не поможет, – возразила Блейд, очевидно, вовсе не столь очарованная происходящим.

Крылья ворона поникли, и Гай готов был поклясться, что в глазах птицы появилось виноватое выражение.

– Чья она? – спросил он, когда Блейд убрала сережку в карман.

– Корделии, и, судя по всему, это не стразы. Не понимаю, зачем надевать на работу такие дорогие украшения.

Корделия Блэк выступала с небольшой театральной труппой клоунесс. Эта довольно милая девушка не скрывала своего интереса к нему, и лишь данное Сину обещание удерживало его от романа.

Блейд выпрямилась и, отряхнув юбку от пыли, указала на газеты, рассыпавшиеся по полу, когда Гай наклонился, чтобы поднять огниво.

– Вам лучше сложить все как было, иначе Сесиль будет очень недовольна.

– Сесиль?

– Да. Это ведь ее газеты. И лежали они в определенном порядке.

– В порядке, – прокаркал Ангус, и этот звук так походил на голос Блейд, что Гай на мгновение остолбенел.

– Газеты принадлежат мисс Трамбле?

Надменная француженка настаивала, чтобы Гай обращался к ней именно так, хотя всем остальным позволял звать ее по имени.

– Да, она их собирает.

– Надо же, как интересно, – протянул Гай.

Но Блейд либо его не услышала, либо не сочла это замечание достойным внимания. Порывшись в одном из ящиков туалетного столика, она сунула что-то в карман и кивнула ворону.

– Идем, Ангус.

Огромная птица почти бесшумно взмахнула крыльями, приземлилась на плечо хозяйки и прильнула к шее.

Не сказав больше ни слова, мисс Браун вышла из гримерной.

Гай подобрал с пола газеты и разгладил страницы, прежде чем сложить их на столе. Улыбка, заигравшая на его губах, становилась все шире по мере того, как он размышлял о резкой, наводившей страх француженке, которая коллекционировала светскую хронику.

Гай усмехнулся, подумав, в какое возбуждение она придет, когда он расскажет ей… Но улыбка его тут же померкла. Чертовски обидно, что он никогда не сможет рассказать ей, кто он такой на самом деле.

Проклятье! Как же мучительно упускать такую возможность ее подразнить!

Глава 5

Дувр,

28 февраля 1815 года

Сесиль наблюдала за тремя благородными джентльменами, пытавшимися завести тягловых лошадей по сходням на почтовое судно, которое доставит их в Кале. Они уже погрузили на борт собственный фургон и тот, в котором должны были ехать Сесиль, Марианна и Блейд, и теперь им осталось лишь завести на корабль лошадей.

Сесиль окинула взглядом сновавших мимо нее сотрудников цирка в поисках своих попутчиц, но ни одной не заметила.

Блейд она не видела с последнего представления, что они дали в Лондоне, а Марианну лишь мельком заметила в гостинице, куда та прибыла со своим дядей Барнабасом и его экономкой и любовницей Соней Маршан.

Сесиль удивило то обстоятельство, что Марианна приехала из Лондона в экипаже своего дяди. С Соней и без того бывало непросто, но в тандеме с Фарнемом она становилась просто невыносимой.

Вероятно, этим можно было объяснить расстроенное лицо Марианны. Она лишь коротко поздоровалась с подругой, прежде чем подняться к себе в номер, откуда больше не спускалась. Когда же Сесиль постучалась в дверь и поинтересовалась, не хочет ли Марианна составить ей компанию за обедом, та ответила, что не голодна. Именно тогда стало ясно: что-то не так. Марианна не страдала отсутствием аппетита и ела сверх меры, но при этом оставалась стройной, что многих приводило в бешенство. Сесиль же приходилось быть очень избирательной в еде, ибо ее излишки тотчас же откладывались на бедрах и ягодицах.

Как бы то ни было, вчера вечером Сесиль не встретила в столовой гостиницы других сотрудников, кроме Барнабаса и Сони, и посему была вынуждена ужинать с ними, что привело ее в довольно скверное расположение духа.

Несмотря на то что снимала комнату в доме Фарнема на протяжении четырех лет, Сесиль взяла за правило избегать общения как с ним, так и с его любовницей: ей с лихвой хватало их общества на работе. Кроме того, Соня, эта неприятная и чрезвычайно ревнивая особа, считала, что все женщины вокруг охотятся за ее Барнабасом. Ее ревность поначалу вызывала лишь смех, но со временем начала раздражать. К тому же она находила удовольствие в том, чтобы досаждать своей молодой квартирантке по любому поводу, и это бесило Сесиль гораздо больше, чем Марианну.

Несмотря на то что нанятые Марианной джентльмены не спускались к ужину, ночь, должно быть, тоже провели в гостинице, поскольку Сесиль встретила их за завтраком, хоть и не разговаривала ни с кем из них.

После того как несколько недель назад поделилась с маркизом подробностями своей жизни, она постаралась больше не допускать подобных оплошностей. Это оказалось несложно, поскольку Гай больше не задавал ей личных вопросов, перестал дразнить и не задерживался после репетиций. Сесиль убеждала себя, что благодарна ему за это, но на самом деле чем меньше он обращал на нее внимания, тем больше времени она тратила на то, чтобы украдкой наблюдать за его общением с другими артистками цирка.

Он вел себя любезно и вежливо как с мужчинами, так и с женщинами, и люди к нему тянулись. Маркиз обладал особым умением оставаться дружелюбным в общении с женщинами и при этом не переступать границы дозволенного, чего не удавалось другим мужчинам.

Некоторые незамужние артистки цирка устроили настоящее состязание за право затащить Гая в постель. Столь непростительно приземленное поведение привлекало нежелательное внимание реформаторов к театральным труппам. Подобное лицемерие ужасно раздражало, учитывая, что многие пэры вели себя не менее раскрепощенно – а порой и гораздо возмутительнее, – нежели женщины, с которыми Сесиль работала бок о бок. Возможно, она и сама приняла бы участие в этом состязании, если бы не знала, кто такой Гай на самом деле.

Но, к сожалению, Сесиль это знала, как знала и о собственном невероятно сильном и крайне нежелательном влечении к нему. Впрочем, она могла объяснить собственную будоражащую кровь реакцию на этого мужчину тем обстоятельством, что он считался в некотором роде знаменитостью. Сесиль было стыдно, но она не могла отрицать, что потеряла из-за маркиза голову задолго до личной встречи с ним. Этот мужчина представлял опасность для ее душевного спокойствия, и посему она всячески старалась избегать его общества.

Несмотря на то что двое его друзей, Син и Смити, тоже были по-своему привлекательны, Сесиль совершенно не испытывала к ним влечения. Хотя, скорее всего, они ни дня в своей жизни не занимались физическим трудом, все трое оказались на удивление хорошими работниками: приходили на репетиции вовремя, безропотно выполняли все, чего требовала от них Сесиль, и не гнушались даже самой черной работы.

За месяц, что новые рабочие трудились в заведении Фарнема, Марианна так и не удосужилась объяснить подруге их появление.

Сесиль поражало, что никто в цирке, казалось, не узнал эту троицу, и вовсе не из-за прекрасного грима. Просто никто из цирковых и мысли не допускал, что джентльмены столь высокого положения снизойдут до общения с ними, тем более что Марианна обращалась с ними как с обыкновенными сотрудниками, и даже хуже. – Если подворачивалась какая-нибудь особо мерзкая работа, то непременно доставалась одному из этих троих, но хуже всех приходилось герцогу Стонтону, к которому Марианна, казалось, питала прямо-таки неприязнь.

В полнейшем изумлении Сесиль наблюдала, как они таскали грязное белье и убирались перед зданием: отличная работа для этой троицы, поскольку именно их приятели аристократы плевались, сорили, проливали помои и вообще вели себя как свиньи. Друзья так же подметали и мыли полы и даже несколько раз чистили отхожее место и выносили ведро с нечистотами, когда ответственные за это люди плохо выполнили свою работу.

И при этом они ни разу не пожаловались на свою долю.

Но чем бы они ни занимались в цирке, это никак не мешало им развлекаться по ночам, по крайней мере когда речь заходила о герцоге и маркизе.

Упоминания об этих двоих появлялись в газетах с завидной регулярностью. Правда, о герцоге писали не так часто, как о его друге, и обычно в связи с государственными делами или визитом на званый обед. Зато похождения маркиза описывали с подробностями: как танцевал на балах почти каждую ночь до рассвета, как катал богатых наследниц по Гайд-парку в своем высоком фаэтоне, – но не все сплетни были столь же безобидны. Поговаривали, будто маркиз закрутил интрижки с несколькими скандально известными вдовушками и с по меньшей мере с тремя замужними дамами.

Сесиль всем сердцем желала перестать читать заметки об этом треклятом маркизе и ненавидела себя за то, что снова и снова присоединялась к толпе, ежедневно собиравшейся перед типографией Хамфри, чтобы поглазеть на новые скандальные карикатуры, но ничего не могла с собой поделать.

К счастью, сам герой скандальной хроники ничего не знал о ее одержимости его возмутительными деяниями.

Более чем когда-либо Сесиль горела желанием узнать, почему трое высокопоставленных друзей работают в цирке, но гордость удерживала ее от расспросов. Раз уж Марианна не пожелала ей довериться, то она не станет на нее давить.

Прервав размышления, Сесиль заметила, что остальные работники цирка уже поднимаются на борт. Пришло время и ей занять свое место на судне и вернуться в страну, из которой она сбежала двадцать лет назад.

Спустя некоторое время, когда Сесиль стояла у борта корабля и наблюдала за бурлящей внизу водой, к ней подошел мужчина, занимавший все ее мысли, но прежде чем он успел открыть рот, она сказала:

– Вас ищет Марианна.

Искоса посмотрев на Сесиль, Гай облокотился о бортик рядом с ней.

– Не беспокойтесь, дорогая. Она уже меня нашла и загрузила работой.

– Тяжелая работа закаляет характер, – не осталась в долгу Сесиль.

Гай рассмеялся:

– Но она переключила внимание на Сина, так что я спасен. Во всяком случае, до тех пор пока не прибудем в Кале.

Сесиль пропустила это замечание мимо ушей, желая, чтобы маркиз ушел, и отчаянно надеясь, что останется.

Гая словно что-то беспокоило. Он переводил взгляд с собственных рук на воду, потом на стоявшую рядом женщину.

– Где вы работали до того, как решили наняться в цирк? – не удержалась от вопроса Сесиль, раздумывая над тем, какую ложь маркиз придумает в качестве ответа.

– То тут то там.

– И чем занимались?

– Тем, что поручали.

На этот раз рассмеялась Сесиль:

– Коль уж вы вознамерились прятаться под чужой личиной, неплохо было бы придумать себе правдоподобную биографию.

– О чем это вы?

Внезапно Сесиль стало невыносимо терпеть ложь.

– Я знаю, кто вы такой… лорд Карлайл.

Однако вместо того, чтобы выказать неудовольствие или хотя бы удивиться, маркиз… развеселился, а Сесиль досадливо поморщилась.

– О, в самом деле? И как давно вы раскрыли обман?

– Как только вас увидела, – усмехнулась та. – Я знаю о вас все.

И вновь маркиз не выказал удивления:

– И что же именно вы обо мне знаете, мисс Трамбле?

– Я читала о вас в колонках светской хроники и видела бесчисленные сатирические иллюстрации в витринах типографии.

– Ведь это такие надежные источники информации.

– Хотите сказать, что в рассказах о вас нет ни слова правды?

– Не знаю… Какой именно вас интересует?

– О, их так много!

– Тогда вам будет несложно выбрать какой-то один.

– Как насчет одной из наиболее известных историй о вас и герцогине Лестер? – выпалила Сесиль, не в силах сдержаться при виде написанного на лице маркиза самодовольства.

Губы Дарлингтона изогнулись в озорной улыбке.

– Ах да… Одно из наиболее известных – или, скорее, скандально известных – моих изображений.

Сердце Сесиль забилось быстрее, стоило представить вышеозначенную карикатуру, на которой были изображены обнаженные маркиз и герцогиня, возлежавшие на кровати под балдахином в роскошно обставленной спальне. В окне виднелось лицо пожилого мужчины, и казалось, будто он держится за подоконник, забравшись по стене дома.

Карикатура собрала перед типографией мистера Хамфри такую толпу, что дежурившим на улице караульным пришлось зачитать Закон об охране общественного порядка. Ведь почти три сотни человек, желавших поглазеть на новую карикатуру, пытаясь пробраться поближе, расталкивали соседей, и в конце концов завязалась массовая драка.

Дарлингтон придвинулся ближе, и рядом с ним, таким высоким и крепким, Сесиль вдруг почувствовала себя чуть ли не ребенком.

– Должно быть, вы очень торопились взглянуть на этот рисунок: он провисел в витрине совсем недолго.

Карикатуру действительно убрали из витрины в тот же самый день, и не только из-за драки, но и за так сказать «подрыв моральных устоев».

Сесиль откашлялась, но в сторону не отошла, чтобы он не догадался, что от его близости она вся покрывается потом.

– Так что скажете, милорд? Это была правда или вымысел?

Дерзкий вопрос вызвал у Гая очередной приступ смеха.

– Позволю себе заметить, что художник скорее преуменьшил мои достоинства.

Сесиль сдвинула брови, пыталась понять, что он имеет в виду, а когда ее щеки залил очаровательный румянец, сразу стало ясно, что она разгадала смысл его слов.

– Я спрашивала вовсе не об этом, – фыркнула Сесиль.

– О… правда? А о чем же тогда? – уточнил Гай, хотя прекрасно знал ответ.

– Я спросила, действительно ли герцог застал свою жену в вашей постели.

Ему не раз задавали этот вопрос, хотя обычно отваживались на это лишь мужчины. К тому же Гая изрядно раздражало обсуждение сплетен о его похождениях. Но сейчас он с удивлением понял, что не прочь удовлетворить любопытство мисс Трамбле. Ведь впервые больше чем за месяц она проявила к нему неподдельный интерес. Она стала чем-то наподобие аномалии в его жизни: для нее он был вроде как невидимым, что выглядело весьма странно, учитывая, что она хранила в уголке гримерной целую стопку газет со статьями о нем.

Гай испытывал непреодолимое искушение рассказать Сесиль правду, которая была куда пикантнее, нежели на карикатуре. Ведь герцог действительно наблюдал за ними, только не в окно, а через специальный глазок, и Гай вовсе не делал его рогоносцем – во всяком случае, без его любезного приглашения.

На самом деле герцог и герцогиня пригласили Гая в свою спальню, чтобы он принял участие в одной из их эротических игр – судя по всему, самой любимой, – когда герцог наблюдал, как другой мужчина ублажает его жену.

Его светлость не разозлился и не устроил сцену. В ту ночь Гай вообще его не видел, поскольку тот находился в другой комнате и наблюдал за происходящим через специальное отверстие в стене.

Гай впервые принимал участие в таких забавах и, как ни странно, ощущал себя проституткой, поскольку герцог и герцогиня любили друг друга и, очевидно, использовали его присутствие, чтобы внести разнообразие в свои отношения. Ощущение показалось Гаю весьма любопытным и очень необычным.

Один из недовольных жалованьем слуг герцога продал эту историю газетчику, и с тех пор за Гаем закрепилась репутация наставителя рогов герцогам.

Одного взгляда на возбужденное лицо Сесиль хватило, чтобы понять, сколь страстно она желает услышать все интимные подробности той истории, но Гай ее разочаровал, заявив с улыбкой:

– Настоящий джентльмен никогда не станет хвастаться своими подвигами на любовном фронте, мисс Трамбле.

Сесиль фыркнула самым неподобающим образом.

– Судя по тому, что я читала, милорд, ваше поведение никогда не соответствовало кодексу чести джентльмена.

– Да вы, похоже, знаете меня лучше, чем я сам.

– В этом нет ничего удивительного, когда о ваших выходках трубят на каждом углу.

– Если под каждым углом вы подразумеваете колонки сплетен и витрины типографий, то да, это так. – Маркиз вскинул бровь. – Возможно, вам просто лучше найти себе более благородное хобби, мисс Трамбле.

– Я могла бы посоветовать то же самое и вам, лорд Карлайл.

– Неужели вы и вправду верите всему, что пишут в газетах?

– Я не настолько глупа, но все же думаю, что дыма без огня не бывает.

– Под огнем, полагаю, вы подразумеваете то, что я наставляю джентльменам рога?

– Не могу сказать, ваша ли в том вина, но уверена, что у вас чрезвычайно… э-э… гибкое представление о нормах морали.

Гай усмехнулся:

– Что ж, возможно, вы удивитесь, но я вовсе не такой распутный, каким меня описывают.

Одарив маркиза дерзким взглядом, Сесиль усмехнулась:

– Какое разочарование!

С этими словами она развернулась на каблуках и неторопливо удалилась, оставив Гая в одиночестве размышлять над тем, что имелось в виду и что с этим делать.

Глава 6

Лилль, Франция

5 марта 1815 года

Вообще-то Гай не был набожным, но сейчас, когда держал игральную карту всего в дюйме от своей головы, вспоминал самые искренние молитвы, какие только знал. Мысленно, конечно.

– Может, завязать мне глаза? – по-французски обратилась Сесиль к ликующей толпе.

– Завязать! – практически в один голос загудели обезумевшие зрители.

– О боже! – еле слышно пробормотал Гай.

Следующая часть номера держала его в невероятном напряжении, хотя они с Сесиль очень много времени репетировали выстрелы вслепую, но сегодня было его первое настоящее выступление в костюме придворного шута на сцене перед двумя сотнями беснующихся французов.

Улыбка взиравшей на орущую толпу Сесиль оказалась настолько притягательной, что его мужское естество тотчас же пробудилось к жизни. Да и почему бы ему не наслаждаться происходящим? Ведь это не в него намеревались стрелять.

Сесиль достала из нарочито глубокого декольте своего платья черный шелковый шарф, и трибуны огласились криками и пронзительным свистом.

Гай судорожно сглотнул, когда мисс Трамбле завязала шарфом глаза.

Он знал, что яркое освещение над ним и у него за спиной превратит его в более отчетливую мишень, но все равно нервничал каждый раз, когда они доходили до этой части представления.

– Прошу тишины! – Сесиль пришлось повысить голос, чтобы перекричать толпу. – Чтобы сосредоточиться, мне необходима полная тишина. На этот раз я не могу промахнуться. Мсье Дарлинг – мой третий ассистент за этот год, и мне совершенно не хочется нанимать нового.

Зрители нашли это заявление забавным.

Когда в зале наступила тишина, Сесиль подняла пистолет одним плавным и быстрым движением, от которого замирало сердце, и прицелилась.

Гай даже не успел испугаться, когда она нажала на спусковой крючок.

Благодарение богу, грохот выстрела оказался слишком громким и заглушил возглас, сорвавшийся с его губ, когда шляпа слетела с его головы, словно подхваченная пронесшимся по театру порывом ветра, и взорвалась в воздухе, осыпав его блесками.

Толпа разразилась восторженными криками, и Сесиль развернулась к зрителям для поклона. Гай последовал ее примеру, хотя и менее уверенно. К счастью, выстрел с завязанными глазами был выходом на бис, поэтому на подрагивающих ногах он смог удалиться со сцены.

Прежде всего Гай собирался выпить: чего-нибудь покрепче и побольше! Кто же думал, что присутствие такого количества зрителей настолько усугубит его положение как мишени?

– Вы сегодня прекрасно справились: лучше, чем на репетиции. Завидное самообладание.

Остановившись, Гай обернулся на звук ее голоса: эта похвала оказалась очень неожиданной.

Благодаря тому, что ехали в одном фургоне из Кале в Лилль, за два дня они говорили больше, чем за все предыдущие недели, но, если не считать той короткой беседы на борту корабля, все их разговоры касались лишь отвлеченных тем. Особенно часто обсуждался неправдоподобный слух, что Наполеон сбежал с острова Эльба и собирает армию. Как только они добрались до Лилля, Сесиль стала прежней и старательно делала вид, будто Гая не существует.

Маркиз усмехнулся:

– О, вы снизошли до разговора со мной, принцесса?

– Должно быть, вы меня с кем-то спутали. Думаю, обращение «моя королева» более уместно.

Гай рассмеялся.

– К тому же я не переставала с вами разговаривать.

– Нет, вы не переставали отдавать мне приказы. А это вовсе не то же самое, дорогая.

Сесиль зацокала языком.

– Бедный мистер Дарлинг!.. Совсем забыла, что вы не привыкли иметь дело с женщинами, не готовыми пасть к вашим ногам.

– Вообще-то, моя королева, если вам вздумается на меня броситься, предупреждаю: ноги не самая лучшая часть моего тела.

Фыркнув, Сесиль быстро прошла мимо него и направилась к двери гримерной.

– Не хотите ли поужинать со мной? – крикнул ей вслед Гай, но ответом ему послужил лишь саркастический смех.

Дарлингтона не удивил ее отказ. Почему в их отношениях должно что-то измениться лишь из-за того, что они оказались в другой стране? Мисс Трамбле отвергала все его попытки сдружиться с того самого дня, когда впервые в него выстрелила. Гай наблюдал за ней до тех пор, пока она не скрылась за дверью гримерной. Ему безумно нравилось смотреть на нее, когда она об этом не знает. И да, он даже готов служить мишенью, лишь бы только наблюдать за ней.

Гай действительно надеялся, что поездка в Лилль поможет разрушить барьер между ними. Они обсуждали – хотя словесные перепалки между ними скорее походили на споры – не только предполагаемый и весьма сомнительный побег Бонапарта с Эльбы, но и книги, пьесы, еду и множество других тем. Только при этом они даже не пытались поговорить о самих себе.

Сесиль воздвигла вокруг себя барьер, и Гай заставил себя уважать ее решение, хотя ему ужасно хотелось перелезть через стену и получше узнать, кто скрывается за ней.

– Ну и как прошло твое первое выступление? – раздался голос Стонтона.

– На мгновение мне показалось, что придется менять штаны.

Син рассмеялся, что случалось с ним нечасто, и Гая это обидело.

– Давай смейся, дружище. Завтра ведь твоя очередь смотреть в дымящееся дуло ее пистолета, не так ли?

– Не забывай, что сегодня я уже подставлял свою голову метательнице ножей и позволял ее птице надо мной насмехаться.

– Во всяком случае, Блейд не бросает в тебя ножи с завязанными глазами.

– Не удивлюсь, если номер Сесиль вдохновит и ее.

Гай простонал:

– Надеюсь, до этого не дойдет. Кажется, и одной фурии больше чем достаточно. Вообще-то я надеялся посмотреть номер с твоим участием, но мадемуазель Трамбле вдруг решила, что ей необходим еще один из бесчисленных сундуков, хранящихся в фургоне, и поблизости не оказалось никого, кроме меня, чтобы его принести.

– Я заметил: ей доставляет удовольствие использовать тебя как носильщика.

Гай тоже заметил, что мисс Трамбле нравится его унижать.

– Ты голоден? – спросил у друга Гай. – Конюх с постоялого двора сказал мне, что на Гранд-плас есть кофейня, которая открыта допоздна, чтобы обслуживать работников цирка.

Стонтон поморщился.

– Господи, Гай, неужели ты так и не научился говорить правильно, когда мы изучали французский в школе?

Дарлингтон, уже привыкший к насмешкам по поводу его ужасного акцента, лишь пожал плечами.

– Так ты голоден или нет, Син?

– Я там уже ужинал, – ответил тот, доставая из нагрудного кармана часы. – Они закрываются через полчаса, так что тебе лучше поторопиться.

– Проклятье! Значит, у меня не останется времени, чтобы переодеться.

Син взглянул на его костюм из темно-красного бархата, отороченный золотой тесьмой – Барнабаса забавляло, когда немногочисленные сотрудники мужского пола облачались в такие, – и усмехнулся.

– Тебе вовсе не обязательно переодеваться. В этой одежде ты выглядишь как любимый лакей зажиточной старухи.

– Очень смешно.

Стонтону пришлось надеть точно такой же костюм, так что не в его положении насмехаться. Отвернувшись от друга, Гай направился в гардеробную.

– Если надумал переодеться, пропустишь ужин, – крикнул ему вдогонку Син, но Гай лишь отмахнулся.

Он не собирался переодеваться, чтобы из-за этого лишиться ужина. Роль мишени пробуждала страшный голод и жажду, поэтому еда была для него куда важнее.

Чтобы уберечься от ночной прохлады, Сесиль быстро шагала по тихим безлюдным улицам, кутаясь в тяжелую шерстяную накидку.

Ей не нравились такие прогулки в одиночестве, но остальные женщины уже поели, а единственное заведение, в котором можно было получить поздний ужин, скоро закрывалось. Известная пословица гласила: «Береженого Бог бережет», – поэтому Сесиль предусмотрительно надела кобуру с пистолетом поверх серого шерстяного платья, после того как сняла черный шелковый наряд, в который облачалась для выступления.

А ведь лорд Карлайл приглашал ее на ужин. При мысли об этом Сесиль рассмеялась.

О да, она прекрасно знала, что на уме у этого привлекательного пэра. И это была отнюдь не еда. Те несколько дней, что она провела с ним в одном фургоне, почти лишили ее решимости, и она едва не пала жертвой его обаяния, поэтому теперь ей необходимо было во что бы то ни стало держаться от него подальше.

Со стороны могло показаться, что столь тесное общение делало его более земным, этаким своим парнем, но на самом деле ничего подобного не случилось. Было в этом мужчине нечто такое, что заставляло Сесиль чувствовать себя четырнадцатилетней девчонкой, преисполненной благоговейного восхищения, у которой сладко кружилась голова и перехватывало дыхание. Менее всего она хотела, чтобы ее жизнь осложнилась присутствием в ней мужчины, особенно такого, отношения с которым наверняка закончатся разочарованием, а то и вовсе разбитым сердцем.

Нет, не настолько она глупа. В один прекрасный день Дарлингтон станет герцогом, а она будет все такой же артисткой цирка. И ей никогда не стать для него чем-то большим, нежели временное увлечение.

Она, конечно, могла бы сказать ему, что и сама обладает титулом герцогини, но он вряд ли поверит, а если даже это произойдет, то сейчас таких обедневших французских аристократов вокруг пруд пруди.

Сесиль вспомнила, как познакомилась с герцогом-французом и его женой, управляющими ломбардом, когда впервые оказалась в Англии. Двадцать лет назад французское сообщество разрасталось так быстро, что большинство англичан, особенно представителей высших классов, считали наводнивших их страну эмигрантов в лучшем случае помехой, а в худшем – напастью.

Сесиль на протяжении многих лет ощущала себя предметом насмешек, хотя в последнее время это перестало быть для нее проблемой, особенно теперь, когда она работала на Барнабаса. Будучи эмигрантом, хотя и переехавшим в Англию задолго до революции, он не терпел подобного отношения к своим соотечественникам, и по меньшей мере половина его работников были французами.

Но такой человек, как маркиз Карлайл, наверняка посмотрел бы свысока на обедневшую француженку, вступившую в брак, лишенный супружеских отношений, с умиравшим в тюрьме герцогом. Тем более у нее не было никаких доказательств, что этот союз действительно имел место.

Нет, эту часть ее жизни лучше оставить там, где ей и место: на дне Ла-Манша.

Из ее влечения к лорду Карлайлу ничего не выйдет, и ей лучше об этом не забывать.

«То есть ты действительно хочешь, чтобы из этого что-то вышло? И с каких это пор ты хочешь чего-то большего, чем покувыркаться в постели?»

Сесиль недовольно скривила губы. Нет, она не хотела замуж, но также не хотела, чтобы ею попользовались, а потом выбросили, как ненужную тряпку. Она привыкла сама контролировать отношения. Это она поняла после того, как первый и единственный раз возомнила, будто влюблена. Это случилось много лет назад, когда она была невинной девятнадцатилетней глупышкой. С тех пор у нее было много любовников – а почему бы и нет, ведь ей не перед кем держать ответ, – и ни разу она не пускала отношения на самотек.

– Привет, красотка, – произнес кто-то тихо по-французски, и огромная мужская ладонь, высунувшаяся из двери, мимо которой проходила Сесиль, крепко схватила ее за руку, а потом уже две ручищи толщиной со ствол дерева обхватили ее за талию и прижали к чьей-то широкой груди.

– Помогите! – вскрикнула Сесиль, отчаянно лягаясь. Очевидно, ее каблук достиг цели, судя по тому, что улицу огласил крик.

– Sacré bleu![6] – вскрикнул негодяй, толкнув Сесиль с такой силой, что она оступилась и ударилась о стену.

К счастью, ей удалось вовремя подставить руки, иначе она разбила бы себе нос о грубую кирпичную поверхность. Внезапно высвободившись из цепких рук, она развернулась и бросилась к выходу из переулка, поскальзываясь на влажных камнях мостовой.

– Не так быстро, красотка, – взревел незнакомец, схватив Сесиль за накидку и дернув назад с такой силой, что она едва не упала.

– Помогите! – вновь закричала Сесиль, только на этот раз по-французски. – Пожалуйста… кто-нибудь…

Мясистая и не слишком чистая рука закрыла ей рот, и Сесиль принялась развязывать тесемки накидки, отчаянно извиваясь в попытке освободиться. Затем рука нападавшего сжала ее талию, точно железным обручем, и Сесиль почувствовала, как в ее ягодицы упирается тугая плоть.

Ужас пронзил ее, подобно удару молнии, придавая сил быстро слабеющим мышцам.

Мясистые пальцы негодяя заглушали рвущиеся из ее горла крики так основательно, что даже она сама с трудом могла их расслышать.

Мужчина усмехнулся, с ужасающей легкостью удерживая запястья Сесиль одной рукой и ощупывая ее тело другой.

– Какое славное маленькое тельце! – протянул мерзавец, обхватив ладонью ее грудь, а затем скользнул вниз по животу и нащупал ремень, на котором висела кобура. – О-о-о, а это что у нас тут такое? – Он провел пальцем по ремню к правому бедру и, ослабив хватку буквально на долю секунды, чтобы развернуть ее лицом к себе и разглядеть находку получше, пробормотал: – Какого черта?

Сесиль только этого и ждала. Слегка наклонив голову, она что есть силы ударила насильника затылком.

Раздался отвратительный, но такой ласкающий ухо хруст.

– Ах ты сука! – взревел негодяй, тут же отпустив ее.

Сесиль рванулась от него, но мужчина успел ухватить ее за накидку и дернул назад так легко, словно вытаскивал рыбу из пруда.

– А ну-ка постой! Я еще не…

– Ты сейчас же уберешь свои грязные руки, мерзавец, или я порву тебя на куски, – раздался спокойный голос с дальнего конца переулка.

Более ужасающего акцента Сесиль не слышала никогда в жизни, но сейчас он прозвучал словно музыка.

Удерживавшие ее руки больше не пытались притянуть ее ближе.

– Я не знал, что это твоя женщина, – произнес нападавший, словно извиняясь за свои действия.

– Отпусти ее сейчас же. – От спокойно произнесенных слов исходила такая угроза, что отвратительное произношение вдруг перестало иметь значение.

– Да забирай! – Мужчина оттолкнул свою жертву. – Не стоит она того, чтобы из-за нее драться.

Гай едва успел подхватить Сесиль, удержав от падения. Свет от фонаря падал на него так, что его лицо оставалось в тени.

– Вы в порядке? – спросил он тихо.

Сесиль лишь кивнула в ответ, слишком напуганная, чтобы говорить.

Гай же повернулся к нападавшему и прорычал по-французски:

– Tu pars en enfer avant que je t’apprenne une leçon[7].

– Ладно, ладно! – Стараясь держаться на расстоянии, злодей поднял руки и попятился в тень.

– Вы не ранены? – спросил Гай, когда он скрылся за углом.

Сесиль стряхнула оцепенение от испытанного ужаса. Как ей хотелось броситься в сильные объятия Гая! Да что с ней такое?

– Отпустите меня, – произнесла она холодно, положив ладони ему на грудь и пытаясь оттолкнуть, а потом принялась дрожащими руками отряхивать платье.

– Отпустить? – бесстрастно повторил Гай.

– А чего вы ждали? Награды?

– Ну, хотя бы «спасибо».

Лицо Сесиль запылало в темноте. Она повела себя недопустимо. Набрав в грудь воздуха, она уже хотела что-то ответить, но тут заметила, что висевшая на запястье сумочка исчезла.

– Он украл мои деньги! – закричала Сесиль и бросилась следом за негодяем.

– Подождите! Куда вы, черт возьми? – крикнул ей вслед Гай.

Сесиль остановилась в конце переулка и оглянулась по сторонам. Под уличным фонарем вор рылся в ее сумочке.

– А ну верни! – крикнула ему Сесиль.

Вскинув голову, тот показал ей крайне неприличный жест и со смехом крикнул в ответ:

– А ты забери!

Сесиль выхватила пистолет из кобуры и прицелилась.

Гай у нее за спиной ошеломленно вскрикнул.

– Боже милостивый! Вы же не собираетесь и в самом деле его пристре…

За раздавшимся в тишине громким треском последовал леденящий кровь вопль.

Спокойно вернув пистолет на место, Сесиль направилась к оравшему от боли и прыгавшему на одной ноге воришке.

– Вы с ума сошли? – вопросил Гай, следуя за ней по пятам.

– Нет, просто зла.

– Черт возьми, Сесиль! Нельзя же просто вот так взять и выстрелить в человека!

– Я только что это сделала.

Гай сдавленно охнул:

– Подождите здесь, а я принесу вашу сумочку.

Но Сесиль, не обратив на его слова никакого внимания, достала второй пистолет и крикнула:

– Брось сумочку и отойди подальше, иначе на этот раз я прострелю тебе кое-что поважнее.

Вор жалобно всхлипнул и неловко поскакал по улице, приволакивая раненую ногу.

Усмехнувшись, Сесиль спрятала пистолет в кобуру.

– Боже милостивый! Это же незаконно! Или вы этого не знали?

– Так почему вы до сих пор здесь, Гай? Уходите скорее.

– О, правда? Вы могли его убить.

Сесиль усмехнулась:

– О, ради бога! Я целилась в мысок ботинка, и туда именно и попала.

Дойдя до фонаря, Гай опустился на корточки и подобрал с мостовой содержимое сумочки.

– Вы сошли с ума. Окончательно и бесповоротно. – Он протянул Сесиль сумочку. – Кстати: почему вы разгуливаете в одиночку посреди ночи?

Она затянула тесемки сумочки, надела ее на запястье и направилась к кофейне.

– Куда вы? – спросил Гай, шагая рядом.

– Поесть.

– Я только что оттуда. Они сегодня рано закрылись.

Сесиль нахмурилась:

– Я умираю с голоду.

И словно в подтверждение ее слов в желудке громко заурчало.

Губы Гая дрогнули в улыбке.

– Я слышу. Эллиот сказал, что за несколько су у одной из служанок можно купить хлеба, сыра и бутылку вина. Я принесу нам что-нибудь, когда вернемся в гостиницу.

Сесиль прищурилась, и ее пульс заметно участился – то ли от недавней встречи с опасностью, то ли в предвкушении.

– Только еда. И ничего больше.

Гай насмешливо фыркнул.

– Не льстите себе, дорогая. Возможно, я и не самая яркая звезда на небосводе, но понять, что к чему, в состоянии. Идемте, провожу вас в гостиницу.

Когда Сесиль помедлила в нерешительности, Гай улыбнулся и добавил:

– У вас остался еще один патрон, так что сможете меня пристрелить, если я не буду вести себя как истинный джентльмен.

Еще не успев это осознать, Сесиль ощутила, что улыбается в ответ, и тут же нахмурилась, проигнорировав протянутую ей руку.

– Прекрасно. Пойдемте, пока я не умерла с голоду.

– Даю слово, что постараюсь держать в узде свои низменные инстинкты.

Сесиль не стала объяснять, что ее беспокоило вовсе не это.

Глава 7

Гай наполнил бокал Сесиль вином и подвинул тарелку.

– Еще сыра?

Но она отрицательно покачала головой, поскольку рот был набит едой.

Одна из служанок позволила им поужинать в пустом обеденном зале за куда большую сумму, чем несколько су, но тишина и уединение после довольно напряженного дня стоили потраченных денег.

Тело Гая все еще гудело после стычки в переулке. У него едва не остановилось сердце, когда он увидел, как негодяй лапает Сесиль, а потом еще раз, когда она хладнокровно в того выстрелила.

Гай не был слишком голоден, но заставил себя съесть немного хлеба с сыром, чтобы избавить Сесиль от неловкости из-за того, что ест одна.

Вероятно, ему следовало отослать еду в комнату, которую она делила с Марианной, а самому отправиться к себе в номер. И уж точно не следовало сидеть при свечах за накрытым на двоих столом в час ночи. Но представившаяся возможность провести время наедине с Сесиль оказалась слишком соблазнительной, чтобы от нее отказаться. Да к тому же какие проблемы могут возникнуть из-за позднего ужина?

Сесиль сделала глоток вина, а потом спросила:

– Как думаете, что будет дальше?

Объяснять, что она имела в виду, не было нужды.

– Не знаю, что в итоге предпримет Бонапарт, – признался Гай, – но полагаю, что этот тур закончится раньше.

– Я слышала, как сегодня днем Барнабас спорил с управляющим театром, – сказала Сесиль. – Тот пообещал изменить какой-то пункт в контракте, если начнутся военные действия.

– Наверняка он имел в виду пункт о форс-мажорных обстоятельствах.

– Да, именно так он сказал.

– Думаю, это означает, что контракт может быть расторгнут, если случится какая-нибудь катастрофа или другое неконтролируемое событие, из-за которого становится невозможным выполнение условий по контракту. – Гай хмыкнул. – Полагаю, война может считаться как катастрофой, так и неконтролируемым событием.

Сесиль вскинула брови.

– Почему вы так на меня смотрите?

– Просто не ожидала, что вам известны подобные тонкости.

– Почему? Из-за того, что у меня ветер в голове?

– Не только ветер, а, вероятно, еще и женщины, чистокровные скакуны и что там еще доставляет вам удовольствие.

Гай рассмеялся.

– Так уж вышло, что я учился в университете. – Не так уж долго, конечно, но Сесиль об этом знать ни к чему. – К тому же я управлял семейным поместьем и делами герцога на протяжении нескольких лет, а посему не так уж бесполезен.

Взгляд ее темных глаз скользнул по нему, оставляя обжигающий след.

– Я никогда не считала вас бесполезным.

Гая охватила какая-то непонятная радость при мысли, что Сесиль все же о нем думала.

– Что будете делать, если обстоятельства вынудят нас прервать тур? – спросила она.

Гай хотел было ответить, но передумал и просто пожал плечами.

– Вы так и не скажете, какова ваша истинная цель нахождения в цирке?

– Это не моя тайна, Сесиль. А как насчет вас?

– Насчет меня?

– Да. В случае войны вы вернетесь в Англию или останетесь на какое-то время во Франции?

– С чего мне здесь оставаться?

– Вы же родом отсюда. Разве у вас нет здесь семьи, друзей?

Сесиль отвела глаза в сторону:

– Нет.

– Сесиль.

Она повернулась и одарила Гая недовольным взглядом, который, казалось, приберегала специально для него.

– Я не давала вам разрешения называть меня…

– Не надо.

Она удивленно заморгала:

– Я не стану вашей любовницей.

Теперь удивился Гай:

– Я об этом и не прошу.

Сесиль вскинула тонкую темную бровь.

– Ну хорошо. Я об этом думал. Много. Но поскольку обещал, что это будет просто ужин, сдержу слово, так что не стоит относиться ко мне с такой подозрительностью. Вы правда мне интересны, интересны как женщина, – признался Гай. – Но вы также интересны мне как личность.

Сесиль глубоко вздохнула, и этот вздох сотворил с облегающим лифом ее платья то, от чего Гай едва не пришел в смятение, хотя и не позволял себе смотреть в этом направлении, по крайней мере слишком пристально.

– Я уже рассказала вам кое-что о себе, а вы – нет.

– Я видел стопку газет в вашей гримерной, так что и вы уже знаете обо мне немало.

Рот Сесиль открылся от удивления:

– Кто сказал вам об этих газетах?

– Я их сам случайно увидел.

– С какой стати вы рылись в моих…

Гай протестующее поднял руку и был несказанно удивлен, когда Сесиль действительно замолчала.

– Как вы помните, Марианне доставляет огромное удовольствие использовать нас троих в качестве своих личных слуг. Она буквально заставила меня убрать гримерную сверху донизу.

– Откуда вы знаете, что газеты принадлежат мне?

Гаю не хотелось наговаривать на Блейд, поэтому он спросил:

– Станете это отрицать?

Сесиль издала странный звук, похожий на ворчание рассерженного барсука.

– Но там статьи много о ком.

– Верно, но подавляющее большинство все-таки обо мне.

– Вряд ли это моя вина!

Гай усмехнулся:

– Ну хорошо, хорошо. Так что вы хотите обо мне знать? Хотя должен заметить, что кое-что лучше продемонстрировать, чем об этом рассказывать.

Как Гай и надеялся, Сесиль рассмеялась над его шуткой, и этот звук показался ему восхитительнее самого лучшего шампанского.

– Вы неисправимы! Расскажите, за что в свете вас прозвали Любимчиком общества.

– Что вы имеете в виду?

– Почему вы так… несдержанны в своих любовных похождениях?

Гай попытался высказать возмущение, но Сесиль весьма выразительно фыркнула.

– Не пытайтесь это отрицать! Я много читала о вас. Вы охотитесь за женщинами с поистине маниакальной целеустремленностью. Скажите мне правду, Гай.

Дарлингтон ощутил приятное покалывание в самом низу живота при звуке собственного имени, сорвавшемся с языка Сесиль. Ему нравилось, как она произносит его на французский манер. Никто никогда не называл его так, то есть здесь, во Франции, почти все произносили его имя именно так, но с совершенно иной интонацией, не как Сесиль. Она будто бы даже этим бросала ему вызов.

– Можете мне довериться, – добавила Сесиль, ошибочно приняв его молчание за колебание. – Я не стану делиться с газетчиками. Вы говорите, что хотите знать обо мне больше. Так докажите, что достойны моих признаний: расскажите, что сделало вас таким.

Гай хотел было возразить, что ему не так уж и важно знать о ней больше, чтобы в обмен на это изливать собственную душу, но понял, что это не так. Что изменится, если он расскажет ей правду? Возможно, она постыдна и отчасти даже грязна, но, в конце концов, это не такой уж секрет.

Сесиль старательно не обращала внимания на внутренний голос, настоятельно советовавший ей закончить поздний ужин и убраться восвояси, пока Гай вел себя именно так, как и обещал. Ну что дурного в том, чтобы выпить вина и насладиться беседой с интересным мужчиной?

«Я напомню тебе об этом позже», – раздался раздражающий внутренний голос.

– Просто это не так уж интересно, – произнес наконец Гай, – потому и не хочется что-либо рассказывать.

– И тем не менее я слушаю.

– В нашей семье есть традиция – прямо скажем, не слишком благородная, так что, пожалуй, будет правильнее назвать это проклятием, – в соответствии с которой старшие сыновья всегда женятся по расчету. Не потому, что они этого хотят. Просто принадлежащая титулу собственность сродни неутолимой жажде. Все время требуются деньги, деньги и еще раз деньги.

Впервые на лице Гая не возникло даже тени улыбки. Он также не пытался очаровать Сесиль. Все его внимание было приковано к бокалу с вином, который он беспокойно крутил в руках.

– Возможно, семейное проклятие могло бы обойти меня стороной. – Гай долго крутил бокал в пальцах, прежде чем поднять глаза на Сесиль. – Видите ли, мой дед, нынешний герцог, женился на одной из богатейших наследниц своего времени, и на протяжении многих лет герцогство крепло и процветало. У деда было трое сыновей. Старший проявлял все признаки, что станет ответственным и исполнительным владельцем своего наследия, то есть пойдет по стопам своего отца, но он умер, не дожив до своего двадцатилетия, и его место занял следующий сын… – Гай рассмеялся, только совсем не весело. – Достаточно сказать, что из моего дяди Генри получился бы никудышный герцог. К счастью для титула, он убил на дуэли человека. И не просто человека, а пэра. Так что деду пришлось выслать его из страны. План состоял в том, чтобы дать скандалу улечься, а через несколько лет вернуть Генри обратно.

– Но как может улечься скандал такого масштаба?

– Деньги, моя дорогая. – Гай пожал плечами. – Как бы то ни было, этого так и не случилось. Дядя Генри побывал во многих местах. На самом деле он так наслаждался своим изгнанием, что, когда пять лет спустя дед послал за ним, отказался возвращаться домой. В следующий раз дед послал человека, вместо того чтобы просто отправить письмо. Вот тогда и выяснилось, что дядя исчез. За последующие десять лет дед отправил, наверное, с дюжину запросов. Наконец, примерно восемнадцать лет назад один из его сыскных агентов вернулся с ответом. Мой дядя погиб. На дуэли. Вот так ирония.

– Значит, ваш отец оказался следующим в очереди?

– Да.

– Сколько вам было лет?

Гай сделал глоток вина и вновь устремил взгляд на поверхность стола.

– Мне исполнилось четырнадцать, когда я узнал, что собственная жизнь больше не будет мне принадлежать. – Гай скривился. – Знаю, это звучит мелодраматично и жалостливо.

– Вы не хотели наследовать титул? – удивилась Сесиль, не в силах скрыть недоверие.

– Господи, нет! Ведь до этого самого момента я надеялся, что отец купит мне офицерский чин и я отправлюсь служить в армию. После известия о смерти дяди это стало невозможно. Честно говоря, мой отец годился на роль герцога не лучше своего почившего брата. Может, даже хуже. Кто знает? Не стану вдаваться в нелицеприятные детали. Скажу лишь, что он погряз в долгах. Сумма оказалась просто колоссальной и поистине сокрушительной.

Сесиль уловила в язвительном тоне Гая еле сдерживаемый гнев.

– Поскольку он ведал не только всеми делами семьи, но еще и управлял собственной недвижимостью – Дарлингтон-парком, домом в Лондоне и небольшим поместьем в Йоркшире, – мы с дедом не подозревали о масштабах бедствия вплоть до смерти моего отца три года назад. Нам пришлось продать все, что не являлось неотчуждаемой собственностью, но этого все равно оказалось недостаточно.

Рука Гая, лежавшая на столе, сжалась в кулак, но, проследив за взглядом Сесиль, он разжал пальцы и улыбнулся.

– Не знаю, почему меня все еще расстраивает то, что уже случилось. Это не только нелогично, но и пустая трата времени.

Сесиль было знакомо это чувство. Она испытывала точно такие же эмоции каждый раз, когда думала о своем кузене Кертисе.

1 Боже мой! (фр.)

2 Так аристократы называли представителей городской бедноты; в годы якобинской диктатуры – самоназвание революционеров. – Здесь и далее примеч. пер.

3 Черт! (фр.)

4 От англ. sin – грех.

5 Очарован (фр.).

6 Проклятье! (фр.)

7 Пошел прочь, пока я не преподал тебе урок (фр.).

Продолжить чтение