Старый дом на краю счастья

Еж – птица гордая

Я зареванная сидела в подъезде, оплакивая хрупкость надежд, планов, отношений и человеческого тела. Спиной ощущала холод стены и ледяной кафель пола, слабый запах хлорки – как в бассейне или операционной. Тусклый зеленоватый свет и мое жалкое поскуливание, отдающееся гулким эхом.

Я баюкала распухшую руку – сломанную, как позже оказалось… и не могла решиться на телефонный звонок. Он означал бы конец. Собственно, финал этой драмы уже состоялся, оставалось только признать, что все уже рухнуло.

Но я отказывалась верить. Отказывалась набирать номер. Только сидела и рыдала, размазывая по лицу слезы.

Свежее предательство похоже на травматическую ампутацию. Как будто тебе внезапно оторвало руку или ногу: только что это было частью тебя, естественным продолжением. Да, без нее ты сможешь жить, но будешь уже немножко не ты. И еще даже не болит. Боль будет потом. Много боли. А сейчас ты видишь ее – вот она, рядом, но уже чужая, безжизненная. И понимаешь, что ничего не будет по-прежнему. Не прирастет, а даже если и удастся приладить, будет чужим и мертвым, с уродливыми шрамами, с вечной болью и ожиданием, что не приживется, откажет… предаст.

Там, за дверью, осталась моя жизнь. Все, о чем мечтала, на что строила планы, с чем связывала надежды и будущее.

Там было тепло.

Там был любимый человек, который обещал быть рядом в горе и радости. Согревать, оберегать и заботиться.

И который уничтожил и растоптал все, что было дорого и свято.

Прямо сейчас он прошел ту точку невозврата, после которой только чернота и вечный холод, как в Дантовом аду…

Только вместо ледяного озера Коцит этот мрачный подъезд, где воняет хлоркой и мокрыми тряпками, меня трясет от холода и нервяка, к горлу подкатывает тошнота…

Бежать. Бежать без оглядки.

Сначала я уехала в другой город к своей дальней родственнице. Туда, где он точно не будет нас искать. Он и не искал. Плевался ядом в эсэмэсках, угрожал уничтожить, грозил отобрать детей, требовал забрать из полиции заявление.

Я была раздавлена, дезориентирована и совершенно беспомощна – со сломанной рукой и четырьмя детьми, младшей из которых едва исполнился год.

И тогда я решилась на самый отчаянный поступок в моей жизни – эмиграцию.

Многие мои решения со стороны кажутся спонтанными.

Вот и сейчас – от момента, когда я приняла решение бежать, до его реализации прошло чуть больше двух месяцев.

Но в действительности идею переезда я вынашивала давно. Даже, скорее, не вынашивала, я лениво размышляла: вот было бы неплохо поехать… Там хорошо, мне там нравится, текут молочные реки в кисельных берегах, а по улицам ходят улыбчивые поляки и говорят свое пши-пше, и от этого на душе тепло. Время от времени закидывала удочки: смотрела сайты с арендой квартир и вакансиями, прикидывала, что могла бы делать… Потом закрывала эти странички, решая, что пока, пожалуй, ничего – возможно, на пенсии, когда я уже буду богатой и состоявшейся, куплю маленький домик с крошечным садиком и буду разводить гортензии.

А потом опять, вдохновившись какой-то историей, начинала планировать.

Мне не было плохо в России, из которой я хотела уехать. Зато мне было хорошо в Польше, где я мечтала жить.

Но, как обычно, от мечты до реальности была целая пропасть, вечно что-то мешало: работа, дети, ипотека… всегда тысячи причин найдутся, чтобы не исполнять задуманное. А потом сказать: «да что там… куда мне уже?» – и мучиться, представляя, как могло бы получиться.

У меня таких внутренних возражений было много. Начиная от «уже поздно начинать сначала» до «ну у меня же четверо детей, куда я с ними?».

С переездом, кстати, мне всегда было значительно проще, чем со сменой работы. По крайней мере привычнее. Я переезжала в общей сложности 18 раз. Сначала с родителями – папа военный, обычная история. А потом уже сама инициировала перемены, видимо, заразившись идеей кочевой жизни. Это так здорово – открывать новые места, изучать города, узнавать этот огромный мир и жить там, где тебе хорошо и комфортно.

Но, пожалуй, это был первый переезд, проникнутый таким драматизмом.

Наверное, потому что начался он с отрезвляющего пинка, придавшего мне достаточно ускорения, чтобы решиться на столь глобальную перемену.

Я хотела убежать настолько далеко, чтобы стереть из памяти все следы предыдущей жизни.

В прежней оставались хорошая работа, семья, друзья.

В новой – полная неизвестность.

Да, я знаю эти набившие оскомину истины «от себя не убежишь» и «куда бы мы ни переезжали, мы берем с собой себя».

Я и не пыталась убежать от себя или от проблем, с собой мне было вполне комфортно. Скорее, хотелось разорвать все связи с прошлым. Не ходить по этим улицам, которые навевают воспоминания. Не жить в этой квартире, где растили детей, строили планы на будущее… где мы вместе делали ремонт – смеясь, мазали друг друга краской или азартно укладывали ламинат за полчаса до поезда. Таксист злился и писал гневные эсэмэски, а мы пытались приладить последний ряд и потом всю дорогу хохотали, что это было бы самое глупое опоздание в нашей жизни…

Я хотела закрыть ту дверь, за которой была так счастлива.

Решиться и прыгнуть

Бегство ведь как рождение – тоже через боль и страх, через пустоту и потери. Из теплого, мягкого и уютного – в холод и яркий свет, ошеломляющие звуки и пугающую неизвестность.

Правда, место, в которое я замыслила свой отчаянный побег, не было совсем уж чужим и незнакомым – историческая родина, страна моих предков. Я мечтала жить в Польше с того момента, как впервые увидела и влюбилась в нее. Примеряла эту страну на себя, пробовала на вкус, знала ее маленькие секреты и бесконечно ею любовалась. Она была для меня как Изумрудный город для героев волшебной сказки: да, путь туда труден и опасен, но только там можно найти то, что нужно. Вот и я много лет где-то блуждала в твердой уверенности, что однажды туда доберусь и останусь навсегда. А по дороге обрету смелость, мозги и любящее сердце.

Впервые я приехала туда в начале 2000-х, а потом ездила при любой возможности – в гости, на каникулы, в отпуск, на учебу, на конференции, и каждый раз как будто возвращалась домой, словно обещала ей и себе: «Ну-ну, дорогая, потерпи немного, совсем скоро мы будем вместе…»

Оставалось обдумать детали уже на холодную голову.

Конечно, внутренняя решимость подпитывалась гремучим коктейлем – гневом и обидой, которые гнали вперед, предвкушением, которое манило и обещало, но сомнений оставалось предостаточно: Что там делать? Как зарабатывать? Смогу ли устроиться? Как быть с детьми? Удастся ли им адаптироваться?

Очень не хватало последней детали, чтобы я сказала себе «да». Как вдруг появился судьбоносный ответ.

Переписывалась с приятелем, который уехал за два года до этого – тоже в Польшу и тоже по корням. В очередной раз промямлила, что собираюсь, но… И вдруг он присылает картинку, а на ней нарисован красно-белый дорожный знак с надписью внутри: «Знак свыше: если ты собираешься что-то сделать, но ждешь знака, то вот он».

Посмеялись.

А через пару дней после этого неожиданно написал другой знакомый, с которым очень давно не общалась, года два точно. Оказалось, он с семьей уже год живет в Германии.

Я делюсь с ним своими планами и опасениями… И внезапно он присылает мне точно такую же картинку про знак!

Ну как тут было не поверить в перст судьбы? Он, кажется, не только указывал на единственно правильный выход, но и слегка покручивал у виска, удивляясь моей недогадливости.

«Да еду я, еду», – мысленно ответила я судьбе и стала думать дальше. Работать с возражениями, как говорят маркетологи.

«И кому ты там нужна?» – первое из них.

«Хм, а тут кому я нужна-то?» – отвечала я себе. Никто никому не нужен и ничего не должен. И доказывать свою полезность придется в любом месте.

Второе было «И что ты там будешь делать?» – это внутренний голос шипел с особой ехидностью, издевательски растягивая слоги.

Да, я много всего умею, где-то пылится штук восемь дипломов, из них три «вышки» и куча дополнительных, но все в «неконвертируемых» специальностях – везде требуется знание национальных норм и профессиональная аттестация. Так что первое время, видимо, придется мыть условные туалеты – ну по крайней мере пока все вокруг не заметят, какая я расчудесная. И тут я как достану все восемь, как стану самым крутым специалистом… Внутренне разрешив себе и мыть туалеты, и стоять за прилавком, и даже работать кондуктором, я успокоилась.

Со страной было все понятно, осталось решить, куда именно. Я любила много мест: часто бывала в загадочном Кракове, обожала насквозь сырой и ветреный Гданьск, так похожий на мой милый Питер, училась в Люблине. С нежностью вспоминала маленькие городки, в которых будто бы застыло время, – Сандомир, Згожелец…

Но все решил случай.

Вдруг в той же переписке – про знак судьбы – мой приятель упомянул Вроцлав. Он сам жил в другом городе, ко мне относился с легкой иронией и не особенно верил в эту затею. Кажется, ляпнул просто так, в контексте: «Ну не во Вроцлав же ехать, там столько сейчас понаехало…»

Название меня зацепило.

Во Вроцлаве я ни разу не бывала, даже проездом – он находится совсем в другой стороне от моих привычных маршрутов, никого из знакомых там не было, да и о самом городе я не имела никакого представления. Полезла гуглить, и первая же фраза оказалась решающей – «самый теплый город в Польше». Теплый. Это то, что мне было нужно в эту минуту больше всего. Я так намерзлась, что очень хотелось оттаять.

И дальше, как в той шуточной притче про лягушек: три лягушки сидели на листе кувшинки. Одна из них решила прыгнуть в воду. Сколько лягушек осталось сидеть? Правильно – три. Потому что решить и прыгнуть – это разные вещи.

Незадолго до отъезда я пришла на маникюр. Как раз сняли гипс, и рука под ним была похудевшая, тонкая и жалкая. Хотелось хоть как-то ее визуально улучшить, поэтому выбрала яркий солнечный лак.

– В отпуск собираетесь? – спросила Лена, мой мастер. – Обычно такой как раз для пляжа выбирают.

– Да вот, уезжаю…

– Может, запишетесь сразу на следующий раз? Чтоб наверняка попасть. А то летом все непредсказуемо.

– Лен, я насовсем (ого, кажется, впервые произнесла это вслух). Так что жаль с вами расставаться, но записывать меня не надо. Поедем в Польшу, все-таки у меня там корни…

– Ух, как здорово! А я тоже давно хотела в Москву перебраться. И муж хочет… Но, думаю, как вот я перееду?.. мне уже почти тридцать… и двое детей…

В этом месте она замолкает и смотрит на меня. А я внимательно смотрю на нее, потом мы обе начинаем хохотать.

Мне тридцать пять. У меня четверо детей. Я не умею делать ничего руками.

Муж, без пяти минут бывший, с нами не едет.

Лен, если ты сейчас это читаешь и еще не переехала туда, где тебе будет хорошо, – сделай это. Попробуй. Возможно, мой пример – это и есть знак, которого ты ждешь и который поможет решиться. Ты не узнаешь, лучше там или нет, если не попробуешь. Сейчас тебе столько же лет, сколько мне было тогда. И даже если ты не Лена, а, допустим, Света, Вадим или Игорь, если лет тебе больше или, наоборот, меньше, ты не айтишник и не парикмахер, а менеджер очень среднего звена – пусть будет не страшно. Никогда не поздно выбирать пейзаж за окном.

…А я тем временем старательно не думала о том, что и как будет, просто делала маленькие, но необходимые шаги: оформила визы, забронировала небольшую студию на неделю… «Всего неделя, – уговаривала я себя. – За это время я все пойму. Потом найду что-то постоянное, или…» Дальше фразу я не продолжала, оставляя многоточие.

Муж строчил мне гневные сообщения – «Ты подлая, ненавижу тебя!», «Как ты посмела заявить в полицию? Забери заявление, иначе будет хуже!», «Тебе не поздоровится, как и твоим защитникам!»

Я заблокировала его номер, а контакт переименовала из «муж» в «человек, ударивший тебя». Он стал писать и звонить с других номеров, но это только подстегивало меня к действию.

Денег у меня было немного. Небольшая сумма, которую откладывала на отпуск, плюс получила премию на работе, плюс декретные – младшей дочке недавно исполнился год, до августа – конца декретных выплат – как-то дотянем, а там, возможно, уже получим местные выплаты – у меня карта поляка, по ней полагается финансовая помощь тем, кто репатриируется. Ах да, еще же кредитки, там тоже небольшой лимит, оставим на крайний случай – на обратный билет, если… да к черту подробности, там разберемся. Вообще вот этот принцип – «сначала ввязаться в бой, а там видно будет» (как и девиз «слабоумие и отвага») сопровождали меня на всем тернистом пути переезда.

Через месяц я забрала паспорта в консульстве, полюбовалась на фоточки детей на визах (спойлер: а зря, лучше бы сверила данные), сложила рюкзак и приготовилась окончательно перевернуть эту страницу своей жизни…

…как вдруг появился он.

Муж, уже почти что бывший. Не поленился, приехал.

– Прости меня… нет, я знаю, что ты не простишь, я не достоин прощения… Но скажи, могу ли я что-то сделать, чтобы искупить свою вину? Я… я был не в себе, когда… когда это случилось… А когда я понял, когда осознал, что произошло, я был в панике… я ненавидел себя, хотел даже себя покалечить… Прости, прости, прости! – он упал на колени и вполне натурально заплакал. Я растерялась. Никогда не видела его плачущим, да и извиняющимся – нечасто. А тут такие эмоции! К тому же это слишком сильно отличалось от интонаций и общего настроения предыдущих сообщений, поэтому я не знала, что и думать.

– Встань… зайди, что ли… только извини, у меня не убрано, – только и смогла я выдавить из себя.

Мы долго разговаривали, сидя на маленькой темной кухне.

Он упрашивал меня отказаться от всей этой затеи. И было там и «люблю не могу», и «давай начнем сначала», и «вот жизнь моя, возьми ж ее», и даже «так не доставайся же ты никому».

Он уговаривал, просил, умолял. Убеждал, что без меня и детей его жизнь не имеет смысла: он только-только обрел его, как вдруг я собираюсь уезжать, бросая его и лишая последней радости.

Я ничего не отвечала. Задыхалась почти буквально от переполнявших меня противоречивых эмоций, от живых еще чувств к этому человеку. Они были заморожены, отодвинуты в сторону суетой приготовлений, и тут внезапно боль проступила снова, будто закончилось действие анестезии. Казалось, что сердце ухает в черноту, пропуская по два-три удара.

Время от времени кивала или мычала нечто невразумительное.

Психологи (а их я сменила несколько за этот месяц) в один голос утверждали, что спасать там нечего. Что если в браке произошло такое, то пытаться его реанимировать – все равно что оживлять полуразложившийся труп.

Конечно, я хваталась за любую возможность спасти свой брак и искала такого специалиста, который даст мне надежду и «разрешит» к нему вернуться, потому что этого я хотела больше всего. Отмотать время назад, когда он был добрым и нежным, когда мы держались за руки и вместе строили нашу красивую жизнь.

Но самый оптимистично настроенный из специалистов сказал, что надо минимум год прожить отдельно, а потом уже начинать строить все с нуля, будто с чистого листа.

Об этом мы и договорились.

Что минимум год мы живем порознь и пытаемся понять, что было не так, работаем над ошибками. Но не бросаемся очертя голову в новые отношения и не рушим окончательно то, что было построено. Просто живем и разбираемся в себе. И жизнь за границей – это идеальный вариант, чтобы не было соблазна снова съехаться.

Заодно сможем узнать – получится ли у нас устроить там жизнь, а когда пройдет год, он приедет к нам, и мы снова будем вместе.

Ну и в качестве свеколки на винегрете – он предложил отвезти нас на машине. Туда, куда мы, собственно, от него и сбегаем. «Почему бы и да», – подумала я. Логика и последовательность всегда были моей слабой стороной.

Картонные крылышки

Когда мы оказались уже по эту сторону от пограничного шлагбаума (или по ту – если смотреть с точки старта), и я наконец-то написала пост в соцсеточках с просьбой не терять меня, один из комментаторов не то с восхищением, не то с сочувствием протянул: «Ну ты дае-е-ешь… как на крыльях с обрыва: так-так, спиногрызы, держитесь за хвост и полетели!»

Примерно так я и ощущала себя. Вот только не сильные орлиные крылья развернулись у меня за спиной, а будто наспех сделанные картонные крылышки. И я машу ими изо всех сил, пытаюсь улыбаться и удерживать высоту, но знаю, что второго шанса взлететь не будет, поэтому машу яростно. Выглядит немного карикатурно, но работает!

Решено было ехать через Прибалтику – из Питера это самая короткая дорога.

Мы погрузились в машину и тронулись в путь.

– Ма-а-ам, а когда мы приедем?

– Ма-а-ам, а мы уже приехали?

– А это уже Польша?

– Ма-а-ам, я хочу пить!

– А я – есть!

– А можно мне выйти? Мне срочно надо в туалет!

– А я уже не могу сидеть, можно остановиться? – раздавалось нестройное многоголосье.

– А давайте поиграем! – предложила я. Игра в города быстро себя исчерпала, попробовали в имена, но они тоже как-то внезапно закончились.

– О, а я еще одну игру знаю! Монофоны! Нужно придумывать рассказ, где все слова начинаются с одной и той же буквы – ну как «однажды отец Онуфрий обходил окрестности огорода. Обнаружил отсутствие огромного огурца…»

– Давайте! На все буквы подряд!

– О-о-о, сложная задачка! Только плохих слов, чур, не говорить!

Мы дурачились, хохотали над поворотами сюжета – даже жалею, что не записала эти шедевры, где были брутальный брадобрей Борис, горделивый гусь Григорий и жирный жандарм Жером, жаривший желуди.

За окном мелькали густые зеленые леса, стремительно проносились серенькие деревушки, полыхали фиолетовым огнем поля люпинов.

Мы жевали бутерброды и запивали газировкой, наплевав на режим и правильное питание, пели, играли и веселились… Как будто не было этих щемяще злых месяцев, когда мы вгрызались друг в друга, откусывая куски живой плоти. Будто бы вернулись тепло и уют, ощущение, что мы одна команда.

Наконец наш пепелац подъехал к латвийской границе.

Вот здесь и случилось наше первое приключение.

Если вы когда-нибудь пересекали границу на машине или автобусе, то знаете, что устроена она просто: два контрольно-пропускных пункта, а между ними нейтральная полоса, то есть вас сначала выпускают из одной страны, а потом на втором пункте уже решают впустить или нет в другую страну.

Получается что-то вроде тамбура: одна дверь за вами закрывается, и вы стоите в тесном закутке, ожидая, когда же откроется вторая.

Представьте: вечер, КПП, усталые и голодные дети… За спиной уже сотни километров, все измучены, каждый минимум по три раза попросился поесть, попить, пописать и погулять, во Вроцлаве нас ждут забронированные апартаменты…

Мы прошли первый КПП, то есть формально, уже покинули территорию России.

Подошли ко второму и протянули паспорта в окошечко будки. Пограничник забрал их и куда-то ушел.

Время тянется, в соседних очередях дело идет куда быстрее.

Все заметно нервничают, дети капризничают, пограничник не возвращается.

Потом приходит второй, и они начинают что-то бурно обсуждать на латышском, жестикулируя и показывая в нашу сторону.

Мы внутренне напряглись – что там? Мы попали в список международных преступников? Пытаемся провезти контрабандой кусочек запрещенного к ввозу сала? Наши физиономии не внушают доверия?

Наконец выходит молодой красавчик в форме. Он похож на настоящего арийца, какими их рисовали на плакатах – голубоглазый блондин с белоснежной улыбкой.

Характер нордический, беспощаден к врагам…

…и сообщает, что въехать мы ну никак не можем, потому что доку́ментов нет.

Ну, вернее, формулирует он как-то вежливо, с милым прибалтийским акцентом:

– Фы не мошете ехать, фам нелзья. То ест этим детьям мошно, этим нелзья. – И показывает на взъерошенных детей, жмущихся друг к другу, как воробьи под дождем.

– Ну как же так? У нас все дети пачкой, то есть кучкой.

– Этьи могут толко за три днья. – И протягивает паспорта, тыкая безупречным пальцем в страничку с визой.

Помните спойлер с визами, да? Так вот двоим из четверых детей (а именно первому и третьему) почему-то датой въезда поставили не 6-е число, а 9-е.

А что, циферки-то почти одинаковые. Может, чиновник в этот момент паспорт крутил туда-сюда. Может, висел вниз головой, как граф Дракула, и тупо перепутал. А может, решил: четным детям ставлю четные числа, нечетным – наоборот.

Мы бьем себя в грудь, что-то доказываем, но он непреклонен.

– Вам польяки выдали этьи визы? Попробуйтье на полску границу! Может, оньи фпустьят!

Он аннулирует наш въезд – синей ручкой просто перечеркивает уже проставленные штампы в паспортах и кокетливо машет фуражкой на прощание.

Ставим в навигаторе ближайший переход через польскую границу. Он в Беларуси, в Гродно.

Едем, уже не поем и не смеемся. Дети спят, мы по очереди за рулем, пьем колу и кофе, останавливаемся размяться… и наконец добираемся до красно-зеленых столбов белорусской границы…

Там кино повторяется.

Нас выпускают одни пограничники, потом не впускают другие… зачеркивают печати о въезде и выдают бумажку с пояснениями.

Разочарование и пустота…

Мы пристраиваемся на ночлег в Гродно. Три прекрасных летних дня отдыхаем, осматриваем достопримечательности… и ровно в 00:00 9-го числа подъезжаем к границе. Нас выпускают… и не впускают!

Потому что разница в часовых поясах проходит ровно по линии шлагбаума. И на польской стороне девятое число наступит только через час. Мы ждем этот час на нейтральной полосе, между двумя странами – можно сказать, нигде.

Это было очень символично – на границе двух времен и двух миров, границе прошлого и будущего. Час, которого как будто не существовало, потому что в одном мире он уже закончился, а в другом – еще не начался.

И обычно я так и рассказываю: наш приезд начался с двух попыток нелегально перейти границу и целого часа вне времени и пространства.

Но вот мы наконец на польской стороне. Невыспавшиеся, с красными от бессонной ночи глазами, добрались до первой заправки и взяли по пол-литра кофе. Никогда я не пила больше такого кофе – со сладостью свободы, солоноватым привкусом слез и терпкой горечью тоски по оставленному.

Примерно к обеду мы добрались до Вроцлава.

Навигатор привел нас во дворик, где столпились панельные девятиэтажки, похожие на усталых воинов, несущих бессменный караул перед наступающей со всех сторон эстетикой. Кажется, нам достался самый уродливый и депрессивный квартал города. С одной стороны к нему подбирались довоенные виллы, утопающие в зелени, и современные микрорайоны со стильными таунхаусами, с другой – невероятно прекрасный старый центр с рыночной площадью, разноцветными пряничными домиками и солидными доходными домами, с третьей – старинный парк с тенистыми аллеями, прудами и чугунными оградами. В общем, вокруг был настоящий европейский город, динамичный, современный и при этом сохранивший очарование древности… но мы почему-то оказались в осколке Советского Союза среди безликих панельных блоков.

Чуть позже я узнала, что эти «панельки» – что-то вроде шрамов, которые война оставила в когда-то гармоничном и прекрасном городе, выстроенном с немецкой основательностью. Вроцлав, бывший до Второй мировой войны немецким Бреслау, отчаянно сопротивлялся, превратившись в город-крепость, и целые кварталы были разрушены настолько, что восстановить их оказалось невозможно. Поэтому даже в самом центре тут и там среди красивых исторических зданий торчат нелепые и угловатые дома – наследие коммунистической эпохи.

Квартирка, в которой нам предстояло провести три дня, – сдвинуть сроки бронирования хозяин отказался, а из-за наших приграничных приключений прибыли мы на три дня позже – была под стать остальному. На фото она выглядела вполне уютно и симпатично, а на деле оказалась крохотной студией, в которой три продавленные кровати размещались почти вплотную друг к другу. Первым делом мы разгородили ее простыней – да-да, ширины простыни хватило на эту самовольную перепланировку – и попарно разместились на этих кроватях.

А ночью пришли МУРАВЬИ.

Я ненавижу насекомых в принципе, хотя муравьи и вызывают у меня уважение своим упорством и трудолюбием. Но то упорство и трудолюбие, с которым они штурмовали нашу еду, вызывали у меня только злость и отвращение, о чем я и сообщила владельцу. Тот пожал плечами и пообещал принести отраву.

– Там уже разложена отрава, проше пани, – сказал он. – И вообще, у вас, я слышал, тоже есть хрущевки, а в них живут муравьи, тараканы и даже клопы! Кстати, буду благодарен за хороший отзыв на букинге!

Это было так по-детски непосредственно, так мило и наивно, что я даже не смогла разозлиться. Разозлилась по-настоящему после того, как счет за апартаменты вырос в три раза – он умножил стоимость проживания на каждого гостя, включая годовалого ребенка. Причем за все дни, а не только те, что мы по факту там провели. Таким образом, в первые дни мы спустили примерно пятую часть нашего общего бюджета, но хозяин наверняка выправил каждому выжившему муравью паспорт, чтобы те могли навестить своих собратьев в далеких и неведомых хрущевках.

По счастью, за эти три дня нам удалось найти квартиру совсем рядом с тем местом, где мы приземлились в первый раз – в одном из тех симпатичных современных домов, которые окружали наш муравейник. Большие светлые комнаты, приемлемая цена, дизайнерский ремонт, огромная детская площадка, парк – это казалось райским уголком. В чем подвох я поняла чуть позже, а пока мы радовались и пытались свести баланс.

Когда ты переезжаешь в другую страну, огромная проблема в том, что ты не знаешь стоимость денег. Каждый раз пытаешься переводить в уме злотые в рубли, доллары, евро, делить на дни, оставшиеся до следующей получки, и умножать на коэффициент своего интеллекта. В результате получаешь очень сложную дробь, но все равно не понимаешь – тысяча за садик: это много или мало? Квартплата в две с половиной тысячи злотых – это нормально? Хлеб за четыре пятьдесят – это почти бесплатно или наоборот?

Как оказалось, с квартплатой нам повезло – довольно дешево. А еще люди ищут жилье месяцами, потому что хозяева не хотят сдавать иностранцам и семьям с детьми: по закону выселить таких квартирантов практически невозможно, даже если они не будут платить. Секрет нашей удачи раскрылся быстро: прямо над домом туда-сюда с утробным гулом сновали самолеты – там начиналась посадочная траектория ближайшего аэропорта, а рядом гудела вышка ЛЭП, которую загораживал один из корпусов дома, поэтому она сразу не бросилась в глаза. С дизайнерским ремонтом тоже вышла осечка – он оказался выполнен настолько дешевыми материалами, что стены оставляли на одежде меловые отпечатки, с мебели облезала пленка, а двери довольно быстро перестали закрываться, и, конечно, при выселении стоимость «исправлений» была удержана из залога. И все же там мы прожили целый год.

А пока что мы просто радовались и раскладывали по шкафам наши нехитрые пожитки.

Вещей мы с собой практически не взяли – решено было ехать налегке, потому что было совершенно непонятно, как сложится наша жизнь и сколько раз придется переезжать. У каждого с собой был только маленький рюкзачок с одной-двумя переменами одежды.

Квартира нам досталась совершенно пустая: ни столовых приборов, ни подушек с одеялами, ни постельного белья. А так как заехали мы в субботу вечером, у нас оставалось буквально пару часов, чтобы обзавестись хоть какими-то бытовыми предметами – в воскресенье не работают ни торговые центры, ни магазины.

Собравшись как по тревоге, мы всей толпой ввалились в IKEA за час до закрытия и под очумевшими взглядами скучающих консультантов метали в корзину все подряд – вилки, ложки, подушки, постельное белье и фирменные пирожные. Кто-то из детей под шумок протащил в число покупок здоровую акулу – знаете этих огромных, синих, с выразительными грустными мордами. Она печально смотрела из тележки, будто бы прощаясь со своей спокойной жизнью и понимая, что с этой семейкой скучать не придется.

Бывший муж, как и обещал, доставил нас на место и уехал обратно. Мы остались одни.

Начинать нашу новую жизнь.

Удержаться на ногах

Как ни странно, но первое время не было ни страха, ни растерянности. Ты будто плывешь и не задумываешься куда. Все, что от тебя требуется, – это шевелить лапками, чтобы не утонуть.

Не было в тот момент боли и одиночества – они придут позже, вместе с липким отчаянием и слезами, затопят с головой, потянут на дно. Но пока было даже весело, я казалась себе сильной, смелой и дерзкой и на этом адреналине бегала по администрациям, оформляя документы, устраивала детей в школы, искала садик, пыталась найти работу. Деньги стремительно таяли, и я уже вплотную подобралась к неприкосновенному «золотому запасу» кредиток.

Самым страшным для меня, лютого социофоба и интроверта, было общение. Я боялась говорить по телефону, боялась любых диалогов, хоть «пакет брать будете?» в супермаркете, хоть смол-токов с соседями. А тут приходилось постоянно звонить. Звонить и разговаривать на иностранном языке – бинго, два удовольствия по цене одного: завернуть или так будете наслаждаться?

Тогда я начала звонить везде. Благо, в пакете мобильной связи были безлимитные разговоры. Просто шла по улице и набирала номер за номером. Гаражные ворота? Солнечные панели? А у вас нет такого же, но с перламутровыми пуговицами? О, спасибо, я подумаю.

Правда, пару раз еле ноги унесла: от каких-то сектантов, которые непременно хотели поговорить со мной о Боге почему-то лично, а не по телефону, и от вездесущих продавцов солнечных панелей – они, кажется, добавили меня в какую-то свою базу данных, потому что до сих пор некоторые из них звонят и пытаются мне их продать.

Это очень помогло – воробушек-социофобушек никуда не делся, но страх разговоров выветрился. Было весело, задорно, азартно. Узнавала что-то новое, порой совершенно неожиданное.

Например, для меня было открытием, что в саунах здесь мужчины и женщины находятся вместе. Нет, не в приватной сауне, где именно с этой целью собрались на свинг-вечеринку, а просто незнакомые люди. Открытие это было внезапным – мы пошли с детьми в аквапарк…

…и я вдруг обнаружила саунариум. До этого мы уже много раз были в этом аквапарке, но я никогда не обращала внимания на неприметную табличку и проход через турникет, уверенная, что там какие-то служебные помещения. Но в этот раз любопытство повело меня навстречу удивительным открытиям.

Оказывается, там скрывался целый банный комплекс с отдельным входом, своим кафе, рекреационной зоной, садом, бассейнами… Были там финская парная, зал с ледяной водой, бассейн талассотерапии и прочие неземные удовольствия. Одних бань и саун с разной температурой и влажностью было с полтора десятка.

Я обычно читаю правила, инструкции к лекарствам и надписи на освежителе для туалета даже на казахском. Тут я тоже прочитала табличку с правилами перед входом. И нет бы меня смутила фраза «рекомендуем быть в полотенце или обнаженным».

Я просто зашла.

Любуюсь красотами. Действительно, классно. Фонтанчики, сад, никаких детских визгов, как в основной части…

…И вдруг передо мной возникает ЗАДНИЦА.

Обычная такая человеческая ЗАДНИЦА в натуральную величину.

Необычного в ней было только то, что возникла она передо мной, как Сивка-Бурка из сказки, то есть внезапно. Как лист перед травой. Банный лист, если уж вдаваться в подробности.

Особенность задниц, как эстетического феномена, состоит в том, что они редко разгуливают сами по себе и обычно плотно крепятся к гомо сапиенсам.

Вот и тут оказалось, что ее гордый носитель просто наклонился. Встретиться лицом к лицу с незнакомым человеком, который только что открыл тебе другую свою сторону, показалось мне неловким, и я застенчиво шмыгнула за первую попавшуюся дверь.

Боги…

Такого разнообразия я не видела даже в секс-шопе. Разнокалиберные мужики сидели, разложив и свесив свои бубенцы в ласковых лучах инфракрасной сауны. И я вслед за сауной стала инфракрасной, впрочем, перебрала все оттенки до ультрафиолетового.

Не зная, как скрыть смущение, я помчалась к полумраку талассо-бассейна, где вовсю пузырилась водичка, как в гигантском джакузи… Нырнула туда…

И да, там тоже оказалась толпа голых мужиков! В купальнике я была одна.

Я чувствовала себя порноактрисой на первом кастинге… Вжалась испуганно в уголок, а потом меня разобрал дикий хохот – я представила себе, что они там не просто сидят, а вращают своими разномастными хоботками на манер пропеллеров, оттого и вода так бурлит.

Мой истерический смех выглядел не слишком прилично, пришлось ретироваться под осуждающие взгляды публики.

Приглядевшись, я увидела, что и женщины там тоже лениво бродят. Большей частью в полотенчиках, полностью обнажаются в основном мужчины, и то в основном те, для кого это, кажется, последний шанс предъявить миру своего усталого героя.

Потом я оценила и полюбила этот вид отдыха, мы стали часто выбираться туда с подругами, я узнала, что там есть зоны только для женщин, но в целом никто не смущается, все привыкли.

Другое открытие настигло меня, когда впервые пообщалась с польскими полицейскими, – у нас украли самокат, который дочка на минуту оставила во дворе не пристегнутым.

Вот тебе и Европа.

Самокат был хороший, мне его было жалко.

«Ну и ладно. Как говорил Глеб Жеглов: „В Англии не меньше нашего воруют. А правопорядок в стране определяется не наличием воров, а умением властей их обезвреживать“, – думала я. – Конечно, бывает со всеми, но тут ведь камеры, воришку моментально вычислят, пропажу вернут, справедливость восторжествует! Тут точно царят закон и порядок!»

Первое, что бросилось в глаза в полицейском участке, куда я пришла писать заявление, – комнатка, отделенная большим стеклом. Там, как неспешные рыбы в большом аквариуме, копошились люди в синей полицейской форме.

На самом стекле была надпись: «Не стучите в стекло». По-польски это звучит очень забавно: «Не пукайте в шибэ».

Я улыбнулась от этого частного случая межъязыковой омонимии, воображение сразу нарисовало мне посетителей, решивших привлечь к себе внимание таким экзотическим способом.

В холле, кроме меня, была парочка небритых мужчин в спортивных костюмах, старушка, одетая в светлый жакет и узкую юбку. Она была при макияже, маникюре и укладке и единственная из всех заметно нервничала и торопилась.

Наконец дошла очередь до меня.

Поначалу полицейский вообще отказался принимать заявление.

– Что? Самокат? Детская игрушка? Вы бы еще с погремушкой пришли! Мы принимаем заявления, если стоимость пропажи выше 500 злотых! – кипятился он.

Пятьсот злотых – это около ста евро. Я открыла сайт местного спортивного магазина и нашла аналогичную модель. Выходило чуть-чуть больше, так что я робко протянула ему телефон.

– Он стоит 540, проше Пана…

– Ничего себе! Самокат! За пять сотен! Знаете, у меня тоже есть дети, и у них есть самокаты. Но мне бы в голову не пришло покупать такой дорогой!

Надо сказать, тут тоже вышло забавно. Самокат по-польски – «хуляйно́га». Дочка, на тот момент польского не знавшая, тихонько поинтересовалась, почему этот полицейский все время матерится и какие у него претензии к ногам…

Он еще поворчал, но заявление принял. Конечно, ничего не нашли. Камеры, как назло, смотрели в другую сторону, а неизвестные злоумышленники не попадали в кадр.

Приближался август – тот срок, который я оставляла себе на «подумать», чтобы оценить, получилось или нет. По сути, оценивать было нечего – документы на ВНЖ я подала, но никакого ответа не получила, в школу детей не записала, садик не нашла.

С садиками по-прежнему не везло, но к этому я была готова, а школы открывались только в конце августа.

Вот тогда-то и раздался звонок от мамы.

– Доченька, уже конец августа, не засиделись ли вы там? Девочкам скоро в школу, надо все закупить. Форму я очень красивую нашла, съездим померить, наверное, выросли уже… учебники, тетради…

– Мам, мы остаемся.

– В смысле?

– В смысле не вернемся. Остаемся в Польше. Девочки тут пойдут в школу.

– Как не вернетесь?.. – мама молчала с минуту, потом отключилась, так и не сказав ни слова.

Наверное, только в эту минуту я вдруг ощутила всю реальность происходящего. До этого было что-то вроде игры – легко, танцуя, пройти по канату, который лежит на полу. Обернулась – а он натянут над пропастью. Страшно до мурашек, до дрожи в позвоночнике. Но обратно уже не пройти – еще страшнее.

Мама не разговаривала со мной еще три месяца. Не звонила, не писала, не спрашивала, как мы. Наверное, еще надеялась, что мы передумаем.

Школы открылись, я записала туда девчонок. Попутно пришлось разбираться в местной системе образования. Школа находилась прямо у нас во дворе, но там были только классы с первого по шестой. Старшая окончила в Питере седьмой класс, поэтому пошла в другую школу. Восьмой класс в Польше – выпускной, после него нужно сдавать экзамены и поступать в старшую школу – лицей или техникум. После недолгих раздумий мы решили, что Ева снова пойдет в седьмой – во-первых, есть разница в программах, например, в школе у нее еще не было химии, а здесь она с седьмого класса. Во-вторых, никто из детей ни слова не знал по-польски, а за год выучить язык, чтобы сдать выпускной экзамен – это задача для сильных духом. Ну и в-третьих, в школу она все равно пошла с шести лет, так что как раз окажется в классе с ровесниками.

Эмилька пошла в третий класс, как и должна была, а младшие пока остались со мной, для них вариантов не нашлось.

Первое сентября случилось одновременно в двух разных местах, раздвоиться шансов не было, поэтому я должна была выбрать, с кем из детей пойду на линейку. Выбрала зеленую от страха среднюю дочку, старшей велела затеряться в толпе и записывать все на диктофон – на случай, если чего-то не поймет, я потом все переведу.

Но так вышло, что в толпе затеряться не получилось, потому что вся толпа сгрудилась в конце кабинета химии, и ей пришлось сидеть одной. Впереди. Перед всем классом за столом, из которого уныло торчал кран и полочки для реактивов. Она сосчитала все плиточки на светло-голубой стене, все выщербинки на полированной поверхности парты. Молилась, чтобы ее ни о чем не спросили. Только после классного часа она нашла русскоязычных девочек, которые проводили ее в зал и помогли с переводом. Потом, на первом родительском собрании, я сама сидела ровно на этом же месте, так что очень хорошо представляла ее первый день.

А мы с Эмилькой и двумя младшими первого сентября оказались в большом и светлом спортзале школы. Первое сентября здесь не праздник – это годовщина начала Второй мировой, первый удар которой пришелся именно на Польшу. В этот день начинаются занятия, но никто не дарит учителям букетов, у девочек никаких белых бантов. В праздничные дни принято приходить в классическом «белый верх, черный низ», а в остальные дни каждый одевается так, как ему удобно.

В наш первый школьный день было очень красиво и торжественно – нарядные дети, радостное возбуждение, гимн страны, который подпевали все родители. Звучали простые и теплые приветственные слова.

Началась учеба.

Старшая дочка адаптировалась быстрее. Она оказалась в классе, где ровно половина была русскоязычной: из 20 человек – 10 поляков, 7 украинцев, две девочки из Беларуси и она. Большинство из них жили в Польше уже давно, поэтому свободно говорили. Но по стечению обстоятельств Ева Квасневская звучит вполне по-местному, так что ее фамилия затерялась среди «польской» части класса. Именно поэтому на первом же уроке ее вызвали к доске. Стресса было много, но она мужественно все выдержала. До сих пор удивляюсь и горжусь – сколько испытаний выпало на ее долю из-за моей страсти к приключениям, но как сильно это закалило мою маленькую хрупкую девочку!

Эмилька, которая всегда славилась своим дружелюбием, в первый же день нашла подругу. Девочка с необычной фамилией Ангел из белорусско-американской семьи одинаково свободно говорила на русском, польском и английском и приходила на помощь, служа переводчиком и проводником в трудных ситуациях.

К тому же детям-иностранцам на период адаптации полагались дополнительные уроки польского языка.

Жизнь потихоньку шла на лад, по крайней мере бытовая ее часть. Да, хотя я по-прежнему не понимала, что хочу делать и где пункт назначения, но я ходила по этим улицам, впитывала красоту города, заряжалась его энергией и твердо знала, что мое место именно здесь.

Долгая теплая осень перевалила за половину, приближался ноябрь, дети понемногу вливались в школьный коллектив. Проблемы были обычные, точно такие же, как и в российской школе: родительский чатик с обсуждением текущих проблем и несогласингом по любым вопросам – на целый класс обязательно найдется один-два родителя, которым непременно нужно поспорить по любому поводу, сборы денег на экскурсии и классные нужды. Нет, «на шторы» здесь не собирают, учебниками и всем необходимым обеспечивает школа, но обязательно есть сбор на подарки детям к праздникам – день мальчиков, день девочек, какие-то мероприятия класса, что-то дарят классному руководителю и преподавателям на День учителя.

Бывало, вечером неожиданно выяснялось, что к завтрашнему дню нужно принести поделку из природных материалов, или лист картона А3, или цветные ленты и пуговицы на урок изобразительного искусства… Но в целом все довольно мило и спокойно.

В школе оценки по 6-балльной системе, причем «двойка» – это переводная оценка, хоть и не слишком почетная, а «шесть» – это что-то вроде «пятерки с плюсом» – ставится, когда ученик превзошел ожидания.

По моим ощущениям, у детей куда больше самостоятельности, нет погони за отметками. До четвертого класса вообще никаких оценок нет, только описательные – например, «вы молодцы, но лучше бы постараться» или «старательный и толковый ребенок, умеет складывать, вычитать, освоил чтение». Так и детям меньше стресса, и родителям. Хотя для информации приблизительные цифры все же выставляют, но в школьный аттестат они не идут.

Вообще задача первых лет в школе – научить дружить, общаться, учиться, а не впихнуть в детские головы побольше знаний, поэтому введено много интеграционных проектов. В разных школах для этого придумывают всякие «цветные» или «пижамные дни», когда дети приходят в одежде определенного цвета или в… пижаме! Или «день плюшевого мишки», когда можно принести в класс свою любимую игрушку.

Много поездок, экскурсий и разного рода школьных мероприятий. Первым из таких праздников для нас было 11 ноября – День независимости. Он стоит отдельного рассказа.

Итак, вечерело. Уже подходя к дому, поняла, что дети вернулись из школы – услышала их голоса в подъезде. Оказалось, сидят на площадке. Ключи забыли.

Входим в дом, а они наперебой галдят, поют патриотические песни и сообщают, что завтра в честь Дня независимости нужно прийти в школу в цветах национального флага. В красно-белом то есть.

А у нас из красного только моя внезапно побагровевшая физиономия. Потому что мне еще доделывать презентацию для клиента… Но нет – придется красно-белое искать.

Ах да, и еще нужно испечь и принести какие-нибудь печенюхи. Красно-белые.

Из недр своего прошлого, когда я увлекалась домашней выпечкой, откопала красный краситель и белую глазурь, нашла в холодильнике одно яйцо и сбегала за мукой в магазин.

Сказала «делайте, что хотите» и побежала работать, корпеть над презентацией.

Доделала ее в 20:30. Спохватилась, что вопрос с одеждой подходящих цветов не решен. Добежала до супермаркета, который был еще открыт. Порылась на полках в поисках КРАСНОГО.

Из красного там осталось только вино. В других отделах обнаружила красный лифчик 52-го размера и рождественские тапки с оленями. Позвонила детям, предложила что-то из этого ассортимента. Ева сказала найти хоть ленточку. Красную.

Ха-ха. Голубые, зеленые, розовые – пожалуйста. Из красного, как помните, только моя физиономия, ну еще вино и лифчик. Под конец на глаза попались красные огнетушители. Пригрозила Еве отправить ее завтра в белых колготках и с красным огнетушителем в руках.

Уже у выхода случайно обнаружила корзину со всяким распродажным барахлом. Набросившись на содержимое, аки ястреб на добычу, выудила оттуда малиновый берет, алый шарф и что-то похожее на пламенеющий пионерский галстук.

Помчалась с добычей домой.

В доме стоял сизый дым – сгорела партия красно-белых печенюх и красно-белые блинчики. Квартира напоминала декорации к фильму «Техасская резня бензопилой» – вся в красных засохших пятнах и красных отпечатках детских ладошек – дети разлили краситель, Марта влезла в него руками и отправилась оставлять следы на стенах…

И тут навстречу мне высунулась Мила, которая выглядела так, будто съела кого-то живьем – руки, рот и вообще вся физиономия у нее были кроваво-красные – все от того же красителя. Она попробовала сырое тесто для печенья, покрасилась, пошла отмываться. В результате ванная стала похожа на место, где избавлялись от трупа и замывали следы.

Кухню от красителя отмывали два дня… Зато праздник удался.

Учеба у девочек шла нормально: на второй месяц они стали неплохо понимать язык, на третий – бойко заговорили.

В конце ноября и для сына нашлось место в частном садике за очень умеренную плату. И хотя младшая по-прежнему оставалась дома, но всего с одним ребенком было уже гораздо легче.

Казалось бы, все складывается отлично, как вдруг…

Пришло письмо с отказом в ВНЖ для средней дочери.

А так как мы находились в Польше уже больше времени, чем возможно по визе, то после получения этого письма должны были либо в недельный срок заново подать документы, либо покинуть страну.

Сложность только в том, что во Вроцлаве «подать документы» – это нереальный квест. В том разговоре, с которого начался мой роман с этим городом, неслучайно было слово «понаехали».

Не знаю почему, но процент людей с постсоветского пространства именно здесь необычайно высок. И к сожалению, эти люди привезли с собой не только новые возможности, но и старые привычки.

Довольно быстро появились всевозможные «решалы», которые стали продавать места в очередях, предлагать «быстро за вознаграждение» поспособствовать в решении любых вопросов и вообще занимались относительно честным отъемом денег у населения. Одним из способов заработка стала возможность прийти к открытию администрации, оттеснить толпу страждущих, взять из автомата пачку талончиков на подачу документов и потом продавать их остальным. Естественно, находились недовольные, доходило до открытых конфликтов. Однажды я сама чуть не стала их жертвой, когда, вытянув пачку талонов на всю семью, – на каждый комплект документов требовался отдельный билетик – со стопкой заявлений и паспортов гордо шла к окну. Люди мрачно сплевывали мне вслед, а кто-то грозился сделать замечание физического характера, – все это продолжалось, пока они не увидели толпу детей, ожидающих меня у окошка.

Позже на государственном уровне вопрос с подачей документов пробовали решать разными способами – электронная запись, увольнение сотрудников, замеченных в связях с «помощниками», но к тому моменту, когда я пишу этот текст, ожидание карточки все еще может затянуться на годы.

А тогда можно было либо купить талончик у «решал», или прийти в 5–6 утра, отстоять очередь, в которой надо отмечаться – снова повеяло советским детством, и не факт, что заветный билетик достанется. Мы как честные граждане предпочитали второй вариант.

В тот день мы ехали к администрации третий раз. Уже в пять утра. Предыдущие два раза талончиков не хватило. Со мной двое – младшая, Марта, потому что ее не с кем оставить, и средняя, Эмилька, – это на нее пришел отказ. Ее присутствие обязательно, потому что дети старше пяти лет сдают отпечатки пальцев.

Чернильная темнота, ледяное ноябрьское утро. У здания уже толпится народ, в основном русскоязычный. Слышится мат, споры, сакраментальное «вас тут не стояло».

У меня на руках капризничает малышка – ей холодно, открытое пространство, от ветра спрятаться негде. Эмилька бледная, невыспавшаяся, жалуется на тошноту.

Я подхожу к охране, прошу впустить меня внутрь хотя бы в вестибюль, чтобы дети не так мерзли. Охранник бурчит «не положено», толпа оттесняет меня в конец очереди, дочку тошнит… Я нахожу какой-то пакет и сую ей, наверное, мы смотримся, очень колоритно – я с двумя детьми, одна орет, другую тошнит в пакет. Четыре часа на улице, наконец, открывается дверь, и толпа устремляется к автомату с билетиками.

Мы от него безнадежно далеки. Над головами разносится печальное «билеты кончились». Я готова разрыдаться – значит, завтра снова пытаться, снова ехать в центр, стоять в этой очереди, мучить обеих…

Вдруг ко мне подходит какая-то женщина и сует в руку талончик.

– Возьмите, вам нужнее… Я завтра приду, у меня есть время.

Я чуть не бросилась ее целовать: вот и жизнь налаживается!

Мы еще немного потолкались в холле, ища, куда бы пристроить пакет с тошнотиками. Выбросили в урну и сели ждать, когда на табло загорится наш номер. Когда перед нами оставалась буквально пара человек, Эмилька снова позеленела.

– Мама, меня снова тошнит, – выдавила она слабым голосом.

А-а-а! Что же делать?! Сейчас нас вызовут! Я металась в отчаянии. Искать подходящее место было некогда, но за дверью я обнаружила пустую коробку из-под бумаг. Так мы и добрались до миграционного инспектора: я, недовольный младенец и деточка с коробкой.

Но мы это сделали!

Теперь оставалось только ждать.

Еще через месяц нашлось место в государственном саду для сына. А младшую дочку взяли на его прежнее место, в частный садик совсем близко от дома.

Я была счастлива! Теперь можно было нормально работать.

Хрустальная мечта авантюристки

И вот он – новый 2019 год.

Первое Рождество и первый Новый год, который мы встречаем в Польше.

Наряжаем елку, готовим традиционные 12 блюд на вигилию и идем в костел.

По-польски сочельник называется «вигилия» – это главный праздничный день. Люди стараются собраться всей семьей: часто в доме старшего поколения. У дедушек-бабушек нашествие выросших детей с семьями, внуков, а иногда и правнуков – отличный повод перезнакомиться всем двоюродным и троюродным братьям и сестрам.

Считается хорошим знаком, когда за столом четное число гостей. Если вдруг ожидается нечетное, особенно 13, надо срочно кого-то пригласить, например, того, кто на Рождество остается один. Обязательно ставят лишний прибор для случайного гостя.

В этот день принято воздерживаться от мяса, поэтому все блюда постные – да-да, никакой вам индейки, как в Америке, или рождественского гуся, как в соседней Германии. Чаще всего на столе будет карп – это обязательный атрибут рождественской трапезы. Ужин начинается с того, что все делятся пресным хлебом – оплатком. Тонкий, похож на вафельку или съедобную бумагу. Каждый отламывает у другого кусочек и произносит пожелания.

Потом зажигают свечи, поют колядки, а поздно вечером отправляются на службу в костел. Это волшебное время, когда происходят всякие чудеса: можно загадывать желания и мечтать о самом невозможном – все непременно сбудется!

А еще, по преданию, в эту ночь животные получают дар речи. Так что, если вы хотели узнать, что ваш кот думает о вас после того, как его кастрировали, – самое время спросить об этом.

В польских рождественских традициях очень много общеславянских примет, связанных с духом предков. Даже традиционный стол на вигилию похож на поминальную трапезу – кутья, компот, блины – наши предки верили, что в этот день души умерших возвращаются в дом и находятся с нами.

Отсюда же и запрет пользоваться вилками и ножами. И вообще в этот день лучше не доставать ножницы, иголки, веретена, ну мало ли, вдруг вам приспичит прясть или вышивать портрет заморского королевича, чтобы случайно не поранить давно почившую двоюродную прабабушку, которая решила заглянуть на огонек. Да и лишний прибор – на самом деле для них, для предков, это уже потом придумали объяснение, что он для случайного гостя или замерзающего путника.

Есть и примета, похожая на русское «как новый год встретишь, так его и проведешь» – по-польски говорят: «каков сочельник, таков и весь год», поэтому лучше в этот день не ссориться, а, наоборот, запланировать на него что-то приятное, радоваться и заботиться о своих близких.

Когда на столе окажется карп, нужно непременно постараться и утащить чешуйку, чтобы потом носить ее весь год в кошельке, тогда денег будет больше. У меня в роли карпа все предыдущие годы были лосось или шпроты – ну понятно, почему вечно денег не хватало!

Из гендерно нетолерантных примет: если первым гостем будет мужчина, то год будет счастливым, а вот если девка зайдет, лучше берите чешуи побольше – авось пронесет.

Да, и, конечно, надо попробовать хоть чуть-чуть от каждого из 12 блюд на столе – весь год будет достаток и еды хватит. Мне вот пришлось есть винегрет, который я терпеть не могу, – подумала, что не стоит рисковать.

И еще одна красивая традиция пришла из Англии: украшать дом омелой. Это такой круглый кустарник на деревьях. Издалека похож на гнездо, я раньше думала, что это и есть птичьи гнезда. Тут она растет везде, бывает, все дерево облеплено этими большими шарами. Говорят, что она как мумие помогает от всего: повышает потенцию, интеллект и размер бюста. Ее подвешивают к потолку, и если кто-то оказался под ней, то смело можно его целовать, не боясь получить в глаз.

Что поляки едят на Рождество?

Традиции сильно отличаются от региона к региону – на востоке больше знакомых блюд: кутья, вареники, грибной суп. Ближе к Германии и Чехии – клецки, бигос – тушеная капуста и голубцы. Все постное, напомню!

Про карпа я уже писала. Его запекают, жарят или делают в желе – выходит что-то типа холодца (как тут не вспомнить знаменитое: «Какая гадость эта ваша заливная рыба!» – думаю, неслучайно блюдо оказалось на столе у Басеньки Брыльской). А еще борщ. Только не удивляйтесь, вместо привычного наваристого и ароматного супчика – абсолютно постный свекольный рассол, в котором плавают «ушки» – этакие недопельмени, куски теста без фарша или с постной начинкой.

Из сладостей – внезапно компот. Маковец – рулет из мака, политый шоколадом. Непроизносимое слово Siękacz (в Литве известный как шакотис) – традиционный кекс, который жарят на вертеле: валик, крутящийся над огнем, поливают жидким тестом. Получается такая колючая многослойная штука с дыркой внутри. Размером и стоимостью с колесо средней иномарки, поэтому продают кусочками. Популярны штоллены, но все знают, что они на самом деле немецкие.

Еще из необычного – пряник (piernik). Это не печеньки и не привычные нам пряники (хотя такие тоже есть). Это большой кекс из шоколадного теста с пряностями, шоколадной глазурью и пропиткой из кисленького джема – сливового или айвового. Невероятно вкусная штука, а на его аромат сбегаются все соседские мыши (сами соседи иногда тоже).

В этот год мы сделали все аутентично – и стол, и скатерть с сеном, и, конечно, костел.

Мы ходили на рождественскую мессу и в России, но там эти дни попадали на предновогоднюю суету и бесконечные пробки. Чаще всего это был рабочий день и настроение у окружающих – тоже будничное, тревожное. Так как последние пятнадцать лет я работала в банке, добавлялся еще и период сдачи всевозможных отчетов, закрытие года и прочая нервотрепка.